Дорогой читатель! Глава «У лестницы вверх» - продолжение предыдущей – «Минувшее не проходит», и она – диалог с моими дневниками, написанными в четырнадцать лет. Хотелось бы, чтобы на первых порах, - более яркое и сложное впереди, - не отпугнула Вас наивность и простота слога:

                                  

«Воскресенье. Мама ушла на базар продавать одеялку, которую мы вчера дошили. Если продаст, то купит нам хлеба, а корове санки сена. Мама говорит, что Зорьку надо поддержать сеном, а то она совсем стала худая потому, что мы кормим её только соломой.

 

До полудня бушевала метель, снег шел мокрый, липкий, а к вечеру тучи ушли на восток, показалось солнце, но сразу похолодало.

 

Сегодня, когда рассвело, мы с мамой опять ездили в Юрасово  за бардой. Там на заводе делают спирт, а то, что остается после него, выливают в яму и эта барда даже не замерзает. Наша корова любит ее лизать.

Везли мы бак на санках. Мама тянула за веревку, а я толкала сзади. К дому подошли, когда уже смеркалось. Плохо то, что барда эта иногда выплескивалась прямо под ноги, и бурки* мои покрылись ледяной коркой.

*Бурки - что-то вроде валенок, но сшитые из сукна и ваты. 

 

Брат Виктор снова выгреб пчелиный подмор из ульев, а мама высыпала его в решето и подогрела. Некоторые пчелки ожили. Раньше пчел, которые выползали из улья, мы почти всех убивали, а теперь каждую стараемся посадить назад, в улей.

 

С крыши закапали капели. С южной стороны завалинки подтаял снежок. Собака Ласка греется возле нее до вечера на солнышке, а кот еще не желает.

 

И всё же весна!  Второй день дует южный ветер, все радуется теплу, и мама вывела нашу Зорьку из закутки, чтобы она погрелась на солнышке.

 

С каждым днем все сильнее пригревает солнце. Вздулась река, и за плотиной стала, как небольшое озеро.

А наша Зорька вот уже третий день лежит возле дома на огороде, потому что у неё нет сил подняться. На ночь мы укрываем ее кое-чем, и мама не знает: что делать?

Как же мне жалко нашу Зорьку! Наверное, она умрет.

 

Когда Виктор ушел куда-то, а мы с мамой остались дома одни, то я спела ей свою любимую песню:

    Что стоишь, качаясь,

                Тонкая рябина,

    Головой склоняясь

    До самого тына?

    - Как бы мне, рябине,

    К дубу перебраться?

    Знать мне, сиротине,

    Век одной качаться…

И мама потом сказала:

- Как же трудно оставаться вдовой и воспитывать детей! – Это она - о себе. - То, бывало, устанешь, а муж подойдет, скажет ласковое слово, и опять силы появятся. А без него плохо.

Мама-мама! Ведь я тоже не слышу ласковых слов и даже не знаю: а какие они, эти ласковые слова? Вот только иногда брат скажет, шутя: «Милая ты моя Галка!», а у меня и забьется радостно сердце, и станет празднично на душе.          

                                   

2010-й 

Да, не до ласковых слов было тогда маме, но…

Но нет у меня тяжелых воспоминаний о детстве, нет! Память схватила и оставила только радостные моменты, хотя и жили мы тогда – мама, брат Виктор и я - в наспех построенной после войны хате (ту, что была до войны, сожгли немцы при отступлении) бедно и голодно, так же, как и все люди.

 

Отец наш, хотя и возвратился с войны, но через год умер от контузии, старший брат Николай, тоже фронтовик, уже учился в институте в Ленинграде и к нам приезжал только на каникулы, а другой брат, Виктор, работал преподавателем физкультуры в деревне под Карачевом.

Помню, когда приезжал домой, привозил мне гостинец, - несколько пряников... нет, тогда их называли жамками и почему-то всегда были они такими чёрствыми! Но когда я залезала на печку и подолгу их грызла, то казались они мне таким удивительным лакомством!..»