Министерство внутренних дел Российской Федерации

Дальневосточный юридический институт

 

 

С.Э. Воронин

 

Диалоги об уголовном судопроизводстве России

 

Хабаровск - 2007

 

Одобрено Ученым Советом Дальневосточного юридического института МВД России

 

 

 

Рецензенты:

доктор юридических наук, профессор Н.Е. Мерецкий;

кандидат юридических наук, доцент Н.В. Григорьев;

кандидат юридических наук, доцент А.Ф. Облаков

 

 

 

 

 

Воронин, С.Э. Диалоги об уголовном судопроизводстве России. Монография. – Хабаровск: ДВЮИ МВД РФ, 2007.- 245 с.

 

В монографии предпринята попытка исследования отдельных проблем судебного производства по уголовным делам в современной России. Автор в доходчивой форме диалогов раскрывают сущность оправдательного приговора и других процессуальных решений применительно к ситуациям рассмотрения уголовных дел в составе суда присяжных заседателей, понятие и пределы усмотрения прокурора и судьи, пределы судебного разбирательства в суде 1 инстанции и апелляционном производстве, а также исследуют одну из сложнейших в теоретическом плане проблем установления истины в уголовном судопроизводстве.

Монография предназначена для студентов, курсантов и слушателей высших учебных заведений юридического профиля, а также преподавателей и работников правоохранительных органов.

 

 

© ДВЮИ МВД РФ, 2007.

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Чудище обло, озорно, стоглаво, стозевно»

Эпиграф к произведению А.Н. Радищева

«Путешествие из Петербурга в Москву»

 

Довелось мне как-то ехать в г. Екатеринбург на международную конференцию, приуроченную к славному юбилею Уральской государственной юридической академии. К слову сказать, это учебное заведение всегда вызывало у меня неподдельный интерес богатством своих научно-педагогических традиций. Это, действительно, устойчивое судно, способное выдержать жестокие шторма бездумных реформ современного образования и науки, во многом, благодаря своей независимости и мощи академической школы. Я всегда завидовал «белой» завистью выпускникам Свердловского юридического института, достойным правопреемником которого в наше время является Уральская государственная юридическая академия. Истоки этой зависти - в особом типе мышления выпускников этого замечательного учебного заведения. Они всегда выгодным образом отличались от нас, университетской братии, которую с первого курса учили чему угодно, кроме решения практических задач гражданского и уголовного судопроизводства. Причем вариации дисциплин, составляющих основу российского университетского образования, поистине бесконечны.

Хорошо сказал по этому поводу Н.В. Гоголь в своих бессмертных «Мертвых душах»: «Хорошее воспитание, как известно, получается в пансионах. А в пансионах, как известно, три главные предмета составляют основу человеческих добродетелей: французский язык, необходимый для счастия семейственной жизни, фортепьяно - для доставления приятных минут супругу, и, наконец, собственно хозяйственная часть: вязание кошельков и других сюрпризов. Впрочем, бывают разные усовершенствования и изменения в методах, особенно в нынешнее время; все это более зависит от благоразумия и способностей самих содержательниц пансиона. В других пансионах бывает таким образом, что прежде фортепьяно, потом французский язык, а там уже хозяйственная часть. А иногда бывает и так, что прежде хозяйственная часть, то есть вязание сюрпризов, потом французский язык, а там уже фортепьяно. Разные бывают методы» ¹.

Большинство современных вузов, в том числе юридического профиля, и особенно находящиеся в ведении МВД, вынуждены покорно принимать все нововведения чиновников, нарушающие проверенный десятилетиями порядок преподавания предметов. Благодаря экспериментальным рабочим планам и экзотическим графикам прохождения учебных дисциплин в народе такие «продвинутые» учебные заведения, на мой взгляд, вполне заслуженно получают названия «конно-балетных школ», «ремесленных училищ», «ПТУ» и т.д. Наш народ, большой любитель «крепкого» слова, придумывает иногда еще более оскорбительные прозвища, отражающие глубинную сущность «новационных» процессов, происходящих в подобных образовательных учреждениях.

Дело дошло до того, что в некоторых милицейских вузах реанимировали так называемую систему Джозефа Ланкастера, при которой преподаватель обучает лучших курсантов, а те, в свою очередь, ведут занятия с остальными. Как известно, ланкастерская система получила распространение еще в 20-е гг. Х1Х столетия, когда ее активно использовали декабристы с целью распространения грамотности среди солдат. И вот сегодня, спустя 180 лет, эта система из-за недостатка квалифицированных преподавателей и низкого уровня общеобразовательной подготовки курсантов и слушателей, начала практиковаться в методике преподавания отдельных учебных заведений МВД.

Такими невеселыми размышлениями, я, конечно же, совершенно испортил бы себе поездку, если бы не компания спутников в одном купе, объединенная юридической профессией и общим приглашением на конференцию в Екатеринбург. А компания, к слову сказать, подобралась занятная: судья, прокурор, я – не очень скромный профессор Академии МВД, да еще чудаковатый студент-юрист, который своим курьезным видом и студенческими «фенечками» весьма оживил обстановку в купе. И, хотя Андрей Макаревич в своей песне утверждает, что «вагонные споры – последнее дело», мы не смогли себе отказать в этом, почти единственном, дорожном удовольствии. Первым, как водится, взял слово представитель судебной власти.

 

 

 

ДИАЛОГ 1. Проблемы участия прокурора на стадии подготовки к судебному заседанию

 

Судья: «Господа, не хочется говорить банальные вещи, но должен признать, что судебная реформа все-таки идет не так, как бы это нам хотелось! Старина Монтескье был бы серьезно огорчен – не можем мы добиться баланса исполнительной, законодательной и судебной власти. Наметился очевидный перекос в сторону судебной власти».

Прокурор: «Что особенно удивительно, так это то, что об этом говорит представитель судейского корпуса! Ведь Вам-то грех жаловаться. Можно сказать, что наконец-то в России настал «звездный час» Судьи».

Судья: «Так то оно так, да только не хочется создавать рай в отдельно взятом департаменте - побить могут обиженные коллеги-юристы. Да и оставлять судебную власть без контроля было бы весьма рискованно. Это я Вам авторитетно заявляю, как судья с двадцатилетним судейским стажем. По-видимому, создание Общественной палаты Президентом и Правительством как раз и является, правда несколько запоздалой, попыткой организации такого контроля за деятельностью суда и судебной системы, однако, на мой взгляд, этого будет явно недостаточно. А ведь баланс противоборствующих сил, например, в уголовном процессе, позволяющий контролировать судебную власть, существовал и до принятия УПК РФ. Можно с определенностью говорить о том, что и до принятия УПК РФ в судебном производстве по уголовным делам присутствовали элементы состязательности, о которой сейчас так много кричат.

Я, например, не могу согласиться с некоторыми авторами, которые полагают, что УПК РФ изъял у суда как раз те функции, в результате действия которых уголовное судопроизводство подпадало под критерии инквизиционного процесса². А речь идет всего лишь об изъятии у суда права возбуждать уголовные дела и направлять на дополнительное расследование. Полагаю, все же этого мало, чтобы награждать отечественное уголовное судопроизводство прошлого века таким «зловещим» ярлыком. По всем критериям, предлагаемым в типологии форм уголовного судопроизводства, наше процессуальное право являлось все-таки смешанной формой, в том числе и с элементами состязательности. Можете не соглашаться со мной, но я убежден, что институт предания обвиняемого суду, от которого отказался законодатель, содержал в себе гораздо больше элементов состязательности процесса, чем предлагаемое сегодня предварительное слушание в рамках гл. 34 УПК РФ. Мало того, упраздненное законодателем распорядительное заседание на стадии предания суду выполняло еще одну немаловажную роль в уголовном процессе – роль «фильтра» для недопустимых доказательств, а также давало следователю реальную и последнюю возможность устранить допущенные ошибки предварительного расследования».

Прокурор: «Я с этим совершенно согласен, так как хорошо помню время распорядительных заседаний на стадии предания суду. Дело в том, что, кроме УПК, порядок проведения таких заседаний весьма подробно регламентировали приказы Генеральной прокуратуры СССР, которая тогда очень серьезно относилась к этой судебной процедуре. В отличие от предварительного слушания, в котором в порядке ст.235 УПК решается вопрос об исключении доказательств, недопустимых, прежде всего, с точки зрения стороны защиты, в распорядительном заседании прошлого века решался вопрос о пригодности доказательств для будущего судебного разбирательства вообще. При этом судебная перспектива уголовного дела объективно заставляла судью и прокурора в равной степени учитывать как интересы стороны обвинения, так и стороны защиты. Так где же, позвольте узнать, больше элементов состязательности - в предварительном слушании, где допускается очевидный крен в оценке качества доказательства в сторону защиты в первом или во втором случае?

Стадия подготовки к судебному заседанию, как известно, является одной из самой краткосрочных (после стадии возбуждения уголовного дела) стадий уголовного судопроизводства. Ей традиционно присущ признак дуализма: данная стадия выполняет одновременно две функции в уголовном судопроизводстве, являясь контрольной по отношению к стадии предварительного расследования и подготовительной – по отношению к стадии назначения судебного заседания. Двойственная природа данной стадии, на наш взгляд, и определяет специфическую роль субъектов уголовного процесса, в том числе прокурора, участвующего в ней, а также порождает многочисленные проблемы, связанные с реализацией его процессуальных возможностей по осуществлению прокурорского надзора.

Проведенные нами исследования показывают, что стадия подготовки к судебному заседанию в своем онтогенезе претерпевала значительные изменения, которые неизбежно касались и процессуального статуса прокурора, участвующего в процедуре предания суду, и, безусловно, статуса самого суда. Апофеозом судебно-правовой реформы, на наш взгляд, стало появление нового этапа подготовки к судебному заседанию – предварительного слушания, который в юридической литературе иногда обозначают термином «субстадия уголовного процесса».

Исследование проблемы участия прокурора на стадии подготовки к судебному заседанию, полагаем, невозможно без уяснения природы института предания суду. И хотя в результате проводимой правовой реформы законодатель вообще отказался от термина "предание обвиняемого суду», проблемы, присущие данному правовому институту, не только остались, но и стали острее. Приведем краткий исторический очерк формирования и развития стадии подготовки к судебному заседанию в отечественном уголовно-процессуальном праве.

Так, анализируя сущность, задачи и процессуальный порядок предания суду в Российской империи, можно отметить ряд существенных отличий в построении данной стадии.

Во-первых, по законодательству Российской империи стадия предания обвиняемому суду имела несколько иные временные рамки, начинаясь, в частности, с момента окончания расследования. Период же от момента поступления дела в суд до момента начала судебного разбирательства по делу делился на несколько этапов, не все из которых относились к стадии предания суду³.

Основная причина такого подхода заключалась, на наш взгляд, в том, что вопросы, решаемые в стадии предания суду, а также отдаваемые в ее рамках распоряжения в уголовном процессе Российской империи делились на несколько групп, в зависимости от степени их важности. Значимость вопросов зависела от авторитетности органа, полномочного принимать такие решения, и потребности в оперативности их принятия. Сердцевиной стадии предания суду, конечно же, был вопрос о том, обоснованно ли обвинение в отношении конкретного лица, возможно ли рассмотрение этого обвинения в судебном заседании, достаточно ли собрано доказательств для того, чтобы обвиняемый предстал перед судом.

Ко второй группе относился ряд других важных вопросов, таких как вопросы о подсудности дела тому или иному суду, о круге свидетелей и сведущих лиц, подлежащих вызову в судебное разбирательство, об изменении меры пресечения в отношении обвиняемого, о соединении и выделении уголовных дел и т.д. Данные вопросы разрешались в зависимости от категории дела – либо в том же порядке, в каком был решен вопрос о предании суду, либо в иной, более простой форме.

Наконец, к третьей группе относились вопросы, которым законодатель Российской империи придавал почти исключительно техническое значение. Это - назначение переводчика, определение места и времени судебного заседания, дополнение списка лиц, вызываемых в суд, в случае, если участвующее в деле лицо принимает вызов их на свой счет. Указанные вопросы решались единолично мировым судьей или председателем окружного суда. В таком же порядке и теми же лицами осуществлялись действия и отдавались распоряжения, необходимые для полготовки судебного заседания (распоряжение о вручении подсудимому копии обвинительного акта и списка лиц, подлежащих вызову в суд, отобрание у последнего объяснений относительно избрания им защитника и дополнения списка свидетелей и т.д.).

Для нас с Вами, господа, особый научно-практический интерес представляет деятельность прокурора окружного суда Российской империи. Начальным моментом процедуры предания обвиняемого суду являлся момент получения прокурором окружного суда материалов оконченного предварительного следствия. Необходимо отметить, что следователь направлял прокурору только такие материалы расследования, которые содержали собранные по делу доказательства и отражали принятые по делу решения. Однако следователь при этом не прилагал не только формального обвинительного акта, но и даже небольшой записки с указанием того, какое преступление по его мнению было совершено обвиняемым и какими доказательствами это подтверждается.

По мнению Н.А. Юркевича, такое положение имело как свои достоинства, так и недостатки. К числу первых он относит большую беспристрастность следователя при собирании доказательств. При этом полномочия судебного следователя в определении судьбы уголовного дела были весьма ограничены. В частности, он не мог самостоятельно принять решение о прекращении уголовного дела, поскольку такой вопрос разрешался только судом (ст. 277, 356 Устава уголовного судопроизводства), не вправе был самостоятельно формулировать обвинение. Следователь был обязан подчиниться прокурору в таких вопросах, как производство дополнительных следственных действий, выбор меры пресечения (при несогласии следователя с указанием прокурора о взятии под стражу обвиняемого следователь мог обратиться в суд для разрешения возникшего спора – ст. 283, 285 и др. Устава) и др. К недостаткам указанной процедуры Н.А. Юркевич относит то, что следователь в ходе производства предварительного следствия собирал доказательства и устанавливал факты, зачастую не учитывая особенностей того состава преступления, который в дальнейшем будет инкриминирован обвиняемому либо, имея в виду не тот состав, который позднее, по окончании расследования, будет избран прокурором. По мнению автора, это могло привести к неполному установлению тех фактов и обстоятельств, которые были необходимы для судебного рассмотрения дела. Теоретически прокурор мог своим своевременным вмешательством отреагировать на подобные ошибки следователя, откорректировать их. Но на практике это было едва ли возможно в связи с чрезвычайной загрузкой как следователей, так и лиц прокурорского надзора⁴.

По окончании предварительного следствия прокурор, к которому поступали материалы уголовного дела, чаще всего знакомился с делом впервые. В ходе его изучения, прокурор был обязан рассмотреть ряд вопросов, как: 1) подлежит ли дело ведению прокурорской власти; 2) произведено ли следствие с надлежащей полнотой, собрано ли в ходе следствия достаточно доказательств для того, чтобы сформулировать обвинение и составить обвинительный акт; 3) следует ли обвиняемого предать суду или же дело о нем должно быть прекращено или приостановлено (ст. 510 Устава уголовного судопроизводства). В результате такого изучения прокурор в течение недели с момента получения дела должен был принять одно из следующих решений: 1) передать дело соответствующему судебному органу (окружному суду или мировому судье) – если окажется, что расследованное дело относится к числу дел о деяниях, преследование за которые осуществляется в частном порядке (ст. 511 Устава); 2) направить дело «к доследованию» либо истребовать от следователя дополнительные сведения – в случае очевидной неполноты предварительного следствия (ст. 512 Устава); 3) прекратить или приостановить дело (в случае, если найдет основания к этому). Следовало представить такое заключение прокурору судебной палаты для разрешения вопроса о прекращении или приостановлении дела в судебном порядке (ст. 523 Устава); 4) наконец, в случае, если прокурор в ходе изучения материалов дела пришел к выводу, что дело расследовано полно, в ходе расследования не допущено нарушения норм судопроизводства (ст. 534 Устава), а собранных следствием доказательств достаточно для предания обвиняемого суду, он должен был вынести соответствующее заключение, оформив его путем составления обвинительного акта (ст. 519 – 521 Устава).

После этого начинался второй, основной, этап процедуры предания суду, главную роль в которой играла судебная палата. Прокурор судебной палаты получал от прокурора окружного суда все материалы уголовного дела (ст. 525), к которым прилагалось либо заключение прокурора о прекращении или приостановлении дела (выносимое в форме представления об этом), либо обвинительный акт, оформлявший заключение прокурора о возможности предания обвиняемого суду. На основании такого заключения прокурор палаты предлагал ей рассмотреть соответственно представление о прекращении или приостановлении уголовного преследования либо обвинительный акт.

Не совсем, на наш взгляд, ясным при этом оставался вопрос, имел ли прокурор палаты право изменять обвинительный акт, предложенный прокурором окружного суда, или заменять его своим, либо он служил только передаточным звеном между местным прокурором и судебной палатой.

В юридической литературе того времени высказывались как та, так и другая позиция. Так, известный русский юрист В. Случевский считал, что прокурор судебной палаты или его товарищ, просматривая акты прокурора окружного суда, может изменять их или заменять своими обвинительными актами или заключениями, так что для них письменные акты прокуратуры окружного суда имеют значение проектов⁵. По мнению же другого известного юриста И.Я. Фойницкого, прокуратуре судебной палаты законом не предоставлено право изменять заключение прокуратуры окружного суда⁶. Следует согласиться с последней точкой зрения, так как она наиболее отвечает требованиям Устава уголовного судопроизводства.

Порядок деятельности судебной палаты в ходе принятия решения о предании обвиняемого суду или прекращении, приостановлении уголовного преследования был следующим. Указанные вопросы рассматривались палатой на ее заседании. Сущность дела докладывалась одним из членов палаты. При этом докладчик должен был изложить повод к началу производства по делу и назвать все следственные действия, произведенные по делу (ст. 531 Устава). После этого слово предоставлялось прокурору палаты. Он оглашал поступившее к нему заключение прокурора окружного суда (обвинительный акт или представление о прекращении, приостановлении дела) и излагал свою собственную позицию по делу, представляя, по существу, собственное заключение (ст. 532 Устава). Кассационное решение Сената разъясняло, что в случае, если прокурор судебной палаты выносит на ее обсуждение не только обвинительный акт прокурора местного окружного суда, но и свои замечания, то судебная палата должна обсудить и их.

Затем прокурор оставлял заседание палаты, и обсуждение вопросов, подлежащих разрешению, а также постановление решений происходило в его отсутствие. Палата решала вопрос о предании суду на основании основных принципов и задач этой стадии, которые состояли в ограждении от необоснованного обвинения перед публичным судом обвиняемого; охране интересов общества, заключающихся в неотвратимости наказания и предания суду всех, того заслуживающих; ограждении авторитета обвинительной власти, который неизбежно умалялся в случаях необоснованного направления в суд уголовных дел.

Компетенция палаты при принятии решения была крайне широкой. Она могла принять любое решение в отношении обвиняемого и была практически не связана мнением прокурора.

Так, палата могла, невзирая на наличие обвинительного акта, прекратить уголовное преследование или направить дело для производства дополнительного расследования, и, напротив, принять решение о предании суду в случае, когда дело было представлено в судебную палату с заключением прокурора о необходимости прекращения дела. В последнем случае законом предусматривались определенные меры к тому, чтобы исключить участие прокурора в деле в качестве обвинителя, вопреки его собственным убеждениям. В соответствии со ст. 539 Устава уголовного судопроизводства, если в палате состоится определение о предании суду такого обвиняемого, о котором прокурор окружного суда полагал прекратить дело, то прокурор палаты вправе был поручить исполнение обязанностей обвинителя кому-либо другому из подведомственных ему лиц прокурорского надзора или принять его на себя. Требовать же того, чтобы местный прокурор поддерживал обвинение, вопреки своему убеждению, прокурор палаты был не вправе.

Таким образом, судебная палата по делам, поступившим к ней на рассмотрение, выполняла функции высшей обвинительной власти в том смысле, что только она могла предать обвиняемого суду. В период с 1917 по 1958 г. решение вопроса о предании обвиняемого суду относилось к исключительной компетенции прокуратуры. Но в 1958г. положение кардинально изменилось.

Как известно, 25 декабря 1958 г. были приняты Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик, а 27 октября 1960 г. принят УПК РСФСР. Данные нормативные акты существенно изменили, по сравнению с предыдущим историческим периодом, регулирование стадии предания суду. Можно сказать, что с их принятием произошел очередной «крутой поворот» в порядке деятельности на этапе решения вопроса о возможности рассмотрения дела в судебном разбирательстве, стадия предания суду пережила очередное коренное преобразование.

Первое, на что справедливо обращает внимание Н.А. Юркевич, это - четкое отнесение полномочий на принятие решения о предании обвиняемого суду к компетенции судебных органов. В соответствии со ст. 221 УПК РСФСР (в ред. 1960 г.) этот вопрос должен быть разрешен судом или судьей единолично. Таким образом, был положен конец идеям о том, что органом, имеющим право решать вопрос о предании обвиняемого суду, должна быть только прокуратура⁷.

Второе – это отказ от коллегиальной формы решения данного вопроса и, как следствие, резкое ограничение возможностей для проведения распорядительных заседаний суда.

В УПК РСФСР выделялось лишь два основания для проведения по делу распорядительного заседания суда. В качестве таких оснований выступало несогласие судьи с выводами обвинительного заключения или его убеждение в необходимости изменения меры пресечения, избранной в отношении обвиняемого (ст. 221 УПК РСФСР). Если судья не видел необходимости в проведении распорядительного заседания суда, он самостоятельно выносил постановление о предании обвиняемого суду. Таким образом, распорядительное заседание суда в соответствии с Основами законодательства о судопроизводстве Союза ССР и союзных республик 1958г. и УПК РСФСР становилось «исключительной» формой решения вопроса о предании обвиняемого суду⁸.

Так, по данным отдельных авторов, после принятия Основ количество распорядительных заседаний суда на практике стало близким к нулю. Не только на практике, но и в теории уголовного процесса решения по делу, принятые в ходе проведения распорядительного заседания, стали считаться «чрезвычайными».

В качестве положительного момента нового законодательного регулирования процедуры предания суду следует отметить, что впервые уголовно-процессуальным законом послереволюционной России подробно регламентируется круг вопросов, подлежащих разрешению в рассматриваемой стадии судопроизводства. Суд в распорядительном заседании мог принять решение о предании суду «при наличии достаточных оснований для рассмотрения дела в судебном заседании». Распорядительное заседание имело закрытый характер. В нем обязательно должен был принимать участие прокурор. Другие же участники процесса допускались к участию в распорядительном заседании только для дачи пояснений по заявленным ими ходатайствам и только по усмотрению судьи (ст. 223-224 УПК РСФСР 1960 г.). Постановление судьи или определение распорядительного заседания, вынесенное в стадии предания суду, не подлежало обжалованию, но могло быть опротестовано. Состязательность в стадии предания суду отсутствовала. Более того, действовало неравное отношение к субъектам, принимающим участие в уголовно-процессуальной деятельности, особенно не объяснимое с учетом того, что прокурор, утвердив обвинительное заключение, к моменту рассмотрения судом вопроса о предании суду приобретал все признаки стороны. Сам порядок осуществления распорядительного заседания был существенно реформирован (по сравнению с предыдущим периодом). Исчезло, в частности, положение, в соответствии с которым судья выступал в качестве содокладчика прокурора. Данное обстоятельство, полагаем, можно оценивать положительно, так как оно способствует устранению неверного отношения к положению и роли судьи в уголовном процессе вообще и в стадии предания суду, в частности.

Как известно, в 1991 г. принимается Концепция судебной реформы в РФ, авторы которой посчитали более логичным поручить решение вопроса о предании суду обвинительной власти, т.е. прокурору. «Концепция исходит из того, что документом предания суду является обвинительный акт прокурора»⁹.

В 1992 г. в уголовно-процессуальное законодательство вносятся изменения, направленные на реализацию данной идеи¹⁰. Можно с определенностью сказать, что предлагаемая законодательная новелла была направлена на ликвидацию стадии предания обвиняемого суду как таковой.

Так, термин «предание суду» практически полностью исчезает из уголовно-процессуального закона, оставаясь лишь в ст. 254 УПК РСФСР «Пределы судебного разбирательства», «разбирательство дела в суде производится только в отношении обвиняемых и только по тому обвинению, по которому они преданы суду». Создавалось положение, при котором суды при рассмотрении ими уголовных дел во всех случаях выходили за пределы судебного разбирательства, установленные законом, рассматривая обвинение, по которому обвиняемые не были преданы суду. И если бы нарушение требований ст. 254 УПК РСФСР признавалось существенным, то всякий приговор, вынесенный после этого, являлся незаконным и подлежал отмене, так как формально он был вынесен в отношении лица, не преданного суду. Однако на практике подобного не происходило, поскольку уголовно-процессуальный закон данного периода «страдал» множеством противоречий и недостатков и эти недостатки должна была «исправлять» правоприменительная практика.

Произошли существенные изменения и в названии гл. 20 УПК РСФСР, которая ранее именовалась «Предание обвиняемого суду и подготовительные действия к судебному заседанию». Теперь она называлась: «Полномочия судьи до судебного разбирательства дела и подготовительные действия к судебному заседанию». Кроме того, в новой редакции ст. 222 УПК РСФСР исчез ряд вопросов, подлежащих ранее выяснению при назначении судебного заседания. Это касалось, в частности, следующих вопросов: 1) содержит ли деяние, вменяемое в вину обвиняемому, состав преступления; 2) соблюдены ли при возбуждении дела, производстве дознания или предварительного следствия требования УПК РСФСР; 3) правильно ли применен к деяниям, вменяемым обвиняемому уголовный закон.

Исчезло также и указание на то, что судебное разбирательство может быть назначено только при наличии «достаточных оснований» для рассмотрения дела в судебном заседании. Отныне судья выносит постановление о назначении судебного заседания, если придет к выводу, что при расследовании дела соблюдены все требования УПК по обеспечению прав гражданина, привлеченного в качестве обвиняемого, а также отсутствуют иные препятствия для рассмотрения дела в суде.

Говоря о ликвидации института предания обвиняемого суду, и как следствие о ликвидации стадии, контрольной по отношению к предварительному расследованию, следует отметить, что существующий порядок назначения дела к слушанию все-таки сохранил некоторые элементы проверки качества предварительного расследования. Инструментом такого контроля является предварительное слушание. Эта и есть та самая субстадия уголовного процесса, о которой шла речь в начале. Появление этого этапа подготовки к судебному заседанию вызвало многочисленные споры ученых и практических работников о природе данного явления.

С одной стороны, предварительное слушание отчасти напоминает институт предания суду, существовавший в России до 1992 г., несколько адаптированный законодателем к современным условиям состязательности уголовного судопроизводства. Как уже отмечалось выше, тогда также предполагалась достаточно активная роль прокурора в решении организационных вопросов в рамках распорядительного заседания, принимались и меры к устранению следственных и предупреждению судебных ошибок.

С другой стороны, предварительное слушание имеет сходные черты и с первоначальным этапом судебного разбирательства – его подготовительной частью, где перед началом судебного следствия также решаются многие вопросы при участии прокурора. Как известно, дело в предварительное слушание может быть внесено как по инициативе самого судьи (если он сочтет необходимым возвратить уголовное дело прокурору либо прекратить или приостановить производство по делу), так и по ходатайству лиц, участвующих в деле, в том числе и прокурора. Предварительное слушание производится с участием сторон и строится на состязательных началах.

Но есть одно принципиальное отличие, позволяющее отграничить предварительное слушание и от распорядительного заседания, и от подготовительного этапа судебного разбирательства: в процессе предварительного слушания решается один из важнейших вопросов уголовно-процессуального доказывания – о недопустимости доказательств в уголовном судопроизводстве. Это обстоятельство, на наш взгляд, значительно поднимает роль прокурора на данном этапе судебного производства, так как он, являясь активным субъектом уголовно-процессуального доказывания, закономерно становится первоначальным «фильтром» для недопустимых доказательств. В результате предварительного слушания могут быть приняты решения об исключении отдельных доказательств, а также о прекращении дела (только по формальным или нереабилитирующим основаниям либо в случае отказа прокурора от обвинения), приостановлении производства по делу, возвращении дела прокурору, направлении его по подсудности либо о назначении судебного заседания.

Однако в связи с особенностями процедуры, установленной гл. 34 УПК РФ, стороны обвинения и защиты лишены реальной возможности соответственно отстаивать либо опровергать обвинение. Прокурор не имеет возможности излагать свое мнение перед судьей, и судья, не учитывая мнение прокурора, вправе прекратить по своему усмотрению уголовное преследование в отношении любого из обвиняемых либо уголовное дело в целом. Судья только на основании изучения материалов дела вправе изменить обвинение, сформулированное органами уголовного преследования, и может сделать это опять же без учета мнения прокурора. Заявляя ходатайства, прокурор также не поддерживает их перед судьей, а лишь ожидает решение судьи по ним. Форма уголовного преследования, свойственная для судебных стадий – государственное обвинение – в данном случае не реализуется.

Осуществление прокурором уголовного преследования, при назначении судебного заседания в порядке предварительного слушания при наличии ходатайства обвиняемого о рассмотрении дела с участием присяжных заседателей, ничем не отличается от предварительного слушания в обычном порядке. С участием присяжных заседателей предварительное слушание проводится в порядке, установленном главой 34 УПК РФ, с учетом требований ст. 325 УПК. Процедура предварительного слушания предусматривает право государственного обвинителя изменить обвинение (п. 5 ст. 236 УПК), а также отказаться от обвинения, что влечет за собой прекращение уголовного дела судьей (п. 1 ст. 239 УПК)¹¹.

На наш взгляд, конструкция ст. 239 УПК РФ в данной части является нелогичной. Хотя предварительное слушание и проводится с участием сторон, отказ прокурора от обвинения через короткий промежуток времени после утверждения обвинительного заключения возможен только в исключительных случаях: например, если вступил в действие уголовный закон, устраняющий наказуемость деяния, в совершении которого обвинялся подсудимый. Если же об отказе от обвинения на предварительном слушании заявляет не тот прокурор, который утверждал обвинительное заключение, а, например, его заместитель, помощник, прокурор отдела (управления), то в этом случае нельзя, как установлено ст. 239 УПК, только на основании этого отказа немедленно прекращать уголовное дело. Представляется, что в данном случае, участвующий в процессе государственный обвинитель еще не формирует сам обвинение, а представляет обвинение, сформулированное при направлении дела в суд. Очевидно, что для самостоятельного формулирования обвинения у прокурора еще нет оснований, так как судебное следствие еще не проводилось, доказательства, собранные на предварительном следствии, еще не проверялись в судебном заседании. Прокурор еще не принимал участия в исследовании доказательств, и его выводы еще не основываются на непосредственном восприятии доказательств в судебном заседании.

Пункт 5 ст. 236 УПК при изменении государственным обвинителем обвинения на предварительном слушании, полагаю, следует дополнить положением об обязанности прокурора представлять суду новое обвинительное заключение, утвержденное прокурором в пределах его компетенции. Для прекращения же уголовного преследования на практике оказывается достаточным лишь заявление прокурора об отказе от обвинения, что, конечно же, лишено всякой логики. При этом самым грубым образом нарушаются права потерпевшего.

Так, пункт 4 ст. 234 УПК указывает, что неявка других участников производства не препятствует проведению предварительного слушания дела. Поэтому в ст.239 УПК РФ условия отсутствия возражений со стороны потерпевшего для прекращения уголовного дела при отказе прокурора от обвинения, на наш взгляд, должны быть оговорены уже до стадии судебного разбирательства. Таким образом, мы видим, что права потерпевшего в данной стадии процесса ничем не защищены, что не соответствует закрепленному ст. 123 Конституции РФ принципу состязательности и равноправия сторон.

По этой причине отдельные авторы справедливо предлагают дополнить ст. 239 УПК «Прекращение уголовного дела или уголовного преследования» следующим положением: «В случае полного или частичного отказа прокурора от обвинения на предварительном слушании судья выясняет, нет ли по этому поводу возражений со стороны потерпевшего. Если потерпевший на предварительном слушании не присутствует, судья объявляет перерыв и повторяет вызов потерпевшего. Если отказ от обвинения заявлен прокурором, не утверждавшим обвинительное заключение, суд объявляет перерыв и сообщает о заявленном отказе от обвинения прокурору, утвердившему обвинительное заключение. Получив сообщение суда, прокурор либо выносит постановление об отказе от обвинения, которое направляет в суд, либо поручает поддержание обвинения другому государственному обвинителю. Постановление прокурора об отказе от обвинения может быть в 3-дневный срок обжаловано потерпевшим вышестоящему прокурору, который в течение 10 дней отменяет постановление нижестоящего прокурора и назначает государственного обвинителя или отказывает в удовлетворении жалобы, о чем сообщает потерпевшему и в суд. Потерпевший вправе в случае отказа прокурора от обвинения лично поддерживать обвинения»¹².

Такая, хотя и несколько усложненная процедура, полагаю, позволит добиться большей активности прокурора в отстаивании интересов потерпевшего и реализации принципа состязательности в уголовном судопроизводстве, так как сегодня о совпадении интересов участников стороны обвинения можно говорить лишь с определенной долей условности. Дисбаланс интересов противоборствующих сторон и средств их реализации на судебных стадиях очевиден, так как на одном полюсе – стороне защиты происходит полное совпадение интересов участников, на другом – стороне обвинения - лишь частичное, в рамках выполняемой процессуальной функции и корпоративных ведомственных задач органов прокуратуры.

Очевидным упущением законодателя, на наш взгляд, является возвращение дела прокурору только по формальным основаниям (обвинительное заключение или обвинительный акт неправильно составлены либо их копии не вручены обвиняемому), а также по мотиву необходимости составления обвинительного заключения или обвинительного акта по делу, направленному в суд для решения вопроса о применении принудительных мер медицинского характера. Это неизбежно привело к тому, что возможные следственные ошибки могут быть устранены лишь в судебном разбирательстве, в котором процессуальные возможности и у прокурора, и у судьи существенно ограничены. Следствием сложившегося положения вещей является то, что государственный обвинитель в судебном заседании часто становится заложником ошибок предварительного расследования, а судья выносит оправдательный приговор в отношении лиц, действительно совершивших преступление, но вина которых не доказана.

Резюмируя изложенное и применяя компаративный метод в исследовании подходов законодателя к регулированию института предания суду на различных исторических этапах, можно сделать следующие выводы:

1. Главной функцией данной стадии была и остается подготовка к судебному заседанию. Второй, не менее значимой ее функцией является контроль за результатами предварительного расследования. Роль важнейшего «фильтра» для недопустимых доказательств на стадии предварительного расследования традиционно выполняет прокурор, утверждающий обвинительное заключение. На стадии подготовки к судебному заседанию в условиях состязательности уголовного судопроизводства функцию дополнительных «фильтров», очевидно, должны выполнять прокурор и защитник.

2. С позиции вышеназванных функций, существующий порядок подготовки к судебному заседанию не в полной мере отвечает назначению современного уголовного судопроизводства, а роль прокурора на данной стадии существенно принижена.

3. Предусмотренный Уставом уголовного судопроизводства 1864 г. институт предания суду, на наш взгляд, являлся достаточно громоздким, перегруженным подготовительными процедурами, а роль прокурора на стадии предания суду в Российской империи, безусловно, противоречит концепции современного прокурорского надзора, отрицающего саму возможность осуществления любой формы контроля со стороны прокуратуры за судом и судебными решениями.

Наиболее приемлемым и гармоничным вариантом участия прокурора в стадии подготовки к судебному заседанию, на мой взгляд, господа, все же являлся институт предания суду, предусмотренный УПК РСФСР 1961 г. Существовавший порядок распорядительного заседания и процессуальный статус прокурора в нем, безусловно, уже тогда содержал элементы состязательности, в значительно большей степени отвечал назначению уголовного судопроизводства и нуждался лишь в небольшой корректировке, в частности, в вопросах первичного исследования доказательств и установления пределов судейского усмотрения.

Ведь что мы наблюдаем сегодня? Современный судья в предварительном слушании может принять одно из процессуальных решений, предусмотренных ст. 236 УПК РФ: 1) о направлении уголовного дела по подсудности в случае, предусмотренном частью 5 настоящей статьи; 2) о возвращении уголовного дела прокурору; 3) о приостановлении производства по уголовному делу; 4) о прекращении уголовного дела; 5) о назначении судебного заседания. Очевидно, что все эти вопросы решались и в порядке предания обвиняемого суду. Другой вопрос – как это делается сейчас?

Так, в соответствии с п. 1 ч. 1 ст. 237 УПК РФ судья возвращает дело прокурору для устранения препятствий рассмотрения его судом только в том случае, если обвинительное заключение или обвинительный акт составлены с нарушением требований уголовно-процессуального закона, что исключает возможность постановления судом приговора или вынесения иного решения на основе данного заключения или акта. То есть закон дает только один, далеко не лучший способ разрешения данной проблемной ситуации - пересоставление обвинительного заключения или обвинительного акта, и все! При этом в познавательном инструментарии субъекта уголовно-процес-суального доказывания не прибавляется ничего».

Студент: «Совершенно верно. В соответствии с ч. 4 ст. 237 УПК РФ производство каких-либо следственных или иных процессуальных действий, не предусмотренных настоящей статьей, по уголовному делу, возвращенному прокурором, не допускается. Какие же тогда существуют возможности у прокурора исправить следственные и процессуальные ошибки, установленные судьей на стадии подготовки к судебному заседанию?»

Судья: «К сожалению, Вы ошибаетесь, молодой человек! Часть 4 ст. 237 УПК РФ, введенная Федеральным законом от 4 июля 2003 г. № 92, признана не соответствующей Конституции РФ Постановлением Конституционного Суда РФ от 8 декабря 2003 г. № 18-П. Так что производите любые следственные действия, которые Вашей душе угодно, но только в течение 5 суток, обозначенных законом. На мой взгляд, законодатель здесь отреагировал совершенно правильно и достаточно своевременно, восстановив баланс сторон обвинения и защиты в процессе собирания доказательств. А в остальном я с Вами солидарен: существовавший ранее институт предания обвиняемого суду позволял более оперативно и эффективно решать в ходе подготовки к судебному разбирательству проблемы устранения следственных и процессуальных ошибок, допущенных в ходе предварительного расследования. В отсутствии у суда права возвращать уголовные дела на дополнительное расследование следственные ошибки неизбежно перерастают в судебные и нередко становятся причиной незаконных и необоснованных судебных решений, в частности, оправдательных приговоров.

Как показывает статистика, число оправданных и реабилитированных судом лиц в 2003 г. по уголовным делам всех правоохранительных органов составило 4723 обвиняемых и подсудимых (+ 81,1% к 2001 г.). Однако похоже судебная практика корректирует закон, и уже статистические показатели за 9 месяцев 2004 г. свидетельствуют о значительном сокращении (до 2344 против 3180 за 9 месяцев 2003 г.) числа обвиняемых, подсудимых, реабилитированных в процессе судебного разбирательства¹³. Я это объясняю таким психолого-правовым феноменом, как «судейское усмотрение», позволяющим сгладить «острые» углы современного уголовно-процессуального законодательства.

Прокурор: «А позвольте полюбопытствовать, что такое судейское усмотрение?»

Судья: «Я думаю, на этот вопрос лучше всего ответит Профессор».

 

 

 

 

ДИАЛОГ 2. О значении судейского усмотрения в принятии процессуальных решений

 

Профессор: «Феномен судейского, как впрочем и прокурорского, усмотрения, полагаю, следует рассматривать в контексте проблемы процессуальной самостоятельности участников уголовного судопроизводства, а также механизма принятия процессуальных решений.

Как известно, проблема усмотрения различных субъектов юридической деятельности уже давно является объектом пристального внимания ученых, причем не только работающих в сфере уголовного процесса. Соответственно различаются и отраслевые подходы при определении самого понятия «усмотрение».

Так, ученые – государствоведы рассматривают усмотрение как целесообразность в сфере применения закона¹⁴. Специалисты в области административного права под усмотрением понимают «известную степень свободы органа, определенную рамками закона, в правовом разрешении индивидуального конкретного дела, предоставляемую в целях принятия оптимального решения по делу»¹⁵.

Отчасти вопросы судейского усмотрения рассматривались и учеными в области уголовного права.

Так, Ю.В. Грачева определяет судейское усмотрение как осуществляемый в процессуальной форме специфический аспект правоприменительной деятельности, предполагающий предоставление судье (следователю, прокурору, дознавателю) в случаях, предусмотренных уголовно-правовыми норами, правомочий по выбору решения в пределах, установленных законом, в соответствии со своим правосознанием и волей законодателя, исходя из принципов права, конкретных обстоятельств совершения преступления, а также основ морали¹⁶.

Следует отметить, что в других отраслях юридической науки также имеются несколько монографических исследований, специально посвященных судейскому усмотрению.

Так, были успешно защищены две кандидатские диссертации по гражданскому процессу – О.А. Папковой («Судейское усмотрение в гражданском процессе», Москва, 1997г.) и Д.Б. Абушенко («Судейское усмотрение в гражданском процессе», Екатеринбург, 1998г.).

Уголовно-процессуальные аспекты проблемы, касающиеся усмотрения следователя, достаточно подробно рассматривались в работах А.А. Чувилева, П.Г. Марфицина, С.С. Безрукова, Ю.Н. Белозерова¹⁷ и др. Все это, безусловно, показывает неподдельный интерес ученых к этому правовому феномену. Особое внимание при этом, на наш взгляд, вполне оправданно, уделяется проблеме усмотрения судьи. Это и понятно, так как на судье лежит ответственность за принятие основного процессуального решения, замыкающего на себе весь цикл уголовного судопроизводства.

Отметим, что о пределах усмотрения судей факта и судей права, как научной категории, весьма часто упоминалось еще в трудах И.Я. Фойницкого, Л.Е. Владимирова, А. Жиряева и др. О свободе принятия решений в суде присяжных упоминается в трудах А.Ф. Кони. В современной юридической литературе под усмотрением судьи понимают «специфический вид судебной правоприменительной деятельности, сущность которой заключается в предоставлении суду в соответствующих случаях правомочий принимать, сообразуясь с конкретными условиями, такое решение по вопросам права, возможность которого вытекает из общих и лишь относительно определенных указаний закона»¹⁸. Данное определение, на наш взгляд, нуждается в корректировке с учетом изменившихся условий состязательного процесса и механизма принятия процессуальных решений.

Судья: « А мне было бы интересно узнать, как наука описывает то, чем я занимаюсь каждый день в федеральном суде? А то ведь я без этого не смогу принимать решений! »

Профессор: « Я очень хорошо понимаю Вашу иронию, уважаемый господин Судья! В основе Вашей ежедневной деятельности лежит много факторов, в том числе интуиция, которая приобретается с годами и является показателем профессионализма судьи. Интуиция, как быстропротекающая логическая операция, является одним из аспектов сложного психолого-правового феномена под названием «внутреннее убеждение судьи». Данная категория уголовно-процес-суального права известна только российской правовой системе. Известный исследователь проблем этосологии (учение о нравах и нравственности) В.Т. Ефимов отмечает, что специфика российского менталитета в области правосудия заключается в том, что он ориентирован « не столько на правосудие…в России высший ориентир в регулировании отношений между людьми – это правда и справедливость, а высший судья – совесть»¹⁹. По-видимому, не случайно законодатель провозгласил принцип разрешения дела по существу, основываясь на законе и совести.

Морально – этические категории оценочного характера - справедливость и совесть – пронизывают всю архитектонику УПК РФ, оставляя больше вопросов, чем ответов о точности и конкретности предложенных законодателем критериев. Это особенно актуально для оценки вердикта коллегии присяжных заседателей, так как их представления о справедливости, совести и морали могут различаться, оставаясь в границах общественного правосознания. Закон прямо говорит о внутреннем убеждении, лежащем в основе оценки доказательств, в ст. 17 УПК РФ. Однако в других нормах УПК часто допускается подмена понятия «внутреннее убеждение» понятием «усмотрение». Полагаем, эти понятия не тождественны; они не совпадают ни по объему, ни по содержанию.

Как известно, основным источником формирования убеждения является судебная деятельность, объединяющая в себе познание и практику. Только в процессе судебного познания приобретаются знания об обстоятельствах уголовного дела, истинность которых проверяется в практической деятельности судей. Очевидно, что не всякое знание может превращаться в судейское убеждение. Полагаем, именно категория «внутреннее убеждение судьи», учитывающая, кроме процессуальных, психологические аспекты принятия судебного решения, позволяет проследить и понять диалектику перехода достоверного знания в истинное, веры судьи - в убежденность, а количества доказательств – в их качество, необходимое для принятия основного процессуального решения по уголовному делу. При этом истинность знания является не единственным фактором превращения знаний в судейское убеждение. В процессе проверки и оценки доказательств происходит определение их относимости, допустимости и значимости. Поэтому еще до установления истинности отдельные знания, не относящиеся к предмету доказывания или исходящие из источника, не предусмотренного уголовно-процессуальным законом, устраняются из дальнейшего процесса формирования судейского убеждения. По нашему мнению, внутреннее убеждение судьи – скорее категория психологии принятия решений, которая описывает «зоны» психологической свободы судьи при постановлении приговора. Являясь категорией гносеологической, «внутреннее убеждение судьи» практически не поддается количественному и качественному анализу. Нельзя оценить внутреннее убеждение судьи как «плохое» или «хорошее», это психологическое состояние более присуще особенностям характера судьи и не может быть жестко регламентировано какими-либо критериями.

Что касается судейского усмотрения, то такие качественные и количественные критерии имеются.

Студент: « Поясните, пожалуйста, уважаемый Профессор!»

Профессор: «Нет проблем! На мой взгляд, судейское усмотрение – это «зона» процессуальной, заметьте, а не психологической, самостоятельности судьи, принимающего решения по уголовному делу. Таким образом, эта категория является более уголовно-процес-суальной, чем психологической. Образно говоря, судейское усмотрение – это внутреннее убеждение судьи, облеченное в процессуальную форму. Судейское усмотрение в своей элементной структуре складывается из требований закона, материалов уголовного дела и внутреннего убеждения судьи, поэтому категория «судейское усмотрение», с точки зрения формальной логики, является более широкой по объему и содержанию, чем категория «внутреннее убеждение судьи».

Резюмируя изложенное, можно сделать вывод, что под судейским усмотрением следует понимать зоны процессуальной самостоятельности судьи, принимающего на основе доказательств и своего внутреннего убеждения, а также руководствуясь законом и совестью, окончательное решение по уголовному делу в соответствии с требованиями законности, обоснованности и справедливости, предъявляемыми к приговору и другим решениям по уголовному делу²⁰.

Очевидно, что судейское усмотрение не может быть ничем и никем ограничено. В то же время оно должно иметь установленные законом пределы. Проблема таких пределов сводится к поиску оптимального соотношения между связанностью правоприменителя жесткими рамками уголовно-правовой нормы и свободой выбора одного из законных решений. Предоставление правоприменителю слишком широких рамок усмотрения может поколебать уверенность в законности принятых решений. Напротив, чрезмерное ограничение усмотрения (или его полное исключение) не позволило бы учесть судье индивидуальные особенности совершенного деяния, тем самым был бы нарушен принцип справедливости.

По мнению Ю.В. Грачевой, с которым можно согласиться, основанием судейского усмотрения является закон: при применении уголовно-правовой нормы возможность усмотрения и его пределы могут устанавливаться только Уголовным кодексом.

К числу легальных источников судейского усмотрения относятся: управомочивающие нормы; оценочные понятия, все виды санкций, используемых в УК.

Основными признаками судейского усмотрения являются:

а) усмотрение при применении норм уголовного права состоит в том, что правоприменителю предоставляется относительная свобода выбора при принятии решения;

б) свобода выбора при принятии правоприменителем решения допускается лишь в пределах, очерченных законом;

в) судейское усмотрение предполагает выбор одного из возможных решений, каждое из которых отвечает требованиям законности, обоснованности и справедливости;

г) при осуществлении выбора одного из возможных решений обязателен учет конкретных обстоятельств совершенного общественно опасного деяния.

Правосознание, как взаимодействующее единство правовой идеологии и правовой психологии, составляет субъективную сторону принятия решения; оно является существенным элементом механизма реализации предоставленного судье (следователю, прокурору или дознавателю) права на усмотрение в процессе применения уголовно-правовых норм²¹.

