Вторая часть

 

 

12 глава

 

В кают-компании было тепло и светло. Грохот доносился сюда сильно ослабевшим. Кто-то уже заменил догоревшие свечи на канделябре, на новые. Тихон и Киприян продолжали спать. Киприян уже не храпел. Он спал, так низко свесив голову, что его приоткрытый подбородок лежал на груди. Тихон продолжал спать с картой на спине.

 Мирон сел, аккуратно снял карту со спины Одинцова, показал её всем и пошутил:

– Пока мы любовались морским чудом, наш хитрый Тихон спал с крестовой дамой.

 Купец виртуозно раздал карты, и началась новая партия. Эта партия протекала вяло, лениво, без особого веселья, казалось все устали шутить и смеяться. Игра закончилась быстро. Мирон выиграл, его лицо осветилось довольной счастливой улыбкой, и он потянулся, широко расставив руки по сторонам.

 В каюту вошли Иван и Татьяна. Юноша поддерживал её под ручку, и на его лице сияла счастливая улыбка. Дама поцеловала его в щёчку. Это был его первый поцелуй от женщины, но почему-то он не принёс ему радости. Громовые раскаты до сих пор раскатывались в его голове…

 Мирошниченко был рад тому, что опять выиграл, и хотел было на волне успеха, продолжить игру дальше, но Лилия возмутилась.

Ей надоело играть, она хочет спать.

 Мирон ласково и терпеливо предложил ей идти отдыхать с каюту, но актриса снова возмутилась. Она боится быть в каюте одна – все каюты вокруг неё будут пусты; Анна Архиповна, глуха, как пробка, и она даже не сможет позвать кого-нибудь на помощь. Купец, было попытался выяснить, чего она боится на клипере – тут нет разбойников с большой дороги, но Лилия глубокомысленно вздохнула, и посмотрела на него, как на глупого ребёнка.

 Возможно, голос актрисы и был бы гласом вопиющего в пустыне, но неожиданно Ольга, Лилия и Екатерина дружно поддержали её. Они тоже устали, засыпают на ходу, а идти в каюты без мужчин боятся.

 Купец шутливо взмолился, и предложил дамам ещё немного потерпеть. Мужчины сыграют ещё одну, самую последнюю партию. Иван, желающий стать лучшим другом весёлого купца, громко поддержал его, и предложил женщинам, если им надоели карты, сыграть в бильярд.

 Это предложение всех рассмешило. Редко кто из женщин, умел играть в бильярд. В обществе это было не принято, и даже считалось неприличным. Позы, в которые должны были становиться дамы, были слишком куртуазны и непристойны.

 Одна княгиня Милорадова любила, и умела играть в бильярд, и часто играла в него долгими зимними вечерами в своём поместье с мужем или соседкой помещицей Глафирой, но своё умение не афишировала. Ей не хотелось, чтобы её считали сумасшедшей или террористкой-революционеркой. Именно, так дам бильярдисток называл их сосед, помещик Дуров. Сам Дуров, когда-то тоже увлекался революционными идеями, и даже научился делать бомбы, чтобы глушить рыбу в Оке, но теперь он стал старым и умным.

 Мольбы Мирона о новой партии не возымели действие. Дамы продолжали пылко возмущаться, и мужчины с некоторым удовольствием тоже отказались от дальнейшей игры. Честно говоря, они тоже утомились, и предложили настойчивому купцу, отложить карты до следующего обеда. До обеда, потому что ранним утром поднимались только купец и профессор. Остальные пассажиры всегда спали до обеда.

 

 Татьяна первой поднялась из-за стола. Она медленно, пошатываясь, пошла к выходу, остановилась у дверей, и смущённо пояснила:

– Боюсь одна выходить. В коридоре, что-то трещит и пищит.

Иван подскочил к ней, чтобы проводить её, и Лилия громко ехидно засмеялась:

– Одна, Анна Архиповна ничего не боится. Ушла к себе и спит, как сурок. Она, как я погляжу смелая старушка.

Татьяна вздохнула:

– Когда я доживу до её лет, то тоже ничего не буду бояться.

Юрий снял очки с покрасневшего носа, и патетически добавил:

– Ещё надо дожить, до её лет. Редко кто доживёт до восьмидесяти лет. Один из ста. Я например сомневаюсь, что доживу.

Мирон весело покачал головой:

– Вы правы, сударь. Редко, кто долетит до половины Днепра. Многие, опустят крылья раньше. Но я, в отличие от вас, уверен – доживу до ста лет.

– Почему, вы так уверены? – поинтересовался Валерий.

– Мой отец и дед дожили до 95, значит – я их переживу. Сейчас медицина пошла вперёд. Вот, Иван выучится на доктора и меня долечит до ста лет.

– А, если у него сил не хватит дотянуть, – пошутил майор.

– Хватит! Я его завтра заставлю тяжёлые гири поднимать. Тот, кто гири поднимает, никогда не умирает, – засмеялся купец.

 Валентина вышла из-за стола, с каким-то сожалением окинула уютную благоуханную кают-компанию и вздохнула:

– Давайте не будем говорить о смерти. Княгиня сыграйте нам что-нибудь перед сном, а мы все вместе споём.

На удивление, уставшие пассажиры поддержали её. Словно всем захотелось перед сном попеть.

 Татьяна с недовольным лицом вернулась к столу. Стоять у двери и петь, было бы глупо. Екатерина села к пианино, пробежалась тонкими пальцами по тёплым клавишам, и спросила, не поворачиваясь к певцам:

– Что сыграть?

Ольга весело предложила:

– Что-нибудь спокойное, чтобы лучше уснуть.

– Колыбельную? – уточнила княгиня.

– Нет, лучше романс.

Екатерина начала играть «Вечерний звон» Алябьева, и Валентина устало возразила:

– Это грустное, что-нибудь другое спокойное.

Княгиня начала «Выхожу один я на дорогу».

Ольга посоветовала:

– Это тоже грустно, что-нибудь более спокойное, но повеселее.

Екатерина пожала плечами, повернулась к дамам и улыбнулась:

– Я не знаю песни, что бы она была спокойной и весёлой одновременно. Господа, кто знает спокойную, заводную песню?

Иван тихо предложил:

– Давайте споём «Две гитары». Она весёлая. Я её люблю. Когда я стану доктором, я обязательно научусь играть на гитаре.

Майор хмыкнул:

 – Когда ты станешь доктором, тебе некогда будет играть на гитаре. Больные будут навещать тебя и днём, и ночью, и в зной и в метель. Хотя впрочем, в метель они не придут – их заметет по дороге.

 Екатерина начала наигрывать «Две гитары» и дамы – не имеющие ни слуха, ни голоса громко запели. Бархатный голос Лилии в этой какафонии звуков не был слышен. Актриса закрыла уши рукой, чтобы не слышать этот певучий ужас. Песня между тем гремела на одной ноте:

«Две гитары за стеной

жалобно заныли.

 С детства памятный мотив:

«Милый друг, не ты ли…»

К припеву подключились мужчины, и теперь уже более дружно громко грянуло:

«Эх, раз! Ещё раз!

Ещё много, много раз!»

 Исполнив песню, и вновь развеселившись, все собрались расходиться, но почему-то продолжали сидеть и тихо беседовать, словно ещё не наговорились.

 Тихон с Киприяном продолжали спать, и майор предложил их не будить – когда проспятся, сами уйдут. Но Мирон принялся тормошить Тихона, и Лилия властно посоветовала:

– Сударь не будите Тихона, пусть тихо спит, иначе вам придётся его тащить на себе. По-моему, он слишком много выпил.

Валентина поддержала актрису:

– Тихон хоть и сидел, как мышь, но я заметила, что он без конца прилаживался к рюмочке. А, при его комплекции, и при его здоровье – это смертоубийство.

 Мирон отмахнулся:

– А, если в коридоре светильник потухнет, и он среди ночи в темноте начнёт искать свою каюту? И меня разбудит! Знаю я это – сам не раз плавал. Разбудят среди ночи, а потом до утра не уснёшь.

 Помню, один раз пьяный майор меня чуть не пристрелил. Я открыл дверь, чтобы сказать ему: его каюта слева у лестницы, а он наставил на меня пистолет и стрельнул. Майор решил спьяну, что я его каюту занял.

Ольга вскинулась:

– Он вас пристрелил?

– Не успел. Я оказался проворнее, а он пьяным. Я успел закрыть дверь, и кинуться в сторону. А, у майора, на моё счастье дрогнула рука.

Купец всё это рассказывал, продолжая тормошить Одинцова. Тот проснулся, посмотрел осоловелым, непонимающим взглядом на купца, и что-то невнятно пробурчал. Мирон не расслышал слов, но понадеялся, что на этот раз его не обругали.

 Следом, Мирошниченко перешёл к Куприяну, и похлопал его по плечу:

– Сударь, пора домой. Игра закончена. Вы проиграли эту партию.

Колесников продолжал спать, и Лилия пропела, переврав известные строки романса:

«На заре, ты его не буди,

После водочки, сладенько спит…»

Затем, она серьёзно добавила:

– Зачем, вы его будите, пусть спит. Киприян спит и днём и ночью, так что ночью он бродить и к вам стучаться не станет.

Купец улыбнулся:

– Нет, надо его разбудить, ради вашего, душенька, спокойствия. Я ещё одну историю вспомнил. Только, это уже произошло со мной. Как-то ночью я был слегка выпивши, светильник в коридоре потух, и я перепутал каюту. К одной дамочке в постель улёгся и уснул. А, она в это время звёздами любовалась. Приходит дама домой, вернее в каюту, свечку зажгла и давай дико орать… Я сам чуть со страху не помер, и потом, три дня оправдывался. Этой даме было шестьдесят пять лет. А они в этом возрасте – очень порядочные.

Юрий хохотнул:

– Запомните это дамы, и закрывайте двери на ночь. Иначе, проснётесь утром с Мироном. Вот крику-то будет.

 Купец наклонился, заглянул в лицо Куприяна, и озадаченно воскликнул:

– Господа, мне кажется, Киприяну кирдык!

 – Кирдык, что это такое? – весело протянула Ольга и кокетливо улыбнулась майору.

– Он умер, – хмуро пояснил Мирон, и выпрямился с побелевшим лицом.

Татьяна прижала руки к груди, и с ужасом воскликнула:

– Умер! Ужас! Сударь, скажите, что это шутка.

Валентина испуганно прошептала:

– Посмотрите хорошенько. Наверно, он просто притворяется. Желает нас попугать.

Юрий деловито заметил:

– Наверно, Киприян напился до бесчувствия. В последний раз, он выпил стакан фронтиньяка залпом. А он крепкий зараза.

Мирон озадаченно развёл руками:

– Господа, посмотрите кто-нибудь на него. Может, я ошибаюсь, но я уверен – здесь «моменто мори», и к доктору не надо ходить. Иван взгляни – ты же будущий доктор.

– Я ещё не доктор. Я не знаю, как определить мёртвого, – пролепетал испуганный Горский.

– Хоть, я не доктор, но отсюда вижу, Киприян – мёртв, – хмыкнул Александр.

Валерий добавил:

– Мне тоже сразу при входе в каюту показалось, что Киприян выглядит как-то странно. Но этот гром, сбил все мысли.

– А мне ничего странного не показалось. Я видел пьяных в таком невообразимом положении, что уже ничему не удивляюсь. Господа, подойдите, посмотрите из-за чего он помер, – предложил купец.

 

Мужчины подошли к дивану и обступили Киприяна.

Валентина испуганно посмотрела на Татьяну и уверенно заявила:

– Это всё фронтиньяк виноват. Целый стакан выпил этого коньяка. Мне это заморское пойло сразу показалось испорченным.

Татьяна поддакнула:

– Моя матушка, всегда говорила, что все эти заморские фронтиньяки – вредны здоровью.

Лилия неожиданно воскликнула:

– А может его отравили?

 

Мужчины загородили свет, и тело Колесникова оказалось в глубокой тени – увидеть что-либо было невозможно. Алексей Платонович пошёл за подсвечником. Александр приложил руку к сонной артерии, и бесстрастно подтвердил:

– Действительно, умер.

Татьяна из-за стола глубокомысленно заметила:

– А, может, это его морское свечение убило?

Ольга вскинулась:

– Глупости, нас же не убило.

– Мы были почти трезвыми, а на него это подействовало смертельно, – фыркнула Татьяна.

Лилия слабо усмехнулась:

– Не говорите глупости, мадам Булавина. На свете нет такого света, чтобы убивало только пьяных. Тогда бы давно всех пьяниц поубивало. Его отравили! Я уверена. Ни с того, ни с сего человек помер. А полчаса назад был жив и здоров.

Татьяна заспорила:

– Бывают случаи – дети во сне неизвестно отчего умирают. А, они ещё здоровее были, чем Киприян.

 

Алексей Платонович подошёл к дивану с подсвечником и толпа расступилась. Теперь, всё было хорошо видно, видны были даже жирные пятна на брюках Колесникова, поставленные совсем недавно, а самое главное – стал виден кончик вязальной спицы с деревянным наконечником, торчавший из груди. И только теперь, при свете все заметили, что рядом с Колесниковым, в уголке дивана лежал красный клубок Анны Архиповны, в котором торчала вторая острая длинная спица.

Мужчины какое-то время молчали, дамы тоже. Хоть они ничего и не видели. Юрий первым нарушил тишину:

– Киприяна убили – у него спица из груди торчит. Обыкновенное убийство. Тьфу ты, необыкновенное. Сорок лет проработал в полиции, но про убийство спицей в первый раз слышу. А вроде бы слышал всякое. Помню, даже убийство оглоблей, и убийство шифоньером.

 

За спинами мужчин раздался ледяной голос Лилии:

– А может, спица просто так торчит? Она служит для отвода глаз, а на самом деле его отравили? Всё же убить спицей тяжело.

 Юрий отошёл от трупа, достал табакерку с нюхательным табаком и открыл её. Алексей Платонович передал подсвечник майору, расстегнул сюртук Киприяна, отодвинул окровавленную полу, осмотрел рану, и подтвердил:

– Колесников убит спицей, и это не подлежит сомнению. Убийство произошло примерно двадцать-пятнадцать минут назад. Крови под сюртуком много, и она ещё не совсем запеклась.

Юрий чихнул, внимательно осмотрел сгустки крови под сюртуком и уверенно заявил:

– Убийство произошло пятнадцать или пять минут назад.

Профессор не стал спорить. Майор высказал свою версию:

– Его убили, сразу после того, как мы вышли. Возможно, минут через пять после нашего ухода. Я насмотрелся на убитых во время Крымской компании.

– А, я говорю, минут пять-десять назад, – упёрся Юрий.

Мирон безо всякого выражения, глухо и задумчиво подытожил:

– Не стоит спорить. Киприяна убили в течении получаса. Как раз, примерно столько времени мы провели на палубе.

Валентина энергично замахала веером:

– Я боюсь! Валера, пойдём быстрее отсюда.

Лилия поддержала её, и бросила направляясь к выходу:

– Я ухожу! Закроюсь в каюте и не выйду до конца путешествия. Есть буду у себя. Мне ещё жить охота.

 Юрий кинулся за ней, перегнал её, закрыл дверь на ключ, оглядел пассажиров нарочито грозным взглядом, и деловито сообщил:

– Господа, никто не уходит. Все остаются! Это убийство. Сейчас будем проводить дознание. Все кто стоит – садитесь, сидеть будем долго. И, вы дорогая Лилия садитесь.

 На лицах пассажиров застыло недовольство, но все потянулись за стол.

Лилия обречённо вздохнула, посмотрела на Юрия, как на самого заклятого обидчика, но всё же села.

Валентина, сидевшая за столом – запротестовала:

– Мы с Валерой не убивали! Мы этого Киприяна в первый раз в жизни видим! Мы даже познакомиться с ним не успели. Он всё время спал, питался в своей каюте, мы увидели его только в этот вечер.

 Иван провёл дрожащими руками по спутанным кудрям, и расстроенным, отрешённым тоном пролепетал:

– Что скажет капитан? Он наверно скажет, это я виноват. Я еду без билета. Мой дядя упросил Христофора Фёдоровича взять меня бесплатно. Всё равно, есть пустые каюты.

 Байда сел к столу, чтобы проводить дознание, но вспомнил, что у него нет бумаги, нет пера, чернил, и послал Лилию принести ему письменные принадлежности. Актриса слишком поспешно, и как будто радостно, выпорхнула из-за стола, взяла у писаря ключ и удалилась.

 

13 глава.

 

 В ожидании возвращения Лилии, в кают-компании наступила тягостная напряжённая тишина, изредка нарушаемая отдалёнными глухими раскатами грома. Юрий закрыл шторы на иллюминаторе, сел в отдалении от всех за бильярдный стол, и стал разглядывать присутствующих с подозрительным прищуром.

Алексей Платонович тоже попытался незаметно осмотреть лица людей. Майор Лоскутов почесал дёргающийся шрам на щеке, и принялся постукивать кончиками пальцев по столу. Валентина достала ярко-жёлтый, лимонный батистовый платочек из рукава чёрного платья и приложила его к глазам. Валерий принялся утешительно поглаживать её по плечу. Лицо его было задумчивым, стеклянный взгляд остановился на открытом пианино. Иван склонил голову вниз, и спутанные влажные кудри закрыли всё лицо. Татьяна подпёрла подбородок рукой и уставилась на свет догорающей свечи. Ольга бледная, как смерть переводила взгляд с одного на другого, как будто подозревала всех, кто находился в кают-компании. Конечно, майо Лоскутов у неё был вне подозрения. Мирон откинулся на спинку стула и задремал, словно смерть Киприяна его никак не трогала. Между тем, его прикрытые веки вздрагивали, а кулаки были крепко сжаты.

 Все пассажиры выглядели осунувшимися и измученными. Словно, из них выкачали всю жизненную энергию, и только жёлтое лицо Тихона ничего не выражало. Он продолжал спать.

 Профессор вздохнул от духоты, расстегнул сюртук и верхнюю пуговицу жилета. Екатерина посмотрела на мужа с укоризной: словно, он уже знал кто убийца, но не желал говорить, и оттого подвергал всех ненужному испытанию. Какое-то время, княгиня пыталась определить по его взору, кого он подозревает, потом накрутила на палец каштановый локон, и печально протянула:

– Я давно заметила, когда сильно веселишься – обязательно случится что-то плохое.

Мирон покачнулся на стуле, стул скрипнул, он открыл глаза и философски заметил:

– Если мы совсем не будем веселиться, плохое всё равно случится.

Татьяна повернулась к Юрию:

– Вы, сударь, служили приставом следственных дел?

– Я был двадцать лет главным писарем в полицейской конторе. Я столько переписал дознаний всяких убийств, что уже стал докой в этом деле, – важно произнёс он.

Иван вздохнул, и глуховатым голосом повторил свою мысль:

– Что скажет капитан?

Профессор с укоризной взглянул на Юрия:

– Сударь, надо бы пригласить капитана на дознание.

Юрий всем своим видом показал, что он это не считает это существенно важным, но Иван вскочил и с волнением присоединился к профессору:

– Конечно, надо капитана позвать. Это на его корабле произошло убийство. Христофор Фёдорович это должен обязательно знать.

Юрий прищурился, приподнял очки и почесал нос:

– Хм-м-м… Ладно, уговорили. Иван, сходи за капитаном.

Юноша кинулся выполнять приказание, и в открытую им дверь влетел грохот грозы и шум крупных дождевых капель стучавших по палубе.

Майор достал портсигар и спички, закурил от свечки и бесстрастно произнёс:

– Удар точный, прямо в сердце. Я конечно не врач, но немало повоевал. Тут надо умение, не каждый сможет попасть точно в сердце – тем более спицей.

Мирон опять скрипнул стулом, и как обычно полушутливо, произнёс:

– Может это старушка Калашникова убила? Спицы-то её. Посадить надо бабулю в каталажку и точка. Нечего спицы разбрасывать по кораблю.

Александр в тон ему заявил:

– В армию бы эту Калашникову. Там бы она быстро разучилась спицы разбрасывать.

Ольга швырнула веер на стол и яростно возмутилась:

– Тут человека убили, а они шутят. Постыдитесь господа.

Мирон намеренно трагическим тоном протянул:

– Милочка, мне тоже жалко Киприяна, жалко до слёз. Извините, душенька, я неудачно пошутил, но может, я радуюсь тому, что сам остался жив. Может, если бы я остался здесь спать, и меня бы убили.

Татьяна заинтересовалась:

– А, вас Мирон тоже хотят убить?

Купец, подскочил на месте:

– Типун, вам на язык, сударыня. Вот когда вы станете купцом, тогда поймёте меня. Мы, купцы всегда под ятаганом ходим. Всякие злыдни на наше добро зарятся, а злыдней этих легион, и имя им тьма.

– У нас на клипере плывут, только порядочные люди, – пояснила Валентина и смяла жёлтый платочек.

Екатерина вздохнула и подняла глаза к небу:

– Вы, правы мадам, с нами плывут только порядочные люди. А, Киприян убил себя сам. Увидел рядом спица лежит, и подумал, а убью-ка я себя просто так, для общего развлечения.

– Я хотела сказать, может это матрос какой-нибудь убил, – продолжила упорствовать мадам Реус и вытерла платочком сухие глаза.

Мадам Милорадова открыла было рот, но тут же закрыла, решив не спорить. Валентина тоже открыла рот, но посмотрела на хмурого мужа и тоже закрыла. Алексей Платонович решил прейти к делу, иначе болтовня ни о чём может длиться долго. Он обернулся к Юрию и пробасил:

– Странное убийство спицей. Мне кажется, убийство было спонтанным. Убийце надо было срочно убрать Колесникова.

– Почему, вы так думаете? – заинтересованно спросил Байда.

– Гораздо удобнее было бы дождаться, когда Киприян будет на палубе один, убить его и скинуть в море. В таком случае, убийца мог спокойно выйти сухим из воды. А тут, однозначно, кто-то решил срочно закрыть Колесникову рот. Может всё дело в том, что он сказал о беглом каторжнике?

– Может быть, вы правы, а может, и нет. А, вдруг тут всплыли какие-то его старые дела, и разговор о беглом произошёл случайно, – пробормотал Юрий.

 Снова настала тишина. По морю прошёл глухой рокочущий грохот и резко, словно кто-то его оборвал, смолк. Тихон поднял голову, и полусонным взглядом посмотрел по сторонам. Пассажиры молчали, как рыбы, и на его лице застыло невероятное удивление. Эту публику в молчании, он видел в первый раз…

 

 Ожидание затягивалось: ни Лилия, ни Иван не возвращались. Байда продолжать сверлить всех по очереди подозрительным взглядом, и все пассажиры невольно уставились на дверь. Таким образом, Байда не мог поймать их взгляд…

 

Наконец, в кают-компанию вошла Лилия с листами бумаги, железной чернильницей с закручивающейся крышкой и стальным пером. Перо она несла, словно оборонялась – острие было направлено вперёд. Актриса была необычайно бледна, выглядела уставшей, из-за этого её черные очи, обведённые сурьмой выглядели чрезвычайно выразительными и глубокими. Казалось, глубина её чёрных глаз была бездонной.

 Байда увидел Лилию и довольно улыбнулся. Ему хотелось быстрее закончить ненароком упавшее на него дело, хотя уже мысленно он проклял, что взялся за него. Ему было бы выгоднее, наблюдать за всем со стороны и критиковать. А теперь критиковать будут его, все кому не лень. Но теперь, обратного ходу нет. Если он откажется, то начнут подозревать его самого, а ему этого очень бы не хотелось.

Иван с капитаном ещё не пришли, и Юрий, внезапно захотевший спать, решил начать без них. Таким образом, он быстрее отправиться в свою постель. Байда неторопливо и аккуратно разложил письменные принадлежности, и тоном чиновника полицейского управления, начал дознание:

– Я прошу вас всех господа по очереди, сказать мне: откуда вы едете, куда направляете свои стопы, а так же все ваши передвижения на клипере: от той секунды, как вы вышли из-за стола и до той секунды, когда вошли в кают-компанию. Первые будут… хм-м-м… супруги Реус. Начнём с вас, мадам Валентина Реус.

Мадам торопливо положила лимонный платочек в рукав, и округлив голубые глаза, возмутилась:

– А почему с меня?

– Вы ближе всех сидите.

– А, Чёрная Лилия сидит к вам ещё ближе. И к убитому, она ближе всех сидит.

– Мадам Реус, хватит спорить! Я при исполнении важных государственных обязанностей. А, начну я с вас потому, что вы больше всех возмущаетесь, – отрезал он, записывая имя и фамилию дамы скрипучим пером.

– Вы же ещё никого не спрашивали, а вдруг они будут возмущаться ещё больше моего, – чуть тише возмутилась Валентина.

 Юрий вспыхнул, возмущённо встряхнул головой, очки свалились на бильярдный стол, и он испуганно посмотрел на них: оправа была цела, толстые линзы тоже, и он посмотрел на мадам Реус, как Кутузов на Наполеона:

– Знаете, мадам Реус, я так возмущен, вашим возмущением, что уже начинаю думать, что вы имеете, какое-то…

 Валерий дёрнулся, зло посмотрел на Юрия, и тот оборвал свою речь на полуслове. И всё же, он посмотрел на Валентину довольно подозрительно.

 Мадам Реус опять хотела возмутиться, что попала под подозрение какого-то писаря, но муж бросил на неё такой молниеносный яростный взгляд, что она тут же передумала возмущаться и изобразила из себя пай-девочку.

 Валентина отвернулась от Байды, посмотрела на мужа, словно искала у него помощи и защиты, и громко и обречённо вздохнула. Валерий ободряюще улыбнулся жене, и она нехотя начала давать показания. Из её речи следовало, что они с мужем едут из Холмска в Москву, так как она получила в наследство от своей тётушки Таисии двухэтажный домик в Москве.

 Так же, Реус сообщила, что они с мужем – Киприяна Колесникова никогда не знали, и впервые его увидели сегодня вечером.

