ДОРОГИЕ РОССИЯНЕ…
Бабку, живущую этажом ниже, Валёр презирал. Вечно путалась она под ногами, не нужная никому, как и все жители девятиэтажки. Сейчас она сидела у подъезда на лавке и, не тратя скудных чувств, смотрела в воздух. Валёр знал: у ней взаймы не дождёшься. Он и на колени встал лишь хохмы ради, хотел уже идти, но с губы сорвалось что-то отчаянное про ушедшую жену, семилетнего Андрюшку... И тут бабка, вспомнив должно быть тихую его печальницу, достала бумажку: “На, горе, залейся. Да завтра отдай: у меня у самой последняя”.
– Отдам, мать! Завтра отдам. Гадом буду.
Валёр втёр купюру в штаны и медленно, чтоб не спугнуть бабкину жалость, а про себя убегая со всех ног, пошёл прочь: “Гадом буду”.
“Молоток, зараза, бабка!” – радостно гудели в нём раскалённые трубы. У песочницы маячили друганы из соседского дома. Валёр издали помахал им зелёной плотиной десятки и неуклюже изобразил чечётку…
Ввечеру, гружёной баржей, он медленно и осторожно заходил в бухту двора, стараясь не сбить маяки урн, бакены стоящих на пути человечьих тел и жёсткие рифы деревянных стволов, прикрыв ладонью фонари и заткнув охрипший гудок. Внутри него стоял мёртвый штиль и вынужденное согласие на ничью с окружающим миром. Только раз, наступив на грязный буксир – мятущуюся в ногах повязку от кальсон – Валёр резко швартанулся о причал, но тут же, спустя пару минут, отдал концы и вошёл в подъезд. На втором этаже он заглушил мотор: сознанье упёрлось в бабкину дверь. “Отдам, завтра отдам”, – тепло и тихо просипело в глухом трюме, и за этим последним живым звуком осталось лишь журчание воды за бортом…
Очнулся он поздно и сразу вспомнил про долг.
Шёл третий час пополудни. На дне двора билась в падучей электрогитара. Её вой пронзал мутное окно комнаты, упруго отскакивал от облёванной стены и молотил по виску. Валёр, как по кнопкам гармони, дрожью пальцев прошёлся по ширинке: к костюму претензий не было.
Поднимаясь, он пробовал выудить из скользких, как помои, ощущений, тонкие нити событий прошлого вечера. Одна из них была суровой: он принял стакан, зло понимая, что это лишний.
Валёр вытек из квартиры, проявился на улице и двинулся к остановке.
Подошёл троллейбус: пахнуло горячей резиной и усталым железом. Ближняя фара вместо стекла глядела круглым бельмом фанеры. Сглатывая тошноту, Валёр втёрся через лязг дверей в салон. Два десятка пассажиров стирали пыль с ободранных сидений.
– Дорогие россияне, – привычно изображая стыд, захрипел вошедший, – извините, что обращаюсь к вам. Один я остался, жена с ребёнком погибли в чеченском взрыве, завод закрыли; без работы. Помогите, кто чем может”.
Он протянул ладонь и поплёлся вдоль салона, стараясь заглянуть в глаза. Он знал, что пойманный взгляд – половина успеха, но сидящие были тоже опытны, они давно и упорно смотрели в замызганные стёкла, изучая ползущий мимо пейзаж.
Валёр сшиб двадцать копеек и сошёл. Не обращая внимания на бешеный ток легковушек, перешёл дорогу, дождался встречного троллейбуса: “Дорогие россияне…”
Он заперхал, утёр слезу и понял, что куража нет и много сегодня не собрать. Валёр опустился на свободное место: перед глазами нарисовалась в воздухе десятка, бабка грустно покачала головой... Он сошёл на своей остановке и пошёл искать Палыча.
Старик Палыч существовал в микрорайоне как знаменосец. Это был знаменосец по призванию, бессменный как сапоги, в которых он ходил. Поверх свитера, утратившего врождённый цвет, болтался пиджак с колодками и орденом Красного знамени. Откуда взялся орден никто не спрашивал: он так был ему к лицу, будто Палыч с ним родился.
Ни один митинг не обходился без Палыча. Он являлся первым, степенно расчехлял яркий бархат какого-то стяга и непоколебимо стоял в бурном море страстей. При разгонах милиция его не трогала. Он уходил последним, бережно зачехляя инструмент до следующей сходки.
Ещё Палыча звали палочкой-выручалочкой. Под его знаменем Валёр, в ряду соратников, выстоял не один митинг, сшибая двадцатку, а то и полтинник, смотря по заказчику.
Палыч стоял, как всегда, у газетного киоска, где ему разрешали бесплатно читать газеты. Валёр тухло выдавил ненужный вопрос и прослушал речь о том, что лето, что власть на курорте, оппозиция на даче, пролетарии в массе своей на рыбалке и раньше осени борьбы не жди...
Дальнейшие часы прошли:
а) в создании совместного предприятия по соисканию бутылок, закончившемся стычкой и позорным отступлением;
б) в индивидуальной деятельности по поиску утерянных монет, подсчёт которых дал рубль и стон души;
в) в попытке разгрузить ящики, прямо и быстро завершившейся ударом в ухо, и, наконец,
г) в постижении трезвой мысли – безнадёга.
Дремлющий июньский вечер застал Валёра сидящим у перекрёстка на бордюре газона с глазами, остекленевшими от тоски: он глядел на дорогу, играющую тёмной волной бензинового перегара. Вдруг его заинтересовал чёрный лендровер: тот неуклюже застыл, как подстреленный молодой олень, тяжело опустив роскошные стальные рога. Рядом, с новеньким канатом в руках и галстуком на тонкой шее, стоял хозяин. “Жених” – определил Валёр: галстук был явным вызовом всем нормальным людям.