Иногда в юридической литературе в том же контексте употребляется иной термин – «судебное усмотрение». Полагаем, в тех случаях, когда речь идет об усмотрении суда как института судебной власти, использование последнего термина обоснованно. В тех же случаях, когда имеется в виду та важнейшая часть судебной деятельности, которая осуществляется только судьями употребляться должен термин «судейское усмотрение»²².

Судья: « Хорошо, но это пределы судейского усмотрения с точки зрения уголовного права! А уголовно-процессуальные пределы существуют или это – правовой «фантом», как и «объективная истина в уголовном судопроизводстве?»

Профессор: «Ну, во–первых, господин Судья, позвольте не согласиться с Вашим последним утверждением. Я являюсь ярым сторонником концепции объективной истины в уголовном судопроизводстве и считаю, что эквивалентной замены данной категории законодатель до сих пор не предложил!»

Прокурор: «Ну вот, Остапа понесло! Сейчас господин профессор научит нас жить в соответствии с абсолютной истиной!»

Профессор: «Как пел Сапожник в известном советском мюзикле: «Только не надо переживать, только не надо перебивать. Может быть выйдет, а может нет, - новая песня вместо штиблет!» Момент Удачи, о котором поет Сапожник, на мой взгляд, напрямую относится к процессу установления истины в уголовном судопроизводстве.

 

 

 

 

 

ДИАЛОГ 3. И снова об истине в уголовном судопроизводстве

 

Профессор: «Что есть истина, господа? Этот вопрос, с которым римский прокуратор Понтий Пилат обратился к Иисусу Христу, был и остается камнем преткновения и для современных философов, и для представителей естественных наук, и, конечно же, юристов, для которых вопросы истинности приговора и других процессуальных решений напрямую связаны с соблюдением важнейших конституционных прав и свобод личности. К сожалению, ответ Христа Пилату вряд ли удовлетворит современного правоприменителя, а тем более снимет все гносеологические проблемы, возникающие в процессе установления события преступления и виновности лица. Ведь и Понтий Пилат не смог тогда правильно разрешить проблему установления истины в уголовном судопроизводстве, проявив субъективизм в процессе принятия решения о наказании Христа. Поддавшись психологическому давлению со стороны иудейских первосвященников, Пилат, по существу, совершил грубую судебно-следственную ошибку, «умыв руки» и допустив обвинительный вердикт в условиях явного отсутствия состава преступления в действиях Христа, ценой которой, на наш взгляд, стало вынесение незаконного, необоснованного и несправедливого приговора в отношении заведомо невиновного лица.

В различные эпохи проблему истины ученые решали по–разному.

Так, английский философ Оккам полагал, что истинной из множества причин является самая простая причина объяснения природного или социального явления. В последствии данный прием в науке получил название «бритва Оккама». Судебно-следственная практика показывает, что данный метод действительно имеет право на существование.

Например, расследование сложных, заказных убийств предполагает выдвижение множества самых различных версий, в том числе политических мотивов убийства, однако истинной, особенно в условиях современной России, как правило, оказывается версия корыстного мотива совершенного преступления.

С точки зрения логико-познавательной техники, на наш взгляд, несомненный научно-практический интерес представляют четыре правила установления истины, сформулированные Рене Декартом в его знаменитых «Рассуждениях о методе»: 1. Никогда ничего не признавать достоверным, пока достоверность не станет совершенно очевидной, т.е. избегать предвзятости и поспешности в заключениях о основывать свои суждения только на том, что представляется уму настолько ясно и отчетливо, что не возникает повода для сомнения. 2. Всякую трудную задачу дробить на столько частей, насколько это возможно и потребно для наилучшего ее разрешения. 3. Исследование вести в известном порядке, начиная с вещей самых простых и наиболее удобных для познавания, чтобы мало-помалу достичь, как бы по ступеням, познания вещей, наиболее сложных, предполагая связь даже и между такими предметами, которые не следуют один за другим в естественном порядке. 4. Вести всем фактам счет и делать обозрение их настолько исчерпывающим, чтобы можно было быть уверенным, что ничего не пропущено.

Полагаем, приведенные выше правила Декарта могут быть успешно применены в процессе собирания, проверки и оценки доказательств по уголовному делу, поскольку они носят универсальный характер, характеризуют познавательный процесс вообще, а, значит, и уголовно-процессуальное доказывание в частности, которое, как известно, является неотъемлемой частью познания объективной действительности.

Однако современный законодатель совершенно отказался от истины в уголовном судопроизводстве, посчитав слишком обременительным перегружать понятийный аппарат процессуального права философскими категориями. По образному выражению В.А. Азарова теперь истина, «как тень отца Гамлета, обречена бродить между строк УПК РФ, скорбно напоминая о себе и «ставя набекрень» мозги правоприменителю»²³. В связи с этим закономерен вопрос: много ли потеряло уголовное судопроизводство, отказавшись от категории «истина»? Чтобы дать ответ, обратимся к истории вопроса.

Как известно, основой теории доказательств в уголовном процессе традиционно считается гносеология – теория познания. Согласно этой теории, мир существует объективно, он познаваем, а человек способен познавать окружающий мир и закономерности его развития. Являясь сложнейшей философской категорией, истина в уголовном судопроизводстве также была и остается одной из самых проблемных и дискуссионных вопросов современной юридической науки. Проблема установления истины по уголовному делу, безусловно, выходит за рамки науки уголовного процесса, интегрируя в себе предметы криминалистики, юридической психологии, теории оперативно-розыскной деятельности и т.д. Связано это, прежде всего, с тем, что процесс установления объективной истины – многоаспектное явление, позволяющее рассматривать его с различных сторон.

Так, с позиции юридической психологии можно рассмотреть психические процессы и свойства участников познавательной деятельности, с позиции криминалистики – методы и способы установления истины по уголовному делу. Именно установление истины в уголовном судопроизводстве как цель доказывания определяет направление поисково-познавательной деятельности следователя и, соответственно, обусловливает развитие следственных ситуаций».

Судья: «Так все-таки, что же понимается под истиной в теории уголовного процесса?»

Профессор: «Данное понятие определяется процессуалистами по-разному.

Так, Ф.Н. Фаткуллин под истиной подразумевает «соответствие достоверных выводов реальной действительности»²⁴.

П.А. Лупинская под истиной понимает «... определенное содержание человеческих знаний»²⁵.

В.Я. Дорохов представляет истину как процесс познания, так и его результат²⁶. По мнению Г.Ф. Горского, истина – это «высшая форма субъективного отражения объективной действительности, есть полное и точное соответствие субъективных суждений исследуемым фактам и обстоятельствам»²⁷.

Проанализировав различные подходы к определению понятия истины в уголовном судопроизводстве, А.П. Рыжаков определяет ее как «... свойство знаний органов дознания, следователя, прокурора и суда о происшествии, в отношении которого ведется уголовный процесс, соответствие данных знаний обстоятельствам, реально имевшим место в прошлом»²⁸. При этом А.П. Рыжаков исходит из того, что достоверность предполагает бесспорную доказанность истинности знания, и истина может иметь место и при отсутствии достоверного знания, но не наоборот. Любое достоверное знание обладает одновременно и свойством истинности.

Доводы, приведенные в указанных выше позициях авторов, представляются достаточно убедительными. Действительно, в генезисе познания первичными являются обстоятельства происшествия. Сведения о них отражаются на определенных носителях, вовлекаемых в орбиту уголовного судопроизводства в качестве источников информации (или источников фактических данных, доказательств). Сведения, содержащиеся в источниках доказательств, становятся известными следователю (лицу, производящему дознание) и отражаются в его сознании. На основе совокупности фактических данных формируется знание об обстоятельствах совершенного деяния. Накапливая и отражая все больше и больше информации об исследуемом событии, следователь проверяет соответствие своих знаний объективной реальности, формулирует выводы в форме логических умозаключений, принимает соответствующие процессуальные решения.

Наиболее дискуссионным в современной научной литературе является вопрос о содержании истины в уголовном судопроизводстве.

Согласно первой, наиболее распространенной точки зрения содержание истины по уголовному делу «составляют только факты, образующие преступление, без его юридической оценки (квалификации)»²⁹. Выразитель этой точки зрения М.С. Строгович, в частности, считал, что если в области юридических оценок и применения правовых норм «... искать объективную истину наших суждений, то тогда истина в значительной мере теряет характер объективной истины, т.к. юридическая оценка факта и меры назначенного судом наказания зависят от действующего в данное время закона, от отношения судей к рассматриваемому ими деянию и от ряда других обстоятельств»³⁰.

Согласно второй точки зрения, истина в уголовном судопроизводстве является «верным отражением в нашем сознании не только фактических обстоятельств совершенного деяния, но и его юридической сущности. Установление фактических обстоятельств преступления есть познание только его внешней стороны, а правильная юридическая оценка фактических обстоятельств преступления – это проникновение при помощи логического мышления в его юридическую сущность»³¹.

В этой связи А.И. Герцен справедливо отмечал, что «... истина есть узнанная сущность»³². Полагаем, что юридическая оценка только тогда содержит истину, когда она правильно отображает реально существующую общественную опасность преступления и степень вины лица, его совершившего.

В.Г. Белинский, критикуя тех, кто сводит истину к одним фактам, отмечал, что «... под истиной в общественной жизни следует понимать не только точное знание, когда и при каких обстоятельствах имело место событие, но и его правильное объяснение, раскрытие его социальной значимости. Знание фактов только потому и драгоценно, что в фактах скрываются идеи»³³.

«Наши суждения о юридической сущности деяния, т.е. юридическая оценка, равно как и суждение о фактической стороне дела, в действительности субъективны только по форме – они всегда являются суждениями определенных лиц. Однако они объективны по своему содержанию, но не входят в содержание истины по уголовному делу»³⁴.

Есть и третья точка зрения, согласно которой понятием истины, устанавливаемой по уголовному делу, охватывается: «а) знание о преступлении, достигаемое в результате предварительного и судебного следствия; б) юридическая оценка деяния; в) суждение суда о наказании»³⁵. Установить, что входит в содержание истины, устанавливаемой по уголовному делу, можно лишь с учетом специфики процесса познания в уголовно-процессуальной деятельности. Прежде всего обращает на себя внимание сочетание в процессе познания истины в уголовном судопроизводстве двух моментов. Первый из них – это получение фактического знания относительно обстоятельств совершения преступления и виновности обвиняемого. Второй момент связан с правовым исследованием, юридической оценкой установленных фактов. Оба эти момента, взаимодействуя в процессе познания и доказывания обстоятельств совершенного преступления, имеют реальный смысл только в пределах, очерченных уголовным законом, относительно круга обстоятельств, необходимых и достаточных для решения юридических вопросов, возникающих перед следователем и судом. «Признать, что содержанием истины по уголовному делу являются только факты, образующие преступление, – значит абстрагироваться от правовой оценки деяния и его квалификации»³⁶.

«Логическое соответствие признаков деяния составу преступления, – пишет В.Н.Кудрявцев, – необходимое условие истинности квалификации»³⁷.

Истина может быть объективной только лишь при условии, что факт исследован и оценен не абстрактно, а относительно признаков, формализованных в юридическом понятии состава конкретного преступления. Такие признаки деяния устанавливаются уголовным законом.

Таким образом, истина, устанавливаемая по уголовному делу, модифицируется в сфере правовой деятельности в зависимости от специфики познавательного процесса. Она сосредотачивает в себе элементы фактического знания, адекватно отображающего действительность, и оценочные элементы, основанные на правосознании работников правоохранительных органов, правильном толковании норм права.

Действительно, говорить об истинности или ложности знаний о преступлении в отрыве от квалификации невозможно. Что касается соответствия назначенного наказания тяжести преступления и личности виновного, то вряд ли этот момент можно отнести к содержанию истины. Санкции статей уголовного закона всегда предусматривают альтернативу наказания, а значит, каждый из судей привносит в эту часть «содержания» истины личное восприятие происшедшего. Институты назначения наказания ниже низшего предела санкции статьи, условного осуждения, признания лица заслуживающим особого снисхождения и т.п. предопределяют относительность соответствия назначаемого наказания тяжести совершенного преступления.

Как известно, истина, устанавливаемая в уголовном судопроизводстве, характеризуется как объективная истина. Объективность истины как ее неотъемлемое свойство обязывает достигнуть в процессе расследования не формальной правильности суждения, а именно объективного соответствия его действительности. В понятии «объективная истина» отображается весь сложный, противоречивый процесс познания, его переход от явления к сущности, вскрытие внутренней природы фактов.

В юридической литературе нет единого толкования вопроса о соотношении абсолютного и относительного знания истины по уголовному делу.

Так, одна группа авторов придерживается мнения о том, что истина в уголовном процессе «...может быть охарактеризована как абсолютная»³⁸. В частности, М.С. Строгович пишет: «Мы полагали, что поскольку материальная истина есть объективная истина – она есть истина абсолютная, если приговор суда полно и точно соответствует действительности, устанавливает факты так, как они в действительности произошли»³⁹.

Другая группа ученых исходит из противоположного утверждения, что «достигнуть абсолютной истины в уголовно-процессуальной деятельности невозможно»⁴⁰.

Третья группа авторов полагает, что «... философские категории абсолютной и относительной истины не применимы при характеристике истины, устанавливаемой в уголовном судопроизводстве»⁴¹.

Наконец, четвертая группа юристов исходит из того, что «истина, устанавливаемая в уголовном процессе, должна быть охарактеризована одновременно и как относительная, и как абсолютная»⁴².

Высказываясь в поддержку последней точки зрения, считаю, что нельзя односторонне оценивать результаты познания по уголовному делу либо только как абсолютные, либо только как относительные. Абсолютность истины, устанавливаемой в результате предварительного и судебного следствия, выражается в том, что в пределах, очерченных уголовным и уголовно-процессуальным законом и обусловленных спецификой расследуемого события, все обстоятельства этого события должны быть установлены абсолютно точно, собранная в материалах дела информация должна быть вполне достоверной и основанные на ней знания адекватно отображать действительность.

Вместе с тем эта истина относительна, т.к. в ней отображаются далеко не все детали исследуемого события.

Например, не всегда представляется возможным точно установить время события, время наступления смерти, точный размер причиненного преступлением материального ущерба. Как справедливо отмечают И.М. Лузгин и Н.И. Шаповалов, «следователь и суд действуют избирательно. При установлении и изучении обстоятельств совершенного преступления они концентрируют внимание только на тех фактах, которые находятся в причинной связи с событием и изучение которых проливает свет на само событие, помогает уяснить его содержание и сущность»⁴³.

Примерно о том же говорил и М.С. Строгович, утверждая, что «...абсолютно все о событии, являющемся преступлением, и о совершившем его лице суд вовсе не должен устанавливать, но то, что суд должен установить для правильного решения дела, т.е. совершено ли преступление, какое именно, совершил ли его обвиняемый, – это должно быть установлено абсолютно верно»⁴⁴. Из этого высказывания хорошо видно, что М.С. Строгович где-то подспудно все-таки признавал элемент относительности познания в уголовном процессе и этим самым противоречил самому себе.

Положение об абсолютности познания в уголовном судопроизводстве имеет не только теоретическое, но и практическое значение. Оно является методологической основой для многих рекомендаций криминалистической тактики и методики, касающихся круга вопросов, подлежащих выяснению в процессе расследования отдельных видов преступлений, определения задач производства отдельных следственных действий и оперативно-розыскных мероприятий. В то же время проблема соотношения абсолютного и относительного в процессе познания события преступления отчетливо обнажает релятивистское начало уголовного судопроизводства.

Как известно, релятивизм – методологический принцип, состоящий в метафизической абсолютизации относительности и условности содержания познания. Релятивизм проистекает из одностороннего подчеркивания постоянной изменчивости действительности и отрицания относительной устойчивости вещей и явлений. Гносеологические корни релятивизма кроются в отказе от признания преемственности в развитии знания, преувеличении зависимости процесса познания от его условий (например, от биологических потребностей субъекта, его психического состояния или наличных логических форм и теоретических средств). Факт развития познания, в ходе которого преодолевается любой достигнутый уровень знания, релятивисты рассматривают как доказательство его неистинности, субъективности, что приводит к отрицанию объективности познания вообще, к агностицизму. Уголовно-процессуальный закон изобилует относительно-определенными и абсолютно-неопределенными категориями, которые, на наш взгляд, как раз ставят в зависимость от субъекта уголовно-процессуального доказывания сам процесс познания.

К таким категориям, в частности, относятся «внутреннее убеждение», «усмотрение следователя», «достаточные доказательства», «вправе полагать» и т.д., которые являются абсолютно оценочными категориями, и применение которых на практике чревато совершением судебно-следственных ошибок субъективистского толка.

В условиях состязательного уголовного процесса, провозглашенного ст.15 УПК РФ, некоторые привычные нам юридические категории опять же приобретают двойной смысл с отчетливым «привкусом» агностицизма.

Например, презумпция невиновности, провозглашенная в ст.49 Конституции РФ и корреспондирующей ей ст.14 УПК, говорит о том, что неустранимые сомнения в виновности обвиняемого толкуются в пользу обвиняемого. О какой истине здесь ведет речь законодатель - об объективной (абсолютной или относительной) или формальной? Полагаю, сомнений не остается, ведь отсутствие формальных доказательств вины подсудимого, действительно виновного в совершении преступления, приведет либо к прекращению уголовного дела, либо постановлению оправдательного приговора в отношении него, что и происходит в современной судебной практике.

Между тем при рассмотрении этого сложнейшего философского вопроса необходимо иметь в виду, что «...механическое перенесение общефилософских категорий на специфическую область уголовного судопроизводства, где речь идет об установлении конкретных событий прошлого, не принося никакой пользы, только запутывает дело. Все дело в том, какие выводы делаются из требования установления судом абсолютной истины. А выводы делались такие, что если в уголовном процессе по каждому делу может быть установлена абсолютная истина и никаких гносеологических препятствий к этому нет, то, стало быть, не только следует стремиться к выяснению истины (что, безусловно, верно), но по существу исключить какую бы то ни было вероятность недостижения этой цели, а не столь малочисленные факты объяснить исключительно плохой работой следователей, прокуроров, судей»⁴⁵. Такой подход к решению вопроса о соотношении абсолютной и относительной истины в уголовном судопроизводстве, полагаем, является методологически неверным.

Объективная истина в уголовном процессе всегда конкретна. Конкретность истины означает, что ее основанием являются конкретные факты объективной действительности, образующие преступление, в ней получают законченное выражение различные стороны изучаемой действительности. Выполнение требований закона об объективном, всестороннем и полном расследовании в ст. 20 УПК РСФСР, от которых также отказался современный законодатель, на мой взгляд, являлось одной из таких гарантий конкретизации истины в уголовном процессе.

Требование конкретности истины обязывает исследовать каждое преступление не только в его оконченной, завершенной форме, но и в его генезисе – зарождении, развитии, исполнении умысла и т.д. Конкретность истины обязывает к исследованию конкретных связей между фактами, образующими преступление, изучению характера и происхождения этих связей.

Здесь закономерен вопрос: нужно ли в уголовном процессе, кроме обозначения истины как объективной, еще и сохранение названия ее как материальной истины? За сохранение данного названия постоянно выступал М.С. Строгович, который полагал, что ....уста-навливаемая судом истина по уголовным делам есть объективная истина, которая имеет, однако, свои специфические черты – предмет истины и средства ее установления. Для того, чтобы выразить эти специфические черты устанавливаемой по уголовным делам объективной истины, и служит ее наименование материальной истины. Иными словами, понятие материальной истины в уголовном процессе есть не что иное, как юридическое обозначение объективной истины, устанавливаемой судом по уголовным делам»⁴⁶.

Полагаю, прав П.Ф. Пашкевич, признающий аргументы М.С. Строговича неубедительными и считающий, что «...всем истинам, независимо от их содержания и средств познания, присуще общее качество – правильное отражение познаваемого объекта. Поэтому ни экономисты, ни химики, ни физики, ни другие ученые не испытывают необходимости в особых терминах, помимо термина «объективная истина» для обозначения истины в их специфических областях. Такой необходимости не существует и в уголовном процессе»⁴⁷.

Термин «материальная истина» получил свое распространение в юридической литературе ряда стран в период прогрессивной борьбы юристов против «формальной истины» средневекового уголовного процесса. К сожалению, современная юридико-техническая конструкция УПК под флагом состязательности и унификации провозгласила абсолютно формальный уголовный процесс, в котором соблюдение процессуальной формы выступает главной целью в процессе доказывания, как правило, в ущерб содержанию самих доказательств по уголовному делу. Это, в свою очередь, вновь актуализирует проблему «формальной» и «материальной» истины в теоретико-прикладном плане.

Как известно, для дореволюционной юридической литературы было характерно отрицание возможности познания или полного познания истины в уголовном судопроизводстве, т.е. уже проявлялся своеобразный процессуальный агностицизм. Известные российские юристы говорили об истине в судопроизводстве лишь как о стечении вероятностей, что «...она носит на себе печать судебной телеологии»⁴⁸, что «... истине присущ прагматический характер»⁴⁹, а «...наша достоверность гадательна, не может быть безусловной, а только относительной»⁵⁰.

Предмет познания в уголовном судопроизводстве – это определенный состав преступления, находящий свое внешнее выражение в тех или иных конкретных событиях и фактах. Следовательно, предмет познания органов расследования и суда имеет строго определенные во времени и пространстве рамки, поэтому истина в уголовном процессе может быть познана полностью и может нести в себе элементы как абсолютной, так и относительной истины.

Однако в юридической литературе встречались высказывания, в которых в той или иной мере отрицается возможность познания истины в уголовном судопроизводстве и допускается лишь возможность удовлетворения более или менее высокой степени вероятности⁵¹.

Более того, введение суда присяжных и появившиеся в связи с этим проблемы доказывания подвигли определенную часть уже современных процессуалистов ревизовать устоявшийся взгляд на то, что целью уголовного судопроизводства является установление объективной истины. Началась реставрация позиции, разделяемой ранее лишь западными и некоторыми отечественными дореволюционными юристами, согласно которой юридическое познание вины лица в совершенном преступлении вообще и в частности носит вероятностный характер.

Так, В.В. Никитьев считает, что «... объективная истина есть юридическая фикция, и она должна быть заменена процессуальной истиной, под которой понимается соответствие судебного процесса (а значит и его результата) требованиям процессуального права»⁵².

Всякое преступление совершается в материальном мире. Ему предшествуют, его сопровождают и за ним следуют определенные явления и факты. Подготовка и совершение преступления, а также преступный результат отражаются в том или ином виде на окружающей среде и запечатлеваются в сознании людей, ставших очевидцами преступления. Это отражение преступления во внешней среде происходит благодаря действию общего закона взаимосвязи и взаимообусловленности, существующего между явлениями предметного мира. Опираясь на этот закон, зная, что в природе и общественной жизни ничто не совершается обособленно, что каждое явление прямо или косвенно связано с другими явлениями, воздействует на другие явления и, в свою очередь, отражает воздействие на него других, следователь и судья ищут те конкретные взаимосвязи, которые существуют между преступным действием и его результатом, между преступником и той средой, в которой было совершено преступление. Эти конкретные взаимосвязи, зафиксированные во внешней среде, и создают возможность установить не только преступника, но и картину преступления. Хорошо по этому поводу сказано А.И. Герценым. «Природа, – писал он, – царство видимого закона. Она представляет улики и возражения, которые отрицать невозможно: их глаз видит и ухо слышит»⁵³.

Истина в уголовном процессе, ее сущность, как и сущность любых других вещей и явлений, составляющих предмет познания человека, не лежат на поверхности. Познание объективной истины есть процесс, движение мысли от первого впечатления о предмете ко все более глубокому его пониманию, восхождение от незнания к знанию. И, как отмечал Ф. Энгельс, «... так обстоит дело не только в философском, но и во всяком другом познании, а равно и в области практического действия»⁵⁴.

Познание истины в уголовном судопроизводстве, таким образом, не составляет какого-либо исключения из общего правила и осуществляется в соответствии с общими законами познавательной деятельности человека. Очевидно, что познанная истина является результатом единого процесса мыслительной и практической деятельности человека, а установление истины в уголовном процессе – частным случаем познания.

Истина в уголовном деле познается в процессе предварительного расследования и судебного разбирательства. В процессе познания истины выдвигаются рабочие гипотезы (версии), которые являются исключительно важным логическим приемом, дающим исследователю вероятные пути к истине и придающим исследованию целенаправленный характер. Версии проверяются сопоставлением с фактами объективной действительности, взаимосвязанными какой-либо стороной или сторонами с событием преступления. Проверка версий осуществляется при помощи следственных действий (осмотров, допросов, обысков, исследования вещественных доказательств и др.).

Общая закономерность, которой подчинено познание истины в уголовном процессе, не исключает некоторых особенностей, отличающих процесс познания истины в этой области деятельности от познания истины в области науки. На наш взгляд, эти различия, прежде всего, коренятся в предмете познания и своеобразии средств и форм, которые используются в процессе познания истины в уголовном судопроизводстве. Эти средства определены процессуальным законом, в котором сформулированы наиболее целесообразные правовые нормы следственной и судебной деятельности, обеспечивающие достижение истины.

Сложность познания в уголовном судопроизводстве очевидна, т.к. часто о преступлении становится известно много времени спустя, заинтересованные лица скрывают его следы, средства познания ограничены законом и сроками, которые предусмотрены на производство предварительного расследования и содержание под стражей. Обстоятельства преступления всегда относятся к событиям прошлого, в связи с чем возникает проблема точной реконструкции не только самого события преступления, но и психических состояний, в которых находились субъекты на момент совершения преступления.

Органы расследования, суд познают обстоятельства преступления в процессе доказывания и с помощью доказательств в порядке, установленном законом. Но познать факты можно и интуитивно или при помощи данных, не отнесенных законом к доказательствам (например, по результатам оперативно-розыскной деятельности). И, несмотря на то, что полученные сведения могут быть верными, истинными, принимать на их основе процессуальные решения нельзя до тех пор, пока соответствие этих сведений действительности не будет доказано в установленном законом порядке.

Отсюда очевидно: познание и доказывание – понятия не равнозначные. Хотя доказывание фактических обстоятельств дела на всех этапах судопроизводства протекает в соответствии с закономерностями, свойственными любому процессу познания объективной действительности, оно отличается тем, что цель, средства и способы его предусмотрены уголовно-процессуальным законом.

Для того, чтобы проследить механизм и закономерности возникновения знания о преступлении и преступнике, необходимо раскрыть связанные с этим понятия, в т.ч. содержащиеся в законе: что есть доказательство, с помощью каких действий оно может быть получено, из каких источников, как оценить и получить при этом правильный результат и т.д. Отсюда следует, что, рассматривая проблему истины в уголовном процессе, нельзя механически переносить общие положения философии в область судопроизводства. Как уже отмечалось выше, в отличие от других областей человеческого знания процесс доказывания регламентирован уголовно-процессуальным законом, определяющим точно установленные формы и условия, относящиеся к субъектам, средствам и целям доказывания. Специфика процесса познания истины в уголовном процессе состоит также в том, что объект познания представляет собой сложный комплекс явлений социального, психического и материального характера.

Поскольку любое познание представляет собой отражение нашим сознанием объективной действительности, истинным знанием признается правильно отражающее эту действительность. Применительно к уголовному процессу это всестороннее и полное соответствие выводов следствия и суда об обстоятельствах дела, виновности лица, привлеченного к уголовной ответственности, обстоятельствам, имевшим место в действительности.

С помощью доказательств органы расследования, суд познают факты, являющиеся объективной реальностью, существующей независимо от человека. Факт существует (или применительно к событию преступления существовал) независимо от того, знают ли о нем лица, осуществляющие расследование или судебное рассмотрение уголовного дела. Однако для того, чтобы факт мог быть использован в доказывании, он должен быть познан, т.е. отражен сознанием человека. А в мышлении человека существуют, взаимодействуют не предметы, а их образы, понятия, сведения о них. В связи с этим становится очевидным, что в доказывании используется не сам факт, а результат его познания, который выражается во вне в виде сведений об этом факте».

Студент: «Господин профессор, а могут ли факты, образующие расследуемое событие, быть восприняты лицами, расследующими или рассматривающими дело?»

Профессор: «Полагаю, что абсолютно и полностью нет, т.к. преступление – это событие прошлого. Однако сохраняются последствия преступления, данные, характеризующие личность преступника, причины и условия совершения преступления, которые имели место не только в прошлом, но и существуют к моменту производства по делу. Именно следы преступления, сохранившиеся в виде материальных объектов, могут восприниматься следователем или судьей непосредственно. Это не само преступление, а лишь его отражение в материальной среде, дающее сведения о нем. Отражаясь в сознании человека, они становятся образами, информация о которых фиксируются в протоколах следственных и судебных действий.

Таким образом, «... чаще всего субъекты доказывания имеют дело не с материальными следами преступного деяния, а со следами в сознании людей, с показаниями лиц, которые ранее восприняли факты, связанные с преступлением, и в соответствии с сохранившимся в их памяти сообщают о том, что они видели или слышали»⁵⁵.

В процессе доказывания совершается переход от вероятностных, предположительных суждений к достоверным выводам как об отдельных, так и обо всех обстоятельствах, составляющих предмет доказывания по уголовному делу.

В процессе доказывания можно условно выделить две его стороны: познавательную, мыслительную деятельность, связанную с оценкой доказательств, и практическую, которая находит выражение в обнаружении, закреплении и проверке доказательств с помощью следственных и судебных действий, а также путем истребования из учреждений, предприятий и от должностных лиц предметов и документов (ст. 86 УПК).

Цель доказывания достигается лишь при условии, что в процессе его не нарушаются законы логики: тезис не подменяется аргументом, аргумент является истинным и достаточным, умозаключение не содержит противоречий.

Резюмируя изложенное, необходимо определить понятие достоверности знания и его соотношение с истиной.

Достоверность – это соответствие доказательств объективной действительности. Достоверным признается знание, точно и полно отражающее действительность в пределах, необходимых для решения конкретной познавательной задачи. В понятиях достоверности и истины выражаются конечная цель и основная задача уголовно-процессуального доказывания. Правильное представление о соотношении истины и достоверности исключительно важно не только для теории уголовного процесса, но и прежде всего для работы органов расследования, прокуратуры и суда. Ученые решают данную проблему неоднозначно.

Так, М.С. Строгович отождествлял достоверность с истинностью⁵⁶.

Такова же позиция И.М. Лузгина⁵⁷.

В противоположность данной точки зрения, Л.М. Карнеева полагает, что «... истина и достоверность – понятия не тождественные. В отличие от истины, определяющей соотношение объекта познания и его отражения субъектом, достоверность – отношение трехмерное, охватывающее объект, его отражение и отношение к отражаемому познающего субъекта; его убежденность, уверенность в правильности отражения»⁵⁸.

Против такого понимания соотношения истины и достоверности выступал А.М. Ларин, по мнению которого истина не может определять «... соотношение объекта познания и его отражения субъектом, поскольку она сама является объективным отражением сознанием субъекта явлений и процессов окружающей действительности»⁵⁹.

На мой взгляд, нельзя согласится и с тем, что уверенность – признак, отличающий достоверность от истины. Истина есть знание и уже потому включает в себя уверенность. «Увериться – значит поверить, т.е. собрать доказательства, убеждающие в правильности какого-либо предположения. Уверенность как убеждение (но не предубеждение) неотъемлема от истины – правильного и полного отражения действительности. Убедиться можно и должно лишь в том, что достоверно, истинно выяснено, познано»⁶⁰.

А.А. Эйсманом высказано мнение, что «в отличие от истинности достоверность характеризует не отношение мысли к действительности, а способ, которым получена истина. Наряду с тем, что истина является результатом глубокого, всестороннего изучения фактов, допускается возможность постичь ее интуитивно, по догадке»⁶¹.

Полагаю, что вряд ли можно согласиться с подобным утверждением. Ведь истинность догадки устанавливается в результате проверки практикой, т.е. истинность догадки нуждается в исследовании, поэтому взгляд на догадку и исследование как на два самостоятельных способа достижения истины не имеет под собой никаких серьезных оснований. Подтвердившаяся догадка (версия) перестает быть таковой, становится достоверным знанием о существенных обстоятельствах расследуемого преступления.

Хорошей иллюстрацией соотношения достоверности и истинности знания, на наш взгляд, может послужить проблемная ситуация в оперативно-розыскной деятельности под названием «двойной агент». Оперативный работник уверен в своем конфиденте, состоящем у него на связи, доверяет его информации, которая, по существу, является дезинформацией противоборствующей стороны. Таким образом, для оперативного работника источник информации является достоверным, но сама информация - ложной. Отсюда следует, что достоверность является характеристикой источника информации, т.е. внешней ее формы; истинность же является параметром ее содержания, внутренне согласованного и соответствующего объективной реальности, т.е. внутренней формы информации».

Прокурор: «Так все-таки, что потерял уголовный процесс, отказавшись от категории «объективная истина как цель доказывания»?

Профессор: «По данному вопросу у процессуалистов также нет единства мнений.

Так, А.С. Александров полагает, что уголовный процесс ничего не потерял, так как данная концепция, по своей сути, порочна, «... оперирует абстрактными схемами, в то время как надо руководствоваться прагматическими соображениями. С объективной истиной тесно связан постулат о том, что ни одно преступление не должно остаться нераскрытым, а виновный – безнаказанным. Это требование не только малореализуемо на практике, но, кроме того, лишает гибкости политику уголовного преследования, т.к. не позволяет сосредоточиться на наиболее опасных преступлениях и отказаться из соображений экономии и целесообразности от расследования мелких правонарушений. Оно означает запрет предоставлять в интересах правосудия иммунитет от уголовного преследования преступникам, сотрудничающим с правоохранительными органами. Нечего уж говорить о том, что обвиняемый, потерпевший и другие частные лица, имеющие в деле законный интерес, закономерно становятся орудиями служения отвлеченным благам правосудия, средствами решения государственной задачи по искоренению преступности»⁶².

Думаю, что в своих рассуждениях автор допускает логическую ошибку – подмену понятия «цель доказывания» понятием «задача уголовного судопроизводства». Очевидно, что понятие «объективная истина» как цель доказывания – сущность более высокого порядка, чем «задача уголовного судопроизводства», т.к. характеризует не какой-то аспект уголовно-процессуальной деятельности, а процесс познания по делу в целом. Таким образом, аргументы автора направлены не столько на критику концепции объективной истины, сколько на критику, действительно, во многом декларативного принципа неотвратимости наказания.

Конъюнктурность обоснования такой позиции, на наш взгляд, подтверждается дельнейшими рассуждениями автора. «Концепция объективной истины, – пишет он, – увязана со всеми идеями, составляющими идеологию авторитаризма. В сфере уголовного судопроизводства авторитаризм обозначается термином «инквизиционный». С его помощью описывается система, в которой не стороны, а государство обязано вести процесс в публичных интересах согласно требованию закона. Поэтому объективная истина – это системообразующая идея, концентрированное выражение инквизиционной идеологии»⁶³.

К сожалению, подобные взгляды на проблему объективной истины во многом были восприняты законодателем.

Так, законодатель, отказавшись от понятия «истина», вводит понятия «справедливое разрешение дела», «оценка доказательств по внутреннему убеждению, руководствуясь законом и совестью» (ст. 17 УПК РФ), нуждающиеся в дополнительных комментариях.

Например, не совсем понятно, как в условиях состязательного процесса можно определить меру социальной справедливости в принятии того или иного процессуального решения? Состязание – это всегда противоборство, где побеждает сильнейший. У победителя – своя мера справедливости, у побежденного – своя. Вряд ли потерпевший по уголовному делу будет удовлетворен оправдательным приговором суда и считать его справедливым, если только подсудимый не компенсировал ему причиненный вред материально вне судебного разбирательства. Категория же «совесть» вообще является морально-этической и вряд ли имеет отношение к уголовно-процессуальной материи.

Студент: «А может, все-таки истина – это и есть тот самый неуловимый индеец, который неуловим, потому что никому не нужен?»

Профессор: «Очень жаль, молодой человек, что я не смог Вас убедить в обратном. Может быть, повторюсь, но любая познавательная деятельность, в том числе и уголовно-процессуальная, представляет собой движение к пониманию глубинной сущности того или иного явления. В приложении к задачам раскрытия и расследования преступлений это означает установление события преступления, виновности лица, его совершившего, обстоятельств, смягчающих и отягчающих уголовную ответственность и т.д.

Кстати, господа, хорошей иллюстрацией процесса познания вообще и уголовно-процессуального доказывания в частности является русская народная сказка «Про репку». Это - глубоко экзистенциальная сказка, как и большинство русских сказок, с двойным, а то и тройным смыслом. Незамысловатый сюжет, в котором представительная команда садово-огородных деятелей – участников уголовного судопроизводства – «тянут – потянут, вытянуть не могут репку» - истину по уголовному делу, на наш взгляд, является прекрасной иллюстрацией действия философского закона перехода количества в качество. Ведь только появление нового источника доказательств – «мышки» и стало той необходимой крупицей в сложной и запутанной мозаике процесса доказывания, которая позволила «вытянуть репку» - установить истину по уголовному делу и полностью реконструировать событие преступления. Кстати, данная сказка является еще и примером того, что нельзя недооценивать роль иных, иногда кажущихся второстепенными, субъектов доказывания в процессе установления объективной истины по делу.

Установление истины вообще, как вектор любой познавательной деятельности, является глубоко эмоциональным творческим процессом, поэтому не случайно французский мыслитель Блез Паскаль отмечал, что «истина, окрашенная чувствами - истина вдвойне». Данное высказывание особенно актуально для уголовного судопроизводства, познание в котором проходит на ярком эмоциональном фоне, что одновременно усложняет и одновременно облегчает исследователю задачу реконструкции события преступления. В этом глубоко эмоциональном процессе судья и другие участники уголовно-процессуального доказывания должны удержаться на нейтральной, беспристрастной позиции в исследовании фактов и не поддаваться общественному аффекту, который Вольтер образно называл «la demence de la canaille» - «безумием сволочи», и который, безусловно, является возмущающим фактором на пути установления объективной истины по уголовному делу⁶⁴.

Добиться максимально возможной реконструкции события преступления, уважаемые коллеги, и значит установить объективную истину по уголовному делу. Поэтому, попытки авторов УПК РФ уйти от решения этого основного вопроса в теории доказательств, да еще путем конструирования формально неопределенных категорий, вряд ли можно назвать удачной.

Полагаю, можно сделать вывод, что объективная истина по делу – это не просто теоретическая абстракция, а вполне определенный ориентир, которым должен руководствоваться следователь или судья в своей познавательной деятельности, направленной на максимально достоверную реконструкцию события преступления. И пока законодатель, а также сама жизнь не предложили для этой категории эквивалентной замены, объективная истина была и остается основной целью уголовно-процессуального доказывания. Так что, господин Судья, объективная истина – это не такой уж и «фантом», как Вы изволили выразиться!»

Прокурор: «Что касается уголовно-процессуальных пределов судейского усмотрения, то такие границы, господа, тоже существуют, и вовсе не такие уж «фантомные». На мой взгляд, законность, обоснованность и справедливость судебного решения – это и есть те «пограничные столбы», как их образно называл П.Г. Марфицин, которые ограничивают процессуальную и психологическую свободу судьи. Одновременно они являются требованиями, предъявляемыми законом к уголовно-процессуальным решениям и документам, поэтому критерии достаточно четкие, процессуально проверяемые, а ограничители весьма надежные и жесткие, в том числе и для процессуальной свободы судьи».

Судья: «Ну вот, теперь и господин прокурор употребляет этот термин «справедливость»! Сами же говорили, что категория морально – этическая, как же ее тогда можно количественно измерить уголовно-процессуальными способами, тем более в условиях состязательного процесса?»

Профессор: «Вы совершенно правильно обратили внимание на сложность данного вопроса! Попытаемся его рассмотреть в контексте проблемы прокурорского усмотрения, которое, в отличие от судейского, в юридической литературе совершенно не исследовано».

 

 

 

ДИАЛОГ 4. Прокурорское усмотрение и пределы судебного разбирательства

 

Профессор: «Прежде всего, господа, необходимо уточнить элементный состав категории «усмотрение прокурора». Содержание данного понятия раскрывается через его соотношение с категорией «внутреннее убеждение прокурора», а также через связь процессуальной формы и требований закона как к порядку принятия, так и самому уголовно-процессуальному решению прокурора по уголовному делу. Уточним, что здесь мы рассматриваем лишь усмотрение прокурора как государственного обвинителя; усмотрение прокурора в досудебном производстве требует самостоятельного изучения и находится за рамками настоящего исследования.

Очевидно, что квинтэссенцию внутреннего убеждения прокурора – государственного обвинителя составляет его уверенность, убежденность в законности, обоснованности и справедливости обвинительного тезиса, отстаивать который прокурор вынужден до конца в силу возложенной на него процессуальной функции. Среди многочисленных новелл УПК РФ как раз следует отметить изменение процессуального статуса государственного обвинителя как по объему его процессуальных полномочий, так и по кругу должностных лиц, уполномоченных поддерживать в суде обвинение.

Так, в соответствии с п. 6 ст. 5 и ч. 4 ст. 37 УПК РФ обвинение в суде от имени государства могут поддерживать не только должностные лица органов прокуратуры, но также дознаватель и следователь. Поэтому здесь уже уместно говорить не об усмотрении прокурора, участвующего в судебном производстве, а об усмотрении государственного обвинителя. В виду этого законодатель наделил прокурора правом поручить поддержание обвинения в суде дознавателю либо следователю, производившему дознание по данному уголовному делу.

Одновременно в УПК РФ ограничен и круг должностных лиц органов прокуратуры, которые могут от имени государства поддерживать в суде обвинение по уголовному делу. Достаточно сказать, что согласно ч. 6 ст. 37 УПК РФ функции государственного обвинителя могут осуществлять только прокурор района, города, их заместители, приравненные к ним прокуроры и вышестоящий прокурор.

Другая новелла заключается в том, что в УПК РФ существенно расширена категория уголовных дел, которые должны рассматриваться судом с обязательным участием государственного обвинителя.

Так, в соответствии со ст. 246 УПК участие государственного обвинителя в судебном разбирательстве уголовных дел публичного и частно-публичного обвинения является обязательным. Если учесть, что уголовное преследование в частном порядке осуществляется лишь по четырем составам преступлений (ч. 2 ст. 20 УПК), то становится очевидным, что подавляющее большинство уголовных дел подлежит судебному рассмотрению с обязательным участием государственного обвинителя⁶⁵.

Новый УПК значительно расширил процессуальные полномочия государственного обвинителя в уголовном процессе, что не могло не сказаться на пределах прокурорского усмотрения в судебном производстве. Свои процессуальные полномочия, несмотря на необходимость защиты корпоративных интересов органов прокуратуры, государственный обвинитель реализует в судебном производстве самостоятельно. В силу этого прокурор, утвердивший обвинительное заключение (обвинительный акт), как и вышестоящий прокурор, не вправе отменить или изменить принятое государственным обвинителем то или иное решение.

К примеру, несогласие государственного обвинителя с ходатайством обвиняемого о применении особого порядка судебного разбирательства исключает возможность постановления судом приговора без проведения судебного разбирательства в полном объеме, и прокурор, утвердивший обвинительное заключение, не вправе изменить данное решение государственного обвинителя.

Процессуальная независимость государственного обвинителя от прокурора выражается и в том, что он в соответствии с ч. 5 ст. 37 УПК не связан с выводами обвинительного заключения (обвинительного акта). Поэтому, если он в ходе судебного разбирательства уголовного дела придет к иному выводу, чем тот, который изложен в обвинительном заключении (обвинительном акте), он вправе полностью или частично отказаться от дальнейшего поддержания обвинения, что автоматически влечет за собой прекращение уголовного дела или уголовного преследования полностью или в соответствующей его части (ч. 7 ст. 246 УПК).

Таким образом, полагаю, закон описывает жестко очерченные зоны процессуальной самостоятельности (усмотрения) прокурора.

В контексте данной проблемы необходимо отдельно остановиться на приказе Генерального прокурора РФ от 3.06.2002 г. № 28 «Об организации работы прокуроров в судебных стадиях уголовного судопроизводства», который еще до вступления УПК РФ в законную силу запретил прокурорам до особого распоряжения поручать поддержание государственного обвинения в суде дознавателям и следователям. Не отрицая наличия внутренней логики в таком запрете, вместе с тем следует заметить, что Генеральный прокурор РФ не вправе своим приказом ограничить процессуальные полномочия прокурора в уголовном судопроизводстве и тем самым фактически приостановить действие того или иного положения норм УПК РФ. Это как раз тот случай, когда ведомственные нормативные акты вступают в конфликт с федеральным законом, а оплот законности – прокуратура демонстрирует пример неконституционного подхода к нормотворчеству.

Вместе с тем в этом приказе Генеральный прокурор РФ обошел вниманием вопрос относительно должностных лиц органов прокуратуры, которые правомочны поддерживать государственное обвинение в суде. Вследствие этого функции государственного обвинителя в суде сегодня исполняют главным образом помощники прокурора, что противоречит требованиям ч. 6 ст. 37 УПК РФ. Оправдывая такую практику, отдельные представители прокурорского корпуса страны ссылаются на Закон о прокуратуре РФ, в котором помощник прокурора наделен подобными полномочиями, и на п. 31 ст. 5 УПК РФ, где под понятием «прокурор» законодатель подразумевает и помощника прокурора. Действительно, в ст. 36 Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации» указано, что помощник прокурора, прокурор управления, прокурор отдела могут приносить протест только по делу, в рассмотрении которого они участвовали. А в п. 31 ст. 5 УПК РФ законодатель разъяснил, что под понятием «прокурор» следует подразумевать Генерального прокурора Российской Федерации и подчиненных ему прокуроров, их заместителей и помощников, участвующих в уголовном судопроизводстве. Однако, не взирая на эти предписания закона, полагаем, они не могут служить основой для наделения помощника прокурора полномочиями государственного обвинителя. Очевидно, что ст. 36 Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации» вступает в противоречие с требованиями ч. 6 ст. 37 УПК РФ, поэтому в соответствии с ч. 1 ст. 7 УПК РФ Закон о прокуратуре РФ в этой части не имеет юридической силы.

Ошибочность позиции сторонников наделения помощника прокурора полномочиями государственного обвинителя заключается в том, что они обосновывают свою позицию исключительно исходя из текста п. 31 ст. 5 УПК, игнорируя при этом специальную оговорку, которую законодатель закрепил в первом абзаце ст. 5 УПК РФ: «Если не оговорено иное, основные понятия, используемые в настоящем Кодексе, имеют следующее значение…». Иными словами, законодатель говорит, что если в тех или иных нормах УПК то или иное понятие, перечисленное в ст. 5 УПК, использовано в узком или широком смысле, то необходимо его и понимать именно в этом смысле. А, как это видно из содержания ч. 6 ст. 37 УПК РФ, в ней законодатель сделал специальную оговорку относительно понятия «прокурор», которое существенно отличается от той трактовки, которая закреплена в п. 31 ст. 5 УПК РФ. Поэтому прокурор района, города обязан при трактовке понятия «прокурор» применительно к процессуальной фигуре государственного обвинителя руководствоваться не п. 31 ст. 5, а ч. 6 ст. 37 УПК РФ и не вправе поручать поддержание государственного обвинения своему помощнику⁶⁶.

Полагаю, господа, что полномочия государственного обвинителя не вправе осуществлять не только помощники районного, городского прокурора, но и вышестоящих прокуроров, вплоть до помощника (старшего помощника) Генерального прокурора РФ, так как они также не наделены УПК РФ процессуальными полномочиями государственного обвинителя.

Прокурор: «Да, ситуация складывается парадоксальная, а как же нам прикажете поступать – ведь у нас и помощники прокурора из судебных процессов практически не выходят, загружены до предела?»

Профессор: «Да, практических работников, конечно, меньше всего волнуют несовершенства юридической техники УПК РФ; прокурору как руководителю учреждения, прежде всего, надо обеспечить бесперебойную работу конвейера под названием «уголовное судопроизводство» и «уголовно-судебный надзор». Поэтому необходимо законодательно наделить помощников прокурора процессуальными полномочиями государственного обвинителя, изменив и соответствующим образом дополнив ст.37 УПК.

