Часовщик

 

Роман Александра Вайта

 

"Я странен? А, не странен кто? " У. Шекспир.

 

G. N. посвящается

 

 

Глава 1

 

 

    Моя бывшая жена говорит, что: "Я - не от мира сего". Но это не так. Я обычный человек, что не помешало мне окончить Институт иностранных языков. В совершенстве знаю греческий, английский и французский. Язык Сократа и Платона я выучил из уважения к Гомеру. Илиаду и Одиссею ещё в моём далёком детстве мне читала бабушка вместо обычных сказок. К английскому и французскому - базовым языкам института мне удалось добавить испанский и немецкий. Но такая любовь к "апельсинам" - заслуга не моя. Отец - преподаватель УДН¹, долгое время работавший в странах Африки, разговаривал со мной на английском и немецком с того самого момента, когда я появился на свет.

   - Ты – какой-то странный, - часто говорили мне друзья, удивлённые моей одержимостью  языками.

   Но скорее, это моя жена - не от мира сего. Гречанка сирийского происхождения с глазами, которые поражают исключительной белизной, а зрачки кажутся двумя глубокими, чёрными колодцами. Со дна этих колодцев часто поднимается огненная лава, состоящая, то из гнева, то из сарказма, то из иронии и веселья. Во всём её облике чувствуется дикая энергия мамлюков² основанная на неискоренимом духе свободы и жажды действий. Я познакомился с Надин на выпускном балу УДН, и целый год ходил рядом с этой фурией, словно бычок на верёвочке, а потом сделал ей предложение. В любви всегда есть известная доля безумия с малой частью смысла, часто разбиваемого вдребезги. Наше семейное счастье длилось не долго. Внутри Надин пряталась и бешено пульсировала предпринимательская жилка. Она умела зарабатывать деньги, но оказалась совершенно не способной поддерживать огонь в семейном очаге. Её стихией была коммерция. Не знаю, как у жены получалось, но в скором времени она стала владелицей крупной торговой фирмы по экспорту в страны Европы духов ведущих мировых брендов ближневосточного розлива. Чем успешнее шли дела моей жены, тем дальше друг от друга мы становились и тем больше я её любил. Моя любовь переросла в депрессию, маниакальное чувство вины, а потом в буйство и тихое помешательство. Надин переехала в Париж, а меня оставила в Москве в палате № 26 психиатрической больницы имени В.А. Гиляровского на улице Матросская тишина дом 20. Там я провёл шесть месяцев, и каждую ночь мне снилась моя черноглазая красавица. А потом лекарства сделали своё грязное дело, и врачи решили, что я не опасен для общества. Они отпустили меня домой под надзор психотерапевта районной поликлиники. За время, которое я провёл в дурдоме, Надин не написала мне ни одного письма, зато после того, как я получил свободу передвижения, она попыталась снова приобщить меня к семейному бизнесу. Не знаю. Может её выбивало из привычной деловой колеи некое чувство долга, но всё равно, из этой затеи ничего не получилось. Впрочем, Надин считала, что мои "мелкие" неприятности - не повод для скоропалительного развода и давала мне редкие поручения, требующие знания языков. Я соглашался, втайне надеясь, что смогу вернуть себе всё потерянное, а главным среди этих утрат были время и любовь Надин.

 

¹ УДН. Университет дружбы народов в Москве.

² Мамлюки. Военная каста в средневековом Египте, рекрутировавшаяся из юношей-рабов тюркского и кавказского происхождения. Одним из главных тактических приёмов мамлюков было засыпание противника градом стрел. Именно таким образом мамлюки сумели остановить крестоносцев под Газой. Мамлюк-армянин Рустам Раза был телохранителем и оруженосцем Наполеона Бонапарта.

 

    А ещё я подрабатываю литературными переводами. Особенно мне удаются пьесы. Кроме того, мне самому нравится писать, и я стал автором нескольких сценариев, которые выдал за работы малоизвестных молодых западных драматургов, а затем, продал одному литературному агенту. Так, получая дополнительный заработок помимо зарплаты представителя фирмы Надин в Москве, я сделался «негром» на плантациях отечественной драматургии и даже  авантюристом, подделывающим разрешения псевдо иностранных авторов на постановку моих собственных пьес в театрах Москвы. Что делать? Такова жизнь, которую я веду, и она мне не очень-то и нравится. Придумывая фамилии авторов для своих сочинений, я начал путаться в вымышленных именах, всё чаще ощущая себя человеком, идущим по лезвию бритвы. Поэтому вчера я с облегчением выслушал по телефону новое поручение жены - отправиться в Лондон и разыскать морской контейнер с парфюмерными маслами, пропавший в недрах британских гаваней. Мне нужно было сменить обстановку.

    "Дорогой, проверь свою банковскую карту. Я перевела тебе три тысячи фунтов на мелкие расходы. Ни в чём себе не отказывай, но помни - сэкономленные деньги - твой гонорар за работу. Твоя Надин", - прочёл я текст письма на экране сотовой «трубы».

   - Ха-ха. С гонораром – очень смешно, - проворчал я, зная, насколько дорога жизнь на Туманном Альбионе.

   Я включил ноутбук и начал сразу же экономить, купив чартерный авиабилет в Лондон и забронировав номер в самой дешёвой гостинице, которую только мог найти после полутора часов сёрфинга в сети. Оказавшись на следующий день в столице Британии, я продолжал экономить и поехал до Langorf Hotel & Apartments на метро. Район Hampstead мне понравился тем, что от станции метрополитена гостиница находилась в пяти минутах ходьбы, и отсюда можно сравнительно легко добраться в любую точку города. Отель оказался старым трёхэтажным особняком, а мой номер – маленьким, но с новой мебелью, рваными обоями, потёками ржавчины в душевой кабине и рамами окон, которым не помешала бы новая покраска. Но на такие мелочи я давно не обращаю внимания, справедливо считая, что соотношение цены и качества - главная вещь в любой сфере бизнеса. Зачем платить больше, если приходишь в отель с одной целью - переночевать?

   Посетив компанию - перевозчика и предъявив копию "инвойса", уже к вечеру я разыскал контейнер и договорился о транспортировке большей части его содержимого автомобильным транспортом в Северную Ирландию. Остальной товар должен был вывезти лондонский менеджер - сириец по происхождению, которого Надин поставила управлять магазином, арендованным на знаменитой  Бейкер-стрит. Надо отдать должное жене. Эта улица для туристов, словно червяк на крючке для прожорливых рыб. Я никогда не видел этого места, не видел дома № 221В, в котором, как утверждали все путеводители по Лондону, жил мой любимый литературный герой - Шерлок Холмс.

   Я снова спустился в метро и доехал до станции "Бейкер-стрит", которая располагалась на пересечении с Мэрилебон-роуд. Выйдя на улицу, я двинулся пешком по направлению к Риджентс-парку, поглядывая на номера домов, нашёл магазин, который здесь два года назад открыла жена, а потом, к моему восторгу в свете уличных фонарей увидел четырёхэтажный дом в викторианском стиле под номером 221В. На здании красовалась синяя мемориальная табличка, дополняющая вывеску - "The Sherlock Holms museum". Я постоял, поглазел на полицейского, который маячил под аркой рядом с дверью музея. За стеклом с обратной стороны висела табличка "Cloused".

   "Не судьба", - огорчился я и, видимо от расстроенных чувств, почувствовал зверский голод. Посмотрев по сторонам, я обнаружил столики небольшого кафе, расставленные прямо на улице. Там сидела группа японских туристов. Они пили чай, забыв о всяких там суши, и закусывали пирожными, которые не уставал подносить официант. Но, внезапно, словно по команде, они засунули свои фотоаппараты в чехлы и поднялись, выстраиваясь в походный порядок. Через мгновение я занял один из освободившихся столиков и заказал пинту пива вместе с большим куском мясного пирога.

   - Ох, уж эти туристы, - обронил официант, вытирая тряпкой стол. - Они искренне думают, что в доме номер 221 жил Шерлок Холмс.

   - А разве это не так? - спросил я.

   К моему большому разочарованию молодой британец нервно сунул тряпку в карман фартука и совсем испортил мне настроение.

   - Во времена Конана Дойля такого адреса в Лондоне вообще не существовало.

   - Не может быть!

   - Да, сэр. Бейкер-стрит была короче. Это потом её продлили и если бы не письма, приходящие на знаменитый адрес от наивных читателей, самого музея тоже бы не было. Почта не знала, что делать. И тогда решили увековечить память сыщика, выдуманного писателем. Специально зарегистрировали фирму "221b Baker Street", дабы иметь возможность на законных основаниях построить здание и повесить на "доме Шерлока Холмса" табличку с легендарным номером 221В. А на самом деле в городском реестре это здание имеет номер 239.

   - Спасибо, что просветили, - огорчённо сказал я. - Про пиво не забудьте.

   - Всегда к вашим услугам. Пиво уже несу, сэр, - ответил официант и ретировался.

   Принеся заказ и, очевидно, рассчитывая на чаевые при расчёте, он с видом заговорщика сообщил мне следующее:

   - Там, в музее на первом этаже есть сувенирный магазинчик. Можете купить что-нибудь на память о Шерлоке.

   - Хорошо, - ответил я с мрачным равнодушием, не собираясь отдавать ему ни пенса.

   Заметив моё настроение, парень добавил:

   - Но если вы хотите купить что-то стоящее, вот вам адрес, - он протянул мне визитную карточку, где было написано "Лавка древностей. Старые предметы, редкости, вещи для воспоминаний. Часовщик. Оксфорд-стрит. 99 С".

   - Это - недалеко. Пойдёте по Бейкер-стрит в сторону Гайд-парка и сразу повернёте налево. Магазинчик открыт до полуночи.

   Пришлось, скрепя сердце, дать парню пятьдесят пенсов, выданных мне на сдачу автоматом по продаже билетов метро.

   - Спасибо. Придётся на неделе в эту лавку заглянуть, - сказал я без энтузиазма и взглянул на часы. По улице разносился далёкий мелодичный звон колокола.

   - Биг-Бен, - сказал официант, с достоинством и гордостью подняв указательный палец. - Девять вечера. Благодарю вас, сэр. До встречи. Заходите при случае.

   Я кивнул головой. Мне не хотелось ехать в отель и провести остаток дня у телевизора. Решение пришло неожиданно.

   "А, почему бы не пройтись пешком до этой лавочки?" – подумалось мне.

   Не теряя времени, теребя в руках визитную карточку, я отправился в сторону Оксфорд-стрит. Не знаю, что на меня нашло, но почему-то захотелось окунуться в мир аристократической тишины центральных районов Лондона и пообщаться с кем-то, кто способен поднять настроение. Меня всегда успокаивал вид старых вещей. Спустя пятнадцать минут в одной из подворотен я обнаружил дверь, над которой висела нужная мне вывеска - "Лавка древностей…". Пройдя под мелодичным звоном колокольчика, подвешенного чуть выше дверной коробки, я оказался в длинном и, довольно узком помещении, заставленном стеклянными низкими витринами. Стены комнаты, судя по состоянию дерева, украшали дубовыми панелями ещё при королеве Виктории. Шпон выглядел очень старым, лак во многих местах исчез, открывая взглядам шершавую поверхность потрескавшихся досок, сучки и линии, наверняка бывшие когда-то годовыми кольцами дубов из Шервудского леса, где так любил прятаться Робин Гуд. Несколько фаянсовых окрашенных в белый цвет колпаков прикрывали литые, латунные на вид лампы, изображающие собой дельфинов. Дельфины гнули к стенам хвосты, а в пастях держали трепещущий огонь. Я мог бы поклясться, что этот свет производили газовые горелки, потому что пламя было неровным и тусклым. Где-то скрипнула ещё одна дверь, и у задней стены помещения, где я заметил старинный письменный стол и современный кассовый аппарат, появился маленький человечек, одетый, словно его только что оторвали от логарифмической линейки или от созерцания таблицы Менделеева. Весь облик англосакса говорил о рассеянности учёного, которого совершенно незаслуженно отвлекли от написания математических формул или наблюдения за результатами редкой химической реакции. На лбу странного "химика" в тусклом свете газовых бра блеснула выпуклым глазом лупа, вставленная в чёрный цилиндр, прикреплённый к голове узким чёрным обручем.

   На одной руке человека красовался выпачканный мелом тёмно-серый нарукавник. Воротник белой рубашки был перехвачен у горла плохо завязанным светло-коричневым шёлковым бантом, на котором виднелись следы того же мела. Нелепый прозрачный пластиковый козырёк съехал на затылок, глаза прятались за толстыми стёклами очков. Две широченные подтяжки удерживали на тощем животе просторные белые брюки с пятнами чернил, очевидно, разбросанных перьевой ручкой в разных местах по ткани. Человек снял козырёк, достал из кармана брюк платок и, сдвинув к области виска лупу, вытер лоб.

   - Добрый вечер, сэр! - сказал незнакомец басом, которого я от него совсем не ожидал. - Чем могу служить?

   - Да, вот, зашёл, - ответил я, всё ещё осматриваясь, потому что стеклянные ящики, установленные на массивных деревянных подставках, были заполнены странными предметами. - Добрый вечер!

   - И очень хорошо, что зашли. Вы - второй посетитель за день. Всё реже встретишь людей, которым нужны древности. Им подавай антиквариат. Вчера один гость удивлялся, почему у нас нет канделябров времён Марии Стюарт. Пфуй, - фыркнул человечек. - Таким клиентам - путь на Риджент-стрит. Там любому дилетанту продадут классную подделку. Жалко, сэр, что люди перестали понимать истинную ценность старых вещей. Итак, вас интересует что-то определённое?

   - Нет, нет. Ничего особенного. Просто, я хотел бы походить здесь, осмотреться.

   - Тогда, позвольте покинуть вас. Побудьте в одиночестве. Если какая-нибудь вещь понравится, позвоните вот в этот колокольчик, - человек сунул мне в руку бронзовый колокольчик, вытащенный из кармана.

   Я поблагодарил и отвернулся к витринам. За моей спиной скрипнула дверь, затем наступила тишина.

   "Странный мужик, - подумал я. - Другой продавец облизывал бы мне зад, пока не впарил какой-нибудь "неликвид".

   Мои шаги звучали странно в абсолютной тишине помещения, куда совершенно не проникал шум с улицы. Чем дальше я продвигался вдоль прилавков, тем чаще наклонялся, рассматривая ту или иную вещь. Рядом лежали пояснительные таблички. Чего только не было в этих витринах. Несколько карманных часов, треснувшая стёртая подкова, согнутый огромный ржавый гвоздь. Пара вееров. Один представлял собой пластинки из жёлтого пластика, второй - будто его собрали из перьев страуса. В ящиках пылились поводья, сломанные хлысты, оловянные пуговицы, кисточки из тусклой серебряной нити, которые могли украшать гардины или эфесы сабель. Я увидел фотографии, где лица людей совершенно невозможно было рассмотреть при таком освещении. На тёмном бархате в беспорядке валялись гусиные перья, отшлифованные плоские камни, стрелки от часов, пустые облезлые корпуса старых хронометров, дырявые салфетки с пятнами, то ли от вина, то ли от вишнёвого сока. Я обратил внимание на вязаную шапку. Такой головной убор зимой мог бы носить ребёнок. Лавка представляла собой склад всевозможного хлама, который не жалко, по моему разумению, выбросить на помойку. Я вспомнил о своих старых карманных часах, покоившихся в брючном кармане. Они достались мне от отца, а тому от деда.  Среди этого развала древностей мне приятно было дотронулся до цепочки, один конец которой уходил в карманную щель моих брюк, а второй крепился к петле для поясного ремня.

   Сколько прошло времени, я не знал, но до конца экспозиции было ещё далеко.

   - Что-нибудь выбрали, сэр? - голос раздался за моей спиной так неожиданно, что я вздрогнул и торопливо оглянулся.

   - Всё ещё смотрю, - буркнул я, встретив внимательный взгляд торговца редкостями.

   - Я вижу - вы носите карманные часы, сэр? Для современного человека это странная привычка, - взгляд человечка остановился на цепочке, узкой змейкой струящейся в глубины кармана.

   - Фамильная реликвия, но они давно врут и живут собственной жизнью по своим законам.

   - Тогда зачем они вам?

   - Это подарок. Дед оставил часы отцу, а тот подарил их мне. Сам не понимаю, зачем я ношу их при себе.

   - Да, да, - с равнодушным выражением лица кивнул головой человек. – Часы не всегда живут по законам времени. Многие не понимают этого. Но, тем не менее - старые вещи несут на себе отпечаток эпохи и хранят многие тайны. Разрешите взглянуть?

   Я пожал плечами, потянул за цепочку, извлёк увесистую луковицу из кармана, отстегнул застёжку и протянул часы владельцу лавки.

   - Угу, - тихо произнёс он, открывая крышку часов и размещая в орбите глаза лупу часовщика. - Интересно, очень интересно.

   Он вертел старый хронометр из стороны в сторону, поднося мою собственность к увеличительному стеклу почти вплотную. Я знал, что на обратной стороне и под верхней крышкой часов есть какие-то стёртые, почти нечитаемые надписи и клейма, но сам никогда не пытался их расшифровать. Подарок отца не являлся особо ценной фамильной драгоценностью. Это были обычные карманные часы неизвестного мне производителя в оловянном, как я полагал, корпусе. Простая память, и ничего больше. Но, всё же, глядя на суетливые движения пальцев англичанина, я не удержался и спросил:

   - Что скажете? Большая редкость?

   Человек быстро взглянул на меня и ответил:

   - Настоящей антикварной ценности не представляет, но, как вещица, хранящая память о своих прежних владельцах, часы - очень интересны.

   - Боже! Да какие там владельцы? Их всего было двое. Отец и дед.

   - Не совсем так, молодой человек. Хотите знать чуть больше об этой вещи, сэр?

   - Да, зачем это мне?

   - Кто знает, кто знает? - человек вынул из кармана более сильную лупу и добавил сей инструмент к набору уже имеющихся вспомогательных оптических средств.

   - Ладно, просвещайте, - согласился я, чтобы сделать часовщику приятное.

   - Итак, сэр. На ваших часах есть клеймо "Gustave Jacot, Locle". Это подсказывает нам, что хронометр произведён в мастерской Густава Жако из швейцарского городка ле-Локль. Ниже можно рассмотреть надпись на русском языке "Высшiй Сортъ". Эта печать говорит о том, что  серия часов поставлялась на русский рынок, и ещё о том, что это - дешёвые часы. Далее я рассмотрел ещё одно клеймо на русском языке - "Анкеръ". Этот знак обозначает тип механизма...

   Я сделал шаг вперёд, и часовщик дал мне возможность наклониться над лупой.

   - А это что за клейма? - мой палец под увеличительным стеклом выглядел, словно огромная, толстая сосиска испещрённая морщинами.

   - Под надписью "Анкеръ"?

   - Да.

   - Сейчас. Это - "Straight Line Lever". Что означает - анкерный ход с размещением осей по прямой линии.

   Расшифровка этой надписи представляла чисто технический интерес, и мой палец передвинулся ниже.

   - Здесь практически все буквы стёрты, но можно предположить, что строка ниже - обозначение материала, из которого изготовлен корпус. Скорее всего, судя по вмятинам, часы сделаны из латуни и когда-то были покрыты монетным серебром. Видите - возле головки, переводящей стрелки, остатки светлого металла?

   - Вижу.

   - Тут ещё есть клеймо на английском языке. Оно, скорее всего, фальшивое. Их ставили, чтобы придать дешёвым часам презентабельность. Но самое интересное вот здесь, - часовщик перевернул часы циферблатом вниз.

   - Видите, вот? Это дарственная надпись, сэр, - торговец древностями опустил лупу так, чтобы я смог рассмотреть на задней крышке едва заметные буквы. - Здесь снова - русский язык. Вы же из России, не так ли?

   "П...чику М... Боч...в... З... муж...о ... хр...сть ... 30 ... 1...17", - не отвечая на вопрос, прочитал я. - Да. Очень занимательно. Можно было и раньше на досуге внимательно рассмотреть все эти надписи. Но времени, знаете ли, не хватало. Похоже, что часы вручены в качестве награды какому-то поручику с именем Михаил или Мирон по фамилии Бочагов, Бочанов или, если попытаться вставить недостающие буквы, часы, скорее всего, принадлежали человеку по фамилии Бочковой или Бочаровский. Не знаю, как они попали к моему деду. Фамилии не совпадают.

   - А на дату обратили внимание? Думаю, что это -1917 год. Конец первой мировой войны или время начала революции большевиков.

   - Возможно, - рассеянно пробормотал я, пытаясь высвободить семейную реликвию из цепких лап часовщика.

   - Хотите, проверю, что с ними, сэр?

   - Я уже пытался их отремонтировать, но тщетно.

   - Вы побудьте здесь минут десять или посидите вон на том стуле, а я попробую запустить ваш хронометр.

   - И сколько возьмёте за это?

   - Если купите что-нибудь в моей лавке, ремонт не будет стоить и пенни.

   - Валяйте, - я отвернулся и снова принялся бродить между прилавков и витрин.

   Мои глаза пробегали по предметам, которые казались мне абсолютно ненужными. Потом я сел в указанном месте и устало закрыл глаза.

   Спустя какое-то время вернулся лавочник. На его высоком лбу блестели капли пота, глаза победоносно сияли.

   - Готово, - сказал он, протягивая мне хронометр.

   Короткая стрелка застыла на цифре пять, а длинная - на двенадцати.

   Я вытащил смартфон и вывел на экран показания времени.

   - Простите, но сейчас - десять часов вечера.

   - Это ничего не значит, сэр. Часы скоро пойдут, время сдвинется с мёртвой точки, а это главное. Но если вы сомневаетесь, оставьте мне часы на сутки. У меня будет возможность ещё раз проверить все пружины, оси и втулки.

   "Странный мужик, честное слово", - подумал я, прикладывая хронометр к уху.

Тихий звук хода исправного механизма заставил меня удивлённо покачать головой.

   - Вроде пошли! - воскликнул я. - Раньше, если пробовали их заводить, слышался скрип и какой-то неравномерный стук. Стрелки, спотыкаясь, словно пьяные, двигались только вперёд, останавливаясь и замирая надолго.

   - Старые вещи - полны сюрпризов, - хитро улыбаясь, сказал часовщик. -  Итак? Оставляете?

   Я ничем не рисковал, поэтому кивнул. Часы выглядели винтажно, и мне иногда доставляло удовольствие доставать их в людных местах, хвастаясь потёртым корпусом. Многие думали, что хронометр серебряный.

   - Однако, сэр, - напомнил мне торговец. - Условие остаётся в силе. Вы должны купить хотя бы что-нибудь.

   - Выбор большой, и я даже не знаю на чём остановиться, - моя вежливость подкрепила надежду старьёвщика на удачную сделку

   - Если есть проблемы с наличностью, я готов принять к оплате банковскую карту. Думаю, два фунта вас не разорят, сэр?

   - Два фунта? - я с облегчением вздохнул.

   - Любая вещь у меня стоит два фунта,- подтвердил часовщик.

   - Тогда, полагаюсь на ваш вкус.

   - Возьмите вот это, сэр, - сказал лавочник, вынимая из-под прилавка две полоски потрёпанной плотной ткани светло-серого или, скорее, бежевого цвета. Сама ткань была скреплена в виде углов, на которых ярко выделялись вышитые чёрными нитками череп и скрещенные кости.

   - Вы пытаетесь мне продать пиратскую символику? - засмеялся я.

   - Берите, берите. Иначе часы дальше не пойдут, - странная фраза человечка, засовывающего мне в карман пиджака странную вещь, привела меня в замешательство.

   С недюжинной для такого сморчка силой, торговец начал подталкивать лоха - клиента к двери, держа на весу мои часы с открытой крышкой.

   - Всё. У нас не осталось больше времени, - неожиданно сказал часовщик.

   Я бросил взгляд на циферблат и был готов поклясться, что стрелки двинулись в обратную сторону.

   - Что, что? Подождите! - мне удалось упёреться руками в дверной проём, но сильный толчок в спину сделал своё дело.

   Прозвенел дверной колокольчик, и я оказался на мокрой брусчатке двора-колодца. Впереди маячил свод арки, через которую я проходил по дороге к магазинчику. В сгущающихся сумерках было видно, как по каменным стенам плясали тени, мелькали блики света, будто где-то неподалёку горел костёр. Отчётливо доносился смех, грубые голоса и родная речь.

   "Господи! Неужели русские туристы или футбольные фанаты здесь устроили небольшую тусовку? Интересно – кто с кем играл?", - подумал я, делая несколько шагов навстречу звукам и свету.

   Зрелище, которое открылось глазам, заставило меня испуганно остановиться. Метрах в тридцати от арки действительно горел костёр, вокруг которого сгрудились чёрные фигуры. Кепки, сдвинутые на затылки, пальто, шинели, высокие шапки, бушлаты и матросские бескозырки. Над головами людей возвышались дула винтовок, увенчанные блестящими штыками. Лондон пропал. Исчезла Бейкер-стрит и вся линия домов с вывесками на английском языке. Масляно блестела поверхность реки. Впереди чернел мост. Рядом возвышалась мачта небольшого судна, на которой медленно из стороны в сторону вращался прожектор. Слабо тарахтел двигатель посудины, давая возможность сильному источнику света освещать другую сторону набережной, где по улице узкой змеёй двигался отряд моряков. Там тоже в такт движению колыхались лезвия штыков.

   "Где это я? Стоп. Догадался. Это - сон. Я сплю, - подумалось мне. - Во всём виновата семейная реликвия и все эти надписи на крышках. Вот и приснилось".

   Я сунул руку в карман и не обнаружил в них смартфона.

   "Для сна - это нормально. Не часовщик же спёр мой мобильник", - решил я, осторожно выходя на улицу.

   За моей спиной раздался резкий звук автомобильного гудка. Мне пришлось отпрянуть в сторону, и мимо медленно проехал небольшой допотопный грузовичок. На подножке кабины стоял матрос и громко кричал:

   - Мать вашу. Чего стоите? Время уходит. Грузитесь, сукины дети. Что, для себя лично я этот аппарат реквизовал? Вон матросы с Авроры уже потопали. Грузовики нужны будут братве из Гельсингфорса. Миноноски уже высаживают их на Галерном острове, - моряк спрыгнул на мостовую и показал в сторону реки. - А ну - по очереди, живо! Опоздаем, мать вашу!

   Люди у костра засуетились и тихо переговариваясь, полезли в кузов грузовика.

   "Аврора? Какая к чёрту Аврора?" - мои мозговые извилины зашевелились.

   Я протёр глаза, разглядывая чудо автомобильной техники позапрошлого века, но логическая цепочка размышлений была прервана всё тем же матросом.

   - А это что за фрукт? - чёрная фигура моряка двигалась ко мне. - Откуда вылез этот таракан? К тебе обращаюсь.

   Сильная рука схватила меня за плечо и развернула лицом к свету костра.

   - Я не таракан.

   - Кто же ты тогда? - человек в чёрном бушлате, перетянутым широким ремнём, на котором висела кобура огромного пистолета, широко улыбнулся и подтолкнул меня к огню. - Все вы ин-тин-лин-генты - тараканы, прыщи на теле трудового народа. Мы тут революцию делаем, а он зенки таращит, словно ему тут сцена, а он - богатый хлыщ в ихнем блядском театре.

   Люди, забравшиеся в грузовик, засмеялись.

   - Товарищ Трофим! - громко крикнул кто-то. – Давай бросим его вниз головой с моста в Невку. Освежится паря, в себя придёт.

   - Не надо с моста, - мои губы, сведённые судорогой недоумения и страха, наконец-то разжались. - Я... я сочувствую революции.

   - Ссочусствуешь? - змеиное шипение медленно слетало с языка матроса. – Небось от страху все свои бархатные штаны обделал? Больно чисто одет для ссочус-с-ствующего.

   Длинные шипящие звуки начали раздражать.

   - Вы хотя бы знаете, почему происходят революции? – промямлил я, стараясь удивить моряка.

   Сильная рука отпустила отвороты моего пиджака.

   - Образованный, значит?

   В голосе флотского я услышал некоторое уважение.

   - Ага. Значит, - набравшись храбрости, передразнил я матроса. - После того, как смолкнут пушки и пулемёты, революции будут нужны грамотные менеджеры.

   - Чего, чего? - раздалось из кузова грузовичка.

   - Кто будет управлять заводами, фабриками? Кто будет конструировать машины, делать чертежи, расчёты?

   - Без сопливых обойдёмся, - перебил меня моряк Трофим. - Сами управимся.

   - Да вы, товарищ, знаете хотя бы, как устроены механизмы у карманных часов?

   - А чего там знать? Видали у ахвицеров. Стрелки, потом, ...уева головка для заводу... - раздалось из кузова.

   - Хватит баланду травить, - прервал остальных матрос. - Революция - это вам, ребяты, не из винтовочек палить. Тут, братишки, мозги надо иметь.

   - Пущай скажет - из чего случаются революции, - крикнул кто-то.

   - Давай! Просвети лихой народец! - флотский взял меня за шиворот и потащил к грузовику.

   - Здесь важен момент, когда верхи не могут, а верхи не хотят жить по-старому, - торопливо сказал я, вспоминая основы марксизма-ленинизма.

   - Точно! - матрос отпустил меня, зато сильно хлопнул по плечу. - Не хотим пресмыкаться перед Керенскими. Что скажете, братва?

   - Не жалаем! - загудел грузовик. Приклады застучали о деревянный пол кузова.

   - Полезай! - мощная ладонь товарища Трофима оказалась у меня между ног и подтолкнула в кузов грузовика.

   - Куда? Зачем? - встрепенулся я, оказавшись зажатым между людьми, густо пахнущими потом и табаком.

   - А вот возьмём Зимний, пограбим маненько "временных", будешь нам лекции читать о текущем моменте, - веско сказал моряк, залезая в кузов и обнимая меня за талию. - Вот они, образованные, - добавил он с неожиданной теплотой в голосе, щупая ткань моего пиджака. - Осень, чай, а на тебе даже пальта нетути. Одно слово - интинлингент.

   - Кстати, сам Ленин - из интеллигентов будет, - сказал я, тоскливо оглядываясь на удаляющийся мост, на огонь костра, где осталось двое вооружённых людей.

   - Не слыхал о таком, - ворчливо сказал кто-то за моей спиной.

   - А я слыхал. Робяты из второго батальона лясы точили про какой-то митинг, - солдат в грязной шинели, стоящий слева, горячо дохнул мне в ухо. - Краснобай, говорят, энтот Ленин. Ох, краснобай. Обещаить нам, простым христьянам - райскую жисть.

   - Посмотрим, - веско перебил солдата Трофим. - Отправим буржуев в расход, будем спать на перинах. А нет, так и Лениных постреляем.

   - Нам не впервой, - наперебой загудели голоса, перекрывая рокот мотора грузовика.

   Холодный ветер нашёл множество щелей в груде тел и заставил меня поёжиться. Только сейчас я ощутил, насколько замёрз.

   Мы ехали по набережной мимо домов и мрачных особняков, где не светилось ни одно окно, потом свернули в переулок и вскоре оказались у ограды какого-то сквера. Быстро сгущались сумерки. Ветви высоких деревьев раскачивались из стороны в сторону, роняя на мостовую последние листья. У железной решётки забора толпились вооружённые люди, стоял пулемёт, и горело несколько костров.

   На середину улицы вышел худой, небольшого роста человек, одетый в короткое кожаное пальто подпоясанное ремнём, и поднял руку. Грузовик остановился. Матрос Трофим спрыгнул на землю и потащил меня за брюки вниз. Все, кто находился в кузове, последовали нашему примеру и сгрудились вокруг, поправляя оружие.

   - Кто такие будете? - спросил человек в кожанке, сдвинув потрёпанную кепку на затылок.

   - От Благовещенского моста мы, - матрос выступил вперёд, давая возможность рассмотреть своё лицо в свете костра.

   - Вы, товарищ Трофим?

   - А кто же ещё?

   - Скажите. Благовещенский мост в наших руках?

   - Юнкеров час назад турнули оттудова.

   - А кто его, чёрт возьми, теперь охраняет? С разводными мостами понятно. Развели, пулемёт поставили, и всё. Но другие, каменные? Нельзя допустить, чтобы по ним передвигались военные части верные правительству.

   - Понятное дело. Оставили возле часовых, а ещё там буксир с двумя пулемётами рядышком пришвартован.

   - А зачем вас сюда принесло?

   - Так ведь охота Керенскому  пинка дать под зад.

   - Никакой дисциплины у вас, товарищ Трофим, - ворчливо сказал человек, обладатель бледного худощавого лица. - А ну, если юнкера вернутся, да по вашему буксиру - из пушки? Нам контроль над мостами позарез нужен.

   - Куда там вернутся? В штаны от страха наложили. Им ещё соски сосать. А нам охота посмотреть, как цари жили в своих апартанентах. Вы же сами говорили, товарищ Чудновский: - "Мир хижинам, война дворцам".

   - Апартаменты, - поправил матроса человек с фамилией Чудновский. - Ладно. Оставайтесь.

   - Вы, хучь, просветите насчёт обстановочки тута, - попросил Трофим.

   - Обстановка - ни два, ни полтора. Отойдём в сторону, расскажу. У вас, флотских кондукторов, опыта военного больше. Может, посоветуете что.

   Матрос и человек в кожаном пальто отошли на два шага в сторону, а я обратился в слух.

   До меня долетала скороговорка Чудновского, на которую больше никто не обращал внимания.

   - Значит, так. Ещё вчера, двадцать четвёртого оборону дворца держали две сотни казаков, плюс пулемётная команда, юнкера Михайловского училища при нескольких пушках, а ещё - добровольцы из Ораниенбаумской школы прапорщиков. Насколько мне известно, казаки готовы были прислать значительные подкрепления в случае, если правительство восстановит генерала Каледина в правах командующего казачьим войском, а Керенский даст личные гарантии в том, что казачья кровь не прольётся напрасно, - Чудновский сделал паузу, прислушиваясь к эху одиночного выстрела, а потом обнял Трофима за плечи.

   - Ну и? - поторопился спросить моряк.

   - Казаки готовы защищать правительство ещё при одном условии.

   - Каком?

   - Донские сотни обеспечиваются пулеметами. Каждому полку должны быть приданы броневики и армейские пехотные части.

   - Это уже не цацки детские, - матрос содрал с головы бескозырку и вытер ею вспотевший лоб.

   - Вот именно, - хрипло засмеялся Чудновский. - Только, где она, пехота его бывшего императорского величества?

   - На фронте, - неуверенно догадался Трофим. - А, оттудова ходу - пара дней, если эшелоном по железке.

   - Точно, - человек в кожанке повернулся. Его глаза на секунду встретились с моим взглядом, и он понизил голос, но не настолько, потому что ветер продолжал доносить до меня суть разговора.

   - Вы правы, товарищ Трофим. Псков, где находится штаб Северного фронта - триста вёрст от Петрограда. Даже меньше.

   - И кто помешает Керенскому вытащить кое-какие части из окопов?

   - Ну, во-первых, немцы, а во-вторых - генерал Черемисов - главнокомандующий фронтом.

   - Мать честная! - громко воскликнул матрос. - И генерала наши братки сагитировали, совратили?

   - Сагитировали, - засмеялся Чудновский. – Но всё в конечном итоге решили деньги. Люди гибнут за металл, - глубокомысленно добавил он.

   - Это как? - Трофим снова нахлобучил бескозырку на озябшую голову.

   - Неважно. Главное, что эшелоны задержаны, и нам развязаны руки.

   - Так надо было ещё вчера брать Зимний! - воскликнул матрос.

   - Вчера у нас не хватало сил. Да и сегодня - тоже.

   - Дык, я сам слышал, что за нас - весь гарнизон города, все фабричные с Выборгской стороны. Мне говорили, что из них сделали Красную гвардию и, что в ней мужиков - десять тысяч...

   Чудновский взял моряка за рукав и отвёл дальше, к ограде сквера. Я, прикрываясь группами вооружённых людей, двинулся за Трофимом и человеком в кожанке, стараясь держаться незамеченным. Меня распирало любопытство. Теперь до ушей долетали только отдельные слова.

   - Поймите, товарищ, - говорил Чудновский. - Рабочие и гарнизон ... нейтралитет. Красная гвардия ... только на бумаге. Путиловский завод ... всего восемьдесят душ. Остальные ... не хотят. Не обучены... У нас - мало сил. Мы едва взяли телеграф... вокзалы, электростанцию, телефон... банк...

   - Так, что же нам, ждать, когда казачки порубают нас своими шашками? – в полный голос вспылил Трофим.

   - Нужно подождать. Вот-вот … подойти … из Кронштадта и Гельсингфорса. В Зимнем нет продовольствия... Отключили … воду. Голодные юнкера и казаки вскоре … разойдутся и тогда...

   Моряк упрямо мотнул головой.

   - Я бы объявил "временным" полундру.

   - Товарищ Штык пытался.

   - Кто, кто? - не понял моряк.

   - Овсеенко¹, - пояснил Чудновский. - Два часа … самокатчики² от его имени предъявляли Временному … ультиматум.

   - И, чего дальше?

   - А ничего.

   - Самокатчикам надо … дать пару очередей из пулемётов по окнам, - зло и громко сказал Трофим.

   - Товарищ Штык угрожал Зимнему дворцу обстрелом из орудий Авроры и Петропавловки.

   - С бастионов крепости до дворца достать можно, но калибр маловат, а с Авроры - пустая затея. Дома мешают.

   - Там, в Зимнем … Командуют опытные офицеры. Они это сразу поняли и послали Овсеенко на три буквы.

   - И чё теперь?

   Кто-то тронул меня за плечо и дёрнул, разворачивая в сторону.

   - Глянь-ка, робяты! Барчук средь нас затесался. Задубел на ветру, а ведь он подслушивает, зараза. - А ну-ка...

   Грубые руки принялись обыскивать "барчука". Но в моих карманах не оказалось ничего, кроме короткой полосы плотной ткани с вышитым на ней пиратским знаком.

   - Вот те на? - толстые сильные пальцы Трофима схватили ткань.

   За спиной матроса стоял Чудновский, с интересом разглядывая белый череп.

   - Да это же армейский шеврон, - сказал матрос.

   - Вот именно, - подтвердил солдат, обыскавший меня. – Такие аккурат шили для ударных батальонов. Барчук - не иначе - шпиён.

   - Нет, нет. Что вы? - запротестовал я. – Эта штука оказалось у меня случайно. На улице подобрал.

   - Ну, да. Конечно, случайно, - насмешливо прищурился Чудновский. - Между прочим, такие знаки носят ударницы женских батальонов смерти.

   - Бабы? Это ж надо? - загудели солдаты из отряда Чудновского. - А куды они сиськи девают? А никуды. Треплют ими по ветру. В гимнастёрках карманы внутри глыбокие. Аж до пояса достають. Гы-гы!

 

¹Антонов-Овсеенко (наст. фамилия - Овсейенко, псевдонимы в партии большевиков - Штык и Никита, литературный псевдоним - А. Гальский. Родился 9 (21) марта 1883, Чернигов, Российская империя. Русский и украинский революционер, меньшевик до 1914 года. В 1917 году вступил в партию большевиков. В качестве секретаря Петроградского военно-революционного комитета Антонов-Овсеенко, входивший и в образованный 24 октября «Полевой штаб ВРК», принимал активное участие в Октябрьском вооружённом восстании в Петрограде. После Октябрьской революции - советский партийно-государственный и военный деятель.

² Самокатчики - военнослужащие велосипедных (самокатных) подразделений. В 1890-х годах в число средств физической подготовки русской императорской армии была введена велосипедная езда. 9 июня 1891 года был издан приказ № 1581 об обязательном приобретении велосипеда для войск и формировании особых самокатных команд.

 

   Толпа заржала, а комиссар продолжал внимательно меня разглядывать.

   - Не нужно оправдываться. Вы, я смотрю - студент или инженер. На вас - хороший заграничный костюм. Правда, одежда - не по сезону. Юноша! Ответьте на один вопрос. Вы сочувствуете миллионам рабочих и крестьян, поднявшихся на борьбу против своих угнетателей?

   - Конечно, - поторопился ответить я. - Им нечего терять кроме своих цепей.

   - Ага. Читали Маркса?

   - "Капитал" - моя настольная книга.

   - Похвально, похвально. Кто-нибудь, дайте ему шинель или пальто. Парень дрожит от холода.

   - Вон. Пусть берёт. У ограды ахвицер лежит. Подстрелили случайно. Шинелка добротная, да уж больно узкая. Нам - без надобности.

   Я обернулся и увидел возле решётки забора тёмную фигуру, лежащую на земле. Мёртвый человек валялся на боку, нелепо вывернув ноги, с которых уже сняли сапоги. Офицера, очевидно, обыскивали. Труп находился в полуметре от лужи крови. Меня передёрнуло и едва не вырвало.

   - Сыми кто-нибудь, - повелительно сказал Трофим. - Глядь – интеллигенту – не по себе, сам не может. Вот-вот блеванет мне на бушлат.

   Через минуту, невзирая на слабые протесты, чьи-то руки набросили шинель мне на плечи. Сразу стало теплее, но дрожь не торопилась покидать озябшее тело. Запах крови, которой была испачкана шинель на груди и со спины, вызывал тошноту.

   - Вернёмся к нашим делам, - сказал Чудновский. - Если вы сочувствуете рабочим и солдатам, значит, готовы помогать справедливому делу освобождения народа от невыносимого угнетения и козней врагов революции. Так?

   - К-к-конечно. Если нет другого выхода.

   - А его в любом случае нет. Или - с нами, или - против нас. Логично?

   Я, молча, кивнул, стараясь, что зубы клацали не очень громко.

   - Как вас зовут, молодой человек?

   - Максим, - я неохотно представился.

   - Товарищ Максим! Составите мне компанию?

   - Какую?

   - Прогуляемся до штаба защитников Зимнего.

   - Зачем?

   - Для переговоров о сдаче. Пусть офицеры – командиры юнкеров увидят, что интеллигенция настроена против Временного правительства и не поддерживает Керенского. Кстати, сможете переговорить со своей сестрой из ударного батальона. Или, не знаю, кем она вам приходится. Я ведь догадался. Шеврончик у вас не случайно в кармане оказался. Если уговорите женщин сдаться – честь вам и хвала. Согласны?

   Я снова кивнул, справедливо полагая, что лишние возражения приведут к непредсказуемым для меня последствиям.

   - Прекрасно! - воскликнул Чудновский. - Товарищи! Разойдитесь. Нечего стоять толпой. Вдруг юнкера из пушки пальнут. И будьте бдительны. Этот офицер, - человек в кожанке обернулся в сторону раздетого трупа, - не единственный посланец осаждённых к войскам Петроградского гарнизона. Будут и другие. Товарищ Трофим!

   Матрос плюнул на шеврон, сунул его в карман моей рубашки и поднял глаза на Чудновского.

   - Слушаю. Чего?

   - Возьмите группу солдат, обойдите Зимний со стороны Дворцовой набережной, посмотрите - есть ли там укрепления, и стоят ли казаки.

   - Сделаю, - моряк развернулся через левое плечо и принялся отбирать людей в свой отряд.

   Я услышал громкие приказы и ворчание солдат. Мне стало ясно, что пока делегация восставших будет вести переговоры, в Зимний дворец по-тихому войдут с тыла люди Трофима.

   - Мне кажется - это подло, - не удержался я, обращаясь к представителю Реввоенкома.

   - Что именно?

   - Вот так – предательски, с чёрного хода. Вы будете вешать лапшу на уши защитникам дворца, а в это время Трофим... Грязная игра, недостойная идеалов революции.

   - Ах, вы об этом, - покровительственно улыбнулся Чудновский. - Революция - вообще грязное дело. Глупо делать её чистыми руками. Так вы идёте?

   - Иду, - тихо сказал я, оглядываясь на людей, которые с недовольным видом прислушивались к нашему разговору.

   Чудновский кивнул сначала мне, а потом - одному из вооружённых рабочих. Тот достал из-за голенища сапога белый флаг, и мы втроём двинулись вдоль ограды сквера, оставляя позади огни костров.

   "Адмиралтейская улица" - прочитал я табличку на одном из домов.

   Чудновский, шёл молча, кивая многочисленным патрулям, прятавшимся от ветра в подворотнях. Во дворах я замечал группы людей, сидящих вокруг всё тех же пылающих костров. Кое-кто, в основном это были матросы, подбегал к Чудновскому, и он коротко отдавал им приказания. Узкий проезд вывел нас к огромной площади, в глубине которой темнело огромное длинное пятно Зимнего дворца. Мне сунули в руки белый флаг и приказали поднять его над головой.

   "Если это сон, то не такой уж он и страшный", - мысленно подбадривал я себя, чувствуя всей кожей, что за нашей маленькой делегацией, дефилирующей под белым флагом, внимательно наблюдают со всех сторон. - Где-то я уже видел эту брусчатку, костры, брустверы из мешков, кованые ворота, дворец... Ах да. В старых кинофильмах про революцию семнадцатого года".

   Несколько выстрелов со стороны дворца разорвали плотный, холодный воздух в тот момент, когда мы были на полпути к кованым воротам и груде мешков. Я растерянно завертел головой. Ноги стали ватными. Они отказывались идти дальше. Комиссар, прикрываясь моей фигурой, толкнул меня вперёд, а рабочий, выхватив из моей дрожащей руки флаг, закричал, размахивая белым полотнищем:

   - Не стреляйте. Мы - делегация.

   - Какая ещё к чёрту делегация? - тонкий женский голос звучал издалека настороженно, враждебно и зло. - Стоять на месте! Руки - держать над головой!

   - Мадемуазель! - Чудновский поднял голову над моим плечом. - Мы - парламентёры из Полевого штаба Военно-революционного комитета.

   - Стойте там, где стоите! Сейчас доложу офицеру.

   Наступила тишина. В ста метрах впереди чёрно-зелёной массой перегораживало площадь массивное здание Зимнего дворца. Перед главными воротами возвышалась баррикада, составленная из мешков, над которыми едва виднелись козырьки фуражек, колпаки шапок и дула винтовок с примкнутыми штыками. Где-то слева невидимо и звонко бухала о раму раскачиваемая ветром открытая форточка. Неожиданно на фоне баррикад возникла фигура. Она быстро приближалась, расставив в стороны руки. В правом кулаке человек нёс фонарь, где за стеклом из стороны в сторону метался язычок огня. В левой руке блестела острой молнией штыка винтовка.

   - Господа! Юнкер Киселёв, честь имею. Мне приказано обыскать вас и проводить к подполковнику Ананьину.

   - Это вы прислали мне записку с приглашением на переговоры о сдаче? - спросил юнкера Чудновский.

   - Моё личное приглашение здесь не причём. Я выполнял решение комитета юнкеров Ораниенбаумской школы.

   - Забоялись барчуки, - шепнул мне в ухо рабочий, наблюдая, как обыскивали нашего комиссара.  

   - Снять бы ремень, да надрать им жопы.

   Я промолчал, встретившись взглядом с глазами парня, одетого в серую шинель. Сшитая не по росту, она была подпоясана кожаным ремнём, на котором висели подсумки для патронов. Юнкер с любопытством смотрел на меня, на пятна крови, портившими вид моей шинели, на ботинки с острыми носами и на брюки чёрного английского твида с тонкими продольными белыми полосками.

   - Вы - офицер? - спросил он, ставя фонарь на камни мостовой.

   - Почти, - ответил Чудновский, оттесняя меня локтем. - Мы - безоружны. Проводите нас к  командиру.

   Юнкер дулом винтовки отстранил нашего комиссара и обыскал рабочего.

   - Вот теперь можно идти, - кивнул нам юноша, поднял фонарь и сделал им круг над головой.

   Мы гуськом последовали за юнкером, прошли через узкий проход в баррикаде и оказались прямо перед воротами. В тусклом свете нескольких факелов виднелась высокая арка, ведущая в полумрак. Я огляделся по сторонам и увидел нескольких солдат маленького роста, стоящих по обе стороны арки. Чуть дальше сидели на патронных ящиках ещё десяток тёмных фигур с винтовками, ложа которых удерживались сжатыми коленями. На головах у солдат серели папахи. Свет фонаря юнкера Киселёва упал на высокую стеклянную дверь, которая тут же приоткрылась. Чей-то голос произнёс:

   - Заходите. Осторожно, здесь - ступени.

   - Не могли свет включить? - проворчал Чудновский.

   - Вы же сами захватили электростанцию и оставили Зимний без света, - парировал тот же голос.

   - Разве у вас нет дизельных генераторов или иных резервных источников электроэнергии? - наивно спросил я.

   - Смотри – какой умный. Мало ли, что у нас есть. Дайте свет! - теперь голос звучал в тоне приказа.

   Довольно яркое сияние залило комнату. Я зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел высокого офицера средних лет, голову которого венчала фуражка с кокардой и узким козырьком. Фигуру, облачённую в серо-зелёную гимнастёрку, перепоясывал ремень, масляно блестела узкая портупея. На левом боку висела сабля, на правом чернела кобура. На плечах отсвечивали золотым шитьём погоны с двумя полосками и тремя серебряными звёздочками на золотых полях. Глаза офицера задержались сначала на Чудновском, а потом внимательно с ног до головы осмотрели меня. Рабочего он даже не удостоил вниманием. Я огляделся вокруг и понял, что мы находимся в караульном помещении. По центру большой просторной комнаты стоял длинный деревянный стол. На столешнице валялась ветошь, и чернели пятна от масла. Вдоль стен располагались лавки и деревянные сооружения, похожие на вешалки. Там уютно устроились десяток винтовок, несколько фуражек и холщовых ремней. В дальнем углу выделялась белой краской ещё одна дверь, возле которой возвышалась пирамида из больших зелёных ящиков и металлических коробок.

   - Итак? - офицер сел на табурет и уставился на нашего комиссара, справедливо полагая, что он - главный среди непрошеных гостей. У входа сгрудилось несколько юнкеров и две женщины, одетые в серые солдатские шинели. На коротко стриженной голове одной из них лихо сидела приплюснутая фуражка с потёртым, треснувшим посередине козырьком.

   - Мы - представители штаба военно-революционного комитета Петрограда, - с пафосом представился Чудновский.

   - И что? - офицер поморщился, словно у него болели зубы.

   - Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов я уполномочен обсудить с защитниками Зимнего дворца условия капитуляции.

   - Вам нужен очередной митинг? Придётся вас огорчить. Митинга не будет. Впрочем, капитуляции тоже.

   - Полковник! - Чудновский сделал шаг вперёд и оглянулся на Киселёва, словно ища у юнкера поддержки. - Взятие дворца восставшим народом - вопрос времени...

   - Подполковник, - поправил комиссара офицер. - Подполковник Ананьин, к вашим услугам.

   - Ваше благородие! - влез в переговоры рабочий. - Пожалейте юнкеров. Им бы ещё сиськи у мамок сосать, а вы их - под ружьё. За нас - весь балтийский флот. Начнут садить из орудий, камня на камне от дворца не останется...

   - Да, да, - снова взял инициативу в свои руки Чудновский. - Если будет штурм, я не могу поручиться за матросов. Позвольте мне объяснить обстановку в столице членам Временного правительства. Революция, господин подполковник. Революция - в России. Вы понимаете, что это такое?

   - Прекрасно понимаю, - офицер устало опёрся спиной о край стола. - Кучка безответственных людей, называющих себя Российской социал-демократической партией большевиков, пытается совершить вооружённый государственный переворот. Вы, господа, склоняете к мятежу рабочих Путиловского завода, Петроградский гарнизон, и даже, некоторые фронтовые части. Ваши агитаторы формируют отряды так называемой Красной гвардии из уголовников, нищего сброда и дезертиров. Вы хотите узурпировать власть и закончить войну, оставив Родину на растерзание внешним врагам. И делаете это в то время, когда немцы стоят, - офицер повысил голос, - в трёстах верстах от города, который заложил Пётр Великий - самодержец всероссийский, устроитель великой империи. Вы - предатели, господа, вы - мятежники, а не революционеры.

   - Но, позвольте! - лицо Чудновского пошло красными пятнами.

   - Не позволю, - подполковник вскочил на ноги. - Господа! - Ананьин повернулся к дверям, обращаясь к юнкерам. - Юнкер Киселёв арестован! Этих, - подполковник презрительно посмотрел в сторону делегации, - тоже посадите под замок.

   Чудновского, Киселёва, рабочего и меня окружили, потом стали подталкивать в спины к выходу.

   - Впрочем, - голос офицера остановил топот башмаков и слабые возражения моих спутников. – Оставьте здесь этого молодца. Хочу поговорить с ним, - палец подполковника указывал на меня.

   - Садитесь вот сюда, - Ананьин ногой пододвинул мне табурет.

   - Как вы, офицер, затесались в эту компанию? Постойте! Вы не ранены? - подполковник обошёл мою поникшую фигуру, разглядывая дыру от пули и пятна крови, пропитавшие сукно шинели.

   - Никакой я не офицер, - с вызовом ответил я. - И кровь здесь - не моя.

   - Инженер, служащий банка, коммерсант?

   - Что-то вроде этого, - не стал уточнять я. - Видите ли. Я совершенно случайно наткнулся возле моста на вооружённых людей. А потом один матрос заставил меня залезть в грузовик. А товарищ Чудновский приказал идти сюда...

   - Это тот наглец в кожаном пальто самокатчика?

   - Он самый, - подтвердил я. - Простите, господин подполковник. Хочу вам сказать, что я не из этого времени.

   - Не от мира сего? Понимаю. Вы, наверное, писатель. Этакие рассказики пишите из области фантазий, спиритизма. Я угадал?

   - Почти, - торопливо согласился я. - Но дело не в этом.

   - А в чём же?

   - Зимний дворец обречён. Временное правительство - тоже. Сегодня, какое число?

   - Двадцать пятое октября, - удивлённо сказал офицер. - А зачем вам дата?

   - К полуночи дворец возьмут штурмом матросы и Красная гвардия, большевики захватят власть, заключат мир с немцами, а потом в России начнётся гражданская война.

   - Бред сумасшедшего! - фыркнул Ананьин. - Позвольте вам объяснить обстановку, - он сел напротив меня и закинул ногу на ногу, доставая из кармана галифе портсигар.

   - Во-первых. Большевики, не смотря на бешеную агитацию и красивые обещания, не сумели склонить гарнизон Петрограда и большую часть рабочих к мятежу. Сил, у так называемых революционеров, хватило лишь на то, чтобы малыми отрядами уголовников разогнать милицию Временного правительства, состоящую из студентов и лавочников, занять ключевые объекты города - банки, почту, телеграф, телефон, некоторые мосты и выставить там патрули. Части, которые вот-вот подойдут с фронта, разгонят этих негодяев, а потом вернут городу спокойную жизнь. Центр мятежа – в столице. В губерниях всё спокойно. Во-вторых. Десятки тысяч бойцов "Красной гвардии" - миф, придуманный для устрашения правительства и воодушевления трусливых, легковерных пролетариев...

   - Но матросы Балтийского флота! - мой голос дрогнул. - Я сам видел колонны моряков возле моста.

   - Какого моста? - оживился подполковник, вставая.

   - Не знаю.

   - Когда это было?

   - Часа два назад или три.

   - В сумерках толпу, собравшуюся для беспорядков и грабежей, легко принять за организованную массу вооружённых людей. Мне доподлинно известно, что главарь мятежников, некий Ульянов требовал от моряков Балтики войти с кораблями в Неву и высадить десант, но к чести флота, матросы отказались, справедливо полагая, что боевые корабли должны противостоять угрозе немецкого десанта, а не помогать авантюристам. Может, вы видели матросов штрафных команд? Они – отъявленные мерзавцы, мародёры. Эти могут соблазниться обещаниями мятежников.

   - Чудновский сам говорил, что большевики ждут несколько тысяч моряков из Кронштадта и Гельсингфорса, - упрямо твердил я. - Временное правительство обречено.

   - Ждут? Это не значит, что дождутся. А насчёт штурма – вы уверены?

   - Конечно. Об этом во всех школьных учебниках написано.

   - Что за чушь вы несёте?

   - Поверьте мне на слово. Я знаю, о чём говорю. У вас не хватит сил сопротивляться штурму.

   Подполковник задумался, опустив голову, а потом начал тихо говорить, будто пытался убедить в своей правоте самого себя.

   - Что ж. Посмотрим правде в глаза. Сотня юнкеров-мальчишек, добровольческий женский батальон. Казаки? На казаков надежды нет. Многие ушли. Остались единицы, но и те - ненадёжны. Они откровенно насмехаются над юнкерами и ударницами. Называют их - "бабы с ружьями". Самокатчики бежали. Кончился бензин, видите ли. Причину нашли. Пулемёты? Да, да. Пулемёты! Патронов - море. Так что - ещё повоюем? - офицер снова с воодушевлением смотрел на меня.

   - Вчера и сегодня уже были попытки штурма. Но толпы мятежников рассеяны моими юнкерами с помощью ружейных залпов в воздух. Нам даже не пришлось стрелять прицельно. Нас пытались засыпать снарядами из шестидюймовых пушек Петропавловки, но все выстрелы шли поверх крыши Зимнего. Из тридцати пяти боевых зарядов, только два слегка царапнули карниз дворца. А что это значит?

   - Что? - переспросил я.

   - Артиллеристы - на нашей стороне и не хотят выступать против законной власти...

   Внезапно наш разговор был прерван далёкими ружейными залпами.

   - Посидите здесь немного. Я сейчас вернусь, - подполковник схватил меня за рукав и затолкал в комнату, возле которой стояли ящики. В замке щёлкнул ключ, застучали каблуки сапог, стукнула стеклянная дверь, и мне оставалось только слушать приглушённые залпы и далёкие звуки пулемётных очередей.

   Когда мои глаза привыкли к темноте, я, держась за стены и ориентируясь на свет, пробивающийся в щель под дверью, обошёл помещение. Оно оказалось довольно большим. Мне попался под ноги табурет или стул, потом я наткнулся на что-то мягкое. Я сел на ворох каких-то вещей, потом вытянул ноги, лёг и стал терпеливо ждать возвращения офицера. Череда дурацких иллюзий начинала меня раздражать.

   "Пора просыпаться, - думал я, прислушиваясь к шуму извне, но, тут же поймал себя на мысли, что ещё никогда, ни в одном сне, я не призывал себя к пробуждению. - Чертовщина какая-то снится. Но до чего странная. Оказывается, у большевиков мало сил. Рабочие плевали на Ленина. Не было никакой "Красной гвардии". Штурмов Зимнего - состоялось несколько. Группы рабочих с ружьями, которые я видел возле дворца, никак нельзя назвать революционными толпами. Энтузиазма умереть за Ленина в их глазах я тоже не заметил. Где горящие решимостью взгляды? В фильмах о штурме Зимнего солдаты чуть ли не из шинелей выпрыгивали в едином порыве. Но в лицах тех, кого видел я, сквозит неуверенность, страх и злость. Эти люди похожи на бандитов, предвкушающих скорый и безнаказанный грабёж. Подполковник  что-то говорил о дезертирах, бежавших из армии…"

   Снаружи стрельба усилилась, а потом стихла. До моего слуха донеслись крики. Вскоре они прекратились. Мёртвая тишина охватила караульное помещение. Я сменил позу и лёг на бок. От вещей, ставших неудобным ложем, пахло потом, каким-то дешёвым одеколоном и табаком.

   "Сколько прошло времени?" - эта мысль заставила открыть глаза и прислушаться.

   - Похоже, забыли про узника совести, - вслух мрачно пошутил я.

   Мой тихий голос странно звучал в тёмной комнате.

   Я поднялся на ноги, приблизился к двери и крикнул: "Эй!"

   Не случилось ровным счётом ничего. Я крикнул громче, подождал, попробовал выбить дверь носком ботинка, но не смог. Потом начал обходить помещение по часовой стрелке и наткнулся на ещё одну дверь. Я дёрнул за ручку. Извне что-то звякнуло и упало. Дверь скрипнула и приоткрылась. Мне удалось протиснуться в щель. Ноги наткнулись на ступени лестницы. В абсолютной темноте, держась за стену, я стал продвигаться сначала вверх, а потом вдоль какого-то коридора. Слабый свет замаячил где-то впереди, и через полсотни шагов коридор кончился большим залом. Высокие окна были завешаны плотными гардинами, на стенах висели канделябры. В них еле-еле горели лампочки, и я рассмотрел ещё ряд открытых двери и целую анфиладу комнат. Далёкий шум голосов и крики заставили остановиться. Подумав немного, я решил идти на звук.

   Очередная, резная с позолотой дверь оказалась закрытой. Именно оттуда доносились грубые голоса и женские крики. Створка приоткрылась неожиданно, словно от сквозняка. Я почувствовал кожей лица движение холодного воздуха и приник глазами к щели. Человек в дырявом ватнике, стоя на коленях у головы худой голой девушки, лежащей на полу, держал её ноги, поднимая за пятки, и смотрел, как солдат со спущенными под колени штанами насиловал несчастную. Жертва не сопротивлялась, безучастно глядя в потолок. Её лицо было окровавлено. Рот открыт. Она тяжело дышала, отвечая стонами на каждое грубое движение солдата. Рядом валялись: сапоги, шинель, гимнастёрка, галифе, белая сорочка. В тусклом свете канделябров блеснул шеврон. Такие я видел на ударницах добровольческого батальона, когда нас вели в Зимний дворец. Точно такой же лежал сейчас в кармане моего пиджака. У стены на кушетке двое матросов возились с ещё одной, наполовину раздетой женщиной. Сверкала белая кожа ног и ягодиц. Разорванная гимнастёрка была натянута на голову ударницы, открывая живот. Руки в запястьях стянуты ремнём и привязаны к спинке кушетки. Тонкие частые крики перекрывала брань и шутки моряков. На рояле, сдвинутом к окну, лежала ещё одна неподвижная женская фигура. На обнажённых ногах виднелись пятна крови. Во рту торчал кляп. Острая девичья грудь была запачкана чем-то тёмным. Рядом стояли несколько рабочих, застёгивая штаны. Один из них держал над девушкой массивный подсвечник с горящей свечой. Расплавленный воск капал на тело изнасилованной девушки.

   - Глянь-ка, робяты. Задохлась, - сказал человек, держащий подсвечник. - А я и не успел толком. Рази это справедливо.

   - Ты же сам саданул её кулачищем по голове, а, потом, платок ейный засунул бабе в рот, - откликнулся кто-то из его товарищей.

   - Дык, ведь кусалась стерва и материлась.

   - Дурень! Она для виду кусалась. Эти сучки на фронте под господ офицеров ложились кажен божий день. Страсти получали. Привычные, курвы.

   - А нам по согласию слабо было дать? Мы, ведь, с пониманием. Ну, поломалась бы для виду, а то - кусаться... Где это видано, чтобы бабы выкаблучивались и кусались, когда им удовольствие дают почуять? Эх, не успел, - продолжал сокрушаться рабочий.

   - Ступай вон в комнаты, где ихние казармы. Там остальных заперли. Глядишь, тебе какую-никакую шалаву оставит братва, - к рабочим от кушетки, затягивая ремень на штанах, подошёл матрос.

   - Видел командиршу ударниц?

   - Нет.

   - Сходи, посмотри. Может, тебе понравится. Не баба, а кобыла с яйцами. Погоны подпоручика на ней, крест Георгия, да две медали на грудях.

   - Крест? Это, за какие - таки заслуги?

   - Вот пойди и спроси, - моряк повернулся в сторону кушетки. - Гришка, чёрт, прости Господи! Хватит девку мучать. Осипла уже, кричавши.

   - Ничо-о. Офицерью давала, и нами не побрезгует?

   - Дык, в дырке у ей, небось, словно песку насыпали.

   - Ничо-о. Терпимо.

   Остолбенев, я стоял, не в силах оторвать глаз от страшной картины, переводя взгляд с обнажённых ног женщин на страшные, искажённые гримасами лица моряков. Звук падения тяжёлого предмета где-то далеко за спиной и звон бьющегося стекла заставили меня отпрянуть от двери. Тошнота подступила к горлу. Левая щека дёргалась, губы дрожали. Меня вырвало прямо на паркетный пол. Медленно перебирая ногами в темноте, я двинулся дальше по анфиладе комнат и вскоре наткнулся на ещё одну распахнутую настежь дверь.

   По большому залу, освещённому несколькими факелами, бродили, разбрасывая ногами кушетки и стулья, вооружённые люди. Они били прикладами ружей в стеклянные витрины, вытаскивали оттуда фарфоровую посуду, статуэтки, подсвечники белого металла и распихивали всё это по карманам и отворотам пальто. Я увидел человека в гражданской одежде, который засовывал в вещевой мешок довольно большие бронзовые каминные часы. Солдат в разорванной на спине шинели, радостно улыбаясь, штыком прокалывал полотна картин, висящие на стенах. Матрос, сбросив бушлат, ножом срезал кожу со спинки массивного кресла. Каблуки сапог скользили по осколкам зеркал, окладам икон, книгам.

   - Ха! Смотри-ка, ахвицер заблудился! - рука одного из солдат с зажатой в кулаке изящной сервировочной столовой лопаткой, застыла на полпути к лежащей на полу скатерти. Молодой парень с потным лицом смотрел прямо на меня.

   - Держи его!

   Чья-то грубая ладонь подтолкнула меня в спину, и я оказался окружённым потными, дурно пахнущими, возбуждёнными людьми.

   - Глянь! Боитси. Белый весь с лица. Ваш бродь! Вали отсель, пока мы добрые, - сказал кто-то из толпы.

   - Куда вали? - матрос, который успел спрятать солидный кусок кожи под тельняшкой, раздвинул шеренгу людей и встал справа от меня. - Запереть его надоть с остальными, или – в распыл пустить. Ну-ка, вы двое, отведите его благородие к офицерам. Пусть там его наши братишки допросят. Стрелял в нас? Говори, сука!

   - Нет, нет. Что вы? Я тут случайно.

   - Ага, в гости зашёл. Стой смирно, а не то по зубам огребёшь!

   Меня, в который раз за день обыскали и, подталкивая в спину, снова повели по комнатам. Взгляд скользил по следам грабежа, которые были заметны даже в полумраке. Через пять минут меня затолкали в помещение, где я увидел подполковника Ананьина, нескольких офицеров и женщин в солдатской форме, десяток юнкеров и человек двадцать гражданских. Дверь за спиной тут же захлопнулась.

   - А-а! Вот и вы, молодой человек, - Ананьин посмотрел на меня и виновато улыбнулся. - Простите, что забыл про вас.

   - Да уж, - пробормотал я, постепенно приходя в себя и осматриваясь в комнате.

   - Садитесь вот здесь, - круглолицая, с широким подбородком, полными губами, коротко стриженная, плотного телосложения женщина, одетая в военную форму повелительным жестом руки заставила двух юнкеров подвинуться и дать мне место у стены. На её гимнастёрке блеснули отражённым светом люстры, висящей под потолком, крест и несколько медалей.

   "Это о ней говорил матрос там, в комнате, где насиловали женщин", - подумал я, исподтишка разглядывая командира женского батальона.

   Очевидно, моё появление прервало какой-то важный разговор. Лица присутствующих выглядели напряжёнными и злыми. Первым не выдержал подполковник.

   - И, что вы ставите мне в вину? - Ананьин обращался к господину в чёрном сюртуке, который стоял в углу, опираясь плечом о стену и держа в правой руке пенсне.

   - Сдачу дворца и предательство законно избранного Временного правительства!

   Подполковник поднял руку в знак протеста.

   - А кто виноват в том, что с баррикад ушли казачьи части? Кто отказал казакам в помиловании Каледина¹? Кто сочинял бесполезные воззвания и обещал мне прибытие частей с фронта? Ваши чиновники даже не могли обеспечить защитников Зимнего продовольствием. Какими средствами прикажете поддерживать дисциплину во вверенных мне ротах? Розгами, мордобоем? Большая часть юнкеров – мальчишки. Голодные, растерянные, озлобленные вашей бесхребетностью и нерешительностью, они просто разбежались по домам. С кем было держать оборону, дожидаясь обещанных войск?

   - У вас, господин подполковник, оставались верные долгу ударницы батальона смерти под командой подпоручика Бочкарёвой.

   Все, кто был в комнате, перевели взгляды в сторону круглолицей крупной женщины, на гимнастёрке которой блестели медали.

   - Какой батальон, господин хороший? - женщина подняла голову. - Нас и было-то всего… Вторая рота, сто тридцать семь человек.

   Разве этого мало, чтобы рассеять несколько десятков мятежников? - человек в сюртуке достал из кармана платок и стал раздражённо протирать стёкла пенсне.

   - Что мои девки могли сделать, если нас обошли с тыла? Со стороны набережной дворец совсем не охранялся.

   - Я и пытаюсь объяснить, что это - вина подполковника, - не сдавался "чёрный сюртук".

   - Здесь пять офицеров, включая меня. Каким образом командовать людьми? С кем защищать? Какими частями я мог охранять Зимний со стороны Дворцовой набережной? - возмущённо закричал Ананьин. – Хотел бы я знать, какая сволочь даже двери открыла изнутри? Где они взяли ключи? Ищите предателей среди истопников и ваших писарей - канцелярских крыс, штафирок, мать вашу. Дворец ещё до лобовой атаки уже был в руках большевиков.

   Все, кто находился в комнате, громко закричали, перебивая друг друга:

   - Я своих баб не жалела под Сморгонью², подставляя под штыки германцев. Мои девоньки четырнадцать атак отбили. Три дня на передовой линии. Тридцать соплячек благородных кровей потерял батальон, семьдесят баб ранило. Саму меня метило пулями пять раз. В кого стрелять? В толпу, озверелую матросню? А если нас - с тылу, да сразу - в штыки? - орала Бочкарёва, поднявшись в свой немалый рост.

   - Вы плохо муштровали ваших ударниц, - упрекнул её "сюртук".

   - Плохо? - взвилась с табурета худая, маленькая девушка. С её узких плеч на пол упала шинель, открывая длинную тонкую шею. - Она лупила нас, словно прислугу или своих рабынь. Ненавижу!

   Бочкарёва круто развернулась на каблуках. Звонкая пощёчина заставила девушку замолчать.

   - Била? Да, била. Не жалела ваших смазливых мордашек. Для вашей же пользы. Ты зачем пошла в батальон? Скучно на паркетах стало, приключений захотелось? Покрасоваться? Ах, мол, какие мы храбрые. Ах, какие они патриотки? Щас утрём нос мужичью. Поднимем боевой дух солдатиков. Вот припудрим щёчки и утрём, стоя под белым знаменем. Институтки, папины дочки! Небось, каждая хотела стать девицей Дуровой³? В атаку со штыком наперевес - это вам не на плацу при генералах маршировать. Из вас и воевать то умели одни жёны казацкие, да вдовы-солдатки...

   - Ага! Они первые лапки кверху и подняли, когда на них солдатики полчаса назад на площади попёрли, - нервно засмеялся один из юнкеров. – А вылазка? За каким чёртом вам вылазка понадобилась?

   - Слюни подбери! Много ты понимаешь, - подступила к юнкеру Бочкарёва. - Где ты был, когда к воротам, в который раз подошли эти чёртовы парламентёры, а сразу за ними повалила толпа? Моих девок смяли, не дав сделать ни единого выстрела.

   - Прекратите истерику! - гаркнул подполковник. – Хватит взаимных упрёков. Никто из вас не виноват. Я сам должен был предвидеть это подлое предательство с дверями на Дворцовой набережной.

   "Подлость? Ни фига себе, - подумалось мне. - Значит, всё было не так, как в старом кино? Матросы не лезли на решётку ворот? Никакого революционного порыва и героизма. Просто во дворец с тыла просочились мародёры..."

   - Матросы топтали нас сапогами. Многих - насмерть, - прервал мои размышления юнкер.

   - Прекратить! - Ананьин сделал шаг вперёд и прижал голову парня к своей шинели.

   - Нас предали, нас предали, - глухо бормотал юнкер, всхлипывая.

   - Сопляк! - тихо сказала Бочкарёва, садясь на табурет.

   Она потянула за цепочку и вынула из кармана галифе часы. Верхняя крышка щёлкнула и открылась со звоном. Я готов был поклясться, что это были те самые часы, которые остались в лавке древностей.

   - Простите, который час? - мой голос дрожал.

   - Извольте, - женщина протянула мне часы циферблатом вверх.

 

¹ Алексеей Макси́мович Каледин (12 (24) октября 1861, Российская империя, хутор Каледи́н, станицы Усть-Хопёрская, Область Войска Донского - 29 января 1918, Новочеркасск) - русский военачальник, генерал от кавалерии. 1 сентября 1917 года военный министр А. И. Верховский приказал арестовать Каледина. В канун вооружённого восстания большевиков, когда казаки могли бы стать той силой, которую могло бы использовать Временное правительство против восставших, 17 октября 1917 года, Керенского посетили делегаты Донского казачьего Войскового Круга, отмечавшие недоверие казаков к правительству и требовавшие, чтобы правительство восстановило Каледина в правах командующего войском и открыто признало перед Доном свою ошибку. Керенский признал эпизод с Калединым печальным недоразумением и обещал в ближайшие дни сделать официальное заявление, дезавуирующее эпизод, однако своё слово не сдержал

²  С сентября 1915 по февраль 1918 годов через г. Сморгонь (Гродненская область) проходила линия русско-германского фронта.

³ Надежда Дурова - знаменитая "кавалерист-девица", первая в русской армии женщина-офицер, участвовавшая в войне 1812 года против Наполеона.

 

   Я быстро перевернул хронометр, вглядываясь в знакомые клейма и хорошо читаемые надписи: "Подпоручику Марiи Бочкарiовой за мужество и храбрость. 30 дня августа 1917",

   - Этого не может быть, - прошептал я, машинально возвращая часы Бочкарёвой.

   Крышка захлопнулась, луковица часов вместе с цепочкой пропала из поля зрения.

   Мне уже не сиделось на месте. Желание задавать вопросы не давало покоя. В памяти вспыли сцены из посредственно-сделанной, ура-патриотической кинокартины "Батальон". Женщина, сидящая рядом, была совсем не похожа на актрису, игравшую главную роль героической командирши ударных частей в том фильме.

   - Хорошие часы у вас, - сказал я тихо.

   - Барахло, - отрезала Бочкарёва. – Таких «луковок» в каждой часовой лавке - на золотой царский червонец - сотня. Слушай, мил человек. А ты, кто будешь? Шинелка на тебе - с чужого плеча. Штаны - цивильные, штиблеты дорогие. Не на каждом барчуке такие наряды увидишь.

   - Э-э, - протянул я. - Видите ли. Есть такое занятие - сочинение пьес.

   - Корренспондент, что-ли?

   - Можно и так сказать. Сейчас события эпохальные происходят. Война, революция. Это же любопытно. Пусть потомки узнают, как всё было.

   - Ничего любопытного. Грязь и кровь.

   - Может, расскажете о себе? Где родились, что делали до войны? Вы замужем?

   Женщина вздохнула, помедлила немного и тихо заговорила:

   - Ладно. Всё равно время надо как-то убивать. Слушай, коль интересно. Фролковой я была в девичестве. А замуж меня выдали по причине бедности в пятнадцать лет. Вот только ушла я от своего пьянчужки - муженька Афанасия к мяснику-еврею...

   Бочкарёва тяжело вздохнула.

   - Ну, что? Желаешь дальше слушать?

   Я, молча, кивнул.

   - Что ж? Слушай, коли так. Видно, судьба моя такая. С мужиками возиться. Сожитель мой новый - лихой человек оказался. Поймали его, да осудили за разбои, а потом отправили в Якутск на поселение. Я - за ним. Куда денешься? А он - снова за старое. Да от рисковой жизни опять же запил. Стал руки распускать. Лицо у меня всё в синяках было. А тут война началась. Подумала я, подумала. Жрать нечего, денег нет. В девки гулящие идти? Стыд не позволял. Вот и решила. Бросила Яшку, постриглась коротко и отправилась в Томск. А там как раз стоял резервный батальон. Ну, значит, пришла в казармы. Записывай, командирам говорю, в добровольцы. А они мне отвечают. Мол, бабам в армии - один путь. В сёстры милосердия. Смеются. А я подумала - в проститутки, значит. Ах, сволочи, мужичьё проклятое. Пошла на почту, да на свой страх и риск отбила телеграмму самому царю. Давай, дескать, царь-батюшка, позволь умереть за Родину. Мочи нету смотреть, как немец нас - русских ни во что не ставит. Ха-ха-ха, - неожиданно звонко засмеялась Бочкарёва.

   Все, кто находился рядом с ней, заулыбались. Они уже давно прислушивались к исповеди женщины.

   - А дальше что было? - поторопил я.

   - Разрешил. Своим именным указом разрешил, - просто и буднично, словно в русскую армию каждый день записывались женщины, ответила Бочкарёва. - Вот так и началась для меня война.

   - О Марии Леонтьевне даже в газетах писали, - с гордостью перебила свою командиршу девушка, пять минут назад получившая пощёчину. - Сам Александр Фёдорович Керенский¹ этой весной предложил ей сформировать женский батальон смерти. Он даже ездил в Институт благородных девиц. Знаете, это подняло боевой дух всей армии. Даже жена Александра Фёдоровича к нам просилась.

   - Неужели? - поощрил я Бочкарёву к продолжению рассказа.

   - Про жену Керенского – чистая правда, но недолгая. Остальное - вранье, - отрезала женщина. - Какие из петербургских институток солдаты? Я им - дисциплину, а они - жалобы начальству. Будто бью я девкам морды, словно унтер-офицер старого режима. Тьфу!

   - Дальше, дальше! - от нетерпения я ёрзал на табурете, словно острый гвоздь впился мне в место пониже спины. В глубине души я надеялся, что женщина  вот-вот скажет, что она вышла замуж ещё раз. Часы, которые лежали в кармане галифе командира батальона смерти, должны были в моём воображении обрести нового владельца - сына Бочкарёвой - моего прадеда.

   - Чего тут дальше-то рассказывать? Кому из этих дурёх-барышень охота таскать на себе винтовку, да тяжёлую амуницию? Из двух тысяч баб осталось человек триста. Вот нас и отправили Зимний дворец защищать. Мужиков, видать, не нашлось...

   Всё это время краем уха я ловил глухие звуки, доносившиеся откуда-то сверху. Над головой раздавался топот сапог, далёкие возгласы, брань, падение тяжёлых вещей. Но неожиданно в дверь грохнули так, что зазвенела люстра под потолком. Створки распахнулись, и спиной вперёд в помещение ввалилось несколько приличных господ в сюртуках. Этих людей затолкали в комнату вооружённые матросы, среди которых я узнал Трофима.

   - Принимайте в компанию, - весело крикнул он. - Щас министры вам расскажут, как они просрали Расею.

   - Но позвольте! - возмутился небольшого роста, толстый человек, державший в руках разбитые очки. - Я протестую.

   - Закрой хлебало! Нас на каторгу отправлять - мастера были. Тебя, гнида, самолично в Петропавловку сведу, - пригрозил ему Трофим и сплюнул сквозь зубы.

   Взгляд матроса обшарил зал, какое-то мгновение держался на мне, но тут его вниманием завладела Бочкарёва.

   - Глянь! Баба - ахвицер? - закричал Трофим, дурашливо хлопая себя по коленкам.

   Сделав два быстрых и широких шага, он вплотную приблизился к женщине, схватил в горсть медали, украшающие пышную грудь, и потянул награды на себя. Ткань гимнастёрки выдержала хватку, но грубая сила заставила Бочкарёву сделать шаг навстречу. Поединок глаз продолжался несколько секунд.

   - Отпусти, - тихо, но твёрдо сказала Бочкарёва.

   - А не то, что? - Трофим тяжело задышал, приоткрывая в кривой ухмылке редкие кривые зубы.

   - Пасть закрой, воняет, как из выгребной ямы, - сказала Бочкарёва, упираясь кулаками в грудь матросу.

   - Подумаешь! - голосом, полным хмельного веселья, закричал Трофим. – Что? Нельзя винишком белым из царских погребов разжиться по бутылке на брата. Брезгуешь? - Не отпуская женщину, матрос левой рукой достал из кармана собственных чёрных грязных брюк бутылку вина и поднёс тёмное стекло горлышка к губам женщины.

 

¹Александр Фёдорович Керенский. (22 апреля (4 мая) 1881, Симбирск, Российская империя - 11 июня 1970, Нью-Йорк, США). В 1917 году -  военный и морской министр, затем министр-председатель Временного правительства России. По одной из версий бежал из революционного Петрограда, переодевшись в женское платье. Уже в эмиграции Керенский утверждал, что накануне большевистского переворота уехал из Зимнего в своём обычном френче, на своей машине, в сопровождении, предложенного ему американскими дипломатами, автомобиля американского посла с американским же флагом. Встречные солдаты и красногвардейцы узнавали его и привычно отдавали честь.

 

   Подпоручик с отвращением отвернула голову.

   - Брезгует, - сделал вывод матрос, прикладываясь к бутылке и снова пряча её в карман. - А это у нас, что? - Трофим отпустил медали и дёрнул за конец цепочки.

   - Глянь! Брегетка!

   Наградные часы лежали у него на ладони. Матрос оттолкнул от себя Бочкарёву и стал шевелить губами, пытаясь прочесть надпись на крышке.

   - За хра-абрость, - протянул он. – Щас лопну от смеха? За какую, такую храбрость? В койке с офицерьём, что ли геройствовала, пока мы на Балтике под пушками немцев умирали?

   Матросы, стоявшие у двери, загоготали.

   - Пущай теперь нашему брату будет за храбрость, - закричал Трофим, опуская хронометр в карман, откуда выглядывало горлышко бутылки.

   "Господи! - подумал я. - Неужели этот потный, грубый хам - мой прадед?"

   Взгляд, которым я сверлил матроса, не остался без внимания.

   - А ты чего зенки вылупил? Каким Макаром сюда попал? Ты же на переговоры ходил с товарищем Чудновским.

   - Ходил, - неохотно подтвердил я.

   - Куда делся потом?

   - Никуда. Просто бродил по дворцу.

   - Ишь ты? Барчук, а тоже... Любопытный. Небось - смотрел, где, что спереть под шумок? А это, теперича, народное добро. И, стало быть, наше, - с ненавистью сказал один из матросов - дружков Трофима.

   Глаза юнкеров, подполковника Ананьина и Бочкарёвой с осуждением смотрели на меня.

   - Я ничего себе не взял. Грабить не привык в отличие от некоторых. Можете обыскать! - крикнул я обиженно и вывернул карманы шинели.

   - Ладно, - Трофим покровительственно хлопнул меня по плечу, пропуская мимо ушей прозрачный намёк. - Пошли отсель, - матрос развернулся к выходу. - Товарищ Максим, ты идёшь?

   Я поплёлся к двери, избегая смотреть на остающихся людей.

   - А ты, Васька... Смотри. Не мусорь на палубе словами понапрасну. Товарищ – нам сочувствующий. Ко всему прочему - грамотный, образованный. А революции сейчас, - Трофим насмешливой интонацией подчеркнул слово "сейчас", - служивые людишки, ой как нужны.

   Мы шли по коридорам дворца, натыкаясь на группы пьяных, возбуждённо переговаривающихся людей, втихомолку похваляющихся друг перед другом награбленным.

   -Смотри-ка. Народ до сих пор гулеванит по царским погребам, - с завистью сказал матрос, которого Трофим назвал Васькой.

   - Да, где там? - откликнулся кто-то из тёмного угла. - Морячки из Гельсингфорса побили все бутылки и бочки прикладами. Людям, теперь, море - по колено. Становятся на четвереньки и пьют прямо с полу.

   - Во дают! – удивился Васька.

   Было непонятно - восторгается он поступком матросов из Гельсингфорса или находчивостью пьяных мародёров.

   - Значит, так, - сказал Трофим, когда мы оказались на холодном ночном ветру, гуляющим по  Дворцовой набережной. - Василий! Веди товарища Максима в Смольный. Там ему найдут дело. А то его - безоружного убьют где-нибудь в тёмном переулке.

   - Чуть, что – сразу я? С какой это стати, и почему? - спросил Васька, с завистью глядя на свет и тени, мелькающие в окнах Зимнего.

   - По кочану, - отрезал Трофим. - Проводишь - двигай полным ходом в Реввоенсовет. Найдёшь там Троцкого или Крыленко. Проси отряд Красной гвардии для охраны дворца. А не то - разнесут царские хоромы по кирпичику. Хотя... - Трофим почесал затылок под бескозыркой. - Лучше - вали в Центробалт. Найдёшь там Железнякова¹. Пусть пришлёт надёжных "братишек". Понял?

   - Чего тут не понять? - буркнул Васька и, закинув винтовку за спину, кивнул мне:

   - Шевели лопастями, сочувствующий ты наш!

   - Постой! - Трофим схватил меня за полу шинели, протянул вперёд сжатый кулак и вложил в мою ладонь какой-то холодный предмет. - Держи! На память от революционных моряков Балтики.

   Я опустил глаза и увидел часы Бочкарёвой. Цепочка блестящей узкой змейкой скользнула в щель между пальцами матроса в мою ладонь.

   - Спасибо!

   Мой растерянный шёпот был прерван сильным тычком в спину. Машинально я положил часы в карман и двинулся вслед за чёрным бушлатом Василия, который, настороженно оглядываясь, не переставал ворчать:

   - Как Зимний брать, так - Васька. Как вино пить в погребах Николашки, так води разных сочувствующих. Няньку барчуку нашли.

   Дальше мы двигались по мрачным улицам Петрограда, молча. В домах не светилось ни одно окно. Редкие фонари бросали пятна света на подмерзающие лужи и брусчатку мостовых.

   Через десять минут быстрого шага нам навстречу попался отряд моряков.

   - Братки! Откуда будете?

   - Второй балтийский экипаж.

   - Железняков? Ты, что ли?

   - Кто же ещё?

   Отряд замедлил шаг, и к нам приблизился высокий матрос. Блеснула пулемётная лента, перекрещивающая грудь. На боку чернел деревянный футляр, откуда выглядывала ручка большого пистолета.

   - Я смотрю - вы пары развели, аж жаром пышете. Куда винты смазали?

   - На Васильевский остров. Винный склад там грабят. Больше бьют, чем пьют, падлы!

   - Так, вы пить идёте помогать или как? - засмеялся Василий.

   - Товарищ Троцкий сказал: "Водка есть такая же политическая сила, как слово. Революционное слово пробуждает ото сна и толкает на путь борьбы с угнетателями, а водка есть противоположность слову, она снова усыпляет... - Железняков закашлялся от смеха.

   - И, чё? Не понял? - Василий растерянно улыбался. – И, чё? - повторил он свой вопрос, -

   - Уже и выпить нельзя?

  

¹ Железняков. Анатолий Григорьевич Железняков, более известный как Матрос Железняк. Балтийский матрос, анархист, участник революции 1917 года в России, командир 1-й советской конной батареи, а также командир бригады бронепоездов во время Гражданской войны в России. В июне 1916 являлся дезертиром и вплоть до Февральской революции ходил на торговых судах по Чёрному морю, укрываясь под вымышленной фамилией. Отряд Железнякова, как одно из самых преданных большевикам воинских формирований, был использован при разгоне демонстраций в поддержку Всероссийского учредительного собрания и направлен в караул Таврического дворца, где Учредительное собрание проводилось. А. Г. Железняков был назначен начальником караула. Вошёл в историю фразой «Караул устал» при роспуске Учредительного собрания. Впоследствии, отряд Железнякова отличался крайними проявлениями анархизма, пьянством, грабежами. В начале 1918 года отряд латышских стрелков разоружил отряд, а Железняков откомандирован в Одессу, где сблизился с Котовским. Участвовал в грабежах. и налётах на банки. Погиб в июле 1919 года в столкновении с войсками атамана Шкуро.

 

   - «Объявите всеми наличными силами войну водке. Если не удастся остановить пьянство вам, у нас не останется другого средства, кроме броневиков». Передаю тебе слова товарища Троцкого.

   - Кончай баланду травить. Скажи прямо - нальёте выпить или нет?

   - Ладно, - Железняков поправил на себе пулемётную ленту. - Пару глотков, не больше. Идёшь?

   - А то! - воскликнул Васька и обернулся ко мне.

   - Слушай! Будь человеком. Сам догреби до Смольного. Тут - недалеко. Дуй вдоль Невы. Скоро будет Смольная набережная. Река там поворачивает. Вот и ты через кабельтов делай право на борт. Держи курс зюйд по улице, наткнёшься на наши патрули. Они подскажут, куда дальше топать. Лады?

   Я, молча, затаив радость, кивнул. Мне давно хотелось поскорее выпутаться из этой истории.

   Отряд моряков исчез в темноте, а я пошёл вдоль реки. Она действительно сделала поворот, потом другой. Показались очертания моста и костры.

   "Чёрт! - подумал я. - Нужно избавиться от шинели, а не то - опять остановят, будут обыскивать. Скажут - офицер и застрелят ненароком.

   Шинель полетела в реку, а я нырнул в переулок. Мне не удалось сделать и нескольких шагов, как на дома опустился густой туман. В сочетании с предрассветным сумраком он казался плотным одеялом, накрывшим город. Прижимаясь к стенам, я двигался словно в плотной вате, касаясь кончиками пальцев каменной кладки, пока не обнаружил подворотню и тут же увидел знакомую дверь. Лёгкий толчок ладонью в створку, шаг вперёд. Абсолютная темнота заставила шире открыть глаза. Что-то звякнуло над головой, и меня ослепила вспышка света. Открыв веки через пару секунд, я поднял голову, и обнаружил себя сидящим на стуле, а потом увидел ряд стеклянных витрин и человека, выходящего из-за перегородки. Лицо часовщика озаряла довольная улыбка.

   - Сидите, сидите, - сказал он. - Простите, что заставил вас ждать. Вот ваши часы.

   Он держал за цепочку мой фамильный хронометр. Я торопливо сунул руку в карман, куда, как я помнил, опускал часы Бочкарёвой. Там было пусто. Мой изумлённый взгляд ещё больше развеселил торговца древностями.

   - Давайте – я сделаю вам чаю, - сказал часовщик. - У меня есть прекрасный аристократический "Hyleys". Продаётся только в Лондоне.

   - Лучше - кофе, - попросил я хрипло.

   "Наверное, я задремал, - подумал я. - Вот угораздило. Лондон, и тут же – Питер, революция. Приснится же такое?"

   Пока я пил крепкий, горячий кофе, торговец продолжал изучать мою физиономию.

   - Шеврон всё ещё у вас? - спросил он.

   - Какой шеврон?

   - Ну, тот, с черепом.

   - Сейчас, - заторопился я, ставя пустую чашку на один из прилавков.

   Через секунду я нащупал в нагрудном кармане рубашки шеврон.

   - Вот, заберите назад.

   - Простите, сэр. Но, если вы ещё помните, ремонт часов должен обойтись вам в покупку любой вещи, лежащей здесь, в моей лавке.

   - Но шеврон мне не нужен, - раздражённо, с некоторой долей страха ответил я, вспоминая свои блуждания во сне по ночному Петрограду. - Дайте что-нибудь другое.

   - Тогда позвольте предложить вам это, - жестом фокусника человек достал из-за спины какой-то предмет, завёрнутый в тряпку.

   Через пару мгновений в мою ладонь легла курительная трубка. В тусклом свете ламп она выглядела совершенно новой, составленной из двух частей. Мундштук был выточен из светлого дерева, а чубук - из тёмного. Я не увидел на трубке, ни следа от зубов, ни ожогов от спичек и неуверенно покрутил её в руках.

   - Не сомневайтесь, сэр. Это - очень редкая вещь. Цена - по-прежнему смешная. Всего - два фунта. И вам не придётся платить. Сделаем обмен. Шеврон мне, трубку - вам.

   - Вы шутите? - спросил я, добавив в голос немного сарказма. Желание торговца всучить что-нибудь из своего товара начинало раздражать.

   - Ничуть, сэр, - превратно понял меня человечек. – Прекрасная вещь. Вот видите - белая вставка на чубуке. Это - слоновая кость. И, что она нам говорит?

   - Что? - с деланным равнодушием спросил я, вертя в руках трубку.

   - Как, что? - изумился торговец. - Это же ручная работа. Произведение искусства, если не сказать больше. Трубка сделана тогда, когда ещё был жив сам владелец фабрики - Альфред Данхилл. Чубук вырезан из тридцать третьего кольца африканского баобаба, а мундштук - , только представьте себе - полярная берёза из Лапландии. Во всяком случае, так уверял меня её прежний владелец.

   - Сам Данхилл? - насмешливо переспросил я.

   - Нет. Не он, но это неважно. Не сомневайтесь, сэр. После того, как в 1904 году увидела свет первая курительная трубка для автомобилистов со специально сделанным бортиком на передней чашке, чтобы искры не летели в глаза джентльменам, Альфред построил новую фабрику с уникальной, собственного изобретения, технологией производства. Клиентами фирмы среди прочих известных людей являлись Редьярд Киплинг, Оскар Уайльд и многие другие. А вот эта замечательная вещь, - человечек осторожно взял у меня из рук трубку, - сделана не позднее 1939 года по специальному заказу одного аристократа для подарка не знаю кому.

   "Врёт и не краснеет, - восхитился я настойчивостью торговца. – Трубка - явная подделка. А с другой стороны – всего два фунта. Куплю, пожалуй", - решил я, полагая, что удивлю знакомых и соседей в Москве, проходя мимо с трубкой в зубах.

   - Два фунта? - ещё раз переспросил я.

   - Два фунта, сэр, - продавец уже заворачивал в тряпку "произведение искусства". - Если она вам не понравится, или найдёте в ней брак, вернёте трубку обратно или обменяете на что-нибудь другое, - торопливо говорил человек, принимая от меня банкноту - пять фунтов, и давая сдачу тремя монетами.

   Часы, висевшие на стене, пробили двенадцать раз.

   - Полночь? - удивился я.

   - Да, сэр. Но вам незачем торопить время. Может, купите что-нибудь ещё? Мы работаем до последнего клиента.

   - Нет, нет. Спасибо. Мне пора.

   - Ну, что же. Благодарю вас. Заходите к нам при случае.

   - Непременно, - ответил я, решив, что больше никогда не увижу странного человечка.

   Я покинул лавку, едва не заблудился в тупиках и лабиринте дворов, но в итоге вышел на довольно широкую пустынную улицу. Мне нужно было сориентироваться и найти обратную дорогу в гостиницу. Оглядываясь по сторонам, я не увидел, ни прохожих, ни такси и, совершенно не представлял, где нахожусь. Казалось странным, что окна домов были абсолютно тёмными, словно завешанными изнутри чёрными шторами. На улице царила, раздражающая мои возбуждённые нервы, тишина.

   Я пошарил в карманах в поисках сотового телефона, но снова не нашёл его.

   "Опять умудрился где-то оставить. Что за напасть такая? - подумал я и прислушался.

   Обычный шум большого города пропал, словно Лондон вымер. Я двинулся по тротуару, держа руки в карманах брюк и подняв воротник пиджака. Моя правая ладонь сжимала свёрток с курительной трубкой, что придавало мне некую уверенность в своей неуязвимости, будто в руке был пистолет. Спустя какое-то время я увидел табличку на доме с названием улицы.

