НЕБО  ЦВЕТА  ПАРИЖ.

(Хулиганский  роман  о  любви  и  смерти).

ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ.

(АННА)

 

 

Она  припарковалась  у  стены.

Рядом  с «Фордом»  белого  цвета.

В   тесном   дворе,  в  одном  из  переулков  между  Рождественским  и  Цветным  бульваром.

На  доме  «строение  1»  не  было  таблички.

Табличка  была  на  площадке  второго  этажа,  на  двери, обитой  железом.

Рубленым  шрифтом  20-х  годов  на  ней  значилось «Лев  Раевский. Архитектурное  бюро».

 Внизу  скотчем  приклеена  записка, уже  гелевой  ручкой на  листе  в  клеточку, вырванном  из  тетради - «Занят, блядь, не  беспокоить!».

Она  достала  флакончик  духов – и  прыснула  на  себя.

Все  равно  тянуло  коньяком, и  от  волос, и  от  одежды.

Достала  антиполицай, пшикнула  в  рот. Понюхала.

Потом  позвонила  в  дверь.

 

Как  выглядит  архитектор, она  не  знала. Поэтому  оторопела. Слегка.

Думала  он  постарше. Поменьше  ростом.

И  вообще – как  всякий  гений, на  вид  неказист  и  неярок.

 

Архитектор  был  гладко  выбрит. Коротко   подстрижен.

 И  дорого  одет.

 Хоть  и  в  стиле  кэжуал – намеренно  потертый  пиджак  поверх  шестидесятнической  ковбойки.

 

Он  был  похож  на  всех  главных  героев  черно-белого  кино. Второй  половины  века.  Папиной-маминой  юности.

 Нашего  и  ненашего.

 Или  на  циркача.

 Акробата  или  клоуна  без  грима.

 

Большой  рот  с  рельефными  губами  на  длинном,   чуть  лошадином  лице.

Глаза  серые,  немного  вкось – углами  вниз.

Нос  большой, чисто  шнобель, с клоунской  горошиной  на  конце.

 

А  ещё  он  был  рыжим.

Шатеном  – в  полутемном  коридоре.

И  отчаянно-рыжим -   на  солнце.

Брови  и  ресницы  были, как  у   всех  рыжих. Светлее  волос, точно  выгоревшие. И  кожа – розоватая, будто  слегка  обгоревшая  в  жаркий  день.

 

Кто  мне  его  посоветовал? В  прошлом  году. В  гостях. Или  это  у  нас  были  гости?

 Не  помню. Не  помню …

И  вправду  засыпает  мозги. Алкоголь. Как  рощу  в  сентябрь.

Как  рощу …  Как  рощу …

 

Дом  для  Насти. И  что-то  нужно  такое, необычное, не  как  здесь …сами  понимаете.

Настоящее.

 

Лев  Раевский.

 Лёва.

  Молодой  архитектор – относительно  молодой, и  дико талантливый. Почти  гений. Широко  известный  в  узких  кругах.  Как  все  гении - откуда-то  из  провинции, не  то  из  Минска, не  то  из  Одессы. 

Но, как  все  гении -  своеобразный, с  непростым  характером.

Очень  непростым …

 

Кто-то  же  тогда  сказал  это  всё ?

И  продиктовал  телефонный  номер  в  записную  книжку…

Которую  вчера  обнаружила  под  кроватью. Это  был  единственный  новый  телефонный  номер  за  последние  пять  лет.

Вбивать  номера  в  телефон  год  назад  она  ещё  не  умела. И  до  сих  пор  не  умеет.

 

-  Я  вам  вчера  звонила. Секретарь  сказал  приехать  в  четыре.

-  Анна  Калинина, частный  заказ  на  загородный  дом … Прошу.

Это  и   есть – бюро? Комната  со  старым  наборным  паркетом  елочкой.

Ноутбук  на  круглом  столе.

Стены  в  обоях – бумажных, в  цветочек.

Ничего  лишнего. И  ничего  личного.

Была  ещё  комната, поменьше, с  видневшимся  в  проеме  кожаным  диваном.

 

- Проходите, проходите.  Садитесь  в  кресло. Вам  что – чай, кофе?

Он  тоже, наверное, ожидал -  другое.

Наверное, типичную  клиентку.

А  не  бомжиху  с  Казанского  вокзала, в  дорогом  брючном  костюме с  пузырями  на  коленях.

 С  мешочками  под  глазами  и  собачьими  складками  у  рта.  

На  испитом  лице  с  детским  подбородком.

С  ногтями, обкусанными  до  мяса. Вот  и  весь  маникюр.

Руки  дрожали. Тряслись. Не  слушались.

Она  их  сцепила  на  коленях.

 

-  Загородный  дом. Небольшой, всего  в  два  этажа.

Он  откровенно  хмыкнул  при  слове  «небольшой».

- Стиль, я  бы  сказала – уютный  минимализм. – Она  знала, что  голос  звучит  противно, уныло. Но  голос  не  слушался. - Никаких  излишеств. Но  не  японский. И  не  шведский. Теплые  тона.  И  никакой…

- Мадам …

- Что?

- Мадам … простите, что  перебью, но  я  вам  скажу  заранее. Если  вы  хотите  чего  на  ужин, то  не  по  адресу – я  вам  не  повар. И  не  стилист. Мне  нужно  знать  только  площадь, место, ну  и  согласны  ли  вы  на  мою  цену. Дальше  я  все  делаю  сам.

- Понятно …

- Нет, если  резко, то  извиняюсь. Просто  я  не  выношу  всю  эту  хуйню – минимализм, классицизм, похуизм … Я  делаю  то, что  делаю. То, что  никто  никогда  не  делал. Вот, кстати, каталог  с  моей  прошлогодней  выставки, посмотрите, полистайте. А  я   пока  кофе  сделаю. Пардон, кажется, только  растворимый, остался …

 

Он  поставил  на  стол  электрочайник. Поднос. Банку  эспрессо. Коробку  рафинада. Она  сыпанула  две  ложки, залила  кипятком.  Коньяк,  проглоченный  полчаса  назад,  ожил  от  горячего, ударил  в  голову.

 

- Вы  и  есть  бюро?

-  Я  и  есть  бюро. Есть, правда, приходящие  подмастерья, студенты. Живу  я  в  Москве в  двух  местах. А  здесь  только  работаю. Иногда  привожу  девушек

 

Айфон  в  его  кармане  подал  сигнал  SOS

 

- Пардон, мадам …

 

-Да, Юлечка, - он  снова  сел  в  кресло  и  закинул  ногу  на  ногу. – Да, малыш. Сдал  заказ, сегодня  утром  закончил. Теперь  можем  это  отметить   где-нибудь.  Нет, только  не  туда, из  всех  клубов  это  самый  гадкий. Да  нет, я  вполне  готов. И  побрился, и  ванну  принял, осталось  только  выбрать  костюм  и  просраться.  Нет, какие  шутки? Я   недавно  сразу  две  капсулы  слабительного  принял, пять дней  стула  не  было, голова  тяжелая,  язык  весь  обложен. Сейчас  вот  сижу  и  с  нетерпением  жду  первых  результатов. Когда  подействует? Не  раньше  шести, вот ты  к  семи и  подъезжай. Если  ты, конечно, меня  ещё  продолжаешь  любить. Да, я  тоже  какаю. Иногда … Что – ещё больше? Ещё  больше  любишь? Да, я  ещё  хотел  узнать – моя  трубочка  не  у  тебя? Не-ет, малыш, совсем  другая  трубочка – медная, с  головою  льва.  И  на  фиг ты  её  свистнула? На  память? Малыш, мы  же  собрались  не  расставаться. Ладно, можешь  оставить, у  меня  их  ещё  очень много. Ну  все, малыш. Мне  сейчас  от  самого  себя  очень  противно. Но  к  твоему  приезду  буду, надеюсь, чистым  как  стеклышко. Там  же  и  припаркуешься …Может, успеем  и  йобнуться – если  чувствовать   себя  буду  хорошо, после  двух  капсул. Мне  уже  сейчас … неважно. А  скоро  будет, я  чувствую, совсем  плохо. Нет, не  потом. Я  уже  сейчас  тебя  хочу … Очень  сильно. Очень … Очень  жаль, что  нельзя  тебя  йобнуть  сейчас  прямо  в  телефон. Слушай, давай  сегодня  никуда  не  пойдем, ты  просто  останешься  со  мной. Я  очень  устал, если  честно. И  хочу  спать. Ты  сядешь, а  я  лягу  головой  на  твои  колени. Блядь, почему  я  не  могу  сделать  это  прямо  теперь?! Извини.   Тебе  нравится, когда  я  ругаюсь? Знаешь, всем  почему-то  нравится.  Да, я  тебя  тоже. Очень  сильно. Ещё  сильней. Потому  что  ты  красивая. Очень. Я, правда, не  очень  красивый. Зато  я  гений. Жаль, что  нельзя  все  сразу. Ой … Погоди, по-моему  уже … Слу-ушай, а  может  я  зря  это  сделал? Мне  только  теперь  пришло  это  в  голову. Я  же, когда  работаю, жрать  не  могу, физически. Так – глушу   кофе, пью  молоко ... или  сок. Ну, да, потому  я  и  худой. Бля-адь. Знаешь  что, не  зли  меня, приезжай  поскорее. Я  не  могу  без  тебя  обойтись. Кстати,  на  лестнице  темно,  ты  мне  посигналь, я  тебя  встречу  у  подъезда. Ну, чао, малыш …

 

А  я  и  вправду – мертвая.

Будь  живая,  запала  бы  и  повелась – на этот  голос  с  хрипотцой  и  как  будто  одесским  говором.  На  рот,  как  у  Бельмондо, с  крупными,  точно  вывороченными  губами. На  сексуальный  шнобель.  На  укрощенную  ножницами  гриву,   на  солнце  полыхнувшую  медью.  На  эту  глиняную  трубку  во  рту. Мог  бы, кстати,  и  не  дымить  - чуть  не   в  лицо…

-  Мадам …

- Меня  зовут  Анна.

- Я  понял. Через  несколько  дней  будет  креос. Хотя  мне  бы  хотелось  знать  подробнее. Кто  будет  жить, сколько  комнат,  что  рядом – джунгли, лес  или  река?

-. Дом  в  коттеджном  поселке. По  Ленинградскому  шоссе. Вид  на  …дорогу …

- На  дорогу? Ой, как  интересно … А  куда  ведет  эта  дорога?

 

Матто.

Вот  на  кого  он  похож. Даже  не  столько  лицом, сколько  повадкой, голосом. Выраженьем  глаз.

Канатоходец  Матто  из  феллиниевской  «Дороги».

Над  которым  плакала  в  14  лет, когда  его  убивали.

На  её    глазах.

Матто, наверное,   тоже  был  рыжим.

 

- Нет, я  не  смеюсь, просто  мне  это  нужно  для  работы. Это  все  равно,  что  писать  портрет  с  чьих-то  слов. Вы  мне  фото  местности скиньте  на  мою  почту, вот  и  все …

- У  меня  нет  почты. И  компьютера. Я  им  не  пользуюсь.

- У  вас  в  доме  нет  компьютера?

- У  мужа  есть, но  это  его, личный. А  мне  это  не  нужно.

 

Он  снова  присвистнул. Тряхнув  головой, отбросил  ладонью  прядь, упавшую  на  глаза.

 

- В таком  случае, что  ж…приезжайте, что  ли. Если  мой  креос  вам  понравится, то  можно  будет  о  чем-то  конкретно  говорить. А  для  кого  строится, если  не  секрет?

- Для  меня. И  моей  дочери. Прежде  всего, для  дочери …Ей  сейчас  пять  лет. Дом  будет  записан  на  её  имя.

 

Опять  айфон  на  его  столе  выдал  позывные  SOS.

 

- Извиняюсь …     Да, Ген слушаю. Как – ещё  не  начиналась?! А  на  хуя?! Блядь, деньги  заплачены, народ  пригнали, а  … Мне  самому, что  ли, приехать?!  На  войне  бы  тебя  расстреляли. Потому  что  ты  головой  отвечаешь  за  это.  А  я  отвечаю  за  все. Какие  правила? Я  не  знаю  никаких  правил. В  этом  гребаном  мире  нельзя  жить  по  его  сучьим  правилам. Ген, если  бы  я  верил  в  Бога, я  бы  сказал: этот  мир -   не  Божий,  поэтому  по  его  правилам  жить  не-льзя. С  ним  можно  только  играть…в  свою  пользу. Что  я  и  делаю. Погоди, у  меня  дама  сидит. Нет, нет, ты  что …  Это  не  то. Совсем  другое. Это  хм-м-м… клиент. Слушай, перезвони  через  десять  минут, дай  с  этим  закончить.

 

-Да, значит  через  неделю. На  том  же  месте. В  тот  же  час. Но  вы  мне  позвоните  в  этот  же  день  с  утра. На  всякий  случай. Каталог  можете  взять  с  собой. На  светлую  память …

 

Она  взяла  каталог  со стола, положила  в  сумку.

 

У  двери  оглянулась.

 

Он  все  так  же  сидел  в  кресле, нога  за  ногу – задрав  вторую  по-пижонски,  чуть  не  до  подбородка. Так  что  видны  были  края  белых  носочков.

И  не  собирался  никуда  её  провожать  - хотя  бы  до  двери.

 

Она  выпрямилась.

 Вскинула  голову.

И  посмотрела  на  него  сверху  вниз.

Прямо  в  глаза.

Как  барышня  на  хулигана, потерявшего  всякий  стыд.

Как  смотрела  прабабушка  - урожденная  Гражина  Яблонска, вчерашняя  гимназистка,   с  овального  фото, сидя  в  кресле, похожем  на  трон; и  двадцать  лет  спустя – с  тюремного  фото  анфас.

Он  вдруг  покраснел – внезапно  и  резко, как  краснеют  все  рыжие. Кровь  бросилась  к  нежной коже. Багровыми  стали  и  лицо, и  шея, и  даже  кисти  рук.

Неловко  встал, и  сделал  шаг  к двери.

Она  медленно  её  закрыла.

Прямо  перед  его  носом.

 

Было  тошно.

 Ещё  тошней, чем  час  назад, когда  въезжала  под  арку  с тесного  переулка  между  Сретенкой  и  Цветным  бульваром.

 Не  хотелось  ехать  домой.

Хотелось  лечь  и  заснуть.

Сейчас  и  немедленно. Лучше  бы – навсегда.

Когда-нибудь  придумают  такой  пункт, чтоб  туда  прийти, и  тебя  усыпят, как  собаку.

И  сразу  в  топку.

 

Час  пик.

Она  хотела  дотерпеть, доехать  хотя  бы  до  кольцевой.

Но  поняла, что  не  дотянет.

Хотелось  сейчас. Немедленно. Сию  секунду.

 

Она  встала, рядом  с  машиной, лицом  к  подъезду.

Достала  поллитровую   бутылочку  киновского  коньяка, отвинтила  крышку. Закрыла  глаза, и, запрокинув  голову, сделала  большой  глоток.

 Потом  второй.

 Как  всегда,  земля  покачнулась.

 Голова  радостно  взмахнула  ушами, как  крыльями.

И  по-собачьи, вильнула  хвостом.  

Внутри  стало  тепло.

 И  вообще  стала  тепло. Ненадолго.

Как  всегда – ненадолго.

 

Зачем  было  врать? Компьютер  есть. Ноутбук.

Стоит. Пылится …

Я  просто  не  умею  отправлять  и  получать  почту. И  адреса  у  меня  нет.

Это  правда.

 

Откуда-то   сверху  послышался  свист.

 Не  просто  свист, а свист  мотивированный, точно  с  голубятни. Он,  как  рингтон, имел  свой  ритм.

Она  подняла  голову.

 Рыжий  архитектор  в  сером  пиджаке, наброшенном  на  ковбойку, глядел  на  неё  с  балкона, с  высоты  второго  этажа, чуть  сощурившись, с  дымящейся  трубкой  в  руке.

 Свист  принадлежал  ему.

Она  не  убрала  бутылку  и  не  юркнула  мышкой  в  машину – наоборот, отставив  ногу, сделала  глоток  и  медленно  осушила  бутылку  до  дна.

 Потом, не  оглядываясь, бросила  её в  сторону  подъезда, отперла  машину  и  тронулась, чудом  не  врезавшись  в  татуированную  граффити  стену.

        --------------------------------------------------------------------------------------------------------

На  Можайке  почти  не  было  пробок, ехала  на  автопилоте.  И  никто  не  тормознул, повезло. Теперь  бы  подняться  к  себе, и  в  ванну. А  потом  дверь  на  ключ.

На  этом  везение  кончилось.

Муж  был  дома.

А  не  в  Думе.

Или ещё  где-нибудь.

 

Очень  красивый, хоть  и  не  очень  высокий  брюнет  с  благородной  проседью  на  висках, стоял  у  крыльца  двухъэтажного  загородного  дома, поигрывая  ключами  от  машины.

Серебристый  «мицубиси»  был   рядом, ещё  не  в  гараже. Значит, приехал  недавно.

 

Жопа …

 

- Добрый  вечер, - пробормотала  она. Проскочить  не  удалось.

 Потому  что  он  загородил  ей  вход. И  схватил её  за  руку.

И  даже  её  вывернул.

 

- Ты  опять  ездила  в  город? И  опять  пьяная  гнала?

- Какой  город? Я  в  лес  ездила. Могу  я  хоть  где-то  тебя  не  видеть?

- А  нажралась  - тоже  в  лесу?

 

Красивый. Хоть  и  полтинник  стукнет  скоро. Пожалуй, все  ещё  романтически – римский  профиль, черные  брови, а  ля  мафиози  итальяно. Живот  убивал  всю  романтику – большой, как  у  беременной,  но   мягкий, обтянутый  розовой  рубашкой. Ещё  недавно  был  как  будто  на  третьем  месяце, сейчас  на  пятом. Да  ещё  руки – большие, с  пухлыми  ладонями.

 

- Пусти!

- Стой, сучка! Татьяна, сюда!

 

Таня, горничная – тоже  кровь  с  молоком, в  синем  форменном  платье  и  кружевном  переднике, встала  на  пороге  навытяжку.

 

-  Ты  ей  опять  отдала  ключ  от  машины? Я  же  тебе  велел – запирай  их  в  сейф!

- Анна  Александровна  сказала, что  ей  нужно … по  делу …

- Ты  что, дура, первый  день  работаешь  тут? Какие  у  неё  могут  быть  дела, у  этого  растения?!  Ты  видишь, что  она  опять  ужралась, как  свинья? Что  ты  моргаешь, блять? Она  будет  лежать  на  дороге в  фарш  потрохами  наружу, так  это  я  тебя  упеку  за  убийство. Возьми  у  неё  ключи …

- Как  же  я  возьму?

- Я  буду  её держать, а  ты  выверни  все  карманы. И  в  сумке  посмотри.

 

Он  подошел, заломил  ей  руки. Она, нагнувшись, боднула  его  головой  в  живот – точно  в  подушку.

Он  её  дернул  за  волосы, намотав  на  палец.

- Па-а-ап, не  надо … А-а-а! Ы-ы-ы-ы …

 

Настя  вывернулась  откуда-то, точно  из  воздуха, повисла  у  него  на  руке.

- Маме  больно…

- Ты  что, Ребёнка? Кто  её  бьёт? Мы  же  играем? Правда, Аня, мы играем?

 

Она  кивнула, шмыгнув  носом. Размазала  мокрое  кулаком  по  лицу. Теперь, главное, спрятать  ключи.

И  в следующий  раз  сделать  копию.

Борис  взял  дочь  на  руки, подбросил  чуть-чуть, она  взвизгнула.

- Кто  ты, повтори?

- Ебёнка! Свадкая  Ебёнка!

- Пра-авильно, Сладкая  Ребёнка! Сладкая-сладкая … Ножки – как  булочки. Щечки – как  пончики. Ам-ам-ам, так  всю  её  съесть хочется.

 

Тоже  мне, Ретт  Баттлер.

 

- Ма-ам, я  с  тобой, в  твою  комнату. Я  хочу  с  тобой  посидеть.

.

 Уцепилась  за  палец, надула  губки, глядя  на  неё  снизу  вверх.

И  затопала  рядом  пухлыми  короткими  ножками.

 

Холл.

Большой, с  колоннами.

С  встречавшим  гостей  у  входа  чучелом  лося  в  натуральную  величину.

А  справа – детский  уголок.

Копия  картины  Шишкина. Три  медведя  в  лесу.

Три  медвежонка  на  поляне.

Трава, как  живая. И  бревно.

И  медвежата – как  настоящие, только  со  стеклянными  глазами.

Все  они  были  аккуратно  выпотрошены  и  набиты – так, что  не  видно  было  дырок  от  пуль.

Это  было  ещё  не  всё.

Прямо  под  потолком  парило  чучело  орла.

А  на  сосновой  ветке  сидело  чучело  белочки, с позолоченным  орешком  в  лапах.

 

Она  поднялась  по  лестнице, закрыла  дверь  на  ключ.

 Ключи  от  машины  спрятала  в  сейф.

Пустая  комната – письменный  стол  с  ноутбуком, диван, ковер. Гардероб.

Словно  номер  в  гостинице. Или одиночная  камера  где-нибудь  в  Дании  или  Швеции.. И  след  от  рояля – темный  прямоугольник  на  паркете.

 Точно  гроб.

 

- Ма-аам! Отквой  вот, заквой  гвазки …

Так  и  есть, опять. Сует  ей  в  рот  слипшуюся  в  ладошках  конфету. Не  выплюнешь. Она  её  разжевала, с  трудом  проглотив. Гадость  какая …

- А  где  втовая? Здесь  две  конфеты!  Фокус-покус!

- Почему  две?

- В  комнате  две  конфеты! – она  засмеялась, засучила  толстыми  ножками. – Втовая  в    моем  животике …  Я  её  съева!

«Да. Съела. А  ещё  ты  съела  мою  музыку … А  с  ней  и  меня» …

- Не  делай так  больше. Я  ненавижу  сладкое …

-  А  что  такое  нена…вижу?

 

 Что  красивого, не  девочка, а  мопс, глаза  навыкате.

Когда  удивляется, выкатывает  их, как  шары. Борис  тоже  пучеглазый.

- Значит -  очень  не  люблю.

- И  меня?

- Ты  что  говоришь?!

- Ты  ненавидишь  свадкое. А  я – тоже  свадкое. Свадкая  Ебёнка.

 

Кто  это  придумал?

Не  Борис…  Сама придумала. Вернее, поправила, на  чьё-то – «Какой  сладкий  ребёнок!» «Не  ебёнок, а  ебёнка!». Так  и  пошло. Так  себя  и  называет, ещё  при  гостях. И  все  ржут.

 

- Ты  никакая  не  Сладкая  Ребёнка. Ты Настя.

- Нет, я  свадкая  ебёнка. Я  живу, чтоб  пъиносить  людям  вадость.

 

   Господи, а  это  кто  придумал? Не  Борис  же …

 Сама?!

 

 – Ты  не  Сладкая  Ребёнка. Ты  девочка  Настя.

- Не  девочка! Не  Натя!

- А  кто – мальчик?

- Не  девочка!  И  не  майчик! А  пвосто  ебёнка … Свадкая  ебёнка …

- Но  ты  же  вырастешь.

- Нет!  Не  вывасту!  Не  вывасту  никогда!

 

Мне  тоже  так  кажется.

Не  девочка.  И  не  мальчик. Ещё  недавно – пупс. Теперь – живая  кукла. Вроде  тех. резиновых, что  приобретают  за  огромные  деньги  и  носят  на  руках. Забыла, как  они  называются, какое-то  ужасное  слово. И  никогда  не  вырастет. Будет  вечно  кормить  птиц, поливать   цветы  и  играть  в  куклы.

Мы  все  умрем, а  ОНО  останется …

 

- Я  ебёнка!!! ЯЕБЁНКА!!!  Свадкая!!!  Ууууу-оооо!!!

- Замолчи! Заткнись, слышишь!

Она  еле  удержалась. Занесла  руку …

  И  застыла.

Поняла,  что, если  не  остановится, то  будет  бить, бить, бить …

   Но  и  тогда  ничего  не  будет – подумалось  вдруг  со  страхом. Все  так  же  будут  хлопать  глаза, с  ресницами  в  два ряда,  румяниться  нарисованные  щёки  и  открываться – закрываться  рот.

 Который  сожрал  меня. И  музыку …

 Мою  музыку.

 

- А-а-а-аааааа! Уууууу-ооооооооооооо!!!!

- Таня!

Стоило  повернуть  ключ – она  тут  как  тут. Явно  шпионит.

- Возьми  её  и  уведи  к  себе! Или  к  отцу!  И  никого  ко  мне  не  впускай!

 

Нельзя  мне  оставаться  с  ней. Это  клиника.

Я  ненавижу  ребёнка. Маленькую  дочку. Про  которую  говорят – ангел, солнечная  малышка, маленькое  чудо.

 А  в  меня  точно  бес  вселяется. Когда  я  её  вижу. Когда  я  её  слышу. Когда  я  о  ней  думаю. А  она, наоборот, точно  не  чувствует, липнет  ко  мне, как  смола.

Сегодня, кажется, первый  раз  обиделась.

 

 Таня  постучалась  в дверь  через  пять  минут.

- Анна  Александровна, вы  ужинать  будете? Все  готово. Или  вам  сюда  принести?

- Нет. Я  выйду.

 

Поужинать.

 С  мужем.

 За  одним  столом.

Надо  что-то  выяснить  насчет  транспорта.

Если  машину  в  ангар  поставит – пиздец.

А  деньги  кончаются. Все  уже  продано. Все  подарки. Вся  ювелирка, кроме  обручального  кольца.

А  тряпки  на  комиссию  не  принимают. Во  всяком  случае, у  неё  не берут. Маленький  размер, нестандартный.  Да  и  комиссионок  теперь – раз, два  и  обчелся.

Сдавать  кровь – не  возьмут. Промилле  зашкаливает. Да  и  весу  в  ней  мало.

Даже  на  мясо  не  годится.

 

Муж  сидел  за  круглым  столом. Читал  газету.

Или  делал  вид.

Таня  поставила  перед  ней  что-то  на  тарелке.

Она  ковырнула, с  трудом  прожевала, отставила.

Не  могу …

Посмотрела  на  него, загородившегося  газетным  листом.

И  улыбнулась.

- Ты  что?

- Так. Вспомнила, как  ты  восемь  лет  назад  после  концерта  нес  меня  от  Филармонии  на  руках  через  весь  Питер, до  самого  дома. А  я  все  боялась, что  ты  упадешь. У  тебя  глаза  были, как  у  Маяковского  в  фильме  «Барышня  и  хулиган»,  во-от  такие …   И  ты  их  с  меня  не  сводил. Не мигая, смотрел  в  переносицу. Теперь  бы я  у  тебя  на  животе  ехала, как  на  подушке …

 

  Он  поднял  голову  от  газеты.

 Поглядел  сквозь  очки.

 

- Я  себя  теперь  проклинаю  каждый  день, что  не  бросил  тогда  тебя  в  Неву. Нет, такая  маленькая  какашка  бы  не  утопла. Надо  было  прежде  голову  твою  разбить  о  перила. Ты  всю  мою  жизнь  …

- Погоди, а  чем? Ладно,  сейчас  я алкоголик, развалина. А  тогда? Тихая-скромная – книжная - нежная. Нет, вру. Все  вру, поняла …  Я  твою  сказку  разбила. Такое, и  вправду,   простить  нельзя.

- Какую  ещё  сказку?

-У  каждого  своя  сказка. Твою. Ты  поймал  лягушку, поцеловал, она  сбросила  шкурку. Нырнул  за  русалкой, поймал  за  хвост – у  неё  на  берегу  ноги  выросли. Царевну-лебедь  поймал – сбросила  перья, стала  молодицей  в  кокошнике. Ты  влюбился  в  странную  девочку-вундеркинда, девственницу  в  25  лет, и  бросил  весь  мир  к  её  ногам. А  я  кожу  не  скинула, перья  не  сбросила, и  хвост  на  месте. Ты  мне  этого  не  простишь.  И  когда  у  меня  слух  пропал, я  сама  кончилась. Ты  мне  и  это  простить  не  сможешь. Ты, Боря, романтик. Мне  тебя  жаль.

 

Он  посмотрел  на  неё  поверх  очков.

 

- Если  не  заткнешь  сейчас  пасть, я  возьму  этот  большой  огурец  и  затолкаю  тебе  в  глотку, пока  глаза  на  лоб  не  полезут. И  вообще, не  воняй, сиди  тихо.

-Можешь. Засим  умолкаю …

 

Он  снял  очки, положил  на  пустую  тарелку.

 

- Если  хочешь  правду, сказка  совсем  другая. Поймал  лягушку, думал – она  царевна. А  оказалось – жаба. Сидит  и  квакает  тут. Заткни  хайло.

- Боря, а  почему  такой  словарь? От  клиентов  бывших  набрался? Так  они  вроде  бы  давно  уже  остепенились, цивилизовались, так  не  разговаривают.

- Заткни, я  сказал,  хайло. И  не  квакай. А  то  в  сраку  получишь. Впрочем, это  не  сказка. Это  жизнь. Это  каждый  второй …

- Н-ну  да. А  вот  ещё  сказка  есть, аленький  цветочек. Был  стройный  прекрасный  принц, а  поцеловала – стал  жирное  мохнатое  чудище. По-моему, вся  жизнь, вообще – это  сказка. Только  наоборот.

- Я  понял, чего  ты  тут  пиздишь. Хочешь  меня  убедить, что  ещё  разговаривать  можешь? Хуй  тебе, машина. Я  её  завтра  запираю  в ангар  на  ключ. Шофера  трогать  не  смей,  он  в  курсе, сразу  его  уволю. И  вообще, пошла  отсюда, дай  мне  поесть  спокойно.

- Почему? Я  тоже  есть  хочу.

- Потом. После  меня. И  чтоб  я  до  утра  тебя  не  видел.

 

Он  снова  уткнулся  в  газету.

Она  пошла  к  себе, как  велели.

На  пороге  остановилась, сделала  книксен.

Муж  сделал  вид, что  не  видит.

Потом, подумав, взял  со  стола  фарфоровое  блюдо  с  персиками  и  запустил  в  неё.

Тарелка  вдребезги, персики  всмятку.

Ничего. Таня  уберет.

 

К  себе  так  к  себе.

В  одиночную  камеру.

Хорошо, что  больше  не  бьет, как  раньше.

Ещё  недавно.

В  живот  ногами. И  мордой  об  пол.

Это  опять  фольклор. Бьет – значит  любит.

Значит, уже  не  любит.

И  на  том  спасибо.

 

 Она  сняла  брючный  костюм, повесила  в  шкаф.

 Надела  джинсы  с  футболкой.

 Мини-бар  был  пуст. Только  лед  в  морозильнике.  Забыла! Забыла  в  городе  купить …. Самое  главное  забыла. Теперь  добудь, попробуй …

 

Она  вызвала  Таню  по  сигнализации.

- Да, Анна  Алексанна?

- Тань, спустись  в  бар, и  принеси  мне  виски. Любой  марки. Одну  бутылку.

- Борис  Григорьевич  запретил. Вы  же  знаете.

- Тань ... – Она  достала  из  кошелька  сто  долларов. – А  если  так?

- Он  все  считает. Если  одной  не  будет, он  все  поймет, и  меня  уволят.

- Пиздец!

- Что?

-  Тань …

- Анна  Алексанна  , у  меня  есть. В  смысле, в  комнате  у  меня. Я  к  празднику  купила. К  сестре  на  день  рожденья  хотела  пойти. Только  не  виски, а  коньяк. Наш …

 

Сунула  в  карман  двести  долларов  и  побежала  по  лестнице.

Минут  через  десять  вернулась, просунула  с  порога  сверток  из  тряпок, мягкий  на  ощупь, твердый  внутри.

Даже  две  бутылки. «Белый  аист». Сойдет …

Наверняка  у  неё  в  комнате  ещё  батарея  спрятана. Шустрая  девчонка. Всё  понятно. Счет  открыт.

 Ну  и  ладно.

 И  все  довольны.

 

Она  лежала  на  диване,   отпивая  маленькими  глоточками  из  большой  фарфоровой  кружки…

Было  хорошо. Во  всяком  случае, лучше,  чем  совсем  недавно.

Даже  что-то  вроде  эйфории, которая  появлялась, когда  только  начинала  пить, в  первый  год.

Которой  не  было  уже  давно.

Просто  хотелось  пить.

Как  воду  в  пекло.

 

     Она  села  за  стол  и  открыла  ноутбук.

Противно  заходить  в  Интернет. Даже  забыла, как  открывать  яндекс … рамблер …гугль  Вот  и  сейчас  открылось  не  сразу. Пошли  новости – о  людях, которых  не  знаю. Ничего  не  хочу  знать.  Она  набрала  в  браузере  Лев. Потом  Раевский. Так. Опять  архитектурное  бюро, на  сайте.  Это  мы  уже  проходили. Подпись  под  каким-то  воззванием  в  защиту  каких-то  памятников  конструктивизма. А  вот  и  бьеннале …

Призы. Пошла  целая  лента  всяких  выставок, галерей, наград. Может  и  вправду – гений…

  Ого! Венеция. Париж. А  вот  и  он  сам, в  картинках.

 Правда, похож  на  Матто. 

А  здесь,  на  черно-белых  фото,  в  плаще  и  кепке  – скорее, на  молодого  Бельмондо. Только  трубка  во  рту  вместо  папиросы.

  А может, просто – косил  под  него, пользуясь  немалым  сходством  - конкретно, под  того  понтярщика  и  пижона  под  черно-белым  парижским  солнцем  1960-го  года.

Над  которым  тоже  плакала  в  конце  фильма, когда  его  убивали, выстрелами  в  спину.

На  её   глазах.

 

Потом  её  занесло – куда-то   не  в  тему, на  чеченскую  войну. Л.  Раевский,  старший  лейтенант,  значился  в  списке представленных  к  награде  «Орденом  Мужества» в  1997-м  году.

 И  ещё  какая-то  статья, вернее, очерк. Газета  «Красная  звезда», год  1996-й.

«Лейтенант  Лёнька»…

 Десантник, по  фамилии  Раевский, парень  из  Смоленска, проявивший  чудеса  храбрости. Под  Аргуном … Под  Ведено … Под … И  ещё  много  чего  совершил, читать  не  буду,  не  могу  читать  о  войне.  

На  фото, черно-белом, худющий  лейтенантик   в  камуфляже, стоял  рядом  с  БМП, носатый  и  длинноротый, с  сигаретой  в  кулаке, а  за  спиной  виднелись  городские  развалины  в  дыму. Скелеты  хрущевок  с  пустыми  глазницами  окон.  

Потом  перешла  на  страницу, где  Лев  Раевский,  модный  московский  архитектор,  в   кепке, надвинутой  на  лоб, с  трубкой  в  зубах, стоял  на   мосту, а  на  горизонте  виднелись  очертания  целого  города – башенки, спирали, готические  шпили. Город  был  придуман. Инсталляция. И  всё  же  реален. Реальней, чем  все  вокруг.

Белый, под  золотистым  небом.

 

 Дверь  открылась, Настя  вошла, тихо, как  мышь,  встала  за  спиной.

Стало  вдруг  стыдно. Никакое  не  «оно», красивая  девочка  с  огромными  глазами. Её  дочь, слишком  похожая  на  отца. Подошла,  вздохнула  виновато.

- Мам, я  просто  посижу  тихо. Я  все  поняла. Я – Настя.

Она  кивнула.

 Кликнула  на  другое  фото, цветное,  с  первой  страницы  каталога  выставки  в  Доме  Архитектора  – теперь  лицо  было  во  весь  экран. Да,  он.

 Ну  что  ж,  значит,  служил  в  Чечне. Странно только, что  не  два  года, а  целых пять  лет.

- Мам, а  кто  это?

- А  ты  как  думаешь?

- Я  знаю, а  не  думаю. Я  его  видела. Это  ангел.

- Что-о?! Ну  и  где  ты  такого  ангела  видела?

- В  цейкви. На  стене. Только  там  не  фота, а  очень  большая  картина. Он  с  крыльями.  Ма-ам, ты  чего  смеёшься …

- Никаких  ангелов  нет. – Она  снова  кликнула, убирая  фото. – И  это  совсем  не  ангел

- Почему?

 

   Потому.

 Ангелы  не  дурят  мозги  по  уши  влюбленным  девицам.

 Не курят  трубку.

 Не  ругаются  матом.

И, разумеется, не  какают.

 

Переулок  нашелся  быстро.

Со  второго  раза. Пешком  от  метро.

 А она  уже  приготовилась  блудить,  плутать, шататься    как  муха  в  паутине  дворов  между   Рождественским  и  Цветным  бульварами. На  каблуках. От  которых  отвыкла.

Как  на  них  ходят  каждый  день?!

Да  ещё  под  дождем.

Вот  он, уже  начинается … Про  зонт  не  догадалась.

 

Дверь  не  открывали. Очень  долго. Что  у  него  там, опять …. Проблемы.

Стало  смешно.

Очень.

Очень …

 

В  дверях  стоял  архитектор. На  сей  раз – в  джинсах, белой  рубашке  и  шерстяном  жилете.  Но  трубка  в  зубах  та  же  самая.

 

- Мимимими …- протянул  он, впуская  её  в  прихожую, оглядывая  её  с  головы  до  ног. Потом  добавил. - Ни  хуя  себе …

 

Она  немного  привела  себя  в  порядок. Как  могла.

Постриглась  в  районной  парикмахерской  у  метро. На  триста  рублей. Деньги  кончались. Свои, карманные. А  новых  больше  не  будет.

Русое  прямое  каре, как  носила  всю  жизнь, после  того, как  остригла  косы.

Черное  платье  до  колен, серый  пиджак. Косынка  на  шее.

Туфли-лодочки.

Клатч  из  змеиной  кожи.

 Глаза  намазала - как  умела. И  губы  чуть-чуть.

 Она  и  раньше  не  умела  краситься.

 

Она  села  за  стол. Коленки  были  видны  из  под  платья. Он  на  них  посмотрел.

Внимательно.

Очень …

Потом  сел  в  кресло, руки  положив  на  колени  –  точно  акробат  за  кулисами, на  отдыхе.

 

- А  можно  я  схамлю  и  спрошу, сколько  Вам  лет?

- Можно. Тридцать  два.