Медленно поднявшись и не дыша, Валёр двинулся на удачу. Вмиг понял он неопытность хозяина и не утерпел издали крикнуть обжигающий язык вопрос:
– Что, подвела Америка?
Жених не удостоил его взглядом, но Валёр не ожидал другого. Он подошёл, уверенно хлопнул ладонью по капоту: “Открой”, – и в глаза, наконец нашедшие его, выдохнул сокровенное: “Я автомеханик”.
Владелец лендровера осмотрел его сверху вниз, и Валёр, робея, быстро добавил: “был. Открой, не дрейфь, я могу”.
Хозяин спешил, и потому, недолго сомневаясь, открыл капот. Валёр сунул голову под крышку, радостно узнавая в полутьме горячие внутренности и наслаждаясь неожиданно воскресшей памятью. В минуту стало ясно: все узлы в порядке. Качнул бензонасос: вот б…!
– У тебя бензина нет.
– Странно, – засуетился жених, – вроде был… Что же делать?
– Что делать, что делать! Бензин заливать!!
Честный заработок, по которому он соскучился за три года, уплывал из рук.
– Эй, – хозяин обрёл уверенность, – сбегай-ка за бензином.
Сгоряча Валёр чуть не послал его, но спохватился:
– Тут в километре заправка.
– Я что, побегу?
– У меня денег нет.
Жених кинул пятьдесят рублей:
– На. Принесёшь – получишь это.
Валёр увидел десять долларов и задохнулся…
…Гаражи были в двух остановках от перекрёстка, но Валёр засуетился пешком, рассудив, что троллейбус в такую поздноту можно ждать долго, к тому же свалка…
На свалке он нарыл две бутылки из-под пепси. “Только бы кто-нибудь”, – всю оставшуюся дорогу заклинал Валёр: “Только бы кто-нибудь!”
Три года назад у него была своя тачка в гаражах. Его знали как классного электрика, он никому не отказывал. Угощали с почтением. Потом с жалостью. Потом перестали…
Знакомый шлагбаум и голубятня сторожей. Тусклая лампа над входом. За голубятней звон ключей. Валёр напрягся и прибавил шагу.
Через три минуты он выскочил обратно, держа в обнимку две бутыли с девяносто пятым бензином. Троллейбус, гад, только что укатил. Валёр перешёл на бег, удивляясь слегка, что это ему удаётся: последние годы он и ходил с трудом. Окрылённый успехом, прислушиваясь к лёгкому плеску на груди, он бежал, неотрывно глядя на тёмный столб метрах в ста впереди. Тот приближался как-то нехотя, несообразно медленно, так что вскоре стало мерещиться, что он играет, дурачится и пятится назад.
Вдох, выдох, вдох… Ноги понемногу стали заплетаться, будто он натащил в них свинца, в мозгу шевельнулась чёрная мышь: а ну как он уже уе… Да нет! Куда он уедет, он стоит, ждёт, и десять долларов ждут его, Валёра, ждут, зелёненькие… Зелёные, или у него зазеленело в глазах? Вдох, выдох, вдох… Вот и проклятый столб. Захотелось вдарить по нему ногой, но сил не было. Вдох, выдох…
“Дьявол, не знал, что бензин такой тяжёлый. Плещется, плещется, пахнет противно, запах…пф! Прогорклая липкая пыль… пф! пф! Только б не упасть! Перекрёсток, финиш, полоса препятствий… пф! Помойка. Уже, уже… скоро”.
Валёр вспотел, сердце рвалось из груди, ботинок намок от крови из стёртой ступни. Ему ещё казалось, что он бежит, хотя он давно шёл, вынимая из-под себя непослушные ноги. Дома, столбы, деревья дёргались, валились друг на друга в потухшем небе. Валёр издавал тонкий, со стоном, хрип: выдох, выдох, выдох… Где же вдох?!
Лендровер исчез. Его не было. Он не мог улететь, но он пропал. Это прояснилось только что, когда до перекрёстка оставалось метров десять. Его не было. Вообще ничего не было. Перекрёсток вымер. Людей не было: они вымерли. Домов… Тихие, неподвижные дома лишь притворялись домами. Ещё было небо – остывшее, угрюмое, летящее, убегающее вверх… Одна бутылка выскользнула из рук, упала: Валёр не заметил. Машина исчезла, исчезла с тупым женихом, исчезла с десятью долларами, его десяткой, которую он честно заработал!
Он медленно, медленно поплёлся домой. По пути, шатаясь, словно пьяный, хотя именно сегодня не состоялось, он бормотал что-то несвязное, то плача, то угрожая. Это было похоже на семейную сцену, где роль жены исполняла жизнь. И ей, по-видимому, крепко досталось: дважды он неуклюже пнул её ногой, еле устояв сам.
Валёр не заметил, как вошёл в склеп подъезда, как по привычке, на ощупь, преодолел три пролёта. Насторожился он, когда в полумраке жёлтой лампы увидел дверь, за которой жила бабка.
Он замер у двери, и ни одна мысль больше не беспокоила его. Не спеша, размеренно, словно автомат, он отвинтил крышку бутылки из-под пепси, присел и прижал горлышком к нижней щели порога. Потом, когда бутылка стала лёгкой, он уронил её, нашарил в кармане зажигалку и поднёс слабый огонёк к порогу. Вспышка спугнула его. Он встал, попытался подумать, но у него ничего не вышло. Тогда он повернулся и медленно, медленно поплёлся к себе.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/