   "Regent street". Название ничего мне не говорило.

   "Нужно найти станцию метро", - это решение придало мне бодрости, и я двинулся дальше, поглядывая по сторонам в поисках прохожих или остановки общественного транспорта.

   Но люди исчезли, будто, все вымерли. Звук недалёкого паровозного гудка заставил меня вздрогнуть. Стены домов показались мне ловушкой, и я, плюнув на суровые британские законы и, пользуясь отсутствием машин, вышел на мостовую. Пошёл дождь, и стало совсем неуютно. Я поднял воротник пиджака и перешёл на быстрый шаг.

   - Господи! Ни одного полицейского. Не знал, что Лондон ложится спать так рано, - бормотал я, шлёпая по лужам.

   Всё тот же громкий звук, теперь похожий на завывание пароходной сирены, разбудил во мне тревожное чувство.

   "Что происходит?", - подумал я, поддаваясь панике.

   Удар в спину опрокинул меня на мостовую. Я приземлился на брусчатку и перевернулся, закрываясь руками. Костюм моментально набрал воды, и мне стало холодно.

   - Откуда взялся этот парень? – хриплый голос заставил развести руки в стороны.

   Надо мной навис толстый мужик, одетый в странное пальто, напоминающее военную шинель. На голове у него красовалась высокая шляпа. В губах перекатывался длинный огрызок сигары. Рядом, опустившись на одно колено, стоял молодой человек в мундире без знаков различия. Он пытался залезть в карманы моего пиджака. За спинами этих странных людей застыл большой чёрный автомобиль с включёнными фарами, выглядевшими узкими щелями.

   - Но, позвольте! - возмутился я, пытаясь подняться.

   - Лежать! - сказал военный, продолжая своё дело.

   - Ничего, кроме визитной карточки какой-то антикварной лавки и вот этого, - он протянул толстяку мою, только что купленную трубку, завёрнутую в кусок бархата.

   - На диверсанта он не похож, - сказал человек обыскивающий меня.

   - Какие к чёрту диверсанты? - закричал я, отталкивая чужие руки. - Ездить научись сначала. Прохожих давишь, словно бездомных кошек.

   Толстый мужик отвернулся и в свете фар автомобиля стал разворачивать тряпку.

   - Хм, надо же! - воскликнул он. - Отпустите его, Джордж. Это - посыльный от фирмы Данхилл. Мой заказ! - толстяк поднял вверх трубку и потряс ею в воздухе. Он развернулся на каблуках и снова подошёл ко мне.

   - Вы не сильно ушиблись? Хотите подать на меня в суд?

   - Пара ссадин - пустяки, - ответил я, опираясь на руку Джорджа и с его помощью покидая лужу.

   - Вот он - настоящий английский джентльмен, - сказал толстяк. - А почему трубка - не в красивой подарочной коробке?

   - Чёрт её знает, - проворчал я, глядя во все глаза на человека в шинели. Его лицо показалось мне знакомым.

   - Так, что нам делать с этим джентльменом, мистер Черчилль? - спросил толстого мужика военный.

   "Боже правый! - мысленно воскликнул я. - Или у меня - помутнение рассудка, или эти люди смылись из дурдома. Черчилль! С какой стати?".

   - Поскольку мы виноваты перед молодым человеком, было бы учтиво с нашей стороны пригласить его на чашку чая, - сказал человек, которого назвали Черчиллем. - Надеюсь, он не откажется, учитывая погоду и объявленную воздушную тревогу.

   - Не откажусь, - выдавил я из себя, совершенно не понимая, о какой воздушной тревоге идёт речь.

   Холод и влага, проникающие сквозь ткань костюма, уже заставили меня дрожать, а, потом, мне стало интересно, чем всё это закончится.

   "Посмотрим, насколько быстро после побега этих сумасшедших работает полиция и скорая помощь психушки", - подумал я, залезая в автомобиль и устраиваясь рядом с парнем по имени Джордж, который уже взялся за баранку.

   Человек в шинели расположился на заднем сиденье и, попыхивая сигарой, откинул голову на подушку.

   - Даунинг-стрит, сэр?

   - Да, Джордж.

   Машина плавно тронулась с места, а я стал рассматривать приборную доску и переднюю панель, отделанную деревом. В центре руля мне удалось разглядеть трёхлучевую звезду.

   - Эта машина - Мерседес? - вполголоса спросил я у водителя.

   - Нет. Это - Daimler DB18 Drophead Coupe 1939 года выпуска, - равнодушно бросил он в мою сторону.

   - Невероятно! - воскликнул я.

   - Последнее слово техники у нацистов, - с нотками презрения в голосе сказал Черчилль. – Сей аппарат оснащён шести цилиндровым рядным мотором объемом 2,5 литра и мощностью 70 лошадиных сил.

   - Маловато. Максимальная скорость?

   - Максимальная скорость, Джордж?

   - 122 километра в час, разгон до 80 километров в час занимает у него 17,9 секунды.

   - Скверно, - не оценил технику я, вспомнив о Porsche Panamera жены. - Впрочем, для ретро автомобилей - весьма неплохо.

   - Ретро? - почему-то удивился Джордж. - Вы слышите, мистер Уинстон, сэр? Он называет новинку ретро, а в ней не прочь прокатиться половина молодых повес Лондона и треть членов Палаты лордов. Хм, ретро…

   - Мне стоило больших трудов заполучить этот Даймлер, - проворчал человек с заднего сиденья, обдавая нас с Джорджем дымом сигары.

   Он наклонился, стряхнул пепел через щель приоткрытого окна и снова сунул сигару в пухлые губы.

   - Столько шума было в парламенте. Эти выскочки из провинций с пеной у рта доказывали, что для премьер-министра не патриотично передвигаться на машинах врага. Интересно, чтобы они говорили, если бы я ездил на роскошном Rolls-Royce Phantom III, который так любит наш любезный король Георг. Будто, Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль - герцог Мальборо не может себе позволить маленькую слабость - любовь к надёжным немецким машинам, - ворчал человек, облачённый в нелепую шинель.

   - Смею заметить, сэр. Исключительно ради справедливости, - почтительно прервал Черчилля Джордж. - Наш британский Aston Martin Seater Sports 1937 года очень даже не плох.

   - Никто и не спорит. Британская промышленность не раз удивляла мир. Разве не чудо техники пулемёт Хайрема Стивенса Максима? А ведь он изобрёл это оружие ещё в 1883 году. Ха, подумать только, разные пацифисты требовали запретить использование пулемёта.  Негуманное орудие убийства, видите ли. А по мне, так пусть лучше будет пулемёт Максима, чем отравляющие газы, которыми немцы травили наших доблестных британских солдат во время битвы на Марне¹...

   Хозяин шинели замолчал и чиркнул спичкой. Я оглянулся. Пламя осветило капризно изогнутые толстые губы и кончик новой, внушительно длинной сигары.

   Пользуясь паузой в его ворчании, я наклонился к Джорджу.

   - О каком короле Георге шла речь?

 

¹Марнское сражение - крупное сражение между немецкими и англо-франко-американскими войсками, состоявшееся 15 июля - 5 августа 1918 года вблизи реки Марна в ходе Первой мировой войны.

 

   - О британском короле. О ком же ещё? Эй, парень! Вижу - тебе сегодня досталось. Голова не болит? Надо бы показать его врачу, сэр!

   - Ничего. Вот и Даунинг-стрит. Сейчас нальём молодому человеку коньяка, потом напоим чаем, и голова посыльного придёт в норму, - сзади меня раздался кашель и возглас: - Чёрт! Новая дыра на сукне сиденья. Проклятые сигары.

   Между тем автомобиль миновал какие-то металлические заборы, пару величественных зданий, свернул налево, миновал ворота, где маячили под дождём фигуры двух полицейских, и высветил фарами длинное кирпичное здание. Джордж нажал на тормоза, остановил Даймлер возле широкой двери. Её тут же кто-то открыл изнутри. Человек, которого называли Черчиллем, толкнул спинку моего сиденья. Мне пришлось выскочить наружу, человек с сигарой в зубах последовал за мной. Процессию замыкал Джордж. Мой взгляд заметил табличку, прикреплённую на стене.

   "10 Downing street", - прочёл я.

   "Чёрт! Надо же... Нет, не может быть. Что это - снова сон или мистификация? – спрашивал  я себя, чувствуя затылком, что Джордж едва не наступает мне на пятки. - А, может, в Лондоне проходит карнавал, типа Венецианского, а я об этом не знаю и поддался искусному розыгрышу", - мне захотелось проткнуть кирпичную стенку рукой, полагая, что постройка виртуальная или бутафорская, но я едва не сломал фалангу указательного пальца. – Нет, кладка настоящая. Вон и швы. Интересно, чем закончится этот театр абсурда?"

   Мы проследовали в холл, освещённый слабым пламенем ламп, и мне показалось, что это были всё те же газовые горелки, которые я уже видел в лавке древностей. Дверь за нами закрылась, но я не решился оглянуться, чтобы посмотреть, кто открывает замки. Мои глаза с изумлением рассматривали картины в дорогих багетных рамах, фотографии, инкрустацию деревянной отделки стен и ковровые дорожки, на которых присутствовал замысловатый узор в виде вензелей и маленьких львов. Внутренние помещения на Даунинг-стрит пахли тополиными почками, табаком и мистикой.

   У двери, перед портьерами, украшенными тяжёлыми кистями, нас встретил человек, одетый в строгий чёрный костюм и белые перчатки.

   - Добрый вечер, сэр, - поздоровался он с Черчиллем. - Добрый вечер, капитан Рипли. Здравствуйте, мистер...? - повернулся он ко мне.

   - Зовите меня Макс, - торопливо сказал я, отметив про себя, что Джордж имеет воинское звание капитана, а его фамилия - Рипли.

   - Добрый вечер, мистер Макс. Сэр? - Глаза человека, чьи руки были обтянуты перчатками, снова уставились на Черчилля. – Вам что-нибудь нужно, сэр?

   - Дружище Хьюго. Сделайте нам чаю и принесите в кабинет коньяк и три бокала. Хорошо бы ещё перекусить.

   - Слуги отпущены до утра, но я посмотрю, что можно сделать, сэр, - сказал человек в чёрном костюме, слегка наклонив голову.

   Он распахнул перед нами дверь и удалился, вышагивая, словно, у него в позвоночнике сидел штырь. Ему попытался перейти дорогу огромный пушистый кот, но Хьюго отодвинул животное ногой и исчез за поворотом коридора.

   - А-а, - обрадовался Черчилль.

  Он нагнулся, поднял кота на руки и повернул мордой ко мне.

   - Каков? Перед вами - главный мышелов Даунинг-стрит. Прошу любить и жаловать.

   Коту не понравилась такая фамильярность. Он выгнул спину, тихо фыркнул и спрыгнул на пол.

   - Итак, мистер Макс, - Черчилль вынул изо рта потухшую сигару, положил её на край массивной бронзовой пепельницы, украшающей широкий письменный стол, снял шинель и бросил её поверх спинки кресла, нашедшего своё место в углу просторной комнаты.

   - За каким чёртом ваше начальство послало вас ко мне с этой трубкой, на ночь глядя?

   Я решил поддержать весь этот спектакль.

   - Кто знает, мистер Черчилль. Альфред Данхилл на всё имеет собственное мнение.

   - Узнаю старину Альфреда, - улыбнулся Черчилль, занимая широкое мягкое кресло возле письменного стола. – Мистер Данхилл всегда был и остаётся слишком экстравагантным джентльменом, чтобы следовать логике. Но изделия его хороши, - Черчилль снова достал трубку и принялся внимательно изучать её. Потом поднёс чашу трубки к носу.

   - Понюхай, Джордж, - он протянул трубку капитану.

   - Пахнет миндалём, - сказал Джордж.

   - Альфред придумал способ проваривать деревянные заготовки чашек в ореховом масле. Это придаёт табаку своеобразный привкус. Интересно, где он берёт миндаль?

   - Поговаривают, что мистер Данхилл во время путешествия на Юго-восток спас жизнь внучке короля Бирмы, за что и получил в подарок несколько крупных сапфиров чистой воды и лицензию на экспорт миндального ореха, - сказал капитан.

   - Ха, ха, - засмеялся Черчилль. – Обыкновенное враньё. Рекламный ход, не более. У короля Бирмы нет внучки. Мистер Данхилл, хоть и считается искателем приключений и законодателем моды, но у него нет времени на пустяки вроде спасения чьей-то жизни. Думаю, в Бирме он встречался не с принцессами, а с поставщиками драгоценных камней и владельцами ореховых плантаций.

   В дверь постучали, она открылась, и на пороге появился дружище Хьюго. На руках он держал огромный поднос, где стояли: большой фарфоровый чайник, маленький кувшин, три чашки, три бокала, бутылка зелёного стекла и блюдо с сэндвичами.

   - Ваш чай, сэр.

   - Отлично, Хьюго! Мы сами себе нальём. Можешь идти.

   Где-то в глубине дома на разные тона начали бить часы, а за окном снова глухо завыла сирена.

   - Всё. Отбой. Ложная тревога. Очевидно, несколько самолётов нацистов пересекли Ла-Манш, прощупывая нашу систему противовоздушной обороны, - сказал Джордж, подходя к окну и разглядывая ночное небо через щель в шторе.

   - Давайте выпьем за победу, - воскликнул Черчилль. - Джордж! Займитесь чаем, а мне придётся налить всем коньяка.

   Я с изумлением слушал бред, который несли эти странные люди, и рассеянно наблюдал за действиями Черчилля, а потом сосредоточил взгляд на этикетке бутылки, где мне удалось рассмотреть семь звёздочек, три буквы "КВК" и название, выполненное армянской вязью. Ниже белела надпись на русском языке - "Двин".

   "Это круче любой мистики, - подумал я. - Может, эти парни - коллекционеры старых бутылок?".

   Мне удалось выбраться из глубокого кресла и встать.

   - Помощь не нужна, Джордж? - спросил я капитана и начал устанавливать чашки на блюдца, двигая приборы по столу. Между делом мне повезло прочитать на бутылочной этикетке ещё одну надпись, выполненную мелким шрифтом. "Ереванский винно-коньячный завод. Крепость - 50⁰. Выдержка - 10 лет".

   Заметив мои круглые глаза, Черчилль улыбнулся.

   - Да, да, дорогой Макс. Армянские коньяки не хуже а, в чём-то даже превосходят старые французские. Сталин иногда присылает мне пару ящиков этого «Двина».

   - Не может быть! - воскликнул я.

   - Почему же? - отозвался Черчилль. – Друг мой! Коньяк – лучшее лекарство от слабоумия. Следуйте моим правилам, и вы доживёте до глубокой старости в здравом уме.

   - И что это за правила? - спросил я, беря в руки бокал с коньяком.

   - Никогда не опаздывайте к обеду, курите гаванские сигары, пейте армянский коньяк. Ха-ха-ха! - Черчилль уже раскуривал новую сигару и сидел, пуская к потолку клубы дыма, не забывая прикладываться к своему бокалу и смакуя каждый глоток. - С хорошим коньяком нужно обращаться, как с любовницей. Не набрасываться, помедлить... Согреть в ладонях. И, лишь затем, пригубить.

   Мне было неприятно сравнение женщин с коньяком, и моя неуместная реплика "Я женат" застряла на губах.

   - Простите, сэр. Врачи говорят, что спиртное - слишком вредно для вашего здоровья. А вы ещё нужны Британии, - неодобрительно взглянув на меня, сказал капитан.

   - Бросьте, старина. Я взял от выпивки больше, чем выпивка от меня, - глубокомысленно произнёс Черчилль, но всё-таки отставил пустой бокал в сторону.

   - Скажу вам, парни, по секрету. Спиртное иногда помогает творить добрые дела.

   - От него - сплошная головная боль, если на то пошло, - проворчал Джордж.

   - Нет. Серьёзно. И вот вам доказательство, - Черчилль не выдержал и плеснул в свой бокал ещё немного коньяка. - Однажды я заметил, что "Двин" утратил былой вкус. Пришлось позвонить Сталину. Оказалось, что главный винодел Армении, жаль - не помню его имени, арестован и сослан в Сибирь. И что же вы думаете? Вняв моим просьбам, дядюшка Джо  вернул этого парня с каторги и, даже восстановил в партии коммунистов, а я снова начал получать свой любимый коньяк.

   - Очень смешно, - проворчал я, уже не зная, разыгрывают меня, или засунули в настоящий сумасшедший дом.

   - Ладно, - сказал Черчилль. - Как говорят янки - "Время - деньги". Мне поразмыслить кое о чём.

   - Я отвезу мистера Макса домой, - предложил Джордж, вставая.

   - Не думаю, что это хорошая идея, - Черчилль задумчиво покачал головой. - На улице - дождь и туман. Мистер Макс! Если вы не хотите спать, давайте посидим и поговорим. Мне нужно знать мнение простого избирателя по ряду важных вопросов. Когда ещё счастливый случай позволит это сделать?

   - Угу, - пробормотал я, соглашаясь. Коньяк начал оказывать на меня своё расслабляющее действие. - Валяйте.

   - Настоящий "кокни"¹! – неожиданно воскликнул любитель армянского коньяка. – Согласился, не раздумывая, и сказал, словно отрезал. Значит, судьба не зря бросила вас под колёса моего Даймлера.

   - Это - точно, - я уселся глубже в кресло и решил бесплатно наслаждаться странным спектаклем.

   - Итак, - сказал Черчилль. - Что думает обыкновенный избиратель о ходе войны?

   - Простите, какой войны? - мой вопрос заставил капитана сделать удивлённые глаза и повернуть ко мне голову. - Видите ли, - вынужден был пояснить я. - В моём окружении мало интересуются новостями и политикой. Я знаю только то, что мой сосед - парнишка лет десяти играет со своими сверстниками в "Звёздные войны".

   - Звёздные войны? - переспросил Черчилль. - Не морочьте мне голову. Речь идёт о Второй мировой.

   - Разве? - видимо, на моём лице отразилось выражение скуки. - Но, ведь, Вторая мировая война давно закончилась.

   - Он прав, чёрт возьми, - воскликнул Черчилль. - Сейчас - сентябрь сорок третьего года, и, если после Сталинграда ещё ничего не было решено, то сражение под Курском явилось переломным моментом в войне. Гитлеру уже не оправиться от такого поражения.

   Разговор становился интересным. Моя скука испарилась, и я стал прислушиваться к речи толстяка, не выпускающего сигару изо рта. Сделав две глубоких затяжки, он протянул окурок капитану Рипли, а тот раздавил его в пепельнице.

   - Дядюшка Джо в очередной раз удивил меня. Резервы большевистской России - неисчерпаемы. Всё новые и новые дивизии формируются за Уралом. Эшелоны с танками идут на запад. Встаёт вопрос - "Что делать Британии в этой ситуации?"

   - А что у нас за ситуация? - спросил я.

   - Поясню, - Черчилль, разволновавшись, придвинул к себе бокал и плеснул туда ещё коньяка.

   - Вам налить?

   Капитан отрицательно покачал головой, а я зачем-то кивнул.

   - Две капли.

   Черчилль не расслышал и заполнил мой бокал на добрую треть.

   - Мы позволили Гитлеру многое. Закрыли глаза на захват Австрии и Чехословакии. С нашего молчаливого согласия он проглотил большую часть Западной Европы. Поляки и французы почти без единого выстрела, как дешёвые проститутки, легли под германскую армию. Остальные: Дания, Нидерланды, Венгрия, Греция радостно открыли шлагбаумы на границах, встречая дивизии сумасшедшего Адольфа цветами. Нам удалось натравить нацистов на Советский Союз, лелея надежду, что Россия – этот колосс на глиняных ногах разлетится на куски, которые мы подберём. Но Сталин каким-то чудом превратил страну в гигантскую мышеловку, а русские дивизии в героическом порыве и с завидным упорством перемалывают германские армии. Если так пойдёт дальше, то недалёк час, когда Красная Армия перейдёт границы Рейха, и тогда вся выстраиваемая нами конструкция Европы полетит к чёрту.

   - Так уж и вся? - моё замечание подлило масла в огонь.

   - Вся, уверяю вас, мой юный друг. Если в начале войны всякие там сербы, хорваты и прочие карлики не помышляли о сопротивлении нацистам, то благодаря усилиям Сталина на востоке Европы партизанские отряды Тито² растут, словно грибы после дождя. Во Франции коммунистическое сопротивление, направляемое русской разведкой, уже контролирует целые области. В Польше - полно диверсантов и партизан, которых вооружают те же Советы. Эти отряды пополняются фанатиками – местными коммунистами.

   Из коробки, лежащей на столе, Черчилль достал новую сигару. Он понюхал её, сделал глоток коньяка и продолжал:

   - Лидеры союзников Гитлера уже связываются с нами, пытаясь обеспечить себе неприкосновенность, в случае победы Советов. Если не остановить дядюшку Джо, танковые корпуса большевиков скоро окажутся по эту сторону Ла-Манша в окрестностях Лондона. Все мои мысли обращены к старушке - Европе - прародительнице современной англо-саксонской цивилизации. Произойдёт страшная катастрофа, если русское варварство уничтожит культуру и независимость древних европейских государств. Что в такой ситуации сделали бы вы, мой юный друг?

   Два пальца с зажатой между ними сигарой показывали на меня. Но я пожал плечами, давая понять, что это меня мало волнует.

   - Здесь есть два варианта, - продолжал Черчилль.

   Похоже, этому человеку было наплевать на моё мнение. Он просто утверждался в уже принятых решениях, и ему был нужен молчаливый посторонний слушатель. Капитан Джордж невозмутимо смотрел прямо перед собой. Он, очевидно, слышал эти рассуждения много раз.

   - Первый вариант. Кстати, его предложил старина Рузвельт.

   Я хотел спросить: "В какой палате дурдома находится парень по имени Рузвельт, но во время вспомнил, что это - президент Соединённых Штатов времён второй мировой войны.

 

¹Кокни (англ. cockney) - один из самых известных типов лондонского просторечия, назван по пренебрежительно-насмешливому прозвищу уроженцев Лондона из средних и низших слоев населения.

² Иосиф Броз Тито - лидер Югославии с конца Второй мировой войны до своей смерти (1945-1980), маршал (29 сентября 1943), президент страны с 1953 года.

 

 

 

   Черчилль смочил кончик сигары коньяком, хотел сунуть в рот, но передумал и спрятал её обратно в коробку:

   - Эта штука, - сэр Уинстон задумчиво взял в руки шедевр Данхилла и стал вертеть трубку из стороны в сторону, - мой подарок дядюшке Джо. Эдгар Гувер¹ предложил пропитать каналы мундштука ядом кураре. Но я считаю - проведение такой акции слишком рискованным делом. Последствия обязательно бросят тень на мою репутацию. К тому же у Советов есть ещё Жуков. У него в друзьях ходит три четверти русского генералитета, а в войсках этого парня просто обожают. У мистера Жукова хватит харизмы и энергии закончить войну в Берлине, а потом, захватить власть в послевоенной большевистской России. Поэтому, думаю, что этой трубке  - самое место в моей коллекции до лучших времён. Скажем, до какой-нибудь мирной конференции, где мы встретимся со Сталиным.

   "Чёрта с два, - подумал я. - Мне пришлось заплатить за неё два фунта. Трубка моя".

   - Второй вариант - Британия может договориться с кем-нибудь из окружения Гитлера или с верхушкой Вермахта, а затем заключить тайный союз по противодействию коммунистической экспансии на Запад. Дело - за Рузвельтом. Будем надеяться – ему удасться убедить Конгресс и простых американцев в необходимости таких договорённостей с нацистами. Мистер Гувер – глава американской разведки работает над этим вопросом, а заодно, терроризирует доморощенных американских "комми". Но лично я дал бы задание нашим газетам поработать над имиджем фюрера. Договариваться можно только с ним. Он один обладает реальной властью в Германии и магнетически влияет на собственный народ. А потом, мне нравится этот чудак с усиками. Адольф, конечно, азартный игрок, но он велик, не смотря на суровые, жестокие, устрашающие методы укрепления своей прогрессивной тирании. От тесного союза с Гитлером меня останавливала только военная мощь нацистской Германии. Она была опасна не только некоторым европейским карликам, советским большевикам, но и нашей любимой Британии. Сейчас - совсем другое дело. Мы должны превратить послевоенную Германию в бастион против России.  

   Агрессивная, хмельная откровенность Черчилля начинала меня тревожить. Я допил свой коньяк и стал думать о том, как выбраться из этого дома, но британского премьер-министра уже было не остановить.

   - Я не устану повторять, что мы должны взять Германию в лагерь противников большевизма, в наши союзники, чтобы вместе противостоять коммунистическому проникновению в Европу. Пусть диктаторы, чьё злонравие породило страшные дела, которые никогда бы не совершились без их деспотичной личной власти, внесут свой ужасный список содеянного в историю. Плевать. Я - им не судья, особенно Адольфу. Хотя Сталин и Гитлер - два сапога пара, но если даже фюрер вторгнется в ад, заставив сатану служить интересам немцев, я произнесу хвалебный спич в честь этого дьявола. Нам нужно договариваться с нацистами, тем более, что Германия уже не так сильна и ей самой крайне необходимы новые могущественные союзники.

   - А как же тогда демократия, обязательства перед гражданами Европы, люди, порабощённые нацистами? - не выдержал я.

   - Какие красивые слова. Неуместный пафос, не более того. Чем больше солдаты СС убьют европейцев, помнящих об ужасах войны, тем лучше. Мы вколотим в головы новых поколений другую историю, другую интерпретацию событий, другие ценности, отвечающие нашим жизненным интересам. Пусть война продолжается, а немцы с русскими выпускают друг другу кишки. Мы от этого станем только сильнее.

 

¹ Джон Эдгар Гувер - американский государственный деятель, занимавший пост директора Федерального бюро расследований на протяжении почти полувека. Гувер пережил на этом посту Великую депрессию, реформы Рузвельта, Вторую мировую войну, первые этапы Холодной, Корейскую и Вьетнамскую войны, будучи всегда одной из самых влиятельных фигур в США.

 

   - Продолжение войны означает, что русские могут дойти до Берлина, а потом и до Ла-Манша. Они, а не мы, будут насаждать свою идеологию в умах послевоенного поколения европейцев, - невозмутимо заметил капитан Джордж. – Но мы не должны этого допустить.

   - Неужели? - я вылез из кресла.

   Опираясь на стол, мне удалось накрыть трубку ладонью и тайком отправить подарок Сталину в карман брюк.

   - В то время, как русские солдаты проливают свою кровь, вы рассуждаете здесь о союзе с Гитлером, - мне уже было невыносимо находиться в этом историческом клубе с переодеванием.

   - Мальчик мой, - воскликнул Черчилль. - Политика - грязная штука, и я готов пойти на соглашение с самим чёртом, лишь бы не допустить появления призрака коммунизма в Европе. К чёрту старика Маркса!

   - Если дивизии Жукова появятся возле Гибралтара, нам придётся смириться с полной оккупацией Европы, - спокойно сказал капитан.

   - В таком случае дело примет скверный оборот, - откликнулся Черчилль. - Даже если Красная Армия будет обескровлена, дядюшка Джо станет триумфатором. Он приобретёт огромное влияние, не говоря уже о возможности разграбить европейские музеи и вывезти заводы нацистов на Восток.

   - У вас есть единственный шанс войти в историю наравне с русскими и стать одним из освободителей Европы, - сказал я.

   - Ну, ну, - подбодрил меня Черчилль.

   - Второй фронт. Вашим войскам неплохо бы высадиться в Нормандии, Италии и Греции...

   - Угу, - буркнул капитан. – Западный фронт… Значит, нам следует оттянуть на себя силы немцев по всему периметру восточного фронта, тем самым облегчая задачу русским? Но при таком варианте неминуемы большие потери в десантных войсках. Британия и король нам этого не простят.

   - Британия - это не король, и даже не я, - задумчиво сказал Черчилль. - Англия – это такие же простые, честные, чистосердечные британцы, как наш юный друг, - толстяк выбрался из-за стола и положил пухлую руку на моё плечо. - И я думаю, в данном случае, он прав.

   - Конечно, - почти кричал я. - Так вы спасёте свою репутацию и получите хотя бы половину Европы. Это - лучше, чем ничего.

   - Чёрт возьми! - Черчилль убрал руку и зашагал по кабинету. - Если кто-нибудь в парламенте мне скажет, что обыватели ничего не смыслят в политике, я вызову на дуэль любого лорда. Устами младенца глаголет истина.

   Толстяк остановился, бросился к столу, схватил пачку листов бумаги и стал быстро что-то писать, совершенно забыв обо мне и капитане.

   Я начал зевать, потирая кулаками слипающиеся веки. Капитан смотрел на Черчилля глазами преданной собаки. Так мы сидели добрых полчаса. Потом Джордж тихо кашлянул, встал и поманил меня пальцем. Коридор встретил нас тишиной и полумраком.

   - Ступайте за мной. Я прикажу отвезти вас, - сказал капитан. – Где ваш дом?

   - Я живу в гостинице и забыл продлить там своё пребывание. А уже наступило завтра. Боюсь, что увижу свои вещи на пороге отеля.

   - Бросьте! - махнул рукой капитан. - Пока вы будете туда добираться, я всё улажу. Скажите мне название отеля.

   Я пошарил в карманах брюк и в заднем кармане обнаружил измятую визитную карточку гостиницы. Каждый раз я брал такие со стоек портье, боясь заблудиться в больших городах.

   - Очень хорошо, - сказал Джордж Рипли, следуя впереди меня по коридорам.

   Главный мышелов Даунинг-стрит опять попытался пересечь нам путь, но капитан, следуя примеру старины Хьюго, отбросил кота ногой в угол. Тот недовольно мяукнул, потом, подняв хвост трубой, гордо, с достоинством удалился. Перед входной дверью спали на стульях человек в живописном костюме шотландца и военный без знаков различия, на локте которого болтались огромные очки.

   - Эй, лейтенант! - Рипли тронул за плечо этого парня.

   Вскочили и военный, и шотландец. Последний поправил на себе килт и взялся за ручку двери.

   "Вот, оказывается, кто её открывает", - подумал я, успев рассмотреть, что с уличной стороны ручек нет вообще.

   - Отвезёшь гостя премьер- министра в этот отель! - Капитан поднёс визитную карточку к глазам военного, а потом спрятал её в нагрудном кармане своего френча.

   На улице в предрассветных сумерках я увидел мотоцикл с коляской.

   - Честь имею, - поклонился мне капитан.

   В следующую секунду дверь особняка закрылась, а я полез в коляску. Лейтенант повёз меня по пустынным улицам города. Узкий луч света закамуфлированной фары скользил вдоль домов, выхватывая из темноты то кирпичную кладку стен, то бордюрный камень тротуаров. Внезапно раздался далёкий гул сирены, который, приближаясь, нарастал и назойливо лез в уши.

   - Что это? - прокричал я в ухо лейтенанту.

   - Воздушный налёт. Немцы! - офицер обернулся ко мне, и, чертыхнувшись, прибавил скорость.

   Где-то совсем рядом в небо ударили прожектора, раздались громкие хлопки, а потом прозвучали приближающиеся разрывы.

   - Скорее! - офицер остановил мотоцикл, схватил меня за шиворот и стал тащить из коляски.

   Я неуклюже полез наружу, зацепился за что-то ногой и упал. Новый мощный взрыв оглушил меня. Стена дома прямо передо мной стала оседать. Из расширяющихся трещин вырвались языки пламени, затем из перекошенных оконных рам  показались клубы дыма и пыли. Взмыли к небу осколки кирпичей и куски дерева, перемешанные с каменной крошкой. Лейтенант, до этого стоявший надо мной, рухнул на землю, и я увидел, что на шинели спереди из рваных дыр, распускающихся в форме чёрных роз на полотне ткани, стала вытекать кровь. Сверху падали камни. Что-то острое больно ударило меня по голове, ноги стали ватными, а сознание отключилось. Не знаю, сколько времени я пролежал возле мотоцикла, но когда очнулся, вокруг оказалось на удивление тихо и безлюдно. Никаких следов авиа налёта, развалин или пожара я не увидел. Мотоцикла и тела лейтенанта рядом тоже не оказалось, но боль от удара осколком камня давала о себе знать. Моя рука машинально поднялась и коснулась раны. Я тут же отдёрнул ладонь, ощутив на ней что-то липкое, мокрое, потом поморщился и ещё раз осмотрелся. Сиденьем мне служил тротуар под фонарём напротив отеля, в котором совсем недавно я и поселился. Через минуту тупого созерцания предрассветных сумерек, знакомой вывески и светящихся кое-где окон, мне удалось встать и заставить себя медленно двинуться к гостинице. Место портье за стойкой пустовало. Выбора не было. Оставалось самому дотянуться до ключей. В ванной я с изумлением увидел на лице размазанную кровь, не очень глубокую "сечку" на левой стороне лба. Мне пришлось заставить себя сначала перестать удивляться, затем промыть рану, убрать следы крови, высушить салфетками лоб, где красовался шрам, а, потом тонкими полосками бумаги, смазанными клеем для царапин, который я всегда возил с собой, стянуть края раны. Не раздеваясь, я рухнул на постель и забылся младенческим сном.

   Пробуждение состоялось ровно в полдень. Туман за окном по-прежнему служил призрачной ширмой улице, но мне всё-таки посчастливилось разглядеть прохожих, зонты и силуэты современных машин. Лондон жил обычной размеренной, неторопливой жизнью. Я с облегчением вздохнул. Ночные приключения оказались всего лишь очередным странным сном, но что-то беспокоило меня. Через минуту я понял, что. Во-первых, я не нашёл свой смартфон, во-вторых, спина между поясницей и лопатками болела, а зеркало в ванной отражало грязную одежду, засохшую коричневую корку прикрывающую шрам, полоски бумаги и пару кровоподтёков. Мне это не понравилось, поэтому сразу созрело решение - аккуратно снять бумагу, ещё раз смазав клеем раны.

   - Ну и вид, - сказал я зеркалу.

   У меня по-прежнему отсутствовали правдоподобные версии на тему, что же всё-таки произошло прошлой ночью.

   "Может, я простудился, это был бред от высокой температуры, и в нём я ударился о спинку кровати?" - такое объяснение не привело меня в восторг, но других пока не было, поэтому я быстро принял душ, переоделся и, прежде чем забронировать по интернету авиабилет на Родину, спустился вниз - заплатить за гостиницу.

   - Когда вы уезжаете, сэр? - спросил меня портье.

   - Ещё не знаю. Всё зависит от того, на какое число возьму авиабилет, - ответил я. - У вас единое время расчёта, по-моему, в десять?

   - Так и есть, сэр. В десять часов до полудня.

   - Тогда, я хотел бы оставить за собой номер до завтра, скажем - до вечера. Сколько это будет стоить?

   - Простите, сэр! Но комната записана за вами на всю неделю и даже оплачена.

   - Не может быть! - моё удивление абсолютно не смутило портье – моложавого человека в строгом чёрном костюме. - Я этого не делал, - воскликнул я.

   - Вы совершенно правы, сэр. Звонили из канцелярии премьер-министра Великобритании - сэра Уинстона Черчилля. Клерки из офиса правительства даже перевели на наш счёт деньги.

   - Боже мой! Какой Черчилль? Абсурд какой-то. Когда?

   - Вот, извольте посмотреть запись, - портье придвинул ко мне толстый гроссбух. – Телефонный звонок был сделан 15 сентября 1943 года. Оплата произведена 16 сентября в 8 часов до полудня.

   - Что за бред? - воскликнул я. - Этого не может быть! Семьдесят лет назад? Вы хотите мне доказать, что эта запись появилась в вашем новеньком журнале именно тогда?

   - Не совсем так, сэр. Позвольте пояснить. Мы - британцы - ярые приверженцы традиций. Этот толстый журнал обычно заполняется сведениями о постояльцах лет этак за пять. Потом заводится новый, следующий. Запись, о которой мы ведём речь, была сделана в старом журнале, который давно лежит в архиве, но каждый раз, заводя новый, наши сотрудники внимательно смотрят, не был ли забронирован какой-либо из номеров раньше, будь-то два года или семьдесят лет назад. Правильно и аккуратно вести дела для британцев - вопрос чести и престижа. Наш отель, хотя и небольшой, но очень старый. Владелец чтит вековые традиции и заботится о безупречном сервисе и удобстве клиентов. Тем более, если звонок был сделан из дома №10 по Даунинг-стрит. Сэр! Вам - нехорошо? И, кстати, если вы не заметили. У вас - рана на голове. Кто это так обошёлся с вами, сэр? Может, вызвать полицию?

   - Нет, нет. Всё в порядке. Я, пожалуй, поднимусь наверх.

   - Как пожелаете, сэр. Номер - ваш на всю неделю.

   Я зашагал вверх по лестнице, отчаянно соображая, а не новый ли это розыгрыш. Но вспомнив почтительное выражение лица портье, выбросил эту мысль из головы.

   "Итак. Что мы имеем? - начал рассуждать я, усаживаясь возле окна, и наблюдая за туманом, который постепенно рассеивался. Лучи солнца уже принялись наводить глянец на ещё мокрый асфальт. Люди снимали плащи, головные уборы, поднимали головы и поглядывали на облака причудливых форм. На лазурной ткани небосвода проявлялся тонкий белый след, будто кто-то невидимый там, в вышине выдавливал из тюбика крем для бритья или пасту. Но мне было всё равно, кто там подставит зубную щётку. Мысли абсолютно не хотели выстраиваться в логическую цепочку правдоподобных умозаключений.

    - Если это не сон и не розыгрыш, тогда я подвергся какому-то физическому или, психологическому воздействию, вроде гипноза, в результате которого появилась иллюзия, что я оказался в сентябре 1943 года. Но всё, что со мной приключилось, очень похоже на реальность. Реальной была даже боль, когда меня сбил «Даймлер» Черчилля. Реальной выглядит рана на голове. Даже сейчас мне кажется, что несколько минут назад рядом со мной звучал хриплый голос давно умершего человека – премьера Британии. Могу поклясться, что я даже слышал разрывы авиабомб".

   Я снова посмотрел в окно, ожидая увидеть на крышах зданий мощные антенны, силовые установки, преобразователи энергии, которые могли бы ввести меня в гипнотический транс. Но крыши были пусты, и только возле водосточной трубы дома, расположенного напротив, сидел кот, похожий на главного мышелова Даунинг-стрит.

   "Стоп, стоп. С чего всё началось? – я попытался сконцентрироваться на главном. - От нечего делать меня понесло в музей Шерлока Холмса, потом я сидел за столиком кафе, а потом..., - внезапно я вспомнил о лавке, где купил трубку... - Господи, где эта чёртова трубка? - мои руки лихорадочно обыскивали собственные карманы.

   - Вот, - прошептал я, доставая произведение фирмы Данхилл. - Всё началось с неё? Или с шеврона. Я вышел из лавки и попал в другую реальность. Улицы оказались пустыми, звучала сирена воздушной тревоги, шёл дождь...

   В голове всплывали образы, переплетались недавние события.

   - Если кто и может объяснить мне эти фокусы, так это проклятый хозяин чёртовой лавочки! - воскликнул я, срываясь с места.

   Поезд метро снова доставил меня на Бейкер-стрит. Оттуда, полагаясь на зрительную память, я начал поиски нужной мне подворотни. Дело оказалось непростым, но я не сдавался. После целого часа блужданий по проходным дворам и переулкам, я, наконец-то, увидел заветную табличку и дверь. Мои усилия повернуть ручку, чтобы войти, не принесли успеха. Лавка оказалась закрытой, хотя надпись на листе бумаги, прикреплённой изнутри к стеклянной половинке двери, гласила: "Open daily from 10.00 a.m. to 23.00 p.m."

   Оглядевшись вокруг, я увидел мусорный бак, а рядом связку газет. Мне посчастливилось развязать тугой узел бечевы и вынуть несколько журналов. Они оказались отличным теплоизолирующим материалом. Я положил журналы на бордюрный камень, уселся и решил ждать до победного конца. Не знаю, сколько продолжалось ожидание, но где-то недалеко ударили колокола.

   "Биг-Бен", - решил я и тут же услышал какую-то возню внутри лавки. Я поднялся и опустил ладонь на ручку двери. Она открылась на удивление легко.

   - Чем могу служить? - на меня смотрел старый знакомый - часовщик. Он был облачён всё в ту же одежду за небольшим исключением. Теперь оба рукава белой рубашки закрывали чёрные нарукавники.

   - Вот ваша трубка, - выпалил я. - Верните мне деньги.

   - Весьма сожалею, что вам не понравилось обладание этим произведением искусства, - ничуть не удивляясь, произнёс продавец. - Но к моему глубокому прискорбию, деньги вернуть не могу. Сегодня ещё не было ни одного клиента, и касса пуста.

   - Я подожду. Кстати. Я не оставлял у вас свой сотовый телефон?

   - К вашим услугам весь мой магазин, - будто не слыша, сказал человечек в чёрных нарукавниках. - Знаете, что? Вы снова можете выбрать какую-нибудь вещь по своему вкусу. Я могу обменять любой выбранный вами экспонат на трубку. К сожалению, становится всё меньше людей, которым нужны воспоминания, - тихо обронил торговец древностями.

   Я не пропустил эту странную фразу мимо ушей. Стало страшно и, в то же время, очень интересно. В меня будто вселился бес любопытства. Что ещё такого может предложить мне странный человечек? Очередное виртуальное приключение?

   "А, что? Отель, непонятно каким образом и кем, оплачен. Времени - вагон. Может, рискнуть?", подумал я и с напускным равнодушием принялся рассматривать вещи, выставленные на продажу.

   Продавец следовал за мной по пятам, пытаясь давать пояснения.

   - Скажите. А в Лондоне, случайно, не проходит  театральный фестиваль? - на всякий случай спросил я, оборачиваясь к лавочнику.

   - Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, сэр?

   - Ну, знаете, это когда весь город превращается в огромную сценическую площадку, а люди наряжаются в костюмы разных эпох и разыгрывают на улицах сцены. Создаётся полная иллюзия путешествия во времени. Я видел такой фестиваль в Венеции.

   - Насколько я знаю, сэр, в Лондоне ничего подобного нет. Такие действа  - не в наших национальных традициях.

   - Да, да. Традиции, - пробормотал я, вспоминая запись в журнале портье и, продолжая двигаться вдоль стеклянных витрин.

   "Если всё, что произошло со мной за последние сутки – галлюцинации, то они даже забавны".

   Эта мысль вернула мне душевное равновесие и некоторую самонадеянность.

   "Может, часовщик в самый первый раз что-то подсыпал в чай, которым угощал меня? – подумал я. - "Или этот лавочник владеет искусством гипноза. Во всяком случае, англичанин в этом деле так или иначе замешан. Как он это делает?"

   - Вот чудесная вещица - хорошо сохранившийся переплёт старого молитвенника или "Книги литургий", изданной, по мнению человека, который принёс переплёт нам, не позднее эпохи Первой Английской гражданской войны, - продолжал бормотать торговец, не отставая ни на шаг.

   - Вы хотите сказать, что это – всего лишь обложка от сборника молитв времён какой-то гражданской войны? - спросил я.

   - Не какой-то, а Первой.

   - Никогда не слышал о ней, - тихо сказал я, внимательно рассматривая потрёпанный кожаный переплёт и потёртое золотое тиснение похожее на готический шрифт.

   - Ну, что вы, сэр. Эту гражданскую войну историки ещё называют Английской революцией.

   - Опять революция? И, когда же она случилась? - поинтересовался я из вежливости.

   - Сразу видно, что вы - иностранец, сэр.

   - Так просветите меня, - пробормотал я только для того, чтобы сделать приятное лавочнику и, тут же, пожалел о любезности, потому что человечек схватил меня за рукав, усадил на стул и пустился в объяснения:

   - Это было суровое время, сэр, но всё началось ещё при короле Генрихе VIII в самом начале шестнадцатого века. Именно тогда Генрих, который был очень любвеобильным джентльменом, затеял реформацию церкви по причине отказа Папы Римского признать незаконным брак короля с его первой супругой Екатериной Арагонской. Генриха даже отлучили от католической церкви. Но король вышел из положения, объявив себя главой церкви Англии, а всех епископов, подчинявшихся Риму и не желавших признавать Акт о верховенстве власти короля над церковью, объявил изменниками и казнил.

   - И что? Это ему помогло? - спросил я, надеясь на скорый конец рассказа.

   - Во всяком случае, король получил возможность жениться ещё пять раз. С двумя супругами он развёлся, а двух обезглавил.

   - И это всё, чем знаменит этот ваш Генрих?

   - Я понимаю причину вашего скепсиса, сэр. Король был страшным тираном и скор на руку. Говорят, что число казнённых епископов, настоятелей монастырей и придворных, обвинённых в различных заговорах и изменах, за годы его правления превысило семьдесят две тысячи человек. Все католические монастыри Англии были закрыты, имущество и земли конфискованы, монахи изгнаны. Вскрыты, ограблены и осквернены мощи многих святых.

   - Это ужасно! - воскликнул я с деланным возмущением, - Но я не вижу связи между королём и этим куском телячьей кожи, - мой палец лёг на стекло, под которым лежал переплёт молитвенника.

   - Связь - самая прямая. Генрих совершил то, на что не решился ни один правитель в Европе. Король объявил церковную власть Ватикана вне закона и создал независимую от римского папы англиканскую церковь. В книге, находившейся когда-то под этой обложкой, были собраны основные молитвы нашего вероисповедания близкого по духу к протестантскому учению. Можно сказать, что содержание этой книги послужило одной из причин той самой гражданской войны.

   - Ага, - я попытался связать концы повествования в единую нить. - Значит, война случилась несколько позже?

   - Вы правы, сэр. Война началась после смены династий, когда престол Англии занял Карл Первый Стюарт. Король являлся сторонником абсолютной власти по образу и подобию той, которой обладал Генрих VIII. Но планам Карла помешал Парламент. В нём большая часть лордов в тайне оставались католиками. Они считали, что нужно любыми способами ограничить власть монарха и вернуть Англию в лоно католической церкви. Затем произошло то, что должно было случиться. Король создал свою армию из представителей высших сословий, а парламент – свою из торговцев, ремесленников и мелких землевладельцев. Вот тогда и вышел на сцену истории человек по имени...

   - Хорошо, хорошо, - прервал я торговца древностями, опасаясь, что уточняя подробности истории, мы оба утонем в мелочах сомнительного исторического сюжета. - Покажите мне ваш переплёт.

   Человечек открыл витрину и сунул мне в руки кожаную обложку. Я потрогал пальцем золотое тиснение букв и решил, что эта штука украсит мой письменный стол.

   "Классная вещь. Знакомые обзавидуются", - мои ладонь уже повисла в воздухе.

   - Что вы, сэр, - остановил меня торговец, будто читая мои мысли. – Никакой платы. Вы вернули трубку, значит, переплёт - ваш.

   - Спасибо. Можете не провожать, - сказал я, направляясь к двери.

   Меня охватил азарт и любопытство. Боковым зрением я наблюдал за суетливым англичанином, надеясь заменить какие-то гипнотические пасы или услышать некие ключевые экстрасенсорные слова.

   - Одну минуту, - лавочник придержал меня за полу пиджака. – Ваши часы, сэр. Я не могу вернуть вам хронометр. Ему нужна дальнейшая профилактика. Может быть - потребуется дополнительная смазка. Пусть побудут у меня.

   Уже не удивляясь, я наблюдал, как в руках часовщика появилась моя семейная реликвия.

   Крышка со звоном поднялась, пальцы человека крутанули головку, и хронометр снова исчез под стеклом прилавка.

   - Ещё увидимся. Вернётесь – получите ваши часы обратно, - тихо бросил мне часовщик, отворачиваясь, но я пропустил эти слова мимо ушей и зачем-то заторопился к выходу. Разум подсказывал, что снова допущена ошибка, но жажда приключений уже переполняла сердцем.

 

Глава 2

 

   Улица встретила гулом голосов. Дверь, снабжённая мощной пружиной, толкнула меня в спину, а огромное колесо повозки появившейся из ниоткуда едва не отдавило мою правую ногу. Оглушал скрип множества телег, шарканье башмаков по мостовой, отрывистые крики людей, серые тени которых маячили в сумерках. Когда глаза привыкали к темноте, я увидел, что мимо движется обоз, сопровождаемый шеренгами странно одетых солдат. Одни несли на плечах пики, у многих слева на ремнях висели длинные мечи. У некоторых людей за поясами торчали рукояти старинных пистолетов. Серые, красные, коричневые куртки свободного покроя, помятые шлемы, один вид которых говорил о спешке изготовления, небрежности хозяев и ударах чем-то тяжёлым. Блестели длинные дула огромных, несуразных ружей, перекинутых за спины на верёвках. Горящие факелы дополняли картину. За обозом шла группа из двух десятков человек. Они были связаны между собой, а за ними, подгоняя спотыкающихся, ехало несколько верховых.

   - Эй! Ребята! Смотрите. Вот ещё один бездельник! - завопил один из всадников, направляя в мою сторону лошадь. - Ты что тут делаешь? - верховой наклонился, пытаясь рассмотреть меня во всех деталях.

   - Не... Не знаю, - растерялся я и шагнул назад, с некоторым беспокойством наблюдая, как рука солдата легла на рукоять меча.

   От военного снова разило потом и плесенью. Лошадь прижала меня к стене дома.

   - Чего тут разговаривать? Вяжи ему руки. Сэр Джон Ламберт¹ сказал: «Забирать всех бездельников, праздношатающихся по Лондону». Армия нуждается в пополнении, - крикнул солдату всадник, одетый чуть опрятнее своих товарищей. На нём хорошо сидел кожаный камзол с перевязью, украшенной массивной пряжкой.

   Солдат, не торопясь, слез на землю, вынул из седельной сумки обрывок верёвки, грубо схватил меня за плечо и затолкал в проём закрытой двери.

   - Давай сюда руки, - приказал он.

   - Но позвольте! Вы не имеете права, - возмутился я, пытаясь рвануться в сторону, но сильные руки развернули меня, стукнули по затылку, соединили мои запястья и опутали их верёвкой.

   - Смотри-ка. У этого парня на штанах даже ремень есть, - закричал солдат.

   - Украл, наверное. Тем лучше. Есть за что привязать бродягу к остальным, - сказал всадник в кожаном камзоле, подъезжая ближе.

   - Что, чёрт возьми, происходит? Вы не можете так поступить со мной, - прохрипел я, чувствуя спиной холод каменной кладки.

   Руки солдата обшаривали мои карманы, но, очевидно, что содержимое его не заинтересовало. Единственной вещью, которая появилась у него на ладони, был переплёт молитвенника.

   - Что здесь у нас? - голова всадника наклонилась ниже. - Нехорошо, - он осуждающе покачал головой. - Носишь божье слово под сердцем, а сам поминаешь чёрта, - верховой огрел меня плетью по спине и толкнул к шеренге связанных людей. - Пошёл! - офицер медленно и благоговейно открыл обложку, увидел там пустоту и бросил переплёт в уличную грязь.

   Я упал на колени, подобрал остатки молитвенника, но опасаясь попасть под ноги лошадей, шарахнулся в сторону и стал неуклюже подниматься. Чья-то рука схватила меня за шиворот и поставила в ряд таких же несчастных, как и я. Через мгновение верёвка соединила меня с остальными. Но я, едва не упав, успел спрятать переплёт под рубашку.

   - Скажи спасибо Господу, что синяков тебе на роже не поставили.

   Я повернул голову и увидел человека, идущего рядом. Высокий, худой, с огромным кровоподтёком под глазом, он с интересом рассматривал мою одежду.

   - Ты странно выглядишь. Похож на студента-богослова. И угораздило тебя попасться на пути солдатам Кромвеля.

   - Кромвеля?

   - Ну да, Кромвеля. Армия этого чудовища в человечьем обличье понесла потери в битве со сторонниками короля при Нейзби² и Данбаре³. А на носу - поход в Ирландию. Там католики подняли мятеж.

   - Господи, а я здесь причём?

   - Может и не причём, но Джон Ламберт обещал Кромвелю пополнение и, теперь солдаты хватают всех, кто шатается без дела по улицам Лондона. А таких - немало. Лондон гниёт изнутри, а на трупный запах стекается всякий сброд со всех концов бедной старушки - Англии. Только успевай ловить таких.

   - Тогда, чего сброду не сидится дома?

   - Сидели бы, да дома сожжены, земли конфискованы в пользу Парламента и самого Кромвеля. Скажу тебе одну вещь. Ты задаёшь слишком много вопросов. Держи язык за зубами и останешься цел. По крайней мере, до следующего кровопускания, которое неминуемо ждёт нас в этой проклятой Ирландии. Кстати, меня зовут Питер, если тебе интересно.

   Меня охватило острое чувство тревоги. Я смотрел по сторонам, надеясь, что этот костюмированный кошмар закончится при появлении на улице первого же нормального человека, но улицы были безлюдны. Жители города, или спали, или боялись покидать свои укрытия, заслышав скрип телег и топот солдатских башмаков. Вся наша шеренга двигалась вперёд, глядя под ноги, стараясь не отставать от телег, потому, что верёвки больно врезались в кожу, вызывая на лицах болезненные гримасы. Люди, молча, повиновались судьбе.

   В моей душе закипала злость на себя, на часовщика, на Кромвеля и Джона Ламберта, на весь белый свет, включая солдата, который заметил меня у стены. Но я понимал, что уже не в силах ничего изменить и подчинился обстоятельствам.

 

¹Джон Ламберт. Соратник Оливера Кромвеля.

²Битва при Нейзби. Сражение армии Кромвеля с войсками Карла I.

³Битва при Престоне (1648 г). Закончилась победой армии Кромвеля над объединёнными силами шотландцев.

 

   - И куда мы направляемся? - спросил я у Питера.

   - Я слышал - солдаты говорили, что в двадцати милях от Лондона Ламберт устроил лагерь, куда прибывает пополнение с востока. Так, что - терпи. К вечеру доберёмся, мастер... Не знаю, как тебя зовут.

   - Моё имя - Максим.

   - Странное имечко. Ты родом, случайно, не из Уэльса?

   - Никогда там не был.

   - Ну и зря. Там живут самые красивые женщины на свете.

   - Я – женат и люблю свою жену.

   - Причём здесь твоя жена? - раздражённо спросил Питер. - Люби её сколько хочешь. Хоть три раза на дню, но втихомолку.

   - Хорошо, хорошо. Не злись. Теперь буду знать, что в Уэльсе самые красивые женщины.

   - Меч в руках держал когда-нибудь или, скажем, мушкет?

   Я отрицательно помотал головой.

   - Ничего, научат. Ты - странный какой-то. Вроде - не от мира сего. Одно слово - клирик. Держись рядом со мной, а не то - пропадёшь.

   Этот совет я оценил в тот же день поздно вечером, когда нас загнали внутрь частокола военного лагеря. Ноги гудели от усталости, и когда разрезали верёвки, моё тело опустилось на землю, а голова безвольно поникла на грудь. Солдаты исчезли в палатках, предоставив пойманным бездельникам возможность мокнуть под дождём. Желудок сводило от голода. Ещё больше хотелось пить. Все, кого пригнали в лагерь, сбились тесной кучкой и жались друг к другу среди телег обоза.

   - Вставай, - лёгкий тычок башмака в бок заставил меня поднять глаза.

   Рядом стоял Питер, растирая собственные запястья.

   - Если будешь так лежать, промокнешь, а через день твоё тело покроется гнойниками. Вставай и иди за мной.

   Я с трудом поднялся и побрёл за новым приятелем. Возле загона для лошадей мы нашли сухую траву и, собрав её в две большие охапки, вернулись к телегам. Питер бросил сено под повозку, разворошил его, выбирая колючки, и пролез между колёсами.

   - Давай сюда. Если нас оставят голодными, так, хотя бы, будем спать на сухом.

   Я последовал примеру Питера, но кто-то схватил меня за ногу и выволок наружу. Надо мной стояли два оборванца, явно намереваясь пересчитать мне рёбра.

   - Эй, легче, парни, - голова Питера показалась из-под телеги.

   - Заткнись, а не то и ты будешь валяться под дождём.

   В кулаке одного из бродяг я увидел подкову. Мне она показалась острой, словно бритва.

   - Здесь сена - на четверых. Почему одни должны спать на сухом, а другие дрожать от холода. Одежду хоть выжимай. Проваливай.

   - Здесь каждый сам за себя, - миролюбиво сказал Питер, - Там, у загона для лошадей сена - всем хватит.

   - Вот и пусть этот чистюля обслужит нас, - тихо сказал бродяга, подбросив подкову на ладони.

   Питер вылез под дождь и легонько оттолкнул в сторону претендентов на наше место. Подкова мелькнула в воздухе, описывая полукруг, но я, лёжа, ногой ударил бродягу под колени. Тот упал, его приятель бросился на Питера, мне удалось вскочить, и завязалась драка. Нас окружили остальные бродяги, подбадривая криками и делая ставки на победителя. В грязи валялся переплёт молитвенника, который в свалке выпал из моего кармана.

   - А ну, назад! Всем разойтись!

   Расталкивая толпу, два солдата расчищали дорогу офицеру, который вечером едва не отобрал у меня драгоценную обложку.

   - Прекратить драку, а не то всех прикажу посадить на цепь.

   Тяжело дыша, я оторвался от своего противника, которого в ярости пытался укусить за ухо. Питер, сидевший верхом на оборванце - владельце подковы, вырвал у него из рук эту железку и бросил в грязь. Он поднялся на ноги и, криво улыбаясь, смотрел на офицера.

   - Приберегите свой воинственный пыл для грязных ирландцев. Ты, - он указал пальцем на моего нового приятеля. - Назови своё имя.

   - Меня зовут Питер, сэр.

   - А тебя? – толстый палец с грязными ногтями упёрся мне в грудь.

   - Максим.

   - Нужно отвечать: "Максим, сэр". Почему у тебя такое странное имя?

   - Такое дали мне родители, сэр.

   - Он - клирик, милорд, - влез в разговор Питер.

   - Что? Кембридж, в котором учился сам лорд Кромвель, или Оксфорд?

   Поколебавшись секунду, я ответил:

   - Оксфорд, сэр.

   - Значит, умеешь читать и писать?

   - Да, сэр.

   - Хорошо. Эй, бездельники! Слушать всем. Я - ваш командир. Можете называть меня - офицер Джойс. Отныне - никаких драк и скандалов. За невыполнение приказа - плети, за трусость и побег с поля боя - виселица, за храбрость и упорство в сражении - награда. Никаких грабежей, пока я не разрешу. Здесь вы пробудете неделю, пока из вас выбьют всю дурь, научат стрелять из мушкетов и орудовать мечами.

   - Хорошо бы ещё пожрать сегодня, - проворчал Питер.

   - Смотрю - ты за словом в карман не лезешь, и у тебя в избытке смелости. 

   - Ты и ты, - палец офицера остановился на бродягах, затеявших драку. - Ступайте вон к той палатке. Там вам дадут корыто с пропаренным овсом и мех с элем. Это будет еда для всех. У кого нет ложки, жрите руками, но в первом бою вам придётся добыть для себя этот предмет первой необходимости для любого солдата. Тебя, Питер, назначаю сержантом. Отвечаешь за этих парней головой. А вы, ублюдки, лондонское отребье, - офицер обвёл глазами остальных новобранцев. - Слушать своего сержанта, подчиняться моим и его приказам. Завтра вам выдадут красные мундиры, две палатки на всех и палки вместо мечей. Подъём - с рассветом, жрать - по сигналу трубы, срать - тоже. Ночь начинается после десятого удара колокола походной церкви. Побудка, опять же, по звуку трубы. Кто завалится спать раньше, будет чистить выгребные ямы лагеря и вывозить дерьмо на крестьянские поля. Всем понятны правила?

   Толпа оборванных мужиков молчала, тупо глядя себе под ноги.

   - Да, сэр, понятно, - за всех ответил я.

   - Молодец! И ещё одно. Если есть среди вас католики, советую пойти к полковому пресвитеру и поклясться на Священном писании, что отрекаетесь от папизма и принимаете учение Кальвина. Если погибнете в бою протестантами, настоящими пуританинами, вы точно попадёте в рай. Останетесь тайными папистами - гореть вам в аду. Научитесь владеть оружием, принесёте клятву верности учению сэра Кальвина - начнёте получать жалованье. Вопросы есть?

   Толпа молчала.

   - Теперь, насчёт тебя, - сказал офицер, повернувшись ко мне. - Говоришь - умеешь писать и читать?

   - Да, сэр.

   - Надо же? - удивился офицер. - Во всём лагере едва ли найдётся десяток человек, включая самого Ламберта, умеющих нацарапать своё имя на клочке бумаги. Хорошо. Назначаю тебя клириком роты, будешь вести учёт смертей, расхода пороха, пуль, количества припасов и записывать всё, что я намерен оставить своим детям в назидание.

   - Вести дневник? Вы хотите, чтобы я писал за вас мемуары? В смысле – на память.

   - На память? Вроде того. Но такая услуга не избавит тебя от муштры. Станешь хорошим солдатом, возможно, доживёшь до старости.

   Второй раз за сутки я услышал совет, как жить дальше.

   - Пока останешься при своем сержанте, - сказал офицер Джойс. - После ужина я жду тебя в своей палатке. Спросишь любого - покажут. Вопросы?

   - Всё понятно, сэр.

   - Вот и хорошо, - сказал офицер.

   Он развернулся на каблуках и удалился в сопровождении своих солдат.

   Тем временем вернулись мои недавние враги, таща на палке чан, от которого поднимался пар. Питер выстроил новобранцев в очередь и, обжигаясь, прямо руками стал накладывать горячую кашу, кому в шапку, кому в карманы, а кому, просто в подол куртки.

   На дне корыта оставалась густая смесь, в которой плавало несколько кусков мяса.

   - Держи! - Питер протягивал мне треснувшую деревянную ложку. - Ешь!

   - А ты?

   - Ешь, кому говорю.

   Я торопливо стал запихивать в рот кашу. Мне показалось, что ничего вкуснее этой вонючего варева я ещё не пробовал. Мясо легко отходило от костей. Обсасывать их доставляло большое  удовольствие.

   - Ну, хватит, хватит, - Питер отобрал у меня ложку и придвинулся к чану. - Заворот кишок наживёшь, - сказал он, набрасываясь на густую похлёбку. - Ты иди, давай. Судя по всему, офицер Джойс не любит ждать.

   Я поблагодарил Питера, и, кутаясь в свой промокший пиджак, пошёл искать Джойса. Его палатка была чуть больше солдатских маленьких и рваных. Мне пришлось два раза кашлянуть, прежде чем изнутри прозвучал голос:

   - Ну, кто ещё там? Входи, чего зря землю топчешь?

   Я откинул полог палатки и вошёл. Внутри оказалось теплее, чем на воздухе. На столбе, подпирающим свод, были прикреплены три факела, дававших достаточно света, чтобы разглядеть офицера Джойса сидящего за грубо сколоченным столом. В дальнем конце палатки располагался деревянный топчан, на котором лежали охапки сухого сена. На столе я разглядел несколько листов бумаги, гусиное перо и чернильницу.

   - Поел?

   - Да, сэр.

   - Тогда нечего время терять, садись и пиши.

   Джойс поднялся и принялся вышагивать по палатке.

   - Итак. Не Кромвель затеял эту войну, а наш король Карл, - Джойс обернулся и нетерпеливо крикнул:

   - Ждёшь особого приглашения? – офицер понизил голос и уже тише сказал:

   - Пиши то, что я говорю. Записал про короля?

   - Сию минуту, сэр, - заторопился я, хватая перо и погружая его в чернильницу.

   - Давай дальше. Карл не хотел делиться властью, а парламент не желал лишаться своих привилегий, завоёванных триста лет назад. Король намеревался вернуть старые католические порядки и лизал задницы шотландцам, стараясь перетянуть их на свою сторону. Но армия, которую ему удалось собрать, состояла не из лодырей аристократов, лордов, крупных владельцев земель, а из мелких дворянчиков, которые привели с собой отряды наёмников-ирландцев. Успеваешь? - Джонс навис надо мной, заглядывая в бумагу.

   - Молодец. Пиши дальше. Поначалу у Карла имелось некоторое преимущество. Ну, как же. Ведь, он - помазанник божий. Его на словах поддерживали богатеи – лорды. У него имелась кавалерия и люди, знакомые с военным делом. И всё сложилось бы замечательно для короля, если бы он сумел захватить Лондон и разогнать парламент, который охраняла городская милиция из добровольцев, не желающих возвращения Карла и монаршей тирании...

   Пытаясь пополнить свой багаж знаний, я сделал глупость, перебив Джойса:

   - Парламент, сэр? Разве у нас есть парламент? Я думал, что государство - это король.

   Офицер внимательно посмотрел на меня.

   - Ты - или глуп, или полный невежда.

   - Наверное, я уделял слишком много внимания естественным наукам, - попытался выкрутиться я.

   - Запомни раз и навсегда. Парламент - это божий дар для Англии. И если бы не бароны, которые не забывали про совет лордов, существовавший ещё в эпоху завоевания Англии Вильгельмом Норманнским, и которым надоела тирания короля, то не удалось бы добиться от Иоанна Безземельного¹ Великой хартии вольностей². Одним из её условий было создание Совета лордов при короле, который впоследствии и превратился в парламент. Ко времени  правления Эдуарда III³ наш парламент разделили на две палаты: одну, где заседали бароны и папские епископы, и другую, куда входили простые рыцари и горожане. Ни один закон не принимался без согласия двух палат. Сейчас палату лордов разогнали, а палата общин делает то, чего хочет Кромвель. Тебе понятно?

   - Да, сэр.

   - Тогда не задавай больше идиотских вопросов и пиши. На чём мы остановились?

   - Король не смог взять Лондон.

   - Вот именно. Но, чем больше продолжалось противостояние, тем хуже обстояли дела у аристократов. Самое главное - Карлу не хватало денег, чтобы вооружать наёмников мушкетами, а парламент продолжал контролировать налоги, деньги от торговли, купцов, ремесленников, сам Лондон, большинство морских гаваней, густонаселённые районы Англии, в которых мелкие землевладельцы не хотели сражаться за короля. Война стала способом решения вопроса о том, какую власть позволено иметь королю и каким образом ему следует подчиняться парламенту. Следишь за моей мыслью?

   - Да, сэр. Диктуйте дальше, - мне становилось всё интереснее слушать Джойса.

   - Значит, так. Пиши. Гордыня Карла оказалась так велика, что он допустил огромный промах, призвав на подмогу горных шотландцев, чтобы взять Лондон с помощью банд ирландских папистов с севера и отрядами шотландских кланов с запада. Ирландцы, вступив на землю Англии, начали грабить английских йоменов и чинить богопротивные зверства. В результате, лагерь сторонников короля оказался разделен на тех, кто не хотел воевать в одном войске с католиками – ирландцами. Такие люди жаждали мира с парламентом и хотели договориться с теми, кто принадлежал к тайным союзникам королевы Генриетты. Многие лорды шли на всё, чтобы вернуть себе былое влияние и тёплые места у трона короля...

   - Прошу прощения, сэр, - прервал я Джойса. - Кто такая эта Генриетта?

   - Ты, что, с Луны свалился?

   - Нет. Просто у меня случаются провалы в памяти.

 

¹Иоанн Безземельный. Король Англии с 1199 года и герцог Аквитании из династии Плантагенетов. Его правление считается одним из самых катастрофических за всю историю Англии. В 1213 году он признал Англию вассалом римского папы, чтобы закончить раздор с католической церковью, а в 1215 году восставшие бароны заставили его подписать Великую хартию вольностей.

²Великая хартия вольностей. Политико-правовой документ, составленный в июне 1215 года на основе требований английской знати к королю Иоанну Безземельному. Ряд статей Хартии содержал правила, целью которых являлось ограничение королевской власти путем введения в политическую систему страны особых государственных органов - общего совета королевства и комитета двадцати пяти баронов, обладавших полномочиями предпринимать действия по принуждению короля к восстановлению нарушенных прав.

³  Эдуарда III. Король Англии с 1327 года из династии Плантагенетов, сын короля Эдуарда II и Изабеллы Французской, дочери короля Франции Филиппа IV Красивого.

 

   - Вот до чего учёность доводит. Я говорил и не устану повторять, что человеческие мозги - не бездонная бочка. В один прекрасный момент вся учёность вывалится наружу, и ты станешь больным на голову. Иными словами – спятишь. Знавал я одного парня. Его безумие тоже случилось по причине провалов в разуме. Запоминай. Генриетта Мария Французская - младшая дочь французского короля Генриха IV и Марии Медичи. Она была выдана замуж за нашего Карла. А сейчас эта шлюха пытается привлечь на сторону короля своих родственников французов, голландцев и папу римского. Представляешь себе Англию, в которой снова будут править паписты?

   - Нет, сэр, не представляю, - честно признался я, наблюдая за кляксой, которая расплывалась между строк.

   Где-то очень близко солдатский рожок пропел десять раз. Джойс хлопнул себя по бёдрам и разочарованно вздохнул.

   - Всё, ступай. На сегодня - довольно.

   - Но мы не закончили.

   - Порядок в лагере установлен для того, чтобы ему подчиняться. Дисциплина - прежде всего. Иди к своим парням. Отбой! - скомандовал Джойс, хлопнув меня по плечу. - У нас ещё будет время.

   Мне удалось без приключений добраться до телег, где меня ждал Питер, согревая своим телом обе охапки сена.

   - Ну, что? Не набил на пальцах мозоли гусиным пером? - пробормотал он, отодвигаясь в сторону и позволяя мне лечь.

   - Нет ещё.

   - Успеешь. Завтра за нас возьмутся.

   Я свернулся калачиком и тут же заснул, больше не слушая ворчания Питера.

   Утро началось, как и обещал Джойс, с голоса трубы. Возле телег уже стояло несколько солдат в красных куртках. Они построили новобранцев в шеренгу, появился священник, и все встали на колени, повторяя за ним псалмы. После песнопений  и молитв нас повели к выгребным ямам. Я, словно делал это каждый день в присутствии многих людей, опустошил кишечник, мочевой пузырь и, натянув брюки, встал, разглядывая пространство с внутренней стороны частокола. Оно ярко освещалось восходящим Солнцем. Несколько костров дымили перед палатками. Дым стелился по земле, но мне удалось заметить огромные чаны, над которыми колдовали люди. Оттуда шёл запах варёного мяса. Будто прочитав мои мысли, солдат в красной куртке крикнул:

   - Эй! Бездельники! Завтрак нужно заслужить. В две шеренги стройся!

   Нас повели к проходу в ограде лагеря и, вскоре мы оказались на кочковатом поле. К полудню я понял, что такое настоящая усталость. На ладонях появились волдыри от палок, заменяющих мечи. Ссадины от ударов длинных пик, которыми нас учили орудовать в строю, болели. Лица новоиспечённых солдат покрылись потом и грязью. После каждого удара кремня о зарядную полку, мушкет выстреливал, окутываясь чёрным дымом, а приклад больно бил по плечу. После короткого перерыва на молитву, нас накормили и снова начали гонять по полю, то выстраивая в каре, то заставляя рассыпаться в шеренги, охватывая фронт воображаемого противника. Мы становились или похожими на огромного ежа, ощетинившегося длинными иглами - пиками, или на множество грабель, выставивших вперёд зубья - мечи.

   День показался мне бесконечным, а к вечеру я едва передвигал ноги. Питер выглядел не лучше, но ему каким-то образом удалось достать оловянную миску, которую он спрятал у себя на животе под грязной и пропотевшей курткой. А потом, ближе к вечеру, прозвучала труба, и нас повели к реке, где мы смыли с себя грязь и копоть. Ужинали мы с Питером всё той же овсяной кашей, но уже не из общего чана, а из миски.

   После заката за мной пришёл солдат и отвёл меня в палатку Джойса. Я сидел над бумагой, сонно макая перо в чернильницу, героически старался не заснуть и не пропустить ни словечка из монолога офицера.

   - Нас, ненавидевших тиранию, сплотил Кромвель. Он очистил отряды, подчинявшиеся парламенту от тех, кто не готов был сражаться до победного конца. Затем он получил чин генерала. Именно Кромвель создал армию, способную противостоять дикарям - ирландцам и дворянскому ополчению короля. "Мои полки, - говорил генерал, - не должны состоять из подонков, аристократов, пьяниц и вероотступников. В наши ряды нужно принимать богобоязненных людей и достойных граждан, готовых жертвовать всем ради свободы Англии от королевского произвола. Я предпочел бы иметь в армии просто одетых капитанов, которые знают, за что сражаются, чем тех, кого вы называете джентльменами и у которых, кроме дворянских званий, ничего нет за душой". По-моему так, если я ничего не перепутал, - Джойс почесал переносицу. - Успеваешь записывать?

   - Успеваю, - пробормотал я, хотя в мои глаза можно было вставлять спички.

   - Фермеры с Востока, куда вторглись ирландцы, составили костяк наших войск. Йомены знают, за что готовы умирать.

   - И за что же, сэр?

   - Они горят желанием отомстить. За свои разрушенные очаги, за изнасилованных жён, дочерей и сожжённые деревни, за то, что их дома были разграблены, а скот угнан в Ирландию и продан жадным папским епископам. Мы показали свою храбрость и мужество в битве при Нейсби, когда разбили армию Карла, взяли в плен пять тысяч дворян и захватили обоз короля вместе с его личными бумагами. Из них мы узнали, что Карл собирался отменить все законы против католиков, заплатить огромные деньги наемникам и взять с помощью ирландской армии Лондон. Сам король бежал в Шотландию, но Монтроз¹ выдал его Кромвелю за четыреста тысяч фунтов...

   Я не стал спрашивать, кто такой этот Монтроз, справедливо полагая, что этот человек - один из вождей шотландских кланов.

   "Четыреста тысяч фунтов", - моя рука старательно выводила буквы на шершавой толстой бумаге, а Джойс тем временем продолжал напрягать свою память:

   - Но Лондон - ещё не вся Англия. Многие лорды и простые фермеры оказались не готовы ограничить власть короля, не смотря на все его интриги, предательство интересов Британии и попытки вернуть англичан в лоно католической церкви. Упрямство и высокомерие Карла, которому предлагали оставить народу ряд привилегий, и который отказался подчиниться Палате общин, разозлил нашу армию и, в первую очередь, Кромвеля. Он решил, что Карл и монархия должны умереть ради нашей свободы, во имя укрепления веры, во имя права всех граждан самим определять свою судьбу. 30 января 1649 года Карл I был казнен, монархия пала и наступило время республики...

   - Значит, наступил мир? - спросил я.

   - Мир? - удивился Джойс. - Тогда зачем мы все тут собрались, набираем рекрутов, муштруем вас, учим стрелять из мушкетов, орудовать пиками и мечами?

   - Не знаю, сэр.

 

¹Монтроз Джеймс Грэм, 5-й граф (с 1626 г.) и 1-й маркиз Монтроз (с 1644 г.) - выдающийся шотландский полководец, командующий войсками короля Карла I в период гражданской войны в Шотландии 1644-1646 годов.

 

 

   - То-то. Многие лорды, пользуясь хаосом, не желают отдавать йоменам часть земель отнятых у короля и его сторонников. Флот парализован мятежами. Ирландия снова вооружается, собираясь посадить на трон Англии сына казнённого Карла. Что, по-твоему, должен делать Кромвель?

   - Вести переговоры. Худой мир лучше доброй ссоры.

   - Твой отец, наверное, был священником, - засмеялся Джойс. - Нельзя спокойно жить в своём доме и читать библию, когда враги-католики стоят у ворот и угрожают перебить нас - последователей Кальвина, отдав наших детей в лапы папских епископов. Кромвель решил разобраться с варварами-ирландцами раз и навсегда. Он намеревается отобрать у них главное -  землю...

   - Ни одна земля не стоит того, чтобы уложить в неё десятки тысяч убитых сыновей Англии. Всё, чем они будут владеть после войны – это ямы размером метр на два, - жёстко сказал я. 

   На моё счастье снова, как и вчера, пропел десять нот лагерный рожок. Джойс с любопытством смотрел на меня, пристукивал ногой, отбивая интервалы вдоха трубача, и кивал головой.

   - А ты – странный парень. Впрочем, на сегодня - всё, - офицер свернул бумаги в трубочку и сунул вместе с пером в походный сундучок. - Продолжим завтра.

   Но, ни завтра, ни послезавтра корпеть над бумагами больше не пришлось. Среди ночи раздался звук барабана. Сержанты подняли новобранцев ударами палок. Впереди строящихся шеренг появился священник, зазвучали слова псалмов, потом нам выдали мечи и пики, повсюду стали зажигаться факелы, заскрипели колёса, послышалось ржание лошадей, появились офицеры, грузились повозки. Полк построился в походную колонну и покинул лагерь. Когда Солнце взошло, я увидел, что к нам, маршируя по обочинам, присоединяются другие отряды. Вскоре колонну обогнала кавалерия с пиками, притороченными к сёдлам. Полк превратился в целую армию, которая двигалась на северо-восток.

   Я шёл вместе с остальными солдатами, тупо подчиняясь обстоятельствам, уже не думая о том, страшный ли это сон или  - реальный кошмар, вызванный необъяснимым сдвигом во времени. На плечах красовалась полинявшая дырявая куртка, бывшая когда-то красной, грязную голову со спутанными  волосами венчал ржавый шлем, на поясе висел тяжёлый меч, а плечо оттягивала длинная пика. Каждый день усталость валила с ног, и я засыпал там, где в лучшие времена даже не присел бы отдохнуть. Это были грязные лачуги крестьян, разорённые войной постоялые дворы, разрушенные церкви и монастыри, сараи, где только что находились овцы, которых тут же резали, а туши солили в бочках и грузили на телеги. На десятый день похода, когда мой организм привык к тяжёлым нагрузкам, мы вышли к морю. Только там - в огромном лагере, окружённом повозками и рвом, офицеры дали солдатам небольшую передышку. Полноценным отдыхом это назвать было трудно потому, что муштра продолжалась. Разбившись на пары, мы сражались друг с другом деревянными палками, учились атаковать и отходить, сохраняя строй, нас обучали встречать кавалерию залпами мушкетов и ударами пик. Моё тело окрепло, на нём не осталось ни капли жира. Я спал без сновидений, вставал по первому крику трубы, привык к рутине солдатской жизни и старался не думать о той сытой беспечности, которую у меня отняли часовщик и офицер Джонс. Прошлая жизнь в будущем теперь казалась мне призрачным миражом, своего рода туманом, похожим на тот, который по утрам поднимался над морем.

   Третий день в прибрежном лагере закончился удивительным зрелищем. В гавани началась суета, забегали сержанты, снова заскрипели повозки, большими группами куда-то спешили солдаты, таща на себе мешки и корзины.

   - Началось, - тихо сказал Питер. - Посмотри на море.

   Я взглянул в сторону узкого залива, где сгрудились большие суда и длинные приземистые лодки, похожие на галеры. Между ними и берегом сновали шлюпки, гружённые оружием, тюками и ящиками. Отдельно на мелководье качались на волнах две широкие шхуны с высокими бортами и опущенными в носовой части трапами. К ним голые солдаты, ступая по грудь в воде, подводили лошадей, а матросы, сделав из канатов петли, помогали втаскивать животных наверх. Наш полк уже в темноте перевезли на лодках на три парусных судна, давно готовых поднять якоря. Невзирая на позднее время, все корабли, маневрируя и выстраиваясь клином, вышли в открытое море.

   Качка не давала мне уснуть, и я стоял на носу старой ветхой посудины, поглядывая на фонари и чёрные силуэты разномастных судов, тащивших на буксирах по несколько больших шлюпок. Эскадра шла под парусами, выстроившись в две линии, справа и слева от двухпалубного флагмана. На рассвете я увидел впереди сначала тёмное пятно, а через полчаса Солнце окрасило в бордовый цвет высокие скалы, узкий галечный пляж и хижины рыбацкой деревни, где слабый ветер приподнимал и опускал сети, развешанные на жердях. Удалось даже разглядеть город в двух милях слева внушительного вида крепостные стены и башни.

   - Ирландия, Дублин, - сказал матрос, поправляя кольца каната, привязанного к якорю.

   Корабли один за другим выстраивались вдоль берега, и матросы подводили под борта шлюпки. Со стороны скал раздался мушкетный выстрел, потом другой. На гальку выскочили два десятка верховых. Люди сошли на землю, установили рогатки, поставили на них дула мушкетов и зажгли фитили. Несколько пуль впились в борт нашего судна. Флагман англичан медленно развернулся бортом к береговой полосе и окутался пороховым дымом. Стрелков и лошадей разметало пушечным залпом, словно это были воробьи. Несколько неподвижных тел осталось лежать возле сетей, остальные вскочили, забрались в сёдла и через минуту исчезли. В рыбацкой деревне началось движение. Среди хижин забегали мужчины, женщины дети, поднялась пыль. Люди сначала группами рванулись к вытащенным на берег лодкам, но, потом бросились обратно и стали вытаскивать из домов свой убогий скарб. Вскоре все, кто был возле хижин, побежали вверх по тропе, уходящей через вересковые заросли и низкорослые сосны в неизвестном направлении. Шлюпки, полные солдат, начали подходить к берегу. Оборванцы из нашего полка прыгали в воду, подтаскивали шлюпки ближе к берегу и выбрасывали на гальку оружие. Вскоре на пляже выстроились две шеренги людей в красных куртках, ощетинившихся мушкетами и пиками.

   - Наш черёд, - хлопнул меня по спине Питер, и мы спрыгнули в стоящую у борта лодку.

   К полудню высадка армии закончилась и колонны, сопровождаемые отрядами кавалерии, двинулись к городу. Я оглянулся и увидел клубы дыма и языки огня. Это пылала подожжённая солдатами деревня рыбаков. К вечеру ворота крепости были разбиты пушками подошедших военных английских кораблей, и передовые отряды Кромвеля ворвались в Дублин. Наш полк стоял в резерве, перерезав дорогу, которая вела вглубь страны на север, но даже отсюда я слышал крики женщин и вопли убиваемых ирландцев, ещё оказывающих сопротивление. Рано утром следующего дня армия англичан выстроилась вдоль дороги под городскими стенами. Вот здесь я впервые и увидел Кромвеля. Небольшого роста, с непокрытой головой, длинными волосами, ниспадающими на плечи, одетый в железную кирасу, поверх которой выглядывал широкий белый воротник, он сидел на лошади, уперев правую руку в бок. На одутловатом лице выделялись глубоко запавшие чёрные глаза, которыми он оглядывал шеренги солдат.

   - Господа! - долетел до меня его голос. - Впереди вас ждут тяготы трудного похода. Но вы должны знать, что являетесь орудием в руках Господа. Пусть вера укрепит ваш дух, сделает несгибаемой вашу волю. Никакой жалости к варварам, неоднократно вторгавшимся через границу в пределы Англии. Попирая грязными ногами нашу землю, они сделали большую ошибку. Все ирландцы - звери в человеческом обличье. Они будут защищать свои деревни, богопротивные  церкви и уродливые замки до последней капли крови. Так давайте прольём её. Не давайте пощады папистам, если вы не хотите, чтобы они снова приходили на поля Британии, насиловали наших жён, уводили скот и грабили деревни. Смерть ирландцам!

   - Смерть, смерть, - заорали солдаты, потрясая оружием.

   Это воодушевление, глаза, горящие фанатизмом и решимостью убивать, напомнили мне кадры старой кинохроники, где были засняты выступления Гитлера перед войсками СС.

   - Ни фига себе, - тихо сказал я. - Этот Кромвель похож на фашиста.

   - О чём ты? - повернул ко мне голову Питер.

   - Я говорю - зло рождает новое зло, насилие возвращается к нам насилием.

   Но глаза Питера уже горели воинственным огнём.

   - Брось. Кромвель знает, что делает. Если не уничтожить всех ирландцев, они опять будут угрожать Англии и устраивать мятежи.

   - А разве Иисус не говорил: "Не убий"? Разве ирландцы не люди?

   - Они паписты, католики, - ответил, криво улыбаясь, Питер.

   Прозвучала команда, и мы двинулись по дороге на север. Замки и крепости, встречающиеся на нашем пути, удавалось брать после непродолжительных осад, но с большими потерями. Солдаты злые и ожесточённые оказываемым сопротивлением не щадили ни защитников городов, ни стариков, ни детей. Я видел трупы младенцев, лежавшие на мостовых, в грязи, на порогах домов. Я смотрел на изнасилованных и убитых женщин с задранными вверх юбками и голыми ногами, на бёдрах которых запеклась кровь. На вспоротых животах, выпущенных внутренностях ползали огромные навозные мухи. Гигантскими кострами горели церкви, где пытались укрываться несчастные католики. Солдаты грабили и сжигали целые деревни. Я неожиданно сделался набожным и благодарил Господа за то, что наш полк пока оставался в резерве. Но такое положение вещей продолжалось недолго. Армия Кромвеля, сея ужас, подошла и осадила Дрогед - довольно большой город на севере Ирландии. Мы окружили стены рвами и частоколом, отрезав защитников цитадели от остального мира. Пушки, снятые с кораблей, четыре дня забрасывали улицы ядрами. На пятый день удачным залпом главные ворота в стене были разбиты, и первым послали на штурм города наш полк. Офицер Джойс повёл несколько сотен солдат к одной из башен. Десяток новобранцев во главе с Питером тащили длинную лестницу, которую нам довольно быстро удалось закрепить на стене с помощью крючьев. Я лез по ступеням, обдирая костяшки пальцев о каблуки башмаков моих товарищей, поднимающихся впереди. Вниз лилась смола, мимо проносились камни и летели безрукие, с пробитыми головами трупы, окрашивая перекладины лестницы кровью и пачкая мой камзол мозгами. Со стены, открыв в диких криках рты, валились раненые ирландцы. Меч путался в ногах, но я продолжал перебирать руками перекладины лестницы, пока не оказался на деревянном помосте за стеной, где уже звенело оружие. Питер вращал перед собой пику, отбиваясь от трёх человек, наседавших на него с длинными мечами. Я поспешил на помощь своему приятелю, но кто-то сзади ударил меня в спину. Упав на колени, я откатился в сторону, выставив перед собой клинок. Боль между лопаток ожесточила меня. Тыкая остриём меча в пробегающие мимо силуэты, я уже не разбирал, кто враг, а кто друг. Мне отдавили правую ногу и разрезали портупею на плече. Но лавина солдат в красных куртках уже скатывалась с гребня  стены по каменным ступеням, распадаясь на ручейки, заполняющие улицы города. Подбежал окровавленный Питер, поставил меня на ноги и потащил за собой. Я шёл за ним, с ужасом глядя на начинающуюся резню. Англичане выбивали двери домов и выбрасывали из окон детей. Другие солдаты принимали несчастных на острия мечей. Нескольких ирландцев, защищавших небольшую церковь, подняли на острия пик, а потом двое английских солдат кинжалами принялись отпиливать уже мёртвым телам головы. Отовсюду раздавались крики убиваемых горожан и женские вопли. Я увидел дом, который обложили соломой и подожгли. Из дверей выскочили два британца. В них я с трудом узнал уродов, когда-то пытавшихся занять моё место под телегой рядом с Питером. Они завязывали узлы на верёвках, поддерживающих штаны.

   - Эй, клирик! - крикнул один, увидев меня. - Бабу хочешь? Там, - солдат показал на дверь, - их целых две. Одна помоложе, вторая постарше. Правда, придётся постоять в очереди. Поспеши, пока они ещё живы. Стены дома отсырели, тебе хватит времени на всё.

   Я выхватил меч и рванулся к подонкам, но Питер поймал меня за край куртки и потащил прочь.

   - Остынь. Убьют под горячую руку.

   - Сволочи, - шептал я, едва переставляя ноги. - У меня дома осталась жена! А если бы её вот так? - перед моими глазами всплыло лицо Надин.

   Мне начало казаться, что это её в горящем доме насилуют мерзавцы в красных линялых мундирах. Стало трудно дышать, кружилась голова.

   - Опять ты за своё. Ничего такого с твоей красоткой не случится, - раздражённо прошипел мне в ухо Питер и рванул меня за рукав в сторону.

   Мы пошли дальше к центру города. На мостовой, прямо в сточных канавах лежали целые горы мёртвых тел. Отдельно от них валялось оружие, которое перебирали и сортировали несколько солдат из нашего полка.

   - Что здесь случилось? - спросил Питер, подходя ближе.

   - Гарнизон замка, - сказал один из солдат, показывая на убитых. - Они сдались, но Кромвель приказал всех перебить.

   Меня вырвало. Я опустился на корточки, нагнул голову, а когда выпрямился, непонятно откуда прилетевшая стрела с глухим хрустом пронзила моё правое плечо. Падая, я увидел, как Питер рванулся к церкви, с крыши которой всё гуще падал чёрный дождь.

   - Арбалетчики! Засада! - услышал я чей-то вопль.

   А затем, меня подняли и куда-то понесли. Тем не менее, затуманенное от боли сознание отмечало: звуки голосов, треск разрезаемой ткани, скрип и толчки, будто моё бренное тело трясло на ухабах и кочках плохой дороги. Затем я почувствовал, что острое лезвие проникает в моё плечо и задохнулся от собственного крика, проваливаясь в темноту.

   Несколько раз, но по ощущениям значительно позже того времени, когда стрела пронзило плечо, я приходил в себя, чувствуя гнилостный запах, исходящий от раны и снова мозг отключался, лишь изредка даря что-то похожее на лихорадочный бред и новую боль при перевязках. Не знаю, сколько дней меня держали в лазарете. Возможно месяц или два.

   Моё возвращение к нормальной жизни, если можно назвать нормальной жизнь солдата на войне, оказалось мучительным и постепенным. Оно произошло на корабле. Плечо болело, но чья-то рука грубо приподняла мою голову и поднесла ко рту деревянный ковш. Я почувствовал вкус воды, разбавленной солидной порцией эля. Следующие дни прошли, словно меня опустили в густой вязкий кисель. Парусиновую койку, подвешенную в трюме, где теперь обреталось моё грешное тело, качало. Сознание находилось между сном и туманной явью. Потом движения маятника прекратились, меня снова подняли, а затем понесли по шаткому трапу сначала на землю, но, в конце концов, уложили на телегу. Колёса заскрипели так сильно, что я попытался заткнуть уши. Приглушить сверлящие мозг звуки не удалось, но с удивлением я заметил, что боль в плече стала меньше, а мир при дневном свете выглядит не так уж плохо. Под головой лежал вещевой мешок, откуда выглядывал край старой одежды, которую мне в начале службы Кромвелю поменяли на красную куртку и холщовые штаны. Повернув голову набок, я осмотрел плечо и заметил повязку из чистых полос плотной ткани. У меня получилось опереться на локти и приподняться. Боль ещё оставалась, но уже не такая сильная, и я решил, что войны с меня довольно, и мне нужно подумать о бегстве и более надёжном убежище.

    Удобный случай представился через неделю, когда обоз с ранеными оказался на набережной реки, и кто-то сказал, что мы - в Лондоне. К этому времени повязку сняли, и я без устали массировал свежий шрам, стараясь разрабатывать руку.

   Телега остановилась ночью на одной из пустынных улиц перед большим длинным, освещённым несколькими факелами, домом. Я схватил свой мешок, соскользнул на землю и растворился в темноте. Переодеться в старую, привычную, не пропахшую кровью и потом одежду заняло не больше двух минут. Ткань пиджака немного отдавала плесенью, но меня это не волновало. На улицах Лондона запахи были ещё хуже. В сточных канавах плавали отбросы и дерьмо.

   В глубинах мешка оказался и переплёт молитвенника, который всучил мне торговец из лавки древностей. Я сунул свою драгоценность под одежду и двинулся по грязной мостовой, стараясь держаться в тени домов. Мои шаги звучали глухо на утоптанной многими подошвами влажной земле. Добравшись до перекрёстка и совершенно не соображая, куда идти дальше, я завертел головой и при свете Луны увидел крест, венчающий высокий шпиль храма. Резко запахло печным дымом. Решение забраться в церковь, пришло неожиданно.

   "Там, по крайней мере, тепло, и можно заснуть. Деревянные скамейки тверды, но это лучше, чем шляться в одиночку по ночному городу", - сказал я сам себе и пошёл по направлению к дому божьему. Неожиданно сзади послышался топот лошадиных копыт. Я, не оглядываясь и не убыстряя шага, посторонился и тут же ощутил боль в затылке и услышал звон. Момент падения на мостовую прошёл мимо моего сознания, потому что оно отключилось, и, лишь, спустя какое-то время вернулось вместе с ощущением тошноты. Тело раскачивалось, а в бок впивалось что-то твёрдое, похожее на обрубок дерева. Мне не хотелось открывать глаза, но неизвестность и покачивание всё больше пугали. Я приоткрыл веки и увидел брусчатку улицы, копыта лошади и чьи-то грязные сапоги, от которых сильно воняло. Запах показался настолько крепким и острым, что мне даже не хотелось его квалифицировать. Но, чтобы окончательно прийти в себя, я всё-таки разложил «благоухание» по полочкам.

   "Гнилая кожа, лошадиный пот, навоз и старое сено, - определил я. - Господи, да меня перекинули через седло и везут, словно мешок с картошкой!"

   Боль в затылке побудила меня тихо застонать, но голос, прозвучавший сверху, заставил закрыть рот и прислушаться.

   - Не понимаю, за каким чёртом нам нужен этот француз?

   - А ты уверен, что он француз?

   - Кто ещё может так одеваться? Едва увидев его странные башмаки и серый дуплет¹, я сразу подумал, что он один из тех шпионов, которых полно в Эдинбурге и Лондоне. Французский король всё ещё надеется посадить на трон Шотландии или Англии одного из своих родственников, заключив брачный союз с кланом Стюартов.

   - Тогда нам нужен этот парень. Отвезём его Монку. Палачи генерала умеют развязывать языки и, если этот француз знает столько же, насколько выглядит его костюм, мы получим награду и попробуем освободить из Тауэра графа Эглинтона². Или мы не из клана Монтгомери?

   - Э, позвольте, господа, - прохрипел я, по частям выталкивая слова в такт хода лошади. - Причём здесь палачи? Я не хочу никаких палачей.

   - О, смотри-ка, французик очнулся. А где его кляп? Клянусь Святым Патриком, я затолкнул парню в рот порядочный кусок рукава его собственного дуплета.

   - Наверное, выплюнул. Сделаем так, Грег. Чтобы парень не завопил на всю улицу, стукни его снова по башке. В городе всё ещё полно роялистов и бездельников из милиции парламента. Нам ни к чему лишний шум и драка.

   Новый удар по затылку подарил мне сначала новую боль, а потом - новое беспамятство.

   Очередное пробуждение вышло ещё более неприятным, чем раньше. Моя голова и одежда оказались мокрыми. Сквозь опущенные ресницы глаза разглядели пустое ведро, стоящее у моих ног, верёвки, стягивающие лодыжки и грязный каменный пол.

   - Во, снова, очнулся, - сказал голос, который я уже слышал раньше.

   Я повернул голову на звук и застонал. Мой нелепый вид, очевидно, рассмешил похитителей.

   - Смотри-ка, Лакхлан. Парень уже не выглядит таким щёголем.