Юрий перестал писать, и сузив глаза, спросил:

– А, почему вы говорите, что никогда его не видели? Вы откровенно лукавите – Киприян иногда выходил на палубу прогуляться, и ещё он изредка приходил на ужин в кают-компанию.

– И всё равно, мы его не видели! Видимо, он выходил прогуляться тогда, когда нас на палубе не было. А, на ужин мы сами часто не ходили. Вы сами вспомните: сколько дней в море стояла качка. Нам не то, что гулять и есть – жить не хотелось.

– А теперь, расскажите мне про все ваши передвижения. Начните с того момента. Как вы вышли из-за стола, чтобы отправиться смотреть свечение.

 В каюте наступило тягостное молчание. Реус заправила в громоздкую причёску несколько шпилек, выбившихся от её яростного возмущения, и растерянно пробормотала:

– Вы лучше с Валеры начните. Я сейчас соберусь с мыслями. У меня в голове такой шурум-бурум… Мне кажется – я только помню, что вышла и зашла. Я же не знала, что мне надо все свои шаги запоминать.

Байда согласно кивнул головой:

– Хорошо, начнём с Валерия. Начинайте, сударь.

Валерий открыл было рот, но жена перебила его, и сообщила умоляющим голосом дознавателю:

– Валера ничего не знает. Он всё время был со мной.

Муж недовольно отмахнулся от жены, и начал говорить несколько нервным тоном:

– Мы вышли с Валечкой из кают-компании самые первые, вошли в неё самые последние, и всё время были среди людей. К Киприяну, мы ни разу не подходили, и его никогда не знали. Больше мне нечего сказать.

Валентина пылко подтвердила:

– Да, да! Мы к Киприяну ни разу не подходили. Мы его вообще в упор не видели. А, когда мы выходили из каюты Колесников ещё храпел, а значит – он был жив! – победно закончила она.

Юрий кратко записал её речь и спросил, не отрываясь от бумаги:

– А, почему вы решили ехать в Москву через три моря?

Валентина отчего-то испуганно округлила глаза, и Валерий торопливо ответил:

– Это я захотел посмотреть разные страны – мечта детства. Валечка была против, она боится моря, но я настоял на морском путешествии. Больше нам такой возможности никогда не представится.

– А вы, мадам Реус, на палубе всё время были или куда-то выходили?

– Всё время! – воскликнула дама.

Ольга с шумом сложила лазурный веер и смущённо заметила:

– А я видела, как вы с мужем, отошли в тень и исчезли.

Валентина вспыхнула:

– Никуда мы не исчезали. Мы отошли на несколько шагов, чтобы увидеть свечение с другой стороны клипера.

– А, я вас не видела, – тихо упорствовала мадам Кузнецова.

– А, я вас тоже не видела! А, вы не видели меня, потому что были слишком уж увлечены майором. Зато другие люди нас видели. Мадам Милорадова вы нас видели? Мы рядом с вами стояли.

Екатерина оторопела, и захлопала длинными ресницами:

– Э-э-э… Я смотрела на светящееся море.

– Я же вас нечаянно толкнула и сказала: «Извините, милочка». Вы же это помните?

– Э-э-э… не помню.

– Я возмущена до предела. Вы все хотите потопить нас! Не выйдет! – трагическим тоном заявила Валентина и заплакала.

Княгиня смутилась и бросилась оправдываться:

– Я не хочу вас топить, мадам. Я была в задумчивости, и поэтому не помню.

Реус посмотрела на неё осуждающим взором:

– А, теперь, из-за вашей задумчивости нас повесят! Или утопят! О, небо, где справедливость на этой земле… на этом море?

 Дама достала из рукава жёлтый платочек и зарыдала. Княгиня смущённо потупилась. Она почувствовала себя подлой негодяйкой. Ещё она почувствовала: жёсткий китовый корсет ужасно сдавливает грудь; сердце забилось, как набат; лёгким стало трудно дышать; а сладкий ванильный и сандаловый аромат одурманивал, как настойка опия. Хотелось выйти из этого удушливого помещения на свежий воздух, но Байда не выпустит их, пока они тут не задохнутся. По мнению, Екатерины дознание можно было провести намного быстрее. Если бы дознание вела она, то оно бы уже закончилось, а преступник был найден. И если, преступника бы не нашла она, его бы нашёл Алёша.

 Юрий махнул рукой на мадам Реус, обмакнул перо в чернила и торжественно протянул:

– Следующий…

Валентина еле слышно облегчённо вздохнула, и положила мокрый смятый платочек в рукав.

 Байда недобро поглядывая, переводил подозрительный взгляд с одного на другого. Голос его звучал насмешливо и торжествующе. Казалось, он уже знал, кто убийца и лишь выжидал время, чтобы назвать его:

– Следующий… следующий будет…

 Алексей Платонович отметил, что все напряжённо замерли с застывшим взглядом – в помещении прекратились всякие звуки: и скрипение стульев, и шелест накрахмаленных платьев и воротничков, и вздохи, и шум вееров – никому не хотелось быть следующим. Он тоже замер, затаил дыхание, затем сдавленно кашлянул, и вдруг понял, что он тоже не желает быть следующим. Хотя, к убийству Киприяна не имеет никакого отношения.

 От этого, понимания ему стало и смешно, и грустно, и немного стыдно. А ведь он всегда гордился своей смелостью и независимостью к чужим мнениям и подозрениям. Оказывается есть случаи, когда даже смелые и независимые боятся… Боятся того, что их невинно обвинят в преступлении и отправят на виселицу… или на Сахалин.

 И всё же стыд, за проскользнувшую трусость немного взбодрил его. Алексей Платонович вновь почувствовал, что накрахмаленный воротник натёр шею; что в кают-компании невероятно душно и трудно дышать; от этого аромата в голову вползает какой-то дурманящий туман, и он грешным делом подумал, что кто-то впустил в помещение неизвестный одуряющий газ – возможно даже опиумный. Он даже принюхался, но в кают-компании пахло ванилином, сандаловым ароматом и спиртным из открытых бутылок.

 Юрий насмешливо улыбался, и казалось, наслаждался всеобщим страхом. В десятый раз, он ещё тягучее и медленнее повторил:

– Следующим будет…

 Но кто будет следующим, никто не успел узнать. Двери широко распахнулись: в кают-компанию вошли хмурый капитан Калачихин, печальный Иван и трёхцветная кошка Мурка.

 Капитан высокий, сухощавый брюнет с серыми глазами, аккуратной бородкой и волевым подбородком, сразу же прошёл к Киприяну, заложил руки за спину, наклонился и бегло осмотрел убитого.

 Иван остался стоять у приоткрытых дверей с самым понурым видом, словно его только что отчитали. Мурка села у его ног, и немигающими изумрудными глазами оглядела неприбранный стол, с остатками пищи, а затем, присутствующих за ним людей. Запах в кают–компании, ей не понравился. Чтобы узнать почему, она повела чёрным носом, и нос застыл в направлении трупа. Оттуда нёсся ужасный запах, который могла почуять только она – своим непревзойдённым носом. Мурка вздыбила шерсть и выскочила в приоткрытую дверь, как ошпаренная.

 

14 глава.

 

 Капитан брезгливо поморщился, отвернулся от Киприяна, осмотрел присутствующих жёстким колючим взглядом, и ледяным голосом произнёс:

– Разрешите ещё раз представиться, капитан Калачихин Христофор Фёдорович. Кто убил господина Колесникова?

Валентина шмыгнула носом и торопливо сказала:

– Мы не знаем! Мы к этому преступления никакого отношения не имеем. Спросите лучше других.

 Лилия, давно производившая впечатление полного отсутствия, в этом присутствии, задумчиво потрогала кольцо с крупным рубином. Рубин сверкнул багряным кровавым блеском, и она спрятав руки под стол, усмехнулась:

– Можно подумать, кто-нибудь признается в убийстве. Убийца же не дурак.

Ольга до этого сидевшая с безучастным сонным видом, проснулась, прищурилась и воскликнула:

– Но мы должны выяснить это сейчас же! Надо найти убийцу, иначе как мы будем здесь жить? Ведь, если мы не найдём этого душегуба, тогда нам придётся всё время сидеть в каюте. А, я между прочим, плыву одна, и буду первой жертвой!

Лилия ехидно заметила:

– Я думаю, мадам Кузнецова, вы и здесь быстро найдёте себе защитника. И даже не одного.

– Мадам Чёрная, вы настоящая язва! Не стоит всем показывать, что вы завистница и злюка. Капитан Христофор Колумбович, миленький, срочно ищите этого негодяя, а то я боюсь здесь находиться. Миленький, Христофор Колумбович, ищите душегуба быстрее, мы вас очень просим…

Татьяна недовольным учительским тоном перебила её:

– Капитана зовут Христофор Фёдорович, а не Колумбович.

– Какая разница Колумбович или Фёдорович. Самое главное, капитан должен нам обеспечить безопасность, а иначе какой он капитан. Значит, всё это происходит по его попустительству!

Капитан ответил, еле сдерживая ярость:

– Мадам Кузнецова, вы подозреваете меня в том, что я убиваю пассажиров. Но, это уже, ни в какие ворота не лезет.

Ольга стушевалась, облизнула ярко-накрашенные оранжевые пухлые губы и расстроенным тоном, пробормотала:

– Извините, капитан Христофор Колумбович. Я хотела сказать совсем другое. Я хотела сказать, что вам надо срочно искать преступника.

Капитан Калачихин ещё больше помрачнел. Теперь, он уже не сдерживал ярость:

– Хорошо, мадам Кузнецова, я сейчас брошу вести клипер, и буду искать убийцу. Надеюсь, когда мы вместе пойдём ко дну, вы не будете обвинять меня в бездействии.

Ольга покраснела:

– Ой, извините. Я опять сказала не то. Я просто хотела сказать, что надо срочно э-э-э… убрать труп.

– Не переживайте. Я об этом уже позаботился, поэтому вы не сможете обвинить меня в бездействии, – он повернулся к двери и громко приказал:

 – Васильев! Тимошенко! Унесите пассажира.

 В кают-компанию вошли два молодых загорелых матроса – один здоровяк, другой субтильный. Оба были обстрижены наголо, в бескозырках. В руках здоровяка был кусок штопаной парусины, и он быстро расстелил её на полу. Матросы с каменными лицами, и как будто привычно, взяли за руки за ноги мёртвое тело, положили на парусину, как на носилки, и пошли к дверям. Иван торопливо открыл дверь, и ещё более торопливо закрыл её.

 Капитан ещё раз пристально оглядел пассажиров, и его взгляд был намного жёстче и подозрительнее, чем у Байды. После осмотра подозреваемых, Калачихин бесстрастно сообщил, что завтра утром, на рассвете пройдут похороны Колесникова. На клипере негде хранить мёртвое тело, да и хранить его нельзя, во избежание появления какой-нибудь смертельной эпидемии. «Ермак» входит в тёплые моря, и скоро от жары негде будет укрыться.

 Христофор Фёдорович круто развернулся и ушёл. Дверь неслышно закрылась. Иван прошёл к столу, и присел в отдалении от всех.

 Валентина задумчиво сообщила:

– Вначале, мне капитан показался душкой. У него раньше были такие добрые глаза. Но теперь, мне кажется он – злой человек.

Иван горячо вступился за капитана:

– Христофору Фёдоровичу не нравится, когда на его корабле убивают. Поэтому, он немного зол.

Татьяна поддержала его:

– Конечно, капитану не понравилось, что на его корабле убили человека. Тем более, в первый раз.

– Не в первый, а в третий, – проговорился Иван и испуганно выпучил глаза.

 

Юрий потёр руки, обмакнул перо в чернила и деловито сказал:

– Начинаем дознание. Кто следующий?

Опять наступило молчание, и Екатерина, не выдержав, протараторила:

– Господа, давайте проводить дознание быстрее. Я уже хочу спать. На ходу засыпаю. Думаю, и другие тоже торопятся к кровати.

Майор задумчиво протянул:

– Третье убийство на корабле… странно…

Юрий отмахнулся рукой с пером, и большая клякса упала на зелёное сукно. Он потёр его пальцем, размазал и недовольно посмотрел на чернильный палец:

– Господа, забудем о капитане. Он вне подозрения. Давайте, вначале вы прекрасная Лилия скажете своё слово.

Актриса повертела кольцо с рубином и бесстрастно протянула:

– Моё чутье говорит, что убийцу никогда не найдут. А моё чутьё, ещё никогда меня не подводило. Кстати, что-то мне говорит, что следующей жертвой будете вы, мадам Кузнецова.

Ольга побледнела – кожа стала мраморно белой, синие глаза наполнились слезами, и она зарыдала. Сквозь рыдания, женщина протянула:

– Это вы со зла говорите. Я никому ничего плохого не делала.

Майор бросил в Лилию странный взгляд, но актриса пожала плечами, и без всякого выражения добавила:

– Это просто мысль, почему-то сверкнувшая в кольце и в моей дурной голове. И сказала я это к тому, чтобы вы майор следили за мадам Кузнецовой в оба глаза. И ничего личного.

 

 Юрий что-то пометил на листе и отчуждённо обратился к задумавшейся Лилии:

– Я много лет проработал полицейской управе, поэтому найду преступника. Здесь это будет сделать легче: все находятся рядом, по улицам и лесам бегать не надо, и сбежать преступник отсюда не сможет.

Екатерина дополнила в полголоса:

– И Алексей Платонович, вам поможет. Мой муж уже не раз находил преступников. Это его преступное хобби. Вернее, это его занятие, когда он не пишет исторические книги.

 Полицейский писарь удивлённо посмотрел на профессора и достал табакерку. Он был откровенно недоволен. Майор Лоскутов посмотрел на табакерку Юрия, и достал свой портсигар, но Ольга тихо попросила его не курить: здесь и так душно. Александр с печальным вздохом посмотрел на портсигар, и положил его в карман.

 Профессор осуждающе посмотрел на жену, потёр шею и тоже недовольно вздохнул. Он был невероятно зол. У него были мечты до конца путешествия дописать книгу, и даже начать следующую, но Екатерина, как всегда нашла ему отвлекающее занятие. Между тем, он бесстрастно обратился к писарю:

– Я думаю, сударь дознаватель, для раскрытия преступления не надо двоих. Вы человек, более сведущий – дока в этих делах, поэтому, я оставляю это поле деятельности вам.

Юрий с более довольным выражением лица, чихнул, захлопнул табакерку, источающую аромат ванилина и корицы, и поинтересовался:

– Вы, профессор – частный детектив?

Милорадов словно задумался, и княгиня торопливо пояснила:

– Алёша, детектив любитель. Юрий, голубчик, давайте быстрее опрашивайте нас, чтобы быстрее найти преступника, и мы пойдём спать. А, то я скоро тут задохнусь. Ванюша, будь любезен открой дверь.

Иван бросился выполнять просьбу.

Байда хмыкнул:

– Быстрее? Значит, с вас и начнём, мадам Милорадова.

– Вы знали Киприяна Колесникова раньше?

– Не знала, и мой муж не знал. Мы приезжали на Сахалин к моей родственнице мадам Виктории Золотко за историческим письмом Александра Меньшикова. Пробыли в Александровске недолго, никого не знаем, а теперь плывём домой В своё рязанское дремучее поместье.

– А, почему вы поплыли, а не поехали на перекладных? По земле безопаснее.

– Почему? Но это же ясно, как день. Наступает зима, и нам не хотелось мчаться через эти ужасные почтовые станции, морозы и метели домой. С нас довольно и того, как мы ехали на Сахалин летом. Три месяца мучений и мытарств! Уж если летом: станционные смотрители нас чуть не уморили, то зимой и подавно – они нас точно заморозят по дороге и похоронят в сугробе. Так, что не думайте, что мы сели на «Ермак» ради Киприяна.

– А, теперь расскажите, мадам, все ваши шаги после того, как вы вышли из-за стола.

– Мы с Алёшей вышли из-за стола…

Юрий покривился и перебил:

– Мадам, рассказывайте только о себе. Ваш муж расскажет сам.

– Я вышла из-за стола и стала ждать Алёшу. Мне не хотелось выходить на ночную палубу одной. Потом, мы с Алёшей вышли в коридор, за нами вышли Татьяна, Ольга и Дарья. Александр стоял в коридоре. Он поджидал мадам Кузнецову.

 На лестнице стояла Анна Архиповна, именно она нас задержала. Калашникова хотела ещё раз выйти на палубу, посмотреть свечение. Но ей стало плохо – она не смогла подняться на лестницу, и Алёша довёл её до каюты.

 Я стояла наверху лестницы и ждала мужа. Потом, мы с ним вдвоём стали смотреть морское свечение. С палубы никуда не уходили, всё время были на глазах. Когда морской свет потух, мы вернулись в кают-компанию, чтобы продолжить играть в карты. К Киприяну, мы ни разу не подходили.

– Вы вернулись в кают-компанию первые?

– Да, мы с Алёшей вошли в кают-компанию первые, но мы его не убивали, – поспешила заверить княгиня.

– Значит, вы ушли последние и вернулись первые, – удовлетворённо записал Байда и Екатерина возмутилась. Но возмутилась молча. Она почесала нос, и отвернулась от Юрия.

– А, теперь, вы профессор расскажите.

– Я думаю, моя жена дала исчерпывающий ответ. Я лишь повторю её слова. Не стоит зря время терять.

– Хорошо, не будем терять. Следующий Иван Горский. Начинайте юноша!

Иван облизнул пересохшие губы, взъерошил волосы, и как будто виновато сообщил:

– Я не убивал Киприяна. Честно-честно, клянусь матушкой.

– Вы сидели на каторге? – быстро спросил Юрий.

– Нет, ещё не сидел.

Пассажиры улыбнулись, а Иван ещё более смутился.

– Расскажите, все свои передвижения. Вы вышли из-за стола, и пошли на палубу. Когда ушли, и когда пришли?

– Хм-м-м… Не знаю… Я не помню…

Екатерина живо подсказала ему:

– Ванюша, вышел чётвёртым, вместе с Мироном, и пришёл в каюту самый последний. Он остался охранять Татьяну на палубе.

– Хорошо… Значит остался охранять. Ещё запишем, что вы поехали посмотреть мир бесплатно, по протекции вашего дяди боцмана Круглова, – Юрий со скрипом дописал и продолжил, – вы отходили куда-нибудь от компании?

– Хм-м… нет, вроде бы…

Валентина встрепенулась:

– Отходил! Когда мы стояли на палубе, Иван ходил к своему дяде боцману.

– Это не считается! Я ходил к дяде, поговорил с ним, и тут же вернулся. Если бы я знал, то не ходил… Вечно, дядюшка меня под монастырь подводит.

Иван надулся, и демонстративно отвернулся от Байды, который уже пристал к следующему:

– А теперь, вы Мирошниченко Мирон.

– Я, к своему счастью, несчастного Киприяна не знал. Я вышел с Иваном на палубу и вошёл обратно вместе с ним. На палубе мы болтали с ним, поэтому ничего не видели и ничего не слышали. От людей, я никуда не отходил. Все это видели. Кстати, хочу отметить, что Тихон Одинцов оставался здесь. Надо его спросить, может он что-то видел. Он был ближе всех к мертвецу.

Юрий вспомнил о Тихоне, и на его лице вспыхнула радость. Тихон неожиданно встрепенулся, и на его лице проступило несчастное трагическое выражение.

Мирон поморщившись, продолжил:

– Эх, жаль! Я вспомнил, что у Одинцова – железное алиби. Все видели, как я положил карту на его спину, и карта осталась лежать до нашего прихода. Так что благодари меня, Тиша, что я тебя спас от повешения на рее… или от выкидывания за борт.

 Юрий бросил перо на бильярдный стол, и торжествующе воскликнул:

– Это вы Тихон Одинцов оставались с Киприяном Колесниковым одни! Признавайтесь, что убили его! Признавайтесь сейчас же!

Тихон пожелтел, ещё больше, и дрожащим голосом завопил:

– Господа, я ничего не помню. Я не убивал его. Я Колесникова не знаю, и знать не хочу. Зачем мне его убивать? Простите меня, я маленько выпил, и заснул. Проснулся, а его уже убили.

Валентина вздохнула:

– Вы выпили очень много, может, поэтому ничего не помните. Убили и не помните. Так бывает. Наш сосед в Сахалине, за это двадцать лет отсидел.

– Я не убивал! И выпил маленько! Просто, я сильно болею, у меня нутро слабое, последние дни плохо сплю, вот меня и сморило от трёх рюмочек.

Мирон задумчиво постучал кончиками пальцев по столу и вздохнул:

– Тихон, ты мне должен за своё спасение миллион рублей золотом. Господа, Тихон не виноват. Когда я положил ему крестовую даму на спину, то случайно заметил, что дама легла как раз напротив распоровшегося шва воротника. Когда, я забирал карту, она лежала точно так же – тютелька в тютельку. А у меня, поверьте мне, глаз намётанный. Я сразу замечаю – пропало что-то из моего товара или нет. Тихон не мог положить даму точно так же. У него глаз на спине нет, поэтому, Одинцов чист, как агнец.

 Тихон явно обрадовался. Он трясущимися руками, скинул сюртук и принялся молча, показывать всем распоровшийся воротник.

Купец деловито продолжил:

– Отмечу, сударь Байда, что я вернулся я в кают-компанию следом за вами. Кстати, я заметил, что возвращаясь с палубы, вы подошли к Киприяну слишком близко, но я вас конечно не обвиняю. Нет, нет и ещё раз нет. Это я к тому говорю, что здесь можно пришить это убийственное дело каждому.

 Юрий от этого намёка был явно взбешен: губы его сложились в жёсткую кривую линию, но он сдержал гнев, дрожащей рукой отложил несколько исписанных листков на край стола и демонстративно отстранённо пробормотал:

– Надеюсь, здесь у кого-нибудь есть нитки, чтобы сшить дело.

Татьяна радостно подскочила:

– У меня есть!

Мирон улыбнулся, и по привычке пошутил:

– Вот вам, душенька и пришьют это дело, вашими же нитками.

– А, почему мне! Я, Киприяна не убивала! Если, вы Байда, пришьёте мне это дело, я вам нитки не дам! У других нитки берите и им дело шейте!

Юрий быстро спросил Татьяну:

– А, почему вы поехали на этом клипере?

– Глупый вопрос! Это был единственный клипер, который шёл в Севастополь. А я еду туда к своей сестре. Ещё, я хотела посмотреть мир. В этом нет ничего плохого. Я даже не знала, с кем поплыву. Я думала, здесь будет только приличное общество. Видимо, я сильно ошиблась.

– А теперь расскажите все ваши передвижения от и до.

 – Мои передвижения видели все. Я вышла из кают-компании вместе с мадам Кузнецовой и её служанкой. Я шла первой. Нет второй… ой, первой. Александр… ой, майор Лоскутов видел, – он стоял у настежь открытых дверей, как мы все выходили. Подтвердите, вы же видели, как мы выходили и никого не убивали?

Майор согласно кивнул головой.

– А, в кают-компанию, я вернулась самая последняя. Я сидела на палубе, радовалась жизни, и даже не знала, что бедный Киприян мёртв. И почему, я такая несчастная?

– В данном случае, Вы счастливая. Кто сейчас несчастен, так это Колесников. Впрочем, возможно – он счастлив на небе. Летит себе туда, где все счастливы, – Юрий так печально вздохнул, словно желал поменяться с Киприяном местами.

Татьяна вытерла пальчиком набежавшую слезу, и дознаватель спохватился,

– А, почему вы полетели за борт? Вас толкнули?

– Э-э-э… Не знаю… Мне показалось, будто меня толкнули, но это был точно не человек, а какая-то неведомая сила.

– Это был чёрт?

– Что?

– Может, чёрт вас толкнул?

– Не знаю. Если бы меня чёрт толкнул, я бы не спаслась.

Юрий повернулся к задремавшей Ольге:

– А, теперь, вы мадам Кузнецова.

Ольга потёрла глаза, и поспешила оправдаться:

– Извините, я уснула. Напомните, что я должна делать?

– Вы должны рассказать, как вы выходили из кают-компании, когда вошли, и уходили ли с палубы.

– Мы выходили из кают-компаниии втроём – друг за другом. Я шла посередине… или первая? Со сна ничего не соображаю. Александр, как я шла?

– Вы шли посередине. За вами шла Дарья, – уточнил майор и кивнул головой.

– Значит, дело было так: Александр стоял в открытых дверях – он нас всех видел. На палубе, мы всё время были вместе, и вернулись в кают-компанию тоже вместе. Какие по счёту мы были, я не помню, но когда мы вошли, в кают-компании уже были люди. Кто тут был, я тоже не помню. С палубы мы никуда не уходили, все нас видели, а к Киприяну даже близко не подходили. Господина Колесникова, я не знаю, ведь я из Хабаровска, и очень сожалею, что он с нами поехал. Испортил нам всё путешествие, а я так мечтала посмотреть разные страны в тихой дружеской обстановке. Всё! Ох, извините, я забыла сказать, что села на этот клипер по совету своего давнего хорошего знакомого – человека военного. Он мне рекомендовал, именно «Ермак». Этот клипер, выходил живым из таких штормов, в которых гибли десятки кораблей. Я очень боюсь плавать, но желание увидеть странные страны, немного погасило мой страх. Надеюсь «Ермак» не утонет. Тьфу, тьфу, тьфу!

 Ольга трижды переплюнула через левое плечо, сложила руки на груди и откинулась на спинку стула. Кажется, она снова собралась спать, но Татьяна ей не дала, и язвительно отметила:

– Вы забыли сказать, мадам Кузнецова, что сначала выходили с майором, а потом вернулись за шляпкой!

Ольга вспыхнула, и посмотрела на Булавину, как на самого заклятого врага:

– Да, я вернулась за шляпкой, но шляпка была за тридевять земель от Киприяна! Александр всё видел! А, выходили мы с вами вместе! Вспомните, вы даже пытались лягнуть меня своим копытом!

