Роман «Америkа (reload game)» сам я, пожалуй, обозвал бы «альтернативной историей» («Что было бы, если…»), густо замешанной на «стим-панке» (эпоха «пара и электричества», романтизированная и мифологизированная до градуса Средневековья в фэнтези) и разлитой по детским формочкам новеллизации компьютерных игр (любителям переигрывать «неудачные развилки» в стратегиях Сида Мейера вроде меня самого — должно понравиться…).

Давайте обратимся к самой, наверное, затоптанной (чтоб не сказать — заплеванной) нашими фантастами «альтернативной развилке» отечественной истории: состоявшаяся таки Русская Америка. Сколько раз лицезрели мы уже нашего державного орла, грозно расправляющего крыла над Американским континентом, и глупого пиндоса, робко прячущего тело жирное в утесах! Только вот почему-то никому не приходит в голову элементарное, лежащее на самом виду соображение: если некий вариант Русской Америки и впрямь окажется жизнеспособным (в отличие от мертворожденной Русской Аляски из «текущей реальности») — дело-то там наверняка дойдет и до своего варианта «Бостонского чаепития» с Декларацией независимости…

Так вот, действие романа как раз и происходит в ту самую пору, когда «американские колонии, не столько в силу собственных устремлений, сколько в силу закона тяготения, отрываются от Метрополии» (Б. Шоу). Впрочем, «невероятные совпадения, случайности или неожиданные решения, принятые оказавшимися в центре событий измотанными людьми» (Т. Флеминг) и в этот раз могут в одночасье изменить весь расклад — причем в любую из сторон. Ну, мы же помним с детства: «…Лошадь захромала — командир убит. / Конница разбита — армия бежит. / Враг вступает в город, пленных не щадя, / Оттого, что в кузнице не было гвоздя».

И раз уж у нас — компьютерная игра, то вот вам — ролик-заставка («историческая вводная»), что предваряет основной, авантюрно-детективный сюжет.

Гению Сида Мейера, создателя Игры Игр, — посвящается.

Когда историк, занимающийся проблемами Американской революции, начинает задаваться вопросами «Что если?», его пробирает дрожь. Слишком много было моментов, когда висевшее на волоске дело патриотов спасали лишь совершенно невероятные совпадения, случайности или неожиданные решения, принятые оказавшимися в центре событий измотанными людьми.

Т. Флеминг. «Маловероятная победа: тринадцать вариантов поражения Американской революции»

Николай Петрович Резанов (1764 — 1807), русский аристократ и государственный деятель в правление Екатерины II, Павла I и Александра I. За свою службу Империи пожалован чином камергера, в 1803 году стал членом Тайного совета и награжден орденом Св. Анны. Автор словаря японского языка и ряда иных работ, представленных в библиотеке Санкт-Петербургской Академии наук, членом которой он состоял. Был первым русским послом в Японии, возглавлял первое русское кругосветное плаванье и собственную экспедицию на Камчатку. Но настоящим памятником Резанову и через много лет после его смерти оставалась великая Русско-Американская пушная компания; смелое предприятие, пресеченное его безвременной смертью, которое могло бы изменить судьбы России и Соединенных Штатов. 
<…> 
Договор с Калифорнией, одни лишь переговоры о котором вызвали такие волнения в Новой Испании, был еще самым малым из резановских проектов. Очевидно было, что он глубоко и искренне заботится о своих работниках и о несчастных аборигенах, бывших до того фактически рабами Компании; но именно эта очевидность многим была не по вкусу. Его переписка с Компанией ясно говорит о намерении аннексировать в пользу России все западное побережье Северной Америки и организовать туда широкомасштабную эмиграцию из метрополии. Трудно усомниться в том, что, останься он жив, эти проекты были бы успешно реализованы. Но договор так и не был подписан, резановские реформы тихо скончались по причине всеобщей безынициативности, и богатство колоний пришло в упадок, полюбившая Резанова испанская девушка ушла в монастырь; а один из самых способных и амбициозных людей своего времени покоится, забытый, на кладбище бедного сибирского городка <Красноярска — авт.>.

Британская энциклопедия, 11-е издание, 1911

Калифорния будет принадлежать той стране, которая не поленится послать сюда военный корабль и две сотни солдат.

Дюфло де Мотра, из направленного из Сан-Франциско в Париж отчета, 1844

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

(сентябрь 1861)

Scout <иконка Scout>

Быстрый слабовооруженный юнит.