   - Похоже, Грег, он хочет нам что-то сказать.

   - Считаешь, стоит его послушать?

   - А что ещё тут делать? До утра время есть. Всё равно Монк просыпается не раньше восьми ударов колокола собора Саузварк³.

   - Так, что? Вытащить кляп?

   - Вытаскивай. Французик уже лишился двух рукавов дуплета. В третий раз сделаем кляп из его штанов.

   Я смотрел на подходящего ко мне человека и не верил собственным глазам.

 

¹ Дублет (фр. doublet) - мужская верхняя одежда, распространенная в Западной Европе в период с 1330-х годов по 1660-е -70-е годы. Это был первый образец одежды, который плотно сидел на теле.

² Александр Сетон, граф Эглинтон из шотландского клана Монтгомери. Сторонник протестантов Шотландии и роялист на стороне английского короля Карла Второго. После смерти Кромвеля, он был заключен в тюрьму генералом Монком.

³ Собор Саузварк. Англиканский собор 13-го столетия - старейшая лондонская готическая церковь с некоторыми викторианскими чертами, внесенными при последующих реконструкциях и ремонте. 

 

   Старые, заляпанные грязью башмаки с металлическими ржавыми пряжками, юбка в клеточку, едва закрывающая голые колени, зелёные, в пятнах жира гольфы. На голове у человека едва держался берет, увенчанный бордовым помпоном. На поясе висела кожаная, потёртая, отделанная мехом, сумка. Через плечо был перекинут плед, прикрывающий одно плечо и грязную с потёками пота, серую плотную, грубо сшитую рубашку.

   - Мама моя, - тихо сказал я.

   - Что он там бормочет, Грег? - пробасил второй мужик, одетый таким же образом, но плед у него выглядел чище и был закреплён на плече массивной, блестящей брошью.

    У новых моих "приятелей" на поясах висели мечи. Эти парни выглядели театральной пародией на шотландцев.

   Человек, которого называли Грегом, вытер собственное лицо грязной тряпкой, которая служила кляпом, а ранее являлась рукавом моего пиджака.

   - Давай, дружище, говори, если есть желание, - с весёлыми нотками в голосе сказал Грег.

   - Какой сейчас год? - прохрипел я первое, что пришло на ум, считая, что я давно должен находиться в лавке торговца древностями.

   - Память отшибло? - засмеялся второй мужик по имени Лакхлан. - 1659 год от рождества Христова.

   - Вы - серьёзно?

   - Эй, французик! Хоть ты и говоришь по-английски, но не надо прикидываться недоумком. А какой, по-твоему, сейчас год?

   - Нет, нет. Всё - нормально. Только смею заметить, что в приличном обществе принято представляться. Кто вы такие?

   - Он прав, чёрт возьми! - воскликнул Лакхлан. - По всему видно, что парень - благородных кровей. Так и быть. Меня зовут Лакхлан из рода Монтгомери, а моего приятеля - Грегор Маккаурри из Эдинбурга. Теперь твой черёд.

   - Прошу прощения, сэр. Но я - не француз, даже не дворянин и вовсе не шпион, - начал я.

   - Слышишь, Лакхлан? Он назвал тебя сэром, как какого-нибудь знатного английского лорда, закутанного в меха. Сейчас умру от смеха.

   - Погоди, Грег, - Лакхлан подошёл ко мне вплотную. - Тогда, кто ты? Не ври мне, или, клянусь Святым Дунхадом¹, перережу тебе глотку, - рука шотландца скользнула за спину, вытащив с быстротой фокусника широкий, грубой работы нож, который тут же оказался у моего горла.

   - Постойте, - мой голос походил на писк пойманной мыши. Мне не хотелось признаваться, что я только что дезертировал из английской армии, поэтому решение сказать всю правду пришло спонтанно.

   - Я, вообще-то, из России, в Лондоне оказался совершенно случайно. Я даже не знаю, что здесь случилось и склонен думать - что все события, происходящие вокруг меня - какое-то безумие или плохо поставленный спектакль в традициях Шекспира.

   - Шекспир? Ага. Слышал кое-что об этом чокнутом засранце, - Лакхлан убрал нож и отступил, внимательно разглядывая моё лицо. - У милорда Эглинтона - нашего хозяина я видел рукопись этого Шекспира. Говорят – этого стихоплёта звали Уильямом. Он был сыном перчаточника из Уорикшира и учителем латыни, а потом стал выдумывать разные истории для увеселения знатных господ. А ты, значит, из России? - шотландец ещё раз оглядел меня с ног до головы. - Эй! Грег! Ты знаешь такую деревню Россия?

   - Россия – не деревня, а целая страна, - не удержался я.

   - Отродясь не слыхал. Про норманов, тевтонов, датчан знаю, а про это, как его - Россию нет, не приходилось.

   - Моя родина гораздо восточнее земель датчан, - заторопился я, наблюдая за рукой Лакхлана, которая играла ножом.

   - Значит, тогда ты - норман. Предположим это так, - сказал Грег. - И чего тебе понадобилось у нас в Англии?

   - Э-э, - протянул я, понимая, что ещё одна непонятная для шотландцев фраза, и моя душа вполне может расстаться с телом. - Я приехал по купеческим делам и попал в эту историю случайно. Может, вы просветите меня, что происходит сейчас в Лондоне, а то... Мне - не по себе, - промямлил я.

   - Ха-ха, - вразнобой засмеялись мужики в юбках.

   - Значит, ты - торговец, ростовщик? Может, иудей? - спросил Грег, обернувшись к своему приятелю.

   - Что-то вроде этого, - счёл за лучшее согласиться я. – Но норманны – мне ближе по духу.

   - Вот и хорошо, - сказал Лакхлан. - Как только достанем бумагу, напишешь письмо своим родственникам. Если они не пришлют выкупа, твоей плотью через неделю пообедают крысы в подвале собора Суазварка. Он - в двух шагах отсюда. Ведь нам нужно освободить из Тауэра графа Эглинтона, а для этого нужно золото. Правда, Грег?

   - Господи! Да, скажите мне, что такое происходит в Лондоне, иначе никакого письма не будет.

   - Глянь-ка, Грег! А наш парнишка - с характером. Что скажешь? Напишет весточку родственникам - ростовщикам?

   - Может и не написать. Норманы - твёрдые орешки. Один Вильгельм - ублюдок² чего стоил. Ладно, просветим парня насчёт положения дел. Пусть пораскинет мозгами и решит, что для него лучше. Быть упрямым, но мёртвым или покладистым живым и даже, почти здоровым.

   Грег засмеялся. Помпон на его берете мелко задрожал.

   - Но учти, - Лакхлан приблизил свою физиономию к моему лицу. - Не будет выкупа, бросим тебя с перерезанным горлом в Темзу. Уразумел? Да или нет? И ни слова больше.

   - Да, - сказал я, опасаясь, что к горлу снова приставят нож.

   - Хорошо, - кивнул шотландец. - Итак, генерал Монк вчера вступил в Лондон. Это понятно?

   - Кто такой этот Монк?

   - Дьявол забери всех купцов, голландцев, норманов и ростовщиков - иудеев! Вечно шатаются по свету и путаются под ногами, - разозлился Лакхлан. - Нет, чтобы дома сидеть. Так и норовят своими башмаками влезть в самую гущу грязного английского дерьма. Ладно, запоминай. Джордж Монк - ещё тот проходимец. До недавнего времени плавал по ветру, словно соломинка в луже от одного берега к другому. То он держит сторону чёртовых роялистов, то души не чает в Кромвеле и убивает шотландцев только за то, что мы хотим свободно дышать на своей земле и не чувствовать у себя дома запаха англичан.

   - Подумать только, новый английский парламент назначил этого предателя губернатором Шотландии, - не выдержал Грег, заметив, что его приятель едва не задохнулся от ярости. - Он с такой же лёгкостью теперь отправляет на тот свет протестантов и сторонников Кромвеля, с какой недавно резал наших братьев и солдат короля.

   - Но, если говорить, положа руку на сердце, этот генерал - овца по сравнению с лордом протектором Англии - тираном Кромвелем, - оправился от гнева Лакхлан.

   - Тираном? - переспросил я. - Но, насколько я знаю, Кромвель - вождь простого народа, он ограничил власть английских королей и практически отдал её парламенту.

   - Чёрта с два! - воскликнул Грег, вынимая нож и заходя мне за спину. – Скажи. Ты - на чьей стороне? Роялистов или сторонников Кромвеля? - заорал он мне на ухо.

   - За независимость Шотландии! - именно так прозвучал мой ответ.

 

   ¹Дунхад (Дунхад мак Кинн Фаэлад; умер 24 марта 717) - святой Шотландии, настоятель монастыря Айона (710-717). 

²Вильгельм I Завоеватель (Вильгельм Нормандский или Вильгельм Незаконнорождённый); (ок. 1027/1028 - 9 сентября 1087) - герцог Нормандии и король Англии (с 1066 года), организатор и руководитель нормандского завоевания Англии,

 

    - Ха! Вот проходимец! – оглушительно заорал Грег, хохоча во всё горло.

   Я сжался, похолодев, но ничего не случилось, кроме того, что верёвки на моих запястьях ослабли и упали на пол. Я замер, ещё не веря в добрые намерения шотландцев, но Лакхлан уже доставал из мешка, который лежал у стены, бутыль толстого тёмного стекла, оплетённую кожаным шнуром. В ёмкости плескалась какая-то жидкость.

   - Вот за это стоит выпить, - сказал Лакхлан, подставляя широко открытый рот под струю падающую из сосуда.

   Грег последовал его примеру, а потом, передал бутыль мне. Пришлось приложиться к горлышку бутылки, что оказалось очень кстати. Спустя мгновение я почувствовал жжение в горле, потом - в желудке, и моё настроение несколько улучшилось.

   - Поднимайся, походи немного, разомни кости, - Грег протянул мне широченную ладонь.

   - Давайте дальше про тиранию Кромвеля, - мой язык заплетался, на душе полегчало.

   - Кромвель - сынок пуританского фермера, но мужик был не без талантов. Отдадим ему должное. Он создал железнобокую кавалерию¹, сильную армию из йоменов восточной Англии, которая доказала свою храбрость и одержала ряд побед над роялистами и ирландцами.

   Грег хлопнул меня по плечу. Рана в плече заныла, я поморщился.

   - Ага, - Заодно железные бока раздавили Шотландию в битвах при Данбаре и под стенами Вустера. А ведь нас было вдвое больше, и шотландцами командовал Дэвид Лесли, - сокрушённо покачал головой Лакхлан. - В результате, прости, прощай свобода. От войны выиграли только кланы Кэмпбеллов, Макгрегоров, Стюартов и Гордонов. Остальные лишились своих вождей, погибших в сражениях, а заодно утратили родовые земли.

   - Не забывай девиз своего клана, - напомнил ему захмелевший Грег. - "Будь начеку".

   -А ты – свой. "Мой Бог - моя крепость". Так перед битвами кричат Маккаурри?

   - Истинно так.

 Правильно, - воскликнул я. - Хороший девиз. Типа - на Бога надейся, а сам не плошай. Но всё же, уважаемые, не понимаю, причём здесь Монк, когда в Англии главный босс - это Кромвель.

   - Вот и видно, что ты не из наших мест, - сказал Лакхлан, делая новый основательный глоток. - Лорд Оливер Кромвель создал не только железную кавалерию, он навёл нужный ему порядок в Англии твёрдой рукой. Он разогнал парламент, а вместо него назначил Совет из своих соратников-протестантов. Он запретил дуэли, а это уже ни в какие ворота не лезет. Он разрешил браки без обряда венчания, подавил мятежи и у нас, и у ирландцев, за ним охотились многие парни из кланов Шотландии, желая отомстить за своих убитых вождей. Кромвель лизал задницы народу, а сам был трусом и круглосуточно находился под охраной, часто меняя места ночлегов. Он стал тираном похлеще самого Генриха VIII, получил неограниченную власть, звание лорда-протектора и… - Новая порция спиртного исчезла в горле шотландца. - Слава Господу нашему! этот сын дьявола – Кромвель недавно умер, то ли от малярии, то ли от яда. И поделом. Ни Англия, ни Шотландия никогда не простят ему сотен тысяч убитых ради личной абсолютной власти. Я уже не говорю об Ирландии, где вырезано почти всё население, а опустевшие земли отданы английским лордам и священникам кальвинистам...

   - Значит, теперь, вместо Кромвеля всем заправляет Монк? - догадался я.

   - Ты попал в точку, мой друг! - воскликнул Лакхлан, передавая бутыль мне. – Сдаётся мне - Монк только прикидывается, что ему нравятся новые порядки. На самом деле он давно уже спелся с отпрыском казнённого короля Карла и тайно принёс ему клятву верности. Иначе, чем объяснить, что Кромвеля достали из гробницы, четвертовали, а голову выставили в Лондоне на всеобщее обозрение.

 

¹ "Железнобокие" (англ. Ironsides) — тяжёлая кавалерия сторонников Парламента, сформированная в 1642 Оливером Кромвелем. На основе железнобоких в 1644 была создана английская Армия Нового Образца. Отличительной особенностью "железнобоких" были красные мундиры.

 

   Меня передёрнуло.

   - Но у Монка характер – тоже полное дерьмо, - вмешался Грег. - Ему нравится не власть, а, скорее, военная слава. Он - хороший генерал, но никудышный диктатор. Он позволил воскреснуть палате лордов, а те уже мечтают призвать короля Карла Стюарта вернуться в Англию и занять пустующий престол. Поговаривают, что если Монк поможет королю сесть своей аристократической задницей на трон, нашему генералу пожалуют титул герцога Альбемарля и звание кавалера ордена Подвязки. Всё возвращается на круги своя. Одного тирана - кальвиниста, убивавшего шотландцев, сменит другой - Стюарт, который хочет жениться на испанской инфанте, чтобы одной ногой стоять ближе к Святому престолу, а второй пинать пуритан. На двух стульях сразу не усидишь. Подумать только, этот ублюдок задумал аннулировать все права на земли, которые нам были пожалованы исконно нашими шотландскими королями. И что теперь делать людям вроде нас с Лакхланом? Остаётся надеяться, что смутные времена ещё не закончились, и мы успеем погулять по ночному Лондону, да пограбим неосторожных гуляк, вроде тебя. А там, ищи ветра в поле. Попробуй, поймай нас в горах Шотландии.

   В голосе Грега звучала безысходность. Я почесал затылок, хлебнул из бутыли и отдал её Лакхлану.

   - Мужики! Рано опускать руки, всё в конечном итоге образуется, - подбодрил я своих похитителей.

   - Образуется лет через двести и то, вряд ли, - пробормотал Грег, усаживаясь на моё место и закрывая глаза.

   - Ну не через двести, а лет, скажем, через пятьсот многое изменится. Не будет больше никакой тирании и лордов протекторов. Победят демократические ценности и новые принципы управления государствами.

   - Смотри-ка. Сдаётся мне - наш парень - начитался того самого Шекспира. О каких-то ценностях нам рассказывает. Давай их сюда. Ага, держи карман шире. Значит, зло погибнет, а добро восторжествует? Если бы не твой правильный английский, я бы подумал, что ты - из клана горных Аркартов. Их девиз: "Думай, говори и твори добро". Бьюсь об заклад, что в Англии и через тысячу лет ничего не изменится? Ценности, новые принципы… – передразнил меня Грэг, поднимая кулаки к глазам. – Скука и полный бред. Святые заступники! Спать хочу, хоть свечи под веки вставляй.

   - Почём ты знаешь, что будет через пятьсот лет? Людскую натуру не переделать. Сам Иисус не смог. Человек всегда жаждет власти над себе подобными, - проворчал Лакхлан, вынимая из ножен меч и пробуя остроту клинка большим пальцем. – Самая лучшая ценность на свете – это золото!

   - А как же древние греки и римляне? Греки придумали демократию и создали на её основе величайшую цивилизацию. А римляне...

   - Ни слова о римлянах, - перебил меня Лакхлан, зевая. - Единственная от них польза, что в давние времена на римском корабле из Византа в Шотландию прибыл монах и привёз с собой мощи Святого Андрея - покровителя всех шотландцев, а с ним и веру Христову.

   - Ну вот, видишь. Значит, скоро придёт конец тиранам, - сделал я абсолютно нелогичный вывод. - Демократия, такая вещь… Вроде Святого Грааля. Её нужно завоевать, и, тогда, даже вы - простые шотландцы будете выбирать себе президентов. У вас будет независимый и беспристрастный суд, свобода слова и собраний. Демократия даст вам возможность почувствовать себя равными с вашими вождями, и вы сможете в любой момент выразить им недоверие...

   Я посмотрел на дремлющего Грега, на скучающего, безучастно сидящего рядом Лакхлана и задумался о вещах, совершенно неуместных в эпоху Кромвеля и Шекспира.

   "Действительно ли демократия - лучший способ организации общества? И что такое, вообще, демократия? – Перед глазами стояли строки из студенческих конспектов по истории общественных отношений. - Демократия - власть народа, метод принятия коллективных решений, подчинение меньшинства большинству на основе законности, равенства, уважения мнений, свободы личности, права на самоопределение, защиты прав человека".

   Я мысленно выстроил всю цепочку отношений власти по отношению к личности, доверившей этой власти управлять современным государством и, после нескольких минут размышлений, признал, что даже демократия - не самая совершенная форма политической организации общества.

   "Чёрт возьми! - думал я. - Америка считает себя самой демократической страной в мире, но выбирает президентов не прямым голосованием граждан, а через выборщиков, которых проще купить и которыми легко управлять. Американские политологи даже не скрывают, что вся исполнительная власть Соединённых Штатов, по сути, обслуживает интересы небольшой группы мультимиллиардеров, являющихся хозяевами экономики и всей финансовой системы Запада. Америке плевать на весь остальной мир. Они создали собственную ужасную систему агрессивной демократии и сделали её орудием управляемого хаоса, направленным против любого политического режима, намеченного к уничтожению в любой стране мира".

   Я вспомнил отторжение Косово от Сербии, бомбардировки Белграда авиацией НАТО, суд над Милошевичем, войну в Ираке, хорошо подготовленные мятежи оппозиции в Ливии, Египте, Сирии, поставки мятежникам оружия, вспомнил украинский «Майдан» и его последствия, прослушивание американским Агентством национальной безопасности телефонных переговоров лидеров европейских стран.

   "Это всё - своего рода тирания, - пришёл я к выводу. - А чем отличается тирания, скажем, Гитлера или Кромвеля от авторитарной политики США? Практически ничем, кроме того, что у тирании американцев нет чётко выраженных персоналий зла. Всё размыто и завуалировано. Президент говорит много красивых слов о демократии, о защите прав человека, о свободе, а потом его администрация оказывает давление на Европу и вот, пожалуйста, принимается коллективное решение признать некую страну изгоем со всеми вытекающими последствиями, вплоть до ударов авиации по мирным городам".

   Мои размышления прервали новые приглушённые звуки. Где-то бил колокол.

   - Два часа ночи, - прошептал я и посмотрел на своих шотландцев.

   Грег спал, словно младенец, и пускал пузыри через приоткрытые губы. Лакхлан сидел с закрытыми глазами, и невозможно было понять - спит он или притворяется.

   Будто продолжая наш разговор, я начал рассуждать вслух, проверяя, слушает ли меня Лакхлан:

   - Закончатся религиозные войны, крестовые походы разные и прочая ерунда, наступит мир, и тогда все люди будут счастливы...

   - Ох, и мастер ты на разные сказки. Запомни, никогда протестант не поймёт католика или еретика-араба, - поднял голову Лакхлан.

   - Почему?

   - Так уж заведено.

   - Не понимаю. Католики - такие же христиане, как протестанты или англикане. Что мешает им жить в согласии и терпимости друг к другу?

   - А то, что Рим послал к чёрту истинное учение Иисуса, - начал просвещать меня Лакхлан, всё больше и больше раздражаясь. - Разве можно торговать отпущением грехов? Католики давно забыли, когда заглядывали в Святое писание. Им важнее откровения разных проходимцев, которые называли себя последователями Иисуса. Они сделали посредниками между Богом и людьми проклятого Папу и его епископов. Но только Христос стоит между Богом и нами. Не могут Папа и епископы отпускать грехи. Спасение даруется только через волю Христову. Искренне верующий в Иисуса, да получит Искупление. А Рим сделал веру в Бога доходным занятием. По мне, так лучше епископами назначать ростовщиков-иудеев. Не люблю англичан, но считаю, что король Генрих и Кромвель были правы, отобрав у папских монастырей землю. Земля - дар божий. А шотландцам её всегда не хватало.

   - Значит, всё-таки ты веришь в заповеди Иисуса?

   - Истинно верую.

   - И учению Христа - "не убий" и "возлюби врага своего, как самого себя", следуешь?

   - К чему ты клонишь?

   - Ты совсем недавно хотел перерезать мне горло, если не заплачу выкупа.

   - Это совсем другое дело, - усмехнулся Лакхлан. – Грабёж ради благородной цели нельзя считать грехом. Пока в Лондоне царит неразбериха, святое дело – похитить какого-нибудь лорда, потребовать от семьи золото и организовать побег нашего графа из Тауэра.

   - Значит, благородная цель, по твоему мнению, не грех. Вот, только, средства достижения греховны.

   - Война, братец. Тут ничего не поделаешь. Не забывай, что большинство горных шотландцев даже не протестанты, а последователи Кальвина.

   - И что это значит?

   - А то и значит. К чёрту католиков и протестантов. Гореть им в аду. Войну Господь для того и придумал, чтобы уничтожать еретиков. Всё, что ни делается в мире - промысел Божий. Мы не нуждаемся в помощи церковников при общении с Иисусом. Мы не нуждаемся в изображениях Христа на стенах наших храмов. Нам не нужна музыка при совершении молитв, нам не нужны свечи. У нас нет монахов потому, что Бог создал мужчин и женщин для создания семьи и для развода детей. Сказано же в Библии: "И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею". Всё совершается по воле Божьей и определено только им... ¹", - бормотал Лакхлан. – А проклятый Карл Стюарт мечтает ввести безбрачие для духовенства. Наверное, у него самого давно шишка не стоит…

   Голова шотландца клонилась всё ниже, глаза закрылись, губы перестали шевелиться, и он захрапел, положив подбородок на грудь.

   "Во, даёт! Убийство этот набожный шотландец оправдывает волей Господней. Нет, пора отсюда выбираться, - подумалось мне.

   Бросив взгляд на спящих похитителей, я встал и, ступая на носках, обошёл помещение. На одной из стен чернела металлическими прутьями решётка. Здесь низкое окно закрывал ставень, укреплённый изнутри. Рядом горели два факела, причём один чадил и готовился погаснуть. Массивную дверь я нашёл под нависающими каменными сводами галереи, где было совсем темно. Мои руки нащупали толстый деревянный засов. Отодвинуть его бесшумно получилось с третьего раза. При каждом скрипе я оглядывался на спящих шотландцев и, когда тихо завизжали петли, подумал, что сейчас нож Грега вонзится мне в спину. Но, по-видимому, Господь Бог в эту ночь был на моей стороне. Осторожные шаги звучали глухо в узком неосвещённом коридоре. Я двигался вдоль стены, касаясь пальцами мокрого камня, паутины и каких-то предметов, издававших хрустящий звук. Через пару минут вдалеке показался свет. К нему вела крутая лестница с частично разрушенными ступенями. Моя рука снова коснулась стены, а пальцы провалились в нишу. Глаза выхватили из темноты очертания черепа и скелета.

   "Чёрт! Да, ведь это, что-то вроде подземного кладбища!" - мысленно воскликнул я, с содроганием вытирая ладонь о рубашку.

   Ноги сами вынесли меня наверх в маленькую комнатку с низкими потолками, где стояли полки, лежали связки свечей со следами мышиных зубов и какой-то пыльный хлам. Я толкнул единственную дверь и оказался под сводами церкви. В огромном зале было темно, но слева и справа от узких окон угадывались колонны, едва освещённые неизвестным источником света. Я пошёл наугад вдоль стены против часовой стрелки. Спустя пару минут рука нащупала деревянный засов, и я навалился на него всем телом. Улица встретила меня уже привычной вонью, грязью и тишиной. Правая нога едва не провалилась в сточную канаву, где при лунном свете я увидел текущие куда-то вниз экскременты и помои. Чуть дальше, на перекрёстке копошились какие-то фигуры, наклоняясь и черпая из канав лопатами дурно пахнущую жижу. Рядом стояла телега, а на оглоблях сидело ещё двое парней разбойничьего облика.

 

¹ Цитата из Быт. 1:28

 

   - Эй! Смотри-ка, Билл! Знатный лорд заблудился, - сказал один из бродяг, показывая на меня пальцем.

   Люди бросили работу и, держа лопаты наперевес, настороженно оглядываясь, стали медленно двигаться в мою сторону.

   - Может, благородный господин даст нам монетку? - сказал сутулый, плешивый человек, держа перед собой вилы.

   - Кто вы? - мой крик прозвучал, словно блеяние овцы.

   - Мы - бедные фермеры, собирающие дерьмо Лондона для своих полей. Потом благородные лорды будут пить эль, который на винокурнях сделают из нашего ячменя, который будет собран на наших полях удобренных вашим дерьмом. А ячмень очень хорошо растёт на благородном дерьме, сэр, - сказал приятель плешивого парня, заходя мне за спину.

   - Вы посмотрите на эту белую рубашку, на башмаки. Где же ваша куртка, благородный лорд? Наверное, вы забыли её у одной из высокородных шлюх, живущих в богатых домах Вестминстера.

   По недавно приобретённой привычке, рука легла на бедро, где должен был висеть меч, но ладонь попала в карман брюк и, к своему удивлению, я нашёл там деньги. Шотландцы даже не удосужились, как следует обыскать меня. Такой же промах допустили Питер и солдаты Кромвеля, когда в плечо мне вонзилась стрела.

   - Вот возьмите, - я протянул фермерам банкноту достоинством десять фунтов.

   - Что это? – человек, которого остальные называли Биллом, взял в руки банкноту и стал рассматривать её при свете Луны. Он даже понюхал бумагу и потёр её между пальцами.

   - Проклятье! - воскликнул он и рванул меня за воротник. - За каким дьяволом ты суёшь мне клочок бумаги?

   - Это - деньги, Билл.

   - Деньги? Мистер совсем ума лишился от страха. Разуй глаза. Здесь просто обрывок вонючей бумаги, - бродяга бросил банкноту в сточную канаву. – Она годится – разве что задницу подтирать. Золото? Где твоё золото, которым ты платишь гулящим девкам?

   Концы вил ощутимо впились в мой живот, но сразу ослабили давление. Грабители услышали то, что я услышал тоже, но через несколько мгновений. Вблизи раздался топот копыт и звон оружия.

   - Пошли прочь, грязные свиньи! В плети их! Гоните на Судный двор!

   Группу озлобленных людей окружили всадники. Фермеры отступали, выставив перед собой вилы и лопаты.

   - Э-эх? - Верховой в кожаном камзоле и широкой перевязью на плече выхватил меч и занёс его над головой.

   Клинок перерубил древко вил, затем руки, поднятые для защиты, и снёс бродяге Биллу  голову.

   - Кладите всех! - крикнул всадник, поднимая лошадь на дыбы и разбрасывая в стороны оборванцев. - Нечего королевскому судье тратить на них драгоценное время.

   Чья-то кровь брызнула мне в лицо. Вонючая жижа из канавы залила брюки и ботинки. Круп лошади упёрся в спину. Я пошатнулся, но устоял на ногах. Два всадника гнали бродяг вдоль по улице. Взлетали клинки, падали люди.

   - Простите, сэр, - командир отряда наклонился ко мне. - Как вы попали на улицы Лондона в такую пору? Сейчас не та пора, чтобы прогуливаться при Луне. Я допускаю, если бы во времена Шекспира вы возвращались из "Глобуса"¹ или "Блэкфраерса"² после просмотра "Двенадцатой ночи" или "Леди Макбет", но сэр Уильям давно помер. Царство ему небесное. Глобус закрыли пуритане, а Блэкфраерс сгорел пять лет назад. Да и кому сейчас нужны театры, сэр?

   - Ваша правда, господин офицер, - сказал я, вытирая лицо.

   - Вы ранены, сэр?

   - Это кровь вон того грабителя, - моя рука показывала на Билла, которого уже бросили в телегу наполненную дерьмом вместе с остальными убитыми. - А это было обязательно? - спросил я.

   - Что именно, сэр?

   - Убивать этих людей.

   - Они не люди, сэр. Они разбойники, под разными предлогами наводнившие Лондон. Сейчас - смутное время. Генерал Монк приказал навести порядок в городе любой ценой. Тюрьмы по самые крыши забиты сторонниками Кромвеля. Но я вижу, вы - приезжий. Вас выдаёт акцент. Позвольте спросить, что вам нужно в Лондоне, и, где вы остановились?

   - Вы правы, - я наклонился и стал отжимать концы брюк, едва сдерживая рвоту и, выгадывая время для правильного ответа. Не хотелось ляпнуть какую-нибудь несуразицу, чтобы разозлить моего спасителя, который все проблемы и сомнения разрешает ударами меча.

    - Бесконечно вам благодарен, сэр. Я, видите ли, учёный-клирик, прибыл из Фландрии, чтобы пополнить свой научный багаж в книгохранилищах Оксфорда. Надеюсь, название старейшего в Англии учёного сообщества вам знакомо? - сказал я, тщательно подбирая обороты речи и, избегая произносить слово "университет", не зная, в ходу ли оно было во времена генерала Монка.

   - Фландрия? Низкие земли³. Знаю. Несколько лет прослужил там в армии принца Оранского. Надеюсь, сэр Вильгельм жив и здоров?

   - А что ему сделается?

   - Кто знает, - покачал головой всадник. - Простите, сэр. Меня зовут Джон Грэхем. Я - капитан кавалерии генерала Монка. И давно вы видели принца?

   - Месяц назад. У него, как всегда - цветущий вид, - моё враньё нравилось мне самому.

   - Чего не скажешь о жителях Англии, - сказал Джон Грэхем. - Здесь редкий мужчина доживает до сорока.

   - Неужели?

   - Да, сэр. Войны, мятежи, эпидемии, болезни.

   - Печально. Но, думаю, в Оксфорде - воздух будет чище.

   - Там меньше дерьма на улицах, да ещё монахи, взяв обет, метут мостовые и осушают сточные канавы.

   - Монахи?

   - Да, сэр. В Оксфорде полно монахов. Доминиканцы, францисканцы, кармелиты, августинцы. Когда король Генрих закрыл все монастыри, монахи со своими книгами из скрипториев подались в Оксфорд. 

   - Конечно, конечно. Куда им ещё идти? - сказал я. - Но, знаете, я заблудился в Лондоне, охотясь за старыми рукописями. Мы - клирики - такие рассеянные. В какой стороне Оксфорд?

   - Я дам вам провожатого и плащ. Стража Оксфорда не пустит вас за ограду в таком виде. На лице - кровь, дуплет без рукавов, рубашка грязная. Простите, сэр, но от вашей одежды исходит ужасный запах. В Лондоне этим никого не удивишь, а вот в Оксфорде могут не понять. Держите.

 

¹ Глобус. Театр, построенный в 1599 году на средства группы актёров, в число которых входил Шекспир. Просуществовал до 1642 года.

² Блэкфраерс. Это название носили два театра. Один был построен на территории Доминиканского монастыря в лондонском Сити в 1576 году. Второй - в 1596 году на улице Джеймс Барбэйдж, купленный Шекспиром в 1608 году.

³ Низкие земли - так переводится название Нидерландов.

 

   - Будете выглядеть, как подобает мужчине.

   Джон набросил мне на плечи собственный плащ и приказал одному из верховых сопровождать меня по дороге в Оксфорд.

   - Прощайте, сэр. Впредь, не гуляйте по ночному Лондону.

   - Больше не буду, - пообещал я и с трудом влез на круп лошади позади своего провожатого.

   - К утру доедем? - спросил я у солдата.

   - Что вы, сэр? Дай Бог - к вечеру следующего дня, если, конечно, не наткнёмся на солдат из разбитых отрядов Кромвеля, дезертиров или на разбойников.

   - И что тогда будет? - пробормотал я, кутаясь в плащ. - Может, найдём постоялый двор и дождёмся рассвета?

   - Неплохая мысль, сэр. Но я - не из этих мест. Где тут искать постоялые дворы?

   Мы поехали в северном направлении, держась посередине тёмных улиц. Мне казалось, что чьи-то глаза смотрят на нас из подворотен. Вдоль стен копошились серые тени, Изредка до моего слуха доносился кашель, слышались злобные ворчания. Один раз, пущенный чьей-то рукой, камень просвистел над шлемом солдата, но мой провожатый даже ухом не повёл. Он ехал спокойно, не торопясь и не переводя лошадь на рысь. Очевидно, его длинный меч, звеневший о стремя, внушал уважение и наводил страх на нищих, которыми кишел Лондон.

   Вскоре, каменные дома сменились деревянными, мы пересекли реку, воспользовавшись арочным мостом, и оказались возле стен какого-то храма, вокруг которого возвышалась кирпичная ограда. Первые лучи солнца осветили копоть на шпилях, новую кровлю колокольни с единственным колоколом, витые колонны, глифы и барельефы, украшающие портик, каменные скамьи, поставленные в ряд возле массивных ворот, остатки земляного вала и рва. На одном из больших камней, вывалившихся из стены, сидел человек. Его лицо закрывал капюшон, а рука поднимала и опускала деревянную колотушку. Человек поднял голову и повернулся на стук подков о мостовую.

   Солдат остановил лошадь и осенил себя крестом.

   - Эй, любезный! - окликнул он человека, сидящего на камне. - Что это за церковь?

   - Это, достопочтенный рыцарь, всё, что осталось от Лондонского Темпла.

   - Храма тамплиеров?

   - Совершенно верно. Последнего, теперь уже бывшего, пристанища храмовников.

   - А что - служба здесь ведётся?

   - Чего же ей не вестись? Служат по новому англиканскому обряду. Падре - уже в храме. Небось, сейчас и начнёт.

   Солдат слез с лошади.

   - Сэр! Не по-божески с рассветом ехать мимо храма и не помолится Господу нашему. Спускайтесь на землю, зайдём в церковь.

   Я послушно выбрался из седла и чуть не упал от боли в ногах.

   - Это всё с непривычки, сэр. Давно не ездили верхом.

   - Ты, пожалуй, ступай, а я разомну ноги и присоединюсь к молящимся внутри храма, - успокоил я солдата.

   Тот, не споря, привязал лошадь к воротам и последовал за сторожем по каменной дорожке, ведущей к церкви. Туда же потянулась редкая цепочка людей, которые только что перешли реку по мосту. Колокол Темпла ударил по нервам, словно палка прошлась по прутьям металлического забора. Я обернулся спиной к рассвету и увидел за деревьями улицу, дома и островерхую крышу, показавшуюся мне знакомой. Мне пришлось подоткнуть полы плаща, чтобы перейти большую лужайку с высокой мокрой травой. При виде сточной канавы голова закружилась, на мгновение сознание выключилось, земля ушла из-под ног, я оступился, упав на руки, потом выпрямился и увидел перед собой здание Langorf Hotel & Apartments. Знакомая лестница вела к парадной двери. Не оглядываясь назад, я бросился к отелю и ворвался в холл, будто за мной гналась свора собак. 

   Портье поднял рассеянный взгляд от газеты, критически осмотрел меня и сказал.

   - Доброе утро, сэр! Вижу - вы попали в передрягу. На вас лица нет, и - вот эти пятна от вина на рубашке. На самом видном месте. - Портье опустил глаза на мои ботинки и сморщил нос. - Полагаю, с вами ничего существенного не случилось?

   - Нет, Майкл, - ответил я, прочитав табличку на груди ночного дежурного.

   - Ага, значит, вы были на скачках в Аскоте. Готов поспорить, что вы выиграли определённую сумму и немного не рассчитали с шампанским. Когда гуляете по беговому кругу, смотрите под ноги. На земле - полно мин замедленного действия.

   - Каких мин?

   - Простите, это - шутка. Я имел в виду лошадиный помёт. Кто из знаменитостей был на скачках? Видели королеву? - Портье перевёл разговор на нейтральную тему.

   - Нет, видел только принца Чарльза. Дайте, пожалуйста, ключ. Больше всего сейчас мне нужна горячая ванна.

   - Понимаю, сэр, - Майкл взял ключ и двумя пальцами сунул его в мою ладонь. - Хорошего дня, сэр.

   Я зажал ключ в руке и поднялся в номер. Вода не сразу смыла грязь и чужую кровь. Пришлось истратить весь флакон гостиничного шампуня. Несмотря на тепло, которым одарил меня душ, внутри тела всё ещё  гулял озноб. Только сейчас я понял, насколько близко был от смерти на ночных улицах Лондона, пахнущих помоями и прочими последствиями человеческой деятельности. Дрожь прошла, растерянность и удивление тоже. Достижения цивилизации в виде душа, мыла, мочалки, электрического фена, лежащего на мраморной доске умывальника, вернули уверенность в том, что привычная жизнь уже наступила. Разум, освобождённый от забот, присущих страшному времени Англии Кромвеля начал формулировать вопросы.

   "Что происходит со мной? Почему я попадаю в другое время? Какой магией владеет этот подозрительный субъект - торговец древностями?"

   Я сел на кафельный пол ванной и подставил голову струям тёплой воды. Постепенно прошлое отпускало меня. Зубы перестали выбивать чечётку, мысли приняли иное направление. Мои шотландцы казались уже не такими опасными и кровожадными. От грабителей меня спас некий Джон Грэхем. Ночное приключение уже виделось мне очередной театральной постановкой. Жизнь продолжалась. Я выбрался из ванной, нашёл в баре бутылочку виски и выпил содержимое маленького флакона одним духом. Алкоголь сделал своё дело. Расслабившись, я лежал на кровати в полудрёме, слушая звуки огромного города, который за окном постепенно пробуждался, чтобы снова заявить о себе гудками машин, лаем собак, выводимых добропорядочными гражданами на прогулку, далёким колокольным звоном. Полноценный сон так и не соизволил вырубить мозг, поэтому в десять утра я поднялся, проверил содержимое чемодана, исследовал свои вещи и решил обновить гардероб.

   - Отличная штука он-лайн шопинг, - шёпотом повторял я, вынимая из чехла ноутбук, делая заказ через интернет и вводя номер гостиничного телефона в нужную графу на страничке магазина "Марк Спенсер".

   "Завтра нужно купить себе новый смартфон на замену потерянному", - вспомнил я, задёрнул шторы и опять забрался в кровать.

   Наверное, именно сожаления об испорченной одежде не давали уснуть. Неожиданно зазвонил телефон. Я сообщил курьеру адрес доставки и положил телефонную трубку на место. Уже через десять минут я спал сном человека, покончившего со всеми неотложными делами.

   Настойчивый стук в дверь заставил поднять голову.

   - Кто там? - крикнул я, нащупывая кнопку ночника и зажигая свет по причине сумрака, царившего в комнате.

   - Портье, сэр. Там внизу сидит курьер из магазина "Марк Спенсер".

   - Сейчас, сейчас, - лениво сказал я.

   Пришлось встать, завернуться в полотенце и открыть дверь.

   - Пусть поднимется.

   Майкл кивнул, покосился на грязную одежду, которую я бросил у порога и спросил:

   - Прислать горничную, сэр?

   - Будьте любезны.

   Портье удалился, а через минуту на лестнице раздались шаги, и в коридоре появился молодой парень с большой сумкой в руках, а за ним - негр в комбинезоне, держащий в руках чёрный мешок для мусора и швабру. Уборщик неодобрительно посмотрел на кучу грязной одежды, надел резиновые перчатки, сморщил нос и стал загружать свой полиэтиленовый мешок.

   - Постойте! Вот эти вещи оставьте, - остановил я парня, когда тот подобрал с пола кожаный переплёт молитвенника и взялся за плащ Джона Грэхема.

   - Как скажете, мистер, - проворчал уборщик.

   Он завязал мешок на узел и удалился, презрительно выпятив толстую нижнюю губу.

   - Теперь, показывайте, - повернулся я к посыльному от Спенсера.

   - Через несколько минут из сумки на мою кровать перекочевали: пара джинсов, серые брюки, коричневая замшевая куртка, две футболки, коробка с ботинками, три рубашки, пара трусов и четверо носок.

   Примерив одежду, я расплатился с посыльным и отпустил его. Где-то опять зазвонил колокол. Я пересчитал количество ударов, определил время и удивился, что проспал до семи вечера. Слушая глухие звуки, я поймал себя на мысли, что мне начинали нравиться мои приключения, не смотря на опасности пребывания в прошлом и шрам, оставленный на плече стрелой. Пара ссадин на лице были не в счёт. Подумав немного, я завернул в плащ Джона Грэхема переплёт молитвенника, сунул свёрток в гостиничный пакет для грязного белья и направился в лавку древностей.

   - Какая вещь! - воскликнул человечек, который на этом складе хлама играл роль хозяина, продавца и часовщика.

   Он, не глядя, бросил на стол обложку молитвенника, выхватил у меня из рук плащ и принялся рассматривать его, ощупывая пальцами ткань. Я воспользовался моментом и сунул обложку в карман, полагая, что если за неё заплачены деньги, значит это – моя собственность.

   - Такой фасон был модным в середине семнадцатого века. Поздравляю, сэр. Поскольку вы стали для нас постоянным клиентом, достойным доверия, смею спросить, не хотите ли пополнить коллекцию магазина этим плащом. Я дам за него пятьдесят фунтов.

   Я мгновение помедлил, скрывая изумление, а потом спросил:

   - А если кто-то заинтересуется этим плащом и захочет купить, за сколько продадите?

   - За два фунта, с вашего позволения.

   - Я мог бы догадаться сам. Одного не пойму. В чём смысл такого странного бизнеса?

   - А в чём смысл воспоминаний? - вопросом на вопрос ответил часовщик.

   - Не знаю, - признался я.

   - Воспоминания - это попытка путешествия в прошлое, чтобы осмыслить допущенные там ошибки и постараться не повторить их в будущем. Нет ничего дороже приобретённого во времени опыта и ничего дешевле заблуждений в том, что прошлое не может вернуться и нанести будущему удар в спину. Считайте мой бизнес простой благотворительностью.

   - Разве вам не нужны деньги, чтобы содержать магазин, платить налоги?

   - Де-юре и де-факто моя лавка не существует. Все эти вещи, - продавец обвёл руками стеклянные витрины, - есть результат магических превращений ваших скрытых желаний и лучших побуждений души в материальные объекты...

   Я улыбнулся и покачал головой, полагая, что меня снова дурачат.

   - А как быть с этим? – моя рука держала полученную за плащ вполне реальную новую пятидесятифунтовую банкноту, которая заманчиво хрустела в пальцах.

   - Боже мой! Что такое деньги, молодой человек? Они - такая же иллюзия некой воображаемой ценности. Купюра любого достоинства стоит ровно столько, сколько стоит бумага, на которой она напечатана. Спрячьте банкноту в карман и перестаньте задавать глупые вопросы.

   - Но вот эта свинцовая штучка, похожая на маленькое сплющенное ядро, она - тоже иллюзия? - я приподнял стекло витрины и достал довольно тяжёлый шарик, величиной с орех.

   Часовщик отобрал у меня пулю и поднёс кусок свинца к лампе светильника.

   - Это - пуля, которой выстрелили из ружья времён войны за независимость США. Если она  вас интересует, можете взять эту вещь себе. Считайте её бонусом, подарком от фирмы. Но вам придётся оставить у меня переплёт от молитвенника и ваш сотовый телефон. Признайтесь. Вы уже купили новый. Там, где вы можете оказаться сегодня, смартфоны – дело будущего.

   - Кстати о будущем. А вы не знаете способа туда попасть?

   - Не моя специальность, сэр, - обиженно сказал торговец, подбрасывая на ладони пулю – Так берёте или нет?

   Я решил, что предлагаемый обмен неравноценен, но в этой лавке всё казалось таким странным, а я уже сгорал от нетерпения принять предложение, уйти и посмотреть, что произойдёт, если пуля останется в моём кармане.

   Торговец, казалось, прочитал мои мысли. Он достал мои часы, завёл пружину, перевёл стрелки, сунул в мою ладонь пулю и кивнул, отпуская идиота клиента.

 

Глава 3

 

   Дверь снова толкнула меня в спину, выставив за порог. Мостовой я не увидел. Не было, ни грязи, ни сточных канав, ни клубов печного дыма над крышами домов. Не было полудиких собак, подбирающих на улицах объедки, не было всадников, размахивающих мечами, бродяг, собирающих дерьмо, выливаемое из окон. Мои ноздри больше не ощущали лондонских запахов времён Кромвеля. Они поймали дуновение свежести, запах свежеструганных брёвен и смолы. Я пошёл в ту сторону, откуда дул ветер и вскоре добрался до воды, где высились строительные леса, взявшие в плен белые гнутые деревянные рёбра и каркасы судов. Дальше чернели корпуса больших кораблей, мачты со свёрнутыми парусами и густой сетью такелажа. Откуда-то доносилась музыка, и я двинулся на звук. На набережной царила темнота, лишь у нескольких двух и трёхэтажных домов горели фонари. Под одним из них я остановился. За мутным грязным стеклом тлел фитиль, второй конец которого плавал в чугунной чашке, заполненной чёрной жидкостью. Дверь справа от меня, которую я не сразу заметил, открылась, и на пороге показались две коренастые фигуры. Они стояли в обнимку, качаясь, словно занавески при сильном сквозняке. Я посторонился, давая дорогу. При свете, который лился  из дверного проёма, мне удалось рассмотреть чёрные бушлаты, серые штаны и бородатые лица двух крепышей.

   - Что, парень, приспичило выпить? - спросил один из них. - Что ж, заходи. Здесь морякам королевского флота подают ирландский виски. Крепкий, зараза, но духовитый.

   - Тс-с, - прошипел второй бородач. - Хватит молоть языком. Посмотри на парня. Чистюля. Может, он - акцизный чиновник. Может, в темноте прячутся красные мундиры. Возьмут и закроют это заведение. Тогда в гавани негде будет горло промочить.

   - Что, разве в Лондоне - сухой закон, - спросил я. - Причём здесь акцизы?

   - По одежде - вроде из благородных? А, Тим, что скажешь? - первый моряк оттолкнулся от двери и наклонился ко мне, едва удерживая равновесие на мокром крыльце.

   - Сомневаюсь? - ответил Тим. - Парень, похоже, из деревни. Посмотри на одежду? Может, он ограбил кого?

   - Никого я не грабил.

   - Тогда, точно - из деревни, - согласился с приятелем первый моряк. - Он не знает, что винокурни могут открывать только дворяне и знать? А нам, простым матросам, остаётся надеяться на Ирландию, шотландцев и на их чёртовы тайные пещеры в горах, где они варят своё пойло. Эти парни – даром что в юбках. Никому не дадут засохнуть на корню. А тебе, деревенщина, какая вода жизни больше нравится? - обратился матрос ко мне.

   - Не вижу особой разницы.

   - Тогда, признавайся, деньги есть?

   - Есть, - помедлив, подтвердил я, вспомнив о новеньких пятидесяти фунтах и о возможном обыске.

   - Тогда пошли обратно, - сказал Тим, развернув своего приятеля лицом к двери. - Будем разбираться, какой виски лучше.

   Мы тесной группой, будто были сто лет знакомы, просочились под своды харчевни и заняли стол в углу.

   - Эй! Кто-нибудь! - заорал Тим.

   К нам подошёл рослый мужик с густыми бакенбардами на безбровом красном лице.

   - Вы уже должны мне. Какого чёрта пришвартовались здесь опять?

   - Заткнись, Билли. У нас - новый приятель. Он платит за всё. Тащи сюда половину кувшина шотландского пойла, а к нему - пинту ирландского виски.

   Тим наклонился ко мне.

   - Вот посмотришь, ирландский духовитее.

   Хозяин заведения оценивающе смерил глазами мою одежду, встретил мой твёрдый взгляд и, пожав плечами, удалился.

   - Ты думаешь, родина виски Шотландия? - Тим дышал мне в ухо перегаром. - Чёрта с два. - Хитрые шотландцы выдумали себе сказочку, что тайну напитка им открыли первые христианские проповедники, а те, будто бы, узнали секрет от крестоносцев. Не верю, - моряк грохнул кулаком по столу. - Вся дворянская шушера, эти пиявки, сосущие нашу кровь, защитники гроба Господня были беспробудной пьянью. А разве можно хмельным, перекошенным рассудком запомнить рецепт живой воды? Никогда.

   На столе появились кувшины и деревянные стаканы. Тим принялся разливать виски, продолжая с хмельным куражом выдавливать из себя слова:

   - А вот ирландцам верю. Потому, что их виски лучше. На, дружище, хлебни, - протянул он мне стакан.

   Я сделал глоток и чуть не задохнулся. Виски имел резкий сивушный запах, был мутным и очень крепким. Дыхание сбилось. Мне едва удалось выдохнуть наружу раскалённый воздух.

   - Ну как? - спросил второй моряк, осушая свой стакан, будто пил простую воду.

   - М-м-м, - только и сумел произнести я.

   Тим принял моё мычание за одобрительный возглас.

   - Что я тебе говорил? Святой Патрик - покровитель ирландцев, вот кто придумал виски. Едва ступив на берега "Зелёного острова", этот бродяга сразу сотворил два богоугодных дела: придумал "святую воду" и обратил в истинную веру дураков - ирландцев. Бьюсь об заклад, что виски из овса лучше, чем ячменная бурда шотландцев.

   Моряк снова наполнил стаканы.

   - За Святого Патрика!

   - У-у! О-о! - загудел зал на разные голоса.

   Я быстро захмелел. Мои глаза блуждали по столам, лицам, кувшинам, стенам. Картинка двоилась, то расплываясь, то собираясь в некий эллипс. Взгляд зацепил какого-то мужика, сидевшего в противоположном углу с гусиным пером в руке. Он смотрел в мою сторону и одобрительно кивал головой. Заиграла волынка. Кое-кто из посетителей вылез на середину зала и пустился в пляс. Тим и Билли с двух сторон обнимали меня за плечи, стараясь перекричать протяжную музыку. Они рассказывали мне истории о каких-то каравеллах, о кровожадных испанцах, адмирале Джоне Хокинсе¹, Гравелинском сражении², Чёрной бороде и Френсисе Дрейке³. Я кивал, рисуя в воображении картины морских сражений, пиратские флаги, корабли, окутанные пороховым дымом, далёкие тропические острова  и сказочную страну Эльдорадо, затерянную на другом конце света. Мне было хорошо, как никогда. Всё, что я запомнил, когда мы с моряками лихо опустошали кувшины, была пятидесятифунтовая банкнота, которую внимательно изучал человек, чьё лицо украшали густые бакенбарды, и гусиное перо, непонятно зачем оказавшееся в моей руке.

   Возврат к жизни получился болезненным и ужасным. Я лежал завёрнутым в парусину, качаясь из стороны в сторону. Меня мутило, голова раскалывалась, от одежды пахло содержимым желудка. Пульсирующая боль множилась в затылке, и я не сразу понял, что глухие удары, раскалывающие мой череп, были звуком волн и, что они испытывали на прочность борт корабля. Разлепить веки оказалось невероятно трудно. С ещё большими усилиями, напрягая мышцы плеч и ягодиц, удалось перевернуться на спину. Взгляд упёрся в крюк, к которому был подвешен мой парусиновый кокон. Я медленно повернул голову и увидел в полумраке такие же коконы, но пустые. Слева от меня стоял длинный стол с высокими бортиками. На нём двигалась и прыгала, словно живая, оловянная миска с остатками еды. Над столом, раскачиваясь, скрипела мерцающая лампа, закрытая толстым стеклом. Над головой раздавались топот и звуки голосов. Спустить ноги на пол удалось только с третьей попытки. Держась руками за какие-то столбы, жерди, перегородки, я добрался до лестницы, ведущей куда-то наверх. Десяток ступеней разделяли меня и неизвестность, от которой я не ждал ничего хорошего. Кто-то открыл люк над головой и закричал:

   - Вот он, новый моряк флота его величества! Парни, полюбуйтесь.

   Головы закрыли свет, глаза уставились на мою фигуру, карабкающуюся по ступеням. Плечи обдало брызгами, в ноздри ударил запах смолы, дерева и гниющих водорослей. Так пахло в то время, когда меня вместе с армией Кромвеля переправляли через море в Ирландию.

   - Чёртова вода, - пробормотал я, карабкаясь по скользким ступеням. - Чёртова посудина! Неужели опять Ирландия?

   Тёмные силуэты, закрывающие люк, отступили, и подошвы моих ботинок нащупали палубу, которая тут же ушла из-под ног. Я упал, но меня сразу подняли сильные руки и прислонили спиной к чему-то твёрдому. Взгляд наткнулся на знакомое лицо.

   - А, это ты, Тим? - Мой язык с трудом ворочался в пересохшем рту. - Куда это нас занесло?

   - Дружище. Теперь, когда ты стал солдатом морской пехоты Его величества, я тебе не Тим, а Master. Обращаться ко мне ты должен: - Мастер и сэр. Понятно?

   Я отрицательно замотал головой, слегка повернулся, потерял равновесие и ухватился за первое, что попало под руки. Эта вещь оказалась толстой, круглой, шершавой и скользкой. Пришлось сфокусировать взгляд и осмотреться вокруг. Я держался за мачту, а рядом стояло несколько человек, одетых в серые парусиновые штаны и такие же рубашки с отложными воротниками, подвязанными широкими чёрными галстуками. За спинами людей возвышался корабельный борт с густой сетью тросов, а за ним поднимались и опускались огромные волны. У меня снова помутилось сознание, и я посмотрел наверх, где увидел огромные паруса, полные ветра, а на самой верхушке мачты мелькнуло нечто похожее на британский флаг.

   - Эй, кто-нибудь! - крикнул Тим, оборачиваясь. - Ведро сюда!

   Через минуту молодой парень притащил ведро и опрокинул его мне на голову. Потоки холодной воды сразу привёли мой разум в состояние близкое к норме. Теперь я мог в подробностях исследовать взглядом место, где находился.

 

   ¹ Сэр Джон Хокинс (Плимут, 1532 - Вест-Индия (в море) 12 ноября 1595) - английский моряк, кораблестроитель, адмирал, талантливый организатор, коммерсант, работорговец, пират. За отвагу в битве с Непобедимой армадой испанцев произведён в рыцари(1588).

²Гравелинское сражение - морское сражение, состоявшееся 27 июля (8 августа) 1588 года между британским и испанским флотами к северу от Гравелина. Закончилось поражением испанской Великой Армады, состоявшей из 130 кораблей (в основном класса галеон).

³Чёрная борода - Эдвард Тич. Английский пират, действовавший в районе Карибского моря в 1716-1718 годах. Сэр Фрэнсис Дрейк (1540 - 28 января 1596) - английский мореплаватель, корсар, вице-адмирал.

 

 

   Это был большой корабль с тремя мачтами и возвышением на корме. Там, опираясь на поручни, стоял человек, похожий на офицера. На нём ладно сидел тёмно-синий мундир с красно-белыми обшлагами по воротнику и рукавам. Волосы, стянутые на затылке в косичку, прикрывала треугольная шляпа с галунами. В руках человек держал подзорную трубу, но, казалось, забыл о ней. Он с интересом наблюдал за тем, что творилось на палубе.

   - Учитывая то, в каком состоянии тебя доставили на борт, даю тебе в помощь юнгу и десять минут времени, - сказал Тим. - Эй, Питер, - обратился он к парню, всё ещё державшему в руках ведро. - Покажи новобранцу судно. А то, не дай бог, по неопытности шею где-нибудь на пушечных палубах сломает.

   Питер кивнул и, подтолкнув меня в спину, заставил оторваться от мачты. Мы пошли вдоль борта, держась за леер. Причём, я хватался за него двумя руками, вызывая смешки матросов, драивших палубу. Неуверенно переставляя ноги, я едва не налетел лбом на колокол, подвешенный к балке какой-то надстройки. "Monmouth" было написано на бронзе, начищенной до блеска.

   - Так называется эта шхуна?

   Питер усмехнулся и с некоторым высокомерием просветил меня:

   - Мистер, это - не шхуна. Это шестидесяти четырёх пушечный с двумя деками корабль третьего ранга Королевского флота, названный в честь герцога Монмута. Длина по гон деку - 159 футов 6 дюймов, ширина по мидель шпангоуту - 44 фута 4 дюйма. Орудий на гон деке – двадцать шесть двадцати четырёх фунтовых пушек, на опер деке – опять же двадцать восемнадцати фунтовых стволов. Не считая, десяти четырёх фунтовых пушек на шканцах и двух девяти фунтовых орудий на баке. Понятно? - спросил он, подражая Тиму.

   - Если бы ещё расшифровать твою тарабарщину, - растерянно сказал я и задал новый вопрос:

   - А тот человек там, наверху с подзорной трубой - капитан?

   - Сэр Роберт Фэншоу. Прошёл всю Ост-Индскую кампанию. Зверь, а не человек, - ответил Питер тихо, но с заметным уважением и страхом в голосе.

   - А этот Тим? Я не совсем понял. Мастер - это что-то вроде штурмана? - вспомнил я одно из значений английского слова.

   - Так говорят чёртовы голландцы. Мастер Тим отвечает за судовождение и навигационные инструменты, размещение и укладку балласта, грузов, осадку судна, состояние провизии, парусов, якорей и за много, чего ещё. Также он ищет в кабаках таких пьяниц, как ты, потому что мы воюем с французами, а заодно - против мятежных колонистов Северной Америки, и моряков всегда не хватает. А ты, что - знаешь голландский язык?

   - Французский и латынь, - сказал я небрежно, не придавая значения ответу, поскольку меня интересовал ещё один вопрос.

   - Какой сегодня день?

   - Святые угодники! - воскликнул Питер, спускаясь по деревянной лестнице на нижнюю палубу. - Ты, смотрю, совсем мозги свои пропил. Ты разве не помнишь, как ставил подпись на бумаге, а в ней просил взять тебя на службу во флот Его величества? Там и дата наверняка есть.

   - Какой сегодня день, чёрт тебя возьми? - крикнул я, хватая парня за галстук.

   - Не помню, какой точно день, но сейчас - апрель 1780 года.

   - Господи! - простонал я. - И куда мы направляемся?

   - В Новый Амстердам, который мятежники называют теперь Нью-Йорком, - сказал Питер, осторожно вытаскивая конец галстука из моего кулака. - Ладно, кончай расстраиваться. Таких придурков, как ты, на флоте много. Нечего надираться виски в портовых кабаках. Теперь придётся послужить старушке Англии. Это первые двадцать лет тяжело, а потом привыкнешь. Я, вот, давно втянулся. Мне даже нравится. Сытый, обутый, одетый, да ещё жалованье платят. А кем бы я остался в Англии? Нищим.

   "Мятежники, Нью-Йорк? Это же - Америка, война за независимость, - мои мысли путались, по спине пробежала дрожь. - Угораздило же меня. Проклятый торговец! - вспомнил я о лавке древностей. - Чтобы я, ещё раз. Да, никогда в жизни!"

   Тем временем мы обошли пушечную палубу. Питер пошептался с часовым, охранявшим пороховой погреб, а потом я снова оказался наверху прямо у лестницы, ведущей к штурвалу. На нас никто не обращал внимания, и я услышал голоса, доносившиеся сверху. Один принадлежал Тиму, а второй, очевидно, - капитану Роберту Фэншоу.

   - Малый был чисто одет. Похоже, он из клириков. Умеет читать и писать. По пьяной лавочке бормотал что-то на латыни, потом по-французски, и ещё на каком-то тарабарском языке.

   - Удачное приобретение, не правда ли, мистер Тим?

   - Сказать по правде, пользы от него на палубе или, скажем, возле пушек будет немного. Руки у парня из заднего места растут. Ни одного мозоля. Но я там, в таверне подумал, что у нас нет капеллана, сэр.

   - Вы правы, мастер. Среди священников желающих послужить на флоте немного. На некоторых кораблях Его Величества капелланов нет совсем. Но нам предстоит участвовать в боевых действиях, а, значит, кто-то должен служить мессу и провожать в мир иной погибших. Не отдавать же парней морской пучине или земле без отпущения грехов.

   - Вот и я о том же, сэр.

   - Однако, в облике бродяги и пьяницы он выглядит не очень представительно.

   - Это поправимо. Я на всякий случай приказал постирать его заблёванную одежду. Конечно, это не длинная чёрная плотная роба, которую носит духовное лицо, но куртка этого парня - очень похожа на рубаху священника. Глухой воротник и всё такое. Штаны узковаты и немного потёрты, но они - тёмно-синего цвета. А что? Самый морской оттенок! - воскликнул Тим.

   - Надеюсь, наш утонувший два месяца назад капеллан не забрал с собой на дно морское Книгу молитв¹?

   - Нет, сэр. Она - у меня в сундуке.

   - Вот и ладно. Теперь на корабле есть священник. Наведите морской глянец на парня, Тим. Пусть занимает каюту покойного. Не стоит новому капеллану спать в общем кубрике вместе с матросами.

   - Хорошо, сэр.

   Увидев меня, Тим сказал:

   - Капитан нашёл тебе применение. Ступай за мной.

   Мне снова пришлось спуститься по качающейся лестнице, и я был почти счастлив тем обстоятельством, что не буду драить вместе с матросами палубу и стрелять из пушек. Каюта капеллана оказалась крошечной, с тонкой дверью, но там имелась узкая койка с матрасом, набитым сеном, стул и стол. Все эти вещи были крепко прибиты к полу, причём под койкой я обнаружил сундучок окованный железом. Тим приказал мне ждать и ушёл. Он вернулся через пару минут, бросил мне в руки узел и небольшую, но довольно толстую книгу в потрёпанном переплёте из грубой кожи, где я увидел клеймо в виде креста.

   - Теперь ты - капеллан.

   - Но у меня нет духовного звания, - довольно неуверенно запротестовал я.

   - Ты - клирик, а этого достаточно. Запомни раз и навсегда. Приказы капитана не обсуждаются.

   - И что я должен делать?

   - Дважды в день читать экипажу молитвы, отпускать грехи, исповедовать нуждающихся, и всё такое прочее, включая одну маленькую особенность. Завязывай знакомства, говори с экипажем. Ты должен мне тайно докладывать о настроениях матросов.

 

¹Книга общественного богослужения, или Книга общих молитв (англ. The Book of Common Prayer) - краткое название нескольких взаимосвязанных теологических документов Англиканской церкви.

 

   - Зачем?

   - На всякий случай. Многим, особенно ирландцам, не даёт покоя слава пиратов, особенно таких, как Френсис Дрейк и Генри Морган, - сказал Тим и, уходя, хлопнул за собой дверью.

   Мне совсем не улыбалось быть секретным агентом Тима, но не хотелось также карабкаться на реи, драить палубу и заряжать пушки. Поэтому, подумав немного, я смирился, взял молитвенник и отправился на палубу, потому что в каюте пахло мочой, и от этого запаха меня мутило.

   Я нашёл укромное место на корме судна. Книга, которую дал мне Тим, была издана в 1563 году, написана на латыни и, кроме разных молитв и описаний богослужений, имела тридцать девять статей, которые уместились на пяти страницах в самом начале. Я взялся за чтение, чтобы не ударить перед матросами лицом в грязь и не дать повода Тиму или капитану сделать из меня какого-нибудь пушкаря или вперёдсмотрящего.

   - Так, так. Тридцать девять статей. Посмотрим, посмотрим. Что здесь? "О вере в Святую Троицу, О Слове или Сыне Божием, истинно вочеловечившемся". Язык сломаешь. Стоп. А вот это интересно, - я начал водить пальцем по строчкам, беззвучно шевеля губами.

   "Сын, Слово Отчее, от вечности единородный Сын Отца, истинный и вечный Бог, единосущный Отцу, воспринял человеческие природу и сущность от чрева благословенной Девы. Так что две цельных и совершенных природы, Божественная и человеческая, объединились в одной Личности, навсегда нераздельной. Эта Личность есть Христос, истинный Бог и истинный Человек; Он воистину пострадал, был распят, умер, был погребен, чтобы примирить Своего Отца с нами и стать Жертвой, не только за первородный грех, но также и за все грехи человечества¹".

   - Истинный человек, - пробормотал я.

   Ничего подобного об Иисусе мне раньше не доводилось читать, хотя "раньше" означало всего лишь, что моё отношение к религии было по большому счёту поверхностным, и я вообще не держал в руках, ни Старого Завета, ни Нового.  

   Мой палец снова упёрся в текст.

   "Как Христос умер за нас и был погребен, так следует веровать, что Он сошёл в ад".

   - Подумать только! Не ожидал. Иисус и ад. Вот это трактовочка писаний первых евангелистов! - удивился я.

   Взгляд нашёл статью девятую, которая называлась "О первородном грехе".

 

 ¹Здесь и дальше – цитаты из Книги общих молитв.

 

   "Первородный грех состоит не в следовании примеру Адама (как тщетно учил шотландский еретик Пелагий). Но это есть повреждённость и развращённость природы каждого человека, естественным путём наследуемые потомками Адама. Из-за этого человек очень далеко отступил от изначальной праведности и по собственной природе стремится к злу, так что плоть всегда желает противного духу. Поэтому, каждый человек, рождённый в мир, достоин Божиих гнева и проклятия. И эта немощь природы остаётся, увы, свойственной даже возрождённым. И похоть плоти, называемая по-гречески phronema sarko, что некоторыми переводится словом «разумом», некоторыми - чувственностью, некоторыми - привязанностью, некоторыми - желаниями плоти, противоборствует закону Божию. И, хотя нет осуждения для тех, кто верует и крещён, но Апостол Павел признаёт, что вожделение и похоть по природе своей греховны".

   - Витиевато и бессмысленно, - прошептал я. - Что будут говорить о вожделении и зове плоти английские священники в будущем, в эпоху сексуальной революции? Так, интересно, что там дальше? – мой палец, смоченный слюной перевернул несколько страниц.

   "О Чистилище. Римская доктрина о Чистилище, индульгенциях, почитании образов и реликвий, а также о призывании святых - есть напрасный вымысел, не основанный на свидетельстве Писания и даже противоречащий слову Божию...

   "О Церкви. Видимая Церковь Христова есть собрание верных, в котором проповедуется чистое слово Божие и должным образом совершаются таинства, в соответствии с указаниями Христа. Как Церкви Иерусалима, Александрии и Антиохии ошибались, так и Римская церковь ошибалась, причём, не только в религиозной жизни и исполнении обрядов, но и в вопросах веры".

   "Ага. Вот где собака зарыта между католиками и англиканами. Чистое слово божье! Значит, английская церковь считает, что Папа римский - враг истинной веры потому, что католические священники вольно трактуют Писание", - подумал я и тут же вспомнил, что Ватикан так и не осудил однополые браки. 

   Поскольку день клонился к закату. Пришлось быстро пробежать глазами некоторые главы книги и наметить тему вечерней молитвы на случай, если Тим или капитан вспомнят о своём новом капеллане.

   Так оно и вышло. Колокол отбил несколько ударов, и ко мне подошёл Питер.

   - Команда ждёт.

   - И чего она ждёт? - В моём вопросе звучала неуверенность.

   - Вы же теперь - наш капеллан.

   Я отметил про себя перемены в обращении Питера ко мне. Слово "вы" поднимало мне цену и укрепляло дух.

   - Тогда пошли.

   Я с показной решимостью встал и направился на нос судна, где Тим уже выстроил матросов. Последовала команда: "На колени!"

   Моряки опустились на палубу, кроме капитана и десятка офицеров, которых я раньше не видел. Все, у кого они были, сняли головные уборы.

   Наступившая тишина прерывалась слабым свистом ветра в такелаже, скрипом мачт и гулом воды, разрезаемой форштевнем корабля.

   - Поговорим сегодня о свободной воле, - начал, открывая спасительную книгу и кашляя в кулак. - Состояние человека после грехопадения Адама таково, что он не может собственной волею и делами обратиться к божественной вере и призванию, - читал я выдержки из текста, отпечатанного на латыни, не забывая некоторые места переводить на английский язык. – Поэтому, в нас нет силы творить дела угодные Богу без благодати Божией во Христе. Эта благодать предупреждает нас о необходимости иметь добрую волю, и поможет нам, если мы эту добрую волю имеем. Мы признаёмся праведными перед Богом только благодаря заслугам Господа и Спасителя Иисуса Христа через веру, а не нашими делами или заслугами. Следовательно, наше оправдание только верой - самое доброе учение, исполненное утешения. Добрые дела, являющиеся плодом веры и следствием нашего оправдания, не могут уничтожить наши грехи и умерить праведный суд Божий. Но добрые дела угодны и принимаются Богом во Христе как необходимый плод истинной и живой веры, более того, именно добрыми делами познаётся живая вера, как и древо познаётся по плоду своему…

   - Аминь! – наконец сказал я и перекрестил свою новую паству.

   Капитан благосклонно мне кивнул и надел шляпу. Офицеры последовали его примеру, и все вместе они двинулись по направлению к люку, ведущему в помещения, где обитали матросы.

   - Должно быть - хорошая проповедь. Жаль, она на латыни. Хотелось бы послушать целиком, - сказал Тим, хлопнув меня по плечу. - Встать! - зычно крикнул он. - Вахтенным - занять места. Остальные - в кубрик ужинать.

   Моряки, тихо переговариваясь, двинулись вдоль бортов, а большая часть исчезла в трюме.

   - Я так и не знаю твоего имени, - сказал штурман, подталкивая меня в спину.

   - Максим.

   - Я буду звать тебя Падре. Пусть матросы привыкают.

   - Хорошо, - согласился я.

   - Пошли в мою каюту. Выпьем по стаканчику рома.

   - Нет уж. Спасибо. Я своё выпил, - мои ноги вросли в палубу.

   - Не бойтесь, падре. Ничего плохого с вами уже не случится. Посидим, поговорим. Мне понравилась ваша проповедь, хотя я ни черта в ней не понял. Но вот надо же - пробило на добрые дела.

   - Лучше, если бы вас пробило там, в порту, в таверне. Вы бы не напоили меня и не приволокли силой на корабль.

   - Ладно. Хватит. Не злись, парень. Дело прошлое. Пошли.

   Я с неохотой подчинился, и вскоре мы оказались в каюте значительно большей, чем моя. Тим достал из сундучка бутылку и поставил её на стол. В дверь постучали, и на пороге возник матрос, держа в руках две оловянные миски с рисом и кусками дымящегося мяса.

   - Значит, пить не будете, Падре, сэр?

   - Нет, - отрезал я.

   - Ну и ладно. Тогда, закусывай, - Тим, снова скатившись до фамильярности, пододвинул ко мне одну из мисок.

   - У вас даже вилок нет, - сказал я.

   - Каких таких вилок? Бери мясо руками.

   - А рис?

   - Вот тебе ложка, - Мастер вытащил из-за пазухи оловянную ложку. - Можешь взять себе.

   - Спасибо, - буркнул я, заталкивая в рот пищу.

   Мой желудок, отравленный алкоголем и опустошённый ещё на земле, постепенно наполнялся.

   - А чего мы забыли в Америке? – Мой вопрос прозвучал глухо из-за сахарной кости, которую я с наслаждением обсасывал.

   - И не говори. Там такая каша заварилась, - охотно стал объяснять мне Тим, наливая себе рому в маленький оловянный стаканчик, вынутый из кармана штанов. - Колонисты подняли мятеж против короля. Всё началось с малого. Сейчас расскажу, - моряк снова налил и тут же выпил.

   - Так, например, чтобы получить патент нотариуса, в Англии надо заплатить 2 фунта стерлингов, а в Америке - 10. Справедливо?

   - Не знаю, - я пожал плечами.

   - Лично я считаю - справедливо. Они там зажирели на плантациях, рабов завезли из Африки, да ещё разных привилегий требуют, - в голосе моряка звучала злоба. - От нечего делать эти ублюдки стали называть себя сынами свободы. Они принялись сжигать чучела английских генералов, а, потом, принялись за дома офицеров Его величества. Каково? Дело дошло до отказа содержать в городах наши гарнизоны. Представляешь? Откуда-то взялся некий Джон Адамс¹, потом появился изменник - полковник Джордж Вашингтон. Вожди мятежников собрали Конгресс типа нашего Парламента и решили набрать из разных бродяг собственную армию. Затем, они совсем обнаглели. Банда колонистов захватила британский корабль "Гаспи", который препятствовал контрабанде в колонии Род-Айленд, известной своими связями с врагами Британии - французами. Мятежники сняли с корабля вооружение и, забрав ценности, сожгли судно. Дальше - больше. Несколько лет назад эти сукины дети - сыны свободы, переодевшись индейцами, забралась на три британских шхуны в Бостонской гавани, и выбросили за борт 342 ящика с чаем. Правда, я в это не верю. Скорее всего, чай похитили и продали, учитывая высокую цену на него. Но с этого дня отношения между англичанами, поддерживающими короля, и колонистами стали ещё хуже.

   Тим допил свой ром, убрал бутылку в ящик и спрятал стакан.

   - Но что ещё хуже - полковник Вашингтон формирует армию из разных отщепенцев: мелких фермеров, торговцев, кузнецов, охотников с северной границы, которым продавать пушнину французам ближе и выгоднее. Так что, падре, мы имеем в Новом Свете настоящую войну с предателями и разбойниками, которых язык не поворачивается назвать подданными британской короны и джентльменами. Особенно этого негодяя Джона Пола Джонса.

   - А это ещё кто?

   - Дерьмо, плывущее в направлении, куда ветер подует, шотландец, мерзкий папист. Ходил юнгой, матросом, потом помощником капитана на судах, занимавшихся торговлей рабами. Так бы и утонул где-нибудь у берегов Африки, но этому сукину сыну постоянно везло. Когда он возвращался в Шотландию, экипаж брига повалила с ног жёлтая лихорадка. Все офицеры отдали богу душу, и Джонсу пришлось взять командование на себя. Ему удалось привести судно в порт, а владелец корабля – шотландец в награду оставил парня капитаном. Но у Джонса оказался скверный характер. В одном из рейсов он поспорил с судовым плотником из-за денег и приказал его высечь, а тот паршивец оказался искателем приключений из богатой знатной семьи. Плотник помер, расследование закончилось судом, но дело замяли. Джонс богател, урезая зарплату экипажу, а когда моряки взбунтовались, убил одного из парней. Не дожидаясь нового судебного процесса, Джонс бежал в Америку, где предложил свои услуги колонистам. А теперь этот подонок стал пиратом и ходит в эскадре французов под флагом мятежников. В прошлом году он высадил десант и сжёг наше торговое судно в одной из английских гаваней. Удача в последнее время почему-то на стороне Джонса.

   - Так, значит, мы ловим этого пирата? - спросил я.

   - Может да, а, может, и нет. Если повезёт, поймаем и повесим засранца на рее, но у нас - другая задача. Мы должны усилить флот адмирала Хьюза и пополнить морской пехотой армию генерала Клинтона...

   Голос штурмана прервали звуки корабельного колокола.

   - Час до полуночи. Пора и в дрейф лечь, - сказал Тим, зевая.

   - Так, я пойду?

   - Ступай. Забери посуду, пусть помоют. И завтра не забудь переодеться к молитве. Смотри, не выйди на палубу в матросской робе.

   Я сложил вместе грязные оловянные тарелки, отнёс их на камбуз и опустил в бочку с водой, где на дне лежала сковородка. Потом осмотрел пустующее помещение и вымыл всю посуду.

   Книга молитв теперь лежала на столе в моей крошечной каюте. Я зажёг огрызок свечи и прочитал несколько страниц, готовясь к утренней молитве...

   Разбудил меня молоденький матрос, которого я раньше не видел.

   - Падре, - тряс он моё плечо. - Команда построена.

   Я мысленно чертыхнулся, вскочил, быстро переоделся, сунул под мышку книгу и выскочил на палубу. Последовала команда: "На колени".

   Мои пальцы перелистали несколько страниц и отыскали нужное место. Сегодня я решил латынь сразу переводить на английский язык и прочитать выделенный текст полностью.

   - Обычай совершать общественную молитву или таинства в Церкви на языке непонятном народу противоречит слову Божию и обычаю ранней Церкви, - начал я. - Отныне проповеди я буду читать вам на нашем родном языке. Поговорим сегодня о священнослужителях, несущих вам слово Христово...

   Мои глаза забегали по странице книги.

   "В Церкви злые пастыри всегда смешаны с добрыми, но, иногда, злые получают власть проповедовать и совершать таинства. Тем не менее, поскольку они совершают эти служения не своим именем, а Христовым по Его соизволению и повелению, мы должны со смирением принимать их служение, слушать от них слово Божие и принимать таинства. Их порочность не умаляет действия Христовых повелений и благодати даров Божиих… Поэтому для всех, кто с верою праведно принимают таинства, совершаемые этими порочными людьми, подобные священные таинства действительны в силу Христовых установлений и обетований. Поэтому, не судите строго судовых капелланов, радеющих о вашем спасении".

   Я взглянул на капитана, который прикрыв рот шляпой, что-то шептал на ухо пожилому офицеру, стоящему рядом с ним.

   - Поскольку Господь даровал нам это прекрасный новый день, давайте вспомним о таинствах господних, - продолжал я, переворачивая страницу и продолжая читать.

   "Таинства, установленные Христом, не просто внешние выражения или образы христианского исповедания, но явные свидетельства и действенные знаки милости и благоволения Божия к нам, укрепляющие и подтверждающие нашу веру в Него. Есть два таинства, установленные нашим Господом Христом в Евангелии. Это - Крещение и Вечеря Господня. Ещё пять обрядов, обычно называемых таинствами, а именно конфирмация, покаяние, священство, брак и соборование, не могут считаться евангельскими таинствами. Они - результат искажения апостольской веры и не имеют такой же природы таинства, как крещение и вечеря Господня, поскольку не содержат видимых знамений и церемоний, установленных Богом. Крещение является не только знаком исповедования и различия, которым христиане отделены от некрещеных, но также и знамением возрождения или нового рождения. Посредством его люди, должным образом принимающие крещение, становятся членами Церкви; получают обетование прощения грехов и нашего усыновления в сынов Божиих; видимым образом запечатлены Святым Духом; укрепляются в вере; возрастают в благодати молитвой к Богу".

   Я опустил книгу.

   - Давайте же прочтём "Отче наш" и возрадуемся истинной верой и укрепимся в ней, - локтем я прижал книгу к себе и взмахнул руками.

   Матросы на разные голоса начали по памяти читать молитву, а я внимательно слушал и наблюдал за офицерами, которые, приложив шляпы к мундирам, зашевелили губами.

   - Внимание! Вымпел - на Зюйд-Вест! - раздался крик откуда-то сверху.

   - Вахтенным - по местам стоять! Бомбардирам - готовить орудия к бою, плотникам - разобрать инструмент, парусная команда - быть наготове! Ландмены¹ - к пороховому погребу - подавать заряды! Морская пехота - надеть мундиры, оружие получать! - заорали офицеры, и на палубе началась сумятица, в которой я вскоре заметил упорядоченную деловую суету.

   Я сунул книгу молитв за пояс брюк и поспешил к борту, где уже стоял Тим.

   - Что там?

   - Корабль. Что ещё может быть в море? - сказал штурман, оборачиваясь в сторону мостика, где капитан смотрел в подзорную трубу.

   - Чей?

   - Узнаем, если догоним. Отсюда не видно.

   - Добавить парусов! - Голос капитана звучал буднично и спокойно.

   - Пошёл стаксель на фок! Поднять кливер! - Слышались команды.

   - Если "добавить парусов", значит, француз, - бросил Тим и побежал на корму судна.

   Матросы по верёвочным лестницам полезли на реи, на мачтах появились новые паруса, и скоро наш корабль пошёл заметно быстрее. Удары встречных волн о нос стали чаще, к звукам разрезающего воду форштевня добавились новые скрипы и свист ветра в такелаже. Я нашёл глазами точку на горизонте и решил не уходить с палубы, надеясь вскоре рассмотреть весь корабль. Но время шло, точка росла слишком медленно, не желая превращаться в корпус преследуемого корабля. Мне стало скучно, и я отправился посмотреть, что делается на орудийных палубах. На верхнем деке оказалось на удивление темно. Пушки были привязаны канатами к скобам, вбитым в палубу, порты закрыты, матросы сидели у лафетов. Фитили не дымились. Казалось, никто не верил, что вскоре завяжется бой.

   - А почему ядер нет, люки закрыты, орудия не готовы к стрельбе, привязаны канатами? - спросил я у первого попавшегося матроса.

   - Попробуй, отвяжи. Сорвутся по причине качки - всё тут перекорёжат и перебьют, - ответил тот, сплёвывая в ладонь и растирая плевок о штаны. - Будет приказ, будут и ядра. Шли бы вы отсюда, падре. Не место капеллану у орудий.

 

   ¹Ландсмены. Матросы без класса, занимавшие самое низкое положение в британском флоте.

 

   Мне пришлось уйти, но в каюте сидеть не хотелось, на палубе слишком качало, и я сошёл в трюм, где размещалась остальная команда. Там толпилось довольно много народа. Я даже не ожидал, что на небольшом судне умещается такое количество людей. Во всех углах царило оживление. Из больших ящиков, прикреплённых к переборкам, появлялись красные мундиры, треугольные шляпы, белые перевязи. При свете фонарей, в которых горели свечи, матросы переодевались, аккуратно пряча рабочую одежду обратно в сундуки. Никто не обращал на меня внимание. Я шатался из угла в угол, сталкиваясь на ходу с моряками, а потом решил посмотреть, что делается на корме. Там я увидел трап, ведущий вниз, и наклонился посмотреть, что за лязг доносится оттуда. Мой взгляд встретился с глазами Тима, который вместе с двумя матросами выносил из каюты, находившейся в этой части корабля, сабли, пистолеты, ружья и подсумки, где, очевидно, и находились заряды. Штурман в злой гримасе открыл рот, а я, не дожидаясь окрика, отпрянул и направился к борту - проверить, не виден ли лучше вражеский корабль.

.  Точка на горизонте за время моего отсутствия превратилась в большую длинную щепку, над которой возвышались три мачты, пузыри парусов и вымпела. Судно значительно сместилось вдоль линии горизонта влево, пересекая наш курс. Я долго смотрел на корабль и не заметил, чтобы наша посудина за это время хоть сколько-нибудь сократила расстояние. Прошло четыре часа. Солнце стало клониться к Западу, вражеский корабль всё больше смещался влево, снова превращаясь из щепки в точку.

   - Французский фрегат, - голос Тима заставил меня оглянуться. - Из новых. Нам за ним не угнаться. Корпус, словно веретено, высокие мачты, множество узких, длинных парусов. Очень быстрый. Да и пушек на нём - штук шестьдесят. Я бы на месте нашего капитана бросил затею взять его на абордаж.

   Словно в подтверждение слов штурмана, наш корабль стал отворачивать в сторону. Сзади, с мостика раздалась команда, и матросы снова полезли на реи. Через десять минут дополнительные паруса оказались убраны, и мы пошли прежним курсом.

   Быстро темнело. Подошло время вечерней молитвы, где я прочитал отрывок из своей книги, а, потом, наступила ночь.

   Слабая качка поднимала и опускала меня вместе с постелью, а волны умиротворяющим голосом что-то бормотали за бортом, навевая сон. Не знаю, сколько времени длилось забытьё, но какое-то смутное, без конкретных картин тревожное видение, пригрезившееся мне, заставило открыть веки и прислушаться. Тишину корабля нарушало поскрипывание переборок и необычно тихий плеск воды. Я встал, увидел на столе книгу молитв, сунул её за пазуху, открыл дверь каюты и снова прислушался. Где-то далёким фоном, вписывающимся в привычные звуки, барахтался между переборок громкий храп матросов. Больше ничего не было слышно. Даже обычного гула такелажа и свиста ветра в многочисленных канатах. Мне показалось это странным и я, осторожно ступая в темноте, поднялся на палубу. По обе стороны судна клубился туман, делая море почти невидимым. Наш корабль, если и двигался, то очень медленно. Над бушпритом, на грот мачте и корме горели яркие фонари. На мостике маячили три неясных фигуры. Вахтенный офицер, рулевой и кто-то ещё о чём-то тихо переговаривались. Я положил локти на фальшборт и стал смотреть на море, пытаясь определить с какой скоростью мы идём, но из-за тумана это сделать оказалось совершенно невозможно. Внизу вода виделась мне живым существом, держащим на своём чёрной огромной ладони наше судно. Внезапно, боковое зрение уловило тень, надвигающуюся слева. Я перевёл взгляд в том направлении и увидел, что прямо к нам медленно и бесшумно приближается тёмный без единого огня силуэт, временами исчезающий в тумане. Мне пришлось зажмуриться, потом протереть глаза. К моему удивлению призрак не растаял, а стал ближе. До него было не больше ста метров. Я рассмотрел длинный корпус, открытые пушечные порты, приспущенные паруса и даже нескольких человек на мостике.

   - Корабль, корабль, вон там! - мой пронзительный голос прозвучал громче, чем звук сигнальной трубы.

   Несколько мгновений на палубе нашего судна царила тишина, а потом она прервалась громким голосом вахтенного офицера и резким звуком свистка.

   - Тревога! К бою! Лево руля!

   Внизу под моими ногами раздались крики, послышался топот многочисленных ног, заскрипели мачты, и наш корабль стал медленно отворачивать в сторону.

   Ослепительная вспышка и грохот залпа, произведённого "призраком" заставила меня присесть и заткнуть уши ладонями. Над головой раздался тугой низкий свист, а через секунду вверх полетели обломки дерева. Я оглянулся и увидел, что часть фальшборта с противоположной стороны исчезла, а на палубе ближе к корме и носу зияют огромные дыры. В воздухе мелькнули обрывки канатов и часть рей. Следующего залпа я не видел, потому что бросился бежать, ища укрытия, но очевидно, что ядра снова попали в нашу посудину, заставив меня зажмуриться, а корпус фрегата вздрогнуть. Снизу послышались вопли, ругань, потом глухой удар, треск, снова вопли и громкие команды. Непонятно, как и зачем я оказался на пушечной палубе, где мне удалось рассмотреть ужасные результаты прямого попадания вражеских ядер. Клубы едкого дыма заполняли всё пространство палубы. Две пушки сорвало с канатов, и они разнесли лафеты ещё нескольких орудий, ранив десяток матросов. По левому борту чернело несколько пробоин, лежали обломки каких-то балок и мёртвые тела. При свете горящих переборок, зажжённых фитилей и факелов лужи крови казались огромными ртутными пятнами. Между пушек бегали люди, поднося к лафетам мешочки с порохом и ядра. Матросы торопливо занимали места у открытых орудийных портов. Кто-то держал в руках канаты, удерживающие уцелевшие пушки на положенных местах, кто-то заталкивал заряды в дула, кто-то уже приник к стволам, определяя цель. Жарко пылали обломки досок, но огонь уже тушили мокрыми кусками парусины. По деку бегал Тим, отдавая короткие приказы  и хлопая по спинам моряков, попадающих под руку. Новый залп, очевидно, прошёл по касательной из-за своевременного манёвра нашего судна. Снесло несколько опор, поддерживающих верхнюю палубу в носовой части и сорвало одну пушку. Тим побежал вдоль прохода, крича во всё горло:

   - Правый борт! Огонь!

   Раздался грохот. Палубу ещё больше заволокло дымом. Наш корабль снова вздрогнул, десяток орудий ближе к корме откатилось назад, но моряки уже подтягивали их на места канатами.

   - Заряжай!

   Я решил, что здесь ещё более опасно, чем наверху, и бросился к трапу. На вантах и реях повисли матросы из парусной команды. Они развязывали узлы, и парусина, распрямляясь, быстро опускалась вниз. Её концы сразу же крепили шкотами. Палуба качнулась, и я едва не потерял равновесие. Наш корабль убыстрял ход, пытаясь выйти из зоны обстрела. Новый залп неизвестного врага снёс половину мостика, зато ответ из наших пушек на корме дал понять, что английское судно просто так не даст себя уничтожить. А потом начался ад. Залпы гремели один за другим, переходя временами в беспорядочную стрельбу. Вниз летели обломки рей и куски парусов. На палубу высыпала морская пехота в красных мундирах. Солдаты выстроились шеренгами и стали стрелять из ружей в клубы близкого со вспышками залпов дыма, подчиняясь громким командам офицеров. Я сел на палубу и прижался спиной к грот-мачте, наблюдая за действиями рулевого на разбитом мостике и за работой парусной команды, которая рубила оборванные канаты, ставила на место новые, тащила из трюма запасные паруса и поднимала их за верхние шкаторины на мачты. Не знаю, то ли наш ответный огонь стал неожиданностью для французов, то ли мы повредили какую-то существенную часть его такелажа, а может наше  судно спас густеющий на глазах туман, только мы спустя час оторвались от преследования и, вскоре наш противник перестал стрелять и пропал. Мы шли с погашенными фонарями, разрезая бушпритом белую вату тумана. Офицеры ходили по палубе, отдавая тихие приказы:

   - Всем. Не шуметь. Обломки аккуратно и тихо - за борт. Убитых и раненых - в трюм. - Добавить стакселя. Кому приспичило орать от боли - засунуть таким в зубы деревянные чурки. Лекарь? Где лекарь?

   - Капеллан!

   - Я здесь.

   Надо мной стоял Тим.

   - Ступай вниз. Убитых пока не трогай. Молитвы подождут. Иди - помоги лекарю. Страдающих от ран - утешь, умирающих – соборуй по-быстрому. Пшёл!

   Мне пришлось убраться с палубы. В трюме, в той его части, где жила команда, в самом тёмном углу складывали тела убитых. Группы моряков заделывали пробоины в борту, подпирая деревянные щиты жердями. Внутрь проникали волны, и хорошо, что на море не было бури. На длинном столе, за которым обычно обедали матросы свободные от вахт, размещали пострадавших во ходе боя. Многие, тихо постанывая, лежали на полу, ожидая своей очереди. Лекарь и два его помощника трудились в поте лица, не обращая внимания на ругательства и дикие крики. Чадили фонари. Раненым давали ром. В грязные мешки собирали ампутированные руки и ноги. Громко скрипела по костям пила, пахло порохом. Белели наложенные повязки и сверкали лихорадочным блеском глаза. Ноги оскальзывались на досках, пропитанных водой, блевотиной и кровью.

   - Падре! - меня схватил за колено матрос.

   Я нагнулся и узнал молодого Питера. На его бледном лице чернели огромные впадины глаз, щёки ввалились. Грязная блуза, разрезанная вдоль, была закатана вверх, живот наскоро перевязан серым полотном, сквозь ткань проступала кровавые пятна.

   - Помолитесь за меня, святой отец, - прошептал Питер, некрасиво шевеля обкусанными губами.

   - Что с ним? - спросил я проходящего мимо помощника лекаря.

   Тот помотал головой и поднял взгляд к небу.

   - Понятно, - мой шёпот прозвучал хрипло, ноги сами собой подогнулись, я присел возле матроса, достал из-под рубашки свою книгу и положил ладонь на горячий лоб матроса.

   - Мы признаёмся праведными перед Богом только благодаря жертве Господа и Спасителя Иисуса Христа через веру, а не нашими делами или заслугами, - начал я дрожащим голосом читать с самого начала открытой наугад страницы.

   - Ты, Питер, - я поднял глаза на матроса, - удостоился высокого благодеяния Божия быть призванным Господом к себе. Только благочестивые, исполненные добрых дел, достигают вечного блаженства по милости Божией. А что может быть более благочестивым, чем сражаться за родину свою против насилия и посягательств на свободу и праведность нашу?

    Мой взгляд уже не мог выдержать вида лихорадочно горящих глаз Питера, и я снова начал читать текст.

   "Римская доктрина о Чистилище, индульгенциях, почитании образов и реликвий, а также о взывании к помощи святых есть напрасный вымысел, не основанный на свидетельстве Писания и даже противоречащий слову Божию. Однажды содеянное приношение в жертву Христа является совершенным искуплением, умилостивлением и удовлетворением за все грехи всего мира и нас, смертных".

   - Поэтому, Питер, не страшись своих ран, ибо ты будешь утешен милостью Господа нашего. Аминь!

   Я снял руку со лба матроса и снова посмотрел ему в глаза. Они застыли и превратились в маленькие зеркала, в которых отражался свет фонаря, висящего на потолочной балке. Кто-то тронул меня за плечо.

   - Падре! Там в углу - ещё двое нуждаются в вашей молитве, - надо мной стоял молоденький юнга с перевязанной головой.

   До самого утра я читал умирающим морякам один и тот же текст из своей книги. С восходом солнца восемнадцать трупов, зашитых в парусину, поглотило море. Я стоял у борта и смотрел, как белые мешки быстро идут на дно, словно привязанные к ногам мертвецов ядра тащил в пучину огромный магнит. Но на судне жизнь продолжалась. Плотники вытащили из трюма запасы древесины, застучали топоры, пробоины в бортах засияли свежими заплатами, мостик быстро обрастал балками, настилом и досками, сломанные реи заменили новыми.

   Ко мне подошёл Тим. Его лицо было испачкано копотью, на руках чернели ссадины, он прихрамывал на одну ногу.

   - Чёртов француз, - прохрипел штурман, потерявший голос от крика на пушечной палубе. - Перехитрил нас, подкрался в тумане. Ничего. Мы ещё с ним встретимся.

   Мастер отступил на шаг и осмотрел меня с ног до головы.

   - А ты, падре, молодец. Эй, юнга! - подозвал он к себе парнишку, раненого в голову, - Набери ведро воды и дай нашему капеллану умыться, - штурман снова повернулся ко мне. - Ступай. Капитан увидит, будет недоволен. Приведи себя в порядок, почисти одежду, смой кровь и отоспись. Говорят, это ты заметил француза. Хвалю.

   Я кивнул головой и побрёл за юнгой на нос судна. Через пять минут я уже спал в своей каюте.

 

Глава 4

 

   Плаванье продолжалось две недели. После встречи с французами удача снова взяла наше судно под своё благословенное крыло, погода не доставляла неприятностей, вражеские фрегаты потеряли нас в океане, и на пятнадцатый день рано утром мы увидели берег. Ровно в полдень корабль Его величества "Монмут" вошёл в устье широкой реки и бросил якорь в виду маленького городка. Недалеко качались на воде ещё два судна, но наш фрегат превосходил их размерами. С борта Монмута ударила пушка, в ответ на берегу появилось облачко дыма, и до нас долетел звук ответного выстрела. От деревянной пристани, где высились куча ящиков и груда тюков, отошла шлюпка, и через несколько минут к нам на борт поднялся офицер в красном мундире. Наш капитан спустился с мостика.

   - Лейтенант Гастингс, сэр! - офицер приложил руку к шляпе. - От имени генерала Клинтона приветствую команду "Монмута" и вас, сэр, на земле Джорджии.

   - Отлично, лейтенант. Передайте генералу, что капитан Роберт Фэншоу доставил груз - порох к пушкам, двести ружей и пятьдесят ящиков зарядов к ним. И ещё. Имею честь доложить генералу, что имею на борту сорок человек морской пехоты.