- Тридцать  два, - повторил  он. – А  мне  уже  целых  тридцать …  семь.  Слушай, давай  тогда  на  ты?

- Давай, - кивнула  она.

 

- Если  говорить  о  креосе – честно, не  успел. – Он  виновато  развел  руками. – Давай  это  где-нибудь  обсудим. Не  здесь. В  приличном  ресторане … Я  не  ел  с  утра.  Идет?

- Идет, - кивнула  она.

- Ага, я  тогда  немного  переоденусь. Вообще-то  я  охуел. У  тебя  даже  ноги  есть. Ань, не  обращай  внимания,  я  не  хам, я  всегда  так  себя  веду. Кто  обижается – тот  уходит. И  остается  без  моих  охуительных  креосов. Навсегда. Ты  на  машине?

- Нет. На  общественном  транспорте.

- Понятно. А  «вольво»  где? На  автосвалке?

- Целехонько, в  гараже.

- Да-а?! Слушай, я  неплохо  вожу, но  если  б  я  столько  тяпнул, далеко  б  не  уехал. Как  это  у  тебя  получается?!

 

Он  вышел  и  вернулся –  кожаный  плащ, клетчатая  кепка  надвинута  на  глаза. Губы  выделялись  резко  на  фоне  запавших  щек.

Нет, правда - классный  мужик. Юный  Бельмондо  отдыхает.

 

  Зал  в  стиле  французского  бистро  был  наполовину  пуст.

 Красные  стены, круглые  столики  с  венскими  стульями, бар  в  центре  зала.

Они  сели  у  окна. Лёва  положил  трубку  на  стол  и  раскрыл  меню.

 

-  Что-то  я  в  прошлый  раз  тут  ел, не  помню  что – тут  названия  французские, ничего  в  этом  не  понимаю… Ань, выбирай  что  хочешь. Я  не  гурман, ем,  что  дадут.

-Две  бутылки  вина. Красного. Сухого. А  ты  что  будешь  пить?

- Ничего. Я  за  рулем. Разве  что  одну  рюмочку … Анют, а  ты вообще  не  закусываешь?

- Мне  все  равно. Знаешь, я  тоже  не  гурман.

- Тогда  давай  возьмем  то, что  у  входа  на  доске  написано  мелом. Первая  строчка.

 

 Она  разглядывала  зал, щурясь  от дыма.

 Кто  все  эти  люди? Какие  странные.

Такие  же  странные, как  на  улице.

 Вот  и   сегодня, в  вагоне  метро  почудился  Босх. Ничего  не  понимаю.

 Впрочем, как  всегда.

 

 Потому  что  я  не  туда  попала.

 Это  не  мой  мир.

Чужой.

Я  это  узнала  года  в  четыре,  когда  увидела  голубя, раздавленного  на  дороге  машиной.

И  потом,  в  деревне, когда  соседская  бабка отрубила  голову  петуху. Он  бегал  по  зеленой  траве, с  красной  тряпочкой  на шее. Потом  упал.

Все  стало  страшным.

Точно  в  цветном  кино  внезапно  убрали  цвет.

                  Я  хотела  отсюда  выйти, только  не  знала – как…

 

  А  потом  появилась  она.

  Музыка.

  Нотный  стан. Клавиши, черно-белая  радуга.

 Это  была  Дверь.

  Это  был  воздух.

  Это  был  свет.

Это  были  телеграммы – в  тот  мир, настоящий,  из  которого  оступилась  в  этот.  Который  мне  отвечал.

Из  которого  отвечали – мне… 

 

- А  что  твой  креос? Ты  его  на  салфетке  будешь  рисовать?

-  Ань, можешь  сейчас  меня  убить… - Он  шутливо  закрыл  голову  ладонями, но  треугольные  глаза  смеялись.  – Я  хотел  сегодня  с  тобой  распрощаться. Ты  мне  жутко  не  понравилась. Я  не  хотел. Ни  за  какие  деньги. Прости, но  ты  была  ужасная.  Я  не  могу  работать, когда  человек  мне  активно  не  нравится.

- А  теперь?

- Теперь? – он  заглянул  под  стол. – У тебя  вполне  симпатичные  маленькие  ножки. Круглые  серые  умные  глазки. Пухлый  ротик  и  маленькая  грудь. И  вся  ты  такая  маленькая  и  ладная. Сейчас  ты  вполне  ничего. А  тогда  я  подумал – вот, охуевшая   вконец  мужняя  жена  и  папина  дочка …

- Дочка? Папа  был  инженер  на  заводе. Погиб, когда  мне  было  пять  лет. Я  его  почти  не  помню…

- Да? Прости. Тогда  ничего  не  понимаю. Жена  уровня  моей  клиентуры  – это  отставная  модель, или  медийная  бзипулька, или  банкирша. Ты  не  то, не  другое, и  уж  точно  не  третье. Значит  дочка  какого-то  папы.

- Тогда  я  уж, скорее, второе. Я  была  пианисткой. Довольно  известной. С  четырех  лет. Вундеркинд. Статья  была  в  газете «Моцарт  с  косичками». Конкурс  Чайковского. И  другие …

- Да  ты  что?! – Он  резко  подался  вперед. – Чего  ж  ты  молчала? Ань, у  меня  ещё  один  давний  охуительный  креос. Говорят – архитектура – застывшая  музыка. Это  хуйня. В  смысле – штамп. А  я  это  хотел  доказать …  Показать. Блядское  слово – перформанс.  Инсталляция. Представь – дом, любой. Вначале – креос, идея  здания. Потом  конструкция. На  белом  экране. Оно  растет, меняется. И  это  всё  под  музыку, тютелька  в  тютельку. В  общем,  из  звука  возникает  форма, как  белковое  тело. Типа  вот  так. – Он  резко  взъерошил  волосы. –  Ань, мне сейчас  слов  не  хватает. Я  пробовал  под    музыку  на  компьютере, это  всё  хуйня. Мне нужен живой  звук. Из  под  пальцев. И – хороший  исполнитель. Вставай, пошли  сейчас  ко  мне, я  все  тебе  конкретно  покажу …

- А  я  не  пойду. Я  есть  хочу. И  выпить  тоже …

- Да-а? – В  глазах  была  такая  растерянная  обида  и  разочарование, точно  у  расплакавшегося  мальчишки.  – Ладно. Только  давай  по  быстрому …

- Я  пошутила, – захотелось  запустить  пальцы  в эту  рыжую  голову. И  шнобель  потрогать  за  самый  кончик. Но  что-то  не  давало, держало  на  расстоянии – как  мотылька  в  радиусе  от  свечи. Или  Землю  вокруг  Солнца. – Я  вообще  не  играю. Уже  давно. Лет  пять. С  тех  пор, как  дочку  родила …

 

-  Ну, да, конечно. Всё  понятно.

 Он  кивнул.

Потом, немного  подумав, начал  есть.

 Но  глаза  были  грустные-прегрустные.

 

Ничего  тебе  не  понятно.

Там, сверху, решили  за  меня.

Почему?!

  

- Ань, что  с  тобой? Ты  что-то  шепчешь  под  нос …

- Ничего.

 

Официант  подошел, принес  что-то  в  тарелке. Две  порции. И  две  бутылки  сухого, красного.

Надо  было  взять  виски. Или  хотя  бы  коньяк …

 

- Анюта, ты  пьёшь  вино,  как  лимонад  в  пустыне. Хоть  хлебом  закуси….

Она  покачала  головой. Стало  легче. И  даже – весело.

 Как  всегда – ненадолго.

 

-Лейтенант  Лёнька, - сказала  она  шепотом.

Он  перестал  есть.

-  Ты  что, досье  на  меня  собирала?

- Просто  заглянула  в  Рунет.  Или  я  тебя  с  кем-то  спутала?                                                                              

- Нет. Не  спутала. Только  это  не  я.

-  Не ты?

- Нет. Это  уже  давно  не  я.  Аня, давай  сразу – я  ни  с  кем  об  этом  не  разговариваю… Кроме  очень  немногих. С  тобой  не  буду. Никогда.

- Хорошо. Я  только  не  поняла, почему – Лёнька?

- Так  меня  стали  там  называть, с  первого  дня. Лёня. Лёнька … Видимо,  «Лёва»  в  тех  условиях   звучало  слишком  интеллигентски.

- И  ещё  я  не  поняла. Почему  так  долго… Ты  служил  по  контракту?

- Нет. По  призыву. Правда, в  Чечню  попросился  сам.

- Ты  хотел  быть  военным?

- Нет, ты  что…Я  был  такой  неформал, всегда  в  коже, у  нас  рок-группа  была  смоленского  масштаба, и  ещё  видеосалон  держали, с  другом  на  пару. Я  ещё  на байке  гонял, раз  ехал  от девушки, пьяный  в  жопу, и  йобнулся  в  ограждение. В  общем, по  этой  причине  в  армию  попал  на  два  года  позже. Осенью  95-го. Во  первых,  там  дедовщины  быть  не  могло, не  до  того.  А  я  бы  с  обычной  службы  точняк  не  вернулся. Не  выношу, когда  на  меня  повышают  голос.  И  ещё – хотелось  чего-то  более  осмысленного, чем  тупые  учения  или  чистка  генеральских  сортиров. Я  два  года  прослужил. А  потом  остался  ещё  на  два.

- Зачем?!

- Не  мог  оттуда  уйти.

- Почему  не  мог?

- Три  года  ещё  прослужил, потом  комиссовали

- По  ранению?

- Ну  да, типа  того …- Он  потер  лоб  рукой. -  Потом  поехал  Москву  покорять.

- А  почему  на  архитектора?

- Потому  что  на  моих  глазах  очень  много  бомбили.  Трещины …

- Трещины?

- Ань, это  так … Просто  я  в  детстве  очень  любил  играть  в  кубики.

- Понятно. И  ты  закончил  институт …

- Не-а. Я  ушел. Со  второго  курса …

- Выгнали?

- Сам. Это  было  не то, что  мне  нужно. Заработал  немного  и  в Париж  уехал. Там  и  учился. Архитектурная  школа «Ля-Вилетт». Денежки,  кончились  быстро, работать  пошел, апельсины, вместе  с  арабами  грузил  в  порту. Одно  время  даже  официантом  был. Потом  первый  заказ  пришел  …  Потом  уехал  в  Нью –Йорк, практику  прошел, правда  без  диплома. Заказики  пошли  косяком. На  Бродвее  оформлял  одну  постановку, как  декоратор. Между  прочим, я  какаю, – добавил  он  шепотом, глядя  ей  прямо  в  глаза.

- Что-о?!  Д-да, я  это  помню. Иногда …

- Нет. По  разному. Сегодня, например, на  рассвете, проснулся  от  жуткого  поноса, потом  все  утро  бегать  пришлось.  Называется, поел  на  ночь  виноградику …

- Я  не  понимаю …-  Она  уставилась  в  серые  хулиганские  глаза  под  волнистой  мальчишечьей  челкой. -  Ты  что,  таким  образом  женщин  проверяешь  на  прочность?

- Нет, я  их  опускаю. На  землю  с  небес. Я  же  вижу – ты  поплыла. – Он  повел  указательным  пальцем  перед  её  носом. Как  фокусник.  -  Глядишь  на  меня  и  млеешь. Как  гимназистка.  Мне  этого  не  надо. Если  хочешь  йобнуться  со  мной – я  не  против. Только  не  сегодня.

- Почему? Время  ещё  есть.

- Нет, сегодня  не  могу. – Он  отставил  тарелку, откинулся  на  стул, нога  на  ногу. Опять  задрав  вторую  до  самого  подбородка.  Сверкнув  белыми  носочками - Яйца  болят.

- Ты  их  перетрудил, что  ли?

- Возможно. Ты  же  не  будешь  это делать  во  время  месячных? У  нас, мальчиков, тоже  свои  проблемы. Все  надо  делать  хорошо.

- Так  у  тебя  же  Юля? Или  ещё  кто-нибудь?

-  Ничего, накладок  не  будет.

-  По  расписанию, что ли?

- Ань, я  не  понял, ты  мне  облико  морале  вправлять  собираешься? Прости, у  меня  времени  очень  мало. Не  хочешь – не  приходи.

- А  я  приду. – Она  выпрямилась  на  стуле. – Если  получится.

- Ну  и  отлично. Официанта, блять, не  дождешься …- Он  переставил  тарелки  на  соседний  стол, пустой. – Не  могу  грязное  видеть …

 

Он  отодвинул  стул  чуть  подальше, потом  сел, закинув  ноги  на  стол.

- Ты  что, спятил?

- Нет. Мне  так  удобно … Ань, подошвы  же  чистые. Ботиночки  совсем  новые, я  их  меняю, как  перчатки. Видишь, всем  нравится, никто  полицию  не  зовет. Да, одна  просьба: чтоб  муж  не  в  курсе. Он  у  тебя  кто – бывший  бандос?

- Нет. Юрист. Доктор  наук. Адвокат. Член  городской  думы.

-  Тем  более. Если  член.

- Боишься?

- Ань,  есть  только  одна  штука, которой  лично  я  на  самом  деле  боюсь. Хуже  смерти. Но  ты  об  этом  не  узнаешь. Ни-ко-гда.

- Тоже  мне, тайна. Вы  все  одного  боитесь  больше  смерти. Что  Ванька  не  встанька.

- Нет. –  Он  вернул  ноги  в  прежнюю  позу. – Виагра … Это  единственное, что  меня  примиряет  с  нашим  временем. Хотя  мне  пока  не  надо.  Совсем  другого  боюсь. Тебе  не  светит, ни  хуя  не  узнаешь. Просто  у  меня  сейчас  госзаказы  пошли, в  том  числе  от  мееееерии, и  есть  ещё  один  охуительный  креос  на  Николиной  горе. А  он  мне  все  пути  может  закрыть …

- Д-да. Это он  может …

- Ты  его  не  любишь?

- Нет.

- А  вышла  зачем? Потому  что  богатый?

Она  кивнула.

 

-Потому  что  богатый. И  красивый. Был, десять  лет  назад. Начал  ходить  на  все  концерты. В  первом  ряду. Сцену  заваливал  розами. Правда, так  всё  романтично  начиналось. Сказал, что  влюбился  в  меня  по  телевизору, первый  раз, когда, включив,  нечаянно  попал  на  конкурс  Чайковского …

- Чего  тогда  не  любишь?

- Во-первых, он  еврей, по  отцу.  Рабинович.

- Гм-м-м  …  И  за  что  вы  нас  все  так  не  любите?

- А  ты  что, тоже?

- Тоже, только  по  матушке. А  что, разве  не  видно?

- Н-не  знаю. Он  куда  типичней. Нет, если  б  наоборот, ты  бы  тоже  исправил  фамилию  на  мамину?

- Зачем? Был  бы  Лев  Сергеевич  Гольдман.

- Ну, вот! Это  же  предательство.

- Так  он  же  мамину  фамилию  взял, не  чужую.

- Всё  равно. И  потом – он  охотник. Ты  был  хоть  раз  на  охоте?

- Никогда. И  не  буду. Особенно  на  сафари  не  хочу …

- Ну, вот …   А  он  уже  много  лет. С  друзьями.

- Тоже  членами?

- Не  знаю. Каждую  весну  едут  на  лосей. Как  в  баню. На  медведей. На  птиц. Все, что  движется.  И  везде  эти  чучела, чучела, чучела. И  шкуры.  Раньше  только  в  охотничьем  доме, теперь  повсюду. Мне  через  холл  пройти  страшно.

- Жесть, - кивнул  Лёва, набивая  трубку. – И  чего  ты  с  ним  живешь?  Забирай  дочку  и  уходи.

-  Куда?! Может, к  тебе?

- Нет, ко  мне  не  надо. Я  вольный  лев, Анька. Ко  мне  нельзя. Если  и  можно, то  ненадолго.

- Ты  был  женат?

- Был, но  больше  не  буду.

-  Что, так  плохо  было?

- За-ме-чательно. Лучше  не  бывает. Но  я  понял – это  не  моя  форма  жизни. Их  же  много. Форм.

Она  сняла  пробку  со  второй  бутылки. Налила, выпила  медленно. Потом  ещё.

 Залпом.

- Ань, это  не  много? Ты  же  на  улице  свалишься …  И  тебя  заберут.

- Не-ееее  заберут. Ты  прав, надо  уйти. И  я  уйду. Очень  скоро. Очень.

- Куда?

- Хуй  я  тебе  скажу,- она  поднесла  ему  к  носу  маленькую  фигу  с  неумелым   маникюром. – Впрочем, ты  узнаешь. Тебе  скажут. Если  будешь  делать  дом. Для  Сладкой  Ребёнки.

- Это  ты  о  дочке?

- Это  она  себя  так  называет… Р  не  говорит, звучит – Ебёнка. С  утра  ест  кашу. Молочную  сладкую  кашу. Я  её  ненавидела. А  она  любит. Любит  кашу! И  ест. И  говорит  вслух – ложечку  за  ма-му , и  маме  будет  хорошо … Ложечку  за  папу …  За  всех  кого  знает … Две  тарелки  съедает, а  то  и  три. Вся  в  каше  измажется. Уже  из-за  стола  подняться  не  может. Зато  всем  будет  хорошо …

- Неужели  ты  могла  породить  такого  ангела? У  меня  сын, в  Париже. Два  года. А  мне  его  видеть  не  дают. Я  его  украду  когда-нибудь.

- А  говоришь – всё  было  замечательно …

- Это  не  оттуда. Там  детей  не  было. Его  зовут  Макс. Тоже  рыжий. Только  он  красивый, в  мать.

- Ты  только  красивых  любишь?

-  Йобнуться  могу  с  любой. Но  люблю, правда, только  красивых. Я  так  создан. Ничего  не  поделаешь …

- Понятно. У  меня  шансов – нет?

- Не  буду  врать, Аня. Никаких. Дружить  будем. Ты  забавная. Жаль, что  больше  не  играешь. Мы  бы  такой  креос  с  тобой  замутили … зажгли. Пардон ….

Он  достал  из  кармана  айфон – плоский, с  золотыми  клавишами. Только  что  пискнувший  эсэмэской.

Посмотрел  на экран.

Улыбнулся …

Мир  перевернулся  и  снова  встал. Не  очень  ровно. Шатко. Почти  набекрень.

 

- Ань, прости, мне  нужно  поговорить. Мы  сейчас  уходим.

 

Он  шел  через  зал, одна  рука  в  кармане, из  другого  кармана  трубка  торчит. Чуть  вразвалочку. И  все  равно - точно  циркач  по  проволоке.

И  обтянутая  белой  рубашкой  прямая  спина – как  мишень.

Когда  увижу –  опять  через  неделю?!

Н-е   д-о-ж-и-в-у.

Сдохну.

 

- Простите … Счет  оплачивать  будете?

Мальчишка - официант   был  в  костюме  с  бабочкой, а  ля  гарсон, при  этом  курносый  и  белобрысый. И  смотрел  на неё  со  страхом.

- Не  сейчас.  Выпить  принесите. Не  вино …

- А …

- Самое  крепкое …Крепче  не  бывает. – Она  потянулась  рукой – точно  хотела  его  за  пипку  потрогать, – он   отошел  на  шаг. – Что самое  крепкое – виски, коньяк?

- Крепче  только  Бейлис, - сказал  он  без  тени  улыбки. – Принести?

Ликер. Сладкое  не  люблю …

- Виски. Только  побольше. Литр … Только  скорее!

 

- Ань, ты  спишь?

Лёва  стоял  за  спиной  чуть  покачиваясь, руку  заложив  в  карман.

Наворковался.  Со  своей  этой…  Как  её …

 

- А  она  красивая, да? Очень?

- Ты  что? Совсем  бухая … Бля-я-ть …  Это  что?!

- В-виски … Не  бойся, это  на  мои… На  свои.

- И  ты  всё  это  выдула?!  - Он  сел  на  стул, вытянув  ноги. Повертел  бутылку  «Джон  Уокер». –  Пиздец. И  что  мне  делать?

- Иди. А  я  домой  поеду.

- На  чем, блять?! – Он  обхватил  голову  руками. – Ой  вей, какая  бяка …  Стоило  отойти, на  секунду. Это  клиника, Ань. Тебе  срочно  лечиться  надо. Так. Вставай. Идти  можешь?

Она  попробовала. Не  получилось.

- Бля-ять …  Ну  и  куда  тебе  везти? – Он  достал  сотовый  из  кармана, набрал  номер. – Тём, ты  где, на  лекции? Отрывай  жопу  от  сидения и чеши  в  бюро, у  меня  там  клиент  назначен  на  пять. Опять  дама. Надеюсь, симпатичная. Вот  ты  её  и  примешь. Внесешь  в  базу, подаришь  мой  каталог, ну  и  всё  такое…   На  хуй  ей  меня  видеть, я  гений, мое  дело  креосы  рождать, я  теперь  с  ними  вообще  говорить  не  буду. Точно, я  тебя  на  хозяйство  посажу, на  полный  рабочий  день. Занятия? Блять, одна   минута  в  моей  мастерской, даже  в  моё  отсутствие  стоит  больше, чем  пятнадцать    лет  пребыванья  в  творческом  вузе. У  меня, кстати, и  диплома  о  высшем  нет. Что – Лев  Сергеич? Ну, выручи, а? Ну  и  ладненько, ключи  у  тебя. Знаешь, если  слишком  красивая, я  у  неё  кое-что  уточню … через  недельку. Респект  тебе, так, кажется  у  вас, молодых  …   Ну, всё. Блядь, сегодня, кажется, самый  счастливый  день  моей  жизни. Ку-ку, любимая! Идти  можешь?

Мир  зашатался. Только  стул  помог. Спинка  стула.

- Да-а, так  мы  недалеко  уйдем. – Он  оторвал  её  от  стула. Поднял  на  руки  и  понес, положив  сверху  клатч  из  крокодиловой  кожи. –  Ты  только  предупреди, если  тошнить  начнет, чтоб  не  на меня.

 

Она  открыла  глаза. Поняла, что  лежит  с  ногами,  укрытая – на  чем-то  мягком. Показалось, что  проснулась, утром, в  своей  спальне. Диван  ехал, голова  болела. Поняла, что  в  машине. Чужой. Лежит  на  заднем  сиденье, как  бомжи  в метро.

- Я -  где?

- У  меня. Живая?

- Д-да …Оййй-й, голова…

- Пить  надо  меньше. Ань, не мое дело, но если  дальше  в  том  же  духе, твой  член  тебя  сдаст – сама  знаешь  куда. И  дочку  отнимет. Тебе  это  надо?

- Мне  н-ничего  н-не  надо. – Она  села, но  тут  же  согнулась  от  дикого  спазма  в  желудке – точно  двинули  ногой  под  дых. – Лёва, останови, мне …

- Понятно. Где  ты  раньше  была? Мы  в  пробке  стоим, на  Маяковской.  Давай  хоть  в  сумочку, что  ли... -  Он  кинул  ей  с сиденья, рядом  с  водительским,  клатч  из  крокодиловой  кожи. Еле  открыть  успела. Вывернуло  наружу, вместе  с  остатками  утреннего  кофе. Она  поставила  сумку  на  колени. Из  сумки  капало.

 Она  бросила  её  в  окно  открытое, прямо  на  асфальт. Вместе  с  содержимым  желудка.

- А  почему  мы  на  Маяковской?

- Ну  ты  же  сказала, дом  типа  будет  на  Ленинградке.  В  ту  сторону  и   едем …

- Неееет,  там  только  земля  под  стройку. А  надо  в  другую  сторону. Немчиновка. Коттеджный  поселок  Малевича.

-  До  боли  знакомое  место. – Лёва  открыл  второе  окно, в  салон  ворвался  ветер. – Я  там  был. По  другим  делам. Я  состою  в  комиссии  по  созданию  мемориального  комплекса. На  месте  урны  с  прахом, затерявшейся  на  картофельном  поле. Ты  хоть  в  курсе, с  кем  рядом  живешь?

- Да, я  знаю. Там  Малевич  жил, где-то  в  деревне.

- Ага, у  тещи  угол  снимал, в  маленьком  домишке. А  новые  аборигены  будут  думать, что  это  такой  крутой  чувак, что  типа  имел  целый  коттеджный  поселок. Кстати, рядом  улица  Кандинского. Они  друг  друга  не  могли  терпеть. Это, как  если  б  типа  моя  улица  была  по  соседству  с  улицей…. О-йй, не  надо  о  грустном. Голова  болит?

 

Она  кивнула.

 Головой.

 

- Я  верх  откину, тебя  продует, и  ты  все  окончательно  вспомнишь. Идет?

 

Однако, крутая  у  него  тачка. С  откидным.

 

- Однако, крутая  у  тебя  тачка.

- Ага. Но  на  бэтээре  было  круче. Ань, мы  уже  на  Можайке. Приготовься. Тебе  надо  вспомнить  все. Члену  твоему  чё  сказать, что  я твой  любовник?

- Он  не  поверит.

- Ань, ты  меня  обижаешь. Я  такой  рыжий, что  в  меня  и  влюбиться  нельзя? Или  ты  ему  никогда … ни  с  кем?

- Никогда. Ни  с  кем. Честное  слово.

- Тоже  мне,  мать  Тереза. Лучше  б  изменяла, чем  пила. Мы  уже  на КПП  стоим. Нам  куда, на  Малевича?

- Нет, на  Кандинского.

- Уже  лучше. Блять, это  какой-то  архитектурный  кошмар. Парад  уродов. Блядь, ну  нельзя  же  так  ложиться  под  клиента. Вон  там, на  горизонте – что  за  общественный  сортир  времен  упадка  Римской  Империи?!

- Это  мой … Дом.

-  Пиздец. Ань, кто  это  строил? Фамилию  скажи. Возможно, я  знаю  этого  человека. Кому  в  рожу  плюнуть? Боюсь, что  сразу  убью. Такое на земле  не  должно  стоять. Серьезно, кто  всё  это  насрал?

-  Это Борис. То  есть … Он  сам  что-то  креативил, какая  крыша, где  колонны. Я  не  помню.

- Понятно. Ты  уже  вообще  ничего  не  помнишь. Тебя  к  дому  подвезти?

- А …муж?

- Он  меня  что, пристрелит  на  крыльце? Пошел  он  на  хуй. Ты  же  на  ногах  не  держишься.

- Держусь. – Она  шмыгнула  носом. – Дальше  не  надо. Лёва …

- Что?

- А  когда …тебе  позвонить  теперь?

-  Не  надо. Когда  креос  появится, я  тебе  сам  позвоню.

- А  когда?

- Может  через  неделю, не  знаю.  Ань, я  не  увиливаю …  У  меня  заказов  куча, цейтнот, плюс  всякие  бьеннале-хренале, плюс  я ещё  лекции  читаю, в  Суриковском  училище, плюс  Архнадзор, плюс  я  ещё  внезапно  уехать  могу. Если  будет  вызов …

- Пон-нятно….

 

Не  могу.

 Если  завтра  не  услышу  и  не  увижу, воздух  кончится.

Что  же  это  такое?!

 

- Лёва, я  ещё  пять  минут  посижу, приду  в  себя. Если  ты  не  торопишься …

- Не-а, не  тороплюсь. Только  приходи  поскорее …

-   А  ты  ещё  говорил … - Она  набрала  воздуха  в  грудь. – Я  же  могу  к тебе  прийти  по  другому  поводу?

- Типа  йобнуться? Х-ммм.… Знаешь, с  этим  тоже  напряг. Пока  не  получится.

- Не  получится?

- Нет. – Он  покачал  головой. – Ну, всё …   В  себя  пришла? Идти  можешь?

- Наверное …

- Тогда  давай. – Он  вышел, открыл  ей  дверцу  машины. – Я  близко  не  хочу  подъезжать. Не  могу  видеть  такое. Ещё   немного, и  мне  плохо  станет. Мне  это  в  кошмарах  будет  сниться …

- А  я  в  этом  живу …- Она  занесла  ногу, вышла, прихрамывая, на  отсидевшей  ноге.

 Лёва  стоял  у  машины, закуривая  трубку.

 Повернул  голову ей  вслед.

 Убедившись, что  все  в  порядке, сунул  трубку  в  рот  и  прыгнул, не  открывая  дверь,  на  водительское  сиденье. Как  в  кино.

 

Открылся  шлагбаум, выпуская  объект  наблюдения  из  охраняемой  зоны.

 

 Над  коттеджным  поселком, над  улицами  Кандинского  и  Малевича, над  стоявшим  на  задворках  рядом  со  строительным  шлаком  и  зарослями  бузины  белым  кубом  с  красным  квадратом, над  полем, уходящим  в ближнее  Ромашково  прочертил  белый  след  маленький  реактивный  самолет – кусочком  мела.

 Небо, расчерченное  на  белые  полосы, казалось  пашней.

И  было  тихо.

Очень.

Точно  ангел  пролетел.

Над  землей.

 

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

- Пусти! Мне  в  туалет  надо!

- Стоять, сучка! – Как  ни  бежала, задыхаясь, к  себе, точно  гонимая  кошка  на  чердак – поймал  на  лестнице, вывернул  руку. А  дом  точно  вымер - ни  Тани, ни  шофера, даже  Сладкой  Ребенки  не  слышно. – Где  была?

- Пусти! – боднула  в живот, рванулась  к  себе, в  свою  келью, муж  встал  на пороге,  загородив  вход  и  выход.

- Я  спрашиваю – ты  где  была?  На  посту отмечено – в  11.32  уехала.  Думала, раз  машины  нет,   я  ничего  не  замечу? Отвечай, где  была?

-  Я  по  делам.  Честное  слово …

- Нюха, не  смеши. – Он  сел  в  прогнувшееся  под  ним  мягкое  кресло. – У  тебя – и  дела??? В  городе? Ну, какие?

- Я  к  архитектору  ездила.

- Че-го?

- Дом  для  Насти! Должна  же  я  что-то  сделать  для  неё, сама!   Ну, я  и  нашла … Он  молодой, очень  креативный. Говорят – гений. Вот! – Она  взяла  со  стола  прихваченный  в  прошлый  раз  в  конторе  каталог  персональной  выставки  в  ЦДА. –  Мне  нравится.

- Этот  вот  клоун  с трубкой? – палец  с  кольцом  ткнул  в  фото  на  первой  странице. – И  сколько  он  берет, этот  гений,  не  поинтересовалась?

- Нет … - Она  опустила  голову. – Забыла. Но  я  узнаю.

- Ну, да, это  ж  не  тебе  платить …за  это  вот  хуйло …  Это  – что?! А  вот  это? Дом, я  спрашиваю?

- Это  не  дом!  Тут  же  написано – композиция. Креос  номер  восемь.

- Та-ак, с  этим  гением  всё понятно. Дальше  смотреть  не  буду. Этим  вопросом  я  сам  займусь, не  твое  дело. Настя! Дочь, ха-ха!  Тебе    любой  предлог  нужен, чтоб  в  город  улизнуть  и  нажраться.

- А  ничего  другого  ты  не  можешь  представить? Может, у  меня  с  ним  роман?

- С  ним? Не-ееет. Тут  я  спокоен. Ты  себя  в  зеркале  видела? Год  рождения  ещё  помнишь? Нет, если хочешь  дом  от  этого  гения – я  не  против. Заработай  и  оплати. Я  тебе  не  мешал  всё, что  я  тебе  сдуру  надарил,  сдавать  в  скупку за  бесценок, а  потом  нажираться.

-А  почему – не  мешал? Ждал, когда  я  стану – такой, как  сейчас? Это  ведь  ты  мне, когда  слух  пропал  и  жить  не  хотелось, подливать  начал? Знал, что  я  слабая … не  остановлюсь …

- Не  знал, что  ты  дура. Нюха, прикинь, если  одна  останешься,  на  какой  день  околеешь  на  свалке  -   второй  или  третий?  Черный  мешок, братская  могила. Для  бомжей.

- Спасибо.  – Она  что  есть  силы  сцепила  пальцы. – Спасибо  большое …

- Пожалуйста. Улицы  мести  не  сможешь, в  грузчики  не  возьмут,  даже, по-моему,   читать  разучилась. Милостыню  никто  не  подаст, у тебя  вид  такой, что  пнуть  хочетя. Почку  не  продашь, проспиртована. Разве  что  скелет  для  науки -     всякие отклонения  изучать.

- Ещё  чучело  можно  набить … - сказала  она  сквозь  зубы.

- А  чего  набивать, ты  уже  готовое  чучело. В  зеркало  глянь. – Борис поднялся, снова  встал  в  дверях. – Ладно, я  есть  хочу. За  ужином  договорим …

- Я  не  буду. Я  спать  лягу …

- Я  сказал – за  ужином.

Он  взял  со  стола  каталог, свернул  в трубку.

- Борис,  зачем  ты  это  взял? Раз  тебе  не  нужно?

- Чего?

- Каталог  зачем  взял. Оставь  мне …

- А  мне  он  нужен. Жаль, бумага  жесткая. В гараже  ремонт, нужно  чем-то  пол застелить, будет  вместо  газет.

- Оставь,  дай  сюда! – Она  метнулась, хотела  вырвать  из  рук.

Борис  отбросил  её  на  пол. Спрятал  каталог  за  спину.

Она  снова  кинулась  на  него, ударила  в грудь кулаком.

- Ты  чего, тварь? Бешеная? Белая  горячка? Татьяна! Звони …

- Я  говорю, отдай… - Она  извернулась,  по-собачьи  укусила  руку, сквозь  пиджак. Схватила  каталог, прижала  к  животу. Потом  легла  на  кровать, закрывая  собой, сжавшись  в  комочек.

Он  подошел  к  кровати. Стал, покачиваясь.

 Навис.

 

- Ну, цы-ы-ырк.

Вынул  из  кармана  айфон, установил  опцию.

 Прицелился, сделал  фото.

Поднес  ей  экран  к  самому  носу.

- Смотри  на  себя, красава. Какая  женщина, ва-ах-х … Нюха, любой  нормальный  мужик  бы  тебя  уже  сдал. Я  ещё  потерплю. Да  не  прячь  ты  его, на  хуй  мне  это  нужно. Или  ты  чего …это  самое? В  клоуна? Мечтаешь  у  клоуна  отсосать? Да  не  даст  он  тебе  свой  хуй, не  надейся. Да  ты  же  его  и  не  увидишь, гы-ы-ы, я  забыл. Нюха, дай  мне  фото, пожалуйста.  Взгляну  ещё  раз  на  уёбка. Кому  сказал …

 

Если  я  больна – он  тоже. Это  что, норма?

Вытащил  каталог, выдернул, не  удержала -  зачем  рвать? На  две  части  разодрал, зачем  потом  на  четыре?

Зачем  потом  на  клочки?

Зачем  потом  топтаться  на  них – точно  бьет  чечетку…

 

- Это  тебя  сейчас  снимать  надо, член …  Московской  областной  думы. За  такой  кадр  любой  папарацци  удавится.

- Всё  порвал? На …   Дрочи  теперь.

Белые  клочки  разлетелись  по  комнате – по  столу, по  кровати …

- Вот  так. Можешь  собрать  и  похоронить … Останки  клоуна.

- Это  ты сейчас – клоун. Нет, хуже … Ты  просто  дурак.

 

- Ма-а-а-м, ты  чего, чего? Плачешь?

- Нет. Я  простудилась. Нос течет …

-  Ма-ам, иди  кушать! Я  без  тебя  не  пойду! Я  буду  с  тобой  в  комнате  сидеть…

 

Блять …

 

- Как  же  вы  меня  заебали …  Все …

- Не  вугайся!  Вугаться  нельзя! – Настя  подняла  палец. – Свадкая  Ебёнка  не  велит!

 

Опять  этот  бред…

Нет, она  все  же  чокнутая.

Двойное  наследство.

 

Она  спустилась  вниз, в  столовую. Муж там  уже  сидел, во  главе  пустого  стола.

С  газетой  в  руках.

Таня  его  обслуживала.

Напротив  была  плазма. Точно  аквариум.

В  нем  люди, как  рыбы, бились  об  стекло, открывали  рты.

Как  рыбы  в  сети.

Зачем  это  все?

Как  я  сюда  попала? Зачем?

 

- Я  маму  пъивела! Как  ты  пъосил! Сказала, что  без  неё  кушать  не  буду.

 

Как  же  все  меня …

 

- Мам, давай  поигваем! В  естован! Я  буду  тебе  служить …  Помнишь, мы  с  папой  были  в  естоване! Ты  что  хочешь  есть?

- Ничего.

- Как – ничего? Есть  салат! Есть  бъинчики! Есть  тефтельки … Чего  ты  любишь?

- Твоя  мама  не  любит  есть! – хмыкнул  отец. - Она  любит  пить …

- Пить? – Глаза  чуть  не  выкатились  из  орбит. Мокрые, как  у  мопса. – А  что  будешь  пить, молочко? Я  тебе  пъинесу!

- Оставь  меня  в  покое! – не  выдержала   она.

- Оставь  её  в  покое, Ребёнка, иди  ко  мне! – Борис  похлопал  себя  по  колену. Настя  обрадовалась, побежала, уселась, обхватив  за  жирную  шею  ручонками  в  розовых  перетяжках.

Что  из  неё  вырастет? Ясно,  что …

Киндер. Кюхе, Кирхен.

Ну  и  прекрасно.

Я-то  причем?

Или, наоборот – блять … Липнет  ко  всем – как  жвачка. И  к  мужикам  взрослым, на  колени.

- Пап, я  хочу  ещё  бъинчик … С  ваеньем …

 

Два  сладких  и  жирных  блина. Меня  бы  вырвало …

 

- Вместо  того, чтоб  следить  что  я  пью, ты  бы  следил, что  она  ест! У  неё  уже  лишний  вес. Ей  сладкого  вообще  нельзя давать.   

- Че-го? Ребенка  на  диету? Это  ты  убить  её  хочешь, дистрофичка  сраная!  У  неё  нормальный  вес!

-  Нормальный? У  неё  руки  и  ноги  все  в  складках, и  вот  такое  брюхо! Щёки  из-за  ушей  торчат …

- Заткнись, тварь. Закрой  свою  поганую  пасть. Настя, не  слушай. У  неё  уже  мозги  растворились  в спирту.

- Это  пъавда, мам?  Я  така-а-а-я  товстая?