Исходя из этого, полагаю, под усмотрением прокурора следует понимать основанное на достаточной совокупности доказательств внутреннее убеждение прокурора в законности, обоснованности и справедливости выдвинутого в отношении лица обвинения в совершенном преступлении, сформулированного в виде обвинительного утверждения в соответствии с требованиями уголовно-процес-суального закона.

Очевидно, что в прокурорском усмотрении просматриваются и объективные, и субъективные компоненты, влияющие в конечном счете на процесс принятия процессуального решения в судебном разбирательстве. Объективным элементом в прокурорском усмотрении, на наш взгляд, выступает совокупность доказательств по уголовному делу, обеспечивающая обвинительный тезис и соответственно позицию государственного обвинителя в суде. Субъективным элементом в структуре прокурорского усмотрения выступает внутреннее убеждение прокурора в достаточности обвинительных доказательств. Полагаем, именно оценочная природа большинства уголовно-процес-суальных категорий является детерминантой субъективного в структуре прокурорского усмотрения. Это касается и оценки достаточности доказательств, которая в силу неопределенности количественных характеристик формирует субъективный компонент в усмотрении не только прокурора, но и других участников уголовного судопроизводства.

Второй проблемой, тесно связанной с первой, является вопрос о пределах прокурорского усмотрения. Применительно к проблеме участия прокурора в судебном производстве данную категорию необходимо рассматривать через ее соотношение с пределами судебного разбирательства. До настоящего момента данный вопрос в юридической литературе не исследовался, хотя, на наш взгляд, он представляет несомненный научно-практический интерес.

Что же понимается под пределами судебного разбирательства в действующем уголовно-процессуальном законе? Полагаю, очень хорошо ответила на этот вопрос Е.А. Бравилова в своем диссертационном исследовании по теме: «Пределы судебного разбирательства»⁶⁷. Она справедливо считает, что содержание термина «пределы судебного разбирательства» следует определять, прежде всего, исходя из этимологии и сущности слов, его образующих, а также содержания тех основных положений, которые изложены в норме под таким названием.

Очевидно, что пределы - это рамки, границы чего-либо. Судебное разбирательство суда первой инстанции - это судебное заседание, в котором решается вопрос о виновности обвиняемого в инкриминируемом ему деянии с отражением данного решения в приговоре. Фактически оно состоит из самого судебного заседания (его подготовительной части, судебного следствия, прений сторон и последнего слова подсудимого), где исследуется вопрос о виновности подсудимого, и постановления в отношении него приговора (в суде присяжных – вынесение вердикта и затем – постановление приговора). Поэтому понятие «пределы судебного разбирательства несет в себе два значения: во-первых, то, что судебное разбирательство проводится лишь в установленных законом (в ст. 252 УПК РФ) рамках, границах, и, во-вторых, что эти границы установлены для всего судебного разбирательства, включая все его этапы, от подготовительной части до постановления приговора. В этой связи справедливо утверждение Т.Г. Морщаковой о том, что, установив пределы судебного разбирательства, «закон …указывает, что может быть предметом судебного исследования и судебного решения по переданному в суд делу…»⁶⁸.

О том, что установленные в ст. 252 УПК РФ границы распространяются на все судебное разбирательство, свидетельствует и тот факт, что законодатель отнес данную норму к общим условиям судебного разбирательства. В теории уголовного процесса под общими условиями судебного разбирательства принято понимать обусловленные принципами уголовного процесса основные, наиболее важные единые положения, которые отражают характерные черты судебного разбирательства в суде первой инстанции, действуют на всех его этапах (начиная с подготовительного этапа и заканчивая постановлением приговора) и применяются ко всем категориям дел, независимо от особого порядка возбуждения уголовного дела, производства предварительного расследования или судебного разбирательства. Таким образом, законодатель указал, что установленные законом пределы судебного разбирательства действуют не только на всех его этапах, но и во всех особых производствах.

Часть 1 ст. 252 УПК РФ гласит: судебное разбирательство проводится только в отношении обвиняемого и лишь по предъявленному ему обвинению. Как отмечают ученые-процессуалисты, закон ограничил судебное разбирательство по кругу лиц и по содержанию обвинения⁶⁹. Установленные законом пределы судебного разбирательства по кругу лиц означают, что в ходе судебного заседания могут исследоваться лишь вопросы виновности (невиновности) лиц, которым предъявлено в установленном законом порядке обвинение, а также виновность (или невиновность) только этих лиц может быть признана приговором суда. Пределы по содержанию обвинения означают, что предметом исследования в судебном заседании может быть только обвинение, которое предъявлено обвиняемому и в рамках которого может быть постановлен приговор. Иными словами, законодатель установил запрет на исследование в суде вопросов, связанных с новым обвинением (другим деянием), не вмененным обвиняемому органами предварительного следствия, и постановление приговора по этому обвинению, а равно запрет на исследование прокурором вопросов, связанных с виновностью (либо невиновностью) других лиц, не привлеченных к уголовной ответственности, и постановление в отношении них приговора.

В соответствии со ст. 252 УПК РФ судебное разбирательство осуществляется лишь в отношении обвиняемых, то есть лиц, которые на момент рассмотрения уголовного дела в суде являются обвиняемыми (подсудимыми) по делу. Лицо может быть признано обвиняемым лишь в строго установленном законом порядке. Кроме того, привлеченное в качестве обвиняемого лицо до начала судебного разбирательства может "потерять" статус обвиняемого, если в отношении него уголовное дело или уголовное преследование прекращается следователем, дознавателем, прокурором в стадии предварительного расследования, при утверждении прокурором обвинительного заключения (акта) либо судом в стадии назначения судебного заседания. Таким образом, не может исследоваться в судебном разбирательстве виновность (либо невиновность) в совершении преступления лиц, которым не предъявлялось обвинение в установленном законом порядке, а также лиц, в отношении которых уголовное преследование было прекращено в стадии предварительного расследования, при утверждении прокурором обвинительного заключения либо в стадии назначения судебного заседания. Кроме того, обвинение в отношении этих лиц должно быть поддержано обвинителем и в подготовительной части судебного заседания. Как уже отмечалось, в этом и состоит состязательность уголовного судопроизводства: нет обвинения - нет судебного разбирательства. Учитывая, что судебное разбирательство состоит из судебного заседания, где исследуется вопрос о виновности лица, и постановления приговора, где разрешается этот вопрос, преступные действия вышеуказанных лиц не могут быть как предметом судебного исследования в судебном заседании, так и предметом судебного приговора.

Очевидно, что пределы судебного разбирательства детерминируют пределы прокурорского усмотрения. Однако «зоны» процессуальной самостоятельности прокурора иногда не совпадают с пределами усмотрения судьи, принимающего окончательное решение по делу.

Так, рассматривая уголовное дело в районном федеральном суде г. Хабаровска по обвинению гр-ки З. в совершении преступления, предусмотренного п. «в», «г» ч.2 ст.158 УК РФ, государственный обвинитель попросил суд назначить виновной наказание в виде 1 года лишения свободы, однако суд, с учетом характеристик личности подсудимой, назначил ей наказание в виде 2 лет лишения свободы. Прокурор внес представление на данное судебное решение, которое осталось кассационной инстанцией без удовлетворения.

Аналогично, рассматривая уголовное дело в Советском федеральном суде г. Красноярска по обвинению гр-на А. в совершении преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 228 УК РФ, государственный обвинитель установила, что подсудимый, хотя периодически и употребляет героин, достаточно успешно работает на КРАЗе, имеет на иждивении беременную жену и несовершеннолетнюю дочь. А. полностью признал свою вину в совершенном преступлении, в связи с чем государственный обвинитель попросил назначить виновному наказание в виде 1 года лишения свободы условно с испытательным сроком в 1 год. Однако суд назначил А. наказание в виде 1 года лишения свободы условно с испытательным сроком в 4 года. Была ли в этом необходимость? Полагаем, вряд ли, так как нельзя оценивать испытательный срок в 4 года как достижение правосудием цели исправления наркомана с большим «стажем».

Описанные ситуации, по сути, являются судебными прецедентами, которые наглядно демонстрируют несовпадение пределов прокурорского и судейского усмотрения. Ведь традиционно прокурор в судебном разбирательстве просит назначить наказание на 1-2 года больше того, что реально назначит суд. Эти традиции берут свое начало с инквизиционной и обвинительной форм уголовного судопроизводства и сохраняются по сей день. С определенной долей условности можно сказать, что суд в данных примерах выполнил функцию обвинения, превратившись из беспристрастного арбитра в государственного обвинителя, что, на мой взгляд, противоречит назначению современного уголовного судопроизводства.

Еще больше проблем возникает в связи с реализацией института отказа государственного обвинителя от обвинения в суде.

Так, в соответствии с ч. 7 ст. 246 УПК РФ, если в ходе судебного разбирательства государственный обвинитель придет к убеждению, что представленные доказательства не подтверждают предъявленное подсудимому обвинение, то он отказывается от обвинения и излагает суду мотивы отказа. Полный или частичный отказ государственного обвинителя от обвинения в ходе судебного разбирательства влечет за собой прекращение уголовного дела или уголовного преследования полностью или в соответствующей его части по основаниям, предусмотренным п. 1 и 2 ч. 1 ст. 24 и п. 1 и 2 ч. 1 ст. 27 УПК. Как следует оценивать эти законодательные новеллы? Очевидно, как несомненный позитив, так как при этом значительно расширяются границы процессуальной самостоятельности прокурора, то есть пределы прокурорского усмотрения. Но это в теории, а на практике данный институт лишь расширяет возможности прокурора в выборе тактики поддержания обвинения в суде.

Например, судебно-следственной практике известен случай, когда, рассматривая уголовное дело по обвинению гр-на К. в совершении преступления, предусмотренного ст. 162 УК РФ, государственный обвинитель пришел к выводу о недоказанности факта разбоя, отказался от обвинения по этой статье и перешел на ст. 116 УК РФ, т.е. перевел уголовное дело из категории публичного в категорию частного обвинения. Однако суд не оценил подобную «тактику» государственного обвинителя, прекратив уголовное дело по п. 2 ч. 1 ст. 24 УПК, т.е. за отсутствием в деянии состава преступления.

Закономерен вопрос: почему стала возможной подобная ситуация – ведь закон позволяет прокурору безболезненно отказаться от поддержания обвинения в случае очевидной недоказанности события преступления и виновности лица? Ответ достаточно прост и кроется в системе существующих показателей эффективности работы государственного обвинителя. К сожалению, норма ст. 27 УПК во многом остается декларативной, так как корпоративные, ведомственные интересы прокуратуры не всегда согласуются с декларированными УПК задачами уголовного судопроизводства, заставляя прокурора часто поддерживать государственное обвинение до конца, ревностно отстаивая «честь мундира», иногда вопреки логике и здравому смыслу.

Иногда в правоприменительной практике в ходе судебного заседания возникает необходимость исследовать вопросы виновности других лиц, совершивших то же преступление в соучастии с подсудимым, но в отношении которых по разным причинам не было назначено судебное заседание, а также совершивших другое преступление, тесно связанное с исследуемым. Это могут быть противоправные действия других лиц, повлекшие совершение преступления подсудимым и либо исключающие преступность исследуемого в суде деяния (к примеру, необходимая оборона, крайняя необходимость и т.д.), либо смягчающие наказание подсудимого (к примеру, совершение преступления в состоянии аффекта). Также к ним относятся противоправные действия лиц, достоверное установление которых влияет на доказанность исследуемого преступного деяния (к примеру, лжесвидетельство, заявление о незаконных методах расследования). Необходимость исследования в судебном заседании противоправных действий данных лиц вытекает из взаимосвязанности их действий при совершении одного преступления, а также разных преступных деяний, которые охватываются одними фактическими обстоятельствами и связанными юридическими последствиями. Неустановление либо неправильное установление факта одного преступного деяния (либо в отношении одного лица) может повлечь постановление незаконного и несправедливого приговора по другому (в отношении другого лица). Допустимо ли исследование в судебном заседании вопроса о совершении данными лицами противоправных действий? Если допустимо, то каковы пределы данного исследования? Каково их процессуальное положение? Каким образом обстоятельства совершенного ими деяния должны отражаться, а данные лица должны упоминаться в приговоре? Не противоречит ли исследование обстоятельств совершения преступления другими лицами установленным в законе пределам судебного разбирательства? Эти вопросы лишь отчасти затрагивались в научной литературе, однако комплексно, исходя из установленных пределов судебного разбирательства, не исследовались. Нет единого подхода и в правоприменительной практике, где, наряду с многообразием вариантов решения данной проблемы, можно встретить и прямые нарушения закона. Пленум Верховного Суда РФ (РСФСР) указал лишь на некоторые проблемы, связанные с пределами судебного разбирательства по кругу лиц.

Так, Пленум разъяснил, что не допускается применять в приговоре формулировки, свидетельствующие о виновности в совершении преступления других лиц⁷⁰. Остальные же вопросы разрешаются судами в каждом конкретном случае по-разному, что вполне обоснованно и оправданно. Нет и не может быть единого ответа на указанные выше вопросы в виду многообразия тех субъектов (их различного фактического и процессуального положения), которые не являются обвиняемыми по делу, но противоправные действия которых необходимо исследовать в судебном разбирательстве в целях вынесения законного, обоснованного и справедливого приговора.

Всех названных субъектов можно условно разделить на две группы.

Во-первых, это лица, которые совершили преступление в соучастии с подсудимым, но по каким-либо причинам не были привлечены к уголовной ответственности, либо материалы дела в отношении них были выделены или уголовное преследование в отношении них было прекращено. К данной группе в большей степени относятся соучастники преступления, хотя к ней можно отнести и тех субъектов, в отношении которых уголовное дело прекращено, выделено, либо данные лица уже осуждены по тем преступлениям, которые взаимосвязаны по своим фактическим обстоятельствам (к примеру, кража и приобретение или сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем). Во-вторых, это лица, противоправные действия которых повлекли совершение подсудимым преступления либо лица, установление виновности которых в совершении противоправного деяния может повлиять на доказанность исследуемого в суде преступления, совершенного подсудимым.

К первой группе можно отнести как минимум 7 категорий лиц, не являющихся обвиняемыми по делу, но интересы которых могут быть существенно затронуты как в ходе самого судебного разбирательства, так и постановленным в отношении другого лица приговором:

1. Участники преступления, в отношении которых уголовное преследование прекращено по нереабилитирующим основаниям.

2. Лица, в отношении которых уголовное преследование прекращено по реабилитирующим основаниям.

3. Участники преступления, уголовное дело в отношении которых выделено в отдельное производство в связи с розыском, болезнью, а также в связи с невозможностью их участия по иным причинам в следственных и иных процессуальных действиях (к примеру, лицо, находящееся вне пределов Российской Федерации, до экстрадиции последнего).

4. Лица, совершившие преступление (общественно опасное деяние) совместно с подсудимым, признанные невменяемыми и в отношении которых уголовное дело выделено в отдельное производство.

5. Осуждённые участники преступления либо оправданные приговором суда.

6. Участники преступления, обладающие иммунитетом (дипломатическим, депутатским и др.).

7. Неустановленные участники преступления.

Совместный характер совершения преступления данными лицами с обвиняемыми, оказавшимися на скамье подсудимых, влечет иногда невозможность разъединить между собой их действия и рассмотреть лишь те преступные действия, которые совершил подсудимый. Установление факта совершения преступления совместно с другим лицом, установление его роли, степени и характера участия в преступлении может повлиять на назначение подсудимому менее или более строгого наказания. В то же время исследование в судебном разбирательстве противоправных действий лиц, не являющихся подсудимыми по делу, влечет нарушение установленных в законе пределов судебного разбирательства, а также нарушение прав этих лиц.

В связи с этим необходимо: во-первых, определить пределы исследования противоправных действий данных лиц; во-вторых, разрешить вопрос о возможности, необходимости и целесообразности участия их в рассмотрении уголовного дела в отношении соучастника преступления, а также их процессуального положения в суде; и, в-третьих, определить пределы отражения в приговоре преступных действий этих лиц и допустимости указания в приговоре их фамилий в связи с исследуемым в суде преступным деянием. Эти вопросы взаимосвязаны и должны быть исследованы комплексно. Все эти вопросы необходимо рассмотреть применительно к каждой из указанных выше категорий лиц ввиду их различного фактического и процессуального положения на момент рассмотрения дела в суде в отношении соучастника преступления.

1. Это категория лиц – участников преступления, в отношении которых уголовное преследование прекращено по нереабилитирующим основаниям. Теории уголовного процесса известно несколько классификаций оснований прекращения уголовного дела (преследования), однако существенное значение для установления пределов судебного разбирательства по кругу лиц имеет классификация, предложенная В.А. Михайловым⁷¹, согласно которой все основания можно разделить на реабилитирующие и нереабилитирующие. Тем более что законодатель в УПК РФ определил те основания прекращения, по которым лицо имеет право на реабилитацию (п. 3 ч. 2 ст. 133 УПК РФ). Все остальные основания, по существу, являются основаниями, не влекущими реабилитацию, а, следовательно, являются нереабилитрующими. Другой вопрос, что к реабилитирующим действующий уголовно-процессуальный закон отнес достаточно широкий круг оснований, что вызывает некоторое недоумение. Более логичной представляется ч. 2 ст. 212 УПК РФ, в соответствии с которой при наличии лишь оснований, предусмотренных п. 1, 2 ч. 1 ст. 24 и п. 1 ч. 1 ст. 27 УПК РФ прокурор, следователь, дознаватель должны принимать предусмотренные законом меры по реабилитации лица, хотя она и противоречит п. 3 ч. 2 ст. 133 УПК РФ⁷².

Прекращение уголовного дела по нереабилитирующим основаниям означает, что обвиняемый (либо подозреваемый) участвовал в совершении преступления, однако в силу ряда смягчающих и иных обстоятельств освобождается от уголовной ответственности. В соответствии с законом по нереабилитирующим основаниям уголовное преследование в отношении одного из соучастников может быть прекращено как в стадии предварительного расследования, так и в стадии назначения судебного заседания. В результате прекращения в отношении данного лица уголовного преследования оно перестает быть обвиняемым. Дальнейшее его процессуальное положение в судебном заседании представляется уже неопределенным. В уголовном процессе лицо, освобожденное от уголовной ответственности, не является самостоятельным субъектом, который был бы наделен определенным правовым статусом. Он уже не подозреваемый и тем более не обвиняемый. "Потеряв" статус подозреваемого или обвиняемого, он не приобретает статус какого-либо другого участника уголовного процесса. Как верно замечает И.Ю. Потемкин, лицо, в отношении которого прекращено уголовное преследование, участвует в "чужом" деле и его процессуальное положение существенно меняется⁷³. В суде данное лицо не является подсудимым и поэтому не имеет того комплекса прав, которыми последний наделяется в соответствии с законом.

В научной литературе вопрос о правовом статусе данного лица в большей степени рассматривался с точки зрения права или обязанности давать показания о тех действиях, которые он совершил совместно с подсудимым. Кроме того, не делалось различий между лицами, в отношении которых уголовное дело прекращено по реабилитирующим и нереабилитирующим основаниям, хотя этот факт имеет существенное значение: признано ли лицо постановлением следователя совершившим преступление либо невиновным⁷⁴.

Рассматривая вопрос о правовом статусе данных лиц в суде, ученые ставили в один ряд с ними и других лиц: лиц, уже осужденных (либо оправданных) по делу и лиц, в отношении которых уголовное дело выделено в отдельное производство. Между тем различие в фактическом и процессуальном положении данных лиц представляется очевидным и значимым. К примеру, различие между лицом, в отношении которого уголовное преследование прекращено по нереабилитирующим основаниям, и осуждённым заключается в том, что приговору суда, постановленному в отношении осужденного, и постановлению следователя (прокурора) о прекращении уголовного преследования придается разное значение. В соответствии со ст. 90 УПК РФ лишь приговор имеет преюдициальное значение. Постановление же следователя (прокурора) никакого преюдициального значения для суда не имеет. Кроме того, постановление следователя может быть отменено прокурором, как незаконное и необоснованное. По приговору суда лицо уже признано виновным и правовой статус его неизменен - осужденный. Если же постановление следователя будет отменено, то лицо, в отношении которого прекращено уголовное дело, будучи допрошенным в суде в качестве свидетеля, впоследствии вновь может стать обвиняемым (подсудимым, осужденным).

Представляется, что назрела необходимость в более четком определении правового статуса лиц, в отношении которых прекращено уголовное преследование по нереабилитирующим основаниям, ввиду их особого положения в уголовном судопроизводстве. Из всех вышеназванных субъектов - это самая незащищенная категория лиц в уголовном процессе. Они не могут быть подсудимыми по делу, поскольку участвуют в "чужом" деле, не могут иметь статус того субъекта, которым они наделены по "своему" делу, поскольку роль их другая в "чужом" деле (хотя и в отношении соучастника преступления), и они не могут быть свидетелями по делу, поскольку являются заинтересованными в исходе дела лицами.

Отдельные авторы полагают, что наиболее целесообразно наделить названных лиц определенным комплексом прав и обязанностей.

Так, следует предоставить лицу, в отношении которого прекращено уголовное преследование по нереабилитирующим основаниям, право присутствовать в судебном заседании, проводимом в отношении соучастника преступления, а также право давать показания. Ему должно быть разъяснено судом, что он вправе отказаться от дачи показаний по факту совершения им преступления в соучастии с подсудимым, что не влечет за собой уголовной ответственности. Если же он желает дать показания, то должен быть предупрежден о том, что может быть допрошен о любых известных ему обстоятельствах, и его показания могут быть использованы в качестве доказательств по уголовному делу, в том числе и в случае его последующего отказа от этих показаний. Кроме того, указанным лицам необходимо предоставить право обжаловать действия и решения суда (судьи) в той части, в которой они нарушают или ограничивают его права⁷⁵. На мой взгляд, с данной позицией можно согласиться, хотя вряд ли подобная регламентация в законе позволит учесть все многообразие возникающих судебно-следственных ситуаций.

Неопределенными по действующему уголовно-процессуаль-ному закону представляются и пределы исследования преступных действий лица, в отношении которого уголовное преследование прекращено по нереабилитирующим основаниям. Поскольку данное лицо уже не является обвиняемым (подсудимым) по делу, то и исследование в судебном разбирательстве его преступных действий в силу установленных законом пределов судебного разбирательства недопустимо. Между тем ввиду совместности действий при совершении одного преступления несколькими соучастниками, при изменении в судебном заседании роли, степени и характера участия в преступлении подсудимого может существенно измениться роль, степень и характер участия в преступлении лица, освобожденного от уголовной ответственности. К примеру, в суде может измениться руководящая роль в совершении преступления либо может быть установлена причастность лица, освобожденного от уголовной ответственности, к другим эпизодам преступной деятельности подсудимых, либо суд придет к выводу о наличии эксцесса исполнителя в действиях подсудимого или лица, в отношении которого уголовное преследование прекращено.

Ввиду недопустимости поворота к худшему и в соответствии с правилом рассмотрения дела лишь в отношении подсудимых представляется недопустимым исследование в суде, а также и указание в приговоре на руководящую роль, большую степень или активность участия в совершении преступления как подсудимого, так и лица, в отношении которого уголовное преследование прекращено по нереабилитирующим основаниям. Полагаем, исключение из обвинения подсудимого каких-либо действий не может влечь указание в приговоре на совершение этих же действий лицом, в отношении которого прекращено уголовное преследование. Вместе с тем это не означает, что суд не вправе в приговоре существенно изменить фактические обстоятельства совершенного преступления лицом, в отношении которого уголовное преследование прекращено. Суд вправе в судебном разбирательстве изменить обвинение путем исключения из него отдельных преступных действий подсудимого, которые ему были вменены, но такое изменение не должно влечь указание в приговоре на совершение этих же действий лицом, в отношении которого уголовное дело было прекращено.

По своему процессуальному и фактическому положению с лицами, в отношении которых уголовное преследование прекращено по нереабилитирующим основаниям, сходны лица, в отношении которых уголовное преследование прекращено (либо данные лица не указанны в заявлении потерпевшего как лица, совершившие преступление) из-за нежелания потерпевшего по делам частного обвинения привлекать к уголовной ответственности одного из соучастников преступления (или участников преступных действий, квалифицируемых по разным нормам уголовного закона). Специфичность положения данных участников преступления заключается в том, что эти лица, участвуя в судебном разбирательстве и будучи причастными к совершению преступления, не являются ни подсудимыми, ни свидетелями по делу. Их процессуальное положение также неопределенно, как и лиц, в отношении которых уголовное преследование прекращено по нереабилитирующим основаниям. Поскольку лишь потерпевший по делам частного обвинения вправе привлекать к уголовной ответственности одних лиц и не требовать наказания других, то и пределы судебного разбирательства по кругу лиц определяются потерпевшим, а именно заявлением, в котором и содержится просьба о наказании конкретного лица (п. 4 ч. 5 ст. 318 УПК РФ). При этом ничто не препятствует ему впоследствии привлечь к уголовной ответственности и другое лицо, не указанное в заявлении, но участвовавшее в преступном деянии.

Отдельные авторы предлагают наделить лиц, не указанных в заявлении потерпевшего, но участвовавших в преступных действиях совместно с подсудимым, а также лиц, в отношении которых прекращено уголовное преследование в связи с примирением с потерпевшим, по делам частного обвинения теми же процессуальными правами и обязанностями, что и лиц, в отношении которых уголовное преследование прекращено по нереабилитирующим основаниям. По мнению данных авторов, должны быть установлены аналогичные, строгие пределы исследования в судебном заседании противоправных действий данных лиц и соблюдены те же требования недопустимости указания их фамилий в приговоре в связи с совершением ими определенных преступных действий⁷⁶.

2. Прекращение уголовного преследования в отношении лица по реабилитирующим основаниям означает наличие таких обстоятельств, которые исключают уголовную ответственность, и представляет собой полную его реабилитацию. Постановлением следователя (дознавателя, прокурора, суда) данные лица признаются не совершавшими преступление (невиновными), поэтому в отличие от лиц, уголовное преследование в отношении которых прекращено по нереабилитирующим основаниям, они могут признаваться свидетелями по делу, допрашиваться в качестве свидетелей и предупреждаться об уголовной ответственности. Однако также представляется недопустимым исследование в судебном заседании противоправности их действий, правомерности и оснований прекращения в отношении них уголовного преследования. В отличие от лиц, в отношении которых уголовное преследование прекращено по нереабилитирующим основаниям, руководствуясь установленными законом пределами судебного разбирательства и принципом презумпции невиновности, фамилии данных лиц не должны упоминаться в формулировке обвинения в описательной части приговора, даже с указанием оснований прекращения в отношении них уголовного преследования. Вместе с тем необходимо отметить, что эти лица могут упоминаться в показаниях подсудимых, свидетелей, как лица, причастные к совершению преступления. В таких случаях следовало бы признать необходимым указание в приговоре оснований прекращения в отношении них уголовного преследования, но не в формулировке обвинения, а в конце описательно-мотивировочной части приговора.

3. Уголовно-процессуальное законодательство РФ допускает возможность выделения уголовного дела в отношении определенных категорий лиц. В отличие от УПК РСФСР, УПК РФ прямо установил в законе основания выделения уголовного дела, перечень которых свидетельствует о предоставлении следователю широких полномочий в этой области. В соответствии с ч. 1 ст. 154 УПК РФ уголовное дело может быть выделено в отношении следующих соучастников преступления: несовершеннолетнего обвиняемого (подозреваемого); обвиняемого (подозреваемого), объявленного в розыск; обвиняемого (подозреваемого), местонахождение которого известно, но по ряду причин его участие в деле не представляется возможным; обвиняемого, заболевшего тяжким заболеванием, исключающим его участие в процессуальных действиях. Отдельным основанием выделения уголовного дела признается большой объем уголовного дела и множественность эпизодов (ч. 2 ст. 154 УПК РФ), что позволяет выделять в отношении отдельных обвиняемых уголовные дела и направлять их в суд по мере доказывания их виновности в совершении преступлений. В УПК РФ предусмотрены и другие возможные случаи выделения уголовного дела: в отношении невменяемого соучастника (ст. 436 УПК РФ), а также в отношении соучастников преступления, отказавшихся от рассмотрения уголовного дела судом присяжных (п. 1 ч. 5 ст. 217 УПК РФ).

В связи с предоставлением следователю (дознавателю) широких возможностей по выделению уголовных дел, полагаем, что вопросы процессуального положения лиц, совершивших преступление в соучастии с подсудимым, в отношении которых уголовное дело было выделено в отдельное производство, должны найти отражение в уголовно-процессуальном законе. В целях защиты прав и интересов данных лиц должны быть установлены также пределы исследования их преступных действий в судебном разбирательстве. Речь идет о лицах, в отношении которых уголовное дело еще не было рассмотрено судом и либо приостановлено, либо находится в стадии расследования, на этапе утверждения прокурором обвинительного заключения или в стадии назначения судебного заседания.

Пленум Верховного Суда РФ в Постановлении от 29 апреля 1996 г. в отношении указанной категории лиц отметил, что "если дело в отношении некоторых обвиняемых выделено в отдельное производство, в приговоре указывается, что преступление совершено подсудимым совместно с другими лицами, без упоминания их фамилий». Между тем требование закона о рассмотрении дела лишь в отношении обвиняемых касается не только постановления приговора и допустимости указания их фамилий в приговоре в связи с совершенным преступлением, но и непосредственно судебного заседания и, в частности, процессуального положения и пределов исследования преступных действий названных лиц. Следуя указаниям Пленума, суды, как правило, в приговоре не указывают фамилии указанных лиц, однако в ходе судебного разбирательства (а также в описательной части приговора) их имена, клички, а иногда и фамилии упоминаются в показаниях свидетелей, потерпевших и при исследовании других доказательств в непосредственной связи с совершенным преступлением. Кроме того, в приговоре иногда можно встретить формулировки, указывающие на специфическую роль данного лица. К примеру, по уголовному делу Миронюк и Янавичуса суд в приговоре не только указал фамилию лица, в отношении которого дело было выделено в отдельное производство, но и отметил его организаторскую роль, отразив в приговоре, что "К. организовал убийство". Суд тем самым установил виновность К. в организации убийства (специфической роли, присущей только данному лицу и отягчающей его наказание)⁷⁷. Поскольку преступление совершено в соучастии, суд вправе (а иногда обязан) указывать в приговоре конкретные действия каждого из соучастников преступления, в том числе и лица, в отношении которого выделено уголовное дело. Тем более, если какие-то действия совершены им совместно с подсудимым. Вместе с тем недопустимо исследование в судебном разбирательстве и применение в приговоре формулировок, свидетельствующих о специфической роли в преступлении лица, не являющегося подсудимым по делу.

Не исключена возможность участия указанных лиц в судебном разбирательстве в отношении соучастника преступления, если, к примеру, подсудимый, потерпевший и другие лица ходатайствуют о вызове его в суд с целью дачи им показаний и отсутствуют основания для отказа в удовлетворении данного ходатайства (находящийся в розыске был найден или заболевший выздоровел). Наиболее приемлемым решением суда было бы возвращение уголовного дела прокурору для соединения уголовных дел. Однако в УПК РФ, даже после внесенных в него Федеральным законом от 4 июля 2003 года № 92 изменений, касающихся расширения оснований возвращения уголовного дела прокурору (а именно дополнения таким основанием, как необходимость соединения уголовных дел)⁷⁸, остается ряд положений, которые препятствуют принятию такого решения. Во-первых, до настоящего времени является спорным вопрос о том, можно ли из судебного разбирательства возвратить дело прокурору, в частности, для соединения уголовных дел, хотя Конституционный Суд в Постановлении от 8 декабря 2003 года, а затем и Пленум Верховного Суда РФ в Постановлении от 5 марта 2004 года «О применении судами норм Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации»⁷⁹ разъяснили о допустимости, а иногда и необходимости возвращения дела прокурору в случаях, предусмотренных п. 2-5 ч.1 ст. 237 УПК РФ, как препятствующих постановлению законного и обоснованного приговора. Во - вторых, УПК РФ установил срок - 5 суток, в течение которого прокурор должен исправить ошибки предварительного расследования и направить дело в суд. Однако данного срока может быть недостаточно для соединения уголовных дел.

Вызов же лица, в отношении которого выделено уголовное дело, для дачи показаний порождает ряд проблем, связанных как с его участием, так и процессуальным положением в судебном заседании. Хотя он и является соучастником преступления, но как уже отмечалось, он участвует в "чужом" деле, поэтому признание его подсудимым незаконно (следуя общепризнанному правилу - нельзя дважды быть судимым за одно и то же преступление). В то же время наделение такого лица правовым статусом свидетеля было бы также противоестественным. Оно заинтересовано в исходе дела и является не лицом, которому известны какие-либо обстоятельства совершенного преступления, а лицом, непосредственно участвующим в нем. Его правовой статус схож со статусом лиц, в отношении которых уголовное преследование было прекращено по нереабилитирующим основаниям. Поэтому они могут быть наделены теми же правами в судебном разбирательстве, что и указанные лица.

Представляется возможным и целесообразным в приговоре, а именно при формулировании обвинения указывать первую букву фамилии лица, в отношении которого уголовное дело выделено в отдельное производство, что не позволило бы идентифицировать его с конкретным лицом, но в то же время можно было бы отличать его от других соучастников преступления. При этом в приговоре, а именно в формулировке обвинения - по окончании изложения фактических обстоятельств совершенного преступления- необходимо указать основания, по которым уголовное дело в отношении данных лиц выделено в отдельное производство.

4. Статья 436 УПК РФ предусматривает возможность выделения уголовного дела в отношении соучастника, совершившего деяние в состоянии невменяемости или соучастника, у которого психическое расстройство наступило после совершения преступления. Выделение в отдельную группу этих лиц вызвано их особым состоянием, в котором они находились в момент совершения общественно опасного деяния либо впали в него после совершения преступления. На возможность и целесообразность выделения в отношении них уголовного дела указал Пленум Верховного Суда СССР еще в постановлении от 26 апреля 1984 г. "О судебной практике по применению, изменению и отмене принудительных мер медицинского характера"⁸⁰. Выделение из уголовного дела материалов в отношении невменяемых лиц и раздельное направление их в суд широко практикуется в следственной практике. Однако вопросы о пределах исследования участия невменяемого лица в совместном совершении одного деяния в судебном разбирательстве, осуществляемом в отношении соучастников (субъектов) преступления, а также допустимости указания в приговоре фамилий и роли этих лиц в преступлении суды решают по своему усмотрению, выходя зачастую за допустимые законом границы.

Необходимо учитывать, что к лицам, к которым применяется особый порядок судопроизводства - применение принудительных мер медицинского характера - закон относит две категории лиц. Во-первых, это лица, совершившие общественно опасное деяние в состоянии невменяемости, и, во-вторых, лица, совершившие преступление и заболевшие после него психическим расстройством.

Первые - освобождаются от уголовной ответственности, а вторые - считаются совершившими преступление и освобождаются от наказания. Если в отношении лиц, совершивших деяние в невменяемом состоянии, принимается окончательное решение, то в соответствии со ст. 446 УПК РФ в отношении лиц, заболевших после совершения преступления, по их выздоровлении, меры медицинского характера отменяются, а уголовное дело направляется прокурору для проведения предварительного расследования, а затем для рассмотрения дела в суде и назначения наказания. Данные лица могут быть подвергнуты наказанию, если не истекли сроки давности привлечения к уголовной ответственности или не появились другие основания, освобождающие их от уголовной ответственности и наказания.

Лица, совершившие общественно опасное деяние в невменяемом состоянии, в соответствии с уголовным законом не признаются субъектами преступления и не могут нести уголовную ответственность. Однако невменяемое состояние в момент совершения деяния нельзя относить к реабилитирующим основаниям прекращения уголовного преследования. Лица считаются совершившими деяние, подпадающее под признаки состава преступления, но ввиду их особого состояния освобождаются от уголовной ответственности. Не случайно Пленум Верховного Суда СССР в Постановлении от 26 апреля 1984 г. указал, что эти лица освобождаются от уголовной ответственности (а не то, что данные обстоятельства исключают уголовную ответственность).

В научной литературе широко обсуждался вопрос о правовом статусе такого лица при рассмотрении в отношении него уголовного дела в суде⁸¹, поскольку УПК РСФСР допускал возможность его участия в судебном разбирательстве (ч. 2 ст. 407 УПК РСФСР). УПК РФ такой возможности ему не предоставил. При этом Пленум Верховного Суда СССР в Постановлении от 26 апреля 1984 г. однозначно указал, что показания лица, совершившего общественно опасное деяние в невменяемом состоянии или признанного впоследствии невменяемым не являются доказательствами по делу, что следует признать правомерным, поскольку указанное лицо не способно правильно и адекватно воспринимать события, а тем более их впоследствии воспроизвести. Поэтому нет необходимости рассматривать вопрос об участии данного лица в судебном разбирательстве, осуществляемом в отношении вменяемого соучастника, и о его правовом статусе ввиду отсутствия целесообразности в таком участии.

Наряду с этим заслуживают внимания проблемы, связанные с пределами судебного разбирательства и, прежде всего, вопрос об исследовании роли невменяемого лица в совершении преступного деяния при рассмотрении уголовного дела в отношении соучастника преступления и упоминание его в приговоре.

При исследовании в судебном заседании виновности вменяемого соучастника, совершившего преступление совместно с лицом, признанным невменяемым, должны действовать те же общие правила о пределах судебного разбирательства, которые были названы для вышеперечисленных категорий лиц. Таким же образом представляется недопустимым исследование в судебном заседании специфических действий невменяемого лица: особой роли, характерных только для него способа, мотива совершения деяния, а тем более указание на них в приговоре. Между тем в судебной практике встречаются случаи не только исследования в судебном разбирательстве действий невменяемого лица, в отношении которого уголовное дело выделено в отдельное производство, но и принятие наравне с подсудимыми в отношении них определенных решений о вменении им обстоятельств, отягчающих наказание.

5. Еще одна категория лиц, интересы которых могут быть существенно затронуты при рассмотрении уголовного дела в отношении других лиц, - это осужденные (оправданные) лица, совершившие преступление в соучастии с обвиняемым, в отношении которого уголовное дело ранее было выделено в связи с розыском, болезнью или по иным причинам. Осужденным (оправданным) лицам, возможности и необходимости их участия, а также их правовому статусу в судебном разбирательстве, проводимом в отношении соучастника преступления, в научной литературе уделено немало внимания. Вопросы процессуального положения осужденного нашли также отражение и в судебной практике Верховного Суда СССР и РСФСР.

Некоторые ученые вообще не видят необходимости участия осужденного в рассмотрении выделенного уголовного дела в отношении его соучастника. Так, С.А. Тумашов, отрицая необходимость их участия в суде, предлагает приобщать к материалам уголовного дела выписку из протокола судебного заседания с показаниями осужденного, которые имеют отношение к выделенному делу, а также копию приговора по тому же делу. По его мнению, указанные материалы могут быть использованы в качестве такого источника доказательств, как "иные документы"⁸².

Необходимо отметить, что в судебной практике наиболее распространен вариант оглашения показаний осужденных лиц, данных ими в ходе предварительного следствия, и приобщение к материалам уголовного дела копии приговора⁸³.

Большинство же ученых-процессуалистов, считая необходимым соблюдать принцип непосредственности и устности судебного разбирательства, полагают возможным и необходимым участие осужденного лица в рассмотрении дела в отношении соучастника преступления. Однако их мнения по поводу процессуального положения данного лица разделились. С.А. Тумашов, соглашаясь с мнением Судебной коллегии Верховного Суда РСФСР⁸⁴ и Судебной коллегии Верховного Суда СССР⁸⁵, считает, что осужденный должен допрашиваться по правилам допроса свидетеля, но уголовной ответственности за отказ от дачи показаний или дачу заведомо ложных показаний нести не должен⁸⁶. Примечательно в этой связи решение Судебной коллегии Верховного Суда РФ, которым были признаны незаконными действия суда, предоставившего осужденному Б. при допросе в качестве свидетеля возможность не отвечать на вопросы подсудимых и адвокатов. В своем решении Судебная коллегия по уголовным делам РФ указала, что Б. являлся по делу свидетелем, а не обвиняемым, и поэтому не имел права отказаться от дачи показаний. Подсудимые и их адвокаты были лишены возможности допросить осужденного Б., а между тем его показания были положены в основу приговора⁸⁷.

Вместе с тем ряд ученых считают недопустимым привлекать таких лиц в качестве свидетелей ввиду их особого положения. Так, Э. Куцова пишет: "Положение лиц, которые были соучастниками при совершении преступления и уже осуждены, существенно отличается от положения свидетеля", поскольку "свидетель - лицо, стороннее по отношению к совершенному преступлению", а в рассматриваемом случае речь идет о соучастниках, одни из которых уже осуждены, а другие - нет". "Соучастник, по поводу действий которого ведется данный процесс, свое участие в деле может использовать для установления обстоятельств, отягчающих по сравнению с приговором положение уже осужденных соучастников. Последние должны иметь возможность защищаться путем участия в допросе этого соучастника и в исследовании других доказательств, возбуждения ходатайств и т.п."⁸⁸. В связи с этим она предлагает допрашивать осужденного, отбывающего наказание, в деле другого соучастника по правилам допроса подсудимого и предоставить ему возможность пользоваться правами подсудимого в ходе судебного разбирательства⁸⁹. Такого же мнения придерживается и Д.В. Дробинин, отмечая, что "…осужденный продолжает быть лицом, заинтересованным в исходе дела, а поэтому должен обладать всем объемом предоставленных обвиняемому прав…"⁹⁰.

Мнения Э. Куцовой и Д.В. Дробинина заслуживают внимания. Осужденное лицо не может быть признано свидетелем того преступления, в котором сам принимал участие и за которое несет уголовную ответственность. Его статус определён законом - осужденный. Согласно ч.2 ст. 47 УПК РФ обвиняемый - это родовое понятие для подсудимого, осужденного, оправданного. Однако нельзя и согласиться с мнением о том, что осужденный по рассматриваемому в судебном заседании уголовному делу в отношении соучастника преступления должен быть наделен всеми правами подсудимого. Таким образом, предлагается осужденного вновь «посадить» на скамью подсудимых, предоставив ему все права этого лица. В том числе ему должна быть предоставлена возможность представлять и требовать исследования доказательств его виновности (или невиновности) в судебном заседании (как право подсудимого). Но это уже противоречит установленным в законе пределам судебного разбирательства, ограниченного лишь подсудимыми по делу. Не говоря уже о том, что такой порядок участия осужденного в рассмотрении выделенного в отношении соучастника преступления уголовного дела влечет нарушение известного процессуальной науке правила "non bis in idem" - нельзя дважды осудить за одно и то же. Как уже отмечалось, он участвует в "чужом" деле, но, учитывая, что он также заинтересован в исходе дела (его уголовное дело может быть предметом рассмотрения в надзорном производстве или при возобновлении производства ввиду новых или вновь открывшихся обстоятельств), ему должны быть предоставлены те права, которыми он не мог воспользоваться при рассмотрении уголовного дела в отношении него, а именно, право присутствовать в судебном разбирательстве при допросе соучастника преступления и задавать ему вопросы. Он может быть допрошен об обстоятельствах совершенного преступления, но как лицо, осужденное по тому же преступлению, должен иметь право давать показания и отказаться от дачи показаний по факту совершения им преступления в соучастии с подсудимым. Право давать показания либо отказаться от дачи показаний исключает право органов судопроизводства требовать дачи показаний, предупреждать его об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний.

Вследствие многообразия жизненных ситуаций необходимо признать, что в правоприменительной практике могут иметь место случаи, когда участие осужденных лиц в рассмотрении выделенного уголовного дела в отношении соучастника преступления не будет представлять особой необходимости (к примеру, при обоюдном согласии сторон) либо их участие будет невозможным в силу различных сложившихся обстоятельств. Поэтому нельзя исключать возможность оглашения в судебном заседании показаний осужденных, данных ими на предварительном следствии, и приобщения к материалам уголовного дела выписки из протокола судебного заседания и копии приговора в отношении данных лиц. При этом случаи оглашения показаний осужденных в судебном следствии, на наш взгляд, должны быть прямо предусмотрены в законе.

6. Ряд категорий лиц уголовно-процессуальным законом и другими законами Российской Федерации наделены определенными привилегиями (иммунитетами⁹¹) при возбуждении уголовного дела, привлечении их в качестве обвиняемых и проведении отдельных процессуальных действий в ходе расследования. В УПК РФ, в отличие от УПК РСФСР, предусмотрена отдельная глава 52, регламентирующая производство по уголовным делам в отношении отдельных категорий лиц. Однако здесь названы не все лица, обладающие теми или иными привилегиями в уголовном процессе, а лишь те, которые обладают наиболее широкими из них⁹².

Отдельно в УПК РФ оговаривается порядок производства процессуальных действий в отношении лиц, обладающих правом дипломатической неприкосновенности (дипломатический иммунитет). В соответствии с ч. 2 ст. 3 УПК РФ процессуальные действия в отношении указанных лиц производятся лишь по их просьбе или с их согласия. В отличие от лиц, обладающих депутатским, судейским и другим иммунитетом, лица, обладающие дипломатическим иммунитетом, в соответствии с нормами международного права⁹³ и действующего на территории России законодательства⁹⁴ при совершении ими преступлений на территории России не могут быть привлечены к уголовной ответственности. К ним также не могут быть применены меры уголовно-процессуального принуждения. Привлечение их к уголовной ответственности возможно лишь в случае определенно выраженного отказа от этого иммунитета аккредитующего государства, т.е. только в том случае, если лицо лишается такого иммунитета. В случае совершения преступления иностранным дипломатом в соучастии с лицом, не обладающим дипломатической неприкосновенностью, уголовное преследование в отношении дипломата должно быть прекращено на основании ч. 2 ст. 3 УПК РФ и ч. 4 ст. 11 УК РФ. Сложившаяся практика состоит в том, что лицо, обладающее дипломатическим иммунитетом, объявляется "персона нон грата" (нежелательное лицо) и выдворяется за пределы Российской Федерации. Поэтому его участие в судебном разбирательстве невозможно и нет необходимости устанавливать его правовой статус в судебном заседании, проводимом в отношении соучастника. Однако остается актуальным вопрос о пределах исследования в судебном разбирательстве действий как лица, обладающего дипломатическим иммунитетом, так и лица, обладающего депутатскими и иными привилегиями, совершенных в соучастии с подсудимым, а также упоминания в приговоре факта участия в совершении преступления данных лиц.

Ввиду того, что лица, обладающие депутатским и дипломатическим иммунитетами, не являются обвиняемыми по делу, их действия не могут быть предметом исследования в судебном разбирательстве, даже если они связаны с действиями подсудимых. Но исследование преступных действий данных лиц иногда невозможно отделить от действий подсудимого вследствие их совместного совершения и невозможно не указать в приговоре их совместный характер. В этой связи заслуживает внимания мнение А.Д. Прошлякова о том, что в таких случаях не следует указывать фамилии данных лиц в приговоре. Если преступление совершено в соучастии с лицом, обладающим дипломатическим иммунитетом, то из соображений межгосударственного этикета, на началах взаимности (а также возможно по просьбе компетентных властей соответствующего иностранного государства) в приговоре, постановленном в отношении соучастника, не обладающего иммунитетом, можно указать на "…должностное положение или принадлежность лица к определенному государству без упоминания фамилии, а может быть и конкретных действий (если это возможно)…"⁹⁵. Вместе с тем следует добавить, что с целью устранения в приговоре (в частности, в формулировке обвинения при изложении фактических обстоятельств) различных громоздких словосочетаний представляется возможным указать первую букву фамилии лица, обладающего иммунитетом. После изложения всех фактических обстоятельств здесь же в формулировке обвинения можно указать на должностное положение и принадлежность лица к определенному государству также с указанием первой буквы фамилии.

К данной категории лиц очень близко примыкают лица, осужденные судом иностранного государства (в том числе и стран СНГ), поэтому пределы исследования действий данных лиц и указание на них в приговоре аналогичны тем, которые предлагается установить для лиц, обладающих дипломатической неприкосновенностью.