   - Отлично, сэр, - просветлел лицом лейтенант. - Мы давно ждём пополнения. Здесь нужны хорошие опытные солдаты. На индейцев положиться нельзя, Дикари - и есть дикари. В моей шлюпке находится сержант. Он покажет дорогу пехоте к форту в центре Саванны.

   - Так называется этот городок?

   - Да, сэр. Саванна, колония Джорджия.

   Я стоял в стороне, прислушиваясь к разговору, и смотрел на берег. Пологий холм над пристанью уродовала деревянная крепость. Вокруг, словно цыплята вокруг курицы, теснились двух и трёхэтажные дома. Их было не меньше полусотни, но только несколько из них имели стены красного кирпича. Улица, ведущая в крепость, с такого расстояния казалась достаточно широкой. Она была снабжена деревянными тротуарами, однако переулки походили на широкие тропы с кучами строительного мусора. Многие постройки имели повреждения, часть из них сверкала свежей краской и новыми крышами. Чуть в стороне на ещё одном холме виднелась небольшая церковь с высоким шпилем и металлическим крестом, похожим на якорь.

   "Джорджия, - размышлял я. - В будущем - один из самых богатых штатов Америки. Но, судя по этой дыре, столице штата - Атланте тоже ещё далеко до процветания, если даже её уже успели основать, в чём я сильно сомневаюсь. Англичане, похоже, даже не подозревают, что их ждёт на континенте и, что ждёт саму Америку, когда она выиграет эту войну".

   Я вспомнил кадры из телепередачи об Атланте. Широкие автострады, небоскрёбы - штаб квартиры крупнейших корпораций, парки и скверы. Всё это должно красоваться здесь в будущем, а пока, я находился по непонятным причинам на палубе военного корабля, наблюдал картины прошлого и прислушивался к разговору.

   - Я смотрю – здесь было горячо? - задал вопрос капитан Фэншоу.

   - Да, сэр. Наш генерал провёл несколько успешных военных операций против мятежников, а зимой взял штурмом этот городишко, где мы восстановили форт и обеспечили королевскому флоту безопасную гавань. Но я вижу, ваш корабль тоже имеет небольшие повреждения.

   - Проклятые французы, - проворчал Фэншоу. – Лейтенант! Мне нужны на борту хорошие плотники, чтобы привести в должный порядок судно. Распорядитесь прислать людей и древесину.

   - Я доложу генералу, - сказал офицер. - Прикажите начать разгрузку корабля. Вот и лодки - на подходе, - лейтенант приложил руку к шляпе, наблюдая за движением десятка шлюпок, отошедших от пристани.

   Наш капитан обернулся к моему приятелю Тиму и кивнул. Зазвучали команды. Засуетились матросы.

   - Что-нибудь ещё, лейтенант?

   - Да, сэр. Не могу предложить вам уютного проживания на берегу. Здесь - просто дыра. Мы страдаем от нашествия тараканов и клопов.

   - Пустяки. Мне хорошо и на борту. Не беспокойтесь.

   - У генерала - просьба к вам, сэр.

   - Слушаю.

   - Королевской армии не хватает священников. Последний капеллан был убит шальной пулей индейца.

   - Индейцы? Я думал - дикари воюют на нашей стороне?

   - В целом - так и есть, сэр. Мы запрещаем колонистам захватывать земли к западу от Аппалачей. Так называются горы на Западе. Это сильно раздражает мятежников, но делает дикарей нашими союзниками. Четыре больших клана ирокезов, которых мы обеспечиваем оружием, постоянно атакуют аванпосты и поселения революционеров от Каролины до самого Нью-Йорка. Племена Чероки и Мохавк время от времени беспокоят сепаратистов на Юге. Но бунтовщиков Род-Айленда поддерживают дикари из кланов Онейда и Тускарора. Беглые ирландцы научили колонистов, называющих себя американцами, делать виски, а те спаивают и вооружают краснокожих.

   - Названия племён звучат, как тарабарщина, но, очевидно, мятежные индейцы создают нам проблемы. Отказать в просьбе генералу я не могу, поэтому...

   Капитан обернулся ко мне.

   - Падре. Вы поступаете в распоряжение лейтенанта. Отныне - вы капеллан отряда морской пехоты.

   - Но позвольте, сэр, - попытался возмутиться я, но, получив увесистый тычок под рёбра от Тима, прикусил язык. Мастер не ограничился одним ударом, он ещё подтолкнул меня в спину, заставив сделать шаг вперёд.

   - Вы что-то хотели сказать? – высокомерно спросил Фэншоу.

   - Нет, сэр.

   - Тогда, берите ваши вещи и следуйте за лейтенантом.

   - Хорошо, - пробормотал я.

   Моё смирение не обмануло Тима.

   - Нужно говорить: "Да, сэр", - прошипел он мне на ухо. - Только попробуй испортить мне репутацию и сбежать из армии. Я поручился за тебя. Помни. Под договором, который ты подписал в пьяном виде, стоит твоё имя. Если что, я сам найду тебя, а затем повешу на рее.

   Я поплёлся в каюту, кинул свои пожитки на дно сундучка и через минуту уже спускался по верёвочному трапу в шлюпку. Едва ли не со слезами на глазах я смотрел на удаляющийся борт "Монмута", к которому привык и, который уже стал мне домом. В очередной раз судьба бросала меня в неизвестность.

   Саванна вблизи показалась мне ещё более убогой и грязной. Возле домов валялись брёвна, пахло гнилью и помоями. Отряд морской пехоты, сошедший с нашего корабля, двигался по центральной улице к форту, рассекая группы людей приветствующих англичан взмахами шляп и зонтиков. Ворота крепости открылись, пропуская колонну, и мы оказались на небольшой площадке окружённой длинными деревянными строениями и частоколом. У дальней стены форта лежали кучи сена, и виднелась часть приземистого сооружения. Слева от него располагалась коновязь. Отдельно стоял дом, сам представляющий собой маленькую крепость. Толстые стены, узкие окна в виде бойниц. Десяток пушек установленных справа и слева от этой постройки были нацелены на ворота крепости. Возле массивной двери стоял приземистый человек в красном мундире, парике цвета благородной седины, поверх которого красовалась чёрная шляпа, отделанная белым шёлковым шнуром. На рукавах мундира выделялись серебряным блеском галуны. Спереди, на груди виднелось шитьё, охватывающее петли для пуговиц. Уперев кулаки в бока, человек наблюдал за нашим отрядом, который сержанты подвели к новой, пахнущей смолой казарме. Я догадался, что это и был генерал Клинтон. Солдаты гарнизона занимались своими делами, с любопытством поглядывая на вновь прибывшее пополнение. Люди сдержанно улыбались, поднимая руки в знак приветствия.

   Лейтенант Гастингс, подхватив рукой саблю, бросился к генералу. Через минуту офицер жестом поманил меня к себе.

   - Позвольте, генерал, представить вам нашего нового капеллана, - сказал лейтенант. - Мистер, э...?

   - Максим, - я вывел его из затруднительного положения.

   - Очень кстати, - буркнул генерал Клинтон, с интересом разглядывая мою одежду. - Так сейчас одеваются в Лондоне?

   - Не совсем так. Это - обычная одежда клирика из Оксфорда.

   - Вы окончили Оксфорд?

   - Если вы не возражаете, сэр, - туманно ответил я.

   - Что же. Добро пожаловать в колонию Джорджия. Лейтенант! Кажется, наш покойный капеллан занимал комнату напротив вашей?

   - В конце коридора офицерской казармы, сэр.

   - Тогда покажите падре место, где он будет жить, и милости прощу вас обоих ко мне на обед в два часа после полудня. В честь прибытия подкреплений предлагаю выпить по стаканчику трофейного виски.

   - Благодарю вас, сэр, - сказал Гастингс и потянул меня за рукав, не позволив удивиться любезности генерала.

   "Волшебное слово "Оксфорд" оказалось ключом к сердцу Клинтона", - подумал я.

   Мы обошли строение. К дому с обратной стороны была пристроено ещё одно помещение с отдельным входом. Массивная толстая дверь пропустила нас внутрь, и мы оказались в длинном тёмном коридоре. Лейтенант двинулся вдоль ряда дверей, которые казались значительно уже и тоньше входного монстра, и завёл меня в комнату, где место нашлось только для кровати и маленького стола.

   - Ваше временное жилище, - сказал Гастингс.

   - Почему временное?

   - Через неделю выступаем.

   - Куда?

   - Всему своё время. Вам всё расскажет генерал, падре. Если конечно сочтёт это нужным. Располагайтесь. Я зайду за вами через полчаса.

   Я хмуро кивнул и поставил свой сундучок на стол. За спиной тихо скрипнули дверные ременные петли, хриплым ворчанием провожая капитана. В коридоре по доскам пола застучали каблуки и, вскоре, шаги затихли. Под кроватью я обнаружил большой сундук. В нём лежала одежда для человека маленького роста, под сюртуком - распятие, волосяные щётки, зеркало, моток ниток, старый кремниевый пистолет, имевший толстое длинное дуло. Библия, на последней странице которой чернела надпись "Кембридж,1750 год", выглядела потрёпанной. Обложка пестрела сальными пятнами. Бритва ужасного вида с тупым лезвием пряталась на дне сундука рядом с куском мыла, небольшим медным тазом, наполовину опустошённой бутылкой мутного виски и длинной толстой иглой. Перебрав вещи, я вышел во двор, нашёл колодец, опустил туда и вытащил воды, вернулся в свою конуру и наполнил водой таз. Мне с трудом удалось побриться и привести себя в порядок, остро ощущая отсутствие парфюма. Пришлось налить в ладони немного виски и протереть скулы. Лёжа на кровати, я стал размышлять о превратностях судьбы, забросившей меня в эту дыру, даже не представляя, когда и чем закончится вся эта история.

   Стук в дверь заставил меня вздрогнуть.

   - Да, входите. Без церемоний.

   На пороге стоял лейтенант Гастингс.

   - Вы готовы, падре?

   - Стараюсь быть пунктуальным.

   - Тогда ступайте за мной. Генерал ждёт.

   В большом зале, очевидно служившим местом для собраний офицеров, стоял длинный, грубо сколоченный стол, за которым уже сидел сам Клинтон и ещё пять человек в красных мундирах. Пахло жареным мясом, сырой известью и табаком.

   - Садитесь, падре, - генерал указал на место в самом конце стола. - Ваше имя, насколько я помню, Максим. Это всё?

   - Да, сэр. Этого достаточно.

   - Ну что же, знакомьтесь.

   Офицеры по очереди стали называть свои имена. Я кивал и старался запоминать звания и фамилии англичан.

   Клинтон, не дожидаясь окончания церемонии, хлопнул в ладоши. На пороге комнаты появились три солдата с подносами, а на столе материализовались тарелки, куски дымящегося мяса, зелёный лук, ржаные лепёшки, мёд, оловянные кубки, бутылка в верёвочной сетке, ножи и двузубые массивные вилки.

   - Итак, падре, - начал генерал, когда были опустошены кубки за здоровье короля. - Вы прибыли из метрополии. Что нового в Англии?

   - Всё по-старому, - сказал я, совершенно не представляя, о чём рассказывать офицерам. - Отсутствие новостей - самая приятная новость.

   - Это, насколько я понимаю, шутка, - нахмурил брови Клинтон.

   - Разумеется, сэр.

   - Хм. Что значит - нет новостей? Странно. Но я хотел бы я услышать, что думают король и парламент о том хаосе, который воцарился здесь?

   - Король и парламент, естественно, внимательно следят за состоянием дел в колониях, - осторожно произнёс я.

   - Тогда какого дьявола мне до сих пор не присылают больше пушек, ядер и денег? - внезапно рассвирепел генерал. - Они думают, что здесь всё само собой успокоится и рассосётся? Ваш отряд морской пехоты в качестве помощи - капля в море. Мы терпим больше неудач, чем годом раньше. Победы стали большой редкостью. Взять хотя бы сражение в Лесингтоне. Полторы тысячи убитыми и ранеными с нашей стороны. Дальше - больше. Семьсот британских солдат были отправлены в предместья Бостона для изъятия оружия у мятежников. Результат - засада и снова огромные потери. Мы заняли Нью-Йорк, затем в результате кровопролитного сражения при Брендивайне¹ - Филадельфию, а что получили взамен? Сокрушительное поражение возле Саратоги². Бунтовщик Джордж Вашингтон пишет петицию королю о произволе колониальных чиновников, а сам тайно формирует из фермеров и бедноты армию, требуя независимости от метрополии. Колонисты, особенно ирландцы, совсем утратили разум, которого, впрочем, у них никогда не было. Они публично сжигают портреты короля Георга. Эти парни пополняют банды революционеров и дерутся, словно в них вселились черти. А мне приходиться брать в английскую армию чернокожих рабов, обещая им свободу и землю. Из них солдаты, как из меня - Папа Римский. Чернокожие гибнут, словно мухи под хлопушкой ловкого ребёнка. Война уже привела наши плантации в Южной Каролине и Джорджии в плачевное, полуразрушенное состояние. Богатые землевладельцы потеряли двадцать пять тысяч рабов по причине побегов и гибели таких добровольцев в стычках с бунтовщиками. На некоторых территориях действуют отряды мятежных индейцев. Мы ждём высадки шести тысячного французского десанта маркиза Рошамбо³. С севера мне угрожает парижский выскочка Ла Файет⁴. Что с этим делать? Король писал мне, что пришлёт генералу Корнуолису и вашему покорному слуге два полка кавалерии. Где они?

   - Насколько я знаю, вербовщики Его величества ведут большую работу в городах Англии среди граждан желающих отстоять наши права в колониях, - неуверенно сказал я, вспомнив о пьянке в портовом кабаке, после которой я оказался на борту Монмута.

   - Лучше бы наши адмиралы оторвали свои зады от кресел в Адмиралтействе, Пусть снимут пушки с кораблей и пришлют сюда вместе с орудиями моряков, иначе мы потеряем Новую Англию.

   - Так и будет, сэр.

   Моя двусмысленная фраза запуталась в мозговых извилинах Клинтона, а, может быть, он пропустил её мимо ушей, но капитан Гастингс внимательно посмотрел на меня.

   - Что вы хотите этим сказать, падре?

   - Я не сведущ в дипломатии и военном деле, но, тем не менее, слышал, что не только Франция, но также Испания поддерживают американских колонистов в их борьбе за независимость…

   Мне пришлось пуститься в пространные объяснения, призывая на помощь скудные познания в области истории.

   - Вмешательство испанцев, по крайней мере, так говорят в Лондоне, дело серьёзное. Но уверяю вас, господа, Испанский король жестоко поплатится за своё высокомерие. Наш флот силён, как никогда. Ходят слухи, что среди наших моряков появился некто Горацио Нельсон, офицер, подающий большие надежды. Надеюсь, что именно ему выпадет честь разбить испанские и французские эскадры.

   Мой перевод стрелок на Нельсона изменил тему разговора.

   - Мне тоже говорили об этом флотском лейтенанте! - воскликнул генерал. - Если не ошибаюсь, он служил на флагмане "Бристоль" под началом адмирала Питера Паркера, где отличился при высадке морского десанта в Южной Каролине. За особые заслуги и мужество этот юноша получил звание капитана, а под командование - фрегат "Хинчинбрук". Сейчас он борется с контрабандистами возле Ямайки. Ходят слухи, что в этом году он захватил несколько французских и испанских кораблей и получил круглую сумму призовых. Нельсон далеко пойдёт, если не умрёт от жёлтой лихорадки или ему не снесёт голову шальное ядро.

   - Господь не допустит этого, сэр, - смиренно сказал я.

   - Да помилует нас всех Бог. Англия и так потеряла слишком многих хороших офицеров в этой войне...

   Пафосный спич генерала прервал громкий стук в дверь.

 

¹Сражение при Брендивайне - сражение Филадельфийской кампании войны за независимость США, в ходе которого британские войска (Уильям Хоу, 15,5 тыс.) нанесли поражение американскому ополчению (Джордж Вашингтон, 14,6 тыс.) на реке Брендивайн (Пенсильвания) 11 сентября 1777 года.

² Битва при Саратоге - эпизод Американской революции, в ходе которого североамериканским сепаратистам впервые удалось одержать крупную победу над королевской армией 17 октября 1777 года. Сражение считается переломным моментом всей войны за независимость США.

³ Жан-Батист Донасьен де Вимё де Рошамбо. Вскоре после начала войны в Северной Америке, Рошамбо, в чине генерал-лейтенанта, был отправлен туда с корпусом вспомогательных войск; высадился в Ньюпорте (на Род-Айленде); после соединения с Джорджем Вашингтоном под Нью-Йорком, 17 октября 1781 года под Йорктауном принудил английского генерала Корнуоллиса сложить оружие, чем содействовал объявлению независимости Соединённых штатов Северной Америки. Маршал Франции (1791 год), участник Наполеоновских войн.

⁴Мария Жозеф Поль Ив Рош Жильбер дю Мотье, маркиз де Ла Файет - французский политический деятель. Участник трёх революций: американской войны за независимость, Великой французской революции и революции в июле 1830 года.

 

   - Ну что там ещё? - недовольно воскликнул Клинтон.

   На пороге возник солдат, прислуживавший нам за столом, за его плечами маячила пыльная треугольная шляпа.

   - Прошу прощения, сэр. Прибыл посыльный из Северной Каролины от генерала Корнуолиса.

   - Пусть войдёт, - Клинтон снял с груди салфетку, испачканную каплями жира, бросил её в тарелку и уставился на вошедшего офицера, чьи высокие сапоги и серые от пыли бриджи выглядели так, будто он проделал путь от Каролины до Саванны на собственных коленях.

   - Пакет, сэр!

   Генерал встал, принял из рук офицера прямоугольник плотной бумаги, вскрыл его и отошёл к окну. Несколько минут в комнате царило молчание.

   - Господа! Завтра на рассвете мы отправляем подкрепление генералу Корнуолису. Изменник и бунтовщик Джордж Вашингтон, которого называют командующим армией сепаратистов, идёт на Вирджинию. Если мятежники возьмут графство Йорк, то вся эта колония полностью окажется в руках сепаратистов.

   Клинтон в гневе смял в кулаке письмо и бросил бумагу на пол.

   - Прошу всех офицеров отправиться в казармы. Проследите, чтобы два наших батальона и отряд морской пехоты, прибывший сегодня, были готовы выступить с восходом солнца. Лейтенант Гастингс! Назначаю вас командиром сводного полка. Головой отвечаете за обоз и артиллерию. К чёрту повозки. Грузите пушки и припасы на лошадей. Двигаться следует быстро.

   Заметив мой растерянный вид, генерал добавил:

   - Падре! Если вы не умеете ездить верхом, настоятельно советую научиться. У вас - вся ночь впереди. Назначаю вас капелланом отряда. Утром - краткая молитва, и вперёд. Всё, господа.

   Офицеры, толкаясь в дверях, вышли. Я последовал за Гастингсом.

   - Сэр! Мне бы – лошадь с покладистыми нравом.

   - Идите на конюшню. Найдёте там сержанта Флитерса. Он подберёт для вас какое-нибудь животное.

   Во дворе форта уже звучали звуки сигнальной трубы. Солдаты сбегались со всех сторон, бросая работу, натягивая на потные тела мундиры, подпоясывались портупеями. Возле пушек суетилась прислуга, проверяя надёжность колёс, крепость упряжи и ящиков, которые, очевидно, предназначались для ядер и запальных фитилей. Кое-кто из артиллеристов уже откручивал болты на лафетах, намереваясь снять орудия. Вскоре плотное каре из людей - красный верх, белый низ - выстроилось перед казармами. Между шеренгами сновали сержанты, отбирая людей в сводный полк. Группа солдат уже паковала тюки, заталкивая в них мешки с сухарями, пулями, порохом, вяленым мясом и, чёрт знает, с чем ещё. Я с тяжёлым сердцем пошёл на конюшню, совершенно не представляя, что ждёт меня завтра.

   На рассвете маленькая армия под командованием лейтенанта Гастингса покинула Саванну и двинулась по пыльной дороге на север. Сзади ехал отряд кавалерии, прикрывая вьючных лошадей, на которых громоздились огромные тюки, пушки, корзины с ядрами, стволы орудий, лафеты и орудийные колёса. Глухо бил барабан, задавая ритм шага тысяче пар ног. Я ехал в арьергарде верхом на спокойной кобыле рядом с вороным конём, на котором восседал Гастингс.

 

   Почти год мы гонялись за ополчением Джорджа Вашингтона, который пытался сделать из охотников и фермеров регулярную армию. Гастингс смеялся, говоря:

   - Всё, что умеют солдаты Вашингтона, это прятаться в лесах и стрелять нам в спины.

   - Полковник Вашингтон порхает, словно бабочка, жалит, как оса, - однажды возразил я, вспомнив слова боксёра - Мухаммеда Али.

   - Ничего. Допорхается, - злился лейтенант, подсчитывая потери после очередной засады, устроенной колонистами.

   В такие дни я был мрачнее тучи, читая молитвы над увечными и умирающими. Моя книга молитв истрепалась от частого употребления, но повторяя вновь и вновь слова утешений, я выучил всю её почти наизусть. Столько чужих смертей и тяжких ран за последнее время видели мои глаза, что если бы я вёл дневник, рука давно бы не поднималась описывать все ужасы войны англичан против своих же соотечественников, горящих желанием освободиться от опеки короля Георга.

   Наш полк продолжал месить ногами пыль и грязь сельских дорог, вьющихся среди лесов, плантаций табака и хлопка. Гастингс однажды даже попробовал сам устроить засаду в Маунт-Верноне - поместье, принадлежавшем Джорджу Вашингтону. Увязавшись за конным разъездом, высланным лейтенантом на разведку, я удивлялся богатству владений полковника - обширным плантациям табака, винокурням, где производили неплохой виски, просторному двухэтажному красивому дому, где хозяйством заведовал старший брат Джорджа.

   - Ничего себе домик, - бормотал я, рассматривая особняк в подзорную трубу. - У нас на Рублёвке не каждый олигарх такой имеет. И чего ещё надо этому полковнику? За каким чёртом он взял в руки оружие? Жил бы себе тихо, мирно, наслаждался природой и покоем.

   Сержант - командир кавалеристов - худощавый мужик в годах отобрал у меня трубу.

   - Власть, - произнёс он веско.

   - Что? - не понял я.

   - Власть. Вместо того, чтобы кланяться английскому губернатору и платить налоги нашему Георгу, полковник сам хочет стать властью, чтобы не заискивать перед самонадеянными англичанами.

   - Вы, случайно, не шотландец? - мой вопрос прозвучал достаточно миролюбиво.   

   - Из клана Мак-Грегоров, - ответил, беззлобно улыбаясь, сержант.

   - Вас выдаёт...

   - Акцент?

   - Нет. Тяга к независимости.

   -Хорошо сказано, падре. Закончится война, выйду в отставку, переберусь, пожалуй, сюда, в Новую Англию. Здесь дышится легче.

   - Вольному - воля, - сказал я. - А почему вы решили, что полковник хочет власти?

   - Посудите сами. Вчера я подслушал разговор двух пленных мятежников. Вашингтон и Джон Адамс - авторы какой-то там Декларации о независимости и планируют.... Э-э, вроде бы, они договорились создать из тринадцати наших колоний отдельное государство с названием Соединённые Штаты Америки и, будто бы, Джордж Вашингтон станет королём, а Джон Адамс - вице-королём. А потом, через четыре года они поменяются местами.

   - Очень похоже на правду, - бросил я, вспомнив о портрете отца - основателя США Джорджа Вашингтона на долларовой банкноте. - Одно уточнение, сержант. Полковник Вашингтон станет не королём, а первым президентом новой страны.

   - Президентом? Никогда не слышал такого слова, - удивился свободолюбивый шотландец.

   - Это - латынь, милейший. Слово Praesidentis означает - сидящий впереди или во главе чего-то. Джордж Вашингтон станет главой этих самых Соединённых штатов, - не удержался я.

   - Откуда вы это знаете?

   - Э-э… Мне было знамение.

   Я принял благочестивый вид и закатил к небу глаза.

   Сержант с уважением посмотрел на меня и перекрестился.

   - Знаете, падре? Я вам верю.

   "Ещё бы мне не верить", - подумал я и спросил:

   - Долго мы ещё будем прятаться в окрестностях поместья? Так, ненароком, сами наткнёмся на засаду. Эти мятежники - мастера на такие штучки.

   - Гастингс сказал, что завтра отходим к Йорку на соединение с генералом Корнуолисом. Будто бы наши следопыты заметили передовые отряды мятежников на подступах к городу и в окрестностях порта. Положение наших войск резко ухудшилось. Разведка доносит, что французская эскадра адмирала де Грасса отрезала наш флот от побережья.

   - Поехали отсюда, - мрачно пробормотал я, трогая шею лошади поводом.

 

   Через неделю я сидел в палатке лейтенанта Гастингса, вернувшегося после военного совета у генерала Корнуолиса.

   - Чёрт, чёрт! - бушевал офицер. - Что это такое? Некомпетентность, слабоумие или предательство? Банды Вашингтона объединились с французами Лафайета. Де Грасс с кораблями вышел из Вест-Индии и прибыл сюда, доставив подкрепление и установив морскую блокаду Йорка. Он привёз пятьсот тысяч испанских золотых песо, собранных в виде налога с горожан Гаваны для финансирования войны и выплаты жалованья мятежникам. Кольцо осады вот-вот замкнётся. Видели траншеи мятежников?

   - И что теперь будет? - спросил я, не отвечая на вопрос.

   - Заговорят пушки, мой дорогой падре. Начнётся бомбардировка. Французы наверняка снимут часть орудий с кораблей и будут забрасывать наши позиции ядрами с моря и суши. Идите, падре, к солдатам. Не до вас.

   Я выбрался из палатки на свежий воздух и направился к траншеям, опоясывающим маленький городок, расположившийся  у самого моря. На холмах, господствующих над заливом, кипела работа. Солдаты американской армии, появившееся на подступах к городу утром неизвестно откуда, и которые сейчас казались муравьями, устанавливали пушки против редута, где окопались англичане. Правее, метрах в пятистах от наших позиций я заметил синие мундиры французов. Там же мелькали светлым деревом лафеты орудий, размещаемые против ещё одного бастиона англичан, где продолжала рыть землю морская пехота, прибывшая вместе со мной на корабле "Монмут".

   "Пора отсюда смываться", - подумал я, отыскивая взглядом козьи тропы в оврагах между холмами, по которым можно было бы в одиночку проскользнуть за линию фронта, не рискуя напороться на часовых обеих армий.

   Мне не улыбалось стать мишенью для ядер и пуль американцев. Никогда ещё жизнь не казалось мне полным дерьмом. Узкий овраг правее позиций морской пехоты англичан представлял собой идеальное прикрытие для незаметного бегства. Нужно было только  дождаться ночи, чтобы на рассвете покинуть лагерь британцев.

   С первым проблеском зари я сунул свою порядком потрёпанную книгу за пазуху, опустошил сундучок, с удивлением обнаружил там пулю, полученную когда-то в лавке древностей, сунул её в карман, остальные набил сухарями и вылез наружу из солдатской палатки, где я ночевал с несколькими сержантами. Страх подстёгивал меня и, в то же время, заставлял колебаться. Едва я высунул голову поверх бруствера бастиона и приготовился дать дёру, грохнул первый пушечный выстрел. Метрах в двадцати прямо передо мной в землю зарылось ядро, а через несколько мгновений оно взорвалось, извергнув из железной сердцевины кучу визжащих осколков. Я присел и закрыл голову руками. Это животный ужас подсказал мне единственно верное решение, которое не позволило кускам железа превратить мою шкуру в решето. И в ту же секунду воздух содрогнулся от залпа множества орудий. В траншеях армии англичан начался переполох. Через узкие проходы в стенах, представляющих собой мешки с песком, уложенные друг на друга, к бастионам и пушкам побежали солдаты в красных мундирах. Из палаток начала выскакивать морская пехота, пристёгивая штыки к ружьям. Пространство вокруг меня заволокло дымом, затем с неба стали падать: груды земли, обломки прикладов, оторванные кисти рук, куски красной ткани, дымящиеся ботинки. Подмывало сорваться с места и бежать под защиту городских укреплений, но страх придавил меня к земле, не позволяя совершить очевидную глупость. Вскоре раздались ответные залпы английских орудий, и началась артиллеристская дуэль. Разрывы возле траншеи, где прятался я, прекратились. Французские пушкари сосредоточили свой огонь на английских редутах, и я решил высунуть голову поверх бруствера. Дым над бастионами был ещё гуще, чем недавно вокруг меня. В чёрной завесе мелькали призрачные силуэты, колёса орудий, языки пламени и новые разрывы. Через полчаса канонады, залпы английских пушек стали стихать. Где-то часто забил барабан. Я посмотрел в ту сторону и увидел, что прямо на меня двигаются плотные колонны в синих мундирах. Перед шеренгами солдат сверкали маленькие молнии.

   "Выстрелы или штыки? А, впрочем, какая разница. Ищи, парень, нору. Пора прятаться", - подумал я, но не двинулся с места.

   Колонны перешли на бег и через несколько минут, разделяясь и обтекая убитых, колонисты ворвались на позиции британцев. Оттуда донеслись яростные вопли, одиночные выстрелы, а потом, на одном из бастионов раздался мощный взрыв. После этого стрельба стала стихать. Из порохового дыма появились одиночные фигуры в красных камзолах. Они бежали к городу, бросая на ходу оружие. Спустя мгновение, я увидел толпу солдат Вашингтона. Революционеры устремились в погоню за англичанами, приседая и стреляя им вслед. От шеренги атакующих отделилась группа людей в синих французских мундирах со штыками наперевес. Я не успел сообразить, в какую сторону бежать. Рослый человек в грязной жёлтой куртке со зверским выражением на лице спрыгнул в траншею возле меня и стал вертеть головой по сторонам. Штык на его ружье показался мне гигантским стальным мечом. По широкому лезвию на землю стекала кровь. Спустя пару секунд, солдат увидел сжавшуюся в комок фигуру. Взгляд парня сфокусировался на мне. Он, словно раздумывал, в какую часть моего драгоценного тела всадить штык. Наконец, американец сделал шаг в сторону, удобнее перехватил в руках ружьё и занёс его для колющего удара сверху.

   - Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, - закричал я, выхватывая из-за пазухи свою книгу и поднимая её над головой.

   Штык остановился в сантиметре от моего горла.

   - Гляди-ка? Священник! - воскликнул солдат и присел на корточки. - Ты чего тут делаешь?

   - Н-н-не знаю, - заикаясь, тихо сказал я.

   - А ну, пойдём, - здоровяк схватил меня за шиворот, поднял на ноги, легко вытолкнул из траншеи и выпрыгнул сам. - Пошли, пошли, - сказал он, оглядываясь.

   Я тоже обернулся и увидел, как перед второй линии траншей тесными рядами выстроились красные мундиры. Прозвучала команда, и англичане подняли ружья, явно собираясь стрелять нам в спины.

   В голове, которую я машинально, словно черепаха, втянул в плечи, мелькнула мысль:

   "Зачем всё это, зачем меня занесло к проклятому часовщику, где он, по сути дела, торгует смертью? За каким чёртом нужны эти кровавые приключения, от которых меня уже тошнит. Почему моей заднице не сиделось в лондонском уютном гостиничном номере или спокойно не гулялось по городу?

   - Торопись, падре, - приклад американца воткнулся мне между лопаток.

   Я ускорил шаг, а потом, побежал, подняв вверх руки с зажатой в них книгой.

   Носки моих башмаков цеплялись за обломки ружей, оторванные ноги, потерянные шапки. Подошвы стали скользить на крови и втоптанных в грязь трупах. Слушая свист пуль над головой, я на бегу стал машинально считать, то ли свои шаги, то ли количество убитых, попадающихся на пути. Уже потом, когда всё закончилось, и я оказался в траншеях американцев, в моей памяти по неизвестной причине осталась цифра - триста пятьдесят два. А пока вокруг с глухим стуком, поднимая фонтаны пыли, в землю впивались свинцовые осы, постанывая, словно сожалея, что не могут воткнуть свои жала в моё тело. Но, наверное, не зря существует поговорка: "Ещё не вечер". Сзади послышался болезненный крик. Я оглянулся. Мой конвоир застыл на месте с открытым ртом и удивлёнными глазами. Потом его лицо перекосила гримаса, он выпустил из рук ружье, схватился двумя руками за живот, его ноги подкосились, и он упал ничком. От неожиданности я остановился и присел. Потом, мысленно ругая себя за такой дурацкий поступок, лёг на землю и подполз к солдату.

   - Что, скажи? Ты ранен?

   - Вроде того, - прохрипел парень, зажимая ладонью бок. Сквозь его пальцы проступала кровь, и он громко принялся стонать

   Я встал на колени, схватил в одну руку ружьё и нагнулся над солдатом.

   - Берись за шею?

   Парень уставился на меня и закусил губы.

   - Хватайся, кому говорят? - заорал я и рванул солдата за отворот мундира к себе. - Ну же!

   Американец обхватил мою шею, а я, помогая себе ружьём, с трудом встал на ноги и потащил на себе солдата.

   - Переставляй ноги, мать твою! - мой голос сорвался на высокой ноте.

   Я злился на себя, на тяжёлого увальня, повисшего на моей шее, на англичан, которые пытались отбить бастионы, на французов, стрелявших в ответ, на весь белый свет, сошедший с ума от ярости и желания убивать. Когда мы с моим конвоиром свалились в траншеи американцев, я задыхался от усталости, порохового дыма и пыли, набившейся в рот. Песок скрипел на зубах, слюна была настолько густой, что мне не удавалось сплюнуть эту вязкую массу с кислым привкусом железа. Горло пересохло. К тому же, в левый глаз попала земля, и я почти ничего не видел. А потом плечи внезапно освободились от тяжести, моё тело подняли, кто-то сунул мне в руки какую-то оловянную штуковину, наполненную водой. Я прислонился спиной к стенке траншеи, сначала прополоскал рот, и, отдышавшись, стал жадно пить.

   - Молодец! Храбрый парень!

   Тяжёлые ладони хлопали меня по плечам. Кто-то поднял с земли ружьё, которое я уронил и прислонил возле меня.

   Я огляделся вокруг. Над раненым американцем уже склонились люди, снимая с него одежду и разрезая серую от пыли и пота рубашку. По траншее в нашу сторону шёл человек, на голове которого красовалась высокая шляпа в виде панамы с серебряным галуном. Похожий головной убор я видел на картинах, которые изображали Наполеона. За человеком следовала группа людей, одетых, кто в куртку из вывернутой наизнанку кожи, кто - в сюртук из плотной, окрашенной в бордовый цвет парусины, кто в синие линялые длинные плащи, полы которых разлетались в стороны при быстром шаге.

   - Что сбились в кучу, будто овцы? Мало вам английских пуль? Ждёте пушечного залпа?

   - Господин генерал, сэр! - солдат, который сказал, что я храбрый, выпрямился. - Сэмюэля Смита ранили, когда он вёл к нашим траншеям вот этого англичанина, - солдат указал на меня.

   - Шпион?

   - Не похоже, сэр. Парень вытащил Смита из-под огня и тащил на себе до наших позиций.

   - Обыскали?

   - Не успели, сэр.

   - Так, сделайте это. Шпионы способны на любую хитрость.

   Сильные руки подняли меня на ноги и стали шарить в карманах, под одеждой, за пазухой.

   - Вот, сэр!

   Владельцу наполеоновской шляпы подали мою книгу молитв и пулю.

   - Протестант?

   - Капеллан английской армии, господин генерал, - поспешил ответить я. – Вернее, капеллан отряда морской пехоты. Насильно взят в армию, когда вербовщики напоили меня до бессознательного состояния.

   - Вот, как? - улыбнулся генерал. - А пуля вам зачем?

   - Талисман.

   - Предрассудки, - сказал генерал, бросил свинец на землю и втоптал каблуком сапога в грязь. - На вас - странная одежда. Не видел такой.

   - Обычная одежда клирика из Оксфорда или Кембриджа, - пояснил я, сожалея о пуле, которую считал билетом в будущее, а сейчас - безвозвратно пропавшей драгоценностью.

   - Сэр, - слабый голос за моей спиной заставил все взгляды переместиться в ту сторону.

   - Этот клирик тащил мою жирную тушу на плечах добрых четверть мили, а я вешу больше двухсот двадцати фунтов¹, - говорил Сэмюэль Смит, делая частые паузы. - А ещё - он ружьё моё приволок. А оно денег стоит.

   Генерал оглянулся на своих спутников.

   - Выходит, падре у нас - герой.

   - Не сказал бы, сэр, - вмешался я. - Это страх сыграл со мной такую шутку. А, вообще, я против любого насилия и чту заповедь Христову "Не убий". Война - жестокая штука, меняющая мир и человеков в худшую сторону. Возьмите любой исторический период...

   - Как вас зовут, молодой человек, - перебил меня генерал.

   - Максим.

   - Просто - Максим?

   - Да, сэр. Простите, но хотел бы узнать ваше имя.

   - Джордж Вашингтон.

   - Мать моя женщина! - воскликнул я.

   - Странная фраза, - усмехнулся будущий основатель Соединённых штатов. - Капеллану подошли бы слова "Святая дева Мария". Вы меня заинтересовали, падре. Я приглашаю вас в лагерь "Сынов свободы".

   Пафосная фраза генерала несколько покоробила меня.

   - Отведите капеллана в мою палатку. Когда мы займём первую линию обороны англичан и сделаем перерыв в битве за Йорк, приглашаю вас, мистер Максим, на ужин, - сказал генерал.

   - Благодарю, сэр.

   - Верните молодому человеку его собственность, - распорядился Вашингтон.

   Я снова сунул свою книгу за пазуху, провожая взглядом фигуру генерала.

 

¹ Фунт (английская система мер) - 0,4536 кг. 

 

   Палаткой, где обитал Джордж Вашингтон, оказался большой шатёр, вокруг которого ходили часовые - рослые парни с длинными ружьями. Они были одеты в замшевые разноцветные, мешковатые куртки, отороченные по рукавам бахромой.

   "Персонажи из книг Фенимора Купера¹", - подумал я, увидев на ногах одного из парней индейские мокасины.

   В лагере праздновали локальную победу над англичанами, но солдаты возле орудий продолжали колдовать над пушками и, не торопясь, посылали ядра за вторую линию обороны англичан. Артиллеристы генерала Корнуоллиса не отвечали. Близкая канонада нисколько не смущала американцев и французов, сидевших возле своих палаток при свете костров.

   Пространство шатра оказалось разделённым на две части. В первой ближе к выходу стояли барабаны, на которые сверху уложили доски. На этом постаменте в беспорядке валялись рулоны карт, кусочки угля, стояла чернильница, вокруг которой были разбросаны гусиные перья. Дальше проход перегораживали шторы из парусины, за которыми виднелся свет, маячили тени и раздавались голоса. Часовой, сопровождавший меня, откинул завесу, и я оказался перед длинным столом, за которым восседало несколько человек. 

   - Ага! Вот он, наш храбрый клирик, - воскликнул Джордж Вашингтон, сидящий прямо напротив входа. - Знакомьтесь, господа. Капеллан отряда морской пехоты англичан, спасший нашего раненного солдата от неминуемой гибели. Его зовут очень просто. Месье Максим, не больше, не меньше. Интересная личность, скажу я вам. Пацифист, философ, и не знаю, кто ещё. Поговорите с ним, месье Лафайет. Получите большое удовольствие.

   Я во все глаза рассматривал гостей генерала. Слева от Вашингтона сидел человек, которого он назвал Лафайетом. Синий мундир с высоким стоячим воротником, золотое шитьё, золотые пуговицы, молодое, худощавое лицо с высоким лбом. Серебристые волосы, зачёсанные назад и спирали буклей на висках, скорее всего, являлись париком. Справа от Джорджа Вашингтона развалился в кресле господин средних лет. Было заметно, что этот человек следовал общепринятой моде того времени. Он носил такую же причёску, как и Лафайет, с той разницей, что волосы у него, на мой взгляд, были свои. Букли на висках и косичка, подвязанная сзади чёрной широкой лентой, очень шли худощавой физиономии, на которой выделялись нос с горбинкой и глубоко посаженные глаза.

   - Итак, вы, падре, пацифист? - задал на французском языке вопрос Лафайет.

   - Каждый здравомыслящий человек должен ненавидеть войну, - ответил я.

   - Знание языка Мольера и Бержерака делает честь простому клирику. Это свидетельствует о хорошем образовании. В наше-то время? Хотя, что я говорю? Век революций – век просвещения. Но, позвольте не согласиться с вами, - Лафайет многозначительно посмотрел на Джорджа Вашингтона. - Война – это единственное средство добиться желанной свободы и осознать себя личностью, творцом истории. Не так ли, дорогой Рошамбо?

   Человек с косичкой и лентой в волосах наклонил голову.

   - Война - прекрасный метод свержения власти тиранов. Война даёт нам возможность менять формы правления, делая государство ближе и понятнее простым людям, - самодовольно произнёс Рошамбо и с вызовом посмотрел на меня.

   - Война - это всегда убийство одних людей другими, война есть жестокое пролитие крови, в том числе, крови гражданского населения. Война - орудие передела собственности, что и происходит сегодня в Америке, где одни англичане лишают жизни и имущества других англичан, - сказал я.

   - А, каково? - воскликнул Вашингтон. - Я вас предупреждал, что месье Максим - довольно странный человек. Что вы на это скажете, маркиз?

   - Баталии меняют лицо мира. Эта война изменит лицо Американского континента. Зато сам континент станет свободным, - воскликнул Лафайет

   - От кого свободным? - я саркастически улыбнулся. - От индейцев? Всех коренных жителей Америки, либо уничтожат, либо загонят в непригодные для жизни, бесплодные места на территориях резерваций, а сам континент разделят на три части, где южной будут владеть испанцы, а земли севернее озера Онтарио отойдут французам, которые там образуют новое государство называемое Канадой.

   - Вы умеете предсказывать будущее? - спросил Рошамбо.

   - Господь сподобил.

   - Так расскажите нам о нём, - весело воскликнул Лафайет.

   - О Боге или о будущем?

   - Об Иисусе мы кое-что знаем, а вот о будущем... - засмеялся Вашингтон, разводя руками.

   - Нет ничего проще, - я начинал злиться на этих самодовольных надутых воинственной гордостью людей. - Итак, начнём, пожалуй, с Америки. Вы, Джордж Вашингтон, станете

президентом английских колоний, которые назовёте Соединёнными Штатами Америки. Президент - это латинское слово. Запомните его. Оно означает - "стоять во главе". Новая страна, которая появится на карте мира, превратится в сильное, жизнеспособное государство но, в конце концов, переродится в империю, диктующую свою волю остальным народам населяющим Землю. Ваш портрет, генерал, будет красоваться на деньгах, банкнотах – кусках бумаги, которые назовут долларами. Эти банковские сертификаты вытеснят из обращения золотые и серебряные монеты. Ваш доллар станет мировой валютой. Вы будете развязывать новые и новые войны за сырьевые рынки. Ваши войска будут иметь военные базы повсюду, ваши секретные службы начнут свергать неугодные режимы, насаждая вашу, такую красивую на бумаге, но такую кровожадную, корыстную и человеконенавистническую демократию в Восточной Европе, Афганистане, Ираке, на всём Ближнем Востоке. Вы будете финансировать и вооружать террористов и тут же бомбить этих подонков в тех странах, где вам нужен хаос, чтобы держать остальной мир на сырьевом крючке. Вся Европа будет лизать американцам задницы, потому, что вы будете шантажировать Старый свет любыми, придуманными вами, высосанными из пальца угрозами. Но помните, генерал, любая империя достигает своего рассвета и могущества, за которыми следует упадок и забвение. Так случилось с Египтом времён фараонов, с царством Александра Македонского, с могущественной Римской империей, с империей франков Карла Великого...

   - Всё, о чём вы рассказываете, плод вашего больного воображения, падре, - с раздражением выкрикнул Джордж Вашингтон. - Сегодня мой народ - колонисты - американцы сражаются за собственную свободу и независимость. Они никогда не будут посягать на свободу других...

   - Я читал некий документ о конфедерации и вечном союзе¹, - с едва заметной иронией счёл нужным вмешаться Лафайет. - Должен сказать, генерал, падре в чём-то недалёк от истины. Содержание текста страдает поверхностным взглядом на многие вещи.

   - Например? - воинственно спросил Вашингтон.

   - Что ж, извольте! - с воодушевлением начал маркиз. Ему, очевидно, нравилось поучать бравого генерала. - Возьмём количество статей. Их всего тринадцать. Они определяют порядок решения вопросов войны и мира, дипломатии, денежного обращения, рассмотрения споров между штатами. Вот, пожалуй, и всё, что написано в этом, с вашего позволения, законе.

   - А чего же вам  ещё, месье Лафайет? - недовольно спросил генерал.

   - Для основополагающего закона любой прогрессивной страны этого мало, - менторским тоном продолжал маркиз. - Вы забыли о гарантиях свободы слова, соблюдения личных прав граждан, включая рабов...

   - Да, да, вы правы, - неохотно согласился Вашингтон. - Статьи несовершенны. Старина Мэдисон² уже работает над содержанием нового документа. Джеймс постарается учесть откровения великих просветителей прошлого и современных мыслителей. Но, что касается гарантий прав для рабов, это, по-моему, слишком.

   - Вот видите, - снова разозлился я. - Для Америки будущего всё чернокожее население останется рабами. Активистов за гражданские права негров будут отстреливать, словно кроликов в английских парках. Американцы начнут убивать сначала индейцев, потом неугодных им лидеров других стран, устраивать военные перевороты, поддерживать диктаторов а, затем предавать их, когда те станут строптивыми или не нужными. Государство – Соединённые Штаты будет похоже на богатого владельца хлопковой плантации, где свирепые надсмотрщики зорко следят, чтобы все работали, приумножая богатство хозяина, и чтобы везде соблюдался идеальный порядок, каким его понимает правящая элита Америки. Вот такие они - права и свободы по-американски. Этим парням будет плевать на откровения Монтескье³, Жан-Жака Руссо⁴ и даже на Иисуса Христа.

 

¹ Статьи Конфедерации и вечного союза - первый конституционный документ США. Статьи Конфедерации были приняты на Втором континентальном конгрессе 15 ноября 1777 года в Йорке (Пенсильвания).

²Джеймс Мэдисон  (16 марта 1751 года, порт Конуэй, штат Виргиния - 28 июня 1836 года, Монтпелиэр, штат Виргиния) - четвёртый президент США, один из ключевых авторов Конституции США.

³Шарль-Луи де Секонда, барон Ля Брэд и де Монтескьё (18 января 1689 - 10 февраля 1755) - французский писатель, правовед и философ, разработал доктину "О разделении властей".

⁴Жан-Жак Руссо (28 июня 1712, Женева - 2 июля 1778, Эрменонвиль, близ Парижа) - французский философ, писатель, мыслитель. Разработал прямую форму правления народа государством - прямую демократию, которая используется до настоящего времени, например в Швейцарии.

 

   Глаза застилала багровая пелена странного, непонятного мне самому гнева. Картины многих смертей и жестокостей последнего времени стояли перед внутренним взором. Лица людей, сидящих за столом, расплывались. После всех перенесённых испытаний, вида крови, оторванных конечностей, вспоротых штыками животов, многочисленных, развороченных осколками ядер трупов я плохо соображал, с кем и о чём говорю, но волна череды видений из будущего несла меня на своих плечах.

   - Теперь, поговорим о вашей прекрасной Франции, месье Лафайет. После мятежа, который с вашей помощью, господа, происходит здесь и сейчас, вы устроите такую же революцию у себя дома. Вашими вождями будут господа Марат, Робеспьер, Дантон и другие моральные уроды. Вы казните своего короля Людовика XVI, обезглавив его при помощи гильотины, которую придумает, конечно, из соображения гуманности и чтобы не пачкать рук, некий врач. Да, да, вы подумайте. Врач, дававший клятву Гиппократа. Имя этому доктору - месье Гильотен. Дальше начнётся кровавый террор, и ваши вожди перегрызутся между собой, уничтожая каждый каждого. В результате, к власти придёт некий артиллерийский офицер - Наполеон Бонапарт, и французы, которым к тому времени надоест свобода, будут рады новому тирану - императору. А тот, обожая грохот пушек и объятия славы, ввергнет всю Европу в новую войну.

   На мгновение я замолчал, чтобы перевести дух.

   - Но скоро, очень скоро Франция потерпит сокрушительное поражение от России, Англии и Австрии. Это произойдёт быстрее, чем вы думаете, лет этак через двадцать и, возможно, ещё при вашей жизни, господа...

   - Мы - творцы нового мирового порядка, - возмущённо перебил меня Лафайет. – Даже Колумбу – первооткрывателю Америки не снилось такое. Он, всего лишь, случайно обнаружил в океане землю. А наша миссия - вывести континент из первобытного хаоса и заменить консервативные английские порядки другими, более прогрессивными.

    - Хаос или порядок? Революция или ещё худшее рабство? Может, поговорим о пророке Мухаммеде или Иисусе? - не сдаваясь, закричал я. - Многие жившие до вас стояли перед выбором пути, но так и не нашли правильного. Всё заканчивалось кровью. Колонизация Америки - обычный захват богатых земель, случайно открытых испанцами, а далее на этих равнинах в будущем произойдёт геноцид и практически полное уничтожение индейцев, культуре которых - тысяча лет. Такая правда вас не смущает? Вспомните вторжение крестоносцев на землю Палестины с благими намерениями – принести слово божье неверным. Изменилось хоть что-нибудь в лучшую сторону на Ближнем Востоке? Нет. Христианство получило достойный и свирепый отпор в виде растущей духовной и военной мощи ислама...

   - Этот клирик - английский шпион и провокатор! - завизжал Рошамбо.

   В руках француза неожиданно появился пистолет. Чёрный зрачок длинного ствола смотрел мне в лицо. Словно в замедленной киносъемке, я чётко видел указательный палец, который побелел, нажимая на спуск. Курок, с зажатым в нём кремнем, лениво опустился, щёлкнул, высекая на длинной ребристой полке искру, окутался дымом, и через секунду сильный удар в грудь опрокинул меня на землю. Свет померк, и чёрное покрывало небытия накрыло меня с головой.

   Судорожный глоток воздуха вернул сознание, принёс мышцам боль, а языку - кислый привкус горечи. Стенки гортани распухли. На зубах заскрипел песок. Я попытался шевельнуться, но не смог. На глаза давила тяжесть, а пальцы на руках ощущали рядом что-то холодное и мягкое. Мне тут же захотелось отдёрнуть руки, но из этого ничего не вышло. Приподнять ресницы не удавалось. Паника охватило разум, а страх – душу. С огромным трудом я повернул голову вправо. За шиворот начало проникать что-то сыпучее. Внезапно я понял, что похоронен заживо, и ужас происходящего заставил судорожно напрячь все мышцы. Мне удалось подтащить к собственному телу одну руку, потом другую, затем я стал разрывать скрюченными пальцами каменистую почву над собой, отгребая её в образующиеся пустоты. После изнурительной работы, после пауз отчаянья, после мучительного кашля и выталкивания языком комочков песка, земля наконец-то расступилась и мои глаза, которые слезились от попавшей под веки грязи, увидели свет Луны. Через несколько минут удалось встать на ноги, но тут же, обессилев, я сел на край братской могилы. На невысоком холме стоял большой крест, а проделанный мной лаз располагался сбоку от него. Очевидно, солдаты, зарывавшие трупы, торопились и копали недостаточно глубоко. Мне повезло. Через дыру, в полуметре внизу были видны чьи-то грязные пальцы и ботинки, а это значило, что я лежал близко к поверхности, и это обстоятельство не позволило мне задохнуться. Ещё один затяжной, глубокий, судорожный вдох облегчения принёс новую боль в области груди. Я лёг на спину, расстегнул грязный пиджак и запустил руку под рубашку. Через пару секунд пальцы нащупали кожу переплёта. Это была книга Молитв. С лицевой стороны обложки чернело входное отверстие от пули. Мне пришлось перелистать книгу до конца. Когда показалась тыльная сторона переплёта, я увидел сплющенный кусочек свинца, который почти пробил фолиант и ударил меня в грудь. Огромный кровоподтёк чернел под левым соском. Я вытащил пулю из книги. Меня удивило, что пуля оказалась похожей на ту, которую я получил в лавке древностей и, которую после обыска моей персоны выбросил в грязь Джордж Вашингтон. Я сунул свинец в карман брюк. Потом благоговейно погладил обложку книги, открыл её наугад и, напрягая зрение, при свете Луны прочёл следующее:

   " Есть только один живой и истинный Бог, присносущный, бесплотный, нераздельный, бесстрастный, обладающий бесконечной силой, премудростью и благостию. Он есть Создатель и Хранитель всех видимых и невидимых творений".

   - Хранитель! Господи, верую в тебя, верую, - шептал я, пряча свою драгоценность под рубашкой. Решение - никогда больше не расставаться с молитвенником заставило прижать книгу к груди, а, потом, засунуть её глубже за пояс брюк.

   Осторожно поднявшись на ноги, я огляделся по сторонам. Братская могила находилась на высоком холме в четверти мили от лагеря армии Джорджа Вашингтона. Бастионы американцев охватывали Йорк со всех сторон. Ночь принесла городу некоторое затишье, но иногда, то в одном, то в другом месте вспыхивали орудийные выстрелы, освещая огнём разрывов крыши домов. Нечего было думать - пробраться в Йорк. Англичане были обречены, и взятие города оставалось вопросом времени. Мне, вдруг, страстно захотелось оказаться на каком-нибудь корабле подальше от этого места и поскорее вернуться в Англию. Поразмыслив пару минут, я вздохнул, повернулся спиной к бастионам и направился прочь от лагеря. Теперь моей целью стал корабль "Монмут", доставивший меня в Америку. Мне не хватало уверенности в том, что судно ещё стоит в гавани Саванны, но, недаром говорят - "Надежда умирает последней". Добраться до корабля и просить разрешения капитана подняться на борт представлялось мне единственной возможностью вернуться в Лондон, чтобы попасть в лавку часовщика и вернуть себе нормальную жизнь.

   Без денег, пешком, минуя форты враждующих сторон и опасаясь наткнуться на индейцев, я пробирался на Юг заброшенным тропам, страшась наткнуться на пикеты американцев, англичан, французов. Прячась при звуках топота копыт, бряцанья оружия и громких голосов, мне удавалось оставаться незамеченным патрулями. Пищей стали клубни дикого картофеля, фасоль и початки кукурузы, которые по ночам я зарывал на ещё горячих пепелищах сожжённых усадеб, а потом ел, прислушиваясь к каждому шороху. Иногда на дорогах попадались сердобольные фермеры, которые глядя на плачевный вид бедняги- клирика, прижимающего к груди Книгу молитв, полагали, что я бродячий миссионер, взявший на себя обет обращать в истинную веру краснокожих. Эти люди разрешали подсаживаться на повозки, а иногда предлагали место в своих домах для ночлега. Немногие оставляли мне кусок мяса на ужин.

   Через три недели таких мытарств "бедному клирику" удалось целым и невредимым дойти до Саванны. Я ещё раз возблагодарил Господа, увидев на рейде гавани знакомый силуэт "Монмута", освещённый первыми лучами Солнца.

   Капитан Роберт Феншоу очень удивился, увидев мою тощую фигуру и худое лицо.

   - Милейший капеллан! - воскликнул он, повернувшись к своему штурману, который таращил от удивления глаза. - Неужели вы живы и здоровы? Удивительный факт, учитывая, что из всего отряда морской пехоты вернулись только вы.

   - Что я говорил, сэр? - сказал Тим, подходя ко мне и хлопая по плечу. - У парня - способность выходить сухим из воды.

   - Значит, вернулся только я один? - мой голос звучал устало и глухо.

   - Битва при Йорке стоила генералу Корнуолису только убитыми - пять тысяч, - прояснил мне ситуацию капитан. - Мы подписали с квакерами позорную капитуляцию. Прощай Новая Англия!

   "Да здравствуют Соединённые Штаты Америки", - подумал я.

   Тим обошёл меня сзади, оглядывая плащ с чужого плеча потрёпанный ветрами и дальней дорогой.

   - Сними. Нечего на судне Его величества вшей разводить. Где ты взял эту рвань?

   - Снял с убитого французского кавалериста.

   - А убил его не ты, случайно?

   - Думаю, это сделали индейцы. У парня на голове были срезаны волосы вместе с кожей.

   - Чёртовы дикари, - проворчал мастер. – Удача была на твоей стороне. Не хотел бы я оказаться на одной дороге с проклятыми туземцами.

   - Я вижу - судно готово поднять якорь?

   - Вам снова повезло, падре, - сказал капитан Феншоу, кивком головы указав на суетящихся матросов. - Завтра утром вы бы увидели наши паруса на горизонте.

   - Я же говорю, что наш капеллан - везунчик! - воскликнул Тим.

   - Приступайте к своим обязанностям, падре, - капитан уже потерял ко мне интерес. Он отвернулся и принялся наблюдать за работой матросов на реях.

   - Сам найдёшь свою каюту или проводить тебя? - спросил мастер Тим.

   - Капитан сказал - приступить к обязанностям. Надо бы построить команду для молитвы.

   - Сегодня обойдутся. Многие вчера вечером были в церкви, - отмахнулся от моего предложения Тим. - А потом, наш капитан - последний день на корабле.

   - Что, повышение получил?

   - Это, как сказать. Вон видишь с правого борта корыто?

   Я приложил к глазам руку сложенную козырьком.

   - "Гибралтар"?

   - Он самый. Обшивка - красное дерево, восемьдесят пушек. Бывший испанский флагман, а теперь флагман адмирала Дрейка. Феншоу идёт туда первым помощником капитана.

   - Дрейка? Того самого?

   - Того, того.

   - Дай подзорную трубу?

   - Зачем она смиренному капеллану? - усмехнулся Тим.

   - Хочу увидеть Дрейка.

   - Ха-ха, - засмеялся штурман. - Какого чёрта мастер Дрейк забыл на палубе?

   - А вдруг?

   - Ну, откуда скажи на милость, у меня труба. Если такой храбрый, - попроси у Феншоу.

   - Нет уж, - сказал я, посмотрев на капитана, который с неприступным видом стоял на мостике. - А кто будет командовать "Монмутом"?

   - Капитан Джеймс Амс. В полдень ждём его на борту.

   - Куда пойдём? В Лондон? - с надеждой спросил я.

   - Если бы. На Восток через океан в Ост-Индию вокруг мыса Доброй Надежды.

   Очевидно, на моём лице было написано такое разочарование, что Тим счёл нужным сказать несколько слов утешения сомнительного характера.

   - Чего ты приуныл? Служить в королевском флоте - не виски пить по разным портовым притонам. Если фортуна повернётся к нам лицом - увидим Лондон года через два, а если Бог забудет о нас, а морской дьявол наткнётся на фрегат полный грешников, то отправимся на корм рыбам, так и не увидев родных и старой доброй Англии.

   Я побрёл в свою каюту, навёл там относительный порядок и завалился спать.

   На следующее утро меня разбудил матрос, и я, захватив свою книгу, поднялся на палубу, где впервые увидел нового капитана, прочитал положенные молитвы и удостоился высокомерного кивка головы от Джеймса Амса.

   Затрепетали паруса, заскрипел ворот, поднимая якоря, корпус судна вздрогнул, и океан принял на свою огромную, тяжело вздымающуюся грудь корабль, а заодно и всех, кто находился на борту.

   Рутина плавания взяла меня в плен уже к вечеру. Рассвет в нужное время пришёл на смену ночи. Дни начали сменяться днями, принеся моему усталому разуму отдых, желудку – чувство сытости, а душе - относительное спокойствие. Через неделю качка стала действовать на меня, как наркотик. Я бродил по палубе, словно сомнамбула, выходя из оцепенения и проявляя интерес к происходящему только при заходе корабля в порты и при встречах с другими судами. "Монмут" достиг Мадраса 10 февраля 1782 года, а возле мыса Доброй Надежды мы взяли на борт генерала Медоуза. 21 августа того же года на горизонте появился Мадагаскар, а 6 января1782, когда припасы подходили к концу, "Монмут" бросил якорь в гавани Бомбея. Но всё это произошло несколько позднее.

   В один из дней, когда мы ещё болтались в Индийском океане, и нас в отсутствие ветра медленно сносило к Аравийскому полуострову, капитан Амс неожиданно соизволил заметить присутствие на борту капеллана и воспылал ко мне некоторым расположением. Он приказал вынести из своей каюты на мостик кресло, уселся в него и начал просвещать меня о стратегическом значении для Англии Ост-Индской компании. То ли у капитана появился патриотический пунктик после поражения Англии в войне с американскими колонистами, то ли делал он это от скуки... Но вероятнее всего – судовым офицерам давно надоели его разговоры. Они начали избегать своего командира, прятались по всем укромным углам судна, и новый слушатель в моём лице оказался для Амса, словно манна небесная.

   - Королева Елизавета была умная женщина. Она смотрела далеко вперёд даже тогда, когда на морях безраздельно правили испанцы и португальцы, - вещал капитан. 

   - Зачем тратить деньги британской короны на армию и флот, когда можно отдать войну на откуп предприимчивым храбрым людям. Падре! Знаете, как именовалась Ост-Индская компания раньше?

   - Нет, сэр.

   - Она называлась "Компания купцов Лондона, торгующих в Ост-Индиях". Соответствующий указ Её Величество подписала в 1600 году, а уже через двенадцать лет наёмные войска купцов нанесли чувствительное поражение португальцам при Сувале. А ещё через четверть века мы имели уже 23 фактории в Мадрасе, Бомбее, Сурате и Калькутте. Завоевать всю Индию оказалось проще, чем мы думали. Всего несколько залпов нашей артиллерии обращали туземцев в паническое бегство. Генерал Роберт Клайв, которого наняли купцы, в пух и прах разбил раджу Бенгалии. А тому, ведь, помогали французы. Клайв взял тогда приз - казну, где золота было на пять миллионов фунтов. Зерно, чай, хлопок, шёлк, пряности потекли в Британию рекой. Нам бы десяток таких генералов в Америке, и мы не проиграли бы проклятую войну, - тяжело вздохнул капитан. - Жаль, что таких людей, как Роберт Клайв сейчас днём с огнём не найдёшь.

   - Да уж, - заметил я, зевая. - Представляю печаль раджей.

   Джеймс Амс посмотрел на меня с подозрением, но заметив невинный взгляд, воодушевился.

   - Фактически мы стали хозяевами Индии.

   - Полагаю - не одни пушки сыграли здесь свою роль?

   - Пушки пушками, но главное - нам удалось столкнуть лбами мусульманских набобов и индийских махараджей, которые так любят своего Шиву, Будду или, как там его.

   - Разделяй и властвуй, - усмехнулся я.

   - Вот именно, падре. Вот именно. Вражда между раджами - залог нашего успеха в Индии. Нужно, всего лишь, подогревать недоверие туземных вождей друг к другу и помогать то одним, то другим. Тем более, что эти глупцы охотно поставляют солдат в армию компании. Фактически, мы покорили Индию руками самих же индусов.

   - И пушками тоже, - добавил я.

   - Ядра очень полезны там, где дикари много о себе думают, - желчно сказал капитан.

   - Сэр! А вас не смущает, что после ядер остаётся слишком много трупов и калек? Если так дальше дело пойдёт, на чайных плантациях Индии некому будет работать.

   - Вы повторяете слова моего брата. Он тоже говорит, что переговоры лучше, чем пушки и заряды для ружей. Чушь. Миллионом дикарей меньше, миллионом нищих больше, какая разница? Чай есть и в Китае.

   - Ваш брат?

   - Младший. Он - первый лейтенант в полку сипаев¹, расквартированных в Бомбее и, казалось бы, должен отстаивать интересы метрополии, но нет. Он считает, что политика Ост-Индской компании слишком агрессивна и жестока.

   - Господь был милостив к своим недругам и умел прощать. Милостив и брат ваш.

   - О, мой благочестивый капеллан! Вы быстро найдёте общий язык с моим мягкотелым братцем. По прибытии судна в Бомбей, он обязательно посетит нас. Однако, - Джеймс Амс поднял правую руку и выставил указательный палец вверх, предварительно смочив его слюной.

   - Ветер посвежел. Будь я проклят, если это не Зюйд - Ост. Эй, на палубе! Хватит прохлаждаться. Чёртовы бездельники! Ставить паруса!

   Через неделю ровно в полдень "Монмут" бросил якорь в бухте Бомбея. Капитан отправился на берег, а команда принялась наводить порядок на судне, которое  изрядно потрепал долгий морской переход. Через два часа Амс вернулся. Он сидел на корме шлюпки вместе с человеком, одетым в красный мундир, украшенный золотыми пуговицами. Голову гостя венчал белый шлем. Туго затянутый небольшой пряжкой чёрный ремешок подпирал верхнюю губу офицера.

   - Братец капитана. Похож лицом на нашего Амса, только худой, будто переболел жёлтой лихорадкой, - тихо сказал Тим, облокачиваясь на борт рядом со мной. - Глянь! За нашей шлюпкой - целая лодка с туземными плотниками.

   Мы наблюдали, как офицеры по очереди вступали на борт "Монмута", а затем братья скрылись в каюте капитана. Из длинной лодки, пришвартовавшейся к кораблю вслед за шлюпкой, на палубу полезли полуголые смуглые люди, возглавляемые европейцем, облачённым в широченные штаны и длинную блузу без рукавов. Вахтенный офицер показал ему на штурмана, и Тим оставил меня одного, занявшись распределением рабочих в помощь матросам. Завизжали пилы, ещё громче застучали топоры. Через полчаса за мной пришли.

   - Святой отец, сэр! - рядом стоял юнга. - Капитан приглашает вас в свою каюту.

   У меня не было никакого желания слушать словесный бред капитана, но отказаться я не мог.

 

¹Сипаи (от перс. sipâhi, "солдат") - наёмные солдаты в колониальной Индии (XVIII-XX век), рекрутировавшиеся англичанами из среды местного населения.

 

   Джеймс Амс сидел в кресле у открытого кормового окна. В руках он держал бокал с вином. Офицер в красном мундире вышагивал по каюте и что-то с напором говорил. Я закрыл за собой дверь и замер, стараясь быть вежливым и не мешать гневной тираде.

   - Вот посмотришь, Джеймс. Всё кончится так же, как в Новой Англии. Там тоже колонисты казались разобщёнными и покорными воле короля и Парламента. Но не прошло и десяти лет. Плантаторы объединились, и теперь в Америке мы имеем то, что имеем. Здесь произойдёт то же самое. Раджи, будь-то мусульмане или поклонники Шивы поймут, что мы, оторванные от Метрополии тысячами миль океана, не сможем контролировать огромные завоёванные территории, тем более, что Ост-Индская компания недавно залезла в Китай. Уже сейчас в Индии повсюду вспыхивают стихийные мятежи ремесленников и крестьян, недовольных чрезмерными налогами и откровенным грабежом населения факторий...

   - Ах, Джон, брось! Мне твои теории ни к чему. Поговори на тему всепрощения и всеобъемлющей любви к туземцам с нашим капелланом, - командир "Монмута" недовольно сморщил нос и демонстративно отвернулся к окну, наблюдая за лодками рыбаков, пятнавшими чёрными корпусами акваторию гавани.

   Джон Амс повернулся ко мне.

   - Ваше имя, падре? - спросил он.

   - Максим, сэр.

   - Прекрасно! Значит, вы являетесь сторонником ненасильственных действий?

   - Можно считать и так. А вот вы, сэр. Простите за дерзость, но антивоенные настроения не совместимы с красным мундиром офицера английской армии. Странно видеть человека, недовольного восточной политикой своей страны. Здесь, в Индии закладываются основы будущего могущества Англии и создаются предпосылки для научно-технической революции.

   - Как вы сказали? Предпосылки для технической революции? Это - что-то новенькое. Никогда раньше не слышал. Ваша речь, падре, слишком правильна и необычна для судового капеллана, - Амс-младший с интересом разглядывал моё лицо и одежду.

   Он подошёл ко мне, взял за локоть и усадил в дальнем конце каюты на стул, присев на койку старшего брата.

   - Но, чёрт возьми, любезный падре. Извините за богохульство… И, тем не менее, совершенно недопустимо низводить до положения рабов сотни тысяч бенгальских туземцев, навечно приписывать их к факториям компании и отнимать у несчастных всё заработанное в виде налогов и прочих поборов. Результат такой политики ужасен. Только за последние два года от болезней и голода погибло несколько миллионов несчастных индусов. Дурная слава о Компании идёт впереди её вооружённых отрядов, продвигающихся всё дальше на север Индии. А, ведь, там нас ждёт армия махараджи Пенджаба, состоящая из воинственных сикхов. А эти парни шутить не любят. Они сплочены кровными родственными узами, испытывают духовный подъём и не побоятся всадить штыки в белые животы сахибов. Мужество сикхов крепнет день ото дня. Их религия является основой равнодушия к боли, инструментом осознания неотвратимости смерти. Они безжалостны по отношению к врагам. Эти воины представляют собой нечто вроде древних спартанцев или союза внутри многочисленного шотландского клана, где каждый человек воспитывается с пелёнок солдатом.

   - Плевать на этих сикхов! - не выдержал Амс-старший. Он выскочил из кресла, словно в зад капитану впилась оса. - Им не устоять против ядер и наших штыков. Мы накормим их картечью. Если уж Ост-Индская компания покорила империю Великих Моголов¹, то уничтожить каких-то сикхов проще простого.

   - Не преувеличивай роль Англии в деле распада империи Моголов, - воскликнул лейтенант. - Если бы не война с персами и афганцами, потомки Тамерлана правили бы Индией до сих пор.

   - Персов снабжали оружием мы, - орал капитан Амс.

   - А я полюбил Индию, покорён её древней культурой и не позволю... - брызгал слюной лейтенант.

   - Полюбил? Смотрите, какие мы нежные и чувствительные. Не позволишь что? Нести дикарям плоды цивилизации?

   Братья стояли друг против друга, сжав кулаки. Джон покраснел. На шее, стянутой тугим воротником, выступили вены. От Джеймса едва не валил пар. Он вспотел, глаза налились кровью.

   - Позвольте, господа, - счёл нужным вмешаться я. - Не нужно спорить. В самой природе человека заложена воинственность, и только один Господь указал нам пути примирения с собой и окружающим миром. Довольно о сражениях, мятежах и битвах. Лейтенант, сэр! Если вы покорены культурой Индии, не лучше ли поговорить о красотах этой страны? Я знаю, что туземные правители возводят роскошные дворцы. Скажите, Тадж-Махал² далеко отсюда? - мне хотелось перевести разговор на нейтральную тему, опасаясь, что ссора между братьями дойдёт до драки.

   - Тадж-Махал? Никогда не слышал о таком. Где это? - спросил капитан Монмута.

   - По-моему - в Агре, - с трудом вспомнил я название города.

   - Мне говорили - Агра находится далеко на севере Индии... - сказал лейтенант.

   - Куда мы ещё не добрались, но это - дело времени, - с нескрываемым самодовольством заметил Амс-старший.

   - И, слава Богу, что не добрались, - парировал лейтенант. - А вы откуда знаете про Агру и Тадж-Махал? - повернулся он ко мне.

   - Знаю и всё, - мой смиренный вид не обманул Амса младшего.

   - Странно. Думаю, среди англичан вряд ли есть люди, знающие о каком-то дворце далеко на севере, пусть даже постройка - шедевр архитектуры.

   - Это - не просто дворец, а одно из современных чудес света, - неосторожно произнёс я.

   - Предположим, - сказал лейтенант, испытующе глядя мне в глаза. - И, какие же остальные шесть чудес?

   - Пирамиды фараонов в Гизе, Великая китайская стена, Колизей, Чичен-Ица - храмовый комплекс в Мексике, храм Мачу-Пикчу в Перу, статуя Христа-Искупителя в Рио-де-Жанейро и древний город Пе'тра в Иордании, - мой голос предательски дрогнул, когда я увидел изумлённые взгляды англичан.

   "Нужно быть осторожнее, - подумал я. - Язык не доведёт меня до добра".

   - Про пирамиды, китайскую стену и Колизей знаю. Даже где-то читал, что список чудес света приписывают перу Геродота или Аристотеля. Но если мне не изменяет память, древние мудрецы сообщали своим современникам о совсем других чудесах: висячих садах Семирамиды, статуе Зевса в Эфесе, Александрийском маяке, Колоссе на острове Родос. Но эти удивительные творения человеческих рук давно стёрты с лица земли.

 

   ¹Империя Великих Моголов - название государства, существовавшего на территории современных Индии, Пакистана и юго-восточного Афганистана с 1526 по 1540 и с 1555 по 1858 годы. Основатель империи Бабур родился в городе Андижан, располагавшемся в Ферганской долине, входившей в состав государства Тимуридов. Название "Великие Моголы" появилось уже при английских колонизаторах, ни основатель Империи, ни его потомки сами себя так не называли. Термин "могол" применялся населением в Индии для обозначения всех мусульман Северной Индии и Центральной Азии.

² Тадж-Махал - мавзолей-мечеть, находящийся в Агре, Индия, на берегу реки Джамна. Построен по приказу потомка Тамерлана - падишаха Империи Великих Моголов Шах-Джахана в память о жене Мумтаз-Махал, умершей при родах четырнадцатого ребёнка. Тадж-Махал (также "Тадж") считается лучшим примером архитектуры стиля моголов, который сочетает в себе элементы персидского, индийского и исламского архитектурных стилей. В 1983 году Тадж-Махал был назван объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО.

 

   - Ага. Завоевателям обязательно нужно было что-нибудь разрушить, дабы почувствовать себя хозяевами на захваченных землях, - поддел я британцев, но они пропустили шпильку мимо ушей.

   - Что касается ваших чудес - впервые слышу, - с нескрываемым удивлением сказал лейтенант.

   - Значит, европейцы их ещё не открыли, - легкомысленно воскликнул я. - Но Тадж-Махал должен быть уже построен. Хорошо бы попасть в Агру и посмотреть на дворец.

   - Я говорил тебе, что мой капеллан - очень любопытный и странный малый, - тихо сказал Джеймс Амс своему брату, но мне удалось услышать фразу целиком.

   - Видите ли. Моя натура такая, - я поторопился исправить ситуацию. - Много путешествовал. Был миссионером в Южной Америке и на Ближнем Востоке.

   - Когда только успел, - пробормотал капитан, но лейтенант, очевидно, уже видел во мне единомышленника.

   - Агра - слишком далеко и расположена на враждебных территориях, но я могу предложить вам отправиться в Банарос.

   - Что это - Банарос?

   - Город на востоке Индии. Для индусов он имеет такое же значение, что и Ватикан для католиков. Там зреет мятеж, и мой батальон через день отправляют в Банарос в качестве устрашения и демонстрации силы.

   Я вопросительно уставился на капитана Монмута.

   Тот пожал плечами.

   - Корабль простоит на ремонте не меньше трёх недель. Ещё нужно очистить корпус судна ниже ватерлинии от чёртовых ракушек. Чёрт с тобой, Джон. Забирай с собой капеллана. Двумя умниками в Бомбее будет меньше.

   Мы расстались с лейтенантом, уговорившись встретиться в казармах полка через день на рассвете.

 

   Батальон сипаев мерным шагом двигался по дороге, вьющейся между холмов. Смуглые люди, одетые в коричневые и зелёные штаны, бордовые кафтаны, под которыми виднелись белые длинные рубахи, несли на плечах ружья, а за спинами - холщовые ранцы. У большинства солдат длинные густые бороды обрамляли худые лица, а волосы на голове были спрятаны под искусно и тщательно свёрнутыми кусками серой или синей ткани. Каждый имел перевязь, которую оттягивали с одной стороны штык, с другой - тяжёлый подсумок с пулями. Я ехал на небольшой спокойной лошади между лейтенантом Джоном Амсом и сержантом Смитом. Замыкал колонну небольшой обоз под началом ещё одного сержанта-англичанина, громыхая на каменистой дороге лафетами трёх пушек и колёсами десятка повозок…

   Если бы я знал о тяготах пути, никогда бы не принял предложение лейтенанта. Ещё раньше в Мумбаи, так индусы называли Бомбей, батальон погрузили на большое плоскодонное судно, имевшее два ряда вёсел и две мачты, снабжённые косыми парусами. Лейтенант сказал мне, что это был "прам", взятый в качестве военного трофея в одном из стычек британцев с отрядами Ост-индской голландской компании. Такие суда использовались в прибрежных районах и на реках для обстрела крепостей и высадки десанта. Корабль имел десять собственных пушек, широкий, длинный корпус и легко принял на борт триста сипаев вместе с обозом. После двух дней пути по морю, мы вошли в устье реки Нармада и поплыли вверх по течению, подгоняемые сильным западным ветром, преодолевая в сутки по восемьдесят миль. На шестой день мы высадились на берег, чтобы отдохнуть и привести амуницию в порядок. Согнанные из окрестных деревень крестьяне два дня тащили наш пустой прам по суше волоком, пока не спустили его на воду возле небольшого города Бхопал. Дальше мы плыли ещё пять дней сначала на вёслах, а, потом под парусами вниз по течению реки Чамбал до впадения её в Йамуну, а затем вошли в Ганг. Весь водный путь до Банароса занял двадцать дней. Я лежал голым в тени паруса на досках палубы нашей посудины и завидовал сипаям, которым жара и влажность были по барабану. Такими же толстокожими, а скорее твердолобыми, оказались офицеры, которые парились в своих мундирах, позволив себе расстегнуть пуговицы лишь до пояса.

   "Удивительно, - думал я, исподтишка наблюдая за красным, покрытым потом лицом лейтенанта Амса. - А, впрочем, если бы англичане не были такими упёртыми, Британия в то время не правила бы морями. Господи! Я говорю: "В то время", будто это некое, давно исчезнувшее абстрактное понятие. Но я сам живу в этом времени здесь и сейчас", - моя рука поднялась, препятствуя лучам солнца, которые норовили выжечь глаза.

   Наконец, выгрузившись на берег в тридцати милях от Банароса, батальон двинулся к городу, надеясь на скорый отдых в казармах. И вот теперь солдаты топтали эту каменистую дорогу, стирая подошвы башмаков и глотая пыль.

   - А почему мы не высадились прямо в городе? - спросил я лейтенанта. - Вы говорили, что он стоит на берегу Ганга.

   - Нельзя. Варанаси – почитаемое индусами священное место. В переводе с санскрита означает "между двух рек". Не хочу оскорблять чувства верующих и браминов, маршируя от набережной к нашему форту, который находится на окраине. К тому же Банарос считается городом мёртвых.

   У меня пошли мурашки по телу.

   - Город мёртвых? Почему?

   - Сами увидите.

   Батальон обошёл Банарос стороной и вскоре оказался у ворот цитадели. Я, сгорая от любопытства, движимый смешанным чувством страха и мистического ужаса, бросил свои вещи на одну из кроватей в комнате для сержантов и выскользнул за ворота крепости. Я шёл по лабиринту узких, сырых, извилистых и грязных улиц, ориентируясь на какие-то дребезжащие звуки и удары барабанов, которые доносились со стороны реки. Меня окружали стены трёх, четырёх и пятиэтажных домов, где каждый следующий этаж выступал над нижними этажами. Кровли едва ли не соприкасались, почти не пропуская дневной свет. Сами постройки были расписаны цветными красками с изображением цветов, животных, людей и, очевидно, богов, восседающих на слонах и в колесницах. Многие здания имели балконы, балюстрады и купола. Я ловил на себе любопытные, удивлённые, а иногда враждебные взгляды многочисленных браминов, нищих и калек, сидящих вдоль стен. Повсюду прыгали обезьяны, выхватывая из рук прохожих любую пищу, которую люди безропотно отдавали юрким и ловким разбойникам. Мне попадались коровы, свободно разгуливающие возле храмов, оставляющие на каменных мостовых лужи мочи и тёмно-зелёные навозные лепёшки. Бросались в глаза многочисленные лотки с ювелирными изделиями, лавки, торгующие шёлковыми тканями, медной посудой и совершенно чуждыми для европейца непонятными предметами.

   Наконец, в просвете между домами я увидел воду. Звуки ударов во что-то громыхающее  и звенящее стали громче, хорошо слышался густой монотонный голос толпы, отдельные выкрики и какие-то завывания. Через минуту я оказался на вершине длинной каменной лестницы покрывающей базальтовыми плитами весь берег на протяжении сотен метров. Ступени уходили в мутную, грязную воду, а в ней плескались сотни людей. Мужчины заходили в реку, или совершенно голыми или задрапированными на бёдрах полосками ткани. Женщины вообще не снимали тонкие сари, а так и стояли в реке по пояс, поливая себя водой из деревянных ковшиков. Многие пили эту воду, не обращая внимания на грязь, мусор и кучи пепла, которые плыли на небольших почти сгоревших плотах по реке.  Едко пахло жареным мясом и жжёной пробкой. Я огляделся по сторонам и увидел недалеко от себя такой же плот, только целый из тонких жердей, украшенный свежими цветами. За ним - ещё один и ещё. Возле них стояли небольшие группы людей, причитая и завывая на все лады. На плотах лежали мёртвые тела, обложенные хворостом и сухой травой. Появился брамин с пылающим факелом и, прочитав короткую молитву, поднёс огонь к пучку сена в изголовье одного из трупов. Шаткое сооружение вспыхнуло, его оттолкнули шестом, и горящий труп медленно поплыл по реке, заставляя купающихся людей отходить в стороны. Я спустился к кромке воды, с отвращением рассматривая гниющие остатки фруктов, кусочки коровьего дерьма и какие-то разводы, похожие на следы жира. Только сейчас до меня дошло, что это плавало топлёное человеческое сало, а запах жжёной пробки был запахом горящих волос.

   Неожиданно кто-то тронул меня за плечо. Я оглянулся и увидел загоревшего до черноты очень худого человека в длинной белой хламиде, украшенной заплатами. На шее у него висело ожерелье, сделанное из черепов каких-то маленьких животных, возможно, крыс или мышей. Бродяга протягивал мне деревянный ковш, которым он на моих глазах зачерпнул воду из реки.

   - Сахиб, сахиб, - бормотал он, жестами показывая, что мне следует приложиться к ковшу.

   Я отрицательно замотал головой и отпрянул в сторону.

   - Сахиб, сахиб! - завопил индус, устремляясь следом.

   Он совал ковш к моим губам, хватая меня за одежду. Я оттолкнул оборванца и стал боком подниматься по лестнице. Ко мне со всех сторон полезли нищие и калеки, повторяя:

   - Сахиб, сахиб!

   Толпа росла на глазах, и вскоре она окружила меня, вопя что есть мочи и размахивая руками. Я растолкал людей и двинулся вверх по лестнице, оглядываясь на грязные руки, худые лица, горящие огнём неприязни глаза.

   - Сахиб! Сахиб! - голоса множились и сливались в один громкий глухой крик.

   В спину мне ударил камень, потом что-то липкое и тёплое шлёпнулось на мою макушку. Я почувствовал запах дерьма и рукой смахнул свежую коровью лепёшку на землю. Над головой просвистел ещё один камень, следующий попал в плечо. Я ускорил шаг, но не побежал, опасаясь, что спровоцирую толпу на ещё большую агрессию. Люди не отставали, повторяя с гневом и злостью одно слово:

   - Сахиб, сахиб.

   Зрительная память вела меня по лабиринту улиц вверх на холм. Стены домов, отражая выкрики людей, множили громкое эхо. Казалось, что вопли уже виснут на моих плечах, а многоголовая гидра толпы обжигает спину своим горячим дыхание. Я искал дорогу, ведущую к форту и, когда увидел мост через ров, а за ним башню увенчанную английским флагом, в последний раз оглянулся и побежал. Огромная толпа, вооружённая палками, вилами, длинными ножами, двинулась следом. Неожиданно со стороны крепости пропела труба, из ворот показалась колонна солдат в красных мундирах. Они быстрым шагом пересекли мост и рассыпались в шеренгу, подняв к плечам ружья. Индусы остановились, а затем наступило молчание. Я, задыхаясь от быстрого бега, наконец-то добрался до шеренги сипаев, увидел спасительную брешь в рядах и нырнул в неё. Навстречу шёл лейтенант Джон Амс, пристёгивая к поясу длинную саблю.

   - Что случилось? - спросил он, хватая меня за отворот рубашки.

   - Н-не знаю, - мои зубы выбивали барабанную дробь, я едва мог дышать. - Там, там, - махнул я рукой в сторону толпы. - Один индус предлагал мне напиться из реки.

   - А вы что?

   - Разве можно взять в рот эту гадость? Там микробы миллионами кишат, и дерьмо повсюду плавает, - прохрипел я, делая короткие паузы для вдохов.

   - Нечего было соваться в город, - заорал лейтенант. - Могли бы и выпить этой чёртовой воды. Ганг - священная река, где течёт, по словам индусов, божественный нектар, чудодейственный напиток. Так считают туземцы. Они вон пьют, и ничего. Живы, здоровы.

   - Ну да. А кто здесь, в Индии считает заболевших и умерших от тифа, холеры или кровавого поноса? - огрызнулся я. - В Ганге трупы разлагаются. Я сам видел.

   - Быстро - в крепость! - рявкнул на меня Джон, поворачиваясь к своим сипаям.

   Я медленной усталой трусцой миновал ворота и поднялся по лестнице на стену форта, где стояли пушки, а рядом - солдаты с зажжёнными фитилями.

   Предчувствие беды охватило меня, но не смотреть, что делается возле моста, я не мог. Между тем, вопли и завывания толпы стихли, и теперь люди сбились в одну безликую, разноцветную массу. Шеренги сипаев казалась двумя тонкими нитками перед огромным, раскачивающимся из стороны в сторону страшным животным, напоминающим гигантского ежа. Он щетинился поднятыми вверх руками, палками, горящими факелами и длинными ножами.

   Откуда-то из середины толпы раздался крик, и люди двинулись вперёд, с каждой секундой убыстряя шаг. Я увидел, как перед солдатами появился лейтенант Амс. Он поднял правую руку ладонью вверх и что-то предостерегающе прокричал. Но надвигающийся вал уже не мог и не хотел остановиться. Лейтенант оглянулся, отбежал к парапету моста и резко опустил руку. Передняя шеренга сипаев опустилась на колени, образовав вместе с задней шеренгой двойной уступ, а потом раздался залп. В толпе образовались бреши, она чуть замедлилась, но не остановилась, приближаясь в едином порыве с ужасающим монотонным криком. Последовал второй залп, потом, третий. Рядом со мной гром и молнию изрыгнули пушки. Выстрелы из ружей слились со звуками беспорядочных залпов орудий. Пространство за стенами заволокло пороховым дымом. Сложное чувство ужаса и безысходности охватило меня. Я скатился по лестнице во двор форта, пролез в щель между створками ворот и бросился искать лейтенанта Амса. Он уже стоял позади шеренг сипаев и, словно заведённый двигал вперёд правой рукой, сжатой в кулак. Задний ряд солдат принимал передаваемые им мушкеты, и я удивился - с какой быстротой сипаи перезаряжали эти кремниевые ружья, досылая шомполами пули в стволы и насыпая на полки порох. Оружие тут же вкладывалось в руки солдат передней шеренги, и звучали всё новые залпы, переходя порой в беспорядочную стрельбу.

   Сквозь разрывы в пороховом дыму я видел груды мёртвых тел, раненых, катающихся по земле, и массу людей в беспорядке отступающих в лабиринты улиц.

   Я схватил Джона Амса за плечи и стал трясти, крича ему в ухо:

   - Прекратите, немедленно прекратите!

   Он повернулся ко мне, и я увидел безумный, полный ненависти взгляд, расширенные зрачки, пену в уголках рта. Лейтенант оттолкнул меня в сторону и закричал:

   - Байонеты примкнуть!

   Выстрелы смолки, раздался лязг штыков вставляемых в пазы на дулах ружей.

   - Мушкеты наперевес, вперёд - марш!

   Сипаи, держа оружие перед собой, перепрыгивая через завалы из трупов, бросились догонять людей отставших от толпы, погружая штыки в тела. Через несколько минут красные мундиры замелькали на улицах города. До меня доносились крики, стоны, мольбы и проклятья. Лейтенант шёл позади своих сипаев, держа в правой руке обнажённую саблю.

   - Это так он любит Индию, - пробормотал я, вспомнив пылкие речи лейтенанта на корабле.

   Мне ничего не оставалось, как повернуть назад и пойти в крепость. Слышать вопли и стоны умирающих людей было невыносимо.

   Обратный путь в Бомбей я проделал на том же праме Ост-Индской компании, гружёном тюками шёлка, мешками с рисом, ящиками с чаем и опиумом. Лейтенант Джон Амс остался в Банаросе пожинать лавры победы над индусами, а меня всю дорогу мучили мысли о своей причастности к мятежу в священном городе. Я считал себя виновным в гибели сотен невинных людей, трупы которых горели всю неделю на набережных Варанаси и на плотах, плывущих по Гангу. Казалось, что вопли плакальщиц до сих пор звучат в моих ушах. Ночи стали для меня сплошным бессонным кошмаром. С наступлением темноты в плеске воды о борта судна я слышал стоны расстреливаемых, умирающих индусов и мольбы о пощаде. Хотелось поскорее оказаться на палубе "Монмута", почувствовать дуновение свежего морского ветра и запах йода, а не слизывать с губ солёный пот и не плавиться на досках прама от страшной жары и невыносимой влажности индийских субтропиков. Я мечтал вернуться домой, но в глубине души знал, что мне не миновать Лондона и лавки древностей.

   "Монмут", как ни странно, ещё стоял на якоре в бухте Мумбаи, сверкая выскобленной до белизны палубой, чернея законопаченными швами обшивки бортов, благоухая смолой. Капитан, увидев меня, молча, кивнул, а мастер Тим, чуть ли не обнял.

   - Я рад, что ты вернулся! - воскликнул он. - Как там поживает братец нашего капитана?

   - Он - подонок и убийца, - тихо сказал я.

   - Это почему же?

   Мне пришлось вкратце рассказать штурману о событиях в Варанаси.

   - Обычный мятеж. Лейтенант выполнил свой долг. Дикарям - так и надо, - одобрил Тим действия Амса младшего.

   - Все вы - подонки, - зло сказал я. - Прости, забыл, кому жалуюсь.

   - Эй, парень! Не лезь в бутылку. Кто тебя облагодетельствовал и взял на корабль? Кто поручился за тебя? Пошёл в свою каюту. Вечером отслужишь мессу. И приведи своё логово в порядок. Через три дня уходим.

   - Куда?

   - Цейлон. Слышал о таком острове?

   - Зачем?

   - Покажем свой вымпел голландцам, чтобы нос не задирали и не заключали предательские союзы с французами. Даст Бог - скоро Цейлон станет британским.

   - Опять война, - простонал я.

   - А чего ты ждал?

   - Думал, мы пойдём в Лондон.

   - Размечтался. Ты уйдёшь с нашей посудины вместе с последним blow in bell¹.  

   Я тяжело вздохнул и поплёлся в свою каюту.

   - Мне что же - всю оставшуюся жизнь провести на этом корабле? - в отчаянье шептал я, прибираясь в каюте, которая стала мне домом.

   Порядок был наведён в считанные минуты, поскольку жилище капеллана было крохотным и лишённым всяческих удобств, типа полок, шкафов и прочих ненужных для судового священника вещей. Я уселся на табурет, достал свою книгу, потом сплющенную пулю и стал вертеть свинец в руках, размышляя над тем, каким образом оказаться в будущем, какие мелочи или события предшествовали моим прежним возвращениям. Желание жить в своём времени было столь велико, что часы, оставшиеся до отхода корабля из Бомбея, я провёл в мучительных поисках выхода. Но пока я строил планы, наш фрегат неожиданно поднял якорь и в составе эскадры адмирала Эдварда Хьюза вышел в море, взяв курс на юг. Сутки сменялись новыми сутками. Судно, по словам матросов, обогнуло Индию, и вскоре оказалось у зелёных берегов Цейлона, где мы попали в западню. "Монмут" два часа сражался с французским флагманом, принимая в свой такелаж смертельные россыпи картечи, и отвечал врагу залпами, впечатывая чугунные ядра в борт огромного корабля под командованием адмирала Сюффрена. Каждый второй человек команды нашего судна на юте и шканцах был убит или ранен. "Монмут" получил пробоину после попадания огромного ядра в корпус ниже ватерлинии, и вся орудийная прислуга на гон-деке бросилась от пушек к помпам. Французы отошли, когда мачты - грот и бизань нашего фрегата рухнули за борт, а большая часть англичан оказались убитыми или искалеченными, включая капитана Амса, первого лейтенанта Мюррея, мастера Тима и сержанта морской пехоты Пирса. Меня выбросило за борт при последнем залпе французов. Вынырнув на поверхность воды, я зацепился за обломок обшивки и в компании трупов стал дрейфовать по течению, удаляясь от "Монмута". А тот сел на мель. Матросы, кто ещё оставался на ногах, стали выбрасывать за борт балласт, корабль протащился четверть мили по мелководью и застрял. Я с тоской в глазах наблюдал за работой команды, которая с такого расстояния выглядела кучкой трудолюбивых муравьёв. Они пыталась тушить пожары, ставить временные мачты и чинить такелаж.

   Я надрывал горло, умоляя о спасении, но грохот пушек, треск ломающегося дерева и крики тонущих людей заглушали мой слабеющий голос. На закате дня надежда, что меня подберут англичане, растаяла, словно пороховой дым. Ожидая нападения акул, я едва шевелил ногами, потом замёрз и приготовился к смерти. Держась одной рукой за бревно, мне удалось нащупать под рубашкой завёрнутую в просмоленный кусок парусины книгу молитв. Я положил на неё ладонь и стал мысленно читать "Отче наш"…

   И случилось чудо. Кто-то близко, буквально за моей спиной окликнул меня на французском языке:

   - Месье! Хватайтесь за канат!

   Рядом с моим плечом шлёпнулся в воду конец толстой верёвки. Я мгновенно схватил её, отпустил бревно и оглянулся. Надо мной навис низкий борт посудины. По всем признакам это была шхуна. На судне возвышались две мачты, причём грот был расположен ближе к корме.

   Трепетали на ветру разорванные ядрами косые паруса - два приспущенных марселя.

   "Меньше такелажа, проще оснастка, легче управлять кораблём", - вспомнил я слова мастера Тима.

   Такие суда имели малую осадку и хорошо ходили под острым углом к ветру. Так говорили мне палубные матросы "Монмута". На носу белела надпись "Saint Michel". Позже я узнал,  что меня подобрала почтовая шхуна эскадры Сюффрена, отправленная во Францию с известием о победе над англичанами.

   Пока я разглядывал корабль, зажав молитвенник под мышкой, мои руки машинально обвязывали канат вокруг груди. Через минуту меня подняли на борт Святого Мишеля. Вот так, спустя два месяца после спасения, бывший российский гражданин, бывший солдат армии Кромвеля, бывший клирик, бывший судовой священник очутился в Париже без гроша в кармане, но пряча под одеждой свою чудесную книгу Молитв.