– Я – копытом! Это ты корова наступила на моё розовое платье!

– Я наступила на вас нечаянно, а вы сразу стали лягаться, а потом повернулись ко мне и назвали меня бр-р-…

– А, ты шепнула мне, что я…я…я…

 В дамах столько было враждебности, что выяснение дамских отношений могло затянуться надолго. Юрий со всего маху стукнул кулаком по столу, и чернильница перевернулась. Синие чернила быстро расплывались, и на зелёном сукне они выглядели чёрными пятнами. Несколько синих брызг попало на его новый серый сюртук, и Юрий сильно расстроился. Дорогой сюртук испорчен, писать было нечем, искать новые чернила и тратить время не хотелось, хотелось быстрее закончить всю эту бредятину, и он несколько грубо обратился к майору:

– А, теперь, Вы! Откуда вы едете и куда? И почему сели на этот клипер!

– Я отказываюсь отвечать на эти вопросы! – твёрдо и властно ответил майор.

– Почему? – искренне удивился писарь.

– Потому что они заданы неподобающим образом.

– Хорошо, я спрошу вас ласковее! – поник Юрий.

– Не стоит утруждаться. Я не в армии, вышел в отставку и теперь имею право ни перед кем не отчитываться. А, насчёт, моих передвижений, хочу сказать, что с начала до конца мы были рядом с мадам Кузнецовой. Она его не убивала, я тоже.

– Всё равно опишите все ваши передвижения, – заупрямился дознаватель.

– Я отказываюсь тратить время попусту.

– Ваш отказ отвечать, вызывает некоторые подозрения.

– Подозревайте сколько хотите. Меня смешит это. Стал бы я убивать Киприяна бабушкиной спицей. Если бы мне надо было убить этого фендрика (лоха, простака), я бы его ночью выкинул за борт и дело с концом. И никаких дознаний, признаний, споров, разговоров. Поэтому, когда вы сударь, опять найдёте чернила, запишите: майор Лоскутов – не виновен.

– Да-а-а... Выкинуть за борт… Это было бы удобнее…намного удобнее… Киприян любил гулять ночами, и в одиночестве… хм-м-м… Значит, все ответили, осталась одна Анна Архиповна. Пойдём к ней, – Юрий вздохнул и пригорюнился так, словно бабушка Калашникова была самый твёрдый орешек и опаснейший преступник.

Валентина недовольно и многозначительно посмотрела на актрису:

– А, свидетельница Лилия Чёрная? Вы её не спросили. В тот раз, она ушла от вашего вопроса. Она намёкнула, что скоро убьют мадам Кузнецову.

Кузнецов вздрогнула, и прижалась к майору. Юрий снял очки, посмотрел на мадам Реус, и недовольно пояснил:

 – Чёрная Лилия вне подозрений! Она была со мной всё время. Мы вышли с ней и вернулись с ней.

 Побледневшая и разгневанная Лилия театрально подняла руки вверх к низкому побеленному потолку:

– О, Небо, как мне повезло, что вы – прекрасный мужественный Юрий, были каждый миг со мной!

Валентина не утерпела:

– А, вы оба с ним уходили куда-то в тень!

Актриса вновь театрально напыщенно произнесла, глядя в чёрный иллюминатор:

– О, бездонное море! Ты видишь человеческое коварство и подлость.

Валентина несколько смутилась, и заёрзала на стуле:

– Это не коварство – это правда. Мы же должны установить истину. Я правда вас не видела.

– А я не видела вас. Вы тоже уходили в тень. Только мы стояли в тени тента, в десяти шагах от вас, а вы уходили в далёкую тень Килиманджаро.

– Зачем вы клевещете на нас? Мы ни в какое-то Килижаро не уходили. Мы даже не знаем, что это такое.

Юрий встал, надел очки, оправил сюртук, и неожиданно заявил:

– А, сейчас супруги Милорадовы признаются нам в убийстве Киприяна колесникова.

 Профессор невольно вздрогнул. Екатерина вскочила и задохнулась от ярости. В следующий миг её голос зазвучал, как пронзительный пароходный гудок:

– Вы что с дуба рухнулись, Юрий? Почему вы бездоказательно подозреваете нас?

– Потому что вы вернулись в столовую первые, и могли убить спокойно убить Колесников. И еще потому, что вы куда-то исчезали а палубы.

– Мы никого не убивали, и никуда не исчезали. Вы лжёте.

Профессор отметил:

– Мы действительно какое-то время стояли в стороне от всех, в глубокой тени.

– И, ты с ним Брут! Я этого так не оставлю! Мы выходим в ближайшем порту, и ты Алёша начнёшь своё собственное расследование. Потом, мы посмотрим, кто куда исчезнет! Может это вы Байда и есть – убийца.

– Это клевета! – махнул рукой он.

– Если вы подозреваете нас – мы подозреваем вас.

– Это бездоказательно!

– Правильно, у вас нет никаких доказательств. Но я этого, очернения, не буду терпеть! Мы с мужем выйдем в следующем порту, и он сам займётся расследованием убийства.

– Ближайший порт в Японии, – тихо подсказал Иван.

– Тогда мы выйдём в Китае или в Африке. Я не желаю плыть на корабле, где нас обвиняют в убийстве! Алёша, почему ты молчишь?

 Алексей Платонович продолжал глубокомысленно молчать и отодвигать накрахмаленный воротник от шеи.

Лилия искоса посмотрела на профессора и задумчиво отметила:

– А ведь в этом что-то есть. Насколько я помню, Киприян пытался ухаживать за вами, мадам Милорадова. И ваш муж очень свирепо на него поглядывал. А вдруг, он решил отомстить Киприяну?

– Киприян не ухаживал за мной! Он несколько раз спрашивал у меня, который час! И мой муж, на него свирепо не поглядывал. Он его в упор не видел, – топнула ногой возмущённая княгиня.

Валентина поддержала Лилию:

– А, я тоже видела, как профессор смотрел на вас издали так, словно хотел Вас убить.

– Глупости! Мой муж не может никого убить потому что… потому… потому… что, он без конца пишет об исторических убийствах, и они ему надоели до чёртиков. Вы просто не представляете, насколько убийственна наша история… и не наша история тоже, – ради исторической справедливости пылко заметила Екатерина, и угрожающе дополнила, – я это так не оставлю! Когда мы приедем в Петербург, я поговорю с царицей, моей троюродной сестрой, и тогда, посмотрим кто из нас пойдёт на виселицу! Мы или кто-то другой!

Юрий вмиг стушевался, и пошёл на попятную:

– Извините мадам, я это сказал просто так – для испуга. А вдруг, вы признаетесь. Честно говоря, я и не думал, что вы убийцы. Это есть такой полицейский приём – брать на арапа. Теперь, я вижу – Вы невиновны.

Лилия не смогла смолчать и ехидно заметила:

– Как хорошо иметь сестрицу – царицу. Тогда ты всегда будешь вне подозрений.

 Екатерина громко фыркнула, посмотрела на актрису враждебным взором, села с гордо поднятой головой и замахала сиреневым веером. Она вся горела. И хоть по кают-компании пошёл ветерок, её лицо пылало, словно от раскалённой печи.

 Юрий быстрым цепким взглядом оглядел кают-компанию, словно бы, он выискивал здесь какие-то следы преступления, но ничего не нашёл, и он подавленно протянул:

– Я всех опросил, значит, господа идём обыскивать комнату Колесникова. Кто со мной?

 Господа уныло молчали, и Байда пояснил:

– Я не могу проводить обыск один. А вдруг, потом скажут, что я что-то взял из его вещей, или наоборот подложил. Кто идёт со мной?

Алексей Платонович встал и пробасил:

– Я иду.

– Нужно ещё одного человека. Надо идти втроём, это правило для сыскарей.

Лилия встала из-за стола:

– Я тоже пойду с вами.

Следом вскочила Екатерина:

– Я тоже иду с вами.

Юрий поморщился:

– Нет, милые дамы, идите-ка лучше спать, и закройте дверь на ключ. Со мной пойдёт профессор и майор.

Байда направился к двери, и по помещению пронёсся хорошо слышный многоголосый вздох облегчения. Писарь мгновенно обернулся, и грозно спросил:

– Кто это так радостно вздыхал?

 В кают-компании застыло напряжённое молчание, и он осуждающе покачал головой:

– Нехорошо господа, нехорошо.

– Что нехорошо? – наивно поинтересовалась Татьяна.

Юрий махнул рукой, словно не стоило это объяснять и позвал мужчин:

– Пойдёмте господа, проводить обыск.

Профессор и майор пошли за Юрием. Алексей Платонович подсказал:

– Перед обыском, надо бы с Анной Архиповной поговорить. Может, она что-то видела или слышала.

– Спасибо, что напомнили. Я уже про неё забыл. Голова кругом идёт.

Дверь за ними захлопнулась, и пассажиры, не глядя друг на друга, потянулись к выходу.

Сразу же после их ухода, в кают-компанию вошли боцман и три матроса. Круглов недовольно осмотрел помещение, прошёлся по периметру, разглядывая каждую щель, каждый уголок, потом недовольно покачал головой, и приказал вычистить это помещение до блеска. Матросы споро принялись за дело. Боцман вышел, и те же движения перешли в лениво неторопливые. А куда им было торопиться? Скоро и эти движения прекратились. Матросы сели за стол и разлили марсалу по бокалам…

 

Трое остановились у дверей старушки Калашниковой. Юрий громко и требовательно постучал в дверь кулаком. Никто не отвечал, и он постучал ещё сильнее. Мимо них, словно две тени проскользнули супруги Реус. Их дверь открылась и громко захлопнулась. Тут же в их каюте послышались приглушённые резкие голоса, как будто супруги начали ссориться или ожесточённо спорить. Мужчины, в свете последних событий, прислушались, но невозможно было разобрать ни слова.

 Юрий ещё раз постучал. В каюте старушки стояла тишина, и профессор крикнул:

– Анна Архиповна, вы живы?

Майор насмешливо дополнил:

– Если не ответите – вы мертвы.

Стояла тишина и Милорадов пробасил:

– Если вы не ответите, будем выбивать дверь!

Из-за дверей, сразу же послышался довольно чёткий ответ:

– Жива, я жива! Что вам надо? Я крепко сплю.

Юрий раздражённый донельзя, приказным тоном потребовал:

– Откройте дверь! У нас, Киприяна убили вашей спицей.

Калашникова глухо крикнула:

– Что Вы говорите? Повторите.

– Впустите нас. Надо поговорить, – заорал взбешенный Байда.

– Не впущу. Мне мама запретила впускать в свою опочивальню мужчин, только мужа можно, а муж мой помер тридцать лет назад. Я вас боюсь. А, вдруг вы на меня нападёте.

– Нас тут трое: я, майор и профессор, – пояснил Байда.

– Тем более не впущу. Я с троими не справлюсь. С одним бы ещё справилась… Может быть…

– Впустите! Вашей спицей убили Киприяна. Надо с вами поговорить.

– Киприяна убили? Значит, я не выйду, а то и меня убьют. А, я хочу дожить до Севастополя.

– Я не собираюсь вас убивать, – проорал Юрий.

– Так все убийцы говорят, чтобы бедная жертва не сопротивлялась. Но меня вы не убьёте. Я больше из каюты не выйду.

Юрий перевёл раздражённый взгляд с майора на профессора:

– Что делать? Как мне эту Калашникову выкурить из каюты?

 Александр пожал плечами, неопределённо хмыкнул, достал портсигар с папиросами и закурил. Алексей Платонович посоветовал, поговорить со старушкой завтра. Всё равно днём, она обязательно выйдет на палубу.

Байда выслушал совет, некоторое время обдумывал его, затем тихо пробормотал:

– Завтра, она подготовится к допросу. Надо сейчас, по горячему следу опрашивать.

И он снова крикнул:

 – Анна Архиповна, вы знали Киприяна?

Калашникова откликнулась тонким срывающимся голоском:

– Первый раз о нём слышу. Никакого Киприяна не знаю, и видеть его не видела.

Юрий развёл руками, и вновь выкрикнул:

– Вы его знаете, он не раз с вами разговаривал. Я видел, как прошлой ночью, вы с ним беседовали на палубе.

– А, я не знала, что это Киприян. Я думала – это просто мужчина.

– Нам надо поговорить, не хотите впускать – выйдите сюда в коридор. Ведь его убили именно вашей вязальной спицей.

– Ну и что такого? Если завтра убьют пассажира веслом спасательной шлюпки, это не говорит о том, что убийца – это шлюпка.

– Вы что, надо мной издеваетесь? Я при исполнении обязанностей! Именем Российской империи, откройте дверь! Не откроете, я сейчас посажу вас в тюрьму.

– Вот тебе бабушка и Юрьев день! Вы, что батюшка очумели?

Никого я не убивала – и дверь не открою, и не выйду. Я не собираюсь идти в тюрьму из-за какого-то проклятого душегуба. А потом, где вы голубчик, найдёте здесь тюрьму?

– А я всё найду, если мне надо, – пригрозил Юрий, и старушка насмешливо выкрикнула:

– Идите сами в тюрьму. И там поищите того душегуба.

 Светильник у начала лестницы стал сильно чадить, и коридор практически погрузился во тьму. В темноте Байда показался профессору более постаревшим. Майор же наоборот, словно помолодел и казался более молодым, чем был. Его зажжённая папироса мигала в темноте, словно маяк, а дым летел прямо в нос Милорадову.

 Юрий продолжал нерешительно стоять у дверей, и всё же он решительно хотел выкурить Калашникову из каюты, но не знал как. Алексею Платоновичу надоело стоять без толку, и он громко пробасил:

– Анна Архиповна, будьте осторожнее, дверь никому не открывайте и ночью никуда не выходите. Спокойной ночи.

 Она тут же отозвалась:

– Спасибо голубчик, я теперь знаю, что надо прижукнуться до утра.

Юрий прищурился:

– Что вы хотите сделать? Пристукнуться?

– Юра, ты что глухой? Прижукнуться! Притаиться! Ты что не знаешь, как жуки замирают. Жука тронули – он прижукнулся. Так и я прижукнусь.

 Майор засмеялся, а Юрий с улыбкой хмыкнул:

– И где она это слово выкопала? Сама придумала? Не старушка, а какое-то чудо-юдо столетнее. «Мне мама запретила в опочивальню пускать», – беззлобно передразнил писарь.

Профессор улыбнулся:

 – Прижукнуться старинное слово славян. Сейчас, так уже не говорят. Но, она еще помнит это забытое слово.

– Может, ей уже триста лет, – пошутил майор и закашлялся от дыма сигареты.

 Байда махнул рукой и пошёл к каюте Киприяна, но через несколько шагов остановился и довольно тихо крикнул Калашниковой, даже не надеясь, что она услышит:

 – Анна Архиповна, а как вы теперь вязать будете? Ваша спица – осталась в сердце Киприяна.

Старушка, на удивление всех, услышала тихий крик. Она приоткрыла дверь и выкрикнула в узкую щель:

– Всё равно, буду вязать. Я много спиц взяла. Я их постоянно теряю, и всегда имею запас.

Дверь громко захлопнулась, и в тишине послышался отдалённый гул ссоры супругов Реус.

 Байда развернулся, вернулся к дверям прижукнувшейся старушки, и крикнул в замочную скважину:

– Я завтра конфискую ваши спицы. А, то вы нас этими спицами всех переколете.

– Я тебе конфискую. А чем, я вязать буду? Ты лучше оружие в кают-компании конфискуй. Взглянешь – душа замирает. А вдруг, кто-то взбесится и начнёт всех убивать.

– Оружие деревянное тупое, а монте-кристо сломано.

– Вот когда тебя пристрелят этим сломанным монте-кристо, тогда узнаешь. Всё я сплю, и больше тут не кричи мне под ухо! Всё равно, я не услышу, – выкрикнула из-за дверей Анна Архиповна, и неожиданно настала глубокая, непередаваемая тишина.

Не слышалось ни трепета парусов, ни звука человеческого голоса, ни единого скрипа обшивки клипера. Мир погрузился в полутьму и тишину. Профессору даже на миг показалось, что он оглох, но не ослеп. Где-то в глубине коридора промелькнула тень человека. И промелькнула она так быстро, что понять, кто это было невозможно. Словно тень была бесплотной, сотканной из чёрной тьмы.

 

15 глава.

 

Юрий остановился у дверей каюты Колесникова, и стукнул себя по лбу:

– Я же ключ у капитана забыл взять. Теперь, надо кому-то идти к нему. Кто пойдёт? Я пас, у меня честно говоря ноги дрожат от слабости. Сейчас упаду и не встану.

 Он посмотрел на майора, но тот уже смотрел куда-то вдаль, в сторону лестницы выходившей на палубу. Байда обернулся, но ничего не увидел – коридор был пуст, а дверь на палубу закрытой.

 Профессор скользнул взглядом по двери Колесникова и заметил на уровне дверной ручки белеющий кончик ткани. Если бы эта ткань была чёрной, он бы точно её не увидел. Алексей Платонович толкнул дверь, она приоткрылась и на порог упал белый шейный платок. Из каюты потянуло холодным сквозняком.

 – Дверь открыта. Видимо, у Киприяна нет ничего ценного, – сообщил профессор.

Юрий откашлялся:

– А, может, наоборот его уже ограбили.

– Вряд ли, грабитель стал бы прижимать дверь белым шейным платком Киприяна. Это слишком заметно. Скорее всего, Колесников сделал это сам, – предположил Милорадов. Чтобы проверитьэто, он опять закрыл дверь, и она тут же приоткрылась:

– Видите, без шейного платка дверь открывается.

 Юрий распахнул дверь настежь и вошёл первым. В каюте всё было разбросано: шкаф был открыт, на полу, и на кровати валялись вещи, на столе стояли тарелки с остатками пищи и пустая бутылка водки. Иллюминатор был приоткрыт, и холодные потоки воздуха свободно гуляли по каюте. Алексей Платонович невольно поёжился. В комнате покойного, был ледяной холод.

 Байда окинул внимательным взглядом каюту и пробормотал:

– Вещи разбросаны… А может, всё-таки его обворовали?

– Сейчас узнаем. Если здесь найдётся кошелёк с деньгами, значит, грабителя здесь не было, – ответил Алексей Платонович, и Байда посмотрел на Милорадова таким задумчивым взглядом, словно раздумывал, как бы избавиться от этого умника.

– Начнём обыск, – устало сказал Юрий.

Майор бесстрастно уточнил:

– А, что искать надо?

– Всё, что может помочь нам найти преступника, – пояснил дознаватель.

Александр слегка усмехнулся, словно он сомневался, что по смятому сюртуку Киприяна и пустой бутылке водки можно найти убийцу.

 Мужчины приступили к обыску, благо искать ничего было не надо – всё лежало на виду, и большей частью, они просто поднимали вещи и вешали их на стул.

 В каюту вошли Екатерина и Лилия. И в ту же минуту, помещение заполнили ароматы: весенних ландышей и осенних роз. Княгиня почему-то держала в руках маленькую сумочку вышитую белым жемчужным бисером. Лилия закуталась в вишнёвый павловский платок усыпанный жёлтыми розами.

Юрий, проверявший карманы в жилете, бросил его в угол кровати, и недовольно буркнул:

– Мы бы хотели провести обыск без посторонних людей. Поэтому прошу вас, милые дамы, нам не мешать!

Екатерина прижала бисерную сумочку к груди и прошептала:

– Мы боимся. Кто-то воет под нашими дверями.

Профессор встревожился:

– Воет? Может, это ветер?

Княгиня покачала головой:

– Наверно, я отличу вой ветра от воя человека. Это точно был человек. Я перепугалась до смерти. Хорошо, что у меня есть пистолет. Я достала его из саквояжа. Потом ко мне пришла Лилия. Она тоже говорит, что под её дверями кто-то выл, и мы решили пойти к вам. Всё-таки рядом с мужчинами не так страшно.

Юрий подошел к двери и выглянул в коридор:

– Никого нет. Может, вам это показалось?

Лилия передёрнула плечами:

– Нам не показалось! Кто-то выл, чтобы напугать нас. Может, он хотел, чтобы мы выглянули в коридор, а потом он нас убил?

– Почему он? Может это была женщина? – предположил майор.

– Женщина воет под дверями? Очень смешно, – фыркнула Лилия.

– Кто же это выл? – задумался Байда.

 Екатерина таинственным шёпотом изрекла:

– Юн энигм! (франц. загадка). Если бы не убийство, я бы подумала, что кто-то так глупо шутит. Но в свете последних событий, мне этот вой совсем не нравится. Может, нас предупреждают о новом убийстве?

Александр посмотрел на сумочку княгини и поинтересовался:

– У вас пистолет в этой сумочке?

– Да, теперь я буду всегда его носить с собой – для защиты. Мне его муж давным-давно подарил на день рожденья.

– А, вы хорошо стреляете? Наверно, вы прекрасная охотница?

– Я плохая охотница – мне жалко убивать зверей. Но наше поместье находится в рязанской глуши, иногда зимой волки пытаются напасть на карету, и приходится отстреливаться от них. Как говорится, жить захочешь, и охотником станешь. А почему вы меня спросили об этом? Думаете, я не попаду в того, кто на меня нападёт.

– Я думаю, вы не успеете его вытащить, – усмехнулся Александр.

Юрий присоединился:

– Я думаю, вам надо хорошо спрятать пистолет. На клипере есть убийца. А, если, он украдет ваш пистолет и вас же пристрелит?

– Не украдёт. Теперь, я буду всё время оглядываться назад и спать буду с пистолетом под подушкой.

Майор прищурил глаза, и неожиданно заявил:

– Извините господа, мне надо срочно уйти.

Через две секунды он исчез, и Лилия многозначительно прошептала, показав глазами на дверь:

– Пошёл охранять мадам Кузнецову от неведомого завывателя.

Байда не поверил:

– Может, ему не понравилось, что у мадам Милорадовой есть пистолет?

Екатерина пожала плечами:

– Вы думаете, у него нет своего пистолета?

– А, вы думаете есть?

– Конечно! У военных всегда есть пистолет, и у него должен быть. Только он его не афиширует, – отозвалась она.

– Надеюсь, он нас не застрелит, – бросила Лилия.

– Слишком много оружия на этом клипере. Может, мне их конфисковать? – предложил Юрий.

– Я свой никому не дам. Будете забирать, буду отстреливаться. Я не собираюсь оставаться безоружной перед лицом смерти, – вскипела Екатерина.

– Х-м-м…, – Юрий хотел ещё что-то сказать, но передумал, решил, что пусть княгиня бегает с пистолетом, всё равно она его потеряет. Он скинул вещи со стула на пол, сел, закинул ногу на ногу, и повернулся к Лилии:

– А, вы мадам, когда шли к княгине Милорадовой видели, кто выл под её дверями?

Актриса покачала головой:

– Я никого не видела. Коридор был пуст, но когда я проходила мимо двери старушки Калашниковой, мне показалось, что её дверь тихо захлопнулась. Хотя, я не берусь утверждать точно, может мне это послышалось, и захлопнулась совсем другая дверь. Всё таки мне не верится, что Анна Архиповна будет выть под нашими дверями.

– Выла Калашникова? И всё-таки она странная старушка. И убили именно её спицей, – Юрий решительно встал, и распорядился, – а теперь дамы, стойте, молчите и не мешайте нам. Можете, сесть на стулья. Только, молчите! Я хочу работать, без всяких дамских комментариев.

 Профессор остановился около стола, отодвинул пустую бутылку, и стал перебирать стопку журналов, лежащих в углу. В стопке было четыре старых потрёпанных журнала: «Мысль», «Сноб», «Охотник» и «Дамский журнал». Потом, он открыл железную чернильницу. Чернил было мало, стальное перо вымазанное в чернилах, валялось рядом с чернильницей.

 Несомненно, Киприян что-то писал, возможно, даже сегодня днём – на скатерти виднелись свежие, ещё не просохшие из-за высокой влажности кляксы, и Алексей Платонович стал перелистывать журналы, в надежде найти среди страниц письмо или записку.

 Внутри, журналы были ещё более неприглядными, чем снаружи. Листы были вырваны, многие картинки вырезаны, дамам пририсованы усы, английским снобам – русские вилы и лопаты, а снобам охотникам – ветвистые рога. Профессор понадеялся, что это пририсовал не Киприян. От дамского журнала сильно пахло ароматным нюхательным табаком, и профессор невольно чихнул. От его чиха, из журнала выпал исписанный листок, и упал на пол.

 Екатерина и Лилия одновременно пожелали ему здоровья, и он поблагодарил их. Профессор поднял листок, исписанный каллиграфическим почерком, положил его на край стола, и продолжил перелистывать журналы. Скоро, он нашёл второй листок, с совершенно другим почерком. Буквы были крупные, пузатые, в словах часто встречались ошибки. На последнем листе «Мысли» он нашёл засушенный синий подснежник.

 Алексей Платонович углубился в чтение. В каюте стояла тишина прерываемая сопением Юрия, и вздохами женщин. Каюта была мала, вещей немного, и скоро Байда, не сдерживая радости, воскликнул:

– Я нашёл кошелёк! Киприян его спрятал в шерстяной носок. Посмотрим, господа, сколько здесь денег. Денег, до неприличия мало. Всего двадцать пять рублей и десять копеек. Как же Колесников собирался добираться от Севастополя до Санкт-Петербурга? На эти деньги, и до Киева не доберёшься. Разве только пешком, вместе с паломниками.

Алексей Платонович задумчиво предположил:

– Возможно, в Севастополе Киприян надеялся получить какие-то деньги.

Лилия возразила:

– Или, он собирался стащить их у нас.

Юрий встрепенулся:

– А, почему вы так решили?

– О покойниках плохо не говорят, но он вызывал у меня какое-то странное нехорошее чувство.

Юрий ревниво поинтересовался:

– Надеюсь, это странное чувство называется не любовь?

– Скорее это нелюбовь, неприятие.