- Блядь, если ты  не закроешь  хайло, я  тебя  прикончу …  Своими  руками! Настя, иди  к  себе …

- Подожди. - Она  встала, подошла  к  дочери.  - Да, правда, правда! Ты  толстая, как  поросенок! Как  свинья! Над  тобою  все  дети  смеются! У  тебя  даже имени  нет! Ебёнка! Ни  девочка, ни  мальчик …

 

Глаза, огромные, круглые, с  длинными  загнутыми  ресницами глядели  на  неё  снизу  вверх.  Без  всякого  страха. Без  всякой  обиды.

С одним  удивленьем …

Приоткрылся  маленький  ротик  над  двойным  подбородком.

 

- Тупая  овца! Говорящая  сарделька! Пупс  резиновый!

 

Надо  остановиться. Такого  ещё  не  было.

Никогда …

«Если  я  подниму  руку, то  уже  не  остановлюсь. Буду  бить …  Бить… Бить…»

Настя   закрыла  лицо  ладошками. Потом  вырвалась  и побежала  к  двери.

 

- А  я  знаю  кто  ты!  Ты  не  мама! Мамы  здесь  нет! А  ты …  - Она  ткнула  пухлым  пальчиком  в  её  сторону. – Звая  ведьма!

- Тань, уведи  её! Запритесь  в  детской  пока! Всю  обслугу  сейчас  предупреди, пусть  по  комнатам  сидят.  Ну  всё, тварь, доигралась …

 

Она  побежала  вперед, как  гонимая  кошка  на  чердак. Чучело  лося  повернуло  голову.

Чучело  орла  взмахнула  крыльями.

Чучело  белочки  подмигнуло.

Поймал  её  на  лестнице, прижал  к  стене.

Потащил  вниз, за  шиворот, как  щенка  за  шкирку.

- Пусти … Пусти-и-и…

- Тварь, сейчас  встанешь  перед  ней  на  колени  и  попросишь  прощенья. А   ну  пошла ..

Она  вырвалась. Упала.

Подогнал  пинком. Потащил  вперед – уже  не  за  шкирку, а  за  волосы.

 

- Пусти … Не  буду …Н-не  бу-ду … Хоть  убей. Ты  умеешь …

 

Впихнул  её  в  комнату, швырнул, как   щенка  на  кровать.

- Сиди. Я  сейчас  приду.

Вытащил  ключ  из  двери  и  запер.

Что-то  новое.

Раньше  не  запирали…

 

Вернулся  через  полчаса, при  полном  параде.

 Волосы  приглажены, блестят. Галстук, костюм. Умылся, оделся.  Хорошо  пахнет –   дорогим  парфюмом  с  коньячной  нотой.  Не  как  она, из  горла, а  в  своем  кабинете  у  камина, мелкими  глоточками, с  лимоном  на  блюде.

  Все  ясно – в  ночное  собрался. А  он  ещё  ничего. Даже  влюбиться  можно. Особенно  когда  он  в  этом  костюме, синем  в  белую  полосу, скрывающем  живот. И  в  черной  рубашке.

 

Сел  в  офисное  кресло, у  стола  с  ноутбуком. Уставился  глазами-маслинами. Раньше-то  были  черносливины. Нет, правда, все-таки  красивый  смуглый  мужик  с  орлиным  профилем.

 Только, конечно, пуза  бы  поменьше.

 

- Ну, что? – не  выдержала  она. – Я  кролик, ты  удав? Дальше  чего?

- «Чаво» …- передразнил  он. – Совсем  деградируешь, Нюха. Скоро  хрюкать  начнешь ...

-  Это  все?

- Нет. Ты  провалила  срок. Контрольный  срок.

- И  что  засим – контрольный  выстрел?

- Нет. Ссылка. Ты  больше  здесь  жить  не  будешь. И  дочь  никогда  не  увидишь. Она  тебя  тоже.

- Ты  меня  отпускаешь? Так  просто  от  тебя  не  уходят …  Твой  помощник  бывший  хотел,  так  через  неделю  его  нашли. В  лесополосе. Зарезанного, как  зверь  на  бойне. Что, клиенты  бывшие  отдают  долги?

-  Нюха, ты  чаво?  Желтой  прессы  обчиталась?

- Я  ничего  уже  давно  не  читаю. А  она  о  тебе  пишет?  Пока  не  на  виду, делай, что  хочешь …  Раньше  хоть  избивать  у  дома  посылал, а  теперь … Над  трупом-то  зачем  издеваться, чтоб  на  маньяка  все  спихнуть?

- Ага, пошел  по  трупам, убираю  свидетелей. Это  ты была  на  виду – когда  голая  по  поселку  бегала  под  дождем. И  когда  в  центре  Москвы  валялась  на  бульваре.  И  когда  при  людях  обоссалась. Все  знают, что  ты  мой  крест. Не  бросаю. Терплю  ради  дочери. Жалеют. Уважают. Так  что  хуёвый  ты  свидетель …  На  этой  неделе  поменяешь  квартиру.

- А-а, все-таки  в  дурку  упрячешь …

- Не  в  дурку, дура, а  в  хорошую  лечебницу. Я  не  зверь, как  в  гостинице  будешь  жить. А  станешь  вести  хорошо – отправлю  куда  подальше. В Швейцарию. Или  Швецию.

- Борис, не  надо… Я  не  хочу. Пожалуйста. Отпусти  к маме, и  все.

- Мама  твоя  в  Питере, в квартире, которую  я  для неё купил. Живет  и  на  тебя  не  нарадуется. Ты  хоть  ей  не  разбивай  эту  сказку.

-Да, думаю,  и  в  самом  деле, не  стоит.

- Я  до последнего  терпел. Сегодня  понял – Насте  с  тобой  быть  опасно. Ты  её  сегодня  на  всю  жизнь  покалечила.

- И  что ты  ей  скажешь, когда  обо  мне  спрашивать  будешь?

- Что  мамочка  твоя  бо-бо. И  попала  в больницу. Ходить  к  ней  нельзя, она  заразная. А  потом  сдохла. На  небо  ушла. И  смотрит  на  тебя  с  небес, вместе  с  ангелами. Ей  так, правда, лучше  будет. Я  ещё  могилку  тебе  сделаю. Пустую. Чтоб  навещать.

- И  когда, интересно?

- Скоро. А  пока – живешь  под  надзором. Кушать, какать, писать – все  по  звонку. Кстати, учти – я  все  режущее – колющее  убрал. Медикаменты  тоже. Со  второго  этажа  не  разобьешься.  Так  что  не  мечтай, не получится. Можешь  голодовку  объявить. Транспортабельней  будешь. Нюх,  если  без  шуток, это  для  тебя  единственный  выход. Что  тебя  ещё  в  жизни  может  ждать? Талант  твой  пропал,  ты  его  давно  пропила …

- Неправда. Я  поэтому  стала пить …

- Ой, не  пизди, не  надо. Мать  далеко, ни  друзей,  не  подруг. Их  и  раньше  не  было. У  тебя  вообще  в  жизни  никого. Сегодня  дочь  была, а  теперь  и  её  нет. И  раньше  ничего  не  умела, а  теперь, на  всем  готовом, не  сможешь  и  спички  зажечь. Любить  никого  не  можешь.

- А  ты -  можешь?

- Короче, готовься. Я  терпел. Всё. Могу, кстати, договориться, чтобы  тебе  там  позволяли… так, понемногу. Это  ж  единственное, что  тебя  в  жизни  греет. Платить  буду, я  не  жадный.

- Хорошо. Только, когда  колоть  будут – пусть  лучше  сразу  усыпят. Как  собаку. И  дело  с  концом. Овощем  делать  не  надо …

- А  что  тебя  делать, ты  и  так  овощ. Гнилая  редиска. Ну  все, я  пойду. Ключ  в  кармане. Утром  отопру.

- Погоди … Мне  в  туалет  надо!

- Раньше  говорить  надо  было. Некогда  мне. Поссы  в  одеяло, Таня  постирает. В  дверь  не  стучи, никто  не  откроет.

- Что, женский  концлагерь  на  дому?

- Да, в  бараке  на  голых  досках. Я  же  убийца.

- Я  тебе  другой  вариант  предлагаю. Зачем  столько  хлопот? Пристрели  меня  из  бесшумного, и  всё …  Закопай  и  скажи, что  пропала. Я, правда, сама  уйти  хотела …

- Заявление  же  делать  придется, полицию  принимать … На  хуй  мне  этот  геморрой? У  меня  и  так  столько  дел …

- Ах  да, скоро  вы-ы-ы-боры …

- Всё, хватит. Надоело. – Он  встал, подошел  к  двери.

- В  ночное, да?

- Тебе  этого  не  понять.

- А  кому? Твоей  пиар-службе? Слушай, женись  на  ней,  а   меня  отпусти. Она  красивая, молодая, на  тебя  похожа, вы  хорошо  вместе  смотритесь. Будет  тебе соратница  и  боевая  подруга. Какой  с  меня  прок?  Я  ничего  не  потребую, уйду  и  все. Хоть  бы  и  сдохну – не  всё  ли  тебе  равно … Или  ты  меня  ещё  любишь, что  ли?

- Чтоб  ты  потом  за  бутылку  водки  дерьмом  торговала? Какой  я  садист, да  ещё  убийца? Им  только  палец  покажи …

- Борис, прости, а  кто  о  тебе  пишет? «Подмосковная  правда». Были  съемки  по  московской  программе. И  всё … Или  я  что  пропустила?

- Пока. Скоро  всё  будет  по-другому. Очень  скоро. И  ты  мне, тварь …

- Тебя  там, часом, не  в  президенты  готовят? 

 - Ну  все, надоело. С  овощем  разговаривать …

 

В  двери  повернулся  ключ.

Сколько  сейчас  времени?

Телефон  показывал  без  пятнадцати  девять.

 Всего-навсего.  А  думала – уже  утро.

Она  достала  из  ящика  стола  записную  книжку. Так  и  не  научилась …

Вбивать  номера  в  телефон. Отправлять  эсэмэски  и  емейлы.  

Разумеется, адресат  недоступен. В  такую-то  пору …

Гудок …

 Ещё  один …  Третий … Четвертый.  Пятый …

Ещё  один, и  можно  отбой.

 

- Контора  Р-раевского! Слушаю!

- Алло. Лев  Сергеевич …

- Ань, это  ты, что  ли?!

-  Лев  Сергеевич. Я  сегодня  вела  себя  очень  глупо. Хочу  у  вас  прощенья  попросить.

- Ань, ты  что, бухая  опять? Или  ещё  обкурилась?

- Я  хочу  сказать…   В  общем, заказа  не  будет. Вы  нам  не  подходите. И  ещё – я  скоро  уеду … далеко… очень  далеко. Дальше  некуда. Лев  Сергеевич, не  поминайте  лихом …

- Ань! Я  не  понял, что  ты сейчас  за  хуйню  несешь … Ты  где?

- Дома. Не  поминайте  лихом …   И  ещё – я  вам  желаю  удачи … Я  вам  желаю  удачи  … Я  вам  желаю …

 

Гудки. Короткие.

Все  понятно … Юлечка  за  спиной. Руки  положила  на  плечи. Широкие.

 Или  ладонью  закрыла  глаза.

Как  у  Бельмондо – серые, вкось, углами  вниз.

Ну  и  ладно …

 

Заснуть  и  забыться. Забыться  и  заснуть.

Надо  найти  что-то  острое. Гвоздь … Откуда  тут  гвозди?

Окно  не  разобьешь. Стеклопакет …

Можно  просто  руку  себе  прокусить. Под  одеялом …

А  что, может  получится? Только  не  сейчас …

Не  сегодня….

 

Она  открыла  одежный  шкаф, достала  с  верхней  полки  плюшевого  медведя – подняла  над  собой, глядя  ему  прямо  в  глаза.

Медведь  был  живой, не  чучело.

Коричневый, с  истрепавшимся  ухом, с  глазами, как  пуговицы.

Купленный  много  лет  в  Ленинграде, в  магазине  игрушек.

Медведь  сидел  на  рояле, когда  она  играла  гаммы.

Медведь  сторожил  на  кровати  в  гостинице. И  в  уборной, во  время  концерта.

Медведь  объездил  с  нею  весь  мир. Рим, Токио, Нью-Йорк, Варшава.

В  Париже  не  пришлось  побывать. И  уже  не  придется.

Ну  и  ладно … Бог  с  ним, с  Парижем.

Она  села  на  кровать, уткнулась  медведю  в  мягкое  брюхо.

С  большим  белым  пятном, соленым  по  краям. Соль  даже  осыпалась, если  поскрести  ногтем.

Потом  легла  на  кровать, не  раздеваясь, поджав  ноги, с  медведем  в  обнимку.

 

Будильник  звонил, как  бешеный, над  самым  ухом.

Вставать? Куда …и  зачем …

Нет, это  сотовый.

- А…лло?

- Анька? Ты - живая?

- Д-да …

- Так. Ты – где?

- Дома …

- Ты  там  плела  какую-то  хуйню, я  ни  хера  не  понял! Что  случилось?

- Ничего. Всё …в  порядке …

- Погоди! Я  сейчас  подъезжаю …

- Ку-да?

- Да  проснись  ты! Я  сейчас  на  Можайке. Въезжаю  сбоку  в  ваш  поселок. Встану  у  КПП, не  хочу  светиться. Ты  одна?

- Да …

- Муж  твой где? Спит?

- Нет, он  уехал. До  утра.

- Это  хорошо. Та-ак. Собирай  вещи …

- Какие  вещи?

- Самое  необходимое. Паспорт! Страховку. Деньги  можешь  не  брать. Спускайся, и  беги  на  выход. Я  уже  по  Немчиновке  еду, сейчас  вырулю  на  шоссе.

 

Она  вскочила, раскрыла  шкаф.

 Достала  сумку  через  плечо. Паспорт  был  там, заграничный  тоже, страховки  не  надо, зачем …

Переоделась  в  майку, джинсы  и  джинсовый  пиджак.

 Сняла  с  вешалки  платье – сиреневое, когда-то  очень  ей  шло, теперь  болтается  на  костях, как  на  вешалке.

 Туфли  на  каблуке. Летний  сарафан. Ещё  брюки, капри.

 Карандаш, обломанный, для  подводки, валялся  в  ящичке. Зеркала  не  было  под  рукой. И  в  комнате. Сунула  в  сумочку  карандаш  и  помаду.

 Да, белье. Лифчик  и  трусики – застиранные, без  затей. Лучше  ничего  не  было. Положить  не  во  что, сумки  никакой – сняла  простыню, сгребла  все  туда, завязала  в  узел.

Немного  подумав, развязала, сверху  положив  медведя.

С  пола  зазвонил  сотовый.

 

- Ань, я  уже  подъезжаю. Ты  мою  тачку  помнишь. Стану  за  десять  метров  от  КПП. Сигналить, думаю, не  стоит, и  так  найдешь …

- Да!!! Сейчас, подожди  минутку …

 

Сумку  через  плечо, узел  в  руках, дернула  за  ручку …

Забыла.

Меня  же  за-перли.

!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Окно  не  поддавалось. Вначале.

Р-раз … Два-а …

В  комнату  бурно  ворвался  ветер, влажный, точно  с  моря …

Даже  как  будто  чайки   кричали  над  водами…

Откуда  тут  чайки?

Второй  этаж …  Внизу – трава. Просто - трава. Трава  у  дома …

Больше  ничего.

Она  встала  на  подоконник, выставив  перед  собой  узел  с  увязанными  туда  сумочкой  и  тряпьем.

Высоковато.

А – что  ещё  делать????????

Удар  пришелся  на  локоть. И  одно  колено.

Но, кажется, ничего  не  сломалось.

И  она  бежала, бежала, бежала, теряя  тапки  на  ходу, как  внутренности  из  раны,  запихивая  тряпье  в  развязывающийся узел, по  аллее, мимо  соседских  домов, мимо  лающих  собак, кустов  с  розами…

Чуть  помедлила, прежде  чем  перейти  границу.

Сделала  глубокий  вдох. Дежурный  в  стеклянной  будке, приподнялся  с   места. Она  ему  помахала  рукой, даже  улыбнулась – мол, ничего  особенного.

И  побежала – несмотря  на  растерянный  свисток  за  спиной.

 

К  машине  с  откидным  верхом.

 

Белый  «форд-фокус», в  которой  сидел  за  рулем  шикарный  мэн  из  французского  кино.

Черно-белого, старой  «новой  волны». При  всем  параде.

В  замшевом  полупальто.

В  клетчатой   кепке, надвинутой  на  глаза.

С  трубкой  в  зубах.

Вынул  трубку  и  улыбнулся  ей, как  в  кино, растянув  губы  до ушей.

Махнул  ей  рукой, открыл  дверь.

 

Она  трюхнулась  рядом,  еле  впихнув  на  колени  узел  с  барахлом.

Дернула  ручку.

Дверь  не  закрывалась. Как  всегда.

 

Лёва  потянул  ручку, закрыл  дверь.  Помог  перебросить  узел  на  заднее  сиденье.

- Ну, чего, моя  хорошая? Погони  нету?

-  Нет …  Пока.

 

Машина  тронулась  вниз, к  поселку, дачному.

 Старые  дачи, построенные  ещё  до  войны, дома  с  наличниками. Ели  и  сосны. Собаки  перелаивались  друг  с  другом.

Свистнуло, пронеслась  электричка, остановилась  на  станции.

 

-  А  почему  ты …приехал?

- Ну, я  понял, что  ты  опять  набухалась, поругалась  с  любимым  мужем, и  сейчас  пойдешь  в  ванну  топиться, с  бритвой  в  руке. Или  нажрешься  снотворного. И  найдут  тебя  утром, Не  сегодня, так  завтра. Или  послезавтра.  И   решил  тебя  отсюда  забрать.

- Куда?

- Вначале – к  себе. А  там - посмотрим.

- А  почему?

- Ну …если  бы  при  мне  кошка  тонула  или  собака, я  бы  тоже  полез  спасать. Ань, пристегнись Мы  на  шоссе  выезжаем …Я  сейчас  скорость  прибавлю.

 

Она  чуть  не  вскрикнула – только  ветер  в  ушах  засвистел.

Полет, ночной, над  березовой  рощей, над  спальным  районом, над  пустым  и  спящим  сейчас  кубом  «Ашана», над  автостоянкой, над …

Над  крышами  спальных  коробок…

 Над  полем! Над  лесом!

Как  там, у  Булгакова -  «Невидима  и  свободна»!

Невидима!

И  свободна!

Избавитель  сидел  рядом, стиснув  челюсти, так  что  ямка  на  крепком  подбородке  казалась  глубже. Кепка  съехала  на  бок, на  глаза  упал  рыжий  вихор. Взгляд  в  зеркальце  был  отчаянным, лихим. Снова  вспомнился  лейтенант  Лёнька.

 

- Ань, а  что  у тебя  руки  в  земле?  И  на  щеке  полоса … Ты  носом, что  ли, землю  рыла?

- Я  с  балкона  прыгала, - призналась она, нечаянно  шмыгнув  носом. – Второй  этаж.

- А  ты, однако, романтическая  натура!

- А  ты – нет? Не  романтик?

- Сама  знаешь, что  циник. – Он  снял  кепку, положил  на  колени, тряхнул  головой, чтоб  расправились  вихры.

-  Ну, да, - кивнула  она. – А  ещё  ты …

- Вот  именно. Кстати, я  остановлю  сейчас, мне  выйти  надо …

- Что, опять  понос?

- Нет …  Пописаю. Пока  в  город  не  въехали. Я  в  лесочек  зайду  у  дороги …

- Нет! – Получилось  слишком  громко.- Не  надо  далеко. Мало  ли  что …

 Встань  рядом, чтоб  я  тебя  видела.

- Вот  не  знал, что  ты  извращенка! К  вашему  сведению, однажды  был  невооруженный  конфликт  с  четырьмя  обкуренными  арабами. За  девушку, типа, вступился. Счет  вышел  в  мою  пользу. Правда, я  тогда  был  горячий  и  молодой. Сейчас  не  такой  молодой, но  ещё  не  успел  остыть. Ну, ладно, встану  спиной  к  шоссе. Любуйся, если  хочешь …

 

Он  открыл  дверцу, занес  ногу  в  блестящем  узком  ботинке  на  асфальт. Дверца  захлопнулась.

Она  смотрела  как  он  удаляется, этой  своей  походочкой.

Остановился, у  края  дороги – чтоб  ботиночки  не  запачкать.

Дальше  смотреть  не  стала, хоть  очень  хотелось. Закрыла  глаза. Руками. И  ещё  зажмурилась.

 

- А  ты  всё-таки  извращенка, - Лёва  сел  на  водительское, достал  из  бардачка  упаковку  влажных  салфеток, тщательно  вытер  руки. – Что, правда, смотрела?

- Неееет… Честное  слово.

- А  чего  тогда  вся  красная?

 

Она  опустила  голову.

 Шоссе  было  почти  пустым.

 

-Ань, я  ещё  остановлю. Мне  позвонить  надо.

Она  хмуро  отвернулась.

 Мог  бы  сейчас  тоже  выйти.

 

- Юль, это  я.   В  общем, наша  с  тобой  Испания   отменяется. Да, можешь  билеты  сдавать!  Я  сейчас  еду, срочное  приглашенье  пришло! Да, вот  именно, опять  все  эти  мои  дурацкие  бьеннале-хреннале …  Нет, ты  не  поедешь  меня  провожать, потому  что  я  уже  подъезжаю  к  Шереметьево … И  звонить  не  надо, я  сам  позвоню. Если  будет  время. У  меня  его  нет. Не  знаю, когда  будет. Сейчас  точно  нет. Вот, уже  зовут  на  посадку.  А  вообще – зачем  тебе  рыжий  еврей  с  лошадиными  зубами, да  ещё  старше  почти  на  20  лет? Со  мною  нет  будущего. Никакого. И  не  может  быть.  Я  не  лучше  всех, я  очень  плохой. Нет, ну  не  надо …

 

Он  положил  айфон  в  карман.

И  насвистывая, взялся  за  руль.

 

- Зачем  же  так? Ещё  сделает  с  собой  что-нибудь …

- Ещё  ни  одна  не  сделала.

- Неотразимый, да? Герой -  любовник?

- Ты  чё, Ань, какой  я  герой … Я,  скорее  прекрасный  Квазимодо. Ань, вытри  щеку. Сейчас  к  посту  подъезжаем. И  сделай  нормальное  лицо …

 

Лейтенант  ГИБДД, молоденький, подошел, проверил  права.

 

За  окном  кончалась  ночь – теплая, с  тонким  новорожденным  месяцем.

 

- Мне  кажется, я  сто  лет  Москвы  не  видела. Как  будто  только  проснулась.  Какое  все  странное …

- А-а, ну  тогда  мы  с  тобой  по  центру  прокатимся. Пока  пробок  и  народу  нет. Я  верх  откину.

 

Книжкой-бабочкой  раскрылся  СЭВ.

Проехали  Новый  Арбат – весь  в  огнях.

Теплый  ветер  дохнул  в  лицо.

Сво-бооооо-да !!!

 

- А  куда  мы  едем? На  Цветной?

- Не-ет, там  моё  бюро, а  мы  едем  ко  мне  домой. На  второй  квартире  ещё  ремонт.

 

Кремль  показался  издалека – такой, как  в  детстве. Он  изменился  меньше  всех.

Проехали  Пашков  дом, въехали  на  мост.

 

- Ань, ты  что  там  шепчешь?

- Я  думала, я  кричу. Невидима – и  свободна … Я  сейчас, как  Маргарита, лечу  на  метле. Только  она  голая  над  Москвой  летела … 

- Ты  какая-то  странная … Точно  вообще  жизни  не  знаешь. Я  таких  ещё  не  видел

- Не  знаю! И  знать  не  хочу.  

 

Они  подъехали  к  знакомому  серому  дому, раскинувшемуся  в  полквартала  на  другой  стороне  реки.

Тот  самый, знаменитый, хранящий  память  о  бессонных  окнах,  ночных  стуках, шагах  по  лестнице  под  конвоем, отъезжающих  в  ночь  «воронках».

Лёва  припарковал  «Форд»  во  дворе, под  окнами.

 

- Приехали … Чего  сидишь?

Она  вылезла  из  машины, задом, вытянула  узел  с  заднего  сиденья. Лёва  запер  машину  на  ключ, пошел  вперед, к  подъезду, набрал  код.

Дверь  открылась. Он  пропустил  её  вперед.

Место  консьержки  было  пустым. Лифт  подъехал, впустил, довез  до  последнего  этажа.

До  двери, обитой  красным, с  золоченой  ручкой.

- Входи, - он  прошел  первым, включил  свет. Кепочку  положил  на  комод  в  прихожей.

 

Оранжевые  стены. Желтый  потолок.  Коричневый  пол. Ничего  лишнего. Тот  самый … как  его … уютный  минимализм.

В  комнате  было  две  оранжевых  стены  и  две  белых. Вторая  была  чем-то  вроде  ватманского  листа, исписанная, расчерченная  набросками, рисунками, даже  отпечатками  рук. В  углу, на  возвышении – рабочий  стол  с  кульманом. Напротив, у  окна - круглая  кровать  со  стеганым  покрывалом.

 

- Ты  здесь  снимаешь?

- Нет, я  её  купил. И  переделал. И  перестроил  немного. Здесь  четыре  комнаты, я  стену  снес, сделал  две, вроде  квартира-студия … Спальня  и  кабинет.  На  хера  мне  четыре  комнаты?

- Нехило  живет  простой  советский  архитектор. А  вторая  где?

- Вторая  на  Усачевке. Ещё  третья  есть, тоже  студия, маленькая  совсем.

- А  на …

- На  какие  шиши? Ну, у  меня  заказов  много. Ещё  бизнес  маленький, строительный, с  другом  на  пару. А  ещё  я  лекции  читаю. Не  только  здесь, но  и  за  бугром. Ань, если  ты  собралась  на  чердак  к  нищему  гению, то  опоздала  лет  на  десять. Сейчас – никакой  романтики. Я  -  рыжий,  модный, успешный, заказов  куча, девушки  любят, на  шею, блядь, вешаются, молодая  поросль  боготворит. Полмира  объездил – нет, больше, и  ещё  хочу …

- По-нятно. – Она  положила, наконец, на  пол  свой  узел, подошла  поближе. Он  уже  снял  жилетку, повесил  аккуратно  на  стул, оставшись  в  белой  рубашке. – Яйца  прошли?

- Что?

-  Не  болят  больше? Ты  днем, вроде  жаловался …

- Вроде  не  болят …

- И  понос  не  мучает?

- Сплюнь  три  раза!

- Тогда … - она  подошла  ещё  ближе, - я  забыла, как  это  ты  говоришь …

- Йобнуться. Что, прямо  сейчас? Мне  же, хотя бы, помыться  надо …  И  чаю выпить  с  бутербродом.  Я  же  гнал, как  бешеный!

- Хорошо. Я  подожду. Да, помыться  мне  тоже  надо.

- Иди  в  джакузи. Халат  не  взяла? Хм-м-м  …  Возьми  там, в  шкафу  мою  рубашку, любую. Какая  понравится …

- Хорошо. – Она  открыла  шкаф, коричневый, на  пол-комнаты. – Здесь  их  … Ой, не  могу… Здесь  их  целый  склад. Пиджаков, по-моему,  сотня. А  га-алстуков …

- Да  ну  тебя …- Он  смутился, покраснел  по-рыжему, красной  стала  даже  шея.- Иди  мойся. И  в  койку. Можешь  белье  поменять.

- А  кто  здесь  спал – Юля?

- Нет. Я  через  день  меняю. Только  я, честное  слово.

- Тогда  не  буду. – Она  откинула  покрывала. – Никогда  не  спала  на  шелковом  белье. Лёвочка, да  ты  метросексуал  какой-то …

- Я  визуал. Люблю  красивое. В  любом  виде. Хоть  сам, как  видишь, не  Аполлон.

- А  что  - Аполлон, он  мраморный. А  ты  ещё  не  остыл.- Она  сняла  с  вешалки  рубашку – белую, в  синюю  полоску. – Да  и  я  тоже – не  Афродита …

 

Она вспомнила  про  узел  в  прихожей, развязала, стала  расправлять  вещи  и  складывать  их  на  стул.

 

- Можешь  пока  в  шкаф  ко  мне  повесить.

- А  там  места  нет, по-моему.

- Ладно, - он  открыл  шкаф, заглянул. – Придумаем  что-нибудь. Ань, кто  так  вещи  мнет? Можно  было  хотя  бы  в  чемодан  уложить …  А  это – от  дочки  на  память?

- Нет, ты  что! – возмутилась  она.- Это  мой! Знаешь, сколько  ему  лет?

- А  тебе – сколько?

- Это  вы  уже  спрашивали. А  теперь  хамите … парниша.

- Ну, ладно, медведь, так  медведь. – Он  взял  его  в руки, поднял  над  собой, посадил  на  кровать. - Он, кстати, на  тебя  очень  похож. Прямо  одно  лицо …

- Что,  больше  не  с  кем  меня  сравнить?

- А  с  кем  тебя  сравнивать, с  Анджелиной  Джоли?

 

Она молча  сняла  джинсы  и  майку  через  голову. Осталась  как  была, в лифчике  и  плавках. Накинула  рубашку, стала  медленно  её  застегивать.

 

- Полотенце  у  тебя  есть?

- Погоди, Анька. Знаешь, что? Не  надо  в  ванну!

- А  что?

- А  то, что я  не  могу  смотреть  на  тебя  в  этой  рубашке, у  меня  сейчас  хуй  треснет. Быстро, ложись.   А  то  я  сейчас  йобну  твоего  медведя!

 

     - Только  в  рот  его  не  бери. Он  у  тебя  не  рабочий. И  не  для  такого  размера.

     - Нет, я  только  его  ещё  раз  поцелую.

     - Ты  его  ещё  к  сердцу  прижми.

                      Так  она  и  сделала.

 

Потом    перевернулась  на  спину, и  запрокинула  голову  к  потолку.

- А  тебе  точно, понравилось? А  то  я  устал  сегодня …

 

    Она  кивнула.

Кровать  летела, летела  голова, весь  мир  летел.

 

-  А  голый  ты  очень  красивый, почти  Аполлон. Ты  что,  в  спорт-клуб  ходишь, мускулы  качаешь?

-   На  хуй  мне  время  терять? Я  просто  кушать  не  очень  люблю. Не  то  бы  давно  уже  разнесло  от  сидячей  работы.

 

Она  уткнулась  в  мускулистое, без  единой  жиринки  плечо, потянула  носом. Пахло – от  волос – дорогим  трубочным  табаком. А  кожа – точно  ствол  сосны, в  золотистых  стружках, нагретый  на  солнце.

 Это  все  рыжие, что  ли, так  пахнут?

     - Это  оттуда? Сюда  ранило? – она  пальцем  провела  по  извилине  у  правого  бока. – В  Чечне?

     - Нет, это  аппендицит. Гнойный. Но  резали  в  Чечне. В  военном  госпитале. Только  я  сбежал  оттуда, через  неделю – в  свою  бригаду.

    - Ты сумасшедший?!

    - А  на  хуя  там  валяться? Ничего, обошлось. Ну, мне  двадцать  было, что  с  меня  взять. Боялся, что  вообще  тогда  комиссуют. И  потом – стыдно  было. Там  люди  с  настоящими  ранениями, а  я …

    - А  оттуда – есть  что-нибудь?

    - Вон  там, на  левой  ляжке. Осколком. Могло  быть  выше. Мне  вообще, повезло.

    - Погоди! Так  тебя  же  комиссовали  в  конце  концов …   По  ранению?

    - Всё, Ань, мы  эту  тему  закрыли. – Он  резко  приподнялся, сел  на  кровати. – И  вообще, хватит  меня  изучать, мне  уже  неловко. Ты  что, хуев  никогда  не  видела?

     - Пять  лет – не  видела. Даже  шесть. Дочь  на ЭКО  получилась.

     - Страдалица  ты  моя …- Он  погладил  её  по  голове, как  маленькую. – Ну, давай  ещё  раз. Последний. Ань, ты  видишь, какой  я  бледный? Ты  меня  уже … заебала …  А  мне  ещё  вставать  рано.

     - Куда  рано, и  так  уже  рассвет…

 

 Там, над  Москвой – рекой, над  кремлевскими  башнями, над  кирпичными  стенами, над  куполом  «Ударника», над  всею  Москвой  двенадцатого  года  занималось  утро.

 

    - Запомни: я  очень  поздно  ложусь. И  очень  рано  встаю. Каждый  день.

       

 

Она  и  вправду, проснулась  одна. Поздно, как  привыкла.

Утро  кончилось.

 Как  всегда, не  стало  её  дожидаться. А  день  был  хорошим, ясным.

Кажется, первый, по-настоящему  майский  в  этом  году.

Она  накинула  Лёвкину  рубашку, не  застегивая.

Пробежала  на  кухню, босиком. Пол  был  чистым, хоть  на  нем  валяйся.

Было  слишком  хорошо, чтоб  это  было  на  самом  деле.

И  все  же  хотелось, по  привычке – хоть  глоток …

Но  не  было. Нигде  не  было.

Единственное  спиртное – флаконы  туалетной  воды  в  спальне.

 

Она  прошла  на  кухню  без  дверей, в  стиле  поп-арт, наверное, с  белой  босой  ногой  на  красной  стене,  вскипятила  чайник.

Кофемашину  напрягать  не  стала, просто  бросила  в  чашку  горсть  из  пакета, залила  кипятком.

Заглянула  в  холодильник  гения, по-холостяцки  пустой, только  два  яйца  в  коробке,  в  упаковке  вялая  нарезка, и  початая  банка  черной  икры.

Она  съела  две  ложки  на  блюдце, как  варенье. Запила  кофе, целую  чашку  залпом, обжигая  горло. Стало  легче, чуть-чуть.

Прошла  опять  в  спальный  угол, ещё  раз  открыла  шкаф  гения, где  было  тесно  от  дорогих  костюмов, рубашек, пиджаков, некоторые  ещё  с  ярлыками. Другое  отделенье  занимали  кепки. Одного  фасона, но  всех  цветов.  Нашлась  там  и  шляпа  с  широкими  полями, точно  из  кинофильма  сороковых. Она  её  надела,   подошла  к  стенке  шкафа, блестевшей, как  зеркало.

Отражение  понравилось. Очень.

 Первый  раз  за  последние  семь  лет.

Телефон  на  столе, навороченный, под  мобилу  90-х, беспроводной, пугал, как  мина.

Хотелось  его  отключить, только  не  знала, как.

В  коридоре  стоял  шкаф, типа  одежного, но  полный  ботинок, некоторые  ещё  в  коробках. Однако …

Вторая  комната  была  заперта. Коню  понятно – там  гений  творит. Здесь, в  жилом  отсеке,  тоже  на  каждом  шагу  попадались  то  листок  с  чертежами, то  фотография. Макет  поселка, например.

 Зато  никаких  чучел. Чучелам  здесь  не  место.

Она  вспомнила  про  тюк  со  своими  вещами. Теперь  он  лежал  на  стуле. Вещей  не  хватало. Она  вспомнила  про  затерявшийся  в  сумке  огрызок  карандаша. И  тюбик  губной  помады.

Накрасила  глаза –  получилось густо, как  в  черно-белом  кино. И  губы  накрасила – чуть-чуть.

Одела  джинсы  под  рубашку. Зачем  её  снимать?

Шляпу  сняла  и  положила  на  место. Вдруг  ещё  рассердится?

Звонил  сотовый – давно  не  заряженный, на  последнем  дыхании. Странно, что  хоть  кто-то  по  нему  прозвонился.

- Ань! – Как давно  она  его  не  слышала, как  давно …

- Как  давно  я  тебя  не  слышала …

– Ты  что, спишь  до  сих  пор?

- Не-ет …

- А  что  делаешь?

- Ничего …

- Это  как? Ладно, Анют, я  скоро  еду, готовься. Я  с  твоей  Рублевки, блядь …

- Какой  Рублевки? Немчиновки …

- Ну, да. Я  к  тебе  домой  заезжал. Ты  там  забыла  кое-что. Вернее …

 

Когда  через  пять  минут  зазвонил  телефон  на  столе, она  с  опаской  сняла  трубку.

- Ты  чего  молчишь? Я  звоню, звоню…

- Зарядка  кончилась …

- Блядь… Ладно, готовься. Можешь  дверь  уже  открыть. Мы  сейчас  на  подходе  к  лифту.

- Кто?!

 

Голосов  на  лестнице  было  два.

 Один - тот  самый, от  которого, опять, как  минуту  назад – дернулось  и  затрепетало  сердце, и  все  прочие  внутренности, и  привычно  бросило  в  жар.

 

Второй  …

 

- Маааааам! – Настя  с  разбегу, от  лифта, бросилась, чуть  с  ног  не  свалив, повисла  на  шее.

- Проходи, Настасья …

 

 Лёва  вошел, включил  свет  в  коридоре.

 Снял  плащ, аккуратно  повесил  на  вешалку.

 

- Вот  она, живая  и  целая, я  тебе  говорил. Целуйтесь, девушки. А  я   сейчас  чайник  поставлю.

- Мааа-ам! – Настя  обняла  её, обхватив  сзади («опять  эти  липкие  ручонки»). –  Пвости, пожавуйста …  Ну, пожавуйста…

- Что?

- Я  тебя  обидела  и  ты  ушла… Я  больше  никогда … И  сладкое  есть  никогда  не  буду. Я  больше  вообще  не  буду  есть, только  не  уходи-иии…

 

Ну  вот, опять  ревет. Почему  всегда  она  клейкая, сладкая, сопливая… Я  в  её  годы  вообще  не  плакала.

 

- А  почему  сладкое  есть  не  будешь? – спросил  Лёва, подойдя  к  ней  ближе.

-  Потому  что  я  толстая! Очень  толстая, очень,  как  поосенок.  Или  даже  свинья …

- Эту  хуй …  чепуху  тебе  кто  сказал  или  сама  придумала?

- Сказали! Это  пъавда.

- Тому,  кто  это  сказал, надо  голову  оторвать. Или  с  балкона  его  сбросить. В  общем  отпиз …избить  до  потери  сознания.

- Это  мама  сказала!!! Значит, пъавда ...

- Я  же  пошутила! Настя, ты  совсем, даже  шуток  не  понимаешь! Чтобы  от  сладкого  зубы  не  заболели.

-  Дурацкие  у  неё  шутки. Ну, вот  видишь … У  меня, правда, сладкого  нет. Я  в  магазин  пойду, куплю  все, что  ты  хочешь. Вон  там дверь … Иди, сделай  там  свои  дела, и  сюда  приходи.