 

 

¹Blow in bell (англ.) - удар в колокол. Имеется в виду - после истечения  срока службы корабля. Колокол на судне также звонил в память о погибших и похороненных в море.

 

Глава 5

 

   У меня не оставалось другого выхода, кроме одного. Найти подходящее место у стен Собора Парижской Богоматери и просить милостыню. Я ночевал тут же в кустах, растущих возле коновязи, где всадники "припарковывали" лошадей, где останавливались кареты богатых парижан, приезжающих помолиться. Так прошло несколько месяцев, и наступил 1783 год, который не принес мне ничего нового, кроме крайней нищеты и полуголодного состояния человека, идущего ко дну. Меня подкармливали сердобольные проститутки, предлагая в холодные дождливые ночи свои постели, но я отказывался, повторяя, словно молитву, заученную с детства слова: "Я - женат". Моё сердце болело всё чаще. Приступы зависели от того, насколько реже Надин приходила ко мне во снах.

   Двадцать первого ноября… Этот день запомнился на всю жизнь. Поля в окрестностях Парижа уже были убраны крестьянами, и я решил отправиться за город на пустоши, чтобы собрать в дырявый мешок то немногое, что ещё оставалось в земле. Двигая отощавшее тело по улицам, мои ноги подгибались от слабости, а уши ловили стук копыт, скрип сёдел, скрежет рессор колясок, звон монет, бросаемых на мостовую нищим и разговоры обывателей.

   - Сегодня на Марсовом поле запустят шар.

   - Какой шар?

   - Огромный. Вроде его сшили из кожи, а может - из холста, оклеенного бумагой. А ещё шар надут воздухом. Какие-то богачи - братья Монгольфье¹ придумали себе забаву...

   Я остановился, словно меня ударили по голове. Через минуту показалось, что стёртые подошвы ботинок сами несут меня к нужному месту, где я увидел следующую картину. В центре круга образованного зеваками суетились прилично одетые люди, расправляя огромный кусок ткани, опутанный верёвками. Через полчаса в воздухе висел огромный шар, удерживаемый канатами, а на земле стояла сплетённая из ивовых прутьев "кабина пилотов". В центре огромной корзины была установлена жаровня, где горел огонь, наполняя через отверстие в ткани тёплым воздухом внутреннее пространство летательного аппарата.

   Я растолкал толпу и подошёл к человеку небольшого роста, который командовал процессом. Худое лицо с высоким лбом, умные глаза, длинный нос с горбинкой, зачёсанные назад волосы, а скорее всего - парик с седыми буклями на висках производили хорошее впечатление и внушали надежду. Француз отдавал короткие приказы, бегая вокруг корзины.

   - Простите, месье, - сказал я. - Вы - изобретатель этого летательного аппарата?

   - А почему вы решили, что это сооружение полетит? - с усмешкой спросил он, останавливаясь и бросая на меня подозрительный взгляд.

   - Скажите, шар наполнен воздухом или каким-то инертным газом? - я поторопился задать новый вопрос, не отвечая на встречный.

   - О! Я смотрю - вы разбираетесь в химии. По вашему виду не скажешь, что вы в своей жизни открыли хотя бы одну книгу.

   - Месье! Не судите по одежде. Я знавал лучшие времена и знаком с основами воздухоплавания.

   - Это очень странно. Ага! Позвольте догадаться. Вы читали труды моих друзей - братьев Монгольфье?

   - Там, откуда я родом, воздушные шары используют в целях рекламы.

   - Рекламы?

   - Да, месье. На поверхности шара делают надписи, которые хорошо видны с земли. Например, название какого-нибудь товара, чая или прохладительного напитка, - я старался выбирать выражения, чтобы не испугать непонятными речами почтенного господина.

   - Очень интересно. Позвольте представиться. Жан Пилатр де Розье² - основатель парижского научного общества "Атеней", - сказал француз, чуть поклонившись и отведя правую руку назад.

   - Меня зовут Максим, - в свою очередь назвался я, снимая видавшую виды шляпу, найденную в одной из мусорных куч.

   - И откуда же вы родом?

   - Э-э... С Востока, - моя рука указала направление.

   - А точнее.

   - Из Индии.

   - Там летают на воздушных шарах?

   - В глубинке, месье. Далеко на севере, за Гангом, - соврал я.

   - Не спрашиваю, как вы туда попали, ибо вижу, что вам будет неприятно излишнее любопытство. Но я не устану повторять: "Всё новое - это хорошо забытое старое", - воскликнул месье Пилатр. - Не удивлюсь, если в Китае уже придумали движитель для самоходных повозок. Эй! Аккуратнее с нашей жаровней, маркиз! - закричал он, подбегая к корзине.

   Я бросился за основателем научного общества и увидел, что один из людей Пилатра льёт на раскалённые металлические бруски в жаровне какую-то жидкость из бутылки, горлышко которой было закрыто каучуковой пробкой с мельчайшими просверленными там дырочками. От брусков поднимался пар, исчезая в нижнем отверстии шара.

   - Не хватает горючего воздуха, - сказал господин, которого назвали маркизом.

   - Лавуазье³ назвал горючий воздух на греческий манер "hydrogène" - "рождающий воду", - нравоучительно поднял палец месье Пилатр. - И знаете почему?

   - Почему? - спросили мы с маркизом одновременно.

   - При сгорании и последующем охлаждении горючий воздух образует воду. Поэтому - осторожнее с огнём. Избыток пламени вреден. Иначе, мы не пролетим и пары лье и промокнем. Кстати, нужно будет выведать у старины Антуана, каким образом он запускает обратный процесс и получает горючий воздух из воды. Этим мы упростим процесс получения hydrogène для наших целей.

   - Простите, месье, - заторопился я. - А кто полетит на вашем шаре сегодня?

   - Полёт – предприятие очень рискованное и опасное, - ответил Пилатр. - Даже Монгольфье запускают свои шарльеры без пассажиров. Горючий воздух может взорваться. Поэтому мы пока проводим эксперименты, сажая в корзину животных.

   - Но животные не могут управлять шаром! - воскликнул я.

   - И не надо. Наша цель - определить дальность полёта. В последний раз наш аппарат через три четверти часа упал в двадцати лье от Парижа.

   - Господа! Я готов рискнуть, сесть в корзину и установить рекорд продолжительности воздушного путешествия, - тихо сказал я.

   - Вы с ума сошли, молодой человек! - воскликнул маркиз.

   - Пустяки. Мне не привыкать.

   - Об этом не может быть речи, - решительно сказал Пилатр.

   - Почему - нет. Я готов пострадать ради науки, - я постарался придать себе уверенный вид и даже вызывающе упёр руки в собственные рёбра.

   Маркиз взял Пилатра за локоть и отвёл в сторону. До меня долетали обрывки спора.

   - Действительно, почему - нет? - шептал маркиз на ухо своему приятелю. - Этот бродяга - любознательный и храбрый малый.

   - Но вы, мой друг, понимаете всю опасность предприятия? Месье будет чем-то вроде подопытного кролика, - возражал маркизу Пилатр. – А, вдруг шар взорвётся, и этот чудак погибнет?

   - Бросьте. Кто нас упрекнёт в смерти какого-то бродяги? Тем более - он сам вызвался лететь. Решайтесь, мой дорогой Жан. Вы же сами говорили: "Наука требует жертв". Если с бродягой ничего не случится, мы объявим об успехе, соберём представителей Высшего света общества и представим им нашу конструкцию шара. А заодно утрём нос братьям Монгольфье.

   - Ладно, - сдался Пилатр.

   Они подошли ко мне.

   - Вы, конечно, ожидаете от нас вознаграждения за риск?

   - Что вы, господа? Это вам не будет стоить ни одного су. Ради науки я готов на всё.

   - Но что-то вам, всё же, нужно? - подозрительно спросил маркиз.

   - Грузите в корзину уголь, оставьте в жаровне металл вместе с бутылью, где, полагаю, находится кислота. Из уважения к вам я установлю рекорд дальности.

   - Откуда вы знаете, что в бутыли - кислота?

   - Знаю. В Индии тоже так делают. Льют кислоту на металл, чтобы пополнить запас горючего воздуха в оболочке, - вдохновенно врал я, хотя процесс подготовки к полёту на шаре видел впервые.

 

¹ Монгольфье - братья Жозеф-Мишель (1740-1810) и Жак-Этьенн (1745-1799), изобретатели воздушного шара.

² Жан-Франсуа Пилатр де Розье (30 марта 1754 - 15 июня 1785) - французский физик, химик, один из пионеров авиации. Первым решился подняться на воздушном шаре.

²Антуан Лавуазье - 26 августа 1743 г., Париж - 8 мая 1794 г., Париж) - основоположник современной химии.

 

   - Вот видишь! - маркиз схватил за руку своего компаньона. - Этот парень знает, о чём говорит.

   - Хорошо, - кивнул головой Пилатр и стал отдавать последние распоряжения.

   - Когда запас воздух остынет, шар должен плавно опуститься на землю, - французы  продолжали давать последние инструкции. - Не бойтесь и не делайте резких движений. Ветер сегодня слабый. Порывов нет, дождя не предвидится. Всё будет хорошо. Мы постараемся следовать за вами верхом и не отстать.

   - Мне бы ещё десяток мешков с песком, - попросил я.

   - Зачем?

   - Для балласта. Если будет угроза напороться на дерево, я начну сбрасывать мешки, чтобы шар поднялся.

   Пилатр с уважением посмотрел на меня.

   - Я об этом не подумал. Спасибо, мой друг, за отличную идею.

   - Пустяки. Дарю.

   Между тем, шару уже не терпелось отправиться в полёт. Канаты, привязанные к крючьям забитым в грунт, с трудом удерживали всё сооружение на месте. В корзину положили десять мешков с песком, потом подсадили туда мою мало драгоценную  особу.

   - Рубите канаты! - отчаянно крикнул я и ухватился за одну из верёвок, на которых держалась корзина.

   Земля довольно быстро начала отдаляться, кроны деревьев стали похожи на раскрытые зонты и, вскоре, толпа зевак показалась мне скопищем маленьких букашек, размахивающих тонкими лапками и подбрасывающих в воздух булавочного размера шляпы. Я перегнулся через край корзины и увидел группу всадников, следующих за мной, задрав головы. А шар набирал высоту, удаляясь от  Парижа в нужном направлении. На такой высоте дул устойчивый сильный ветер с востока. Вскоре Марсово поле исчезло на горизонте, всадники стали отставать, подо мной начали проплывать поля, крошечные дома, крытые соломой, сады, перекрёстки дорог. Потом пошли леса, я пересёк какую-то широкую реку. Шар летел и летел, поглощая милю за милей. Когда конструкция месье Пилатра начинала опускаться, я раздувал огонь, подбрасывал в жаровню уголь и лил на раскалённый металл кислоту. Скорость полёта примерно составляла тридцать километров в час. Ближе к вечеру появились первые трудности. Муки голода стали невыносимы. Я пожалел, что не попросил у маркиза какой-нибудь еды. Потом меня начало тошнить, и я сел на дно корзины. Время шло, и по моему разумению, на часах, если бы они у меня были, стрелки показали бы часов девять вечера. Получалось, что мой полёт продолжался уже восемь часов. Ветер по-прежнему дул с Востока. Мне хотелось не только есть, но и пить. Я встал и подставил ветру лицо. Корзину ощутимо дёрнуло, и моё тело чуть не вывалилось наружу.

   "Воздушная яма", - подумал я, стараясь не смотреть вниз. Мне удалось снова сесть на дно корзины, сосредоточив взгляд на своих грязных, видавших виды ботинках.

   "Метров пятьсот есть", - прикинул я расстояние до земли.

   Шар опускался, и мне пришлось снова, в который раз раздуть огонь, подбросить в него остатки угля и вылить на металл последние капли кислоты.

   Когда моё тело выпрямилось, глаза поймали свинцовый блеск заходящего Солнца. Оно освещало узкую песчаную полоску берега. Дальше, перекатываясь валами, тяжело вздыхало и волновалось море. Стало быстро темнеть, и вода казалась настолько чёрной и близкой, что по моей спине пробежал озноб.

   - Только бы хватило воздуха в этом чёртовом шаре, - бормотал я, наблюдая за кораблём с косыми парусами, который пересекал мой курс и старался поймать боковой ветер.

   Кто-то из матросов на палубе поднял голову, и я очень чётко увидел открытый от удивления рот. Снизу долетел крик. Чудом конец грот мачты не проткнул корзину.   

   Ночь принесла с собой туман, и я летел в белой пелене, совершенно не представляя - изменился ли ветер, в каком направлении движется шар. Когда брызги стали попадать в лицо, я выбросил наружу два мешка с песком, потом, минут через десять, ещё два. Стало слишком холодно, и воздух в шаре, очевидно, быстро остывал. Я достал свою книгу, встал на колени и посмотрел в ту сторону, где, по моему мнению, должен появиться долгожданный берег. Туман почти исчез, и, неожиданно, совсем близко я увидел тёмную массу скал, с неимоверной быстротой движущуюся навстречу. Последний мешок с песком полетел вниз, и через десять минут корзина зацепилась за какой-то выступ, потом приподнялась, её потащило по ухабам. Я уцепился за верёвки, ожидая сильного удара. Похудевший шар, потерявший половину воздуха, продолжал медленно двигаться, всё больше клонясь к земле, за ним волочилась корзина, Она билась о кочки пустующего поля, подбрасывая в воздух моё тощее тело. А потом всё кончилось. Я очнулся, лежа на боку в неловкой позе. Рядом валялась книга молитв. Прутья корзины местами лопнули и тихо потрескивали. Канаты, удерживающие шар, кольцами ложились на мои ноги. Часть оболочки медленно опускалась на жаровню, и я с ужасом заметил, что угли ещё тлеют, а ткань вот-вот загорится. Мне удалось схватить книгу и прижать её к груди. Броску тела из корзины позавидовала бы кобра. Я поднялся на дрожащие ноги и бросился бежать, спотыкаясь о невидимые кочки. Сзади вспыхнул огонь и раздался слабый взрыв. Прощальный взгляд назад был данью благодарности братьям Монгольфье и месье Пилатру. При свете пламени я заметил довольно широкую, укатанную множеством колёс тропу, уходящую в ночь. Когда шар догорел, я спрятал книгу за пазухой и пошёл прочь, поднимая носками дырявых башмаков пыль, хорошо заметную в свете появившейся Луны. На закате следующего дня, сотни раз спросив встречных о дороге, я, наконец, очутился в знакомом месте, у ограды лондонского Темпля. Мне оставалось только занять кусочек земли у ворот церкви среди других таких же бродяг, сжаться в комок, справиться с чувством голода, ждать утра и удара колокола...

   Звук, падая со звонницы храма тамплиеров, ударил по нервам, словно где-то близко палка прошлась по металлическому забору. Я тяжело поднялся, повернулся спиной к рассвету и увидел за деревьями улицу, дома и знакомую до боли островерхую крышу. Холод проникал через дыры ветхой одежды, мешая двигаться. Первый шаг дался с трудом, со вторым было легче. К ногам прилила кровь, и они сами понесли меня через сквер к лестнице и парадной двери, возле которой висела табличка "Langorf Hotel & Apartments".

     

Глава 6

 

   Я лежал в чистой мягкой постели, наслаждаясь покоем, запахом лаванды, исходящей от подушки и слушал тихую мелодию, найденную среди моих музыкальных файлов в ноутбуке. А перед этим горячий душ вместе с ароматным шампунем смыл с меня грязь, пот и невыносимый запах нищеты, который я сразу почувствовал, когда встал рядом с портье, который благоухал хорошим парфюмом. Первый вопрос старины Майка прозвучал для меня странно, но я уже привык ничему не удивляться.

   - Простите, сэр. Мы начали волноваться ещё вчера. Вас не было три дня, и управляющий отелем хотел сообщить полиции о вашем исчезновении. Но, слава Богу, вы сами нашлись.

   - Лондон - весёлый город, - сказал я небрежно. - Ночные клубы, костюмированные вечеринки.

   - Да, сэр. Ваша одежда выглядит очень живописно.

   - Спасибо, Майк. Это друзья постарались, чтобы я был похож на нищего бродягу. Мы заключили пари.

   - Пари, сэр?

   - Да, Майк. Мы поспорили, что я безропотно дам порвать свой костюм и проведу в этом тряпье три дня.

   - У вас сильная воля, сэр. Я бы не смог.

   - Ставка была достаточно высока.

   - И сколько же? 

   - Пятьсот фунтов.

   - О, сэр! Тогда - конечно, - портье кивнул головой и подал мне ключ от номера.

   - Мне не оставляли писем?

   Портье удивлённо посмотрел на меня.

   - А от кого вы ждёте вестей, сэр?

   - От жены. Её зовут Надин, она живёт в Париже.

   - К сожалению, ни одного письма из Франции к кому бы то, ни было.

   Мой погасший взгляд заставил услужливого британца спросить:

   - Что ещё я могу для вас сделать, сэр?

   - У меня к вам просьба, Майк. Позвоните вместо меня в "Марк Спенсер". Пусть повторят мой заказ трёхдневной давности, а из какой-нибудь ближайшей пиццерии хорошо бы привезли большую пиццу.

   Теперь, утолив жажду прямо из-под крана в ванной, набив желудок кусками пиццы с сыром и ветчиной, я лежал в постели, поглядывая на большой пакет с одеждой. Его оставил двадцать минут назад посыльный. Сон, невзирая на усталость, наверное, благодаря боли в мышцах, пока не мог заставить меня закрыть глаза. Фраза Майка о том, что я отсутствовал всего трое суток, застряла в моей голове. Получалось – время, прожитое в прошлом, вместившее без малого три года скитаний и ужасных событий, едва не стоивших мне жизни,  не имело ничего общего с общим течением времени в настоящем. Я перебирал в памяти всё, что случилось за эти три года или, если верить словам Майка, за три дня и приходил к неутешительному выводу, что, по-видимому, вся история человечества основана на насилии, войнах и массовых убийствах.

   - Ничего не изменилось со времён царя Гороха, - тихо сказал я, ворочаясь на кровати. - Пролиты реки крови, а мир не стал лучше.

   Мой слух поймал тихие звуки хорошо поставленного голоса. Очевидно - в соседнем номере работал телевизор, и диктор просвещал британцев подробностями сенсаций.

   Я быстро поднялся, нашёл пульт и включил свой источник новостей.

   Хорошо одетый молодой человек - обладатель мужественного лица, глядя прямо в экран, хорошо поставленным голосом говорил о событиях последней недели. О заседании Совета безопасности ООН, о каких-то санкциях, о готовности стран НАТО поддерживать своих союзников и наносить удары по террористам, странам - изгоям и прочим агрессорам, угрожающим Западному миру. О направлении Соединёнными Штатами двух авианосцев в Персидский залив, о бомбардировке американскими истребителями целей в Ираке и Сирии, о российской военной угрозе, о кровавых столкновениях полиции с демонстрантами в Пекине, о последнем предупреждении американского президента властям Китая, о драках между сторонниками и противниками независимости Каталонии...

   - Господи! - простонал я, вырубая "ящик".

   "Хоть, когда-нибудь человечество существовало без войн и насилия? - подумал я, глядя на сплющенный кусочек свинца, лежащий рядом с книгой Молитв. – И, вообще, был ли период, когда люди жили тихо, мирно, не опасаясь за своё благополучие? Или оружие - единственное средство для решения всех возникающих споров и разногласий?"

   Я дотянулся до прикроватной тумбочки, взял в руки книгу и сунул в сквозное отверстие пробитое пулей  палец.

   "Кто сейчас принимает решения - начинать войну или нет? Неужели причиной начала всех конфликтов - борьба за ресурсы, проблемы в экономике, желание людей, обладающих огромными богатствами и властью, рулить мировыми процессами в своих интересах? Кто больше всего заинтересован в пролитии крови? Военные, которым не терпится испытывать новые танки, самолёты, ракеты или производители оружия?"

   Я вспомнил о прочитанных в одном из журналов цифрах доходов корпораций, связанных с производством вооружений.

   "Хорошо! Тогда, что двигало завоевателями в библейские и античные времена, когда разные там мечи, луки, копья, которые в принципе имелись у всех, не играли особой решающей роли в победоносных войнах. Неужели простые инстинкты подсказывали племенным вождям метить, подобно животным, территории своего обитания и расширять их границы? Или это были жажда славы, могущества, роскоши, больное честолюбие, желание создавать империи и властвовать над огромным количеством людей? Тогда, увы, ничего не изменилось с тех пор".

   Накопившаяся усталость постепенно сделала мои мысли вялыми, туманными и я провалился в сон.

   Пробуждение вышло не таким лёгким и радостным, как хотелось бы. Часы на тумбочке показывали десять часов, а за окнами воцарилась темнота. Вечер давно накрыл Лондон чёрным одеялом. Мне абсолютно не хотелось покидать постель, но снова заснуть не удавалось. Мысли о неизбежности войн вернулись. Пришлось встать, умыться и чем-то отвлечь себя. Новая одежда оказалась велика. Я похудел. Пояс брюк пришлось затянуть ремнём, куртка сваливалась с плеч, но я знал, что хорошая еда сделает своё дело, и мой обычный вес вернётся.

   Тихое урчание гостиничного телефона заставило вздрогнуть. Я совсем отвык от благ цивилизации, и, помедлив, снял трубку.

   Голос портье был почтителен.

   - Простите, сэр. Я несколько раз поднимался к вам на этаж, но на ручке вашей двери висит табличка "Не беспокоить". Вот, только, внизу вас уже битый час ждёт человек.

   - Что ему нужно?

   - Он принёс ваш смартфон.

   "Торговец древностями! Часовщик! - мысленно воскликнул я. - Как он узнал, что я вернулся и где живу? Что ему надо? Ах да, телефон. Он позвонил в отель".

   Я схватил книгу молитв, сунул кусочек свинца в карман и вышел из номера.

   Это был он. Испачканные мелом чёрные нарукавники, толстые стёкла очков, просторные белые брюки с пятнами чернил. Часовщик сидел в кресле, поджав ноги, стиснув сложенными вместе ладони острыми коленками. Увидев меня, он встал.

   - Зачем вы здесь? - тихо спросил я. - Смартфон - предлог, чтобы увидеться со мной? Вы принесли мои часы?

   - Может, мы выйдем и поговорим на свежем воздухе? - спросил хозяин лавки древностей.

   Я бросил взгляд на портье, который делал вид, что ему абсолютно не интересен странный посетитель, но вытянутая шея и напряжённая поза говорили сами за себя. Любопытство распирало Майка изнутри.

   - Идите вперёд, - сказал я и последовал за часовщиком.

   Перейдя улицу, мы нашли свободную лавочку под фонарём в пустынном сквере.

   - Итак?

   - Вы - единственный посетитель моей лавки за последний год.

   - И что из этого следует? - во мне начало нарастать раздражение.

   - Никому не нужны истины. Все отказываются понимать очевидное, - не поворачиваясь ко мне, бормотал мой гость.

   - О чём речь? Какие истины?

   - Люди должны знать правду.

   - Какую? О том, что вы торгуете прошлым?

   - Знание прошлого должно помочь человечеству не повторять одних  и тех же фатальных ошибок в будущем, - торговец наконец-то повернулся и посмотрел мне в глаза. Казалось, что в темноте его взгляд светился огнём некоторого безумия.

   - Вот, что я вам скажу. Судя по всему, анализ ошибок прошлого не входит в сферу интересов ныне живущих, - с сарказмом заметил я.

   - Вы правы. Однажды ко мне пришли люди из британских секретных служб. Я предлагал им отправиться на Ближний Восток в эпоху крестовых походов, во времена арабского завоевания Пиренейского полуострова и даже в ближайшее прошлое, когда англичане насаждали свои порядки в Саудовской Аравии при конфликтах с арабами в тысяча семьсот семьдесят третьем году

   - А что такого было в тысяча семьсот семьдесят третьем? - перебил я своего странного собеседника. Во мне снова начинало расти любопытство.

   - Может, отправитесь туда?

   - Нет уж, увольте, мне будет достаточно вашего рассказа.

   - Это время Мухаммада ибн Абд аль-Ваххаба - арабского теолога и верного сподвижника Мухаммада ибн Сауда.

   - Пророка Мухаммеда? - удивился я.

   - Конечно же, нет. Эти два человека жили гораздо позже пророка и сыграли ключевые роли в создании страны, называемой сегодня Саудовской Аравией, и помогли утвердиться в новом государстве Салафии.

   - А это ещё что?

   - Проще говоря, это - Ваххабизм. Мухаммад ибн Абд-аль-Ваххаб полагал, что настоящий ислам практиковался только первыми тремя поколениями последователей пророка Мухаммеда и протестовал против всех последующих толкований ислама, считая их привнесенной извне "бида", то есть, позднейшими нововведениями, начиная с методов аллегорической трактовки Корана и заканчивая всевозможными теориями, пришедшими в мусульманский мир с Запада. Абд-аль-Ваххаб впервые ввёл в обиход слово джихад...

   - Не понимаю, к чему вы клоните. 

   - Двумя столетиями позже в тысяча девятьсот семьдесят третьем году принц Фейсал из династии Саудитов совершил государственный переворот, свергнув своего брата. Фейсал стал королём и потребовал возвращения арабам Иерусалима. Новый монарх запретил продавать саудовскую нефть на всех торговых площадках и спровоцировал на Западе энергетический кризис.

   - Господи! Доберётесь вы когда-нибудь до сути? - простонал я.

   - Господа из ЦРУ и МИ-6 тоже ничего не поняли, а здесь есть прямая связь с одиннадцатым сентября 2001 года, когда исламисты провели серию самоубийственных террористических актов в США! - воскликнул торговец.

   - А мне что до этого? - в отчаянье закричал я.

   - Как это, что? Неужели вы не понимаете? Прошлое и будущее – они взаимосвязаны. Если бы секретные агенты послушали меня и купили нужные вещи в моей лавке, они отправились бы в нужное время, сделали бы нужные выводы, и этого кошмара с терактами могло бы не быть.

   - Вот и обращайтесь к специалистам. Я - простой обыватель.

   - Вы - не от мира сего, - тихо сказал торговец, повторяя слова моей жены. – Никто, кроме вас, больше не хочет иметь со мной дела.

   - О, Боже! Вы что - не понимаете? Всем, кроме археологов, роющимся в земле среди разбитых горшков, наплевать на прошлое. Вон американцы, они озабочены только одним. Как высадить в странах, представляющих для них стратегический интерес, грибницу "идеальной" демократии, не обращая внимания на издержки и затраты в виде убитых и раненых при этом кровавом процессе.

   - Соглашусь с вами. Они забыли, что такое настоящая демократия, - поддержал меня часовщик, отчаянно размахивая руками. При свете фонаря рукава его рубашки показались мне белыми флагами капитуляции.

   - А разве она - эта ваша настоящая демократия когда-нибудь существовала?

   - Конечно, - засуетился торговец, шаря по карманам брюк. - В Древней Греции, например.

   - Сомневаюсь, но любопытно было бы посмотреть, - нерешительно сказал я, с некоторым запозданием понимая, что делаю ошибку.

   Человечек схватил меня за рукав куртки и стал тянуть, заставляя подняться.

   - Пошли скорее. У меня для вас есть отличная вещица, - торговец тащил меня за собой.

   В его руках, оказывается, таилась недюжинная сила. Мне пришлось подчиниться. К тому же, любопытство с каждым шагом разгоралось, словно огонь раздуваемый ветром.

   Через полчаса тихо звякнул колокольчик над дверями лавки, отрезая меня от настоящего. А через минуту я вертел в руках предмет, сделанный из меди. Эта вещь походила на светильник или старый чайник для заварки. Небольшая вмятина придавала металлу загадочный вид.

   - Пятый век до нашей эры, - благоговейно произнёс торговец, аккуратно и бережно вкладывая мне в руку сосуд. - Берегите его.

   - А что это? Зачем? Похоже на лампу.

   - Огненные античные часы, - сказал лавочник. - Такими примитивными устройствами пользовались древние рудокопы. Вот сюда наливалось масло, сюда вставлялся фитиль, рассчитанный на продолжительность светового дня или, примерно, на десять часов, - палец часовщика показывал нужные места. - Видите - сосуд расширяется кверху. Это сделано для равномерного понижения уровня масла. Если его много, внутреннее давление в часах становится больше, масло выгорает быстрее, чем когда горючей жидкости мало. Таким образом, нивелировались временные погрешности. Ну, что, берёте?

   - Вот думаю, нужно мне это или нет, - ноты сомнения в моём голосе вызвали новый словесный понос из уст торговца.

   - Не сомневайтесь. Многие учёные говорят, что при путешествиях во времени нужно учитывать и перемещения в пространстве. Они полагают – нельзя застать Землю на прежнем месте во Вселенной, поскольку орбиты планет меняются с течением времени. Но я своими опытами опровергаю эту гипотезу…

   "Ни фига себе! – мысленно возмутился я. – Мало мне проблем в прошлом, так ещё при возвращении в будущее пространство может убить меня, высадив на околоземной орбите, скажем, на Луну".

   - Не нужно бояться. Вы не покидаете пределов Земли, а это значит, что ловушки пространства вам не страшны, - торопился часовщик склонить чашу весов ради своей непонятной выгоды.

   - А ещё я могу дать вам вавилонские часы. Они сделаны из металлического фитиля в оболочке из смеси дёгтя и опилок. К фитилю крепится нить, а к нити - бронзовые шарики. Пережигание нити вызывает падение шарика в чашу. Это значит, что прошло определённое количество времени…

   Часовщик говорил и говорил. О том, что я могу стать основателем всемирной партии справедливости и возрождения, что моя целеустремлённость и упорство достойно лучшего применения, что современные политические лидеры - пигмеи и занимают не своё место на авансцене мировой истории... Короче. Его пафосные речи совершенно не трогали меня, но, как это, ни странно, я уже предвкушал, что скоро буду читать тексты Илиады, написанные на древних папирусах или листах пергамента, лежать в тени оливковых деревьев и слушать тихие звуки морского прибоя.

   "Хотя бы отдохну пару недель в тишине, без всяких ужасов современного фашизма", - подумал я, забирая из рук торговца огненные часы и пряча их в маленький ветхий мешочек, тут же поданный мне.

   - Берегите артефакт, - пробормотал часовщик, доставая мой хронометр и подталкивая меня к дверям. - И давайте-ка сюда вашу куртку. В Греции сейчас жарко.

   Откидываясь, звякнула крышка часов подпоручика Бочкарёвой, тихо заскрипела заводная пружина. Чиркнул кремень зажигалки, засветился огонёк внутри огненных часов, но, тут же, погас. Искры унёс ветер, ворвавшийся в открытую дверь.

   Я, не глядя, протянул назад куртку, задел головой дверной колокольчик. Металл тихо звякнул три раза, и ватные ноги вынесли меня на улицу, которой, по сути, не было. Между высокими толстыми деревьями - дубами и вековыми соснами вилась узкая тропа, которая при свете луны казалась мне ниточкой в сумрачном царстве густого леса. Нить уходила в неизвестном направлении, и я оглянулся, готовясь снова открыть дверь, задеть головой колокольчик и спрятаться от страха в лавке древностей. Но не тут-то было. За моей спиной плотной ширмой сомкнулись кусты. Новая волна страха пробежала по спине в виде мурашек, поднялась по шее и взъерошила волосы на голове. Рука машинально опустилась в мешочек и достала светильник. В мешке нашлась и зажигалка, но осветить окружающий мир я не решился.

   "Господи, где это я? Может, в кустах притаились дикие звери. Тропа, пожалуй, самое безопасное место. Ветер стих, и, если не шуметь, звери не почуют запаха и не нападут", - этот слабый довод придал мне храбрости.

   Я пошёл вперёд, постоянно оглядываясь и прислушиваясь. Было довольно холодно, и моё сожаление о куртке заставило двигаться быстрее. Лес буквально нависал надо мной. Изредка до слуха долетали какие-то шорохи, трески, будто, кто-то за моей спиной наступал на ветки. Два раза я услышал далёкий вой. Потом где-то сзади раздалось уханье, затем хохот, и я побежал, прижимая к груди мешочек. После десяти минут сумасшедшего бега, я стал задыхаться, и мне пришлось снова перейти на шаг, не столько от усталости, сколько из чувства осторожности. Топот ног могла услышать любой хищник крупнее кошки. Например, волк.

   "А, что, если это парк юрского периода? " – подумал я.

   Решение остановиться дало мне время передохнуть, осмотреться, прислушаться и проанализировать ситуацию. Впереди раздавались громкие шорохи, будто кто-то шёл по мелкой гальке. Через минуту я понял, что недалеко была река или море. В той стороне мерцал слабый свет. Явственно пахло дымом. Ноздри сами собой втянули  воздух, и я пошёл на запах. Через пять минут, осторожно раздвинув кусты, я увидел пологий берег, костёр, людей, сидящих вокруг огня, большую длинную посудину, привязанную канатами к кольям, вбитым в песок, высокую мачту со свёрнутым парусом. Высоко в чёрное небо вздымался загнутый нос судна.

   - Триера! - тихо воскликнул я, но часовой, которого я не заметил, неожиданно появился из кустов и выставил вперёд копьё.

   - Кто там? Выходи! - крикнул он на непривычном для уха греческом языке.

   Люди, сидящие у костра, быстро поднялись на ноги и мгновенно разобрали сложенное рядом оружие.

   Я медленно вышел к свету, прижимая к груди мешочек со светильником.

   - Смотри-ка, Геродот! К нам - гости? - тихо произнёс караульный.

   Здоровенный, мускулистый парень, облачённый в кожаный панцирь, осторожно подошёл ближе и толкнул меня древком копья в плечо.

   - На колени! Руки на голову, - крикнул он, отводя своё оружие назад для удара.

   "Геродот? - мысленно воскликнул я, опускаясь на колени. - Не может быть!"

   Но человек среднего роста, фигура которого была завёрнута в спираль плотной ткани, уже стоял, выделяясь приличным животом на фоне костра, и, предостерегающе, поднимал руку.

   - Оставь его, Леократ! Это - первый туземец, который добровольно вышел к лагерю на этих пустынных, холодных берегах. Ты же видишь - у него нет оружия. Единственное имущество парня - маленький мешочек, который он пытается спрятать за спину. Наверняка в нём – пара медных монет.

   - Почём мне знать, Геродот? Может, у туземца в складках хламиды спрятан нож, - подозрительно глядя на меня, сказал караульный.

   Но человек, предположивший, что у меня есть деньги, на которого остальные взирали с уважением, подошёл ближе, отвёл копьё и нагнулся, внимательно рассматривая мою одежду.

   - Странно. Какая здесь хламида? Варвары не знают, что это такое. На туземце нет ни грубых персикаев¹, эндромид², ни овечьей шерсти, ни меха. Где тут спрячешь оружие? - бормотал он, ощупывая мою рубашку и джинсы.

   - Интересно, - сказал этот, уважаемый своими приятелями, джентльмен. - На нашем госте одето необыкновенно тонкое полотно, искусно выделанное и добротно сшитое. Состав ткани непонятен. Бёдра тоже прикрыты чем-то странным. - Грек взял меня за плечи и подвёл к огню, - А это, что? - Рука Геродота скользнула в карман моих джинсов. – Я такого ещё не видел. Очень умно, но не практично. У незнакомца - эта штука – вроде кибисиса³ для монет. Но я бы не рискнул доверить сохранностью сбережений этому ненадёжному тайнику. Монеты легко потерять при быстром беге.

   На ладони Геродота лежали две запасные пуговицы для джинсов.

   - Эти монеты - золотые? – подходя ближе, спросил Леократ, трогая указательным пальцем латунь.

   Он бесцеремонно забрал пуговицы у Геродота и поднёс их ближе к свету костра. Вокруг сразу собралась целая толпа.

   - Эй, парень! Ты где сейчас должен быть? - закричал на него один из греков.

   - Правильно, Клидик, - сказал Геродот. - В лагере должна быть дисциплина, и нечего таращить глаза на золото.

   - Это - не монеты. На таких штуках держатся брюки, - я расстегнул пояс на джинсах и показал ещё одну пуговицу.

   Мой греческий поверг эллинов в шок. От неожиданности они разинули рты и стали смотреть на меня, будто, увидели тритона с дельфиньим хвостом и конскими копытами, сбежавшего из царства Посейдона.

   Первым пришёл в себя Геродот.

   - Удивительно. Мы прошли вглубь этой земли достаточно далеко и видели только варваров, одетых в звериные шкуры, живущих на деревьях или в хижинах, которые до половины зарыты в землю и покрыты дёрном. У туземцев из оружия - плохие луки, тяжёлые копья. Они страшны лицами, бородаты и свирепы, а тут – к нам выходит этот парень в непривычной нашему глазу одежде, чисто выбритый, да ещё с золотыми фибулами странного литья, поддерживающими эту плотную ткань на ногах и бёдрах. А что, если он - один из потомков атлантов? - воскликнул Геродот, снова поворачивая меня лицом к свету.

   - Ну, конечно! Светлая кожа, прямой, тонкий нос, русые волосы. Я мог бы раньше догадаться! О, боги! Мы искали острова - остатки Атлантиды и атлантов, претерпели столько лишений в бескрайнем море… Афиняне! - он обернулся к мужикам, одетым в туники, тоги и нагрудники. - Возрадуйтесь. Мы нашли Атлантиду!

   - Э-э, простите, уважаемый Геродот, - счёл нужным вмешаться я. - Сей остров, - я обвёл рукой лес за спиной, - совсем не Атлантида. Он называется - Британия.

   Долгая пауза была свидетельством явного разочарования греков.

   - Очень жаль... Прости, это относится э… Как ты назвал этот остров? Британия? Но, ты же, не будешь отрицать, что в твоих жилах течёт кровь атлантов?

   - Не буду, - пообещал я, резонно полагая, что такое признание будет лучше для всех.

   - Ага! - торжествующе сказал Геродот, оглядываясь на своих приятелей. - Помните? Я предполагал, но до конца сам не верил в существование огромного моря за Геракловыми столбами¹. Я лишь надеялся, что когда-нибудь найду остатки великой и могущественной Атлантиды. Что обнаружу следы исчезнувшей цивилизации в нашем Внутреннем море. Но вышло по-другому. Значит, вы успели спастись от гнева Посейдона, сохранили корабли и поселились на этой Британии? - Он схватил меня за руку, - На этом острове есть ещё полисы, где живут такие, как ты?

 

   ¹Персикаи - античные мягкие кожаные полусапоги.

² Эндромиды - высокие кожаные или войлочные сапоги, закрывавшие ногу сзади, а спереди стянутые сложной шнуровкой.

³ Kibisis – Этим словом древние греки называли мешок в котором нёс отрубленную голову Медузы Горгоны мифический герой Персей. На русский язык слово переводится, как кошелёк.

 

   - Боюсь, что огорчу вас. Я - последний из атлантов. Остальные погибли от страшной эпидемии, случившейся несколько лет назад.

   - Но поселения, хотя бы один единственный полис, пусть без людей, сохранился? - с надеждой спросил меня караульный Леократ.

   - Увы. Все города стёрты с лица земли ударом астероида. Думаю, таким же образом когда-то погибла моя родина – Атлантида там, во внутреннем море, - на ходу придумывал я.

   - Астероид - значит "Подобный звезде", - сокрушённо пробормотал Геродот. - Ты уверен, что даже могилы твоих предков уничтожены падением звезды?

   - Насчёт могил не могу ручаться. Мой дед говорил, что в то несчастное время ночь сделалась днём, земля задрожала, в небе появился отвесно летящий огромный яркий шар, а море расступилось.

   - Проделки Вулкана. Я так и думал. Этот бог жесток и не справедлив, - сказал Геродот, качая головой. - Садись, атлант. Ты - в кругу друзей. Назови своё имя?

   - Меня зовут… Э-э… Максимид, - моментально придумал я и, облегчённо вздохнув, сел у огня.

   В мою подставленную ладонь перекочевали пуговицы.

   - Поразительно! Маленький шедевр искусства Атлантиды, - бормотал Геродот, задумчиво глядя на меня. - Не забыть бы. Значит, эти штуки называются пуговицы? Завтра при дневном свете нужно будет записать твой рассказ.

   - Пустяки, - сказал я. - Будет время, я вам много чего расскажу. Объясните лучше, как вам удалось из Эллады добраться до Британии на этой посудине? - мой палец описал дугу в воздухе и остановился на греческом судне.

   - Посудина? - воскликнул кто-то из греков. - Не знаю, на чём ходили в море атланты, но это - самая быстроходная триера в Афинах. Шестьдесят гребцов, тридцать воинов и 12 палубных матросов...

   - Подожди, Эсимид! Ты - опытный триерарх, и мне понятны твои оскорблённые чувства, - остановил грека Геродот. - Но здесь - главный я. Или вы забыли законы приличия? Нужно накормить атланта. И позволь мне поведать Максимиду о нашем плавании, а завтра я начну расспрашивать нашего гостя и записывать его историю.

   Геродот опустил свой зад на кусок дерева, который служил ему креслом, вытащил из складок тоги нож, отрезал от кабана, висевшего над огнём, кусок мяса и подал мне.

   - Мы вышли из Афин четыре месяца назад, держа направление на заход Солнца. Ты думаешь - только твои предки были хорошими мореходами? Впрочем, откуда тебе знать о подвигах сына афинского царя Эгея, в честь которого одно из наших морей названо Эгейским. Думаю, ты не читал Гомера и не слышал об аргонавтах, героях "Илиады" – о Ясоне, Одиссее. Мы - греки давно и свободно плаваем по всему Внутреннему морю. Наши автографы² начертаны на камнях египетских пирамид. Желание побывать в тех местах, где Геракл совершал свои подвиги, сделало многих из нас отличными моряками. Все последние годы я посвятил путешествиям. Объехал всю Элладу и Малую Азию, затем побывал в финикийском Тире, потом в Геллеспонте³, Пеллопонесе⁴, посетил Вавилон, определял в пустыне размеры пирамид фараонов. Я встречался с кочевыми племенами скифов на севере и смотрел на живописные поселения диких италийцев, живущих на южных берегах Ливии. Мне удалось написать восемь книг⁵ о своих путешествиях, но я не знал, что можно пройти через Геракловы столбы в те воды, где живёт величайший из богов - Океан, владения которого, я видел это собственными глазами, омывают весь известный мир со стороны заката. Оставив за спиной море Внутреннее, я приказал поднять паруса и плыть, пока не увидим землю. Переменчивый ветер и низкие облака не давали нам определить направление, буря бросала нас, словно щепку, туман скрывал от нас скалистые острова, о которые разбивались огромные волны. Могущество Посейдона сделало ничтожной нашу гордыню, вода заливала триеру, но богиня Афина смилостивилась и, наверное, замолвила за нас словечко перед Зевсом. На сто двадцать пятый день блуждания по неспокойным  водам мы оказались вот в этой бухте, - Геродот обернулся и показал на шумевшее в тридцати метрах от нас море. - Я думал, что нашёл Атлантиду. Египетские жрецы открыли мне, что она находится за Геракловыми столбами.

   - А, когда вы отправитесь обратно? - перебил я грека.

   - Принимая во внимание, что ты - последний из атлантов, нам здесь делать больше нечего. Гоплиты полагают, что в скором времени туземные дикари осмелеют, соберутся с силами и попытаются напасть на нас. Они знают эти леса, а мы нет. Поэтому, ничто не мешает нам отправиться в обратную дорогу. Но есть одно препятствие.

   - Какое?

   - Эта, как ты говоришь, Британия - колыбель всех туманов. Небо постоянно закрыто облаками, гномон⁶ бесполезен, и даже по звёздам мы не можем определить курс. Остаётся плыть наугад, а это не нравится триерарху. Правда, Эсимид?

   - Берега сильно изрезаны, высоки и обрывисты. Можно запросто напороться на подводные камни. К тому же, триера сильно потрёпана морем. Мы её подлатали немного, но лучше идти, не выпуская из вида землю.

   - Ты, уважаемый Эсимид, забыл, что Британия - остров. Плавая вдоль бесконечных берегов, вы никогда не вернётесь в Элладу, - напомнил я, стараясь выражаться так же витиевато и пафосно, подражая Геродоту. - Если идти вдоль берега, триера не раз обогнёт Британию, но велика вероятность, что ваше прекрасное судно налетит на скалы в проливах между Британией и ещё одним островом, называемым островом изумрудных гор - Ирландией.

   - Он знает, о чём говорит, клянусь Посейдоном! - воскликнул Геродот. – Ирландия? Атланты были прекрасными мореходами, а Максимид, по-видимому, хорошо изучил эти воды. Скажи, что нам в таком случае предпринять?

   После этих слов я покраснел, потом со знанием дела смочил слюной палец и поднял его над головой.

   - Дует нужный нам ветер. Если завтра он не переменится, можно выйти море и пересечь Ла-Манш.

   - Что такое Ла-Манш? - спросил Эсимид.

   - Узкий пролив между Британией и Европой.

   - Узкий? Неужели? Не может быть. Мы десять дней молили богов о помощи, когда нас бросало по волнам. Пролив не может быть узким. При таких густых туманах мы заблудимся, и тогда нас проглотит Океан! - греков охватило волнение. Они наперебой заговорили.

   - И, тем не менее, пролив настолько узок, что мы преодолеем его за один день при попутном ветре, - успокоил я своих новых приятелей.

   - Не может этого быть,- удивился Эсимид.

   - Какую скорость развивает ваша триера под парусом?

   - Думаю - за час, если поставить два паруса, можно пройти сто стадий, - сказал триерарх.

   - Один стадий - это сколько?

   Стало очевидным, что после этого вопроса, я упал в глазах греков с атлантических высот, проявив страшное невежество.

   - Один стадий - примерно 386 локтей, - выручил меня Геродот.

   Я взглянул на свой локоть, прикинул его длину, потом закрыл глаза и напряг мозговые извилины.

   "Локоть человека среднего роста равен сорока шести, сорока восьми сантиметрам, значит... Стадий - это, примерно, сто семьдесят восемь метров. Дальше. Сто стадий в час... Это будет - восемнадцать километров в час".

 

¹Геракловы столбы - пролив между Европой и Африкой, называемый в настоящее время Гибралтарским проливом.

² Автограф (др.-греч.) - рукопись, написанная собственноручно.

³ Дарданеллы или Геллеспонт - устаревшее, древнегреческое название пролива между европейским полуостровом Галлиполи (Турция) и северо-западом Малой Азии.   

⁴ Пелопоннес - южная часть Балканского полуострова, соединяющийся с ним Коринфским перешейком.

⁵ Геродот написал девять книг. Одна из них - "История" (иначе "Музы") - первое полностью сохранившееся историческое и вообще прозаическое произведение в европейской литературе.

⁶  Гномон (др.-греч. указатель) - древнейший астрономический инструмент, вертикальный предмет (стела, колонна, шест), позволяющий по наименьшей длине его тени (в полдень) определить угловую высоту солнца.

 

   - Значит, так! - воскликнул я. – Протяжённость пролива в самой широкой его части, насколько я помню, составляет двести пятьдесят километров или тысяча четыреста стадий, следовательно, при нашей скорости, под парусами мы преодолеем Ла-Манш за четырнадцать, пятнадцать часов.

   - Ты уверен? - недоверчиво спросил Эсимид.

   - На сто процентов.

   - Процентов? А это ещё что?

   - Не обращайте внимания. Оборот речи. Так говорят атланты, - поторопился я перевести беседу на привычные для греков рельсы. - Достигнув Франции, то есть, земли племени франков, мы будем держать нос триеры на полдень и по левому борту дней через пять, максимум - семь, найдём проход во Внутреннее море. А там и ваша Эллада недалеко. Что скажете?

   - Ты изложил свой план с такой уверенностью, что нам остаётся только согласиться с приведёнными доводами, - сказал Геродот, доставая откуда-то из темноты деревянный футляр, а из него - приспособление замысловатой конструкции, напоминающее цилиндр, установленный на постаменте.

   Грек вытащил из костра горящую ветку, осветил странный механизм и наклонился над ним.

   - До рассвета - ровно столько времени, чтобы успеть выспаться, - сказал Геродот. - Всем, кроме караульных и матросов, спать. Гоплитам на постах - смотреть в оба глаза. Келейсту¹ и палубным матросам - готовить триеру и грузить на борт припасы. С восходом солнца отправляемся в обратный путь.

   Я не выдержал и протянул руку к цилиндру.

   - Что это?

   - Не знаю, каким образом вы - атланты определяете время, но этот предмет - клепсидра, подаренная мне египетскими жрецами.

   - Можно? - спросил я.

   Геродот подвинулся, и мне удалось рассмотреть странное устройство. Цилиндр имел зубчатые круговые нарезки и был прикреплён к бронзовой камере, передняя стенка которой представляла собой прозрачную стенку из шлифованного кварца. Внутри камеры в воде плавал маленький поплавок в виде солнца. А на камере стояла фигурка в белой до пят тунике, держащая в руке посох, конец которого указывал на одну из круговых нарезок на цилиндре.

   "Неужели - водяные часы?" - подумал я и осторожно дотронулся пальцем до кварца.

   - Это - египетский бог?

   Геродот кивнул.

   - Осирис. Царь загробного мира, - пояснил он, пряча клепсидру в футляр. - Если нам предстоит выйти в море на рассвете, надо успеть выспаться, - сказал Геродот, убирая часы в мешок. - О многом хотел бы порасспросить тебя, Максимид. Однако, путь до Афин не близок. А правильный распорядок дня – главное условие поддержания мыслительных энергий для философа. У нас ещё будет время для разговоров.

   Грек улёгся на песок, подложив попавший под руку мешок под голову, и закрыл глаза. Вскоре он тихо захрапел. Кое-кто из спутников Геродота присоединились к нему. Остальные тихо переговаривались, работая и поглядывая в мою сторону. Но мне не спалось. Я поднялся на ноги и обошёл триеру, удивляясь величине и конструкции этой, по сути, очень большой лодки. В корпусе судна были прорублены три ряда отверстий для вёсел. Первый ряд находился очень близко к воде, и сейчас матросы закрывали дыры просмоленными кожаными щитами.

 

¹Келейст - у древних греков человек, командующий матросами и гребцами.

 

   Я сообразил, для чего это делалось, и, следовавший за мной по пятам Эсимид, подтвердил  догадку:

   - При сильном ветре волны захлёстывают нижний ряд скамеек для гребцов.

   - Понятно, - сказал я, поднялся по трапу и попытался заглянуть в трюм посудины через дыру для весла.

   На настиле нижней палубы спало несколько человек, прикрываясь соломенными циновками. Выше, закреплённые в особых амфорах с множеством мелких отверстий, горели факелы. Внутри судна отливали жёлтым цветом отполированные задницами гребцов скамьи второго ряда, на которых вдоль борта лежали длинные вёсла. Я сделал ещё несколько шагов по трапу и спрыгнул на верхнюю палубу. Вдоль корпуса триеры шли поручни, на которых были установлены с помощью специальных приспособлений - рогаток овальные щиты воинов. Под щитами сидело десяток солдат, затачивая небольшими плоскими камнями наконечники стрел. У каждого на поясе висел короткий меч, а возле гоплитов лежали связки копий, колчаны с луками, панцири и шлемы. Между верхней палубой и вторым рядом деревянных скамеек был устроен ещё один ряд сидений, где тоже лежали вповалку, храпя и кашляя, укрытые циновками человеческие тела. Я не ожидал, что на триере может поместиться столько людей.   

   - Это - парадос, - продолжал давать пояснения сопровождающий меня Эсимид. - Самое широкое место на триере, нависающее над бортами. Здесь размещаются гребцы верхнего  яруса.

   - Разве эти люди не помогут нам в сборах?

   - Каждый занимается своей работой. В море они ещё успеют сорвать мозоли на руках.

   Я прикинул размеры судна. По моим расчётам выходило, что посудина имела в ширину метров пять, пять с половиной на уровне ватерлинии. Центральная мачта для лучшей устойчивости удерживалась канатами. Вторая мачта меньшей длины была закреплена под небольшим углом на корме, опираясь на резную деревянную конструкцию, сделанную в виде гигантского завитка раковины.

   - Неплохо! - похвалил я, оглядывая корму и хлопая ладонью по дереву.

   - Благодарю тебя, - гордо сказал Эсимид. - В Афинах есть триеры с ещё более искусно вырезанными акростолями. Например, в виде головы богини Афины или хвоста скорпиона. Завтра увидишь наше судно при дневном свете.

   - Ладно, - сказал я. - Пошли спать.

   - А ты ложись прямо на палубе, если не мешает суета матросов.

   - На песочке мягче будет, - ответил я.

   - Как знаешь, - проворчал Эсимид, окидывая меня подозрительным взглядом.

   Похоже, он всё ещё не доверял бродячему атланту. Но мне было наплевать. Прихватив беспризорную циновку, я спустился по трапу на берег и лёг рядом с Геродотом. Храп грека подействовал на меня, словно снотворное...

 

   Мой левый глаз открылся и уставился на узкое тонкое лезвие рассвета, разрезающего пелену облаков над чёрно лиловым морем. Пробуждение вышло внезапным, будто кто-то толкнул в бок. Острое чувство близкой опасности мгновенно прогнало сон. Я повернул голову к лесу и увидел сидящего на камне гоплита. Он опирался руками на копьё, свесив голову и, похоже, спал. От кустов к нему по песку скользила тень. Сверкнуло лезвие, рука нашего караульного выронила копьё, тело мягко опустилось на землю, щит с глухим звуком упал на землю. Несколько человеческих косматых макушек поднялось над высокой травой. Я представил себе сотни глаз, наблюдающих за лагерем, сотню рук, сжимающих оружие, и завопил что было мочи.

   - Эй! Тревога! Вставайте!

   Несколько кустарно сделанных стрел воткнулись в песок рядом со мной. Мне удалось мгновенно откатиться в сторону. Стреляли, скорее всего, на звук. Я вскочил и навис над Геродотом, который приподнялся на локте, растерянно хлопая веками.

   - Быстрее!

   Я схватил мешок с водяными часами, затолкал в него лампу торговца древностями, помог подняться Геродоту, и мы вместе, панически оглядываясь и пригибаясь, бросились к триере. Над бортом поверх щитов уже показались головы в шлемах, копья и луки. За кучкой греков, которые вслед за нами бежали по песку, валила толпа волосатых мужиков, одетых в звериные шкуры. Лица дикарей искажала гримаса воинственной злости и синяя краска. Они размахивали прямыми мечами устрашающей длины и орали во всю мощь своих глоток.

   - Ложись, ложись! – эти возгласы донеслись с палубы.

   - Луки, луки! - громкий крик Эсимида заставил бегущих греков броситься на землю.

   Упал и Геродот, увлекая меня за собой. Рой стрел прорезал воздух над нашими телами. Я быстро поднял голову и посмотрел в сторону леса. В густых рядах атакующих появились бреши. Туземцы спотыкались, падали и корчились на песке, многие утыканные стрелами уже лежали неподвижно. Остальные продолжали бежать в нашу сторону, но с гораздо меньшей отвагой. Всё новые и новые россыпи стрел валили врагов на землю, но расстояние между мной и ещё живыми туземцами сокращалось. Тонко и пронзительно взвыла флейта. С борта триеры воздух прочертили древка летящих копий, а потом на песок стали спрыгивать гоплиты со щитами и мечами в руках. Они быстро выстроились в плотно сбитую шеренгу, похожую на большого ежа с острой мордой, и решительным шагом двинулись вперёд. Натиск маленькой фаланги был стремительным и мощным. Гоплиты перепрыгнули через меня и разрезали порядки атакующих на две половины в двадцати метрах за спинами лежащих греков, давая им возможность встать и отступить к триере. Я вскочил и побежал за Геродотом, который смешно семенил ногами, выворачивая подмётками сандалий кучки песка. Через минуту мы уже стояли на палубе судна. Матросы, втащив на палубу трап, шестами отталкивали триеру от берега. Гоплиты, опрокинув первую волну бриттов, отступали, ощетинившись мечами. Войдя в море, они по грудь в воде добрались до триеры, с которой опять во врагов полетели стрелы. Греки по сброшенным узловатым канатам быстро вскарабкались на борт, и наша посудина  стала медленно удаляться от берега. Снова заиграла флейта, задавая темп гребцам, и вскоре лес стал казаться далёкой чёрной стеной, которая с каждым взмахом вёсел удалялась всё дальше. На мачтах заполоскались паруса. Флейта смолкла. Вёсла убрали внутрь, и триера, набирая скорость, пошла навстречу восходящему солнцу.

   Геродот хлопнул меня по спине и громко произнёс:

   - Не смотря на атаку варваров, думаю - Атлант принёс нам удачу! Если бы он не проснулся в нужное время, мы все были бы мертвы. Хвала богам!

   - Хвала богам! - подхватили гоплиты.

   Спустя несколько минут на палубе воцарилась относительная тишина, прерываемая тихими голосами воинов, обсуждающих подробности схватки на берегу, скрипами мачт и треском обшивки судна. А уже в полдень моё пребывание среди греков стало привычным. Триера двигалась на восток, подгоняемая устойчивым ветром, дующим со стороны Британии. Геродот сидел под мачтой на маленьком складном стульчике. Перед ним стоял обрубок дерева, на котором белела длинная полоса грубо выделанной кожи. В руках грек держал стилос, макая его в глубокий сосуд с узким горлышком, зажатым в левом кулаке. Верхнюю часть кожаного листа прижимал меч. А вниз по белой поверхности уже бежала вязь греческих букв.

   - Хочу записать всё, что услышал и ещё услышу от тебя, - сказал Геродот, подняв на меня глаза. - Садись рядом, но, прошу тебя, не мешай.

   "Вот это выдержка. Будто не было недавнего сражения", - подумал я и расположился по другую сторону деревянного обрубка, наблюдая за работой античного пера. Ведомое рукой грека, древнее орудие письменности довольно резво пачкало обратную сторону кожи. Немного подождав для приличия и, заметив, что качка начала мешать Геродоту, я не выдержал и приступил к расспросам.

   - Что это? Пергамент?

   - Пергамент? - переспросил Геродот.

   - Да, пергамент. Я слышал, что его изобрёл царь Пергама.

   - Ничего подобного в Пергаме нет. Это дифтера - материал для письма. Его придумали персы, а мы сначала покупали его, а теперь научились делать сами. Иудеи называют дифтеру "гевиль" и пишут на нём откровения своего бога. Египетский папирус стоит дороже. А ремесленники Афин делают превосходную дифтеру. Нравится?

   - Не очень. Слишком толстая. А теперь, скажи. Наша конечная цель - Афины?

   - Конечно. Я там живу, - сказал грек, поднимая голову. -  А вот мне интересно, атланты, на чём писали?

   - Мы тоже не могли позволить себе папирус.

   - Странно. Мне думалось – философы Атлантиды были богатыми людьми.

   - Где ты видел богатых философов? – улыбнулся я.

   - И то верно. Жаль - вы не сохранили свои библиотеки.

   - Да уж, - сказал я. - Всё пропало. Кто-то из наших жрецов сказал, что рукописи не горят. Оказалось - и горят, и тонут.

   - Печально слышать это. Молю богов, чтобы мои свитки пережили меня, чтобы их могли прочитать следующие поколения греков, - бормотал Геродот, аккуратно сворачивая свой пергамент в трубку

   - А кто сейчас правит Афинами? - задал я новый вопрос.

   - Демос, - ответил Геродот. - Афины - колыбель демократии.

   - Значит, народ? Это - хорошо. А кого народ непосредственно наделил властью? Кто-то должен командовать армией, следить за исполнением законов?

   - Вижу, атланты не знали, что такое демократия?

   - Почему же? - обиделся я. - Голос народа имел у нас определённый вес.

   - А Сократ писал, что власть в Атлантиде принадлежала родовым вождям и воинам. Он называл ваше государственное устройство идеальным, с чем я готов поспорить. Искусственное разделение на правящую верхушку и всех остальных пагубно для государственности.

   - Вижу - вы много знаете об Атлантиде.

   - Не так уж и много. Читал Сократа. Пифагор тоже кое-что сообщал в своих трудах о вашем острове.

   - Интересно, что?

   - Ну, во-первых, и Сократ, и Пифагор упоминали, что Атлантида находится за Геракловыми столбами во владениях Океана. Что предком атлантов был бог Посейдон. Что у этого бога от смертной девушки по имени Клейто родились десять божественных сыновей во главе со старшим – Атлантом. Между своими отпрысками Посейдон и разделил ваш остров. Сыны бога стали родоначальниками вождей. Что центральная равнина Атлантиды, а сам остров был больше Ливии и Азии вместе взятых, простиралась в длину на три тысячи стадиев, а в ширину - на две с половиной. Центром острова являлся холм, расположенный в пятидесяти стадиях от моря. Посейдон для защиты от стихий и врагов обнёс остров тремя водными и двумя сухопутными кольцами. Позже атланты перекинули через эти препятствия мосты и прорыли каналы так, чтобы корабли могли по ним подходить к главному городу Атлантиды. На острове возвышались храмы, украшенные серебряными и золотыми плитами, окружённые садами, мраморными и золотыми статуями. Там же стоял роскошный царский дворец, а также имелись верфи, где строились корабли. Пока в атлантах сохранялась божественная природа, они пренебрегали богатствами, ставя превыше всего добродетель. Но когда божественная природа выродилась, смешавшись с человеческой, они погрязли в роскоши, алчности и гордыне. Возмущённый этим зрелищем, Зевс задумал погубить атлантов и выбрал для этой цели союзников.

   - Интересно, кого же?

   - Он выбрал народ Афин и бога Плутона - властителя подземного мира...

   - С Плутоном всё ясно. Он устроил нам - атлантам падение астероида и землетрясение. А причём здесь народ Афин?

   - Тебе не стыдно?

   - Чего?

   - Ты не помнишь уроков прошлого?

   - Куда мне? Я же говорил, что все наши рукописи сгорели.

   - Тогда объясняю, - Геродот почесал собственную макушку стилосом, оставив на волосах следы чёрной краски. - Афины и Атлантида были вечными врагами. Оба народа яростно сражались, и афиняне, отстаивающие свою свободу, не раз побеждали атлантов. А потом, на сцену истории вышел бог Плутон, и Атлантида погрузилась на дно морское. Твоя Британия, ты сам говорил, жалкие осколки былого могущества.

   - Хорошо, - согласился я с такой трактовкой истории. - Вернёмся к Афинам. Значит, там царит демократия?

   - Угу, - проворчал Геродот, надкусывая сушёный финик, и придвигая ко мне медное блюдо, принесённое полуголым мальчишкой. - Народное собрание - экклесия, где заседают шесть тысяч афинян, собирается каждые восемь или девять дней и рассматривает нужные законы. В перерывах между собраниями текущими делами занимается булэ - Совет пятисот. Судебные дела вершатся в гелиэе, состоящей из шести тысяч человек избираемых по жребию. А исполняет решения экклесии коллегия десяти стратегов.

   Я скептически улыбнулся, и Геродот это заметил.

   - Что?

   - Ха! Интересная штука получается. У нас в Атлантиде говорили: "Сколько людей, столько мнений. Как могут шесть тысяч человек о чём-нибудь договориться. Или, скажем, пятьсот. У этих парней, наверное, куча времени, чтобы собираться каждые девять дней и просиживать туники. А уж в коллегии стратегов, наверняка, кто-то считает себя главным.

   Лицо Геродота приобрело удручённое выражение.

   - Клянусь богиней Афиной, ты отчасти прав. Сейчас полисом практически единолично управляет Перикл. А до него главным был Фемистокл.

   - Вот видишь, всегда найдётся человек, обладающий особой харизмой, силой духа и честолюбием, чтобы прибрать власть к рукам. Согласись. Ваши Фемистокл и Перикл - узурпаторы власти или иными словами - тираны.

   - Что тебе ответить на это? Каждый, кто по заслугам своим обретал власть, позже вольно или невольно злоупотреблял ею, даже из лучших побуждений. Такое случилось с  Фемистоклом. Он был помешан на строительстве кораблей и говорил, что только сильный флот сделает Афины самым могущественным полисом в Элладе. Поэтому, стратег бесконечно повышал налоги. Например, требуя золота от города Андроса, Фемистокл заявил, что привёз с собой двух богов - Убеждение и Принуждение, а горожане отвечали: "Зато у нас есть две великие богини - Бедность и Нужда, которые не позволяют отдавать тебе деньги". Но это не помешало стратегу опустошить казну этих полисов. К тому же наш Фемистокл надоел грекам частыми напоминаниями о своих победах над персами. Даже в Спарте ему воздавали почести, а в у нас, в Афинах Фемистокл подвергнут остракизму¹ и обвинён в измене. В конце концов, он бежал к царю персов - нашему злейшему врагу, а тот пожаловал ему в управление несколько поселений. Вот так. Никогда не знаешь, кто в будущем станет врагом, а кто другом...

 

¹Остракизм (от др. греч. слов "черепок", "скорлупа") - в древних Афинах народное голосование, во время которого граждане на глиняных черепках писали имя нежелательного гражданина. Если имя одного и того же человека написали 5000 и более человек, его изгоняли на 10 лет. Однако следует подчеркнуть, что остракизм - это не наказание за какое-либо деяние, а превентивная мера во избежание, например, захвата власти.  

 

   - А-а, - насмешливо протянул я. – Значит, ваш хвалёный демократ  - победитель этого, как его… Напомни пожалуйста имя царя…

   - Ксеркс. В морском сражении наш стратег победил Ксеркса, построив двести триер и сделав нищим народ Афин.

   - Вот, вот. Быстро же он превратился в персидского сатрапа и деспота. Ничего себе метаморфоза. Мне всё это знакомо. Ладно, с Фемистоклом более или менее понятно, а что с Периклом?

   - Здесь - всё иначе. Впрочем, сам увидишь. Я вас познакомлю…

   Дефицит сна ночью давал о себе знать. Кое-кто из греков давно спали. Мои глаза самопроизвольно закрывались. Голос Геродота журчал, словно ручеёк. Рискуя проявить неуважение к философу, я попросил прощения, сел у мачты и задремал.

   Качка усиливалась. Брызги, попавшие мне на лицо, заставили разомкнуть веки. Волны перехлёстывали через щиты гоплитов, заливая палубу. Сколько прошло времени, я не знал. Геродот похлопал меня по плечу, поднялся на ноги и поспешил укрыться под навесом. Я понаблюдал за тем, как он укладывает в небольшой сундук принадлежности для письма и свиток пергамента, а потом занялся тем, что стал смотреть, что делают люди на триере.

   Гребцы нижнего яруса выстроились цепочкой на лестницах, ведущих в трюм. Кожаными вёдрами люди вычерпывали грязную жижу, заливающую балласт, отправляя морскую воду обратно за борт. Эсимид стоял возле рулевого весла вместе с келейстом. Они о чём-то говорили, но из-за гула волн мне не удалось расслышать, о чём шла речь. Заметив меня, Эсимид сделал приглашающий жест рукой. Широко расставляя ноги и держась ближе к поручням, я пошёл на корму.

   - Сколько нам ещё идти при таком ветре? – спросил меня Эсимид.

   - Не знаю. Берега Британии давно потеряли из вида?

   - Солнце до появления грозовых туч было вон в той точке, - триерарх показал рукой на небо.

   - Это значит, мы идём часов шесть. Темнеет или мне кажется?

   - Сзади – гроза, - обернулся в сторону Британии Эсимид.

   - На вашей посудине есть вперёдсмотрящий?

   - Келейст приказал рабу влезть на мачту и привязаться верёвками.

   Я поднял голову и увидел человека, стоящего на поперечной рее. Его грудь перехватывал канат.

   - Лучше не придумаешь, - сказал я. – Жаль - у нас нет бинокля или подзорной трубы.

   - А что это такое? - спросил подошедший Геродот.

   - Так называется устройство для… Впрочем, я вам его нарисую. Помогает рассмотреть предметы, находящиеся на далёком расстоянии.

   Прошло ещё четыре часа.

   - Земля! - крик прокатился по триере, заставив всех, кто был на палубе, поднять головы.

   Далеко на горизонте чернела узкая полоска берега, которую то и дело закрывали волны.

  - Ну вот. Что и требовалось доказать? - я приложил руку к глазам.

  Эсимид заставил келейста переложить руль, триера немного изменила курс и пошла под углом к берегу, поворачивая вправо. Ещё через час мы уже плыли вдоль пустынной земли, отделённой от моря белой полосой песка. Паруса были убраны, вёсла спущены на воду.

   - Теперь, главное - не пропустить ночью проход между Геракловыми столбами, - проворчал Эсимид.

   - Он будет не скоро. Мы должны миновать всё побережье Франции, потом Португалии, а затем уже - быть настороже.

   - Франция, Португалия? Никогда не слышал о них.

   - Ничего. Скоро услышите от римлян. Они назовут эти земли Галлией и завоюют её.

   - Не смеши меня, Максимид, - улыбнулся Геродот. - Рим – всего лишь маленький город, а римляне - варвары, которые смотрят с почтением на нас, эллинов. Правда, они воинственны, упорны, но живут своими фантазиями и несбыточными мечтами. Они даже скопировали нашу систему управления полисами, изгнав последнего царя - Тарквиния Гордого. Но римская республика - жалкое подобие нашей демократии. Даже основание города они приписывают своему первому царю Ромулу.

   - А разве это не так? - удивлённо спросил я.

   - Конечно, нет, - разволновался Геродот. - Хорошо известно, что после падения Трои к пустынным берегам Лация прибыли на кораблях уцелевшие троянцы во главе с Энеем. Беглецы утомились от долгого скитания по морю, и одна из женщин, её звали Рома, предложила сжечь триеры и остаться на этой земле. В честь этой славной скиталицы и был назван Рим. Скажу больше. Латин - один из вождей италиков приветливо встретил троянцев и даже выдал за Энея свою дочь - Лавинию. Чуть позже, в честь неё Эней основал город Лавиний. После смерти Латина Эней стал царствовать и над переселенцами, и над коренными жителями. Сын Энея - Юл Асканий воевал с этрусками и перенёс столицу государства в новый город – Альба Лонгу, который вскоре стал господствовать над всеми полисами Лация, а Юл сплотил города в Латинский союз. Правящая династия потомков царя Аскания Юла получила имя Сильвиев. А потом, уже в четырнадцатом поколении у рода Сильвиев появились на свет два близнеца - Ромул и Рем. Латинские племена до сих пор жили бы в хижинах и пасли коз, если бы не мы - эллины.

   - Охотно верю, - сказал я. - И, тем не менее, римляне в скором времени завоюют не только Галлию, но и Карфаген вместе с Египтом.

   - Карфаген? Потомков финикийцев? Римляне разобьют огромное войско Карфагена? - изумился Геродот. - Ты, что? Владеешь даром заглядывать в глаза Хроносу¹?

   - Если вы имеете в виду предвиденье, то да. Кое-что могу предсказать.

   - Не нужно гневать богов, Максимид, - Геродот с укором смотрел на меня. - Если ты способен предсказывать будущее, в Атлантиде ты был бы герметиком² или астрологом.

   - Может, и был, - в моём голосе прозвучал вызов, но я, сразу же, постарался сгладить возникшую напряжённость и недоверие.

   - Во всяком случае, вам - эллинам нужно быть с римлянами настороже.

   - Скажешь это Периклу, - произнёс Геродот и отвернулся.

   "Наверное, обиделся", - эта мысль испортила мне настроение, и я под осуждающим взглядом Эсимида спустился на нижний ярус триеры, найдя там укрытие под досками палубы возле связок канатов.

   Несколько дней Геродот не подходил ко мне. Но потом сменил гнев на милость, и мы три дня провели в беседах. Вернее, он записывал мои выдумки об Атлантиде. В глубине души мне было стыдно, что я пичкал его небылицами. Представляю, что прочтут потомки и учёные-историки в трудах этого философа об уровне знаний атлантов. Истины ради, замечу, что я не очень-то и  увлекался. Может, самую малость. Кто может упрекнуть меня в присвоении моим божественным "предкам" первенства в изобретении спичек, подзорной трубы, телескопа, азбуки Морзе, механического пианино, мясорубки и прочих достижений последующих цивилизаций? Мои фантазии приводили греков в восхищение, но с довольно большой долей недоверия. Кроме вранья, я также выдал им множество полезных сведений. Например, просветил Геродота, что Земля – шар, что она имеет ось, два полюса и вращается вокруг Солнца, что всё вокруг состоит из молекул и атомов, а за океаном в западном полушарии скоро откроют целый континент. Когда я начал повторяться, Геродот оставил меня в покое. Он задумчиво сидел над своими записями, стараясь осмыслить полученную информацию. Когда интерес к моей особе со стороны греков поубавился, я начал скучать, бродить по триере, томиться от безделья и слушать чужие разговоры, которые сводились к тому, что судовые припасы - зерно в амфорах, питьевая вода, финики, сушёное мясо подходили к концу. Меня сей факт не очень огорчил, потому что скорость триеры позволяла тащить за собой сети, и в нашем рационе преобладала рыба, которую вялили на солнце или ели сырой. На девятые сутки плавания Эсимид расставил матросов вдоль левого борта и приказал день и ночь смотреть в оба глаза. По причинам и приметам, известным только триерарху, он ждал, что вот-вот в поле зрения появится нужный нам пролив. С наступлением темноты мы сокращали расстояние до берега и вставали на якоря. После восхода солнца наше судно отходило мористее, опасаясь напороться на подводные камни. Наконец, на четырнадцатые сутки, кто-то крикнул:

   - Столбы! Столбы Геракла!

   Эсимид повернул рулевое весло, приказал ставить большой парус, и триера увеличила ход, подталкиваемая в пролив северо-западным ветром.

   - Неужели атланты и критяне огибали Ливию? - бормотал Геродот, глядя на юг.

   - Конечно, - подтвердил я с показной скромностью.

   - Нет, не верю, - грек почесал затылок. - Остались бы карты, рукописи. Где, скажите на милость, искать критские свитки? Хотя, о чём это я? Все открытия происходят совершенно случайно. Придёт время, придёт время, - бормотал грек. - Но мне, хвала богам, всё же, удалось найти потомка атлантов. Нужно ещё раз осмыслить всё услышанное от тебя, Максимид, - философ нырнул под навес и вскоре снова заработал стилосом, увековечивая свои размышления и мои фантазии на длинном листе дифтеры.

   Триера миновала Гибралтар, оставив за кормой призрачные, но хорошо видимые в полуденный зной, далёкие скалы. Эсимид взял левее, и к вечеру наше судно уже шло вблизи берегов.

 

¹Хронос (др.-греч. Χρόνος, "Время") - божество в древнегреческой мифологии.

²Герметизм - магико-оккультное течение эпохи эллинизма, изучавшее тексты с сокровенными знаниями, приписываемые мифической личности - египетскому богу мудрости и знаний Тоту, звавшемуся у греков богом Гермесом.    

 

   На рассвете меня разбудила непривычная тишина. Я вылез на палубу и увидел, что триера находится в какой-то бухте, удерживаемая на месте канатом, уходящим в воду. У самого берега на волнах покачивались лодки, выдолбленные из целых стволов деревьев, а на песке сушились сети. Дальше, под кронами низкорослых дубов стояло несколько больших деревянных хижин. Возле построек виднелась фигура Геродота в окружении десятка гоплитов. Рядом небольшая группа бородатых людей в холщовых накидках, наброшенных на голые тела, пыталась понять, что им говорят греки.

   - Где мы? - спросил я Эсимида, который подошёл к борту и встал рядом.

   - Одни боги знают, куда это мы причалили. Вернётся Геродот, расскажет. Хорошо, что келейст увидел эти хижины. Значит, неподалёку есть вода. У нас осталось всего половина амфоры. И та, наверное, уже протухла.

   - Местность называется Иллиберра, а вон те рыбаки считают себя иберами, - закричал Геродот, возвращаясь по грудь в воде к нашему судну. - Давайте амфоры и, пусть гребцы сходят за питьевой водой. Варвары согласились показать источник.

   - Хвала Афродите, что в нужное время открыла глаза келейсту. Эй! - заорал Эсимид, оборачиваясь. - Два десятка гребцов пойдут за водой! Живо!

   Мы пробыли в бухте до заката, но не решились оставаться здесь на ночь.

   - Места дикие. Один Зевс знает, что на уме у этих иберов. С виду мирные рыбаки, а там, кто их разберёт, - говорил Геродот, наблюдая, как таяли в вечернем сумраке и удалялись крыши хижин. - Пустынная земля. Надо же! Ещё сто лет назад здесь благоденствовало сильное государство Тартесос. Им правил царь Аргантоний. Так, по крайней мере, говорили мне египетские жрецы.

   - И что с ним случилось ? - спросил я.

   - С Аргантонием?

   - Нет. С Тартесосом.

   - Война, мой друг. Тартесос владел медными и серебряными копями, Полис был соперником Гадеса и Карфагена в торговле, что и погубило царя Аргантония. Хотя ему и помогали греки Массалии вместе с фараоном Египта, царь потерпел поражение, а государство кануло в Лету.

   Геродот посмотрел на закат, поймал щекой западный ветер и сказал:

   - Если Посейдон будет милостив, дней через пять, шесть мы должны увидеть Массалию. Там давно живут наши - ахейцы, а дальше – будут Сиракузы, а там и до Эллады недалеко.

   - Массалия? - переспросил я.

   - Полис - колония, основанная лет двести назад фокейцами из Передней Азии, - ответил Геродот. - Я там не был, но читал об этом городе.

   Грек не ошибся. На седьмой день плавания мы увидели широкий залив, несколько триер, стоящих у самого берега, на окрестных холмах - десяток небольших храмов, украшенных колоннами по фронтону, около сотни построек, сложенных из белого камня, людей на деревянной длинной пристани, хижины и ниточку дороги, уходящую вверх по склонам невысоких гор. Послеобеденное солнце, смещаясь к Западу, смягчало резкие тона белизны обрывов и зелень огромных кипарисов.

   - Массалия, Массалия, - шептал я. - Уж не Марсель ли это? Очень может быть.

   - Что ты там бормочешь, Максимид? - ко мне подошёл Геродот.

   Он положил руки на борт триеры, наблюдая за мерной работой вёсел.

   - Мы - почти дома, - сказал грек. - Теперь пополним запасы пищи в Сиракузах и можно идти к Афинам. Боги покровительствую нам.

   - А скажите на милость, - задал я вопрос, давно мучивший меня. - Кто ваши спонсоры?

   - Это ты о чём?

   - Кто снарядил триеру, заплатил Эсимиду, другим морякам, гоплитам. Я не видел у вас мешка с золотом, а ведь нам нужно будет в Массалии купить муки, свежего мяса, и, вообще, еды.

   - В морском походе брать с собой деньги небезопасно. Во Внутреннем море полно воинственных, смелых людей, промышляющих морским разбоем. Например, финикийцы, ещё есть ахейцы с острова Самос. Эти, правда, несколько умерили свой пыл.

   - Почему?

   - Тирана Самоса - Поликрата персы, разозлённые постоянными разбоями, заманили в ловушку и распяли.

   - Ага, понятно.

   А насчёт этих самых спонсоров, если в Атлантиде было так принято называть купцов, всё очень просто. Это богатые граждане Афин, Спарты, Фив. Вот, кто платит гоплитам и нашему триеарху. Крупные землевладельцы, выращивающие виноград, пшеницу, лён заинтересованы в торговле и открытии новых морских путей. Все расходы я записываю вот здесь, - Геродот потянул за верёвку, охватывающую шею и показал кусок дифтеры. - Эллины в колониях доверяют гражданам Афин. Через неделю или через месяц, неважно, придёт купеческое судно и привезёт массалийцам на нужную сумму товары, в которых они нуждаются. Ладно, давай-ка прогуляемся по берегу. Разомнём ноги.

   Триера уже причалила к пристани. На борт поднялись какие-то мужики в длинных туниках с глиняными табличками в руках. Этими греками занялся Эсимид, а мы с Геродотом сошли по трапу на пристань.

   - Видишь развалины храма?

   Я посмотрел в ту сторону, куда указывал Геродот. На холме возвышалось сооружение без крыши. Остатки портика держало несколько витых колонн.

   - Отличается от тех, - я показал на другие храмы, которыми были окружены развалины.

   - Финикийский, - сказал Геродот. - Когда-то финикийская община имела в Массалии своих суффетов¹.

- Понятно. Наместников. И куда они делись?

   - Опять случилась война. Массалия трижды сражалась с Карфагеном за эту землю, - Геродот обвёл руками окрестные холмы. - Одну битву греки проиграли, две выиграли, в том числе последнюю. Вот тогда и был разрушен этот храм.

   - Боже мой. Опять война. С какого бодуна?

   - С какого, что?

   - Неважно. Ради чего тут воевать? Слишком жарко.

   - За острова, за лес, дающий прекрасные доски, за рыбные места, медные копи, контроль над торговыми и морскими путями. Да мало ли, за что ещё. Финикийцы считали необходимым вытеснить фокейцев из этих мест. К слову сказать, я уважаю финикийцев.

   - Да, да. Вы говорили, что они упорные и, вроде бы, сумели обогнуть Африку.

   - Африку?

   - Так мы, атланты, называли землю по ту сторону Внутреннего моря, - я показал рукой на Юг.

   - Ливию, мой друг, Ливию. Но не только за это. Финикийцем был сам Кадм - основатель Фив. А ещё он придумал знаки, с помощью которых эллины получили возможность записывать всё, что им вздумается.

 

¹Суффет (иврит. "судья") - высшее должностное лицо у евреев до эпохи царей, и у финикийцев - наряду с царями.

 

   - Алфавит для Эллады, а для Египта он построил Фивы? Это круто, - поддержал я Геродота, которого моё замечание заставило всплеснуть руками.

   - Альфавит? Хорошее слово, - грек вытащил на свет тот самый кусок дифтеры, где он записывал долги, а из складок тоги - стилос.

   Мальчишка раб, сопровождавший нас и отгонявший мух, услужливо подал греку маленький глиняный сосуд с краской. Чернильницу он достал из ящика, в котором лежали мех с водой и сушёные финики. Ящик взвалили ему на спину гоплиты, провожая нас на сушу.

   Мой подбородок гордо выпятился.

   "Хотя, кто из потомков по достоинству оценит этот вклад в словарный запас греков?" - тут же подумал я.

   Очевидно, гордый вид "атланта" рассмешил Геродота.

   - О, Боги! Фивы, построенные Кадмом, находятся в греческой Беотии, неуч ты этакий. А стовратные Фивы Египта основал отец Кадма - Агенор, который сам был сыном Посейдона. Когда Зевс похитил дочь Агенора - Европу, царь разослал сыновей на поиски, запретив им возвращаться без сестры. Поиски оказались напрасными, и юноши расселились в разных местах. Кадм остался в Элладе.

   - С ума сойти, - тихо сказал я, стараясь скрыть ироническую усмешку. 

   "Египтян, оказывается, облагодетельствовал отпрыск Посмейдона, какой-то грек Агенор. Чем тогда занимались фараоны?" - эта крамольная мысль не помешала мне спросить.

   - Неужели Кадм, будучи внуком самого Посейдона, не мог разыскать свою сестру? А потом, я думал, что Европу похитил бык. Что же Кадму сам бог не помог в поисках?

   - Причём здесь бык и боги? - разволновался Геродот. – У тебя в голове, наверное, вчерашнее вино бродит. Что за чепуха? Просто фонтан какой-то. Зевс, Зевс принял образ быка. А у Посейдона и без того много дел. К тому же Дельфийский оракул предсказал Кадму, чтобы он не думал о Европе. Чего о ней беспокоиться, если на женщину сам Зевс глаз положил? Оракул велел парню следовать за первой встречной коровой и заложить город там, где животное возляжет. Но прежде сыну Агенора пришлось убить свящённого дракона - бога Ареса - огромного змея, который охранял находившийся рядом с тем местом источник воды. Зубы побеждённого чудовища Кадм, по совету богини Афины, посеял в землю, а из них выросли воины Спарты. Ты знаешь, что означает это слово?

   - Город такой есть, - неуверенно сказал я.

   Мои мозговые извилины заплетались в косички от многословного повествования грека.

   - Ну, что мне с тобой делать? Спарта на нашем древнем языке означает "посеянные".

   - Теперь буду знать, - моё обиженное ворчание не остановило Геродота.

   - То-то же. Эти воины и стали соратниками Кадма и родоначальниками знатных фиванских родов. Мне жаль тебя, Максимид. Пребывание среди варваров Британии не пошло тебе на пользу. Твой разум похож на источник, в который попали сточные воды. Столько полезного в твоей голове и столько мусора. Ладно. Через пару часов солнце отправится во дворец своего покровителя – Апполона, где Никата – богиня ночи и Гипнос подарят светилу сон. Я тоже устал. Пора возвращаться на триеру.

   - Вы идите, а я ещё поброжу здесь в тенёчке, - сказал я.

   Был вечер, но зной не спадал, и мне не хотелось чувствовать своими ягодицами горячие доски палубы.

   - Пойду, посмотрю на разрушенный храм. Там наверняка полно фресок.

   - Твоя любознательность похвальна. Но будь осторожен, в горах могут быть волки.

   - Пустяки. У меня есть вот это, - я показал Геродоту ручку большого ножа, которым меня снабдил келейст.

   Грек пожал плечами, сделал знак мальчику-рабу, и они отправились вниз по тропинке.

   Храм оказался ближе, чем можно было ожидать. Поворот тропы открыл портик, остатки колонн и широкий проход внутрь развалин. Осторожно ступая, раздвигая резные листья дикого винограда, я поднялся по выщербленной лестнице и увидел под ногами красивую, покрытую пылью мозаику. Улыбающиеся дельфины резвились в море, пересекая курс большой лодке с парусом. На корме, держась за толстый канат, стояла женщина и смотрела прямо на меня огромными голубыми глазами. Я присел на корточки и стал ладонями сметать пыль в сторону. Внезапно до моего слуха долетел тихий звук. Он был похож на рычание.

   "Неужели волки», - по спине пробежал холодок страха.

   Я нащупал рукоять ножа и замер, прислушиваясь.

   Рычание перешло в хриплое учащённое дыхание, потом я услышал тихий стон. Так могла стонать только женщина, но не от боли, а скорее от наслаждения. Ноги сами понесли меня внутрь храма. Осторожно ступая, мне удалось тихо проникнуть в святилище древних финикийцев. Сначала я увидел широкую спину мужчины, потом ноги женщины, обхватившие мускулистые бёдра, чёрные длинные волосы, разметавшиеся по щекам, шее и белоснежным плечам, щит и копьё, стоящие у подножия алтаря. Мягкие лучи солнца, проникая через проломы в своде потолка, высветили русые кудри Астерия – гоплита с триеры. Я узнал его по шраму в виде паука на предплечье. Неожиданно тонкая рука женщины поднялась и откинула волосы в сторону. Нежный овал лица, тонкий прямой нос, полуоткрытые полные губы и большие чёрные глаза. Взгляд остановился на мне, улыбка обнажила ослепительно белые зубы. Поразительное сходство этой женщины с Надин заставило меня вздрогнуть и отступить. То же лицо, те же мягкие обводы скул, разрез глаз, губы, улыбка.

   "Что моя жена делает здесь?" – мысленно спросил я.

   Камешек, попавший мне под ноги, покатился по мраморному полу, издавая дробный, глухой звук. Гоплит, не прекращая двигать бёдрами, обернулся.

   - Чего надо?

   Я стоял на месте, будто кто-то упёрся мне в спину каменными кулаками.

   - Максимид? Едва узнал тебя, атлант. Какого чёрта ты бродишь здесь? Я уже подумал – сам Эрос явился сюда со стрелами любви.

   - Как зовут эту женщину? – Эти несколько слов я едва смог выдавить из себя.

   - Не всё ли равно? – засмеялся гоплит, отходя от жертвенника и натягивая на плечи хламис¹. - Главное, что она доставляет нам, мужчинам, удовольствие. Хочешь её?

   Моя Надин была абсолютно обнажена. Светло-коричневый хитон скомканной грудой лежал

 возле жертвенника. Жена оперлась руками в мрамор и села, подтянув ноги и положив голые руки на колени.

   - Убью, - заорал я, выхватывая нож, и прыгая на гоплита.

   Щит вылетел навстречу и ударил меня в солнечное сплетение. Свет погас, дыхание прервалось, лопатки коснулись пола…

   Сознание возвращалось медленно. Сначала я ощутил боль, потом понял, где именно болит. Струи воды стекали по лицу, холодили шею и плечи. Веки с трудом открылись. Надо мной склонились гоплит. Я попытался подняться.

   - Лежи, лежи, - сильная рука Астерия надавила на грудь. – Что с тобой, атлант. В твой разум будто вселились Лисса² и Эрида вместе взятые. Какая муха укусила?

   - Где Надин?

   - Какая Надин?

   - Моя жена.

   - Да, что с тобой, Максимид? Какая жена? Ата – богиня обмана погрузила твой разум в болота заблуждения. Это была обыкновенная шлюха из гавани. Она называла своё имя, но я его уже забыл.

   - Вспомни, пожалуйста, вспомни, - застонал я, сбрасывая руку гоплита с груди.

   Мокрый край обрывка хитона упал на землю.

   - Сейчас, сейчас… Ты лежи пока и благодари богов, что в последний миг я удержал руку. А то бы – полчерепа тебе снёс… Вот, вспомнил. Её зовут Нефида. Таких в порту за один обол без труда десяток можно уговорить возлечь с тобой. Лучше скажи, голова болит?

   - В живот, будто меч вонзили. А голова? Да, есть немного.

   - Голова, это от жары. Вот тебе жена и померещилась там, на жертвеннике. Живот – сплошной кровоподтёк, но через неделю пройдёт.

   Я поднялся на колени, поднял рубашку и коснулся руками мышц на животе. Касание вышло крайне болезненным. Синяк выглядел ужасно. Огромный, красный с переходами в синий и фиолетовый.

   - И всё же, где она?

   - Ты о шлюхе? Забудь о ней. Прогнал. Подумал – увидишь снова, бросишься в драку. Не обижайся, но у тебя с головой не всё в порядке. Приплывём в Афины - обратись к Анаксагору.

   - Кто такой этот Анаксагор? – проворчал я, поднимаясь на ноги.

   Мне уже было неловко перед гоплитом за вспышку бешенства, за выхваченный нож, за помутнение рассудка.

   - Такой же полоумный. Дружок Перикла. Вы с ним найдёте общий язык, - во всё горло захохотал Астерий.

   - Почему? – вопрос ещё больше развеселил гоплита.

   - Этот парень говорит, что в солнце нет ничего божественного. Будто это - просто большой, величиной с Пелопоннес, кусок раскалённого камня.

   - Насчёт размера – чепуха, солнце – гораздо больше и точно раскалённое.

   - Вот и я говорю, ты – такой же сумасшедший, если принимаешь какую-то шлюху за свою жену, которую сам же и бросил.

   Я хотел опять возмутиться и просветить Астерия, кто кого бросил, но промолчал.

   - Ладно, темнеет уже. Пошли к гавани, - сказал гоплит, вешая на плечи щит.

   Вот так, эллин, восхищавшийся высокими кипарисами, и я, страдая от боли в животе, спустились с холма и, вскоре оказались на нашем судне, где Эсимид заканчивал погрузку припасов. Греки привыкли ложиться вместе с заходом Солнца, и большая часть команды уже спала. Астерий последовал примеру остальных, а я ещё долго не мог забыться. Перед моими глазами стояло лицо Надин. Спустя какое-то время, сцена и события, произошедшие в храме, померкли. Я решил, что позже разберусь со своими зрительными галлюцинациями. Мысли изменили направление, вернув мою память к разговору с Геродотом.

   "Где тут правда, а где вымысел, чёрт его знает, - думал я. – Но, похоже, грек говорил о Кадме, Агеноре, Европе, о священном драконе, будучи совершенно уверенным в истинности своих слов. Некоторые учёные там, в будущем считают, что драконы действительно существовали. Я читал об этом в какой-то книге. Не помню название. Огромные змеи - потомки динозавров вполне могли жить во времёна Кадма".

   Мерный плеск волн о борт триеры постепенно свёл мои размышления к призрачным сонным видениям, и я задремал.

 

¹ Хламис – у древних греков небольшой плащ овальной формы, удерживаемый на груди пряжкой.

²Лисса – в древнегреческой мифологии божество бешенства и безумия.

³ Эрида – божество раздора.

 

 

 

   Следующие три недели показались мне слишком скучными. Во время стоянки в Массалии, моряки убрали просмоленные щиты, закрывающие нижние отверстия по каждому борту, и теперь наше судно двигалось значительно быстрее, подгоняемое боковым ветром и тремя рядами вёсел. Эсимид решил обойти Сиракузы стороной, поскольку массалийцы поведали триерарху о восстании рабов в этой греческой колонии. Наша триера лавировала между островами, опасаясь ещё и пиратов, но ничего существенного и опасного не случилось. Несколько раз мы видели прямоугольные паруса и длинные веретенообразные силуэты каких-то посудин, но, наверное, это были купеческие корабли, не проявившие к нам никакого интереса.

   Афины возникли совершенно неожиданно с левого борта однажды на рассвете. Меня сорвал с циновки громкий крик матросов. Я выскочил на палубу и увидел нереально близкие скалы, огромный, монументальный, красивый храм, возвышающийся на плоской, словно стол, горе. Вокруг были разбросаны здания поменьше, а по террасам, вырубленным в камне, спускались к бухте лестницы, дворцы, улицы, заполненные приземистыми постройками, портиками и акведуками, высокие двух, трёхэтажные дома с красными черепичными крышами.

   - Акрополь! - воскликнул Геродот, указывая мне на тот самый скалистый холм с плоской вершиной, на которой стоял огромный храм с множеством колонн.

   - Парфенон? - в собственном голосе мне послышалась дрожь восхищения.

   - Ты слышал о нём? Да! Это он. Пусть будет благословенна Афина-Девственница, покровительница Афин, - сказал Геродот, не отводя взгляда от города.

   Я тоже таращился на величественное сооружение, которое в своё время видел в полуразрушенном состоянии и не мог поверить, что все эти пейзажи - не продолжение сна.

   - Чудеса! Ей богу – чудеса.

   Мой шёпот прервал Эсимид.

   - Ты ещё не был рядом с храмом и внутри него. Подойдёшь к нему ближе – не вырони на ладонь глаза.

   - Почему? – спросил я.

   - Новый Храм и всё пространство Акрополя - заслуга Перикла, - сказал Геродот, оттирая плечом смеющегося триерарха. - Это он нашёл для строительства деньги, пригласил Калликрата и Фидия¹. А теперь, на месте разрушенных персами старых храмов стоит красавец Парфенон, Пропилеи² и прочие святилища. Внутреннее убранство храма поразят твоё воображение.

   - Проклятый Ксеркс! - выругался Эсимид. - Если бы не предательство нищего пастуха, царь Леонид разгромил бы персов ещё при Фермопилах.

   Я стоял и впитывал в себя воздух древних Афин, легендарные имена и названия исторических мест, где сражались и умирали мифические герои.

   - Можешь закрыть рот, - снова засмеялся триерарх. - А не то, чайка залетит. Вон их, сколько вьётся над рыбным рынком.