 Байда вытащил из шерстяного носка ещё одну находку, и опять воскликнул:

– А, вот дешёвое обручальное кольцо. Определённо женское, Киприяну, оно будет мало. Наверно, он вёз его своей невесте.

 Пока профессор изучал письмо, ноги его одеревенели, по икрам побежали мурашки, он сел на кровать, и бесстрастно сообщил:

– Я нашёл два письма. Одно – от дамы из Петербурга. Другое писал Киприян, но не дописал.

Юрий подошёл к кровати, плюхнулся рядом с ним и предложил:

– Читайте вслух. Теперь, у Киприяна нет секретов. Сначала читайте, письмо из Петербурга.

 

Алексей Платонович начал без всякого выражения, монотонно читать:

« Здравствуйте, многоуважаемый мосье Киприян Николаевич.

Во-первых строках, своего уважительного письма, сообщаю вам, что пишет его скромная купеческая вдова из Санкт-Петербурга Любовь Андреевна Рублёва.

 Вы меня никогда не видели, и я вас не видела. Но я видела вашу прекрасную греческую «физиогномию» на том прекрасном портретике, который вы послали купеческой вдове Надежде Гореловой. Как только я увидела ваш чудесный незабываемый образ, всё в моей душе воспылало огненной египетской страстью к вам и ещё греческим литературным вдохновением. Я даже стихи написала:

– Я люблю вас Киприян.

Вы гений чистой красоты.

Спуститесь с неба высоты,

Отдам Я сердце вам.

 Сударь, Киприян Николаевич, вы напрасно имеете надежды к вдове Надежде Гореловой. Все ваши надежды прогорят. Горелова бедная вдовица, а вам наврала, что богата. Она бедна, как церковная крыса. И красотой она не блещет. Горелова засовывает в лиф платья шерстяной шарфик, чтобы грудь казалось больше. Я намного богаче её: и в груди, и в сундуке, и в мануфактуре, и в трепетной душе.

 Мой муж, покойный незабвенный Порфирий Петрович оставил мне, после своей внезапной несчастной смерти прогоревшую мануфактурную фабричку. Я её подняла из сажи, и теперь моя мануфактура приносит мне небольшой, но хороший доход.

 Ещё, я красивее Надежды, и моложе на три года. И купчиха я не простая, а знатная – из древнего малярного рода. Мой дед был знаменитый маляр Андрей Рублёв. Вы наверно знаете его. Рублёв писал иконы во храмах.

 Приезжайте ко мне, а я вас встречу со всей своей любвеобильной купеческой душой. Мой дом находится у Преображенской церкви, второй слева. Дом двухэтажный, кирпичный с голубыми ставнями. И никакие надежды, на Надежду не питайте напрасно. Мой любовь стоит намного дороже, чем всякие бедные Надежды.

 С большим уважением к вам и страстной преданностью, вдова Любовь Андреевна Рублёва, внучка Андрея Рублёва.

 

Профессор невольно улыбнулся, и аккуратно сложил письмо:

– Я думаю, купчиха Рублёва не так уж молода, как она пишет. Если, она внучка монаха Андрея Рублёва, то ей должно быть пятьсот лет. И имя своё Андрей, получил при пострижении в монахи – его мирское имя история не сохранила.

 Юрий согласился:

– Ясно, что эта Любовь врёт, как сивый мерин, или как сивая кобыла. Рублёв это фамилия её мужа, а в девичестве она была какая-нибудь Иванова, Петренко, Сидорович… Неужели, ей так понравился портрет Киприяна. Ничего красивого в нём нет. Обычный писарь.

Профессор предположил:

– Может, сахалинский художник, за пять копеек приукрасил его. Я слышал на сахалинской каторге фальшивомонетчики сидят. Они любые деньги нарисуют, а уж превратить Киприяна в Аполлона, копеечная работа.

Байда поинтересовался:

– Дамы, а вы что скажете о красоте Колесникова? Дамам он нравился?

Лиля пожала плечами:

– Я думаю, женщинам он был приятен – Киприян был очень обходительный, импозантный, но мне он не нравился.

Юрий повернулся к Екатерине:

– А, вы что сударыня скажете?

– Я думаю, кому-то, нравился Киприян, а кому-то нет. Но думаю, одинокой вдове любой холостяк понравится.

Лилия усмехнулась и заметила:

– Странно, что Любовь Рублёва со своей мануфактурой в огромном Петербурге никого не нашла. Наверно, её портрет тоже оставляет желать лучшего.

– Читайте второе письмо, – заинтересованно попросил Юрий.

– Я думаю, второе письмо, Киприян начал писать, как набросок. Многое зачёркнуто, перечёркнуто, потом он сломал перо, и бросил писать:

« Уважаемая, незабвенная, прекрасная, божественная, греческая нимфа Натали… пишу вам из прекрасной восхитительной французской Ниццы. Отель, где я живу хороший, тихий, аристократичный… у самого лазурного моря….Рядом живёт генерал– адъютант граф Оболенский и старая болтунья княгиня Демидова…. Я скучаю по вам, моя нимфа, как Аполлон скучал о своей Афродите… каждый день думаю о вас, и все ночи мечтаю поцеловать вашу нежную пухлую сдобную ручку….»

После этих слов было поставлено несколько больших клякс.

Профессор подал письмо Юрию:

– Это всё, посмотрите сами. Письмо не дописано, половина зачёркнуто. Видимо, это был черновик.

Юрий перечитал и хмыкнул:

– Какая Ницца? Мы ещё до Японии не доплыли. Чушь какая-то.

– Возможно, Киприян собирался за путешествие дописать это письмо, и отправить его нимфе Натали из Франции, чтобы там был французский штемпель. А, может, он собирался отправить это письмо из Севастополя. Возможно, нимфа жила в Петербурге, ведь именно туда он направлялся.

Юрий откровенно расстроился:

– Короче говоря, обыск нам ничего не дал. Что мы узнали? Киприян был без денег, написал письмо какой-то Натали, и хранил письмо написанное Рублёвой.

Профессор отметил:

– Киприян взял с собой письмо с Сахалина, значит, он имел надежды на эту купеческую Любовь. А, вот письма от Надежды Гореловой он не прихватил.

– Интересно, кому понадобилась смерть Киприяна? – задумчиво протянул Байда.

Екатерина глубокомысленно сказала:

– Если бы здесь были пассажирки Надежда и Любовь, и потом кто-то убил Надежду, мы бы сразу нашли убийцу – это была бы Любовь Рублёва.

– Но здесь нет – ни надежды, ни любви, – многозначительно пояснила Лилия, и ещё плотнее закуталась в павловский платок. По каюте опять пролетел аромат чайных роз, и Юрий с большим удовольствием вдохнул сладкое дуновение. Он любил запах роз. Они напоминали ему, то прекрасное время, когда матушка пересыпала все вещи в сундуках лепестками роз. А, его покойная жена, Дуся наоборот терпеть не могла этот запах. Впрочем, она и его мать, свою свекровку терпеть не могла.

Профессор помедлив, отозвался:

 – А, может здесь есть женщина, которая была влюблена в Киприяна? И убила его, чтобы он не доехал ни до богатой Любви, ни до бедной Надежды, ни до нимфы Натали.

Юрий покачал головой и поправил съехавшие на кончик носа очки:

– Эта мысль не подойдёт. Киприян здесь никого не знал, и ни с кем не общался. Вы сами это видели – ни одна женщина не выказывала ему здесь своей страстной любви. Да и он тоже ни к кому не присударивался. Колесников целыми днями спал, а ночами бродил по палубе. И бродил он – один. Я тоже часто без сна мучаюсь, поэтому видел его ночные похождения. А днём, он общался только с вами.

Юрий упёрся взглядом в профессора, и спросил в лоб:

– Вы кого подозреваете?

– Пока никого, – бесстрастно ответил он.

– А, вы дамы, что думаете? Скажите нам своё мнение. Кого вы подозреваете?

Екатерина пожала плечами:

– Я никого не подозреваю… Вернее, я подозреваю всех, кроме мужа и себя. Но я думаю, что скоро может произойти ещё одно убийство, недаром под нашими дверями выли.

Лилия рассудила вполголоса:

– А, зачем убийце ещё кого-то убивать? Он отомстил Колесникову, и теперь, будет наслаждаться своим отмщением на фоне Японии. Кстати, многоуважаемый Юрий, я хочу отметить, если вы начнёте слишком близко подходить к убийце, то следующей жертвой будете Вы. Поэтому, бросьте вы это мокрое дело и плывите спокойно дальше.

Юрий вздрогнул, побледнел и снял очки. Его глаза увлажнились, и казались по-детски беззащитными:

– Вы, сударыня хотите меня напугать?

– Я хочу вас предупредить. Я к этому преступлению не имею никакого отношения, но однажды, моего знакомого, самодеятельного сыщика – укокошили. А, убийцу, так и не нашли.

 Клипер сильно качнуло, и со стены упала гравюра с видом Кронштадта. Алексей Платонович поднялся, повесил гравюру на место, ещё раз внимательно оглядел комнату и сообщил, что он уходит спать. Байда согласно кивнул головой, и отрешённо пробормотал, что он ещё немного поищет здесь. Вдруг, здесь есть какой-то тайник. Екатерина тоже засобиралась. Она пожелала всем спокойной ночи и поспешила за мужем.

 После их ухода, Юрий передумал искать тайник. Он словно забыл о нём, и направился к выходу. Лилия догнала его, схватила за руку и, как опытный заговорщик, зашептала на ухо:

– Мне кажется надо проверить профессора. Он мне кажется очень подозрительным.

– Хм-м-м… мне тоже.

– А, может, он не профессор, а бывший каторжанин? Вспомни, во время убийства Киприяна, Милорадовы вернулись в кают-компанию первыми и могли запросто убить его. И ещё, Киприян общался только с Милорадовым! Может, это он и убил его, а жена всё видела, но молчит?

– В принципе, он мог. Но зачем он это сделал?

– Супруги Милорадовы в страшной ссоре – они живут в разных каютах, и совсем не общаются, а Киприян подумал, что она свободная дама и пытался ухаживать за ней.

– Подумал? А отчего, вы знаете, что он подумал?

– Не цепляйтесь к словам. Он мог так подумать. По крайней мере, он пытался за ней ухаживать, но она его отшила.

– А, зачем, тогда профессору убивать его? Если она отшила.

– А может, он не знал, что жена отшила. Может, он думал, что его жена амурничает с ним. Не нравится мне этот профессор. Когда я была на Сахалине, я видела одного каторжника, прикованного к тачке с углём – он был очень похож на этого профессора. Только тот был худее, и выглядел болезненнее.

– Вы думаете, тот каторжник так быстро вылечился, разрумянился и поздоровел? А, кстати мадам, где вы видели каторжника прикованного к тачке? – сузив глаза, спросил Юрий.

– В Александровске.

– А, вы лукавите, сударыня. Каторжника, прикованного к тачке с углём, можно увидеть только в шахтах в Дуэ.

Лилия растерялась, и помедлив ответила:

– Э-э-э… Признаюсь, я видела его в Дуэ. Именно в Дуэ находился мой возлюбленный. Но он умер, за месяц до моего приезда. А кстати, откуда вы сударь знаете, про Дуэ. Вы же из Владивостока.

– Не поймаете меня! Меня несколько раз направляли из полицейской конторы в Дуэ, и в Александровск я тоже бывал.

– Вернёмся к профессору. А вдруг, он беглый? У него, взгляд какой-то пронзительный, подозрительный. Взглянет, своими каторжными глазищами, мороз по коже.

– Хм-м-м… может, вы в него влюбились?

– Не смешите меня. Я уже забыла, что такое любовь. Моё сердце из льда! Я думаю – он беглый, и не профессор. Или это его тюремное прозвище.

– А, я думаю, он всё же профессор и писатель, хотя и подозрительный писатель. Как-то раз, я случайно забрёл в его каюту – перепутал двери. На столе были десятки исписанных листов с историческими сведениями о Древней Руси. И всё было очень складно написано, как в книжке.

– А, может он был писателем до каторги?

– Не может! На Сахалине ни один писатель не сидел. Именно, через меня проходили все сведения о сахалинской каторге. Я всё-таки, тридцать три года в конторе просидел. Пойдёмте, голубушка, я вас провожу до каюты. Спасу от этого негодного завывателя.

– Спасибо, голубчик. Я так польщена вашей галантностью, – кокетливо произнесла Лилия и сверкнула чёрными очами.

– Не стоит благодарности. Я просто провожу вас, чтобы вас мадам не убили по дороге. Неохота, потом обыскивать ещё и вашу комнату.

Лилия обиделась. Лицо её мгновенно осунулось и помрачнело. Прошли те времена, когда за один её взгляд отдавали душу…

 

16 глава.

 

Супруги Милорадовы одновременно подошли, каждый до своей двери. Екатерина достала из бисерной сумочки фигурный ключ, вставила его в замочную скважину, и искоса посмотрела на мужа. Он, склонив голову, искал по карманам ключ.

 В её голове с быстротой молнии замелькали мысли. Она пыталась вспомнить сто один способ примирения с мужем из книги мадам Якутовой. Но ни один путный способ не вспоминался. Приходили только какие-то глупые, никчёмные в этой обстановке советы: накормить мужа блинами с мёдом, дать ему выпить бокал шампанского, надеть новое платье с глубоким декольте, повести мужа в гости, пригласить в гости его друзей и накрыть им стол… и всякая подобная дребедень.

 Ни один способ здесь не подходил, и она впала в отчаяние. Несмотря на пистолет в сумочке, ей было невыносимо страшно входить в пустую каюту. А ведь, впереди ещё страшная одинокая ночь. А вдруг тот, кто недавно выл под её дверью, опять придёт выть. А вдруг, у завывателя есть второй запасной ключ и пистолет. А вдруг, он войдёт, когда она уснёт мёртвым сном…. А вдруг, ей придётся стрелять в живого человека… А, если, она со страху в него не попадёт?

 Алексей Платонович нашёл ключ, завалившийся из рваного кармана за подкладку, и искоса взглянул на застывшую жену. Катенька выглядела несчастной. Её печальный застывший взгляд смотрел мимо него, в неведомую даль, а рыжевато-каштановые локоны подчёркивали бледность мраморно – бледной кожи.

 Чувство острой жалости и нежности кольнуло его сердце. В этот миг, ему было жаль ей, до боли в груди. У него даже мелькнула мысль сейчас же помириться с ней, но он опять вспомнил ту ужасную фривольную картину: его жена лежит в объятьях этого молодого фанфарона, и желание мириться, тотчас прошло.

 Княгиня перевела взгляд на мужа, увидела его злое лицо, плотно сжатые губы, неприязненный взгляд, и все сто способов примирения тот час вылетели из её головы. Она стремительно влетела в каюту, закрыла дверь, и оставила ключ замочной скважине.

 Екатерина остановилась посреди каюты, и оглядела помещение. На столе тускло горела масляная лампа с закопчённым стеклом. За иллюминатором свистел ночной ветерок, и чернела тьма, но в каюте было тепло, витал тонкий аромат весенних ландышей, и ей стало немного теплей. Захотелось забраться в постель и быстрей уснуть, чтобы не думать о том страшном событии, которое случилось час назад.

 Она сняла платье, бросила его на стул, расстегнула тугой корсет и вздохнула полной грудью. В этот миг, она почувствовала настоящее блаженство и желание уснуть. Княгиня села на кровать, достала из сумочки маленький дамский пистолет с перламутровой ручкой, положила его под подушку, и мельком посмотрела на дверь.

 Сердце её замерло от жуткого страха, а руки задрожали мелкой дрожью. Бронзовая фигурная дверная ручка опустилась вниз и вернулась в исходное положение. Кто-то пытался к ней войти, но ключ в замочной скважине помешал.

 Екатерина выхватила пистолет из-под подушки, взвела курок, и затаив дыхание, прислушалась. В глубокой тишине она услышала своё дыхание, затем скрип половиц. Человек удалялся от двери. Он старался идти тихо, но рассохшееся дерево выдавало его.

 Весь сон прошёл. Она долго лежала с пистолетом в руках и прислушивалась. Ей всё чудились странные шорохи, скрипы половиц, волчьи завывания, печальные вздохи и сдавленные стоны. Уснула она только под утро, когда алый диск осторожно выбирался из чёрной пучины.

 

Алексей Платонович подождал, когда жена войдёт к себе, затем на цыпочках подошёл к её двери, взялся за ручку, и проверил – закрыла ли Катенька свою дверь. Дверь была закрыта, и тем не менее, он ещё взглянул в замочную скважину, чтобы убедиться – ключ в замке. У Катеньки всё было в порядке: дверь закрыта, ключ в замке, под подушкой пистолет, а стреляет она лучше, чем некоторые помещики, изображающие из себя заправских охотников. Ещё ни одна еловая шишка не ушла от её выстрела.

 Алексей Платонович крадучись, на цыпочках пошёл к своей двери, почувствовал лёгкий холодный ветерок пролетевший по коридору и быстро оглянулся. Дверь, выходившая на палубу была закрыта. И все двери кают тоже.

 Он тихо вошел в свою каюту, нарочно неплотно прикрыл дверь, затаил дыхание и прислушался: кто-то из пассажиров, из-за сквозняка слишком громко захлопнул свою дверь. Несомненно, за ним наблюдали. Но кто и зачем? Киприяна он раньше не знал, и никаких дел с ним не имел.

 

 Тот, кто наблюдал за ним, сейчас лежал в постели, смотрел на огонёк масляного фитиля, и пытался разгадать странные непонятные действия профессора. В этой парочке, всё удивляло и выглядело странным. Почему муж и жена живут в разных каютах? Почему он заглядывает в замочную скважину к своей жене, а потом на цыпочках уходит к себе.

 Под дверями кто-то тихо, еле слышно завыл – вой этот напоминал голоса тёмных сил ада, и пассажир от ужаса потерял сознание. Его душа полетела в чёрную бездну всё быстрее и быстрее, и летела она, так быстро, что в ушах стоял вой и свист ветра…

 

Профессор потушил свечку, неторопливо разделся, лёг на накрахмаленную хрустящую простынь, положил руки под голову, и уставился в иллюминатор. На палубе, напротив его иллюминатора горел масляный фонарь, и слабый тусклый свет освещал его каюту.

 Когда он шёл в каюту, ему по-зверски захотелось спать, но почему-то весь сон прошёл. Десятки разрозненных мыслей пытались уложиться в единую стройную систему. Он вспоминал все передвижения пассажиров, все их высказывания, но ничего путного в голову не приходило.

 Скоро, от всех этих мыслей голова стала раскалываться, тело налилось свинцовой тяжестью, и он погрузился в тяжёлый, беспробудный сон. После того, как он заснул, в его комнату кто-то пытался войти, но ключ в дверях помешал непрошенному гостю. И скрип половиц стал удаляться…

 

17 глава.

 

 Екатерина почувствовала на своём лице тёплый луч солнца. Он ласковой рукой коснулся лица, проник сквозь её веки, и перед ней распахнулось алое радостное пространство. Женщина полусонно улыбнулась и постаралась, как можно дольше продлить это умиротворяющее спокойствие и радость бытия.

 То ужасное, что было вчера вечером, утром забылось. Она потянулась, не открывая глаз, и перевернулась на другой бок. Хотелось лежать, и думать только о хорошем. Под одеялом было тепло и уютно, солнечный свет заливал каюту, откуда-то послышалась фортепианная мелодия Чайковского «Осень». Музыка звучала приглушённо, словно парила в воздухе, и от того была ещё прекрасней…

 Но долго наслаждаться ей не дали: в каюту тихо постучали, и бодрый голос боцмана пригласил её на похороны господина Колесникова.

 Всё спокойствие и блаженство мгновенно исчезло. По телу прошла дрожь. Похороны – какое ужасное слово. Княгиня не любила ходить на похороны, и часто увиливала от них, испытывая от этого муки совести – и всё равно, если можно было – опять увиливала. Но здесь увильнуть было невозможно. Если, она не явится на похороны Колесникова, то Юрий мгновенно заподозрит в убийстве именно её.

 Она нехотя встала, изобразила перед зеркалом самое несчастное выражение и стала неспешно, лениво надеваться. Когда, она разыскивала среди шляпных коробок чёрную атласную шляпку, в её голову пришла мысль, что она ещё никогда не ходила на похороны на рассвете. И вообще, как можно было хоронить на рассвете? Похороны и рассвет, появление солнца – две вещи несовместимые. Она бы и дальше углубилась в эти похоронно – философские мысли, но в её каюту опять постучались, и громкий голос Ивана поторопил её на выход…

 

 

Алексей Платонович почувствовал на своём лице тёплый луч солнца. Луч ласковой рукой погладил по щеке, проник сквозь тонкую кожу век, и перед его глазами заполыхал красный огонь. Сон мгновенно исчез, и он открыл глаза.

 Каюта была залита сияющим солнцем, и на несколько мгновений на него нахлынули радостные чувства, но через несколько минут, профессор вспомнил, что Киприян уже никогда не увидит ни это солнце, ни это небо, ни это сияющее море – и настроение испортилось. Алексей Платонович невольно вздохнул, потянулся до хруста костей, заложил руки под голову, и стал вычислять, глядя в потолок: кто мог убить Киприяна. Ничего в голову не приходило. Да и как здесь можно было найти, какую-то отгадку, если все пассажиры, по крайней мере, по их словам – друг друга не знают, а проверить это было невозможно.

 Не будет же он возвращаться обратно на Сахалин. А то, что все следы ведут с каторжного острова было несомненно. Несомненно, было и то, что часть пассажиров едут домой после каторги, опять же это не говорит о том, что кто-то из бывших каторжан – убийца Колесникова. Вполне возможно, что убийца никогда не сидел на каторге.

 Честно говоря, у него уже были соображения, кто из пассажиров бывшие каторжане, но это были лишь его подозрения, и возможно ошибочные. Между тем, его мозг продолжал работать, выискивая ответ. Но скоро, он опять зашёл в тупик. Убийца не оставил на месте преступления ни одной улики, не будешь же считать уликой красный клубок, и спицу старушки Калашниковой.

 С кают-компании послышалась тихая, приглушённая музыка Чайковского «Осень». Наверно, это играла Лилия или Екатерина. Только они умели играть на пианино. Музыка успокаивала, расслабляла, умиротворяла, навеяла новые мысли – и Алексей Платонович решил, по совету Лилии прекратить копаться в этом мокром деле. Действительно, зачем ему это нужно? Ведь, выискивая преступника, он подвергает угрозе смерти не только себя, но и Катеньку. Всё таки, это не его дом-крепость в Милорадово, окружённый со всех сторон дремучим лесом и сворой волкодавов, а небольшой клипер посреди огромного океана, и спрятаться, то есть прижукнуться – здесь некуда. Наверно лучше будет, если он продолжит писать книгу, а убийцу пусть ищет полиция – в лице Юрия Байды.

 В каюту громко требовательно постучали, и энергичный голос боцмана позвал его на похороны. Алексей Платонович быстро поднялся с постели, скинул ночную вышитую сорочку, заправил постель клетчатым покрывалом, и начал быстро надеваться.

 Он не любил опаздывать, тем более на похороны. Катенька иногда увиливала от этого неприятного события, но он никогда не позволял себе этого. Это было неприлично.

 С этими мыслями, он накинул на себя чёрную бархатную альмавиву. Этот длинный итальянский плащ без рукавов, он очень любил и считал наиболее комфортным для весны и осени. Альмавива грела, но не перегревала, оставляя руки открытыми. Наверно именно поэтому, альмавиву любил Пушкин.

 

На море был полный штиль. Воды выглядели спокойными и безмятежными, а лёгкая рябь отливала ртутью. Клипер стоял на месте. На палубе было тепло и свежо. Вокруг раскинулось безбрежное пространство: серебристо-голубоватое море и лазурное небо с редкими перистыми облаками. Тело Киприяна Колесникова было зашито в штопаный парусиновый мешок, и лежало прямо на палубе, у самых перил. Небольшая стая чаек с криками кружилась над палубой. Казалось, их зоркие глаза видят сквозь плотную парусину. Птицы хищно кружились над парусиновым гробом.

 Алексей Платонович подошёл к месту похорон, и быстро пробежался глазами по присутствующим. На палубе находились Валерий и Валентина, Юрий, Татьяна, Иван, Тихон и Анна Архиповна.

 Ещё не пришли Александр, Ольга, Мирон, Лилия и Екатерина. Те же, кто пришёл, стояли молча, с печальными лицами, в отдалении друг от друга, словно были совсем незнакомы.

 Кроме пассажиров присутствовали: капитан Калачихин с Библией в руках и застывшим взглядом; подвижный, как ртуть, боцман Круглов; и два матроса со скучающими лицами, те, что забирали тело Киприяна из кают-компании.

 К похоронам не приступали, ожидая остальных. Алексей Платонович встал так, чтобы наблюдать за всеми, взялся за тёплые, нагретые солнцем поручни, и подумал, что он зря надел эти чёрные туфли. Они невероятно жали, хотя раньше туфли ему были в пору.

 На палубу вышла Екатерина и встала рядом с ним. Она была невероятна печальна, и эта чёрная шляпка с белым пером страуса, которую он видел в первый раз, ей очень шла. В руках, она держала чёрный бархатный радикюль, расшитый серебряной ниткой, и вначале он не мог понять, зачем она взяла с собой на похороны сумочку. Но скоро решил, что вероятнее всего, в радикюле лежит маленький дамский пистолет инкрустированный перламутром, и профессор тут же задумался: отобрать у неё этот пистолет или оставить?

 Это была сложная дилемма. Если его забрать, то она останется беззащитной, а если оставить, то и тут два варианта. Первый – она кого-нибудь случайно пристрелит, второй – пистолет у неё украдут и кого-нибудь им пристрелят.