7. И последняя категория лиц, совершивших преступление в соучастии с подсудимым, в отношении которого рассматривается уголовное дело, - это лица, не установленные следствием. Поскольку они не установлены, то участие данных лиц в судебном разбирательстве в отношении соучастника преступления невозможно. Однако не всегда эти лица не установлены следствием. Под такими лицами могут подразумеваться конкретные личности, но в силу ряда причин не привлеченные в качестве обвиняемых. К примеру, может подозреваться в совершении преступления конкретное лицо, но ввиду невозможности его допроса, опознания и проведения других следственных действий, поскольку он скрывается либо местонахождение его неизвестно, оно не может предстать перед судом. В ходе судебного разбирательства в отношении соучастника преступления указанные лица (их фамилии, имена, клички) упоминаются в показаниях подсудимых, потерпевших, свидетелей, а в приговоре они могут упоминаться как не установленные следствием.

Таким образом, в силу высказанных выше соображений, можно сделать вывод о том, что установленные в ст.252 УПК РФ пределы судебного разбирательства по кругу лиц требуют дополнительных разъяснений, более того, дополнительной регламентации в других нормах уголовно-процессуального закона. Зачастую в судебном разбирательстве возникает необходимость исследования преступных действий других лиц, не являющихся подсудимыми по делу, а именно соучастников преступления. Можно выделить, по крайней мере, семь категорий лиц, права и интересы которых могут быть существенно нарушены в ходе судебного разбирательства, проводимого в отношении соучастника преступления. Для этого необходимо во-первых, закрепить в законе ряд положений, которые регулировали бы процессуальное положение данных лиц, во-вторых, разъяснить вопросы о допустимости и пределах исследования в судебном заседании противоправных действий этих лиц и возможности указания в приговоре их фамилий и их преступных действий.

Наряду с лицами, совершившими преступление (общественно опасное деяние) совместно с подсудимым и в отношении которых дело было выделено в отдельное производство либо прекращено, можно выделить и другую группу лиц, совершивших другое преступное деяние, тесно связанное с исследуемым в судебном заседании преступлением. Это, во-первых, лица, противоправные действия которых послужили поводом совершения подсудимым преступления и, во-вторых, лица, установление виновности которых в совершении противоправных действий непосредственно влияет на доказанность совершенного подсудимым преступления. Действия этих лиц могут быть расценены как неправомерные, но не влекущие уголовной ответственности, а также как противоправные, прямо предусмотренные уголовным законом, а значит, и уголовно-наказуемые. Установление пределов исследования действий данных лиц необходимо, прежде всего, для охраны и защиты их прав и интересов.

Уголовным кодексом РФ предусмотрено несколько составов преступлений, по которым возможность смягчения наказания либо возможность освобождения от уголовной ответственности лица зависит от того, были ли противоправные действия данного лица спровоцированы неправомерным поведением потерпевшего или иных лиц. Ввиду того, что данные деяния охватываются одними обстоятельствами, при которых они были совершены, влияние одних действий на другие имеет существенное значение для постановления законного и обоснованного приговора. К таким деяниям, к примеру, можно отнести убийство или причинение вреда здоровью (тяжкого или средней тяжести) при превышении пределов необходимой обороны либо в состоянии аффекта (ст. 107, 108, 113 и 114 УК РФ). Это - так называемые «встречные» преступления⁹⁶.

Вопросы допустимости исследования в судебном заседании противоправных действий потерпевших и иных лиц, пределов такого исследования и отражения этих действий в приговоре постоянно возникают перед судами при рассмотрении определенной категории уголовных дел и разрешаются в судебной практике в каждом случае по-разному. Подобные судебно-следственные ситуации достаточно часто заставляют государственного обвинителя изменять объем обвинения в ходе судебного разбирательства.

Наиболее часты в судебной практике случаи изменения обвинения непосредственно в суде, к примеру, со ст. 105 УК РФ (убийство) на ст. 108 УК РФ (убийство при превышении пределов необходимой обороны), со ст. 111 УК РФ (умышленное причинение тяжкого вреда здоровью) на ст. 114 УК РФ (причинение тяжкого вреда здоровью при превышении пределов необходимой обороны). В таких случаях неправомерные действия потерпевших в ходе предварительного расследования органами уголовного преследования практически не исследуются. В целях вынесения справедливого и обоснованного приговора суд, выявив обстоятельства, свидетельствующие о наличии в действиях подсудимого признаков необходимой обороны, обязан их исследовать и установить факт совершения потерпевшим противоправных действий. Вместе с тем установленные в законе пределы судебного разбирательства запрещают исследование вопросов виновности в совершении преступления других лиц, не привлеченных к уголовной ответственности, а тем более установление в приговоре факта виновности потерпевшего в совершении преступного деяния.

В судебной практике этот вопрос решается по-разному, в зависимости от того, как судьи толкуют норму о пределах судебного разбирательства. Вместе с тем свидетельством виновности лица в совершении деяния, запрещенного уголовным законом, может быть не только указание в приговоре на норму, под которую подпадают данные действия, но и применение в приговоре формулировок, присущих конкретному виду преступления. Применяя формулировки, свидетельствующие о совершении конкретного преступления, суд тем самым дает уголовно-правовую оценку действиям потерпевших или иных лиц, даже если при этом отсутствует ссылка на норму уголовного закона.

В приговорах судов можно встретить как подробное описание действий потерпевшего с применением формулировок, свидетельствующих об уголовной наказуемости этих действий, так и общие формулировки, указывающие на неправомерные действия данных лиц. Представляется бесспорным, что суд обязан исследовать в судебном разбирательстве действия потерпевшего и установить факт наличия угрозы для жизни подсудимого. На это прямо указывает ст. 73 УПК РФ, обязывающая установить по каждому уголовному делу обстоятельства, как смягчающие наказание, так и исключающие преступность и наказуемость деяния. Однако нельзя признать необходимым и оправданным оценку судом в приговоре действий потерпевшего с точки зрения уголовного закона. Недопустимо также применять в приговоре (а равно в определениях и постановлениях судов кассационной и надзорной инстанций) формулировки, свидетельствующие о совершении потерпевшим конкретного преступления, к примеру, "совершил хулиганские действия", "покушался на убийство", "совершил разбойное нападение с применением оружия" и т.д.

Необходимо отметить, что в судебном заседании могут быть установлены и иные фактические обстоятельства, послужившие мотивом совершения подсудимым преступления. К примеру, действия потерпевшего являлись не хулиганскими, а корыстными, свидетельствующими не о хулиганстве, а о грабеже или разбое. Представляется, что суд вправе изложить в приговоре обстоятельства так, как они были установлены в данном судебном заседании. Этот вывод основывается на праве суда оценивать доказательства по своему внутреннему убеждению (ст. 17 УПК РФ). Однако так же, как и в случаях, когда по поводу неправомерных действий потерпевшего не было принято никаких решений, суд не вправе давать уголовно-правовую оценку действиям потерпевшего (или иных лиц) и применять в приговоре формулировки, свидетельствующие о совершении им конкретного преступления.

Аналогичным образом данные вопросы должны разрешаться судами и при признании подсудимого виновным в совершении преступления в состоянии аффекта, когда совершение преступления подсудимым спровоцировано неправомерными (часто уголовно-наказуе-мыми) действиями самого потерпевшего, а иногда и совместно с другими лицами. По данной категории уголовных дел в приговорах судов очень часто можно встретить формулировки, свидетельствующие о совершении потерпевшим и другими лицами деяния, подпадающего под признаки конкретного состава преступления, как доказанного и установленного в суде факта: "систематически наносил побои", "истязал", "совершил изнасилование" и др.

Исходя из нормы уголовного закона (ст.107 УК РФ), состояние аффекта может быть вызвано насилием, издевательством или тяжким оскорблением либо иными противоправными или аморальными действиями (бездействием) со стороны потерпевшего. Названные противоправные действия включены в объективную сторону ряда конкретных составов преступлений. Так, признак "применение насилия" включен в объективную сторону грабежа, разбоя, вымогательства, изнасилования и других. Насилие сопровождает и такие преступления, как причинение вреда здоровью (легкого, средней тяжести, тяжкого), побои, истязание. Примером установления в решении суда факта совершения конкретного преступного деяния лицами, не являющимися подсудимыми по делу, может служить уголовное дело по обвинению В. в совершении убийства в состоянии аффекта. Президиум Тульского областного суда в постановлении указал, что убийство было вызвано оскорбительными действиями потерпевшего Г. В ходе судебного следствия было установлено, что в присутствии Г. (и у него в квартире) неустановленные следствием мужчины избили и изнасиловали В. "Поведение Г., наблюдавшего процесс изнасилования и говорившего при этом В., чтобы она не сопротивлялась, унижало ее честь и достоинство, в силу чего его следует расценивать как тяжкое оскорбление. Кроме того, такое поведение Г. не может быть оценено в отрыве от действий насильника. Действия Г. и насильника вызвали у В. состояние сильного душевного волнения"⁹⁷, в результате чего сразу же после ухода неустановленных следствием мужчин, В. взяла с кухни нож и убила Г.

Устанавливая мотив совершения убийства, суд вынужден был исследовать в ходе судебного разбирательства обстоятельства совершения другого преступления - изнасилования. Президиум Верховного Суда РФ при изменении приговора в своем постановлении указал на предшествовавшее убийству изнасилование, как доказанный и имевший место факт. При этом лица, совершившие изнасилование, не только не были привлечены к уголовной ответственности в установленном законом порядке, но и по факту изнасилования даже не было возбуждено уголовное дело. Факт изнасилования не являлся предметом рассмотрения данного уголовного дела, поэтому указание в приговоре на совершение изнасилования в отношении подсудимой явно противоречит установленным в законе пределам судебного разбирательства.

Вместе с тем можно привести и другие примеры из судебной практики, где суд, не давая уголовно-правовой оценки действиям потерпевшего, подробно описывает обстоятельства, предшествующие совершению преступления в состоянии аффекта. Так, по делу М. Президиум Астраханского областного суда в своем решении указал, что в ходе ссоры потерпевший дважды ударил М. по лицу, после чего М. схватила нож и ударила его. М. находилась в состоянии сильного душевного волнения, которое было вызвано "физическим насилием со стороны потерпевшего"⁹⁸. Рассмотрев уголовное дело в отношении Н. Мытищинский суд Московской области также указал в приговоре на то, что сильное душевное волнение было вызвано "насилием со стороны потерпевшего", которое проявилось в жестоком и систематическом избиении.⁹⁹.

В ходе судебного разбирательства непосредственными его участниками может быть сообщено об обстоятельствах, свидетельствующих о совершении иными лицами другого преступного деяния, которое не связано едиными обстоятельствами с исследуемым в суде преступлением. Между тем установление этих обстоятельств может существенно повлиять на постановление законного и обоснованного приговора, поскольку от результатов проверки данных обстоятельств зависит оценка судом имеющихся в деле доказательств.

Так, подсудимый в судебном заседании может сделать заявление о применении к нему лицами, производящими дознание и предварительное следствие, незаконных методов расследования - насилия, угроз, принуждения к даче показаний и других противоправных действий, подпадающих под признаки конкретного состава преступления. Кроме того, в правоприменительной практике встречаются случаи, когда обвиняемый или иные лица делают заявление о применении незаконных методов расследования в отношении других участников уголовного судопроизводства, в частности, потерпевших и свидетелей, а также об оказании на них давления со стороны иных частных лиц. Подобные заявления зачастую делаются в связи с изменением в суде участниками уголовного судопроизводства своих показаний, данных ими на предварительном расследовании. Исследование в суде данных обстоятельств не входит в предмет доказывания исследуемого в суде деяния, однако имеет существенное значение для оценки судом собранных по делу доказательств.

В правоприменительной практике (в период действия УПК РСФСР) существовало три способа проверки заявлений о незаконных методах расследования. Первый - путем допроса в качестве свидетелей следователей и лиц, производящих дознание непосредственно в судебном заседании. Второй состоял в поручении судом прокурору осуществления проверки заявления, а затем в исследовании этих материалов в судебном заседании. И, наконец, третий способ - смешанный, представляющий собой сочетание двух первых. Причины изменения показаний в суде, а также факты воздействия на свидетелей, потерпевших (а также экспертов) частными лицами с целью изменения ими показаний (заключений) исследовались, как правило, в судебном разбирательстве путем допросов данных лиц, проведением экспертиз и других судебных действий. После проверки в суде данных обстоятельств суд был вправе (и даже обязан при наличии оснований) возбудить уголовное дело в отношении виновных лиц в соответствии со ст. 255 УПК РСФСР. Иногда уголовные дела возвращались для производства дополнительного расследования и выяснения причин изменения показаний.

С изменением роли суда в уголовном судопроизводстве существенно изменились и его полномочия. В соответствии с ч. 4 ст. 141 УПК РФ заявление о преступлении, сделанное в ходе судебного заседания, в обязательном порядке заносится в протокол судебного разбирательства и является поводом для возбуждения уголовного дела. В силу ч. 1 ст. 144 УПК РФ любое заявление о преступлении (в том числе и сделанное в судебном разбирательстве) должно быть проверено прокурором, следователем, органом дознания или дознавателем. Закон не относит суд к органам, обязанным осуществлять проверку заявления и, тем более, возбуждать уголовное дело. Не вправе суд и вернуть дело на дополнительное расследование с целью установления причин изменения показаний и фактов воздействия на потерпевших, свидетелей, подсудимого и эксперта. Вместе с тем данное заявление может существенно повлиять на оценку судом собранных на предварительном расследовании доказательств в том случае, если некоторые доказательства будут признаны недостоверными.

Таким образом, уголовно-процессуальный закон, не вменяя в обязанность суда проверку данных обстоятельств и не предоставляя иных способов разрешения указанных вопросов, обязывает в соответствии с ч. 1 ст. 297 УПК РФ вынести по делу законный, обоснованный и справедливый приговор. Постановление же незаконного и необоснованного приговора влечет его отмену в вышестоящей инстанции (ст. 373, 379 УПК РФ). Кроме того, суд обязан соблюдать установленные законом пределы судебного разбирательства. Пленум Верховного Суда РФ в Постановлении от 29 апреля 1996 г. указал на необходимость при вынесении приговора давать оценку всем рассмотренным в судебном заседании доказательствам, как подтверждающим выводы суда по вопросам, разрешаемым при постановлении приговора, так и противоречащим этим выводам. Суд обязан в приговоре указать, почему одни доказательства признаны им достоверными, а другие отвергнуты. При наличии в деле нескольких заключений экспертов, содержащих различные выводы по одним и тем же вопросам, суду указано на необходимость дать в приговоре оценку каждому из них в совокупности с другими доказательствами по делу и привести мотивы, по которым он согласился с одним из заключений и отверг другие (п. 3 Постановления). Указания Пленума о необходимости обоснования выводов суда применимы и к действующему УПК РФ, поскольку только в таком случае можно говорить о том, что приговор законен и обоснован. В то же время Пленум отдельно указал на то, что суд не вправе применять в приговоре формулировки, свидетельствующие о виновности в совершении преступления других лиц. Обязан ли суд исследовать данные обстоятельства, и каковы пределы их исследования с тем, чтобы был постановлен законный и обоснованный приговор и в то же время не нарушены пределы судебного разбирательства?

Ярким примером необходимости исследования в судебном разбирательстве обстоятельств другого преступления служит уголовное дело по обвинению Н. в совершении преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 113, 171 УК РСФСР. Н. обвинялся в том, что, работая в должности воспитателя спецшколы-интерната, превышал свои служебные полномочия: применял к учащимся физическое насилие, допускал мучительные и оскорбляющие их личное достоинство действия. Из 14 потерпевших (воспитанников интерната) 13 отказались в суде от показаний, данных на предварительном следствии, в которых они изобличили Н. в инкриминируемом преступлении. При этом 7 из них заявили, что оговорили Н. по просьбе К. или же потому, что он их запугивал или подкупал. Свидетели - учащиеся интерната - также изменили в суде показания и заявили, что оговорили Н. В конце предварительного следствия и в суде изменили показания директор и преподаватели интерната, выдвинув версию, что К. (один из потерпевших) организовал оговор Н. В судебном заседании Н. заявил о том, что на следствии дети фантазировали и оговаривали его, поскольку работники прокуратуры угощали их конфетами, мороженым и настроили против него. В ходе судебного следствия судом исследовались все версии о воздействии на потерпевших, свидетелей, о превышении должностных полномочий, а также об оговоре. В суде были допрошены инспектор по охране детства, воспитатель, психиатр, психолог, присутствовавшие при допросах несовершеннолетних на предварительном следствии. По факту воздействия на потерпевших, свидетелей проводилась комиссионная психолого-психиатрическая экспертиза, допрошен ряд других свидетелей. Всем этим доказательствам судом в приговоре дана надлежащая оценка и указаны причины признания одних доказательств достоверными, а других - не соответствующими истине. Так, суд в приговоре указал, что Н., хотя и был отстранен от должности, систематически бывал в интернате и оказывал наряду с другими преподавателями воздействие на учащихся, вплоть до угроз, в результате чего в судебном заседании все потерпевшие и свидетели, кроме К., дали ложные показания, а на предварительном следствии говорили правду¹⁰⁰.

Таким образом, необходимость исследования в судебном заседании обстоятельств совершения противоправных действий как органов прокуратуры, так и К., Н., а также причин изменения показаний свидетелями и потерпевшими, было обусловлено стремлением суда постановить законный, обоснованный и справедливый приговор. С одной стороны, неоднократные показания свидетелей и потерпевших, данные ими на предварительном следствии, с другой - противоположные показания, данные ими в судебном заседании. С одной стороны, суд не вправе исследовать обстоятельства, выходящие за рамки предъявленного обвинения в отношении обвиняемого, с другой стороны - обязан в приговоре дать оценку всем доказательствам и постановить законный, обоснованный и справедливый приговор.

По делу Н. в судебном заседании исследовались обстоятельства, касающиеся воздействия на потерпевших, свидетелей, превышения должностных полномочий, применение незаконных методов расследования, а также оговор (заведомо ложный донос и заведомо ложные показания), что являлось необходимым для правильной оценки собранных по делу доказательств. В приговоре суд установил, помимо виновности Н. в превышении своих служебных полномочий, еще и виновность в принуждении потерпевших и свидетелей к даче ложных показаний путем высказывания в их адрес угроз. Подобные действия суда нельзя признать законными, они явно выходят за установленные как в УПК РСФСР, так и в действующем УПК РФ пределы судебного разбирательства. Давая оценку показаниям свидетеля, потерпевшего или заключению эксперта, противоречащим всем собранным по делу доказательствам, суд вправе указать, что эти показания или заключение даны ввиду заблуждения лица, невозможности правильно воспринимать событие преступления вследствие физических или психических недостатков либо вследствие воздействия на них со стороны других лиц, низкой квалификации или по иным причинам, однако избегая самих формулировок "превышение своих служебных полномочий", "принуждение к даче ложных показаний путем осуществления угроз", "заведомо ложные показания», «заведомо ложное заключение» и т.д.

Представляется справедливым и отвечающим требованиям действующего уголовно-процессуального закона признать проверку заявлений о незаконных методах расследования, о воздействии на участников уголовного процесса с целью изменения показаний (дачи заведомо ложного заключения) и проверку причин изменения показаний в суде исключительным правом суда. В случае возникновения сомнения в правдивости показаний подсудимого, потерпевших, свидетелей, показания и заключения эксперта и специалиста¹⁰¹ и существенного влияния их показаний (заключения) на оценку судом всех доказательств по делу, суд вправе исследовать в судебном заседании заявление о незаконных методах расследования или оказания давления на потерпевших, свидетелей, эксперта, специалиста и переводчика путем исследования дополнительных доказательств, как по собственной инициативе, так и по ходатайству сторон. Однако исследование указанных заявлений следует признать допустимым лишь в той части, в какой это необходимо для формирования внутреннего убеждения суда о достоверности (либо недостоверности) этих доказательств. При этом суд обязан избегать исследования вопроса виновности в совершении конкретных иных преступных деяний, совершенных подсудимым или другими лицами. Установление в суде виновности подсудимого в заведомо ложном доносе или других лиц в воздействии на потерпевших и свидетелей, а также виновности органов уголовного преследования в применении незаконных методов расследования противоречит установленным в законе пределам судебного разбирательства. В приговоре суд вправе ограничиться лишь указанием на обстоятельства, послужившие признанием доказательств (показаний подозреваемого или обвиняемого, потерпевших и свидетелей) недостоверными без применения формулировок, свидетельствующих о совершении другими лицами (не являющихся подсудимыми по делу) преступления, а также совершения подсудимым другого преступления и без уголовно-правовой оценки действий данных лиц. При отсутствии сомнения в достоверности собранных по делу доказательств и их достаточности для постановления приговора, суд вправе также отказать в исследовании вопроса о незаконных действиях указанных лиц, как выходящих за установленные законом пределы судебного разбирательства. Таким образом, можно заметить, господа, какое многообразие судебно-следственных ситуаций возникает в связи с изменением пределов судебного разбирательства. Сущность прокурорского усмотрения, на мой взгляд, как раз и заключается в адекватной реакции государственного обвинителя на происходящие изменения этих пределов в суде, в принятии прокурором законного, обоснованного и справедливого решения с учетом сложившейся по уголовному делу судебной ситуации.

Подводя итог сказанному, можно сделать вывод: пределы судебного разбирательства являются «пограничными столбами», определяющими пределы прокурорского усмотрения в судебном процессе. Очевидно, что внутреннее убеждение прокурора может формироваться только в пределах судебного разбирательства, которые, на наш взгляд, как раз и выступают внешней, объективной детерминантой в структуре прокурорского усмотрения.

 

 

Диалог 5. О природе судебных решений

 

Студент: «Все это достаточно умно, но слишком сложно для восприятия простого правоприменителя. Нельзя ли рассказать попроще о природе судебных решений и процессуальных проблемах их принятия?

Судья: Это можно, молодой человек. Признаться, я сам весьма утомился от теории. Правильно говорил Льюис Кэрролл в своей гениальной фэнтэзи «Алиса в стране чудес»: «На свете нет ничего суше, чем научная лекция». Для того, чтобы понять, что такое уголовно-процессуальное решение, надо уяснить природу правосудия.

Правосудие как самостоятельный вид государственной деятельности характеризуется следующими признаками: 1) правосудие есть особый вид государственной деятельности, осуществляемый особым органом государства – судом и имеющий своей целью борьбу с общественно опасными посягательствами на правопорядок; 2) правосудие отправляется путем разбирательства и разрешения уголовного дела в определенной, установленной законом процессуальной форме решения вопроса о применении мер наказания к лицам, признанным виновными в совершении преступления, или оправдания невиновных.

В соответствии с указанными признаками правосудие по уголовным делам – это особый вид государственной деятельности, осуществляемый судом путем разбирательства в судебном заседании и разрешения уголовных дел в предусмотренной законом процессуальной форме и решения вопроса о применении мер наказания к лицам, признанным виновными в совершении преступления, или оправдании невиновных, направленный на охрану правопорядка, предупреждение и ликвидацию преступности.

Акт правосудия – такой процессуальный документ, в котором суд от имени государства в установленном законом процессуальной форме осуществляет задачи правосудия путем решения вопроса о виновности или невиновности лица, привлеченного к уголовной ответственности, и о применении к нему наказания в случае признания виновности доказанной. К числу этих актов относится приговор, а также процессуальные акты апелляционной, кассационной и надзорной инстанции. Естественно, особое место в системе процессуальных решений занимает приговор.

В соответствии с п. 28 ст. 5 УПК: приговор – это решение о невиновности или виновности подсудимого, а также назначении ему наказания либо об освобождении его от наказания, вынесенное судом первой или апелляционной инстанции.

Важнейшие признаки, характеризующие приговор и отличающие его от всех других процессуальных актов:

1) приговор – процессуальный акт суда первой или апелляционной инстанций, постановляемый в результате судебного разбирательства;

2) им разрешается вопрос о наличии или отсутствии события преступления, о виновности или невиновности подсудимого в совершении преступления и о наказании, если виновность последнего достоверно установлена судом.

Следует различать внешние и внутренние свойства приговора, которые в диалектической взаимосвязи выражают качественную определенность этого процессуального акта в системе процессуальных решений. Причем внутренние свойства приговора обусловливают его внешние свойства. К внутренним свойствам приговора правомерно отнести законность и обоснованность приговора, а к внешним – его исключительность, обязательность, законную силу.

Решение вопроса о законной силе приговора обусловлено правовым статусом преюдиции фактов, содержащихся не только в приговоре, но и в любом ином акте применения права. Е.А. Матвиенко рассматривает преюдициальность приговора в качестве его свойства. Преюдициальность связана, прежде всего, с недопустимостью вторичного решения вопросов, ранее разрешенных в другом акте применения права и имеющих значение для правильного разрешения данного уголовного дела.

Преюдиция определяется недопустимостью ведения производства по поводу такого же обвинения, о котором есть неотмененный приговор или определение (постановление) о прекращении дела (п..4, 5 ст. 27 УПК РФ). Однако правила, закрепленные в этой статье не относятся к проблеме преюдициальности, поскольку преюдициальный факт имеет определенное доказательственное значение при установлении обстоятельств по другому делу. При наличии обстоятельств, указанных в п.4, 5 ст. 27 УПК, речь идет о невозможности производства по уголовному делу в силу исключительности приговора. Исключительность вступившего в законную силу процессуального акта и преюдиция – различные процессуальные институты.

Уголовно-процессуальная преюдиция – преюдиция приговора – возникает: 1) при рассмотрении дела, выделенного в отдельное производство (например, в отношении соучастника преступления, скрывавшегося ранее от следствия и суда); 2) при рассмотрении дела ввиду новых или вновь открывшихся обстоятельствам, вследствие злоупотребления прокуроров, следователей, дознавателей, судей; 3) при признании подсудимого рецидивистом.

Под законностью приговора следует понимать соблюдение уголовно-процессуальных законов при расследовании, рассмотрении и разрешении дела и при постановлении приговора, а также правильное применение уголовного и иных законов при решении вопросов о квалификации преступления, наказании преступника и возмещении ущерба, причиненного преступлением, а также иных вопросов, возникающих по уголовному делу.

Понятие обоснованности приговора связано с достоверным решением вопросов, подлежащих установлению по уголовному делу. Вопросы, ответы на которые составляют содержание приговора, могут быть подразделены на пять групп (ст. 299 УПК РФ).

Первая группа – событие преступления: доказано ли, что имело место деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый; доказано ли, что деяние совершил подсудимый; является ли это деяние преступлением и какими пунктом, частью, статьей УК РФ оно предусмотрено; виновен ли подсудимый в совершении этого преступления.

Вторая группа – наказание: подлежит ли подсудимый наказанию за совершенное им преступление; имеются ли обстоятельства, смягчающие или отягчающие наказание; какое наказание должно быть назначено подсудимому; имеются ли основания для постановления приговора без назначения наказания или освобождения от наказания; какой вид исправительного учреждения и режим должны быть определены подсудимому при назначении наказания в виде лишения свободы.

Третья группа – гражданско-правовые последствия преступления: подлежит ли удовлетворению гражданский иск, в чью пользу и в каком размере; как поступить с имуществом, на которое наложен арест для обеспечения гражданского иска или возможной конфискации; как поступить с вещественными доказательствами; на кого и в каком размере должны быть возложены процессуальные издержки.

Четвертая группа гарантирует реальность исполнения приговора – мера пресечения: следует ли отменить или изменить меру пресечения в отношении подсудимого.

Пятая группа – применение принудительных мер: могут ли быть применены принудительные меры воспитательного воздействия к несовершеннолетнему подсудимому; могут ли быть применены принудительные меры медицинского характера в отношении лица, совершившего запрещенное УК РФ деяние в состоянии невменяемости, или лица, у которого после совершения преступления наступило психическое расстройство, делающее невозможным назначение наказания или его исполнение.

Вопросы, подлежащие разрешению в приговоре, можно рассматривать как алгоритм данного судебного решения, поскольку в литературе под этим термином обычно понимают четкую, недвусмысленную последовательность действий, правильное выполнение которых всегда приводит к решению задачи определенного класса.

Решение вопросов, указанных выше, составляет содержание приговора. Оно должно достоверно соответствовать обстоятельствам, установленным судом в ходе судебного следствия. Для этого необходимо: 1) чтобы приговор представлял собой результат всестороннего и полного исследования дела и был основан на собранных путем такого исследования доказательствах; 2) чтобы содержащиеся в приговоре выводы суда были основаны на оценке всех имеющихся в деле доказательств в их совокупности и взаимосвязи; 3) чтобы выводы суда о наличии или отсутствии искомых фактов были достоверны, логически непротиворечивы.

Обоснованность приговора – это такое его свойство, при котором выводы суда о событии преступления, виновности или невиновности подсудимого в совершении преступления, о назначенной ему меры наказания, об удовлетворении или отказе в гражданском иске, а также решение всех иных вопросов, возникающих по уголовному делу, с достоверностью вытекают из полностью собранных доказательств, рассмотренных судом в ходе судебного разбирательства.

Ряд авторов считает, что при определенных условиях приговор может быть незаконным, но обоснованным.

Так, И.Д. Перлов утверждает, что если приговор не подписан кем-либо из состава суда, то он будет незаконным и обоснованным при условии, что выводы суда соответствуют объективной действительности. С этим утверждением, по-моему, трудно согласиться. Если приговор не подписан кем-либо из судей, то в этом случае вообще нет приговора, а значит, и ставить вопрос о его обоснованности нельзя. Приговор, не подписанный судьей, вообще не может быть признан актом правосудия.

Самостоятельный, независимый характер доказывания в судебном разбирательстве предполагает, как уже отмечалось, возможность иной оценки доказательств по сравнению с той, которая была дана на предварительном следствии.

Так, при судебном разбирательстве возможны изменения обвиняемым, потерпевшим или свидетелем своих прежних показаний, данных на предварительном следствии, что может повлечь оценку доказательств, противоположную той, которую дал следователь в обвинительном заключении. По закону суд обязан тщательно разобраться в причинах таких изменений показаний, не зависимо от того, укрепляет ли это обвинение или колеблет его. Оценка доказательств по внутреннему убеждению исключает какие-либо схемы, в соответствии с которыми предпочтение в подобной ситуации отдавалось бы показаниям свидетеля или обвиняемого в суде либо, наоборот, во время расследования. На практике бывают случаи, когда при изменении в ходе судебного разбирательства показаний (чаще всего подсудимых) по делу выносится оправдательный приговор, который заслуживает нашего внимания благодаря своему особому месту в системе процессуальных решений».

Прокурор: «Об оправдательном приговоре и роли прокурора в его постановлении более подробно могу рассказать я».

 

 

ДИАЛОГ 6. О прокурорском усмотрении и оправдательном приговоре

 

Прокурор: «Принятый в 2001 г. УПК РФ впервые в истории отечественного уголовно-процессуального права предпринял попытку, на мой взгляд, в целом удачную регламентировать основания постановления оправдательного приговора. В соответствии со ст. 302 УПК оправдательный приговор возможен в случаях, когда: 1) не установлено событие преступления; 2) подсудимый не причастен к совершению преступления; 3) в деянии подсудимого отсутствует состав преступления; 4) в отношении подсудимого коллегией присяжных заседателей вынесен оправдательный приговор.

Анализ данных оснований позволяет сделать вывод, что в 1,2 и 3 основаниях речь идет либо о следственной ошибке, либо о некачественно проведенном предварительном расследовании.

В научной литературе достаточно подробно исследован вопрос о природе следственной ошибки, допускаемой в досудебном производстве.

Однако, на мой взгляд, на монографическом уровне, за редким исключением практически нет работ, посвященных проблеме перерастания следственных ошибок в судебные, влекущие постановление оправдательного приговора¹⁰². Представляется, что эта проблема в судебной практике является достаточно актуальной. При этом, прежде всего, возникают разночтения в толковании термина «следственная ошибка». Для обозначения «ошибок предварительного расследования» употребляют множество определений: «следственные ошибки», «процессуальные ошибки предварительного следствия», «упущения предварительного следствия», «пробелы предварительного следствия», «недостатки предварительного расследования», «нарушения законности», «нарушения норм права» (процессуального, материального), в том числе – «существенные нарушения…», «уголовно-процессуальные правонарушения», «отступления от норм закона» и т.д. Очевидно, все эти понятия не совпадают ни по объему, ни по содержанию.

Коллективом ученых-процессуалистов НИИ Генеральной прокуратуры РФ¹⁰³ дано следующее, на мой взгляд удачное, определение понятия «следственные ошибки» – это незаконные и необоснованные действия следователя по привлечению к уголовной ответственности и заключению под стражу граждан, приостановлению, прекращению, передаче прокурору с обвинительным заключением для направления в суд уголовных дел, которые по ошибочному представлению следователя являлись правомерными и якобы были направлены на обеспечение задач уголовного судопроизводства¹⁰⁴.

В.И. Власов считает, что следственные ошибки – «это любые непреднамеренные нарушения закона, недостатки и упущения, допущенные при возбуждении уголовных дел, всякая неправильность в процессуальной деятельности, в том числе и мыслительном процессе компетентного лица, носителя соответствующих прав и обязанностей»¹⁰⁵.

Данный подход представляется нам достаточно спорным. Приведенное выше определение не включает в себя, к примеру, преднамеренных, но не преступных нарушений следователем законов, что также в конечном итоге приводит к следственным ошибкам. В то же время нельзя понимать под ошибкой «неправильности … в мыслительном процессе компетентного лица», так как невозможно выявить ошибочность мыслительного процесса до тех пор, пока он не найдет отражения в конкретном действии должностного лица и соответствующем процессуальном решении.

А.Д. Бойков под следственной ошибкой понимает «любое незаконное или необоснованное решение, вызванное неправильным действием или бездействием»¹⁰⁶. В число ошибок он включает грубые процессуальные нарушения, совершаемые вполне осознанно, и неправильное применение уголовного закона, незаконность и необоснованность которых констатирована соответствующим должностным лицом или органом. Указание в определении таких признаков ошибки, как «незаконность» и «необоснованность» решения (каждого самостоятельно) имеет значение, поскольку позволяет различать ошибки по характеру их образования и точно установить способ их исправления.

По мнению А.Д. Назарова, следственная ошибка – это не содержащее признаков уголовно наказуемых деяний незаконное или необоснованное действие или бездействие следователя, осуществляющего предварительное расследование по уголовному делу, выразившееся в неполноте и односторонности исследования им обстоятельств дела, несоблюдении в уголовном процессе конституционных прав и свобод человека и гражданина, существенном нарушении уголовно-процессуального закона, неправильном применении уголовного закона и направленное, по субъективному мнению следователя, на выполнение целей и задач уголовного судопроизводства, но объективно препятствующее их достижению¹⁰⁷. В целом можно согласиться с данной точкой зрения, поскольку она наиболее полно отражает термин «следственная ошибка». Однако, на мой взгляд, все же не имеет смысла выделять такой признак, как несоблюдение конституционных прав и свобод граждан, так как он соотносится с существенными нарушениями закона, как часть и целое.

Наряду с понятием «следственные ошибки» в схожих ситуациях употребляется термин «процессуальные ошибки».

Так, А.М. Баранов под процессуальной ошибкой на предварительном следствии понимает «непреднамеренное нарушение процессуального закона, выразившееся в неисполнении или ненадлежащем исполнении его требований следователем либо иным процессуальным органом и признанное таковым компетентным субъектом в соответствующем правовом акте»¹⁰⁸. Согласно этому воззрению, А.М. Баранов не признает в качестве ошибок преднамеренные нарушения закона. Мы же являемся сторонниками того, что к ошибкам можно относить преднамеренные, осознанные действия или бездействия следователя, если они не являются преступными и, по мнению следователя, направлены на достижение задач уголовного судопроизводства.

Кроме того, в юридической литературе существует точка зрения, согласно которой процессуальная и следственная ошибка отождествляются.

Одним из сторонников такого взгляда является Ю.В. Деришев, который, по нашему мнению, допускает смешение понятий «процессуальная ошибка» и «следственная ошибка». По его мнению, под ошибкой следует понимать «любые упущения предварительного следствия: неточность, пробелы и погрешности, неверные или ложные шаги; заблуждения, вызванные разночтениями в толковании закона у различных правоприменителей, их недостаточным образовательным и профессиональным уровнем, низкой эффективностью прокурорского надзора и процессуального руководства предварительным следствием»¹⁰⁹. Очевидно, при всей стройности и логичности классификации Ю.В. Деришева, в то же время, автор допускает формально логическую ошибку, тем более недопустимую, когда речь идет о классификаторе научной системы.

Так, используя термин «процессуальная ошибка», автор говорит и о гносеологической, и об операционной, и о собственно процессуальной ошибке, которые традиционно, в криминалистике объединяются термином «следственная ошибка». Полагаю, из этого можно заключить, что понятие следственной ошибки в криминалистическом аспекте более широкое, нежели понятие процессуальной ошибки, связанной лишь с нарушениями процессуального закона, что необходимо учитывать в научной классификации терминов.

Исследования, проведенные нами в Восточно-Сибирском регионе, дают следующее представление о типичных следственных ошибках, характерных для постановления оправдательных приговоров:

1. ошибки, связанные с неправильной оценкой доказательств на предмет их достаточности для предъявления обвинения – 38,1%;

2. ошибки, связанные с неудовлетворительным закреплением и сохранностью собранных доказательств, проверкой их достоверности – 21,6%;

3. ошибки, связанные с нарушением порядка формирования доказательств либо с неправильной оценкой их допустимости – 24,7%;

4. ошибки, связанные с неправильным применением уголовного закона, в том числе фактической квалификацией содеянного – 15,6%.

Студент: «А каковы причины следственных ошибок?»

Прокурор: «Существует многоуровневый подход к анализу причин следственных ошибок. Первый уровень – непосредственные причины следственных ошибок, которые характеризуют недостатки в изученных уголовных делах.

1. Непроведение (или ненадлежащее проведение) следственных или иных процессуальных действий.

2. Существенные недостатки в планировании, организации расследования уголовных дел, в выдвижении и проверке версий.

3. Неправильная оценка собранных по делу доказательств.

Причины второго уровня определяются, прежде всего, условиями деятельности следователей и носят объективный либо субъективный характер.

Субъективные, относящиеся к личности следователя причины напрямую связаны со следственной ошибкой. Объективные же причины связаны со следственной ошибкой опосредованно через следователя, который в ряде случаев может нейтрализовать отрицательное влияние этих факторов и не допустить, чтобы они превратились в причину следственных ошибок.

Изучение уголовных дел, содержащих следственные ошибки, показало, что в качестве наиболее распространенных причин следственных ошибок объективного характера встречаются следующие:

1. нахождение в производстве у следователя одновременно значительного количества уголовных дел;

2. неблагоприятная нравственно-психологическая атмосфера в коллективе прокуратуры или в отделе (управлении) внутренних дел, отсутствие деловой взаимопомощи;

3. сложности, возникающие с вызовом свидетелей, назначением и проведением экспертиз, ревизий, их оплатой, кроме того, неудовлетворительные условия для работы (сложности с транспортом, бумагой, кабинетами и др.), слабая научная организация труда следователя;

4. неисполнительность в работе сотрудников милиции, низкое качество исполнения ими отдельных поручений следователей, отсутствие необходимого взаимодействия в работе со следователями;

5. недостаточный ведомственный контроль со стороны начальника следственного подразделения за организацией и ходом расследования уголовных дел;

6. упущения в прокурорском надзоре за исполнением законов при расследовании преступлений.

К субъективным причинам следственных ошибок относятся следующие:

1. 1. отсутствие у следователей необходимых профессиональных познаний и навыков в работе;

   2. пренебрежительное отношение следователей к выполнению предписаний уголовно-процессуального закона (стремление к процессуальному упрощенчеству);

   3. обвинительный уклон, некритичность и самонадеянность следователей при принятии процессуальных решений, при оценке полученных доказательств;

   4. недобросовестное отношение следователей к выполнению служебного долга в расчете на достижение результатов без выполнения необходимого объема работы по расследуемому уголовному делу.

Причинами третьего уровня – обобщенными факторами, своего рода «причинами причин», которые характеризуют условия деятельности следственных аппаратов в целом, являются:

1) дефекты правового и нравственного сознания следователя, определяющие неправильное отношение к работе;

1. недостатки в подготовке следственных кадров и в организации повышения их профессиональной квалификации;

2. адекватное реагирование руководства следственных аппаратов на следственные ошибки и иные нарушения законности;

3. несовершенство системы критериев оценки труда следователей;

4. недостатки в организации работы следственных органов и несовершенство нормативной базы их деятельности¹¹⁰.

Студент: «Уважаемый господин прокурор, Вы так подробно остановились на следственных ошибках! По-моему, Вы увлеклись и ушли от основного предмета спора?»

Прокурор: «Нисколько, молодой человек! Вы скоро поймете, что без уяснения природы следственных ошибок невозможно раскрыть содержание оснований постановления оправдательного приговора. Ведь что такое оправдательный приговор? Это – основной акт правосудия, обладающий свойствами обязательности, исключительности, неизменности, преюдициальности, истинности, завершающий стадию судебного разбирательства, а сущность его состоит в отказе государства от обвинения лица в совершении преступления, инкриминируемого ему органами предварительного расследования. Если свойства оправдательного приговора определяют его внутреннюю форму (структуру), то внешнюю форму образуют требования, предъявляемые к нему законом как уголовно-процессуальному решению. В этом как раз и состоит диалектическое единство внутренней и внешней форм оправдательного приговора, где свойства приговора и требования, предъявляемые к нему, внутренне обусловлены и взаимозависимы.

Таким образом, сущность приговора заключается в негативной оценке государством деятельности органов предварительного расследования; в признании судом незаконности, необоснованности и несправедливости процессуальных решений, принятых в досудебном производстве. Поэтому в определении оснований постановления оправдательных приговоров без раскрытия содержания понятия «следственная ошибка» мы никак не обойдемся.

Теперь перейду к исследованию первого основания постановления оправдательного приговора, изложенного в п. 1 ч. 2 ст. 302 УПК РФ - неустановление события преступления. Здесь необходимо обратиться к этимологии самого понятия «событие преступления».

Вопрос этот не так прост, как может показаться при поверхностном к нему отношении, и неправильная трактовка его способна привести к судебной ошибке, по крайней мере, в части разрешения гражданского иска.

Наиболее приемлема, на мой взгляд, трактовка данного понятия, содержащаяся в научно-практическом комментарии к УПК РСФСР. Авторы этого труда под отсутствием события преступления понимают не только неустановленность события, «по поводу которого ведется производство», но и случаи, когда хотя и такое событие существует, однако оно является «результатом действий самого потерпевшего или стихийных сил»¹¹¹. Вместе с тем, следует отметить, что такой подход к вопросу представляется правильным. Но он страдает тем недостатком, что ориентирует на вынесение оправдательного приговора за отсутствием события преступления по всем делам, по которым «версия о совершении преступления не подтвердилась, а событие было результатом действия самого потерпевшего». Между тем вряд ли это разумно.

Законодателем термин «событие преступления» употребляется для обозначения самого противоправного деяния, а не тех событий, которые могли бы быть его результатом. Это можно заметить при сравнении ряда статей уголовно-процессуального законодательства. Так, ст. 307 УПК РФ гласит, что описательно-мотивировочная часть обвинительного приговора должна содержать описание преступного деяния. Ст. 299 УПК говорит, что при постановлении приговора суд в совещательной комнате разрешает вопрос: доказано ли, что имело место деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый, и другие. Вне всякого сомнения, что в этих нормах имеется в виду то же самое, что и в п. 1 ч. 2 ст. 302 УПК РФ, указывающей на событие преступления.

Нельзя смешивать событие, в связи с которым велось уголовное судопроизводство, с событием преступления. Это - хотя и близкие, тесно связанные, но все же не тождественные явления, они далеко не всегда совпадают. Скажем, обнаружение трупа с признаками насильственной смерти, авария на автотранспорте, наезд автомобиля на человека и др. в бытовом отношении всегда являются событиями, независимо от причины их происхождения. Однако если будет доказано, что здесь имело место самоубийство, авария произошла по сугубо техническим причинам, наезд является следствием грубой неосторожности самого потерпевшего при отсутствии каких бы то ни было нарушений правил движения и эксплуатации автомобиля и др., то надо говорить об отсутствии события преступления, несмотря на наличие определенного события в бытовом смысле слова.

Четкое разграничение «события» в бытовом смысле слова и «события преступления» необходимо не только для правильного понимания различных оснований оправдательного приговора (или прекращения дела), но и для уяснения ряда других процессуальных проблем. В частности, это важно для надлежащего определения предмета и пределов доказывания, для достижения полноты исследования обстоятельств дела. Подмена данных понятий может привести к тому, что следствие ограничится доказыванием факта пожара, недостачи, дорожно-транспортного происшествия и иных таких событий, принимая их за преступное деяние, чем они в действительности не являются, а могут быть только его результатом.

Отсутствие события преступления как основание постановления оправдательного приговора означает отсутствие по делу таких неправомерных действий подсудимого, применительно к которым можно было бы говорить, содержат они признаки состава преступления или не содержат. Практически оно может выявляться в разных формах. Наиболее простая их них – те случаи, когда в ходе судебного разбирательства обнаруживается, что объективно не существует то противоправное деяние, которое вменяется в вину по материалам дела. Например, лицо обвинялось в совершении квартирной кражи, в то время как ее не было вообще, а вещи были утеряны самим хозяином. В подобном случае в суде отпадает вся фактическая фабула обвинения, обнаруживается отсутствие того факта, который мог быть расценен как преступление.

Иногда судебное следствие опровергает те отрицательные факты (обстоятельства), которые в фабуле обвинения принимались за преступное деяние, инкриминируемое подсудимому. Так, в процессе судебного разбирательства дела, по которому в связи с исчезновением дочери лицо предано суду за убийство, обнаруживается, что «потерпевшая» жива, без всякого предупреждения ушла из дома и прекратила всякие связи с отцом, потому что последний собрался жениться. В подобном случае в судебном заседании доказывается отсутствие тех фактов (обстоятельств), которые до этого считались следствием и свидетельством преступных действий или бездействия подсудимого. Отпадение этой части фактической фабулы обвинения здесь влечет за собой отказ от вменения лицу в вину самого преступного деяния, поскольку вывод о нем вытекал из этих отрицательных фактов. Соответственно, оправдательный приговор постановляется за неустановлением события преступления, а не по какому-либо другому основанию.

Неустановление события преступления, как основание к оправданию, - это доказанность отсутствия того неправомерного деяния, которое вменялось в вину подсудимому в связи с теми или иными явлениями и событиями. Оно означает несостоятельность обвинения ввиду несоответствия его фактической фабулы объективной действительности. При этом основании к оправданию фактическая фабула обвинения отпадает либо полностью, либо в своей решающей части, касающейся самих инкриминируемых подсудимому действий или бездействия. В последнем случае оставшиеся из нее факты, которые раньше ошибочно воспринимались в качестве результата и свидетельства совершения обвиняемым преступления, теряют уголовно-правовое значение. Поэтому, так или иначе, при оправдании подсудимого за неустановлением события преступления рушится все обвинение полностью, причем настолько, что исключается и всякая иная ответственность оправданного судом лица за те же самые обстоятельства, которые служили предметом судебного разбирательства.

Второе основание – непричастность подсудимого к совершению преступления. На первый взгляд, данное основание мало чем отличается от п. 1 ч. 2 ст. 302 УПК – не установлено событие преступления. Однако на гносеологические различия в этих основаниях указывает сам законодатель.

Так, ч. 3 ст. 306 УПК РФ устанавливает, что в случае вынесения оправдательного приговора по основанию непричастности подсудимого к совершению преступления, а также в случаях, когда лицо, подлежащее привлечению в качестве обвиняемого, не установлено, суд решает вопрос о направлении прокурору уголовного дела для производства предварительного расследования и установления лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого.