   Пока я стоял и разглядывал город, наша триера протиснулась через множество стоящих на рейде судов, подошла к пристани, на каменную набережную был перекинут трап, и Геродот, не обращая внимания на любопытство толпы и приветственные крики, сошёл на землю, увлекая меня за собой. За нами последовали гоплит и два раба.

 

¹Фидий (ок. 490 до н. э. — ок. 430 до н. э.) - древнегреческий скульптор и архитектор. Друг Перикла – знаменитого оратора и полководца, основателя афинской демократии.

²Пропилеи (др. греч. - ворота) — парадный проход, проезд, образованный портиками и колоннадами.

 

   Эти здоровенные парни тащили вещи философа: несколько узлов, небольшой сундучок и футляр с клепсидрой.

   Мы двигались по улицам города всё время вверх, и я пожирал глазами выложенные плитами чистые мостовые, большие и маленькие дома с ослепительно белыми стенами, черепичными крышами, над которыми возвышались портики маленьких храмов, колонны. То и дело на пути попадались лавки торговцев. Столы, заваленные керамикой, медными светильниками, блюдами, кубками, ножами, свитками пергамента, тканями и прочими вещами располагались прямо под открытым небом. Всё это великолепие освещалось Солнцем и пускало зайчики, когда лучи отражались от резных поверхностей белого камня или медных украшений. Гул голосов постепенно отступал, толпы людей редели, превращаясь в маленькие группы, которые в свою очередь растворялись в многочисленных узких переулках. Вскоре мы очутились в тихом квартале, застроенном небольшими виллами в окружёнии садов, небольших виноградников и оливковых пальм.

   - А вот и мой дом, - сказал Геродот, останавливаясь у ворот невысокой ограды из густо посаженных кустов лавра. Открылась калитка, и перед нами предстал пожилой, лысый мужик в льняной белой тунике.

   - Господин! - воскликнул он.

   - Сколько раз тебе говорить, Леострат, не называй меня господином. Ты в этих стенах – свободный человек. Оставь рабам рабские привычки. Знакомься, Максимид. Это - мой домоправитель.

   "Ага, - мысленно отметил я. - В этих стенах Леострат – свободный человек, а за пределами дома? Интересная у них демократия с элементами деспотизма".

   - Сегодня, мой друг, последуем примеру софистов¹. Будем пить вино, не забывая, что в нём обычно – слишком мало истины, - Геродот, улыбаясь, обнял меня за плечи.

   - Не понимаю связи между софистами, истиной и вином, - устало сказал я.

   Красота Афин, жара и груз впечатлений давил на сознание, делая меня невосприимчивым к философским шуткам Геродота.

   - Всё - очень просто. Софизм - означает уловка. Софистов приводят в восторг разные хитрости. Я считаю, что любые уловки - по большому счёту – ложь. Уловки противоречат логическим доказательствам. Уловки хороши в спорах, ведущих к выгоде, но они не служат орудием поиска истины. Вино приносит отдых сознанию и лёгкость полёта фантазий. Но это не значит, что, будучи во хмелю, наши фантазии приведут нас к логическим умозаключениям и непреложным истинам.

   - Не могу согласиться, - улыбнулся я, совершенно не понимая, что хотел сказать Геродот, произнося свою тираду. – Нас - атлантов во время застолий посещали неплохие идеи. Иногда логике пьяного человекам можно позавидовать.

   - Что тут сказать? Обычный парадокс, вызванный затмением разума по причине чрезмерного винопития! - воскликнул хозяин дома, усаживая меня за стол под раскидистым толстым деревом. Рабы уже суетились вокруг нас, наливая вино и расставляя блюда с фруктами и сыром.

   - Любое умозаключение можно трактовать двояко, - Геродот пододвинул ко мне деревянный кубок. - Приведу тебе пример. У знаменитого Протагора учился софистике и судебному красноречию некий Эватл. По заключенному между ними договору Эватл должен был заплатить за обучение десять тысяч драхм, но только в том случае, если выиграет свой первый судебный процесс. Если бы он проиграл первое судебное дело, то, вообще, не был обязан платить. Однако, закончив обучение, Эватл не стал участвовать в судебных тяжбах и, как следствие, он считал себя свободным от уплаты Протагору. Такое положение вещей длилось довольно долго, терпение Протагора иссякло, и он сам подал на своего ученика в суд. Таким образом, в один из дней должен был состояться первый судебный процесс Эватла. Протагор в суде привёл следующую аргументацию: "Каким бы ни будет решение суда, Эватл должен заплатить. Он либо выиграет свой первый процесс, либо проиграет. Если выиграет, то заплатит по договору, если проиграет, заплатит по решению суда". Эватл возразил: "Ни в том, ни в другом случае я не должен платить. Если я выиграю, то я не должен платить по решению суда, если проиграю, то значит – меня плохо обучали и я не обязан отдавать деньги".

   - Уверен, что эта идея пришла Эватлу за бокалом вина, - засмеялся я.

   - Как бы там ни было, бери амфору, наливай и пей, - сказал Геродот. - Завтра я представлю тебя Периклу.

   Мы провели за столом часа два. Грядущая встреча с Периклом абсолютно не волновала меня. Я рассказывал анекдоты, редактируя их в духе времени, мой сотрапезник отвечал мне забавными историями про персов. Через десять минут мне стало ясно, что греки относятся к персидским царям, как мы - русские - к чукчам. С наступлением темноты Леострат, держа светильник в руке, проводил меня в маленькую спальню, где я, всё ещё блаженно и хмельно улыбаясь, заснул.

  

   Меня трясли за плечо. Я спрятал голову под простыню, но под ней скоро стало слишком жарко, а чужая рука продолжала своё чёрное дело.

   - Что? - собственный голос резанул мой слух, и я поморщился от привычной головной боли.

   Надо мной стоял домоправитель и бубнил себе под нос.

   - Солнце уже встало, а они спят. Боги разгневаются на вас обоих. И на моего беспокойного хозяина и на тебя, Максимид. Лодыри. Если вы хотите застать Перикла в Афинах, торопитесь.

   - Лучше сделай кофе, - прохрипел я, вырывая из цепких пальцев плечо.

   - Никогда не слышал про кофе, но единственное, что я могу для тебя сделать, это принести в тазу холодной воды и вылить на твою хмельную голову.

   - А вот это - перебор. Хотя умыться не помешает. Но я обойдусь без посторонней помощи. Где у вас тут туалет или ванна?

   Заметив выражение лица Леострата, я добавил:

   - Мне нужно пописать.

   - Иди за мной.

   Мне с трудом удалось встать, и я поплёлся вслед за домоправителем, который привёл меня в небольшую комнатку с широким арочным проёмом, через который просматривался задний двор. В этом помещении прямо по центру мозаичного пола была сделана дыра, а справа сверкал белым мрамором маленький бассейн с чистой водой.

   - Сделаешь свои мелкие личные дела, можешь искупаться. Вот стопка чистого льна. Закончишь - позвони, пришлю рабыню вытереть тебя, - Леострат достал из складок тоги медный колокольчик. - Если женщина покажется тебе достаточно привлекательной и, если захочешь, она ляжет с тобой, чтобы ты после долгого плавания оросил животворящей женской смазкой свой фаллос.

   - Я - женат. Обойдусь, - смутившись, я взмахнул рукой, отпуская Леострата. 

   Перед моими глазами снова возникло лицо Надин. Оно было отдалено и размыто, будто я смотрел на свою жену через потоки дождя или ширму тумана. Острое чувство тоски заставило меня броситься в бассейн, погрузиться в него с головой, надолго задержав дыхание. Я поймал себя на мысли, что представляю любимую женщину в облике шлюхи. Не знаю, сколько прошло времени. Мне хотелось открыть рот и впустить через горло и ноздри воду, чтобы залить свою тоску и умереть, но сильные руки рабыни схватили меня за отросшие волосы и потащили к краю бассейна. Женщина вытолкнула моё шатающееся тело по лестнице вверх, вылезла сама, укоризненно покачала головой, а потом быстро сняла тунику и стала выжимать ткань. Я торопливо отвёл глаза от плавных линий обнажённой фигуры, от вида колыхающейся большой груди, от смуглых бёдер. Пришлось торопливо схватить льняное полотно, наскоро вытереться, одеться и выскочить из комнаты.

   Через полчаса мы с Геродотом уже шли вдоль Пропилеи к Агоре.

   - Чуть не проспали. Перикл сегодня разбирает дела в суде, по которым гелиэя не смогла принять решений. Потом он будет занят на верфях и наверняка не найдёт для нас время. Эсимид ещё вчера отправил ему глиняную табличку с сообщением о тебе и о моём возвращении в Афины. А Леострата рано утром разбудил гонец от стратега. Перикл уже ждёт нас.

   "Найти для нас время, - мысленно повторил я, поспешая вслед за Геродотом. - Зато в лавке древностей временем торгуют оптом и в розницу. Были бы желающие".

   Афины, похоже, подчиняли свою жизнь движению Солнца. Они и ложились сразу после заката, и вставали с восходом. По улицам ходили люди, лавочники выставляли на мостовые свой товар, из пекарен вкусно пахло свежим хлебом, а ветер с моря доносил запах рыбы и голос рынка.

   Широкая, вымощенная плитами дорога с лестницами и крытыми переходами вывела нас к Парфенону. Я, будто наткнувшись на стену, остановился. Взгляд с трудом охватывал весь храм целиком. Он оказался так огромен и высок, что мне пришлось задрать голову. Только так, напрягая шею и зрение, удавалось в подробностях разглядеть фризы под самой крышей. Геродот дёрнул меня за рукав рубашки.

   - Потом всё тут осмотришь. Нам нужно в пронаос. Пошли, Максимид.

   - Пронаос - это, что?

   - В храмах Атлантиды не было пронаосов? - Геродот остановился и удивлённо уставился на меня.

   - Не было.

   - О, боги! - ахнул грек. - Пронаос - восточный портик, зал, где проходят праздничные трапезы, жертвоприношения и освящение даров. Там Перикл обычно рассматривает сложные судебные дела.  Пошли скорее.

   Грек потащил меня за собой по лестнице внутрь храма. Я не глядя под ноги, опять задрал голову, пытаясь в полумраке, царившем внутри, разглядеть резные каменные горельефы. Но Геродот нетерпеливо подтолкнул меня в спину, и мы оказались в помещении, где горели светильники, и собралась довольно большая группа людей. Несколько мужчин и женщин выделялись красивыми складками плащей, надетых поверх длинных хитонов. В цветах полотен преобладали пурпурные и синие оттенки. По низу драпировок были пришиты разноцветные отвесно висящие кисти. Я мог бы поклясться, что внутрь этих кистей находятся тяжёлые грузики, чтобы удерживать на месте многочисленные складки. Драпировки у женщин подчёркивали все изгибы и выпуклости фигур. Рябило в глазах от различных орнаментов и аппликаций, сделанных на ткани из кусочков золотой и серебряной фольги.

   В глубине храма на мраморном возвышении непонятного назначения сидел человек, закутанный в кусок толстого серого полотна. Пересчитав складки драпировок, я прикинул, сколько материала пошло на это произведение портновского искусства.

   "Никак не меньше пяти метров при ширине более полутора", подумал я.

   Чёрные вьющиеся волосы незнакомца ниспадали на виски и высокий лоб. Прямой длинный нос бросал тень на полные губы. Густая в колечках борода скрывала внушительный подбородок. Глаза с припухшими веками смотрели на худого мужика - обладателя козлиной бороды и неряшливой причёски, который стоял в центре толпы и что-то говорил, обращаясь к низенькому греку, который то и дело возмущённо всплёскивал руками.

   - Солнечные и лунные затмения происходят от естественных причин. Само солнце - шар, кусок камня в виде чаши, полной раскалённых газов. Землетрясения случаются не только от действия огня, вырывающегося из недр земли, не только от напряжения воздуха, а, в основном, от взрыва бесконечного множества малых частиц - гомеомерий...

   - Ты слышишь, Перикл, что говорит этот человек? - не выдержал коротышка, обращаясь к человеку, сидящему на возвышении. - Это - речи безумца. Боги покарают Афины за то, что здесь живёт этот сумасшедший человек, подвергающий сомнению истины Демокрита.

   Но тощий мужик остановил коротышку жестом руки и продолжал:

   - Демокрит не прав, утверждая, что вся материя состоит из неделимых атомов¹, образующих землю, воду, огонь и воздух. Нельзя сводить всю материю к противоборству четырёх стихий. Этих стихий - гораздо больше. Каждая из них – смесь разнородных частиц, стихий-первоначал. Видов гомеомерий гораздо больше четырёх. Они бесконечно делимы, ибо, сколько ни дробить бытие, в небытие его превратить нельзя.  В малом нет наименьшего, но всегда есть меньшее. Наша жизнь не сводится к одним лишь материальным гомеомериям - семенам всего сущего. Бытие развивается под действием ещё одной, высшей стихии...

   - И что это за стихия, Анаксагор? - спокойно спросил Перикл.

   - Космический разум. Что же ещё? Именно он соединяет и разъединяет первоначала, создаёт видимые нами предметы и перемены в них. Этот разум – совокупность всех сил природы и, вместе с тем, он обладает всеведением, всемогуществом и свободой воли. Он вносит в материю движение, жизнь и порядок. Наши жизни и наши души - суть проявления этого разума, а через деятельность высшего разума в человеке достигается познание истины. Чувственные впечатления обманчивы, и принимать их в расчёт нет смысла. Целью жизни любого человека должно быть стремление к истине. Чем я и занимаюсь.

   - Нет и нет, - завопил плешивый маленький человечек. - Это неслыханно, кощунственно и противно нашим верованиям. Боги покарают Афины. Совет пятисот и жрецы многих храмов требуют казни этого безумца.

   Перикл поднял руку. Его речь была длинной и витиеватой. Он говорил о теориях какого-то Эмпидокла, о разнице между учениями философских школ, о Гераклите, о Пифагоре, который отправился в Египет в поисках истины и учился у египетских жрецов тайным знаниям.

   - Вся Эллада сначала проклинала Пифагора, считая философа шпионом персов, а потом восхищалась им. Лучшие и умнейшие мужи приезжали к Пифагору на Самос, желая приобщиться к мудрости этого человека, а затем, вновь, подвергли его остракизму за оправдание тирании. А почему? Потому, что мудрец говорил, что облагородить невежественный народ можно лишь там, где власть принадлежит касте знающих людей, которым демос должен повиноваться в большинстве случаев безоговорочно. Как дети родителям, а в остальных случаях - сознательно, подчиняясь нравственному авторитету вождей, - Перикл сделал многозначительную паузу, а затем, продолжал:

 

   ¹ Атом. В переводе с древнегреческого означает "неделимый".

 

 

   - И что произошло дальше? Мы сочли учение Пифагора деспотическим и заставили бежать к италийским варварам, которых он считал более способными и восприимчивыми к наукам, чем граждане собственного отечества. Кому от этого стало хуже? Нам, грекам. Рим, впитывая наши идеи, подчиняет себе прочие латинские племена и усиливается, а мы слабеем, уверовав в свою непогрешимость и могущество многочисленных богов Эллады. Эллины погрязли в роскоши, не задумываясь о смысле бытия и своём предназначении. Прошу вас, не трогайте Анаксогора. Нельзя запретить философу мыслить и искать истину. Ведь, истина - многолика. Она похожа на Януса...

   Толпа загудела, заставив Перикла замолчать. Противник Анаксагора протянул руки к сводам храма.

   - О, несчастные жители Афин! Разве вы не знаете, что землетрясения – это не сокрушительный хаос неких выдуманных гомеомерий, а гнев Аида. А затмения солнца – не обжигающее смешение многочисленных стихий, которые по неведомой причине остывают и теряют свой ослепительный блеск. Когда дневное светило не показывает нам своего лица, это говорит о том, что Аполлон в эти дни отвернулся от Эллады, и у него нет времени. Он занят своими делами, которых огромное количество, - плешивый мужик явно подстрекал толпу. Он кричал, брызгая слюной во все стороны.

   - Не Аполлон ли вместе с Посейдоном возводил стены Трои? Не он ли в компании с Гераклом спасал от смерти жену царя Фессалии? Когда Аполлон прячет свой лик, это значит, что бог, или пророчествует о грядущих бедах, или наказывает наших врагов. А что говорит нам Анаксагор? Он вещает на площадях о том, что причиной и творцом всего сущего, отцом богов и людей есть не Зевс, управляющий всем миром, а какой-то Разум. Пусть боги за это покарают безумца. Смерть Анаксагору!

   - Смерть! - нестройно подхватила толпа.

   - Послушайте меня, - повысил голос Перикл. - Нельзя наказывать смертью человека за его убеждения. Давайте, хотя бы, сделаем так, как поступили наши отцы с Пифагором. Отпустим Анаксагора. Пусть покинет Афины и живёт там, где сам захочет.

   Толпа расступилась, пропуская вперёд человека, одетого в бордовую тунику. Лицо нового оратора было бледным. Кончик широкого носа гордо смотрел вверх, открывая твёрдую линию губ.

   - Софокл¹, - шепнул мне на ухо Геродот. - Сейчас он, или погубит Анаксагора, или спасёт его от смерти.

   - Сограждане! - воскликнул Софокл, театрально поднимая вверх правую руку. - Это действо, которые вы называете справедливым судом, напоминает мне эпизод из прошлого, когда на пути к Трое греки по совету Одиссея бросили на безлюдном острове фессалийского царя Фиоклета, укушенного змеёй. В одиночестве, забытый богами и людьми, нестерпимо страдающий от раны, Фиоклет добывает себе жалкое пропитание охотой, пользуясь луком Геракла, оставленного ему сердобольным героем. Его меткости позавидовал сам Пан – покровитель охотников. Но под стенами Трои Одиссей вспоминает слова оракула, что город может быть взят только про помощи этого чудесного лука. И что это значит?

   - Не плюй в колодец. Пригодится напиться. Нельзя было бросать на острове Фиоклета, - громко сказал я.

   Геродот стукнул меня по спине, а Перикл стал шарить глазами по толпе, пытаясь определить, что это за наглец осмелился подать голос.

   - Правильно, - одобрил мои слова Софокл. - Когда-нибудь и мы пожалеем об утрате и о том, что бросили Анаксагора в руки палача.

   - Это не я утратил Афины, это Афины потеряли меня, - неожиданно сказал Анаксагор.

   - Вот видите! Он сам решил свою судьбу! - заорал плешивый обвинитель. - Изгнание, изгнание?

   - Прочь! - подхватила толпа.

   - Так тому и быть, - с заметным облегчением воскликнул Перикл. - Ступайте все. Суд окончен.

   Мне были до лампочки все заумные теории, которые только что звучали под сводами Парфенона, но согнутая спина Анаксагора вызывала жалость. Мужики в разноцветных туниках начали аплодировали, а мы с Геродотом, пользуясь моментом, протиснулись к Периклу.

   - Это и есть твой атлант, - спросил стратег после обмена приветствиями с Геродотом.

   - Он самый. Его зовут Максимид.

   - Значит, Атлантида - не миф?

   - Выходит так.

   - Что же, уважаемые... - Выражение лица Перикла стало несколько растерянным. - Удивили... Прошу тебя - Геродот и тебя - Максимид проводить меня к верфи. По дороге и поговорим.

   - Стойте! - воскликнул я. - Неужели вы не позволите мне обойти храм, чтобы осмотреть всё это великолепие?

   В мои намерения не входило льстить Периклу, но так уж вышло. Просьба прозвучала слишком пафосно. Однако, на смуглой коже стратега выступил румянец удовольствия. Он кивнул и пошёл вокруг огромной постройки, показывая дорогу.

   - После взятия и разграбления Афин Ксерксом почти все святилища Акрополя были разрушены, а мраморы вывезены в Персию, - объяснял мне Перикл. - Но афиняне не были бы афинянами. Они решили на месте руин выстроить новый, ещё более величественный и красивый храм. Смотри, атлант!

   Мы вышли на свежий воздух с западной стороны постройки, и я увидел огромный фасад Парфенона, затенённый восемью колоннами, высеченными не из цельных кусков мрамора, а составленных из огромных цилиндров, притёртых один к другому и поднятых на высоту не менее восьми метров. На одной из колонн я насчитал двенадцать таких цилиндрических барабанов при диаметре основания больше двух метров. Чем ближе к кровле, тем больше уменьшался диаметр цилиндров, придавая постройке лёгкость. Дополняя оптическую иллюзию воздушности, на каждой колонне были прорезаны по двадцать вертикальных канавок. На поперечных монументальных перекрытиях здания, увенчанных крышей, выделялись скульптурные барельефы.

   - На портике изображён спор между Афиной и Посейдоном², а ниже идут фризы из четырнадцати метоп² - битва греков и амазонок, - продолжал объяснять Перикл.

   - Впечатляет, - сказал я, ослеплённый белизной мрамора, резной фигурой Афины, в первозданном своём виде совершенной по красоте. Я невольно пытался сравнить формы тела богини с тонкой талией и крутыми, но плавными линиями бёдер своей Надин.

   Отгоняя наваждение, я замотал головой и ускорил шаг, чтобы успеть за стратегом, который стал обходить Парфенон с севера.

   - Семнадцать колонн по бокам, включая угловые, над ними - тридцать две метопы³ - битва греков и кентавров. Дальше, на восход солнца - главные ворота храма и портик, украшенный фризом - сражение богов и титанов. Полуденная сторона - все те же семнадцать колонн и новый сюжет - Троянская война в миниатюре.

  

¹Софокл - афинский драматург, трагик. Родился в 495 г. до н. э. Автор трагедии "Антигона".

² Мифический спор между дочерью братом Зевса Посейдоном и любимой дочерью Зевса Афиной, кому быть покровителем города, построенного полузмеем получеловеком Кекропом. Собрание богов решило они так: кто сделает жителям лучший подарок, тот и победит в споре. Ударил трезубцем по скале Посейдон - забил источник. Вот это подарок! Все знали, что мало воды в Аттике. Но попробовали ее и усмехнулись: была она горько-соленой. Другую воду и не мог подарить бог моря. Затем Афина воткнула в землю свое копье, зазеленело оно и превратилось в оливковое дерево. Никто прежде не видел в Аттике таких деревьев со множеством плодов на ветвях. Все признали дар Афины лучшим... Вот почему греки считали Афину покровительницей Аттики, а название города Афины связывали с ее именем.

³  Метопа (на древне гр. - пространство между глазами) - в архитектуре элемент фриза дорического ордера в виде каменных или керамических плит, заполняющих промежутки между двумя триглифами (элемент фриза - вертикально стоящая плита). Метопы нередко украшались рельефами, реже - живописью.

 

   Я едва поспевал за стратегом, постоянно останавливаясь и глазея на фрески. Нам понадобилось добрых полчаса, чтобы осмотреть весь храм снаружи.

   - А теперь - вниз, к морю, - бросил мне Перикл, прыгая с метровой ступени на вымощенную плитами небольшую площадь перед Парфеноном. Я последовал за ним.

   - Невероятное сооружение, - не выдержал я. - Хотел бы я знать, во что обошлась постройка?

   - Хороший вопрос, - Перикл остановился, дожидаясь, пока к нам присоединится отряд гоплитов, появившийся рядом, будто из-под земли. – Храм сложен из драгоценного пентелийского мрамора... Надеюсь, ты спросил не о количестве золотых драхм, потраченных на возведение Парфенона.

   - Нет, - подтвердил я, имея в виду тяжёлый труд рабов, строителей и резчиков камня.

   Но стратег понял мой вопрос по-своему.

   - Кровь эллинов, пролитых при Марафоне, Артемиссии¹, Фермопилах пропитала фундамент Храма Афины-девственицы.

   - Фермопилы? Это, где царь Леонид со своим маленьким отрядом спартанцев остановил огромную армию Ксеркса?

   - Ты слышал о Леониде?

   - Так, краем уха, но не знаю подробностей. Было бы забавно посмотреть, как триста спартанцев заставили персов отступить.

   - Забавно? Странное выражение. Вообще-то, греков было чуть больше пяти тысяч, - нахмурился Перикл.

   - А персов?

   - Два миллиона, - внёс свою лепту в разговор Геродот. - Конница, пехота, слоны, колесницы.

   - Два миллиона - это вряд ли, - грустная улыбка появилась на губах Перикла. - Ты, мой друг, вечно преувеличиваешь.

   - Пусть будет восемьсот тысяч, как утверждает мой оппонент Ктесий², но разве эти цифры принижают подвиг спартанцев, которых в самый разгар битвы действительно осталось триста воинов?

   - Думаю, что персов было гораздо меньше, - легкомысленно сказал я.

   - Интересно, почему? - Перикл с неожиданной для его внушительной фигуры быстротой повернулся ко мне.

   - Переправить из Азии на берега Эллады такую огромную армию задача не из лёгких. Она, практически, невыполнима.

   - Ксеркс построил мост через Геллеспонт из рыбацких лодок и плотов! - воскликнул Геродот с непримиримой горячностью.

   - Какова ширина пролива? - мой невинный вопрос сначала повис в воздухе, потому, что греки задумались и наморщили лбы.

   - В самом узком месте не меньше семи стадий.

 

¹Битва при Артемиссии - морское сражение между греческим и персидским флотами во время греко-персидских войн, произошедшее в 480 г. до н. э. в узких проливах между островом Эвбея и материковой частью Греции.

²Ктесий Книдский - древнегреческий историк второй половины V - начала IV вв. до н. э. Был уроженцем г. Книда - спартанской колонии в Малой Азии. Родился ок. 441 года до н. э. Впоследствии Ктесий в качестве пленника оказался в Персии.

 

   Я быстро перевёл эту цифру в метрическую систему исчисления. У меня получилось, что ширина Дарданелл в самом узком месте составляет чуть меньше полутора километров.

   - Достаточно близко, если бы армия двигалась по суше, но море есть море. Волны, порывы ветра, течения. Плоты и лодки даже при небольшом волнении ненадёжная основа для моста.

   - Персидский царь приказал высечь плетьми неспокойное море, - заметил кто-то из гоплитов из-за спины Перикла.

   - Ну и что, это ему помогло? Мост не продержался бы и дня. Слоны, лошади, обозы. Переправа заняла бы уйму времени, увеличивая риски. Гораздо проще использовать для перевозки войск транспортные триеры, - высказал я своё мнение. - На вашем месте я бы подкрался ночью на кораблях и сжёг бы этот мост к чёртовой матери в два счёта, забросав горящими стрелами. Впрочем, если вам приятно думать, что персы - идиоты, а царь Спарты Леонид - герой, я не возражаю. Историю пишут победители. Наверняка, персы в своих хрониках по-своему изобразили эту войну.

   - Ты дерзок, Максимид и непочтителен, - голос Перикла звучал глухо. Было видно, что он едва сдерживает гнев. - Но я прощаю тебя потому, что ты гость и неплохо разбираешься в военном деле. Но не произноси этих крамольных речей прилюдно. Память о царе Леониде и зверствах персов на земле Эллады ещё свежа в памяти греков. А историю, действительно, пишут победители, - стратег разгладил пальцами морщины на лбу. - Народ должен помнить своих героев и подражать им в мужестве и отваге.

   - Понимаю, - виновато сказал я, примирительно улыбаясь.

   Весь остальной путь до моря мы проделали в молчании. Миновав несколько вилл, где возле каждой я заметил греков пирующих в тени деревьев, оставив за спиной окраины Афин, мы оказались на берегу узкой бухты, укрытой от ветра и волн высокими скалами. Галечный пляж белел строительными лесами и остовами строящихся триер. Люди, словно маленькие букашки, суетились вокруг корпусов длинных и узких посудин, работая топорами, подтаскивая толстые доски, брёвна, стуча молотками, вырезая форштевни и кормовые части кораблей. Прямо на нашем пути стояла группа людей, закрывая спинами какое-то действо. Заметив Перикла, они расступились, и я увидел длинные, грубо сколоченные  скамьи, на которых лежали привязанными два десятка окровавленных, стонущих людей, тела которых едва прикрывали короткие туники. Над ними нависали высокие широкоплечие мужики, сжимая в руках палки. Чуть в стороне виднелась пирамида, составленная из шести трупов. Босые ноги выглядывали из-под ветвей кипариса.

   Стратег взял правее, обходя всю эту группу людей. Мне бы тоже следовало пройти мимо, но глаза человека, распятого на бревне, заставили меня остановиться.

   - Это что? - спросил я громко, хватая Перикла за плащ.

   - Обычное дело, - сказал он, останавливаясь. - Наказывают нерадивых рабов.

   - Рабов? И это в стране победившей демократии?

   - Я же сказал. Обычное дело.

   - Но так не должно быть. Здесь – явное нарушение прав человека!

   Мой мозг переклинило, разум кричал, что я сошёл с ума, лезу не в своё дело, что сейчас последуют неприятности, но упрямство, глупое чувство жалости и жажды справедливости, присущие, наверное, только русским, не позволили мне закрыть рот.

   - Где ты видишь людей? - ко мне подскочил Геродот. - Это - варвары, пленные. Персы, мидийцы, парфяне...

   - Значит, с ними можно обращаться, как с животными?

   - Они и есть животные, назначение которых - работать, приумножая богатство и могущество Афин. Разве Атлантида не создана трудом рабов? Кто тогда рыл каналы между островами?

   - Вы же сами говорите, что Атлантиду создал Посейдон?

   Геродот опешил от такой наглости, а я продолжал свои глупые речи:

   - Добровольное объединение свободных людей, где жизнь каждого человека - величайшая ценность, вот, что такое демократия в понимании атлантов. Труд из-под палки, по принуждению - малоэффективен. Вы поймёте это в будущем, но будет поздно. Элладу ждут тяжёлые времена.

   Тишина, последовавшая за этими словами, испугала даже меня. Перикл, в своём длинном плаще, замер и стал похож на соляной столб, Геродот застыл на месте с открытым ртом, гоплиты испуганно переводили взгляды с моей особы на стратега. В радиусе двухсот метров рабы бросили работу. Затих даже стук топоров на ближайших триерах.

   - Тебе дано видеть будущее? - медленно и, будто бы, чего-то опасаясь, спросил Перикл.

   - Не сомневайтесь, - храбро ответил я.

   - Иди за мной! - стратег круто развернулся на пятках и пошёл дальше.

   Геродот, в который раз, толкнул меня в спину.

   Через сотню шагов мы оказались возле большого шатра. У поднятого полога стояли два гоплита, опираясь на копья. Перикл вошёл, пропустил меня, и полог отрезал нас от остального мира. Геродот едва успел проскочить внутрь. Задняя часть шатра оказалась без стены. С холма открывалась панорама моря. На столах валялись куски пергамента с чертежами отдельных частей триер, глиняные таблички с записями, стилосы, куски парусины.

   Стратег сел на деревянную скамью и показал мне на табурет рядом.

   - Итак. Если тебе открыто будущее, скажи, что будет с Афинами?

   Чувствуя себя загнанным в угол, я почесал затылок, вспоминая курс истории Древней Греции из школьной программы.

   - Значит, по порядку. В период твоего правления Афины достигнут небывалого могущества и станут самым мощным полисом Эллады, этакой движущей и направляющей силой греческого союза городов.

   - Ты хорошо начал, Максимид, но не пытайся льстить Афинам. Моё терпение не беспредельно. Могу вызвать палача, и тогда время твоей жизни будет сочтено. Как тебе такое будущее?

   Я закусил удила.

   - Ох, уж это время! А где же справедливый суд? Впрочем, продолжаю. То, что вы услышали, всего лишь, начало. Дальше станет ещё интересней. Признайтесь. Вы окончательно победили персов?

   Перикл отрицательно покачал головой.

   - Мы заставили Ксеркса отступить. Он ушёл в Азию, но его армия по-прежнему сильна, а царство велико и могущественно.

   - Хорошо. А кто сейчас правит Македонией?

   - Варвар. Царь Пердикка из династии Аргеадов.

   - Тогда, слушайте. Уже через сто лет царём Македонии станет некто Александр из той же династии. Его назовут Великим и, знаете, почему?

   Перикл тыльной стороной ладони вытер пот со лба, но промолчал.

   - Отец Александра - Филипп подчинит своей власти всю Элладу, включая Афины. Ваше прекрасное здание демократии рухнет, словно храм, сложенный из... Из... Глиняных табличек, - я поднялся, взял со стола эти приспособления для письма и с силой бросил на землю. Глина раскололась на мелкие куски.

   - Александру достанется в наследство от Филиппа сильная армия, флот, фаланга ветеранов, закалённых в битвах, а заодно и вся Греция.

   - Он возьмёт штурмом Афины? - голос Перикла был едва слышим.

   - Афины сами принесут ему ключи от города на тарелочке с голубой каёмочкой. В каждом из греческих полисов будут стоять гарнизоны македонян. Но и это ещё не всё.

   - Продолжай, - попросил Геродот. Он сидел, открыв рот, и не сводил с меня глаз.

   - Единственная хорошая весть из будущего для эллинов, Перикл, та, что Александр переправится через Геллеспонт, завоюет всю Азию и отомстит персам за все унижения, которые претерпели греки от персидских царей.

   - О, боги! - воскликнул стратег. - Неужели это случится?

   Я несколько растерялся, не зная, чего больше в возгласе Перикла - радости или отчаянья.

   - Но и это ещё цветочки, - не унимался я. - Александр покорит Египет и создаст огромную империю, став великим царём всех времён и народов.

   Увидев блестящие, горящие странным огнём глаза Геродота, я добавил:

   - Но, недолго будет музыка играть. То есть, я хочу сказать, что после смерти Александра, а он умрёт молодым от болезней и ран, его царство распадётся, к власти придут другие тираны - его товарищи - командиры, которые перегрызутся в борьбе за трон великой империи, и ввергнут Элладу в череду гражданских династических войн. Греция вновь распадётся на десяток мелких и слабых царств, что позволит римлянам одержать победу над вами. Вы станете провинцией Рима...

   Пауза, которую я взял, показалась мне самому зловещей. Она длилась добрых пять минут.

   - Рим? Но это невозможно, - наконец-то в замешательстве выдавил из себя Геродот. - Мы всегда побеждали римлян. Признайся. Сказанное тобой, всего лишь, твои фантазии.

   - Это не я придумал, это - будущая реальность.

   - Самое страшное в твоём рассказе то, что ты прав, Максимид, - тихо, словно разговаривая сам с собой, пробормотал Перикл. – Моё желание установить демократию во всей Элладе не по нраву тиранической Спарте и олигархическому Коринфу. Слишком часто я потворствовал союзникам Афин и помогал им захватывать земли свободных полисов, полагая, что только единая Греция может противостоять внешним угрозам. Было ошибкой надеяться, что огромные суммы, которые я каждый год посылал царю Спарты, оттянет начало войны за гегемонию в Элладе и заставит беотийцев, фиванцев, коринфян, Самос, Мегару, Дельфы объединиться с Афинами. И тогда Спарта, оставшись в одиночестве, подчинилась бы Афинам, признав, что демократия – единственно верная форма государственного устройства.

 И, что мы получили взамен. Ненависть Спарты, ненадёжных союзников и вероятность новой войны.

   - Не вы один питали иллюзию на этот счёт. Вспомните Гомера. «Бойтесь данайцев дары приносящих». Многие правители будущего пробовали силой установить демократию в странах, где народ привык к сильной руке царей. Но такие попытки приводили к хаосу и анархии, - сказал я.

   - Тогда, горе Элладе! - с грустью произнёс Перикл.

   - Горе Афинам, - добавил Геродот.

   Лица греков стали похожи на неподвижные гипсовые маски.

   - Горе эллинам, которым все эти злосчастные события принесут новые войны, увечья, а многим - смерть, - сказал я. –  Если со Спартой вы ещё сможете договориться, скажем, при помощи золота, то с Римом – это не пройдёт. Щедрые подношения, лишь, разожгут аппетиты римлян.

   После ещё одного, долгого молчания стратег обратился к Геродоту, игнорируя моё присутствие.

   - Значит, борьба Афин за гегемонию в Элладе - напрасна? Не усиления Спарты нам нужно опасаться, а, пока ещё покорной нам Македонии и варваров - римлян. Но, если мы пошлём армию на север против Аргеадов, а флот - на запад к Риму, Спарта обязательно нападёт на Афины. Персы тоже не будут сидеть, сложа руки. У нас нет ресурсов - противостоять сразу нескольким врагам. Что делать, Геродот?

   - Вы не сможете изменить ход истории и своё будущее, - я счёл нужным напомнить о себе.

   - Максимид прав, - Геродот избегал смотреть на Перикла. - Разве человек способен противостоять воле богов? Они стёрли с лица земли царство Атлантов и критских тиранов. Даже всемогущие Дарий и Ксеркс не смогли бы противостоять силе Зевса, ярости Посейдона, гневу Гефеста. Но это не значит, что нужно покорно ждать неизбежного. Перикл! Делай, что должен делать и пусть будет то, что будет.

   - Хорошо, - стратег медленно, словно старик, поднялся, я последовал его примеру.

   - Что нам делать с тобой, Максимид? Твой длинный язык способен наделать много бед в Афинах. А мне не нужны уныние знатных афинян и панические настроения демоса. Язык тебе, конечно, можно отрезать, но самым хорошим способом заткнуть рот человеку – это снять голову - прибежище тайных знаний и болтливого языка.

   По моей спине пробежал озноб страха. Лоб и виски вспотели.

   - Очень демократично, - хрипло сказал я и повернулся к Геродоту. - Не забудьте в своих книгах, мой дорогой друг, упомянуть о жестокости вашего обожаемого стратега. Пусть потомки греков знают, что уважаемый ими Перикл был ничуть не лучше идиота Ксеркса, который приказал выпороть плетьми море.

   - Да, Перикл, - взгляд Геродота испуганно метался по сторонам. - Мне кажется – казнь – крайняя, излишне жестокая мера. Максимид - мой гость. Я, пожалуй, поручусь за него. А потом, это он спас меня и моих спутников в Британии.

   - Я не уверен и в тебе, Геродот. Ты уже сегодня вечером доверишь папирусу откровения атланта, а твой домоправитель, вытирая пыль на столе, прочтёт текст, и завтра все рабы Афин будут знать о предсказаниях Максимида. Назови, хотя бы одну причину, чтобы оставить вас обоих в живых.

   Я с ужасом наблюдал за руками Перикла, которые уже поднялись, чтобы ударить в ладоши.

   - Значит, море будет высечено? Это не помогло Ксерксу, не поможет и тебе, Перикл. Но подумай. Мои способности могут сослужить службу Афинам, - я блефовал, но меня вдохновляла надежда - выпутаться из ситуации и выйти из шатра на своих ногах.

   - Неужели? И какую же? Я слушаю, говори.

   - Ну, например, я знаю рецепт горючей смеси. Если поместить её в глиняный горшок и с помощью катапульты отправить за стены осаждённого города... Вы понимаете, что произойдёт с постройками? Или взять корабли персов…

   Перикл думал недолго.

   - Геродот! Отдаю тебе Максимида. Отвечаешь за него головой. Твой дом будет охранять отряд гоплитов. Пусть атлант сделает эту смесь. Испытаем её. Но если в Афинах пойдут разговоры о будущем моего полиса...

   За стенами шатра послышался шум, топот и крик.

   - Гонец к Периклу!

   Полог отлетел в сторону, и перед нами появился солдат. Его панцирь, ноги и даже шлем пятнала пыль.

   - Перикл! Армия Спарты вторглась в Аттику¹! - рука гоплита опустилась в холщовую сумку висевшую через плечо на ремне и достала глиняную табличку...

   - Ну вот, видите. Началось, - сокрушённо сказал я, обращаясь к стратегу Афин.

 

   ¹Аттика (др.-греч. букв. "прибрежная страна") - юго-восточная область Средней Греции с центром в Афинах.

 

Глава 7

 

    Уже три месяца я жил в доме Геродота, смешивая в глиняных горшках разные пропорции бурого угля и серы. Эти составляющие горючей смеси, следуя моим указаниям, нашли в окрестностях горы Олимп. Также в моём распоряжении оказалась сырая нефть. Её привозили купцы из Персии, а покупали жрецы греческих храмов для светильников, но я попросил Клеона - ещё более радикального демократа и политического соперника Перикла отдавать часть нефти мне, и теперь купцы доставляли её целыми амфорами на верфи Афин. Ещё через неделю мне удалось найти нужное соотношение нефти, серы, угля и оливкового масла, позволившее сделать первую античную зажигательную бомбу. Её испытали на море. Два здоровенных гоплита, раскачав на руках небольшой горшок с горючей смесью, запустили его с триеры в  деревянный плот, стоящий на якоре. В мишень попали не сразу, но зато после третьей, более успешной попытки, "вражеский корабль" вспыхнул подобно спичке.

   Самого Перикла не было в Афинах. Он вывел флот в море и отправился к восточным берегам Пелопоннеса, нанося удары по прибрежным городам союзников Спарты.

   Ещё через трое суток на рассвете меня разбудил стук в ворота. Это был посыльный от Перикла.

   Геродот, стоя на пороге занимаемой мной комнаты, держал в руках глиняную табличку.

   - Стратег требует, что ты немедленно прибыл к стенам Мегары. На улице ждут гоплиты и повозки. В них я видел амфоры с твоей горючей смесью.

   - Вот, чёрт, - выругался я шёпотом, натягивая свои изрядно потрёпанные штаны и рубашку. – Зачем я понадобился в какой-то Мегаре?

   - Максимид! Идёт война. Все афиняне должны объединиться вокруг своих стратегов.

   - Я - не житель Афин, - слабо протестовал я, догадываясь, что если откажусь, то меня посадят на повозку силой. 

   - Может и так. Но ты нашёл способ заключить гнев богов в обычную амфору. Думаю, осада Мегары затянулась. В нашу гавань почти каждый день приходят триеры с ранеными и убитыми. Самое время испытать смесь под стенами Мегары.

   Ворча и мысленно проклиная своё затянувшееся пребывание в прошлом, я выпил стакан козьего молока, поданного мне домоправителем, ополоснул лицо холодной водой, вышел за ворота и пожал руку командиру гоплитов. Спустя два часа наша триера, погрузив амфоры, вышла в море, а ещё через два дня я стоял на каменной набережной Мегары рядом с Периклом.

   - Вон, видишь ворота? - спросил стратег, показывая направление ладонью.

   Я посмотрел в нужную сторону.

   - Метров… Локтей триста будет, - оценил я расстояние, отметив про себя толщину брёвен, окованных медью, высокие башни, шлемы и сверкающие лезвия копий защитников Мегары.

   - Правильно, - подтвердил Перикл. – Эти ворота – единственный путь внутрь города. Стены – слишком высоки, а ров усеян частоколом. Мегара стоит на скальном уступе. Камнебитные машины не подкатить. Мы пробовали подложить амфоры с твоей смесью под ворота, но к ним не подойти. Осаждённые льют со стен кипяток, осыпают стрелами моих людей и сбрасывают им на головы булыжники мостовых. Учитывая размеры города, камней хватит надолго.

   - Город окружён со всех сторон? – спросил я.

   - Если ты – о долгой осаде, то ничего из этого не выйдет. Спартанские передовые отряды замечены поблизости. Со дня на день может подойти основная армия Спарты, тогда нам придётся сеть на триеры и убраться прочь. Что скажешь?

   Я почесал затылок.

   - А, если перекинуть горшки со смесью через стены?

   - В моей армии нет ни Полифена¹, ни титанов, - раздражённо сказал Перикл.

 

¹Полифен – в древнегреческой мифологии – циклоп гигантского роста, ослеплённый Одиссеем.

 

- Здесь большая рогатка бы пригодилась. В смысле – праща.

- Не смеши меня, - едва улыбнулся стратег. 

- Тогда, тогда… У вас, греков должны быть катапульты.

   Перикл непонимающе уставился на меня.

   - О чём ты говоришь?

   - Неужели ещё не придуманы метательные орудия, которые способны посылать на значительные расстояния камни или огромные стрелы?

   - У атлантов они были? – обрадовано спросил Перикл.

   "Вот это да! – мысленно воскликнул я. – Греки ещё не изобрели катапульт¹".

   - Конечно, были, - крайне неуверенно ответил я, лихорадочно вспоминая конструкцию простейшей баллисты.

   - Тогда – за дело! – приказал Перикл. – В твоём распоряжении армейские механики и геометры.

   "Всё. Это называется - влип", - сказал я сам себе.

   Но передо мной уже стоял стол, на котором лежали чистые листы пергамента, глиняные чернильницы и стилосы.

   У меня не оставалось выбора, и, опустив кончик стилоса в чёрную краску, я склонился над столом, вызывая в памяти, виденные когда-то рисунки катапульт.

   Любительские занятия живописью в прошлом, то есть, в будущем, позволили мне схематически изобразить две стойки, что-то вроде лафета, изогнутую балку в виде огромного лука, тетиву, жёлоб с крючком, ворот с двумя ручками.

   Несколько греков окруживших меня внимательно следили за моей рукой. Один из них копировал мой рисунок на глиняную табличку.

   - Нет, не то, - пробормотал я, осознав ошибку.

   На рисунке получилась катапульта для огромных стрел. Я бросил лист пергамента под ноги. Чья-то рука подхватила его, скатала в трубочку и уложила в сундучок для письменных принадлежностей.

   Воодушевившись, я схватил новый лист и начал набрасывать чертёж баллисты. Жёлоб я нарисовал более широким, проставив размеры по глубине сначала в сантиметрах, а потом перевёл их в локти, учитывая габариты горшков с горючей смесью. Затем я изобразил раму, для устойчивости добавил продольные и поперечные стойки, но через пару минут остановился, решив, что такая конструкция не годится. Крюк, который посылал бы горшки в воздух, не мог это сделать. Хрупкие ручки амфор рассыпались бы, не выдержав давления. А больше амфору зацепить было не за что.

   - Прости, Максимид, - голос за моей спиной заставил меня обернуться.

   Небольшого роста лысый человек вышел вперёд и встал рядом.

   - Ты думаешь, каким способом отправить амфору к стене? Энергия тетивы не позволит амфоре улететь далеко. Верёвка соскользнет, глина разобьётся, и твоё сооружение сгорит здесь на месте.

   - Знаю, - огорчённо сказал я. – Скажи мне своё имя.

   - Меня зовут Нисай. Я – из Сиракуз.

   - Геометр?

   - Да.

 

¹Диодор приписывает изобретение катапульты в 399 до н. э. сиракузскому тирану Дионисию I, который собрал ремесленников в Сиракузах на Сицилии, чтобы те изготовили ему передовое оружие^, что произошло значительно позже описываемых в романе событий. Дионисий положил ремесленникам высокое жалованье, щедро одарял и приглашал к столу, а те в ответ создали катапульты разных видов. Уже в 397 до н. э. Дионисий применил стреломёты с берега против кораблей Карфагена.

 

   - Молодец! Тогда, давай сделаем так, - мой стилос стал бегать по пергаменту, оставляя пятна краски на полях рисунка. – Вот видишь, здесь на раме нужно закрепить балку. Конец балки снабдим ковшом. Теперь ковш нужно каким-то образом оттянуть, чтобы выпрямившись, он послал горшок в цель.

   У грека заблестели глаза.

   - А что, если конец балки, там, где ковш, поместить в хитросплетение толстых верёвок? – предложил Нисай.

   - Ты прав, - воскликнул я обрадовано. – Только жгут из верёвок здесь не годится. Слишком ненадёжно в плане высвобождения энергии.

   - Бычьи жилы! – прошептал геометр. – Бычьи жилы!

   - Точно! – я хлопнул Нисая по плечу. – Дашь голову на отсечение, что выдержат?

   - Дам, - заулыбался грек. – Вон у лучников бычья жила выдерживает примерно сто выстрелов и не рвётся.

   - Вот, бери стилос, черти дальше. Пусть твои приятели рассчитают нужные размеры балок, толщину жгута, учитывая вес амфор и дальность полёта… Как назовём наше изделие?

   - Твоё, твоё, - загудели греки.

   - Ладно, моё, - скромно согласился я, подумав о том, что я стал автором изобретения греческого огня и катапульты. – И всё же. Дайте название нашему супероружию.

   - Палинтонон! Стреляющий навесом, - сказал Нисай.

   - Чёрт с вами. Пусть будет палинтонон. Работайте, работайте, - прикрикнул я на геометров, хлопая в ладоши.

   Через трое суток опытный образец катапульты был готов.

   - Пристреляться бы надо, - сказал я Периклу, который с любопытством обходил неказистое, на мой взгляд, сооружение.

   - Нет времени испытывать. Эй! Взяли, - стратег навалился на балки, снабжённые деревянными колёсами.

   Подбежавшие гоплиты, прикрывая щитами стратега и рабов, окружили катапульту, которая медленно двинулась к воротам. Несколько стрел, пущенные со стен, вяло ткнулись в землю метрах в двадцати от нас.

   - Достаточно! – крикнул я.

   - Ты уверен? – Перикл обернулся.

   - Сейчас посмотрим. А, ну, ребята, разбежались, - моя широкая улыбка вызвала ответный хохот гоплитов.

   Перикл отошёл в сторону и стал наблюдать за моими действиями. Нисай достал из мешка пробки нужного диаметра с проделанными заранее отверстиями, отрезки фитиля нужной длины из промасленной верёвки, и подал мне. Я  засунул кусок фитиля в пробку, запечатал амфору и кивнул гоплитам. Те подняли горшок, положили его в ковш и стали вращать деревянный ворот, скручивая жгут из бычьих жил. Сооружение громко, натужно заскрипело, балка с амфорой пошла вниз.

   - Хватит, - я потрогал ладонью натянутый жгут. Тот зазвенел и слегка задрожал. Через минуту я поднёс горящий факел к фитилю, ещё раз измерил взглядом расстояние до ворот города и гаркнул во всё горло:

   - Отпускай!

   Клин, вставленный в отверстие ворота, упал на землю, горшок со свистом взмыл в воздух, дымя зажжённым фитилём. Все, кто был рядом, включая Перикла, замерли, наблюдая за полётом.

   Далёкому глухому звону бьющейся о камень амфоры предшествовала ослепительная вспышка огня за стенами города. Чёрный дым окутал то место, где разорвалась наша бомба.

   - Перелёт, - сказал я. – Откатываем обратно на двадцать локтей. Живо!

   Гоплиты навалились на катапульту, оттаскивая её нужное расстояние. С третьей попытки амфора угодила прямо в ворота, которые тут же охватило пламя. Четвёртый и пятый горшки добавили жару, и через час от ворот остались только несколько почерневших брёвен и медные листы, раскачивающиеся на оплавленных гвоздях.

   Перикл, счастливо улыбаясь, смотрел в спины афинским гоплитам, которые быстрым шагом шли на приступ Мегары.

   Я повернулся спиной к атакующим и поплёлся в лагерь афинян. С меня было довольно видов сожжённых домов и гор трупов на улицах городов Ирландии, когда туда входили штурмовые отряды армии Кромвеля. Я хорошо помнил лица негодяев в красных куртках, которые насиловали женщин.

 

    Снова мы сидели с Геродотом в саду и рассуждали о превратностях войны. Голову кружило молодое вино. На тарелке у моего локтя лежали, сладко благоухая, персики. Где-то далеко играла флейта.

   - Чем спартанцы лучше персов? - печально спрашивал меня грек. - Ксеркс разорил окрестности Афин, а царь Спарты – безумец Архидам следует этому дурному примеру. Всё побережье Аттики занято войсками спартанцев.

   - Скажите спасибо - они не решаются напасть на Афины, страшась, что Перикл, бросив осаждать прибрежные города Мегариды, вернётся и ударит по врагам с моря.

   - Ну, почему греки не могут ладить друг с другом? - сокрушался Геродот. - Представляешь? Если бы Греция была единой, нас бы боялись даже персы, не говоря уже о римлянах.

   - Это происки вражеских разведок, работа агентов влияния, амбиции и продажность политиков, - шутил я, сам не подозревая, насколько близок был к истине.

   - Ты - не по годам мудр и дальновиден. Не зря к тебе зачастил Клеон в моё отсутствие.

   - Не знаю, что ему от меня надо.

   - Будь с ним осторожен. Он один из десяти стратегов Афин и демагог¹. Сейчас он затеял несколько судебных процессов против друзей и семьи Перикла. Изгнание Анаксагора - первая ласточка и дело рук Клеона. Сам Фидий обвинён в растратах при строительстве Парфенона и вчера умер в тюрьме при странных обстоятельствах. Афиняне подозревают в нечестии, коварстве и смерти архитектора жену Перикла Аспасию, забыв, что стратег и Фидий были друзьями. Клеон считает, что часть денег, собранных на возведение храма Афины Паллады прилипли к рукам Аспасии. Так они и до самого Перикла доберутся. К тому же в полисе началась эпидемия чумы...

   - Слышал. От болезни умер старший сын Перикла - Ксантипп. Чёрт! Всё - одно к одному. Или счастье изменило Афинам или...

   - Боги отвернулись от народа Аттики, - закончил за меня фразу Геродот. – Ты был прав насчёт будущего.

   - Да. Очевидно, что гегемония Афин канула в Лету², - озвучил я свою версию происходящего. - А что ещё интереснее - демократия проигрывает тирании.

   - Не могу согласиться с таким умозаключением. Афины достигли небывалого могущества и силы, благодаря именно демократии.

   - Геродот! Не стройте иллюзий. У меня сейчас времени - с избытком, и я тут успел прочитать некоторые из ваших книг. Нельзя называть демократическим государство, где лишены всех прав рабы и женщины, то есть - две трети демоса Афин, а это значит, что в управлении полисом, если не считать стариков, участвует всего 15 процентов населения. А потом, что такое демос? Он подвержен сиюминутным настроениям, эмоциям и очень восприимчив к различным манипуляциям над собственным сознанием со стороны разных демагогов. Вы же сами видели, чем закончилось дело Анаксагора. Ему ещё повезло, что не казнили, а отправили в ссылку. Вы давно были на рынке? - неожиданно спросил я.

   - Признаться - давно. Ты же знаешь - всё моё хозяйство ведёт домоправитель.

   - Прогуляйтесь по лавкам, послушайте, что говорят люди. Они считают - в последних неудачах армии Афин виноват Перикл. Что чума - гнев богов направленный на Перикла. Ещё недавно стратег был кумиром толпы, а теперь его обвиняют во всех смертных грехах.

   - Это печально, - сказал Геродот.

   - Ещё бы, - согласился я. - Но такова участь всех, кто обладает практически неограниченной властью. Им на смену приходят более агрессивные и бескомпромиссные оппозиционеры. Посмотрите на Клеона или на Алкавиада³. Последнего поддерживает сам Сократ.

   - Ха! - воскликнул Геродот. - Сократ! Сын каменотёса и повитухи. Что этот молодой человек, выскочка из низов понимает в демократии? Ещё вчера он всячески поддерживал мнение о себе, как о бескорыстном и добродушном чудаке, друге семьи Перикла, а сегодня этот нищенствующий мудрец встал на сторону Алкавиада, склонного к тирании, насмехается над богами, развращает молодёжь вольнолюбивыми теориями о кощунственной божественности человеческой личности. Каково? Что может быть божественного, скажем, в обыкновенном рабе? Поддерживая Алкавиада, Сократ приближает установление диктатуры в Афинах. Вот кого я с удовольствием отправил бы в изгнание. Не понимаю, что общего между ним и Алкавиадом?

   - Я слышал - он спас Алкавиада во время какой-то битвы. Может этот случай и является фундаментом дружбы?

   - Смешно, - кривая усмешка испортила черты лица Геродота. – Ты видел Сократа? Нет? Он далеко не Ахиллес и даже не Гектор. Его сторонники говорят, что Сократ встал с обыкновенной дубинкой против всей спартанской фаланги, когда афинская армия бросила на поле боя своего стратега, и не позволил пленить Алкавиада. Ты веришь в это?

   - Греки во многое верят, - уклончиво ответил я. – Вот так и рождаются мифы.

   - Безбожник и парасит⁴. Вот, кто такой Сократ, - не унимался Геродот.

 

¹Демагогия (др.-греч. "руководство народом; заискивание у народа") - набор ораторских и полемических приёмов и средств, позволяющих ввести аудиторию в заблуждение и склонить её на свою сторону.

²Лета (греч. "забвение") - в древнегреческой мифологии - река забвения, одна из пяти рек (вместе со Стиксом, Ахероном, Кокитосом и Флегетоном), протекающих в подземном царстве Аида.

³ Алкивиад (Афины - 404 до н. э., Фригия) - древнегреческий афинский государственный деятель, оратор и полководец времён Пелопоннесской войны (431-404 гг. до н. э.). Отправлен в 415 году до н. э. командующим флотом на Сицилию. После поражения в битве его отозвали в Афины для судебного разбирательства. Опасаясь за свою жизнь, Алкивиад перешёл на сторону Спарты. На родине был заочно осуждён. Алкивиад дал спартанцам несколько ценных советов, которыми Спарта воспользовалась и, которые едва не привели Афины к полному поражению в войне.

⁴Парасит паразит (др.-греч. παράσιτος - сотрапезник) - в Древней Греции помощники при исполнении религиозных культов, имевшие пра­во участвовать в общих застольях; впоследствии нахлебни­ки, прихлебатели, обедневшие граждане, которые зарабатывали бес­платное угощение, развлекая хозяев

.

   - Бог с ним с Сократом. Время рассудит, кто есть кто, - философски заметил я. – Нельзя осуждать человека за убеждения. Подумаешь – изменил политическую ориентацию. В Атлантиде – обычное дело.

   - Будь моя воля, я бы отправил его гребцом на флот, - проворчал Геродот, не собираясь успокаиваться. - Но ничего, граждане Афин ещё скажут своё слово в суде над Сократом.

   - Тогда, чем вы, афиняне, лучше, скажем, царей Спарты или Македонии? Нельзя преследовать человека за его политические убеждения и инакомыслие. Чем сильнее государство, чем активнее развивается торговля, крепнет экономика, тем большим становится социальное неравенство среди народа и больше искушений применить авторитарные методы управления. Сократ лишь уловил требование момента, перейдя на сторону Алкавиада. Неужели вы не видите, что с падением авторитета Перикла, афинская демократия медленно умирает. Суровое время испытаний требует новых жёстких и жестоких методов.

   Геродот задумался.

   - Наверное, ты прав. И это очень печально.

   За воротами дома послышался топот ног. Под сводами арки показалась фигура человека. Он тяжело дышал и пытался в сумраке найти взглядом Геродота.

   - Перикл! Перикл… - хрипел он, задыхаясь от быстрого бега.

   - Что Перикл? Говори быстрее! - Хозяин дома поднялся на ноги.

   - Перикл умер.

   - О, боги! Час от часу не легче. Афины! Что будет с Афинами? - запричитал Геродот.

   - И ещё... - посыльный наконец-то справился с дыханием. - Клеон и Алкивиад требуют к себе атланта.

   - Когда? - спросил я.

   - Немедленно...

   - Зачем?

   - Не знаю. Поспеши.

 

   Мои услуги вновь понадобились Афинам. Через неделю военная триера, груженная "зажигательными бомбами", взяв на борт "атланта" , вышла в море. Триерарх правил на юг к острову Кетира, где греки надеялись испытать новые катапульты, которые предназначались для вооружения афинского флота осаждающего Сиракузы. Там, на Сицилии, где окопались спартанцы, решался исход войны за гегемонию в Элладе. Афины ещё надеялись подчинить своей власти весь Пеллопонес, но Спарта, Македония и несколько мелких полисов Греции имели на это счёт собственное мнение.

   Я стоял на носу судна и наблюдал за игрой дельфинов, которые, пересекая наш курс, словно о чём-то предупреждали моряков. Меня томило плохое предчувствие, и я прижимал к телу локтем холщовую сумку, где хранил, как зеницу ока, вещи торговца древностями - светильник вместе с зажигалкой, зная, что эти предметы когда-нибудь помогут мне вернуться в Лондон. Слабый встречный ветер с востока едва теребил наш парус. Вёсла гребцов вяло рассекали воду, подчиняясь медленному ритму, задаваемому свирелью. Дудочку прижимал к губам один из помощников келейста. Парень смешно надувал щёки, и кое-кто из гоплитов, сидевших на палубе, улыбался и повторял жесты флейтиста.  

   - Слева - парус! - голос раба, сидевшего в корзине, привязанной к вершине мачты, вывел меня из транса.

   Головы людей находящихся на судне повернулись в указанную сторону. Пересекая курс нашей триеры, довольно быстро двигался длинный корабль. На нём торчали две мачты, которые с такого расстояния выглядели длинными спичками. На каждой из мачт пузырями надувались огромные паруса. Вёсла, поднятые вверх, топорщились, будто к нам двигалось не судно, а колючий еж. Мне удалось рассмотреть на этом довольно большом и высоком корабле четыре ряда вёсел.

   "Квадриера, - подумал я. - Какого чёрта она здесь делает?"

   Неизвестное боевое судно, не сбавляя скорости, приближалось, явно собираясь протаранить нашу посудину.

   - Финикиняне! - крикнул триерарх, заставив вскочить гоплитов. - Келейст! Живо прибавить ход!

   Гребцы нашей триеры, подчиняясь новому, более частому ритму флейты, дружно и громко выдохнули, разбудив эхо, заметавшееся между шпангоутами трюма, а потом налегли на вёсла.

   - Гоплиты! Двадцать человек – к левому борту. Луки готовить!

   Солдаты заняли позиции, прикрываясь щитами, закреплёнными на деревянной перекладине, протянувшейся от носа до кормы.

   - Максимид! Где твоя зажигательная смесь?

   Капитан нашёл глазами мою фигуру и побледневшее лицо.

   - Не успеем катапульты собрать! - крикнул я.

   - Пошёл в трюм! Бери с собой плотников. Пусть поторопятся.

   Я бросился вниз по лестнице, отыскивая взглядом привязанные верёвками к борту части катапульт. Пальцы рвали узлы, а глаза следили через отверстия для вёсел за корпусом квадриеры. Она приближалась под косым углом быстрее, чем хотелось нашему триерарху.

   - Наверное, пряталась между островами, - тихо и безнадёжно сказал раб с ближайшей скамьи. Он продолжал грести, подчиняясь убыстряющемуся ритму, но в глазах человека застыло ожидание смерти.

   На верхней палубе раздались команды, загудели луки, потом я услышал, как вражеские стрелы застучали по дереву нашей обшивки и щитам гоплитов. Едва плотники успели вытащить деревянные балки катапульт наверх, раздался треск ломающихся вёсел, потом глухой удар и грохот лопнувших корабельных балок. Огромный медный таран квадриеры вошёл в наш левых борт, будто спица в мягкий ворох шерсти. От страшного толчка гребцы попадали на настил нижней палубы, разбивая себе черепа и ломая конечности, но сковывающая их цепь не позволяла несчастным освободиться из-под обломков. Крики и вой оглушили меня. Я лежал между двумя трупами и с ужасом смотрел, как заработали вёсла вражеского судна, отрабатывая назад, как таран двинулся в обратном направлении, а корпус нашей триеры стал медленно разваливаться на две части. Вода хлынула внутрь, ломая скамьи, разрушая настилы палуб, убивая уцелевших рабов кусками досок и камнями балласта. Триера начала медленно погружаться, заставляя всех, кто ещё мог двигаться, бросаться за борт. Недолго думая, я вскочил на ноги, с трудом добрался до лестницы, а потом меня подхватила волна. Вода оказалась прозрачной, но рядом, вместе со мной на дно морское погружались горшки с греческим огнём, люди скованные цепью, гоплиты, в панцирях которых торчали стрелы. Медленнее тонули мертвецы. Порхали, словно бабочки, щиты. Отвесно вниз уходили мечи и копья. Я хотел закричать, глотнуть воздуха, но во время передумал, заработал руками, пытаясь всплыть и достать кончиками пальцев далёкий, размытый и призрачный солнечный свет. Больно стукнувшись макушкой о кусок дерева, я выскочил на поверхность воды, словно пробка из бутылки шампанского. Прямо надо мной навис борт вражеского корабля. С него в море продолжали сыпаться стрелы, добивая греков умоляющих о пощаде. Сверху неслись торжествующе протяжные и победные крики, но для меня они звучали похоронными песнопениями. Прижимаясь к шершавому, обросшему ракушками и водорослями борту, я начал перебирать руками по скользкому корпусу судна, двигаясь в направлении кормы. Зубы выбивали мелкую дрожь, то ли от страха, то ли от холода, но скорее всего - от перевозбуждения. Через какое-то время мне удалось добраться до деревянного толстого бруса, к которому крепилась рулевая лопасть. Одной рукой для верности я вцепился в плавающую толстую доску, стараясь, чтобы никто из финикиян не мог заметить мои мокрые всколоченные волосы или ветхую белую рубаху. Вскоре крики и смех стихли, лопасть огромного весла шевельнулась, и квадриера медленно двинулась вперёд. Продолжая дрожать и прося защиты у всех олимпийских богов, я набрал в лёгкие побольше воздуха, отпустил спасительное дерево и нырнул. Меня по инерции немного протащило в кильватерной струе за кораблём, но я снова заработал всеми конечностями, двигаясь в обратном направлении. Когда я вынырнул, широкая резная корма квадриеры оказалась на почтительном расстоянии. Нас разделяло пространство, усеянное трупами и обломками досок. Взгляд нашёл подходящий кусок бревна, за который я тут же уцепился. Вражеское судно постепенно удалялось, и вскоре превратилась сначала в щепку на поверхности моря, потом в еле заметную соломинку с крохотным облаком паруса, а через какое-то время исчезло вовсе. Немного отдохнув, я решил осмотреться и нашёл в ста метрах от себя приличную часть обшивки нашей несчастной триеры. Задёргав ногами и помогая телу руками, я, не отпуская бревна, поплыл в нужном направлении. Вскоре моё уставшее тело распласталось на этом жалком подобии плота. Я лёг на спину, подставив грудь и живот ярким лучам Солнца. Мне даже стало несколько теплее, но холодная вода, перекатываясь волнами через доски, не давала расслабиться. Моя холщовая сумка чудесным образом не соскользнула с плеча. В ней что-то булькало.

   "Светильник наполнился водой. Ну и чёрт с ним. Надо сесть и попробовать отломать кусок доски, - эта мысль придала мне бодрости. - Послужит веслом. Но, куда грести?"

   Я вновь огляделся по сторонам. Повсюду плавали деревянные обломки, сломанные древка копий, груды тряпья, бывшие совсем недавно парусиной. Она успела намокнуть, но продолжала держаться на плаву, привлекая чаек. Впрочем, они пикировали совсем не туда. Несколько птиц сидели на всплывших телах. Чайки уже выклёвывали открытые глаза и отрывали куски губ, языков, щёк. Я содрогнулся, а потом попытался собраться с мыслями.

   "С утра мы плыли на юг. Полоса рассвета была по левому борту. Сейчас, наверное, полдень. Значит, если двигаться навстречу солнцу, можно добраться до острова Кетира, - подумал я. - Если верить карте триерарха, до острова - миль тридцать, сорок".

   Мне понадобилось десять минут тяжёлой работы, чтобы оторвать одну из досок обшивки. Я зажал дерево в руках и начал грести, направляя свой плот в нужном направлении. Вскоре на ладонях вздулись пузыри, а занозы, разъедаемые морской солью, стали саднить. Лицо и спина покрылись потом, пальцы ног, захлёстываемые встречной волной, тоже начали саднить. Бросив работать доской, я закатал брючины и по очереди осмотрел ступни.

   "Несколько ссадин. Пара синяков. Ничего страшного. Повезло, хотя, пусть бы лучше судьба повернулась своим страшным лицом к какому-нибудь греку".

   Опять браться за "весло" не хотелось. Усталость и апатия овладели мной.

   "Может, хватит бороться за свою никчёмную жизнь, - подумал я. - Какой в ней смысл, если мои глаза вряд ли когда-нибудь увидят Лондон, Москву, Надин. Она не прислала мне ни одного письма, пока я был в Англии. Значит, жена для себя давно решила, что развод - дело решённое. Очевидно, она планирует, что мы останемся друзьями или деловыми партнёрами, но для меня такое положение не выносимо".

   - О, боже! Как я её любил! - закричал я, обращаясь к морю, и сам испугался того, что я произнёс восклицание в прошедшем времени.

   "Ладно, - решил я после долгого бездействия. - Пусть будет, что будет. Если течение и ветер донесут меня до Кетира, значит, так тому и быть", - мне удалось принять устойчивое положение на шатких брёвнах, и я стал тупо смотреть на воду.

   Солнце палило нещадно. Оно слепило глаза, заставляло пот стекать по вискам, скулам, шее, сверлило темя и, казалось, проникало в мозг. Пришлось разорвать рубашку, чтобы обмотать лентами ткани голову. Брюки я тоже снял, оторвав штанины и сделав себе шорты. Ткань высыхала быстро, поэтому время от времени я зачёрпывал ладонью морскую воду и смачивал тонкое полотно на макушке. Вскоре мои щёки, плечи и спина стали красными, но спрятаться от солнца было негде. Хотелось пить. Несколько раз я погружался в воду, держась за плот, но от этого стало только хуже. К вечеру кожа покрылась волдырями, руки налились тяжестью. Доска, которой я работал, как веслом, казалась мне отлитой из свинца. Мускулы ныли, плот, будто стоял на месте. Но горизонт был пуст. После полудня крайнее изнеможение заставило меня лёчь на спину, Я стал смотреть на появляющиеся звёзды, машинально пересчитывая их, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. Тело моё давно превратилось в один большой сгусток боли. Пришлось закрыть глаза и представить, что я лежу в гамаке под кроной дерева и, что чья-то рука раскачивает его, а кто-то напевает мне колыбельную песню. Мне хотелось плакать, но глаза оставались сухими. За целый день вся влага вышла из меня через пот, а в рот не попало ни капли пресной воды. Можно, конечно, было набрать в горсть морской и выпить её, но я знал, что это убьёт меня ещё скорее, чем зной и жажда. Мерный плеск волн начал действовать мне на нервы, но, тем не менее, я забылся тревожной дремотой, бессознательно вцепившись руками в плот. Несколько раз крики чаек будили меня, заставляя грозить им кулаками и осматривать море. Солнце  медленно перемещалось к западу, вечер принёс мне некоторое облегчение, а ночь заставила дрожать от пронизывающего ветра. Я в остервенении работал доской, рассекая воду и заставляя плот двигаться, но когда Луна зависла почти над головой, сдался и сел, обхватив тело саднящими ладонями.

   Рассвет застал меня в том же безвыходном положении. Полоска зари появилась над горизонтом, обещая новый жаркий адский день. Единственным плюсом выхода из дремотного забытья оказалась роса, выступившая на пряжке брючного ремня и на кусках дерева, не захлёстываемых морскими волнами. У меня получилось слизать языком влагу и затем встать на колени.

   "Где этот чёртов маленький остров? - думал я, оглядывая пустынное море. - Неужели плот двигается так медленно, что, почти за сутки он не прошёл эти проклятые сорок миль? Или я проплыл мимо?"

   Эта мысль привела меня в отчаянье. Я с трудом поднялся на ноги и, балансируя на своём шатком помосте, стал снова осматривать горизонт. Но вокруг было только море. Ни пятнышка паруса, ни очертания какой-нибудь посудины. Пусто. Мне ничего не оставалось, как снова лечь и прикрыть сгоревшее накануне, покрытое волдырями тело остатками рубашки. Тем временем солнце поднималось всё выше. Мне казалось, что его лучи - это стальные иглы, которые сначала едва прикасались к моей воспалённой коже, а потом стали впиваться в неё, проникая до самых кишок. Я сполз в воду, окунулся с головой и снова залез на брёвна. Язык уже не помещался во рту, мне хотелось вырвать его и выбросить рыбам. К полудню мой мозг начал медленно плавиться. Я представлял себя, то гуляющим в тенистом парке, то медузой, выброшенной на берег, то сухим листом, пинаемым чьими-то ногами. А потом, очевидно, сознание покинуло мой рассудок.

   Я очнулся от того, что на лицо капала вода. Открытый рот ловил эту воду, а язык, помогая горлу, проталкивал её дальше. Мой вестибулярный аппарат не чувствовал качки. В уголках глаз тоже ощущалась влага. Я приоткрыл веки и тут же поднял руки, чтобы защититься от капель дождя. Мне удалось приподняться на локтях. Плот находился посередине маленькой гавани, окружённой скалистыми берегами. Небо частично закрывали тучи, мою воспалённую кожу освежал нешуточный ливень, но солнце уже искало просветы в грозовых облаках. Вокруг плавали водоросли и я, морщась от боли, обмотал ими голову, потом закрепил узлом на плече сумку со светильником, спрыгнул в воду и поплыл к узкой полоске песка. Через минуту ноги нащупали дно.

   - Слава Богу, - прошептал я, выбравшись на берег.

   Колени дрожали, затем, словно подломились, и мне пришлось лечь на песок.

   Немного передохнув, я поднялся и стал искать проход в скалах. Дождь кончился, намокшая галька проседала под ногами. По мере продвижения наверх, по пути начали попадаться кусты и трава. Вскоре, через разрывы в облаках пробилось Солнце. Потом слух уловил слабое журчание, а глаза увидели некое подобие тропы. Шагов через пятьдесят я вышел к ручью, вдоволь напился, а затем, карабкаясь по скалам всё время в гору, оказался у водопада.

   - Ура! - звук голоса распался на мелкие кусочки. Валуны перекидывали друг другу звонкое эхо, забавляясь протяжным "а-а". 

   В небольшой ложбине, куда с глухим шумом падала вода, образовалось маленькое озеро. Слева от водопада я заметил хижину и загон, откуда доносилось блеяние овец. Возле ограды стоял старик. Он давно услышал меня и, теперь смотрел, как странная фигура с водорослями на голове бредёт навстречу.

   - Пусть боги благословят твой дом и твоих животных, - сказал я, поднимая обе руки вверх. - Пусть трава, напоённая прошедшим дождём, станет сочнее и выше.

   - Э-э... - протянул старик, подозрительно глядя на незваного гостя. - Спасибо на добром слове. Пусть и к тебе боги будут милостивы. Кто ты? На тебе странная одежда. Каким ветром принесло тебя к нам?

   - Даже и не знаю, каким. Триера, на которой я плыл, пошла ко дну. Спастись удалось только мне, благодаря куску палубы, за который мне удалось зацепиться. Если тебе нужны дрова, я покажу гавань, к которой прибило мой плот. Дерево быстро высохнет под солнцем.

   - Было бы хорошо, - взгляд старика подобрел. - А, откуда шла триера?

   - Из Афин. Прошу тебя - кусок хлеба или, что-нибудь. Голод просто валит с ног.

   - Хлеб на Критисе дорог, и у меня его нет.

   - А молоко?

   - Вечером - пожалуйста. Утром овцы пусты, молока ещё не нагуляли.

   - Ну, хоть, что-нибудь... - мой жалобный голос, лицо, покрытое волдырями от солнечных ожогов, заставило старика поднять глаза к небу и вздохнуть.

   - Может, кусок вчерашнего сыра утолит твой голод?

   - Ещё бы. Два дня ни крошки во рту не было.

   Абориген ещё раз вздохнул и боком, не выпуская меня из виду, стал двигаться к открытому дверному проёму хижины, поманив за собой. Когда мои глаза привыкли к полумраку лачуги, у дальней стены я увидел что-то похожее на кровать с ворохом тряпья, брошенного поверх свалявшейся бараньей шкуры. В паре метров от пустого очага стояли стол и лавка, а на крюке, вбитом в низкий потолок, раскачивалась освежёванная туша какого-то мелкого животного. Мне показалось, что это была крыса или маленький кролик, а может быть, тушканчик.

   Хозяин хижины, словно извиняясь, пробормотал:

   - Сырое. В силки попалось. Запечь бы, да огонь долго разводить. Думаю - до ужина ты ждать не будешь. Уйдёшь в Кноссос. Там - люди, гавань. Если у тебя есть деньги, сможешь купить хлеба.

   - Денег у меня нет, - торопливо сказал я, глядя на протянутую ладонь старика, в которой лежал кусочек обветрившегося сыра. - Но я могу разжечь для тебя огонь почти мгновенно.

   - Да? Тогда, должно быть, тебя зовут Прометей, - засмеялся старик, не отдавая мне сыр. - Ох, уж эти афиняне. Хвастуны. Чтобы добыть огонь, надо не меньше получаса мучить камнем кресало и дуть со всей силы на ворох сухой травы или на промасленный трут.

   - Смотри, - сказал я, вынимая из своей сумки зажигалку и подходя к очагу, где лежал большой пучок сухого мха и тонкие ветки.

   Старик последовал за мной, оставив на столе сыр. Я протёр о штаны пьезо элемент, на всякий случай встряхнул зажигалку, поднёс её ко мху и нажал нужную кнопку. Первая же искра повергла хозяина хижины в шок, а когда пламя охватило мох, а затем и сухие ветки, старик остолбенел. Он стоял с открытым ртом около минуты, а потом упал на колени.

   - Ты - сын богов. Правнук Прометея. Сам Юпитер не способен одним движением пальцев высечь огонь. Прости старого дурака. Вот тебе сыр. Ешь.

   С быстротой несвойственной для такого тщедушного тела, грек вскочил на ноги и с поклоном протянул мне кусок сыра. Потом спохватился.

   - Сейчас, сейчас. Зажарим на вертеле эту египетскую кошку... Наверное, сбежала из дома какого-нибудь купца в Кноссосе. Вот тебе вино, вот свежий сыр, солёные оливки, - старик метался из угла в угол, доставая из потаённых мест еду.

   "Кошка? - подумал я с некоторой брезгливостью. - А! Чёрт с ней! Почему - нет". 

   Через полчаса мы с греком уже были друзьями и, запивая мясо вином, мило беседовали. Вернее, это старик почтительно сидел рядом и не умолкал:

   - До Кноссоса ходу - от рассвета до полудня. Старый город давно разрушен. Он здесь рядом, в сотне стадий, но никто не хочет здесь больше селиться. Место проклято богами...

   Только сейчас меня озарило, что старик говорит о легендарном античном Кноссе, а получасом раньше упоминал Критис или Крит.

   - Постой, - перебил я хозяина хижины. - Значит, этот остров - не Кетир, а Крит?

   - Верно, Критис. Я же говорю, здесь рядом - развалины дворца царя Миноса. Но никто не хочет здесь жить. Люди пропадают.

   - Стоп. Давай по порядку. Ты хочешь сказать, что недалеко есть какой-то дворец?

   - Прости, сын богов. Я тебе всё время об этом и толкую. Правда, от царского дворца остались одни фундаменты и остатки колонн. Да и то их почти занесло песком. Руины зарастают травой, кустарником, дикой вишней. Скоро даже фресок не будет видно. Ещё одно землетрясение, и от развалин останется одна каменная крошка. Народ разбежался из этих мест и селится подальше отсюда. Простой люд жалко. А вот Миносу - поделом. Слишком похотлив был и падок до чужих баб. Кто такое терпеть будет. Вот хитрая Пасифая и заколдовала своего муженька. Каждый раз, когда царь сходился с другими женщинами, его заколдованный фалос испускал при совокуплении змей, скорпионов и сколопендр. Все бабы, с которыми Минос делил ложе, гибли, словно мухи зимой...

   - Да уж, - сказал я. - Жён лучше не доводить до ручки.

   - Не знаю, о какой ручке ты говоришь, но Пасифая - особый случай. Она была дочерью Гелиоса¹, а тот сам являлся сыном то ли Зевса, то ли Гефеста, не помню. А это что-нибудь, да значит... Смешение крови людей и богов… - грек поднял указательный палец к небу.

   - Убойная смесь, - глубокомысленно закончил я фразу, вспомнив о сложном характере своей бывшей жены.

   - Вот и я о том же. Кровь богов, текущая в жилах простых смертных, приносит нам одни несчастья, - старик с опаской посмотрел на меня. - А, скажи, например, кто такой Минос? Не знаешь? Открою тебе истину. В народе говорят, что он был не царского рода, а самозванцем из нищих бродяг. Зато часто пировал с Посейдоном, когда богу хотелось выпить. А по мне - если даже пьёшь с обычным человеком, будь с ним проще и не обманывай его. Но Минос был не таким, - старик захмелел, язык его заплетался. Он с сожалением перевернул вверх дном пустой кувшин и тяжело вздохнул.

   - Так, что там с этим царём приключилось? - мне не терпелось дослушать историю до конца.

   - Ха! Миноса погубила жадность. Когда он попросил Посейдона прислать для жертвоприношения какое-нибудь животное, бог подарил царю красивого белого быка. И что, ты думаешь, сделал царь?

   - Что?

   - Он отослал быка в свои собственные стада, а в жертву принёс другого, похуже, тощего и мелкого. В наказание Посейдон наслал на белого быка бешенство и внушил жене Миноса, Пасифае, противоестественную страсть к этому животному. Она прельщала быка, ложась в деревянную корову, сделанную для неё паршивцем Дедалом². Плодом этой порочной связи стал Минотавр.

   - Минотавр? Тот самый?

 

¹Гелиос (др.-греч. Гелий, иногда Ээлиос  - "солнце") в древнегреческой мифологии - солнечное божество. Отождествляли с Аполлоном и Фебом.

² Дедал - персонаж древнегреческой мифологии, выдающийся художник и инженер, считавшийся изобретателем разных инструментов, а также построивший лабиринт на острове Крит.

 

   - Тот самый. Чудище с телом человека и головой быка. Минос, когда увидел сынка Пасифаи, спрятал это чудище в лабиринте, построенном специально для этой цели Дедалом, а Зевс, разозлившись на почве всех этих мерзостей, сравнял с землёй царский дворец.

   - Значит, лабиринт - не миф? Он действительно существует?

   - А я тебе, о чём толкую? В пятидесяти стадиях от озера есть пещера. Это - вход в лабиринт.

   - Врёшь!

   - Пусть Юпитер поразит меня молниями! - воскликнул старик. - На моей памяти, столько людей зашло туда, желая полюбоваться фресками, но никто не вышел обратно. Говорят, что Минотавр жив до сих пор, а проходимец Тесей¹ не убил его, а просто-напросто, хвастался своей мнимой победой перед афинянами.

   Во мне взыграло любопытство.

   "Увидеть знаменитый лабиринт - всё равно, что увидеть Париж, - подумал я. - Минотавр - очевидная выдумка. Плод буйного воображения суеверных греков, а вот на фрески стоило бы посмотреть".

   - Отведёшь меня туда?

   - Что ты? - старик замахал руками. - Видно, солнце иссушило твои мозги там, в море. Минотавр тебя сожрёт, даже костей не оставит.

   - Брось, приятель. Я сам - правнук Прометея. Разве ты забыл?

   Хозяин хижины уставился на меня, словно тот самый белый бык на новые ворота Кносского дворца.

   - Нет, не обижайся, но не могу. А если Минотавр прямо перед входом греется на солнышке? Он нас обоих слопает и не подавится.

   - Эй, брось, - я встал и подошёл к открытой двери.

   Хмель ударил мне в голову.

   - Солнце - высоко. Уже жарко. Чего быку валяться на траве в такой зной. Говорю тебе. Минотавр - сказка для детей. А потом, я не заставляю идти тебя в пещеру. Покажи мне вход. Я зайду, посмотрю на фрески и вернусь. Ну же, давай.

   Старик крякнул, будто утка испуганная выстрелом охотника.

   - Ладно. Отведу тебя. Только ближе одного стадия я к пещере не подойду.

   - О, кей. У тебя масло оливковое есть?

   - А зачем тебе?

   Я вытащил из сумки свой светильник и разворошил конец уже высохшего фитиля.

   - Налей в кувшин из-под вина. Буду заправлять маслом свой фонарь.

   - Смотри, парень, я тебя предупредил, - старик уже шарил в своих закромах.

   Через пять минут я уже шёл по тропе над водопадом, сопровождаемый своим проводником.

   Ещё через час мы оказались на горном плато. Далеко внизу, в зелёной долине я увидел небольшой город, окружённый оливковыми рощами. Красные черепичные крыши домов теснились к колоннам храмов, ниточки улиц переплетались между собой, образуя замысловатую сеть.

   - Кноссос, - сказал старик. - Нам - сюда, - он стал спускаться по ещё одной еле заметной тропе к скалам, защищающим плато с севера.

   - Всё. Дальше мне хода нет, - мой проводник остановился и отдал мне кувшин с маслом. - Это - козья тропа. Иди по ней вниз, там и есть лаз в лабиринт. - Прощай. Вряд ли ещё увидимся.

 

    ³ Тесей - в древнегреческой мифологии - сын афинского царя Эгея. Тесей отправился на Крит, чтобы помериться силой с чудовищным Минотавром, на съедение которому Афины, по требованию Миноса, отправляли жертвы - самых красивых девушек и юношей. Тесей и его спутники были помещены в лабиринт, где Тесей убил Минотавра. Из лабиринта Тесей и его спутники вышли благодаря помощи Ариадны, влюбившейся в Тесея.

 

   - Не грусти, мой друг. Принесу тебе рог Минотавра в подарок, - сказал я, легкомысленно улыбаясь.

   Старик в страхе замахал руками и бросился бежать вверх по тропе.

   Ещё было время передумать, но бес любопытства толкал меня в спину. Я подобрал с земли приличный кусок известняка, проверил свою зажигалку, светильник, запихнул кувшин с маслом в сумку и пошёл вниз по тропе. Спустя десять минут, чёрный зрачок пещеры, прикрытый ветками кустов, словно ресницами, смотрел на меня в упор. Зажечь лампу мне удалось с третьего раза. Я взял её в правую руку и шагнул в неизвестность. Несколько летучих мышей, с шумом сорвавшись с низкого потолка, едва не задели голову. Я испуганно пригнулся и поднял свой фонарь выше. Своды прохода из коричневого известняка перечёркивали трещины, но никаких фресок я не увидел. Зато заметил каменные ступени, ведущие вниз. Пятьдесят ступеней привели меня в зал. Стены расступились, открывая пространство, где на земле валялись неровные пластины белого мрамора. Я нагнулся и перевернул самую большую из них. Это был кусок резной фрески, где какой-то бородатый мужик правил колесницей, держа в одной руке копьё. Перевернув ещё несколько плит, я обнаружил фрагменты замечательных рисунков. Краски хорошо сохранились, и мне удалось рассмотреть голову женщины с чёрными огромными глазами, ноги, облачённые в поножи, половину лука, две трети прямого меча. Я выпрямился, поднял выше светильник и стал обходить зал. И вот тут на меня обрушился целый шквал картин, высеченных в камне и раскрашенных неизвестным художником. На троне восседал мужик, ниже пояса задрапированный в тогу и держащий в руках серп. Огромный кентавр учил маленького мальчика игре на лире. Обнажённый юноша с вьющимися волосами держал в руке пучок белых стрел. Женщина, одетая в синюю тунику, отводила руку назад, а в руке было зажато короткое копьё. Бородатый детина в красной тоге угрожал мне трезубцем...

   Я шёл по кругу, разглядывая фрески, и жалел, что у меня нет фотоаппарата. Внезапно, я наткнулся на ещё одну чёрную дыру. Это оказался двойной проход, расходящийся в разные стороны. Я свернул вправо. Моя голова почти касалась потолка.

   - Какой тут к чёрту Минотавр пролезет? Все рога отшибёт, - звук голоса отразился от стен и вонзился в уши.

   Через сорок шагов перекрёсток заставил меня остановиться. Я достал из сумки кусок известняка и, сделав метку, повернул направо. Ещё двадцать шагов, и новый, двойной проход, расходящийся в стороны, снова заставил изменить направление и прибегнуть к помощи известняка. Только сейчас я понял, что такое лабиринт. Одни проходы пересекались другими, повороты сменялись новыми, лестницы вели вверх и вниз. Известняк быстро таял. Я начал паниковать, уже не понимая, зачем и куда иду. Все попытки найти путь обратно терпели неудачу. Мне постоянно попадались свои же указатели, а это означало, что я хожу по кругу в замкнутом трёхмерном пространстве. А потом светильник погас. Абсолютная темнота ударила по глазам, и я в испуге присел. Разум охватила паника, но я не двигался. Мне казалось, что я слышу чьи-то шаги, вздохи, голоса. Чувство ужаса навалилось на плечи и сковало все мышцы. Не знаю и не помню, сколько времени я просидел совершенно неподвижно на корточках в полной темноте. Разум отказывался принимать решения. Кровь пульсировала в висках, и мне казалось, что это маленькие молотки нашли в моём мозгу стальные шляпки гвоздей и старались забить их в черепную коробку. А затем сознание, будто выключили, а сердце остановили...

   Внутреннее потрясение в ещё бездействующем, будто умершем разуме было похоже на вспышку яркого света или на удар электротоком. Наверное, мощный выброс адреналина вернул меня к жизни. Я почувствовал, что лежу на полу. Темнота по-прежнему давила на глаза, но что-то изменилось вокруг. Тело стало невесомым, словно притяжение земли исчезло, а время остановилось. Мне казалось - неведомая сила подняла меня в воздух и понесла неизвестно куда. Я будто плыл в пустоте и видел сквозь опущенные веки пульсирующие красные точки, а затем меня опустили на землю, и я снова начал ощущать собственное тело и камни под ним. Какой-то острый предмет упирался в спину между лопатками. Я с трудом приподнялся и начал водить руками вокруг. Пальцы натолкнулись на что-то холодное и твёрдое. Это нечто оказалось моим светильником. Шаря по земле, я нашёл сумку, достал зажигалку, кувшин с маслом, наполнил свой "фонарик" и зажёг его. Длинный проход исчезал в темноте, но на стенах вновь появились фрески. Резные мраморные люди, облачённые в туники и латы, лежали на спинах с глазами закрытыми монетами. На монетах я увидел изображение солнца. Начертанные здесь же буквы складывались в имена: Тесей, Гектор, Ардалос², Гераклис.  Каменный старик в каменной лодке, опустив весло в каменную воду, вопросительно смотрел на меня.

   - Харон, - прошептал я.

   Мурашки паники пробежали по спине.

   - Не дождёшься, - сказал я твёрдо и поднял выше светильник.

   Коридор явно имел наклон. Пол, выложенный квадратными плитами, разделяясь, уходил вверх и вниз. Идти к центру Земли не имело смысла, и я двинулся вверх, касаясь руками стен и глядя под ноги. Мне показалось, что я вижу на полу золотую нить. При каждом шаге от нити поднимались столбики золотой пыли. Я опустился на колени и собрал пыль в ладони. Несомненно, это было золото. Оно песком струилось между пальцев, возвращаясь к нити.

   "Это - жила, золотая жила!", подумал я, ковыряя ногтями камни.      

   Мне захотелось отломить хотя бы небольшой кусочек золота, но из этой затеи ничего не вышло. Сорванные ногти саднили. Из-под них сочилась кровь. К тому же в теле накопилась усталость, хотелось лечь. Но я знал, что нужно идти дальше. Нервы были на пределе, хотелось пить. Голод тоже давал о себе знать.

   Сколько времени я двигался, стараясь не выпустить из поля зрения золотую жилу, не помню. Сведённые судорогой мышцы и забитые гарью светильника лёгкие требовали свежего воздуха. Шея затекла, потому что приходилось постоянно наклоняться, чтобы не удариться головой о выступы на потолке. Когда в очередной раз я поднял глаза, то мне показалось, что где-то далеко маячит пятнышко света. Я сел на корточки, снова достал зажигалку, проверил - работает ли она и задул пламя светильника. Риск оправдался. Впереди явно было светлее, чем сзади. К тому же под ногами всё ещё мерцали искрящиеся вкрапления, образующие ту самую нить, которую я заметил раньше.

   - Нить Ариадны! – звук моего восклицания отразился от стен и рассыпался на мелкие осколки эха.

   "Неужели - там выход?" - эта мысль придала мне сил, заставила встать и двинуться по направлению к свету.

   Призрачное мерцание вскоре превратилось в светящийся овал, а потом, за поворотом солнечный луч попал на лицо и ударил в глаза. Мне пришлось простоять с поднятыми ко лбу руками едва ли не минуту, прежде чем решиться пролезть в узкую щель, заросшую кустарником.

   Внизу под ногами текала река, за которой простиралась к солнцу зелёная долина. Дальше виднелось море. Скальный выступ, на котором я стоял, обрывался пологим галечным склоном, и мне не составило труда отломить от куста толстую ветку, оседлать её и съехать вниз, тормозя ногами и поднимая тучи каменной крошки. Через пять минут я оказался на тропе и двинулся по ней, насвистывая композицию битлов "Жёлтая река". Солнце перевалило за полдень, когда я вышел к какому-то сараю, возле которого стояла огромная бочка. Таким ёмкостям нашлось бы место в погребе винного завода принадлежащего мифологическому Титану. Но в стенке бочки, обращённой ко мне, была сделана дверь, а сбоку вырезано небольшое окно, за которым виднелось штора. Дверь оказалась открытой, и я заглянул внутрь. Сразу слева от входа блестели: прозрачным стеклом душевая кабина, и белым фаянсом - унитаз. У задней стены стояли: железная армейская кровать, два пластиковых кресла, у окна - стул и стол, на котором уместились: тонкий ноутбук с большим экраном, настольная лампа, принтер, стопка бумаги и стаканчик с карандашами.

 

¹Ардал - в древнегреческой мифологии сын Гефеста, изобретатель флейты. 

 

   Мои глаза изумлённо смотрели на признаки цивилизации, которым было не место на древнем Крите, где поклонялись богам Олимпа, боялись Минотавра, и, где ещё даже не побывали солдаты Александра Македонского. По моим расчётам до рождения царя оставалось лет двести. За бочкой возвышалась мачта, на которой крутился огромный пропеллер.

   - Молодой человек! Вы кого-нибудь ищете? - сзади послышалась английская речь.

   Я испуганно обернулся на звук голоса.

   На пороге полуразвалившегося сарая с топором в руке стоял человек, одетый в серый балахон, подпоясанный верёвкой. На босых ногах у парня красовались пыльные, кожаные сандалии. Большие пальцы торчали вверх и шевелились. Под ногтями чернела земля.

   - Э-э, простите, - промямлил я. - Вы критянин?

   - Можно сказать и так.

   Следующие мои вопросы, наверное, прозвучали достаточно глупо, потому что человек отложил топор в сторону и начал улыбаться.

   - Тогда, почему вы говорите по-английски?

   - Я - англичанин.

   - И как давно вы живёте на острове?

   - С две тысячи двадцатого пятого года.

   - До нашей эры? - только в это мгновение до меня дошло, насколько глупо прозвучал вопрос.

   - Послушайте! - парень встал, поправил верёвку на тощей талии и подошёл ко мне. - Откуда вы сами свалились? С вами всё в порядке?

   - Опять, опять перенос во времени. Теперь уже в будущее. Ну, сколько можно? - шептал я себе под нос, оглядываясь по сторонам.

   - Скажите,  какое сегодня число?

   - Двадцатое августа две тысячи двадцать восьмого года. Да, что это с вами?

   - Нет, нет. Я - в норме. Наверное, ударился головой, когда искал дорогу наверх в лабиринте.

   - Лабиринте Минотавра?

   Я кивнул. Парень с некоторой долей недоверия посмотрел мне в глаза.

   - Вы - спелеолог?

   - Что-то вроде этого.

   - Ага, значит, сумасшедший энтузиаст. Каким образом вы попали в этот, чёртов лабиринт? Его точное местоположение так до сих пор и не определено, а все пещеры, лазы и лисьи норы на острове давно залиты бетоном.