 Он переступил с ноги на ногу, и почувствовал в большом пальце ноги сильную острую боль. Туфли жали неимоверно, и по его лицу невольно прошла лёгкая судорога…

 Екатерина искоса взглянула на мужа, и почувствовала себя негодяйкой. Алёша так сильно страдал и переживал из-за смерти Киприяна, что эти страдания были написаны на его лице.

 Она же, в этот печальный траурный момент, совсем забыла о покойнике, и разглядывала смешное одеяние Анны Архиповны. Старушка надела на похороны старинное пышное чёрное платье времён Екатерины второй, и белый напудренный парик с буклями, который давно уже никто не носил. Поверх, белого парика был накинут чёрный ажурный шарф из вологодского кружева. Шарфик был очень красив – чёрные бабочки летали между ажурными лилиями, и она решила, что по приезде в Петербург обязательно купит себе такой же. Он очень хорошо будет смотреться на белом или красном платье…

 И теперь, ей было стыдно. Неужели, и на её похоронах люди будут думать не об её уходе, а чёрт знает о чём... например, о вологодском шарфе, который надет на какой-нибудь даме. В этом отношении, Алёша конечно выше её. Он вообще, выше её во всём. По крайней мере, она не ловила его с другой женщиной на диване…

Княгиня опять задумалась, как же помириться с мужем, и оттого на её глазах появилась слеза. Алексей Платонович заметил её слёзы, и подумал, как же Катенька жалостлива и добра. Он же совсем не думает о Киприяне. Туфли неимоверно жали, и отбивали все мысли о бренности бытия. Его взгляд скользнул по радикюлю, и он вновь задумался о пистолете…

 

 Пока профессор раздумывал – отбирать или не отбирать пистолет у жены, капитан Калачихин еле слышно переговорил с боцманом, удостоверился, что Круглов пригласил всех на похороны по три раза, и решил начать траурный обряд, не дожидаясь остальных. Солнце поднималось всё выше, в воздухе становилось всё теплее, и мёртвое тело нужно было срочно предать морю.

 Христофор Фёдорович открыл Библию, тут же закрыл её, взглянул на парусиновый гроб Колесникова, неожиданно побагровел лицом и стал наизусть читать панихиду. Читал он с выражением, торжественно, то понижая, то повышая мощный голос, и на глазах дам появились искренние слёзы. Екатерина еле сдерживала рыдания. Только теперь, ей стало по-настоящему, до боли в сердце, жалко Киприяна. В сущности, он был хороший человек. Недаром, Алёша с ним начал дружить.

 

Юрий исподтишка разглядывал лица людей. В какой-то момент, ему не понравилось слишком страдающее поведение княгини Милорадовой, которая возможно была и не княгиня, и не Милорадова, а какая-нибудь сахалинская каторжанка Катька – разбойная ручка.

 Впрочем, разбойная Екатерина хорошо играла свою роль. Вела себя, намного изысканнее и аристократичнее других дам, а самое главное была тише и незаметней, но в каждом движении, слове, тоне, повороте головы и высказывании – было ясно видно, что этой дамочке палец в рот не клади. Такая дамочка, и коня с купцом остановит, и стащит его на дорогу, и пристрелит, не промахнётся и не вздрогнет.

 Словом, именно эта дама и казалась ему более всех подозрительней. Именно такие дамочки чаще попадают на каторгу. А, то, что профессор её муж – ничего не значит. Иногда, к жёнам каторжанкам на Сахалин приезжали мужья, и проживали весь срок вместе с женой на поселении. Ведь, на Сахалине не было женской тюрьмы.

 А что если, это именно тот случай. Интересно, за что она сидела? За убийство? Воровство? Ограбление? И профессор тоже вёл себя подозрительно. Этот любитель-детектив, слишком сильно печалился о смерти незнакомого человека: часто переминался с ноги на ногу и тревожно трагически вздыхал, сильнее всех остальных… А может, профессор настоящий? И он уже знает кто убийца? А может, взять и навесить на него убийство? А, улики?... А улики, всегда можно найти, если очень хочется. Хм-м-м…

 Христофор Фёдорович дочитал панихиду, и торжественно-печальным голосом приказал матросам придать тело земле. Затем, он спохватился, и менее торжественно, приказал предать тело небесам.

 Матросам давно уже надоело скучать и стоять, как истуканам. Они с еле скрываемой радостью схватились за мешок с двух сторон, и по-молодецки выкинули тело за борт. Послышался шумный всплеск. Чайки переместились за борт, и принялись с криками носиться над морем, почти касаясь крылами волн. Боцман махнул кому-то рукой, и над клипером пронёсся печальный голос рынды, заменяющий на море колокольный звон.

 Пассажиры не спешили расходиться. Сразу ушёл только Юрий. Он пошёл узнавать, почему остальные пассажиры, не пришли на похороны. Остальных пассажиров, казалось, что-то удерживало на палубе. Они столпились у перил, и вперили свой взгляд в ту точку, куда упало тело.

 Первая, нарушила тишину Анна Архиповна. Она посмотрела на метущихся чаек и печально протянула:

– Нет, не нравятся мне эти морские похороны. Взяли и выкинули человека, как собаку за борт.

Валентина вздохнула, и вытерла слёзы чёрным кружевным платочком:

– Но здесь же нет земли – одна вода.

– Подождали бы, когда до земли дойдём, хоть до японской землицы, – покачала головой старушка.

Иван вступился за морской ритуал:

– Анна Архиповна, в море всех так хоронят – уже три тысячи лет.

– Вот, поэтому я бы никогда не стала моряком.

Татьяна поинтересовалась у Ивана:

-А, почему не пришли на похороны Лоскутов, Мирошниченко, Кузнецова и Чёрная? Вы знаете?

Горский пожал плечами:

– Мы с боцманом стучались ко всем, и приглашали по три раза. Эти господа не соизволили явиться. Мы же не можем насильно сгонять на похороны. Кто хотел выразить почтение Киприяну, тот пришёл.

Калашникова осуждающе покачала головой:

– Нехорошо это, не по-божески. А если их самих убьют? И никто не придёт на похороны.

Татьяна взвилась:

– Анна Архиповна, вы что городите? Почему вы говорите, если их убьют? Никого больше не убьют!

– Хорошо бы, если никого. А то я слышала такую историю: один пассажир взбесился и убил всех на корабле.

 Солнце стало припекать, как на сковородке. Калашниковой стало жарко. Она сняла парик вместе с вологодским шарфом, и под ним оказались реденькие седые волоски, на затылке скрученные в маленькую фигушку. Волосы были настолько редки, что сквозь них проглядывала розовая кожа.

Татьяна раздражённо продолжила:

– Вы Анна Архиповна накличете беду! Каркаете, как ворона!

Старушка беззлобно посмотрела на Булавину и сдержанно улыбнулась:

– А, ты что раскричалась на старую женщину? Это я так просто сказала. Бывает же на людей бесы нападают.

 – И не говорите просто так! И никто не взбесится. А, то мне уже охота закрыться в каюте и не выходить оттуда до Севастополя, – отрезала Булавина.

Валентина печально согласилась:

– Я тоже решила до Севастополя сидеть в каюте. А то нападут и убьют, ни за что, ни про что.

Валерий снисходительно улыбнулся:

– Если всё время сидеть в каюте – то точно взбесишься. На нас с тобой Валюша, никто не нападёт. Мы вдвоём, а двое – это сила.

Валентина влюблено, с гордостью посмотрела на мужа, и он благодушно улыбнулся ей.

 Булавина откровенно расстроилась. Она позавидовала им белой завистью – им хорошо, их двое, а вот ей теперь надо опасаться. А, вдруг, следующей будет она? А, почему она?

 На палубу вышел майор с удочкой. Он любезно поздоровался с пассажирами, и Анна Архиповна осуждающе спросила:

– А, вы почему сударь на похороны не пришли?

Александр бесстрастно сообщил:

– Я не хожу на похороны к незнакомым людям.

И он с демонстративно– независимым видом отправился рыбачить. По дороге майор насвистывал похоронный марш.

 

На палубу выскочил довольный и возбуждённый Юрий. Он подлетел к пассажирам, неловко вытащил из-за пазухи серебряный портсигар с монограммой, поднял его вверх, и радостно сообщил:

– Все видите? Это табакерка Киприяна. Читайте: «Киприян К.». Это я нашёл в каюте Калашниковой! Вы арестованы, мадам! Я уже договорился с капитаном, пройдёмте со мной в камору. Там уже убирают вёдра, тряпки, канаты, и готовят для вас нары.

 Пассажиры были откровенно поражены, и мгновенно отступили от старушки, как от прокажённой. Не отступил только Тихон. Он продолжал стоять около Калашниковой с отрешённым лицом.

 Анна Архиповна вытаращила глаза и побагровела, как рак. Какое-то время пыталась что-то сказать, но из горла вырывались лишь нечленораздельные звуки. Екатерина поспешила на помощь, и приобняла старушку, как бы защищая её. Калашникова отошла от потрясения, теперь побледнела, как мел, благодарно улыбнулась Милорадовой, и завопила:

– А, ты почему варнак, в моей каюте шаришься? Это моя табакерка. Я в нём нюхательный табак храню.

Юрий сузил глаза и ёрнически протянул:

– А, вы же не нюхаете табак. Я этого никогда не видел.

– А, я стесняюсь. Я нюхаю только, когда одна, – шмыгнула носом старушка.

– А, на этом портсигаре инициалы Киприяна Колесникова, – рассвирепел Байда.

– Ах, ты дубина стоеросовая! Ты что не видишь, здесь инициалы моего покойного мужа: Киприян Калашников! Я никогда с этой табакеркой не расстаюсь! Люди спасите, помогите! Полиция! Меня хотят безвинно оговорить и потопить! Полиция-я-я!

 Калашникова стала оглядываться так, словно и правда отыскивала на клипере жандармов.

Байда растерялся, повертел в руках портсигар, и задумчиво посмотрел на море.

 Рассвирепевшая Калашникова бросила в Юрия старинный парик с вологодским шарфом. Байда ловко увернулся. Шарф упал на палубу, а парик улетел в море, словно белая кудрявая птица. Калашникова проводила полёт парика горестным взглядом, громко зарыдала, и сквозь слёзы пробормотала:

– Пропал, мой парик. Это моя память о счастливых днях. Его ещё моя бабушка носила.

 Екатерина подобрала с палубы шарф, накинула его на розовую голову Анны Архиповны, и принялась утешать её. Княгиня пообещала ей выслать парик своей бабушки, который у неё полвека хранился в сундуке, в нежилой комнате. Калашникова вдруг перестала плакать, и негодующим жестом отмела подобную мысль:

– Голубушка, бегите к капитану, скажите ему, пусть спасёт мой парик. Пусть пошлёт быстрей матросов на шлюпке спасать моё добро!

– Бегу! – княгиня кинулась к капитану, но её остановил громкий голос Татьяны:

– Катюша! Стой. Парик уже утонул. Он плыл, плыл, а потом на него чайка села, как на островок, и он потонул.

Анна Архиповна обессилев, привалилась спиной к перилам, и посмотрела на Юрия, как на своего самого заклятого врага:

– Утопил! Утопил, моё добро! Да тебя убить мало! Табакерку спёр, парик утопил, обвинил меня в душегубстве, опозорил на весь белый свет. Отдай мою табакерку! Это тебя надо сейчас в каморку отправить, варнак приморский!

– Не называйте меня каторжанином, – вспылил Юрий и резко подал старушке табакерку.

Она схватила табакерку, прижала её к груди и возмущённо воскликнула,

– Если ты в моей каюте лазил, если ты меня разорил и опозорил, значит, ты есть варнак! Не попадайся мне на глаза, брандахлыст проклятый!

Калашникова выпустила пар, и мгновенно поникла: слабо охнула, прижала руку к груди и медленно, шаркая тяжёлыми башмаками, побрела в свою каюту. Но пошла она, куда глаза глядят, совсем в другую сторону. Екатерина подхватила её под руку, и повела к лестнице.

 

18 глава.

 

 Екатерина всё утро была сама не своя. Она попыталась поговорить с мужем, но он не открыл ей дверь; пыталась читать, но голова была забита убийством Киприяна. Потом, она твёрдо решила до Севастополя не выходить из каюты, но сидеть в каюте было тоскливо, можно было действительно взбеситься от одиночества, и она отменила своё решение на этот день.

Княгиня переложила пистолет из чёрного радикюля в бисерную сумочку, надела белые кружевные перчатки, чёрную бархатную шляпку, и пошла проведать Анну Архиповну. Старушка долго не открывала дверь, и когда Екатерина уже решила вернуться в свою каюту, она приоткрыла дверь, посмотрела потухшим взором на гостью и унылым голосом предложила войти.

Анна Архиповна была в белой вышитой красно-чёрными нитками сорочке и белом чепце. Старушка, медленно шаркая стоптанными домашними туфлями, дошла до скомканной кровати и осторожно легла на бок. Железная сетка скрипнула противным визгом. В каюте витал аромат лаванды.

Екатерина поставила стул к кровати, села, прижала сумочку к груди, и с жалостью посмотрела на Калашникову. Она была чрезвычайно бледна, взгляд потух, лицо осунулось, а руки лежавшие поверх клетчатого одеяла, мелко дрожали. Княгиня погладила её по дрожащей, покрытой коричневыми пятнами руке, и спросила, как она себя чувствует. Анна Архиповна стала рыдать.

 Екатерина ещё больше расстроилась, и спросила:

– Чем я могу вам помочь? Может, вам какое-нибудь лекарство принести? Я взяла с собой гофманские капли и богородицкую настойку.

Анна Архиповна сквозь рыдания, еле внятно пробормотала:

– Лекарство? Конечно, надо срочно лекарство. Неси, голубушка, свои гофмановские капли, богородицкую настойку и бутылку водки возьми у кока.

– Водку? – поразилась княгиня и торопливо добавила, – а может, Вам лучше мадеру принести? Она мягче, чем водка.

– Нет, мадера мне уже не поможет. Тут может помочь только водка. Только она одна родимая – успокоительница всяких неприятностей. Я хочу напиться и забыть все оскорбления и унижения, перенесённые в этой бездонной пучине океана, – последние слова старушка произнесла, уже не плача. Но лицо её оставалось бледным и печальным.

Княгиня вздохнула, встала и пошла к Ерофею, просить бутылку водки.

 Кок, как будто не удивился этой просьбе, и тут же подал княгине медный начищенный поднос с открытой бутылкой водки стоявшей строго в центре медного круга. Ерофей любил, чтобы всё было красиво и художественно. Бутылка, поставленная не по центру – была уже неправильной, и раздражала его художественный вкус.

Когда-то, кок учился у художника-маляра рисовать картины. Картины он так и не научился рисовать. Маляр скоро умер с глубокого похмелья, но художественный вкус, он уже успел привить талантливому, подающему надежды юноше Ерофею.

Екатерина взяла поднос, взглянула на зелёную бутылку с белой этикеткой «Спотыкач», представила какая это ужасная гадость и её передёрнуло. Кок понял это передёргивание по-своему, выхватил у неё поднос и скоро окружил зелёную бутылку ровно расставленными синими тарелками с закуской. На тарелках лежали искусно нарезанные: засохший сыр, помятые солёные огурцы, солёная форель и только что испечённые, ещё горячие, ванильные булочки с маком.

И всё же Ерофей, подавая поднос, посмотрел на мадам Милорадову несколько странным взглядом. Обычно каторжанки любили строить из себя благородных дам и пили только мадеру или ещё какое-нибудь заморское пойло. Это была первая дама-каторжанка, которая плевала на все благородные условности, и взяла то, что обычно пьёт.

Екатерина заметила странный взгляд Ерофея, но ничего объяснять не стала. Она вернулась к Калашниковой, осторожно поставила поднос на стул около кровати, принесла со стола чистый стакан и поставила его рядом с сыром.

Анна Архиповна со стоном поднялась, села на край кровати, и предложила княгине выпить с ней за компанию, хотя бы три глоточка – для успокоения нарушенных нервов. Екатерина твёрдо отказалась, и старушка предложила ей помянуть раба божия Киприяна.

От этого, Милорадова отказаться не могла, принесла стакан из своей каюты, и совершенно случайно, за компанию с Анной Архиповной выпила полстакана водки. Через некоторое время, княгине стало нехорошо – голова закружилась, затошнило, и она поспешила на свежий воздух, крепко сжимая в руках белую бисерную сумочку.

Ветра не было, клипер шёл на угольном ходу, из трубы вился чёрный дымок. В небе сияло солнце, вокруг искрилось лазурное море, вдали на горизонте виднелся маленький корабль. Она прошлась от кормы до носа, никого не встретила, под тентом стояли пустые шезлонги, и даже заядлый рыбак Александр куда-то исчез. Екатерина была даже рада тому, что ей не придётся с кем-то говорить в этот день, когда похоронили Киприяна. И похоронили так ужасно – сбросили в мешке в море.

Она долго бродила по палубе, наслаждаясь морским воздухом, полётом чаек и альбатросов. Глядя на искрящееся море, она неожиданно всплакнула, и почему-то забыв о белом платочке, лежавшем в сумочке, слизывала с губ солёные слёзы.

Скоро ей стало слишком жарко. То ли от водки, то ли от чёрного шерстяного платья, уютного только для раннего прохладного утра. Она уже подумывала пойти переодеться, но внезапно подул сильный попутный ветер, и матросы под руководством боцмана начали ставить паруса. На палубе стало веселее. Весёлые и шутливые крики боцмана, предназначенные для матросов, развеселили и её.

 Попутный ветер скоро довёл клипер до японских берегов, и перед ней открылась береговая панорама Японии. Екатерина остановилась у раскалённых солнцем перил, заправила выбившийся из причёски локон, спадающий на лицо, и стала вглядываться в рисунок берегов.

Слева возвышались обрывистые базальтовые скалы, глыбами теснившиеся одна над другой. Зелени почти не было, лишь изредка где-то в ложбине зеленело одинокое кривое деревце. Несмотря на угрюмость, скалы были удивительно красивы: ломаные линии базальтовых наслоений создавали удивительный рисунок. Часто этот рисунок, что-то напоминал. Вот та, скала была похожа на лежащего оленя, следующая на огромную лягушку, а третья напоминала огромный многопалубный корабль.

 Следом пошла длинная высокая стена с бойницами, отвесно спускавшаяся в море. Екатерина смотрела на эту природную стену, и невольно подумала: если здесь произойдёт кораблекрушение, то спасения людям нет. Если, какой-то смельчак и доплывёт до берега, то залезть на берег всё равно не сможет, и никто не поможет ему. Берега были безлюдны. Нигде не было видно ни одного посёлка, ни одна рыбачья лодка не бороздила эти мрачные берега.

 На палубу вышел прогуляться Алексей Платонович. Он остановился поодаль от жены, взялся за перила, и стал любоваться скалами. Екатерина посмотрела на его бесстрастный профиль, и её взяла неимоверная досада. Этот историк, и не собирается искать душегуба. Он наверно опять писал свою книгу до посинения. Его пальцы были вымазаны синими чернилами, несколько прядок в бороде тоже были синими, и даже под глазом темнел синяк. Наверно, Алёша опять, почесал под глазом пальцем в чернилах. Выглядел он с синей бородой и синяком смешно, но ей было невесело.

 Княгиня не выдержала бесстрастного вида мужа, подошла к нему и с досадой спросила:

– Алексей Платонович, вы уже начали искать убийцу Киприяна?

– Хм-м-м… Ещё нет, – добродушно ответил он, и это его добродушие, раздосадовало её ещё больше:

– А почему, вы не ищете. Вы ждёте, когда нас всех поубивают?

– У нас на клипере есть мастер-полицмейстер Юрий Байда, он и будет искать преступника.

– Он не пристав, а полицейский писарь, – фыркнула она.

– Ну и что. Юрий тридцать лет отработал в полиции, а за тридцать лет, можно и обезьяну научить писать книги. Сударыня не забывайте, Юрий знает всю подноготную дознания. Он их тысячу раз переписывал, поэтому пардон – извините, но пусть этим делом занимается мастер полиции, а я буду заниматься своим делом.

– Байда уже нашёл одного преступника – Анну Архиповну. Довёл старушку до того, что она лежит при смерти.

– При смерти? А когда я, заходил к ней, чтобы справиться о её здоровье – она пила водку и закусывала её соленым огурцом, – улыбнулся профессор.

– Это она меня попросила принести ей водку, чтобы забыться.

– Значит, Калашникова уже забылась. Когда я во второй раз шёл мимо её каюты, бабушка храпела на весь коридор.

– Это не смешно!

– А, я и не смеюсь. Я констатирую факты.

– Значит, вы не собираетесь искать убийцу?

– Не собираюсь.

– А, если следующего убьют именно Вас?

– А, меня-то за что? Хм-м-м… Я думаю, до этого дела не дойдёт. Тот, кто хотел убить Киприяна уже убил его, и теперь постарается уйти на дно.

– Вы думаете, убийца бросится в океан?

– Это образное выражение. Никто в океан не бросится. Убийца постарается исчезнуть в ближайшем порту. Вот тогда мы и узнаем – кто убийца, – не поворачиваясь к ней, пояснил профессор.

– Но Вы должны его посадить в тюрьму!

– Вы хотите сказать, посадить в камору?

– С вами невозможно разговаривать!

Он не ответил, и она умоляюще продолжила:

– Алексей Платонович, скажите хотя бы, что вы думаете. Почему убили Киприяна?

 Профессор оторвался от созерцания нагромождений скал и недовольно вздохнул. Он не любил, когда ему мешали думать и любоваться природой. Но он знал, княгиня не успокоится до тех пор, пока он не выскажет свои умозаключения. Как обычно, она будет надоедать ему, пока не доведёт его до белого каления. Поэтому он бесстрастно начал:

– Я не знаю почему убили Киприяна. У меня есть несколько версий. Первое – это кто-то из прошлой жизни решил за что-то отомстить Киприяну. Второе – его ограбили, денег в его каюте подозрительно мало. Третье – Киприян успел серьёзно поругаться с кем-то на «Ермаке». Четвёртое – он наследник огромного или не совсем мизерного состояния. В общем, у меня четыре варианта, выбирайте сударыня любой: «Из фэцит куи продест»

– Сделал тот, кому это выгодно, – машинально перевела с латинского Екатерина, и энергично продолжила, – вот видишь, у тебя целых четыре варианта убийства. Теперь, тебе надо выбрать один. Начинайте искать один-единственный вариант, и вы быстро найдёте преступника.

– Как искать? Я не могу пытать людей. Никто не признаётся в том, что знал Киприяна раньше; тем более, никто не расскажет мне, что это он убил Колесникова. А, я не могу вернуться на Сахалин, чтобы опросить знакомых убитого. Всё это невозможно. Вы, сударыня, хотите, чтобы я сделал невозможное? Я очень польщён, что вы такого высокого мнения обо мне, но я не волшебник – я простой профессор.

– Но раньше ты находил убийцу, – заупрямилась Екатерина.

– Раньше, я был на земле, а не в океане.

– И всё равно, ты должен что-то делать, даже в океане! Придумай что-нибудь.

– Я уже придумал. Я буду слушать то, что говорят люди. И возможно, среди этого словесного хлама и многоголосия вычислю убийцу.

– А можно я помогу тебе? Я могу выспрашивать, незаметно для них всё для тебя.

– Мадам Милорадова сидите тихо, и никуда не лезьте. И кстати, отдайте мне сейчас же ваш пистолет, пока вас им не пристрелили, – грозно сказал он и протянул руку к сумочке.

Екатерина прижала сумочку к груди, и отступила назад:

– Не отдам! У меня нет защитника. Я сижу в каюте одна, брожу по палубе одна, и мне нужен пистолет для защиты. Сейчас, он мой самый лучший друг и защитник, – язвительно закончила она, отойдя от него на три шага назад.

– Если на вас нападут, вы не успеете вытащить его из сумочки, – неожиданно разозлился он.

– Успею! – она, как ребёнок показала ему язык.

– Успеете? Хорошо! Я на вас нападаю, вытаскивайте свой пистолет!

Профессор кинулся к жене, и легонько схватил её за шею. От неожиданности, она выпустила из рук сумочку, сумочка со стуком упала на палубу и несколько оторвавшихся бисерин покатились с палубы в море.

В это же самое время, Екатерина выхватила из декольте дамский пистолет, нагревшийся от тепла её тела, и приставила его к виску мужа. Профессор отпустил её шею и резко отшатнулся назад. Взглянув на опущенный вниз пистолет, он добродушно улыбнулся и пробасил:

– Неужели, Вы успели взвести курок? Или Вы носите пистолет взведённым? Так можно убить себя!

Он завершил речь с тревогой в голосе, и Екатерина насмешливо протянула:

– Конечно, я не успела взвести курок. Но убийца-то, этого, так же как и Вы, знать не будет. Он так же отшатнётся, и я успею продырявить ему глупую башку.

– А, если он нападёт сзади? – прищурил глаза профессор.

– Не нападёт. На палубе скрипучие полы, и подойти тихо невозможно. Кроме того, я хожу вплотную к стене, и постоянно оглядываюсь.

– Ну что ж… Я совсем забыл сударыня, что спорить с вами бесполезно. Надеюсь, всё будет хорошо. Я даже уверен – у Вас, как вы всегда говорите: «Всё будет хорошо». И любой фофан – простофиля, который свяжется с вами, быстро проклянет себя за это. И ещё, я хотел сказать…Хм-м-м… Сударыня, вы пьяны! Вы начали втихаря пить? В одиночестве? Это опасно, так можно быстро спиться. Вспомните свою тётушку Зою. Она также начинала, и чем это закончилось? Она выпала из кареты, и погибла под копытами лошади.

 Екатерина слушала и смотрела на мужа с болью в сердце. Она смотрела, как бы со стороны: как он спокойно, даже устало говорил всё это; какие у него на фоне неба глаза – синие-синие; на его посиневшую бороду; на мелкую сеточку морщин у глаз, на его синяк, оставленный чернилами, и тёплая всеобъемлющая нежность переполняла её.