- Раевский, это  что  значит? – спросила  она  шепотом, когда  дверь  в  туалете  закрылась…  – Борис  разрешил  тебе  её  взять?

- На  хуй  мне  его  разрешение! Ребенок  должен  жить  с  матерью, и  все. Не  видел  я  его, он  в  своей  мееерии был, что  ли. Увидел  бы, поговорили б.

-  Ты  что ….

- Ань, я  не  понимаю, ты, вроде, взрослая? Даже  ноты  знаешь? – Он  подошел  ближе. – Это  что, криминал – твоя  баба  ушла  к  другому?  Или  у  членов, там, на  все  неприкосновенность, что  движется? Или  ты, блядь, его  крепостная?

- Ты  его  не  знаешь …  

- Я  о  нем  все  знаю. Видел  уже  этот  сортир  с  колоннами. И  ближе  знать  не  хочу.

- Погоди …  Так  ты  её  украл, что  ли?

- Почему  украл? Я  к  дому  подъехал, вижу, она  на  крыльце  с  нянькой  стоит. Ну, я  сказал, что  ты  теперь  со  мной. За  дочкой  приехал.

-  И  она  что, тебе  её  отдала?!

- Ещё  нет  женщины, которая  бы  могла  мне  отказать. – Он  раскатал вывороченные  губы  в  неотразимой  усмешке, - ни  одной …

- Её  уволят  теперь. Из-за  тебя.

- А  я  ей  свой  номер  телефона  оставил. Если  уволят – пусть  мне  звякнет, я  ей  работу  найду.

- И  Настя  с  тобой  поехала?

- Ещё  б  не  поехала! Знаешь, мне  по  дороге  тебе  врезать  хотелось, как  приду. Она  вся  заплаканная  была! Я  же  представить  не  мог, что  ты  уебнешь, и  слова  ей  не  скажешь. Могла  бы  хоть  позвонить!  Ты, по-моему, не  только  последние  мозги  пропила.

- Я  собиралась. Вот  как  раз, хотела …

- Не  звезди, а? Ладно, с  тобой  ещё  поговорим. Ну  что, Настасья? Руки  помыла? Не  знаю, правда, чем  тебя  кормить …

- Я  могу  сама  кашу  тебе  сделать… Или  омлет …Тебе  и  маме.

- Класс! А  чего  ты  хромаешь?

- Ботинок  не  снялся …

- Он  развязался, ты  сейчас  упадешь. Сядь  на  диван, я  тебе  его  сам  сниму. – Он  опустился  на  одно  колено, чуть  наклонив  голову.

- Лёва!

- Какой  он  тебе  Лёва … Лев  Сергеевич!

- Ага, ещё  скажи – дядя  Лёва …- фыркнул  он, не  поднимая  головы.

 - А  ты – лев, да? И хвост, что  ли, есть …

- Не-а, хвоста  нету. Львы  всякие  бывают. Бля  …блин, у  нас  же  тапочек  нет. Дай  я  тебе  обратно  надену …

- Настя, что  ты  делаешь? – не  выдержала  она, когда  дитё  опять, по  хозяйски, запустило  руку  в  рыжую  шевелюру, на  самой  макушке.

- Я смотрю. Лёва, повейни  голову  вот  так …

- Вот  так?

- Где  солнце …

 

Да, она  это  видела  уже –  сейчас, на  встречном  свету, и  рыжие  крутые  волны, и  чуть  выбивающаяся  прядь, на  самой  макушке – как  будто  золотым  пламенем  горел  каждый  волос.

 

–  Ты  такой  ыжий, ыжий, ыжий, ыжий …  Маам, смотри, как  красиво!

- Не  хочу!

Она  встала  и  прошла  на  кухню, громко захлопнув  дверь  за  собой.

Блядь, да  что  ж  это  такое …

 

Дверь  открылась. Лёва  встал рядом, тронул  за  плечо.

- Ты  что?

- Ничего! – Она  снова  закрыла  дверь. – Раевский, ты  такой  чадолюбивый, да? Уси-муси, сюси-пуси …  Тьфу! И  зачем  с  отцом  разлучать?  Борис  её  действительно  любит, это  единственное  человеческое, что  в  нем  осталось!

-  А  я  что, против? Пусть  видится  с  ним  сколько  хочет, в  гости  ездит. Но  жить  будет  с  нами.

- За-чем?

- Я  так  хочу! Ань, я  слишком  много  видел, как  дети  плачут, сама  понимаешь, где. Я  не  понял, а  почему  ты  не  хочешь?

- Потому, - она  крепко  сжала  руки, что  есть  силы, чувствуя  то  самое, смутное,  поднимающееся  с  самого  нутра. – А  она  тебе  что – нравится?

-  Очень! У-хх, какая  девчонка. Я  её  рисовать  буду … Ань, ты  может, просто  завидуешь, что  она  красивая, а  ты – нет?

- Иди  ты  на  хуй!

-  Я   пошутил.  Слушай, ты  бы  при  ней  не  выражалась. Видишь, даже  я  держусь. Что  ты, вообще, материшься? Я   на  войне  был…  А  раньше  и  слов  таких  не  знал

- А  говорил, что  был  байкером.

- Да. И  первым  на  Заднепровском  районе. Но  из  о-очень  интеллигентной  семьи. Где  над  золотым  Лёвушкой  тряслись  и  мама  с папой, и  дед-профессор, и  вся  еврейская  родня. Пока  Лёвушка    не  выдержал  и  всех  послал  на …очень  далеко.

- Понятно. А  почему  она  тебе  нравится?

- Я    люблю  все  красивое. Глаза  у  неё  вообще – нечеловеческие. Ресницы  в  два  ряда.

- Понятно. Живую  куклу  нашел, играться? Моя  дочь  не  кукла!

- Аня, ты  охуела?

- Ботиночки  снял.  Купать  ты  её  тоже  будешь?

- Блядь,   ты  что  имеешь  в  виду?!

- То  самое! – Она  встретилась  с  ним  глазами, не  отвела. – Ну, ударь!   Я  привыкла. Да, глаза  нечеловеческие. Не  человеческие!!! Как  у  коровы! Или  у  овцы …перед  убоем …

- Господи, да  ты  же  больная  совсем. Ну, мне  повезло…

- Ну, давай, тоже  сплавь  меня.   Один  уже  собирался. Не  дождетесь!  Когда  за  мной  приедут, я  с  балкона  спрыгну, вот  и  все.

- Я, по-моему, поторопился, - сказал  он, поднимаясь.

 

 Прошел  в  комнату, она  за  ним  следом.

 Настя  сидела  на  диване  с  плеером, очень  смешная  в  больших  круглых  наушниках.

 

- Настасья, сейчас  твой  отец  звонил. Он  тоже  по  тебе  скучает. Плакал  весь  день. Ну, ты  же  увидела, как  мы  живем. С  мамой  все  в  порядке. А  ты  сейчас  поедешь  домой. За  ней может  ваш  шофер  приехать?

- Я  сейчас  позвоню. Может, и  мне  с  ней  уехать? Обратно

- А  ты  хочешь?

- Не  хочу, - сказала  она  честно.

- Оставайся.

- А  я?

- А ты  едешь  домой.  Мы  сейчас  в  Макдональдсе  поедим, там  машину  дождемся.

- Хорошо-о …   А  можно  я  тебя  обниму?

- Не  надо … - он  опять  покраснел, - лучше  маму  свою обними. И  поцелуй. Вот  она  сидит …

- Мама  это  не  любит. А  можно  я  тебе  ещё  волосы  посмотрю?

 

 Он  кивнул. Сменил  позу,   в  профиль  повернувшись  к  солнцу, так, чтобы  волосы  были  на  свету.

Чтобы  каждый  волос  точно  светился  сам  по  себе.

 Она  запустила  пальцы, осторожно, потом  смелей.

 

- Ты  мне  что, вшей  ищещь?

- А  что  такое  фши?

- Откуда  тебе  знать, дитя  Рублевки.

- Мам, а  что  такое  фши?

- Она  тем  более  не  знает. Я  по  тебе  скучать  буду.

- Я  тоже … Пъощай!

- Чего-чего?

 

 Настя  выбралась  из-за  столика  и  побежала  к  «Ниве», стоящей  у  обочины.

 

- Какой, однако, экономный  твой  член, - Лёва  стоял, чуть расставив  ноги, руки  в  карманах  пиджака. – Свою  дочь  в  такую  отстойную  тачку  сажать.

- Слава Богу … Я  боялась, что  он  сам  приедет.

- Ну, и  что  такого?  Застрелил  бы  меня, а  потом  тебя.  А  потом   сам   повесился.  Я  вот  думаю, что  бы  я  сделал, если  бы  у  меня  хоть  раз  кого-то  увели …. Ничего  не  приходит  в  голову, кроме  как  морду  набить.

- А  если  это  любовь?

- Любовь, так  любовь. Но  морду  набить  не  помешает. Ань, а  ты  её  не  любишь, что  ли,   совсем? Ни  капли? И  вообще  не  любила …

- Нет. Ты  же  видишь …

- А  почему? Потому  что  его  дочь? И  на  него  похожа?

- Не  только. Она … отняла  мою  музыку. Что  ты  так  смотришь? Я  родила  её  и  перестала  играть. Нет, ещё  раньше,  на  последнем  месяце. Даже  слух  пропал.

- Понятно … - Он  посмотрел  на  часы. – Ань, садись  в тачку, поехали.

- А  я  хотела  ещё  пройтись. Я  Москву  забыла.

- А  я  не  хочу  это  смотреть. Ты  мне  ещё  по  Манежной  предложи  прогуляться. Как-нибудь  выберемся, я  тебе  сам  все  покажу. Москву, которая  ещё  осталась.

 

  Он  сел  за  руль. Протер  лицо  влажной  салфеточкой. Расстегнул  пиджак, оставшись  в  одной  рубашке  с  галстуком.

 

- Я  его  сниму. Подержи  на  коленях, только  не  сомни, аккуратно. Я  не  понял, зачем  ты  его  нюхаешь?

- Так. – Она  снова  зарылась  носом  в  подкладку  воротника.- Прости  меня. Я  что-то  страшное  тебе  сегодня  сказала. Честное  слово, я  так  не  думала …   Это  я  просто, чтоб  побольнее  ударить.

-  Тебе  хочется  меня  кусать  и  бить? Я  очень  испуган. Ань, пристегнись, мы  же  по  центру  едем. А  штрафы  опять  повысили. Ты  будешь  лечиться.

-  Что? Ты  тоже  считаешь, я  ненормальная…

- Нормальные  люди  любят  своих  детей. Это – инстинкт. Если  по-другому – это  психоз. У  тебя, кажется, послеродовой  затянулся …

- Откуда  ты  это  знаешь?

- У  меня  знакомая  девушка  рожала. Не  от  меня. Она  лечилась. Даже  под  гипнозом. Я  тебе  найду  специалиста. У  тебя  все, конечно, запущено….  но  поправимо, надеюсь.

- Ладно. А  ещё  что  мне  делать?

- Ань, если  по  пунктам, то  их  три. Первое – не  бухать. Совсем.

- Я  не  поняла, а ты  совсем  не  пьешь?

- Ничего  утром  не  нашла? Любимая, я  уже  понял, что  этот  вопрос  тебе  не  даст  покоя  ни  днем,  ни  ночью. Нет! Нет … Ничего  крепче  кофе.

-  Второй  я  уже  слышала. А  третий?

- Вернуться  к  музыке.

- Что-о?!

- Ты  глухая? Снова  играть – на  пианино, на  рояле … Можно  на  органе.

- Как?

- Тупо  сидеть  и  играть  гаммы. По  шесть  часов  в  сутки.

- На  чем?

- На  рояле.

- У  тебя  есть  рояль?

- Будет. Завтра. Сегодня  уже  не  успеем. В  крайнем  случае – послезавтра …Блядь, опять  пробки. Опять  застрянем  на  час. Я  больше  не  могу  так  жить. Ты  что-то  спросила?

- Я  спросила – а  что  тогда? Когда  я  выполню  все  три  пункта.

- Какого  конца, блять, когда  это  на  всю  жизнь?

- Ну, когда  я  начну  все  это  делать. Пить  я  уже  не буду.

- Тогда – я  на  тебе  женюсь. По  настоящему, - сказал  он, не  поворачивая  головы. – Любимая, а  ты  согласна?

- Согласна, - кивнула  она, - если  ты  не  из  жалости …   А  ты  не  из  жалости? Ты  там  про  кошку  что-то  говорил …

- Я  что – похож  на  зоофила?

- Нет. Ты  не  похож  на  зоофила.  Ты  похож, - она  пальцем  провела  над  верхней  губой, - ты  похож на  авантюриста.

- Я  не  похож  на  авантюриста. Я  и  есть  авантюрист, - бросил  он, чуть  повернув  голову. – Так  ты  согласна?

- Да! А  когда  это  будет?

- Ну, ты  же  ещё  ничего  не  сделала …Минимум – через  недельку. Разумеется, без  фаты  и  прочей  хуйни

- А …Борис? Разрешение  на  развод?

- А  его  вообще  кто-нибудь  тут  спрашивает? На  хуй  мне  его  разрешение, скажи, что  не  справляется  с  членскими  обязанностями – мигом  разведут. И  вообще, у  меня  везде  свои  люди  есть.

- А  ты, часом, не  мафиози?

 

Она  включила  свет  в  прихожей.

 Яркий  оранжевый  шар.

Прошла  босиком  в  комнату, накинула  Лёвкину  полосатую  рубашку, успевшую  пропитаться  её, собственным  запахом.

Лёвка  вышел  из  ванной, в  полосатом  махровом  халате  нараспашку. Видны  были    гладко  выбритая  мускулистая  грудь,  живот, плоский  как  доска.

Она  подошла  ближе, замлела, прижалась  щекой  к  плечу.

 

- Ань, ты  что?

- Та-ак. Смотрю на  тебя. Ты  такой – стройный …

- А  я  в  Париже  одно  время  подрабатывал  манекенщиком. Какой  только  хуйней  не  приходилось  в  жизни  заниматься, блять!

- А  стриптизером  не был?

- Ань, что  за  дебильные  шутки!  И  вообще, хватит, мне  одеться  надо …

- Ну, Лё-ёвушка … Ну, ещё  чуть-чуть …

- На, смотри, - он  снял  халат, кинул  его  на  стул, оставшись  в  одних  белых  плавках. – Ань, я  понимаю, что  у  тебя  сейчас  ебальный  жор, но  если  ты  будешь  за  мной  ходить, как  охуевшая  кошка, я  тебя   выкину! У  меня  завтра  дел  невпроворот, я  хочу  сейчас  до  утра  над  креосами  поработать. Какое  счастье, что  ты  далеко  не  юная  девушка, не  надо  с  тобой  по  ночным  клубам  таскаться, меня  это  все  заебало!

 

- А  мне  что  делать?

- Не  знаю. Носки  мои  постирай,  там,  в  ванной  лежат. Извини, я   рубашки  тебе  стирать  не  доверю.

- А  потом? Дай, я  хоть  в  магазин  схожу,  у  тебя  же  в  холодильнике  пусто.

- Мы, по-моему, в  этом  гребаном  «Макдональдсе»  сейчас  по  горло  наелись! Неужели  тебе  ещё  чего-то  хочется?

- А  завтра?

- Завтра  будет  завтра. Завтра  и  пойдешь …

-  А  один  раз нельзя?

- Анюта, если  тебе  так  неймется, сиди  и  мастурбируй  на  мое  фото! Я  тебе  найду  такое, где  я  получше  и  помоложе. У  меня  нет  времени, ни  секунды!

 

Значит  так.  Вот  так …

- А  ты  что, куда-то  уходишь? Зачем  другую  рубашку  надел?

- Анют, я  над  креосами  работаю  всегда  в  белой  свежей  рубашке. Мне  это  помогает.

- Ясно. У гениев  свои  причуды. Ты  здесь  будешь  работать?

 

Она  вошла, наконец, в  эту  комнату – с  серыми  стенами  и  белым  потолком.

С  макетом  татлинской  башни у стены.

 А  у другой – храма  Покрова-на - Нерли.

 С  чертежами  и  огромными  папками.

 Книжный  стеллаж – все  книги, кажется, по специальности, только  архитектура  и  живопись.  И  два  больших портрета  на  стене.

 

- Это  кто?

Фото  из  другого  времени. Похож  на  Хлебникова, Велимира.  Когда-то  очень  любила, до  сих  пор  помню  многое, наизусть. Даже  придумала  на  «Бобэоби»  что-то  вроде  этюда  на  пальцах. Похож  как брат, но  не  Хлебников.

- Это  Татлин. Ань, я  тоже  не знаю, кто  такой  Бетховен!

-Нет, я  о  нем  слышала. Так  вот  он  какой  был … А  где  его  башня  стоит, я  так  и  не  поняла. В  Париже?

- В  Царстве  Небесном! Посмотри  в  Википедии, Ань, мне  некогда …

- А  это  кто? Красивый  какой?  – Человек  на  портрете  был  смуглый, черноволосый, в  кожаном  черном  пальто. С  цепкими  серыми  глазами – старше, чем лицо, точно  из  иного  века.

- Это  Давид  Саркисян, директор  музея  архитектуры. Мой  друг.

- Он  тоже  архитектор?

- Нет. Но  он – гений. Был …  Умер  в  позапрошлом  году.  Я  все  равно  не буду  его  фото  в  черную  рамку вставлять. Ненавижу  смерть!

- А  это? – она  подошла  к  макету  здания, вращающегося  по  часовой  стрелке.

- Это  дом-солнце.  Дом, который  вращается  по  часовой  стрелке.  Блядь. Не  могу  на  этот  креос  спонсора  найти. Никто  не  хочет  жить  в  таком. Ещё  был  креос – дом  на  лето, плавучий, как  баржа. Ни  хуя … Все  хотят  сортиры  с  колоннадой. А  для  себя  сделать – пока  средств  нет. Не  будешь  же для  себя  спонсора  искать …

- А  там, на  стене? Тоже  твои  проекты?

- Мои. Анечка, здесь  трогать  нельзя  ни-че-го. Если  сдвинешь  тут  хоть  одну пылинку, запомни – ты  мой  хуй  никогда  больше  даже  во  сне  не  увидишь. Поняла?

- Да, - кивнула  она. –  Понятно. А  можно, я  рядом  посижу?

- Нет, любоваться  на  меня  не  надо. И  вообще, сиди  тихо. Потом  я тебе  постучу, сделаешь  мне  чай. Пакетик  чая, две  ложки  сахара. Кофе  ты  сварить  не  сумеешь. Ну  все, Ань, все … Ты  тут  топчешься, непонятно  зачем, а  время  уходит!

- Только  дверь  не  запирай …  Пожалуйста! Я  буду  тихо  сидеть. Очень  тихо.

- Только  сюда  не  заходи. Без  спроса  зайдешь – я  тебя  зверски  убью. Телефоны  я  все  отключил. Лучше  ложись  спать.  Меня  не  жди!

- Хорошо …

 

Она  вышла. На  цыпочках.

 

 Слышно  было  почти  все.

 

 Как  гений  ходит  по комнате, что-то  достает, раскладывает  как  это …кульман, что  ли? Зашелестели  листы. Ватманские. Что-то  упало, он  выругался. Закрыл  форточку.

Она  села  на  кровати, обняв  колени.

 

Вот  так, наверное, живут  собаки – изо  дня  в  день.

Ждать  и  слушать. Слушать  и  ждать.

Больше  ничего  и  не  надо …

 

Он  поднялся  со  стула.

 Потом – как  будто  что-то  упало  на  пол.

 Тяжелое. И  звук – точно  от  удара.

 А  потом – вскрик, что  ли? Н-нет …

И – тишина.

 Ни  звука.

Она  досчитала  до  ста  двадцати.

Сунула  ноги  в  тапки  и  остановилась  у  двери.

Где  всё  ещё  было  тихо – точно  никого  там  нет…

Она  поскреблась  в  дверь. Потом  постучала.

Потом  стала  бить  в  приоткрытую дверь  кулаком.

Ни  звука …

Он  лежал  на  полу, между  рабочим  столом  и  книжным  шкафом. Лицом  вниз. Левая  штанина  на  ноге  задралась.

Правая  рука  согнута  в  локте.

Она  тронула  его  за  плечо. Он  промычал  что-то (или  простонал?).

Перевернула, что  есть  силы, взяв  за  плечи.

 И  заорала. Лицо  было  в  крови.

Кровь  текла  по  подбородку, по  шее, вниз, на  белую  рубашку.

И  на  полу  была  пятно. Или  лужица.

Она  стала  тормошить  его, кажется, даже ударила  по  щеке.

Он  помотал  головой,  потом  открыл  глаза.

Взгляд  был  бессмысленным – секунду-другую.

- Блядь …

- Лёва, Лёва, Лёвушка! Лёвушка …

- Тихо. Не  ори …

- К-кровь, откуда?! Ты  поранился, да?  Я  сейчас  … сейчас …  сейчас  соседей  позову …

- Тихо. – Он  больно  схватил  её  за  руку. – Каких  соседей? Непонятно, что  я  себе  нос  расквасил? Принеси  полотенце, мокрое.

Она  бросилась  на  кухню, намочила  полотенце  под  краном.

Он  приложил  его  к  носу, потом  вытер  подбородок  и  шею.

Она  протянула  руку, он  её  оттолкнул  резко, почти  ударил.

 Поднялся  боком, сел  на  стул.

 Сжал  голову  двумя  руками  изо  всех  сил.

 

-  Блядь, что  ж  такое, ещё  и  башкой  ударился…

 

Она  сидела, ни  жива, ни  мертва.

Дрожали  руки. Стучали  зубы.

Особенно  пугало  полотенце, наполовину  вымокшее  в  крови.

Она  открыла  форточку.

 

- Лёва, ещё  что-нибудь  нужно?

 

Он  покачал  головой.

 

Потом  медленно  поднялся, прошел  в  ванную,  включил  воду.

Вернулся  голый  по  пояс, с  намокшими  волосами  на  лбу.

 Лег  на  кровать, запрокинув  голову. На  лице, белом, ни  кровинки, резко  выделялись  синюшные  губы.

 

- Я  сейчас  воды! И  скорую …   Это  сердце?

- Нет, это  ни  при  чем. Надо  было  тебе  сказать …

- Что-о?!

- Да  не  пугайся  ты, я  не  припадочный.

 

Лицо медленно  становилось  таким, как  всегда, с  кожей, «по  рыжему»  точно  обгоревшей  чуть-чуть  на солнце. Губы  были  сейчас  светло-розовые.

 

-  Я сам  себе  вызову  «скорую». Придется  ехать …

- Куда?! Я  с  тобой!

- Ещё не хватало. Ань, не  говори  ничего, только  сиди  и  слушай. Я  так  полежу  минут  пять. Потом  вызову  себе  «скорую».  Соберусь  и  выйду  к  подъезду. Ты  сиди  на  кухне. Меня  провожать  не смей. Завтра  утром  позвоню. 

- От-куда?!

- Понятно, что  из  больницы. Получишь  от  меня  дальнейшие  инструкции.  Придется  опять лечь – самое  большее,  на  две  недели. Блядь, что  же  эта  голова …Я  думал, больше  не  будет.

- Что - не  будет? Ты  можешь  мне  сказать?!

-  Потом. Я  сказал – иди  на  кухню. Не  зли  меня  сейчас. Ты  же  видишь …

 

Она  не  могла  не  послушаться.

 Прошла  на кухню, тихо, как  овца, как  мышь.

 Не  зная, что  делать, села  у  стола.

Слышно  было, как  он  открывает  шкаф, собирает  сумку.

 Принес  ведро  и  тряпку, вытер  пятно  на  полу. Потом  взял  на  кухне  пакет, положил  туда  запачканную  рубашку  и  полотенце, вынес  на  лестницу, в  мусоропровод.

Потом  взял  со  стола  телефон, вышел  с  ним  на  балкон.

Потом  прошел  в  комнату.

Снова  открыл  шкаф.

 

- Аня! – он  стоял  в  дверях, уже одетый,  в  плаще  и  кепке, с  сумкой  через  плечо. – Я  пошел. Завтра  утром  тебе  позвоню  на  сотовый. Свой  телефон  я  выключил.

- Что  с  тобой, куда  ты  едешь, ты  можешь  сказать  по-человечески?!

- Завтра   скажу. Ну  все, трусиха. Не  сиди  так, ложись  лучше  спать.

 

Он  растянул  губы, пытаясь  улыбнуться.

 Получилось  плохо.

 

Дверь  в  коридоре  захлопнулась.

 

Подъехал  лифт.

 Она  вышла  из  кухни  на балкон. Спускались  сумерки, темно-серые, как  этот  дом, точно  из  другого  дня.

 

 Видно  было, как  въехала  во двор  «скорая»  с  синей  мигалкой,   вышли  двое, в  ярко – синих  комбинезонах, он  подошел – в плаще  и  с сумкой  через плечо, сказал   что-то, потом  сел  в  открытую  дверь, точно  в  маршрутку.

  Обычно  «скорая» долго  стоит, а  тут  отъехала, точно  её не  было.

 

 И  снова – двор, серый, точно  каменный  мешок.

 Она  зачем-то  запоздало  спустилась  на  лифте  вниз, небо было  почти  одного  цвета  с  домом, едва-едва с  синевой, цвета  грозовой  тучи.

 

 Прошли  двое, видно  жена и  муж, с  большой  собакой  на  двоих.

 Прошли  мальчишки, двое, в  наушниках,  и  кожаных  куртках говорили  громко, точно  глухие, только  ни  слова  не  понять.

Дом  точно  проснулся, вспомнил – бессонные  ночи, стуки, шаги  по  лестнице, воронки  у  крыльца.

Зачем, зачем, зачем,  не  надо  здесь  жить, это  опасно….

 

Она  прижалась  к  серой  прямой  колонне – женщина  с  короткой  стрижкой, в  платье  с  короткими  рукавами.

Точно  попала  сюда  из  такого  же  вечера, больше  чем  полвека  назад.

Лифт  был  занят, пошла  по  лестнице  пешком, останавливаясь на  каждом  пролете.

 Кого  только  не  уводили  по  этой  лестнице, отсюда …

 

Насовсем….

Навсегда.

 

А  если  дверь  захлопнулась?!

Нет, дверь  была  открыта. Настежь.

Ничего  не  понимаю. Где  он?

Нужен  хотя  бы  глоток …    Полглотка.

Нельзя.

 Я  обещала …

Аптечка  была, на  кухне, довольно  большая, целый  шкафчик. Таблетки, таблетки, есть  желудочные, есть  от  простуды, ещё  какие-то  непонятные, маленькие, по  рецепту …

Нашлась  коробочка  с таблетками  «Экстракт  боярышника».

 Успокоительное. Она  сжевала  сразу  три, запила  водой  из  под  крана.

 Потом  легла  на  кровать. Чего-то  не  хватало.

 Нестерпимо.

 Она  пошла  в  ванную, достала  сложенные  на  краю  ванны  пару  носков – нестираных, влажных, положила  на  подушку  темно-синий  комок, уткнулась  в  него  лицом, потянула  носом, потом  стала  дышать  на  него, часто-часто-часто, точно  пытаясь  согреть …

 

Дверь  в  прихожей  открылась  и  захлопнулась.

Квартиру  заливал  свет. Было  утро.

В  комнату  вошел  человек – смуглый, с  бирюзовыми  глазами, каштановой  стрижкой  с  проседью, в  кожаной  куртке  и  здоровенной  сумкой  через  плечо.

Она  не  вскрикнула. Просто  вскочила  с  ногам  на  кровать, прижалась  к  стенке, зачем-то  двумя  руками  закрывая  голову.

 

- Хорошо  хоть, не  кричишь, - усмехнулся  гибрид  братка  и  Алена  Делона. – Я  позвонил – тихо. Я  дернул  за ручку – дверь  открылась. Ничего, что  я  на  ты?

- Н-ничего, - она  спрыгнула  с  кровати. Тапок  был  один, пришлось  лезть  под   кровать  за  вторым. 

Гость  терпеливо  ждал.

- З-здравствуйте, - наконец, сообразила  она, - вы - к  Лёве?

- От  него. Сейчас  к  нему  поедем, Аня. Ведь ты – Аня?

Она  кивнула.

- Ахмед, - он  протянул  руку – жесткую  и  широкую.

 Блеснул  здоровенный  перстень  с  печаткой – не  то  из  бронзы, не  то  из  красного  золота.

Говорил  он  без  всякого  акцента. Только  в  лице  угадывалось  восточное – и  то, если  очень  вглядеться.

- А  …куда? И  что  с  ним?

- В  военный  госпиталь, в  Лефортово. Он  там  опять  курс  будет  проходить.

-  Я  поняла. Это – контузия? Оттуда?

- Оттуда.. Его  потому  и  списали. Сам  бы  он  никогда …

- И  что – все  это  время – вот  так?

- Да  нет, он  лечился …  Последние  два  года  опять  началось  по новой – боли  эти, приступы. Ему  рентген  делали  и …- Ахмед  снял  ботинки  на  липучках, прошел  в  комнату  в  носках. – Погоди. Чайник  поставь.

- Да, конечно. Извините … Чай? Или  кофе?

- Мне  только  чай. Разбери  сумку. Это  тебе  на  две  недели. И  сядь. Лёва  сказал – ты  должна  поесть.

- Я  не  смогу …

- Попробуй.- Он  достал  сырокопченый  балык, отрезал  ломоть, положил  на  хлеб. Достал  плитку  шоколада. – Чай  я  тебе  сейчас  налью. И  все  сложу  в  холодильник. Ничего, что  я  хозяйничаю?

- Ни-чего. – Она  сжевала  осетрину, без  хлеба – в  самом  деле, силы  нужны.- Все. Едем  к  нему!

- Погоди,- он  достал  из  сумки  бутылку  виски, плеснул  четверть  чашки. – Быстро  выпей, залпом.

- Я  не  пью!

- Он  сказал – чтоб  ты  выпила. Как  лекарство. Больше  тебе  нельзя, поэтому  я  это  с  собой  заберу …

- Надо  же, ну  все  про  меня  знаешь …

 

Джип  стоял  во  дворе, прямо  у подъезда.

Настоящий  «Гранд-чероки», самый  бандитский, с  тонированными  стеклами.

 Она, тихо  ойкнув, села  на  сиденье  рядом  с  водительским.

 

- Аня, ты  не обиделась? Что  я  так, просто – и  на  ты?

 

Она  покачала  головой.

 

- А  ты – его  друг?

- Да.

- Оттуда? С  войны?

 

Он  кивнул.

 

- Я  старше  его  на  пять  лет. В  Чечне  последний  год  увиделся. А  до  того  слышал. Он, в  самом  деле, отчаянный  был. Ему  бы и  Героя  могли  дать, если  бы  не … Мальчишка  худющий, старлей, голос  простуженный, а  за  его  голову  давали …

- Погоди! Ты  же  сам …

- Я – наполовину  русский, наполовину  чеченец. Родился  в  Москве. Служил  у  Ямадаева, в  батальоне  чеченской  РОН. Роты  особого  назначения.

- Это  - на  нашей  стороне?

- Да. На  нашей  стороне. Мы  с  Лёвкой  на  войне  два  раза  виделись  всего, вместе  не  служили, только  пересекались. По  настоящему  сдружились  уже  потом. Я  сейчас  при  правительстве  Кадырова  работаю, стройки  курирую, мотаюсь  между  Грозным  и  Москвой. Сегодня  вечером  уже  улетаю. 

 

Они  ехали  по  мосту  в  сторону  Таганки.

 Солнце  то  пряталась  за тучи, то  светило  в  глаза.

Когда  я  была  здесь  последний  раз?

 

Ахмед  посмотрел  на  неё, усмехнулся.

 

- Ты  что?

- У  тебя  такой  вид, точно  ты десять  лет  где-то  на  Луне  провела, свалилась  и  ничего  вокруг  узнать  не  можешь. Впрочем, Лёва  и  сам  иногда  такой …

- Он, если  свалился, то  не  с  Луны, а  с Солнца! – Нестерпимо, не  к  месту  сейчас, ни  к  чему  встала  перед  глазами  картина - рыжие, вьющиеся  крупной  волной  вихры, где  каждый  волос  точно  светится  изнутри  на  свету. – Ты  можешь  сказать  подробней – что  у  него  за  контузия? Это  сильно …опасно?

- Ладно  б только  контузия. – Глаза  в  лобовом  стекле  смотрели  хмуро. – Аневризма. Вот  так  аукнулось, через  несколько  лет.  Я  не  врач, не  знаю, как  тебе  сказать  лучше. Один  сосуд  в  мозгу – точно  впадина … или  трещина. Это  как   мина  замедленного  действия. Может  оторваться, и – все, хорошо  если  сразу. А  можно  с  этим  прожить – десять  лет…двадцать … тридцать …да, сколько положено. Если  не  очень  волноваться, конечно.

- Я  слышала  про  такое. Это  же  лечат, операцией. В   Израиле, Германии. Сколько?! Ну, что  ты  молчишь?

- Аня, успокойся,- он  тронул  её руку.- Думаешь, я  не  узнавал? Да, лечится, в  основном,  операцией. Только  у  него  в  таком  месте, что …   В  общем, оперировать нельзя,   риск большой. Можно  очень  важные  участки  задеть.

- Он – знает?

- Знает, конечно. Просил  тебе  не  говорить. Но  я  решил – тебе  лучше  знать.

 

Пробка  кончилась, как  кончается  все на  свете.

 За  спиной  просигналили, Ахмед  нажал  на педаль, прибавил  скорость.

 

Все  было  прежним, только  уже  не  цветным – черно-белым.

Черное  небо.

Нестерпимо-яркий  свет.

 Точно  ожившее  старое  фото. Или  кадр  любимого  кино – из  маминой  молодости.

 

- Ахмед, притормози, пожалуйста. И  дай  мне … Я  же  знаю, ты  взял  с  собой. Один  глоток, не  больше. Мне очень  надо,  сейчас ...

 

Он  кивнул, полез  в  сумку, достал  початую  бутылку  виски. Она  сделала  глоток, большой, потом  ещё  один.

 Исчез  озноб.

И  лиловые  снежинки  перед  глазами.

 

- Спасибо. – Она  завинтила  крышку, протянула  бутылку. – Больше  не  попрошу. Я  не  уйду  оттуда. Я  у  него  в  палате  эти  дни  сидеть  буду. Или  перед  дверью …

- Ты  что  думаешь, он  в палате  лежит? Он  ходит, там  просто  процедуры  всякие. Мне  сказал, позвонить, как  подъедем, он  сам  выйдет, на  скамейке  посидим.

-Ага, - она  посмотрелась  в  зеркало, поправила  волосы, косынку  на  шее. – От  меня  несет?

- Есть  немного. На, заешь  шоколадкой. Думаю, выдохнется, пока  доедем.

 

В  саду, за  оградой, у  здания  с  колоннами  было  пусто.

 Со  стороны  парка  доносилась  музыка – точно  репетиция  военного  оркестра.

 Орали  вороны  на  лету.

 Прошли  несколько  парней, двое   в  форме, один  на  костылях  и  в  пижаме.

 Ветеран  в  кителе  с  планками  поверх  больнично-серого,  сидя  на  скамейке,  читал  газету.

Лева  вышел  в  полосатой  пижаме, показалось – слегка  похудевший, встрепанный, даже  великолепные  вихры  слиплись  и  торчали в беспорядке. Точно  её  не  замечая, протянул  руку  Ахмеду, достал  из  кармана  трубку  и  зажигалку, закурил,  без  всякого  форса, судорожно, торопливо.

- Ну, что, опять  вся  эта  хуйня, - с  раздражением  заговорил  он, встретившись  глазами с  Ахмедом, - все  то  же  самое. Опять  колют, опять  томограммы  эти, всю  ночь  в  электродах, блять, просидел, точно  собака  Павлова. Хоть  наголо  не  обрили, как  в  прошлый  раз. Пить  уже  три  года  нельзя, теперь  курить  тоже. Блядь, не  объяснишь  же, что  я  не  затягиваюсь, это  мой  имидж, меня  уже  десять  лет  таким  помнят. Ну, и  чего  ты её  привел? – спросил  он, все  так  же  глядя  в  сторону. – Чтобы  она  глядела  на  меня  глазами  побитой  собаки? Ладно, Ань. Приехала, убедилась, теперь  езжай  домой. Нам  с  Ахмедом  о  делах  поговорить  надо. Есть  деньги  на  метро?

- Зря  ты так, - покачал  головой  Ахмед. – Я  здесь  хоть  одну  из  твоих  девчонок  видел  когда-нибудь?

- Еще  не  хватало! – фыркнул  он. – Ни  одна  не  в  курсе.  Как  и  о  моем, блять, гер-роическом  прошлом. Жаль, что  нельзя  её  к  тебе  на дачу  сбагрить на это  время. Твоя  жена  бы  её  хоть  кофе  научила  варить …

- У  меня, конечно, двойная  охрана, жена  и  дети  живут, племянник  приехал. Но …

- Д-да … Я  вот  думаю, к  кому  б  из  знакомых  её  сплавить. Она  бухло  достанет, нажрется, заснет  и  газ  не  выключит. Или  дверь  оставит  открытой. А  у  меня  там  самое  важное …

- Знаешь  что …- она  сделала  вдох, обиду  между  зубов  разжевав, сглотнув, как  таблетку.- Лева, я  не  пью, и  пить  не  буду. Честное  слово. Не  надо  так  со  мной. Я  буду  дома  тихо  сидеть  и  ждать  тебя.

- Гм-м-м …   А  вот  сейчас, сегодня – что  будешь  делать?

- Я  в  церковь  пойду. – Она  опустила  глаза, как  подсудимая. Чтобы жалость, неимоверная, нестерпимая, рвущая  сердце, не  выдала  себя, не  просочилась  наружу. –  Всю  службу  отстою, за  тебя свечку  поставлю. Раз  больше  пока  ничем  не  могу  помочь…

- А  - в  какую? – спросил  он  с  внезапным  интересом, первый  раз  посмотрев  ей  в  глаза.

- Ну, не  знаю. В  какую-нибудь …

- Только  не  в  новодел. Я  тогда  сразу  копыта  откину. Я  все  церкви  знаю, наизусть, только  не  внутри, а  снаружи. Даже  сам  проектировал.

- По  заказу, что  ли? – удивился  Ахмед.