   - Почему?

   - Знаете, сколько людей пропало здесь за последние годы?

   - Догадываюсь.

   - Правда, я не уверен, что в этом виноват лабиринт, но нужно пойти в полицию и показать им проход, который нашли вы.

   - Обязательно пойду, но позже. Я очень хочу есть и пить.

   - Сколько дней вы провели под землёй?

   - Не знаю, - сказал я, потому что действительно не имел ни малейшего представления о времени, проведённом в лабиринте.

   - Вот, дьявол! - вздохнул мой новый знакомый. - Идите за мной.

   Он снова направился к сараю и обошёл его справа. У дощатой стены под широким навесом стояли: старый холодильник, несколько грязных пластиковых кресел и устройство для приготовления барбекю. Парень открыл дверцу холодильника, достал оттуда две бутылки пива и упаковку копчёных сарделек. Через минуту мы сидели с ним возле огня, и пили пиво.

   - Давайте, рассказывайте - из каких вы мест? - спросил хозяин странного жилища. - В наше время дикие туристы - редкое явление, вымирающий вид Homo sapiens.

   - Почему вымирающий?

   - Нет, вы точно с Марса свалились. Да, потому, что нами правят моральные уроды. Девяносто процентов населения Земли - нищие. Мир разделён на две половины и живёт по законам джунглей, - парень сделал глоток и нервно засмеялся. - Мне, например, неизвестно, где проходят границы...

   - В каком смысле?

   - В переносном. В мозгах, в душах, в сердцах. Мегаполисы - опасны. Европа – сумасшедший дом для сытых, ленивых извращенцев, способных только жрать гамбургеры и смотреть телевизор, где показывают любую хрень, кроме голой правды...

   Было видно, что у человека наболело в душе, и он рад излить избыток желчи в уши случайному собеседнику.

   - Пахотные земли зарастают сорняком. Фермеры разоряются. Нас кормят суррогатами искусственного происхождения. Во многих местах помимо цивилизованной торговли существуют чёрные рынки натурального обмена. Вот за этими сардельками из козлятины, - парень грязной деревянной лопаткой перевернул брызгающее жиром на раскалённые угли мясо, - я езжу в Ираклион, который стал большой вонючей деревней...

   - А что вы, лично предлагаете взамен людям? - спросил я, наслаждаясь холодным пивом.

   - Информацию.

   - Какую именно?

   - О том, что творится с этим чёртовым миром, раскрываю секреты закулисных махинаций политиков, рассказываю о махинациях банков, о мировой торговле, убивающей возможность выбора, о попрании прав и свобод людей, о разобщённости наций, о тайнах грёбаной демократии, короче – показываю ужасное лицо обратной стороны Луны.

   - Но торговля, по идее, должна объединять народы, - нерешительно возразил я, несколько ошеломлённый сбивчивой речью собеседника.

   - Чушь! Торговля сделала людей врагами. Так же, как и политика, банковская сфера, всякие там, эфемерные системы глобальной безопасности, интернет и прочая чушь вроде здоровой и честной конкуренции. Все эти слова придумали пиар-менеджеры транснациональных корпораций, чтобы запудрить мозги сытому быдлу. Только вдали от цивилизации можно оставаться человеком...

   - Поэтому вы и живёте на Крите?

   - Точно.

   - В бочке?

   - Чем вам бочка не угодила. Зря улыбаетесь. Жилище не хуже и не лучше любого другого.

   - Охотно верю.

   - Знаю, вы подумали, что я - тоже сумасшедший.

   - Нет, нет. Напротив...

   - Мне на ваше мнение наплевать, - парень закинул ногу на ногу, вызывающе выставив большой палец из дыры в кожаной сандалии. - Тут многие идиоты считают меня местной достопримечательностью, дурачком, философствующим отшельником.

   - Почему?

   - Несколько лет назад я отправился в Берлин и ходил там в этом рубище с фонарём среди бела дня.

   - Понимаю.

   - Ни черта вы не понимаете, как и многие немцы. Особенно репортёры. Ешьте сардельки. По-моему, они готовы, - улыбнулся парень, очевидно, вспоминая подробности своего путешествия. - Я ходил по улицам и кричал: - Ищу человека! Вы думаете, кто-нибудь узнал хрестоматийную фразу древнего чудака - философа?

   - Это вы о Диогене?

   - О! Вы меня удивили. Браво! - парень дважды хлопнул в ладоши. - Хотя, мне до античного вольнодумца далеко. Я не пью из горсти, как он. Диоген считал, что чашка - это роскошь. Я не вкушаю пищу из выеденного куска хлеба. Диоген презирал даже глиняную посуду, - мой новый приятель встал и достал с полки, подвешенной справа от барбекю две пыльные пластиковые тарелки. – Вот вам тарелка, но вилок у меня нет.

   - Надеюсь, вы не просите подаяние у статуй, чтобы приучить себя, подобно Диогену, к отказам? - спросил я. - У вас есть дорогой ноутбук, холодильник, вон - посуду одноразовую держите на полке...

   - Вашей эрудиции позавидовали бы многие. Всё это куплено на небольшое тётушкино наследство, мой друг. Что касается одноразовых тарелок, то мыть фарфор или фаянс – разоришься на воде. Водопровод мне не по карману. Я беру питьевую воду из ручья. Электричество даёт мне ветер. Вокруг – божественное, первозданное царство природы, свежий воздух, ничто и никто не заслоняет солнце. А там, - человек в рубище неопределённо махнул рукой, - народу много, а людей мало. А среди политиков и, так называемых демократов, ещё меньше. Вернее, их просто нет.

   - А-а, так вы - противник демократии! Это странно для человека, считающего Диогена своим кумиром.

   Я насытился, жажда больше не мучила меня, тело удобно устроилось на пластиковом кресле. Разговор становился интересным.

   - Разновидностей демократий, мой друг, слишком много. И ни одна из них никогда не отвечала интересам простого демоса или большинства населения, - воскликнул хозяин бочки.

   - Я всегда считал, что демократия - для всех одна. Она - универсальный и справедливый инструмент управления любым государством, - возразил я.

   - Одна? Не смешите меня. У вас на руках не хватит пальцев, если я начну перечислять виды демократий.

   - Например?

   - Пожалуйста. Имитационная демократия или декоративная демократия. Такая квази демократия является формой устройства политической системы, при которой, несмотря на формально либеральное законодательство и формальное соблюдение всех выборных процедур, фактическое участие гражданского общества в управлении государством и влияние народа на власть мизерно. Имитационная демократия, как правило, имеет политическую систему с одной доминирующей партией. Перечислять дальше?

   - С нетерпением жду.

   - Тогда поехали. Буржуазная демократия. Это - ширма, за которой скрывается диктатура буржуазии, провозглашающая права личности и демократические свободы только на словах. А на деле такая форма демократии - сплошное противоречие между формальным политическим равенством и фактическим социально-экономическим неравенством граждан. Ещё?

   Я кивнул.

   - Ну, что же. Продолжаю просвещать вас, дружище. До недавнего прошлого в Швейцарии, Бельгии, Нидерландах, Австрии существовала консоциональная демократия, предполагающая готовность общества и элит к компромиссу ради разумного управления. Дальше. Что там есть у нас ещё? Парламентская, социал-демократическая, суверенная, христианская, колониальная и, даже - электронная демократии. Все они провозглашают одни и те же ценности. Законность, равенство граждан, права человека, свободу и право на самоопределение, консенсус, плюрализм, неприкосновенность личной жизни, свободу слова, свободу собраний, свободу вероисповедания и личную свободу. Но, повторяю, всё это - красивые слова. На самом деле во все времена не было никакой демократии. Любые эксперименты с политическими системами управления народом заканчивались тиранией, авторитаризмом, созданием империй, где любой человек считался пушечным мясом, строительным материалом, стадом, которым можно манипулировать с помощью различных грязных технологий. Мир движется к катастрофе, и окончательно погубит его не глобальное потепление, не ледниковый период, не потопы, плохая экология, промышленные отходы, загрязнение вод мирового океана, перенаселение, а эта чёртова демократия. Она - бомба замедленного действия, в которой часовой механизм давно уже начал отсчёт конца света.

   - Неужели всё так плохо? - осторожно спросил я, совершенно не имеющий представления о реалиях мира будущего.

   - Можно подумать - вы бродили по лабиринту лет сто, - сказал подражатель Диогену. - Милый мой! Западная демократия, особенно американская, которой до недавнего времени восхищались либералы всех мастей, преподнося её в качестве лекарства от тоталитаризма, сама была и есть орудие тирании. Политическая и финансовая элиты США присвоили себе все права и свободы, которые когда-то делали человека существом думающим, разумным и независимым. Сначала они монополизировали мировой денежный печатный станок, создали глобальную финансовую систему, где могли распоряжаться практически неограниченными валютными ресурсами, наводняя экономику других стран долговыми расписками, которые сами и выпускали, рисуя на зелёной бумаге своих президентов. Доллар стал резервной валютой, символом неограниченной власти и вожделенной мечтой не только простых людей, но и продажных, коррумпированных политиканов.

   - Почему обязательно продажных? - спросил я. Меня начало клонить ко сну. Голос моего собеседника журчал, словно ручей, навевая дремоту. Усталость давала о себе знать.

   - Да, потому, что иных, не продажных, просто не было, и нет. Политики не могут быть лучшими представителями человечества. Работа у них такая. Ложь для этих людей стала рутинной практикой, образом жизни. Они врут ежедневно и ежечасно, и так же ежечасно им приходится переступать через судьбы простых людей, нарушать обещания, обманывать слабых и льстить сильным. Во все времена находились люди, которые заказывали музыку, и люди, которые её исполняли. Все современные политики коррумпированы.

   - Но вы не будете отрицать, что существует оружие против коррупции? – вяло пытался спорить я. - Например,  общественное мнение, формируемое свободной прессой. Третья власть всегда имеет возможность вывести на чистую воду и отправить в отставку любого политика, замешанного в скандалах или в злоупотреблении властью.

   - Когда-то, возможно, и имела. Но не сейчас. Разум и воля современного человека также не свободны, как и пресса. Значение и роль информации в формировании общественного сознания первыми поняли всё те же американцы. Помните? Кто владеет информацией, тот владеет миром. Мало того, они первыми и придумали информацией торговать... Не правда ли - выдающееся достижение демократии? Всё мировое информационное пространство присвоили себе американцы: сначала - газеты, потом ведущие центральные и региональные телеканалы, а потом начали покупать самих журналистов. Читали книгу немецкого публициста Удо Ульфкотте? Она увидела свет ещё лет сто назад и была настоящим бестселлером. Вы слышите меня?

   - Слышу, - я встрепенулся и мгновенно поднял веки. - Бестселлер… Не припоминаю. Не люблю публицистики и не смотрю телевизор.

   - Вы - счастливый человек. Таких чудаков осталось мало. Ещё пива?

   - Нет, спасибо. Так, что там с этим, как его?

   - Удо Ульфкотте. Он открыл всем глаза на, так называемую, свободу прессы. Этот парень работал в одной из самых престижных и влиятельных газет мира. Его откровения вызвали громкий скандал. Оказалось, что практически все журналисты немецких информационных изданий писали то, что нравилось правящим элитам, излагали новости так, как того хотели политики. Удо Ульфкотту и всем остальным платили за то, что они писали тексты по заказу американских и немецких спецслужб. Кстати, все публикации носили антироссийский характер. Каждое откровение в его книге подтверждалось различными достоверными источниками. Геноссе Удо назвал триста двадцать одно имя продажных журналюг, и никто из них не отважился подать на него в суд. Вы думаете с того времени что-нибудь изменилось? Отнюдь. Такая журналистика не имеет ничего общего со свободой прессы. Подкуп людей, чья профессиональная деятельность формирует общественное мнение - та же тирания. А это значит, что тирания является гораздо более эффективным способом управления людьми, чем все демократии вместе взятые...

   - Постойте, - мой сон куда-то улетучился. - Что вы там говорили о России?

   - России, как независимого государства больше нет.

   - Как это нет? - моя растерянность не осталась без внимания.

   - А что вас связывает с Россией?

   - Люблю русскую литературу. Толстого, Достоевского, Набокова, Солженицына, - я неуклюже вывернулся из положения, в котором считал себя слишком уязвимым.

   - Этих авторов давно не переиздают. Можно, конечно, отправиться в Штаты и порыться на полках крупных библиотек или обратиться к коллекционерам - букинистам. Но основная масса людей, которых когда-то называли русскими, читают сейчас всякую чепуху: комиксы, дешёвые детективы, фэнтези и дебильные любовные романы. Спросите какого-нибудь русского парня или девицу, кто такой Безухов, Андрей Волконский, они ответят, что это футболисты, шоумены или телеведущие. Поймите, Россия во всех противостояниях с Западом уступала ему не на полях битв, а в войне мировоззрений. А это - самое тяжёлое поражение.

   - Не совсем понимаю, о чём вы?

   - Слушайте, давайте перейдём на "ты". Мне будет так удобнее. Меня зовут Роберт или Боб.

   - Максим, - представился я. - Можно - Макс.

   - Так вот, Макс. Я по образованию не историк, но - в теме, знаю, что говорю. Даже первая мировая война 1914 года была войной мировоззрений. Революция девятьсот пятого года испугала Европу. Фантазии Маркса, поднятые на щит Лениным, дали ростки именно в России потому, что западный обыватель никогда не задумывался о смысле жизни вообще, а русские всегда отличались от нас тем, что искали ответы на два вопроса: "Кто виноват?" и "Что делать?". Но Ленин был таким же продажным политиком, как и нынешние. С помощью вождя русского пролетариата Германия надеялась выйти из войны с минимальными потерями, сокрушив империю Романовых. Вот только идея диктатуры пролетариата оказалась достаточно живучей. Гражданская война, интервенция, разруха оказались не в состоянии сломить желание русских построить идеальное общество всеобщего равенства и благоденствия. За пятнадцать лет нищая страна, заметьте, с помощью всё той же тирании превратилась в мощное индустриальное государство. Ужасающий, с точки зрения Европы, пример для подражания в глазах собственных граждан. Поэтому, позже Запад сделал ставку на Гитлера, который вовсе не собирался уничтожать русский народ, как говорили некоторые толкователи философии нацизма. Адольфус не скрывал, что туземцев на пятой части Земли легко обратить в полезную рабочую силу, поддерживать их существование на должном уровне отсталости, выявлять наиболее способных, давать им хорошее образование и онемечивать. Гитлер в этом вопросе был настоящим демократом, образцом толерантности. Он говорил, что если кто-то не желает трудиться, пусть подыхает с голоду, а для прочих будет работа, магазины полные товаров и даже - время для развлечений. Главной его целью являлось уничтожение большевизма, как идеологии. Знаете, за что фюрера до сих пор не любят историки демократического толка?

   - Интересно будет услышать?

   - Он открыто говорил то, о чём западные политики думали, но толерантно и демократично молчали, умело подталкивая фюрера на передний край противостояния со Сталиным.

   - Тогда почему Запад стал союзником русских во Второй мировой войне?

   - Всё просто. Программа дала сбой. Гитлер и нацисты вышли из-под контроля так же, как в новейшей истории боевики Аль-Каиды, афганские талибы, исламисты ЭГИЛ. Адольф перешёл некую черту. В смысле - Ла-Манш. Он, засыпая бомбами Лондон, готовил захват Туманного Альбиона - родину отцов американской демократии. Когда тебя берут за горло, поневоле начинаешь орудовать кулаками. Именно тогда Запад обратился к Сталину.

   - Вернёмся к нашим баранам, - сказал я, сгорая от нетерпения услышать, что же произошло с моей родиной за то время, пока я бродил по лабиринту.

   - К России? - переспросил Роберт. - Ах, да. Я забыл, что ты неравнодушен к русской литературе. С Россией произошло то, что должно было произойти. Впрочем, неизбежное произошло практически для всех стран, которые постепенно впитали мировоззренческие идеи западного мира.

   - Ты имеешь в виду - переход к рыночной экономике, к свободам и демократическим принципам управления?

   - Бог мой! Опять ты о демократии. Забудь это слово. Сто лет назад русские были уверены, что вновь, как и в период "Холодной войны", происходит столкновение между Востоком и Западом. Русские боготворили своего президента Путина за твёрдость в отстаивании национальных интересов, за блестящие геополитические инициативы, за бескомпромиссную позицию - "Нам чужого не надо, но и своего не отдадим". Многие, особо продвинутые фантасты, так я называю политологов, говорили о столкновении цивилизаций. Будто речь шла о борьбе с инопланетными пришельцами. Наивное заблуждение. Пока русские пускали под откос воображаемые поезда в информационной и виртуальной войнах, Запад покорял страны Третьего мира. И всё это делалось не только ради одних ресурсов: нефти, алмазов, газа, урана. Столкновение шло не на полях сражений, не в сфере экономики, а за контроль над информацией и мировоззрением. Если навязать народу "правильную" демократию, никакое вооружённое противостояние уже не нужно. Война в информационном поле закончилась системой мировоззренческого рабства, изобретённого американцами. А поскольку любая система нуждается в системных администраторах, среди туземцев, которые должны были стать рабами, понадобились люди, которые понимали, как и зачем устроена система. Вот и нашли Путина, Медведева, Лаврова и прочих Абрамовичей с Жириновскими...

   - Слова, одни слова. Твоя теория не подтверждена фактами.

   - Теория? Нет, мой друг. Это - жизнь. Но раз ты хочешь факты, пожалуйста, - Роберт почесал затылок.

   - Если поднять финансовую аналитику за 2000 - 2016 годы, то легко можно увидеть бешеный отток капиталов из России за границу. А что это значит?

   - Вот ты и скажи. Я слабо разбираюсь в экономике.

   - Это значит, что туземцы отдавали Западу не только свои ресурсы за зелёные фантики. Они  платили дань Штатам жизнями вымирающего населения, имея в посредниках и администраторах собственную олигархическую элиту. А та безбожно воровала, чтобы воссоединиться с Западом не только душами и мозгами, но и пышными телами, переводя награбленные финансовые потоки в западные, в основном американские банки и покупая собственность за границей. А простые русские постепенно, сами не заметив каким образом, стали побеждёнными туземцами. И не уверяй меня, что главные админы являлись носителями какой-то суверенной идеи. Да, у них была определённая доля свободы действий и, прежде всего, была свобода в грабеже народа и свобода пудрить мозги своим согражданам. Но право грабить туземцев даётся местным вождям на определённых условиях. И это условие - полное признание мировоззренческого диктата Запада и обязательство - давить в зародыше всякую крамолу, типа желания сбросить невидимое ярмо. И если туземный вождь Путин хотел сбить своё национальное, псевдо суверенное стадо в патриотическую и верную ему кучу, он должен был имитировать борьбу с мировым западным злом, тем более, что туземцам этот спектакль нравился. Лишь бы дань исправно платили и освободительных войн не начинали. Впрочем, это относится не только к России, но и ко всей Европе. Старушка давно стала американской колонией, а европейцы - сытыми рабами, которые спокойно жуют свою толерантную информационную жвачку, взятую из кормушек, сконструированных местными вождями-админами, которые не забывали заполнять корыта обывателей пивом и сосисками. Рабы не могут восстать в принципе. Они будут биться за место у кормушки с другими рабами. Они станут убивать за право стать супервайзерами или надсмотрщиками. За выдающиеся заслуги они могут сделаться даже мелкими рабовладельцами. Более того, сегодняшняя система устроена так хитро, что большинство рабов  панически боятся признаться самим себе, что они рабы. Давным-давно был снят гениальный фильм  "Матрица". Конечно, вы его не смотрели. А, напрасно, - неожиданно пожалел меня Роберт.

   - Наверное, его можно найти в Интернете, - зачем-то предположил я, хотя эта картина в прошлом была моим любимым фильмом.

   - Посмотрите обязательно. Классная вещь. Фабула ленты состоит в том, что все мы - творение искусственного виртуального разума - матрицы, и нам ничего другого не остаётся, как только вписаться в систему, придуманную матрицей, стать её рабами. А мечта любого невольника - подняться на высшие ступени иерархии. Но матрица или система устроена настолько хитро, что рабам кажется - её не существует в физическом мире, что она - всего лишь сон, который все видят одновременно. Никому даже в голову не приходит уничтожить систему. Все считают, что тогда произойдут ужасные для туземцев события. Они проснутся. Какой ужас! Привычное течение времени нарушится, изменится суть вещей, наступит хаос, разруха, голод и холод, исчезнет жвачка и прекратится жизнь. Хотя, ликвидировать матрицу не сложно. Нужно просто проснуться. Но вся фишка в том, что матрицы вроде бы и не существует вовсе, она в голове каждого отдельного раба, она - часть его личности. А понимают это только главные системные администраторы. В случае с Россией - это были Путин и компания...

   - Роберт! Остановись. Всё, что ты сказал, заумный бред доморощенного философа от истории. Факты? Где факты?

   - Прости. Перехожу к фактам. Что оставалось у России в начале двадцать первого века своего, исконно русского? Православие? Допустим. Но даже сами русские, кроме стариков и старух, считали православие архаикой. Ходить в церкви и крестить младенцев стало модным трендом. Но души рабов всегда далеки от Бога потому, что до любимого вождя - популиста, предпочитающего ручное управлением стадом, гораздо ближе. Ещё факты? Берём национальный патриотизм вместе с гимном. Такое же модное западное поветрие. После редких побед российских спортсменов размахивать над крышами Мерседесов, Ауди, БМВ и американских Фордов русским триколором и выкрикивать патриотические лозунги, по большому счёту, смешно. Что русским осталось в итоге? Демократия западного толка с её виртуальными правами и свободами, приоритет международного, подчёркиваю, международного права, а не главенство внутреннего законодательства, неприкосновенность частной собственности с заклинаниями типа - "Пересмотра итогов приватизации не будет", и "Мы строим открытую экономику"? Открытую для кого? А то, что Россия при таком раскладе стала сырьевым придатком Запада, совершенно не волновало русских. Правительство Путина за всё время своего существования не сделало никаких конкретных шагов для переориентации ресурсо добывающей экономики на производство конкурентно-способных промышленных товаров и технологий. Как это делается на том же Западе, всем хорошо известно. Это - нулевые или предельно-низкие кредиты для инвесторов, вкладывающих деньги в реальную экономику. Но российские банкиры предпочитали спекуляции акциями, занимались махинациями на валютной бирже, а получая дешёвые западные кредиты, продавали их втридорога на внутреннем рынке. Русские продолжали ездить на европейских, японских, азиатских автомобилях, пользовались айфонами и самсунгами, с удовольствием жуя на бегу огромные биг-маки. И при этом твердили, как заклинание, что альтернативы Путину нет. Это - справедливо?

   - Не знаю, - мрачно сказал я.

   - Не справедливо, - сам себе ответил Роберт. – Если бы, скажем, русской элите Путин встал поперёк горла, они поменяли бы этого парня на кого-нибудь ещё без всякого ущерба для системы. Сталин, по-моему, говорил: "Незаменимых у нас нет". Гениальная фраза. Запад тут же нашёл бы русским другого админа. Но и этот всех устраивал.

   - Э-э, - протянул я. - Но за что-то народ всё-таки любил Путина.

   - Ага, любил. За то, что он позволил Западу сделать из русских послушное общество потребления. Ты мне скажи - о чем мечтал любой нормальный русский раб во времена Путина? Стать богатым и успешным, чтобы прожигать жизнь в праздности. Конечно, раб понимал, что деньги с неба сами в руки не падают, а поэтому он хотел покомфортнее устроиться в жизни - работать поменьше и желательно в офисе, а не в чистом поле на тракторе.  Отдыхать больше, летая на американских Боингах и, разумеется - не в Сочи, а на Лазурный берег Франции, в какой-нибудь Таиланд, если на собственный остров денег не хватает. Чем эталонный русский раб по мировоззрению отличается от образцового западного раба?

   - Степенью достатка?

   - Ошибаешься. Принципиально ничем, но западные рабы - более дрессированные и не склонны к резким движениям. А русские иногда просыпались, открывали сонные глаза и начинали проявлять активность, требуя слома системы, призывая к бунту. Таких свои же и осаживали. Мол, время сложное, нам не нужны революции, третья мировая - на пороге, сплотимся возле вождя. Как можно без него? Коней на переправе не меняют. Наш Путин - админ национального масштаба и человек неординарного государственного мышления. Кстати, о вождях для туземцев. Не буду вспоминать, каким образом и кто доставил Ленина в предреволюционную Россию. Поговорим о близком окружении русского президента Путина. Крайне неприятный факт состоит в том, что русская высшая элита - админы рангом мельче и прочие рабовладельцы уже в то время "прописывались" на Западе. Лавров - министр иностранных дел, его ещё называли "борцом с лицемерием Запада и противником двойных стандартов". Его дочь жила в Соединённых Штатах и окончила Колумбийский университет. Сын председателя комитета Государственной Думы России по образованию Вячеслава Никонова являлся гражданином США. Думаю, внуки Никонова так и не сменили американское гражданство на рабовладельческое - российское. Я даже в рассекреченных архивах ФБР не нашёл сведений о том, где жили дочери Путина. Удивительно! Во всех странах Запада, даже в Америке, повёрнутой мозгами на безопасности, отпрыски президентов - персоны публичные. Есть даже официальные мероприятия, на которых по протоколу должны присутствовать дети первого лица. Есть лишь одна страна, в которой факт эмиграции детей национального лидера тщательно скрывался. Это Россия. Да что там говорить? Если бы любой честный русский журналист на выбор ткнул бы пальцем в любого чиновника высокого ранга, в представителя власти высшего эшелона или в олигарха, оказалось бы, что все они имеют банковские счета и собственность на Западе, а их семьи - западное гражданство. "Ибо, где богатство ваше, там будет и сердце ваше"¹. Так говорил Иисус. Это к вопросу - Кто виноват?

   - Ну, хорошо. А что, по-твоему, нужно делать?

   - Русским или вообще?

   - Всем рабам, независимо от национальности.

   - Западным пожирателям пива и сосисок не помогли прозреть, ни умник - Асанд со своим Викеликсом, ни Роберт Сноуден, ни другие бывшие агенты ЦРУ, которых заела совесть. Немцы, французы, англичане дрожали от страха, когда им угрожали лихорадкой Эбола, выращенной в пробирках секретных лабораторий Пентагона, но полагали, что админы изобретут для них - чистеньких и аккуратных снадобье - вакцину, и всё снова будет хорошо. Они отстранённо наблюдали за конфликтами на Ближнем Востоке, будто это был голливудский фильм, где кровь - краска, а разорванные натовскими авиационными бомбами человеческие тела - компьютерная графика или пластиковые куклы, разложенные помощниками режиссёров в живописных позах. Они аплодировали экономическим санкциям, шантажу и давлению на правительства других стран, а в перерывах между телесериалами и новостями шли к психоаналитику, жалуясь на бессонницу…

   Хозяин бочки перевёл дух.

   - И всё же админам со славянами гораздо сложнее. Взять, к примеру, ту же Украину. На этой земле американцами впервые было применено оружие нового типа - самогипноз масс. Когда-то точно так же действовали на сознание людей коллективные молитвы, чтение цитат Мао-Цзе-дуна или, скажем, буддийские сутры. Разница только в том, что молитвы заменили некими фразами - активаторами.  Жонглируя слоганами, можно было заставить любого украинца броситься на пулемёт или даже заставить убить себя во славу Украины. Все эти методики применяются и теперь. Они сужают мышление до, скажем, одностраничного сайта. Не нужны хорошие книги, поиски истины и правдивая информация. Отсекаются порывы сделать что-то доброе, справедливое и полезное. Такие люди легко управляются. Мотивации и приоритеты, внедрённые в сознание некой программой, держатся в головах долго, не требуя постоянного контроля над личностью. Разрушительные установки легко закрепляются в мозгах средствами массовой информации и пропаганды. Они поддерживают лояльность обывателей вождям и системным администраторам. А ещё есть агрессивное меньшинство. Из таких получаются радикалы, нацисты, ультра патриоты, которых можно натравливать на критиков системы. Эти группы народа в любой стране – нужные винтики государственной машины. Они по определению не могут представлять угрозы админам, однако ими нужно уметь манипулировать, иначе они станут агрессивны по отношению друг к другу и к самой власти.

   Я слушал, затаив дыхание, и мой новый приятель, удовлетворённо кивнув, продолжал:

   - Ради истины замечу, что есть и другого вида туземцы. Их мало, но они есть. Это особи с достаточно развитым интеллектом и аналитическим складом ума. На разум таких аборигенов система не оказывает должного воздействия. Программа, либо устанавливается, не замечая лазеек  и дыр для проникновения правды, либо оставляет простор для личных туземных умозаключений. Лояльность вождям таких индивидуумов минимальна, а энергия разных непредсказуемых инициатив угрожает стабильности системы. Увы. Такие люди опасны современному обществу, способны к асоциальному поведению, неподчинению властям, насильственным действиям и могут представлять серьёзную проблему для админов тем, что не дают основной массе людей спокойно адаптироваться к туземному прозябанию.

   Репрессиями различного рода этих буйных заставляют держаться ниже плинтуса или делают пациентами психиатрических лечебниц. С русскими всегда всё непредсказуемо. Они, когда не заняты добычей хлеба насущного, изводят себя вопросами, пьянствуют, бьют друг другу морды, чтобы дать волю неосознанной злости, но не идут к психоаналитикам за помощью. Русские спрашивают сами себя, почему вокруг полно дерьма, сколько это будет продолжаться, и когда вся эта хрень закончится? Мало того, они заражают этими вопросами других, например, ближневосточных рабов. Предпоследний всплеск такой активности произошёл в 1917 году, а последний – в 2013 – 14 годах в Египте. Первый вызвал на Западе шок. Поэтому последние сто лет англосаксы не просто мстили русским за попытку устроить мировую революцию, они пытался кастрировать русских мировозренчески, вкалывая им ударные дозы инъекций под названиями "Западные ценности", "Либеральная демократия", "Потребительское общество" и так далее. Лечение имело определенный успех, но, думаю, пациент окончательно не выздоровел.

   - Почему?

   - Макс! А знаешь, ты сам похож на русского. Задаёшь слишком много вопросов, ставящих даже меня в тупик. Попробую ответить. Видишь ли. Человечество в целом делится на две большие группы. Одни, которые являются рабами системы, живут в мире порядка. Другие обожают хаос. Мы привыкли, что порядок - это хорошо, а хаос - плохо. Хаос связан с сердцем, то есть, с бурным проявлением эмоций и чувств, порядок - с мозгом, который, как я уже говорил, легко управляется программой. Хаос - это реальная жизнь, которая могла бы нас окружать. Порядок - придуманная нашим разумом удобная виртуальность, которая делает мир скучным, постепенно подменяет настоящее и уничтожает его. Естественное состояние жизни - хаос. Естественное состояние смерти - порядок. Когда ты умрёшь, а это обязательно произойдет, то можешь быть уверен, всё будет в полном порядке. Твой личный хаос закончится. Проблема в том, что люди обычно решают умереть духовно раньше своей физической смерти и лишают жизнь или хаос права на существование, превращая бытие в тотальный порядок под воздействием разума и на основе общепринятых норм. Люди перестают чувствовать настоящую реальность, и не понимают, что именно в их благополучной, в общем-то, жизни не нравится им или, что они хотели бы изменить. На подсознательном уровне их не устраивает та вещь, что, по сути дела, они все – на грани самоубийства или уже мертвы. Ты следишь за моей мыслью?

   Я кивнул и запил всё услышанное большим глотком пива.

   - Идём дальше. Уровень хаоса, как это не странно звучит, зависит от климата. Люди, которые с древних времён были вынуждены жить в более холодных регионах Земли и выживать в условиях плохого климата, стали гораздо чаще использовать собственный мозг. Это позволяло им придумывать способы существования в суровых условиях. Давай сравним финнов и индусов, шведов и жителей Сицилии. Ты был в Индии?

   - Нет.

   - Жаль. Это – красивая настоящая страна, где жизнь воспринимается сердцем, в котором уровень хаоса очень высок. Люди с порядком в голове замечают на улицах индийских городов только мусор, грязь и раздражающую европейца медлительность. И северяне, впускающие в свое сердце индийский хаос, часто осознают, что до путешествия в Индию они никогда так остро не чувствовали жизнь. Индия заряжает хаосом. Заряжает настоящим. Заряжает тем, что никогда до конца не примет мозг западного человека. Так вот, Россия, как известно, северная страна, у которой, по логике вещей должен быть высокий уровень порядка, и достаточно благополучная скучная жизнь. Но проблема в том, что непонятно по какой причине у русских также высок и уровень хаоса, который часто разрушает порядок и делает всю западную систему ценностей неприемлемой для русских. Возьми российский герб. Это - двуглавый орел, одна голова которого смотрит в сторону искусственного западного порядка, а другая не верит в него и полагается на естественный хаос Востока. Почти вся история России связана с тем, что русские выбирали, то мир порядка, то мир хаоса. Они не в состоянии отказаться от честности хаоса и поменять его на ложь порядка. Хаос - это бог, порядок - дьявол. Наш мозг пытается найти в реальной жизни тот же самый порядок, который он сам искусственно создал внутри себя. Поэтому мы ищем во всём закономерности и считаем, что разбираемся в окружающем нас мире. На самом деле мы не понимаем, что происходит вокруг: зачем мы живем, что такое время и зачем нам оно, где границы Вселенной, каким образом она возникла. Мы боимся пустить хаос внутрь себя, сломать стену, которое общество выстроило внутри нашего разума. Вместо этого мы придумываем производные порядка: религию, систему сомнительных ценностей, стабильность, уверенность, предсказуемость, демократию. Нет никакой стабильности и предсказуемости. Все происходит прямо сейчас, даже когда я говорю с тобой. А в следующую секунду может произойти все что угодно. Русские интуитивно понимали такие вещи, ища Бога внутри себя, а это не нравится Западу, который, словно заклинание, при любой совершаемой им мерзости в угоду порядку, а значит, дьяволу, повторяет фразу - "С нами Бог". С нами рядом Богу нет места, он может быть только внутри твоего сердца. Поэтому Матрица не может до конца сломать русских, а программа часто даёт сбои. Поэтому Запад не в состоянии простить русским это шатание из стороны в сторону. Мы не должны отказываться от честности хаоса и менять его на ложь порядка. Все время западная мораль пытается уничтожить человеческую первобытную искренность и заменить чувственный хаос правильностью и законами порядка, который мы сами и выдумали, но с русскими это плохо получается. Мало того, мы пытаемся призвать к порядку остальные народы, в которых сидит славянская ментальность, а если это не удаётся, тогда в ход идёт последний аргумент. Или вы – с нами или – против нас. Если против, значит – горе вам. Вы – враги. Вас нужно уничтожить. Так было всегда и со всеми, кого Запад считал врагами. Так было с Ираком, Ираном, Югославией, русскими на Украине, Сирией... Запад бредит крестовыми походами.

   - Лучше скажи, что этот Запад сегодня сделал с Россией? - спросил я, но Роберт, словно не слышал. Он будто говорил сам с собой.

   - Само понятие - "хаос" несет для разума человека негативные ассоциации именно потому, что мозг боится того, чего не может объяснить. Если европейцы пытались понимать русских, говоря при этом о "загадочной русской душе", то американцы предпочли демонизировать Россию, не принимая во внимание искренность русских, их жажду свободы, желание быть самими собой, а не разглядывать мир через увеличительное стекло логики и порядка. Поэтому Россию много лет назад вновь изолировали от Запада экономическими и политическими санкциями, заставив броситься в объятия Китая, который сам себе на уме и получил существенные выгоды от неравного брака, предопределившие новый гигантский скачок экономики Поднебесной. Разгорелась новая экономическая война за рынки сбыта. Россия сейчас окружена "железным" занавесом из военных баз НАТО. В стране царит тоталитарный режим. Те из олигархов, кто всех хитрее, бежали за границу. Собственность остальных поделена между новыми олигархами, приближенными к власти. Львиная доля бюджета снова тратится на укрепление обороноспособности и модернизацию ядерного щита. Социальное положение простых людей ухудшается с каждым днём. Оппозиции заткнули рот. Ей нечего было предложить в плане новых идей, кроме либеральной демократии и всё тех же западных систем ценностей, включая либерализм и толерантность. Впрочем, я даже не знаю - есть ли там оппозиция. Медленно, но верно Россия экономически и политически слабеет. Американцы ждут, когда яблоко созреет и само упадёт к ним в руки, а пока наращивают давление в информационной войне, продолжая утверждать, что славяне представляют угрозу всему миру. Русские живут в условиях внутренней строгой цензуры и пропаганды, но ещё продолжают держаться за свои патриархальные привычки, веру в высшую справедливость, правду и в непогрешимость мудрого царя-батюшки.

   - Царя?

   - Прости. Президента. Пётр Быков. Так зовут этого парня.

   "А что же Путин?", - хотел спросить я, но тут же прикусил собственный язык, вспомнив в каком времени нахожусь.

   Мне не нравилось, что Роберт говорит о моей родной стране в таком саркастическом тоне. Мне не нравилось "настоящее" будущее в описании этого чудака из бочки. В сердце будто воткнули занозу, и я внезапно осознал, что я - русский со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Мне было больно за страну, в которой я родился. Разочарование от того, что у Путина и его преемников ничего не получилось в противостоянии с американцами, росло в моей душе. Я никогда не задумывался над будущим, предпочитая жить настоящим, и сейчас внутри меня зрела злость на собственную глупость, в душе поднимались раздражение и тоска.

   - Ты о чём задумался? - голос Роберта вывел меня из оцепенения. - Притих, смотришь в одну точку.

   - Да, понимаешь. Здесь я никого не знаю, к тому же потерял в этом чёртовом подземелье кошелёк, а там было всё: деньги, банковская карта, паспорт.

   - Да, брат. Ты конкретно влип. Вид у тебя потрёпанный. Рубашка – одно название, штаны в дырах, короткие, пятно - на пятне. В полицию в таком прикиде, да ещё без документов, идти нельзя. Посадят до выяснения личности. У тебя одна дорога - на материк, в Афины. Там полно всяких разных благотворительных организаций, посольств и консульств. Ах, да. Забыл. У тебя нет денег. Могу одолжить небольшую сумму.

   - Знаешь, - с оттенком наглости произнёс я. - Мне здесь нравится. Я бы пожил на острове пару месяцев. К тому же там, в лабиринте ещё есть на что посмотреть.

   - Ты - чокнутый. Меня в лабиринт на канате не затащишь. Смотри - пропадёшь под землёй. Местные такие страшные истории рассказывают о бесследно пропавших любителях приключений.

   - А мне плевать на истории. Нить Ариадны! Слышал о такой?

   - Обижаешь. Вот что я тебе скажу. Таких умников тут уже видели. Все они говорили: «Выйти из лабиринта - раз плюнуть». И верёвки использовали, и системы спутниковой навигации, и прочую чепуху. Лезли в лабиринт, словно мухи на мёд. Но беднягам не везло.

   - Всё равно, - я упрямо покрутил головой. - Ты же сам сказал - "Миром правят уроды. Мегаполисы опасны". Поэтому, поживу в подземелье. Найду пещеру... И скажу тебе по секрету. Там, в лабиринте есть золото. Я сам видел. Нить Ариадны – это золотая жила. Хочешь, возьму тебя в компаньоны.

   - По разработке месторождения? Ха-ха, - засмеялся Роберт. – О золоте местные жители тоже байки рассказывают. Зазывают туристов в ресторанчики, кафе, бары и вешают им лапшу на уши.

   - Я там золота набирал – полные горсти.

   - И где же оно?

   - Просыпалось сквозь пальцы.

   - Галлюцинации в замкнутом пространстве – не редкость.

   - Вот, смотри. Под ногтями должно остаться, - я протянул Роберту руки.

   Мой новый знакомый вздохнул, взял с полки зубочистку и провёл ею под моими ногтями.

   - Обыкновенный мелкий морской песок.

   Я разочарованно исследовал кончик зубочистки.

   - Да, какая разница, есть там золото или нет? - упрямо сказал я. – Всё равно туда вернусь. Рядом с провалом, из которого я вышел, была хижина. Ты же доволен своей бочкой, - у меня ещё оставалась надежда, что лабиринт и античный светильник помогут вернуть настоящее.

   - А на что жить будешь? Ты же сам сказал, что у тебя - ни цента.

   - Лето протяну, пока тепло. Ягоды буду собирать, грибы, силки ставить. Одолжишь верёвку?

   - Какие на Крите ягоды с грибами? Ты - точно сумасшедший. Ладно. Оставайся пока у меня. Можешь жить в сарае. Дам тебе надувной матрас, подушку и плед. Нет худа без добра. Будет с кем поговорить, а то иногда такая тоска берёт.

   - Спасибо, - перетаскивая на живот свою холщовую сумку, где был спрятан светильник, я не посмел ответить отказом, считая, что это будет верх неблагодарности после пива и сарделек.

   - Что у тебя там, в мешке? - спросил Роберт. - Ты всё время прятал его за спиной. - Что-нибудь нашёл в лабиринте?

   Мне пришлось достать своё сокровище.

   - Неплохая антикварная вещь, - одобрил мой новый приятель. - Можно продать в Ираклионе баксов за пятьдесят.

   - Лампа не продаётся, - буркнул я.

   - Понимаю. Хочешь оставить себе? Правильно. На материке выручишь больше, - Роберт поднялся, открыл дверь сарая и сделал приглашающий жест рукой. - Вот, смотри. Разбери левый угол, сколоти себе кровать из вон тех досок. Сейчас принесу матрас и всё остальное. Туалет - вверх по тропе. Помост постарайся не изгадить. Я сажусь прямо на него голой задницей. Ванны нет. Купайся в ручье или озере. Чего тебе ещё?

   - Спасибо, - повторил я. - Отработаю. Буду воду таскать, дрова для барбекю делать, прибираться в твоей бочке. У тебя, случайно, лишнего ноута нет?

   - Это называется - "Дай волку палец понюхать - всю руку откусит", - засмеялся Роберт. - Зачем тебе ноут?

   - Э, - замялся я. - Надо систематизировать мои наблюдения и ощущения там, в лабиринте. А то забуду.

   - Хорошо. Дам тебе старый планшетник. Что ещё?

   - И на том спасибо.

   - Инструменты найдёшь на полках. Сделаешь кровать, приходи за матрасом.

   - О,кей, - сказал я и снял рубашку. Становилось жарко.

   Вечером мы с Робертом сидели у костра, потягивая домашнее вино, и любовались звёздами.

   - Красиво здесь, - сказал я.

   - Ещё бы. Таких классных мест на земле осталось мало.

   - А Бали, Сейшелы, Мальдивы, Филиппины?

   - Когда-то были раем, пока туристы его не затоптали. А сейчас там - потепление климата, поднятие уровня мирового океана, цунами и прочее. Нет, здесь лучше.

   - Подумать только. Вот смотрим мы на звёзды, а где-нибудь, в глубинах космоса наверняка есть планета похожая на нашу Землю, и там тоже живут люди, - сказал я.

   - Вероятность ничтожно мала, - откликнулся Роберт.

   - Но она есть.

   - Теоретически да. Слишком много факторов должно совпасть, чтобы где-то ещё зародилась жизнь и достигла нужной степени развития. А если и достигла, то в виде каких-нибудь тварей с тремя головами и восемью конечностями.

   - Ты насмотрелся голливудских фильмов о пришельцах.

   - Во всяком случае, в таких картинах режиссёры старательно обходили вопрос о способах управления инопланетными цивилизациями с помощью тощих бело-зелёных человечков – обладателей огромных печальных глаз. Ты скажи, какую систему власти могут придумать огромные монстры похожие на тараканов?

   - Может, там, на неизвестных нам планетах вообще не стоит вопрос о власти? - задумчиво спросил я. - Может, им известны другие способы объединения разумных существ для достижения неких высших целей?

   - Вот именно, целей, - кивнул Роберт. - Ключевое слово или понятие, которое объясняет многое. Америка была одержима сверхзадачей стать своего рода империей, супердержавой и единственной, имеющей право на жизнь, земной цивилизацией. Я не знаю, какую цель преследует Китай. Никогда не задумывался об этом. А вот Россия, так и не нашла свой собственный путь, за что и поплатилась, влача довольно жалкое существование.

   - Значит, всё дело - в общенациональной идее?

   - Да, дружище. Ни много, ни мало.

   - Я в принципе не интересуюсь политикой, но в Сети читал, что Путин в своё время что-то пытался сделать в этом направлении, - осторожно сказал я.

   - Ты о патриотизме?

   - Хотя бы.

   - Но этого мало. Патриотизм хорош в условиях экономического процветания, а во время спада, в условиях санкций, он выглядел смешным, малоэффективным и недостаточным средством объединения русской нации.

   После этих слов моего благодетеля я вспомнил о собственных умозаключениях во время путешествия во времени. Похоже, только имперская философия была способна объединить достаточно большую группу предприимчивых людей в сильное государство.

   - Ладно, - подал голос Роберт. - Поздно уже. Пора спать. Планшет, когда заберёшь?

   - Можно сейчас, - сказал я и пошёл вслед за хозяином бочки к его жилищу.

   Получив старый, потрёпанный гаджет, я сунул его под мышку и отправился в сарай. Но уснуть не получилось. Я думал над словами Роберта и мысленно выстраивал систему ценностей, которые отвечали бы моим представлениям о справедливом устройстве русской цивилизации.

   "Почему мы ненавидим порядок и склонны к мятежам, тихому саботажу всех начинаний властей, к хаосу, который рождает любая революция? Может потому, что Россия объединяет слишком много разных наций? Что там Роберт говорил о причинах хаоса? Непредсказуемость хаоса в основном объясняется существенной зависимостью от начальных условий. Ещё он сказал, что чувствительность к начальным условиям более известна как «Эффект бабочки». Грубо говоря, это значит - взмах крыла бабочки в Бразилии приведет, например, к появлению торнадо в Техасе. Если совсем просто - малые изменения или ошибки в прошлом могут порождать большие последствия в будущем. Почему я всё время попадал в прошлое, а сейчас нахожусь в будущем. Кто проделывает эти штуки со мной и, как вернуться в настоящее?".

   Я вскочил с постели, включил планшет, надеясь на чудо.

   - Да, есть, - прошептал я.

   Роберт забыл выключить свой Wi-Fi роутер. Мои пальцы забегали по клавиатуре. Через несколько минут мне удалось найти следующую фразу Лапласа¹: «…если мы представим себе разум, который в данное мгновение постиг все связи между объектами во Вселенной, то он сможет определить соответствующее положение, движения и общие воздействия всех этих объектов в любое время в прошлом или в будущем».

   - Стоп, стоп! - меня, словно, кто-то ударил по голове.

   "Уж не хотел ли некий неизвестный разум в облике странного владельца Лавки древностей дать мне некие инструменты прошлого для исправления ошибок в будущем. Но почему именно мне? Разве больше некому? А может, миропорядок, который создала американская властная элита и есть особое проявление хаоса? " - я оставил эти вопросы без ответа и стал размышлять дальше.

 

¹ Пьер-Симон, маркиз де Лаплас (23 марта 1749 - 5 марта 1827)   французский математик, механик, физик и астроном; известен работами в области небесной механики, дифференциальных уравнений, один из создателей теории вероятностей.

 

   "Если проанализировать всю историю человечества, то получается, что оно развивалось по законам маятника. Империи возникали, достигали рассвета, а потом, исчезали. Яркие примеры - царство Александра Македонского, Римская империя, Королевство Каролингов, Византия, Российская империя. Почему они пали? А очень просто. Маятник имеет две степени свободы. Его движение полностью определено начальной скоростью маятника и положением во времени. Если движению маятника не оказывается сопротивления, то  пространством его существования будет замкнутая кривая. Но в реальности на движение маятника влияет сила трения. В этом случае жизненным пространством механизма будет затухающая спираль".

   На моём лбу выступили капли пота. Мне казалось, что я подобрался очень близко к логическому объяснению многих событий, влияющих на поступательное развитие человеческой цивилизации и на мои перемещения во времени.

   - Стоп, - бормотал я, глядя на светлеющую раму проёма двери. - Неужели роль России в историческом процессе во все времена - это сила сопротивления маятнику порядка, который по этой причине должен покинуть границы замкнутой кривой - застоя, чтобы выйти на новый виток спирали развития? И, кстати, о хаосе. В обыденном смысле хаос понимают как беспорядок, неразбериху. Но это - заблуждение. Древние греки воспринимали хаос, как изначальное божественное состояние мира, из которого возникло всё остальное. Во всяком случае, так говорил Геродот. А это значит, что именно Россия всегда стремилась к божественному состоянию справедливости, подлинному равенству и реальному братству. Вот она - загадка русской души! Другое дело, что эти устремления использовались некими силами для создания хаоса, каким его понимает Запад. И всё же... Порядок или Хаос? Рабство или титанические подвижки революций? Сложные истины Иисуса или простые решения последователей католической доктрины, наводивших огнём и мечом порядок со словами - "С нами бог"? Что, собственно, изменилось в сознании людей со времён Иисуса? Ничего.

Богатые, по-прежнему,  хотят стать ещё богаче, бедные надеются на добрую волю правителей или чудо. Человек всё также мечтает о справедливости, о свободе воли, о жизни, где единственной заботой должна быть забота о хлебе насущном при условии, что этот хлеб дадут "вырастить" без насилия, войны, спекуляций на ценах и хитрости перекупщиков".

   Я встал с постели и сел на пороге сарая, рассеянно наблюдая за первыми лучами солнца, которые образовали светящуюся корону над цепью холмов.

   - "Относись к другим так, как ты хотел бы, чтобы относились к тебе", - вот заповедь Иисусова, которой должен следовать человек, - шептал я. - Но, оказывается, эта заповедь ничего не стоит без общенациональной идеи, объединяющей каждого из людей в некую общность. Чтобы мог сейчас сказать людям Иисус? Что бы мог сказать им я? Боже мой! Не зря бывшая жена называет меня - не от мира сего. Что за бред лезет в голову?

   Какими бы странными эти мысли мне не казались, всё, что я увидел, услышал и узнал, путешествуя во времени, выстраивалось в моём воспалённом сознании в некие абстрактные картины, за которыми маячило нечто, похожее на близкое озарение. Так бывает, когда ты забыл что-то важное, но смутное беспокойство заставляет рыться в памяти, мучительно отыскивая совпадения, аналогии, или такие вещи, которые бы позволили обнаружить это самое нечто, которое кажется жизненно необходимым.

   Я вернулся на своё жёсткое ложе, и устало закрыл глаза…

 

   Меня разбудил голос Роберта.

   - Эй! Вставай! Солнце уже высоко, а ты спишь, словно выпил вчера не пару банок пива, а кувшин снотворного.

   Хозяин бочки стоял в дверях с нимбом над головой, словно святой, сошедший с иконы. Мне даже пришлось протереть глаза, чтобы полностью очнуться и рассмотреть дыры на его холщовой хламиде, через которые виднелась загорелая кожа худых ног. Нимб неуловимо быстро сместился вправо, ослепив меня солнечными лучами. Роберт переступил порог, вошёл в сарай и взял с постели планшет.

   - Батарея села. Не включается. Ты чем тут ночью занимался? Порнушку смотрел?

   - Скажешь тоже! Я что тебе - школьник? Так, искал кое-что в сети, потом текст набирал и незаметно заснул.

   - Да, да. Совсем забыл. Систематизируешь путевые заметки, - Боб иронически улыбнулся.

   - Вот именно, - буркнул я, застёгивая на тощем животе старые дырявые джинсы. - Пойду к озеру, окунусь.

   - Валяй. Вернёшься - свари себе овсянку. Молоко - в холодильнике, каша - в пакете на полке.

   - А ты куда?

   - В Ираклион, - Роберт повертел у меня перед глазами крошечной флеш-картой. - Деловая встреча.

   - К обеду будешь?

   - Обедай без меня. Пошарь в холодильнике. Что найдёшь - то твоё. Я вернусь вечером. Надеюсь - привезу ещё пива и жратвы.

   Он кивнул, повернулся на пятках и скрылся за сараем, где начиналась тропинка, ведущая в глубину острова.

   Поплавав в озере, я вернулся, отсоединил планшет от зарядного устройства, вывел на экран клавиатуру и снова стал набивать текст:

   "Жизнь каждого человека - лабиринт, в центре которого находится смерть. Что означало мифологическое блуждание Тесея в лабиринте Минотавра? Что хотели сказать древние создатели мифов - эти античные сюрреалисты людям, рисуя победу Тесея над чудовищем? Может быть, подвиг греческого героя даёт нам понять, что существует вероятность избавления от смерти, что человек, после преодоления страшной катастрофы небытия имеет право на новую жизнь? А почему человек, а не человечество?", - написав эту фразу, я закусил губу в тоске и почувствовал вкус крови.

   В юности, думая о неизбежной смерти, я едва ли не выл по ночам. Проглотив комок, подступивший к горлу, я продолжал своё странное, пока не имеющее определённой цели, занятие.

   "Мир, каким я увидел его в прошлом, не идеален. Демократия древних Афин, пожалуй, наименьшее зло из всех последующих попыток сделать народы, человеческое общество сильным и справедливым, не зависящим от попыток вождей присвоить себе монополию на власть. Но, чем дальше развивалась философская, мировоззренческая мысль, открывая новые горизонты наукам и технологиям, тем больше у власти появлялось искушений поставить себя над обществом, которое уже в эпоху Римской империи превратилось в толпу, готовую к различным манипуляциям над собственным сознанием. Чем больше знаний и опыта приобретали люди, тем сильнее власть желала превратить их в послушное стадо, применяя всё более жестокие методы управления. Так классическая демократия была преобразована сначала в мягкие формы тирании, а затем в более энергичные системы тоталитарного деспотизма. И ещё - большой вопрос, какая форма власти оказывалась более дееспособной с точки зрения укрепления государственности. Античная эпоха прошла путь от демократии Фемистокла и Перикла к царскому абсолютизму Александра Македонского. Древний Рим из республики превратился в империю, а та просуществовала более тысячи лет".

   Я на несколько минут застыл в неподвижности, глядя в одну точку, а потом снова склонился над компьютером.

   "Почему великое царство Александра развалилась сразу же после его смерти, а римская империя пала после неимоверно долгого периода владычества над миром? Значит ли это, что многонациональное государство является более слабым, если власть не в состоянии выработать общую, привлекательную для всех граждан объединяющую идею, способную стать цементирующим составом для общества?".

   Моя голова наливалась тяжестью от вопросов и размышлений, которые опережали пальцы, летающие над виртуальной клавиатурой.

   - Подождите, - прошептал я, стараясь выстроить свои умозаключения в некую логическую цепочку. - Оставим пока в покое Европу. Рим отступал с контролируемых территорий, позволив варварам - племенам готов, галлов, норманнов, саксов образовать на этих землях территории, которые впоследствии превратились в королевства, соперничающие между собой за европейское лидерство. Постоянные войны предполагали концентрацию власти в одних руках, что способствовало мобилизации людских и материальных ресурсов. Возьмём Англию. Там было слишком много сильных претендентов на объединение племён бриттов и создание могущественной королевской династии. Когда победу одерживал один династический клан, другие начинали заигрывать с народом, создавая из него армии и обещая ему свободу от тирании. Так Британия пришла к Великой хартии вольностей, парламентаризму, конституционной монархии, соединённому королевству, включающему в свой состав колонии. Так Англия стала Владычицей морей. Правильно? Да.

   Я записал эту мысль, а уже через минуту строки стали ещё быстрее ложиться на экран, заполняя файл текстом:

   "И, тем не менее, британцы довольно быстро утратили своё могущество. Чего им не хватило в соперничестве с новой, крепнущей год от года империей - Россией? Материальных, людских ресурсов, денег или философской мысли, рождающей общенациональную объединяющую идею? "Разделяй и властвуй" – это скорее жлобство, этакое мировоззрение купцов. Поэтому они потеряли Америку, затем Австралию и в конечном итоге Индию. Сегодня они могут потерять Шотландию вместе с Ирландией. Почему на смену владычеству Англии над миром пришла новая сила - Соединённые штаты? Они подняли на щит забытые людьми демократические ценности и свободы? Да, да. Конечно. Американская система власти показалась всем более привлекательной, чем авторитарные методы управления, которые являются более эффективными в краткосрочной, мобилизационной перспективе при критических ситуациях. Диктатура пролетариата, придуманная Лениным, а затем сталинский режим позволил вытащить Советскую Россию из первой мировой и гражданской войн, быстро ликвидировать разруху. Были огромные жертвы? Да. Как цена, как средство достижения цели. В результате появилось новое мощное государство, победившее нацистов. Практически, большевики создали империю очень похожую на Древний Рим. Тогда почему страна Советов пала так быстро? И почему постсоветская Украина, ещё помнившая фашистскую оккупацию, сама стала нацистским государством?"

   Солнце, достигшее зенита, выбелило экран миникомпьютера и сделало невозможным набивание текста. Я ощутил голод. Мне пришлось отложить своё дурацкое занятие и приготовить себе еду. После обеда, найдя новое место, где тень казалась гуще, я снова от нечего делать стал анализировать исторический процесс.

   "По своей внутренней сути и агрессивным устремлениям Соединённые штаты давно превратились в империю. Что такого американские идеологи сумели сделать с сознанием американцев, чтобы они, имея в крови мощную прививку из демократических свобод и прав, не заметили, что практически живут в условиях тоталитарного диктата власть имущих?"

   Очередной вопрос заставил меня довольно долго искать ответы.

   "Быть может, это была идея исключительности? Американцам внушили, что только они являются избранным народом, поэтому им позволено всё. Позволено фактически оккупировать Японию, разместив на Окинаве самую большую, самую мощную в Тихоокеанском регионе военную базу и группировку войск. Солдатам этой базы можно насиловать японок, оскорблять национальные чувства и традиции Японии, пьянствовать возле синтоистских храмов и блевать на статуи Будды..."

   Я начал рыться в сети и нашёл очень интересный документ. В нём было тысяча четыреста пятьдесят страниц, написанных одной из жертв насилия - европейкой, где упоминались множество случаев и имена нескольких тысяч изнасилованных японских девушек и женщин на Окинаве. Жертвы требовали наказать виновных, но, ни один из американских солдат не был привлечён к суду. В этом же документе упоминался доклад мэра одного из приморских латвийских городов, где располагалась база НАТО. Когда в порт прибывал американский военный корабль, моряки, сходя на берег, вели себя словно оккупанты. Они пьянствовали в публичных местах, дрались с местными парнями, приставали к женщинам, били витрины, мочились на исторические памятники и при этом, ни одного из военных не могла задержать латвийская полиция, потому что по законам Соединённых штатов, американского военного мог судить только американский трибунал.

   "Филиппины! - Я снова стал терзать клавиатуру планшета. – Да что там Филиппины? Незаконно, силой США аннексировали и присоединили к себе множество лакомых кусков Земли. Та же Япония. Страна практически оккупирована и находится под внешним управлением, не смея даже дышать без разрешения янки. Японским детям с подачи американских политиков и идеологов давно уже не говорят, кто именно сбросил атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Получается, что даже послевоенную историю страны Восходящего солнца пишут американцы. С Украиной произошло нечто похожее. То же самое они делают с моей родиной Россией. Америка? Это что, богом избранная страна, богом избранная нация, которой позволено диктовать определённые правила поведения, некие урезанные нормы демократии для других государств? Штаты присвоили себе право объявлять и вести в своих интересах войны, устраивать государственные перевороты, менять неугодные политические системы и режимы, навязывать свою волю другим, жестоко подавлять выступления правозащитников внутри собственной страны. Почему? Разве сама система власти Соединённых штатов так безупречно демократична? Хотя, совершение преступлений – обычная повседневная практика американской жизни, тем более на государственном уровне".

   Я никогда раньше не интересовался политикой и не обращал внимания на то, что делается в мире. Но сейчас обрывки информации, которые когда-то проникли в моё сознание, по непонятной причине рвались наружу, превращаясь в текст. Мне припомнились беспорядки среди чернокожего населения ряда городов Америки, связанные с полицейским произволом. В то время это был настоящий бунт, который произошёл после избиений, арестов, пыток, череды немотивированных убийств активистов протестного движения, цветных подростков офицерами полиции. Ни один полицейский виновный в злоупотреблениях не был осуждён, в то время, как Америка требовала в самой неприемлемой и заносчивой форме соблюдения прав человека, например, в Китае, Египте, Иране.

   Внезапно, будто кто-то переключил тумблер, ход моих размышлений изменился.

   "Кто я? Зачем я здесь, на этом острове, в этом мире? Какова цель моего существования? Что я принёс миру? Пока ничего. Что могу принести? Не знаю. Новые идеи, философские теории? Истины, делающие жизнь лучше, а мир справедливее? И что лучше? Хаос Востока или порядок Запада? Сколько уже было пророчеств и пророков? Иегова, Моисей, Иисус, Мухаммед? За кем сегодня пошли бы люди? За Иисусом с его истинами? За пророком Мухаммедом, из откровений которого следует, что всё в мироздании совершается только по воле единого бога – Аллаха, и он может в одно мгновение изменить то, что создал. Изменили эти учения мир к лучшему? Нет. Со словами "Да поможет нам Бог" продолжают творить страшные вещи, убивать, грабить, разделять и властвовать. Кто в этом виноват? Кто сейчас мог бы последовать за новым мессией или за какой-нибудь исключительной, притягательной по своей силе идеей?"

   "Кто виноват? Что делать?" - написал я и нажал кнопку выключения гаджета.

   Мне показалось, что я услышал лязг велосипедной цепи, скрипы кожаного седла и шелест шин. Мне удалось незаметно нырнуть в сарай и спрятать свой девайс в какой-то шкафчик ещё до того, как из-за поворота тропы показались узкие колёса, руль, фигура и голые коленки Роберта. Мой гостеприимный хозяин медленно крутил педали, приближаясь к своему жилищу.

   - Ну, чем ты здесь занимался? - закричал Роберт, увидев меня на пороге сарая. - Бездельничал?

   Мои щёки окрасил румянец неловкости. За своей писаниной я совершенно забыл о хозяйстве.

   - Прости, мне стоило бы помочь тебе. Ты, наверное, голоден. Давай я что-нибудь приготовлю на ужин, - мои суетливые движения заставили Роберта насмешливо улыбнуться.

   - Ради Бога! Не утомляй. Чем ты можешь мне помочь? В Ираклионе я сытно пообедал в портовом кабаке, получил кое-что за работу и чудесно провёл время, побродив по городу. Вот только толпы туристов меня раздражают. Везде суют свой нос. Держи! - англичанин бросил в мою сторону рюкзак, который до этого был прикреплён к багажнику велосипеда.

   - Вытащи пиво, сунь в холодильник, а то оно, наверное, закипело от жары и тряски.

   Я подхватил рюкзак. Он оказался довольно тяжёлым. Холодильник с тихим ворчанием компрессора принял в своё чрево две упаковки баночного пива, огромный пакет копчёных сарделек, консервированное мясо и шесть коробок пиццы.

   - Надеюсь, в своём рвении ты, случайно, не стал наводить порядок в моей берлоге?

   - Нет, не догадался.

   - И, слава Богу, что не догадался. Я ненавижу порядок и переживаю, когда кто-то пытается найти место вещам. Меня это выбивает из колеи. По этой причине тут не задерживаются бабы. Все они на вторые сутки пребывания в бочке начинают чувствовать себя хозяйками и проявляют ненужные инициативы.

   Роберт прислонил велосипед к стенке сарая, вытер со лба потом, а потом стянул с себя серую, самодельную сутану. Оставшись в одних трусах, он обернулся ко мне.

   - Пойдём, поплаваем в озере. Пока сюда доедешь - семь потов сойдёт.

   - Можно, - сказал я, стаскивая с плеч остатки своей рубашки.

   Роберт осмотрел мою фигуру с ног до головы, а потом хлопнул себя по потному лбу.

   - Чёрт! Прости. Ну и вид у тебя. Штаны – полный отстой, рубашка – одни клочья. Подожди, - Боб нырнул в дверной проём бочки и через минуту показался на пороге, держа в руках красную футболку и застиранные шорты, которые когда имели цвет хаки.

   - Вот, держи. Ветхое, но всё же. А то на тебя наткнёшься в лесу - испугаешься. Рожа загорелая, к тому же кожа облезает. На носу лохмотья шкуры висят. Руки в ссадинах, одет, словно беглый каторжник. Сколько времени ты по этому, чёртову лабиринту плутал?

   - Не помню, - весело сказал я, засовывая свой тощий зад в шорты. – Во, мой размерчик! Спасибо.

   - Ладно. Мы вроде искупаться решили?

   Роберт пошёл вперёд, а я двинулся за ним по тропинке вниз, рассматривая тату на теле англичанина. Каких только картин там не было.

   - Где наколки делал?

   - А-а, давно это было, по молодости. Ещё в армии. В то время все делали.

   Мы добрались до воды и бросились в озеро. Не смотря на то, что уже наступила вторая половина дня, зной не хотел отдавать прохладе свои права на каменистую землю и скалы Крита. Сидя по горло в воде, Роберт болтал о разных пустяках. Я больше молчал, нарезая круги вокруг моего нового приятеля. Уже в сумерках, когда по телу побежали мурашки, мы вылезли и отправились пить пиво.

   Бросив своё тело в шезлонг, англичанин ловко вскрыл банку и с удовольствием сделал большой глоток.

   - Уф, хорошо! Слушай, я сегодня с двумя девчонками познакомился в городе. Обе ничего, но смотрели на меня с таким презрением, будто я сексуально озабоченный маньяк. Еле уговорил, что бы они дали свой номер телефона. Вот. Отель "Атлантида ресорт", - в руках нового "Диогена" белела визитная карточка. - Они ещё тут пробудут две недели. Может, позвоним, назначим встречу?

   - У меня жена есть, - хмурясь, сказал я.

   - Я же тебе не предлагаю спать с ними. Посидим где-нибудь, поболтаем. Мне одному - не в кайф. Видишь ли. Если женщин двое, а мужик один, каждая видит в подруге соперницу в извечной битве полов. А что это значит?

   - Что? - лениво спросил я.

   - А то. Я сделаю этих девчонок врагами. И по отношению друг к другу и по отношению ко мне.

   - У тебя - мания величия?

   - Это почему? - обиделся Роберт.

   - Посмотри на свою сутану. Ты на свидание в таком наряде поедешь, да ещё - на велосипеде?

   - Такси закажем.

   - Сюда?

   - Зачем сюда? До шоссе недалеко.

   - Нет. Я - пас.

   - Эй, брось. Мне та, что меньше ростом, понравилась. Поужинаем где-нибудь вместе, потом ты со второй свалишь. Погуляй по набережной, заморочь ей голову разговорами разными. Часа два потреплешься о литературе, о лабиринте твоём. Потом культурно проводишь девушку до отеля. Я к тому времени всё успею сделать. Обратно тоже на такси поедем.

   - И кто ты, если не маньяк? - улыбнулся я. - А с чего ты взял, что подруга распахнёт тебе объятия?

   - Когда я по памяти читаю Ромео и Джульетту Шекспира, бабы тают. Хватит ломаться! Выручи друга. Иначе, дело не выгорит.

   Я подумал, что если откажу Роберту, это будет с моей стороны чёрной неблагодарностью.

   "А потом, я только погуляю с этой девицей и всё", - решил я и согласился.

   - Отлично! - воодушевился англичанин. - Завтра же им позвоню.

   Мы ещё посидели немного, наблюдая за звёздами. Просьба Роберта была мне не по душе, но обстоятельства, в которых я оказался, не оставили выбора.

   "Без денег далеко не уйдёшь. Без крыши над головой будешь ночевать на земле. А Ираклион - довольно большой город. Нужно посмотреть, что там к чему. В отеле Атлантида можно поговорить на счёт работы. Уверен – им нужны переводчики", - наивно думал я, слушая трёп англичанина.

   Но мысль об отсутствии у меня документов окончательно испортила настроение.

   - Ладно, - хмельно проворчал Роберт, приканчивая третью банку пива. - Пошли спать.

   Мы разошлись по своим углам. Я лёг на самодельное ложе и закрыл веки. Голова кружилась. Очевидно, такое состояние являлось следствием жары. В памяти медленно менялись картины, люди, события, очевидцем которых я был совсем недавно.

   Перикл беззвучно открывал рот, показывая пальцем на статую Афины. Но у каменной богини было лицо и тело моей Надин. Геродот тянул к ней ладони, намереваясь дотронуться до обнажённых бёдер, а моя жена смеялась, отталкивая руки философа. Потом появились гоплиты, которыми командовал Черчилль. Они схватили Надин, закрыли её божественное тело щитами и потащили куда-то вниз по странным спиральным лестницам. Я шёл за процессией, с трудом отрывая подошвы башмаков от раскисающей под ногами земли пропитанной кровью. Мой отчаянный крик отразился эхом от мраморных колонн Пропилеи, но гоплиты его не услышали. Никто не оглянулся и не остановился. Лестницы кончилась. На пыльной площади стояла толпа, жадными глазами разглядывая Надин, которую уже привязали к столбу. За столом, накрытым чёрным полотном, сидел Кромвель. Поверх лат на нём красовалась белая тога в пятнах крови, застёгнутая на левом плече бронзовой пряжкой в виде льва. Шеренга солдат одетых в красные мундиры охватывала стол с трёх сторон, оставляя лорду-протектору широкий сектор обзора. Рядом со столбом стояла корзина и плаха, в которую вонзилось лезвие топора, сверкая рукояткой отполированной до ослепительной белизны.

   - Что это? Зачем? - шептал я, раздвигая локтями толпу, стоящую плотной стеной.

   Я хорошо видел жену поверх голов людей, одетых в одинаковые обноски, напоминающие мои собственные рваную рубашку и видавшие лучшие времена джинсы. Мужчины и женщины, старики и дети медленно отступали в сторону, опуская лица и пряча глаза.

   Кромвель встал, опираясь о стол железными перчатками, наклонил голову и начал читать какой-то текст по бумажке, лежащей перед ним.

   - Именем и властью короля, открываю заседание трибунала по обвинению этой женщины в колдовстве, приготовлении дьявольских снадобий из сушёных сердец погубленных ею младенцев, жабьих лап, паутины и хвостов ящериц. Также эта колдунья виновна в покушении на жизнь английского монарха, заговоре против британского парламента и попытках организации референдума о независимости Шотландии.

   - Чушь! - закричал я, выбираясь из толпы.

   Кромвель, будто не видя меня, поднял глаза на красавицу Надин, криво усмехнулся и повысил голос.

   - Вина мерзкой колдуньи доказана. Она будет обезглавлена. Если кому-то есть что сказать в её защиту, пусть выйдет вперёд.

   Я рванулся из серой массы людей, но кто-то схватил меня сзади за плечи.

   - Отпустите! Она ни в чём не виновна.

   Громкий издевательский смех Надин прозвучал, будто пощёчина мне.

   - Дайте дорогу этому неудачнику.

   - Остынь парень! Не торопись, - грубый голос заставил меня оглянуться.

   Мои локти держали два дюжих шотландца, в которых я узнал старых приятелей из кланов Маккаурри и Лакхан. - Ты забыл? За тобой должок.

   Громкий скрежещущий звук долетел до моих ушей. Я перевёл взгляд на место казни. Возле плахи стоял Джордж Вашингтон и каменным оселком водил по лезвию топора. От нестерпимого блеска остро заточенного железа мои веки сами по себе опустились.

   - А вы, как думали, милейший? Любая революция, а тем более американская требует жертв. Завоёванные права и свободы намного ценнее, если смочены кровью мучеников, - в тихом голосе полковника Вашингтона звучало торжество.

   - Боже-е-е! - закричал я и открыл глаза.

   В сарае было темно. Только в проёме двери виднелся кусочек Луны, и сверкали близкие звёзды. Я облизнул пересохшие губы, вытер капли пота с висков и сел на постели. Снаружи безумствовали цикады, перекрывая звук вращения лопастей ветряной электростанции.

   - Приснится же такое, - прошептал я.

   Сновидения давно уже не посещали мой разум, и кошмар, который обрушился на сознание этой ночью, испугал меня.

   Я встал, вышел из сарая, посмотрел на тёмный дверной проём бочки и направился к холодильнику. Там в морозильной камере оставался лёд. Завернув несколько кубиков в старый полиэтиленовый пакет, я приложил лёд к пылающему льду. Минуты шли, и, наконец, действие холода начало меня успокаивать. Я немного постоял, подышал свежим ночным воздухом и, боясь разбудить Роберта, вернулся в сарай. Через полчаса мне снова удалось заснуть, но сон опять повторился. Он начался именно с того момента, когда палач взял в руки топор и стал водить по нему оселком. Я закричал, проснулся, снова выбрался из постели и покинул своё убежище. Всего попыток заснуть было ещё три, и каждый раз, когда я закрывал глаза, через какое-то время видения возвращались. С наступлением рассвета ноги сами понесли меня к озеру, где холодная вода привела моё тело и расстроенный разум в относительную гармонию с реальностью.

   Вернувшись, я застал англичанина в сарае. Он отдёрнул руки от дверцы шкафчика, где я прятал планшет.

   - Думаю, куда ты делся? - сказал Роберт, торопливо оборачиваясь в мою сторону. - Купался?

   - Да.

   - Ты - ранняя пташка.

   - Поплавал немного. Кошмары снились.

   - Бывает, - сказал хозяин бочки, садясь на мою постель. - Тебе нужно развеяться. Блуждания по лабиринту могут любого выбить из колеи. Давай я позвоню девчонкам, назначу свидание?

   - Валяй, - проворчал я мрачно, не зная, каким образом заставить Роберта уйти. Мне хотелось проверить - на месте ли планшет.

   - Хорошо, - сказал англичанин. - В полдень позвоню. Я пошёл умываться, а ты свари пару яиц и сардельки. Жрать охота.

   Я дождался, пока Роберт покинет моё жилище, открыл шкаф и увидел планшет. Казалось, что к нему никто не прикасался, но ручаться я не мог. После завтрака англичанин выстирал свою сутану, повесил её сушиться на верёвке, а сам скрылся в бочке. Через открытую дверь мне удалось разглядеть, что он делает. Роберт засел за свой компьютер. Три часа англичанина не было слышно, а потом до меня донеслись обрывки разговора. Парень игривым тоном болтал с кем-то по сотовому телефону. Наверняка он договаривался о вечернем свидании. Я ушёл в лес и стал бродить в тени деревьев, пытаясь понять, к чему мне снился ночью один и тот же кошмар. Ближе к вечеру озеро снова приняло меня в свои прохладные объятия.

   Я оказался возле бочки в тот момент, когда Роберт выходил из неё тщательно выбритым. На парне красовались старые, но чистые белых брюки и клетчатая рубашка светло синего цвета. Его щёки лоснились от крема и одеколона.

   - А я решил, что ты передумал. Так едем в Ираклион или нет?

   - Едем, - сказал я решительно и пошёл надевать подаренную мне красную футболку с логотипом "Dolce&Gabbana".

   Оказалось, что тропа, по которой ездил на велосипеде в город Роберт, обрывалась у шоссе, где рядом с автобусной остановкой красовался старый столб, снабжённый табличкой с цифрами "51". Нам пришлось идти по тропе минут десять, а потом мы увидели такси. На капоте машины сидел водитель. Парень тыкал пальцем в экран смартфона.

   - Не нужно звонить. Ваши клиенты уже здесь, - крикнул таксисту Роберт.

   Через полчаса езды мы оказались в Ираклионе.

   - Вы раньше бывали в нашем городе? - спросил водитель, оборачиваясь.

   - Я был, а вот мой приятель здесь в первый раз, - ответил Боб.

   - О! - с воодушевлением воскликнул таксист. - Я покажу вам Ираклион.

   - Лучше не надо, - сказал англичанин. - Я вам дал визитную карточку отеля. Вот туда и везите нас.

   - Без проблем. Одно другому не мешает. "Атлантида ресорт" - на другом конце города.

   Парень откинулся на спинку сиденья и, словно заправский гид, начал засыпать нас информацией для туристов. Было заметно, что таксист – патриот Крита и любит поговорить.

   - Наш город на протяжении веков имел много имён. Эллины называли его Гераклея в честь героя Геракла. Арабы, захватившие Крит, превратили нашу гавань в крепость. Для защиты они построили высокие стены и вырыли глубокий ров. Ров по-арабски звучит, как Хандак. Именно так Ираклион назывался в течение ста сорока лет, пока форт после восьмимесячной осады не захватили византийцы. Они стали именовать город Мегало Кастро или Большая Крепость. Спустя примерно двести пятьдесят лет крестоносцы захватили Константинополь, а Крит оказался продан венецианцам. Потом город перешёл в руки пиратов, но вскоре Венецианская республика восстановила здесь своё правление. Город получил название - Кандия и был украшен множеством фонтанов, великолепных зданий и храмов. Вон, смотрите там, слева. Это - собор Святого Мины, дальше - Венецианская лоджия и храм Святого Марка. А дальше, у самой гавани - крепость и Арсенал. Видите?

   - Вижу, - сказал я, оглядываясь по сторонам.

   - Кстати, в деревушке Фоделе, это тут, рядом, родился знаменитый художник Доменико Теотокопулос, - гордо воскликнул водитель.

   - Не знаю такого, - проворчал Роберт, поглядывая на часы, которые он нацепил на левое запястье.

   - Ну, как же? Вы не слышали об Эль Греко? - таксист даже покраснел от обиды.

   Тем временем машина миновала центр города и помчалась вдоль моря. Мимо пролетали отели и частные вилы. Ещё через пять километров водитель уже высаживал нас возле нужного отеля.

   - Вас подождать?

   - Даже не знаю. Дай номер своего сотового и будь поблизости, - сказал Роберт, глядя из-под руки на стеклянный вход гостиницы.

   Мы получили визитную карточку таксиста и вошли в отель. Мой приятель огляделся, потом схватил меня за руку.

   - Вон там, справа у окна.

   Я оглянулся и увидел двух девушек, сидящих на диване. Одна - блондинка с распущенными длинными волосами, довольно упитанная, делала вид, что всё происходящее в зале её не касается. Блузку оливкового оттенка приподнимала большая грудь, а узкая короткая юбка открывала округлые коленки и подчёркивала пышность бёдер. Она что-то шептала на ухо своей подруге, стараясь не смотреть в сторону дверей. Взгляд второй девушки был прикован к нам. Судя по длинным ногам и тонким запястьям, её рост составлял не менее ста восьмидесяти сантиметров. Мог бы поспорить, что высокие каблуки её красных туфель прибавили росту девицы ещё сантиметров шесть, семь. Белое платье с глубоким вырезом и тонкими бретельками открывало правильной формы плечи, ключицы, длинную шею, на которой красиво сидела гордо поднятая голова. Чёрные глаза, тонкий нос, расширенные, словно у дикого настороженного животного, ноздри, короткие, вьющиеся волосы дополняли картину.

   - Вон та, белокожая блондинка - моя, - тихо сказал Роберт, направляясь к дивану.

   Я, мысленно чертыхаясь, поплёлся за приятелем. Вторая девушка была негритянкой. Её кожа имела цвет свежезаваренного кофе, если смотреть на чашку сверху при ярком солнечном свете.

   - О, Роберт! Ты привёл с собой друга? Как мило! - Блондинка выскочила из дивана и оценила высокомерным взглядом мои застиранные шорты и красную футболку. - Очень, очень мило. А то бедной Диане скучно в этом отеле для пенсионеров. Познакомь нас, Роб.

   - Максим. Это - Кристина, А это - Диана.

  Блондинка вяло протянула вперёд руку, которую я едва пожал. Рукопожатие чернокожей Дианы оказалось крепким и сухим. Она, прежде чем подняться, наклонилась и поправила ремешки туфель. Я невольно заглянул в вырез платья. Там не было даже намёка на бюстгальтер. Грудь девушки была небольшой, высокой и упругой. Мои глаза скользнули в сторону. Я покраснел.

   Господь не обидел меня ростом. При моих без малого двух метрах, курчавые волосы Дианы находились вровень с моим носом. Мы стояли друг против друга, избегая встретиться взглядами.

   - Куда отправимся? - весело воскликнула Кристина.

   - Поужинаем для начала, - сказал Роберт, потирая руки.

   - А потом, - жёстко, с вызовом спросила Диана.

   - Ну, что ты, в самом деле? - блондинка капризно изогнула губы. - Там видно будет. Вечер только начинается.

   - В вашем ресторане нормально кормят? - рука англичанина уже лежала на талии Кристины.

   - Отвратительно. Я же сказала, этот отель для пенсионеров. Тут недалеко есть одно местечко. Говорят там кухня - пальчики оближешь.

   - Пошли, - согласно кивнул головой Роберт.

   - Ехать нужно. Здесь километров десять по дороге вдоль моря.

   - Без проблем, - откликнулся мой приятель, доставая телефон.

   Через пять минут наш таксист подобрал нашу компанию у дверей гостиницы.

   "Местечко" оказалось маленьким семейным отелем прямо на берегу моря в окружении фруктового сада. Персонажи кустарно исполненных копий Пикассо почти кричали со стен пустого ресторана о том, что пляжный сезон заканчивается, и посетителей в отеле слишком мало, чтобы привлекать к полотнам взоры туристов яркими красками. Одинокий официант ожил, воспрянул духом, дал нам выбрать столик с видом на маленькую гавань, где покачивались на воде десяток лодок, в лёгком наклоне дождался выбора блюд, а потом испарился. Уже через десять минут на белой скатерти появились: кувшин домашнего вина, жареные мидии, салат из сыра, зелени и помидор, две сковородки, под которыми тлели угли, а сверху лежали огромные рыбины, сверкая румяной корочкой. Роберт трепал языком, Кристина вставляла в его спичи короткие восклицания, округляя глаза. Я тяготился обществом и молчал, цедя через губы густое красное хорошее вино. Диана морщилась от звука голоса англичанина, вяло ковыряясь вилкой в тарелке с салатом. Её бокал, наполненный до краёв, оставался нетронутым. Через час мне уже было невмоготу. Есть не хотелось, вино кружило мне голову. Пустой кувшин заменили полным. Роберт продолжал трещать, поглаживая под скатертью колено Кристины. Ещё через десять минут он извинился и встал.

   - Прошу прощения, - сказал он. - Мне нужно наведаться кое-куда.

   - Ой! Нам тоже. Правда, Диана? - Кристина раскраснелась.

   Её глаза возбуждённо блестели. Мы направились в холл отеля и девушки исчезли в недрах дамской комнаты. Роберт коротко переговорил с портье, положил на стойку бумажку - пятьдесят евро и потянул меня в туалет.

   - Ты и Диана погуляйте немного. Я снял нам с Кристиной номер. За час, думаю, управлюсь.

   - Где тут гулять? - мрачно спросил я.

   - Господи! Ну, что ты за человек? Вон лодок полно в гавани. Посидите, посмотрите на звёзды, расскажи что-нибудь девушке.

   - Ты не предупредил, что Диана чернокожая.

   - Ты, что, расист?

   - Нет.

   - Тогда в чём дело? Я же не предлагаю тащить её в постель. Друг называется.

   - Ладно, - сказал я. - Пошли.

   Роберт энергично застегнул гульфик на брюках, умылся, пригладил волосы, сунул в рот пластинку жевательной резинки и направился к двери. Девушки обходили холл, разглядывая картины.

   - Мы вернёмся, - заверил англичанин, ни к кому конкретно не обращаясь. - Встретимся через час на этом месте, - Он взял Кристину за талию и повёл её к лестнице, ведущей на верхние этажи отеля.

   Диана проводила парочку равнодушным взглядом и повернулась ко мне.

   - Если ты надеешься трахнуть меня, то выбрось эту затею из головы, - тихо произнесла девушка, высокомерно усмехаясь.

   - И не собираюсь, - ответил я.

   - Интересно, почему? - Диана в упор разглядывала моё лицо.

   - Я женат.

   - Подумать только. Кого от супружеской измены в наше время может остановить брак?

   - Меня.

   - Ты уверен, что сегодня тебе не нужен секс?

   - За деньги можно достать всё. Секс в том числе. Роберту он стоил обычного ужина. Но за деньги нельзя купить любовь.

   - Неужели?

   - Во всяком случае, я так думаю.

   - Ладно, - кивнула девушка. – Тогда, как ты намерен провести этот час?

   Не отвечая, я направился к широкой мраморной лестнице, ведущей через открытые двери к пляжу. За спиной я услышал стук каблуков. Диана шла следом.

   - Где-то здесь, в окрестностях Ираклиона родился Эль-Греко, - сказал я, останавливаясь у самой воды и снимая сандалии. Галька приятно холодила ступни.

   - Тот самый? Ученик Тициана?

   Я удивлённо обернулся и едва не наступил на ногу Диане.

   - Знаешь, что Эль-Греко сказал о Микеланджело? - спросила девушка, насмешливо глядя мне в глаза.

   - Нет.

   - Он сказал: "Видимо, это был хороший человек, но писать не умел".

   - Ты по профессии искусствовед?

   - Ничуть не бывало.

   - Странно, что тебе известны такие вещи, - проворчал я, подтягивая за верёвку к берегу одну из лодок.

   - Странно для чернокожей? - с вызовом спросила девушка.

   - Нет, вообще, - сказал я, забираясь в лодку. Поколебавшись немного, я протянул Диане руку.

   - Знаешь, мне нравится живопись, - тихо сказала Диана, не выказывая никакого желания садиться в лодку. - Я помню о многих вещах, на которые остальным наплевать.

   - Например?

   - Ну, если говорить об Эль-Греко... Первым его учителем был критский иконописец. Свои картины художник всегда подписывал по-гречески - "Доменико Греко". Это потом уже каталонцы дали ему прозвище - Эль-Греко. У него была необычная для того времени техника живописи, которую оценили по достоинству только через триста лет после смерти художника. Кстати, полотно, которое висит в русском Эрмитаже и называется "Апостолы Пётр и Павел", написано одними лессировками без всяких белил, благодаря чему изображение даже не фиксируется на рентгенограмме.

   - Впечатляет, - тихо сказал я.

   - Что? Техника живописи? - спросила Диана, сбрасывая туфли и оставаясь босой.

   - Нет. Твоя эрудиция. Ты была в России?

   - Всего один раз.

   - Понравилось.

   Диана не ответила. Она быстрым движением сдвинула вниз бретельки платья, и тонкая ткань, струясь вдоль тела, белой широкой лентой опустилась на гальку. Мои глаза, уже привыкшие к темноте, увидели на фоне света гостиничных фонарей стройную фигуру, приподнятые плечи, длинные ноги, бёдра прекрасной формы, блеснувшие чёрным золотом, руки, поднятые над головой. Я торопливо отвернулся. Лодка качнулась, послышался плеск воды, моя голова вернулась в исходное положение, и в поле зрения появилась курчавая голова девушки. Диана медленно плыла в сторону лунной дорожки, струящейся широким ручьём к пляжу от самого горизонта. Там, в тёмно - лиловом небе зависло ночное светило. Вскоре голова девушки превратилась в маленькую точку, а потом пропала. Я начал волноваться, поднялся на ноги и прикрыл глаза ладонью, не позволяя Луне светить мне в лицо. Прошло добрых десять минут, прежде чем я увидел приближающуюся к берегу Диану. Над водой появились сначала плечи, затем грудь, и мне опять удалось во время отвернуться.

   - Не будь ханжой, - услышал я голос девушки и приближающийся плеск воды. - Принимай меня за картину. Ты же не закрывал глаза в Эрмитаже или, скажем, в Лувре при виде "Венеры" кисти Тициана и не отворачивался от полотна "Суд Париса" Хендрика ван Балена.

   Я набрался храбрости и обернулся. Диана стояла по колено в воде, уперев руки в талию, наклонив голову и мотая головой, стряхивая с волос воду. Совсем близко, на расстоянии вытянутой руки блестели плечи, отражая свет Луны. Мне казалось, что я вижу капельки соли, застывшие на чёрных лоснящихся, словно смазанных маслом, бёдрах.

   - А что это за сюжет - суд Париса? - мой голос явно сел. В горле застрял комок, который никак не получалось проглотить.

   Диана сделал шаг и села на борт лодки.

   - Богиня раздора Эрида, обидевшись, что её не пригласили на пир, решила отомстить богам и подбросила пирующим яблоко с надписью "Прекраснейшей"… - Девушка легко нагнулась, подняла платье и положила его на колени. - Тотчас между тремя богинями: женой Зевса Герой, Афиной и богиней любви Афродитой возник спор: кому по праву принадлежит яблоко? Девицы обратились к Зевсу, но тот отказался быть судьёй. Бог отдал яблоко Гермесу и велел отвести богинь в окрестности Трои к прекрасному сыну царя Приама - Парису, который и должен был выбрать прекраснейшую из трёх девушек. Каждая стала убеждать Париса отдать яблоко ей, суля юноше разные награды. Гера посулила принцу власть над всей Азией, Афина - военные победы и славу. Но Парис отдал яблоко Афродите, которая обещала наградить его любовью любой женщины, которую он выберет.

   Диана быстро оделась и, теперь стояла передо мной, расчёсывая длинными пальцами свои кудри.

  - Этот миф - хорошая иллюстрация к твоим словам о сексе и любви. Согласен?

  - Да, - я поднялся на ноги, и теперь мы стояли лицом к лицу.

  - Кстати, открою тебе страшную тайну. Афродита была совсем не такой, какой мы её видим на изображениях в мраморе или на полотнах. На древнегреческом языке слово афрос означает - "из пены". Но это заблуждение. Афродита была чернокожей.

  - Откуда ты это взяла?

  - Афро-дита, - раздельно произнесла Диана. - На некоторых фресках, найденных среди развалин древних эллинских храмов, богиня изображена негритянкой. Макс! Она родом из Африки. Переплыв Средиземное море в огромной раковине, девушка вышла из неё у берегов Кипра. Ты в это веришь?

   - Во что? - растерянно спросил я.

   - В то, что у богини любви была чёрная кожа.

   - Не очень, - честно признался я.

   - Тогда ты расист. - Диана забралась в лодку, и мы сели друг против друга. - Придётся поверить. Её мать - Диона - богиня дождя. А какого цвета тучи, когда собирается гроза?

   - Чёрные, - мой голос дрогнул.

   Глаза девушки притягивали мои зрачки, словно магнит.

   - То-то. Отцом Афродиты считается Зевс. А он - мрачная личность. Бог грома и молний. Ладно, - Диана стукнула кулачком о борт лодки. – Пошли отсюда. Сеанс погружения в древнегреческую мифологию закончен.

   Девушка легко встала, перешагнула через борт и, едва не упала. Я мгновенно выпрыгнул следом и успел подхватить её за талию. Мы стояли, тяжело дыша. Наши губы едва не соприкоснулись. Диана закрыла глаза и приоткрыла рот. От девушки пахло морем и немного вином. Мои уши горели, где-то глубоко внутри в теле появилась дрожь. Спустя мгновение я опомнился и оттолкнул от себя Диану.

   - Да, да. Помню. Ты - женат, - сказала девушка, отворачиваясь.

   - И это тоже.

   - А что ещё? - Диана легко изогнулась и наклонилась, отыскивая свои туфли.

   Мой живот едва не упёрся в курчавую голову. Девушка выпрямилась и села на гальку, надевая обувь.

   - Ах, да. Забыла. Ты же - расист, а у меня - чёрная задница.

   Я молчал. Диана, закончив застёгивать ремешки, встала и быстро пошла к отелю. Минут через пять я двинулся следом. В холле на диване в полном одиночестве сидел Роберт. Увидев меня, он поднялся.

   - А где твоя подружка, - спросил я.

   - Они обе уехали. Диана появилась, словно её за чёрную задницу укусили. У дверей стоял наш таксист. Твоя фурия села в машину, не оставив Кристине выбора.

   - Ну и ладно, - почти равнодушно сказал я. - А мы, чего?

   - Что, чего?

   - Как доберёмся до твоей бочки?

   - Портье уже вызвал нам тачку, - Англичанин почесал затылок.

   - Ты мне скажи, что ты на пляже такое делал с девушкой, что она рванула отсюда, будто  психопат из сумасшедшего дома? - дыша перегаром, спросил Роберт, когда мы уже ехали по улицам Ираклиона.

   - Отвяжись, - зло сказал я, отворачиваясь к окну.

   Англичанин хмыкнул и всю дорогу до нужного нам столба молчал, но когда мы вылезли из машины и при свете Луны пошли по тропе, он не выдержал.

   - Тебе, парень, делаешь доброе дело, подгоняешь классную тёлку, а ты, что?

   - Тебя никто не просил.

   - Я же вижу, - Роберт пьяно качнулся. - У тебя с головой не всё в порядке. Зря я отдал тебе планшетник. Ты забиваешь гаджет всяким бредом, ночами не спишь. Орёшь во сне.

   - Бредом?

   - А как ещё назвать твои упражнения в словесности?

   - Ты что, лазил в мои записи?

   - Так, заглянул, полистал немного, - признался англичанин. В его голосе не было ни капли сожаления.

   - Ты не имел права. Всё это - сугубо личное.

   - Знаешь, что я скажу? - Роберт внезапно остановился, и я налетел на его плечо грудью. - Ты, ведь, чёртов русский, так? Нечего было прикидываться и пудрить мне мозги.

   - И что с того?

   - А то. Я уже говорил тебе. Вас, русских, можно разделить на три части. Одни - одержимы мессианством, типа: "Кто виноват?" и "Что делать?". Вторые, а их большинство - мелкие торговцы, обыватели вплоть до олигархов… Вам не важно, каким образом зарабатывать деньги. Главное, чтобы их было больше и можно дважды в год валяться где-нибудь на песочке от Анталии до Сан-Тропе, пить виски, а вечером, напившись до поросячьего визга, бросать пластиковые стулья в бассейны.

   - А третьи? - спросил я, сжимая кулаки.

   - А третьи - хреновы революционеры, считающие, что, только расстреляв олигархов, пересажав спекулянтов, вернув государству украденную собственность, можно изменить мир. Ты сам - мутант, смесь первых и третьих. Таким же был твой Путин, но во время одумался.

   - Ваши политики, президенты - не лучше.

   - А кто спорит? Но все они – патриоты своих стран в отличие от Путина и теперешнего Быкова.

   Гнев медленно закипал в моей душе.

   - Вот и не спорь. Может, Путин и допускал ошибки, но он вернул русским уважение к самим себе, вернул исконные русские земли.

   - Это ты о Крыме?

   - Да.

   - Держите меня. Сейчас встану рядом с тобой на колени и пропою Осанну вашему мудрому вождю прошлого. А тебе не кажется странным, что в то время рубль практически рухнул, экономика вошла в пике, а доллар и евро стали стоить в три раза дороже?

   - С чего ты это взял?

   - Подними аналитику того периода. Впрочем, если бы тебе довелось жить тогда, ты вместе с другим быдлом сидел бы у телевизионного зомбоящика и слушал дифирамбы подкупленных журналюг вашему президенту.

   - Это Запад виноват. Нечего было лезть на Украину, а потом обвинять во всех смертных грехах Россию, вводить санкции, - я почти кричал и брызгал слюной в лицо Роберту, стоящего в шаге от меня. - Это Запад договорился с арабами и опустил цену на нефть, поэтому и рубль ослаб...