Чем может быть объяснено это правило? Только одним, что закон предусматривая объективную необходимость оправдания за непричастностью подсудимого к совершению преступления, одновременно предполагает, что в этой ситуации событие преступления доказано с достоверностью. Действительно, при постановлении оправдательного приговора в связи с непричастностью подсудимого к совершению преступления знание судей о самом событии преступления должно быть достоверно доказанным имеющимися материалами уголовного дела.

Третье основание - в деянии подсудимого отсутствует состав преступления. Оно касается главным образом юридической формулировки обвинения, в чем, прежде всего, и выражается его принципиальное отличие от первого основания.

Если первое из названных оснований предназначено для тех случаев, когда в суде не находит подтверждения совершение подсудимым какого-либо противоправного деяния вообще, то данное основание, т.е. отсутствие состава преступления, применяется чаще всего при доказанности инкриминируемых подсудимому действий или бездействия. Наличие данного основания к оправданию показывает отсутствие тех юридических признаков, которые необходимы для того, чтобы вменяемые подсудимому в вину действия (бездействие) признать преступлением, усмотреть в нем конкретный состав преступления с его объективными и субъективными элементами.

В отличие от неустановления события преступления, когда не подтверждается какое-либо порицаемое действие лица вообще, отсутствие состава преступления свидетельствует лишь о том, что в учиненных подсудимым действиях (бездействии) не содержится признаков конкретного преступления, но отнюдь не о том, что данное лицо вовсе не совершало вменяемых ему в вину действий. Эти существенные отличия свидетельствуют о различной природе указанных оснований к оправданию в суде и дают возможность последовательно их разграничивать.

Как в уголовном законе, так и во всех нормах процессуального кодекса понятием «состав преступления» обозначается одно и то же – совокупность объективных и субъективных признаков, характеризующих содеянное как преступление.

Данное основание оправдательного приговора всегда предполагает оценку известного деяния человека относительно тех признаков, наличием которых обусловливается уголовная ответственность. Причем в отличие от п. 1 ч. 2 ст. 302 УПК РФ, при котором оценка исследуемых судом фактов производится с точки зрения выявления каких-либо недозволенных действий (бездействия) подсудимого, отсутствие состава преступления выясняется путем оценки конкретного, обозначенного непосредственно в фактической фабуле обвинения деяния как лишенного преступного характера.

Для такого основания к оправданию в суде вовсе не обязательно, чтобы непременно суд пришел к заключению о правомерности инкриминируемых подсудимому действий (бездействия), как это полагает М.А. Чельцов¹¹². Преступность и противоправность – понятия не тождественные. Содеянное может содержать признаки гражданского, административного или дисциплинарного правонарушения, а также формально подпасть под действие той или иной нормы Особенной части Уголовного кодекса РФ, но не быть преступным в силу малозначительности. При этом условии, несмотря на неправомерность совершенного подсудимым деяния, постановляется оправдательный приговор, основанием чему является отсутствие состава преступления¹¹³.

Равным образом не требуется, чтобы действия, вменяемые подсудимому в вину, были несомненно доказаны. Если суд приходит к выводу, что эти действия не содержат в себе признаков конкретного состава преступления, то он независимо от степени их доказанности выносит оправдательный приговор за отсутствием состава преступления. Но это разумеется, допустимо в той мере, в какой установленные в судебном заседании фактические данные позволяют делать такие выводы безошибочно.

В указанных случаях, повторяю, для оправдания подсудимого за отсутствием состава преступления степень доказанности не имеет существенного значения только применительно к тем фактам, которые лишены уголовно-правовых признаков.

Во всех случаях, когда судебное следствие исключает признаки противоправности, общественной опасности или виновности в инкриминируемом подсудимому действии к моменту его совершения (а не ко времени рассмотрения дела в суде), оправдательный приговор выносится судом за отсутствием состава преступления.

Что же касается таких признаков субъекта преступления, как вменяемость и правосубъектность, то положение несколько меняется. Хотя отсутствие этих признаков, безусловно, исключает наличие состава преступления, тем не менее это, в виде общего правила, не дает основания к оправдательному приговору. Невменяемость, как уже отмечалось, всегда влечет за собой прекращение уголовного дела и направление уголовного дела в суд для применения принудительной меры медицинского характера (ч. 1 ст. 439 УПК), поскольку она исключает возможность даже постановки вопроса о виновности лица. Неправосубъектность сопряжена с теми же процессуальными последствиями, если она выражается в недостижении подсудимым возраста, с которого наступает уголовная ответственность. Когда же неправосубъектность есть результат того, что в совершении преступления со специальным субъектом (должностное лицо, представитель власти, военнослужащий и др.) обвиняется не обладающее этими признаками лицо, она предполагает оправдание подсудимого за отсутствием состава преступления.

Итак, первое и третье основания постановления оправдательного приговора в уголовном процессе обусловливаются отпадением в суде разных составных частей предъявленного подсудимому обвинения: неустановление события преступления – его фактической фабулы, отсутствие состава преступления – юридической формулировки, уголовно-правовых признаков деяния, связанных как с общим понятием, так и с конкретным составом преступления.

В отличие от них второе основание – непричастность подсудимого к совершению преступления – означает несостоятельность фундамента, доказательной основы обвинения, по которому лицо предано суду. Данное основание преимущественно тем и обособляется от предыдущих оснований, что появляется вследствие недостаточности имеющихся по делу фактических данных (доказательств) ни для признания обвинения доказанным, ни для оправдания подсудимого за неустановлением события или отсутствием состава преступления.

И, наконец, четвертое основание – в отношении подсудимого коллегией присяжных заседателей вынесен оправдательный вердикт.

Представляется, что данное основание, изложенное в п. 4 ч. 2 ст. 302 УПК, синтезируя в себе все три названные выше основания постановления оправдательного приговора, привносит в данный процесс специфику, связанную с усмотрением и внутренним убеждением «судей факта» – присяжных заседателей.

При анализе процесса постановления приговора судом присяжных правомерно выделить две основные стадии: 1) коллегиальную оценку доказательств, в ходе которой устанавливаются фактические обстоятельства, составляющие основу решения, 2) собственно принятие решения, имеющее целью сконструировать выводы относительно фактической и юридической сторон дела.

Проведенные исследования показывают, что в механизме принятия решения в суде присяжных негативную роль могут сыграть так называемые дефекты оценочной и регулятивной функций. Установлено, что при всем положительном значении профессионального опыта (знание законов, умение видеть их в совокупности, правильное представление о тенденциях судебной практики) процесс длительной, кропотливой судейской работы в условиях максимальной состязательности суда присяжных приводит к образованию некоторых нежелательных явлений, находящих свое выражение в поверхностном восприятии исследуемых доказательств и безапелляционной уверенности в законности, обоснованности и справедливости вердикта присяжных. Исследования показывают, что наиболее распространенной профессиональной деформацией «судей права» является притупленное чувство ответственности за принимаемое процессуальное решение. Вердикт присяжных, который, за исключением редких случаев, не обжалуется и не опротестовывается, создает юридический «коридор», при котором председательствующий как Понтий Пилат «умывает руки» и лишь формально - юридически удостоверяет решение «судей факта». При этом профессиональная деформация не только стимулирует формирование в зависимости от уголовно-процессуальной ситуации обвинительного или оправдательного уклонов, приводящих к неправильной оценке доказательств самих «судей права», но и оказывает вредное воздействие на формирование внутреннего убеждения присяжных заседателей, так как в ходе судебного разбирательства судьи оказывают друг на друга взаимное влияние, а, следовательно, и на выработку общего и окончательного мнения членов судейской коллегии.

Кстати, господа, вопрос о роли председательствующего в суде присяжных до сих пор является одним из дискуссионных в юридической литературе. По-разному он решается и в зарубежных странах.

Так, в уголовном процессе США «судья права» занимает весьма пассивное участие. Основной упор председательствующего делается на организацию состязания сторон: он осуществляет контроль за правилами производства тех или иных судебных действий, проводимых сторонами; разрешает возникшие в ходе судебного разбирательства вопросы (например, удовлетворяет или отклоняет протесты сторон, разрешает ходатайства) и т.д. Это связано еще и с тем, что в уголовном судопроизводстве США прослеживается четкое размежевание уголовно-процессуальных функций – обвинения, защиты и разрешения уголовного дела. Поскольку суд отстранен от собирания доказательств по собственной инициативе, он в состязание сторон не втягивается. Его задача – правильно организовать данное состязание, чтобы стороны могли полноценно реализовать свои права.

А вот в уголовном процессе Франции «судья права» занимает иное положение. Здесь он наделен полномочиями по собиранию доказательств по собственной инициативе, что приводит к вмешательству суда в процесс формирования доказательственной базы, и, тем самым, председательствующий втягивается в спор сторон. При таком условии смешиваются уголовно-процессуальные функции, и уже только поэтому нельзя говорить о полной реализации принципа состязательности в уголовном судопроизводстве Франции¹¹⁴. Не известно, какой вариант является лучшим, факт остается фактом – ни одна из приведенных выше моделей поведения «судьи права» не застраховывает его от профессиональной деформации, проявляющейся в искаженном судейском усмотрении, особенно ощутимом при постановлении приговора в условиях противоречивого вердикта присяжных заседателей и сомнений председательствующего в его законности, обоснованности и справедливости.

Дефекты правосознания присяжных заседателей имеют иную природу, чем у профессионального судьи, и, как представляется, являются следствием изъянов в содержании познавательной и оценочной функций. Недостаточное усвоение основных положений доказательственного права предопределяет ситуацию, при которой круг доказательств неоправданно расширяется за счет «доказательств поведения».

Так, на вопрос анкеты, считаете ли Вы, что внешний вид и манера поведения подсудимого в судебном заседании могут повлиять на оценку доказательств и меру наказания, 28% присяжных заседателей ответили утвердительно. Кроме того, на сознание присяжных заседателей весьма сильно воздействуют факты аморальности преступления и решительного отрицания подсудимым своей вины. По той же причине отдельные виды доказательств (результаты судебных (следственных) экспериментов, заключения экспертов) воспринимаются рядом присяжных заседателей как имеющие приоритет перед прочими.

Например, обвиняемый показал, что убийство произошло при превышении пределов необходимой обороны следователь и прокурор, не опровергнув его утверждений, предъявили ему обвинение по ст. 108 УК РФ. Однако суд присяжных, установив те же обстоятельства на основании тех же материалов предварительного расследования, которые были изложены в обвинительном заключении, оценил их по-другому и квалифицировал преступление подсудимого по ст. 105 УК РФ.

Не последнюю роль в этом играет уровень подготовки государственного обвинителя, от которого в состязательном процессе напрямую зависит вектор развития судебно-следственной ситуации.

В этой связи показательно «громкое» дело в отношении физика Данилова, обвиняемого в шпионаже в пользу Китая, которое рассматривалось судом присяжных Красноярского краевого суда. Разные составы коллегий присяжных заседателей на основании одних и тех же материалов предварительного расследования вынесли диаметрально противоположные процессуальные решения: в первом судебном разбирательстве – оправдательный приговор, во втором - 11 лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима. По при- знанию старшего помощника прокурора Красноярского края по связям с общественностью Е. Пимоненко, в первом случае была очевидная недоработка государственного обвинителя, который не смог убедить присяжных заседателей в обоснованности обвинения, предъявленного Данилову; работа второго государственного обвинителя в суде, напротив, получила самую высокую оценку руководства прокуратуры Красноярского края.

В связи с возрастающей ролью государственного обвинителя в состязательном судебном процессе становится актуальной проблема справедливости такого уголовно – процессуального решения, как приговор, а также влияния усмотрения прокурора, поддерживающего государственное обвинение либо отказывающегося от него, на процесс принятия основного судебного решения.

Традиционно наука уголовно-процессуального права связывала требование справедливости приговора преимущественно с наказанием. Однако назначением справедливого наказания проблема справедливости приговора не исчерпывается. Она включает в себя анализ всех предусмотренных законом правовых последствий обвинения лица в совершении преступления, которые должны найти свое разрешение при постановлении приговора, в том числе и таких, как освобождение от уголовной ответственности и оправдание.

Анализ роли и задач правосудия в правовом государстве высветил и принципиально новую для нашей науки проблему – возможность оправдания при наличии в действиях лица состава преступления. Такая возможность связывается преимущественно с деятельностью суда присяжных.

Самостоятельность предмета оценки приговора с позиции справедливости усматривается, прежде всего, в отсутствии строгой формальной определенности закона в части назначения конкретной меры уголовной ответственности и наличия в связи с этим большого поля для внутреннего убеждения и усмотрения суда. Это обстоятельство требует к регулирующему воздействию уголовного и уголовно-процессуального закона подключить и регулирующее воздействие такой морально-этической категории как справедливость.

В литературе высказаны различные суждения относительно характера справедливости приговора. Полагаю, юридическую и социальную справедливость приговора следует различать, но не следует противопоставлять друг другу. Юридическая и социальная справедливость приговора соотносятся так же, как соотносятся социальное содержание с правовой формой.

Оправдание невиновного, по нашему мнению, такой же правомерный и справедливый акт правосудия, как и осуждение виновного. Требование достоверности выводов о виновности или невиновности и реальность ситуации, когда достоверный вывод сделать невозможно, корректируется презумпцией невиновности, требующей толковать сомнения в пользу вывода о невиновности. Хотя мы с Вами уже говорили, что дух агностицизма незримо присутствует в УПК РФ, особенно в механизме реализации данного принципа, можно сделать вполне обоснованный вывод, что при конкуренции задач, когда отсутствуют возможности надежного и убедительного решения одной из них, приоритет должен отдаваться задаче ограждения от необоснованнного осуждения. Приоритетность оправдания в случаях недоказанности не означает, что этот вывод суда не должен быть обоснованным и мотивированным. Очевидно, что необоснованное оправдание так же несправедливо, как и необоснованное осуждение.

Основное внимание судьи должно быть сосредоточено на обосновании в приговоре справедливости как относительно самостоятельного и обязательного его свойства. Справедливость должна отразить не только основанную на установленных судом фактах и находящуюся в рамках применяемого закона уголовную ответственность, но и максимальную адекватность, соразмерность содеянному и личности виновного меру такой ответственности. Отсутствие точных, формально определенных критериев такой соразмерности и в силу этого большие дискреционные полномочия для усмотрения суда в этом вопросе заставляют обращаться не только к правовым, но и к нравственным регуляторам, где требование справедливости занимает ведущее место.

Анализируя позиции юристов относительно того, юридическая или социальная справедливость должна найти выражение в приговоре, можно прийти к следующим выводам: а) поскольку любое юридическое явление, в том числе юридические права и обязанности обращены к людям и регулируют реальные общественные отношения, то юридическое и социальное в законе и в приговоре следует различать, но не следует противопоставлять, они соотносятся как форма и содержание; б) расхождение между юридической и социальной справедливостью возможно в той мере, в какой возможно существование несправедливых законов и соответственно применяющих такие законы несправедливых приговоров.

Справедливость оправдания по приговору суда, на мой взгляд, заключается не только в восстановлении чести и достоинства незаконно привлеченного к уголовной ответственности, но и в справедливом возмещении всякого иного ущерба, причиненного незаконными действиями органов дознания, предварительного следствия и суда.

При рассмотрении комплекса обстоятельств, влияющих на назначение справедливого наказания, подчеркивается особая сложность учета данных о личности виновного, особенно когда речь идет о тяжком преступлении. Наказание выполняет различные функции (кары, воспитания, устрашения преступника и других неустойчивых граждан, удовлетворение чувства справедливости), которые не всегда поддаются гармоничному сочетанию.

Анализируя такое положение вещей, С.Г. Келина и В.Н. Кудрявцев справедливо отмечают, что в этом выражаются неизбежные противоречия реальной жизни, которые находят свое отражение в праве. Поэтому при выполнении уголовным правом той или иной задачи на первый план выступает то один принцип, то другой принцип, не отменяющий, однако, действия других принципов.

Вопрос о приоритетности той или иной функции наказания должен решаться с учетом всех объективных и субъективных обстоятельств данного преступления. Однако, выдвинув на первый план, признав приоритетность за той или иной функцией с учетом специфики конкретного дела, нельзя игнорировать другие и потому следует стремиться к достижению разумного компромисса.

Очевидно, что в условиях состязательного процесса приговор более отвечает на вопрос, кто победил, чем на то, что же было на самом деле. Хотя законодателем и полагается добросовестность сторон в исследовании доказательств, однако в их арсенале присутствуют и такие понятия, как тактика обвинения и защиты. И, видимо, потребуется значительное время, чтобы стороны овладели навыками состязательности уголовного процесса. Пока же часть прокурорских работников более уповает на инерцию судейского корпуса, «выросшего на старом и дорогом для них УПК РСФСР», как выразился прокурор г. Казани Ф. Багаутдинов. С надеждой он взирает «и на определенную консервативность российского уголовного процесса, сущность которого, несмотря на вроде бы революционные изменения в законодательстве, меняется медленно. Например, несмотря на провозглашенную состязательность сторон, мы по-прежнему наблюдаем, как суд в большинстве случаев достаточно активно участвует в исследовании доказательств»¹¹⁵. Неужели, он прав? Думаю, что да.

Так, лишает суд четких ориентиров в этом вопросе и кассационное определение Верховного Суда РФ от 10 октября 2002 г. по делу Кобыльникова, согласно которому указание в ст. 286 УПК на согласие сторон как на необходимое условие для оглашения показаний потерпевшего и свидетеля, ранее данных при производстве предварительного расследования, по смыслу процессуального закона, рассматриваемого во взаимосвязи со ст. 123 Конституции РФ, о состязательности и равноправии сторон, распространяется лишь на те случаи, когда суд придет к выводу о необходимости оглашения показаний по собственной инициативе. Обоснованно полагать, что такая методика аргументации позволяет «преодолеть» и иные процессуальные нормы.

Процесс усвоения «смысла» и «духа» нового УПК сопровождается, как мы видим, болезненной переоценкой традиционных процессуальных устоев, в рамках чего по-иному воспринимается прежде безоговорочно отвергаемый в советском издании «Настольной книги судьи» описанный М.Е. Салтыковым-Щедриным образ судьи царской России, который рассуждал так: «Я не вхожу в свою совесть, я не советуюсь с моими личными убеждениями; я смотрю на то только, соблюдены ли все формальности, и в этом отношении строг до педантизма. Если есть у меня на руках два свидетельских показания, надлежащим образом оформленные, я доволен и пишу: есть, если их нет – я тоже и пишу: нет. Какое мне дело до того, совершено ли преступление в действительности или нет! Я хочу знать, доказано ли оно или не доказано, и больше ничего»¹¹⁶.

Представляется, что применительно к нормам УПК РФ обвинительный или оправдательный приговор может рассматриваться как законный, обоснованный и справедливый только при условии соответствия его тем доказательствам, которые представили стороны, и реализации судом своих процессуальных возможностей по их восполнению и исследованию.

Не противоречило бы, полагаю, дополнение процессуальных возможностей суда инициативой в исследовании доказательств и материалов дела, без исследования которых отсутствует возможность рассмотреть дело по существу предъявленного обвинения и решить вопрос о применении норм материального права.

Например, заключениями экспертов о вменяемости подсудимого, характере и тяжести телесных повреждений потерпевшего, оценке оружия, боеприпасов и взрывчатых веществ, наркотических средств, нарушений специальных правил, сведений о судимости и иных данных о личности подсудимого и т.д. В судебной практике, видимо, невозможно будет исключить и в дальнейшем случаи, когда стороны воздерживаются от ходатайств по оглашению и исследованию подобных сведений в суде. Представляется возможным дополнить ст. 291 УПК РФ положением о том, что «суд в интересах обеспечения законности, обоснованности и справедливости приговора вправе исследовать доказательства и материалы дела, об исследовании которых стороны обвинения и защиты не ходатайствовали». Такое решение на стадии окончания судебного следствия, когда стороны исчерпали свои состязательные возможности, вполне корректно относительно принципов состязательности и равенства сторон.

При решении вопросов доказанности обвинения и его юридической оценке суд в условиях состязательности сторон исходит из предоставленных ими доказательств. Анализ «доказательств, подтверждающих обвинение» и «доказательств, на которые ссылается сторона защиты» (ст. 220 УПК) требует иного, отличного от прежнего, стиля изложения приговора. Отражая состязательность действий сторон, суды в приговорах обоснованно указывают, например: «Проанализировав доказательства, представленные сторонами обвинения и защиты, суд приходит к следующим выводам…» или: «Приведенные обстоятельства преступления подтверждаются следующими доказательствами, представленными стороной обвинения …», «что касается ссылок стороны защиты в качестве алиби подсудимого на показания свидетеля П., то суд…» либо «проанализировав доказательства сторон по обстоятельствам, относящимся к «суд полагает…»

Такой стиль изложения описательно-мотивировочной части приговора не только объективно позволяет суду избрать правильную методику оценки представленных доказательств, но и соответствует содержанию законности, обоснованности и справедливости приговора, постановленного в условиях состязательного уголовного процесса, закрепленного в Уголовно-процессуальном кодексе РФ.

В мотивировке оправдательного приговора, конечно же, большое значение имеет позиция государственного обвинителя, особенно в ситуациях отказа от поддержания обвинения.

Так, анализ судебной практики показывает, что причиной большинства отказов государственного обвинителя от обвинения являлись материалы некачественно проведенного предварительного следствия.

Например, в 2004 г. судами Красноярского края было вынесено 39 оправдательных приговоров в отношении 419 лица и прекращено по реабилитирующим основаниям 28 дел в отношении 31 лица. Изучение материалов уголовных дел свидетельствует, что более чем в половине случаев лица оправдываются в связи с необоснованным привлечением их к уголовной ответственности органами предварительного расследования.

Прокурор: «Кстати, иногда очень сложно определить разницу между оправдательным приговором и прекращением уголовного дела по реабилитирующим основаниям!»

Судья: «Вот именно, потому что в основе и того, и другого процессуального решения лежат либо следственные ошибки, либо некачественно, поверхностно проведенное предварительное следствие. Вот лишь некоторые примеры из практики судов Красноярского края.

Так, приговором Советского районного суда Котанов В.А. был оправдан по ст. 177 УК РФ. Он обвинялся в том, что, являясь директором ЗАО ПКФ «Аделфос и К», приобрел право на чужое имущество путем обмана и злоупотребления доверием, совершенное с использованием служебного положения в крупном размере, ДЗАО «Сибцветметэнерго» в лице директора Веселова и в хищении путем обмана и злоупотребления доверием, совершенном неоднократно лицом с использованием своего служебного положения в отношении ООО «Крастехснабсбыт» в лице директора Хапкова. Действия Котанова были квалифицированы по п.. «б», «в» ч. 2 ст. 159 УК РФ. 9 августа 2004 г. Советским судом, исходя из позиции государственного обвинителя – заместителя прокурора, изменившего предъявленное обвинение на ст. 177 УК РФ (злостное уклонение от погашения кредиторской задолженности), Котанов был оправдан за отсутствием в его действиях состава преступления. Судебной коллегией приговор оставлен без изменения.

Изучение материалов дела показало, что предварительное следствие проведено некачественно и неполно. Добытые по делу доказательства свидетельствуют только о гражданско-правовых отношениях между юридическими лицами, умысел на совершение мошенничества в ходе предварительного расследования доказан не был.

Недостатки предварительного следствия побудили заместителя прокурора района отказаться от поддержания обвинения по ч. 2 ст. 159 УК РФ, однако государственный обвинитель при этом не принял во внимание то, что в действиях Котанова отсутствуют признаки преступления, предусмотренного ст. 177 УК РФ и он неверно ориентировал суд на вынесение обвинительного приговора.

А вот пример еще одного судебного решения, связанного с отказом государственного обвинителя от обвинения.

Постановлением Свердловского районного суда вынесено решение о прекращении уголовного дела в отношении Тода Д.А. в связи с декриминализацией деяния, предусмотренного ч. 2 ст. 146 УК РФ. Органами предварительного следствия Тод обвинялся в том, что реализовал контрафактный диск с программным обеспечением, чем причинил ЗАО «1С» крупный ущерб в сумме 58268 руб. Защитником подсудимого было заявлено ходатайство о прекращении дела в связи с декриминализацией действий последнего.

Согласно примечания к ст. 146 УК РФ, деяния, предусмотренные ст. 146 УК РФ, признаются совершенными в крупном размере, если стоимость прав на использование объектов авторского права превышает сто минимальных размеров оплаты труда.

На момент совершения преступления минимальный размер оплаты труда составлял 450 руб., т.е. для признания крупного ущерба необходима была сумма 45 000 руб. На момент рассмотрения дела в суде в УК РФ были внесены изменения в редакции от 8 декабря 2003 г., в том числе в примечание к ст. 146 УК РФ; в частности, крупный ущерб был определен в твердой денежной сумме – 50 000 руб. Но внесенные изменения не декриминализировали действия Тода, так как от его действий предприятию был причинен ущерб, превышающий указанную сумму. Несмотря на это, государственный обвинитель выразил согласие на прекращение уголовного дела, о чем судья вынес решение, которое в кассационные сроки обжаловано не было. Таким образом, Тод был незаконно освобожден от уголовной ответственности и в силу ст.405 УПК РФ обжалование решения суда стало невозможным¹¹⁷.

Как видите, господа, отказ государственного обвинителя от обвинения в приведенных выше примерах стал причиной разных по своей процессуальной природе судебных решений; причем в основе первого лежат все те же пресловутые ошибки предварительного расследования, заложником которых и стал прокурор в судебном разбирательстве; в основе второго – непрофессиональные действия самого государственного обвинителя, выразившиеся в элементарном незнании им норм материального права».

Студент: « Это называется, господа, «не стреляйте в пианиста - он играет, как может!»

Прокурор: «Вот именно! На мой взгляд, молодой человек весьма точно определил уголовно-процессуальную ситуацию, возникающую в связи с отказом государственного обвинителя от обвинения в современных условиях состязательности. Прокурор вынужден до конца отстаивать «честь мундира», ведомственные корпоративные интересы органов прокуратуры, эффективность работы которой оценивается количеством утвержденных обвинительных заключений и соответствующих им обвинительных приговоров даже в условиях очевидных промахов, совершенных органами предварительного расследования.

Давайте вспомним известный советский фильм «Средь бела дня», где главную роль подсудимого сыграл мой земляк с Алтая Валерий Золотухин. Действие фильма, основанного на документальных материалах, происходит в 70-х гг. прошлого столетия. Герой Золотухина, добропорядочный отец семейства, из необходимой обороны на пляже убивает несовершеннолетнего преступника, реально угрожавшего жизни ему и его семье. В ходе досудебного производства возник идейно - нравственный конфликт между молодым прокурором района и пожилым следователем старой формации, который необоснованно квалифицировал преступление как убийство с особой жестокостью и который все же убедил прокурора утвердить незаконное и несправедливое обвинительное заключение. Прокурор, разобравшись в ситуации уже в ходе судебного следствия, отказался от поддержания государственного обвинения в суде, однако этот гражданский поступок тогда стоил ему должности. Такова в прошлом веке была цена вызова отдельно взятой личности ведомственным корпоративным интересам системы.

В современных условиях, когда УПК РФ достаточно подробно регламентировал институт отказа от обвинения, такая ситуация, конечно же, не возможна. Однако и сегодня, наказание государственного обвинителя в административном порядке за необоснованный, с точки зрения руководства прокуратуры, отказ от обвинения в суде, все же неизбежно. По-прежнему сильны традиции прокуратуры, складывавшиеся десятилетиями, и новый УПК РФ, конечно же, не сможет сразу, в одночасье изменить их.

Итак, господа, подводя итог сказанному, можно сделать вывод, что онтологические (бытийные) аспекты оправдательного и обвинительного приговоров имеют одинаковую природу, так как в основе принятия и того, и другого процессуального решения лежат материалы предварительного расследования, устанавливающие пределы судебного разбирательства. Иная ситуация обстоит с гносеологическими аспектами данных процессуальных решений, так как психолого-правовые механизмы постановления оправдательных и обвинительных приговоров существенно отличаются. Ведь речь идет об отказе государства от обвинения уже на судебных стадиях, а значит, о признании судом низкого качества проведенного предварительного расследования, незаконности, необоснованности и несправедливости процессуальных решений, принятых в досудебном производстве».

 

 

ДИАЛОГ 7. О состязательности и суде присяжных

 

Судья: «Господа, если абстрагироваться от глубоких научных обоснований господина прокурора, то нетрудно понять, что собирание и исследование судом по собственной инициативе доказательств есть ни что иное, как оказание помощи одной из сторон в подтверждении приведенных ею доводов либо в опровержении доводов ее процессуального оппонента.

По моему мнению, с учетом российских реалий и требований ныне действующего процессуального закона, оправдать помощь суда в доказывании тех или иных обстоятельств можно лишь при рассмотрении дел частного обвинения, в котором не участвует государственный обвинитель, в случае, когда потерпевший, он же частный обвинитель, не имеет права на обязательное участие представителя-адвоката и материальных возможностей для заключения соглашения с последним. При этом такая помощь может оказываться лишь частному обвинителю.

Если обвинение поддерживается государственным обвинителем и другие участники процесса имеют право воспользоваться услугами адвоката по назначению либо имеют возможность заключить с ним соглашение, от суда требуется одно – разъяснить сторонам право воспользоваться предоставленными им законом возможностями, положения ст.15 УПК о том, что суд не является органом преследования, не выступает на стороне обвинения и стороне защиты, т.е. не будет помогать ни той, ни другой стороне, если они неэффективно будут выполнять свои функции, а будет лишь создавать им необходимые условия для их выполнения¹¹⁸.

Иной подход, в отсутствие закрепленной в законе обязанности суда восполнять пробелы судебного следствия, приводит к избирательности при оказании судом помощи той или другой стороне, что еще хуже, чем существовавшее в УПК РСФСР требование о полноте судебного следствия.

Сторонники права суда на инициативу при исследовании доказательств ссылаются на определение Конституционного Суда РФ от 23 января 2001 г. «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Якурина К.А. на нарушение его конституционных прав частью 4 статьи 276 УПК РСФСР». В своей жалобе Якурин ссылается на то, что, по его мнению, часть 4 ст. 276 УПК РСФСР, позволяющая суду по собственной инициативе принимать решения о вызове новых свидетелей, назначении экспертизы, истребовании документов и других доказательств, наделяет суд полномочиями, присущими в уголовном процессе органам предварительного следствия и прокурору и тем самым нарушает права обвиняемого, закрепленные в Конституции РФ.

Конституционный Суд РФ, отказывая Якурину в принятии его жалобы, указывает, что осуществление судом функции правосудия не исключает наличие у него права в рамках предъявленного подсудимому обвинения истребовать и исследовать доказательства, необходимые для проверки приводимых сторонами в обоснование своих позиций доводов, оценивать значение тех или иных обстоятельств для правильного разрешения уголовного дела.

Считаю, что указанные разъяснения нельзя автоматически переносить на ситуацию, сложившуюся после вступления в силу УПК РФ, иначе логично было бы и в настоящее время признать за судом право по собственной инициативе вызывать новых свидетелей и оценивать их показания наряду с доказательствами, представленными сторонами.

Вне сомнения, чем активнее суд будет проявлять инициативу в собирании и исследовании доказательств, тем сложнее ему будет пребывать в роли беспристрастного арбитра. Во всяком случае, Конституционный Суд РФ не говорит об обязанности суда проявлять инициативу в собирании и исследовании доказательств, и потому ссылки на определение Конституционного Суда РФ как на обращенное к суду первой инстанции прямое указание восполнять пробелы, допущенные сторонами при представлении доказательств, есть не что иное, как попытка выдать желаемое за действительное.

Активная позиция суда в доказывании по уголовным делам, на наш взгляд, обусловливается следующими факторами:

- суждением о процессуальной деятельности посредством практики, о доказывании, субъективном внутреннем убеждении, преодолении сомнения в истинности знания, каковые, с нашей точки зрения, являются элементами объективной истины и вместе с ними мышлением о достижении процессуальной истины, когда для установления истины объективной использован весь объем методов и способов процессуальной возможности, отработки всех версий;

- необходимостью достижения баланса гарантий прав личности и мер по усилению борьбы с преступностью;

- потребностью учета, сохранения и продолжения заложенных российским Уставом уголовного судопроизводства 1864 г. правовых традиций, касающихся роли суда в доказывании, при этом, не допуская безумного предложения о его реставрации, ибо с тех пор прошло полтора столетия и судопроизводство во всем мире стало более цивилизованным;

- сохранением положительной роли желания установления абсолютной истины, которая нашла свое отражение в историческом развитии нашего уголовного судопроизводства.

Вот доводы, которые являются основаниями для создания нормативных условий формирования объективной истины и судейского убеждения «по совести».

Состязательность, как всякий принцип, явление качественное. Нельзя быть принципиальным наполовину. Состязательность либо в полной мере есть, либо ее вообще нет. Отдельные элементы, характерные для этого принципа, сами по себе не делают производство истинно состязательным. Поэтому если процесс объявлен состязательным, однако всей совокупности правил, присущей этой форме производства, нет, то такое положение дел есть не что иное, как декларация, фикция, обман¹¹⁹.

Требование состязательности признано принципом уголовного судопроизводства и сформулировано в ст. 15 УПК РФ. В ст. 5 УПК РФ однозначно определенно: «Уголовное судопроизводство – досудебное и судебное производство по уголовному делу» (п. 56). Это означает, что состязательность провозглашена в УПК РФ принципом всего уголовного процесса, т.е. не только в части судебных, но и досудебных его стадий.

Такой подход к формированию нового уголовного процесса России вполне возможен. Истории известны полностью состязательные уголовные производства. Но представляли ли себе разработчики УПК РФ, что необходимо проделать для разворота всей уголовно-процессуальной деятельности на 180 градусов, и какие последствия это влечет?!

То, что наш уголовный процесс подлежит реформированию с позиций состязательности, - это аксиома с 1993 г. То, что такому реформированию необходимо подвергнуть судебное производство, также очевидно. Но то, что по состязательному типу следует перестроить и досудебное производство, - утверждение далеко не бесспорное.

Расширение действия состязательности на досудебные стадии уголовного процесса есть собственный концептуальный подход авторов УПК к форме российского уголовного процесса, но это – тема для другого разговора.

А теперь поговорим о суде присяжных, который является апофеозом состязательного процесса. Проблематику судейского усмотрения, на мой взгляд, следует рассматривать применительно к ситуациям вынесения оправдательного вердикта судом присяжных, который, как мы уже сказали, в соответствии с п. 4 ч. 2 ст. 302 УПК РФ является одним из оснований для постановления судьей оправдательного приговора. Там проблемы и внутреннего убеждения, и прокурорского, и судейского усмотрения выступают особенно выпукло.

Проведенные исследования показали, что рассматриваемые судом присяжных уголовные дела приобретают все более широкий общественный резонанс. Все большее количество обвиняемых в России отдает предпочтение альтернативной форме судопроизводства – суду присяжных заседателей. И это не случайно.

Главная особенность этих судов – решающее непосредственное участие населения в осуществлении правосудия. Центральный вопрос уголовного дела – виновен ли подсудимый в преступлении? – решается в этом суде не постоянным (штатным) судьей-профессионалом, а местными гражданами, отобранными из находящихся в суде общего и запасного годовых списков путем случайной выборки и включенными в состав суда, рассматривающего данное дело. Судья–профессионал руководит судебной процедурой и решает правовые вопросы: о квалификации преступления, наказании виновного и возмещении ущерба, причиненного преступлением. Результаты судебного разбирательства находят свое выражение в двух документах.

Один из них – вердикт, т.е. ответы присяжных на вопросы, совершено ли преступление и совершил ли его подсудимый. Второй документ – приговор, в котором постоянный судья решает вопросы, отнесенные к его ведению: о юридической квалификации действий подсудимого, о возмещении ущерба потерпевшему.

В отличие от постоянных судей присяжные свободны от ведомственных и корпоративных влияний. Они не отчитываются за свои решения ни перед кем, кроме собственной совести. Они поставлены перед необходимостью самим, без судьи, оставшегося за дверью совещательной комнаты, принимать решение о судьбе человека. Отсюда и чувство ответственности, и постановление вердикта по внутреннему убеждению, т.е. по собственному разумению и по совести, хотя, на наш взгляд, эти категории более относятся к психологии и этике, чем к уголовному процессу.

Присяжным не свойственна и наблюдаемая у юристов-чиновников профессиональная деформация: склонность видеть в каждом обвиняемом преступника, недоверие к его показаниям, вызванное тем, что во многих предыдущих процессах показания обвиняемых оказывались ложными¹²⁰.

Пределы усмотрения судьи права, конечно, необходимо рассматривать в контексте проблемы внутреннего убеждения присяжных, т.е. судей факта. Было бы методологически неверным разрывать эти проблемы. В формировании убеждения присяжных непосредственное, первостепенное значение имеет интуитивное, художественное восприятие доказательств и их интерпретация сторонами судебного состязания. Поэтому высокая квалификация государственного обвинителя-прокурора и защитника – это не только владение логикой, юриспруденцией, но и артистизм, способность апеллировать не только к разуму, но и к чувствам присяжных. Отсюда изменчивость судебных ситуаций с любым вектором развития.

Известный русский юрист П. Сергеич по этому поводу отмечал, «что если в деле есть акт осмотра пожарища, несомненно, был пожар; но если по протоколам два свидетеля заметили сильный запах керосина, не удивляйтесь, когда на судебном следствии один заявит, что никакого особенного запаха не было, а другой – что пахла тряпка, которой кухарка вытирала жестянку для керосина. Если в деле есть акт вскрытия женского трупа, нет сомнения, что женщина умерла, но если трое экспертов категорически доказали, что умершая не могла повеситься, не удивляйтесь тому, что трое других столь же решительно докажут присяжным противное и один или двое из числа первых согласятся с ними»¹²¹.

Еще А.Ф. Кони по поводу нападок на присяжных за оправдательные приговоры при очевидной, казалось бы, доказанности вины подсудимого отмечал, что среди этих приговоров есть такие, с которыми нельзя согласиться, но нет таких, которые нельзя понять и объяснить. В ряде случаев оправданием подсудимого присяжные выражали осуждение потерпевшего, который своей агрессивностью и жестокостью, как говорят криминологи – виктимным поведением, спровоцировал насилие со стороны подсудимого. Некоторая часть оправдательных приговоров была обусловлена информационной неопределенностью в ходе судебного разбирательства. Закон не только отстранял присяжных от обсуждения вопроса о виде и размере наказания, но даже запрещал коронным судьям и сторонам уведомлять их о том, какое наказание предусмотрено за деяние, приписываемое подсудимому. Поэтому некоторые оправдательные вердикты были вызваны опасением присяжных, подчас ошибочным, что их обвинительный вердикт мог бы повлечь несправедливо суровое наказание¹²².

Чрезмерно оптимистическим было бы, однако, представление, будто с введением суда присяжных достигнуто идеальное решение проблем правосудия. Судебно-правовая реформа порождает новые проблемы, изменяя критерии эффективности работы всех участников уголовного судопроизводства. По делам, рассматриваемым присяжными, требуется иное, значительно более высокое качество расследования, обвинения, защиты, руководства судебным разбирательством, а значит, необходимость повышения квалификации, корректировки подхода к своей работе следователей, прокуроров, адвокатов, судей.

В связи с этим среди процессуалистов уже давно ведутся дискуссии о том, гарантирует ли суд присяжных отсутствие ошибок при осуществлении правосудия. При этом ставится вопрос об эффективности суда присяжных с точки зрения достижения целей правосудия, определяемых как правильное разрешение уголовных дел, в сопоставлении с теми затратами материальных и социальных ресурсов, каких требует данная форма судопроизводства.

Как известно, вердикт присяжными не мотивируется. По этой причине он не может быть оспорен по существу, что налагает определенные ограничения на обжалование приговоров суда присяжных в кассационной инстанции и весьма ограничивает «зону» усмотрения судьи права, хотя «… вынесением вердикта по вопросам, относящимся к компетенции присяжных, роль последних исчерпывается. Они не принимают участия в обсуждении и разрешении вопросов о квалификации деяния и назначении наказания. Таким образом, в суде присяжных четко разграничивается компетенция профессиональных и непрофессиональных судей при осуществлении правосудия. В подобных условиях удается избежать влияния профессиональных установок и предубеждений на сознание присяжных в процессе принятия ими решения. Этим обеспечиваются свобода при выработке внутреннего убеждения и подлинная независимость»¹²³.

Безусловно, суд присяжных является кульминацией развития состязательного типа уголовного судопроизводства. Сложная архитектоника и процедура исследования доказательств в подобном суде чрезвычайно повышают требования к качеству материалов предварительного расследования. Нарушения закона, допущенные в процессе собирания доказательств при расследовании преступлений, ведут к тому, что недопустимые доказательства в соответствии со ст. 75 УПК РФ исключаются в ходе судебного разбирательства, вследствие чего обвинение признается недоказанным и присяжные выносят оправдательный вердикт. Именно в этом, на наш взгляд, заключается основная причина большего по сравнению с обычным судопроизводством числа оправдательных приговоров, выносимых судом присяжных. Кроме того, закон весьма ограничивает возможность суда присяжных восполнить пробелы материалов предварительного расследования. Очевидно, что жестко формализованная процедура судебного разбирательства не позволяет проводить здесь даже такие декларированные законом судебно-следственные действия, как осмотр местности и помещения (ст. 287 УПК), следственный эксперимент (ст. 288 УПК), предъявление для опознания (ст.289 УПК), освидетельствование (ст. 290 УПК).

С учетом сказанного трудно согласиться с учеными–юристами, которые полагают, что ст. 335 УПК, предоставляя право присяжным заседателям активно участвовать в собирании, проверке и оценке доказательств путем постановки вопросов подсудимому, потерпевшему, свидетелям, эксперту после того, как они будут допрошены сторонами, отрицательно влияет на их объективность и беспристрастность, на возможность обеспечения всестороннего и полного исследования обстоятельств дела¹²⁴.

Представляется, что правомочия присяжных по участию в судебном следствии и без того необоснованно ограничены тем, что вопросы допрашиваемым лицам они могут задавать только в письменном виде и только с разрешения председательствующего судьи. Эти вопросы формулируются председательствующим и могут быть им отведены как не относящиеся к предъявленному обвинению. Однако он не всегда может догадаться о тех фактических основаниях, которые лежат в основе их вопросов к допрашиваемым лицам и вердикта. Одновременно закон лишает суд возможности исправлять следственные ошибки, запрещая направление уголовного дела на дополнительное расследование, а это не дает возможности исследовать в ходе судебного разбирательства новые обстоятельства, указывающие на совершение подсудимым более тяжкого преступления. Кроме того, у судей факта практически нет возможности исправить ошибки судей права, которые иногда совершаются ими при организации процесса в суде присяжных.

Так, в судебной практике описан случай, когда вопреки ст. 449 УПК РСФСР председательствующий по уголовному делу в отношении Ермакова, обвиняющегося по ч. 4 ст. 117 УК РСФСР, не поставил перед присяжными три необходимых вопроса, а сформулировал вопрос так: «Виновен ли Ермаков в изнасиловании потерпевшей в извращенной форме?» Но такой вопрос является правовым и в соответствии со ст. 435 УПК РСФСР относится к компетенции профессионального судьи. Таким образом, незаконные и необоснованные действия председательствующего создали реальные условия для постановления незаконного, необоснованного и несправедливого приговора¹²⁵.

В итоге в арсенале суда остаются только два процессуальных решения по существу дела: либо прекращение производства по уголовному делу, либо постановление оправдательного приговора. Представляется, что оправдательный вердикт присяжных в такой ситуации – «блестящая» возможность судьи права переложить бремя ответственности за принятое решение по существу дела на судей факта.

Этому способствует и установленная законодателем процедура роспуска коллегии присяжных как дополнительная гарантия законного и справедливого приговора.

В соответствии с законом процедура роспуска коллегии присяжных заседателей предусмотрена только в двух случаях:

1. Ввиду тенденциозности состава присяжных заседателей до приведения их к присяге (ст. 330 УПК РФ). Например, по уголовным делам об изнасиловании в коллегии оказались одни мужчины или одни женщины, что ставит под сомнение объективность будущего вердикта. Отметим, что уже при формировании коллегии присяжных могут создаваться условия для постановления незаконного, в том числе оправдательного, приговора. В юридической литературе такие судебные прецеденты получили название «рандомизированных судебных ситуаций» от английского слова «random – случайный», т.е. с ярко выраженным и присущим любой жеребьевке игровым началом¹²⁶.

Так, при рассмотрении судом присяжных Алтайского краевого суда уголовного дела по обвинению Сыропятова в совершении изнасилования и убийства, предусмотренных ч. 1 ст. 117 и п. «е», «и» ст. 102 УК РСФСР, была сформирована коллегия присяжных из 12 женщин и 2 мужчин. Защитник и подсудимый сделали заявление о тенденциозности коллегии, в результате чего судья в соответствии со ст. 441 УПК РСФСР распустил ее своим постановлением. Были приглашены еще 30 присяжных – 16 женщин и 14 мужчин. В результате жеребьевки состав коллегии распределился следующим образом – 10 женщин и 4 мужчины. Подсудимый вновь заявил, что коллегия в таком составе не способна вынести объективный вердикт, т.к. в силу женской солидарности будет сочувствовать потерпевшей. Судья, вторично рассмотрев заявление, нашел, что мотив отвода всему составу коллегии присяжных заседателей предположителен. Сыропятов предполагает, что коллегия по признаку пола не может быть объективной. Такой мотив для отвода является необоснованным ввиду его предположительности. Кроме того, мужчины в коллегии присутствуют, поэтому сомнений в объективности присяжных у других участников процесса не возникает. Исходя из этого, судья нашел заявление о тенденциозности присяжных необоснованным и в ходатайстве о роспуске коллегии отказал. Здесь закономерен вопрос о мотивированности такого решения судьи. По нашему мнению, мотив судьи был предельно прост – предположение того, что результаты следующей жеребьевки будут еще хуже. Это и определило пределы судейского усмотрения в описанном примере.

1. В случае, когда обвинительный вердикт вынесен в отношении невиновного и имеются достаточные основания для постановления оправдательного приговора (ч. 5 ст. 348 УПК). Очевидно, что во всех ситуациях вынесения оправдательного вердикта судья права лишен и этой возможности – исправить судебную ошибку коллегии присяжных заседателей.

Возвращаясь к проблеме судейского усмотрения, полагаем, в качестве одного из основных критериев, устанавливающих пределы усмотрения судей права и факта в суде присяжных, выступает обоснованность приговора.

Обоснованность приговора – это прежде всего выводы, имеющие в качестве основания надежную платформу из допустимых доказательств, достоверно устанавливающих фактические обстоятельства по делу.

Надо признать, что состязательность имеет не только сильные стороны, которые проявляются, когда речь идет о разграничении функций в процессе, о равенстве прав сторон в отстаивании ими своих интересов перед судом. Состязательность сама по себе еще не гарантирует правильного по существу решения вопроса о виновности. Слово «состязательность» близко по смыслу со словами «соревнование», «соперничество», «противоборство», в которых выигрывает сильнейший соперник. Такое положение не всегда может быть оправдано в юридическом или нравственном аспектах. Гарантия защиты интересов личности в уголовном судопроизводстве заключается в определенном сочетании принципа состязательности с требованиями установления объективной истины, от которой законодатель, по нашему мнению, преждевременно отказался как цели доказывания. Так называемая «чистая» состязательность ставит под угрозу справедливое разрешение дела по существу. Компромиссный вариант здесь просто неизбежен.

Не случайно, что присяжных называют «судьями факта». В числе возражений против суда присяжных высказывалось и то, что в ходе судебной деятельности нельзя строго разграничить вопросы, относящиеся к фактической стороне деяния, и собственно правовые вопросы. Поэтому присяжные в отдельной от профессионального судьи коллегии не смогут разобраться во всех сложностях дела и разрешить вопрос о виновности, который, строго говоря, скорее вопрос права.

Вопросы факта, как они обычно именуются, - это вопросы о тех фактических обстоятельствах реальной жизни, которые совпадают с признаками конкретной нормы Уголовного кодекса. Формулируются вопросы, позволяющие выявить наряду с объективной стороной состава преступления и конкретную форму вины, наличие мотивов, если он предусмотрен в качестве обязательного элемента состава преступления. Причем все вопросы формулируются без употребления юридических терминов и потому вполне доступны пониманию присяжными заседателями. Практика рассмотрения дел с участием присяжных показала, что, если вопросы сформулированы ясно, четко, в определенной логической последовательности, то они не представляют сложности для присяжных. Ответы, данные на них, позволяют профессиональному судье квалифицировать деяние по соответствующей статье УК РФ.