Движение: две клетки, независимо от типа местности.

Обзор: три клетки, независимо от типа местности.

Особые свойства: может вступать в переговоры с варварами/индейцами/ пиратами и получать от них информацию о войсках иных цивилизаций в радиусе 4-х клеток (вероятность гибели юнита при этом — 1/3, уменьшается с ростом боевого опыта).

Павел Андреевич Расторопшин, 31 год, генерального штаба ротмистр, Топографическая служба Генштаба.

  

1

Выйти из себя довольно просто — если умеючи. Надо скатать свою внутреннюю сущность в эдакий колобок и, чуть придержав его на левой ладони, со всей возможной небрежностью подкинуть кверху — так, чтоб он взмыл над левым же плечом и завис где-то в полутора саженях над твоей телесной оболочкой. Весьма полезная штука при скоротечных огневых контактах и особенно — при схватках с несколькими противниками, когда нужно видеть все и сразу… Кстати, суфийский дервиш, обучивший его некогда этому искусству в Темир-Хан-Шуре (работал там по легенде: приказчик армянского торгового дома из Трапезунда, благо внешность подходящая), очень заинтересовался отчего-то — как именно он скатывает тот колобок. И, похоже, из тех сбивчивых описаний — как меж обсыпанных мукою ладоней крутится по часовой стрелке упругий шмат дрожжевого теста, в точности как для матушкиных ростовских пирогов с визигой, — дервиш узнал о нем куда больше, чем следовало бы… Не за тем, конечно, чтоб донести властям и развлечь подданных местного хана назидательным представлением — казнью урусского шпиона: суфий и донос — вещи несовместные. Просто при расставании дервиш подарил ему черный камешек-оберег и мягко посоветовал сменить род деятельности — он, дескать, тратит свою жизнь совсем не на то, к чему предназначен Высшими Силами.

Он тогда отшутился, что Высшим Силам следовало бы в таком случае подать ему внятный знак — на то ведь они и Высшие! Сам-то он ничуть не сомневался — и тогда, и сейчас, — что занимается как раз тем единственным, для чего предназначен судьбой и природой: редкое везенье. Так что если его рапорт об отставке будет принят (а не подать его, в нынешних обстоятельствах, было совершенно невозможно), то останется ему только — пулю в лоб. Да-да, все верно: операцию ту провалило — с громким дребезгом и широким разлетом кровяных брызг, заляпавших весьма непривычные к тому щегольские штабные мундиры, — местное начальство с его усердием не по разуму, а он-то как раз спас то немногое, что еще можно было спасти, однако подобное рассуждение, согласитесь, достойно русского чиновника, но никак не русского офицера. Крайний — он, так уж карта легла. И точка.

В довершение ко всему ему повадился сниться, едва ль не еженощно, один и тот же сон — то самое дело у немирного аула Дахчи. Сон был странный, какой-то издевательский: начинался он всегда одинаково, с похожего на раскрашенную литографию изображения той полуразрушенной жилой башни-ганаха, а потом ему как бы милостиво дозволяли переиграть партию: расставь по-иному наличных бойцов, поменяй время и направление атаки; не менялось, правда, главное — в башне их, как выясняется, уже ждали... Так что не помогали толком ни их четкий и скрытный выход на исходные, ни вполне точная информация лазутчиков — где держат пленника, ни то, что колобок у него слепился в тот раз практически идеально и видеть цельную картину боя и управлять им он мог без помех. И каждый божий раз он просыпался под утро с пересохшим горлом и бешено колотящимся сердцем, будто из настоящей схватки, и со стоящей перед мысленным взором надписью (темно-бордовым, почему-то стилизованным под готику шрифтом): «Пиррова победа».

Да, все верно: как ты ни передвигай фигуры на той шахматной доске, а положить при освобождении заложника убитыми и тяжелоранеными меньше трети отряда — доброй полудюжины казаков-пластунов и союзных горцев из клана Ходжи-Мурата — не выходило никак; капитан Фиц-Джеральд мог быть доволен — на преследование его разведгруппы-«экспедиции», стремительно отходящей со всей добытой информацией с горских Unadministered territories к Кодорскому ущелью, под крылышко к союзным Британии туркам, наличных сил у ротмистра уже не оставалось. И каждый раз он со злостью думал, что по-хорошему следовало бы просто плюнуть на пленника, предоставив сего высокоученого искателя приключений собственной судьбе (ничему эту публику не учит судьба петербургского академика Самуила Гмелина, так и сгинувшего в зиндане хайтыцкого хана в Ахметкенте, не дождавшись выкупа!..), и спокойно двигаться по следам Фиц-Джеральда; британцев было, конечно, все равно уже не достать — но своих людей он бы точно сберег!