- Да  нет, по  какому  заказу … Кто  мне  закажет, когда  я  нехристь  некрещеная  и  богемный  чувак. Хотя  три  уже  сделал – жалко, что  так  и  останутся, на  бумаге. Если  пойдешь, то  в Сокольники. А  ещё  лучше – а  Новодевичий, там  Татлин  в тридцатые  работал.

- Чуть  не  забыл – тебе  от  Рамзана  благодарность. – вспомнил  Ахмед. - Личная.

- Вот  как? Даже  личная? Бля-адь …

- Мне  что, просил  передать, я  и  передаю.

- А  может  меня  почетным  гражданином  Чечни  сделать, после  того, как  я  стольких  замо …  Ну, бляаать…  Ладно, Ань, мы  поговорим. А  ты  иди  к  машине.

- А  когда  тебя …

- Не  знаю. Самое  большее – через  две  недели. Не  вздумай  больше  приходить. И  не  звони! Я  буду  сразу  трубку  класть, вот  и  все.

 

Оркестр  уже  отыграл – там, за  трамвайными  путями.

  Вдруг  захотелось  туда, на  дорожки Лефортовского  парка. Сесть  на  скамью, закинуть  голову  вверх.

И  тихо  повыть, как  потерявшийся  пёс.

Ахмед  появился  бесшумно, тронул  за  плечо.

 

- Ты  не  в  разведке, часом, служил? – спросила она, захлопывая  дверцу  в  машине.

- И  в  разведке  тоже.

- По-нятно. А  за  что  ему  благодарность, я  не  поняла?

- Он  очень  многое  там  построил. Дома, кварталы  целые  по  его  проектам. При этом – бесплатно. Он  ни  копейки ни  за один  из  своих  проектов  в  Чечне  не  взял. Ты  можешь  такое  представить?

- Могу, - кивнула  она. – Я  бы  тоже  так  сделала.

- Почему?

- Не  знаю. Но  я  бы так  сделала.  Вот  как  это  можно - убить? Вот  ты – убил, идешь  дальше, а  его  уже  нет. Это  как?                                                                                                               

- Смотри,  только  у  него  об  этом  не  спрашивай.

- Не  буду. Я  потому  у  тебя  спрашиваю.

- Если  честно, - Он  повернулся  к  ней, - Мне  некогда  было  об  этом  думать, Аня. Думаю, что  и  не  только  мне.

- Понятно. Скажи  только, правда, что  там  … - она  прикусила  губу.

- О  зверствах  русских  федералов? – Ахмед  усмехнулся, точно гримаса  или  нервный  тик  прошел  по  щеке. – Я  не  зверствовал. И  никто  из  моих  друзей. Ни  с  той, ни  с  другой  стороны. Про  остальных  говорить  не  стану. А  Лев…. Я  не  видел, я  от  других  знаю. Аня, ты  не  торопишься, давай  встанем  у  обочины. – Она  кивнула. – Там  в  селе  дом  разбомбило, целая  семья  под  завалами. Был  приказ – идти  вперед. А  он  приказ  нарушил, полез  туда, завалы разбирать, а за  ним  и вся  бригада. Там  из  большой  семьи только  один  мальчишка  остался в  живых, четыре  года  ему  было  или  пять. Все  равно  умер, через  пятнадцать  минут, до  госпиталя  не  довезли. Раевскому  трибунал  грозил. Несмотря  на  все  его  прошлое. Там  шум  был  большой  по  этому  делу. За  него  вступились. Бывший  командир, и  не  только. Тогда  как раз  под  Хасав-Юртом  мир  подписывали. Генерал  Лебедь  сам  этот  приказ  о  расстреле  перечеркнул.

- А  почему – трибунал?

- Потому  что  приказ  на  войне  нарушать  нельзя. Аня, ему  вообще – повезло. Могло  быть  хуже.

 - А  -  тебе?

- Мне – ещё  больше. Тогда – повезло, зато  теперь – каждый  день, как  на войне. Ямадаева  грохнули, а  я  пока  жив. Ладно, ерунда  это  все. Не  обижайся.

- На  что?

- На  него. Аня, я  не  знаю, насколько  ты …   Насколько  у  вас … Понимаешь, у  него  приступы  бывают  время  от  времени, голова  болит  очень  сильно, а  снимать  боль  нельзя … Ань, ты  что?

- Ничего, я  слушаю.

- Он  может  быть … не  таким, как  всегда. Не  обращай  внимания. А  самое  главное – не  смотри, как  на  больного.

 

Она  кивнула.

 

-  Знаешь, он  ведь  и  вправду, наверное – гений. – Заговорил  Ахмед, немного  погодя, когда  опять  выехали  на  Садовое  кольцо.-  Про  него  и  у  нас, и  за  границей  много  всяких  статей, в  Польше  даже  фильм  сняли, документальный. Я, правда,  весь  этот  архитектурный  авангард   не очень  понимаю, если  честно, но  у  него  ещё  картины  есть. А  он  стесняется  их  выставлять. Есть  о  Чечне, целый  цикл. У  Пикассо  одна  Герника, а здесь, по  моему, больше  ста  картин. Только  я  один  их  видел. Он  считает – это  видеть  не  должны. Сжег  половину, если  не  всё.

- Зачем  ты  мне  это говоришь, - перебила  она. – Мне  это  все  равно. Это  для  меня  вообще  неважно. Знаешь  что? Завтра  я  сюда  приеду, сама  с  врачом  поговорю 

- Поговори. Я  сам  вчера  говорил. Только  ему  на  глаза  не  попадайся.

- Не  попадусь. Под  окнами-то  могу  постоять? Я  каждый  день  сюда  буду  ездить. А  сейчас  поехали, что  ли, в  Новодевичий. Только  обратно  меня  не  жди, я  там  долго  пробуду.

  

Будильник  звонил, разрывая  сон.

Она, потянулась, машинально, чтоб  нажать  на  кнопку –   пока окончательно не  проснулась.

Звонок  был  в  дверь.

Она  так  и  уснула, не  раздеваясь.

 

Босая,  побежала  в  прихожую, заглянула  в  глазок.

Открыла, не  веря  своим  глазам, хоть  руки  и  не  слушались.

 

- Блять, ты  что  открываешь, даже  не  спрашивая?! Не-ет, ну это  полный  пиздец, - он  отодвинул  её  плечом  и  прошел  в  комнату.

 

Он  был  в  плаще. И  с  кожаной  сумкой  через  плечо.

 Как  и  позавчера  вечером …

 

- Лёва,  но  я  же  посмотрела  в  глазок …

- Я  видел, ты  ни  хуя  не  посмотрела … И  вообще, почему  такой  срач? Туфли  в  комнате. Ань, ты  охуела?

 

Он  резко  сдернул  плащ, кинул  его  на  кровать. Поставил  сумку  на  пол.

 

- А  носки,  почему  на  кровати? Я  постирать  просил, а  ты   что, с  ними  спала? У  тебя, по-моему, крыша  съехала. На  сутки  её  нельзя  оставить …

- Лёва, я  сейчас  постираю …

- Да  пошла ты …- он  резко  взлохматил  волосы. Потом  снял  рубашку, достал  из  шкафа  новую, надел, не  застегивая.

- И  пыль  столбом. Вот …- он  провел  пальцем  по  столу. – Аня, ты, по-моему,  ещё  не  поняла, что  у  меня  домработницы  нету? Не  было, и  не  будет. Ну, что  стоишь? Делай  хоть  что-нибудь …

- Знаешь, что … - она запрокинула  голову, все  равно - губы  дрожали,   маленький  подбородок  прыгал, а  из  глаза   потекло, вниз, по  щеке. – Ты  теперь  меня  будешь  со  свету  сживать? Ну, давай, начинай. Не  жалко  мне  тебя, не  жалко, понял? Ну, знаю  я  всё …   У  тебя  в  голове  мина.  Замедленного  действия. Ты  можешь   уйти  в  любую  минуту. А  можешь  прожить  …долго. Ну  и  все, и  будем  жить  каждый  день, как  последний. Да  ты, по-моему, так  и  живешь …

  -  А  ещё  вариант – знаешь? – Он  застегнул  рубашку, заправил  в  брюки.  – Самый  возможный ….

-  Какой?

- Могу  овощем  стать! – Он  скорчил  гримасу, выпучив  глаза, высунул  язык  до  упора. – Будешь  из  под  меня  гавно  выносить?

- Буду!

- Не-ет, не  будешь! И  никто  не  будет. Ни-когда.

 

 Он  отошел  к  подоконнику.

 

-  Почему?

- Потому. Один  укол – и  все.

- И… кто  его  сделает?

- Ты. – Он  повернулся  к  ней. – Ты  сделаешь.

- Что-о?!

- Анечка, ты  не  поняла? Эвтаназию  в  Европе  уже  разрешили. В  Голландии, Дании. Аня, я  это  тебе  сказал. Если  хочешь  остаться  со  мной – ты  это  сделаешь. Да, вот  сейчас  напиши  расписку. Врать  не  вздумай, все  равно  не  выйдет.

-  Нет! Я  тебя  не  убью, ты  что …

- Блять, ну  что  ты  за  дура … Я  думал, ты  сразу  поймешь. Это  же  хуже, в  сто  раз. Помнишь, я  говорил  тогда, в  ресторане, что  только  одного  боюсь? Анька, я  много  видел, и  только  этого  боюсь. Иногда  так, что  спать  лечь  не  могу, вдруг  это  во  сне  случится. Блять …  Ну, ты  же  умная – иногда.

- Ты  же  и  раньше  знал  такое, почему  меня  просишь?

- Есть  ещё  человек, врач  знакомый, с  ним  все  уже  обговорили. Но … Я  хочу, чтоб  ты  это  сделала. И  была  со  мной. Вот  так … - он  резко  обнял  её, ткнувшись  носом  в  макушку, потом  отпустил. – Если  ты хочешь  быть  со  мной, ты  это  сделаешь. Под  расписку.

- Лёва, я  не  могу. Я   в  Бога  верю. Это  нельзя …

- Ты  давно  такая  набожная  стала? Сама, по-моему, собиралась  себя  укокошить.

- Не  давно. Со  вчерашнего. Я  службу вчера отстояла, в  Новодевичьем. Всем  иконам  свечки  поставила  за  тебя, а  потом  попросила, чтоб  меня  в  храме  оставили  до  утра. Молитвослов  купила, там  молитва  за  здравие  есть, я  её  тысячу  раз  читала. И  каждый  день  буду  читать …

- Не  надо, ты  так  совсем  рехнешься.

- Ну, хоть  сто  раз. Тебя  же  выписали  на  другой  день.

- Ха, выписали …   Это  под  мою  ответственность. Под  расписку. Не  фиг  мне  время  там  терять, таблетки  по  часам  я  и  сам  принимать  могу … Ладно, все. Все, по-моему, ясно. Или - да, или  нет.

- Нет. – Она  покачала  головой. - Нет, – уже  шепотом.

- Гадина. Тварь. Пошла  отсюда.

- Что-о?!

- Уебывай,  – проговорил  он  все так  же  тихо, не  меняя  голоса, – хоть  на  хуй, хоть  в  пизду. Правда, Ань, собирай  сейчас  вещи, и  уходи. Тебе  здесь  делать  больше  нечего.

- Лёва, зачем  ты так?

- Затем …- он  лег  на  кровать, не  снимая  ботинок. –  Уходи, пожалуйста. Пять  минут  на  сборы.

- Я  не  могу …

- Все, Ань, поезд  ушел  минуту  назад. Ты  могла  быть  со  мной – до  конца. Ну, что  ж, значит,  не  очень  хотелось.

- Куда  я  пойду?

- Не  знаю. Мне  все  равно. Тебя  в  моей  жизни  уже  нет. Правда, Ань, давай  без  хуйни. Мне  позвонить  надо, ко  мне  вечером  девушка  придет …

- А  я  не  пойду. Никуда. – Она  села  на  стул, руки  положив  на  колени. – Ты  что,  меня – из  окна  выбросишь?

- А  что, неплохая  идея ….- Он  подошел  к  ней  вплотную, взял  за плечи, рывком   поднял  со  стула. – Я  контуженый, что  с  меня  взять. Мы  по-другому  поступим. Вот …

 

Он  резко встал,   пошел  в  прихожую,  вернулся,  держа  в  руке   её  сумочку.

Открыл  её, запустил  руку.

 

– Там  что? Паспорт. И  ещё  паспорт – заграничный. Вот  и  хорошо.

 

Она  молча  смотрела, как  он  идет  на  балкон.

 

- Ань, вот  смотри …

 

Он  раскрыл  сумочку, потряс  её, точно  вытряхивая  мусор. Потом, раскрутив, кинул  вниз.

 

– Там, во  дворе  твой  паспорт. Оба  паспорта. Беги, пока  не  свистнули.

 

- А  я  не  пойду. Можешь  меня  следом. Мне  все равно. Я  сама  спрыгну.

- Я  не  буду поднимать.

- Я  тоже  не  буду.  Лучше  сама  прыгну. Не  шучу. Я  не  могу  без  тебя. Ни  секунды …

 

Минуту-другую  он  смотрел, почти  не  мигая. Потом  сел  в  кресло, уперев  локти  в  колени, двумя  руками  крепко  стиснув  рыжую  голову, чуть  раскачиваясь  из  стороны  в  сторону.

 

- Лёв, ты  что? – она  подошла ближе, тронула  за  лопатку, остро  торчавшую  под белой  рубашкой. – Ну, не  надо …   Ну, посмотри  на  меня …

 

 Он  не  отозвался, только  замотал  головой.

 

– Ну…  «Кто  чего  боится, то  с  тем  и  случится. Ничего  бояться  не  надо», - выплыл  из  памяти  скороговоркой  ахматовский  стих. – Ты  ничего  не бойся  теперь. Потому  что  есть  я. А  я  все  знаю. Знаю, что  этого  не  будет. С  тобой  все, что  угодно  будет, кроме  этого! Если  есть  Бог, то  этого  не  будет …  Никогда. А  Он  есть. Есть, я  знаю. Знаю. Что  есть. Но  даже  если  его  нет, все  равно  этого  с  тобой  не  случится. Никогда! Потому  что  я  этого  не  хочу. Этого. Не. Случится. Потому. Что. Я. Этого. Не. Хочу. Этого  не  случится, не  случится, не  случится, этого  ни-ко-гда  с  тобою  не будет, потому  что  я  этого  не  хочу! Потому  что  я  не  хочу  этого, не  хочу, не  хочу! Значит  не  будет! – Слезы  текли  по  лицу, залезая  под  шею, но  остановиться  она  уже  не  могла. – Никогда  этого  не  будет, потому  что  я  этого  не  хочу!!!

 

- Прекрати, - он  резко  сбросил  её  руку  с  плеча.

 Поднял  голову. Глаза  были  покрасневшие, но  сухие.

 

 – Забыл, что  ты  и  сама …того. Ладно, Ань, все,  мы  эту  тему  больше  не  трогаем. – Он  медленно  потянулся, встал, расправил  плечи. – В  Голландию  что  ли, переехать? Да  не  хочу  я, блять, ни  в  какую  Голландию…

 

Он  подошел, пальцами  вытер  ей  слезы, потом  вытер  пальцы  об  штанину. – Ну, все. Все …  Ну, ты  видишь, какой  я…Ладно. – Он  взял  плащ, надел, не  застегивая, направился  к  двери.

- А  ты  куда?

- Паспорт  твой  поищу. Может, хоть  один  найдется …  Дверь  можешь  не  закрывать.

 

Шаги  на  лестнице.

И  тишина.

 

Она  села  к  столу, сгорбившись, подняла  голову  туда, в  небо, мартовской  голубизны, хоть  давно  уже  май.

 Любовь, точно  раковая  опухоль, разрасталась  внутри, вытесняя  каждую  клетку, каждый  атом, становясь ею самой, но  уже  без  лица, без  имени.

Тело  было  слишком  слабым, его  не  хватало, для  этой - точно  лавины, сметающей  все  на   своем  пути.

Обвал.

 И  музыка  в  ушах.

Или  это  айфон  на  столе?

 Уже  не  SOS.

 Поменял  мелодию…

 

Она  не  хотела  брать  его  в  руки. И  все  же  взяла. Ожидая  услышать. Как  они  все  теперь    говорят, по-московски  растягивая  слова, с  придыханьем. «Лёва, ты?» Если  ещё  скажет «Лёвушка» …

 

Она  не  успела  сказать  «алло». Ничего  не  успела  сказать. Потому  что  ТАМ  заговорили  первыми.

 

- Ну  что, клоун  рыжий? – голос  был  ни  мужской  и  ни  женский, точно  нос  зажали  прищепкой. – Тебе  ещё  вчера  говорили – уёбывай  навсегда  из  Москвы. Ты  свой  выбор  сделал. Теперь  тебе  одно  выбирать  придется – за  какое  место  тебя  подвесят  вниз  головой? За  хуй – оборвется, пожалуй, лучше  из  тебя  кишки  выпустить  и  обмотать  вокруг  шеи. А  в  рот  вместо  трубки  морковку  вставим, гы-ы-ы-ы… Или лучше  твой длинный  хуй.  Можно  глаза  ещё  выколоть, и  в  каждый – по  маслине. Или  по  пластмассовой  пуговице. Повисишь  так, пока  не  оборвешься, потом  с  грузом  пойдешь  ко  дну  Химкинского  канала. Или  лучше  в  коллектор  спустить  по  частям. Ну  что, сука, молчишь, говори, пока  за  тебя  и  это  не  решили …

 

Она  хотела  вдохнуть, но  воздуха  не  было.

 И  свет  погас.

 Только  звон  в  ушах.

 И  фиолетовые  предобморочные  снежинки, колючие, со  звоном  носились  перед  глазами, по  комнате.

 Как  мухи. Как  мухи. Как  мухи.

 

- Ну  всё, Ань, ты  теперь  бомжиха. Я  весь  двор  прочесал …Теперь  тебе  от  меня  дороги  нет. А  что  такое, почему  ты  вся  синяя?

 

 Он  разжал  холодный, точно  окостеневший  кулачок, положил  на  стол  айфон,  гудевший  коротко, нажал  кнопку  «отбой».

 

- Это  у  них  там  автоответчик, все  на  диктофон  записано. Я  бы  отключил  эту  хуйню, только  они  с  разных  номеров  звонят, а  я  звонка  очень  важного  жду. Ань, ты  Ахмеда  помнишь? – он  встал  на  одно  колено,   взял  её  руки  в  свои, крепко  стиснул, стал  растирать  ладони. – Он  чеченец, а  воевал  на стороне  России. Так  он  уже  десять  лет,   каждый  день  такое  слышит  не  переставая, и  не  только  про  себя,  -  про  жену, про  детей, каждого  из  троих. Его и  взорвать  пытались, и  стреляли  в  него. А  он  жив, и  плюет  на  все. Ань, это  тупая  страшилка  от  идиотов, для  дураков. Меня, что  ли, этим  испугать  хотят?! Это  не  страшно. Пр-ротивно – да, согласен …

- Да! – она  вскинула  голову. – Это  не  страшно. Это  противно. Очень. Это  просто  мерзко. Грязно. Глупо, наконец. Это  просто  смешно. Мразь …   Какая  же  все  таки  он  мразь! Это  ведь  он?

- Думаю, больше  некому. Раньше  мне  никто  ничего  такого  не  обещал.

- А  когда  первый  звонок  был? Когда  ты … в  больнице?

- Нет, раньше. Помнишь, мы  втроем  в  «Макдоналдсе»  сидели, мне  позвонили, я  вышел  из-за стола …

- И ты  ничего, мне?!

- Ну, а  что  я  должен  был – тебе  на  него  пожаловаться? – Он  сел  в  кресло, достал  из  кармана  пустую  трубку, сунул  в  рот. – Я, собственно, ничего  другого  не ожидал. На  дуэль  точно  не вызовет.

- А  твои  проекты? Ты  говорил, было  что-то, на  уровне  мэрии…

- А, это  медным  тазом, мне  по  электронке  сегодня  известие  пришло. Они  передумали. И  ещё два  проекта  накрылись. Ну, и  хуй  с  ними. У  меня  за  бугром  проекты  есть. Есть  левое, все  эти бьеннале-хренале, им  все  эти  чиновники  вообще  по  хую. Ань, ты что?

- Пусти. Мне  позвонить  надо.

- Куда, в  милицию, что  ли?

- Ему …

- И  что  ты ему  скажешь – что  мне  волноваться  вредно? Я  и  так  съебнул  из  больницы, чтоб  этот  урод  не  подумал, что  я  в  палате  решил  отсидеться.

- Не  твое  дело. Выйди, пожалуйста …

 

Она взяла  со стола  свой  сотовый.

Хорошо, что не  оставила  его  в  сумочке.

И   стала  набирать номер, личный, всегда  в  зоне  доступа.

Хорошо, что  не  успела    его  стереть, как  собиралась.

 

- Борис, это  ты? – Сомнений  не  было. Точно  астматик  дышал  в  трубку. – Это  я. Прости  меня, пожалуйста.  Я  возвращаюсь. Я  у  Насти  прощенья  попрошу, как  ты  хотел. И  у  тебя …Я …

- Алло! – Лёва  подошел, резко  выдернул  трубку  из  рук, встал  у окна, чуть  расставив  ноги. – Да, это  я  с  тобой  говорю. Никуда  она  не  поедет. Потому  что  я  ей  запретил. Тебе  не  интересно, на каком  основании?  Я  с  ней  сплю.  И  не  только. Ей это  очень  нравится …и  мне  тоже. Потому, что  я  люблю  её. Больше  себя. Больше  жизни. Больше  всего  на  свете. Потому, что  это  моя  любовь. Единственная. О  которой  мечтал. Которую  ждал  всю  жизнь.  И  дождался … - Он  вытер  мокрый  лоб  рукавом  рубашки.

 -  Конечно, будь  ты  мужик, а не  член  с  ушами, встретились  бы, поговорили. Или   забили  «стрелку», ты  бы, правда,  с  мигалками  на  неё  поехал. Не  поедешь. Боишься. Правильно. Потому  что  я  бы  тебя  сразу  убил  тогда, на  месте. За  все, что  ты  с  ней  сделал. И  сел  бы  в  тюрьму. За  такую  не  жалко. За  такую  и  умереть  можно. Тебе  не  понять. Ты, насекомое, и  кончика  одной  ресницы  её  не  стоишь.  Я  не  понял, ты что-то  сказал, или  это  у тебя  в  желудке  бурчит? Ах, «уничтожу» … Как – можешь  не  уточнять, мне  твои  шестерки  уже обрисовали, во  всех деталях. Попробуй, только  сначала  на мухах  потренируйся. На  му-хах, я  сказал, на  лосях  не надо, их и  так  уже  не  очень  много  осталось. Дело  в  том, что  это  не  так  элементарно, как  тебе  кажется.  Трубку  положил … Ань, чего  он  у  тебя  такой  немногословный?

 

- Погоди, Раевский. – Она  встала  у  дверного  косяка, сложив  руки  на  груди. – Что  это  было?!

- Ты  о  чем?

- Только  что… Я  не  поняла. Повторить  нельзя?

- Так  это  для  дураков, Анька. Для  тупых. Кому  объяснять  нужно. – Он  залился  краской, покраснела  даже  шея.

- Погоди. А  это – правда?

-Да, - кивнул  он, опуская  голову.

- А  почему?

- Ну …ты  же  меня  любишь…

- Да-а-а …- она  подошла, встала  за спиной, запустив  ладонь  в  рыжие  волосы  у  самой  макушки.

 

Исчез  барьер, магнитное  поле, отделяющее  мотылька  от  свечи, Землю  от  Солнца.

Навсегда.

 

-Не  бойся, Анюта. Ты  же  про  меня  все  знаешь. Мы  с  ним  в  неравных  категориях.  Он  только  лосей  ручных  убивал. А  на  моем  счету …- Он  закрыл  глаза, сморщившись, точно  от  зубной  боли.

- Не  надо! Это – в  бою. Тебе  все  проститься …

- Да  ничего  никогда  никому  не  проститься! – он резко  выдернул  голову   из  под  её рук.- А  я - не  в  бою, самый  первый  раз. Я  пятерых  пленных  расстрелял  своими  руками!

-Лёва, не  надо …  Успокойся.

- Да  спокоен  я! Как  слон …   Это  по  глупости  вышло. Там  два приятеля  моих  попали в  плен, потом  трупы  выдали …бля-ать … - он  крепко  схватился  руками  за  голову.- А  потом  отбили  нашу  колонну, и  боевиков  привели, тех  самых …Я  просто  озверел, вышел  вперед,   и  разрядил  в  них, до  последнего.  Мне  в  эту  минуту  весь  мир  расстрелять  хотелось!

- Ну, всё, всё. Ты  был  прав. Я  бы  так  же  сделала, не  сомневаюсь.

- В  том  то  и  дело. Чисто  бабская  истерика. Я, можно  считать, подарил  им  безболезненную  и  быструю  смерть. Их  бы … Ладно. Все. Все, Ань. Больше  не будем. Никогда …  

– Погоди …  У  тебя  пистолет – есть?

- На  хуя  мне  он  нужен? Ань, я  не  военный, я  беспутная  богема, мне  это  всё  давно  уже  на …

- Жаль … У  Ахмеда  должен  быть. Надо  ему  позвонить, сейчас!

- У  него  коллекция  ружей  есть. И  кинжалов – старинных. Там  каждый – с  тебя  ростом. Да  он  вчера  в  Грозный  уехал, ты  же  слышала …

- Жа-а-ль …- Она  подошла  к  столу, крепко-крепко  сцепив  руки. – Его  надо  убить. Никонова. Мне  надо  его  убить.

- Ну, всё-ё, теперь  у  тебя  крыша  поехала …- Лева  закатил  глаза. – И  что  мне  с  тобою  делать?

- Ничего  у  меня  не  поехало! – она  подошла  ближе, встала  рядом. – Это  он – убивал. Как  же  я  забыла? Чужими  руками. Одного, по  крайней  мере. А  может, не  только Он  умеет  мстить. У  него  бывшие  клиенты в долгу  до  конца  дней.

- Братва, что  ли? – Он  скривил  губы. – Думаешь, у  меня, крыши  нет? Возможно, покрепче.

- Погоди!  От  него в  прошлом  году  бывший  помощник  ушел, с  компроматом, что  ли? Я  ничего  в  этом  не  понимаю. А  через  месяц  его  нашли …в  лесу … Вот, почти  таким, как  они  говорят.  – Тошнота  подступила  к  горлу.

- И  ты  с  ним  всё  равно  жила?

- Мне  было  все равно. И  потом – нашли  того, кто  сделал. Бомжа  какого-то  посадили. Отмазали. Я  уверена, это  он. Он  вообще – садист. С  лося  сам  шкуру  снимал, при  мне. С  тобой …все  что   угодно  могут  сделать …

- Да? Ну, пусть  попробуют.

- Да  ладно, не  геройствуй, кому  это  надо. Надо  убить  его, и  все. Мне. Срочно  пистолет  достать, я  знаю, ты  можешь!

- И  что  дальше?

- Дальше – я  его  убью, и  всё  кончится. Мне  много  не дадут. Может, вообще, в  психушку  отправят. Лёва, это  единственный  выход, другого  нет!

- Ань, прости, но ты  просто  сука.

- Тебе  его жалко?

- У  тебя  дочь, не  забыла? Которой  после  этого  жить. Мама  убила  папу. Нет, тебе,  по-моему, и  психиатр  не  поможет.

- Но  я  же  все  равно  его  убью. Если  с  тобой  хоть  что-нибудь.  Если  хоть  волос …хоть  один  волос  с  золотой  твоей  головы, я … Я  голыми  руками  его  убью! Я  ему  просто  горло  перегрызу, и  потом  растерзаю, своими  руками … Раевский, ты  что  улыбаешься? Тебе – смешно?!

- У- хх ты  какая … У  меня  таких  ещё  не  было. Никогда.

- И  не будет. Сам  говорил.

- Ань, погоди, а  этот  текст  он  что, сам  сочинял?

-  Сам. – К  горлу  подступил  дурацкий, истерический  смех. – Руку  даю  на  отсечение, что  сам, до  последней  буквы. На  этот  раз  без  копирайтеров.

- Ага … Он  у  тебя  какой  член, я  забыл? Депутат  Госдумы?

- Нет, городской.

- Ну, тогда  я  спокоен. Они   свои  обещания   выполняют?

 

Зазвонил  телефон  на  столе – резко, как будильник.

- Не  надо! Не  бери  трубку!

- Мне  теперь  что – и  к телефону  не  подходить? Они  только  мне, на  сотовый

- Я  сама! Если  что, тебе  передам …

 

 

- Лёва, не  беги! Я  не  поспеваю!

 

  Стоять  в  пробке  не  стали.

  Он  оставил  машину  незапертой, у  метро  «Цветной  бульвар»  и  бросился  бегом, наперерез  сквозь  толпу, она  за  ним.

 

Тушить, в  самом  деле, было  нечего.

 Стены  и  крыша, как  после  бомбежки.

 Веревочное  отграждение  у  входа.

 

- Блядь, да  что  ж  никто  ничего  не …   Погоди, Ань. Я  не  могу. Голова  очень  болит.

 

Он  сел  прямо  на  черные  ступеньки.

В  кармане  зазвонил  айфон.

Он  взял  трубку, держа  её  на весу.

 

 - Ну  что, коверный? Ты  уже  тут …    Видел? Завтра  с  твоей  квартирой …

 

Он  отключил  звук и  вдруг, что  есть  силы,  ударил корпусом  об  стену.

 Потом  начал бить, бить, пока  не  отвалился  корпус, не  треснуло  стекло.

 Потом  отшвырнул  разбитый  айфон  вниз.

 

Она  села рядом, как  была, в светлой  юбке  на  черные  ступеньки.

Положила  голову  ему  на  плечо.

 

- Лев  Сергеевич! – Тощий  парень  в  клетчатой  рубахе  и  кедах  появился  со  стороны  двора. – Я  вам  звонил, никто  не  отвечал, телефон  будто  заблокирован … Я  не  знал, что  вы  в  больнице, я  бы здесь  ночевать  остался.

- Ладно, не  ссы. – Он  поднял  голову. - Артем, ты  же знаешь, у  нас  скоро  настоящее  бюро  будет, целый  этаж, тоже  в  центре. Я  место  уже  арендовал.   Штат  туда наберем, красивых  секретуток, будешь  уже  за  деньги  работать, а не  за  мои  красивые  глаза. Сейчас  беги. Завтра  мне  позвонишь. Иди, учи  уроки …

 

Машина была  на  месте.

- Блять, я  думал – эвакуируют. Ладно. – Он  достал  из  кармана  ключи.

- Лёва, погоди! Машина  не  заперта  была!

- Думаешь, подложили? Ну ладно, давай  посмотрим. Выйди  отсюда. И  отойди.

- Нет, я  тебе  помогу!

- Я  сказал, выйди! Не  то  все  брошу, пойдем  пешком. Эй, ты  чего?

 

Она  легла  под  машину.

 Было  темно, пахло  бензином  и  асфальтом.

 Видны было  ноги, много  ног.

 

- Ань, подвинься. Вместе  что  ли, полежим. Там  ничего  нет, я  два  раза  посмотрел. Давай  йобнемся, что  ли?

- Тесно. И  тебя  не  видно. Я  так  не  хочу.

- Ну, тогда, давай, полежим  немного. Бля - ать, это  я   точно  не  оставлю. Я   этот  дом, можно  сказать, выкупил, чтоб  не  снесли,  спас,  точно  коня  от живодерни. Знаешь, сколько  отстегнуть  пришлось?  Я  здесь  ремонт  сделать  собирался, капитальный, отреставрировать  внутри  и  снаружи. Здесь  какую-то  хуйню  собирались  отгрохать, блять, хоть  на  этом  месте  выше  трех  этажей  строить  нельзя, полквартала, блять, под  землю  провалится.  Нет, правда, как  ты  с  таким  уродом  жила? И  ещё  ему  давала?

- Главное, что  ты  цел. Пока …

- Все, помолчи, мне  позвонить  надо. Выходим  отсюда. Бля-ать, я  же  айфон  расколотил. Анюта, а  что  ты  смотрела? У  меня  там  вбито  хуй  знает  чего, телефонов  куча! У  тебя  мозги  или -  желе?

- А  что  я  должна  была  делать?

- Надо  было  меня  остановить. Нет,  ты  совсем  дурочка …    Знаешь, сколько  стоит  этот  айфон?

- А  тебе  жалко, да?

- Жалко, конечно. Главное, что  из-за  какого-то  тупого  мудака  с  его  нелепыми  розыгрышами. Ань, вы  меня  уже  заебали, честное  слово. Я  устал.

- Мы – это  кто?

- Ты  и  твой  член  с  ушами. Постой, ты куда?

  

Она  рванулась,  захлопнула  дверцу  машины  и  пошла  вперед.

Потом  побежала.

Сквозь  черно-белую  толпу.

 Мимо  цирка. Мимо  припаркованных  тачек.

Мимо  цветов.

Мимо  газетного  киоска

И  ларька  с  мороженым.

Мимо …

Мимо…

 

- Анюта, ты  что? – Роскошный  мэн  из  фильма  «новой волны» высунул  кудрявую  голову  из  окна, протянул руку, пытаясь  удержать – не  то  за  руку, не  то  за  кончик  юбки.

-Я  ухожу. Я  больше  не  могу. С  тобой.

– Учти, я    буду  гудеть  сейчас.

И  вправду, начал  сигналить – на  всю  улицу.

 

- Что  за  цирк? Тебя  сейчас остановят.

- Видишь, не  останавливают. Анюта, а  ты  забыла, я  очень  хрупкий, меня  трогать  нельзя?  Вот  я  сейчас  на  месте  отдам  концы, тебе  с  трупом  возиться  придется.

- Мне  все  равно. Да! Всё  равно.  Почему  я  должна?! Я  не  могу. И  не  хочу!

- Далеко,  без  документов?

- Я  обратно. Домой.

 - Ну, давай  я  тебя  подвезу, что  ли?

- Нет. Я  не  могу. И  не  хочу. Прости, но  я  больше  никогда  не  хочу  тебя  видеть!

 

Гудение  за  спиной  прекратилось, внезапно  и  резко. Хлопнула  дверь.

Она  все-таки  не  выдержала, обернулась – он, раскинув  руки,  лежал  посреди  улицы. Кто-то  проходил  мимо, кто-то  останавливался. Какой-то  парень  нагнулся,   тронул  за  плечо.

- Лё-ва-а!

Она  кинулась, наперерез, чуть  не  сбила  кого-то.

И  встала, как  вкопанная, в  четырех  шагах  от  него.

 Он  приоткрыл  рот. Точно  хотел  сказать  что-то. Но  не  мог.

Только  смотрел  на  неё. Снизу  вверх.

Обиженно  и  удивленно.

Надув  губы.

Потом  провел  по лицу  рукой.

И  медленно  повел  пальцем  над  верхней  губою.

- Ты  и  вправду  гадкая…Ань.

- Что?

Он  улыбнулся – судорожно  и  отчаянно, растянув  клоунский  рот  до  ушей.

Потом  закрыл  глаза.

Рыжая  кудрявая  головушка  откинулась  набок.

 

Она  медленно  провела  пальцем  над  верхней губой.

Как  под  гипнозом.

И  ещё  раз …

 

-Класс, Анька! Умница … Супер! Сама  догадалась.

 

Серый  прищуренный  глаз  смотрел  на  неё  снизу –  уже  не  грустно, а   очень  даже  весело.

Потом  подмигнул.

 

 

- Кретин! Придурок! Сюда  уже  полицейские подходят!

- Так  они  же  меня  подстрелили.

- Вставай, кретин! Я  сейчас  чуть  с ума …

- Нет, они  подойдут, а  ты  спроси – «Что  такое  - гадкая?». Ух, классный  ремейк! Давай ещё  дублик, а?

- Вста-вай …Шут  гороховый! На  нас  же  все  смотрят …

- Ну  и  что? Всем  нравится, видишь …

- Вставай!

- Протяни  мне  руку, тогда  встану.

 

Он  поднялся, как  ни  в  чем  не бывало.

Улыбнулся  людям, обступившим  их  неплотным  кружком.

Держась  за  руки  пошли  к  машине.

Под  громкие  аплодисменты  за спиной.

 

- Блядь, если  б  ещё  одна  жизнь, я  б  точно  кино  снимать  стал!  Ань, а  чего  ты  меня  бьёшь?

-Я  тебя  выбиваю, Бельмондо  хренов!  Ты  весь  в  грязи  извалялся, кретин!

- А  ты  тоже  под  паровозом  лежала, Анна  Каренина. Плевать, все  равно  весь  салон  теперь  придется  чистить.

 

Она  отряхнула  юбку, села  рядом  с  водительским  сиденьем.

- Сволочь!

- Ань, какое  счастье, наконец-то  заговорила  по-человечески. А  то  меня  заебало  уже твое  всепрощение  и  глазищи, как  у  лемура, в  пол-лица. Я  даже  бояться  тебя  начал  последнее  время. Ладно, поехали …

- Тоже  мне, творец! У  него  мастерскую  сожгли, а он  выебывается, как  на  арене!

- Здесь  ничего  и   не  было. База  данных  в  моем  ноутбуке, а  то, что  тут  сгорело, я  сам  сжечь  собирался. А  за  поджог  твой  член  Городской  думы  ответит  по  полной. По  полной  программе.

- Почему  это  он – мой?

 

- Лёва, а  куда  ты  собираешься?

- Блять! Не  мешай  мне, пожалуйста. Это  очень-очень  важно. Вопрос  жизни. И  смерти. Ещё  важнее.

 

Он  вышел  из  ванной, и  теперь  стоя  перед  раскрытым  шкафом  выбирал  костюм, бросая  на  кровать одежду  на  вешалке.

 Пиджаки, костюмы, рубашки  разных  цветов.

 

- И  когда  ты  приедешь?

- Анют, ещё  только  три  часа. Времени  уйма. У  меня  куча  дел.

- То  есть, ты  будешь  ездить  по  городу?

- Нет, я  буду  ползать  в  пыли …Аня, из  нас  кто  контуженый – ты  или  я?

- Даже  обедать  не  будешь? Ты  что-то  совсем  прозрачный. А  я, тварь, тебя  не  кормлю. Хоть чаю  выпей.

- В  городе  что-то съем. Не  хочу, честное  слово. Это  какая-то  повинность – есть, потом    срать, потом  ещё  спать. Я  бы  всё  это  запретил.