В последнее время, до ссоры, он часто раздражал её своей непробиваемостью и вечным сидением за столом, а сейчас, когда она могла потерять его – она без ума любила его… А, он совсем разлюбил её. Так говорят только с чужими людьми.

 Между тем, Екатерина улыбнулась самой очаровательной улыбкой, кокетливо опустила и подняла глаза, и ласковым бархатным голосом проворковала:

– Алёшенька, давай мириться. Я уже осознала своё грехопадение на диван. Хотя нет, это не было грехопадение. Я бы успела выхватить пистолет. Он лежал под подушкой рядом со мной. Я уверяю…

Он не дослушал, и торопливо перебил:

– Прощайте, мадам. Желаю удачи в новом браке!

Алёша почти убежал, и Екатерина с досады, отправилась к старушке. Сейчас, ей тоже захотелось выпить для успокоения расшатанных нервов. Но по дороге, она вспомнила про тётушку Зою, как она отвратительно вела себя при людях, и прошла мимо каюты Калашниковой. Насколько княгиня помнила, тётушка Зоя тоже начала пить, после бегства мужа, для успокоения нервов.

 

 

Алексей Платонович вернулся за стол, открыл чернильницу и некоторое время, тихо стучал стальным пером по листу бумаги, досадуя на княгиню. Она опять, пояснила ему, что он нехороший человек – не желает искать убийцу. А между тем, он просто вышел на палубу совершить спокойный, ничем не омрачённый променад, но встретил её, и весь променад закончился. Теперь у него тоскливо, и муторно на душе. А во всём виновата она…

 

Юрий и Лилия стояли за тентом и лениво вели беседу о том, о сём, а в общем, ни о чём. Лилия специально приоделась для этой беседы, ведь кавалер сам позвал её прогуляться по палубе. Она надела белое кружевное платье, белые кружевные перчатки, на шее матово поблёскивало жемчужное ожерелье, а белая шляпка, из лебединого пуха особенно подчёркивала её чёрные выразительные глаза и ярко-красные накрашенные губы.

 Об убийстве Киприяна, они старались не вспоминать. Перед ними расстилалась прекрасная панорама скалистых берегов, и никому из них не хотелось портить впечатление от этой красоты. Кроме того, у каждого из них была своя мыслишка, но они об этом не хотели говорить.

 В чёрных очах актрисы поблёскивал приглушённый огонёк – как бы завести роман с Юрием, и с ним вернуться домой. У неё есть хороший домик в центре Липецка, рядом с любимым театром. У него хорошая полицейская пенсия. Конечно, Байда староват, но и она не курсистка-бестужевка. И Лилия тонко и вкрадчиво шла к своей цели…

Мысли Юрия были скрыты под очками в черепаховой оправе. Косые лучи солнца скользили по толстым линзам, и его мысли были закрыты двумя зеркальными бликами…

 На палубу вышла мадам Милорадова, и Юрий с Лилией невольно посмотрели в её сторону, чтобы поприветствовать. Но она видимо, не видела их. Наверно, тент прикрывал обзор с её стороны. Княгиня встала к ним спиной, и стала любоваться проплывающим пейзажем. Юрий и Лилия замолчали. Они тоже повернулись к Японии. Панорама берега была впечатляющей: отвесные безлюдные скалы.

 Через короткое время, на палубу вышел Милорадов. Он встал поодаль от жены, и княгиня подошла к нему. Супруги стали разговаривать. Слов не было слышно – крики сотен чаек, примостившиеся на высокой винтообразной скале, заглушали голоса.

 Юрий молча взял за руку Лилию и отвёл её чуть назад. Теперь, они могли видеть их, а Милорадовы их нет. Байде хотелось понаблюдать за ними. Но и Лилия была не прочь, посмотреть со стороны.

 Профессор был спокоен, и несколько печален. Ему, как будто не хотелось разговаривать с женой. Княгиня была возмущена, но явно старалась скрыть своё возмущение. Неожиданно, она отскочила от профессора, и прижала бисерную сумочку к себе. Муж кинулся к ней и схватил её за шею. Сумочка выпала из её рук

От этой картины, Юрий больно схватил Лилию за руку, и замер, как соляной столб.

 Милорадова откуда-то вытащила пистолет и приставила его к виску мужа. Он тут же отскочил от неё, и что-то сказал, но почему то сказал не с возмущением, а с улыбкой. Она тоже улыбнулась ему, и самое странное, улыбнулась самой очаровательной улыбкой.

Какое-то время – после всего этого страшного безобразия, они спокойно, почти по-дружески разговаривали, и можно даже сказать выглядели со стороны влюблённой парой. Профессор после короткой беседы, круто повернулся и ушел, явно чем-то удручённый. Через минуту ушла и княгиня. Она тоже выглядела печальной и расстроенной. Хотя, пять минут назад парочка весело беседовала.

 

Лилия посмотрела на застывшего Юрия и удивлённо протянула:

– Странная парочка. Я поражена до глубины души. Ты что-нибудь понимаешь? Как можно спокойно разговаривать после того, как муж хотел тебя задушить. Это же НЕ театр! Это там, после удушения, мне приходилось ещё десять минут петь: как я несчастна, и как я умираю.

– Я совсем не удивлён, – пробормотал Юрий, направляясь под тент. Лилия неторопливо двинулась за ним.

Байда свалился в шезлонг. Шезлонг треснул так, словно сломался и мужчина поморщился. Лилия аккуратно села рядом с ним и негодующим тоном сказала:

– Ничего не понимаю. Я вообще не понимаю их отношений. Странная парочка. А может, они вообще не парочка?

 – Обычная парочка – обычная история. Всё, как в жизни. Муж и жена поругались, дело дошло до смертоубийства. Он успел отскочить, и из-за этого избежал смерти, а она решила сейчас его не убивать – она убьёт его, но позже, в тёмном уголке… Или он, её успеет убить раньше, – говоря это, он достал табакерку и открыл её.

– Ты так думаешь? Я думаю, ты не прав! Я видела другое… – Лилия неожиданно запнулась и изменила свою речь на сто градусов, – Юрочка, какой же ты умный! А, я глупая ничего не поняла. Значит, ты думаешь, профессор скоро убьёт свою жену?

– Убьёт, но сделает это незаметно. Например, позовёт жену погулять ночью, посмотреть на звёздное небо и скинет её в звёздное море. А потом скажет, что не видел её со вчерашнего вечера. Ведь, они живут в разных каютах. По-моему, они в сильной ссоре. В очень странной ссоре: совсем не разговаривают, ведут себя, как чужие люди. А может быть они не супруги, а любовники? И он её бросил? Или она его бросила? Скорее всего, он покинул её. Наверно, княгиня ему изменила. Я как увидел эту дамочку, сразу подумал, что она ветреная особа. Стреляет глазками направо и налево, да так зазывающе. Я бы такую, сам убил.

Юрий замолчал, и Лилия задумчиво протянула:

– Значит, ты думаешь профессор убьёт её… Милорадов останется один, и долго, он один не будет… Он мужчина – видный, импозантный, профессор, писатель, значит очень быстро найдётся дамочка, которая охомутает его…

Байда ревниво заметил:

– Он её ещё не успел утопить, а вы мадам, уже метите на её место.

– Юрий! Да, как вы можете так обо мне думать. Мне не нравятся профессора-убийцы. Мне нравятся скромные, порядочные писари. Я всё это говорила Вам, намекая на двух прекрасных вдовушек – мадам Кузнецову и Булавину. Они быстро накинутся на этого вдовца, – театрально возмутилась актриса. Хотя в глубине души, она бы с удовольствием поменяла писаря на профессора. Муж профессор – это звучит гордо.

– У мадам Кузнецовой другой курс. Она взялась за майора.

– Майор едет жениться, мамаша уже нашла ему невесту, наивная Ольга этого не знает, и наверно уже видит себя его женой, – пояснила Лилия.

– Не такая уж она наивная. Кузнецова быстро найдёт себе жениха в Севастополе – не майора, так полковника. Кстати, я краем уха слышал, что она тоже едет к своему жениху.

– Интересно… Значит, майор едет жениться, Ольга плывёт к жениху, а со стороны кажется, что у них начинается лямур.

– Обычная история. Невесты и женихи далеко, за тремя морями, а эта парочка рядом, их двери напротив друг друга. Вполне возможно, к концу путешествия они оставят жениха и невесту с носом. Или разойдутся, как в море корабли.

– Мне кажется, Александр серьёзно втюрился в эту дамочку. Юрий, я не понимаю, что мужчины находят в этой Кузнецовой. Объясни мне, что в ней есть такого очаровательного? Дама, как дама – ничего интересного.

– Хм-м-м… не знаю. Но одно могу сказать, мужчинам она нравится.

– И тебе тоже?

– Хм-м-м… Мне нравятся совсем другие дамы.

– Какие другие?

– Всякие другие, – туманно пробормотал Юрий и торопливо продолжил, – Ольга не для меня.

– А как вам мадам Булавина? Она ведь хорошенькая дама.

– И она не для меня. Хотя, мадам Булавина приличный вариант, и на земле она бы быстро нашла второго мужа.

– Но здесь она одна. Пока никто не спешит обворожить её.

– Просто, здесь мало мужчин на выданье. Мирон кажется женат, хоть он и скрывает это, Тихон – при смерти, а Иван – совсем мальчишка.

– А мне кажется, Мирон холостой.

– Почему ты так думаешь?

– Не могу объяснить, но что-то мне говорит, Мирон женится, когда ему будет шестьдесят лет… или девяносто девять годков, – и она, как девчонка, рассмеялась своей шутке.

 Юрий некоторое время любовался ею – Лилии очень шло, когда она не злилась, а смеялась. Сейчас, она выглядела совсем другой – сияющей, задорной, завлекательной и восхитительно красивой. Байда неожиданно для самого себя, схватил её руку в белой кружевной перчатке, и стал целовать каждый кружевной пальчик…

Он склонил голову, и Лилия смотрела на его седую растрёпанную от ветра шевелюру с тонкой, многозначительной улыбкой. Затем она легко прикоснулась к его волосам, и нежно погладила его по голове. Но скоро улыбка соскользнула с её губ, и лицо стало печальным…

 

19 глава.

 

Профессор перестал стучать пером по листу бумаги и посмотрел на лист. Бумага была истыкана крохотными синими дырочками. Он задумчиво посмотрел в иллюминатор на проплывающее пушистое облачко. Облачко проплыло, небо посинело. Алексей Платонович закрыл чернильницу, и пошёл к капитану. Возможно, Калачихин что-нибудь знает о пассажирах.

 Профессор постучался в капитанскую каюту один раз, второй, третий… Наконец, Христофор Фёдорович распахнул дверь, застёгивая на ходу китель: выглядел он заспанным, волосы стояли торчком, словно от буйного ветра, веки были припухшими, а белки глаз покрасневшими.

 Алексей Платонович извинился за внезапное вторжение, и попросил уделить ему пять минут. Капитан молча кивнул головой, и выразительно показал жестом, чтобы гость проходил в каюту. Профессор прошёл по зёлёной ковровой дорожке до стола, и сел на единственный в каюте стул из красного дерева.

 Калачихин сел напротив него, на застеленную кровать, и Мурка лежавшая на подушке, запрыгнула к нему на колени. Милорадов мельком оглядел капитанскую каюту. Она была такой же, как и у него: и по размеру, и по обстановке, и даже кровать была застелена тем же клетчатым коричнево-жёлтым покрывалом.

 Единственное отличие: над кроватью висел небольшой портрет молодой дамы, написанный цветными карандашами. Дама была довольно миловидной, и чем-то напоминала Валентину, хотя у капитанской дамы были каштановые волосы, уложенные в сложную высокую причёску. В руках дамы был большой букет жёлтых лилий.

 Христофор Фёдорович дождался, когда профессор осмотрит каюту, и вяло спросил:

– Зачем изволили жаловать?

– Я бы хотел узнать у вас кое-какие сведения. За некоторое время до убийства Киприян Колесников говорил о беглом каторжнике. Я бы хотел узнать у вас, мог ли беглец попасть на ваш корабль?

Капитан нахмурился и покачал головой;

– Никак нет, не мог. Перед отходом из порта, клипер обыскали так, что и иголку бы нашли. И наших пассажиров проверяли два жандарма – один из них знал беглого в лицо. Вы наверно заметили, у трапа стояли два полицейских. И с берега за нами наблюдали, чтобы ни одна лодка не подошла к борту. Впрочем, ни одна лодка и не пыталась подойти.

– Да, я заметил, что нас проверяли жандармы, но я подумал…

– Не надо думать, – перебил его капитан, и с досадой продолжил, – беглого на Ермаке нет, и не в моих интересах его укрывать. Я отвечаю за клипер и за жизнь людей, а каторжник – это опасность.

Кроме того, билет на клипер стоит приличных денег, а у каторжника, конечно же их нет. И паспорта у беглого нет, а без паспорта на моём клипере и мышь не проедет.

– А Мурка? – пошутил профессор.

Христофор Фёдорович не улыбнулся шутке, но погладил сонную урчащую Мурку по шёлковой тёплой шерсти:

– Наша Мурка проверенный человек – она настоящая матроска. Её папа – Ермак, а мама – Матроска.

Алексей Платонович приподнял брови, и капитан уточнил:

– У нас был кот, его звали Ермаком, а маму Мурки звали Матроска.

– Ермак надеюсь не утонул? Помер своей смертью?

– Ермак сбежал в Японию, или его там украли. Говорят у японцев трёхцветный кот приносит счастье, а наш Ермак был красавец, – капитан искреннее опечалился, и тем же печальным тоном продолжил, – а, Матроска умерла в шторм – сердечко не выдержало. Впрочем, она была уже старушкой. Матроске было восемь лет.

– Значит, вы уверены, что беглого на клипере нет? И слова Колесникова, просто пьяный лепет?

– Так точно, уверен. Это пьяный бред. Теперь, после смерти Колесникова, будут всем его словам придавать тайный смысл. Даже его чиху. А. вдруг, он своим чихом хотел назвать имя убийцы.

 – Хм-м-м… А, паспорта пассажиров вы сами проверяли?

– Сам проверял. Я всегда проверяю. Все данные соответствуют тому, что записано в паспорте. Я даже помню, что вашем паспорте написано. Мужчина: рост метр восемьдесят три, серые глаза, светлые волосы и борода. Особых примет нет. Профессор Санкт-Петербургской Академии. Проживает в Рязанской губернии, поместье Милорадово.

– Да-а-а, жаль в наших паспортах портрета нет. Моё описание подойдёт к четверти жителей Российской империи….. Хм-м-м.. А, матросы у вас новые появились?

– Никак нет. Все плавают давно, и юнг, я всех знаю, как пять пальцев. Они сыновья наших матросов.

– А вы, к какому порту приписаны?

– К Владивостоку.

– А, в Александровске у вас есть знакомые?

– Никак нет. Александровск – это порт в который я захожу на пару дней, и то не всегда. Иногда погода не позволяет, и «Ермак» проходит мимо.

– Значит, я напрасно к вам пришёл.

– Напрасно. До вас, ко мне Байда и ваша жена, мадам Милорадова заходила. Они тоже пытали меня о беглом. Я им сказал тоже, что и вам. На моём клипере беглых нет.

– Извините, что потратил ваше время, – вздохнул профессор.

– Извиняю.. И меня извините. Я спешу, мне надо идти на вахту, – бесстрастно сообщил капитан и посмотрел на дверь.

 Алексей Платонович поднялся, с обескураженным видом. Он так надеялся на разговор с капитаном. Христофор Фёдорович хотел было улыбнуться, но сдержался – лицо мадам Милорадовой тоже было обескураженное. Зато Юрий Байда был откровенно рад, что на клипере нет беглого.

Профессор вышел. Христофор Фёдорович лёг на постель, положил Мурку на грудь, и долго посмотрел на портрет дамы с лилиями, под монотонное урчание кошки.

 

Последние лучи заката окрашивали западную часть неба в нежный золотисто-изумрудный свет. На востоке, небо уже потемнело, на тёмно синем пространстве белели редкие обрывки облаков, среди облаков мерцали крупные звёзды и серебрилась луна. Екатерина вышла на палубу с бисерной сумочкой, прошла под тент, села в шезлонг так, чтобы никто не мог незаметно подойти к ней, и приоткрыла сумочку. Теперь, пистолет лежал в сумочке.

 Она смотрела на затухающий закат и думала… Этот, день тянулся, словно год. Пассажиры забились в свои каюты, обедали тоже в них; на палубе никто не гулял; Алёша весь день писал, и даже не собирался искать преступника. Ещё она думала, можно верить капитану или нет, и мысленно ругала мужа, который не соизволил сходить к Христофору Фёдоровичу, чтобы узнать о беглом…

На море появился большой косяк летучих рыб, и они отвлекли Екатерину от прочих мыслей. Она вскочила и подошла к перилам, чтобы лучше видеть. Серебристые рыбки, сверкая чешуёй, выпрыгивали из воды, какое-то время летели по воздуху, стрелой входили в море, и вновь взлетали.

 Она так задумалась, что услышав приветствие Анны Архиповны, вздрогнула. Калашникова была бледна, и немного пьяна. Она села в шезлонг и пробормотала:

– Пардон, Катюша. Я наверно тебя испугала, но я уже не могу лежать в каюте одна. Всякие мысли лезут в голову.

– Какие мысли? – заинтересовалась княгиня.

– Всякие…страшные… иногда о смерти.

– О чьей смерти?

– О своей… и о смерти Киприяна тоже. Такой молодой, и его нет… Страшно…

– Мне тоже такие мысли приходили в голову.

– Я всё думаю, кто его мог убить… Ты знаешь?

– Не знаю. Но наверно, Юрий найдёт душегуба.

– Хорошо бы побыстрее нашёл. Но я сомневаюсь, что он найдёт.

– Почему?

– Сомневаюсь и всё. А почему не знаю.

 За кормой раздался страшный полувнятный человеческий вскрик, полный ужаса, и княгиня забыв о сумочке, кинулась к перилам. За те секунды, что она бежала, в её голове сверкали с быстротой молнии, одна мысль за другой: кто упал в воду? Неужели, это Алёша? Может этот душегуб решил убить его, потому что ОНА сама сообщила всем, что он прекрасно находит убийц?

Екатерина в ужасе подскочила к перилам, взглянула вниз и вздохнула с облегчением. За бортом, резвилось небольшое стадо сивучей. Они носились друг за другом, выставив головы из воды, и изредка визжали. Их визг напоминал сдавленный жуткий человеческий крик, а сивучьи мордочки залитые водой, напоминали человеческие лица. Игры морских зверей захватили её своей зрелищностью. Она невольно улыбнулась, крепко взялась за перила, и стала наблюдать за ними.

 Но скоро, её напугал громкий пьяненький голос Калашниковой, раздавшийся из-за спины:

– Голубушка, ты смотри не перевернись в море, как Татьяна.

Княгиня отскочила от перил, и смущённо протянула:

– Посмотрите, сивучи играют, как дети.

Анна Архиповна встала рядом с ней и посмотрела вниз:

– Сивучи? Это морские русалки. Видишь, какие они страшные. Моя бабушка в молодости видела русалку в Днепре, и говорила, та русалка была красивая. Видимо морская соль, портит лицо… А может, Киприян тоже стал русалкой… или русалом? Как ты думаешь, это он сейчас смотрит на нас? – Анна Архиповна показала рукой на маленького симпатичного сивуча с любопытством смотревшего на людей.

– Э-э-э… Я думаю, это не он.

– А ты не думай. Это он. У него глаза, как у Киприяна, и лицо очень похоже – вылитый он! Ох-хо-хо… Теперь, я спокойна. Киприян плавает в море, а не лежит в мешке. Смотри, исчез, спрятался. Ладно, голубушка, я пойду в каюту, что-то сильно плохо мне стало. Думала здесь на воздухе – мне будет лучше, – словно сама себе пробормотала Анна Архиповна, и княгиня слишком горячо поддержала её:

– Идите, идите быстрее Анна Архиповна в кровать, вам надо сейчас отдыхать и отдыхать.

– Я пойду, ты голубушка тут не стой одна. Когда я шла сюда, мне показалось, за тобой кто-то следил.

– Кто? – дрожащим голосом спросила Екатерина, и принялась оглядываться по сторонам.

– Не знаю. Он скрылся вон там, – старушка показала на японский берег, но княгиня этого уже не видела.

Она уже схватила свою сумочку с пистолетом и неслась в свою каюту, как ветер. На лестнице, Екатерина наступила на подол платья, и упала, сильно ударившись коленом о ступеньку. Падение, затормозило полёт, и княгине показалось, что это убийца толкнул её в спину. Но когда она, приподнимаясь со ступеней, испуганно оглянулась – за её спиной никого не было. И всё равно ей показалось, что какая-то тень промелькнула в светлом проёме дверей…

 Екатерина заскочила в свою каюту, закрылась на ключ и придвинула сундук к двери. Её трясло от страха: её хотят убить, а этот негодяй Алёша бросил её – посреди убийственного океана – одну!

 Какое-то время, она нервно бродила по узкой каюте, потом легла в постель, и стала гадать: кто убил Киприяна? Гадала она, пока не погас закат. Но перед тем, как заснуть, она успела ещё раз подумать, что её муж – ужасный человек. Он бросил её на растерзание убийце, и ему плевать – если тот, кто следил за ней – убьёт её. Ну и пусть! Когда её убьют, он пожалеет об этом, и будет мучиться муками совести до конца своей никому не нужной исторической жизни!

 

Алексей Платонович вошёл в свою каюту, закрылся на ключ, сел за стол, открыл чернильницу и начал проклинать себя за то, что согласился по желанию Катеньки плыть на клипере. Теперь, он должен вместо написания книги, бродить за ней и следить, чтобы она не упала за борт или её не выкинули в океан. В этот раз, он занял такое удобное положение: он видел жену, она его нет. Но неожиданно вышедшая Калашникова спутала все карты. Какая всё-таки старушка глазастая – она сразу заметила, что он следит за женой, и сообщила об этом Катюше.

Профессор позавидовал Калашниковой. Наверно, он в её годы, от всей этой писанины ослепнет. Если конечно ещё доживёт до этих лет. Алексей Платонович взглянул в иллюминатор: небо быстро темнело и звёзды уже смутно проглядывали сквозь тёмно-голубую пелену. Он вздохнул, взял перо и приступил к работе… Теперь, он был спокоен – Катенька так испугалась, что до утра, точно не выйдет из своей каюты. А утром, опять придётся бродить за ней по пятам. Но это будет утром…

 

20 глава.

 

Солнце победно шествовало по лазурному небу. Екатерина поднялась с кровати, нашла под кроватью стоптанные синие бархатные туфли, надела их и подошла к иллюминатору. Небеса ясно синели, облака прекрасно белели, море радостно сверкало, невдалеке от «Ермака» плыла одинокая акула, и её треугольный плавник, словно острый нож разрезал пенистые волны.

 Вид акулы испортил радостное утреннее настроение. Она поморщилась, отошла от иллюминатора, взяла черепаховую расчёску и подошла к зеркалу. Сонная дремота тут же слетела с неё. То, что она увидела в зеркале, показалось ей ужасным. Волосяная сеточка свалилась с причёски, и вся её вавилонская, трудно создаваемая башня, развалилась на отдельные спутанные лохмы.

Лицо было ещё ужасней. После сна, кожа стала мраморно-бледной, под глазами залегли глубокие тени, между бровями и у рта, прорезались глубокие мимические морщины. Екатерина провела рукой по морщинкам, и печально вздохнула.

 После этого, её настроение ещё больше ухудшилось, а мысли приняли пессимистический настрой. Княгиня чувствовала себя старой, страшной и теперь ей было понятно, почему Алёша не хочет простить её. Она так ужасна и стара, что простить её уже не пожелает любой мужчина, и теперь ей остаётся только умереть.

 Несмотря на ужасное настроение, умирать всё же не хотелось, а наоборот, зверски захотелось есть. Выходить же из каюты было опасно. Тот неизвестный, кто вчера следил за ней, возможно поджидает её в коридоре. Хорошо, что она вчера оставила в каюте два пирожка со смородиновым вареньем и бутылку лимонада. Княгиня прошла в ванную, умыла лицо ледяной водой, поела пирожки и вернулась лежать на кровать. Делать всё равно было нечего, а в постели было тепло и уютно.

 Но скоро ей надоело лежать. Она встала, взяла лист бумаги, разлиновала его на столбики по числу пассажиров, записала вверху имя каждого, и принялась заносить на лист свои подозрения. Скоро выяснилось, что она подозревает всех, кроме своего мужа. У Алексея Платоновича было железное алиби. Во-первых, он ещё был её мужем. Во-вторых, профессор не стал бы убивать Киприяна, потому что убивать его было не за что.

Искать преступника на листке бумаги, ей тоже надоело, и она взяла со стола книжку про любовь. Эту книгу, ей дала почитать Лилия. На вишнёвой обложке крупными золотыми буквами было отпечатано «Трагическая любовь короля Людовика и пастушки Катарины» Марио Муссолини. Княгиня подозревала, что этот Муссолини на самом деле был какой-нибудь русский писатель-графоман Мусин, но читать всё равно было нечего, а под её настроение как раз подходила эта любовная трагедия. Тем более, в последнее время она действительно чувствовала себя брошенной пастушкой…

 В каюту тихо, еле слышно постучались. Екатерина тот час отложила книгу и напряжённо посмотрела на дверь, припёртую жёлтым сундуком. Тихий стук насторожил. Все её знакомые стучались громко, и ей подумалось: возможно, это стучится душегуб, чтобы никто из пассажиров не услышал его стука и не выглянул в коридор.

Стук повторился, и был ещё тише. Дверная ручка повернулась, опустилась и вернулась в исходное положение. Княгиня испуганно вскочила с кровати, накинула синий бархатный халат, подошла к двери, на ходу завязывая на халате пояс, и дрожащим голосом спросила:

– Кто там?