Сам спасенный между тем отнесся к своему спасению более чем философски: он, похоже, так и не уразумел, что был в той компании немирных горцев вовсе не гостем (как мнилось ему), а считай уже рабом. На процветающую на горских Unadministered territories торговлю людьми он взирал примерно как на тамошнюю же поголовную дизентерию: веди себя правильно — мой руки с мылом и не пей некипяченой воды, — и тебя лично все это не коснется… Так что расстались тогда они с ротмистром в высшей степени сухо; да и черт бы с ним, встретились-разбежались, детей с ним не крестить.

…В этот предрассветный час, однако, ротмистр пробудился по совсем иной причине, не имеющей отношения к миру снов и теней: в коридоре мирно почивающей гостиницы (меблированные комнаты Щетинкина, что в Измайловской части), как раз напротив его дверей, наличествовал некто, чьи намеренья неясны. И прежде чем сонный мозг его скалькулировал, в чем тут непорядок (шаги — нормальные, ничуть не крадущиеся — оборвались у его номера уже с пяток секунд как, а стучать все не стучат), пальцы уже успели нашарить под одеялом рифленую рукоять армейского револьвера (револьвер, если кто не в курсе, кладут ночью вовсе не под подушку и уж точно не в прикроватную тумбочку, а, как наставлял некогда его, салагу, многоопытный казачий урядник Нидбайло, — «Поближе к яйцам!»): кавказский опыт, будь он неладен… Тут как раз и воспоследовал стук в дверь, вполне себе уверенно-казенный: человек в коридоре, похоже, тоже был профессионалом — среагировал на щелчок взведенного курка. «Одну минуту!» — откликнулся он и, убрав «калашников» в свешивающуюся со спинки кровати кобуру, принялся натягивать мундир: того, кто так стучится к тебе в четыре утра, вряд ли следует принимать в халате и тапочках… И точно — в коридоре обнаружился вестовой, почему-то в морской форме: «Ротмистр Расторопшин? Вам пакет, Ваше благородие! Соблаговолите расписаться в получении».

Вот вроде бы и готов к тому был — а строчки приказа все равно так и норовили поплыть с бумаги куда-то налево… С мундиром, значит-ца, отставка — ну, хоть на том спасибо. Подписано самим военным министром — надо ж, какая честь… За всеми этими переживаниями он как-то не сразу заметил четвертушку плотной бумаги, безмолвно протягиваемую ему вестовым. Текст записки был краток: «Быть сегодня в 5.30 утра в задней комнате бильярдной „Триумф”, что на Московском проспекте. Спросить два полуштофа дешевой водки, без закуски. Залегендировать визит». Подписи не было, да она и не требовалась — почерк был ему вполне знаком, по резолюциям на его рапортах и отчетах. Представить себе этого человека заигравшимся на бильярде до самого утра выходило как-то не очень, но это уже не наших, обер-офицерских, мозгов дело. Равно как и то, отчего вдруг Командор вообще оказался в Петербурге, тогда как по всем прикидкам ему следовало бы пребывать в Польше…

Вестовой меж тем требовательно протянул руку за прочитанной ротмистром запиской, многозначительно обвел глазами стены номера и, все так же безмолвно козырнув (ага!..), отбыл. Теперь, кстати, кое-что прояснялось (хотя прояснялось ли?..) и с принадлежностью посланца к морскому ведомству: офицеры Топографической службы Генштаба отбираются для той работы кто откуда (нередко, кстати, из настоящих военных топографов — как и он сам), а Командор-то был как раз из флотских…

 

2

— Докладывайте, ротмистр! — Командор был в партикулярном и, судя по осунувшемуся лицу, не ложился нынче вовсе. Бог ты мой, как же он сдал за последний год…

— Во второй декаде мая… двенадцатого числа, мы выступили из крепости Дзау-Джикау, имея задание аккуратно надавить на немирные кланы Дарьяльского ущелья, что тревожат своими набегами наших осетинских союзников. Кроме того, мы должны были, при необходимости, обеспечить силовое прикрытие работ Центрально-кавказской экспедиции Русского Географического общества…

— К делу, ротмистр, давайте сразу к делу! Отчеты ваши я, как вы догадываетесь, изучил, и интересует меня сейчас именно то, что в них не попало… Кого у них там осенила эта светлая идея — ликвидировать британскую экспедицию руками немирных горцев? Генерала или Наместника?