Основным вопросом, который разрешают присяжные, является вопрос о виновности. На него дается ответ при утвердительных ответах о доказанности деяния и совершении его подсудимым. Это вопрос не о вине лица как элементе состава преступления, а в целом о том, подлежит ли лицо уголовной ответственности. Доказанность обстоятельств, свидетельствующих о наличии в действиях подсудимого вины в качестве элемента состава преступления, не предрешает для присяжных вывода о виновности указанного лица. Здесь в практике суда присяжных отмечены интересные прецеденты: были вынесены вердикты, в которых присяжные на вопрос о виновности отвечали отрицательно, признавая вместе с тем доказанными все фактические обстоятельства совершенного преступления, в том числе и обстоятельства, характеризующие наличие конкретной вины лица (по имевшим место делам присяжные признавали доказанным намеренный характер действий, что свидетельствовало о прямом умысле). При этом сами подсудимые часто признавали свою вину.

Например, получил известность приговор суда присяжных по делу Краскиной, вынесенный Ивановским областным судом. Присяжные, признав доказанными фактические обстоятельства преступления, т.е. то, что Краскина заранее приготовленным ножом нанесла один удар Смирнову в шею, от чего последовала его смерть, на вопрос о виновности Краскиной ответили: «Невиновна». В журнале «Российская юстиция» были опубликованы и приговор суда, постановленный на основании оправдательного вердикта присяжных, и определение Кассационной палаты, не усмотревшей оснований для отмены данного приговора, поскольку он постановлен без нарушений законодательных норм¹²⁷. Приведенный случай – не единственный. В Ростовском областном суде присяжными были вынесены два аналогичных вердикта: по делу Панчишкина и Филиппова и по делу Текунова¹²⁸. Верховный Суд РФ, пересматривая такие приговоры по кассационным протестам, занял позицию, в соответствии с которой присяжные имеют право ответить отрицательно на вопрос о виновности и тогда, когда они утвердительно ответили на вопросы, касающиеся доказанности всех обстоятельств совершенного деяния.

С профессиональной, юридической точки зрения, закону соответствовал бы вывод именно о виновности, потому что в деянии признаны доказанными все признаки состава преступления. Доказанность фактических обстоятельств, которые совпадают с признаками состава преступления, логически подводит к выводу о виновности, что означает возложение на лицо уголовной ответственности за деяние, им совершенное. Но в суде присяжных судит народ в лице своих представителей. Решение вопроса о виновности они не воспринимают как чисто юридическую задачу. Их вывод о виновности – это не юридическая оценка деяния, а скорее его социально-нравственная оценка, оценка с позиций того, представляет ли при данных конкретных обстоятельствах деяние, совершенное подсудимым, и сам подсудимый общественную опасность, в связи с чем он и должен нести уголовную ответственность.

Вывод присяжных о виновности или невиновности в конкретной ситуации основывается не только на законе, который им разъясняет председательствующий в напутственном слове, но во многом на нравственных оценках, на их собственном понимании справедливости и общественной опасности тех или иных действий. Краскина была оправдана ими в том, что убила своего сожителя, который долгие годы издевался над ней. Аналогичные ситуации возникают, когда присяжные склонны быть снисходительными к подсудимым, оказавшимся в трагических обстоятельствах, которые сыграли определенную роль в мотивации преступного поведения. Оправдательные вердикты присяжных при указанных обстоятельствах следует рассматривать в качестве нормального исхода правосудия, осуществляемого судом присяжных. Это своего рода милосердие по отношению к подсудимому, особая милость, которую может оказать только народ, если он является судьей. Такой народ и есть «суд общественной совести», как часто в литературе характеризуют суд присяжных.

Следует заметить, что согласно тексту присяги присяжные заседатели обязуются «разрешать уголовное дело по своему внутреннему убеждению и совести, не оправдывая виновного и не осуждая невиновного, как подобает свободному гражданину и справедливому человеку» (ч. 1 ст. 332 УПК РФ). В процитированном тексте требование разрешать дело на основе закона отсутствует. Отрицать право присяжных на оправдание по совести, а не по закону - значит ограничивать их внутреннюю свободу при разрешении дела. Даже профессиональные судьи, для которых нет ничего иного, как судить по закону, признают за присяжными право на подобное проявление милосердия. Указанная проблема не нова, она возникла вместе с появлением суда присяжных. Такого рода оправдательные вердикты были нередки в России после введения суда присяжных в соответствии с судебной реформой 1864 г. и вызывали резкую критику. Отрицательно относился к возможности выносить оправдательный вердикт не на основе закона, а на основе суждений по совести И.Я. Фойницкий, хотя он высоко оценивал суд присяжных как справедливую и демократическую форму правосудия. И.Я. Фойницкий видел большую опасность для общества в том, что одни судьи судят только по закону, а другие – только по совести¹²⁹.

Новым уголовно-процессуальным законодательством в отличие от УПК 1961 г. предусмотрено основание для постановления оправдательного приговора в случаях, если в отношении подсудимого коллегией присяжных заседателей вынесен оправдательный вердикт.

Согласно регламентации производства в суде присяжных, присяжные заседатели не участвуют в выборе меры наказания. Но возможность влиять на приговор в этой части они получили, высказывая мнение о том, заслуживает ли подсудимый снисхождения. При этом закон устанавливает специальные правила назначения наказания судьей. Однако закон не указывает оснований для решения вопроса о снисхождении присяжными. Очевидно, обстоятельства, влекущие снисхождение, не могут быть конкретизированы, так как основание для снисхождения может быть найдено при оценке любых обстоятельств совершения преступления: обстановки, времени, места, ситуации, предшествующей преступлению; поведения подсудимого до и после совершения преступления и т.д. - здесь возможно самое широкое усмотрение присяжных. Вместе с тем в законе четко изложены последствия при назначении наказания подсудимому, заслуживающему снисхождения присяжных (ст. 65 УК РФ и ст. 349 УПК РФ). Признание лица заслуживающим снисхождения может повлечь для него наказание более мягкое, чем предусмотрено за данное преступление санкцией уголовной нормы.

Однако запрет (содержащийся в ч. 8 ст. 335 УПК РФ) на исследование в присутствии присяжных обстоятельств, относящихся к характеристике личности подсудимого, если только они не связаны с обстоятельствами совершения преступления, создает определенные сложности при решении этого вопроса. Практике известны случаи, когда присяжные высказывались за снисхождение в отношении лиц, неоднократно судимых за тяжкие преступления, судимость которых не была снята или погашена, а впоследствии, узнав об этом факте, были разочарованы своим решением. Нельзя отрицать, что часто вопрос о снисхождении во многом решается по впечатлению, которое могут произвести на присяжных подсудимый и его защитник.

Однозначно не может быть решен вопрос о том, в какой мере в присутствии присяжных должны исследоваться обстоятельства, относящиеся к личности подсудимого. Некоторые ограничения оправданы, поскольку проистекают из опасения создать у присяжных предубеждение против подсудимого. Но справедливое решение вопроса о виновности не может не учитывать личностных характеристик, и далеко не все может быть выяснено в рамках обстоятельств совершенного преступления.

Самое уязвимое место в производстве суда присяжных – это немотивированность вывода о виновности, так как весь путь, каким присяжные пришли к выводу о виновности либо о невиновности подсудимого, остается неизвестным. Как они разрешили проблему противоречивых сведений, какие доказательства признали достоверными и почему – не представляется возможным узнать, а следовательно, и проверить обоснованность суждений присяжных. Отсюда невозможность обжаловать вердикт по мотиву его необоснованности.

Закон устанавливает контроль председательствующего судьи за обвинительным вердиктом присяжных. Судья может не согласиться с обвинительным вердиктом, если он придет к выводу о том, что имеются основания для постановления оправдательного приговора (ч. 5 ст. 348 УПК). Например, если судья признает, что по делу не установлено событие преступления либо не доказано участие подсудимого в совершении преступления, то, несмотря на утвердительные ответы присяжных по этим вопросам, он выносит постановление о роспуске коллегии присяжных заседателей и направляет дело на новое рассмотрение в ином составе суда со стадии предварительного слушания. Таким образом, судья отвергает вердикт, если он иначе, чем присяжные заседатели, оценивает доказательства. При этом постановление судьи не подлежит обжалованию в кассационном порядке.

Уважение к вердикту присяжных, к их роли при осуществлении правосудия должно поддерживаться и с помощью соответствующих законодательных положений. Усмотрение судьи при его несогласии с вердиктом можно ограничить требованием: обосновать и мотивировать свое несогласие. Однако логичнее будет ситуация, если председательствующий получит возможность оценить доводы, лежащие в основе вердикта. По-видимому, было бы целесообразно, чтобы присяжные излагали доводы, на основе которых они пришли к окончательному решению. Это представляется особенно важным, когда решение принимается не единогласно, а большинством голосов с небольшим перевесом, например 7 против 5. Тогда судья мог бы обоснованно отвергнуть ошибочный обвинительный вердикт.

Уважение мнения судей требует во всяком случае того, чтобы судья не просто не согласился с нашедшими отражение в вердикте коллегии присяжных оценкой доказательств и установленными на их основе выводам, а, ссылаясь на доводы присяжных, пришедших к ошибочным выводам о виновности подсудимого, мог бы обоснованно не согласиться с вердиктом. Данное решение проблемы возможного ошибочного обвинительного вердикта представляется нам наиболее удачным.

Здесь необходимо обратить внимание на проблему рассмотрения с участием присяжных дел о преступлениях несовершеннолетних. Принимая во внимание рекомендации, содержащиеся в международных документах (в частности, в Минимальных стандартных правилах Организации Объединенных Наций, касающихся отправления правосудия в отношении несовершеннолетних, от 10 декабря 1985 г.), по нашему мнению, необходимо отказаться от такой формы судопроизводства для несовершеннолетних по следующим основаниям:

1. Суд присяжных предполагает проявление наибольшей гласности. При производстве по делам несовершеннолетних она неуместна и с точки зрения психологического самочувствия несовершеннолетнего во время судопроизводства, и с позиций возможности будущей ресоциализации личности. По оценкам социальных психологов, гласное судопроизводство затрудняет в будущем процесс социальной адаптации подростка.

2. Форма производства по делам несовершеннолетних должна быть понятной для ее восприятия подростками и создавать возможность для их активного участия в процессе. Слишком большое количество судей (в нашем случае это 12 комплектных и присутствующие здесь же 2 запасных присяжных заседателя), а также сложная процедура разбирательства может психологически восприниматься несовершеннолетним как «публичное судилище» и отразиться в его сознании так, словно все окружающие настроены против него, что затрудняет участие несовершеннолетнего в процессе, сковывает его активность, препятствует контактам в ходе допроса.

3. Исчерпывающе полное выяснение обстоятельств, характеризующих личность несовершеннолетнего, составляет важнейшую особенность производства по делам несовершеннолетних. Ни на одном из этапов разрешения дела судом, в том числе на этапе решения вопроса о виновности, неприемлемы ограничения в исследовании указанных обстоятельств.

С учетом изложенного, по нашему мнению, для производства по делам несовершеннолетних в большей степени подойдет форма коллегиального суда из трех судей федерального суда общей юрисдикции.

По сложным, запутанным делам установить достаточное количество доказательств, свидетельствующих либо о несомненной виновности, либо о несомненной невиновности, не всегда удается по объективным причинам. Дело в том, что преступление как событие прошлого может быть познано (раскрыто) только опосредованным путем – на основании совокупности следов, в которых отобразились признаки, свойства, факты расследуемого события и причастных к нему лиц. Однако очевидно, что «след события всегда фрагментарен и неполно характеризует событие, его оставившее… обязательно найдутся свойства событий, которые будут отсутствовать в совокупности соответствующих следов. «Отсутствовать» в смысле невозможности обоснованно утверждать ни то, что эти свойства были, ни то, что их не было»¹³⁰.

В таких нестандартных ситуациях, в которых переход вероятностного (сомнительного или правдоподобного) знания в достоверное невозможен по объективным причинам, на «авансцену» принятия решения в суде присяжных выходит совесть. Совесть не только подсказывает субъектам доказывания, что они имеют моральное право признать себя побежденными возникшим у них сомнением в виновности заподозренного человека, но и напоминает им, что в соответствии с презумпцией невиновности они юридически обязаны оправдать его, даже если им кажется, что более справедливым является обратное.

В суде без участия присяжных заседателей более «убедительными» становятся правдоподобные доводы обвинителя, поскольку сформировавшаяся у председательствующего и двух судей под влиянием изучения материалов дела обвинительная установка предрасполагает его к тому, что он, сам того не замечая, уделяет повышенное внимание доводам обвинителя.

Совершенно другая обстановка в суде присяжных, в котором 12 народных представителей самостоятельно решают вопросы о виновности, не знакомясь с материалами уголовного дела. Это побуждает их внимательно, пытливо и всесторонне оценивать доказательства, критически анализировать содержание речей адвоката и прокурора.

Однако у этого процесса есть и обратная сторона. Как показывает судебная практика, совесть присяжных заседателей, являясь весьма неконкретным мерилом справедливости и обоснованности приговора, иногда может стать причиной сложной проблемной ситуации, противоречащей не только задачам уголовного судопроизводства, но и всем традиционным представлениям общества о долге, чести и справедливости.

Примером такой проблемной ситуации может служить уголовное дело, возбужденное по ч. 2 ст. 317, ч. 2 ст. 222 УК РФ в отношении Ермохина А.А. и Чулкова В.С. Из фабулы дела: Органами предварительного следствия Ермохину и Чулкову было предъявлено обвинение в посягательстве на жизнь сотрудников правоохранительных органов Ефремова, Некрасова и Мясникова в целях воспрепятствования законной деятельности указанных лиц по охране общественного порядка и обеспечения общественной безопасности. Так, 10 сентября 1999 г. около 21 часа 30 минут к подъезду дома 40 по ул. Мерлина г. Бийска Алтайского края, где на первом этаже расположен пункт охраны общественного порядка Восточного РОВД, в котором находились участковые инспекторы милиции, на двух автомобилях подъехали Чулков и Ермохин. Последний взял с собой карабин «Сайга –20К» и зашел в подъезд дома, где в этот момент его увидел участковый инспектор Мясников, который принял карабин, из-за его внешней сходности, за автомат. О факте появления в жилом доме человека с оружием Мясников сообщил своим сослуживцам на опорном пункте милиции. В целях выяснения причины ношения огнестрельного оружия и обстоятельства появления с ним на улице и в доме. Ефремов представился и потребовал документы у Ермохина, последний с целью противодействия сотрудникам милиции произвел выстрелы из карабина в Ефремова, а Чулков причинил ножевые ранения участковым милиционерам Ефремову, Мясникову и Некрасову, впоследствии от совокупности полученных ранений наступила смерть Ефремова. Ермохину помимо того органами предварительного следствия было предъявлено обвинение в незаконном приобретении, передаче, хранении, перевозке и ношении огнестрельного оружия и боеприпасов, совершенных группой лиц по предварительному сговору с Чулковым. Уголовное дело вызвало большой общественный резонанс. Оно рассматривалось на выездной сессии Алтайского краевого суда с участием коллегии присяжных заседателей, сформированной из жителей г. Бийска. Судебное заседание продолжалось более 2 недель, присяжные заседатели признали доказанным, что выстрелы с причинением огнестрельных ранений в Ефремова произвел Ермохин, а удары ножом Ефремову, Мясникову и Некрасову, с причинением телесных повреждений, нанес Чулков. При этом коллегия присяжных заседателей признала Ермохина и Чулкова не виновными в совершении вышеизложенных действий, приняв версию Чулкова и Ермохина, согласно которой они защищались от совершенного на них нападения, что послужило основанием для оправдания как Ермохина, так и Чулкова за отсутствием в их деянии состава преступления, предусмотренного ст. 317 УК РФ. Кроме того, отрицательные ответы коллегии присяжных заседателей на вопросы о доказанности действий Ермохина по обращению с двумя патронами калибра 5,6 мм и 7,62 мм к боевому оружию «Сайга – 20К» послужили основанием для оправдания Ермохина за недоказанностью его участия в совершении преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 222 УК РФ. Однако в ходе судебного разбирательства присяжные заседатели повели себя неадекватно и подвергли сомнению все основные обвинительные доказательства по уголовному делу. На основании вердикта 29 марта 2001 г. судья постановил оправдательный приговор в отношении Ермохина и Чулкова.

Спустя год, 23 апреля 2002 г., Ермохин и Чулков вновь предстали перед судом. На этот раз судебное разбирательство состоялось в Алтайском краевом суде с участием коллегии присяжных заседателей, сформированной из жителей г. Барнаула. Вскоре от них поступило обращение к председателю Алтайского краевого суда о том, что в отношении каждого из присяжных были совершены попытки подкупа и шантажа в целях изменить судебное решение в пользу Ермохина и Чулкова. В результате проведенной операции правоохранительными органами был задержан житель г. Бийска Дудин А.В., который сознался, что применил, и весьма успешно, тактику шантажа в отношении всех присяжных заседателей также и по делу об убийстве участкового инспектора милиции Ефремова. Оправдательный приговор от 29 марта 2001 г. в порядке надзора был отменен, Ермохин и Чулков в результате нового судебного рассмотрения были осуждены соответственно к 13 и 16 годам лишения свободы, Дудин – к 2 годам лишения свободы по ч. 1 ст. 294 УК РФ за «воспрепятствование осуществлению правосудия»¹³¹.

Приведенный выше пример наглядно иллюстрирует нестандартную нравственно- конфликтную ситуацию, при которой в ходе судебного разбирательства присяжными заседателями откровенно попираются нормы морали и этики, а соблюдение нравственных или, как их еще называют ученые-процессуалисты, духовных начал уголовного судопроизводства становится невозможным. О каком справедливом и обоснованном приговоре в этом случае может идти речь? Поэтому представляется не случайным, что законодатель в гл. 42 УПК РФ уделяет столь пристальное внимание подробной регламентации процессуальной формы, а тенденциозность коллегии присяжных заседателей в соответствии со ст. 330 УПК РФ является самым серьезным основанием для ее роспуска.

Основываясь на проведенном анализе, можно сделать вывод, что при разрешении дела в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях главным психологическим барьером, препятствующим формированию у присяжных внутреннего убеждения «по совести» о виновности подсудимого, их нравственно-психологической готовности вынести обвинительный вердикт при наличии в деле серьезных улик, является обусловленное неполнотой дела, дефицитом и (или) противоречивостью доказательств, неправильной последовательностью их разработки состояние субъективной неуверенности. Оно эмоционально ощущается присяжными как чувство тревожного сомнения и страха осудить невиновного человека, что нравственно-психоло-гически предрасполагает их к вынесению оправдательного вердикта. Этот психологический барьер представляет собой труднопреодолимый для обвинения своеобразный «бастион сомнений и страха», хорошо укрепленный и совокупным интеллектуальным, и нравственным потенциалом здравого смысла и совести 12 присяжных заседателей, и их присягой, и напутственным словом председательствующего.

В процессе разрешения рассматриваемых в суде сложных уголовных дел нередко возникают нестандартные проблемные ситуации, когда формальная юридическая правда противоречит житейской правде (нравственной правде), налицо конфликт права и морали. Правильное и справедливое разрешение подобных нравственно-конфликтных ситуаций возможно только в суде присяжных.

Л.Е. Владимиров писал: «общественная… совесть под справедливостью как целью уголовного правосудия понимает чистую, нравственную справедливость, при которой вникают и в основательность, разумность карательного закона, и жизненную правду приводимых виновником оправданий»¹³².

При рассмотрении и разрешении уголовного дела по вопросам о виновности в сложных нравственно-конфликтных ситуациях присяжные, прежде всего, стараются понять, насколько основателен, разумен, нравственно справедлив уголовный закон, карающий подсудимого. Если этот закон предусматривает ответственность за деяния, не представляющие общественной опасности, или неразумную санкцию, несоразмерную общественной опасности определенного деяния, совесть присяжных заседателей реагирует на эту форму социальной несправедливости оправдательными вердиктами, побуждающими законодателя скорректировать уголовный закон, привести его в соответствие с требованиями жизни: пересмотреть санкцию в сторону смягчения или вообще отменить уголовную ответственность за данный вид деяния, переведя его в разряд административных правонарушений.

По свидетельству А.Ф. Кони, «многими из своих оправдательных, систематически повторяющихся приговоров присяжные заседатели сослужили службу законодательству, указав ему на противоречие жизни с требованиями закона. Так было с паспортами, так было с некоторыми видами краж. Так делается и теперь по наболевшему вопросу о несовершеннолетних преступниках»¹³³.

Если же действующий закон не противоречит требованиям жизни, существующим в обществе представлениям о справедливом наказании, при решении вопроса о виновности совесть и здравый смысл подсказывают присяжным, чтобы они, «основываясь исключительно на «убеждении своей совести» и памятуя свою великую нравственную ответственность, наполнили… промежуток между фактом и виною… соображениями, в силу которых подсудимый оказывается человеком виновным или невиновным»¹³⁴.

При этом они особенно тщательно взвешивают жизненную правду приводимых подсудимым и его защитником оправданий, вникают в те бытовые и нравственно-психологические обстоятельства, которые подтолкнули подсудимого к совершению рассматриваемого общественно опасного деяния, и с учетом всех этих конкретных обстоятельств определяют, справедливо ли признать подсудимого виновным со всеми вытекающими из такого признания последствиями, в том числе с необходимостью отбывать предусмотренное уголовным законом наказание. Вместе с тем нельзя не признать, что в тех случаях, когда «преступное состояние подсудимого» детерминировано совокупностью неблагоприятных общественных, бытовых, психофизиологических и других не зависящих от подсудимого движущих сил, приведших его к преступлению, то взаимодействие этих факторов, если личность подсудимого в целом характеризуется положительно, может существенно снижать степень его виновности, опуская ее до того предельно низкого уровня, за которым дальнейшее уголовное преследование, уголовное наказание теряет социальный смысл. Но поскольку все эти социально бессмысленные последствия наступают только после формального признания виновности подсудимого, то присяжные в подобных ситуациях, нередко не вменяют подсудимому вину по нравственным соображениям и выносят ему оправдательный вердикт.

Однако и в прошлом, и сейчас «милостивые» оправдательные вердикты присяжных не вызывали и не вызывают всеобщего энтузиазма, потому что среди лиц, оправданных по нравственным основаниям, по мотиву нецелесообразности, бессмысленности дальнейшего уголовного преследования, были и те, кто умышленно совершил убийство или другое опасное преступление.

Так, Московским областным судом в 1996 г. рассматривалось уголовное дело по обвинению Фролова В.А. в убийстве с особой жестокостью своей двадцатилетней дочери. Из фабулы дела: 16 июня 1995 г. 45-летний Фролов, преподаватель физкультуры в средней школе г. Орехово-Зуево, перебирая личные вещи своей дочери-студентки, обнаружил 2500 долларов. Решив самостоятельно прояснить ситуацию с деньгами, Фролов стал следить за дочерью. Вскоре выяснилось, что она занимается проституцией и, кроме того, принимает участие в съемках порнофильма под «крышей» московской коммерческой фирмы. Дождавшись вечером возвращения дочери домой, Фролов нанес ей более 50 беспорядочных ножевых ранений, причинив смерть. Суд присяжных Московского областного суда вынес в отношении Фролова оправдательный приговор¹³⁵.

В нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях, например, когда подсудимый признает свою причастность и виновность в совершении преступления, но заявляет, что действовал не по злой воле, а под давлением не зависящих от него внешних обстоятельств, безнравственных и противозаконных действий потерпевшего, защищая от его глумления и преступных посягательств свои жизнь, здоровье, честь и человеческое достоинство,- такие оправдательные вердикты, небезупречные с точки зрения абстрактной правовой нормы, трудно признать неправильными с точки зрения лежащих в основе права общечеловеческих представлений о добре и справедливости, особенно если учесть, что именно потерпевшие своим откровенно наглым, дерзким, вызывающим поведением, унижающим честь и достоинство подсудимого как человека, мужчины, супруга или отца, довели его до того критического, несчастного состояния, в котором даже добропорядочный и законопослушный человек плохо контролирует свое поведение, временно теряет способность к нравственной саморегуляции и самоконтролю в соответствии с требованиями общества и закона, становится в определенной степени нравственно невменяемым, не способным отдавать себе отчет в совершаемых нетипичных для него насильственных действиях¹³⁶.

Поэтому не случайно, что в суде присяжных, в отличие от других форм судебного разбирательства, не выясняются личные качества подсудимого и потерпевшего. Полагаем, это позволяет сосредоточить внимание присяжных заседателей не на личности подсудимого, а на оценке ситуации преступления. Однако сложная процедура судебного разбирательства здесь может также стать причиной проблемных ситуаций, связанных с реализацией принципа состязательности в суде.

Дело в том, что защита имеет право протестовать против вопросов стороны обвинения, направленных на выяснение негативных качеств личности подсудимого, и председательствующий обязан такие вопросы снимать. Но такой запрет действует только до тех пор, пока защита не выясняет положительные стороны подсудимого. В этом случае обвинение уже вправе задавать вопросы и приводить факты, свидетельствующие об обратном. Точно так же прокурор имеет право протестовать против вопросов, направленных на компрометацию потерпевшего, но это правило действует лишь до тех пор, пока обвинение само прибегнет к выяснению положительных сторон личности потерпевшего, что, естественно, приводит к возможности опровержения этих фактов.

Гуманистическая совесть и здравый смысл присяжных подсказывает им, что в период этого нравственного «затмения» униженный и оскорбленный человек едва ли способен по настоящему правильно и свободно избрать наиболее разумный вариант поведения в экстремальной ситуации, вызванной самими потерпевшими¹³⁷.

По мнению А.М. Бобрищева-Пушкина, при разрешении дел в подобных нравственно-конфликтных ситуациях «совершенно неустранимо действие… общего судебного закона, по которому и коронные, и присяжные судьи, решая по совести вопрос о виновности, решают на самом деле вопрос о наказуемости. Мнительные умы склонны видеть в этом узурпацию и потрясение основ правосудия; но первое мнение отпадает само собой: пусть закон не формулирует это право судьи – оно не только нравственно необходимое, но и оказывается законом природы, против которого все усилия законодателей бесплодны…»¹³⁸.

Представляется, что данное высказывание нуждается в уточнении: в подобных ситуациях вопрос о виновности решают «по совести» обычно только присяжные заседатели, а судьи-профессионалы чаще всего руководствуются формальными юридическими соображениями и разъяснениями вышестоящих судебных инстанций, как правило, без учета нравственных соображений, свидетельствующих о бессмысленности дальнейшего уголовного преследования подсудимого при разрешении дела в сложных, нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях.

При разрешении в подобных ситуациях дел об убийствах и других опасных преступлениях профессиональный судья в обычном суде не может позволить себе признать подсудимого невиновным по нравственным основаниям, потому что знает, что такой оправдательный приговор неизбежно будет отменен кассационной инстанцией, где заседают высококвалифицированные профессиональные судьи, чье представление о справедливом приговоре для человека, совершившего умышленное убийство или иное тяжкое преступление, не идет дальше справедливого наказания.

По этому поводу судья Курского областного суда И. Колоколов отмечает: «В уголовно-правовом аспекте справедливость как этическая категория рассматривается главным образом как гармоническое соотношение между преступлением и наказанием. Именно справедливого наказания ждут от суда потерпевшие, их родные и близкие, все сопричастные к чужому горю люди. Более того, сам уголовный и уголовно-процессуальный закон основной целью применения наказания провозглашает восстановление социальной справедливости»¹³⁹.

Резюмируя сказанное, можно сделать следующие выводы о сущности, содержании, процессуальных и нравственно-психологи-ческих условиях проявления в суде присяжных правосудия – подлинного, правильного и справедливого правосудия, в полной мере соответствующего человеческому стремлению к справедливости:

1. Внутреннее убеждение присяжных заседателей в правильности и справедливости вывода о виновности подсудимого и соответствующая этому убеждению психологическая готовность вынести обвинительный вердикт формируется только тогда, когда присяжные заседатели не сомневаются:

   • в относимости, достоверности и достаточности положенных в основу этого вывода доказательств;

   • в том, что этот вывод соответствует юридической правде (праву, требованиям уголовного и уголовно-процессуального законов);

   • в том, что вывод о виновности нравственно справедлив, т.е. соответствует не только формальной юридической правде, но и нравственной правде, требованиям общественной гуманистической совести, лежащим в ее основе представлениям о добре и справедливости, основанным на понимании, сочувствии и сопереживании, т.е. на общечеловеческих потребностях и чувствах.

2. Отсутствие хотя бы одного из этих компонентов внутренней убежденности нравственно-психологически предрасполагает присяжных заседателей к сомнениям, внутренним колебаниям и страху несправедливо осудить неповинного или лишь формально виновного человека, вынесение обвинительного вердикта в отношении которого было бы только формально-юридически правильным, а по существу – попранием истинного правосудия и общечеловеческих представлений о добре и справедливости.

3. Указанные сомнения, внутренние колебания и страх несправедливо осудить неповинного или лишь формально виновного человека нравственно-психологически подводят присяжных заседателей к вынесению в отношении подсудимого оправдательного вердикта или же, когда имеются нравственные и юридические основания для признания его виновности, обвинительного вердикта с признанием его заслуживающим снисхождения.

4. Вероятность формирования у присяжных заседателей всех указанных компонентов внутреннего убеждения о виновности подсудимого, нравственно-психологически предрасполагающих их к вынесению обвинительного вердикта, возрастает, когда предварительное и судебное следствие проведены качественно, в процессе судебного следствия в оптимальной последовательности разработано достаточное количество относимых, достоверных и допустимых доказательств, на основании которых полно и всесторонне, с учетом позиции защиты и обвинения, исследованы вопросы о виновности и другие обстоятельства, подлежащие доказыванию.

И, наконец, необходимо остановиться еще на одной ситуации в суде присяжных, могущей стать причиной оправдательного приговора и влияющей на пределы судейского усмотрения. В условиях состязательности уголовного судопроизводства, провозглашенной в ст. 15 УПК РФ, большое значение приобретает речь сторон обвинения и защиты. По сути, суд присяжных – это «театрализованное действие», в котором идет мощное апеллирование к чувствам присяжных заседателей. Неубедительная речь государственного обвинителя или защитника могут совершенно непредсказуемо изменить судебно-следственную ситуацию даже при наличии достаточной доказательственной базы обвинения.

Примером такой судебно-следственной ситуации может служить уголовное дело, возбужденное в отношении Моисеева Г.А. 16 февраля 1993 г. по признакам состава преступления, предусмотренного п. «з» ст. 102 УК РСФСР, т.е. убийство двух и более лиц. Это был момент, когда в Алтайском крае только сформировался суд присяжных, штат государственных обвинителей в прокуратуре Алтайского края полностью обновился, и сторона обвинения была представлена работником прокуратуры со сравнительно небольшим стажем практической работы. Из материалов уголовного дела: ранее судимый Моисеев в период с 11 января 1992 г. по 16 февраля 1993 г. совершил в г. Барнауле ряд нападений с последующим убийством на водителей такси. Последнему потерпевшему - водителю такси Смирнову - удалось освободиться от «удавки», выпрыгнуть из автомобиля и сообщить в ближайший пост ГАИ о совершенном на него нападении. Вскоре Моисеев был задержан и по окончании предварительного расследования заявил ходатайство о рассмотрении его уголовного дела судом присяжных на территории Алтайского края. Судебное заседание длилось более трех недель. Защитник, умело используя пробелы в материалах предварительного расследования, выстроил тактику защиты на том, что Моисеев в принципе не мог душить Смирнова, так как во время отбывания наказания в г. Магадане в 1986 г. он отморозил руки, с последующей атрофией нервов конечностей. Этот вопрос следователем в досудебном производстве по какой-то причине остался не исследованным. «Вялая», неподготовленная и неубедительная речь государственного обвинителя привела к тому, что в отношении Моисеева, обвиняемого в совершении двух убийств, суд присяжных вынес оправдательный вердикт, а судья постановил оправдательный приговор¹⁴⁰.

Понятно, что после промашек, ставящих под сомнение благоразумие судебного оратора, обвинитель едва ли может рассчитывать на доверие присяжных заседателей, а значит, и на их внимание к его позиции и доводам, на которых она основана.

С этим необходимо считаться и председательствующему судье, ибо если он при произнесении напутственного слова окажется несостоятелен как судебный оратор, то это может основательно подорвать его авторитет как судьи-профессионала, и ему вряд ли удастся надлежащим образом разъяснить присяжным содержание обвинения, уголовного закона, исследованные в суде доказательства, как уличающие, так и оправдывающие, и другие юридические вопросы.

Более того, не владеющий ораторским искусством председательствующий судья не способен выполнить в состязательном уголовном процессе с участием присяжных заседателей свою главную миссию - скорректировать и поднять нравственное и правовое сознание присяжных заседателей до уровня решаемых ими задач – сложных и ответственных вопросов о виновности.

В связи с этим уместно привести высказывание судьи Московского областного суда Н.В. Григорьевой, имеющей большой опыт работы в суде присяжных: «Работа в суде присяжных предполагает, что профессиональный судья наделен высоким интеллектом и хорошо владеет ораторским искусством. Тот образовательный уровень, который требовался для работы в традиционном суде с двумя народными заседателями, как показывает опыт, явно недостаточен. В суде присяжных судья из должностного лица, пишущего штампованные приговоры, превращается в общественного деятеля, говорящего публично от лица права. А потому ему надо владеть красноречием, уроки которого в юридических вузах, к сожалению, либо вовсе отсутствуют, либо проводятся на недостаточно высоком уровне… для присяжных заседателей профессиональный судья – весьма авторитетное лицо, сочетающее в себе мудрость и культурность, и, если его речь обманывает их ожидания, представители народа чувствуют разочарование и их доверие к словам председательствующего падает»¹⁴¹.

Живая, свободная речь более эффективно воздействует на слушателей, потому что обеспечивает не только доказательность, но и внушающее воздействие. Именно этим отличается речь подлинного оратора от сообщения докладчика. «Психологическое воздействие речи оратора обычно сильнее речи докладчика, так как оратор наряду с сообщением и убеждением использует прямое внушение, вызывая более сильную активизацию эмоций аудитории»¹⁴².

В состязательном уголовном процессе живая, свободная, естественная, экспромтная речь подлинного оратора, сопровождающаяся внушающим воздействием, выполняет роль своеобразного «смазочного масла»¹⁴³, облегчающего установление и поддержание психологического контакта между сторонами, председательствующим и присяжными заседателями, что имеет особенно важное значение во время прений сторон, произнесения речей и напутственного слова председательствующего.

Защитник или обвинитель, привыкший озвучивать заранее заготовленные речи, повышенно уязвим в состязательном уголовном процессе, так как шаблонная речь может столкнуться с непредвиденной ситуацией судебного следствия.

Кроме того, это лишает его способности быстро воспринимать, перерабатывать, понимать, запоминать и использовать в речи и репликах текущую доказательственную информацию, доводы своих процессуальных противников, особенно когда содержание быстро меняющейся оперативной информации не вписывается в заранее подготовленную речь.

Неумение судебных ораторов в состязательном уголовном процессе уловить точку зрения присяжных заседателей, повлиять на нее своей искусной по приемам и содержанию речью – одно из типичных проявлений функциональной безграмотности обвинителя и защитника, обусловленной их низкой общей и профессиональной культурой. Следует особо отметить, что этот недостаток, лишающий оратора способности предвидеть, как его речь воспримется слушателями, адекватно реагировать на ситуации судебного следствия, снижает эффективность публичного выступления в любых видах ораторского искусства, а не только в судебных речах.

В состязательном уголовном процессе эта проблема приобретает особую значимость, в связи с тем, что обвинитель и защитник, не владеющие ораторским искусством, - это источник повышенной опасности и для подсудимого, и для потерпевшего, и для интересов правосудия в целом, особенно когда этим недостатком страдает адвокат. Такой адвокат в состязательном процессе создает угрозу для интересов подзащитного и правосудия еще на подступах к судебным прениям, в процессе судебного следствия тем, что вследствие своей неспособности предвидеть влияние своих вопросов на формирование внутреннего убеждения присяжных заседателей и председательствующего судьи предрасположен задавать опасные дополняющие, уточняющие и контрольные вопросы, которые могут вызвать неблагоприятные для подзащитного ответы, склоняющие весы правосудия в сторону обвинения. А это особенно опасно при исследовании вопросов о виновности в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях.

По мнению Р. Гарриса, молодые адвокаты повышенно предрасположены к подобным ошибкам из-за недостатка жизненного опыта, плохого знания людей. Он писал: « Я видел людей, признанных виновными только вследствие ошибок их защитников, видел немало несомненных преступников, уходивших на свободу вследствие неумелости обвинителей. Можно быть превосходным законником и плохим адвокатом. Не зная людей, не обладая большой опытностью, нельзя быть настоящим адвокатом… Одно знание закона не сделает вас адвокатом, как длинный шест не научит ходить по канату»¹⁴⁴.

Для того чтобы «выиграть дело», т.е. достичь реальных целей защиты и обвинения, адвокат и обвинитель должны не только дотошно изучить дело, знать, о чем говорить в своей судебной речи, но и детально продумать, как говорить, чтобы склонить к своему мнению слушателей, прежде всего присяжных заседателей и председательствующего судью. По словам А.Ф. Кони, «в вопросе: как говорить? – на первый план выступает уже действительное искусство речи»¹⁴⁵.

«В основании судебного красноречия лежит необходимость доказывать и убеждать, т.е. иными словами, необходимость склонять слушателей к своему мнению»¹⁴⁶.

Цицерон суть этого вопроса сводил к методам построения убедительной речи: «…Все построение убедительной судебной речи основывается на трех вещах: доказать правоту того, что мы защищаем; расположить к себе тех, перед кем мы выступаем; направить их мысли в нужную для дела сторону»¹⁴⁷.

Нетрудно заметить, что по своей социально-психологической сущности последние два способа убеждения представляют собой словесное воздействие в форме внушения. Но это «не банальное плутовское внушение, рассчитанное на некритическое восприятие и принятие слов, выраженных в них мыслей и воли, а убеждающее внушение, один из моментов, сторон, способов убеждения, подчиненных главному способу убеждения в судебной речи – доказательству при помощи рациональных логических доводов»¹⁴⁸.

В процессе духовного общения внушение как дополнительный способ убеждения особенно широко применяется в политике, публицистике, в любых видах публичных выступлений, рассчитанных на эффективное воздействие на массовую аудиторию. М.И. Скуленко в монографии, посвященной комплексному исследованию закономерностей убеждающего воздействия публицистики, подчеркивает: «Внушение является способом формирования убеждений. Пусть не сразу, не единичным воздействием, а постепенно, исподволь внушение ведет человека к прочным образованиям сознания – убеждениям. Внушение в своем широком значении выступает, следовательно, как часть процесса убеждения, а не самостоятельный, отдельный от убеждения способ психического воздействия»¹⁴⁹.

Все это относится не только к публицистике, но и к ораторскому искусству. Попытки оратора оказать на слушателей психологическое воздействие без внушения, одними рациональными доводами, снижают эффективность такого воздействия, особенно когда приходится вести полемику. В процессе полемики доказательность речи, являясь основой построения убедительной речи, еще не гарантирует формирования у слушателей внутреннего убеждения о правильности и справедливости положений и доводов оратора. Специалисты по современной риторике отмечают: «Практика полемических выступлений показывает, что в споре… можно доказать какое-то положение, но не убедить в его истинности окружающих и, наоборот, убедить, но не доказать»¹⁵⁰.

Неискренний тон судебной речи, разрушающий ее убедительность, обычно бывает следствием душевного нравственно-психологи-ческого разлада с самим собой. «Человек лжет в жизни вообще часто, - писал А.Ф. Кони, - а в нашей русской жизни и очень часто, трояким образом: он говорит не то, что думает, - это ложь по отношению к другим; он думает не то, что чувствует, - это ложь по отношению к себе, и, наконец, он впадает в ложь, так сказать, в квадрате: говорит не то, что думает, а думает не то, что чувствует. Присутствие каждого из этих видов лжи почти всегда чувствуется слушателями и отнимает у публичной речи ее силу и убедительность. Поэтому искренность по отношению к чувству и делаемому выводу или утверждению должна составлять необходимую принадлежность хорошей, т.е. претендующей на влияние, судебной речи. Изустное слово всегда плодотворнее письменного: оно живит слушающего и говорящего. Но этой животворной силы оно лишается, когда оратор сам не верит тому, что говорит, и, утверждая, втайне сомневается или старается призвать себе на помощь вместо зрелой мысли громкие слова, лишенные в данном случае внутреннего содержания»¹⁵¹.

Р. Гаррис отмечал: «Как только у присяжных явится подозрение, что их хотят провести, все их доверие пропадает, и они не станут слушать самых убедительных ваших соображений, самое здравое и правдоподобное из ваших рассуждений будет казаться им лишь самым лживым»¹⁵².

Об этом говорит и П. Сергеич: «Если мы хотим, чтобы вызванное нами чувство оказало более или менее продолжительное влияние на слушателей, то должны прежде всего подумать о том, чтобы склонить на свою сторону их рассудок и здравый взгляд на вещи… надо доказать им, что имеются действительные и достаточные основания для того, чтобы они горячо приняли дело к сердцу. Надо, чтобы они имели перед собой логическое и нравственное оправдание чувства, ими овладевающего, и были уверены, что не ошибаются, отдаваясь ему»¹⁵³.

Отмечая роль внутреннего убеждения судьи, известный процессуалист дореволюционной России В.К. Случевский отмечал, что «внутреннее убеждение должно быть продуктом критического отношения судьи как к наблюдаемым им фактам, так и к тому психологическому процессу, при помощи которого он их воспринял и оценил»¹⁵⁴. Данное положение особенно актуально при рассмотрении уголовного дела в суде присяжных заседателей. Как показывают исследования, в таком суде достаточно часто происходит эмпатическое отождествление личности судей факта с личностью подсудимого, т.к. присяжные заседатели судят, опираясь на свой жизненный опыт, так называемый «архив казуистики». Поэтому не случайно, что апелляция к чувствам присяжных сторонами обвинения и защиты иногда приносит такие ошеломляющие, порой неожиданные результаты при вынесении вердикта вопреки объективной логике доказывания события преступления. Ранее мы уже отмечали, что истинное внутреннее убеждение «по совести» у присяжных формируется только тогда, когда они «пропустят» содержащуюся в исследуемых доказательствах и речах информацию через свои «архивы казуистики» и оценят ее достоверность в контексте выстраданных своим житейским опытом знаний и представлений о причинно-следственных, пространственно-временных и вероятностных связях между предметами и явлениями объективной действительности.

Сегодня сохраняет актуальность та высокая оценка суда присяжных, которую ему в начале ХХ века дал известный российский судебный деятель и ученый-процессуалист И.Я. Фойницкий. Он писал: «В той форме народного участия, которая известна под именем суда присяжных, судебные достоинства его получают самое высшее развитие, которого до сих пор достигало человечество, так что до наших дней суд присяжных представляется наиболее близким к идеалу суда. Возражения против суда присяжных говорят, собственно, в пользу этого института до тех пор, пока не будет изобретен и испробован другой, с которым его можно было бы сравнить»¹⁵⁵.

Профессор: «Не могу удержаться от пары нелестных замечаний в адрес суда присяжных и процессуального положения судьи в нем. Я только что приехал из Хабаровска. Дело в том, что 1 января 2006 г. исполнилось 2,5 года с того момента, когда в Хабаровском крае стали работать суды с участием присяжных заседателей. Срок достаточный для того, чтобы сделать предварительные выводы об эффективности данной формы судебного разбирательства. Начнем с цифр.

С 1 июля 2003 г. с участием присяжных заседателей в крае рассмотрено 28 уголовных дел в отношении 57 лиц. По количеству рассмотренных судом присяжных дел край входит в первую десятку регионов страны, где действуют такие суды. Суд присяжных признал виновными 46 подсудимых. Десятерых осужденных за убийство и разбой присяжные признали заслуживающими снисхождения: в связи с несовершеннолетием, чистосердечным раскаянием, менее активной ролью в преступлении.

Суды присяжных в России в среднем выносят более двадцати процентов оправдательных приговоров. А обычные суды – около полпроцента. Что это? «Произвол» федеральных судей и «объективность» присяжных заседателей? Или, наоборот, профессионализм первых и некомпетентность вторых? Опять обратимся к цифрам. Органами прокуратуры в крае оспорено девять приговоров по оправдательным вердиктам присяжных. Семь уже признаны незаконными и отменены Верховным судом РФ, а дела направлены на новое судебное рассмотрение. Федеральные судьи в обычных процессах не допускают такого количества «брака»¹⁵⁶.

Например, гражданин К. в г. Хабаровске организовал заказное убийство своего недруга и руководил его исполнением. Гражданин М. поссорился с посетителями кафе и в отместку взорвал здесь боевую гранату. В результате погиб человек. Суды присяжных оправдали подсудимых. По протесту прокуратуры приговоры впоследствии были отменены Верховным Судом РФ и дела направлены на новое рассмотрение. По обоим случаям новые коллегии присяжных единогласно вынесли обвинительные вердикты. При этом ни обвинение, ни защита на новых процессах не добавили к своим аргументам ни единого слова, ни дополнительного доказательства. Некоторые выводы присяжных просто необъяснимы с точки зрения логики. Присяжным на суде предъявили осколки гранаты, очевидцы преступления описали происшедшее в кафе, судебные медики дали заключение, что смерть пострадавшего наступила от взрывной волны. Но, вынося вердикт, присяжные признали недоказанным сам факт взрыва.

Суд присяжных заседателей традиционно является одной из самых дорогих и затратных с финансовой точки зрения форм альтернативного судопроизводства. Далеко не все страны Европы и штаты Америки могут позволить себе «роскошь» иметь такой состав суда, но Россия, как известно, «богатейшая» страна и «продвинутое» правовое государство, которое идет в авангарде мировых судебно-правовых реформ.

Принятый в 2001 г. УПК РФ торжественно провозгласил, что в стране наступил «звездный час судьи». Среди юристов – коллег по уголовно-правовому цеху государство выделило «класс небожителей», которые отличаются от всех прочих и по своему правовому статусу, и по финансовому обеспечению, и по степени ответственности за принимаемые уголовно-процессуальные решения. Мы получили прогрессивное англо-саксонское судопроизводство по уголовным делам и оторванное от него полуфеодальное романо-германское досудебное производство с приниженной ролью не только следователя, но и других участников уголовного процесса со стороны обвинения. Результат не заставил себя ждать: начался отток наиболее опытных следователей в судьи, а те, кто еще остался в следственном аппарате, с завистью поглядывают на более удачливых коллег в судейской мантии. Прогнозируя ситуацию, можно сделать вывод, что если дело так пойдет и дальше, коллапс судебной системы неизбежен - просто будет некому раскрывать преступления, доказывать событие преступления и изобличать виновного, а судьям останется только от безысходности стучать молотком по своей обнимбованной голове в пустом зале судебного заседания. Судьи и так не отвечают по новому УПК РФ за принимаемые уголовно-процессуальные решения в досудебном и судебном производствах по уголовным делам, а теперь с введением суда присяжных повсеместно, как Понтий Пилат, «умыли руки» окончательно. Вердикт присяжных заседателей распылил ответственность на коллектив из 12 человек и полностью снял ответственность судьи за принимаемое решение по уголовному делу. Результат очевиден – количество оправдательных приговоров в суде присяжных намного превышает их количество в обычном федеральном суде.

Вообще-то, господа, тема суда присяжных – поистине неисчерпаемая, поэтому спорить о достоинствах и недостатках данного альтернативного судопроизводства можно до бесконечности. Однако мы скоро приедем в Екатеринбург, времени осталось мало, поэтому давайте лучше поговорим об апелляционном производстве – сравнительно молодом институте в уголовном судопроизводстве, который, тем не менее, заслуживает нашего внимания».