– Это я, – тихо прошелестели за дверью.

– Кто я?

– Я!

– Я тебя не знаю и дверь не открою!

– Да это же я, Таня! Катенька, душенька, открывай быстрее, я здесь боюсь стоять одна, – отозвалась Булавина.

 Екатерина отодвинула сундук от двери, повернула ключ в замочной скважине, впустила Татьяну, и торопливо закрылась на ключ.

– Ты почему так тихо стучалась? Я испугалась.

– Я боялась стучаться громко. Ещё рано, все спят. Вчера Калашникова отругала меня: мол я стучусь громко и бужу её. Вот противная кикимора. Ложится спать в восемь вечера, потом еще днём храпит, а потом жалуется мне, что у неё бессонница. Наверно, я в её годы, совсем спать не буду… Хотя, надо ещё дожить до её лет.

Татьяна выглядела измученной и рассеянной. Она была в розовом халате, и без причёски. На её голове ещё остались остатки вчерашней плетёной причёски «корзинка», но выглядела эта «корзинка» непрезентабельно. Пряди светлых волос, словно сломанные прутья свисали с головы в разных направлениях. Она плюхнулась на стул, облокотилась локтём о стол и сообщила:

– Ну почему я такая несчастная. У меня такое ощущение, что меня скоро убьют.

– Почему ты так думаешь? – округлила карие глаза Екатерина.

– Не знаю… но почему-то так думаю. У меня тревожно на сердце. И ещё акула рядом с нами плывёт.

– Ты знала кого-нибудь из пассажиров раньше?

– Никого не знала. Впервые всех вижу.

– Значит, тебя не за что убивать, – отмахнулась княгиня.

– А, ты думаешь, если бы я кого-то знала, то меня бы убили?

– Конечно. Но если ты никого не знаешь, спи спокойно.

– А, я всю ночь не спала. Вчера вечером, кто-то так страшно кричал. Я думаю, может там кого-то убивали, но я боялась выйти из каюты. Ты не знаешь, кто кричал?

– Не знаю! Жди меня, я сейчас всех обойду и узнаю, – Екатерина кинулась к двери, и Татьяна вскочив, испуганно закричала:

– Не уходи, я боюсь. Я как вспомню вчерашние жуткие крики, волосы дыбом встают. И кричал тот человек, так страшно, как резаный. Его точно душили, но не могли долго задушить. И кого же задушили? Может Лилию? Наверно, Лилию. Она самая противная. А может, задушили Калашникову? – Татьяна плюхнулась обратно на стул с самым несчастным выражением лица.

Княгиня остановилась около дверей, задумчиво потёрла висок указательным пальцем, и протянула:

– Теперь мне всё понятно – никого не убили и не задушили.

– Почему не убили? – как будто удивилась Булавина.

– Потому, что это сивучи кричали, визжали, как резаные. Они играли за бортом. Как раз на той стороне, где твоя каюта.

– Слава Богу. У меня камень с души спал!

Татьяна облегчённо вздохнула, поднялась, прошла к зеркалу, пристально оглядела своё отражение и сморщившись, простонала:

– Ужас! Кошмар! Я выгляжу, как Баба-Яга! Как кикимора болотная. Теперь, я понимаю, почему майор неглижирует мною. А ведь, только недавно, он подавал мне надежды. А теперь… Я старая, страшная и несчастная уродина, – последние слова, она сказала со слезами на глазах.

Княгиня подошла, встала за её спиной, погладила по плечу и утешительно пробормотала:

– Не говори глупости. Ты хорошенькая женщина. Сейчас приоденешься, причешешься и хоть сейчас на царский бал.

– А, ты была на царском балу? – вздохнула Татьяна.

– Была, и не раз.

– Счастливая! А, я была только на офицерских балах, и один раз на губернаторском. Офицерские балы ужасны. Одни и те же люди, одни и те же разговоры, одни и те же сплетни. Впрочем, губернаторский был ещё хуже. Там, я вообще никого не знала, и стола у столба, как Золушка, – протянула Булавина.

– Не расстраивайся Танюша, царские балы такие же, как офицерские – одни и те же люди, одни и те же сплетни, только дамы одеты побогаче, – рассмеялась Екатерина и плюхнулась на кровать.

– Катюша, ну почему он бросил меня! Чем я хуже? Может, Ольга его околдовала. Ты же сама видела, у нас уже намечался амур, но появилась эта рыжая змея, и всё – конец лямуру. Она же им играет, и в Севастополе выбросит в море.

– Успокойся, Танюша. Значит, майор не твоя судьба. Значит, твоя судьба ждёт тебя в Севастополе.

– Катенька, тебе меня не понять. Ты пойми – меня бросили! На глазах у всех, – сказала она с отчаянием.

Княгиня нахмурилась:

– Я тебя очень и очень понимаю. Меня тоже бросят в Севастополе – в море.

– Кто бросит?

– Муж.

– Почему бросит?

Екатерина посмотрела на Татьяну таким взглядом, словно раздумывала: рассказать ей свою историю или нет. Но ей хотелось выговориться, получить какой-то совет, утешение и она не выдержала:

– Хм-м-м… ладно, слушай – дело было на Сахалине. Мы жили у моей родственницы Виктории Золотко. Алёша ушёл к соседям Серебренниковым искать следы преступления. Серебренниковых было двое – отец Савва и сын Сергей. Пока, Алёша дожидался Савву на кухне Серебренниковых с кухаркой Зинаидой, его сын Сергей пришёл к Алёше.

 Алёши, конечно же не было, он был у Саввы. Но я этого не знала, и я, как дура впустила его, чтобы он подождал мужа. Сергей сообщил мне, что он хочет что-то сказать моему мужу по поводу убийства Ангелины.

 Я сидела на диване. Сергей сел за стол у окна. Мы немного поговорили. Потом, он кинулся ко мне, встал на колено и принялся объясняться мне в любви, предлагать мне сбежать от мужа.

Я сказала ему, чтобы он убирался прочь. Но этот наглец полез целоваться, я попыталась вскочить и увернуться, чтобы выскочить из гостиной, но он упал на меня и начал меня целовать. Я протянула руку, чтобы взять пистолет под подушкой-думкой, но…ох….даже вспоминать не хочется… Ладно, расскажу… В тот момент, когда этот брандахлыст лежал на мне, вошёл мой муж – избитый, весь в крови. Алёша увидел эту гривуазную, неприличную картину и теперь, он не может простить мне этого недоразумения.

– Ужас! Кошмар! Мой муж бы меня пристрелил за это недоразумения сразу! Твой муж – просто ангел! Он просто с тобой не разговаривает. Вот что значит профессора! Самые приличные и порядочные мужчины!

Екатерина вскинулась и возмущённо заявила:

– Но я же не виновата! Алёша думает, что я ему изменила, а на самом деле, я бы достала пистолет и выпроводила этого нахала вон. Танечка, пойми – это было недоразумение!

– За недоразумение тоже убивают. По крайней мере, в нашем гарнизоне за это диванное недоразумение – убили на месте без суда и следствия.

– Ты думаешь, Алёша мне этого никогда не простит? – поникла княгиня.

– Я думаю – никогда. Этого, никакой муж не простит. Это неприятно, но это правда.

Екатерина расстроилась, и на её глаза навернулись слёзы. В это мгновение, она поняла, что все её надежды напрасны.

Татьяна поняла, что расстроила Милорадову, смутилась, прикусила губу, прижала руки к груди и бросилась исправлять положение:

– А, может, профессор и простит тебя. Катюша, ты самое главное не переживай. Ты говорила, что твой муж был избит, и весь в крови. Значит, скажи ему – что это было видение, на фоне избиения и головокружения. Ничего не было, всё это ему привиделось – и диван, и ты, и сосед. А, кстати, кто избил профессора? Кухарка Зинаида?

– Его избил Савва, за то, что Зинаида – любовница и кухарка Саввы сидела у моего мужа на коленях.

– Ах, он негодяй! И этот негодник, смеет тебя обвинять в измене. Распутник! Променять княгиню на кухарку! Негодяй!

– Он не виноват. Алёша, говорит, что Зинаида, любовница Саввы сама уселась к нему на колени.

– Знаешь, у меня голова кругом от ваших историй. Ты лежишь с соседом на диване. Твой муж усадил на колени любовницу соседа. Это какая-то невероятная соседская история.

– История невероятная, но меня из-за неё бросил муж.

– Ещё не бросил. У тебя до Севастополя полно времени.

– Ты не знаешь Алексея Платоновича. Если, он решил, то уже никогда не отступит. А, он твёрдо решил со мной разойтись. Конечно, церковь нас не развенчает, но он уедет в своё солнечное Милорадово, а я останусь в дождливом Петребурге.

– И, ты очутишься на улице… Бедная, Катенька…Мне кажется, он тебе будет помогать. Он человек порядочный, раз тебя сразу не убил. Не переживай – ты не умрёшь с голоду. Я тебе помогу, буду высылать деньги на хлеб. У меня после смерти мужа остался хороший пансион.

– Мне не надо помогать. У меня свой дом в Санкт-Петербурге, есть трёхэтажный доходный дом, который приносит хорошие доходы за сдачу квартир и ещё – маленький свечной заводик на Крестовском острове. Свечной заводик, тоже доходный. Свет нужен всем, и свечки никогда не залёживаются.

– Тогда почему ты переживаешь? Ты еще молода и хороша – найдёшь себе молодого и красивого князя. Можно, красивого кучера. Есть такие красивые бравые кучера, – задумчиво вздохнула Татьяна.

– Но я люблю Алёшу! И мне не надо другого – молодого и красивого кучера!

– Да-а-а… Это тяжёлый случай. Когда любишь, идёшь на всякие безрассудства.

– Скажи, что мне делать? Как вновь завоевать мужа?

– Бороться! Ходи вокруг профессора кругами и пленируй его, как только можешь. Ещё лучше это делать вечерами или поздней ночью. Как только он выйдет любоваться на звёзды, и ты выходи любоваться луной. Можно, пойти к нему вечером занять свечку. Будто бы твоя свеча догорела, прогорела, сломалась.

 Татьяна запахнула, распахнувшийся халат, встала, и помедлив, с озабоченным видом сказала:

– Я пойду к себе, переоденусь. Потом к тебе зайду, и пойдём с горя совершим променад – посмотрим с тобой на одинокие голые скалы и одиноких тупых китов. Всё равно, нас с тобой бросили! Хотя, у тебя еще есть намёк на счастие.

– Я не пойду. Нет настроения, – покачала головой княгиня.

– У тебя ещё больше испортится настроение, когда мадам Кузнецова уведёт твоего мужа, – многозначительно протянула Булавина и сузила глаза, показав головой на стену, за которой жил профессор.

– Почему уведёт? – округлила глаза княгиня.

– Потому что, когда я утром смотрела в свой иллюминатор – эта мадам любезно беседовала с твоим мужем.

– У неё же есть майор! – возмутилась Екатерина.

– А, может, ей профессора больше нравятся. Кстати, нашему майору, говорят матушка уже нашла невесту. А твой профессор – почти свободен. Поэтому, быстрее переодевайся и вперёд – на абордаж. Иначе, твоя крепость падёт под натиском вражеского нападения.

 Татьяна кинула мимолётный взгляд на книгу, подошла, прочитала название и в раздумье, с лёгкой улыбкой заметила:

– Конечно, если ты решила спокойно смотреть, как хабаровская купчиха усядется на колени твоего мужа, то можешь благородно лежать дальше и читать книжки. В книжках, всегда красивая любовь – не как в жизни.

Булавина ушла, дверь за ней тихо закрылась, и княгиня бросилась собираться на прогулку. Она не любила отступать перед какой-то купчихой, и перед кухаркой тоже. Она будет бороться за мужа, даже если сама царица попытается отобрать Алёшу! На её счастье царице не нужен был профессор, у неё был свой царь, сто прекрасных кучеров, тысячи гвардейцев, и можно было спокойно вести своего мужа к ней на бал.

 

 

Луч света коснулся лица профессора тёплой призрачной рукой. Он открыл глаза, слегка улыбнулся, встал с постели и пошёл умываться ледяной водой. После умывания, он подошёл к зеркалу, и со вздохом отметил, что утром он выглядит намного старше, чем днём.

Он опять вернулся в ванную, ещё раз сполоснул лицо холодной водой, сильно потёр его полотенцем, чтобы снять отёчность, подстриг бородку, и опять вернулся к зеркалу.

Алексей Платонович отметил некоторое улучшение: отёчность спала, лицо немного посвежело. Впрочем, он никогда не переживал о том, что стареет. Это жизнь: люди рождаются, растут, стареют и умирают. Зато потом будет вечное блаженство. А профессор был уверен, что ему обязательно светит вечное блаженство. Хотя бы за то, что он написал.

Милорадов вышел на пустынную прохладную палубу и глубоко вдохнул свежий морской воздух. Горизонт еще был затянут лёгким рваным туманом, но солнце уже поднималось над морем: алое, ослепительное и горячее. Он прошёлся по палубе, остановился и оглянулся – никого не было. Тогда, он быстро, как мельница, помахал руками; наклонился несколько раз вниз – достал руками до влажного пола; сделал несколько приседаний, и сел под тент отдыхать.

Рассвет как-то быстро заполыхал всеми цветами радуги, море отразило небесные цвета, тёмные скалистые берега зазолотились, и жизнь на море, радуясь наступающему ясному дню, забурлила.

Стая серых сельдиевых акул выплыла из тёмных глубин океана, и принялось резвиться невдалеке от клипера. Чайки закружили над акулами, крича и ругаясь. Несколько береговых ласточек пролетели над клипером, одна из них присела на высокую мачту. Алое солнце остановилось прямо напротив профессора, прикоснулось тёплыми лучами, и он почувствовал лёгкую, почти невесомую, душевную радость.

Было тихо и спокойно. Особенно, ему нравилось то, что рядом никого не было. Можно было наслаждаться тишиной и небом, без всякой пустой болтовни.

От тихого созерцания, его отвлекла мадам Кузнецова. Она медленно подплыла к нему – вся белая и пушистая – с утра она надела белое платье, белую шляпку, а на плечи накинула пушистую белую пелерину. Ольга села рядом в шезлонг, полулегла, посмотрела на сияющее небо и сказала грудным приятным голосом несколько слов о прекрасной погоде. Алексей Платонович улыбнулся и тоже сказал несколько слов о погоде. Завязалась лёгкая беседа, и надо сказать, теперь ему была приятна и беседа, и дама сидящая рядом, и пустая болтовня.

Некоторое время, они любезно беседовали о погоде: о том, что она чудесна; о том, что шторма благополучно обходят их «Ермак», и ещё о всяких других погодных глупостях. Затем, мадам Кузнецова заговорила об убийстве Киприяна – она была уверена, что многоопытный полицейский писарь Юрий скоро найдёт душегуба, и они поплывут дальше в тихой и спокойной обстановке. Алексей Платонович согласно кивнул головой, посоветовал мадам Ольге не ходить по клиперу одной, и отправился в свою каюту продолжать работу.

 Работа шла легко, и как обычно, при написании книги, он унёсся из этой ужасной современности в древнейшие времена, которые были ещё ужасней, чем нынешние, но сейчас издали казались какими-то книжными и ненастоящими.

 В каюте опять стало жарко, и он открыл иллюминатор настежь. Послышались крики чаек и крик вахтённого. Тёплый морской ветерок скинул чистый листок со стола. Он поднял его, прижал чернильницей и опять сел к столу. Алексей Платонович чувствовал какой-то необыкновенный творческий подъём. Перо проворно бегало по белому листу, а мысли летели, как быстрокрылые птицы. И самое главное, птиц было множество – преогромные исторические стаи.

 Про завтрак он забыл, и чернявый загорелый юнга принес ему завтрак в каюту. Только после этого, профессор почувствовал, как он проголодался. Алексей Платонович съел рисовую кашу на воде с мёдом, две ванильные булочки с изюмом, поставил тарелки на медный поднос и принялся за чай с липовым мёдом. Чай был горячий смородиново-мятный, как раз такой, какой он любил.

 Профессор положил в рот ложку мёда, прикрыл глаза и сразу вспомнил родимое поместье. Сейчас, он мысленно шёл по цветущей липовой аллее к дому, и кроны деревьев смыкались над ним, образуя полукруглую крышу. В липовой жаркой тени жужжали пчёлы, порхали бабочки, а где-то недалеко, за липами мычали коровы. Почему-то, профессор с детства любил мычание коров. Наверно, оно напоминало о кружке парного молока, которое рано утром приносила ему матушка.

Алексей Платонович съел ещё одну ложку липового мёда, вторую, третью, четвёртую… Он наслаждался мёдом, чувствовал себя сибаритом, и скоро к нему пришла ясная мысль, что наконец-то, никто ему не скажет о том, что мёд – вреден для мозга, а для его мозга – особенно.

 Обычно – об этом ему говорила жена. Екатерина почему-то не могла спокойно смотреть, как он ест мёд. Она была уверена, что есть много мёда вредно, и каждую его ложку мёда, сопровождала лекцией дёгтя о смертельном вредоносном воздействии пчелиного ядовитого сахара на человеческий организм.

Теперь, он мог спокойно есть мёд, и никто ему не прочитает лекцию о вреде ядовитого мёда, но почему-то радости это не принесло. Он отложил ложку на поднос, вздохнул, обмакнул перо в чернильницу и краем глаза заметил, как от иллюминатора кто-то отпрянул. Оказывается, пока он сибаритствовал с закрытыми глазами, кто-то наблюдал за ним.

От этого открытия он призадумался. Но вскоре, решил, что это была Катюша. Наверно, она и в разводе решила мешать ему есть мёд. От этой мысли, профессор добродушно улыбнулся, и нечаянно сбросил на белый лист большую синюю кляксу. Клякса напомнила ему о смерти Киприяна. Она так портила чистый незапятнанный лист своей расплывчивостью.

Алексей Платонович машинально провёл рукой по светлой бороде. Борода стала ещё синее, но он этого не заметил и продолжил писать. Он собирался писать весь день. Но его надежды на долгую плодотворную работу не сбылись. Где-то на палубе раздался дикий, исполненный ужаса женский крик, перо выпало из рук на листок, поставив несколько клякс, но он этого уже не видел.

 

На палубе, за тентом уже собралась встревоженная толпа пассажиров. Не было здесь только Байды. Пассажиры обступили бледную, заплаканную Ольгу, которая от слёз говорила сбивчиво, и мало вразумительно. Майор стоял около Ольги с удочкой и ведром, полном рыбы, и подозрительно оглядывал окружающих. Иван тоже стоял с удочкой, но как будто не знал, куда её деть. Он постоянно оглядывался, словно бы искал место, куда спрятать эту удочку.

 Алексей Платонович пошёл к толпе. Екатерина кинулась к нему с закрытым зонтом, подбежала, и взволнованно сообщила:

– Ольгу пытались выкинуть за борт.

– За что? – машинально поинтересовался он.

– Откуда я знаю, спроси её сам. Алексей Платонович, Вы должны срочно что-то делать!

– Что делать? Ходить за мадам Кузнецовой по пятам? – пожал плечами он.

Екатерина разозлилась, и лишь для того, чтобы что-то сделать – открыла кружевной зонт-омбрельку:

– Нет! Будет намного лучше, если за ней будет ходить майор. Вы – третий лишний

– Я тоже так думаю, – со вздохом согласился профессор.

Татьяна выглянула из-за спины княгини и заторопилась:

– Ужас! Мадам Кузнецову пытались выкинуть за борт. Мы гуляли недалеко от неё с Катюшей, а тут такой ужас. Ведь нас тоже могли выкинуть за борт, если бы мы гуляли по одной! Алексей Платонович, вы должны срочно защитить нас. Особенно, свою жену – не отходите от неё ни на шаг.

– Хм-м-м…

Екатерина еле слышно съязвила:

– А, может, мой муж мечтает, чтобы меня скинули в море.

Профессор поморщился:

– Не говорите, судырыня, глупости.

– Значит, ты будешь переживать, если я умру? – приподняла брови она.

Алексей Платонович не ответил и повернулся к Мирону:

– Сударь, что случилось?

– Сам не знаю. Но я так понял, мадам Кузнецову хотели скинуть в море.

– Кто?

– Никто не знает, и она его не видела. Справа от неё гуляли две дамы – ваша жена и Татьяна. Слева рыбачили Александр и Иван. И все они, утверждают, что к тенту никто не проходил. Они бы обязательно увидели его. Единственное, откуда мог спрыгнуть преступник – это мачта. Но это должна быть обезьяна. Посмотрите сами.

Алексей Платонович поднял голову. Действительно с мачты можно было спрыгнуть, но это мог сделать только искусный акробат, или моряк – им часто приходится быть акробатами при спуске парусов.

Подошёл взволнованный Юрий, и тоже включился в разговор:

– Я уже осмотрел то место, и опросил всех. Ничего не понимаю – никто не мог подойти к мадам Кузнецовой. С обоих сторон от неё стояли люди.

Алексей Платонович тихо сказал:

– Сударь, пойдемте, ещё раз осмотрим. Две головы лучше.

Юрий согласно кивнул головой, и они пошли осматривать палубу. Мирон двинулся за ними. Они внимательно осмотрели то место, где стояла Ольга, тент, все подходы к нему, выяснили: где стояли рыбаки, где гуляли дамы, и вернулись к мадам Кузнецовой, чтобы поговорить.

Ольга уже сидела в шезлонге, теребя белый мокрый платочек. Майор сидел рядом, нервно покуривая папиросу и продолжая держать удочку. Иван почему-то держал над ней белый зонтик. Хотя прекрасная дама, и так была в тени шезлонга.

Юрий отмахнулся от Ивана с зонтиком и грубовато спросил:

– Мадам Кузнецова, вы видели, кто пытался вас выкинуть в море?

Ольга с заплаканными глазами зачастила:

– Я же вам говорила: нет, не видела. Я чуть наклонилась, чтобы увидеть красивую полосатую рыбку, мелькнувшую в волнах и меня кто-то толкнул. Хорошо, что я крепко взялась за перила и не очень сильно склонилась. Иначе, бы я улетела в море. Когда я обернулась – никого не было.

– Может вам показалось, что вас толкнули, – хмыкнул Байда.

– Нет, не показалось. Меня толкнули, – заплакала Кузнецова, и Лоскутов посмотрел на Байду, как Кутузов на Наполеона.

Байда быстро ретировался подальше от тента, подождал пока к нему подойдут профессор и купец, и недовольно спросил:

– И что вы господа думаете?

Алексей Платонович рассуждал вполголоса:

– Если все утверждают, что видели подход к тенту, то на Ольгу могли напасть, только спрыгнув с мачты. Но этот прыжок очень опасен, не каждому под силу.

– Я тоже так думаю, – согласился Байда.

Мирон вкрадчиво предположил:

– А, может к Кузнецовой подошли с палубы? Рыбаки смотрели на поплавок, и могли не заметить человека прошедшего мимо них. И дамы могли, заболтавшись, не заметить человека.

Юрий покачал головой.

– Майор утверждает, что он в тот момент долго снимал рыбу с крючка, и хорошо видел подход к тенту. Дамы тоже заявляют: они стояли лицом к тенту – любовались особенно красивой скалой. Но мадам Ольгу не видели. Видимо, тент прикрывал её.

– Есть ещё один вариант, кто-то из рыбаков бросил свою удочку, и толкнул мадам Кузнецову в море. А другой рыбак, не видел этого, так как смотрел на крючок. Или рыбак рыбака покрывает, – еле слышно продолжил купец.

– Кто кого покрывает? – заинтересовался Юрий.

– Не знаю. Это предположение.

– Это предположение не пройдёт. Слишком невероятно. Я больше склоняюсь к прыжку с мачты, а вы профессор?

– Я думаю, все варианты могут иметь место. А, кто из рыбаков ближе всех стоял к Ольге?

Юрий почесал покрасневшую, под очками, переносицу:

– Ближе всех стоял Иван. Если бы ближе стоял майор, я бы начал подозревать его.

Мирон хохотнул:

– Вы думаете, Ольга уже надоела ему. Слишком рано.

– Я ничего не думаю. Но, в нашей конторе было полно дел, когда кавалеры избавлялись от надоевшей дамы. Хм-м-м… Хотя здесь на это не похоже. Вот если бы Ольгу попытались скинуть в конце путешествия, я бы сразу подумал на майора, – Байда достал табакерку, понюхал табак и продолжил, – сейчас, опять обойду всех, и опять опрошу. Может, кто-то что-нибудь вспомнит.

Алексею Платоновичу пришла мысль:

– А, почему Кузнецова гуляла одна, без служанки? Где была Дарья?

Юрий пожал плечами, и Мирон пояснил за него:

– Дарья заболела. Кроме того, я думаю, гулять с кавалером лучше без служанки.

– Но майор рыбачил, – уточнил Алексей Платонович.

– Ну и что, порыбачил и пошёл к даме. Обычное дело, – добавил почти шёпотом купец так, как к ним подходили майор и актриса.

Первая подошла Лилия. Она почему-то насмешливо улыбалась. Александр подошёл с удочкой, обернулся, махнул рукой Ивану, и чуть не сбил удочкой белую шляпку с головы дамы. Она успела схватить её, и возмутилась:

– Сударь, вам не надоело ходить с удочкой? Поставьте её куда-нибудь. Всё равно её никто не украдёт. Кому она нужна?

– У меня уже пытались её украсть, – хмыкнул майор.

– Пытались украсть? – театрально дивилась актриса.

– Да, пытались. Я её оставил под тентом, а потом нашёл в кают-компании за диваном.

– Вам не надоело рыбачить? Мне уже надоело питаться одной рыбой. Вся ваша рыба оказывается на нашем столе. Теперь вы, Ивана подключили. Скоро Ерофей, начнёт нас кормить ванильными булочками с рыбой, – недовольно и зло сказала Лилия.

– Рыбалка – это для успокоения. Я никого не заставляю есть рыбу. Закажите Ерофею не рыбное блюдо, – сухо ответил майор.