- И  секс  тоже?

- Не-ееет, это  бы  я  оставил!

- И  сто  пар  ботиночек, менять  их, как  перчатки, потом  ещё  рубашки  менять, каждые  полчаса! Я  бы  рехнулась.

- Анюта, я  тебя  выключаю. Будь  лучше  снова  тихой  и  кроткой. Это, по  крайней  мере, в  моей  грешной  жизни  что-то  новое. И  совсем неожиданное.  Галстук  какой  надеть – тот  или  этот?

- А  можно, я  с  тобой?

- Да? Я  худой, но  даже  меня  тебе  не закрыть  своим  телом. Да  не  бойся  ты! Твой  член, думаю, всю  инфу  обо  мне  собрал, и  решил  не  связываться. Он  же  хронический  садист,  у  него  только  на  чужую  слабость  встает. Если  он  что  и  сделает,  то  с  тобой. Поэтому  я  тебя  запираю.

- Что-о?

- Запру  на  ключ. Тебе  не  все  ли  равно? Или  ты  куда  собралась?

- Не  надо … Мало  ли  что.  А  когда  ты  будешь?

- Не  раньше  девяти. И  не  смей мне  звонить  каждые  пять  минут, я  тебя  забанил. Я  сам  позвоню, в  шесть, договорились? Не  скучай, я  тебе Интернет  открыл, можешь  в  компе  ещё  мои  креосы  посмотреть. Узнаешь  меня  получше.  На  днях  сюда  рояль  привезут, не  забыла?        

- Я  не  смогу. Не  выдержу. Ты  дверь  откроешь  ключом, а  я  уже  там  мертвая.

- Ничего, отвезут  на  вскрытие. Ты, главное, подготовься. Надень  красивые  трусики. Лифчик. Маникюр, педикюр. Да, ножки  тоже  брить  надо.

- Ну, ты  и  сволочь …

- А  ты  назови  хоть  одного  гения  с  золотым  характером. Это  всё  равно,  что  великая  пианистка  и  притом  красавица. А  ты  пока  всего  лишь   – не  особенно  красивая  женщина  с  …

- А  ты  сегодня -  красивый  особенно?

- А  зачем  мне  быть  красивым, Анечка, когда, стоит  мне  где-нибудь  появится, юные  красавицы  лезут, как  обезьянки  на  пальму  с  финиками.  И слезать  не  торопятся. Мне  вон, звонят, а  я  не  отвечаю …

- Сволочь …

- Так  я же  не  отвечаю. И  потом, назови  хоть  одного  красивого  гения. Исключенья  не  в  счет.

- Раевский, а  ты  так  в  этом  уверен? Ну, что -  гений?

- Так  это  же  не  я  говорю, это  я  слышал  от  многих, - он  завязал  галстук  по-новому, прыснул  из  флакона  на   грудь  туалетной  водой. Надел  плащ  и  кепку. – И  даже  от  очень  многих. Мне бы  и  в  голову  не  пришло.

-  Бывает, и  большинство  ошибается. А  ты просто  пижон  и  понтярщик …

- Слабо, Анютка! Я  бы  крепче  сказал.

- И  авантюрист! – крикнула  уже  в  закрытую  дверь.

Как  следует  стукнув  по  ней  кулаком.

 

Лифт  поехал  вниз.

 Она  постояла  немного, потом  метнулась  к  балкону.

Он  вышел  из  лифта, уже  с  трубкой  в  зубах, пошел  к  машине  у  подъезда. Точно  почувствовав  на  себе  её  взгляд, поднял  голову.

 Махнул  рукой, снял  кепку  и  полез  под  машину.

Потом  открыл  дверь, заглянул  на  водительское  сиденье, проверил  заднее. Вышел  из  машины, развел  руками  перед  лицом, мол – мин  нет.

 Прежде  чем  развернуться, сделал  круг  по  двору, и  помахал  ей, высунувшись  из  окна, широко  улыбаясь  во  весь  рот. Как  в  кино.

Пижон.

И  понтярщик ….

Если  не  приедет  сегодня, все  закончится.

Насовсем.

Хорошо, что  этаж  последний.

 

Она  села  у раскрытого  ноутбука.

Кликнула  Интернет, открыла  Яндекс.

Кто  все  эти  люди? Я  никого  не  знаю.

И  не  хочу  знать.

 

Звонок.

Бандюковая  трубка  из  90-х.

Та  самая  мелодия …Из  фильма.

Она  не  стала  поднимать  трубку. Наоборот, ушла  на балкон.

 

- Борис, это  я (Голос  сбился, скомкался, воздуха  не  хватило  на  первой  фразе) - Видишь  ли, как  это  у  вас  говорят, уже  все  заряжено. Я  все  знаю - ты  понял? – (Воздуха  не  хватало, сделала  вдох). -  Гораздо  больше, чем  ты  думаешь.- (Воздуха  все  равно  не  хватало).-  Тебе  вообще  не  приходило  в  голову, что  я  могу  только  косить  под  дуру? А  на  самом  деле  досье  на  тебя, в  нужном  месте – нет, не  у  меня, ты  этих    людей  не  знаешь. Так  может  и  пролежать  на  дне. Пусть  с  тобой  Бог  разбирается, я  не  стану.  Но  если  что-то  случится …с  ним …  Или  со  мной. То  делу  будет  дан  пересмотр. Ты, конечно, можешь  считать, что  я  тебя  тупо  беру  на  понт, но  потом …поздно  ведь  будет. И  Настя  узнает – не  потом, а  сейчас, ты  знаешь, я  её  щадить  не  буду. Что  ты – убил, ты – убийца …    Надеюсь, что  для  тебя  это  до  сих  пор  самое  страшное.

 

Она  нажала  «отбой».

Зубы  стучали, всю  колотил  озноб…

Зря.

Не  надо  было.  

Поймет, не  дурак. Что -  на  понт. «Не  бери  на  понт, мусор». Это  откуда? Из  какого  кино…

 

Зазвонили  серебряные  колокольчики.

В  ушах.

 Нет, на  подушке, её  сотовый, старой  модели, даже  без  фотоаппарата.

 По  которому  никто  давно  уже  не  звонил.

 

- Алло …

- Стра-а –а –шно. Ох, стра-ашно. Ой, как  страшно. Слушай, мне  сейчас за  себя  стыдно, что  я  мог  на тебе  жениться. У  тебя  же  мозг  с булавочную  головку.  

- З-заговорил, все-же …   Прорезался.

- И  я  ещё  жил  с  этой  дегенераткой.  Нужна  ты  мне … Съебывай  на  все  четыре, я  сам  на  развод  подам. Хоть  завтра.

- А …звонки? Это  ведь  ты, больше  некому.

- Да  не  собирался, я, дура, ничего, это  так … Могу  я  хоть  душу  отвести?

-  Светлая  же  она  у  тебя …

- У  меня  жену  увели, а  я  что,  утираться  должен?

- Я  тебе  не  верю. Ты  хотел. Как  всегда – чужими  руками.

-   Делать  мне  больше  нечего. Я  работаю, дура. Про дочь  говорить  не  буду, тебе  это  все  равно  по  хую. Да не  собирался я  ничего  делать, живи  с  клоуном, он  через  неделю сам  тебя  бросит. Только  ко  мне, убийце, обратно  не  просись. Клянусь, что  собак  на тебя  спущу.

- А  поджог?

- Поджог …    Это  место  для  точечной  застройки, для  офиса  серьёзной  международной  компании, блин, прикинь, какие  тут  бабки  крутятся?  Я  удивляюсь, как его  самого  втихую  ещё  не  грохнули. Дом  этот  вообще  числится, как  снесенный.  Туда  на этой  неделе собирались  строителей  послать, чтоб  сносить  начали  средь  бела  дня. И  бригаду  ОМОНа. Мне  пусть  спасибо  скажет, что  легко  отделался.

- Так  ты  ещё и  благодетель?

- Ладно, не  пизди. Ничего  я  с  ним  не  сделаю.     

- Это  правда? Поклянись.

- Клянусь  Настей. Кстати, и  уебка  этого  не  я  убрал, он  на  двух  хозяев  работал. Хочешь -  верь, хочешь  не  верь.  Но  я  о  нем  не  жалею, собаке – собачья  смерть. Теперь  довольна?

- Д-да … Возможно. Если  ты, конечно, не  окончательно …

- Не  окончательно. Звонков  больше  не  будет, обещаю. Только  вот, это … на  всякий  случай. Я  на  него  обряд  вчера  заказал, ну  так  это  не  в  счет. На  это  статьи  нет.

  - Какой  …обряд?

- Ну, вуду …  черной  магии, не  знаю, как  называется  это  всё. Я  пьяный  был. Я  сутки  пил, не  просыхая! Если  б  он  мне  тогда  встретился, я  б  с  ним  именно  то  и  сделал, своими  руками …   И  чтоб  ты, тварь, смотрела, не отворачивалась!

- Ничего  бы  у  тебя  не  вышло, толстячок. Он  пять  лет  в  Чечне  прослужил. И  сейчас  в  отличной  форме.  Да  и  моложе  тебя  на десять  лет.

- Молчи, тварь. Мне  больно  было  в  тот  день, как  никогда  в  жизни, понимаешь?!  Ну  и  заказал  – по  фотографии  в Интернете. Так  что, если  его  с  проломленной  головой  где-то  найдут, я здесь  ни  при  чем.

- Какая  же  ты  мразь, всё-таки.

- А  ты, что  в это  веришь? Я  не  верю. Вот  было  б  здорово, если  б  и  в  самом  деле, сработало …

- Почему  не  меня?!

- Знаешь, честно, про  тебя  как-то  забыл. Даже  в  голову  не  пришло. По  старой  памяти, что  ли?  Не  бойся, на  тебя  не  буду. Ты  знаешь, сколько  они  берут  за  сеанс? Киллера  дешевле  нанять, в самом  деле. Второй  я  уже  не  потяну. Мне  ещё  дочь  кормить-одевать.

- Я  все  беру  на  себя. С  ним  ничего  не  будет. Только  со  мной.

- Ну, это  вы  уж  сами  между  собой  разбирайтесь. Тебя  я  сам  прокляну, бесплатно, с большим  удовольствием, хочешь?

- Ну, давай.

- Сдохни, тварь, под  забором. Сдохни, старая  пизда. Сдохни  сука.  И  оставь  меня  в  покое. Кстати, я  все  устрою, нас  без  суда  разведут, чтоб  ни  на  том  свете, ни  на  этом больше тебя  не  видеть. Только  Настю  не  отдам. Через  мой  труп. И  ни  одной  нитки тебе …

 

Она  положила  сотовый  на  подушку.

Ничего  не  страшно. Ерунда. Сказки.

Ничего  не  случится. Никогда.

Если  что  и  будет, то со  мной.

Только  со  мной.

А  не  с рыжим.

Сколько  времени? Пять. Без  пятнадцати.

Надо  ждать. Скоро  будет  звонок.

 

Чтоб  отвлечься,     опять  зашла  в  Интернет.

 И  тут  же  выбежала. Закрыв  уши. И  глаза. И  зажав  нос.

Обратно, к  желтым  папкам  на  фоне  белого  города  под  желтым  небом.

Среди  десятка  надписанных  папок  открыла  -   «ЧЕЧ».

Картины  были  разные.

С  подписями  и  без.

Были  рисунки – в  основном  портреты, наброски  карандашом.

 Мальчишки  в  камуфляже, целая  группа – и  подпись «Наш  батальон». Половина  фигур  обведена  черным.

 Лица  чеченцев – женщин, мужчин, явно – местные, штатские.

Дети, глядевшие  точно  в  фотокамеру.

Портрет  боевика – избитый, шрам  на щеке.

И  ещё  один  портрет – ребенок,  на  первый  взгляд  не  поймешь, мальчик  или  девочка, волосы  кудрявые  шапкой, черные  глаза. Красивый  мальчик, точно  с  портрета  эпохи  модерн, не  то  ангел, не  то  демоненок.

И  подпись – «Исмаил».

 

Были  и  другие, в  иной  манере.

Три  цвета – красный, белый  и  зеленый.

Черный  не  в  счет.

Черным  было  небо. Только  небо.

Открывался  цикл  огромной  изуродованной  головой, с  дырой-трещиной  сквозь череп, шрамами, один  глаз, выбитый, висел  на  щеке. Второго  не было. Просто  круглая  черная  дыра. И  подпись – «I  AM.  Ведено, 15  августа, 1997».

 И  дальше –  вправду, как  Герника, страшнее, обломки  людей, обломки  домов, даже  Луна  и  Солнце  рассыпались  на  куски.

Двуликая  морда. Зверь.  Пасть – одна  хищная, оскалена, не  то  тигр, не  то  волк, изо  рта  торчат  красные  клочья. Вторая – тупорылая, не  то  корова, не  то  свинья, тоже  жующая, изо  рта  торчат  куски  сена.

Люди, коконы  в  белом, в  красных  пятнах, сваленные  у стены. А  сверху, в профиль – на фоне  черного  неба – фигура  солдата, распятого, в  камуфляже. И  подпись «Воскресенья  не будет».

Стало  страшно, душно, голова  заболела. Там  было  ещё  много, но  дальше  смотреть  не  могла.

Перешла  на  сайт.

 

Вот  это – совсем  другое  дело.

 Дом-чайник. Дом-парусник.

И  церковь  - вся – один  сплошной  купол,  прозрачный, с  дверью  внизу.

Много  воздуха.

 Много  света.

 И  ничего  на  свете  не  страшно.

Был  ещё «Мой  Генплан  реконструкции  Москвы!».

И  Парижа. И  Рима.

Жилой  квартал  в  виде  паровозного  состава  на  рельсах. Каждый  ехал  в  своем  вагоне.

Дом  Солнца, вращающийся  по  часовой  стрелке.

Был  архитектурный  сад – с  дорожками, лабиринтами, сооружениями  вместо  деревьев.

Был  целый  город.

Не  план, не  проект, не  чертеж. Скорее – картина.

Незнакомый  город  под  светло-золотым  небом.

Здания-башни, завитки  спиралей, мосты, летающие …штуки. И  птицы – каких  на  Земле  нет.

Красота … 

 

Оттуда  не хотелось  уходить.

Там  хотелось  остаться.

Навсегда.

Остальные  папки  не  хотелось  трогать. Мало  ли что  там  ещё  обнаружится.

Открыла  одну, наугад – сплошь документация, чертежи.

Немного  погодя  открыла  ещё  одну  папку  без  названия.

И – все  кончилось. Раз – и  навсегда.

Точно  горло  в  петле, а  скамейку  выбили  из  под  ног.

Только  боль, боль, боль – без  конца.

И  нечем  дышать.

Фото:  целая  сессия, голая  девушка  спит, обняв  подушку.

Девушка  из  кино. Старого  кино  начала  века. Или  открыток.

Малютка  с  темной  пушистой  головкой.

Опять она  же. Спящая. Трогательно  закрывает  голову  руками  во  сне.

Пупок. Маленькая  грудь. Закушенный  рот.

Захотелось  её  убить, эту  малышку. Придушить  подушкой.

Или  пырнуть острым  ножом. В  нежный  пупок. Или  в  откинувшееся  горлышко. Перерезать, как  овечке. И  выпотрошить, как  кролика.

Её, которую  он  так  любит…

Прямо  обчмокал  и  облизал. Расчленил  на  44  кадра. Прядь  на  затылке. Мочка  уха. Глаз  с  нестертой обводкой. А  потом  снова  собрал – спящую  свернувшись  в  комочек, подперев  щеку  кулачком.

 

Пока  не  поняла. Не  догадалась. Что  это  будет, кажется,  само - убийство… Харакири. Саморезня  бензопилой.

 По  родинке -   на ягодице.

По  пятну – на  плече.

И  окончательно – на последнем  фото,  где  её, сидя  на  подушке,  обнимал  медведь.

А  она, блин,  даже  не проснулась!

Неужели?!

Она  легла  на  кровать, обняв  руками  подушку.

Кровать  летела, все  летело, земной  шар, все  планеты, Млечный  Путь …

 

Наверное, она  заснула. Потому  что  в  комнате  было  уже  темно. И  на  улице  тоже. Только  лучи, как  прожектора, движутся  под  окном. Иллюминация  от  рекламы.

Он  обещал  позвонить  в  шесть.

Если. Ничего. Не  случится.

В  шесть  ещё  светло. Если  только  не  солнечное  затмение.

Конец  света.

Ноутбук  показывал  без  двадцати  восемь.

И  мобильник  тоже.

Он  мог  позвонить. А  она  не  слышала.

Входящих  не  было. Ни  на  том, ни  на  этом.

На  сотовым  был  последний  разговор – в  16.54.

И – всё …

Она  сжалась  в  комок, обняв  руками  подушку.

Все  было  ясно. Все  понятно.

Теперь …ждать  звонка.

Вот  уже  звонят …на  городской.

Н-нет …не  сейчас …н-н-нет …

Вот  уже  и  не  звонят.

 

В  двери  повернулся  ключ.

 

- Блять, что  такое! Почему  темно?

 

Вспыхнул  оранжевый  шар  в прихожей.

И  квадратный  светильник  на  потолке.

Она  блошиным  прыжком  перемахнула  комнату.

И  повисла. Как  обезьянка  на  пальме  с  финиками.

 На  нем, стройном  и  длинноногом. Губастом  и  рыжем. В  плаще  и кепке,  сдвинутой  сейчас по-простецки,  набекрень.

- Анюта, ты  охуела  совсем? Ну, что  такое? Я  звоню, звоню, а  ты  не  отвечаешь?

- Когда?

- Да  вот  сейчас, ещё  в  подъезде …

- Ты  сказал – в  шесть.

- Ну, забыл. Не  до  того. Вот, позвонил  же …   А, понятно. Ты  решила,  что  тебя  приглашают  на  опознание.

- Да.

- Ань, у  нас  есть, что  поесть? А  то, по - моему, внутри  у  меня  все  уже  слиплось  и  ссохлось. И  шатает, как на  корабельной  палубе.

- Сейчас …

- Погоди, не  надо. Потом.

Он  лег  на  кровать, положив  кепку  на  глаза.

- Лёва, ты  что? Тебе  плохо?

- Хорошо. Очень. Хорошо. Не  представляешь, как.

 

Он  резко  поднялся, бросил  кепку  в  угол.

И  вдруг  обнял, поднял  на  руки, закружил  по  комнате.

Посадил  на  стол.

 

- В  Париж  едем, Анька!  Завтра! Рано  утром! Ну, чего  сидишь, собирайся!

- Как -   совсем?

- Ну  почему  совсем, на  неделю!  Ань, послушай, как  у  меня  сердце  стучит. Чуть  сам  не  оглох. Да, надо  Борясику  твоему  позвонить. Предупредить, чтоб  не  скучал. Не  то  этот  убогий  опять  решит, что  я  от  него  съебываю. Набирай  его номер, быстро!

- Не  надо, Лева. Я  сама  с  ним  говорила  недавно.

 

Он  схватил  её  сотовый, нажал  на последний  входящий.

 

- Этот?

- Не  надо!

 

Не  слушая, он  нажал  на  вызов.

- Алло! Дышит, - добавил он  шепотом, ей подмигнув. – Да, это  я. Ну, привет, чучело  депутата. Новости  ещё  не  слушал? Включи, любые, хоть  программу  «Время». Я  понимаю, что  тебе  это  всё  глубоко  по  хую, но  ты  всё  же  государственный, типа, член, поболей  за  наших, наши  рулят. Кто  именно? Лев  Р-раевский, русский  архитектор, победа  на  всемирном   конкурсе «Новый  мир»,  событие  культурное,  блять, мирового  масштаба. Это  я  тебя  просвещаю. Вот,  еду  её  получать. Завтра. Так  что  отдохни, недельку. И  пидорасам  своим  текст  новый  надиктуй, а  этот  уже так…   Не  вставляет. На два  лица  приглашения, с  супругой. С  женой. С  Анькой. Вот  она  рядом  стоит, уписалась  от  счастья. Ну, да, джентльмены  предпочитают  блондинок, а  красивые  женщины   по-бе-ди-те-лей. Ты там  что, меня  поздравляешь? Ах, это …

 Ну, знаешь  ты  же  у  нас  один  бессмертный  Дункан  Маклауд. Чуть  не  сказал – Вечный  жид. Ну, ладно, ты – вечный, а  я – невечный …   Пока! Сказал, что  я  скоро  сдохну. Удивил …

- Лёва, это  правда?!

- Аня, разве  можно  такое  придумать?! Я  этого  десять  лет ждал!

 

Глаза  сияли, кончик  носа  блестел, он  казался  сейчас  совсем  мальчишкой.

 

- Погоди. – Она  опустила  голову. – Ты  один  летишь. У  меня  же  нет  паспорта.

- Да  есть  паспорт, Анька, тот  и  другой. Держи! – Он  вынул  из  сумки  через  плечо   два  паспорта, бросил  на  стол.

- Так  ты …

- Ну, да. Сумку  не  нашел, а  паспорта  под  чужую  тачку  спикировали. Я  их  подобрал  и  спрятал. Ну, что  молчишь? Скажи – сволочь …

- Сволочь. А  зачем?

- Я  очень  испугался, что  ты и  вправду, сбежишь. После  того, как  меня  узнала  получше.

- Я?! Лёва, а  что  ты  сейчас  сказал? Про  красивых  женщин? Я  тут  причем …

- Ты  красивая. Ты  очень  красивая. Когда  смотришь  на  меня.

- И  все?

- Да. Но  это  меня  вполне  устраивает.

- Сволочь! – она  стукнула  его  кулачком  по  спине.- А  мои  фото …

- Так это  ж  для  порносайта, Аннушка.  Модельки  всем  надоели. Вот  я  и  решил  подзаработать. Выложил  неформатную  женщину  в  стиле  ретро. С  маленькой  грудкой, круглой  попкой  и  плохо  выбритой …

Она  замахнулась  и  хлопнула  его  наотмашь – по  губам  и  по  щеке.

- Ань, я  не  понял? Ты  мне  сейчас  дала  по  морде?

- Да. И  ещё  дам – если  скажешь  такую  мерзость.

- А  если  я  сейчас  тебе  шею  сверну?

- Сверни.

 

Он  обнял  её  что  есть  силы. Потом  раздвинул  рот  языком. Видны  были  кончик  носа, грустные, потемневшие  глаза  под  длинными  рыжими  ресницами. Она  закрыла  глаза. И  почувствовала  мокрое  на  своей щеке.

 Провела  пальцем, потом  тронула  языком.

- Лёвка! Ты  плачешь?

- Нет …

- Ты  плачешь!

- Н-нет … Анька, я  не  хочу!

- Ты что?! Прекрати …

- Анька, он  верно  сказал – я  сдохну. Скоро …  Если  повезет – лет  через  пять. Какого  черта! Я  не  хочу … Она  и  так – короткая! С  воробьиный  нос. Я  не  хочу, не  хочу, не  хочу - понимаешь? Я  не  хочу  все  время об  этом  ду-у-мать … Я  не  хочу  глушить  себя – работой, креосами, чем-то  ещё, я  не  хочу  перед  собой  делать  вид. Я  не  хочу  считать  секунды. Только  не  надо  мне  поповские  сказки – мы  встретимся  в  раю. Только  заикнись! Там  ни-че-го  нет, понимаешь – ни-че-го … Я  знаю. Я  скольких  туда – и  проводил, и  отправил. Ничего там  нет… Анечка! Давай  сейчас  вместе  умрем … Два  укола.

- Лёва! Ты - что … Тебе  же  завтра, в  Париж …

- Не  хочу! Вдруг  там  все  и  случится! Буду  всех  своим  трупом  пугать. Боже, какая  мерзость …   Ведь  все  же  кончится. Все – все-все-все-все-все. Почему?!

- Лёва …

- Ань, не  пугайся. И  звать  никого  не  надо. Я  просто  уткнусь  в  тебя  и  поплачу. Если ты  не  возражаешь.

- Не  возражаю. Нет.

 

Он  всхлипывал, чуть  поскуливая, уткнувшись  в  её  плечо. Мокрое  пятно  росло  и  росло.

 

- Анька! Не  бросай  меня – даже  вот  такого, - он  высунул  язык, – можешь  не  усыплять, только  не  бросай … И  не  отдавай! Чтобы  только  ты  меня  видела, больше  никто …

Она  кивнула.

 

- Ну, всё. Договорились. А  теперь – пошли  на  крышу!

- Ка-кую  крышу?!

- Тьфу, блять! Да  не  топиться …  У  меня  ключ  есть от  смотровой  площадки. Помнишь, я  тебе  обещал  Москву  показать. Там  вся  Москва  как  на  ладони. Напоследок. Завтра  же  с  утра  самолет!

- А  ты …

- Ань, я  же  не  дурак. Ну, сдали  нервы. Я  ведь  не  только  какаю. Но  и  плачу. Иногда. Честное  слово – иногда. Или  тебе  суперменов  подавай, с  мохнатой  грудью?

- Не  надо – с  мохнатой. И  вообще – никаких. И   вообще – никого. И  ничего.

- Ну, и  все. Ань, я  только  переоденусь. А  то  рубашка  такая  мокрая, точно  я  обоссался.

- А  у  меня  платье  мокрое.

- Тоже  переоденься …

- Нет. Высохнет. Я  даже  стирать  его  не  буду. Лева, я  не  поняла – ты  теперь  вообще, что  ли, не  ешь? Ты  же,  как  пришел, был  голодный.

- Тогда  хотел, а  теперь  не  хочу. Я  не  могу, Ань. Меня  стошнит. Или  сразу  пронесет. Честное  слово.

- Раевский, ты  меня  уже  достал  со  своим  бесконечным  поносом! Ты  с  крыши  грохнешься, сволочь! И  я  за  тобой!

- А  ты  зачем?

- А  что  мне  ещё  тогда  делать, идиот?!  Сожри  хоть  что-нибудь!

-Ладно, Ань. Ты  только  не  кричи … А  что?

- Вчера  Ахмед  целую  сумку  принес, на  две  недели. Там, что-то  в   свертках, я  даже  не  разгрузила.

- Ань, давай какую-нибудь  икру  откроем, и  съедим  пополам.  И  шоколадкой  заедим. И  чай  завари, покрепче.

 

Он  сел, откинувшись  на  спинку  дивана, рубашка  расстегнута.

Она  прошла  на  кухню,  набрала  полную  тарелку  черной  икры – как  манную  кашу  на блюдце. 

Села  рядом.

 

- Давай  я  тебя  с  ложечки  покормлю. Как  маленького. За  маму …  За  папу.

- Их  нет, Анька. Папа  умер  последним, пять  лет  назад. А  мама - ещё  когда  я  там был, в  Чечне. Сердце  не  выдержало. Мне  кажется, отец  мне  так  и  не  простил. Но  я  не  мог  уехать  оттуда!

- Прости  меня …

- Ничего. Ты  ведь  не  знала. Я  сам  тебе  не  говорил.

- А  кто  они  были?

- Отец  - директор  конструкторского  бюро, в  «ящике»  работал. А  мама, окончила  университет  – но   сидела  дома. Просто  сидела  дома. Я  деда  хорошо  помню. Профессор  истории. Я  все  книги, по-моему, в  его  библиотеке  проглотил, лет  до  13. Пока  не  забил  на  все. Я  помню  альбомы  с  фотами. Там  какие-то  генералы, дамы, люди  в  форме. Это всё  по  отцу. А  прадед  по  маме  устанавливал  в  Смоленске  советскую  власть, вовсю  комиссарил, пока  самого… Анька, я  бы, если  тогда  жил,  точно б   в  революцию  пошел. Был  бы  комиссар  Лёвка  Гольдман  в  кожанке – пока  самого  б  не  чикнули. А  может, совсем  наоборот – пор-ручик  Раевский. Не  знаю, с  кем  бы  я  был. Все  равно  б  расстреляли. Ещё  раньше.  До  тридцати  бы  точняк  не  дожил… Да, собственно, и  здесь  чуть  не  расстреляли. Шестнадцать  лет  назад. Я  бы  давно  уже  сгнил  сейчас.

- Не  вспоминай. – Она  ладонью  прикрыла  ему  глаза. – Всё  я  знаю. Знаю.

- Откуда? Ахмед  рассказал … Да. Я  тогда  сутки  под  конвоем  провел.

- Лёва, а  как …- Она  замолчала, осеклась.

- Аня, спрашивай  всё, что  хочешь. Нет, я  ничего  такого  не  думал. И  не чувствовал. Злился  только. Пацана  этого  спасли, а  он  умер. На  моих  руках. Глаза  стали, как  стеклянные. У  меня  на  глазах  в  клочья  рвало  своих,  с  потрохами  на  гусеницы  мотало, или  взрывом. И  все  же  это  как  будто  первая  смерть. – Он  шмыгнул  носом. – Обидно  было, что  всё – зря. Вообще – всё. А  если  так, то  пошло  всё  на  хуй. Чем  скорей, тем  лучше. Я  даже  не  рад  был, что  отменили. Я  бы, может, сам  это  сделал.

- И  ты  после  этого …вернулся?

- Нет, почему? Ещё  почти  год  прослужил, пока  под  Ведено  не  контузило. Неделю  в  госпитале  валялся, как  овощ, кровь  текла  из  носу, из  ушей. Потом  в  Москву  отправили, вертолетом. В  тот  самый  госпиталь  Бурденко. Я  почти  год  восстанавливался. Я  в  армии  начал  рисовать. А  когда  вернулся, на  дома  стал  смотреть. Просто  смотреть. Потом  стал  их  рисовать – по  памяти. Потом  из  головы. Втянулся. Вначале, чтоб  отвлечься, потом  уже  всерьез. По-моему, все,  что  было  об  архитектуре, за  год  проглотил. Это  меня  поставило. Через  год  инвалидность  сняли. Ань, дай   мне  трубку …

- Тебе  же  нельзя!

- Блядь, я  же  не  затягиваюсь. У  меня  в  пиджаке. А  табак  на  кухне, в  ящичке.

Она  принесла  трубку  и  спички. И  табак.

 

Он  набил  трубку, выдохнул  дым.

 

- Хорошо … Не  буду  я  бросать  курить. Зачем, если  мне  от  этого  лучше? Ты  чего  улыбаешься?

- Ты  сейчас  вылитый  Бельмондо. Только  с  трубкой … Тебе  это  часто  говорили?

- Не  ты  первая, Анька. Тогда  я  был  другим. Хипповым  и  небритым. Носил  одни  и  те  же  рваные  джинсы.  На  чем  мы  остановились?

- На  том, что  инвалидность  прошла.

- Да. Я  поступил  в  МАРХИ, потом  уехал … дальше  ты  знаешь.

 

Она  кивнула.

 

- Я  не  был  в  Смоленске  после  армии. Зачем? Мамы  нет …а  отец…он, мне  кажется, не  очень  хотел  меня  видеть. Он  её  любил  больше  чем  меня. Намного. Правильно  делал. Так  и  должно  быть …  

- А  кто-нибудь  есть  ещё – из  родных?

- Никого. Ни  сестер, ни  братьев. Даже  двоюродных  нет.   Какой-то  дядюшка  с  теткой, в  Америке, по  маме. А  так – никого. Сын  есть …- он  опустил  голову, - даже  теперь  повидаться  не  дадут. Я  в  скайп  ей  стучался  вчера – никакого  ответа.

- Лёва … Может,  я  с  ней  поговорю?

- Поговори! Я  тебе  её  телефон  дам, потом. Ты  по-французски  знаешь? Впрочем, можно  и  по-английски.

 Она  кивнула, погладила  его  руку, лежащую  на  колене.

- Лёва! А  за  меня? Хоть  ложечку …

- Ложечку  за  Анечку? Только  из  твоих  рук. Сейчас, только  докурю.

 

Она  зачерпнула  чайную  ложку  икры, как  манную  кашу.

Он  блаженно  закрыл  глаза. Шевельнулся  кадык  на  шее.

И  улыбнулся …

 Не  открывая  глаз.

 

- Сейчас  будем  Лёвочку  кормить. Открой  ротик.

 

Немного икры  попала  на  подбородок. Она  вытерла  его  пальцем.

- Блять … Не  н-надо!

- Ты  что?!

- Н-ничего. – Он  открыл  глаза, взгляд  был  затравленным. – Убери  это …всё …

Он  поперхнулся,  закашлялся  до  слёз, резко, судорожно  сглотнул. – Я  представил, что  уже …овощ. И  ты  меня  с  ло … Не  надо! – он  резко  приподнялся, стукнул  её  по  руке. – Унеси  всё. Я, наверное, теперь  никогда  жрать  не  смогу. Горло… - он  попытался  прокашляться. Она  принесла  воды  из  чайника, он  судорожно  выпил. – Не  надо, Ань. Не  могу. Сдохну, так  сдохну. Лучше  от  голода, чем …

 

- Нет, так  нет, - она  унесла  тарелку  с  икрой в  кухню, громко  поставила  на  стол.

  Села  рядом.

 

Я  больше  не  могу …не  могу … не  могу …

Должна, но  не могу.

 

- Ань, не  сердись …

- Не  хочешь  жрать, ну  и  хуй  с  тобой.- Она  стукнула  себя  кулаком  по  колену,- Будешь  пить  виагру. Которую  тебе,  наверное, нельзя. Ведь  нельзя?

- Нельзя, - согласился  он, понурив  голову.

- Значит,  не  будешь. Мне  плевать.  Так  тоже  можно. Я  пять  лет  так, и  ничего …

- Погоди … Ты о чем?

- О  том  самом! Он  у  тебя  что, на  солнечных  батарейках  работает?

- По-го-ди! Ань, неси  все  обратно. Или  нет … я  сам.

- Сиди, аноректик  несчастный. Ещё  рассыплешься. Я  за  тобой поухаживаю.

- Ладно …  За  мной  давно  никто  не  ухаживал. Ань, там  столик  есть, для  кофе  в  постели. Поставь  сюда. Скажешь  тоже – на батарейках!

 

Она  смотрела, как  он  ест  икру  с  тарелки, жует  бутерброд, как  двигается  позвонок  на  шее.

- Ну  что, капризуля? Вошел  во  вкус?

- М-м-м …  Ещё  бутербродик.  И  чаю  принеси!

-Ну  вот, ты  хоть  розовенький  теперь, как  после  бани. А  то  был, как  стенка, смотреть  тошно.

Она  доела  за  ним  размазанные  по  тарелке  остатки  икры, отправила  в  рот  несъеденный  краешек  бутерброда. Вернулась  с  новым  и  чашкой  крепкого  чая.

- Ань, я  сейчас  точно  пьяный. Оказывается, можно  от  еды  захмелеть. Ань, где  бы  я  сейчас  был, если  бы  тебя  не  украл?! В  морге …  Или  в  Кащенко!

- Я  бы  тоже  сейчас  была  в  Кащенко,- из  горла  вырвался  судорожный  полусмешок-полувсхлип.- В  соседней  палате. И  встретились  бы  на  прогулке …

- А-ань! Он  что, твой  говорящий  член -  хотел  тебя  в  дурку  сдать?

Она  опустила  глаза.

- Точняк, хотел! Я  теперь  все  понял. Ты  мне  сигналила, да?

- Я  с  тобой  прощалась, дурачок.

- Прощалась? Скажи  честно, он  бил  тебя?

-  Отстань. Никто  меня  не  бил.

- Блядь … Я  его  урою. Жаль, что  завтра  летим. А  то  б  я  приехал, может, не  один, с  парой  ребят,  и  отпинал  бы  его  на  крыльце, чтоб  он  на  коленях  у  тебя  ползал. Приедем, я  так  и сделаю, вот  увидишь.

- Ты  потеряешь  Настю. Она  любит  его.

- Д-да. – Он  вздохнул. – Ладно. Ты  же  сказала, что  с  ним  говорила …только  что. Или  я  что-то  недопонял?

- Он  сам  позвонил. Лёва, он  только  пугал. Не  будет  ничего.

- Он  мне  подарил  жизнь? Осознал  и  покаялся? Я  тронут. Надеюсь, ты  ему  сказала  спасибо?

- Он  Настей  поклялся! Ну, не  монстр  же  он  с  когтями …

- Хряк  он  с  копытами.  Ты, по-моему, что-то  недоговариваешь …

- Что  я  могу  недоговаривать?

- Пронюхал, значит,  урод, про  мою  чеченскую  крышу. Ладно. Твоя  дочь  будет  с  тобой. После  развода.

Она  кивнула.

- Тебе  половина, как  минимум, полагается. Имущество. И  на  дитя. И  тебе  на  туфли.

- Ни  за  что! Ни-че-го …

- У  вас  недвижимость – только  этот  древнеримский  сортир?

- Ещё  квартира  в  Москве. И  ещё – на  его  имя. Дом  в  Турции.

- Нехило. Ладно, я  своих  юристов  подключу.

- Я  не  буду  этим  заниматься. Не  буду – и  всё.

- Не  будешь. Только  напишешь  заявление. Остальным  я  займусь.

- Ка-кое  заявление?

- Что  бил  и  плакать не  давал. Так  ведь  и  было?

   Она  замотала  головой.

- Раевский, отстань. Все  равно не  буду. Это  мое  дело. Боишься, что  меня  не  прокормишь?

- Нет. Ань, я  бы  сам  не  стал  связываться. Я   десять  таких  как  ты,  могу  прокормить. Но  ты  же  знаешь – моё  самое  далекое  будущее – это  завтрашний  день. Ну  вот, теперь  ты  ревешь …Мы  идем, в  конце  концов, на  крышу, или  нет?!

 

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

- Ну, что?! Только  держись  за  меня, крепче.

Голова  закружилась.

 Всюду  были  огни.

 Огни. Огни.

 Огни  Москвы.

 Рубиновые  звезды  на  другом  берегу.

 Дрожащий  свет  на  вечерней  воде.

 Иллюминация.

 Свет  московских  окон.

Под  красно-синим, огненным  небом.

 

- Анька, это  всё  тебе. Только  к  краю  не  подходи.

- Н-не  буду.

 

Было  боязно, чуть-чуть, в  коленках.

 Но  не  совсем.

 Потому  что  шикарный  мэн  стоял  рядом, в  шляпе  сороковых  и  темно-сером  плаще, обмотав  горло  богемным  шарфом. Правда, с  батоном  под  мышкой.

- Лева, а  почему  батон?

- Для  небожителей.

- Ангелов?

- Голубей.