— Если бы! — мрачно хмыкнул ротмистр. — Все гораздо хуже: инициатива исходила как раз от клана Ата-Гири. Наместник — человек на Кавказе новый и проглотил наживку вместе с грузилом и поплавком: еще бы, есть возможность безнаказанно нагадить Владычице морей, да еще и прикупить, за те же деньги, лояльность крайне враждебного России немирного клана! То есть это он, дурашка, полагал, что покупает их лояльность, а на самом-то деле все обстояло ровно наоборот… В любом случае такого рода операции надо тщательнейшим образом готовить — от предварительной разведки до зачистки концов, чтоб наши уши ниоткуда не торчали. А полагаться тут на экспромты местных душегубов — это ж надо вообще мозгов не иметь…

— Это, конечно, верно, — кивнул Командор, рассеянно изучая акцизных орлов на початом, порядку для, штофе. — Но вам ведь, ротмистр, не понравилось тогда не только это и даже не столько это, нет?

Да уж… А какого черта, подумалось вдруг ему, раз уж я нынче все равно в отставке!

— Британцы в этот конкретный раз не нарушали никаких правил приличия: за пределы Unadministered territories не лезли, оружие местным кланам не раздавали и ни к чему их не подстрекали. Здешняя деятельность капитана Фиц-Джеральда ни на копейку не отличалась от того, чем в позапрошлом году невозбранно занимался по ту сторону Хребта, в Сванетии и Абхазии, ротмистр Расторопшин… Но главное — в другом. Да, по ходу нашей Большой Игры и нам, и британцам приходится иной раз прибегать к услугам не шибко приятно пахнущих туземных союзников. Но когда мы используем туземцев — это одно, а вот когда туземцы используют нас — это уже совсем про другое! И недоумков, которые прикармливают ручного — как им возомнилось — зверя человечиной, надо отстреливать на месте, немедля. Я понятно выражаюсь?

— Вполне. Кстати, предостеречь британцев — ваша инициатива или?..

— Или. Обошлось без меня: начальник русской экспедиции, как оказалось, стажировался в свое время в Гейдельбергском университете вместе с одним из Фиц-Джеральдовых геологов. Правильно говорят: «Мир — деревня»... Так что всего-навсего — «джентльмен помог джентльмену», никаких лишних вопросов.

— А вы потом, вызволяя этого самого джентльмена, уложили кучу подчиненных…

— Защита персонала и имущества Экспедиции, — бесцветным голосом откликнулся ротмистр, — была прописана в списке моих задач отдельной графой. А про благонравное поведение означенного персонала как непременное условие той защиты — что-то я такого пункта не припоминаю…

И — я ж в отставке или как?.. — махнул давно уже выставленную на стол, для антуражу, чарку водки, не чокаясь и не закусывая. Прости, Серега… простите, ребята, — не уберег я вас, так уж карта легла…

— Ладно, ротмистр… — прозвучало вдруг с того конца стола. — В сложившейся нештатной ситуации вы действовали в целом верно. Войну кланов пресекли в зародыше и малой кровью, международного скандала не допустили. И с «джентльменами» вышло весьма удачно, кстати… Как обычно, нарушили все что можно, но — победителей не судят. Считайте, что служебное расследование закончено.

— Служебное расследование, — криво усмехнулся он в ответ, — подразумевает, между прочим, что человек состоит на службе. Или нет?..

— Верно. Только вот служба бывает разная. Для той, что я собираюсь предложить вам, нужен человек, привыкший действовать без особой оглядки на писаные инструкции, а главное — готовый к тому, что Родина, случись чего, открестится от него, не моргнув глазом: «Я не я, и лошадь не моя». Что, согласитесь, приличнее смотрится, когда он в отставке…

Ого! Так вот, похоже, почему приказ тот подписывал сам военный министр — и не по представлению ль Командора, кстати?