   - Смотрите-ка. А он ещё корчил из себя святую простоту и несведущего овоща, - воскликнул англичанин. - Просвещу вырванного из грядки. В моём компе есть информация, если я ещё не удалил её. Почитаешь?

   - Скажи своими словами.

   - Ладно, - Роберт понизил голос. - Суть в том, что пока Путин пудрил русским мозги про коварство Запада. Типа, что падение уровня жизни вместе с ростом цен - плата за воссоединение Крыма. Пока он уговаривал вас потерпеть и затянуть пояса, Россия за первые полгода кризиса на Украине увеличила свой портфель ценных бумаг США со ста миллиардов долларов до ста восемнадцати миллиардов. Откуда взялись эти деньги?

   - Откуда? - тупо спросил я.

   - Наследство от бабушки, - зло рассмеялся Роберт.

   - Слушай! Довольно сарказма. Объясни толком.

   - А если толком, то дело в следующем. Ваш президент за всё время правления так и не создал нужных условий для роста реальных секторов экономики. Зато он превратил российскую валютную биржу в золотоносную жилу для олигархов и прочих крупных спекулянтов. Давай на конкретном примере объясню, что к чему. Предположим - у тебя в то смутное время был в кармане миллион долларов... Или ты взял этот миллион в западном банке под "большой" по западным же меркам один процент. Дальше. Утром при стоимости доллара 35 рублей ты идёшь на российскую валютную биржу. Представь себе, что нефть падает в цене, инвесторы теряют интерес к энергоносителям, потому что российские нефтяные компании сокращают добычу, а ваш Газпром объявляет о прекращении строительства новых трубопроводов, о падении добычи газа, о снижении цены на голубое топливо для Китая. На фоне такой информации происходит рост панических настроений мелких спекулянтов, доллар растёт в цене и уже к обеду стоит 45 рублей. Ты продаёшь свой миллион баксов по этому курсу, получив  на сделке 45 миллионов рублей. На следующих день выясняется, что планы Газпрома - слухи, рубль начинает укрепляться, доллар падает в цене до сорока двух рублей, и ты снова его покупаешь. Сколько прибыли осело у тебя в кармане за сутки?

   - Нужен калькулятор, - растерянно пробормотал я.

   - Учись считать в уме, - сказал Роберт. - Даже если ты вернул бы банку миллион и один процент, у тебя остаётся к вечеру - пятьдесят тысяч долларов или пять процентов от вложенной суммы. Но ты берёшь кредит не на день, а минимум на месяц. Таких операций за это время можно провести десятки, заработав около полумиллиона долларов. Не дурно?

   - Да уж...

   - То-то, - снова рассмеялся англичанин. - Чем выше амплитуда колебаний курса, тем больше прибыли зафиксируют спекулянты, купив валюту на минимуме котировок и продав на пике.

   - Значит, эти гады брали под низкие проценты кредиты в банках, а потом сознательно играли на понижение и повышение курса рубля?

   - Так делала мелкая рыбёшка. Она следовала тренду, но акулы покрупнее, например, всё тот же Газпром, имели собственные деньги и могли себе позволить ещё более крупные афёры, даже если курс рубля оставался в целом стабильным. Кстати, если при Ельцине, экспортёры обязаны были продавать Центробанку валюту в тот же день, когда её получали, то при Путине этот закон был отменён, что создавало огромные возможности для валютных махинаций. Крупный экспортёр мог получить валюту за поставки западным партнёрам своей продукции, потом немного качнуть в нужную сторону рынок, и продать доллары Центробанку значительно дороже. А когда ему нужно было расплачиваться по кредитам, он мог качнуть рынок в другую сторону и приобрести валюту дёшево. То же самое делали другие прочие разные – Роснефть, Норильский никель. Кто из них отказался от соблазна поправить свои финансовые дела с помощью спекуляций, благо, есть чем спекулировать?

   - Прости, я не совсем понял. Как в период стабильного курса рубля можно получить прибыль на валютной бирже? - спросил я, пропустив мимо ушей последнюю фразу Роберта.

   - Святая простота. Всё очень просто. Крупные игроки в течение дня толкают рубль, то вверх, то вниз, а в нужные моменты фиксируют прибыль. Чем больше суммы, вложенные в такие спекуляции, тем больше прибыль. Ни один вид созидательной экономической деятельности никогда не принесет вам 5% прибыли в сутки. Закон российского дикого капитализма таков - норма прибыли тем выше, чем дальше бизнес от реального производства. Ты спросишь - как решается эта проблема спекуляций в нормальных странах? Очень даже решаются. На Западе существуют две учетные банковские процентные ставки - одна для инвестиционных проектов, и другая - для всех прочих. Инвестиционные проекты финансируют специальные банки. Они могут в зависимости от важности проекта снижать ставку хоть до нуля. Остальным, которые желают погреть руки на спекуляциях, приходится перехватывать деньжата только под очень высокий процент, который в некоторых странах доходит до 30% годовых и даже выше. С такими ставками даже на валютных махинациях можно прогореть. Скажем, если взять Скандинавию, Швейцарию, Австрию, у них вообще запрещены спекулятивные операции с валютой. Фирма, которая засветилась в таких грязных делишках, запросто лишается лицензии и не имеет больше права совершать сделки на финансовых рынках. Ты спросишь: - А что же русские? Как они ухитрялись брать дешёвые кредиты в западных банках. Отвечу. Именно русские раскрутили маховик коррупции через откаты. Нормальный финский, шведский, да любой предприниматель на это не пойдёт.

   - И что же нам делать? - спросил я удручённо.

   - Опять ты за своё, - Роберт обнял меня за плечи. - Если бы правительство России не создало условий для развития реального сектора экономики - это было бы еще полбеды. Помимо всего прочего, ваш кабинет министров оказывал колоссальные преференции спекулятивному сектору. Назови мне хоть одну причину, по которой глава государства потакает спекулянтам, убивающим национальную экономику и национальную финансовую систему?  Причина только одна. Он - в доле.

   - Ты о Путине?

   - О Быкове и о Путине тоже. А, если вести речь о том, что делать? Очень просто. Я бы запретил покупку валюты внутри страны полностью. Валютные спекуляции на бирже сразу прекратятся. Исключительно потому, что нечем будет спекулировать. Если вы поимеете желание продать честно заработанные доллары, евро или юани государству - нет проблем. Welcome в любой банк. Но купить валюту вы не сможете нигде и никогда. Этим сразу решается масса проблем. А главное - отток капитала из страны станет практически невозможным. Если вы хотите вывезти рубли за границу - ради бога. Но вывоз рублей - благо для экономики, потому что это - реальный путь к реальной конвертации, а государство будет получать дополнительный эмиссионный доход. А продать свой бизнес за доллары и свалить с деньгами в Лондон не сможет никто...

   Я машинально переставлял ноги, чувствуя на своём плече горячую ладонь Роберта. Впереди мелькнул свет фонаря, закреплённого на вышке ветряка.

   - Ну вот, пришли домой, - сказал англичанин. - Поговорили, называется. Я тебе целую лекцию прочёл. Надеюсь, теперь ты понимаешь, что тот кризис на Украине, антироссийские санкции Запада, гражданская война в Донбассе были для олигархов, спекулянтов и Путина манной небесной. Наверное, не зря в интернете ходили слухи о баснословном богатстве вашего президента. Это ответ на твой вопрос - "Кто виноват?"

   Я, молча, словно сомнамбула направился к сараю, переступил порог и рухнул на постель ничком.

   - Эй! Макс! Пива выпьешь?

   - Пошёл к чёрту, - пробормотал я в подушку.

   - Ну, как хочешь, - долетел до меня голос Роберта.

   Прозвучал шелест травы, стук двери открываемого холодильника, скрип шезлонга, потом наступила тишина, прерываемая стуком пальцев Роберта по алюминиевой банке. Через пять минут послышался шорох, потом банка загремела в кустах, мимо двери прошлёпали подошвы сандалий, и всё стихло. Я чувствовал себя очень паршиво. Мне казалось, что силы оставили моё тяжёлое, усталое, неуклюжее тело.

   "Нужно перевернуться на спину, - подумал я, ощущая отвратительный запах старой подушки и стойкий аромат спиртного. - Какой чёрт занёс меня в будущее и с чего вообще начались мои путешествия во времени?"

   После некоторого насилия над собой мне удалось перевернуться.

   "Антикварная лавка. Часовщик, торговец древностями. Вот что послужило первопричиной всех неприятностей. Этот маленький невзрачный человечишка подсадил меня на эти путешествия, словно на наркотик, а я поддался на уговоры. Но с какой стати?", - мне стало холодно, хотя вечер был довольно жарким и душным.

   Одеяло, натянутое до подбородка помогло согреться.

   "Воспоминания - это попытка путешествия в прошлое, чтобы осмыслить допущенные там ошибки и не повторить их в настоящем. Нет ничего дороже приобретённого в прошлом опыта и ничего дешевле заблуждений в том, что прошлое не может вернуться и нанести будущему удар в спину", - вспомнил я слова продавца антикварного магазина.

   "Что мне нужно было в прошлом? Посмотреть, как там всё устроено? Чушь собачья. В принципе, мне абсолютно наплевать, сколько людей уничтожил Кромвель ради величия Англии, или сколько англичан - бывших своих соотечественников убили американцы в борьбе за независимость. На все мои вопросы ответил какой-то философствующий последователь Диогена, обитающий в бочке. Пребывая в своём времени, мне было абсолютно наплевать на ошибки Путина, на колебания курса рубля, на Украину, погрязшую в хаосе и братоубийственной войне. Моя жизнь напоминала тихую гавань, этакое существование моллюска в ракушке, о стенки которой разбивались житейские волны.

   - Неужели на все мои дурацкие вопросы ответил Роберт? – спросил я у ночи вслух.

   "Чушь, абсолютная чушь", - в затылке зарождалась головная боль. Ночная жара действовала на нервы.

   "Главным в этом деле для меня было моё собственное эго. Меня отвергла женщина, которую я боготворил. Остальное - не имеет значения. Значит, неосознанной причиной отправиться в прошлое, оказалось желание отыскать ошибки, которые я совершил по отношению к Надин. На авантюру с предложением часовщика меня толкнула неосознанная скрытая в глубинах разума мечта - вернуть прошлое, вернуть жену, снова быть рядом с нею, наслаждаться её запахом, видеть глаза, смотрящие на меня с любовью. В настоящем я так и не нашёл способа вернуть прошлое. А всё остальное - дымовая завеса, скрывавшая мои истинные маленькие эгоистичные цели, способ занять хоть чем-то свой разум, чтобы отвлечься от...".

   Не закончив мысль, я сел на кровати и уставился в темноту.

   "Но если мой вчерашний сон, где была казнь, Кромвель, чёртовы шотландцы - тропа, подсказка, способ понять мотивы, которыми руководствовалась Надин, бросив меня? И почему мои видения не имели финала. Почему я видел суд? Причём здесь палач, плаха и всё остальное? Жаль, я не могу толковать сны, - в отчаянье я обхватил голову руками и стал давить пальцами на виски.

   "И что мне теперь делать? Каким образом снова оказаться в прошлом, вернее в настоящем?"

   Я вспомнил все попытки, которые предпринимал, чтобы вернуть Надин, содержимое всех писем, отправленных ей в Париж, на Ближний Восток, бесконечные телефонные звонки, на которые она перестала отвечать, ограничиваясь дежурными и деловыми текстами СМС сообщений.

   - Боже! Как болит голова. Я совсем запутался... Стоп, светильник, - тихо сказал я, поднимаясь с постели. - Где он?

   Перерыв свои вещи я нашёл античную лампу и тупо уставился на неё. При свете Луны, проникающем в открытую дверь сарая, мне удалось рассмотреть фитиль и узоры на корпусе светильника. Внезапная догадка заставила меня снова вскочить. Я вспомнил про лампу Аладдина и отчаянно стал тереть бока светильника. Но ничего не произошло. Не появился джин. Не воспарил к потолку магический дым. Я бросил лампу на пол, и она с тихим звоном покатилась под кровать.

   "К чёрту! Нужно заснуть. Я знаю. Тот сон вернётся. Я снова увижу Надин. Конечно, она любит меня и подскажет, что делать дальше."

   Я лёг на спину, натянул одеяло до подбородка и закрыл глаза, стараясь больше ни о чём не думать. Постепенно, громкое биение крови в висках утихло, дыхание стало ровным. Тихие звуки: шорохи кустов, шелест крыльев ветряка, редкие, неясные и далёкие крики ночных птиц отошли на периферию сознания. Сон пришёл ко мне вспышкой Солнца. Я стоял под стенами какого-то города в шеренге солдат, вооружённых пиками, мечами и арбалетами. Группы людей несли короткие лестницы, которые на глазах удлинялись. Установленные на землю, лестницы доставали до бойниц надвратных башен. Кто-то кричал: "На штурм!" Чья-то рука ударила меня в спину. Я оглянулся. Сзади стоял лейтенант Джон Амс.

   - Пристегни штык к мушкету, - сказал он.

   Я, недоумевая, посмотрел на свои руки.

   - У меня нет, ни того, ни другого.

   - Ты потерял оружие накануне штурма Агры?

   - Я же священник!

   Мой крик не произвёл на лейтенанта никакого впечатления.

   - Даже капелланы в английской армии должны сражаться.

   - Я не хочу никого убивать! - с отчаяньем воскликнул я и тут же заметил, что шеренга солдат состояла из индусов-сипаев.

   - В душе каждого человека таится желание убивать. Скоро ты будешь читать молитвы над трупами наших врагов и растерзанными женщинами, которых мы изнасилуем, взяв этот паршивый город, - засмеялся лейтенант, толкая в мою сторону неизвестно откуда взявшийся мушкет.

   Я отбросил оружие, будто это была змея, и увидел, что на земле лежал не мушкет, а старая обложка молитвенника. Того самого, который мне продал торговец антикварной лавки в Лондоне.

   - Правильно, - одобрил лейтенант Амс. - Все мы вышли из грязи, наши лицемерные молитвы – тоже грязь, значит, молитвеннику в грязи - самое место. Вперёд! С нами Бог! - крикнул Джон Амс.

   Шеренга сипаев дрогнула, и люди с ружьями наперевес двинулись к лестницам. Мне стало трудно дышать. Я оказался зажат атакующими солдатами, и против своей воли шёл вперёд, с отвращением глядя под ноги. Подошвы моих ботинок оскальзывались на земле красной от крови. Вокруг, зажигая дерево ступеней, лилась вязкая пылающая огнём жидкость напоминающая лаву. Дым закрыл от меня стены, но я чувствовал, что некая сила подняла меня и толкнула в какую-то дыру. Глаза щипало, я задыхался от трупного смрада и запаха серы. Кулаки сами потянулись к глазам, и я стал тереть веки, пытаясь унять зуд... Прямо передо мной висела огромная икона, полностью закрытая блестящим окладом.

   - Чья это икона? - крикнул я, хватая за рукав бегущего мимо сипая.

   - Теперь здесь всё будет нашим, - прохрипел солдат, пикой сбивая оклад с иконы.

   И тут я увидел лицо Надин, а потом руки, протянутые ко мне. Под ноги моей жене, сходящей с картины, стелилась лестница из черепов, из костей, костлявых рук с длинными, словно у хищных птиц, когтями. Мои ноги приросли к полу. Я едва сумел сделать шаг навстречу. Но из-за моей спины выскочил лейтенант Амс. Он подхватил Надин на руки и положил на стол, поставленный прямо под иконой. На фигуре моей женщины, словно серый ноздреватый снег под тёплым весенним солнцем, таяла одежда. Я увидел раскинутые в стороны белые ноги, а между ними потную спину и тощие ягодицы лейтенанта Амса. Красные мундиры закрыли от меня стол. Сипаи толпились вокруг, тяжело дыша и отталкивая меня в сторону. 

   - А, а, а, - слышались стоны моей жены. - Ещё, ещё.

   Голый Амс выбрался из толпы солдат и посмотрел на меня. Я опустил глаза. Его стоящий член, низ живота и ноги были испачканы в крови.

   - А ты чего ждёшь? Теперь твоя очередь. Эй, проснись! - офицер взял меня за плечо и стал трясти, - Проснись!

   Сознание на мгновение отключилось, картинка пропала, потом свет ослепил меня. Я лежал на постели, пытаясь стряхнуть руку человека, который хлопал меня ладонью по плечу, пытаясь разбудить.

   - Роберт? - тихо спросил я.

   Мои глаза остановились на знакомом лице англичанина, потом обвели большую комнату с белыми кафельными стенами. Слева от кровати я увидел окно, закрытое плотными шторами, справа белела входная дверь, в которую кто-то вставил стекло. Рядом с кроватью расположился металлический стеллаж на колёсиках, уставленный аппаратурой, от которой в мою сторону тянулось множество проводов. Потолок комнаты показался ослепительно белым и чистым. Над дверью висела большая видеокамера. Я перевёл испуганный взгляд на своего приятеля. Он почему-то был одет в белый халат, коротко пострижен и тщательно выбрит. Роберт отвернулся и сделал шаг в сторону. Надо мной тут же завис ещё один белый халат, от которого исходил знакомый мне тонкий запах духов. Женские ладони снимали что-то с моей головы. Я поднял руку и схватил тонкое чёрное запястье. Женская рука держала в горсти кучу проводов с маленькими электродами, снабжёнными присосками. Женщина отстранилась, и я узнал в ней чернокожую Диану.

   - Какого чёрта? - спросил я хриплым голосом.

   - Не нужно волноваться, - спокойно сказала девушка. - Вот, возьмите, запейте водой.

   В мою дрожащую ладонь легли три разноцветных таблетки, а к губам поднесли стакан.

   - Пей, дружище! - бодрый голос Роберта заставил меня поморщиться.

   - Где это я? Что здесь происходит?

   - Э, понимаешь. После некоторых процедур, обязательно нужно принять эти лекарства, - назидательно сказал англичанин, переворачивая мою ладонь.

   Таблетки упали в открытый рот, а стакан впился в губы. Я невольно сделал глоток, потом другой и третий.

   - Вот умница, - сказала Диана, поправляя мне подушку и заглядывая в глаза.

   Она повернулась к англичанину.

   - Через минуту он заснёт.

   - Вот и славно, - улыбнулся Роберт. - В последний раз просканируем мозг, а потом...

   Что будет потом, я не услышал. Мои веки почти мгновенно отяжелели и опустились, подарив мне темноту и забвение.

 

Глава 8

 

   Ощущение тяжести на лбу разбудили меня. Веки легко открылись, спугнув ресницами прохладу. Я увидел, как мелькнула ладонь и пропала. Зато надо мной появилось лицо.

   - Где я?

   - Не нужно волноваться. С вами всё будет хорошо.

   - Диана! Хватит меня уговаривать, словно ребёнка.

   Но чернокожая девушка в белом халате, обтягивающем тонкую фигуру, внимательно посмотрела мне в глаза.

   - Голова не болит?

   - Со мной всё в порядке. Зачем эти чёртовы присоски?

   - Их всего три, - девушка сняла с моей головы датчики, выключила приборы, стоящие на этажерке, потом перекрыла маленький пластиковый кран на прозрачной трубке и вынула из моей руки иглу, ловко наложив на выступившую капельку крови пластырь.

   - Какого рожна я здесь делаю на этой кровати? - я попытался встать, но Диана положила руку на мою голую грудь.

   - Если я вам скажу, вы не расстроитесь?

   - Хватит выкать. Мы с тобой давно знакомы.

   - Не понимаю?

   - Прошу тебя. Довольно. Скажи, где я?

   - Вы, сэр, были тяжело больны. Здесь вы в полной безопасности. Это - очень хорошая частная клиника.

   - И что со мной произошло? Воспаление лёгких? Перелом ноги? - я мгновенно вспомнил все свои сны, и путешествия во времени.

   "Наверное, я свалился со штурмовой лестницы, - подумалось мне, но разум, сразу же, поставил всё на свои места. - Нет, я не падал и даже не был ранен в прошлом".

   - У вас было лёгкое душевное расстройство, - сказала Диана, держа в руках планшет и что-то записывая в него.

   - Это - не мой гаджет, случайно?

   - Нет, не ваш, сэр.

   - Называй меня Макс. Слышишь.

   - Да, мистер Макс.

   - И ещё. Говори мне "ты", - мой голос сорвался на тонкой ноте, и мне пришлось откашляться.

   - Хорошо... Макс, - девушка сделал над собой усилие.

   - Меня сюда на "Скорой" доставили?

   - Нет.

   - Тогда, как я сюда попал, чёрт тебя возьми?

   - Ну вот, вы... э... Ты опять волнуешься.

   - Да не волнуюсь я вовсе. Что случилось, то уже случилось.

   - Это - разумная и весьма трезвая мысль.

   - У меня была белая горячка?

   - Доктор Майер просил открывать вам, то есть, прости, тебе положение дел постепенно...

   - К дьяволу доктора! - зашипел я, садясь на постели и спуская голые ноги на пол. - Кто он, этот доктор Майер?

   - Роберт Майер. Лечащий врач, - Диана поводила пальцами по экрану планшета, а потом, повернула его ко мне.

   Я увидел англичанина Роберта - обитателя бочки - философствующего оборванца с Кипра. На фотографии он выглядел очень презентабельно.

   - Так. Ничего не понял, но ладно, - проворчал я. - А ты, что здесь делаешь?

   - Работаю медсестрой. Меня зовут Диана Кроуфорд. Я - американка. Приехала в Лондон по обмену специалистами, на практику.

   "С ума можно сойти", - подумал я, растерянно шаря глазами по палате.

   - Слушай. Будь человеком. Найди что-нибудь из одежды. Мне с тобой неудобно разговаривать в таком виде.

   Диана достала из кармана халата смартфон, но, подумав, опустила его обратно.

   - Надо бы с доктором посоветоваться, но думаю, ты - прав. Сейчас, - девушка подошла к нише, в которой прятался шкаф. Она достала оттуда совершенно новые джинсы, синюю рубашку с длинными рукавами, белые носки и мягкие туфли, больше напоминающие тапочки.

   - Итак? - сказал я, натянув на себя одежду. - Я знаю, что тебя зовут Диана, и видел твою симпатичную чёрную задницу совсем недавно в море. В остальном - не нужно врать. Говори, как есть. Только, правду.

   - Хорошо, - очень тихо сказала девушка и встала спиной к видеокамере. - Правда может быть для тебя лучшим лекарством, чем килограммы таблеток и литры содержимого ампул, которые в тебя уже запихали. Голова не кружится? Готов?

   - Да, - решительно сказал я.

   Девушка наклонилась и коснулась губами моего уха. Я невольно опустил глаза в вырез халата.

   - Учти - будешь скандалить, тебя снова привяжут к постели, а меня выгонят отсюда с та-а-а-кими рекомендациями. Ты меня понимаешь?

   Я, молча, кивнул.

   - Тебя, Макс, поместила сюда твоя собственная жена.

   - Не может быть, - зло прошептал я, мгновенно почувствовав слабость и головокружение.

   Диана отстранилась, а затем произнесла одним губами:

   - Ты мне обещал. Если будешь держать себя в руках, вся остальная информация никуда не денется. Позже я расскажу тебе всё. Ага?

   Я снова кивнул.

   - Замечательно! - весело и громко воскликнула девушка. - Все показатели в норме. Доктор будет доволен. Могу предположить, что завтра тебе разрешат прогулки в саду. Отдыхай.

   Медсестра развернулась на своих высоких каблуках и пошла к выходу. Дверь бесшумно открылась и закрылась. Тихо щёлкнул электронный замок.

   Я, переваривая услышанное, лёг на постель.

   "Врут. Причём, нагло. И этот чёртов Роберт, и эта распрекрасная чернокожая Афродита, - думал я. - Не могла Надин так поступить со мной. Может, меня похитили? Тогда, кто и зачем? Да и палата не похожа на одиночную камеру в заброшенном подвале".

   Нужное решение показалось мне самым приемлемым вариантом.

   "Надо линять отсюда. Непонятно, только, в каком времени вся эта чертовщина происходит".

   Я приподнялся на локтях, потом сел, нащупал туфли, похожие на тапочки, сунул в них ноги и подошёл к окну, закрытому портьерой. В проёме стояла решётка, но прозрачное стекло помогло мне увидеть сад, а дальше, метрах в трёхстах, я разглядел высокую металлическую ограду, высокие толстые клёны, редких прохожих, двухэтажный автобус, двигающийся по улице и припаркованные автомобили. Ничего необычно в панораме города я не нашёл. Одежда на людях не показалась странной. Многие мои знакомые одевались подобным образом. Легковые машины, среди которых преобладали "форды", "тойоты", "опели" и "фольксвагены" не блистали футуристическим дизайном. Вполне обычные легковушки двадцатых годов двадцать первого века.

   "Что бы ни говорил мне доктор, буду с любой глупостью соглашаться, выполнять все его требования, - подумал я. - Чем скорее меня выпустят в сад, тем больше вероятность убежать. А может, смываться отсюда вовсе не придётся. Сами отпустят. Позвоню Надин, и она приедет за мной", - решил я.

   Прошло два дня. Изредка в палате появлялся доктор, задавал свои идиотские вопросы.

Например: "Как меня зовут? Не испытываю ли я агрессии к жене? Нет ли сейчас у меня тяги к спиртному или насилию? Понимаю ли я, что картинки из прошлого и будущего были, всего лишь, бредом расстроенного болезнью сознания?

   - Да, доктор Майер, сэр. Меня зовут Максим. Понимаю, не испытываю, тяги нет, ничего не помню.

   - Очень хорошо, - кивал головой этот сукин сын. - Феноменальный прогресс. Моя методика приносит очевидную пользу.

   Я хотел спросить - нельзя ли мне выйти в сад, но не рискнул, решив быть осторожным, и предоставить все инициативы этой сволочи, которая, и в этом я был уверен, пудрила мне мозги, сидя в шезлонге рядом со своей бочкой.

   Несколько раз в сутки появлялась Диана. Если я открывал рот, пытаясь задавать вопросы, она прикладывала палец к своим пухлым губам и округляла глаза. Приходилось терпеть и быть паинькой.

   На третий день доктор Майер и Диана появились с утра вместе. Роберт хлопнул в ладоши, потом энергично потёр их.

   - Думаю, сегодня вам, мой дорогой Макс, можно выйти погулять. Недолго. На первый раз полчаса будет достаточно. Мисс Кроуфорд будет сопровождать вас.

   - Хорошо, - спокойно сказал я, скрывая нетерпение и дожидаясь, пока Диана измерит мне давление, положит в белую коробочку суточную норму таблеток и запишет в свой планшет указания доктора на счёт моей особы.

   Через час мы с американкой уже гуляли в парке клиники. Если бы кто-то наблюдал за этой идиллистической пасторальной картинкой, ему было бы не к чему придраться. Пациент и медсестра медленно и чинно ходили по дорожкам, то приближаясь, то удаляясь от ограды, где я заметил кучу видеокамер и датчиков движения.

   - Думаешь сбежать отсюда? - спросила Диана, заметив взгляды, которые я бросал в сторону улицы.

   - Оно мне надо? Всё равно скоро выпустите, а Надин приедет за мной.

   Американка нахмурилась.

   - Что? - спросил я.

   - Ничего особенного. Голова немного побаливает. К дождю, наверное.

   - Она должна болеть у меня. Ну, рассказывай, где здесь собака зарыта. Ты обещала мне правду. Или уже изменила своё решение?

   - Давай присядем.

   - Давай, - согласился я, чувствуя в глубине своего тела дрожь.

   - Ты действительно хочешь знать правду?

   - Да, - сказал я твёрдо. - Ты же сама говорила, что методы доктора тебе не нравятся и, что лучшее средство для избавления от болезни - правда.

   - Считаю, но, видишь ли... Это может быть больно, и мне искренне жаль...

   - Дьявол! - зло прервал я девушку, усаживаясь на лавочку. - Ненавижу американцев. Вы можете разносить в пух и прах целые города в Ираке или Сербии, и тут же спасать ваших чёртовых собак в ваших чёртовых Штатах от чёртовых хозяев, которые разным пуделям и прочим чёртовым шавкам не докладывают в миски еду, дают слишком мало воды, не моют их по два раза на дню и вообще, обращаются с ними не гуманно. Давай, не тяни кота за хвост. Это - бесчеловечно.

   Диана неожиданно рассмеялась.

   - Таким ты мне больше нравишься. Ты – уже не тот, кем был раньше.

   - А каким я был?

   - Бледной тенью. У тебя действительно случилась белая горячка, плюс ты принимал наркотики и терроризировал жену.

   - Ты уверена?

   - Так написано в истории болезни, хотя я, приехав в Лондон, застала тебя в состоянии некоторой эйфории и прострации. Но это - от лекарств, подавляющих психику. Тебе их тайком подсовывала жена.

   - Так. С этим разобрались. Дальше.

   - Тебя поместила сюда горячо любимая тобой Надин. Ты не мог смириться с разрывом и преследовал жену, избивая её и многочисленных любовников.

   - Этого не может быть. Надин, и любовники?

   - Не может быть, что? Избиений или любовников? Думаю, твой кумир и сейчас спит с кем-то из своих деловых партнёров. Прости, но, очевидно, что так она привыкла вести бизнес.

   - Чёрт. Я не избивал её. Это – полная чушь и враньё, - прошептал я, опуская голову на руки и закрывая ладонями лицо.

   - Выпрямись и улыбайся, - сказала мисс Кроуфорд. - Иначе - неизвестно, сколько ты ещё проведёшь здесь времени.

   Я послушался совету и сел прямо.

   - Значит, она отправила меня в командировку сюда, не для того, чтобы я нашёл контейнеры с парфюмерией, а чтобы меня закрыли в этой грёбаной клинике?

   Мои размышления вслух подтвердила Диана.

   - Так и есть. В истории болезни есть отчёт частных детективов, которые не выпускали тебя из вида с момента прибытия в аэропорт Хитроу. Несколько раз наблюдатели допускали ошибки, но ты сам объявлялся в отеле. Никакой контейнер не терялся. Всё дело очень аккуратно и умно подстроили.

   - Но почему я ничего не заметил? Точно знаю, что я приезжал в грузовой терминал, потом жил в гостинице, потом... Антикварная лавка. Я помню эту лавку, помню, как я покупал курительную трубку, обложку от молитвенника, пуговицу, лампу, оставлял часовщику хронометр, помню свои путешествия во времени...

   - Прости, но правда состоит в том, что всё это очевидно были твои иллюзии осложнённые болезнью.

   - А как же рана? - мой палец потянулся к голове и погладил шрам на лбу. - А чем ты объяснишь появление вот этого рубца? - я рванул ворот пижамы и показал Диане след от попадания стрелы арбалета, которая пронзила моё плечо, когда в рядах армии Кромвеля я штурмовал паршивый городишко Дрогед на севере Ирландии.

   - Не знаю. Я – не хирург, а всего лишь магистр психологии и в этом году должна стать доктором философии*¹

   - И что с того? Это не объяснение.

   - Всему есть причина. Можно, дотронувшись до человека куском льда, внушить ему мысль, что это – касание раскалённым утюгом. На коже останется след от ожога. Человеческая психика - сложная вещь, но есть множество способов воздействия на сознание. Велика вероятность, что ты получил эти травмы в далёком детстве и забыл о них.

   - Не ври мне. Эти раны - не от утюга. Шрамы - свежие. Потрогай.

   - Тише. Не кричи. Человеку можно внушить всё, что угодно. Вплоть до того, что он сам окажется в состоянии нанести себе увечье.

      - Невероятно. Значит, путешествий во времени не было, а я был вашим подопытным кроликом? Ненавижу! Тебя и этого засранца Роберта.

   Мой порыв - сорваться со скамейки Диана погасила прикосновением ладони к моему плечу.

   - Не закипай. Помни, что за нами могут наблюдать.

   Я с трудом удержался на месте и оглянулся. Психи спокойно бродили по саду, нюхая цветы и любуясь безоблачным небом. Со стороны их можно было принять за обыкновенных отдыхающих в каком-нибудь семейном отеле, расположенном в черте города. Одежда сумасшедших представляла собой разного вида костюмы и платья, не имеющих ничего общего с больничными халатами.

   - Да, да, - прошептал я. – Видно, что Надин постаралась. Это - дорогая клиника.

   - Вот видишь, - сказала американка. - Тебе уже не кажется чудовищным факт, что твоя жена поместила параноика - муженька сюда.

   - Шпильки - тоже из твоих методов лечения?

   - Во всяком случае, они наносят меньше вреда, чем таблетки, которыми тебя пичкает доктор Майер. Скажи спасибо, что часть лекарств я выбрасываю.

   - Спасибо, - пробормотал я. - Значит, торговец древностями - иллюзия?

   - Кто знает? Нельзя исключить, что он - приятель доктора Майера, хороший врач, владеющий гипнозом. И в момент, когда ты переступал порог лавки, покидая её с очередной купленной вещью, ты уже был в нужном психологическом состоянии. Уверена. Всё, что происходило с тобой впоследствии: некая виртуальная реальность, погружавшая тебя в прошлое, это - один из возможных способов вывести твой разум на предельные режимы, где стираются грани безумия, а мозг начинает выстраивать новую реальность, не имеющую ничего общего с реакциями агрессии, злобной сосредоточенностью на какой-то навязчивой идее. Твоя сумасшедшая любовь к Надин не давала видеть мир другими трезвыми глазами. Но наркотики убили бы тебя или сделали инвалидом. Я надеюсь, что лечение прошло успешно. Очевидно, в твоём виртуальном прошлом ты стал интересоваться совсем иными вещами: историей демократии, например... Надин отошла на второй план, мозг освободился от собственной негативной энергии, сильного влияния биотоков разума этой женщины на твоё серое вещество... Повторяй за мной. Я не люблю жену. Мне она безразлична.

   - Чёрта с два, - прорычал я, сбрасывая руку мисс Кроуфорд со своего плеча.

 

*¹Доктор философии. В американской системе учёных званий и степеней под философией понимаются науки вообще, а не, собственно философия.

 

   Я не мог представить свою Надин рядом с доктором Майером, часовщиком - торговцем древностями. Тайный сговор между ними? Слишком разные люди. Ни о каком психологическом воздействии на моё сознание они не могли договориться. Допустить это – значит предать жену, мою любовь к ней. Во всём виноват я сам, моё любопытство и тяга к приключениям. Меня не заставляли покупать разные штучки из прошлого. Я сам выбирал и следовал по пути, начертанному временем.

   Размышления прервали пальцы девушки, которые впились мне в мышцы плеча.

   - Вспомни про лабиринт, о котором ты рассказывал Майеру - воскликнула Диана. – Знаешь, что означала эта иллюзия, запечатлённая твоим сознанием? Ты, словно Тесей, блуждал по лабиринту безумия, а я, то есть моя психологическая нить, моя программа излечения вела тебя к свету. И твой выход из лабиринта означает второе рождение. Так, забудь о прошлом. Живи настоящим, чёрт тебя возьми.

   Глаза девушка горели чёрным огнём, и, казалось, проникали сквозь мои зрачки в самую душу.

   - Ненавижу, - крикнул я.- Ненавижу вас всех, американцев. Умники, властелины мира. Заберите настоящее себе. Оставьте будущее и меня в покое.

   Я вскочил и двинулся по направлению к корпусу клиники. Губы дрожали, на глаза навернулись слёзы, но я шёл, сдерживая шаг, низко опустив голову, и молил Бога, чтобы мне навстречу не попался доктор - чёртов Майер. Дверь палаты я захлопнул перед самым носом Дианы.

   Следующую ночь я не спал.

   "Что им всем от меня надо? - думал я. – Если всё подстроила Надин, чего она добивалась, отправляя меня сюда? Чего хочет эта сука - Диана? Неужели, всё, что я услышал - правда? Зачем мне её рассказали? Не знал бы ничего, и ладно. Тоже мне, придумали лабиринт".

   - Стоп, - прошептал я, садясь на постели. - Чёрт с ним - лабиринтом. Предположим, прошлое - некое внушение, гипноз, но Древняя Греция, атака вражеской галеры... Я помню, как солнце сжигало мою кожу на плоту, как солёные брызги падали на губы, и я слизывал эту соль языком. Жажда была настолько невыносима, что я готов был глотать морскую воду. Как с этим быть?

   "А, Перикл? Дворцы и храмы Афин? Крит, то озеро? Ираклион? Я видел их собственными глазами. Впрочем, могу поклясться, что штурмовал вместе с солдатами Кромвеля ирландские города, смотрел, как насилуют женщин, как сипаи стреляют в толпу индусов. А шар? Воздушный шар, который я угнал из Парижа и перелетел на нём в Лондон. Я помню холодную ночь, помню тяжесть мешков с песком, которые я сбрасывал над Ла-Маншем, чтобы дотянуть до берега. А ужин вчетвером? Диана, входящая в море? Речи Роберта? Это, что? Тоже иллюзия? Наверное, зря я поссорился с этой американкой. Она может рассказать о вспышке гнева доктору, и меня оставят здесь на какое-то время. Нет, завтра придётся просить прощение у мисс Кроуфорд. Чем больше подробностей я буду знать об этом странном лечении, тем лучше. Не пойму одного. Зачем Надин нужно лечить меня, если у неё чёртова куча любовников. Плюнула бы. Спиваюсь? Хорошо. Наркотики? Прекрасно. Помру от белой горячки? Тем лучше. Баба с возу - кобыле легче".

   Опять не найдя ответов на все вопросы, я устало откинулся головой на подушку и через какое-то время заснул.

   Новый день, едва начавшись, огорошил неприятным сюрпризом. Спустя десять минут, после того, как открылись мои глаза, дверь скрипнула и в палату вошла толстая девица, как две капли воды похожая на Кристину, с которой переспал Роберт на Крите. Белый короткий халатик обтягивал её пышные формы и открывал полные ноги.

   Не глядя на меня, она поставила на прикроватную тумбочку поднос с завтраком, а из кармана вытащила коробочку с таблетками.

   - Доброе утро, сэр? Как спали? - Кристина обернулась ко мне.

   - Сэр? Хватит дурочку из себя корчить. Расскажи лучше о Роберте. Каков в постели?

   - Не понимаю, о чём вы, сэр.

   - Ладно, проехали. Где доктор Майер?

   - Его не будет несколько дней. Улетел в Париж. Там какая-то конференция по психологии. А зачем вам доктор?

   Я пропустил вопрос мимо ушей.

   - Где мисс Кроуфорд?

   - Мисс Кроуфорд заступит на дежурство после обеда. Она звонила. Лёгкая простуда. Чем я могу вам помочь?

   - Убирайся к чёрту.

   - Хорошо, сэр. Не нужно так волноваться, - Кристина обиженно поджала губы, бросила в мою сторону презрительный взгляд и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

   Я едва дождался обеда, меряя шагами пространство палаты, и даже обрадовался, когда дверь снова открылась и на пороге показалась Диана.

   - Мне сказали, вы спрашивали обо мне?

   - С какого времени мы обращаемся друг к другу на вы? Спрашивал. Гулять пойдём?

   Диана пожала плечами.

   - Одевайте туфли. Вот вам свитер. На улице холодно, - девушка достала из сумочки, висящей через плечо, свитер самодельной вязки.

   - Что? Лично сделала?

   Диана, молча, кивнула. Она равнодушно наблюдала за моими тщетными попытками просунуть голову через узкий воротник свитера, но тот абсолютно не хотел этого. Рукава застряли в узкой пройме и мешали мне.

   Девушка подошла ближе и помогла справиться с одеждой. Мы миновали коридор, потом охранника и вышли в сад. Тягостное молчание нарушил я.

   - Вообще-то, имеются ещё вопросы.

   - Тебе станет легче, если узнаешь ответы?

   - Но ты сама сказала, что истина - лучшее лекарство.

   - Ладно, спрашивай.

   - О, кей. Скажи, зачем Надин лечить меня, тратить деньги, спасать от пьянства, наркоты? Значит, она любит меня?

   - По поводу любви – брось эти фантазии. А спасать? С чего ты взял, что она тебя спасала? Скорее, это делала я. Чтобы под действием препаратов ты не превратился в ничтожество и не умер от передозировки. Доктор Майер - тот ещё фрукт. Судя по количеству медикаментов, которые он тебе прописывал, можно подумать, что Роберт - в сговоре с твоей женой. Не удивлюсь, если узнаю, что они давно знакомы.

   - Но зачем?

   - Что зачем?

   - Зачем им... - я сделал паузу, не решаясь произнести слово "убивать", но Диана, словно читала мои мысли.

   - Может, быстрое убийство и не входило в планы, но доктор Майер мог бы со временем превратить тебя в дауна.

   - Но зачем? Разве это сошло бы ему с рук?

   - Кто знает, зачем? Причина может быть самая банальная. Например, месть Надин за побои, на которые ты не скупился. Может, твоё беспробудное пьянство ей надоело. Или ты богат, у тебя куча дорогой недвижимости. А жене хочется завладеть ею...

   - Хм! Американцы! Вот за это я вас и не люблю. Всё сводите к деньгам. Хотя, - внезапно мне стало не хватать воздуха. - И жену я не бил. Впрочем, повтори, что ты сказала?

   - Про твоё пристрастие к алкоголю?

   - Нет. Недвижимость! - воскликнул я, вспомнив, что именно на моё имя Надин покупала в своё время дома в Ницце, Барселоне, несколько квартир в Лондоне и даже умопомрачительный, ручной сборки антикварный "Бентли", который, как она говорила, станет началом её коллекции уникальных автомобилей. Жена всегда боялась рэкета, вымогательства, похищения и налоговых органов. И распоряжаться всем она не могла без моей доверенности. Не знаю. Может, любовники толкали её на то, чтобы вернуть имущество? Или Надин планировала снова выйти замуж? А вот сделать меня недееспособным – очень удобно...

   - Ты что-то вспомнил? - спросила Диана. - Ты подписывал какие-нибудь документы, которые подсовывала жена?

   - Нет, не знаю, не помню, - ответил я, растирая ладонями вспотевшие виски.

   - Господи! Святая простота! - рука девушки легла мне на колено.  

   Прикосновение немного успокоило расстроенные нервы.

   - Вот ты ненавидишь американцев, - тихо сказала она. – А мы, просто, практичные. Мы - такие же, как все остальные люди. Ты упрекал меня за то, что мы бомбим какие-то города, но поверь, многие из нас не хотели этого. Простые американцы не хотят войны, конфликтов, противопоставления своей силы кому бы то ни было. Агрессия Штатов - проявление внутренней слабости элит. Мы, американцы, также любим, страдаем от безответной любви, ссоримся с близкими, миримся, обожаем собственных детей и желаем лучшего будущего для них. Мы читаем хорошие книги, плачем, когда смотрим хорошие умные фильмы, сопереживаем Гамлету, восхищаемся талантом Достоевского и Толстого. Голливуд - это ещё не Америка. Вашингтон, Капитолий, Белый Дом - не все Соединённые штаты.

   - Да, да, - бормотал я, чувствуя в душе необычный прилив какого-то, ещё не понятного мне, тёплого чувства.

   - Знаешь, что я думаю? - спросила Диана.

   - Нет, не знаю.

   - Тебе нужно уходить. Если мои подозрения верны, доктор Майер не выпустит тебя отсюда.

   - У жены не хватит денег содержать меня тут вечно.

   - Тем более. Мы же не знаем всех тайн "Мадридского двора".

   В моём сознании отпечаталось слово "мы".

   - Паршивцу Роберту не сойдёт это с рук.

   - Ты - не от мира сего, - сказала мисс Кроуфорд. - Все договора с клиентами Майер держит в своём сейфе. Ты даже не помнишь, подписывал ты, или Надин с доктором какие-нибудь соглашения, а если подписывал, то читал ли ты текст? В нём может быть зафиксировано твоё согласие на применение экспериментальных лекарственных средств и рискованных, не изученных до конца методов лечения. Если произойдёт летальный исход, Майер легко выкрутится. Сказать, в чём могут обвинить нашего доктора? Во врачебной ошибке. Пройдёт время, и никто не вспомнит о ней.

   - Всё может быть, - сказал я равнодушно.

   Меня совершенно выбили из колеи слова Дианы.

   - Так, давай подумаем о способах побега, - девушка взяла меня за подбородок, чтобы заглянуть в глаза.

   - А тебе, зачем это? - спросил я.

   - Что, это?

   - Помогать мне. Что тебе от меня нужно?

   - Ничего. Считай, что я терпеть ненавижу, когда плохо обращаются с животными. Ведь я же - американка.

   - Брось к чертям собачьим свои шуточки. Я – не животное. Скажи. А та ночь, когда я сидел в лодке, а ты выходила из моря, она была настоящая? Всё происходило в действительности?

   - Может, да, а, может, нет, - тихо сказала Диана, опуская глаза. - Ты сам должен решить.

   - Это значит, что ты вместе с доктором в своих экспериментах, словно подопытную крысу, возила меня на Крит? Типа, ещё один способ через секс повлиять на меня...

   Звонкая пощёчина оглушила меня. Я схватился за щёку и оглянулся на корпус клиники. Мы не заметили, что начался дождь, и клубы туман скрыли из вида окна здания.

   - Прости, - прерывистым, глухим голосом произнёс я. - Ты - права.

   - Что врезала тебе? - чёрные глаза Дианы не отрывались от моего лица. - Сам виноват. Ты невыносим.

   - Угу, - подтвердил я, чувствуя, что к щеке приливает кровь. - Надо рвать когти отсюда, а то опять свихнусь.

   - Не так быстро, - остановила мой порыв девушка. - У нас даже нет плана.

   - А какой особенный план здесь нужен? Ты же работаешь по ночам в клинике? В смысле - дежуришь?

   - Иногда. С тяжёлыми больными.

   - Тогда всё просто. Даёшь охраннику сэкономленные на мне сонные препараты. И дело - в шляпе.

   - Пошли в здание. Нас могут заподозрить. Эх! - вздохнула девушка. - А ты не подумал, что будет с моей карьерой?

   - Все американцы - карьеристы, - сказал я, разворачиваясь к дверям клиники.

   - Господи! Опять ты за своё!

   - Если тебе так дорога карьера - иди и настучи доктору.

   - В смысле - рассказать всё?

   - Да, - почти крикнул я, берясь за дверную ручку. – Тоже, мне. Защитница животных нашлась!

   Мы стояли близко друг к другу, как в ту ночь возле лодки, когда Диана, обнажённой вышла из воды. Я чувствовал уже хорошо знакомый приятный запах кожи, аромат вьющихся волос и видел чёрные зрачки, в которых вспыхивали искры. И внезапно я понял, почему так груб, так резок с Дианой. Она мне нравилась. Даже больше, чем нравилась. А резкость была формой вызова, защитной реакцией расстроенной психики на глубокое чувство к девушке, которое крепло с каждым днём. Разум непроизвольно сопротивлялся этому чувству, с трудом привыкая к мысли о неизбежной близости, которая угрожала переменами и разрушением привычных стереотипов, связанных с прошлой жизнью.

   Мои губы невольно приоткрылись, руки потянулись обнять Диану, но воспоминание о том, что надо мной проводили психологические опыты, заставило сделать шаг назад.

   - Так ты поможешь мне?

   - Не сегодня и не завтра.

   - Почему?

   - Твой план не годится. Нужен другой.

   - Почему другой, чем мой плох?

   - Обсудим это позже.

   - Когда?

   - Когда я буду готова, - сказала медсестра и, дёрнув входную дверь на себя, подтолкнула меня в спину.

   Я кивнул охраннику, поднял руку, приветствуя знакомых психов, и побрёл в свою палату, чувствуя на затылке тяжёлый взгляд здоровенного санитара, который стоял возле комнаты, где на двери висела табличка "Аппаратная". Мне удалось разглядеть за широкой спиной верзилы стеллажи, заставленные чёрными плоскими ящиками и экранами видеонаблюдения.

   Мы разошлись с Дианой в центре огромного зала, предназначенного для сборищ тихо помешанных. Здесь они играли в карты, смотрели мультфильмы, рассказывали друг другу свои истории болезней и всевозможные сплетни из жизни клиники. В своей палате я нашёл поднос, а на подносе - ужин, состоящий из овсяной каши, банана, чашки какао и куска яблочного штруделя. Мне удалось протолкнуть в себя банан и несколько глотков какао. Потом я долго лежал, пытаясь осмыслить услышанное от Дианы.

   "Значит, доктор Майер был в сговоре с Надин и устроил себе командировку на Крит вместе со мной и двумя шлюхами. Надо отдать ему должное. Нашёл бочку, оделся, словно странствующий философ-хиппи. Он ловко одурачил меня, внушив, что я попал в будущее. Пока эта толстуха Кристина трахалась с Робертом, мисс Кроуфорд пыталась соблазнить меня. Хотя, - я закрыл глаза, вспоминая тот вечер. - Диана не похожа на шлюху. Она пытается мне помочь. Но, зачем? Может, такая тактика - тоже своеобразный метод лечения? Нужно надавить на неё, заставить устроить моё исчезновение отсюда. Побег расставит всё по своим местам. Если ей не нравится, что делает в собственной клинике этот доктор, она поможет мне. Если она права в отношении Надин...", - волна злости захлестнула взбудораженный разум.

   Я перевернулся на постели и лёг, спрятав голову в подушку.

   "Значит, всё дело в проклятых деньгах и недвижимости? - воспоминания о странных снах, где в главной роли выступала Надин, всплыли в сознании яркими, красочными картинами. - Она улыбалась, привязанная к столбу и хохотала, когда её насиловали в церкви. Как это понимать? Надин предавала меня?"

   - М-м, - застонал я, впиваясь зубами в подушку.

   - Хорошо бы найти в сейфе Майера договор. Кстати… - собственный громкий шёпот испугал меня. Я зажал рот ладонью, сел на постели и выключил настольную лампу.

   "Где мой паспорт? Последний раз я его видел в номере гостиницы Langorf Hotel & Apartments среди собственных вещей. Где он сейчас? Без документов, без денег и банковской карты мне далеко не уйти. Может, паспорт в чёртовом сейфе Майера? Похоже на то. Тем больше причин проникнуть в кабинет доктора, пока он в отлучке. А чем я открою сейф?"

   - Чёрт! - моё ругательство повисло в воздухе.

   Половину ночи я потратил на составление плана по проникновению в "Святая святых" клиники. Так ничего толком не придумав, я заснул.

   Среди ночи кто-то толкнул кулаком меня в бок.

   - А, что? - я приподнял голову над кроватью, но чья-то вкусно пахнущая ладонь зажала мне рот.

   - Тише!

   Моя рука ощутила под пальцами тонкое запястье, а глаза нашли в темноте белый халат.

   - Вставай. Хорошо, что ты одет. Только тихо.

   Полные губы Дианы щекотали моё ухо. Наверное, я уже разучился удивляться, поэтому быстро встал, сунул ноги в туфли и ведомый за руку девушкой, пошёл к двери.

   - Мы убегаем? - тихо спросил я.

   - Не сегодня, - мисс Кроуфорд обернулась ко мне. Её глаза сверкали удивительно белыми белками.

   - Слушай меня внимательно и делай то, что я скажу, - прошептала она. - Поскольку я вышла на работу после обеда, мне пришлось остаться на ночь. Сейчас - четыре утра. В два ночи обычно приходит ночная уборщица. Она сейчас моет полы на втором этаже. Дверь кабинета доктора Майера открыта. Женщина забыла её запереть. Ключ торчит в замке, а должен висеть в аппаратной у охранника. Учти, нужно ступать очень тихо, чтобы никого не разбудить, особенно громилу-санитара.

   - Может, у тебя и ключ от сейфа есть? Мне, что - этот железный шкаф с собой унести?

   - Господи! Хватит болтать. Там видно будет. Пошли. Я постою у дверей, а ты проникнешь в кабинет.

   - Нет, - я повысил голос. - Давай - ты в кабинет, а я останусь здесь караулить. Ты быстрее найдёшь то, что нужно.

   - Тише, - ладонь девушки снова закрыла мне рот. - Тебя не переспоришь. Пошли.

   Дверь тихо скрипнула, и мы медленно двинулись по коридору. Мой слух уловил тихие звуки наверху.

   - Уборщица? - шепнул я, показывая пальцем вверх.

   Диана даже не обернулась. Она была босиком, её светлые пятки сверкали в темноте. Мы шли вдоль стены, осторожно обходя попадающиеся на пути предметы. Добравшись до нужной двери, мисс Кроуфорд протиснулась в приоткрытую щель, а я, сначала остановился, а потом прокрался к аппаратной. Стойка охранника возле входа пустовала. Я наклонился и прилип ухом к дверям, за которыми дежурил у своих экранов санитар. Из комнаты доносился храп. Позиция, которую я занял, показалась мне самой удобной. Отсюда хорошо просматривался весь коридор и палаты. Дежурное освещение было слабым. В двух местах горели энергосберегающие витые лампочки.

   Время шло. Храпы за дверью то прекращались, то вспыхивали с новой силой. Меня начала бить нервная дрожь. Шорох колёс тележки, где размещалось ведро и остальные приспособления для уборки, приближался.

   "Сейчас она начнёт мыть лестницу и разбудит санитара", - подумал я и двинулся к кабинету Майера, заглядывая по пути в маленькие окна, врезанные в двери палат. Внезапно мой взгляд наткнулся на два глаза и нос, прилипший к стеклу. Какой-то безумец с улыбкой смотрел на меня. Я поднял палец и приложил его к губам. Пациент повторил то же самое. Жест руки заставил его отступить от двери, но когда я, возвращаясь на свой пост, оглянулся, глаза психа снова следили за мной.

   Пот выступил на лбу. Мне стало жарко. Впереди мелькнул белый халат, и я с облегчением вздохнул. Диана двигалась мне навстречу.

   - Ну, что?

   - Сейф заперт, но в шкафу я нашла папку с историей болезни и вот этот конверт. Здесь написано твоё имя, - медсестра помахала у меня под носом большим свёртком из плотной жёлтой бумаги.

   - Давай сюда, - я протянул вперед руку.

   - Нет. Слишком рискованно. Я его спрячу, потом вместе посмотрим, что там.

   Где-то в конце коридора раздалось шарканье шагов.

   - Псих из палаты номер одиннадцать видел меня в коридоре, - мой хриплый шёпот подстегнул девушку.

   Диана, молча, показала мне на дверь моей палаты, а сама, почти бегом, едва касаясь каменного пола, сверкая белыми пятками, побежала в сторону комнаты, которая служила кабинетом медицинским сёстрам.

   Я нырнул к себе и забрался под одеяло, ощущая свои ноги кусками льда…

   Утром эта маленькая стерва Кристина подняла меня в восемь часов только затем, чтобы померить давление. Перевернувшись на другой бок, я огрызнулся и снова закрыл глаза.

   - Простите, сэр, но мне необходимо это сделать, - громко сказала она, беря меня за руку и закрепляя на запястье тонометр. - И, вообще, пора вставать. Через пять минут вам принесут завтрак.

   - К чёрту завтрак, - проворчал я, пытаясь вырвать руку из крепких пальцев медсестры.

   - Бог мой! Что вы делали ночью, если до сих пор не можете открыть глаза?

   Простой вопрос окончательно заставил меня проснуться и насторожиться.

   - Читал. Хороший роман. Вот, - я сел на постели и кивнул головой в сторону стопки книг, которые несколько дней назад мне принесла Диана.

   - Слабые умы хорошие книги до добра не доводят, - сказала Кристина и с усмешкой взглянула на меня.

   - Это точно, - легко согласился я. - Хотя, позвольте спросить, это вы сейчас о ком?

   Мой взгляд уловил гримасу на лице медсестры. Чувствовалось, что ей не терпится отпустить колкость в мой адрес, но девица сдержалась.

   - Это я так, к слову.

   - А я думал, это вы о собственной персоне, - не упустил я случай отравить утро Кристине.

   - Придётся сказать доктору Майеру, что в вас снова проснулась агрессия, - со смесью обиды и превосходства громко сказала Кристина.

   - Пошли вы к чёрту со своим доктором, - отмахнулся я.

   Мне стало не хорошо сразу после завтрака. Появилось головокружение, расстройство желудка, росла апатия, неудержимо клонило ко сну. Я ждал, что ко мне зайдёт Диана, но потом перестал об этом думать и заснул. Не знаю, сколько прошло времени, но, будто сквозь сон, я видел лицо Кристины, ложку, которую она подносила к моему лицу, потом какие-то таблетки у неё на ладони, стакан воды. А затем свет за окном померк, и все, что происходило вокруг, растянулось в череду туманных видений.

   Чья-то рука трясла меня за плечо.

   - Да, проснись ты, наконец!

   Я с трудом поднял тяжёлые веки и увидел, словно через мутное стекло, белый халат, чёрную руку и лицо Дианы.

   - Оставь меня, - пробормотал я, переворачиваясь на бок.

   - Сядь и посмотри мне в глаза, - голос девушки доносился, будто сквозь вату.

   Сильные руки схватили меня под мышки и посадили на кровати, подложив под спину подушку.

   - Чёрт тебя возьми, Макс! Я рискую, подставляюсь под объективы видеокамер, а ты говоришь: "Оставь меня в покое". Что с тобой?

   - Ничего, - еле ворочая языком, сказал я, тупо глядя на мисс Кроуфорд. - Я - под кайфом, и мне хорошо.

   - Господи! Хорошо ещё, что охранник ленивый и не просматривает видеозаписи. Иначе нас давно бы застукали, - бормотала девушка, тормоша меня и легонько дёргая за волосы на голове.

   - А зачем нас стукать? - пробормотал я, делая попытку лечь.

   Диана размахнулась и тихонько ударила меня по правой щеке.

   - Для чего я тут вожусь с тобой? - новый удар, но уже слева, заставил меня сфокусировать взгляд на лице девушки и сосредоточиться.

   - Для чего?

   - Кто хотел убежать отсюда?

   - Кто?

   - Ты, Макс. Кто же ещё?

   - Не может быть. Мне и здесь хорошо.

   - Господи, - тихо повторила Диана. - Быстро вспоминай, тебе давали какие-нибудь таблетки?

   - Э-э... Не помню.

   - Вспоминай. Живо.

   - М-м... Сегодня, после завтрака у меня заболел живот, голова закружилась, и Кристина принесла мне таблетки, делала уколы... А потом я провалился в сон.

   - Сегодня?

   - Ну да. Мы с тобой, вроде, чем-то занимались прошлой ночью. В смысле... Да, да, вспомнил. Ты похитила что-то из кабинета Майера, - вяло бормотал я, сползая по подушке вниз.

   - О, боже! Мы не виделись два дня! - свирепо прошептала Диана. – Сейчас – два часа ночи третьих суток

   - Неужели? Надо же...

   - Не смей спать. Я сейчас вернусь, - девушка снова встряхнула меня и усадила прямо.

   Укол в предплечье заставил снова поднять веки.

   - А, это ты? - сказал я, отстраняясь.

   - Вставай. Вот, выпей, - в свете ночника я увидел огромный стакан с мутной жидкостью.

   Машинально я сделал глоток, но рука девушки запрокинула мою голову и стала вливать безвкусную жидкость мне прямо в глотку. Чтобы не захлебнуться, я глотал эту дрянь, пытаясь вырваться. Но не тут-то было. Не знаю, сколько я всего принял в желудок жидкости, но через пять минут почувствовал тошноту. Диана подхватила меня подмышки и поволокла к унитазу. Рвота сопровождалась конвульсиями и судорогами, но ещё через десять минут я мог более или менее нормально соображать.

   - А почему тебя не было три дня? - это был первый вопрос, который я смог задать девушке. Мы сидели в углу палаты прямо на полу вне зоны захвата видеокамеры.

   - Во-первых, бегая босиком по каменному полу в ту ночь, я простудилась. Три дня держалась высокая температура, и болело горло. Ноги просто не держали...

   - И меня тоже, - признался я, закатывая глаза к потолку. - И, вообще, мне всё сейчас по барабану.

   - Ещё бы, - прошептала девушка, становясь на колени. Она достала из кармана халата маленький тонкий фонарик и стала обследовать мои зрачки.

   - Отстань, больно. Убери свет.

   - Кайф ловил, да? - с вызовом спросила девушка. - Да ты хоть знаешь, что тебя опять накачали психотропными средствами. Не удивлюсь, если в Лондон прилетела твоя жена, и вскоре тебя обследует целая комиссия психиатров, которые обязательно признают твою невменяемую персону недееспособной. Доктор Майер, кстати, два дня, как вернулся.

   - Наплевать, - я вяло махнул рукой.

   - Наплевать? Тогда, зачем я здесь? Оставайся овощем. Но знай. Твоё овощное состояние продлится недолго. Тебя вышвырнут отсюда через неделю после консилиума. Думаешь, твоя любезная жёнушка всю жизнь будет платить доктору Майеру? Ошибаешься. Быть тебе нищим и ночевать под лондонскими мостами.

   Упоминание о докторе Майере заставило меня немного протрезветь.

   - Почему это я буду нищим? Ведь, я могу писать сценарии и неплохо зарабатывать, - мои ладони по старой привычке потянулись к вискам.

   - Если ещё неделю тебя будут пичкать таблетками, о которых я подумала, и накачивать наркотиками, можешь забыть о муках творчества. В твоём разуме произойдут необратимые изменения. Или так любишь свою стерву - жену, то и без таблеток, думаю, ты давно лишился рассудка? 

   Я вскочил на ноги.

   - Оставь в покое Надин!

   - А то, что? - девушка медленно поднялась, и теперь я видел яркие огоньки в глубине её чёрных глаз.

   - Я тебе врежу.

   - Давай, Макс. Тебе не привыкать. Покажи мне, как сильно ты колотил свою жену, которую так безумно любишь.

   Моя занесённая для удара рука упала и повисла вдоль тела.

   - Я её пальцем не тронул.

   - А в истории болезни со слов Надин написано совсем другое. Так кому верить?

   - Уже и не знаю, - я снова опустился на пол.

   Диана взглянула на свои наручные часы.

   - Помнишь блуждание по лабиринту? - спросила она, снова садясь рядом.

   - Тот мой бред?

   - Любой бред - отражение реальности, подсознательный способ поиска истины, ответа на вопросы. Ты до сих пор не осознаёшь, что блуждаешь в поисках выхода из невыносимого положения, в которое загнала тебя жизнь. Возвращаясь мыслями к Надин, ты натыкаешься на тупики. Её любовь к тебе, если эта любовь когда-нибудь была, давно умерла в её сердце. Не нужно хвататься за холодные стены проходов, ведущих в никуда. Освободи свой разум и сердце от того, что уже давно не существует.

   - Хорошо бы ещё знать, как это сделать? - мрачно сказал я, опуская пылающий лоб на скрашенные руки.

   - Время подскажет, - прошептала Диана, поглаживая своей прохладной ладонью мой затылок. - Но, сначала, чтобы найти путь из лабиринта, тебе нужно выйти из этого тупика, - девушка схватила меня за волосы и заставила обвести взглядом палату.

   Я посмотрел на белые стены и внутренне содрогнулся.

   - Ты пару минут назад сказала "во-первых". А что ты делала ещё, пока я спал?

   - Сняла маленький домик в сорока милях от Лондона. Пока на год. Тебе же надо где-то жить, когда сбежишь из нашего заведения.

   Впервые я с уважением и нежностью посмотрел на Диану.

   - О, кей! Буду тебе бесконечно обязан. Доберусь до своей банковской карты - сразу отдам деньги.

   - Уже.

   - Что - уже?

   - Считай - добрался. В конверте, который я выкрала у доктора Майера, с твоим паспортом и водительским удостоверением лежит карта.

   Я подумал немного, вспоминая пинкод, а потом сообщил его девушке.

   - Сними в банкомате сколько нужно. Большая ошибка со стороны доктора хранить подобным образом документы пациентов, - усмехнулся я.

   - Думаю, он готовил бумаги для выписки тебя из клиники в приют для слабоумных, - Диана улыбнулась в ответ.

   - Заодно, проверь, сколько денег на карте. И скажи, когда состоится побег?

   - Я работаю над этим. Но, первое, что ты должен мне пообещать... Тайком выбрасывай таблетки, которые будет приносить Кристина.

   - А уколы?

   - Я подменю ампулы с наркотой на растворы глюкозы. Лучшее средство при интоксикации. Почистим твой организм. Ну, всё. Будь паинькой. Прикидывайся покорной овечкой и готовься к побегу. Я пошла.

   - Спасибо, - пробормотал я, провожая Диану к выходу глазами.

   Эту ночь я почти не спал, поэтому на следующий день мне не составило труда прикинуться засыхающей ромашкой, которую давно не поливали. Безропотно подчиняясь всем требованиям Кристины и доверяя обещаниям Дианы, я спокойно подставлял руку под шприц, потом делал вид, что глотаю таблетки, а сам выплёвывал их в рукав пижамы, ложился на постель и блаженно закатывал глаза, наблюдая исподтишка за злорадной и торжествующей усмешкой белокурой медсестры. Следующую ночь я тоже провёл без сна, прислушиваясь к каждому звуку и ожидая прихода своей спасительницы, но она не пришла. Утро я встретил раздражённым и голодным. Мне уже не терпелось бежать отсюда, и воспалённый бессонницей разум угнетала мысль о том, что опять нужно имитировать безразличие и покорность. После обеда… А им меня накормила Кристина, повязав мне на грудь, словно ребёнку, большую салфетку, на которую я с удовольствием выпускал изо рта пузыри, струи супа и кусочки овсянки с мелко нарезанной курицей, дверь отворилась, и я чуть не упал с кровати. В палату вошли доктор Майер и Надин. Жена была одета с иголочки и благоухала дорогими французскими духами. Я сделал взгляд бессмысленным, свёл глаза к переносице, а потом уставился на потолок, выталкивая языком на подбородок кашу и гнусавя на одной ноте:

   - М-м-м-м.

   - Как тут наш больной? - бодро спросил у Кристины доктор, пропуская вперёд Надин.

   - Мы поели. Сейчас таблеточки будем глотать, - елейным голосом сказала медсестра, брезгливо вытирая мне рот салфеткой.

   - Вот видите, миссис Джури. Наши методы лечения делают пациентов спокойными и послушными. Никакой агрессии, враждебности. Полное подчинение.

   Девичья фамилия моей жены была Джури, и по обращению доктора я догадался, что Надин давно сделал себе новые документы, избавившись от наследия нашей прошлой совместной жизни. Меня этот факт немного задел, но я продолжал играть роль дауна.

   - Очень хорошо, - мелодичный голос Надин заставил дрогнуть моё сердце.

   - Надеюсь, консилиум подтвердит ваш диагноз, доктор, - сказала жена, внимательно наблюдая за моими вялыми телодвижениями.

   Я в это время начал раскачиваться из стороны в сторону.

   - Не сомневайтесь, дорогая. Консилиум состоится через два дня. Вы получите на руки заключение, которое позволит суду признать вашего мужа недееспособным.

   - Но вы не сразу выпустите его из клиники? - спросила Надин с лёгким беспокойством.

   - Как можно? Сегодня вы оплатили содержание больного на три месяца вперёд. Мы ещё поэкспериментируем с разумом вашего бывшего мужа, но вынужден огорчить вас, а возможно, обрадовать. Полноценного члена общества из него уже не получится.

   - Так и должно быть, доктор, - Надин улыбнулась Майеру, тот ответил понимающей мерзкой ухмылкой, а я едва не задохнулся от злости и чуть не запустил в них тарелкой, которую Кристина поставила на прикроватный столик.

   "Вот гад, этот доктор, - подумал я. - А Надин? Неужели она может так поступить со мной".

   Но из уст жены уже прозвучала фраза, которая развеяла последние сомнения и подтвердила умозаключения Дианы.

   - Прекрасно, доктор. Предположим, я прекращу финансирование. Куда вы отправите Макса?

   - Нужно смотреть правде в глаза, уважаемая миссис Джури. Ваш муж неизлечим. Периоды спокойного состояния чередуются с приступами бешенства. Отсюда я отправлю его в одну из городских больниц в арабском районе Лондона, где мистера Макса оформят, как сумасшедшего найденного на улице. Дальше его могут депортировать на родину, но знаете, это – процедура долгая, а буйство часто заставляет таких больных разбивать себе голову или, не дай бог, конечно, вешаться на решётках окон. Было бы из чего петлю сделать. Санитары в общественных больницах не в состоянии контролировать всё и всех. А если немного пополнить банковский счёт одного из этих стражей порядка, то... Вы меня понимаете? 

   Дальше я не слушал. Меня будто оглушили чем-то тяжёлым. В полной прострации, надеясь, что шприц содержит обещанную Дианой глюкозу, я позволил сделать себе укол и лёг, закрыв глаза. Мне даже стало не нужно играть роль идиота. До слуха ещё доносились какие-то слова, но я полностью сосредоточился на мысли о предательстве и беспринципности Надин.

   "Значит, это - правда, - удручённо подумал я. - Но зачем жене все эти сложности с клиникой и судами? Могла бы просто поговорить со мной. Не нужны мне её деньги и всякая паршивая недвижимость. Почему так всё произошло?"

  Громкому щелчку пальцев доктора не удалось вывести моё сознание из оцепенения.

   - Вот видите. Полное игнорирование действительности, - в голосе Майера слышалось торжество. - Давайте не будем мешать больному, миссис Джури.

   Пустой шприц шлёпнулся в корзину для мусора, прозвучали шаги, дверь закрылась. В  наступившей тишине биение пульса в висках звучало, будто удары молотка в стену палаты. В моём воспалённом сознании кадр за кадром проносились сцены супружеской жизни, события, связанные с некоторыми странностями в характере жены, которым раньше я не придавал значения, и которые сейчас нанизывались на нить памяти уродливыми узелками. Эти узлы превращались в чёрные стеклянные шарики, наподобие тех, которые вешают на ёлки к Новому году. Шары росли, и в каждом я видел отражение лица Надин с многозначительной, коварной улыбкой на губах. Я медленно поднял руки, прикрыл ими веки и надавил на глаза, пытаясь прогнать видения. Где-то глубоко внутри за грудиной появилась боль, и какой-то нерв на щеке стал дёргаться, словно паяц в театре кукол.

   "Наверное, это - правда жизни держит меня за нить, опускает с высот придуманной мной реальности на землю, - решил я, прислушиваясь к ощущениям и замечая, что, не смотря на боль, мне стало легче дышать. - Так было со мной в горах, где не хватало воздуха, но чем ниже спускаешься, тем лучше себя чувствуешь".

   Ощутив некоторое облегчение, я продолжал копаться в памяти, уже воспринимая Надин, как нечто отвлечённое, далёкое и потерянное. А потом, неожиданно, дрёма навалилась на сознание, погасив все эмоции и переживания. Мне снова снилась жена. Облачённая в чёрную паранджу, она поднималась на высокий бархан. Песок осыпался, уходил из-под ног, заставляя Надин съезжать по склону. Она упорно карабкалась к недостижимому гребню холма, но неизменно снова оказывалась у подножия, оглядываясь и злобно сверкая глазами. А потом, в какой-то момент Надин превратилась в большого скорпиона с агрессивно изогнутым хвостом. Множество лап принялось разгребать песок, зарывая продолговатое тело. Вскоре на поверхности бархана осталось только лицо Надин. Глаза с ненавистью смотрели на меня, но песок стал заполнять открытый чёрный рот, потом ноздри, и жена исчезла, оставив на поверхности одну мохнатую раздвоенную лапу. Я знал, что к ней нельзя приближаться, но подходил, стараясь дотянуться до этого шевелящегося обрубка, чтобы вытащить жену из ловушки, но песок уже осыпался и под моими ногами. Я упал, лапа коснулась моего лица и пропала, оставив приятный запах кожи, смоченной благовониями…

   Мои глаза открылись. Я почувствовал на своей щеке ладонь и тут же увидел Диану.

   - Вставай, - прошептала девушка. - Пора. Одевайся.

   - Мы уходим?

   - Да. Поторопись.

   - Сколько времени?

   - Два часа ночи. Может, хватит вопросов? Шевелись.

   Я сел на постели, принял из рук девушки свою одежду, но не двинулся с места.

   - Ну, что ещё, боже мой? - сердито прошептала девушка.

   - Может, ну его?

   - Кого его?

   - Доктора Майера, всю эту проклятую жизнь. Пусть пичкают таблетками. От лекарств мне спокойнее.

   - Опять за старое.

   - Нет, я серьёзно. А если нас поймают? На меня точно смирительную рубашку наденут. А без неё, знаешь, жить удобнее. А потом. Что будет с тобой?

   - Удобнее? Ты совсем спятил. И с чего это такая забота о моей персоне?

   - Забыла, что я – сумасшедший. Тебя выгонят, ты исчезнешь из моей жизни, а я хочу узнать правду. Ты должна мне всё рассказать.

   - Господи! О чём?

   - Над нормальными людьми опытов по перемещению в прошлое не проводят. Так?

   - Так.

   - Тогда, кто такой часовщик и зачем эти эксперименты с прошлым?

   - Может, над тобой и не проводили никаких экспериментов.

   - Но ты сама говорила...

   - Мало ли, что я говорила?

   - Значит, всё же, я путешествовал во времени?

   - Чёрт тебя возьми, Макс. Я не знаю. Позже поговорим на эту тему. Одевайся.

   Новые подозрения зародились в моей голове. Вероятность того, что чернокожая медсестра, эта вкусно пахнущая девушка с телом Афродиты и нежными ладонями может быть заодно с Майером и Надин, была слишком велика. Наверняка, они ищут причины упечь меня в настоящий дурдом, откуда можно выбраться только вперёд ногами.

   - А с какой стати ты мне помогаешь?

   - Я уже тебе объясняла.

   - Ты мне много чего объясняла, но всё это - враньё. Давай, признавайся. Почему ты хочешь насолить этому докторишке?

   Длинная пауза повисла в палате, обволакивая пространство, словно паутина. Я не двигался, сидя на кровати в нелепой пижаме, и держал на коленях одежду.

   - Ты не понимаешь, - Диана первая нарушила эту проклятую паузу.

   - Скажи, тогда пойму...

   Девушка села рядом со мной и ещё целую минуту молчала, зябко потирая ладони.

   - Майер пытался изнасиловать меня, - было видно, с каким трудом далось короткое признание медсестре.

   - И-и?

   - Ему удалось.

   Теперь уже пауза оказалась нужна мне.

   - Понятно, - пробормотал я. - Прости.

   - Ничего.

   - Могла бы подать в суд, - сказал я тихо, начиная одеваться.

   - Не могла.

   - Почему?

   - Я была пьяна.

   - Ну и что? Это не повод, чтобы э-э... насиловать тебя.

   - Сама виновата, - сказала Диана, избегая смотреть на меня. Её плечи поникли, и казалось, что она сейчас заплачет. Но девушка справилась с нервами и тихо добавила:

   - Мне самой показалось интересным, насколько далеко Майер зайдёт. Это было для меня неким подобием игры...

   Я тут же вспомнил нашу с Дианой сцену на берегу моря в Ираклионе.

   - Но потом выяснилось, что доктор снимал всю сцену на видео, - продолжала признания девушка. - Майер шантажирует меня этой записью.

   - Плюнула бы и уехала в Штаты, - я стоял возле кровати полностью одетым. Лишь ботинки стояли наготове на полу.

   - Не могу. Он бы отослал компромат вслед за мной в университет, от которого я приехала на практику.

   - Угу, - понимающе кивнул я. - Карьера?

   - Да. Но не только она.

   - А что ещё?

   - Ты...

   - Скажи лучше - месть оскорблённой женщины. Ладно, пошли, - растерянно и обескуражено пробормотал я. Моя рука легла на ручку двери. - Кстати, что у нас с охранником?

   - Он давно подсел на порно. Последнее время я снабжаю его фильмами, - Диана подошла ко мне и встала рядом. - Сидит, наверное, мастурбирует, глядя на экран.

   Я поморщился, а медсестра положила свою ладонь на мою и нажала ручку двери вниз. Девушка отодвинула меня плечом и выглянула в образовавшуюся щель.

   - Всё тихо. Значит, так. Двигаемся на пальчиках, - Диана первой пошла по коридору, стараясь быть ближе к стене. Она держала свои туфли в руке. Я сунул под мышку ботинки и двинулся за ней.

   И тут из палаты вышел тот самый, уже хорошо знакомый мне псих. Он смотрел в нашу сторону и улыбался с видом заговорщика. Диана поднесла палец к своим губам и кивнула психу. Тот ответил таким же жестом и, молча, радостно закивал головой. Мы прошли мимо него, а сумасшедший, не выпуская нас из поля зрения, всё также блаженно улыбался.

   Девушка и я, стараясь не шуметь, обулись. Диана движением фокусника достала из кармана ключ, вставила его в замочную скважину на двери, потом повернулась вправо и набрала код на панели сигнализации. Панель тихо пропиликала, и на световом табло зажёгся зелёный огонёк. Щёлкнул язычок замка, и в этот самый момент прозвучал визг отодвигаемого стула, и через пару секунд на пороге аппаратной возникла фигура охранника.

   Я не успел удивиться реакции мисс Кроуфорд. Её сильные руки мгновенно развернули меня спиной к стене, а тёплое, умопомрачительно пахнущее, облачённое в белый халат тело втиснуло мою фигуру в нишу, где стоял большой цветочный горшок, из которого торчала искусственная пальма. На наше счастье охранник бросил взгляд вдоль коридора на ряд дверей, а потом протопал в туалет, по пути запихнув улыбающегося психа в палату. Мы с Дианой стояли, тесно прижатыми друг к другу, и я чувствовал, насколько сильно и часто билось сердце девушки. У меня закружилась голова. Я втянул ноздрями запах кожи мисс Кроуфорд, а мои руки медленно поднялись и обхватили тонкую таллию. Диана испуганно снизу вверх посмотрела на меня. Во взгляде чёрных глаз вспыхнул призыв, но в следующий момент длинные ресницы растерянно затрепетали и опустились. Моим ладоням стало горячо, а в глубине тела появилась знакомая дрожь. Зубы едва слышно выбивали дробь, в горле пересохло. Я утратил ощущение времени и опомнился лишь тогда, когда по коридору снова протопали каблуки охранника, а потом раздался приглушённый визг ножек стула по кафелю. Тишина, прерываемая тихими звуками и стонами порно фильма, показалась мне затишьем перед бурей. Но Диана положила мне руки на грудь, откинула назад голову, ещё раз внимательно посмотрела на меня, отстранилась, отступила в сторону и потянула за ручку входной двери. Образовалась щель, достаточная для того, чтобы протиснуться наружу. Я напоследок оглянулся и увидел всё ту же фигуру неугомонного сумасшедшего. Он махал нам рукой. Через минуту мы с мисс Кроуфорд уже двигались по дорожке сада к ограде.

   - Вот здесь ветка клёна закрывает обзор видеокамерам, - сказала медсестра, останавливаясь под толстым деревом. - Нужно перелезть ограду именно в этом месте. Помоги мне.

   - Ты хорошо подготовилась к побегу, - прошептал я, несколько смущаясь и не зная, с какой стороны снова взяться за талию моей сообщницы.

   - Хватит, Макс. Давай же!

   Мои руки приподняли лёгкую фигуру девушки, позволив ей схватиться за прутья забора. Халат скользнул вверх по телу Дианы, открыв стройные длинные ноги. Я увидел белые трусики, которые на контрасте с чёрной кожей буквально резанули по глазам. Ещё одно усилие, и мисс Кроуфорд оказалась по другую сторону ограды. Она стояла на тротуаре, торопливо снимая белый халат.

   - Ну же. Чего ты ждёшь?

   Я смотрел на девушку, которая осталась в коротком платье из тонкого полотна серого цвета. Диана часто дышала, и даже в темноте я видел, как высокая грудь приподнимала ткань вместе с тонкими бретельками, обнимающими блестевшие в свете Луны плечи.

   - Ты решил остаться? Быстрее, Макс! Мне холодно.

   Я подпрыгнул, подтянулся на руках, затем подтянул к животу колени, опираясь ими на верхнюю горизонтальную балку забора, и через мгновение уже торопливо шёл рядом с мисс Кроуфорд вдоль по бульвару. Свернув в переулок, Диана подбежала к маленькому автомобилю. По-моему, это был Форд. Девушка нагнулась, достала из-под колеса ключи, открыла дверцы и оглянулась на меня.

   - Садись.

   Я забрался на пассажирское сиденье, а Диана обошла машину, подняла крышу багажника, вынула две куртки - одну мне, вторую надела на себя, потом села рядом и завела мотор. Через двадцать минут мы уже катили по автостраде, уходящей от Лондона на северо-запад.

   - Во внутреннем кармане твоей куртки - паспорт, банковская карта, водительское удостоверение и бумаги на арендованный дом, - сказала Диана, не отрывая глаз от полотна шоссе.

   Мы ехали в редком потоке машин, зато навстречу, несмотря на раннее утро и сумерки, движение было очень плотное. Британцы с рассветом торопились в город, пытаясь избежать заторов. Их ждала работа, а меня - новая жизнь.

   При слабом свете зарождающегося дня я бегло просмотрел бумаги, а потом снова засунул их в карман.

   - Куртка нормально сидит? - спросила девушка.

   - Ты угадала с размером. Лучше скажи - долго нам ещё ехать?

   - Через полчаса будем на месте, - Диана включила радио. Заиграла тихая музыка.

   - Не боишься, что доктор объявит нас в розыск?

   - Чёрта с два. Слишком многое он скрывает в этой своей клинике. А потом, он - трус. Боится за свою репутацию, боится потерять лицензию, опасается налоговой службы, заискивает перед родственниками больных. Ему лишний шум ни к чему.

   - Интересно, что он скажет Надин?

   - Ты слишком беспокоишься о ней.

   - Ничего я не беспокоюсь. Просто интересно.

   - А я думала - любовь вспыхнула с новой силой.

   - Не иронизируй. Всё это - в прошлом.

   - Надеюсь, - тихо сказала Диана и крепко сжала руль.

   Я заметил побелевшие костяшки пальцев. Наступила напряжённая пауза. Никто не хотел нарушить хрупкое равновесие паузы. Я боялся ляпнуть очередную глупость, чтобы не разрушить тонкую оболочку возникшего между нами доверительного отношения. Девушка вела машину, сосредоточенно хмурясь, и время от времени без нужды включала "дворники". Минут через двадцать мисс Кроуфорд вывернула руль влево и свернула на второстепенную дорогу, по которой мы двигались уже с меньшей скоростью, проезжая мимо посёлков, конюшен, деревень, уютных домов построенных из тёмно-красных кирпичей тронутых временем и согреваемых взошедшим солнцем. В полном молчании мы добрались до маленького домика, стоявшего на значительном расстоянии от очередной деревни. К нему вела грунтовая дорога, а само здание окружала "живая" изгородь. Небольшой участок был засажен старыми буками. Диана остановила автомобиль, вышла, достала из кармана своей куртки ключ, отперла замок на воротах, и мы подъехали вплотную к дому.

   - Заходи, - сказала девушка, отворив входную дверь и отступив на узком крыльце в сторону.

   Я переступил через порог и увидел маленькую гостиную. У окна, закрытого плотной шторой, расположился квадратный стол, накрытый белой скатертью. На ней стояли чистые тарелки, столовые приборы, два бокала и незажжённые свечи.

   - Сейчас будет банкет! - громко, с преувеличенным весельем, воскликнула Диана, запирая дверь.

   Она сбросила куртку на одно из кресел и пошла в сторону маленькой кухни, но я перехватил девушку по дороге, поймав за руку, и нежно обнял, прижав к себе.

   - Пусти.

   - Спасибо тебе за всё.

   - Пусти, - повторила Диана, упираясь кулачками мне в грудь.

   Но озноб возбуждения уже владел моим телом. Я сделал шаг назад, сорвал с себя куртку, приблизился, отвёл руки девушки в стороны, а потом обхватил тонкую высокую фигурку своими руками, всё теснее прижимая Диану к себе. Я что-то шептал, не осознавая значения слов. Щёки пылали. У мисс Кроуфорд подгибались ноги, но я крепко держал девушку, почти не слушая ответный горячечный бред. Её ладони медленно поднимались, скользя по ткани моей рубашки, и уже через несколько секунд девичьи пальцы оказались на моём затылке, проникая под волосы и массируя кожу головы. Чёрные омуты глаз были так близки, что я опустил веки, наклонился и нежно прикоснулся губами к губам моей спасительницы. Её ответный поцелуй оказался настолько горяч, страстен и сладок, что моё сознание едва не отключилось. Крупная дрожь начала сотрясать всё тело, а Диана принялась срывать с меня одежду. Через минуту я подхватил девушку на руки, продолжая беспорядочно целовать её в губы, нос, подбородок.

   - Стой, стой, - тихо засмеялась она. - Там наверху - спальня.

   Это не ноги несли меня по ступенькам, а, наверное, крылья. Дверь комнаты отлетела в сторону, я положил своё сокровище на кровать и, в свою очередь, бережно и нежно стал раздевать чернокожую красавицу.

   - А как же шампанское там, в холодильнике? - девушка улыбалась, помогая мне и не забывая о поцелуях.

   - Потом, всё потом, - бормотал я, нежно касаясь кончиками пальцев упругих, цвета чёрных вишен, сосков на красивой высокой груди...

   Время остановилось. Его больше не было. Окружающего мира - тоже. Остались только сияющие глаза Дианы, её приоткрытый рот, полные губы, длинные ноги, обхватившие меня. Волна невидимого тёплого морского прибоя поднимала моё невесомое тело и тут же медленно опускала вниз под стоны и крики... Наверное, чаек...

   Спустя час я понял следующее. Всё, что осталось за стенами комнаты: деревня, люди, Лондон, Москва, моя прежняя жизнь, поиски места в ней, политика, бизнес, умные речи, противостояния политических систем, философские теории, даже книги и хорошие фильмы – ничто. Всё представлялось мне мелким и ненужным по сравнению с любовью.

   В полдень мы спустились вниз и всё же распили бутылку шампанского. Диана сидела напротив, закутавшись в белоснежный халат, и не сводила с меня сияющих глаз. Я едва успевал направлять кончик вилки с яичницей к пухлым улыбающимся губам девушки...

 

                                    ***

 

   Прошло два года. Диана Кроуфорд не уехала в Америку. Теперь она носит мою фамилию и работает в Оксфорде. У неё - свой кабинет в университетском кампусе. Она - довольно известный в научном и студенческом мире психоаналитик. Думаю, у такой красивой женщины отбоя нет от разных психов. Но я не ревную. Я просто люблю её без памяти. А ещё я пишу сценарии и пьесы на разных языках, а мой литературный агент время от времени пристраивает тексты в разных театрах и киностудиях мира. Эти занятия приносят нашей семье достаточно средств, чтобы не думать о бедности. Поэтому в прошлом году мы выкупили наш маленький домик. Доктор Майер свернул свой бизнес и пропал. После того, как я сделал дарственную на всю недвижимость, купленную когда-то на моё имя бывшей женой, Надин больше не беспокоила меня.

   Сейчас наступило странное время. Я называю его пограничным состоянием между летом и осенью, между хорошим настроением и тревогой, вызванной листопадом. На улице идёт дождь. Передо мной лежит очередной компакт-диск с текстом новой пьесы и сценарием для фильма. Я должен отвезти этот материал в Лондон. Мне не хочется выходить из дома, но делать нечего. Надо. Тем более что я уже вызвал такси. Добираться до Лондона на автобусе или на пригородном поезде – не самая хорошая идея в такую погоду. Да и к железнодорожной станции по лужам топать неохота.

   Город встретил меня туманом и мокрыми улицами. Я попросил таксиста немного подождать, перекинулся несколькими словами с литературным агентом, отдал диск, подписал несколько бумаг, сунул свои копии контракта в сумку и снова оказался на улице. Мой водитель опустил стекло и сказал:

   - Если поедем сейчас, попадём в "пробку". На шоссе в нужном нам направлении - авария. Может, рассчитаетесь, сэр, а потом, позвоните мне позже? Я буду поблизости.

   - Плохо дело, - ответил я, раздумывая, где и чем мне убить пару часов.

   - Ладно. Езжайте. Понимаю. Время таксиста - деньги. Позвоню вам через два часа, - я протянул водителю несколько банкнот.

   - Сэр! Вон, видите, напротив гостиница. Посидите у них в баре, выпейте чаю, - крикнул таксист. Его лицо скрылось за мокрым стеклом машины.

   - Гостиница? - пробормотал я и сразу, будто вспышка света озарило моё сознание, вспомнил о Langorf Hotel & Apartments, где я когда-то останавливался, разыскивая "мифический" контейнер жены.

   "Интересно. Куда портье дел мой чемодан? - подумал я. - Может, проверить, так ли сильны британские традиции? Если секретарь Черчилля забронировал мне номер в отеле почти восемьдесят лет назад, а запись об этом кочевала из одного журнала учёта в другой, то мои вещи наверняка пылятся где-то в чулане рядом со стойкой портье". - Такое умозаключение привело меня в странное, приподнятое настроение.

   Я огляделся по сторонам, заметил вывеску метро и двинулся в ту сторону, высоко подняв воротник пальто.

   "Осеннее обострение, не иначе", - эта мысль мелькнула и пропала.

   Через полчаса я открыл дверь нужного мне отеля и увидел хорошо знакомого, но чуть поседевшего и располневшего портье.

   - Э-э, вас зовут Питер, кажется?

   - Да, сэр, - невозмутимо ответил представительного вида мужчина.

   - А меня вы узнаёте?

   Портье сосредоточил взгляд на моём лице...

   - Неужели? Вы - тот самый русский, который внезапно исчез. Мы даже вызывали полицию, но, простите, абсолютно не интересовались результатами поиска. Ваше имя, по-моему, мистер Максим?

   - Точно - обрадовался я.

   - Надо же, - искренне удивился Питер. - Столько времени прошло, и вот вы здесь, стоите передо мной. Очень рад, сэр.

   - Отдаю должное вашей памяти, дружище, - сказал я.

   - Пустое, сэр. Это - моя работа.

   - А скажите, Питер. Для меня никто ничего не оставлял?

   - Не припомню, сэр. Но если вы намекаете на свои вещи, то они - в целости и сохранности. Лежат себе в кладовой. Хотите забрать?

   - Даже не знаю. Впрочем, взглянул бы. Может, что-то ценное осталось в карманах одежды.

   - Сейчас принесу, - сказал портье и исчез в глубине коридора. Через две минуты мужчина вернулся.

   - Вот он, сэр, - мой старый кожаный чемодан лёг на стойку.

   Я откинул крышку и первое, что увидел, был античные часы - светильник, лежащий поверх остальных вещей. Я взял его в руки и, зачем-то заглянул внутрь. Донышко сосуда ещё пахло маслом.

   "Не помню, что стало со светильником на Крите. Как он сюда попал?" - спросил я сам себя.

   - Простите, Питер. Эту вещь никто не приносил для меня, не просил передать?

   - Затрудняюсь сказать, сэр. Что-то не так?

   - Нет, нет. Всё нормально, - пробормотал я, заворачивая лампу в носовой платок и пряча её в сумке для бумаг.

   Перед моим внутренним взором возникло лицо странного антиквара-часовщика.

   "Интересно. Та лавка существует? Она - ещё на прежнем месте? - подумал я, закрывая чемодан.

   - Питер! Отнесите, пожалуйста, чемодан обратно. Я зайду за ним позже.

   - Хорошо, сэр, - кивнул головой портье и снова исчез.

   Не дожидаясь его возвращения, я выскользнул на улицу и через полчаса уже стоял в подворотне перед дверью, слева от которой висела знакомая мне вывеска "Лавка древностей. Часовщик". Прозвенел колокольчик, я переступил порог и увидел те же стеклянные витрины, в которых ждали своего покупателя старые вещи. На месте оказались стены, закрытые деревянными панелями, светильники, где загадочно мерцал огонь.  Решение пришло неожиданно. Желание отправиться в глубины времени овладело мной почти мгновенно. Воспоминания о былых приключениях уже туманили мой разум. Картины из прошлого казались мне похожими на цвет и вкус хорошего старого вина, которое я ужасно хочу попробовать, но не знаю где найти.

   - Женщины, которых мы когда-то любили, остаются в нашей памяти лучами яркого тёплого света, который манит к себе, словно огонь маяка, - тихо сказал я сам себе.

   Прозвучавший в этих словах пафос заставил грустно улыбнуться. Страница была перевёрнута, и не хотелось вновь открывать давно прочитанную книгу, поэтому, я продолжал искать оправдание уже принятому решению.

   "Какого чёрта? Почему бы нет? Спокойная размеренная жизнь в Лондоне - слишком пресная штука. И потом, мои литературные занятия требуют хорошей встряски и новых впечатлений. Время хранит слишком много тайн, чтобы не попытаться пролить на них свет. Может быть, я найду способ изменить прошлое и настоящее в лучшую сторону… А что, если прошлое меня убьёт?" - эта мысль показалась мне смешной, немного странной, а содержащаяся в ней перспектива - абсурдной и не особенно ужасной.

   "Смерть рано или поздно, приходит к каждому человеку. Не умирает лишь прошлое в воспоминаниях поколений, фотографиях, старых вещах, древних свитках, рукописях, книгах".

   Моя рука непроизвольно поднялась и тронула колокольчик над дверью. 

   "А как же Диана? Что скажет она, если я исчезну, даже не объяснив, почему, куда и зачем? Но, ведь это ненадолго. День, от силы два. А потом я вернусь, - сердце уговаривало разум. - А если всё будет иначе? Если время оставит меня в прошлом на неопределённый срок или навсегда? Ну и пусть".

   - Надеюсь, Диана поймёт меня, найдёт способ вернуть непутёвого мужа и простить, - мой шёпот был прерван звуком шагов. Для колебаний не оставалось времени.

   От старой канцелярской стойки викторианской эпохи навстречу мне уже шёл человек. На одной руке у него красовался чёрный испачканный мелом нарукавник. Воротник белой рубашки был схвачен у горла плохо завязанным светло-коричневым шёлковым бантом, где виднелись следы того же мела. Нелепый прозрачный пластиковый козырёк съехал на брови, глаза прятались за толстыми стёклами очков. На шнурке висел длинный футляр ювелирной лупы. Две широченные подтяжки удерживали на тощем животе просторные серые брюки с пятнами чернил, разбросанных тут и там. Хозяин лавки снял козырёк, достал из кармана брюк платок и вытер лоб.

   - Вот и вы, сэр, - сказал часовщик. - Давненько к нам не заходили. Вы, я вижу, принесли мой светильник, - добавил он, наблюдая, как я разворачиваю свёрток.

   - Хотите обменять на что-нибудь?

   "У всякого безумия есть своя логика", - в памяти всплыли слова Шекспира.

   - Да, хочу, - сказал я, чувствуя нетерпение.

   - Прошу, выбирайте, - торговец временем включил дополнительные лампы, стёкла витрин засверкали отражённым светом, и я с волнением стал разглядывать странные вещи, которые открывали дверь в прошлое.

   Часовщик, не торопясь, испытующе глядя на меня, доставал из ящика стола знакомый хронометр с дарственной надписью "Подпоручику Бочкарёвой…" Часы раскачивались на цепочке, словно маятник, завораживая латунным блеском.

 

  

     

      Благодарю G. N. за всё, что она сделал для меня.

                                       Автор.

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/