Переписка Пушкина впервые за 100 лет издается без купюр

Страсть великого поэта к живому, незакостенелому языку подтверждается документально.

Московское издательство «Cлово/Slovo» выпускает собрание сочинений Пушкина. Высокое качество издания и небольшой тираж (всего 300 экземпляров) явно говорят о подарочном его характере. Однако есть одна деталь, сообщающая этому 11-томнику литературоведческую специфику: последние три тома — переписка поэта впервые с 1911 года публикуется в полном, не искаженном цензурой виде.

Страсть поэта Пушкина к живому, незакостенелому слову, к неподчищенному цензурой языку давно уже ни для кого не секрет. Еще в советскую пору ежегодно находились школьники, смущавшие преподавателей знанием полных версий сказки о царе Никите и его дочерях, поэмы «Гавриилиада» и стихотворения «Вишня», того самого, что начинается хрестоматийно-безобидной строчкой «Румяной зарею покрылся восток». А анекдоты про бытовые шутки Александра Сергеевича — про мужика на телеге, например, про «слух и дух» знакомы были практически всем.

Тем не менее цензурно-охранительный характер подхода к отечественной словесности, свойственный советскому литературоведению, оставлял это знание секретом Полишинеля. Про любовь к крепкому словцу и женскому полу знали все, но делали вид, что «солнце русской поэзии» было белым и пушистым, знай только глаголом жгло сердца людей да на волю птичку выпускало при светлом празднике весны.

Как ни странно, примерно та же ситуация была и при царизме. Например, в 1906–1911 годах по специальному распоряжению Императорской академии наук были изданы три тома переписки поэта 1815–1837 годов в двух вариантах: с купюрами и многоточиями на месте «неприличных» слов и выражений и без купюр, с полным соответствием авторскому рукописному тексту, со всеми апелляциями к обсценной лексике, каковую поэт был большой любитель и умелец употреблять по делу. Заметим, что вторая версия была издана в количестве 10 комплектов — исключительно для избранных академиков.

Наступившая через шесть лет эпоха великих социальных и политических потрясений не могла не нанести урон этому уникальному изданию. Известна печальная судьба многих библиотек, сожженных и разграбленных в годы революции и Гражданской войны. Однако известны и имена тех, кто сохранял спасенные крупицы прежней истории. Один из них, русский писатель и известный коллекционер-библиофил Владимир Лидин, сберег тот самый академический неподцензурный трехтомник. Он гордился этими книгами, подаренными ему двумя известными московскими букинистами начала прошлого века Матвеем Шишковым и Давидом Айзенштатом, заказал для них кожаные переплеты и вообще считал одной из жемчужин своей коллекции. Именно эти три тома, предоставленные издательству дочерью писателя, стали основой для репринтного издания последних трех томов собрания сочинений.

Тут стоит отметить, что Владимир Георгиевич Лидин относился к переписке Пушкина отнюдь не как к потаенной «клубничке» или «постыдной» стороне жизни великого поэта. Нет, озорные, хулигански или, напротив, иронично и даже изящно употребленные обсценные слова и выражения передают образность и полноценность языка поэта — живого, развивающегося и постоянно обновляющегося организма, а не чего-то закостенелого и кондового. Именно эту точку зрения разделяют и издатели.

Есть, конечно, опасение, что сегодняшние охранители читателя, да и вообще гражданина Российского государства от всего, что кажется им непристойными или даже губительным, ополчатся на это издание, назовут репринтные тома подделкой, гнусным поклепом на светлый образ великого русского поэта. Этот образ, впрочем, наверняка вступает в резкий конфликт с исторической правдой. И дело тут не в том, что Александр Сергеевич был тоже человеком из плоти и крови, которому не было чуждо ничто человеческое, а в том, что именно в этом «охранительстве» и кроется худшее из лицемерий, описанное в давнем детском стишке. В нем, помнится, маленькая девочка недоумевала от того, что учительница в школе сказала ей: слова, обозначающего то, «чем садятся на крыльцо», не существует.

Почему-то думается, что стишок этот был бы крайне симпатичен Александру Сергеевичу Пушкину.