— Между прочим, — будто бы прочтя эти его мысли, продолжил Командор, — мое положение не больно-то отличается от вашего: генеральские аксельбанты мне, по вполне достоверным сведеньям, повесят в самое ближайшее время — ну, вы понимаете, что это значит. Но пока еще мне открыт доступ к секретному фонду Службы, и есть возможность сделать напоследок пару-тройку неподотчетных трат… Ну так как, Павел Андреич?

— Ладно, — позволил себе наконец улыбнуться он, — так тому и быть. Судя по тому, что меня растолкали ни свет ни заря, дело и впрямь срочное. Куда надлежит отправляться — в Константинополь, в Тифлис, в Тегеран?

— Судя по всему, в Америку. — Даже мимолетный отблеск той улыбки не вернулся к нему в ответ: похоже, дело совсем дрянь. — А насчет ни свет ни заря… Дело в том, что сегодня ночью умер министр колоний и этот упавший камешек может стронуть лавину таких масштабов, что и подумать страшно.

— Министр колоний? Опять?!

— Опять. Вредная для здоровья должность, как видите…

— Умер или убит?

— Хороший вопрос… Министр умер около полуночи в своем особняке на Морской. Официальный диагноз — «сердечный удар». Доктор Клюге, вызванный слугами и зафиксировавший смерть, неофициально предположил, что причиной удара было сильное нервное потрясение. И — совсем уже неофициально, тет-а-тет — уточнил: «Умер от страха». Министру было 52 года, в прошлом — боевой офицер; железное здоровье и сангвинический темперамент… И вот еще что, — с этими словами Командор развернул на скатерти носовой платок и продемонстрировал тщательно запеленатый в него серебристый цилиндрик. — Что это, по-вашему? Только пальцами не хватайте…

Некоторое время он озадаченно разглядывал вещицу, тщетно пытаясь сообразить — в чем же тут подвох? Потом сдался и доложил, что изделие представляет собой изготовленную из серебра копию унитарного патрона под револьвер Калашникова, ноль-сорок пять дюйма; курсант Расторопшин ответ закончил!

— Ответ неверный. Это не копия, а сам патрон. Он то ли покрыт сусальным серебром, то ли посеребрен при помощи гальванотехники. В момент смерти министр имел при себе револьвер, снабженный такими вот странными боеприпасами. В качестве дополнительной вводной: министр был родом из Западных губерний, где очень в ходу легенды об упырях и оборотнях, которых, якобы, можно убить только серебряной пулей. Ну а поскольку заряжаемые с дула «Лепажи» отошли в прошлое, серебряная пуля обрела нынче, как я понимаю, именно такой вот облик…

— Постойте! — ошарашенно откликнулся ротмистр. — Вы это что, всерьез — оборотни, серебряные пули?..

— О реальности существования оборотней я, вроде бы, не поминал ни единым словом; что ж до серебряных пуль, то одна из них непосредственно перед вами… И, кстати, не она первая — в смысле, не первая из имевших касательство к нашему с вами ведомству. Вы что-нибудь помните о графе Потоцком?

— О котором из них — о Яне?

— Разумеется.

— Пожалуй, только то, как он в 1805-м был прикомандирован к посольству князя Головкина ко двору китайского императора — отвечал там за научное прикрытие. Миссию они тогда провалили с треском: китайцы же не полные олухи — делегация под триста персон, среди них куча военных, куда вам столько? В Петербурге тогда не таясь писали — граф Воронцов, например, цитирую по памяти, — что «Целая шайка готовится ехать в Китай с Головкиным и с кучей разного народа... Я бы хотел, чтобы Китайский император, рассердясь на то, что с ними посланы инженеры, которые будут снимать планы и профили тамошних крепостей, приказал бы всех высечь от первого до последнего и потом выпроводить из его владений»; ну, так оно, собственно, и вышло — разве что без «высечь»: китайские пограничные чиновники стали вдруг требовать от российского посла выполнения китайских церемоний, с земными поклонами-коутоу и прочим в том же духе; пойти на это посол великой державы, разумеется, не мог — ну и не проехал никуда дальше Урги... Я читал когда-то на сей предмет официальный рапорт Потоцкого министру иностранных дел князю Чарторыйскому — его личная вина там была минимальна, но...

