Отец Иннокентий две недели жил в областной гостинице, дожидаясь архиерейского суда. Деньги кончались, и священник уже подумывал пороситься на постой в какую-нибудь городскую церковную сторожку. Вечером вошел за ограду Ильинского храма. Массивные железные створки , похожие на двери сейфа, не поддались. Обошел храм, увидел в десяти метрах сторожку старой постройки.
Встретила крепко подпоясанная баба, похожая на мужика. Она сидела на старой скамейке, укрытой длинным рядном и пила чай из стакана в серебряном подстаканнике. Тяжело глянула на гостя из под низкого лба и спросила зло, с натугой:
-Ннн –уу?
Отец Иннокентий перекрестился на неразличимый образ в углу и кротко спросил :
-Мне бы день-два потерпеть до приема у архиерея. Деньги кончились, матушка.
Та шумно похлебала и спросила так же зло:
-Зовут как?
-Священник Иннокетий Зотов, из Беловского благочиния. Настоятель Свято-Владимирского храма в Коломыцево.
Баба на минуту запнулась, перестала хлебать и недоверчиво спросила:
- Так это ты запрестольный семисвешник в ломабард заложил? Не, ступай, откуда пришёл. Теперь хошь под забором ночуй, святотатец проклятый.
О. Иннокентий вышел на морозный ноябрьский ветер поймал на ладонь снежинку. Начинался первый снегопад.
В холодном номере гостиницы, укутавшись с головой в одеяло, надумал плюнуть на все и завтра же вернуться в село. Хоть так, хоть этак – решил он, а от епархии его владыка отлучит.
Часа в три, когда за окном бушевала настоящая метель, в немере появился новый постоялец. Это был шумный тучный чиновник из «самой Москвы», как он представился, бесцеремонно зажегши свет и раздеваясь, оставляя за собой на стульях, в кресле и на постели пальто, шарф, пиджак и шапку. Было в нём что-то от бабы из сторожки.Наглость, что ли...
- Иван Иванович Жеребцов, из контрольного управления президента .-Напористо представился он. - Приехал почти инкогнито, буду трясти здешних казнокрадов… Да ты поднимайся, поднимайся – у меня тут коньячок армянский изрядной выдержки, если мне не сбрехали.
Словом – растолкал, расшевелил священника. Громко расхохотался, поняв, что перед ним иерей, и дурашливо попросил:
-Ну, благослови на хмельное питие.
Когда выпили по рюмке, Иван Иванович поставил локоть на стол, положил на кулак голову и, глядя прямо в глаза собеседнику сказал, как приказал :
-Ну, а теперь, как на исповеди. Чего в городской гостинице, а не в архиерейской? Натворил чего, батюшка?
О. Иннокентий сначала замялся, а потом обреченно махнул рукой:
-Вроде как проворовался я , Иван Иванович.
-Это по моей части, - потер руки Жеребцов. – Тебе повезло, что меня встретил . Глядишь – и сгожусь на что. Я ведь с вашим архиереем знаком. Тот ещё прощелыга!
-Так вот, - продолжил о. Иннокентий. – На вторые сутки Покрова ночью слышу – стучат в окно. Настойчиво, отчаянно как-то. Моя матушка говорит: не выходи, позвони участковому. А я чувствую – беда за окном.
Накинул рясу, вышел на крыльцо. Смотрю – стоят передо мною прихожане – супруги Тонковы. Они работают на птицекомплексе за селом. Тот комплекс вконец отравил воздух в округе. Так вот – я и спросить ничего не успел, а они разом – бух на колени:
-Помоги, батюшка.
Ну, я их в дом пропустил, усадил на кухне на табуретки, воды налил, чтоб успокоились. Матушка вышла, стала рядом, косяк подперла.
Оказалось – у Тонковых пятилетняя дочка Даша лежит в областной больнице. И ей надо пересаживать спиной мозг. Ну – болезнь у неё редкая, мудрёная. И лечат такое лучше всего в Германии. А сегодня оттуда телеграмма: везите девочку срочно, операция назначена на 16 октября. Там с донорским материалом такая спешка связана.
-Мы, - говорят Тонковы, - за день триста тысяч собрали, а надо на перелёт и операцию – полтора миллиона. Так вот документы уже оформили, билеты купили – а на операцию не хватает. Помоги, батюшка!
Я руками развел. У нас с матушкой, говорю, рублей восемьсот в доме. Не поверите, но у меня и сберкнижки нет.
…Иван Иванович тяжело качнул головой:
-Что – правда?
О. Иннокентий бегло перекрестился:
-Истинный крест. Вам, говорю, надо к директору вашей птицефабрики обратиться. Вы ж у него работаете – он поможет.
Иван Иванович потянулся горлышком бутылки к стаканам и опять качнул головой:
-Это вряд ли. Нет у директора такой статьи расходов: на детские операции. Да я б ему первый холку намылил.
Священник взял свою рюмку, мелко отхлебнул :
-Ну, они так и ответили . Отказал директор. В том смысле, что детей больных много, а он один и всех не обогреет.
Матушка моя тоже развела руками. Ступайте, дескать, ищите денег в другом месте. Я на нее цыкнул – ушла к себе в постель.
-Ладно, - успокоил я Тонковых – завтра часов в десять зайдите – будут вам деньги.
Утром, ни свет, ни заря, я вызвал из города такси. Приехал молодой дурашливый парень, словно нарочно под мой случай. Ну – вместе с ним я и вынес из храма запрестольный семисвешник. Еле затолкали его на заднее сидение и повезли в ломбард.
