Марк Ретюнин со своими бойцами, переправившись на другой берег Печоры недалеко от села Усть-Лыжа, свернул в лес. По Оленьей тропе они двинулись вверх по реке Лыжа. С Марком Андреевичем оставалось всего девять человек, – уставшие, измотанные недавним боем и бегом по глубокому снегу. Настроение у всех убитое, ничего не хотелось делать. Люди понимали, что всё кончено, и они обречены.

– Куда теперь, Марк Андреевич? – хмуро спросил на ходу у командира, шагавший рядом Афанасий Яшкин.

Остальные бойцы невольно прислушались, было не безразлично, что он ответит и куда поведёт.

– Я думаю, нам нужно поскорее отсюда уходить и пробиваться на большую землю. А для того, чтобы отвлечь от себя внимание властей, взбунтовать по пути ещё парочку командировок. Это нам на руку. Пока вохра будет подавлять мятеж в лагпунктах, мы уйдём далеко.

– А не подло ли это, товарищ Ретюнин, людей зазря коломутить, под расстрел подставлять, только лишь бы свою шкуру спасти? – зло посмотрев на командира, не сдержался, рубанул, напрямую, что думал, заключённый Степан Простаков. – Нас вы, может, тоже для этого же подняли, чтобы самому ноги из зоны сделать?

– Я был начальником лагеря, – вспылил Ретюнин. – Не то, что ты – рядовым зэка… Я в тайге лес не валил и в сыром бараке на нарах не спал. У меня всё было, что только может желать простой смертный: свой дом, хозяйство, жинка, деньги и жратва, почёт и уважение начальства. Но я всё бросил ради вас, ради свободы! И ты же меня обвиняешь?.. Эх, Простаков, Простаков… простая у тебя, бесхитростная русская душа, подстать фамилии. А я ли, скажи, виноват в том, что из двухсот заключённых «Лесорейда» только меньше половины присоединилось к восстанию, в основном политические. А потом, после неудачного штурма райцентра Усть-Уса, трусливо отсеялось ещё человек сорок – пятьдесят. Кто в бега подался, в тайгу, кто сдался чекистам… Так в чём ты меня хочешь упрекнуть?

Степан Простаков, внимательно выслушав, опустил голову, смолчал. Всё сказанное Ретюниным была сущая правда. Долгое время шагали молча, нагруженные оружием и поклажей, которую, после потери санного обоза приходилось тащить на себе. Марк Ретюнин, без исключения, тоже нёс свою часть. За ночь далеко углубились в непроходимую левобережную тайну, оставив за спиной место последнего боя у деревни Усть-Лыжа. Старались держаться у берега реки, но на лёд не выходили, хоть по нему легче идти. Опасались погони. Впадавшая в Печору как раз у памятной деревни небольшая таёжная речка замысловато петляла среди сопок, утёсов, валунов и неровностей берега.

С рассветом над местностью стали кружить самолёты. Несколько раз пролетали над головами беглецов, но в густой чаще ничего не могли разглядеть.

– Обложили, как волков, суки! – горько посетовал Афанасий Яшкин.

Когда совсем рассвело и суровый, заснеженный лес ожил, в верховьях реки Лыжи неожиданно наткнулись на охотничью избушку. Людей в ней не было, зато оставался большой запас дров на дворе, под навесом сарая, кем-то заботливо заготовленный впрок, в кладовке, в помещении имелись кое-какие продукты. Местные охотники – особенно комяки, ненцы, да и русские старообрядцы, перенявшие их традиции, всегда так делали, выделяя из своих скудных запасов – часть для заплутавших в тайге путешественников. Знали, что сделанное людям добро окупается сторицей.

Вымотавшиеся за ночь, обессиленные повстанцы расположились в избе на отдых. Ретюнин отправил в дозор в лес китайца Лю-Фа и ещё одного заключённого. Остальные, наспех поев, завалились спать. Но долго отдыхать не пришлось, вскоре в лесу загремели частые выстрелы. Все с тревогой вскочили на ноги, подхватив оружие, выбежали на улицу. На встречу бежал растрёпанный китаец без шапки, махал рукой и сипло кричал:

– Салдаты, камандила! Очен многа солдат. С собака и пулемёт. Мы совсем пропал камандила. Всё!