— Да, тот китайский эпизод в его карьере был провальным, согласен. Он вообще-то был весьма экстравагантный европейский интеллектуал, из «парижских поляков» — археолог и путешественник, с 1806-го — почетный член Императорской Академии Наук. Объездил все Средиземноморье: Марокко, Сицилия, Тунис, Египет, Кавказ — и наш и не наш, потом на Мальте вел какие-то наглухо засекреченные даже от нас дела с тамошним рыцарским Орденом, обведя вокруг пальца британских коллег. К службе в Азиатском департаменте МИДа его привлек, кстати, сам Чарторыйский… Забавно, что он понаписал кучу патриотической польской (и, соответственно, антирусской) публицистики, весьма яркой, для парижских монтаньяров он был «граф-гражданин», — а от Российской империи тем временем исправно получил, за реальную свою работу, чин тайного советника и орден Святого Владимира 1-й степени... А кроме всего прочего, он написал весьма любопытный роман, «Рукопись, найденная в Сарагосе», — не читали, часом?

— Нет, как-то не довелось...

— Рекомендую, весьма — только лучше в оригинале, по-французски. Сюжет там распадается на кучу эпизодов-загадок, каждая из которых может иметь как рациональное, так и мистическое объяснение, — и каждый раз «финал открытый», ответ оставляется автором на усмотрение читателя... Особенно интересно перечитывать это, зная, что текст писан высококлассным профессиональным разведчиком...

— Спасибо за рекомендацию. И что, сей международный авантюрист на русской службе стрелял в кого-то серебряными пулями? Или — в него?

— Вы будете смеяться, но — и то, и другое одновременно.

— Простите, не понял...

— В 1815-м граф застрелился в своем имении, Уладовке, — серебряной пулей. А пулю ту он самолично отлил из ручки серебряной сахарницы, да еще и освятил потом у капеллана; такие дела. А Уладовка та, между прочим, совсем рядышком с Бердичевым... таки себе. В общем, впечатление такое, будто он специально дарил писателю-преемнику роскошный сюжет для мистического детектива: секретная служба и серебряные пули, хасиды с их каббалистикой и мальтийские рыцари с их многотайными делами...

— Да уж... — пробормотал Расторопшин. — Большой оригинал, ничего не скажешь...

— Именно. Ладно, давайте к делу, ротмистр, — в день нынешний. Министр колоний, если вы помните, заступил на свой пост менее двух месяцев назад — после того, как предшественник его «в результате приступа головокружения» шагнул вниз с галереи Исаакиевского собора. Как он оказался посреди приемного дня в столь странном месте и в одиночку, без сопровождающих — так и осталось загадкой. Но, в любом случае, все случилось на глазах у кучи независимых свидетелей, которые в один голос подтверждают: никто посторонний к его высокопревосходительству не приближался и роковой шаг свой за балюстраду он сделал по собственному почину. Версию замаскированного под несчастный случай самоубийства голубенькие негласно проверили — по Высочайшему повелению — со всей дотошностью, но ни единого внятного мотива (ну, там, финансовые или семейные скандалы, вскрывшиеся гомосексуальные связи и тому подобное) не нашли. Так и осталось — «приступ головокружения»; странная история, конечно, ну да чего в жизни не случается… Но теперь-то вот — следующий! Ровно неделю назад новоназначенный министр колоний, пообщавшись с глазу на глаз со здешним представителем Русско-Американской компании, внезапно и без объяснений отсылает все свое семейство в смоленское имение, а из имения, напротив, вызывает в Петербург — срочно, телеграфом — двоих слуг: дядьку-ординарца, с которым они некогда прошли вместе всю Черкесскую кампанию, и опытнейшего ловчего. Вооружается револьвером с серебряными пулями и в результате умирает в своем особняке «от страха» — в полночь полнолуния… Не желаете ль подарить такой сюжетец графу Толстому?

— А почему Толстому?

— Ну, можно господину Загоскину, или кто там еще романы про упырей сочинял. А кому еще? — не полиции же…

— Вы хотите сказать, расследования не будет вовсе?

— Какое еще расследование, ротмистр, — шутить изволите?! Прикиньте, как это будет смотреться в газетах: «Русская полиция и секретные службы сбились с ног в поисках оборотня, подозреваемого в убийстве двух министров»... Да мы станем посмешищем всей Европы — и поделом!