Там на невиданный предмет сбежались поглядеть все служащие. Директорша, или как её там, схватилась за свою стодолларовую прическу:
-Да нас за этот предмет в полицию загребут!
Пришлось дать расписку. Семисвешник старинной бронзы, с серебряными розетками и золотым витьем по стволу. Бешеных денег стоит, но я попросил миллион двести тысяч.
Вернулся с тем же таксистом. Он смеется, а сам перетрусил :
-Если в полицию потянут – во всем сознаюсь.
А в чем «всём-то»? Я ведь не украл, денег не присвоил. В десять часов пришли Тонковы – до копейки им отдал.
Матушка моя – в крик. Откуда, дескать, деньги, когда в доме и продать нечего?
Ну – а я отправился на службу. В два часа позвонила по мобильнику мама Тонкова : «Спасибо, - говорит, - мы уже в воздухе». А в три часа приехал викарный владыка и прокурор из района. Заставили написать объяснительную и вызвали в церковный суд. И вот я здесь – уж который день жду расправы.
Иван Иванович Жеребцов с хрустом потянулся и радостно сказал :
-Ну и дурак. Тебя посадить надо за разбазаривание колхозного имущества.
-Так я же спасал девочку, Божью душу!
-Только вот не надо строить и себя христосика, - повысил голос и посерьезнел Жеребцов. – Люди до тебя столетиями собирали церковное богатство. Думаешь, когда купцы дарили храму семисвешник двести лет назад – тогда больных детей не было? О-го-го..! А они ассигнации – не докторам, а – Богу. Вот уже ни тех купцов, ни тех прихожан, ни тех детей давно нету – а семисвешник есть! А ты на вечное руку поднял. Да Бог тебя первого за то покарает. И – знаешь что?
Иван Иванович поманил о. Иннокентия поближе и прошептал на ухо:
-Вот точно эти же слова тебе скажет на суде и архиерей – к бабке не ходи.
-Но ведь я спас девочку!
-Врачи её спасли, если то было угодно Богу. А ты совершил преступление – завладел чужим имуществом в корыстных целях. И, знаешь – не удивлюсь, если архиерей передаст твое дело в прокуратуру. Уголовник ты, святой отец..!
Метель за окном бушевала совсем зимняя, и иногда казалось, что в освещенный номер гостиницы с той стороны стекла заглядывали косматые рожи.
А потом в дверь робко постучали, и через порог так же робко переступил скромный, как ангел, и чистый, как небесны свет, человечек, представившийся начальником общего отдела областной администрации. Он очень робко извинялся за то, что не смог встретить в аэропорту «дорогого Ивана Ивановича, которого уже ждет номер в загородной резиденции губернатора»,
Иван Иванович опять гулко расхохотался и принялся напяливать на себя разбросанные одежды в обратном порядке, начав с шапки. Потом нахлобучил пробку на недопитую бутылку коньяка и сунул её в наружный карман пальто.
-Ты вот что, - сказал он о. Иннокентию, подавая ему свою визитную карточку, - звони мне, если не посадят. А я, если увижу архиерея, замолвлю за тебя словечко. Интересный ты поп! - весело покрутил головой Жеребцов уже у двери, и навсегда исчез из жизни о. Иннокентия.
Ближе к обеду следующего дня, когда о. Иннокентий втихую клял себя, головную боль и ночного постояльца, в номер вошел известный ему диакон из протокольного отдела епархии. Худосочный, со сбитым набок оческом медной бороды, он положил на стол лист бумаги:
-Вот, распишись.
-Что там? – приподнялся о. Иннокентий,
- Архиерейский указ об отрешении тебя от епархии. Уходи куда хочешь, а то , с твоим примером, все храмовое золото скоро окажется в ломбардах. Детей у нас больных – на сто лет вперед, да и других несчастных без счету. Если бы за тебя не вступились самым отвратительным образом – сидел бы ты, отец Иннокентий, как последний ворюга. И платил бы до конца жизни
Ближе к вечеру, по крепкому морозцу и основательно легшему снегу, священник вернулся в Коломыцево. Позвякивая ключами, он взбежал на крыльцо храма. К его удивлению – храм оказался отпёртым .
Он вошел, и через все пространство церкви увидел за приоткрытыми царскими вратами знакомый семисвешник. Он стоял так крепко, как будто никогда не оставлял своего места. А навстречу о. Иннокентию по пустому пространству спешил о. Андрей – настоятель церкви из соседнего прихода:
-Так ведь назначили.., - на ходу пытался оправдаться новый настоятель. Но о. Иннокентий повернулся и вышел.
Дома ждала его простуженная горница и записка на столе: «Ушла навсегда. С дураком жить – себе дороже»!
Батюшка заварил чаю, не раздеваясь, похлебал и вызвал из города такси. Наскоро собрал чемоданчик.
Потом вышел, запер за собой дверь и закинул ключ в огород далеко, как только смог.
Широким шагом, не отвечая людям на поклоны и не здороваясь, поспешил на кладбище. Тут долго стоя на могиле родителей, молясь и каменея сердцем.
Из забытья вывел священника автомобильный сигнал. То подъехало такси. Всё тот же водитель выбежал навстречу, взял из рук священника чемоданчик:
-А я во всем признался, - весело сказал таксист и принялся в красках расписывать, как с отцом Андреем они грузили в городе и выгружали у церкви злосчастный семисвешник.
А у отца Иннокентия вдруг остановилось и упало сердце. Он буквально окаменел рядом со свежим холмиком и новеньким крестом. Глядело на него с креста беззащитное детское личико, под которым написано старинной славянской вязью « Дашенька Тонкова».