 

Он  сунул  два  пальца  в  рот, и  по-разбойничьи  свистнул. И  послышался  шум  от  множества  крыл. Голуби  тучей  облепили  крышу.

Он  разломал  батон  пополам. Стал  кидать  туда, в  середину. Среди  голубей  были  белые, были  точно  в  тюрбане, были  с  хохолком  на  голове.

Через  минуту  батон  исчез, рассеялась  туча.

 Они  стояли  на  крыше  вдвоем.

 

- Ань, стой  здесь. А  я  покурю.

 

Он  достал  из  кармана  спички, набил  трубку.

 Вскинул  голову, надвинув  шляпу  до  самого  носа. Затянулся  не  спеша, колечками  выпуская  дым.

- Это  что – опять  римейк?

- Да. Тебе  нравится?

- Очень.

- Мне  тоже, – он  забросил  ногу  за  ногу.

- А  мне  что  делать? Смотреть  на  тебя?

- Да. Ты  очень  красивая, когда  смотришь  на  меня.

- А  когда  не  смотрю?

- Когда  не  смотришь, то  не  очень. Фу, совсем  не  красивая, гадкая. Ужасная. Или  смешная. А  я  люблю  все  красивое.

- Лёва, а  как  зовут  ту …мать  твоего  сына?

- Потом  скажу. Не  порть  мне  сейчас  нервы.

- А  чем  ты  её  так  достал?

- Ничем. Просто  взял  и  уехал. Мне  надоел  Париж.

- Ты  её  бросил. С  ребёнком.

- На  пятом  месяце. Она  могла  поехать  со  мной. Сюда. Насовсем. Значит, не  очень  хотелось.

- Ты  сволочь.

- Я  её бросил  не  на  улице  без  копейки  денег. Далеко  не  на  улице. Ань, значит, ты  не  будешь  говорить  с  ней?

- П-попробую.

- Я  тебя  очень  прошу. Подойди  ближе, - он  поманил  её  пальцем. А  когда  подошла, вытряхнул  трубку, положил  в  карман, крепко  прижал  к  себе.– Ань, а  почему  ты  такая  медлительная?

- Что?

- Ты  могла  бы  прийти  ко  мне  ещё  год  назад. Или  даже  два  года.

-  Тогда  ещё  не  было  этого  участка  земли …

- Какое  мне  дело! Мы  были  бы  вместе  уже  целый  год. И  я  знал  бы  тебя  на  год  моложе. Или  на  целых  два.  Блять, как  много  времени  ты  потеряла!

- Лёва, я  на  Москву  хочу  посмотреть. Отпусти  меня …

- Нет. Смотри  на  меня. Только  на  меня. На  Москву  ты  ещё  посмотреть  успеешь. Как  и  на  всё  остальное. Да  и  нечего  там  смотреть. Там  все  неправильно.

- А  где  правильно?

- Вот  здесь, - он  пальцем  тронул  голову, точно  покрутил  у  виска. – У  меня  ещё  видеоинсталляция  есть «Будущая  Москва». Я  тебе  потом  включу. Смотри  на  меня …

- Не  буду! – Она  подошла  к  самому  краю  крыши. И  остановилась.  – Ой-ййй!

- Вот  так-то.- Он  встал  рядом, двигая  трубку  во  рту. – Анечка, а  у  меня  для  тебя  сюрприз. Засунь  мне  руку …в  левый  карман.

- Карман  чего?

- Плаща. Ладно, я  сам.

Он  полез  в  карман  и  достал. Жестом  фокусника.

- Это  что?

- Вино.-  Бутылочка-миньон  была  на  двести  грамм. – Как  ты -  маленькая  и  совсем  слабенькая.  Даже  мне  можно. Чуть-чуть.

- Я  не  слабенькая. Я  сильная.

- Когда  ты  со  мной – ты  сильная.

- Значит, без  тебя  я  буду  некрасивой  и  слабой. Учти …

- Ну  и  что? Я  же  тебя  все  равно  не  увижу. У  черепа  нет  глаз.

- Жаль, что  ты  такой  атеист.

- Я  похуист. Знаешь, после всего, что  я  видел …

- Я  знаю, что  ты  видел … Картины.

- Я  только  не  нарисовал  старую  чеченку, которая  после бомбежки  собирает  на огороде  то, что  осталось  от  взрослой  дочери …в алюминиевую  кастрюлю. И  многое  ещё  не нарисовал.  Очень  многое. А  Серегу  Тарасова, которого  «духи»  распяли, я, вместе  с  другим  пацаном  вот  этими  руками  на  четвертый  день  с  креста  снимал. Ты  что, Ань? Какой  Бог?!

-  Почему  ты  ЭТО  прячешь?

- Потому, что  это  очень  плохие  картины. Я  не  учился  живописи.

- Ну  и  что?

- Как – ну  и  что? Ты  будешь  давать  концерты, не  зная  нот? К  тому  же  они  сгорели. И  слава  Богу.

- А  у  тебя  ещё  есть  другие  рисунки?

 - Есть. Сентиментальная  пошлая  мазня. Не  вздумай  это  после  меня  никому  показывать.  Тем  более -  где-то  выставлять. Кто  бы  ни  просил. Обещай  мне.

-. Ладно, обещаю. Придется. А  то  ещё  с  крыши  сбросишь

- Ну  и  всё. Ань, а  чего  мы  стоим? Будем  пить  вино  под  звездами.

- А  открывать  чем, зубами?

Он  достал  из  кармана  маленький  штопор.

- Погоди. Надо  место  выбрать. Ты  где  хочешь?

- С  видом  на Кремль. А  тебе  можно?

- Аня, я  захочу  умереть, только  если  ты  меня  разлюбишь. А  этого  быть  не  может..

- Ты  так  уверен?

- А  меня  можно  разлюбить? Ещё  ни  у  кого  это  не  получалось. Можно  только  возненавидеть.

- А  из  чего  мы  будем  пить?

- Бля-ать! Я  забыл …  Давай  по-очереди. Из  горла.

- Не  чокаясь?

- А  зачем? Мы  и  так  чокнутые. А  я  ещё  и  контуженый.

- Не  смешно. Не  чокаясь  пьют  за …

- За  покойников. Ты  без  меня  вообще  не  будешь  пить. Сложи  ручку  лодочкой. Правую. Я  налью  тебе. А  ты  мне  в  другую.

 

Поехали  и  сошлись.

Над  Москвой.

Над  Кремлем.

Над  куполом  «Ударника».

Над  толпой, одетой  уже  по-летнему.

Над  храмом  Христа  Спасителя.

Над  церетеллиевым  монстром.

Над  рекой …

 

- Лёва, тебе  капнуло. На  плащ. Как  кровь …

- А ты  ни  капли  не  уронила. Алкоголичка. Чин-чин. Поехали …

 

Подул  ветер, теплый  и  легкий, с  Москва-реки.

 Запахло  железом.

 

- Когда  дом  только  заселили, на  этой  крыше  был  солярий  для  жильцов. Есть  даже  старая  кинохроника – жены  бывших  комиссаров, милые  неформатные  женщины, коротконожки  с  покатыми плечами,  сидят  здесь  в  шезлонгах  и  закрытых  купальниках. А  внизу – Москва. Такой  вот  охуительный  сюр. А  там – Кремль  через  решетку.

 

- Вон  там  очень  страшно – она  посмотрела  на  другой  край, в  сторону  театра  эстрады,- крыша  была  вся  в  маленьких  треугольных  люках.- Точно  это  всё  бункера, бункера, бункера.  И  под  каждой  крышкой  кто-то  сидит  и  слушает. А  внизу – точно  тюрьма. И  двор  для  прогулок. Как  можно  здесь  жить?!

- Тебе  у  меня  не  нравится?!

- Дом … Он  все  помнит. А  я  чувствую.У  меня  прабабку и  прадеда  в  тридцать  седьмом  увели,  правда, не  здесь, а  в  Питере. А  прадед  так  и  не вернулся.

- Брось! Это  потрясающий  креос. Тут  две  эпохи  сошлись. Давид  говорил – архитектура  девятнадцатого  века, Большой  театр – это  всё  наши  маленькие, домашние  радости. А  новая  архитектура  двадцатых – это  то, что  мы  дали  миру.

- Ты  мне  будешь  лекцию  здесь  читать?

- А  ты  что, даже не  хочешь  послушать?

- Не  сейчас …   Купил  бы  квартиру  вон  там,- она  показала  на  высотку на  Котельнической. – там  тоже  площадка  смотровая. Ещё  выше.

- Тот  дом  вообще  зэки  строили. Ты  не  знала? По  твоей  логике  надо  вообще  съебывать  с  Земли. Везде  что-нибудь  было. И  ещё  будет. Посмотри  вон  туда …  Вот  где  красиво …

- Да! – она  раскинула  руки.- Лёвка! Дай  я  лучше  на  тебя  ещё  посмотрю! Сделай  вот  так.

- Вот так? – Он  провел  пальцем  над  верхней  губой.

- Да. Тебя  надо  всем  видеть. Ты  такой  фактурный  парень. Тебя  снять  где-то  ещё  надо.

- Я  снимался. На  фоне  своих  креосов, в  студии.

- Нет, а  по  телевизору? Там  же  показывают  архитекторов.

- Нет, Боже  упаси. Я  даже  интервью  не  даю  никогда. Я, правда,  не  публичный  человек.  А  вообще -   «публичный  человек»  звучит  как  «публичная  женщина». Только  в  сто  раз  хуже. А  меня  повело  уже, Анька. Я  немного  пьяный. Как  мало  мне  теперь  надо!  Иди  сюда.

- Что?

- Я  в  тебя  уткнусь. Но  плакать  больше  не  буду. Ты  здорово  тогда  испугалась?

- Ты  меня  уже  ничем, по-моему, не  испугаешь. Лёва, встань  прямо… Вот  так.

 

Она  перекрестила  его  три  раза, вминая  пальцы  глубоко.

 В  лоб, в  живот  и  плечи.

 

- Ань, что  за  театр? Теперь  ты  меня  пугаешь!  И  глаза  у  тебя  опять – как  у  толстого  лори  в  темноте …

- Помолчи! - Она  обхватила  его  крепко, сложив  на  его  животе  свои  руки  крест-накрест – так  крепко, как  только  могла. -  Эй, вы! Слышите  меня! Если  хоть  кто-нибудь …когда-нибудь …что-нибудь   на  моего  рыжего … на  раба  Божьего Льва …со  мной  иметь  дело  будете. Всех  порву!!! – Она  встала  на  цыпочки, не  дотянувшись  до  макушки, ткнулась  губами  в  затылок. – Во  имя  Отца  и  Сына  и  Святого  Духа. Аминь.

- Ань, мне  куда  «Скорую»  вызывать, на  крышу? Или  сразу  вертолет?

-  Нет, это  я  так. Борис  тебя  заказал. Обряд  вуду, черная  магия …

- Он  у  тебя  ещё  и  дебил?

- Он  не  всерьез. Так …пар  выпустить. Ну, я  и  решила – на  всякий  случай.

- Я  рыжий. Не  волнуйся. Меня  даже  пуля  не  берет.

- Ага … - Она  запустила  руку  в  его  волосы. – А  в  кого  ты  рыжий?

- Ни  в  кого. Нет, я  похож  на  отца. Пятно  родимое  от  него. Но  рыжий – сам  по  себе.

- Тогда  и  вправду – нечего  бояться.

- Слушай, давай  на краю  постоим, пока солнце  не  село. Ань, я сейчас  очень  хочу  остаться. Как  никогда  ещё  не  хотел …

- Так  ты  не  едешь?

- Тьфу, блять. Я  говорю – здесь, вообще. А  то  каждый  день  такое  чувство, будто  вечером  поезд, меня  это  уже  все  заебало. Знать  бы сразу – когда, во  сколько? Вот  так, чтоб  ты  родился, а  на бирке  все  уже  записано.

- Ужас …

- Почему? Все  бы привыкли. Представляешь, сколько  бы  исчезло  всякой  хуйни? Анька, а  может, ты  и  правда, какая-нибудь  ведьма? Или  экстрасенс, вот  как  у  тебя  глаза  сейчас  горят? Сделай  что-нибудь …

- Что?

- Ну, что-нибудь. А  то  у  меня  опять  голова болит …

- Хорошо. Я  попробую. Сильно  болит? Может …

- Да  ни  хуя  не  нужно. Сделай  что-нибудь руками, и  все.

 

Она стала  гладить  его  голову  по  кругу. Поцеловала  в  лоб. Где-то  там – впадина. Или  трещина. Щербина. Надлом.

 На  что  это  похоже?

 

- Знаешь, так  приятно. … Сразу  прошло. - Он  зажмурился. Глаза  под  густыми  ресницами  опять  показались  темней, чем  обычно. Дернулся   кончик  носа. – Может, ты  меня  и  вылечишь?

- Не  знаю. Попробую.

- Давай  каждый  день  так  делать. Не  знаю, может  ещё  и  самовнушение  сработает.

- Давай. А  может, ещё в  церковь  сходим? Есть  всякие  чудотворные  места.

- Ну, нет. Ань, я  не  воинствующий  безбожник. Я  сам  церкви  придумывал. Там  очень  красиво. Не  во  всех. Далеко  не  во  всех. Но  я  в  это  не  верю. Значит, мне  не  поможет.

- Ладно.

- Ань, а  у  меня  ещё  здесь  болит.

- Где?

- Здесь. Дай руку. Положи  вот  сюда.

- Лёва, что  ты  делаешь?!

- Видишь, как  сразу  набухло. У  тебя, правда, волшебные  руки. Давай  йобнемся, здесь  и  сейчас?

- Это  все  равно, что  на  улице. Люди  кругом. Там, внизу.

- А  мы  стоя. Это  будет  красиво. Со стороны  это  будет  выглядеть, как  влюбленная  пара. Ты же  в брюках. Знаешь, сколько  раз  мы  так  делали? И  в  каких  местах …

- Мы – это  кто? Их  было  много …

 - Нет,  с  тобой  не  получится. Ты  слишком  маленькая. Я  куплю  тебе  в  Париже  туфли  во-от  на  таких  каблуках. В  первый  же  день. И  платье! И  все  остальное. Ты  ни  хуя  не  умеешь – ни  одеваться, ни  краситься. Ужас  какой-то …

- Иди  к  тем, которые  умеют.

 

Она  пошла  от  него, к  самому  краю  крыши.

 Еле  виден  был  круглый  купол  «Ударника», оттуда шли  сполохи  на  небо.

 Плыл  на месте  ресторан  на  воде.

 И   стрижи  пронеслись –  низко, на  бреющем  полете.

 

Она  оглянулась. Левка  сидел  и  курил, с  понтами, картинно  закидывая  голову.

А  вдруг – поможет?!

Вот  бы  дал  Бог  такое. В  обмен  на  дар.

Где  он,  сейчас, этот  дар?  Ненадежно.

Надо  на  жизнь.

Год  жизни. Моей. Чтоб  вылечить  его  - целиком  и  полностью.

А  дальше, пусть  живет, как  знает.

Уже  без  меня.

Если  б гарантия. Расписка. Знак.

А  то  с  ума  можно  сойти …

 

- Ань, ты  от  меня  по  всей крыше  будешь  бегать? Кончай, ещё  свалишься.

- Не  свалюсь.

 

Они  стояли  на  самом  краю, взявшись  за руки.

Точно  кариатиды.

 

- Точно  кариатиды …

- Нет, это  не  в  креосе. Здесь  кариатид  быть  не  может.

- Лева, дай  мне  ещё  свою  голову …

- Прямо  в  руки?

- Не  придуривайся. Ты  знаешь,  о  чем  я …

- Сейчас  не  хочу. Лучше  ты  дай  мне  свою. Вот  так.

 

Нос  к  носу. Язык  к  языку.

 И  глаза  перед  глазами.

И  кто-то  внизу  запустил  Землю.

 Как  юлу.

 

- Раевский, ты  же  не  будешь  такой  сволочью, чтобы  съебнуть  втихую? Я  же  тебя  не  переживу. Я  просто  тут  же  кончусь, вот  и все. Меня  же  больше  ничего  здесь  не  держит.

- Даже  дочь?

- Да.  Я  её  больше  не  ненавижу, но  и  не  люблю. Тут, правда, психолог  нужен. И  потом, я  не  люблю  жить. Никогда  не  любила.

- Как  это?

- Вот  так. Ты  не  любишь  кушать, а  я  не  люблю  жить. И  не  любила  никогда. Как  будто  я  ошиблась  дверью. Попала  не  к  себе. Все  чужое. Я  не  лучше  других, многих  хуже, просто  совсем, совсем  другая. У  тебя  было  так?

 

Он  медленно  покачал  головой.

 

- Лёва, неужели  тебе  здесь  нравится?

- Две  кариатиды  стояли  на  крыше. Они  стояли. Они  разговаривали. Нравится, конечно. Здесь  очень  много  красивого. Особенно  девушки. Красивые девушки. С  красивыми  ногами. На  каблуках.

- Да  ну тебя … Я  тебя  не  понимаю. И  никогда  не  пойму.

- Не  надо. Ну  вот, мне  опять  захотелось. Как  всегда, на  высоте.

- Чего?

- Ань,  когда  я  стою  на  очень  большой  высоте …   Здесь, или  на  высокой  башне. Останкинской. Или  Эйфелевой. Короче, над  бездной. Над  самой  пропастью. То  мне  хочется. Мне  очень  хочется. Мне  безумно  хочется …

- Мне  тоже …

- Нет. Тебе  не  может  этого  хотеться. Ты  совсем  другая. По  другому  устроена.

- Нет. Тут  мы  похожи. Хочется  шагнуть  вниз. Даже  сейчас.

- Тьфу, что  за  хуйня … Мне  безумно  хочется  расстегнуть  ширинку, вытащить  хуй  над  этой  пропастью  и  поссать  вниз. На  Эйфелевой  первый  раз  еле  удержался. Там  люди, могли  не  так  понять.

- Фу, Лёвка, ты  просто  хулиган. Надеюсь, сейчас  не  будешь.

- Нет. Потерплю. Иди  ко  мне.

 

Он лизнул  ей  мочку  уха. Потом  укусил.

 

- Ань … А  я  это  сделал. Один  раз. Всего  один. Не  в  Париже. Но  в одном  большом  европейском  городе. С  девушкой  на спор. Ну  с  о-очень  отвратного  сооружения. Правда, надо  было  на  него  сначала  залезть. По  пожарной  лестнице.

- Ты  идиот?!

- Не-еет, - он  прикрыл  глаза. – Я  был  тогда  немножечко  пьяным.

- Хм …    По-моему, ты  очень  часто  тогда  бывал  немножко  пьяным.

- Угу. Немножко…   Но  часто. Каждый  день. Но  ты  больше  пить  не будешь.

- Не  буду. Чтоб  тебя  не  мучать. Ведь  хочется?

 

Он  кивнул.

 

- Д-да … Ань, смотри, какой  я  айфончик  купил. Взял  первый  попавшийся, некогда  был. В  Париже  куплю  настоящий, дешевле  в  несколько  раз.

- Я  ничего  в  этом  не  понимаю. Тебе  звонили  недавно.

 

- Это  Ахмед. Всех  прочих  я  сегодня  забанил. – Он  нажал  на  «вызов». - Салют, амиго! Да, я  ещё  здесь. Завтра  летим. Рано  утром. Блять, я  десять  лет  не  видел  Париж. Спасибо …   Зачем же  по  радио? Я  у  вас  становлюсь  каким-то  национальным  героем. Я  не  знаю, когда  я  буду  в  Грозном. Если  и появлюсь, то  только, чтоб  никто  не  думал, что  я  очкую …и  боюсь  чего-нибудь …какой-то  мести. Но  в  моем  случае  слово  «когда»  лишено  всякого  смысла. Нет, я  ничего  об этом  не  знаю. И  не  хочу  знать. Мне  не  нужны  чужие  игрушки. Ни  флажки. Ни  ленточки. Ни  солдатики. Это  все  чужие  игры. В  этой  огромной  песочнице.  А  я  играю  в  свою. В  кубики  под  бомбежкой. Ну, и  все. Ладно, не  обижайся, если  что. Ты, как  все  чеченцы, лишен  чувства  юмора. Это  не  плохо, совсем  не  плохо. Знаешь, я  все  больше  убеждаюсь,  что  стеб – это   защитная  реакция  слабых. Некоторым  народам  я  бы  его  вообще  запретил. Пусть  будут  серьезными … пока  не  станут  сильными  Да, со  мною. Где  же  ей  ещё  быть. Мне  твой  Аллах  послал  типично  мусульманскую  жену. А  может, вообще -  послали  индусскую, я  ведь  на Бали  ездил  прошлым  летом.. Я  даже  не  знаю  пока, что  с  этим  делать. Надо  с  этим  разобраться. Нет, она  больше  не   пьет. Привет? Передам. И  ты  передай. И  Соне, и  детям. В  Москве  увидимся.

 

Он  положил  айфон  в  карман  плаща.

 

- Ань, у  тебя  опять очень  страшный  взгляд. Догадываюсь, что  меня ждет. Ты  меня  сбросишь  с  крыши. Я лучше  пойду.

- Ты  целых  пять  минут говорил  без  мата. Это  рекорд.

- Да? Возможно. Попробовать, что  ли, бросить…  Пить бросил, курить  тоже. Может  получится ? Или  не  надо … Ань, скажи  честно,  тебя  это  сильно  напрягает?

 

Она  покачала  головой.

 

- У  других – ужасно. У  тебя  почему-то – нет.

- Ну  и  на  хуй, тогда. Может, я  в  другом  месте  буду говорить  без  мата. А  здесь …

- В  каком  месте?

 

 

Всю  ночь  шел  дождь.

Он  шел  и  утром, всю  дорогу  в  аэропорт.

Куда  она  ехала, как  на  иголках. Тревога  не  отпускала  все  два  часа  в  такси. Даже  сердце  закололо – первый  раз  в  жизни.

Только  у  входа  в Шереметьево  дышать  стало  легче.

Лёвка  шел  то  рядом, то  чуть  впереди  – в  кожаном  плаще  и  кепке  надвинутой  на  лоб, с  пустой  трубкой  во  рту, стремительный, худой,  неотразимый.

Успевший  обаять  по  дороге  и  хмурого  таксиста, и  девушку  на  ресепшен.

 

- Рановато  приехали. Ничего. Хорошо, что  летим  налегке.

 

Багажа  не  было –  не  считая  кожаной  сумки  через  плечо.

 

- Ты  точно  все  взял?

- Документы. И  папочку. И  лекарства, блять. Обратно  полетим  с багажом.  Там  сейчас  как  раз  распродажи. Куплю  тебе  всякие  красивые  вещи …и  себе  тоже. И  ещё  походим  по  всяким  блошиным  рынкам … купим  домой  что-нибудь  красивое.

- Ты  принял лекарство?

- Принял … кажется.

- Сколько  раз  в  день  ты  его  принимаешь?

- Пять. У  меня  на  бумажке  все  написано … если  я  её  не …

- Дай  мне. Я  сама  буду  следить, по  часам..

- Ну, вот  она. И  не  лезь  ко  мне, пожалуйста,  со  всякой  хуйней.

-  Давай  так – с  этой  секунды  ты  занимаешься  исключительно  креосами. А  всю  хуйню  я  беру  на  себя.

 

Он  ничего  не  ответил, только  хмыкнул, потом  быстро  уткнулся  носом  в  её  макушку.

- Ань! Давай  пострижем  тебя  в Париже  под  мальчика …

- Опять  римейк?

- Да. Я  только  сейчас  сообразил, как  мы  похожи. Мы  с  тобой    влюблены  в одно  и  то  же  кино. Мы не  очень  любим  кушать. И  мы  очень  любим  … как  бы  это  сказать? Я  решил  все  же  отвыкать … понемножку.  Как  это  сказать? Ну  не  заниматься  же  любовью, блять!

- Ну, скажи – трахаться.

- Нет. Трахаться – это  бить  друг  друга  по башке. А это …

- Нам  пора. Уже  объявили  посадку.

 

Трап.

Знакомый  с  детства. Только  люди  другие. Одеты  по-другому. И  очень  много  мусульман. Или  так  кажется.

 

- Это  ВИП-салон?  Здесь  прямо, как  в  гостинице …

- Анечка, это  ещё  не  ВИП. Обратно  полетим  в  настоящем  ВИП. Триумф, так  триумф. Погоди, надо  им  рейс  сообщить.

 

Он  что-то  говорил  по-французски, в  айфон  с наушниками.

Она  взяла  сумку, поставила  на  колени, села  у  окна.

Глядела  в  круглый  иллюминатор  на  лужи  под  колесами.

Самолет  тронулся.

 

- Ань, осторожней, не  мни. Там  моя  шляпа …    Как  прилетим, я  сразу  её  надену. Поставь  сумку  наверх. Проверь, она  там?

- Там. Зачем  ты  столько  солнечных  очков  набрал, мы  же  не  на  Мальдивы  едем.

- Ну  и  что, в  Париже  обещали  солнце.

 

Он  снял  плащ  и  кепку. Аккуратно  свернул  и  тоже  положил  наверх. Остался  в  палевом пиджаке  поверх  голубой  рубашки.

 

- Лёва, пристегнись. Сейчас  взлетим.

- Терпеть  не  могу  эти  ремни, они  на  живот  давят. Блядь, ещё  три  часа. Когда, наконец, научат  телепортироваться?! Сколько  времени  уходит  зря …

 

Пожилая  пара – с  собачкой  в  корзине.

 Двое  влюбленных  геев.

 Восточное  семейство.

 И  какой-то  наш …член. С  женой.

 

Подъем.

 И  что-то  отрывается  внутри.

 И  чуть-чуть  тревожно.

 Точно  рождаешься. Или …

Сколько  их  было  раньше – аэропортов, перелетов, подъемов  по будильнику.

 

- Лёва, а  почему  ты  хочешь, чтоб  я  снова  играла? Мужчины, наоборот, ревнуют  к  таким  вещам.

- Потому  что  мне  это  нужно. Помнишь  про  креос? Он  уже  почти  готов. Когда  войдешь  в  форму – начнем  работать.

- Я  буду  играть  на  сцене?

- Нет, конечно. Ты  будешь  за  кадром. Все  будет  на  экране. Ну, и  ещё  будешь  играть  дома, для  меня. Мне  некогда  ходить  на  концерты.

- И  всё?

- Конечно. А  ты  что  думала – опять  концерты, мировые  турне, интервью, поклонники  с  букетами?

- Н-нет … Ты  что…   Какое  турне? Разве  я могу  тебя  бросить  хоть  на  день?

- Ну  и  все. Будешь  играть,  и  смотреть, как  я  тебя  слушаю.

 

Все  успокоилось, стало  ровно  и  тихо.

За  окном  началась  ледяная  пустыня.

 

- Ань, дай  мне  сумку. Там  карандаш  и  блокнот.

- Поспал  бы  немного …

- Ну, да, делать  мне  больше  нечего.

 

Он  положил  блокнот  на  колени. Взял  карандаш. Занес  его  над  белым  листом, точно  примериваясь, находя  нужное, единственно  точное  место.

 

- Лёва, а  что  это?

- Это  первый  креос. То  есть, вначале  должна  быть  форма …суть.…Это  может  быть  что  угодно, хоть  яблоко  или  рыба. А  может, вообще,  пизда  или  хуй. Потом  уже  появляется  каркас …всякие  опоры. Впрочем, можно  и  без  опор.

- А  что  ты  сейчас  делаешь? Это  какой-то  проект?

- Ну, да.  Для  одной  девушки. Для Анны  Калининой. Мадам, вы  же  меня  наняли  на  прошлой  неделе, а  я  ещё  ни  хуя  не  сделал. Ты  можешь  меня  уволить…и  нанять  другого.

- Ещё  чего! – Она  уткнулась  носом  в  горячее  плечо, потом  опять  заглянула  в  белый  лист, любуясь  даже  не  на  линии, а  на  движенье  руки, на  карандаш  в  пальцах. – А  можно  я  посмотрю? Это  же  дом  для  нас …

- Это  дом  для  Насти. И  для  нас. Смотри, не  мешай.

- Лёва!

- Ну, что?

- А  если  не  только?

- Если  не  только – что?

- Не  только  для …нас  троих. Ещё  больше. Я тоже  от  тебя  хочу. Рыженького. Или  рыженькую.

- Ты  охуела, Аня?

- Почему?

- Потому  что  я  болен. И  не  знаю, сколько  мне  осталось  жить. А  ты  не  умеешь  ничего. Даже  чайник  вовремя  выключить. Достаточно  аргументов?

- А  я  тебя  вылечу. Помнишь?

- Вот  когда  год  пройдет, томограмму  сделаем, тогда  и  посмотрим. А  сейчас  не  мешай.  И  так  мало  времени, скоро  садиться.

 

Она  послушалась, стала  молча  смотреть, как  растут  и соединяются  линии, движутся  пальцы.

 Он  был  здесь, рядом – и  в  то  же  время  далеко. Точно  за стеклянной  стеной.  Прервался  один  раз, только  для  того, чтоб  расстегнуть  манжету  на  рубашке, на  правой  руке, в  которой  был  карандаш.

 

 Вдруг  точно  зазвучала  музыка. Не  на  рингтоне, в  ушах. Не  музыка, а  мотив. Он  был  осмыслен. Оправдан. Он  не  имел  источника – кроме  пустыни  за  окном. И  своего дыхания. А  сейчас – это  была  уже  музыка.

 

Наверное, она  её и  усыпила.

 

 Потому, что  когда  она  проснулась, свет  был  притушен, точно  весь салон  дремал. Лёвка  тоже  заснул, держа  блокнот  на  коленях, не  выпуская  карандаша  из рук. Она  впервые  видела, как  он  спит, и  будить  не  хотелось.

 

 Напрасно  обещали  солнце, за  окнами  был  туман  и  потеки  дождя.

 Свет  в салоне  стал  ярче, прошла  стюардесса.

 

 Люди  в  креслах задвигались, зашевелились, слов было  не  разобрать.

Надо  было  пристегнуть  ремни, но  она  не  пристегивалась, никогда. И  сейчас  не  хотела.

 

Лёвка  спал, тихо, откинув  голову  набок. Глаза  были  закрыты, рот  тоже  приоткрыт  чуть-чуть, виднелась  полоска  зубов.

 

 Будить  его  было  жалко. Но  все  же    провела  указательным  пальцем  по  теплой  щеке, тронула  кончик  носа. Он  не  проснулся.

 

В  салоне  вспыхнул  свет, на  трех  языках  объявили  посадку, температуру  за  бортом  и  температуру  в  Париже.

Привычно  оторвалось  внизу  и  заложило  уши.

За  окнами  было  пасмурно, дождь лил, и  на  стекле иллюминатора  плыли  потеки  дождя.

Она  потрогала  его  за  плечо. Он  не  откликнулся, только  голова  ещё  сильнее  склонилась  набок.

 

Самолет  встал.

 

Она  оглянулась, беспомощно, потом  снова  тронула  его  за  плечо.

Стюардесса  показалась  в  дверях, и  первые  пассажиры  пошли  к  выходу.

 

Она  тряхнула  его  за  плечо, потеребила  за руку.

 

Рука  с  расстегнутой  манжетой  свесилась  вниз, блокнот  упал, и  тонкий  чертежный  карандаш  покатился  по  красной  ковровой  дорожке.

 

Салон  почти  опустел, а  он  все  так  же  спокойно сидел, наклонившись  вперед, свесив  голову  вниз, точно  спящий.

Не  повернул  её  даже  тогда, когда  крик, звериный, не  человеческий,  не  крик, а рев, или   вой, раздался  над  самым  ухом, точно расколов  Землю  и  небо  пополам …

 

На  две  равные  половины.

 

 

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

ЧАСТЬ  ВТОРАЯ.

 

ЛЕО.

 

В  большом  концертном  зале  в  центре  столицы  был  выключен  свет, играла  музыка.

Моцарт. Фантазия  ре-минор, К  397.

Люди  в  креслах  точно  сбились  в  кучу  у  костра.

Или  попрятались  в  бомбоубежище, хоть  не  было  за  окном  войны, а  в  мире – мира.

 

Москва  жила  своей  жизнью, вечерней, ночной, клубной, человечьей, и  рядом, на  площади  Маяковского, как  и  много  лет  назад,  у памятника  собирались  парочки.

А  в  город  и  из  города  следовали  потоки   машин.

 

Концерт   кончился, как  кончается  всё  на  свете.

Люди, прежде  чем  уйти, долго  хлопали  пианистке – маленькой, в  черном, с  неразличимым  лицом. Этой  женщины  точно  не  существовало  отдельно  от  клавиш, она  была, как  воронка  для  звука.

Она  сидела  в  профиль. Того, что  видела  она, никто  не  видел.

Кроме  неё.

 

Концерт  кончился, свет  погас, люди  пошли  по  лестнице, вниз, и  к  выходу.

Женщина  ушла  к  себе,  в маленькую  комнату  с  круглым  зеркалом  на  стене.

Грим  смывать  было  не  нужно.

Маленькое  лицо, без  следа  косметики, было  как  рамка  для  глаз.

Больших  и  светлых, с  незапудренными  тенями  внизу.

 

Она  заперла  гримерку,  отдала  ключи   и спустилась  вниз.

К  людям, ожидавшим  её  у  служебного  входа.

 

Точно  в  тумане  скрылся  шпиль  здания  на площади  Маяковского, крыши  Москвы, шпили  высоток, звезды  на  Кремлевских  башнях.  Силуэт  Останкинской  башни  ещё  немного  помаячил, но  тоже  растаял  и  исчез.

 

Кругом  теперь  были  вода  и  песок.

Исмаил  и  Лео  точно  стояли  сейчас  в  пустыне  на  берегу  моря.

 

- Я  хотел  спросить …- Исмаил  опустил  голову.- Там, в  зале, были  ещё  люди. По-моему, они  тебя  знают. Девочка  в первом  ряду  тебе  подмигнула.

- Да, - кивнул  Лео, - это  Настя. Её  дочь. Она  меня  видит … иногда.

- А  мальчик  рядом  с  ней, рыжий, чуть  старше  неё? Я  понял! Это  твой …  сын?

- Да. Это  Макс. Он  сейчас  гостит  в  Москве, со  своей  матерью …- он  приложил  руку  ко  лбу, - почему-то  здесь  никак  не  могу  вспомнить  её имя …

- А  кто  из  них  будет  здесь – с  тобой?

-  Только  она. Та, что  была  за  роялем.

- А  как  её  будут  звать  здесь?

- Как  и  теперь – Анна.

- А  почему  она  старая? Годится  тебе  в  матери ...

- Сам  ты  старый! Ей  тридцать  три. Столько  же, сколько  мне  теперь. А  год  назад  была  моложе  меня  на  пять  лет.

 

- Я  вот  думаю, - в  голосе  Исмаила, как  всегда, при  волнении,  прорезался  чеченский  акцент, - почему  нельзя  взять  с  собой, сюда  всех, кого хочешь  видеть? В  доме  тогда  была  моя  мать …сестра, Зейнаб …дед. Такой, что  ходить  не  мог. И  ещё  собака. Почему  здесь  я  один – только  потому, что  был  младше  всех?

 

Исмаил  Ахмадов, сын  полевого  командира  Закира  Ахмадова, прибыл  сюда  в  августе  96-го  четырехлетним, когда  его  везли  в  госпиталь – единственного, выжившего  под  развалинами  двухъэтажного  дома  в  чеченском  поселке.

Теперь  ему  было  18. И  ещё  оставалось  15  лет – до  совершеннолетия, точки, на  которой  старые  перестают  молодеть, а  те, кто  попал  сюда  раньше – меняться  в  возрасте.

Сейчас  это  был  красивый  высокий  парень, в  джинсах  и  синей  футболке, с глазами  в  пол-лица. Черные  волосы  спадали  до плеч  кудрявой  шапкой.

 

Он  и  Лео  казались  ровесниками.

На  Лео  была  сейчас  широкополая  шляпа, белая  рубашка  с  широкими  рукавами, подвязанная  шелковым  поясом, высокие  сапоги. На  лоб  из под  шляпы  спадала  рыжая  прядь.

 

- Не  знаю, - Лео  лег  на  песок, забросив  руки  за  голову.- Светлые  глаза, уголками  вниз  смотрели  в  сиреневое  небо, - я  тоже  был  уверен, что  мама  тут. Нет.  Мне  она  и  здесь  заменит  всех. Правда, Исмаил, она  красивая?

 

Исмаил  пожал  плечами.

 

- Не  знаю… Когда  играла, была  ничего. Глаза …

- Мы  смотрим  друг  на  друга, когда  она  за  роялем. – Он  перевернулся  на  живот.

 Руки  двумя  горстями  зачерпнули  песок.

 

- Ладно, Исмаил. Думаю, что  все  встретимся – когда-нибудь. Скажи  лучше – почему  ты  ходишь  за  мной  туда? Запал  на  кого-то  в  зале, из  земных  девчонок?

 

Исмаил  покачал  головой.

 

- Нет … Я  просто  люблю  музыку. Очень  люблю. Здесь  её  тоже  много – но  там,  внизу  она  по-другому  звучит. Она  очень  хорошо  играет.

- Она  гений, Исмаил. Что  ты  смеёшься? Сейчас  как  дам  по  башке …   Или  проткну  шпагой.

 

В  правой  его  руке появилась  шпага  из  чистого  золота.

Лео  вскочил, направил  её  в  воздух, в  сторону, потом  запустил  в  небо, как  дротик. Шпага  взлетела  вверх, и  скрылась  из  виду.

 

- Класс!  Как  ты  это  делаешь?

- Уметь  надо. В  следующий  раз  проткну  тебя  насквозь. Нечего  смеяться …

- Я  не  над  ней. Разве  женщина  может  быть  гением?

- Там, где  нужно  играть. На  сцене. Или  музыку. Она  гений. Но  я  не  за  это  её  люблю.

 

 Он  снова  перевернулся  на  спину, потом, обняв  колени, сел  на  песок.

 

-  Она  знает, что  ты  смотришь  на  неё? Она  тебя  видит?   Знает, что  ты  здесь?

 

Лео  молча  покачал  головой.

 

- Нет. Она  ещё  маленькая. Не  знает. Только  надеется.

- Я  тоже  любил  там  одну  женщину. Мать. Это  похоже?

- Похоже. И  все  же  совсем  другое …

- Я  бы так  хотел. Но  не  узнаю. Как  и  ещё  очень  многое.