Второго дозорного с ним не было, вероятно погиб. Повстанцы быстро вернулись в охотничью избушку, забаррикадировали дверь. Ретюнин распределил бойцов напротив окон, сам вместе с Яшкиным полез на чердак. Осторожно открыл слуховое оконце. Густой зелёный ельник напротив дома зашевелился, из него показалось несколько фигур в маскировочных белых халатах, с винтовками. Они осторожно шли по протоптанной повстанцами тропе к избушке. Вслед за ними из леса вынырнул офицер в белом овчинном тулупе, оглянувшись назад, махнул своим людям рукой с пистолетом. Ретюнин с Яшкиным не поверили своим глазам: на поляну вышли немцы с винтовками. Их было много, около взвода, среди них несколько младших командиров – русских. Они отличались меховыми полушубками и серыми солдатскими шапками-ушанками с красными пятиконечными звёздами. Немцы были в своих традиционных, мышиного цвета, старых вытертых шинелях, в стальных шлемах или пилотках на головах. То, что это были именно немецкие солдаты, а не советские – сомнений не возникало: до чутких ушей повстанцев долетели обрывки чужой речи. Недавние враги, объединившись каким-то фантастическим образом, вместе шли убивать мятежников.

Но те не собирались так легко расставаться с жизнью. Ретюнин молча взял из рук Яшкина холодную, скользкую винтовку, неторопливо прицелился и наповал сразил переднего разведчика, подходившего к охотничьей избушке. Фигура в белом халате, раскинув руки, повалилась в глубокий снег сбоку тропинки. Остальные тут же отпрянули, как вспугнутые лесные зайцы, в стороны, залегли и открыли частый беспорядочный огонь по окнам и чердаку. Пули роем засвистели над головами залёгших Ретюнина и Яшкина. Марк Андреевич успевал только в промежутках между залпами противника высовывать в оконце ствол винтовки и стрелять в лес не целясь, наугад. Афанасий Яшкин бил туда же из нагана, но тоже, видимо, ни в кого не попадал, потому что огонь противника был слишком плотный, и хорошо прицелиться было невозможно.

Заговорили винтовки повстанцев внизу, отвечавших на яростную винтовочную трескотню вохровцев и немцев редкими одиночными выстрелами. Марк Ретюнин, оставив винтовку Яшкину, проворно спустился вниз. Здесь было уже двое раненых и один убитый. Пулями задело Пашкевича и ещё одного повстанца. Последнего – тяжело. Раненого оттащили от окна, осторожно уложили на топчан, но перевязывать было некогда. Вохровцы и немцы плотно, со всех сторон, обложили избушку, прошивали её пулями насквозь, так что внутри передвигаться можно было только на четвереньках, едва ли не ползком. На позиции неприятеля во весь голос, зловеще и убедительно заговорили пулемёты. Их было два и били они с разных сторон, на давая мятежникам высунуть из окна стволы винтовок. Громко вскрикнул ещё один повстанец, раненый в голову. Итого их в строю осталось всего пять человек, плюс Афанасий Яшкин на чердаке.

– Марк Андреевич, – в перерыве между выстрелами позвал, стараясь перекричать шум разгоревшегося боя, Степан Простаков, – ответь, пожалуйста, дорогой, с кем мы воюем: с нашими или с фашистами? Там ведь, гляди, в лесу на позициях вместе с вохровцами – немцы!

– А тебе не один чёрт, товарищ Простаков? – пренебрежительно дёрнул щекой после очередного меткого выстрела Ретюнин. – Всё они по большому счёту фашисты: и те и эти… Союзники, к тому же, недавние. Вот и соединились снова для общего дела – нас пострелять… Слыхал, небось, как они в тридцать девятом так же вот полячишек колошматили. Гитлер с одной стороны, с запада, а наш великий и ужасный Коба – с востока. Вот и раздербанили в очередной раз «по-братски» Речь Посполитую… А что мы? Будем стоять до последнего. Представьте, дорогие друзья, что мы на фронте, и позади – Москва! И я приказываю, хоть я и не Сталин: ни шагу назад! Фашисты здесь не пройдут, а если и пройдут – только по нашим трупам!

