В собственном отражении Григорий Петрович увидел, прежде всего, очки. К остальному надо было приглядываться.
К красноватой коже гипертоника, к седой растрепанной шевелюре, к странному, полуамериканскому, что ли, подбородку.
А на трико и на майку лучше вовсе не смотреть.
Мне бы пенсию…
Жуть такая наступила, что Григорий Петрович решил не сдаваться. Хлопнул в ладони, прыгнул, как мог, пытаясь изобразить «два притопа, три прихлопа», и спел:
Посмотри, какой чумазый,
И блестят его глаза.
Едешь ты в вагоне мягком,
А я на оси колеса!
Теперь следовало изменить жизнь. Черт, да жизнь только начинается! Я только сейчас и понимать-то стал, что происходит. Ну, вру – чуть раньше понимать стал.
А на эти объявления позорные и глядеть не нужно. К моей жизни какое они отношение имеют? Я свободен. А у них – «до сорока пяти лет», «от двадцати до сорока»!.. Пошли они все, работодатели. Распоряжаются. Бизнесменами их сделали, так они думают, что людьми теперь стали. Как же…
Ничего, вагончик-то мягкий закончится, еще как закончится. С треском. С музыкой. С двумя притопами и тремя прихлопами. Махновцы в чисто поле выйдут, хоть и отделилась Украина.
В заговор, что ли, вступить?