- Исмаил, это  возможно  и  здесь, разве  ты  не  знаешь? Не  видел  таких?

- Видел. Но  это бывает  редко. Очень  редко. Думаю, нет  смысла  ждать …

- Ты  можешь  родиться  заново, в  конце  концов. Ведь  это  зависит  только  от  нас.

- Нет, Лео …- Исмаил  медленно  покачал  головой. – Я  уже  там  был  один  раз, с  меня  довольно…  А  ты? Ты  бы  хотел  уйти  отсюда  и  родиться  заново?

- Заново? – Он  пожал  плечами. – А  что  было  раньше? Фото в  альбоме – золотой  Лёвушка  на  руках  у  мамы. Это  я? Лёвка-байкер, гроза  Заднепровского  района. Это  я  тоже. И  тощий, как  щепка,  лейтенант  с  сорванным  голосом, мотавший  сопли  на  кулак. Ты  его  помнишь?

- Нет. – Исмаил  покачал  головой. – Я  помню  руки. Только  руки. По  настоящему  я  вспомнил  все  только  здесь. Ты  не  был  рыжим.

- Я  был  лысым. – Лео  снял  широкополую  шляпу  и  провел  рукой  по  волосам. – Стриженым  под  ноль. И  очень  глупым. Но  это  все  равно  я. И  тот хипповый  чувак, непризнанный  гений,  в  25  лет   рванувший  покорять  Европу, без  копейки  денег.  В  Париже  одна  девочка, которую  он  очень  любил,   сказала, что  он  похож  на  раннего  Бельмондо, и  он  снял  рваные  джинсы, сбрил  щетину, постригся  коротко, начал  носить  пиджаки  и  очень  понравился  себе. А  когда  понравился  себе, стал  нравиться  женщинам  со  страшной  силой. И  этот, понтярщик  и  пижон, так  и не  долетевший  до  Парижа. Его, пожалуй,  не  хватает  больше  всех, но  и  это  уже  не  я.  А  если  я, то  лишь  отчасти. И  все  же  каждый  из  них – я, целиком, со  всеми  своими …прелестями  и  заморочками. Навсегда. Запутаться  можно …А  ты  остался  ребенком. Иногда  я  тебе  завидую. Честное  слово.   

 

Исмаил  ничего  не  сказал, только  уткнул  голову  в  колени.

 

- Нет, с  меня, пожалуй, довольно.

 

Лео  сорвал  травинку  и сунул  её  в  рот.

 Травинка пустила  бутон, бутон  раскрылся  в  цветок, похожий  на  гвоздику.

 Он  снова  воткнуд  её  в землю, в  той  же  точке.

 

 – И  потом – она  будет  здесь. Ей  только  здесь  будет  хорошо. Я  знаю  её,  как  облупленную.

- Что  значит – как  облупленную?

- Больше, чем  голую. Нет, не  то. Как  свою  руку. Как  свою  душу … Не  знаю, как  сказать! Есть  и  ещё  одна  причина. Самая  главная, может  быть. Там  я  жил  по  своим  правилам. Только  своим. А  здесь – как  на  войне, по  приказу. Но  здесь  я  чувствую  себя намного  свободнее. Может  высшая  степень  свободы – это  война?

- Н-не  знаю. – Исмаил  покачал  головой. – Мне  скоро  опять  туда. Вот, жду  сигнала.

- Туда  же?

- Да. В  Сирию.

- А  подробней  нельзя? Ты  же  знаешь, меня  не  пускают  больше  на  войну.

- Ты  теряешь  немного. Там  все  одинаково. Как  в Ливии  год  назад. Земля, как  бойня, где  сами  же  бараны  убивают  друг  друга. Почему  люди  такие  тупые? Хочется  взять  огнемет  и  сжечь  все  разом. Если  смерти  нет, то  не  все  ли  равно? Я  знаю, о  чем  ты  сейчас  подумал,- кивнул  он  Лео, перехватив  его  взгляд.- Если  бы  мне  тогда  было  не  пять  лет, а  восемнадцать, ты  попытался  бы не  спасти  меня, а  убить. И  я  тебя …или  кого-нибудь  из  твоих  друзей – как  мой отец  и  два  моих  брата.  А  сейчас  я  спасаю  раненых. И  увожу  из  под  обстрела  живых. Нет, я  больше  не  хочу. Туда, насовсем. Ни  в  каком  месте. Даже  если  б  встретил  такую  любовь, как  у  тебя …

-  Как  у  нас, - поправил  Лео.

- Как  у  вас. Чем  больше  я  смотрю  туда, тем  меньше  мне  это  хочется. Ты  смеёшься? Надо  мной?!

- Ты  сейчас  как  демон  Врубеля  в  футболке  и  джинсах, - Лео  снова  лег  на  песок, заложив  руки  за  голову. –  «Печальный  демон, дух  изгнанья  летал  над  грешною  землей» …Ты, как  все  твои  соплеменники, лишен  чувства  юмора – не  говоря  уж  о  самоиронии. Где-то  я  уже  это  говорил.  Впрочем, самоирония, тоже,  мне  кажется  теперь – защита  слабых.

- Я  был  там  три  дня  назад, - Исмаил  снова  сел, сцепив  руки  на  коленях, - на  развалинах. В  селе. Только  в  Сирии. И  тоже, как  ты, вытащил  оттуда  ребенка. Только  девочку, лет  восьми. Она  дышала  ещё, а  потом  перестала …у  меня  на  руках. Я  не  знал, что  даже  мы …даже  у  нас  может  не  получиться.  Где  она  теперь?! Здесь  я  её  не  встречал, хоть  и  ходил  туда, где  все  дети. Может, вообще  все  напрасно. Все, вообще?

- Нет.  Посмотри  туда.

 

Они  повернули  головы  в  сторону  горизонта.

Где  снова  появился  Он.

Как  радуга.

Как  мираж  в пустыне.

 

Город  жил  своей  жизнью. И  в  нескольких  временах.

Он  был. Его  ещё  не  было. Он  строился.

И  уже  был  построен.

Парил, точно  в  невесомости.

Существовал, не  существуя.

Никого  в  себя  не  впуская, не  имел  границ.

Отбрасывая,  светящиеся  контуры  во  все  стороны, точно  вспышки  прожекторов.

Красный  город  под  светло-золотым  небом.

 

- А  там  есть что-нибудь  твое? – спросил  Исмаил, глядя  на  меняющиеся  фигуры  зданий.

-  Есть. Несколько  креосов. – Лео  вздохнул, глядя  через  плечо  на  всполохи  в  небе.  – Не  все. Далеко  не  всё …  Я  думал – там  будет  всё, что  на Земле  осталось  на  бумаге. Ага, разбежался …   Больше  половины  никуда  не  годится. Если  б  раньше  это  знать!

 

- А  там  живет  кто-нибудь? Я  видел  фигуры … Люди, орлы, верблюды …    Даже  дельфины … Иногда  попадают  оттуда. Не  люди – существа. Где-то  невдалеке  бродит  лошадь  с четырьмя  глазами … Что  это, Лео?

- Это  тоже – нет, не  креосы …   Так. Черновики…  Не  убивать  же  их!

- Хотел  бы  я  знать, что  там, за  стеной …- пробормотал  Исмаил, глядя  на  контуры  на горизонте.

- Ты  ведь  пытался  туда  попасть? Через  забор …

- Ну, да. В  самом  начале. Мне  было  десять. Лучше  не  вспоминать. Слушай, когда  ты  попал  сюда – что  ты  чувствовал? Тебе  было  больно?

- Нет. Все  случилось, как  я  хотел. Легко  и  быстро, во  сне.  Слава  Богу …

- Я  говорю  про  другое. Я  помню, что  очень  удивился.

- А  я  нет. – Лео  наморщил  лоб. – Честное  слово. Даже  мне  трудно  это  сейчас  понять, но  все  осталось  по-прежнему. Во  мне  и  вокруг. Только  времени  стало  больше. И  уже  ничего  не  мешало.

- Даже  то, что  она  теперь  не  с  тобой?

- Нет, - Лео  покачал  головой. – Потому  что  мы  с  ней   стали  одно  и  то  же. Это  не  делится  пополам. Ни  в  настоящем, ни  в  будущем. Хотя  мне  очень  её  не  хватает, не  буду  врать. Все  больше  и  больше. Но … Мы  будем  близко. Она  придет  сюда, как  домой. Нет. Я  сейчас не  буду  об  этом  думать. Не  буду! И  вообще. Я  хочу  спать. Я  устал.

- Спать? Здесь?

- Да. Не  навсегда. Временно. Ступай, Исмаил, мне  надо  работать.

- А  говоришь, что  устал.

- Я  устал  от  тебя.   Это ты тут  ни …ничего  не  делаешь. Болтаешься, словно дервиш, шлепаешь  по облакам, как  по  лужам. Что  ты  будешь  делать, когда   внизу все войны прекратятся?

- Ты  в  это  веришь, Лео?

 

Он  покачал  головой.

 

- Думаю, ты  не  останешься  без  работы  в  ближайшие тысячу  лет.  И  мы  с  ней  тоже. Будем  латать  дыры  в  пространстве. Скреплять  трещины, играя  в  четыре  руки. – Он  схватился  за голову, точно  от  сильной  боли. – Какое  у неё  лицо.  Там  я  никогда  не  видел  её  за  роялем. Иди, Исмаил. Потом  мне  все  расскажешь.

- Да. Мне  пора! – Он  поднял  голову, точно  прислушиваясь. – Только, когда  будет  другой  концерт, дай  мне  сигнал. Может, найдется  время.

 

Лео  кивнул.

Фигура  босоногого  парня  в  синей  майке  и камуфляжных  штанах  выросла  на  небе, как  мираж, потом  исчезла.

 

Дорога  разветвлялась, как  ручей.

Лео  шагал  вперед. Снял  высокие  сапоги, шляпу  сменив  на  треуголку. Вместо  пустыни  был  лес, в  тумане, точно  перед  рассветом.

Он  коротко  свистнул. Четырехглазая  лошадь  вышла  из  чащи  на  тропу.

Остановилась, и  стала  смотреть  на  него,  не  мигая.

Два  глаза  были  лошадиные, два – человечьих, в густых  ресницах.

 

- Привет, господнее  недоразумение! – Лео  щелкнул  пальцами, два  куска  сахара  были  у  него  в  ладони, лошадь  взяла  их  с руки. – Давай, я  тебя  прогуляю. Только  я  в  тебя  прежде  уткнусь …

 

Он  подошел  близко, обнял  её  за  шею, уткнувшись  лошади  в  гриву.

 

- Ты  меня  не  выдашь? Я  больше  так  не  могу. Это  смешно, когда  впереди  вечность. И  эти  четыре  дня. Всего  четыре! Если  сложить  по  часам. Если  б  ещё  три  дня – была  бы  неделя. Или  хотя  бы  сутки. Я  не  могу, не  могу, не  могу …  Не  могу. Я  не  могу  видеть  её  не  чаще, чем  раз  в  неделю. Я  не  могу  все  время  не  знать, что  она  сейчас  делает. Я  хочу, чтоб  она  всегда  была  у  меня  под  рукой – в  любую  минуту. В  любой  миг. Всё. Я  выговорился. Больше  не  буду …

 

 На  лошади  появилось  седло  и  шпоры.

 Он  сел  на  неё  и  помчался  во  весь  опор.

 

Менялось  пространство, пейзажи  и  виды  сменяли  друг  друга,  без  всякого  перехода точно  на  киноэкране.

 То  лес  из  цветов, то  берег  озера, то  пустыня.

И  снова  сад.

- У  меня  нет  дома, - объяснил  Лео, слезая  с  лошади. – Здесь  я, как  сапожник  без  сапог. Любое  место – рабочее. Дом  будет  для  нас. Ну, всё. Приходи  ещё  завтра.

 

Четырехглазая  лошадь  кивнула  и  исчезла.

 

Теперь  был  стол, и  кульман  в  виде  мольберта, посреди  поляны, поросшей  ровной  травой.

На  Лео  была  рубашка  с  широкими  рукавами  и  кружевными  манжетами.

 

Кончиком  пальца  он  провел  по  белому  листу. Потом  ещё …

 

- Вот  здесь  косяк, - белобрысый  великан, с  прозрачными  глазами, одетый  в  пиджак  поверх  свитера  и  рабочую  кепку, вырос  за  спиной, встал  рядом. – И  там. Внизу  бы  все  рухнуло. Ну  а  если  здесь –   так ещё  хуже.

- Я  знаю, Владимир  Евграфович, - кивнул  Лео,  стирая  чертеж  ладонью. – Пардон, мэтр. Мы  же  не  поздоровались.

 

Они   крепко  пожали  друг  другу  руки.

 

- Ты, по-моему, единственный, кто  меня  так  величает, - усмехнулся  тот, кого  назвали  по  имени-отчеству. -  Зови  просто  Татлин.

-  Нет. Я  хочу  именно  вот  так. – Лео  улыбнулся  до  ушей. – Я  до  сих  пор  поверить  не  могу, что  говорю  именно  с  вами.

- Брось. Это  уже  давно  не  я …

- Это  всё  равно  вы. Только  молодой. Моложе  меня …

- Моложе, так  чего  говоришь  на  цыпочках? Здесь  какие  ещё  церемонии …  Покажи  прошлый  косяк. Может,  я  разберусь.

- Нет, я  сам, - Лео  покачал  головой. – Я  над  этим  ещё  подумаю.

- Как  знаешь, Лёва.

- Мэтр, а  вы  здесь  счастливы? Или  просто  привыкли? У  вас  вид  такой, будто  вам  просто  некуда  больше  идти.

- Мне  некогда  с  тобою  болтать. Заглянул  на  секунду.

- Ах, да … Вы  уже  наполовину  там, - Лео  махнул  рукой  в  сторону  строящегося  города. – И  ваши  летатлины  бороздят  небеса, как  на  воздушном параде.

- Ладно  тебе. Слушай, чего  ты  всегда  одет, как  ряженый?

- Нет. Не  как  ряженый, а  как  в  кино. Как  в  детстве. То, что  любил  смотреть  маленький  Лёвушка. Фильмы  о  благородных  разбойниках. Это  красиво. Здесь  легко  впасть  в  детство. Слишком  легко. Мэтр, замолвите  за  меня  слово. Я  тоже  хочу  туда. Или  на  войну.

- Вначале  косяки  исправь. Все  до  единого.

- Да. Я  исправлю. Вот  сейчас …

- Погоди. Можешь  потом, дома, у  себя. В  блокноте.

- Что?

- Да  так, ничего. Не  скучай, Лёвка. Тебя  здесь  берегут. Как  брильянт. Драгоценнейшей  пробы.

- Смеётесь, мэтр. Здесь-то  для  чего  беречь?

- Для  очень  светлого  будущего…  Ну  все. Пока …

- До  свиданья, Владимир  Евграфович.

 

Город  не  имел  места.

Он  похож  был  на  плавильный  котел.

На  кузницу.

На  костер.

Город  вращался  по  оси, повторяя  движение  всех  часовых  циферблатов  на  свете.

 

Времени  здесь  не  было.

Как  не  было  ни  Луны, ни  звезд.

Только  Солнце.

 

- Лео! – Тонкая  девочка  лет  восьми, в  узорчатой  рубашке  до  пят, в  синем  хиджабе  на  голове, вышла  на  поляну, бросилась  к  нему, обняв  руками  за  шею.

Он  её  поднял, закружил, поставил  на  землю.

 

- Привет, Айша!

- Здравствуй! Я  тебя  ищу!

- Зачем?

- Просто  так. Я  по  тебе  скучаю.

- Зачем? Здесь  кого  только  нет. И  чего  только  нет …  Видела  лошадь  с  четырьмя глазами?

- Видела! Я  на  ней  ездила.  Так  здорово! Лео, а  можно  посмотреть?

- Нет. Ещё  не  готово. – Он  стер  нарисованный  креос  ладонью. – Потом  покажу.

- Лео, а  можно …    Повернись  вот  так …

- Ладно. – Он  наклонил  голову. Она  запустила  пальцы  ему  в  волосы. – А  ты  почему  такой  рыжий?

- Это  плохо?

- Нет. Это  очень  красиво. Я  таких  никогда  не  видела. Приходи  к  нам, я  тебя  хочу  всем  показать!

-  К  вам? Нет. Не  сейчас.

- Почему?

- Я  ещё  не  готов. Не  привык. Лучше  ты  приходи … Вас  здесь  так  много.

- Лео, ты  плачешь?

- Нет, ты  что?

- Плачешь! Посмотри  на  меня!

Он  отвернулся, запрокинул  голову  повыше, потом  вытер  лицо  рукавом.

- А  почему? Кого  тебе  жалко?

- Мне  никого  не  жалко. Я  дурак. Смерти  нет. И  все  равно  я  ещё  не  привык.

- Ты  такой  красивый.

- Я? Ты  врешь. Я  даже  здесь  не  стал  красивым. Ну  и  ладно!

- А  по-моему, ты  очень  красивый!    Ой, меня  зовут …  На  урок. Прощай, Лео!

- Почему – прощай?

- Я  перепутала …   До  свидания!

 

Бегом, на  невидимый  звонок, как  стрела, умчалась, исчезла.

 Он  поглядел  ей  вслед – теперь  уже  сухими  глазами.

 В  них  было  отчаяние  и злость, как  у  старлея  на  пожелтевшем  газетном  фото.

 

Он  бросил  чертеж  и  пошел  босой  по  мосту.

 Другой  берег  терялся  точно  в  тумане.

С  трудом  можно  было  различить  фигуру  человека, стоящего  в  самом  конце  моста.

 

- Ты  всё  ещё  тут  топчешься?! – крикнул  Лео, подходя  ближе. – Тебя  когда  ещё  посылали, час  назад?  На  войне  б  тебя…  Я  б  сам  тебя  расстрелял, своими  руками. Там  секунда  каждая  на  счету! Одну  ты  уже  проворонил …

 

- Погоди, Лео, - Исмаил  сделал  шаг  навстречу. – Я  спешил  туда, но  меня  вернули. Отправили  другого. А  меня  послали  к  тебе.

- Ко  мне?

- Да, - кивнул  он, подойдя  ближе. – Поговорить  с  тобой. – Видно  было, что  парень очень  стесняется. – Сам  бы  я  никогда …   Это  твоя  жизнь. Другие  люди, о  которых  я  ничего  не  знаю. Но – меня  послали …

- Послали, так  говори! Чего  мнешься …

- Хорошо, - Исмаил  пошевелил  большим  пальцем  правой  ноги. Потом  сделал  глубокий  вдох, точно  собираясь  нырнуть. – В  общем …    Эта  твоя  женщина, Анна. Ты  её  слишком  сильно  ждешь …

- Возможно …- Лео  потер  лоб  рукой.- Ну, да…     Как  же  иначе? Ведь  мы  не  ангелы, Исмаил – ни  ты, ни  я.   И  не  святые. Мы  люди. Намного  больше, чем  раньше. Здесь  нам  уже  ничего  не  мешает  быть  людьми. Здесь  все  сильнее  в  тысячу  раз. И  любовь!

- Да, – кивнул  Исмаил, - я  знаю. Все  равно – ты её  слишком  сильно  ждешь. Ты переходишь  Границы.

- Ну-у, когда  это  было … Я  ещё  не  знал …

- Ты  делаешь  это  и  сейчас, когда  знаешь. Ты  делаешь  это  каждый  день! Вы  должны  видеть  друг  друга  только  когда  работаете. Когда  она  играет  свою  музыку. А  ты … ну, в  общем, сам  знаешь.

- Да, - кивнул  Лео, - знаю. Но  я  не  могу …

- Однажды  ты  просто  явился  ей – на  улице, как  был, в  плаще  и  костюме. А  потом  исчез …

- Я  не  хотел. Нечаянно  получилось…

- Все  равно. Зачем, Лео? Все  равно  вы  будете  потом  вместе.

-  Знаю. Я  все  знаю. А  я  не  могу  без  неё  сейчас, Исмаил. Не  могу. Ты  не  поймешь. И  не  надо. Я  сам  все  знаю, без  тебя. Что  тебе  ещё  велели  сказать?

- Самое  главное. Вы  начинаете  любить  друг  друга  больше, чем  все остальное. Даже  больше  чем …Его. А  это  плохо. Вы можете  потерять  всё, в  том  числе  и  друг  друга.

- И  что  же  делать?

- Лучше, если  вы  снова  будете  вместе – она  и  ты. Если  она  будет  здесь, с  тобой. Хоть  сегодня, хоть  завтра. Уйдет  оттуда. Как  ты  ушел, во  сне, спокойно  и тихо. На  это  нужно  твое  согласие?

-  Согласие. Я  должен  убить  её?

- Смерти  же  нет, Лео.

- Все  равно – каждый  должен  уйти  в  свой  срок. Я  ушел  в свой. И  знал  об  этом. Потому  боялся  там  упустить  хоть  секунду. А  она  должна  жить  долго. За  двоих.

- А  разве это  жизнь, Лео?

 

 Мост  исчез.

 

 Теперь  они  сидели  на траве, перед  стеною  леса.

 

– Она  живая, только  за  роялем. Она  любит  дочь. И  твоего  сына. Много  людей  о  ней  заботятся. Но  она  не  живет. Её  там  нет. Только  когда  одна, в  комнате …и  точно  видит  кино. Эти  четыре  дня  вместе  с  тобой. Вперед  и  назад, слева  направо. Вспоминает  каждое  твое  слово. Все, что  ты  ей  сказал, помнит  наизусть. Твои  глаза. Твой  голос. Твою  улыбку. Твои  шутки. Спит  головой  на  рубашке, в  которой  ты …

- А  это  ещё  зачем?!

- Прошел  год, а  для  неё  ты  как будто  ушел  вчера. И  через  год  так  будет. И  через  два.  И  через  пять  лет, через  десять. Сколько  она  будет  жить, каждый  день. Она  так  любит, Лео.

- Если  б  я  знал … Я  бы за  ней  тогда  не  поехал!  

- Это  было  нужно, Лео. Ваша  работа …

- Да, работа …  А  мы?! Нет, Исмаил. Передай, что  никогда, никогда. Я  не  согласен. И  не  буду. Пусть  со  мной  будет  что угодно. Я  это  запрещаю! И  никому  не  позволю!

- Погоди, Лео. Это  была  проверка. Есть  ещё  один  вариант.

 

 Лес  исчез. Поляну  пересекал  ручей.

 

-  Она  проживет  долгую  счастливую  жизнь …без  тебя.

- Как это?

- Очень  просто. Будет  вспоминать  о  тебе, но  уже  без  боли. Будет  играть  свои  концерты.  Выйдет  замуж  за  человека, который  её  любит. И  его  будет  любить, только   совсем  по-другому. Но  если  будет  здесь – вы  не  встретитесь. Никогда.

 

- Ну, что  ж … - Он  опустил  голову. – Пусть. На  это  я  согласен. Я  согласен, Исмаил. Так  и  передай. А  теперь  иди …и  больше  не  подходи  ко  мне, никогда. Я  всё  понимаю. Но  больше  не хочу  тебя  видеть. Никогда.

- Погоди, Лео, - на  губах  Исмаила  показалась  улыбка. – Чуть  не  забыл. Есть  третий  выход. Ты  можешь  вернуться  обратно.

- Родиться  снова?

- Нет. Вновь  оказаться  там. На  том  же  месте. Самолет  «Эр  Франс». Восьмое, второе  от  окна, второй  салон.

- Но  я  же …умер  год  назад! Там, внизу.

- Лео, первое, что  я  услышал, как  только  попал  сюда –  это там, внизу, время  идет  только  вперед. А  здесь – в  разные  стороны. Назад, по  кругу, налево, направо. Можно  ходить  по  времени, скакать  по  времени. Можно  даже  летать  по  времени. Мне было  пять  лет, но  я это  сразу  запомнил.

- Я  тоже  это  знаю. Но  никогда  не  понимал, что  с  этим  делать …

- Можно  отсюда  вернуться  назад. И  там, внизу  что-то  изменить. Вернуть  обратно.

- Что  же  тогда  внизу  все так …  так  не  очень  хорошо? Многое  можно  было  бы  вернуть  назад. Очень  многое. Почти  все …

- Нет, - Исмаил  покачал  головой. – В  том  то  и  дело. Политика, история, война – тут  изменить  ничего  нельзя. Это  делают  сами  люди. Можно  только  в  отдельной  жизни. И  то, очень  редко. Не  чаще, чем  раз  в  двести  лет. И  если  прошло  не  больше  года. Твой  случай, Лео.

- И  что  тогда?

- Ты  проживешь  ещё  столько  же. Ещё  тридцать  семь. И  так  же  уйдешь  во  сне, с  карандашом  в  руках. Но за  рабочим  столом, в  своей  мастерской, в  доме, который  ты  сам  придумал. Ты  почти  не  изменишься. Будешь  такой  же  пижон  и  понтярщик, только  седой, с  морщинами  на  лице, и  все  с  той  же  улыбкой. Не  станешь  ни  толще, ни  спокойнее. Будешь  молодой, намного  моложе  любого  из  твоих  учеников.   Будешь  жить  по  приказу, а  думать, что  живешь  по  своим  правилам. И  никогда  по  ИХ  правилам  и  законам.  Анна  будет  с  тобой. И  ждать  её  тебе  придется  не  так  долго. И    потом  -  рядом  будет  Андрей. Он  на  тебя  очень  похож.

- Андрей? Кто  это?

- Твой  сын, Лео. Младший. Ваш  сын.

- А  когда …

- Сейчас, Лео. Сию  минуту. Ты  готов?

- Да…   Да! Да!!!

 

 Вместо  поляны  теперь  было  ровное  широкое  поле.

 По  краям  облака.

 А  на  горизонте  медленно  поднималось  солнце.

 

- Торопись. Сейчас  будет  дорога. Ещё  минута.

- Исмаил …  Спасибо  тебе!

- Мне?

- Не  хитри. Я  все  понял. Ты  слышал, все, что  я  наговорил, без  тебя.

- Без  тебя  будет  скучно. И  не  только  мне

- Ничего, подождешь. Ну,  все, я  пошел!

 

Исмаил  кивнул. Глаза, и  без  того  огромные, казались  сейчас  ещё  больше.

И  были  грустными.

Очень.

Очень …

 

Через  минуту  и  вправда, появилась  дорога.

Две  светящиеся  линии, точно  рельсы, уходили  за  горизонт, которого  не  было.

 Только  небо, белое, как  бумажный  лист.

 

Вдруг, неожиданно  поднялся  ветер.

Теплый  и  сильный, точно  перед  грозой.

Пшеничное поле  с  рыжими  колосьями  волновалось, как  море  в  шторм.

 

Лео  шагнул  вперед.

 

Ветер  сорвал  шляпу  с  его  головы, взвихрил  волосы.

Широкие  рукава  белой  рубашки  надулись, как  крылья.

 

- Погоди, Исмаил! – он  повернулся  к   парню, стоящему  сейчас  на  скале, напрягая  голос, точно  старался  перекричать  ветер.

 

– Айша! Девчонка, которую  ты  спас  в  Сирии. Она  здесь!

- Здесь?!

- Да. С  другими  детьми. Но  ты  её  не  увидишь. Вы  встретитесь  через  десять  лет. И  тогда …   В  общем, парень – это  ты  узнаешь, даю  тебе  слово.  Пока!

 

Исмаил  кивнул,  будто  не  в  силах  ничего  сказать.

Глядел  вслед  идущему  по  тонкому  лучу  над  пропастью, точно  циркач  по  канату.  Потом, словно  проснувшись, стянул  через  голову  синюю  футболку  и  стал  ею  размахивать  над  головой, как  болельщик  на  стадионе.

 

 Что-то  крича  вслед, на  языке, котором  говорил  в  раннем  детстве,  но  слов  было  уже  не  слышно.

 Все  заглушал  ветер.

 Точно  шум  от  множества  крыльев.

 Гул  от  множества  вод.

 Или  рев  от  мотора  на  летном  поле  при  взлете  или  перед  посадкой.

 

 

-  Бля-ать! Это  кто  сейчас  орал? Ты, Анька?

- Нет.

 

Она  покачала  головой.

Она  не  кричала. 

Не  могла  кричать.  Потому  что  воздуха  не  было, и сделать  вдох  не  было  сил.

Не  могла, потому  что  никто  не  обернулся  в  их  сторону, пассажиры, все  до единого, покинули  салон, оставив их  вдвоем.

Только  стюардесса, полминуты  назад,  улыбнулась  в дверях, приглашая  на  выход.

 

- А  почему  ты  вся  белая?

-  Ты  так  крепко  спал, что  мне … показалось …

- Что  я  тихо  откинулся  во  сне. Поня-атно.

 

Он сладко  потянулся, потом  вытянул  ноги  под  креслом.

Тряхнул  головой, поднял  с  пола  карандаш, сунул  его  в  карман, заложив  блокнот.

 

- Знаешь, у  меня  такое  чувство, что  я  проспал  трое  суток. Честно  говоря, не  помню, когда  я  на  земле  в  последний раз  спал  меньше  трех  часов …

 

- Теперь  будешь  спать  не  меньше  семи. - Судорога  в горле  отпустила, наконец,  и  можно  было  дышать. Земля, на  минуту  задержавшись, возобновила  вращенье  вокруг  солнца. Птицы, замершие  на  лету, забили  крыльями, и  все  реки  на  Земле  понесли  воды  свои – в  моря, а  моря  - в  океаны. – Я  буду  тебя  беречь. Я  буду  беречь  тебя каждый  год. Я  буду  беречь  тебя  каждый  день. Я  буду  беречь  тебя  каждый  час. Я  буду  беречь  тебя  каждую  минуту. Я  буду  тебя  беречь  каждый  миг. Я  буду  тебя  беречь, как  самую  хрупкую  и  прекрасную  драгоценность  в  этом  мире.

 

- Анька, мне  жутко. У  тебя, по-моему, на  почве  ломки бред  пошел. Несешь  такую  хуйню, что  волосы  на  голове  встают  дыбом!

- Пусть …

 

Она  изогнулась  в кресле, сползла  вниз, уткнулась  головой  ему  в  грудь, потом  обняла, что  есть  силы,  обхватив  за  шею  руками…

 

- Ань, ты, кажется,  сейчас  одежду  с  меня  срывать  начнешь. Мы  с  тобой  йобнемся  сегодня  в  роскошном  номере, на  широкой  кровати  из  красного  дерева  или  карельской  березы – если, конечно, хватит  сил …  При  всех  не  стоит. Погоди, а  где  все? Я  не  понял, мы  с  тобой  летим – или едем?

- А  мы  уже   это…приехали. Аэропорт  Шарль  де  Голль. Минут  пять  назад. В  салоне  нет  никого. Я  тебя  будить  не  хотела …

- Бля-ать … Ань, ты  что, охуела  совсем?! Милая, может  тебе  наоборот, не  пить  опасно? Ты  понимаешь, что  нас  ждут? Там  у  входа  в  аэропорт  целая  делегация  стоит  и  ждет. Из  мэрии города  Парижа. Устроитель  конкурса. Куратор  выставки. Переводчица. Если  ещё  ждут …  И  что  я  им  должен  сказать? Что  у  меня  на  всю  голову  ебанутая  жена?

- Плевать. Ждали  и  ещё  подождут. Главное, что  ты выспался.

- Не-е-ет, у  меня  нет  больше  слов …

 

 Он полез  в  сумку, достал  айфон. Тот  точно  ждал, что  его  возьмут  в руки, выдал  длинную  соловьиную  трель.

 

– Алло! Да, это  я, Лев. Экскюз  ми … Блядь, я,  по-моему, даже французский  забыл  из-за  тебя …Переводчица, надеюсь, тут. Алло! Надин, солнце, ты  здесь, слава Богу. Мы  здесь, мы  прилетели, мы уже  летим…к  вам. Так, заминочка  небольшая  вышла. Ну, вы  же  нас  подождете, ещё  немножко. Ну, конечно. Салют. Я  тебя  целую. Какие  журналисты? Нет, журналистов – в  жопу. Именно  туда. Я  не  даю  интервью – никогда,  и  сейчас  не  буду. Так  что гоните  их  на …  Туда, вот  именно. Умничка. Нет, я  могу  сказать, конечно,  но  это  будут  слова, которые  ты  очень  хорошо  знаешь. Нет, это  не  мои  капризы, просто  я  не  понимаю, что я  должен  говорить. То  есть, я  знаю, но  когда  буду  говорить, что  положено  в таких  случаях, лично  я  буду  выглядеть  полным  идиотом … впервые  в  жизни… а  я  не  люблю  выглядеть  идиотом. Ну все, до  очень  скорой  встречи. Анька, я  тебя  сейчас  возьму  за  шиворот, спущу  с  лестницы  и  буду  пинками  гнать вперед. Бери  сумку  и  шевелись. Проверь  паспорта. Тьфу, блять, это  все у  меня, слава  Богу. Вы  все  меня  достали. Вот  сдохну  на  самом  деле, будешь  знать …

 

- Ладно  тебе. Не  ори.  Не  бери  на  понт.

- Что-о-о?

- Не  бери  на   понт. – Она  выбралась, наконец, встала, поправила  волосы  и  косынку  на  шее. – Ничего  с  тобой  не  случится, ещё  столько  же  проживешь.

- И  кто  это, интересно, тебе  сказал?

- Никто  мне  не  сказал. Сама  знаю.

 

Она  стояла  в  проходе, рядом  с  его  креслом, пока  он  надевал  пиджак  и  плащ.

 

- Хм-м-м …   А  может, правда – знаешь? Что-то  у  тебя  опять  глаза, как  в темноте  у  лемура …

- Знаю, конечно. С  нами  никогда  ничего  не  случится, Лео.

- Что?

- Лео. Слушай, тебе  так  идет! Давай, я  буду  тебя  так  звать. Только  я. И  больше  никто.

- Уже  называли.- Он  улыбнулся.- Здесь ...   Десять  лет  назад. Мы три  месяца  жили  вместе, снимали  комнату. – Она, закусив  губу, стукнула  его  кулачком  по  спине.-  Ань, я  не  понимаю, почему  ты  меня  бьёшь?

 

 В  Париже, как обещали,  было  солнце.

 После  недолгого  утреннего  дождя.

 На  летном  поле  ещё  виднелись  лужицы  темными  пятнами, и  попавшие  под  недолгий  дождь  прохожие  складывали  зонты.

 

Солнце  светило  над  городом,  почти  таким  же, как  и  в  1960-м   году…

Над  прохожими  на  Елисейских  полях  и  продавцами  газет.

Над  Триумфальной  Аркой.

Над  Эйфелевой  башней, похожей  на  стального  жирафа.

 Над  стеклянною  пирамидой.

Над  потоком  автомобилей.

Над  Сеной, делившей  город  пополам.

Над  бульдогом, спящим  у  скамейки.

Над  велосипедистом  на  мосту.

Над  жуком, ползущим  по  стволу  каштана.

 

Над  терминалами   аэропорта  Шарль  де  Голь  и  рядами  дремлющих  самолетов.

 

- Блядь, где  моя  шляпа?! Анька,  я  в  руках  у  тебя  её  видел  последний  раз. Ты  её  что, съела?

- Я  её  в  сумку  положила, на  твоих  глазах!

- Здесь  её  нет, не  видишь, что  ли? Нет, ты  полная  идиотка. Ты  просто  кретинка. С  тобой  невозможно  жить. Твоей  клинической  тупостью…. Что  стоишь, блять – ищи  шляпу!

- Может, под  сиденьем …- она  заглянула, даже  на  соседний  ряд. – Ну, не  знаю. Иди  без  шляпы, пижон  несчастный, какая  разница? Здесь  другую  купишь.

- Ни-и-ичего  себе! Я  эту  шляпу  купил  десять  лет  назад, специально  для  этого! Другую! Скажешь  тоже …

- Я  не  понимаю – мы  выйдем  когда-нибудь  отсюда  или  нет?!

- Пока  шляпу  не  найдем, не  выйдем. – Он  снова  сел  на  своё  место, откинув  голову, нога  на  ногу. – Ты  её  потеряла, ты её  ищи. Ну, что  стоишь, нас  ждут, время  идет!

- Я  БОЛЬШЕ  НЕ  МОГУ! - Она  села  на  другое  сиденье, в  который  раз  раскрыла  сумку. – Да  вот  же  она, сбоку. За  твоими  трусами!

- Дай  сюда, - он  положил  её  на  колени, расправил.

 Взял  из  сумки щетку  и  чистил  её  очень  долго – наверное, пять  минут.

 

– Ну, что  стоишь? Бери  сумку  и  греби  к  выходу!

- А  ты?

- А  я  потом! Иди, первая  Париж  увидишь …

 

Она  взяла  сумку, перебросила  её  через  плечо  и  пошла.

 На  пороге  оглянулась, немного  помедлив, потом  пошла  к  выходу, сошла  вниз  и  остановилась  у  трапа  в  пяти  шагах.

 

Он  появился  в проходе -  в  плаще  и  шляпе, надвинутой  на  самый  нос.

 Небрежно  улыбнулся  стюардессе.

 Прежде  чем  сойти, остановился  на  верхней  ступеньке, держа  руки  в  кармане, вскинул  голову.

Потом  медленно  провел  пальцем  над  верхней   губой.

 

Париж  лежал  внизу, как  на  ладони.

Париж  его  ждал.

И  не  только …

 

Она  смотрела  на  него – сверху  вниз, затаив  дыханье.  И  была  очень  красивая …

Как  никогда.

Он  встретился  с  ней  взглядом.

Потом  медленно  провел  пальцем  над  верхней   губой.

 

И, не  выпуская  рук  из  карманов,  сбежал  по  трапу.

 

Она  подошла и, приподнявшись  на  цыпочки,  быстро  поцеловала  его  в  щеку. Он улыбнулся  растерянно, забрал  у  неё  сумку, вместе  пошли  к  группе  людей,   радостно  махавших  им  у  входа  в  аэропорт.

  

Красивый  парень - араб,  в  форме  носильщика, с  кудрявой  шапкой  волос,  стоявший  у трапа, повернул  голову  и  долго  смотрел  им  вслед.

 

Пока  они, вместе  с  толпой  встречающих, не  скрылись  за  стеклянной  стеной – точно  за  чертой  горизонта.  

 

                                   ------------------------------------------------

 

                                                               Конец.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

    

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

       

 

 

 

 

   

 

 

        

 

 

 

 

 

 

   

 

 

          

   

 

 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com