 

 

ДИАЛОГ 8. О проблемах апелляционного производства

 

Судья: «Давайте поговорим! Я с удовольствием поделюсь своими соображениями по этому поводу. Чтобы упорядочить существующие проблемы апелляционного производства, надо прежде всего разобраться – что такое проблемная ситуация в уголовном судопроизводстве? Под проблемной ситуацией, возникающей в уголовном процессе, некоторые авторы понимают ситуацию познавательного типа, возникающую в процессе принятия процессуального решения по делу участниками уголовно-процессуальной деятельности на различных стадиях уголовного судопроизводства¹⁵⁷.

Уголовно-процессуальные ситуации проблемного типа условно можно классифицировать на две группы: 1) проблемные ситуации, связанные с недостатками юридической техники в УПК РФ; 2) проблемные ситуации, непосредственно связанные с механизмом принятия уголовно-процессуального решения.

Проблемные ситуации первой группы, возникающие в практике апелляционных судов, на наш взгляд, достаточно обстоятельно и скрупулезно проанализировал в своем блестящем диссертационном исследовании по теме «Становление и развитие апелляционном производств в российском уголовном процессе» председатель Ленинского федерального суда г. Барнаула Динер Александр Артурович, с которым мне довелось работать вместе в одном суде.

Дело в том, что изменения, внесенные в ч. 2 ст. 360 УПК РФ Федеральным законом от 4 июля 2003 г., чрезмерно широко распространили ревизионное начало в апелляционном производстве, существенно ограничив личный интерес в угоду интересу публичному. Законодатель утвердил фактически неограниченное расширение полномочий суда апелляционной инстанции, сведя на нет диспозитивное начало апелляции. По новому положению, личная инициатива учитывается только при подаче жалобы и ее отзыве, а также внесении представления прокурором. Во всем остальном пределы прав суда не ограничены. Данная статья предусматривает, что в случае установления обстоятельств, которые касаются интересов других лиц, которые были осуждены или оправданы по этому же уголовному делу, и в отношении которых жалоба или представление не были поданы, уголовное дело должно быть проверено и в отношении этих лиц. И хотя подобная формулировка выглядит как апелляция в защиту лица, она обязывает суд в любом случае производить полную ревизию дела. Данная новелла, на наш взгляд, значительно усиливает роль прокурора в апелляционном производстве, который достаточно часто на практике выступает инициатором такой ревизии уголовного дела.

Как известно, в отличие от кассации особенностью апелляционного рассмотрения дела является то, что при апелляции проверка производится специфическим способом - путем повторного рассмотрения дела. При этом, если пределы пересмотра не ограничивать доводами жалобы, суд обязан будет пересмотреть все дело в полном объеме с непосредственным исследованием всех доказательств, как бывших предметом исследования в суде первой инстанции, так и вновь представленных, поскольку только в результате этого можно сделать вывод о том, что в процессе рассмотрения дела судом первой инстанции не допущено нарушений прав и законных интересов осужденных.

На наш взгляд, в этой связи совершенно теряет смысл содержание ч. 2 ст. 360 УПК РФ, в соответствии с которой суд, рассматривающий уголовное дело в апелляционном порядке, проверяет законность, обоснованность и справедливость судебного решения лишь в той части, в которой оно обжаловано.

По мнению отдельных авторов, законодатель в одной части статьи изложил два взаимоисключающих принципа определения пределов апелляционного рассмотрения дела, что нельзя признать обоснованным. В связи с новой редакцией ч. 2 ст. 360 УПК РФ становятся не совсем понятными те жесткие требования, которые предъявляются законодателем к содержанию апелляционной жалобы и представления. Если дело будет в любом случае при наличии жалобы или представления пересмотрено в полном объеме в ревизионном порядке, то непонятно какую правовую нагрузку несут требования п. 4 ст. 363 УПК РФ о мотивировке доводов, изложенных в жалобе и представлении, а также подтверждении их доказательствами¹⁵⁸.

В тесной взаимосвязи с принципом ограничения пределов апелляционного рассмотрения доводами жалобы и представления, являвшимся до последних изменений одним из основополагающих, полагаем, находится правило non reformatio in pejus («запрета поворота к худшему»), законодательно закрепленное в ч. 2 ст. 369 УПК РФ. В теории уголовного процесса под запретом поворота к худшему понимается недопустимость ухудшения положения осужденного, оправданного (в сравнении с приговором) в результате принесения жалобы на приговор осужденным, оправданным, их защитниками, законным представителем¹⁵⁹.

Данный принцип служит гарантией того, что у стороны, неудовлетворенной приговором суда первой инстанции, не должно быть опасений в том, что в результате обжалования вторая инстанция ухудшит ее положение. Как справедливо заметили И. Юхо и С. Курылев, «это правило обеспечивает стороне уверенность, что решение, вынесенное в ее пользу, не будет отменено по ее жалобе и тем самым гарантирует на деле право на подачу жалобы»¹⁶⁰. Существование данного правила является одной из важнейших гарантий права на апелляционное обжалование.

Таким образом, апелляционное производство возбуждается в том случае, если апелляционная жалоба подана лицом, наделенным правом ее принесения или если внесено представление прокурора, в котором изложено несогласие с приговором либо постановлением суда первой инстанции.

Ст. 363 УПК РФ определены требования, предъявляемые к жалобе либо представлению. Жесткость этих требований представляется излишней, прежде всего потому, что, во-первых, существенно ущемляется право граждан на свободу обжалования судебных решений.

Во-вторых, данные требования, на наш взгляд, сужают «зону» процессуальной самостоятельности прокурора, принимающего решение о возбуждении апелляционного производства. Напомним, что при проведенной в настоящее время масштабной унификации уголовного процесса, акты прокурорского реагирования до сих пор не имеют четких уголовно-процессуальных реквизитов, а, следовательно, с определенной долей условности ст.363 УПК можно оценить как робкую попытку законодателя облечь прокурорские акты в процессуальную форму, хотя бы применительно к апелляционному производству.

Очевидным является и то обстоятельство, что наиболее существенным в жалобе либо представлении является требовательный пункт, так как именно им в основном определяются пределы рассмотрения дела апелляционной инстанцией.

Однако некоторые из установленных законом требований к содержанию жалобы все же ограничивают права граждан. Прежде всего, это относится к содержащемуся в п. 4 ч. 2 ст. 363 УПК РФ указанию о необходимости предоставления доказательств, обосновывающих изложенные в жалобе требования.

Как известно, все уголовные дела, по которым возможно апелляционное обжалование, рассматриваются мировыми судьями, и в их структуре большинство составляют дела частного обвинения. В их рассмотрении, как правило, защитник не участвует, поэтому лицам, попавшим в орбиту уголовного судопроизводства по названным делам, правовая помощь не оказывается. Соблюдение же требований, предъявляемых к жалобе, предполагает наличие хотя бы минимальных знаний в области уголовного права и процесса, чем стороны не располагают.

Более того, указанное требование приводит к нарушению конституционного принципа презумпции невиновности, в соответствии с которым каждый обвиняемый в совершении преступления считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном федеральным законом порядке и установлена вступившим в силу приговором суда. Противоречат рассматриваемые требования и закрепленному ч. 2 ст. 15 УПК РФ правилу, в соответствии с которым обвиняемый не обязан доказывать свою невиновность, и бремя доказывания лежит на стороне обвинения.

Поскольку приговор мирового судьи, на который осужденный намерен подать жалобу, не является вступившим в законную силу, требование о включении в содержание жалобы доказательств своей невиновности является нарушением указанного принципа и поэтому, на наш взгляд, должно быть исключено из ст. 363 УПК РФ.

Кроме того, жесткость требований к содержанию жалобы приводит к судебной волоките. Часть вторая ст. 363 УПК РФ предусматривает возвращение жалобы, в случае ее несоответствия установленным требованиям, на срок, определяемый судьей.

Так, приговором мирового судьи гр. С. был осужден за совершение тайного хищения чужого имущества без отягчающих обстоятельств. Не соглашаясь с постановленным приговором, осужденный в жалобе, поступившей в апелляционный срок, указал, что кражу он не совершал. Далее он заявил, что во время обозначенного в приговоре периода совершения кражи он в городе не находился, а был на базе отдыха за городом. Мировой судья апелляционную жалобу возвратил, указав в постановлении, что осужденный должен привести в жалобе доказательства действительного нахождения на базе, указать свидетелей, которые могли бы подтвердить это обстоятельство, а также указать ее название и место расположения¹⁶¹. Необоснованность этих требований очевидна.

Проведенные рядом авторов исследования показывают, что до настоящего времени в практике судов имеют место случаи подачи так называемых «предварительных» жалоб и представлений. Причина их подачи мотивируется тем, что либо по делу не готов протокол судебного заседания, либо дело не сдано в канцелярию суда. Указанные доводы могут являться основанием для восстановления пропущенного срока на обжалование, но никак не оправданием изготовления немотивированной жалобы. Думается, если жалоба не отвечает установленным требованиям, то она должна возвращаться автору. Практика подачи предварительных представлений существовала в судах многих регионов страны. Государственные обвинители сразу же после вынесения приговора либо постановления приносили представление, содержащее перечисление всех оснований отмены либо изменения приговора, и лишь затем, уже за пределами срока обжалования, ссылаясь на право принесения дополнительных жалоб, приносили мотивированные представления. Обобщив практику, суды стали возвращать прокурорам подобные предварительные представления как не основанные на законе. Их содержание, естественно, не отвечало требованиям, установленным ст. 363 УПК РФ.

Апелляционное производство можно условно поделить на два этапа, каждый из которых имеет самостоятельное значение. На первом этапе по мере поступления апелляционной жалобы либо представления суд первой инстанции обязан совершить целый ряд процессуальных действий, предшествующих направлению дела в апелляционную инстанцию. Отправным моментом апелляционного производства на этом этапе является принесение в суд первой инстанции апелляционной жалобы либо представления, а конечным – направление дела в суд апелляционной инстанции. Рассмотрение апелляционной жалобы либо представления и принятие решения составляет второй этап апелляционного пересмотра.

Действия, которые должен выполнить суд первой инстанции (мировой судья) перед направлением дела в апелляционный суд, можно также подразделить на три этапа, на каждом из которых проверяется своя группа вопросов. Первый – проверка соблюдения порядка принесения жалобы либо представления. Содержание второго составляет анализ жалобы либо представления для установления наличия либо отсутствия предмета и субъекта обжалования. Суть третьего этапа заключается в проверке соблюдения процессуальных сроков обжалования.

По мере поступления апелляционная жалоба либо представление незамедлительно должны быть зарегистрированы в канцелярии суда и переданы судье, рассматривавшему дело. Порядок принесения жалобы либо представления урегулирован ст. 355 УПК РФ. При анализе указанной статьи может возникнуть ощущение нечеткости содержащихся в ней формулировок. В части первой этой статьи закреплено, что жалобы и представления приносятся через суд, постановивший приговор либо вынесший иное обжалуемое судебное решение. Во второй же части этой статьи указано, что апелляционные жалобы и представления подаются в районный суд. В действительности же данная статья не содержит каких-либо противоречий или нечеткости формулировок. Жалоба должна подаваться (в смысле адресоваться) районному суду, поскольку он является апелляционной инстанцией, а приносить её следует мировому судье, вынесшему решение. Однако к недостатку данной статьи можно отнести неразрешенность вопроса о том, как должен поступить суд, если жалоба направлена непосредственно в суд второй инстанции?

В УПК РФ ответа на данный вопрос нет. В теории и на практике существует несколько мнений. Общим для них является то, что нарушение порядка принесения жалобы либо представления не может являться достаточным основанием для оставления их без рассмотрения. Такое мнение разделяют в частности А.С. Александров и Н.Н. Ковтун¹⁶². В то же время мнения расходятся по вопросу о порядке возвращения отзыва мировому судье. В частности, Л.Ф. Мартыняхин полагает, что единственно правильным для устранения подобных практических коллизий было бы рекомендовать возвращение жалобы со стадии подготовки судебного заседания апелляционной инстанции мировому судье, вынесшему решение, без проведения предварительного слушания¹⁶³.

В постановлении о возвращении уголовного дела в таких случаях предлагается конкретно указывать, для выполнения каких требований ст. 355–359 УПК РФ оно возвращается мировому судье. При этом районный суд должен известить о принятом решении лицо, подавшее жалобу. Для большей гарантии устранения указанных недостатков и обеспечения прав участников процесса можно рекомендовать направление копии данного постановления подателю жалобы. Тем самым, по мнению Л.Ф. Мартыняхина, апелляционная инстанция будет способствовать реальному повышению качества подготовки материалов мировым судьей.

Несколько иначе разрешается данная проблема на практике. Так, Ленинский районный суд г. Барнаула апелляционные жалобы, поступившие в его адрес, направляет с сопроводительным письмом мировому судье соответствующего участка для надлежащего апелляционного оформления. Копия сопроводительного письма направляется апеллятору.

На мой взгляд, практика является более эффективной, чем решения, предлагаемые теорией. В первом случае остается непонятным, в каком порядке, со ссылками на какие нормы УПК РФ должно выноситься постановление. Подачей жалобы непосредственно в апелляционную инстанцию, минуя суд, рассмотревший дело, апелляционное производство нельзя считать возбужденным, а поэтому и возможность вынесения какого-либо постановления представляется сомнительной. В целях устранения указанных разночтений в часть первую ст. 355 УПК РФ необходимо внести дополнение о том, что жалоба, направленная непосредственно в суд апелляционной инстанции, возвращается суду, постановившему решение.

Получив апелляционные жалобу либо представление, судья обязан проверить их на соответствие требованиям ст. 363 УПК РФ.

Если будет установлено несоблюдение заявителем требований, предъявляемых к жалобе, судья выносит постановление о возвращении жалобы заявителю. В постановлении должно быть указано, в чем заключаются недостатки жалобы и срок, в течение которого эти недостатки должны быть устранены. Также должно быть разъяснено, что невыполнение этих требований влечет за собой прекращение апелляционного производства по делу.

Данная норма закона находит на практике достаточно широкое применение, однако анализ изученных в ходе работы уголовных дел, рассмотренных в апелляционном порядке, позволяет сделать вывод о том, что не все судьи ее применяют. Так, мировым судьей Ленинского района г. Барнаула было рассмотрено дело по обвинению А. в неправомерном завладении транспортным средством без цели хищения. В течение установленного срока государственным обвинителем было принесено апелляционное представление, в котором было отражено буквально следующее: «Приговор подлежит изменению в связи с нарушением уголовного закона. Подробно основания к изменению приговора будут изложены в дополнительном апелляционном представлении после ознакомления с протоколом судебного заседания». К моменту поступления в суд этого представления протокол был изготовлен и дело сдано в канцелярию. Вместо возвращения представления для приведения его в соответствие с требованиями ст. 363 УПК РФ суд направил обвинителю письменное уведомление с предложением пересоставить представление. В результате только через месяц после вынесения приговора в суд поступило апелляционное представление, изложенное с соблюдением требований ст. 363 УПК РФ.¹⁶⁴

По ряду дел жалобы не соответствовали требованиям закона в мотивировочной части, однако они заявителям не возвращались, а после оформления вместе с делом направлялись в апелляционную инстанцию. Так, несколько жалоб не были подписаны апелляторами; не содержали какой-либо мотивировки заявленных требований, не было ссылки на опровергаемые доказательства и т.п.; судом не было выявлено оснований обжалования (из жалоб не следовал вывод о том, чего добивается апеллятор).

При возвращении жалобы либо представления встает вопрос о том, каким должен быть срок, предоставленный для устранения недостатков? Полагаем, что в данном случае должен соблюдаться принцип разумности. При установлении срока надо учитывать не только время, объективно необходимое для пересоставления жалобы, но и время на доставку почты. При установлении срока для исправления замечаний по жалобе также необходимо иметь в виду, что подачей жалобы либо представления, даже не соответствующих требованиям закона, возбуждается апелляционное производство и начинает исчисляться срок рассмотрения дела. На практике, в частности в судах г. Барнаула, вместе с постановлением о возвращении жалобы для устранения недостатков заявителю направляется разработанный в суде образец жалобы. Тем самым, стороне оказывается существенная правовая помощь, необходимая для приведения жалобы в соответствие с требованиями закона.

Если в установленный срок требования судьи не были выполнены и жалоба в суд не поступила, судьей выносится постановление о прекращении апелляционного производства. В данном случае суд не может вынести постановление об отказе в возбуждении апелляционного производства, поскольку основанием его возникновения является поданная жалоба. С момента поступления жалобы в суд апелляционное производство считается возбужденным и в дальнейшем может быть либо прекращено, либо должно получить логическое завершение в виде принятия решения по существу жалобы или возражения. Представляется, что в случае вынесения постановления о прекращении апелляционного производства нет необходимости извещать о состоявшемся постановлении лиц, не приносивших жалобу либо представление. Вынесенным постановлением их интересы не нарушаются, поскольку они еще не были ознакомлены с поступившей жалобой. Лицу, подававшему жалобу либо представление и не выполнившему указание суда об устранении недостатков, должно быть разъяснено право обжалования постановления о прекращении апелляционного производства.

Получив апелляционную жалобу или представление, мировой судья обязан также убедиться, что она подана надлежащим субъектом. При поступлении жалобы от лица, не наделенного правом апелляционного обжалования, она должна быть возвращена заявителю.

Мировой судья, постановивший приговор или вынесший иное судебное решение, извещает о поступлении апелляционной жалобы или представления всех субъектов, обладающих правом обжалования. Данное извещение является одной из существенных гарантий судебной защиты и справедливости разбирательства дела в суде второй инстанции. Сторона вправе ознакомиться с позициями других участников судебного разбирательства, изложить свое мнение относительно всех аспектов дела и довести его до сведения суда¹⁶⁵. О поступившей жалобе в обязательном порядке извещаются осужденный или оправданный, их защитники и законные представители, частный обвинитель и его представитель, потерпевший и его представитель. Гражданский истец, гражданский ответчик или их представители извещаются о поданной жалобе и представлении только в тех случаях, когда жалоба или представление затрагивают их интересы.

Статьей 358 УПК РФ установлен порядок такого извещения. В нем лицо уведомляется о поступившей жалобе либо представлении и ему разъясняется право принесения письменных возражений на жалобу, а также устанавливается срок их предоставления в суд. Вместе с извещением мировой судья направляет указанным выше участникам процесса копии жалобы или представления. В соответствии с инструкцией по судебному делопроизводству в районном суде к жалобе либо представлению прокурора должны быть приложены копии по числу лиц, участвующих в деле, либо по числу лиц, чьи интересы затронуты в жалобе¹⁶⁶.

А.В. Смирнов полагает, что частные лица – потерпевший, осужденный или оправданный, его защитник, гражданский истец и ответчик или их представители не должны обязываться представлять копии жалоб, поскольку это может оказаться для них затруднительным. Он считает, что изготовление необходимого числа копий жалоб частных лиц должно стать обязанностью суда, а прокуратура сама должна предоставить необходимое число копий представлений¹⁶⁷.

С этой позицией вряд ли можно согласиться. В действующем УПК РФ существует норма, обеспечивающая возмещение сторонам судебных издержек. Статья 131 УПК РФ относит к процессуальным издержкам кроме прочего иные расходы, понесенные в ходе производства по уголовному делу. К числу этих расходов относятся и затраты на составление апелляционных жалоб. Лица, о которых речь шла выше, очень часто обращаются также за помощью в составлении жалоб к услугам адвокатов и несут при этом определенные затраты. Эти процессуальные расходы в силу ч. 1 ст. 132 УПК РФ подлежат возмещению и взыскиваются с осужденного или возмещаются за счет средств федерального бюджета. Инициатива по взысканию затраченных средств принадлежит лицу, понесшему эти затраты. Поэтому в условиях существования надежного способа возмещения затраченных средств предоставление указанных льгот вряд ли является обоснованным.

Некоторые судьи, а нередко и председатели судов, полагают, что поскольку уголовно-процессуальный закон не предусматривает конкретной формы извещения о принесенных жалобах либо представлениях, а также процедуры их отправления или вручения, то названные обстоятельства не имеют какого-либо значения.

В судебной практике судьи или секретари судебных заседаний нередко обращались к кому-либо из участвующих в деле лиц или даже к свидетелям с просьбой о вручении извещения. В лучшем случае извещение направлялось через отделение связи письмом. Вследствие этого апелляционной инстанции бывало весьма затруднительно проверить факт отправления судом данного извещения, а также своевременность его получения адресатом, что порой приводило к необходимости снятия дела с рассмотрения судом второй инстанции.

В настоящее время порядок извещения и вручения судебных документов определен п. 41 Постановления Правительства РФ от 26 сентября 2000 г. № 725 «Об утверждении правил оказания услуг почтовой связи»¹⁶⁸. В нем прямо указано, что суд (судья), прокурор, следователь, орган дознания по находящимся в их производстве делам пересылают соответствующие повестки и процессуальные акты в заказных письмах с уведомлениями о вручении.

В извещении сторонам разъясняется, что одновременно с возражениями ими могут быть поданы новые материалы, подтверждающие доводы возражения, либо заявлено ходатайство о вызове дополнительных свидетелей и экспертов. Новыми материалами могут быть письменные документы как официального, так и частного характера. Исследование представленных документов в судебном заседании может превратить их в судебные доказательства.

Далеко не по каждому обжалованному приговору в суд поступают возражения от заинтересованных лиц. А некоторые возражения, которые приносит прокурор, носят формальный характер, являются немотивированными; часто просто указано, что приговор является законным, и содержится просьба об оставлении приговора без изменения.

При получении жалобы либо представления судья обязан проверить соблюдение сроков обжалования приговора или иного решения суда, установленных ст. 356 УПК РФ. В случае поступления жалобы с пропуском определенного законом срока суд должен оставить ее без рассмотрения. В практической судебной деятельности некоторые мировые судьи принимают иное решение. Мировой судья, получив жалобу либо представление, из которых следует, что поданы они с нарушением срока, не оставляет их без рассмотрения, а направляет заявителю извещение о получении жалобы или представления. В этом же уведомлении судья разъясняет заявителю, что жалоба подана им с нарушением срока, и предлагает, при наличии уважительных причин пропуска срока на обжалование, заявить ходатайство о восстановлении пропущенного срока. При этом также устанавливается срок для его подачи. Если ходатайство не заявляется, судья выносит постановление об оставлении жалобы без рассмотрения. В случае обращения заявителя с просьбой о восстановлении срока назначается судебное заседание по рассмотрению ходатайства о восстановлении пропущенного апелляционного срока. Подобная процедура является вполне приемлемой, поскольку позволяет избежать преждевременного вынесения постановления об оставлении жалобы без рассмотрения. Необходимость оспаривания данного постановления при наличии уважительных причин пропуска срока обжалования может значительно увеличить срок рассмотрения жалобы в апелляционном порядке. Разрешение ходатайства о восстановлении срока на обжалование должно рассматриваться в судебном заседании судьей, председательствовавшим в судебном разбирательстве.

О судебном заседании по рассмотрению ходатайства о восстановлении пропущенного срока на обжалование решения мирового судьи должны быть извещены не только заявитель, но и другие лица, имеющие право обжалования. Необходимость законодательного закрепления указанного положения объясняется тем, что восстановление срока на обжалование существенно затрагивает права тех участников процесса, которые жалоб не подавали, но чьи интересы могут быть нарушены повторным рассмотрением дела. Они вправе высказать свое суждение и привести доводы, касающиеся оснований для восстановления срока. В связи с изложенным выше, представляется необходимым внести дополнения в ч. 1 ст. 357 УПК РФ, указав, что в судебном заседании участвуют лица, имеющие право на обжалование приговора.

Законом не предусмотрен период времени, в течение которого лицо вправе ставить вопрос о восстановлении пропущенного срока на обжалование, что, естественно, может породить серьезную проблему со вступлением приговора в законную силу и обращением его к исполнению.

Как известно, приговор вступает в законную силу и подлежит обязательному исполнению по истечении сроков обжалования. В случае не поступления в установленный законом срок жалобы либо представления приговор автоматически считается вступившим в законную силу и судом выносится распоряжение об исполнении приговора. Если к моменту поступления ходатайства о восстановлении срока на обжалование приговор не исполнен, то вопрос о восстановлении срока должен решаться в общем порядке, изложенном выше. Когда же приговор вступил в законную силу и к моменту поступления ходатайства о восстановлении срока на обжалование исполнен, все вопросы по пересмотру могут разрешаться только в порядке устранения сомнений и неясностей или в порядке надзорного производства.

Р.Н. Гильманов полагает, что в случае восстановления пропущенного сторонами срока на обжалование приговора он теряет законную силу¹⁶⁹. С этим мнением можно согласиться только в части. Действительно, если приговор не исполнен, а срок для обжалования восстановлен, утратой его законной силы интересы сторон не нарушаются. Совершенно иная ситуация складывается при исполнении приговора. В этом случае к исполнению приговора уже привлечено государство, совершены какие-то распорядительные действия, включен механизм принудительного исполнения решения суда. Отмена всех состоявшихся действий не может быть вызвана восстановлением срока на обжалование. В этом случае законная сила судебного решения может быть аннулирована только с отменой либо изменением приговора суда. Поэтому думается, что факт обращения приговора к исполнению и его фактическое исполнение должны служить основанием отказа в восстановлении срока на обжалование. Подобное мнение разделяют А. Александров и Н. Ковтун¹⁷⁰.

Я согласен с точкой зрения авторов, которые считают, что для единообразного разрешения таких ходатайств следует внести дополнение в ч. 1 ст. 357 УПК РФ. В ней следует указать, что если ходатайство о восстановлении срока на обжалование поступит после вступления приговора в законную силу и его исполнения, то его рассмотрение, а равно и пересмотр приговора осуществляются в порядке надзорного производства.

Часть 1 ст. 359 УПК РФ предусматривает, что подача апелляционной жалобы или представления приостанавливает приведение приговора в исполнение. В течение срока обжалования дело не может быть истребовано от мирового судьи. Только после истечения названного срока, а также производства всех изложенных выше процессуальных действий мировой судья направляет материалы дела, поступившие жалобы и представление, возражения на них, а также иные представленные сторонами материалы в федеральный суд того района, на территории которого расположен его участок. В этой связи целесообразно в ч. 2 ст. 359 УПК РФ внести дополнение, в котором указать, что по истечении срока обжалования и выполнения требований ст. 358 УПК РФ дело направляется в апелляционную инстанцию. В противном случае при направлении жалобы либо представления в суд, к примеру, в последний день срока, установленного для обжалования, могут существенно нарушаться права лиц, участвовавших в судебном разбирательстве.

Участники процесса, чьи интересы могут быть затронуты поступившими жалобами либо представлением, должны иметь реальный срок для ознакомления с жалобой либо представлением. Они вправе также рассчитывать на разумный срок для подачи возражений. Если это дополнение не внести, то становится очевидным противоречие между ст. 358 УПК РФ, дающей суду право предоставлять срок для принесения возражений, и требованием ст. 359 УПК РФ. Указанная статья обязывает суд по истечении срока на обжалование направлять дело с жалобами и возражениями в апелляционную инстанцию. Срок для принесения возражений должен устанавливаться в каждом конкретном случае в зависимости от обстоятельств дела. Этого времени должно быть достаточно для изложения возражений и доставки их в суд. В то же время это не должно приводить к необоснованной волоките при направлении дела в суд второй инстанции.

Проблема в судебной практике возникает также с применением ч. 4 ст. 359 УПК РФ, предоставляющей лицу, подавшему жалобу либо представление возможность изменить их или дополнить новыми доводами. Данное право не ограничено каким-либо сроком. С. Ворожцов справедливо отмечает, что в случае внесения изменений в поданные жалобы либо принесения дополнительных жалоб суд не может рассмотреть дело, не предоставив возможности заинтересованным лицам ознакомиться с содержанием дополнительных жалоб. Однако после процедуры ознакомления могут поступить новые дополнительные жалобы, и процесс может стать неконтролируемым¹⁷¹. Поэтому следует согласиться с мнением С. Ворожцова о внесении в ч. 4 ст. 359 УПК РФ указания об ограничении срока представления дополнительных жалоб. Они не должны представляться в срок менее четырнадцати суток до начала рассмотрения дела судом второй инстанции. Применительно к апелляционной инстанции это означает, что дополнения или изменения к жалобе либо представлению могут быть принесены только мировому судье. Это вытекает из смысла ст. 362 УПК РФ, предусматривающей срок в четырнадцать суток для начала рассмотрения дела судом апелляционной инстанции по существу.

Одновременно с направлением уголовного дела в районный суд мировой судья должен известить об этом стороны. В материалах дела должна быть отметка об этом.

Извещение о передаче дела в апелляционную инстанцию имеет особое значение, поскольку лицо, принесшее жалобу или представление, вправе отозвать их до начала заседания апелляционного суда.

Так, постановлением апелляционного суда было прекращено производство в связи с тем, что после поступления дела в апелляционную инстанцию апеллятор К. отозвал свою жалобу¹⁷².

Право отзыва жалобы является безусловным правом лица, ее подавшего. Ни мировой судья, ни судья апелляционной инстанции не могут и не должны выяснять мотивы отзыва жалобы. Отзыв апелляционной жалобы законодатель фактически признает тождественным отказу в ее принесении с теми же правовыми последствиями. После отзыва апелляционной жалобы либо представления приговор считается вступившим в законную силу и подлежит исполнению. При этом датой вступления приговора в законную силу должен считаться день, следующий за днем окончания срока на обжалование.

Уголовное дело, поступившее от мирового судьи в апелляционную инстанцию, регистрируется в канцелярии районного суда и передается его председателю. Председатель суда с учетом имеющейся в суде специализации, а также опыта практической работы назначает судью, которому дело передается для рассмотрения. Как установлено ч. 3 ст. 30 УПК РФ, дело в апелляционной инстанции рассматривается судьей федерального районного суда единолично. Судья, принявший дело к своему производству, в первую очередь обязан проверить поводы и основания апелляции, а также соблюдение установленных законом порядка и сроков апелляционного обжалования судебного решения. Он также обязан выяснить, были ли обеспечены гарантированные законом права участников процесса в период подготовки дела для апелляционного рассмотрения мировым судьей, извещены ли участники процесса о принесенных жалобах и представлениях, направлены ли им копии жалоб и представлений, разъяснено ли право подать на них возражения.

Установив, что апелляционная жалоба или представление были поданы мировому судье надлежащим субъектом, с соблюдением предусмотренного законом порядка принесения апелляционной жалобы или представления и сроков обжалования приговора либо постановления мирового судьи, а также выяснив, что судом первой инстанции выполнены требования ст. 358 УПК РФ, судья апелляционного суда приступает к изучению материалов дела.

Если судьей при ознакомлении с материалами дела будет установлено, что жалоба не отвечает требованиям ст. 363 УПК РФ, а также в случае подачи жалобы с нарушением срока на обжалование суд апелляционной инстанции должен возвратить дело в суд первой инстанции для выполнения требований закона. В постановлении необходимо указать недостатки, послужившие основанием возвращения дела для дооформления, и требование об их устранении. Суд второй инстанции по собственной инициативе не может устранить отмеченные недостатки, допущенные судом, постановившим решение. В законе прямо указано, что принятие решения о возврате жалобы по основаниям, предусмотренным ст. 363 УПК РФ, восстановление срока для апелляционного обжалования является компетенцией суда, принявшего первоначальное решение.

Для обеспечения прав участников процесса они должны быть извещены о возврате жалобы либо представления мировому судье. Если судом апелляционной инстанции будет установлено, что жалоба либо представление поданы ненадлежащим субъектом, то апелляционное производство прекращается, а жалоба либо представление возвращаются заявителям. В связи с этим возникает вопрос, связанный с новой редакцией п. 6 ст. 5 УПК РФ, в силу которой государственное обвинение в суде может поддерживать должностное лицо органа прокуратуры, а по поручению прокурора в определенных случаях дознаватель или следователь. Что следует понимать под термином «должностное лицо органа прокуратуры»? По мнению А.В. Смирнова, к должностным лицам органа прокуратуры относятся прокуроры, следователи прокуратуры, их помощники и работники аппарата соответствующей прокуратуры, в том числе не занимающие должности прокуроров и следователей¹⁷³. Кого имеет в виду автор под работниками аппарата соответствующей прокуратуры, остается только догадываться. Под должностным лицом в Большом юридическом словаре понимается лицо постоянно, временно или по специальному полномочию осуществляющее функции представителя власти либо организационно-распорядительные, административно-хозяйственные функции в государственных органах¹⁷⁴. Вряд ли помощники следователя и сотрудники аппарата прокуратуры наделены такими полномочиями. Вполне очевидно, что столь расширительное толкование А.В. Смирновым понятия должностного лица органа прокуратуры расходится с его правовым определением.

Думается, что жалоба, поступившая от подобного лица, даже при наличии распоряжения прокурора не может быть признана приемлемой и подлежит возвращению. В судебной практике нет примеров, когда обвинение поддерживалось бы представителями органа дознания. Это объясняется тем, что Генеральным прокурором РФ был издан приказ № 28 от 3 июня 2002 г. «Об организации работы прокуроров в судебных стадиях уголовного судопроизводства». В соответствии с п. 1.4 данного приказа предписано исключить поручение поддержания государственного обвинения в суде должностными лицами органа дознания и следователями¹⁷⁵. В то же время после вступления в действие нового УПК РФ широкое распространение получила практика поддержания государственного обвинения следователями прокуратуры.

Исследовав материалы дела, проанализировав постановленный судом первой инстанции приговор, а также жалобы и возражения, судья выносит постановление о назначении судебного заседания, в котором должны быть разрешены все вопросы, указанные в ст. 364 УПК РФ.

По смыслу указанной статьи перечень вопросов, подлежащих разрешению при назначении дела является исчерпывающим. Однако В.В. Демидов справедливо полагает, что это не верно, поскольку судье необходимо решить еще целый ряд обязательных вопросов: он должен выяснить, нет ли обстоятельств, влекущих прекращение или приостановление производства по делу; должны ли участвовать в деле частный или государственный обвинитель, защитник и переводчик, подлежат ли удовлетворению или отклонению ходатайства¹⁷⁶. Заслуживающим особого внимания является указание в ст. 364 УПК РФ на то, что в постановлении должен быть разрешен вопрос о вызове в судебное заседание свидетелей, экспертов и других лиц.

На основе анализа содержания приговора либо постановления, поступившей жалобы, представленных возражений и всех других материалов уголовного дела судья определяет круг свидетелей, экспертов и других лиц, подлежащих вызову в заседание суда апелляционной инстанции. Тщательный подход к определению круга вызываемых в судебное заседание лиц, а также объема других доказательств, подлежащих непосредственному исследованию в судебном заседании, дает суду реальную возможность для обеспечения надлежащей проверки законности, обоснованности и справедливости приговора.

Как правило, уголовные дела в апелляционной инстанции рассматриваются по подсудности в помещениях соответствующих районных судов. То обстоятельство, что судебный участок мирового судьи находится на территории районного суда, облегчает явку в суд сторон и свидетелей, то есть «обеспечивает без лишних затрат средств и времени рассмотрение дела и принятие по нему решения, что гарантирует гражданам доступ к правосудию и принятие решения по делу без неоправданной задержки»¹⁷⁷. Действующее законодательство не препятствует проведению судебного заседания и в ином месте, если это вызвано соображениями обеспечения безопасности участников процесса либо другими обстоятельствами.

Одной из гарантий обеспечения принципа справедливости, предусмотренного в ч. 3 ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах и ч. 3 ст. 6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, является право лица, обвиняемого в совершении преступления, быть судимым без неоправданной задержки¹⁷⁸. С целью реализации указанного права ст. 362 УПК РФ установлен срок, в течение которого должно быть начато рассмотрение дела судом апелляционной инстанции. Этот срок составляет 14 суток со дня поступления апелляционных жалоб и представлений.

Данная норма подлежит уточнению. Ранее в ст.489 УПК РСФСР было предусмотрено, что рассмотрение дела должно быть начато не позднее четырнадцати суток со дня поступления апелляционной жалобы либо протеста, но не ранее истечения срока на обжалование. Исходя из названия статьи «Сроки начала рассмотрения дела в суде апелляционной инстанции», можно было сделать вывод, что указанный срок, а также возможность его продления распространялась на деятельность суда второй инстанции и, по-видимому, законодатель устанавливал 14-суточный срок именно для апелляционной инстанции. Возможность продления до десяти суток указанного срока была предоставлена также судье районного суда. Однако при буквальном толковании статьи можно было сделать вывод о том, что дело должно быть рассмотрено в установленный срок по поступлении жалобы либо протеста в суд первой инстанции. Эта двусмысленность не устранена и в новом законе. И все же представляется, что, устанавливая 14-суточный срок, законодатель имел в виду именно апелляционную инстанцию, поэтому срок начала рассмотрения дела судом второй инстанции необходимо исчислять с того момента, когда в районный суд поступят не только жалобы и представления, но и все материалы дела¹⁷⁹.

Рассмотрение дела в суде апелляционной инстанции не может состояться ранее истечения срока обжалования приговора мирового судьи или его постановления о прекращении дела. Эта норма закона обеспечивает участникам процесса возможность использовать свое право на апелляционное обжалование в течение всех десяти суток. Следовательно, в любом случае в постановлении о назначении судебного заседания апелляционной инстанции не может быть указана дата ранее истечения сроков обжалования и позднее 14 суток со дня поступления уголовного дела с апелляционной жалобой в суд апелляционной инстанции. При этом также необходимо иметь в виду, что стороны должны быть извещены о месте, дате и времени судебного заседания не позднее чем за 5 суток до начала судебного заседания. Это правило гарантирует сторонам возможность подготовки к судебному заседанию.

С момента поступления уголовного дела в районный суд жалобу следует считать принятой к производству судом апелляционной инстанции. Именно с этого момента начинается исчисление нового срока – срока начала рассмотрения жалобы либо представления судом второй инстанции. В течение этого срока разрешаются все вопросы, связанные с подготовкой и назначением судебного заседания апелляционной инстанции. Поэтому дело необходимо своевременно передать судье для рассмотрения, с тем чтобы были вовремя совершены все подготовительные действия, предусмотренные ст. 364 УПК РФ.

Производство по уголовному делу в суде апелляционной инстанции осуществляется в порядке, установленном гл. 35-39 УПК РФ.

Принципиальное значение после открытия судебного заседания и выполнения иных обязательных процедур в суде апелляционной инстанции имеет проверка явки участников процесса. Неявка лиц, своевременно и надлежащим образом извещенных о дне слушания уголовного дела, может иметь различные процессуальные последствия.

С одной стороны, закон позволяет провести судебное заседание в отсутствие тех участников процесса, которые не обжаловали приговор или иное судебное решение. С другой стороны, ч. 3 ст. 364 УПК РФ строго определен перечень лиц, участие которых в судебном заседании апелляционной инстанции является обязательным условием апелляционного производства.

По действующему Уголовно-процессуальному кодексу РФ участие государственного обвинителя в апелляционной инстанции обязательно по всем без исключения делам. Это вытекает из положений ч. 3 п. 1 ст. 364 УПК РФ. Буквальное толкование названного положения поддерживают ученые М.Г. Загорский и Б.Т. Безлепкин. В качестве одного из доводов указывалось на то, что апелляционное производство является проверочной инстанцией, в силу чего в процессе необходимо участие обвинителя, имеющего соответствующее образование и практический опыт. Разрешение вопроса об участии прокурора в заседании суда апелляционной инстанции необходимо связывать и с основаниями апелляционного производства. Таковыми являются жалоба либо представление прокурора. Как следует из положений ст. 354 УПК РФ и ч. 1 ст. 36 Закона РФ от 17 ноября 1995 г. (с последующими изменениями) «О прокуратуре Российской Федерации», прокурор вправе внести представление на любой приговор, постановленный судом первой инстанции¹⁸⁰. При этом в УПК РФ, в отличие от УУС 1864 г., закреплено право прокурора на внесение представления и по делам частного обвинения. Тем самым за ним признается право на участие по этой категории дел в апелляционном процессе на стороне обвинения.

Однако ряд ученых, в частности В.В. Демидов, полагают, что из правила, установленного ст. 364 УПК РФ, должно быть сделано исключение в отношении дел частного обвинения¹⁸¹. Учитывая специфику этих дел, которые возбуждаются только по заявлению потерпевшего и в связи с примирением подлежат прекращению независимо от позиции прокурора, требование об участии в судебном заседании государственного обвинителя представляется излишним. Тем более в ст. 365 УПК РФ указано, что производство в суде апелляционной инстанции осуществляется в порядке, установленном для производства в суде первой инстанции. Статья же 246 УПК РФ не предусматривает участия государственного обвинителя по делам частного обвинения.

Для устранения некоторой неточности положений п. 1 ч. 3 ст. 364 УПК РФ целесообразно дополнить ее указанием на то, что участие государственного обвинителя является обязательным по делам частно-публичного и публичного обвинения, а также по делам частного обвинения, возбужденным прокурором. Таким образом, в случае неявки прокурора по указанным выше делам судебное заседание следует отложить, о чем поставить в известность стороны и потребовать обеспечения их участия в судебном заседании. Если же дело частного обвинения принималось к рассмотрению по апелляционному представлению государственного обвинителя, то его неявку в апелляционную инстанцию без уважительной причины по последствиям следует признавать аналогичной отзыву апелляционного представления. В этом случае выносится постановление о прекращении апелляционного производства, если против этого не возражает частный обвинитель. Если государственный обвинитель не был извещен о предстоящем судебном заседании или своевременно сообщил о невозможности своего участия по уважительной причине и невозможности замены, рассмотрение дела в его отсутствие недопустимо. Нарушение этого правила может послужить основанием для принесения кассационного представления, что повлечет отмену состоявшихся в отсутствие прокурора решений суда апелляционной инстанции. Судебная практика строго придерживается установленного правила.

По делам частного обвинения в судебном заседании обязательно участие частного обвинителя, подавшего жалобу. По вопросу последствий неявки в судебное заседание частного обвинителя в процессуальной литературе нет единого мнения. Так, А. Александров и Н. Ковтун полагают, что отсутствие частного обвинителя, в случае если он надлежаще уведомлен о времени и месте судебного разбирательства и не ходатайствовал о рассмотрении дела в его отсутствие, устраняет сам предмет судебного разбирательства – правовой спор. Следовательно, если частный обвинитель не явился в суд, уголовное дело подлежит прекращению, поскольку его отсутствие без уважительных причин юридически равнозначно отказу от поддержания обвинения¹⁸². Свою позицию они основывают на положении ч. 3 ст. 249 УПК РФ, предписывающей прекращение дела в случае неявки частного обвинителя в суд первой инстанции.

Однако распространение подобного положения на апелляционную инстанцию не может быть признано правомерным. Как известно, по делам частного обвинения нашел свое наиболее полное воплощение принцип диспозитивности судопроизводства. Весь уголовный процесс, направленный на защиту прав потерпевшего, поставлен в зависимость от его волеизъявления. Потерпевший (частный обвинитель по делам частного обвинения) сам определяет границы вмешательства государства. Если судебное заседание суда первой инстанции состоялось и судом вынесено решение, можно признать, что право частного обвинителя реализовано. В связи с действующим принципом свободы обжалования состоявшегося решения констатируется, что подачей апелляционной жалобы частный обвинитель выразил свое несогласие со всем решением полностью либо с его частью. Участвуя в судебном заседании суда второй инстанции, он подтверждает свой интерес к пересмотру приговора и принятию более благоприятного для него решения. В том же случае, если частный обвинитель в судебное заседание не является, он тем самым демонстрирует утрату интереса к пересмотру дела и выражает согласие с состоявшимся ранее решением. Поэтому представляется, что в случае неявки частного обвинителя в судебное заседание суда второй инстанции апелляционное производство подлежит прекращению. Постановленный же судом первой инстанции приговор либо постановление в данном случае отмене не подлежат.

На практике может сложиться ситуация, когда частный обвинитель оспаривает только меру наказания, требуя в жалобе более сурового наказания, а затем в силу различных причин полагает, что наказание назначено соразмерное и не является в судебное заседание. Думается, требовать от него в данном случае отзыва апелляционной жалобы не совсем правомерно. Прекращением апелляционного производства в данном случае соблюдаются права всех участников процесса. Так, приговором мирового судьи был осужден С. Потерпевший К., не соглашаясь с назначенным наказанием, приговор обжаловал. В судебное заседание апелляционного суда потерпевший не явился. Было установлено, что он надлежаще извещен о дне слушания дела. В связи с неявкой потерпевшего апелляционное производство было прекращено¹⁸³.

Подтверждением изложенной позиции может служить ситуация, когда частным обвинителем обжалуется постановление суда первой инстанции о прекращении производства по делу. В таком случае при неявке частного обвинителя в заседание апелляционного суда подлежит прекращению апелляционное производство, но никак не уголовное дело, поскольку оно и так ранее уже прекращено.

Если частный обвинитель своевременно известил суд о невозможности явки по уважительной причине и при этом заявил ходатайство о переносе судебного заседания, такое ходатайство, при признании судом уважительности причины неявки, подлежит обязательному удовлетворению.

В регулировании участия в судебном заседании подсудимого в последнее время произошли серьезные изменения. В соответствии с п. 3 ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах каждый имеет право при рассмотрении любого предъявленного ему обвинения быть судимым в его присутствии¹⁸⁴. Из этого положения исходит и наш законодатель. Личное участие подсудимого в судебном разбирательстве является важной гарантией осуществления им своих прав на защиту.

В настоящее время в соответствии с ч. 4 ст. 247 УПК РФ по делам о преступлениях небольшой или средней тяжести допускается проведение судебного разбирательства в отсутствие подсудимого. В основе данного положения лежит закрепленное новым процессуальным законом право подсудимого ходатайствовать о рассмотрении дела в его отсутствие.

Поскольку мировыми судьями рассматриваются дела именно данных категорий, то теоретически любое дело, поступившее в апелляционную инстанцию, может быть рассмотрено в отсутствие подсудимого. Cуд обязан тщательно изучить поступившее от подсудимого ходатайство о рассмотрении дела в его отсутствие и принять по нему решение, обеспечивающее соблюдение прав и законных интересов подсудимого. При этом необходимо учитывать, что право на защиту является субъективным правом, а не обязанностью подсудимого. В то же время реализация подсудимым своего права на защиту в уголовном судопроизводстве должна гарантироваться судом, в производстве которого находится уголовное дело, в данном случае - апелляционной инстанцией.

Поэтому представляется, что ходатайство подсудимого о рассмотрении дела в его отсутствие может быть отклонено судом. По мнению Б.Т. Безлепкина, «заочный уголовный процесс по определению своему – явление исключительное»¹⁸⁵. С этим трудно не согласиться. Участие подсудимого в заседании суда апелляционной инстанции дает ему возможность в полной мере реализовать свое право на защиту, а суду создает необходимые условия для более полного обеспечения принципа состязательности при исследовании доказательств и качественного рассмотрения дела.

Неявка лиц, не подававших жалоб на приговор суда первой инстанции, не препятствует рассмотрению дела в апелляционной инстанции и вынесению решения. Однако гражданскому истцу, гражданскому ответчику и их представителям необходимо обеспечить право участия в судебном заседании, если жалобы или представления затрагивают их интересы и если они прибыли в судебное заседание.

В подготовительной части судебного заседания суда апелляционной инстанции разрешаются заявленные ходатайства о вызове новых свидетелей, экспертов и специалистов, не дававших показания в суде первой инстанции, и о повторном допросе свидетелей. Также могут разрешаться ходатайства об истребовании вещественных доказательств и документов, в исследовании которых было отказано судом первой инстанции. В то же время Г.И. Загорский правильно отмечает, что нельзя считать основанной на законе практику, когда в этот момент суд удовлетворяет ходатайства о приобщении к делу различных документов¹⁸⁶. Действительно, прежде чем решить вопрос о приобщении документа к материалам дела, необходимо определиться с его относимостью, допустимостью и достоверностью. А подобная оценка возможна только в ходе судебного следствия.

В остальном подготовительная часть апелляционного судебного заседания существенных отличий от аналогичной части заседания суда первой инстанции не имеет.