– Ерофей улыбается, и делает своё. А, вы бы лучше для успокоения охотились, и у нас на столе появилась говядина.

Подошедший Иван вступился за кока:

– Ерофей не виноват: три барана, которых везли для нашего стола сдохли от неизвестной болезни.

– Они сдохли, от качки или сулоя, – уверенно заявил Юрий.

Мирон отрицательно покачал головой:

– В тот раз, когда я плавал было на «Ермаке» было полно мяса. Кстати, корова Ночка ещё не сдохла, и даёт молоко.

– Ну, это же корова! Они спокойные и терпеливые, – заявил Иван.

– Корова тоже животное, как и баран, – заспорил Юрий.

Майор рубанул рукой, как шашкой и жёстко сказал:

– Хватит говорить коровах! Что вы думаете? Кто напал на Ольгу? Я сейчас, пойду с ним разберусь. Теперь, этот фендрик полетит у меня в море.

Байда пожал плечами:

– Пока, это морская загадка.

Александр хотел ещё что-то сказать следователю – что-то хлёсткое и неприличное, но передумал, потрогал щёку со шрамом и вернулся к Ольге.

Профессор любезно попросил Юрия:

– Сударь, когда обойдёте всех пассажиров, и всё выясните, будьте любезны – загляните ко мне, заранее благодарен.

– Конечно, я вас посещу. Вас, я тоже буду опрашивать. Я видел, как вы утром беседовали с мадам Ольгой.

– Мы беседовали о погоде. Впрочем, как вам будет угодно, – усмехнулся профессор. Ему было неприятно, что и он оказался под подозрением. Впрочем, Юрий был прав. Опросить надо всех.

Алексей Платонович ещё раз обошёл с Мироном палубу. Они опять обсудили свои мысли, обменялись подозрениями и расстались. На палубе стало слишком жарко.

***

Немного раньше…Первые алые лучи солнца только коснулись «Ермака» и мачты окрасились в нежно-розовый свет. Всё, что не было в тени, сияло и блистало: клипер, и паруса, и море и небо.

 Капитан Христофор Фёдорович обходил свою вотчину, наслаждался радужными красками заката, свежестью раннего утра и полной грудью вдыхал напоенный морской свежестью воздух. И тем не менее, сегодня с утра у него было плохое настроение. На баке, ему на глаза попался заспанный вахтённый, и он пропесочил его за сонный вид.

 На правой палубе, Христофор Фёдорович остановился, широко расставил длинные ноги, внимательно оглядел паруса, заметил непорядок и нахмурился: угол брамселя «играл», а фор-стеньга-стаксель «моталась зря». Он двинулся к боцману Круглову Юрию Юрьевичу, но боцман уже шёл к нему навстречу – в матроской фуражке без картуза, и шаловливый морской ветерок развевал чёрные ленточки с золотой надписью «Ермак».

Круглов, как всегда улыбался и выглядел довольным, как кошка Мурка, объевшаяся сметаной. У боцмана, в отличие от капитана, всегда было хорошее настроение. Выбить его из блаженного настроения было практически невозможно. Круглов переставал улыбаться, только в шторм. Тогда, он становился серьёзным и задумчивым, а при успокоении моря – вновь лучился смехом.

 Капитан выдал боцману строгий выговор за вахтённого, и отдал приказ: выправить лиселя с правой, вытянуть до места грот-марса-шкот, и наказать спящего вахтённого. Вокруг побережья полно острых рифов, и спать на вахте преступление. Круглов откровенно расстроился за нерадивого вахтённого, и кинулся выполнять приказание. В принципе, он и сам, уже хотел вытянуть грот-марса-шкот, а вот лиселя с правой не заметил, и ещё раз отметил для себя, что Христофор – отличный капитан…

 Когда всё было исправлено матросами, Христофор Фёдорович с чувством удовлетворения осмотрел паруса, взял в каюте старинный, но отличный бинокль, и бодро заходил по мостику, разглядывая океан.

 Клипер шёл к японскому порту Нагасаки. Там он должен был заправиться углём, закупить продукты и питьевую воду.

Японское побережье было опасно не только многочисленными подводными рифами, но и нападениями китайских пиратов. Впрочем, эти берега были не так опасны, как китайские – суда здесь ходили довольно редко, и тем не менее, отдыхать не стоило. В том году, где-то в этих водах пираты захватили и утопили клипер «Камчатка». Несколько матросов чудом выжили, и то только потому, что уплыли на шлюпке бить сивучей.

Слева по борту, шёл «торговый корвет», или как его звали «купец». Корпус корвета был короткий, пузатый, и это заставило капитана предположить в «купце» голландца. Русский клипер «подхвативший ветер» двигался быстрее, и когда «Ермак» догнал голландца, на корвете взвился голландский флаг. Через несколько минут флаг опустился. На «Ермаке» подняли свой «андреевский» стяг, ответив на обычное морское приветствие, принятое при встрече судов.

Голландский «купец» ушёл в сторону, сильно отстал, и впереди опять раскинулось безбрежное пустынное пространство, сверкающее под ярким солнцем мириадами звёзд.

 Капитан отложил бинокль, потёр покрасневшие воспалившиеся глаза, отвернулся от солнца и упёрся взглядом в скалистый берег. Взглянув на отвесную скалу, он вспомнил про убийство Колесникова, и это вновь испортило ему настроение. Это уже третье убийство за те одиннадцать лет, что он служит капитаном, а это нехорошо. Могут поползти всякие слухи, и испортить ему всю карьеру. А ведь его отец Фёдор, дослужившийся лишь до боцмана, назвал его Христофором в честь Колумба. Боцман, Фёдор Денисович мечтал, что его сын откроет новые земли, но капитан Христофор Калачихин, родился слишком поздно, и все неизвестные земли уже давно открыли…

 Вдали показался корвет без опознавательных знаков. Корвет был далеко, выглядел, как букашка, и капитан торопливо схватил бинокль. Это был тоже «купец», скорее всего английский. Корвет быстро приближался, задержался в приветствии, и капитан с замершим сердцем, перекрестился. Не поднятый флаг мог означать, что это пиратский корабль. Капитан хотел было крикнуть боцману, чтобы готовили пушки к бою, но оглянувшись, увидел, что боцман с матросами торопливо заряжают пушки, и капитан отметил для себя, что Круглов – отличный боцман. Ему повезло с боцманом.

 На купце поднялся английский флаг, и капитан облегчённо выдохнул. Видимо у купца, по каким-то причинам затормозился стяг.

 Христофор Фёдорович опустил бинокль, и вновь задумался о Колесникове… Кто будет следующим? А то, что следующий будет, капитан был уверен. Ведь те три убийства, были тоже совершены в одном плавании…

 «Ермак» пошёл рядом с потоком сельди и над корветом закружились морские птицы: чайки, альбатросы, морские утки. Одна из чаек, самая наглая и крупная, медленно взмахивая крыльями, опустилась на железные перила, вцепилась острыми когтями в поручни и посмотрела на капитана чёрным немигающим пронизывающим до костей, взором.

В её глазах затаилась ненасытная хищная злоба, и Христофора Фёдоровича передёрнуло. Эта чайка показалась ему, плохим предзнаменованием…

 На палубу вышли две прекрасные пассажирки, и чайка шумно взмахнув крылами, кинулась в гущу собратьев. Калачихин схватил подзорную трубу и навёл окуляр на пассажирок. Дамы были прехорошенькие: Булавина в розовом, Милорадова в голубом, и капитан невольно подумал, что давно уже на его клипере не было такого сборища прелестниц. Обычно, на «Ермаке» путешествовали или толстые пожилые дамы с обвисшими щёками и заплывшими глазами, или измождённые, больные старухи – и все они были с преотвратительным характером: вздорные, скандальные, всем недовольные и неуживчивые. Поэтому обычно, к концу путешествия, все они не разговаривали друг с другом.

 Какая-то часть этих вздорных старух были вдовы офицеров; вторая часть – бывшие каторжницы из высшего сословия. Так что в этот раз, ему повезло. Дамы были симпатичные и приличные, хотя некоторых из них, его намётанный глаз уже определил в бывшие каторжанки. Возможно, и княгиня Милорадова тоже была каторжанкой, но она очень умело скрывала это. Женщина выглядела, слишком уж прилично. А может, это была игра? Почему-то, ему больше всех нравилась именно Милорадова, и он не хотел, чтобы следующей жертвой была эта женщина с красивыми глазами.

Капитан отложил подзорную трубу и пошёл вниз, чтобы еще раз обойти клипер. В глубине души, ему хотелось пройти мимо дам, расположившихся под тентом, и даже пофлиртовать с ними, но делать этого было нельзя, и он прошёл мимо них, намеренно отвернувшись – словно бы не заметил их.

 

Капитан прошёл мимо, высокомерно подняв голову, и дамы невольно проводили его глазами. Екатерина в сотый раз погладила, лежавшую у неё на коленях Мурку по тёплой шелковистой шерсти. Татьяна поправила шляпку, и подавленно прошептала:

– Неужели, я дожила до самого страшного своего дня. На меня мужчины уже не смотрят. Как будто, я пустое место, как будто меня нет! А раньше, в александровском гарнизоне я считалась самой красивой дамой.

– Это же прекрасно! Если тебя считают самой красивой дамой, – обрадовалась за Татьяну княгиня.

 – Если сказать честно, красивее меня считалась жена начальника гарнизона Елена, – вздохнула Булавина.

– А Елена красивее тебя, или она красавица потому, что муж начальник?

– Она страшнее меня, но у неё шикознее платья, и драгоценностей больше. Когда на даме дорогое бриллиантовое колье, она сразу становится прекрасней красавицы-пастушки. Ты согласна со мной?

– Э-э-э… в некотором роде согласна. А, с другой стороны, если на обезьянку надеть бриллианты, то она никак не потянет Елену Прекрасную.

– Елена не обезьянка – она милая. Но если я милая, и она милая – то на любых весах, дама с бриллиантами в ушах весит больше.

Татьяна расстроилась, замолчала, но через некоторое время опять вернулась к прежнему разговору:

– Ты заметила, Христофор Колумбович демонстративно отвернулся от меня.

– Христофор Фёдорович, – ласково поправила Екатерина.

– Мне так и хочется назвать его Колумбович. Но это неважно. Самое главное, он отвернулся от меня. О, Боже, я старуха – мне уже 27 лет!

Екатерина печально вздохнула, погладила урчащую кошку, и не очень уверенно утешила:

– Всего двадцать семь! Счастливая! Радость моя, если ты считаешь себя старухой, то я в свои, 36 лет – уже древняя мумия. Я опять вспомнила про свои лета и расстроилась.

– Катюша, радость моя, не переживай. Ты не смотришься на 36, я бы тебе дала тридцать три: у тебя осиная талия, жемчужные зубы, прекрасные лошадиные глаза, и шикарная гнедая грива.

Екатерина задорно рассмеялась, и сквозь смех, побормотала:

– В общем, я вылитая лошадь, почти, как Дарья.

– Ой, извини, наверно я не так выразилась.

– Знаешь, кто рядом с нами самая счастливая женщина?

Татьяна обвела глазами пустынную палубу и спросила:

– Кто? Никого не вижу.

– Мурка! Она никогда не переживает, сколько ей лет. Счастливая – у неё, никогда не будет морщин, и она умрёт без единой морщинки на лице.

– Боже, как я завидую Мурке! – шутливо воскликнула Татьяна.

Дамы громко и задорно рассмеялись. На баке пробили две склянки. Этот звук, почему-то встревожил Екатерину:

– Знаешь, у меня убийство Киприна и нападение на Ольгу, никак не выходит из головы. Я думаю, это был один и тот же человек.

– Я тоже, так думаю.

– Как ты думаешь, кто его убил?

– Не знаю. Я перебрала всех, и ни на ком не могла остановиться. Просто не верится, что кто-то из нас может быть убийцей… и всё же кто-то его убил. Может это был Тихон? – предположила Татьяна.

– Почему, Тихон?

– Потому что он спал рядом с Киприяном, и ещё потому что он слишком тихий. Хотя… Может, убил Мирон.

– А, почему Мирон?

– Не знаю, но он слишком шумный.

– Ну, это не основание для подозрения в убийстве. Один слишком тихий, другой слишком шумный. А мне нравится Мирошниченко – с ним весело, – сообщила княгиня.

 – Нравится? – как будто всполошилась Татьяна.

– Нравится, не как мужчина, а как сосед по путешествию. Он весёлый, и не даст нам скучать. А, то у меня после всех этих убийств, и нападений никакого настроения.

– Это от одиночества. Мне тоже скучно. Уже всё надоело и море, и скалы и каюта. А впереди ещё плыть да плыть. Жаль, что Киприяна убили. Мы бы могли с ним составить неплохую пару. Он мог бы быть неплохим чичисбеем. (*напарник дамы по прогулкам).

– Но он же не обращал на тебя внимания.

– Ну и что? Может, после того, как он выспался и наскучался в каюте, обратил бы на меня внимание.

– Возьми в чичисбеи Ивана. По-моему, он хороший мальчик.

– Вот именно – мальчик. Иван слишком молод. Я для него старуха, а он для меня – дитя. Единственный, кто мне здесь понравился – это майор, но он убежал к другой.

 

Перед ними неожиданно появилась Анна Архиповна с красным клубком шерсти и стальными спицами. Дамы одновременно вздрогнули, и их взор застыл на спицах, послуживших орудием убийства.

Старушка добродушно улыбнулась, медленно села в свободный шезлонг, положила красный клубок на подол вишнёвого платья и раздражающе громко сказала:

– Не бойтесь, деточки. Теперь, я спицы не буду нигде забывать, буду всегда носить их с собой. Я, этого гада душегуба, сама бы убила. Взял мои спицы, и одна спица теперь пропала! Чёрт рогатый!

 Анна Архиповна начала вязать что-то новое, и Татьяна крикнула старушке в ухо:

– А, теперь что вы будете вязать? – тихо спросила Булавина.

Старушка громко переспросила:

– Что? Говори громче.

Татьяна опять крикнула, и Калашникова тихо ответила:

– Буду чулки вязать.

– Красные чулки?

– Красные! Я люблю красный цвет. Он красивый.

Калашникова стала громко считать петли. Когда она закончила считать, Екатерина крикнула:

– А вы, Анна Архиповна как думаете – кто убил Киприяна?

– Не знаю. Но наверно тот, кому он сделала гадость. За просто так не убивают.

Татьяна задорно проорала:

– А, я уверена, Вы кого-то подозреваете. Говорите нам – кто он, а то не отстанем. Кого подозреваете? Кого?

– Капитана! – махнула спицей Калашникова.

– А, почему капитана? – удивилась Татьяна.

– А, чтобы ты отстала. Я сказала, что никого не подозреваю, значит никого. Тут любой может быть убийцей. Половина этих пассажиров бывшие каторжане.

Екатерина заинтересовалась и придвинулась к старушке:

– А, кто именно каторжанин?

– Не знаю. Но я это подозреваю.

– А, я думаю, что вы знаете, раз говорите. Кто тут каторжанин? – пристала Милорадова.

– Вы.

– Что?! Да, я княгиня Милорадова!

– Ну и что такого, а я княгиня Калашникова. Так каждый может сказать.

– У меня нет слов! Ну почему вы думаете, что я бывшая каторжанка? Объясните мне. Какие у вас приметы, – спросила она, надеясь по приметам старушки, узнать настоящих каторжан.

– А, приметы такие, все каторжане изображают из себя не каторжан, – насмешливо пояснила Анна Архиповна и хитро посмотрела на Милорадову.

Екатерина понизила голос, почти до шёпота и повернулась к Татьяне:

– Она – ужасная старуха.

– Я с тобой не согласна. Она смешная.

– Пойдём, погуляем. Мне что-то расхотелось тут сидеть.

 – Давай, ещё немного посидим, лень подниматься, – потянулась от удовольствия Татьяна.

У Анны Архиповны упал с подола красный клубок, и Мурка наблюдавшая за его передвижениями, кинулась за ним. Екатерина вскочила, чтобы, отобрать клубок у кошки, но старушка оказалась проворнее её, и первая отобрала клубок у кошки.

 

Екатерина и Татьяна пошли прогуляться. И в небе, и на море было празднично. Лёгкий морской ветерок обвевал клипер. Екатерина от души радовалась прогулке. Она была дамой деятельной, не любила неподвижного образа жизни, и сейчас у неё было желание хоть куда-то потратить свою неуёмную энергию. А потратить её здесь было совершенно некуда. Оставалось только ходить.

 Дамы гуляли по палубе, и вновь вернулись в разговоре к убийству Киприяна… Шаловливый ветер пытался поднять их верхние юбки, и сорвать шляпки. Но под верхней юбкой было ещё четыре юбки, а шляпки были привязаны под подбородком на крепкие банты.

Неожиданно, мимо них пробежала выскочившая из клетки пёстрая чёрно-белая курица, за курицей бежала кошка, за кошкой несся молоденький белобрысый матрос, который случайно и выпустил эту пеструшку на волю. Через несколько мгновений: курица, кошка и матрос скрылись.

 Дамы остановились невдалеке от перил и стали обозревать скалы. Татьяна достала из декольте маленькую круглую жестяную коробочку, украшенную нарисованными вишенками, открыла её и предложила вишнёвую бомбошку княгине.

 Екатерина взяла круглый леденец. Бомбошка была слишком сладкая, растаявшая и липкая. Вишнёвый аромат напомнил ей родимое поместье, и она печально вздохнула. Татьяна тоже вздохнула, и княгиня подумала – а, что же вспоминает Булавина? Но не спросила. Есть вещи, которые не стоит спрашивать. Люди сами расскажут, когда захотят.

На горизонте появился маленький, словно игрушечный корабль, и дамы стали гадать, через какое время корабль подойдёт к ним. Но корабль стал быстро уменьшаться, и очень скоро исчез. И исчез он так, быстро словно испарился в небе. Затем раздался крик мадам Кузнецовой, и они кинулись в ту сторону….

 

 Ольга ушла с майором, к Татьяне и Екатерине подошёл Иван, и они стали обсуждать нападение на мадам Кузнецову. Юноша изо всех сил, старался показать женщинам, что он многое знает, но не желает говорить, и дамы обиделись. Иван заметил это, расстроился, и наморщил лоб, пытаясь придумать, как снова увлечь дам. Но ничего не придумывалось.

На его счастье, подошёл Мирон и оживил обстановку. Но вскоре и купец, стал выпытывать у дам, что они думают об нападение на Ольгу. Дамы, тоже сделали вид, что они многое знают, но не желают говорить. Мирон долго пытался вызнать их тайну, но ничего не добился и увёл Ивана в сторону. Теперь, он начал выпытывать у него, что Горский думает о нападении…

 

Лилия оглядела себя в зеркале, провела узкими ладонями по высокой груди, тонкой талии, поправила чёрные жёсткие волосы и отметила, что ненавистная ей старость, не только подобралась к ней, но и уже схватила её в цепкие объятия. Сеточка мелких морщин избороздила, когда-то нежную смуглую кожу.

 Актриса печально вздохнула. А, ведь когда-то она была настоящей красавицей, мужчины бросали к её ногам, всё что имели, и где всё это? Она старая, больная и нищая. Небольшой домик в центре Липецка – это всё что у неё есть. Хорошо ещё, что часть дома она сдаёт квартирантам, иначе ей бы пришлось просить подаяние.

 Лилия вспомнила о доме, и встревожилась. Невероятно сколько времени, она там не была там. Что сейчас с домом? Всё ли с там в порядке, или может по приезде в Липецк, она узнает, что от дома остались одни обгорелые угли. В Липецке ведь так часто горят дома.

 Она опять взглянула на себя, провела рукой по самой глубокой морщине на лбу и в её чёрных глазах вспыхнула ярость. Правильно, ей говорила матушка: «Не родись красивой, а родись счастливой». И, что толку от её прекрасной красоты? Никто не пожелал взять замуж актрису, о когда-то она думала, что это единственный способ из дочки служанки стать дамой.

 А ведь у неё было богатство, но всё протекло сквозь пальцы, как песок. Чарующая красота, исчезла ещё быстрее. Теперь, она выглядела хорошо, только при свете свечи. Поэтому, Лилия старалась не появляться при людях на свете дня.

 В который раз, она подумала, что страшным и невзрачным женщинам стареть легче. У неё же, сердце кровью обливается, когда она вспоминает, как мужчины провожали её взглядами, и как смотрят теперь – скользят взглядом, и останавливают свой взор на этих невзрачных дурочках. Одной, из этих дурочек была княгиня Милорадова, и почему-то Лилию – больше всего раздражала именно она.

 Настроение у актрисы было ужасное. В каюте стало невыносимо жарко. Она приоткрыла иллюминатор, посмотрела на солнечное небо и вернулась в смятую постель. Решила ещё поспать, но одиночество и тоска доводили её до исступления, а мысли лезли одна ужаснее другой. Находиться одной в каюте стало невыносимо. В открытый иллюминатор донёся глупый фальшивый смех двух дам: Милорадовой и Булавиной. Они вскрикивали: «Счастливая Мурка» и заливались от хохота.

 Актриса вскочила с постели, торопливо надела чёрное атласное платье, натянула на голову белую атласную шляпку с чёрными лилиями, прикрывающую почти всё лицо, и понеслась на палубу, чтобы присоединиться к ним. Лучше слушать их глупую болтовню, чем сидеть одной.

 Милорадова и Булавина сидели под тентом без шляпок и смеялись. Лилия увидела этих глупых гусынь, и невольно остановилась. Ей почему-то расхотелось подходить к ним, и даже мелькнула мысль – уйти подальше, но неожиданно, она представила сколько неприятности она сейчас им доставит, и в её душе вспыхнуло лёгкое, немного радостное возбуждение.

 Актриса лёгким летящим шагом направилась к двум кумушкам.

Женщины увидели её, и словно по мановению волшебной палочки перестали смеяться. Их лица потускнели, и они демонстративно повернулись к морю.

 Лилии не были рады, и это доставило ей удовольствие. Она с детства любила доставлять людям неприятности, поэтому – то директор Липецкого театра Вольдемар Волков и дал ей этот сценический псевдоним – Чёрная. А имя себе, она придумал сама. Вообще-то, её звали по-другому, но она никогда не любила то непритязательное крестьянское имя.

Хотя, внутренний голос ей подсказывал – если бы матушка дала ей любое другое имя, даже самое распрекрасное, она бы всё равно была недовольна. Впрочем, она всегда была всем недовольна: мужчинами, драгоценностями, экипажами, слугами.

 Лилия плюхнулась в шезлонг, который до этого занимала Анна Архиповна и насмешливо– высокомерно посмотрела на приунывших дам. Их напряжённые лица, и остекленевшие глаза насмешили её. Они были не рады ей, они боялись её, и злость захлестнула Лилию, как штормовая волна береговую линию

Актриса изобразила на лице самое кроткое невинное выражение (как актриса – она была хороша, и это знала), и задумчиво, словно самой себе, задумчиво-тревожно протянула:

– Я слышала, убийца готовит новое преступление.

– И кто это будет? – испуганно вскочила Татьяна.

– Не знаю, но будет.

– А кто это говорил? – живо заинтересовалась Екатерина.

– Кто говорил, не знаю, – театрально помедлив, ответила Лилия .

– Если не знаете, то и не говорите, – яростно возмутилась Татьяна, и в возмущении наступила на свою розовую шляпку, слетевшую от ветра с шезлонга на палубу.

– Вы хотите нас напугать или разозлить? – внешне бесстрастно спросила княгиня и насмешливо улыбнулась.

– Я слышала, как под утро, кто-то кому-то говорил в коридоре, что её надо убить. Но кто это говорил – не знаю. Возможно даже, мне это приснилось. Но вдруг, это говорили о ком-то из вас. Поэтому я решила вас предупредить.

Екатерина усмехнулась и насмешливо протянула:

– А, мне сегодня утром послышалось: кто-то кому-то сказал, что надо выкинуть лилию в море.

Лилия фыркнула и потянулась, как кошка:

– И кто это говорил?

– Не знаю, возможно мне это приснилось, или показалось, или привиделось. Возможно, это говорили о цветке. Например, с вашей шляпы одну лилию можно смело выбросить в море. Она оторвалась.

Актриса сняла шляпку – одна лилия действительно висела на одной нитке, и немного вышла из общей композиции. Это расстроило Лилию – она забыла взять с собой чёрные нитки, и от этого продолжила злить Милорадову:

– Ваш муж уже нашёл убийцу?

 – Он никого не ищет. Решил, что Юрий найдёт быстрее.

– Это хорошо, что не ищет, – многозначительно протянула актриса.

Екатерина вспыхнула, открыла рот и закрыла. Она глубоко вздохнула, чтобы сдержать раздражение, затем неспешно надела шляпку, медленно встала, призывно посмотрела на Татьяну, выпрямлявшую свою раздавленную шляпку, и тихо бросила:

– Танюша пойдём отсюда, здесь что-то слишком ветрено.

Милорадова гордо вскинула голову и пошла прочь. Булавина пошла за ней, но на прощание успела посмотреть на Лилию рассерженным взглядом, ведь из-за неё, она испортила свою любимую шляпку.

Дамы ушли, и злость Лилии мгновенно прошла. На неё навалилась невероятная усталость, настроение вновь стало хуже некуда, и актриса невольно подумала: «А может, зря она вытурила этих куриц? Сейчас, бы сидели рядом: смеялись, как дурочки, кудахтали свои финти-фанты – глупости – и у неё хотя бы было бы ощущение, что она не одна…

Лилия сидела расслабившись, стеклянный взор застыл на горизонте, а мысли текли медленно-медленно. Неожиданно, перед её лицом появился мужчина. Она вздрогнула, и как будто даже испугалась. Мужчина медленно наклонялся к ней с какой-то змеиной улыбкой – её сердце замерло, а тело сковало, словно цепями…

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/