Возникла пауза, по ходу которой Командор прислушался к перебранке слуг где-то в недрах заведения и с видимым раздражением продолжил:

— В любом случае, само то убийство (если там и вправду убийство) — не по нашему ведомству и о том пускай голова болит у голубеньких ! Зато вот последствия этих двух смертей — опять же, вне зависимости от того, можно ли их строго-юридически счесть «насильственными», — это да, как раз по линии нашей Службы… Я вам больше скажу, Павел Андреевич, — если бы вы по-прежнему служили под погонами, мне и в голову бы не пришло посвящать вас в подробности гибели министра: к вашему заданию все эти готические романы прямого отношения не имеют, а меньше знаешь — крепче спишь. Но вы ведь нынче — в отставке, так что без раздумья умирать за Отечество, как положено офицеру, вроде как уже и не обязаны… Именно поэтому я не считаю себя вправе скрывать от вас привходящие обстоятельства: ведь те, кто готов и способен, при нужде, убирать русских министров, агента русской разведслужбы уничтожат с теми же примерно эмоциями, с какими вы прихлопываете комара. Вы погибнете тихо и бесславно, и ни Держава, ни Служба ни при каких обстоятельствах не придут вам на выручку — это, надеюсь, понятно? Так что я обязан дать вам еще три минуты на раздумье — последняя возможность выйти из игры. Таков порядок.

С этими словами Командор тяжело поднялся из-за стола и, сверившись с часами на цепочке (жест этот вышел у него каким-то беззащитно-штатским), выбрался в коридор, где вступил в приглушенный разговор с кем-то невидимым ротмистру. «Экая театральщина, — не без раздражения заметил про себя тот. — „Я знаю, что ты знаешь, что я знаю”… Ну, раз таков порядок — ладно, пусть их». И сухо доложил по возвращении начальства, что дополнительная вводная не повлияла на его решение принять предложение Службы. Вот если б ему сейчас предложили должность министра колоний — это да, был бы повод уклониться и поискать себе работу поспокойней, ну, хоть бы и тем же агентом-нелегалом на вражеской территории…

— Отставить смефуечки, ротмистр! — рыкнул Командор своим фирменным военно-морским басом и одарил подчиненного взглядом, способным заморозить Гольфстрим на траверзе Нассау. — И кстати: я намерен вас использовать вовсе не как агента-нелегала.

— Гм… Вам видней, конечно, но что я еще могу? — простой, незатейливый боевик...

— Мне нужно, чтоб вы оказались в Русской Америке; пока это все, никаких конкретных заданий — когда понадобитесь, вас там найдут. И крайне важно, чтобы вы оказались там совершенно открыто и легально, ни от кого не скрываясь. Вас наверняка ждут весьма суровые и хитроумные проверки, и потому в вашей истории не должно наличествовать никакого двойного дна: вы — офицер военной разведки, коего, как уж ведется в любезном Отечестве, в благодарность за многолетнюю смертельно опасную службу на южном пограничье вышвырнули в отставку без выслуги. Беспробудно пьете, разумеется, — кивнул он на початый штоф, — прикидывая, не стоит ли разом подвести подо всем черту посредством табельного «калаша»…

— Я, собственно, уже начал. В смысле — «залегендировать визит»…

— Да, тут чем проще, тем лучше… Так вот, есть основания полагать, что через небольшое время к вам обратятся с предложением — отправиться в Америку; вам следует это предложение принять, не сразу и с видимой неохотой. Вот, собственно, и все — пока, до особого распоряжения.

— Но я всю жизнь работал по Южному направлению и почти ничего не знаю о Русско-Американской компании! Ну, кроме общеизвестной болтовни, будто у них там чуть ли не Новгородская республика…

— Вынужден вас утешить: про Русскую Америку — нынешнюю — ничего толком не известно вообще никому, — саркастически покривился Командор. — Фактически мы знаем о них лишь то, что они сами считают нужным довести до нашего сведения, — знаете такие односторонние зеркальные стекла? Что, кстати, встречает полное взаимопонимание со стороны здешнего официоза: нету той Америки — и слава богу, вроде как нет известных странностей в кой-каких престолонаследиях — «апоплексический удар табакеркой» там, или «печеночный колик вилкой»… Впрочем, одно можно сказать с уверенностью: ни с поминаемой шепотками наших свободолюбцев Новгородской республикой, ни с европейскими Ост-Индскими компаниями — как это, напротив того, трактуют скороговоркой гимназические учебники — все это не имеет ровно ничего общего.