Разрешив вопросы подготовительного характера, суд переходит к судебному следствию. В соответствии со ст. 365 УПК РФ судебное следствие в апелляционной инстанции осуществляется по правилам судебного разбирательства в суде первой инстанции. Особенности судебного следствия в апелляционной инстанции и специальные изъятия из указанных общих правил закреплены в главе 34 УПК РФ. Эти изъятия обусловлены самой сущностью апелляционного производства, его назначением и особым местом, которое оно занимает в системе производств и стадий уголовного процесса.

Применительно к суду первой инстанции вполне обоснованно принято считать, что судебное следствие – центральная часть судебного разбирательства, в которой суд в условиях наиболее полного осуществления принципов уголовного процесса исследует все имеющиеся доказательства в целях установления фактических обстоятельств совершения преступления и виновности подсудимого¹⁸⁷.

Полагаю, в апелляционном судебном разбирательстве судебное следствие сочетает в себе общие правила производства в этой части судебного заседания с особенностями, вызванными назначением апелляционного производства как второй, проверочной судебной стадии. Суд апелляционной инстанции во время своего следствия занят не столько установлением фактических обстоятельств дела, сколько проверкой правильности их исследования мировым судьей, правильности применения им норм материального и процессуального права, а также проверкой обоснованности и справедливости назначенного наказания. В этом смысле апелляционная инстанция имеет много общего с кассационной инстанцией. Поэтому, хотя в законе (ст. 365 УПК РФ) нет упоминания о соблюдении при судебном следствии апелляционной инстанции правил, установленных для кассационного пересмотра уголовного дела, при сравнительном рассмотрении и анализе ст. 365 и 377 УПК РФ сразу же обнаруживается явное сходство содержания этих двух проверочных инстанций.

Апелляционное и кассационное производства в целом имеют одни и те же задачи и направлены на проверку не вступившего в законную силу приговора или иного решения суда. Различие состоит в том, что ими занимаются судебные инстанции, относящиеся к разным звеньям судебной системы и обладающие различным объемом полномочий. Судебное следствие апелляционной инстанции нельзя назвать повторным, это новое исследование фактических обстоятельств дела с возможным привлечением дополнительных доказательств, осуществляемое вышестоящим судом, по иным правилам, сочетающим черты производства как в суде первой, так и второй инстанций. Его цель – не только проверить установление мировым судьей фактических обстоятельств дела, но и оценить законность, обоснованность и справедливость вынесенного судом первой инстанции решения.

Судебная практика последовательно идет по пути строгого соблюдения порядка, предписанного ст. 365 УПК РФ, регламентирующей порядок проведения судебного следствия. В практике бытует мнение, что следствие начинается с оглашения либо пересказа указанных выше документов. Это мнение находит свое выражение в формулировках изложения хода судебного следствия в протоколах судебного заседания. В большинстве изученных протоколов судебных заседаний судов апелляционной инстанции отмечается, что председательствующий оглашает приговор, жалобы, представления. В ряде протоколов делается отметка и об оглашении возражений. Однако законодатель далеко не случайно употребил в комментируемой статье именно термины «изложение» и «доклад».

Представляется, что это не простая игра слов, в данном случае обнаруживается непонимание существа проблемы, влекущее серьезные процессуальные последствия. В русском языке слова «изложение», «оглашение» и «пересказ» не употребляются как синонимы. Они обозначают совершенно разные по смысловому содержанию понятия¹⁸⁸. Под оглашением понимается устное дословное воспроизведение какого-либо текста. Изложение предполагает краткую передачу сути названных документов в устной форме.

Анализ судебной практики показывает, что судьи федеральных судов при апелляционном рассмотрении дел практически всегда рассмотрение дела проводили в полном объеме, независимо от доводов жалобы и положений ст. 360 УПК РФ.

Так, приговором мирового судьи гр. К. была осуждена по ст. 130 УК РФ за оскорбление. По этому же делу по ст. 116 УК РФ была осуждена ее дочь П. Гр. К. подала апелляционную жалобу. Ее дочь жалобу не подавала. В процессе апелляционного рассмотрения было установлено, что П. обвинялась дознанием по ст. 213 ч. 1 УК РФ, однако в ходе судебного заседания хулиганский мотив не нашел своего подтверждения и П. была осуждена за умышленное причинение легкого вреда здоровью. Переквалифицировав действия П., суд не выяснил, желает ли потерпевшая привлечения П. к уголовной ответственности. В связи с выявленным существенным нарушением УПК РФ приговор в отношении П. был отменен¹⁸⁹.

Таким образом, подводя итог рассуждениям о пределах апелляционного рассмотрения уголовного дела, можно сделать два вывода. Первый заключается в том, что, исходя из введенного в апелляционное производство ревизионного начала, суд второй инстанции обязан пересмотреть дело в полном объеме в отношении всех лиц, независимо от доводов жалобы либо представления. И второй вывод - законодательное решение о расширении пределов апелляционного рассмотрения дела за счет восстановления в расширенном варианте ревизионного начала не является оптимальным.

Профессор: «Да, господа, мы много сегодня говорили о проблемах суда и судопроизводства, но, кажется, совершенно забыли о великом труженике уголовного судопроизводства - следователе, без которого и судебного разбирательства не будет.

 

 

ДИАЛОГ 9. О процессуальной самостоятельности следователя в современном уголовном судопроизводстве

 

Профессор: «В последнее время ученые и работники следственного аппарата все чаще поднимают проблему несовершенства уголовно-процессуального законодательства в вопросах регулирования правового статуса следователя. Хрестоматийный лозунг «Следователь – независимый участник уголовного судопроизводства» в результате действия УПК РФ превратился в пустую декларацию. Мне по роду деятельности приходится общаться со следователями Дальнего Востока, прибывающими на факультет повышения квалификации с Сахалина, Приморья, Якутии и Камчатки. Отмечая общее ухудшение ситуации в следственном аппарате МВД России, все они задают нам, теоретикам, сакраментальный вопрос – зачем был нужен такой УПК, который значительно хуже УПК 1961 г. и с точки зрения юридической техники, и с точки зрения предложенного законодателем инструментария для решения проблем предварительного расследования?

Во-первых, резко ухудшилась раскрываемость преступлений всех видов. Отчасти это происходит оттого, что практически разрушена работа по «горячим» следам. Следователь, получая материалы уголовного дела, в течение 48 часов, из которых 8 часов уходит на получение судебного решения, не успевает «закрепить» следы преступления, теряя время в приемной прокурора и судьи. Кстати, довольно странно, что законодатель, озабоченный тем, чтобы суд не превратился в участника уголовного процесса со стороны обвинения, лишил его права возбуждать уголовные дела, одновременно предоставив суду возможность решать вопрос о лишении гражданина свободы. При этом УПК РФ, бесконечно расширив зону судейского усмотрения, лишил судью ответственности за принимаемое решение о заключении лица под стражу, чего не было по УПК РСФСР, где следователь и прокурор несли солидарную ответственность за избранную меру пресечения. В итоге судебно-следственная практика изобилует примерами, которые впору заносить в Книгу рекордов Гинесса.

Так, в СИЗО г. Хабаровска гражданин К. провел в качестве следственно-арестованного 4 года 2 месяца, а в последствии был оправдан судом. Таким образом, человек без приговора суда отбыл наказание в виде лишения свободы, а ответственность за это никто не понес.

Во-вторых, увеличился отток опытных следственных кадров, особенно из аппарата МВД, который традиционно несет бремя расследования большинства преступлений, совершаемых в стране (около 87 % от общего количества возбужденных уголовных дел).

Так, по данным Следственного Комитета МВД России только в первые 6 месяцев после вступления УПК в силу сразу уволилось 18,5 тыс. следователей (1/3 следственного аппарата при МВД России). Выступая в телевизионной программе «Момент истины», заместитель Генерального прокурора РФ Н. Макаров отметил, что, прежде всего, уходят «маститые» следователи, которые считают, что новый УПК низвел следователя до положения чиновника по мелким поручениям. Его лишили даже такого естественного права, существовавшего еще в дореволюционной России, как права на возбуждение уголовного дела. И опять следователь становится заложником ситуации, в которую вынужден вмешиваться даже Верховный Суд РФ.

В связи с этим уместно привести Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 2 февраля 2004 г. Фабула дела достаточно банальна и, можно сказать, является «приметой времени», однако по последствиям не вписывается ни в какие стандарты логики и здравого смысла. Следователь задерживает лицо за совершение преступления особой тяжести в 22 часа 15 мин. Прокурора в это время на работе, естественно, нет, поэтому следователь приходит к прокурору в 10 часов утра следующего дня с уведомлением о задержании лица получить согласие на возбуждение уголовного дела. Согласие на возбуждение уголовного дела прокурор дает, но тут же возбуждает уголовное дело в отношении следователя по ст.301 УК РФ, предусматривающей ответственность за заведомо незаконное задержание лица по подозрению в совершении преступления. Мотовилихинский районный суд г. Перми осуждает следователя по ст. 301 УК РФ, кассационная инстанция оставляет решение суда в силе, и лишь вмешательство Верховного Суда РФ в данную ситуацию позволило оправдать следователя, которая честно попыталась применить неуклюжие нормы УПК РФ. Не видя другого пути выхода из создавшегося законодательного тупика, Пленум Верховного Суда РФ фактически разрешил производить задержание лица до возбуждения уголовного дела, чем, по образному выражению профессора В.А. Азарова, совсем «поставил набекрень мозги правоприменителю».

Современный следователь по УПК РФ оказался в тройном «клинче», испытывая на себе мощь воздействия прокурорского надзора, судебного контроля и ведомственного процессуального контроля. На последнем мне хотелось бы остановиться подробнее.

Анализ уголовно-процессуальной деятельности приводит многих авторов к выводу о том, что система процессуального контроля, призванная обеспечить законность и обоснованность действий и решений следователя, является неотъемлемой чертой российского уголовного судопроизводства. Именно процессуальный контроль имеет своей целью защиту конституционных прав и свобод граждан от их необоснованного ограничения со стороны лиц, осуществляющих предварительное расследование, а также защиту прав и интересов лиц, потерпевших от преступления.

Оптимизация уголовного судопроизводства предполагает вместе с процедурными изменениями реформирование органов его осуществляющих. На сегодняшний день в науке уголовного процесса вопросы оптимальной организации предварительного расследования, определения места следственного аппарата в государственно-право-вом механизме приобретают особую актуальность.

Концепция судебной реформы 1991 г. также не обошла вниманием вопросы организации предварительного следствия. Авторы данной реформы отметили ведомственную разобщенность следственного аппарата и недопустимость следственных и дознавательных подразделений под патронажем одного ведомства.

Вопросы оптимальной организации работы следственного аппарата неразрывно связаны с институтом процессуального контроля, так как на сегодняшний день сотрудники следственных аппаратов органов внутренних дел, федеральной службы безопасности и ФСНК находятся в неравном положении со следователями прокуратуры, что связано, в первую очередь, с тем, что прокурорский надзор за деятельностью своего следственного аппарата несколько иной, чем за работой других следственных служб.

Кроме того, руководители следственных подразделений в органах МВД, ФСБ и ФСНК одновременно являются заместителями начальника органа, осуществляющего оперативно-розыскную деятельность, поэтому, по мнению многих авторов, говорить об объективности и независимости расследования нельзя до тех пор пока не будет создан единый и независимый следственный комитет.

Нахождение следственного аппарата в различных ведомствах означает и неравное положение в заработной плате следователей. В связи с этим, в настоящее время мы наблюдаем массовый отток опытных специалистов из органов внутренних дел в следственные подразделения других ведомств и как следствие этого низкий уровень профессионализма в том ведомстве, которое занимается расследованием 87 % уголовных дел, что, конечно же, влияет на цели и задачи процессуальной и организационной деятельности руководителей следственных служб.

Вместе с тем реальных подходов к разрешению данных вопросов до сих пор не предпринято, а Указ Президента РФ от 19 июля 2004 г. в очередной раз разрушил надежды на создание независимого Следственного аппарата, постановив разрешить иметь в Министерстве внутренних дел РФ Следственный комитет.

Мы согласны с мнением авторов, которые отмечают, что эффективность деятельности органов расследования в значительной степени зависит не только от декларируемой процессуальной независимости следователей, но и от оптимального определения их места и реального положения в системе государственных органов. В этом направлении никаких решительных шагов по совершенствованию следственной системы на государственном уровне предпринято не было. Более того, расширилась ведомственная разобщенность следователей в связи с предоставлением права производства предварительного следствия уже в четырех ведомствах¹⁹⁰.

Дискуссии же о реформировании следственного аппарата идут уже довольно долгое время. Так, еще М.В. Барсуков предлагал единый порядок ведения следствия, функции которого должны быть переданы вновь созданному органу или одному из уже существующих. При этом автор, мотивируя сосредоточение органов предварительного следствия в милиции, а не в прокуратуре, отмечал, что прокурор, руководя, а значит, отвечая за следствие, утрачивает необходимую независимость как орган, осуществляющий надзор за следствием. Кроме того, выступая в суде с поддержанием обвинения, прокурор, руководящий следователями, настолько связал себя всеми его достоинствами и недостатками, что вряд ли может претендовать на необходимую объективность¹⁹¹.

И.Д. Перлов и М.Ю. Рагинский хоть и предусматривали как один из вариантов нахождение предварительного следствия в прокуратуре, но также подвергали его критике в связи с недопустимостью совмещения прокурорского надзора за законностью предварительного следствия с административным подчинением ему следователей, состоящих непосредственно в ведении прокуратуры¹⁹².

Ранее я уже приводил точку зрения отдельных авторов о целесообразности нахождении следственных подразделений в органах прокуратуры, но позволю себе возразить им, что, на мой взгляд, невозможно качественно осуществлять надзор за законностью, одновременно отвечая за показатели и эффективность расследования уголовных дел своего подразделения. Это неизбежно приведет к тенденциозному отношению прокурора к следователям своего ведомства и как результат - к снижению эффективности и качества расследования уголовных дел, а также нарушению законов при проведении предварительного расследования.

Так, по результатам опроса представителей судебной системы Красноярского края, 67,6 % от общего числа опрошенных отмечают низкое качество расследования уголовных дел следователями прокуратуры по сравнению со следователями других правоохранительных органов, хотя уровень специалистов с высшим юридическим образованием в прокуратуре является самым высоким по сравнению, к примеру, со следственным аппаратом органов внутренних дел и составляет 100 %.

Данные факты, по нашему мнению, говорят о недопустимости совмещения в деятельности прокуратуры нескольких функций, а именно предварительного следствия, прокурорского надзора, ведомственного контроля и государственного обвинения. Эти функции не только несовместимы, но и действуют только при условии их отделения друг от друга.

Г.Р. Гольст, исследуя точку зрения М.С. Строговича о необходимости нахождения в органах прокуратуры всего следственного аппарата, отмечал: «Дело заключается не в том, где будет находиться следственный аппарат – в органах прокуратуры или министерстве юстиции, а в том, что он не должен быть соединен с оперативными органами министерства внутренних дел»¹⁹³. Аналогичную позицию о недопустимости соединения оперативно-розыскной деятельности и создания следственного аппарата в органах прокуратуры высказывают и другие авторы¹⁹⁴.

В противовес данной точки зрения часть авторов видит выход, наоборот, в создании следственного комитета на базе Министерства внутренних дел¹⁹⁵. При этом в обоснование своей точки зрения авторы говорят о том, что в органах внутренних дел взаимодействие между следственными и оперативно-розыскными подразделениями происходит на более высоком уровне, чем в других службах.

Мы не можем согласиться ни с одной из этих точек зрения, так как считаем, что следственный аппарат не должен находиться ни в прокуратуре, ни в органах внутренних дел. Нам представляется совершенно справедливым высказывание о том, что «ни теоретически, ни практически недопустимо соединение в одном органе выполнения различных по своей правовой природе видов деятельности: предварительного следствия и оперативно-розыскной деятельности; предварительного следствия и прокурорского надзора; предварительного следствия и уголовного преследования (поддержание обвинения)»¹⁹⁶.

Что же касается взаимодействия между службами, чем пытаются оперировать сторонники оставления следственных подразделений в органах внутренних дел, то проведенное анкетирование сотрудников следственных отделов показало, что 87,8 % следователей органов внутренних дел считают, что их взаимодействие с сотрудниками оперативно-розыскных подразделений осуществляется далеко не на должном уровне. Поручения следователей оперативным работникам либо вообще не выполняются, либо выполняются достаточно формально в виде «отписки».

Сотрудники оперативно-розыскных подразделений также не отрицают того, что взаимодействие происходит на низком уровне и мотивируют это тем, что они более заинтересованы работать на раскрытие и выявление преступлений, так как это соответствует критерию оценки эффективности их работы, чем участвовать в расследовании по уголовному делу. Полагаем, уместно высказывание В. Балакшина о том, что вопросы организации взаимодействия определяются степенью взаимопонимания руководителей и самих работников следственного аппарата и оперативно-розыскных служб на местах¹⁹⁷.

Справедливо и высказывание отдельных авторов о том, что существующее в настоящее время взаимодействие, наоборот, позволяет втягивать следователя в несвойственную ему деятельность, подрывает его процессуальную самостоятельность, стирает грань между уголовно-процессуальной и оперативно-розыскной деятельностью¹⁹⁸.

Мы поддерживаем точку зрения тех авторов, которые предлагают создать самостоятельный и независимый следственный комитет в целях улучшения эффективности предварительного следствия¹⁹⁹.

К сожалению, на сегодняшний день следственный аппарат представляет собой не что иное, как властный инструмент борьбы в угоду ведомственным интересам. Кроме того, справедливо и высказывание о том, что существующее содержание уголовно-процес-суального законодательства стало своеобразным результатом соперничества различных государственных органов, стремящихся не столько к единой, логически завершенной и непротиворечивой структуре, сколько к закреплению в ней своих приоритетных ведомственных интересов. А поскольку следственный аппарат никогда не имел самостоятельной организации и всегда выступал придатком более мощных ведомственных организационных систем, то он, естественно, был лишен возможности на равных защищать свои интересы²⁰⁰.

Цель нахождения следственного аппарата в органах внутренних дел и ФСБ наиболее точно отразил А.М. Ларин: «Следователь в таком понимании нужен, только для того, чтобы придавать результатам агентурно-оперативной работы приличествующие процессуальные формы. Независимое же следствие может и должно стать механизмом контроля за деятельностью оперативных служб, средством выявления беззаконий. Отсюда стремление ведомств безопасности и внутренних дел удержать следователей в своем подчинении, противиться их независимости»²⁰¹.

Данные высказывания не лишены объективности и следственные подразделения не только служат ведомственным интересам и скрывают нарушения конституционных и иных прав и свобод граждан, но и скрывают преступную деятельность отдельных сотрудников.

Так, в мае 2002 г. сотрудниками уголовного розыска ЛОВД на ст. Базаиха за незаконное приобретение и хранение наркотических средств без цели сбыта был задержан несовершеннолетний М., у которого было обнаружено и изъято наркотическое средство – гашиш, на основании чего по данному факту было возбуждено уголовное дело по ч.1 ст. 228 УК РФ. Привлеченный и допрошенный в качестве обвиняемого М. свою вину в совершенном преступлении признал полностью, однако показал, что наркотическое средство – гашиш он приобретал в большем объеме, чем ему вменяется.

В ходе допроса М. показал, что в день задержания он вместе со своим другом С. пришли в один из микрорайонов г. Красноярска и приобрели для личного употребления наркотическое средство, которое М. положил в карман своей куртки. Примерно через 3-4 минуты после приобретения наркотического средства к ним подошли несколько человек и представились сотрудниками милиции, после чего завели их в ближайший подъезд дома и без участия понятых провели личный досмотр.

Обнаружив у М. спрессованное наркотическое средство, сотрудники милиции разломали его на две части, одну из которых вернули М., а вторую положили в карман С. и предложили им дать показания, что наркотические средства они приобретали в разное время и отдельно друг от друга, мотивируя это тем, что в данном случае они не будут подлежать уголовной ответственности.

Затем были произведены личные досмотры М. и С. с участием понятых и изъятые у них наркотические средства отправлены на предварительное исследование. По результатам исследования специалистом было дано заключение о том, что вещество, изъятое у М. и С., является наркотическим средством гашиш. Однако вес вещества, изъятого у М., составляет крупный размер в соответствии со списком Постоянного комитета по контролю наркотиков при Минздраве РФ, а вес вещества, изъятого у С., не составляет крупного размера. В связи с этим М. был привлечен к уголовной ответственности, а в отношении С. составлен протокол об административном правонарушении.

Вызванный и допрошенный в качестве свидетеля С. дал показания, аналогичные показаниям М., и, кроме того, пояснил, что когда их досматривали в подъезде без участия понятых, то случайным очевидцем этого был один из жильцов данного подъезда. В ходе проведения следственных действий показания С. подтвердились.

После проведения всех следственных действий и выяснения обстоятельств дела следователем СО при ЛОВД на ст. Красноярск уголовное дело вместе с изложением доводов о том, что были допущены грубые нарушения законодательства, которые не позволят привлечь М. к уголовной ответственности, и что в действиях самих сотрудников милиции содержатся признаки состава преступления, было предоставлено начальнику следственного отдела.

После совещания с руководителями криминальной милиции и органа внутренних дел в угоду ведомственным интересам следователю было дано указание о прекращении уголовного дела в отношении М. по ст. 6 УПК РСФСР, ввиду изменения обстановки²⁰², хотя в данном случае следователь был вынужден идти на нарушение норм уголовно-процессуального законодательства, прекращая уголовное дело по данному основанию и покрывая сотрудников уголовного розыска.

Как показал анализ уголовных дел, находящихся в архиве ЛОВД на ст. Красноярск, это был не единичный случай и, к сожалению, далеко не последний. Нарушения законов со стороны сотрудников уголовного розыска и далее имели место, и в некоторых делах даже присутствовали факты фальсификации доказательств.

О «давлении» на следственный аппарат ведомственных интересов говорит и статистика реабилитированных граждан. Так, за 2003 г. в Красноярском крае по делам, находившимся в органах предварительного следствия МВД, были реабилитированы 78 человек, из них 55 были оправданы судом. Такое преобладающее число оправданных судом, по нашему мнению, говорит не о том, что суд более профессионален при применении норм законов, а о том, что следователей вынуждают направлять дела в суд даже при очевидности того, что невозможно будет доказать вину обвиняемого. В ходе проведенного нами опроса 76,7 % следователей ответили, что в их практике неоднократно были случаи, когда руководители ОВД не соглашались с их мнением о прекращении уголовного дела или освобождении обвиняемого от уголовной ответственности и давали указания о направлении дела в суд.

На мой взгляд, наиболее оптимальным представляется выделение следственного отдела из прокуратуры, МВД, ФСБ и ФСНК и объединение в единый следственный комитет. Однако в данном случае возникает вопрос: при каком ведомстве создать данный следственный комитет?

Часть авторов предлагают создать его при законодательном органе страны²⁰³, другая – при Правительстве РФ²⁰⁴, при Министерстве юстиции РФ²⁰⁵, при судебном ведомстве²⁰⁶. Есть также предложение создать автономную структуру (Федеральную службу расследований)²⁰⁷.

По нашему мнению, два последних варианта наиболее приемлемы для создания независимого и эффективно работающего правоохранительного органа предварительного расследования, но в случае создания независимой Федеральной службы расследования как самостоятельного ведомства необходимо обязательно предусмотреть вопросы финансирования данной службы.

Материальная база и вопросы финансирования являются первоочередными на пути к созданию независимого следственного комитета. В данном случае уместно вспомнить плачевный опыт создания Государственного следственного комитета в Республике Казахстан, где 6 октября 1995 г. Указом Президента был создан вневедомственный орган предварительного следствия, заменивший следственные аппараты прокуратуры и органов внутренних дел. Однако из-за нехватки финансирования соответствующие структуры повсеместно созданы не были, поэтому во многих районах расследовать преступления было просто некому.

Для Российской Федерации эти вопросы также актуальны. В этом можно убедиться на примере создания института мировых судей. Так, несмотря на то, что их статус был закреплен в законе еще в 2001 г., до сих пор не во всех районах существуют мировые судьи. Это приводит к тому, что дела подсудные мировому судье, продолжают рассматривать районные суды или, чаще всего, один мировой судья принимает к рассмотрению дела из нескольких районов, что приводит к чрезмерно большой нагрузке в работе и как результат – к формальному рассмотрению уголовных дел.

Другим негативным аспектом создания ГСК Республики Казахстан, по нашему мнению, явилось то, что он был построен на примере структуры Комитета национальной безопасности, т.е. следственные подразделения имелись лишь на региональном уровне и не имели районного деления, как это было в органах внутренних дел. В результате в отдаленные районы – райцентры и аулы – никто из следователей не выезжал, преступления не раскрывались и не расследовались, что совершенно дискредитировало деятельность ГСК и привело к утрате следственного аппарата на местах.

Предпринимавшиеся правительством меры по дальнейшему реформированию ГСК РК не улучшили его деятельность, и в 1997 г. (т.е. через 2 года после создания) этот орган был упразднен с передачей его функций снова МВД и Комитету национальной безопасности республики²⁰⁸.

Полагаю, чтобы не повторять негативный опыт создания действительно независимого органа предварительного расследования, необходимо создавать Следственный комитет поэтапно.

На первом этапе, по нашему мнению, необходимо вывести следственные подразделения из органов прокуратуры, что повлечет за собой упразднение у прокуроров функций предварительного расследования, процессуального ведомственного контроля и уголовного преследования. При этом подследственность прокуратуры можно передать в органы внутренних дел, так как составы преступлений, которые расследуют следователи органов внутренних дел и прокуратуры, не имеют принципиальных различий с точки зрения уголовно-процессуального доказывания и криминалистической методики расследования. Кроме того, районное деление следственных подразделений прокуратуры почти аналогично структуре следственных отделов при органах внутренних дел и не потребует коренного реформирования.

На следующем этапе необходимо выделить следственные подразделения органов внутренних дел в независимую федеральную службу Следственного комитета при условии соответствующего перераспределения финансирования. При этом структура вновь созданного ведомства, полагаю, должна дублировать структуру органов предварительного расследования МВД, т.е. иметь не только региональные следственные управления, но и более мелкие районные звенья.

Одновременно с этим следует упразднить следственные службы в органах ФСНК, что, по нашему мнению, пройдет наиболее безболезненно, т.к. на сегодняшний день преступления, связанные с незаконным оборотом наркотических средств и психотропных веществ, относятся к альтернативной подследственности и их расследованием занимаются как следователи ФСНК, так и следователи ОВД, ФСБ и прокуратуры. Очевидно, что финансирование органов предварительного следствия, также необходимо будет перенести на вновь образованный Следственный комитет.

На последнем этапе формирования независимого органа расследования в Следственный комитет должны быть переведены следователи органов ФСБ.

Идея создания следственного комитета далеко не нова и отдельные ее положения обсуждаются учеными и практическими работниками примерно с 40-50-х гг. прошлого столетия. И, конечно, создание независимой службы расследований не «панацея», которая решит все проблемы, стоящие на сегодняшний день перед органами предварительного следствия.

Другим немаловажным аспектом совершенствования института процессуального контроля является надлежащая регламентация процессуальной и организационной деятельности руководителей следственных подразделений. Процессуальная фигура начальника следственного отдела появилась в уголовном судопроизводстве в 1964 г., однако до настоящего времени отношение к данному участнику уголовного процесса различных авторов далеко не однозначно.

Так, некоторыми учеными целесообразность осуществления руководителем следственного подразделения процессуальных полномочий ставилась под сомнение, в связи с чем предлагалось лишить их этих полномочий и ограничить вмешательство в процессуальную деятельность следователей, а следовательно, и ликвидировать процессуальную фигуру начальника следственного отдела²⁰⁹.

Другие авторы высказывают предложения о более подробной регламентации процессуальной деятельности начальника следственного отдела и определении не только перечня его процессуальных полномочий, но и оснований их применения, последовательности осуществления, порядка процессуального оформления, механизма ответственности, выделив эти вопросы в отдельную главу УПК. Кроме того, прямо указать в законе или подзаконном акте на те процессуальные решения и действия следователя, своевременность, законность и обоснованность которых начальник обязан проконтролировать²¹⁰.

Часть же авторов высказывается за расширение круга процессуальных полномочий начальника следственного отдела²¹¹.

По моему мнению, нецелесообразно лишать начальника следственного отдела процессуальных полномочий, так как одним из достоинств процессуального ведомственного контроля по сравнению с другими видами контроля является его непосредственная близость к объекту контроля (действия и решения, принимаемые следователями).

Что же касается доводов тех авторов, которые полагают, что расширение процессуальных полномочий начальника следственного отдела как результат есть умаление процессуальной самостоятельности следователя, то в данном случае уместно ранее уже приведенное нами высказывание Г.П. Химичевой о том, что процессуальная самостоятельность и независимость следователя состоят не в отсутствии контроля за его деятельностью, а означает независимость следователя от внепроцессуальных влияний²¹².

Мной, господа, уже затрагивались вопросы о том, что в уголовно-процессуальном законодательстве не закреплено никаких полномочий, предоставляющих начальнику следственного аппарата право на организацию надлежащей работы по взаимодействию при расследовании преступлений и осуществление соответствующего контроля, а также полномочий по проверке материалов оперативно-розыскных мероприятий на стадии возбуждения уголовного дела; руководству совместными следственными группами и т.п.

Кроме того, наличие у прокурора функции «руководства предварительным расследованием» не отвечает требованиям объективного расследования уголовного дела и реализации следователем своей процессуальной самостоятельности.

Так, в соответствии с ч. 3 ст. 38 и ст. 124 УПК РФ в случае если следователь не согласен с указаниями или решением прокурора, он может обжаловать их вышестоящему прокурору.

Полагаю, данное положение не соответствует принципу состязательности уголовного судопроизводства, так как сторона защиты в случаях несогласия с решением прокурора вправе обжаловать их не только вышестоящему прокурору, но и в суд. Следователь же в соответствии с уголовно-процессуальным законодательством лишен такой возможности.

Безусловно, правы те авторы, которые отмечают, что в целях укрепления процессуальной самостоятельности следователя целесообразно предусмотреть также право обжаловать действия и решения прокурора в судебном порядке²¹³.

Право судебного обжалования оправданно с точки зрения объективности и беспристрастности, так как суд в отличие от вышестоящего прокурора не связан какими-либо ведомственными интересами.

На тот факт, что от процессуальной самостоятельности следователя практически ничего не осталось, указывает, в частности, процедура получения разрешения суда на проведение отдельных следственных действий, когда следователю, перед тем как получить разрешение суда, необходимо получить согласие прокурора, которое в уголовном процессе имеет формальный характер.

Аналогичная ситуация складывается и при избрании меры пресечения в виде заключения под стражу, когда следователь, ограниченный во времени, должен успеть собрать и закрепить доказательства, как правило, предъявить обвинение, вызвать защитника, затем, получив согласие прокурора, уже выходить с постановлением о возбуждении ходатайства перед судом. При этом в случае отказа прокурора у следователя уже нет времени для обжалования его решения вышестоящему прокурору, который в ряде случаев находится за несколько сотен километров от места производства предварительного следствия.

В связи с этим целесообразно изменить ст. 165 УПК РФ и разрешить следователю обращаться в суд и в тех случаях, когда прокурор не дает согласие на ходатайство о получении судебного разрешения на проведение следственного действия, избрание меры пресечения или применение меры принуждения, требующих разрешение суда. Таким образом, прокурор сможет выразить свое отношение к решению следователя, не предрешая исход разрешения вопроса, а суд объективно рассмотрит обоснованность и необходимость проведения следственного действия или избрания меры пресечения.

В настоящее время в случаях, когда прокурор не дает согласие на возбуждение перед судом ходатайства о проведении следственного действия, требующего судебного разрешения, у следователя практически нет шансов провести данное процессуальное действие. А прокурор в данном случае, пользуясь своими полномочиями, может препятствовать объективному расследованию уголовного дела.

Можно согласиться с высказыванием К.Ф. Гуценко о том, что, хотя прокурору и предоставлены законом широкие полномочия по надзору за процессуальной деятельностью следователя и дознавателя, следует признать, что прокурорский надзор не выполняет в полной мере своего предназначения. Оказание на органы прокуратуры давления, большая загруженность прокурора, выполнение несвойственных функций, когда прокурор вынужден подменять собой начальника следственного отдела в руководстве расследованием, отвлекаясь от своих непосредственных надзорных функций, - эти и другие обстоятельства способствовали значительному снижению эффективности его основной функции по надзору за законностью²¹⁴.

Это дает основание некоторым авторам говорить о том, что распространенное на практике производство незаконных и необоснованных процессуальных действий органами расследования есть результат ненадлежащей деятельности прокуроров²¹⁵.

Предлагаемые изменения в полномочиях участников процессуального контроля, по нашему мнению, должны сопровождаться и изменением научных положений теории уголовного процесса.

Анализ научных работ, в которых так или иначе затрагиваются проблемы функций в уголовном процессе свидетельствует о том, что на сегодняшний день можно с полной уверенностью говорить только о трех основных функциях: обвинения, защиты, разрешения дела. Остальные же, в том числе и процессуальный контроль, рассматриваются лишь как дополнительные функции.

По моему мнению, это связано, прежде всего, с тем, что этими авторами не учитываются те изменения, которые произошли за то время, как впервые были сформированы научные положения о функциях уголовного процесса.

Положения данной концепции основываются на том, что каждый участник выполняет какую-либо одну из основных функций. Так, суд разрешает дело по существу, обвиняемый и его защитник реализуют функцию защиты, прокурор поддерживает обвинение, следователь, так как находится под руководством прокурора, то соответственно тоже осуществляет функцию обвинения. Остальные участники относятся либо к стороне обвинения, либо защиты, в связи с чем и выполняют соответствующие функции. Однако несоответствие данной теории действительности было очевидно уже на этапах ее зарождения, что и давало основания отдельным авторам выделять в качестве основной функции расследование уголовного дела²¹⁶.

Прокурор: «Да, но в 1964 г. в уголовный процесс был введен еще один участник процессуальной деятельности – начальник следственного отдела, однако это никак не повлияло на взгляды о процессуальных функциях. Здесь у меня возникает вопрос: какую из трех или четырех основных функций реализует руководитель следственного подразделения? Ведь он не занимается расследованием уголовных дел, не представляет сторону обвинения и тем более не разрешает дело по существу».

Профессор: «По моему мнению, господа хорошие, ответ в данном случае один: основное назначение процессуальной деятельности начальника следственного отдела – это наблюдение и контроль за законностью и обоснованностью принятых решений органами, осуществляющими предварительное расследование, выявление и устранение нарушений закона, допущенных на первоначальном этапе уголовного судопроизводства, проверка жалоб на действия и решения органов и должностных лиц, осуществляющих предварительную проверку материалов о преступлениях, а также организация работы следственного подразделения, то есть осуществление функции процессуального контроля, которая и является основной функцией его процессуальной деятельности.

Обобщив некоторые результаты исследования, я прихожу к выводу о том, что функцию процессуального контроля осуществляют суд, прокурор и начальник следственного отдела. При этом данная функция не связана ни прямо, ни косвенно с другими функциями данных участников уголовного судопроизводства.

Например, суд выполняет функции разрешения дела и судебного контроля за принятием решений органами, осуществляющими предварительное расследование. При этом при осуществлении контроля суд не должен выполнять функцию правосудия, т.е. делать выводы о виновности или невиновности лица либо о достаточности доказательств в материалах уголовного дела. Он лишь делает вывод о том, имеются ли основания для проведения процессуального действия, ограничивающего конституционные права граждан, либо обоснованна ли избранная мера пресечения.

Подобную аналогию можно рассмотреть и в деятельности прокурора, когда прокурор осуществляет надзор за исполнением законов при расследовании уголовных дел, не выполняя в данном случае функцию обвинения, а наоборот, выявляя факты нарушений законов по отношению к другим участникам уголовного судопроизводства, в том числе к стороне защиты.

Сказанное выше подтверждает положение о том, что в уголовном судопроизводстве как к основным функциям уголовного процесса наряду с обвинением, защитой и разрешением дела необходимо относить и процессуальный контроль.

Актуальными и не до конца ясными на сегодняшний день остаются и вопросы, связанные с тем, какую функцию выполняют органы предварительного расследования. Законодатель попытался раз и навсегда разрешить эту проблему, обозначив в законе четыре группы участников уголовного процесса, отнеся при этом следователя к стороне обвинения.

Однако, на мой взгляд, данное решение представляется весьма спорным, так как фактически обязывает следователя собирать только доказательства вины обвиняемого, а не устанавливать объективную истину по уголовному делу. Тем самым мы снова возвращаемся к вопросам о целях и задачах уголовного судопроизводства, а именно цели, к которой должны стремиться органы предварительного расследования.

Исходя из уже рассмотренных мной понятий «цель» и «задача» (а именно того, что цель – конечное качество, к которому должны прийти и для достижения которого ставятся определенные задачи, направляющие процессуальную деятельность к конечной цели), цель и задачи предварительного расследования будут отличны от цели и задач обвинения.

Н.И. Кулагин обоснованно считает, что «целью предварительного следствия является полное, всестороннее и объективное исследование обстоятельств готовящегося или совершенного преступления, подготовка материалов о нем для принятия правомерного и обоснованного решения»²¹⁷.

Можно согласиться и с точкой зрения Л.И. Лавдаренко, которая, исследуя сущность уголовно – процессуальных функций, приходит к выводу о том, что направленность деятельности следователя определяется задачей быстрого и полного раскрытия и расследования преступлений, собирания материалов, достаточных для разрешения дела по существу. Из этого следует, что у следователя, суда и прокурора разные задачи, следовательно и различны направления деятельности. Деятельность следователя протекает при других процессуальных условиях, чем деятельность суда. Отсюда делается вывод о том, что предварительное расследование является самостоятельной уголовно – процессуальной функцией²¹⁸.

Исходя из этого совершенно недопустимо смешивание функций расследования уголовного дела и обвинения.

О нецелесообразности совмещения в одном органе функций обвинения и расследования уже неоднократно говорилось многими авторами, которые отмечали, что данная позиция не оправданна ни с точки зрения эффективности борьбы с преступностью, ни с точки зрения защиты участников процесса.

Так, обстоятельства, смягчающие или исключающие вину, иногда не только игнорируются органами расследования, но и утаиваются. Имеют место факты фальсификации доказательств. При подобном положении дел нет смысла удивляться случаям применения незаконных методов в ходе расследования уголовных дел, в том числе для получения признаний вины и ложных показаний²¹⁹.

Примеров того, к чему приводит обвинительный уклон предварительного расследования, более чем достаточно: знаменитое «Витебское дело», где в течение 14 лет за преступления, совершенные одним лицом, были привлечены к уголовной ответственности и осуждены 14 невиновных лиц по 11 уголовным делам, при этом один из них приговорен к смертной казни; «дело Чикатило», который признался в совершении преступлений, за которые были уже осуждены трое невиновных лиц, и список этот далеко не исчерпывающий.

Исследуя природу процессуальной деятельности следователя, В.С. Шадрин отмечает, что она может рассматриваться как делегированная судом функция разрешения дела в пределах ее исследовательской части, т.к. это связано с наличием у следователя некоторых юстиционных полномочий, судебных по своей сути²²⁰.

Однако признать обоснованной данную точку зрения, по моему мнению, все-таки нельзя, так как остается не ясным, какую функцию выполняет следователь, когда лицо, подлежащее привлечению в качестве обвиняемого, еще не установлено.

Сформированная в 50-х гг. прошлого столетия концепция трех функций уголовного судопроизводства, безусловно, применима к судебному разбирательству, однако российский уголовный процесс тем и специфичен, что в отличие от уголовного процесса зарубежных государств имеет четко определенную досудебную стадию – предварительное расследование.

Часть авторов пытаются объяснить эти противоречия тем, что в науке уголовного процесса понятие «функция» рассматривается в двух аспектах: как функции уголовного процесса, как системы и функции отдельных участников уголовного судопроизводства²²¹. Таким образом, те функции, которые присущи всей системе уголовного процесса, принято называть основными, а остальные, присущие отдельным участникам процессуальной деятельности, - дополнительными, или вспомогательными.

Принято считать, что уголовный процесс как систему характеризуют только три функции: обвинение, защита, разрешение дела.

Однако, как уже было отмечено ранее, система российского уголовного процесса состоит не только из судебных стадий, но и досудебных, в связи с чем необходимо выделять также в качестве основных функций системы уголовного судопроизводства функции расследования уголовного дела и процессуального контроля, что будет соответствовать современным правовым реалиям и сущности уголовного процесса.

Резюмируя изложенное, сформулируем следующие выводы:

1. Оптимизация уголовного судопроизводства предполагает вместе с процедурными изменениями реформирование органов, его осуществляющих, в связи с чем особую актуальность приобретают вопросы оптимальной организации предварительного расследования, определения его места в государственно-правовом механизме.

2. Недопустимо совмещение в деятельности прокуратуры нескольких функций, а именно предварительного следствия, прокурорского надзора, ведомственного контроля и государственного обвинения. Полагаю, что эти функции не только несовместимы, но и действуют только при условии их отделения друг от друга.

3. Нахождение следственного аппарата в органах внутренних дел, ФСБ и ФСНК подчинено необходимости придавать результатам агентурно-оперативной работы процессуальные формы. Независимое же следствие может и должно стать механизмом контроля за деятельностью оперативных служб, средством выявления нарушений закона.

4. Наиболее оптимальным представляется выделение следственных подразделений из прокуратуры, МВД, ФСБ и ФСНК и объединение их в единый Следственный комитет.

5. Немаловажным аспектом совершенствования института процессуального контроля является надлежащая регламентация процессуальной и организационной деятельности руководителей следственных подразделений. По моему мнению, нецелесообразно лишать начальника следственного отдела процессуальных полномочий, так как одним из достоинств процессуального ведомственного контроля по сравнению с другими видами контроля является его непосредственная близость к объекту контроля (действия и решения, принимаемые следователями).

6. В целях укрепления процессуальной самостоятельности следователя необходимо предусмотреть также право обжаловать действия и решения прокурора в судебном порядке. Право судебного обжалования оправданно с точки зрения объективности и беспристрастности, так как суд в отличие от вышестоящего прокурора не связан какими-либо ведомственными интересами.

Полагаю, данные меры позволят в какой-то мере вернуть утраченную процессуальную самостоятельность следователя.

Ну вот, господа, кажется, мы подъезжаем к вокзалу славного города Екатеринбурга. Время пути за разговором пролетело совершенно незаметно. Благодарю Вас за прекрасную компанию и возможность пообщаться с пользой для себя, о которой говорил великий Конфуций, рассматривающий общение как божественный дар и возможность взаимного обогащения людей в духовном плане при условии правильного выбора партнеров. Наша компания, полагаю, вполне отвечает требованиям «Великого китайца». Arrividerchi, seniores! Дай Бог, свидимся в этом чудном мире!”

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

З А К Л Ю Ч Е Н И Е

 

Размышляя о судьбе отечественного судопроизводства, на память невольно приходят слова Николая Васильевича Гоголя: “Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства”²²². Дают дорогу, надо полагать, не потому, что сильно уважают Россию, а потому что побаиваются ее и недолюбливают, т.к. не понимают, куда она мчится. Беда в том, что и сама Россия этого не знает! Веками она ищет свой, не похожий ни на кого путь развития, часто безуспешно, скатываясь до уровня бездумного подражания европейским и американским традициям, бесконечно далеких и от наших исторических условий развития общества и государства, и от нашей ментальности.

Не обошел этот поиск новых форм и такой деликатной сферы, как уголовное судопроизводство. По-моему, только ленивый не бросил камень в разработчиков нового УПК РФ, попытавшихся синтезировать традиции англо-американского и континентального судопроизводства. Сегодня я не буду этого делать из принципа. Насколько успешны оказались эти попытки законодателя, думаю, достаточно красноречиво показали наши диалоги! И это лишь отдельно взятые проблемы судопроизводства, рассмотренные на теоретическом уровне, а вот практические работники, которые ежедневно вынуждены пожинать “гениальные” плоды законотворчества, участвуя в досудебном и судебном производствах по уголовным делам, полагаю, могут выразить свое отношение к УПК лишь с использованием местных “идиоматических” выражений. Дело в том, что вся архитектоника уголовно-процессуального закона построена на бланкетных нормах, но правоприменитель, который пытается найти в этих бесконечных отсылочных нормах права хоть какой-то смысл, как в “Черном квадрате” Малевича, наталкивается на пустоту. Новый УПК, несмотря на красивые декларации, в отсутствии реальной аналогии права, практически не содержит четких механизмов правового регулирования, позволяющих однозначно разрешать сложные уголовно-процессуальные ситуации. Отсюда такое большое количество судебно-следственных ошибок, необоснованных оправдательных приговоров и других процессуальных решений, о чем неумолимо свидетельствует статистика.

Однако хотелось бы заглянуть в будущее и узнать, что ждет моих счастливых попутчиков впереди, хотя делать прогнозы в России – занятие не благодарное. Слишком уж все не стабильное, протекающее на границе хаоса и антихаоса, так что в вопросах предвидения приходится опираться не на логику и здравый смысл, а на чувства и интуицию, что, наверное, не совсем правильно.

Судья, по всей видимости, уйдет на долгожданную судейскую пенсию с сознанием выполненного долга. Он, счастливый и весьма довольный собой, будет сидеть на своей не очень роскошной даче, пить чай с вишневым вареньем собственного производства, писать судебные очерки и наслаждаться жизнью, тихо угасая в одиноком бунгало. И, между прочим, это очень жаль, так как он является “последним из могикан”, а именно - бывшим следователем МВД, из числа которых, полагаю, сегодня рекрутируется лучшая половина судейского корпуса и благодаря которым судебное производство России еще не до конца приобрело оправдательный уклон. Наверное, в будущем это явление станет единичным, а судьи, в лучшем случае, будут комплектоваться из секретарей судебных заседаний, в худшем - из адвокатов, которые уже сейчас, попадая в судьи, переносят самые яркие черты своей профессиональной деформации в судебный процесс, начисто лишая его состязательности.

Господин прокурор, заработав прокурорскую пенсию и успешно сдав квалификационные экзамены, всенепременно подастся в судьи, ибо “плох тот прокурор, который не мечтает стать судьей”. И его нельзя за это осуждать, так как разрыв в процессуальном и материальном положении между участниками досудебного и судебного производств настолько велик, что выбор между должностью прокурора и должностью судьи не оставляет сомнений в пользу последней.

А наш студентик в конце концов окончит свой университет, если не попадет в безжалостную “мясорубку” реформы образования и обязательно станет следователем! Почему следователем, спросите Вы, господа, и будете правы? Да потому что, на мой взгляд, это – одна из вечных и благородных творческих профессий юридического профиля, предъявляющая самые высокие требования к лицу, избравшему ее. Именно из числа следователей, в идеале, должен формироваться судейский корпус, как это было в царской России, в которой только государь - император мог решить вопрос о назначении и снятии с должности судебного следователя. К сожалению, современный кризис досудебного производства крайне неблагоприятно отразился на общественном престиже профессии следователя, который явно уступает адвокату и судье, но я верю, что к тому времени, когда наш студент “сгрызет”, наконец, свой “гранит науки”, достойно пройдет все ступеньки обучения в качестве бакалавра и магистра, следователь превратится из простого “господина оформителя”, каким он является сегодня, в действительно уважаемого, процессуально независимого участника уголовного судопроизводства!

Но это, господа, уже совсем другая история!

 

 

О Г Л А В Л Е Н И Е

 

Предисловие

Диалог 1. Проблемы участия прокурора на стадии подготовки

к судебному заседанию

Диалог 2. О значении судейского усмотрения в принятии

процессуального решения

Диалог 3. И снова об истине в уголовном судопроизводстве Диалог 4. Прокурорское усмотрение и пределы судебного

разбирательства

Диалог 5. О природе судебных решений

Диалог 6. О прокурорском усмотрении и оправдательном приговоре

Диалог 7. О состязательности и суде присяжных Диалог 8. О проблемах апелляционного производства

Диалог 9. О процессуальной самостоятельности следователя

в современном уголовном судопроизводстве

Заключение

Оглавление

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/