Вскоре погиб ещё один боец, неловко высунувшись из окна. С чердака спустился Яшкин с пустой, без единого патрона винтовкой. Виновато развёл руками при виде Ретюнина:

– Всё, Марк Андреевич, остался только один патрон в барабане. Амба, как говорят блатные! Полный атас и васар…

Заканчивались боеприпасы и у остальных бойцов. Они приуныли и выжидательно уставились на своего командира.

– Всем оставить напоследок по одному патрону, – горько выдавил Марк Ретюнин, отвёл глаза в сторону, откинув барабан нагана, скрупулёзно посчитал оставшиеся патроны. Их было не густо.

Из леса опять гулко зарокотали вохровские пулемёты, яростно забили винтовки и пистолеты. Солдаты зашумели, беспорядочно загудели. Послышались выкрики на русском и немецком языках, команды сержантов и офицеров. Противник со всех сторон пошёл в атаку. Через несколько минут короткого боя погиб Пашкевич. Но и вохровцев упало, не добежав нескольких метров до избушки, пять или шесть человек. Повстанцы расстреливали их в упор, почти не целясь – настолько близко они подошли. Стреляли всех: и русских, и немцев. Повстанцев в охотничьем домике оставалось всего четыре человека и двое тяжело раненых.

Ретюнин вспомнил о них только тогда, когда в барабане не осталось ни одного патрона. Свой, заветный, он заранее вытащил и положил в карман полушубка.

– Товарищи, немедленно прекратить огонь, – с тревогой вскрикнул Марк Андреевич.

Все с недоумением взглянули на командира. Некоторые и без его команды уже не стреляли, израсходовав все патроны. Степан Простаков молча и безразлично примерял к виску дуло нагана.

– У кого есть лишние патроны? – спросил Ретюнин. – Про раненых совсем забыли. Нужно о них сначала позаботиться, не оставлять же на растерзание ВОХРе…

Китаец Лю-Фа вытащил из барабана и бережно протянул командиру предпоследний патрон. Затем быстро защёлкнул на место барабан, засунул ствол пистолета в рот, сильно зажмурил раскосые, чёрные глаза и нажал на курок. Оглушительно прогремел выстрел, мёртвое тело китайца мешком тяжело рухнуло на пол.

Ретюнин, уже ни на что не реагируя, не глядя по сторонам, зарядил наган двумя патронами, неуклюже приблизился к задней стене избушки, где на лежанках стонали от невыносимой боли оба раненых зэка, выстрелил одному из них, наиболее тяжёлому, в висок. Заключённый затих. Другой повстанец, раненый в голову, с ужасом уставился в лицо Ретюнина, тоже ожидая рокового выстрела, но командир отошёл от него. Рука с пистолетом дрожала, предательский холодный пот крупными каплями тёк по лицу и всему телу. Рубашка под полушубком мгновенно взмокла. Марк сбросил полушубок прямо на пол, равнодушно переступил через него. Приблизился к Простакову.

– Ну что, прощай, Степан! Не поминай на том свете лихом своего беспутного командира, – голос Ретюнина задрожал и сорвался. – Простите меня, родные товарищи, за всё! Что обманул ваши светлые ожидания, не дал вам волю. Прощайте! Может, скоро там все и увидимся, у Господа Бога. – Ретюнин быстро вскинул руку с наганом и выстрелил себе в голову.

Стук упавшего на пол грузного тела совпал с яростным грохотом в дверь, которую вохровцы и немцы ломали прикладами. Последний, оставшийся в живых, тяжело раненый повстанец слабым голосом, натужно хрипя, попросил застывшего в раздумье, как изваяние, у догорающей русской печи Яшкина:

– Афанасий Иванович, будь другом, дострели ты меня за ради Христа, не то ироды сейчас ворвутся, измываться начнут, а я, боюсь, не выдюжу, кричать буду… Добей, ради Бога!

Яшкин подошёл к нему, машинально, как робот, вскинул руку с наганом, приставил дуло к виску раненого, равнодушно нажал на курок. Грянул выстрел, повстанец резко дёрнулся и затих навсегда. В это время с треском слетела с петель дверь избушки и в помещение ворвались разъярённые вохровцы и немецкие военнопленные, которых приказало снова вооружить и направить на подавление лагерного мятежа высокое московское начальство.

Афанасий на глазах у вохровцев выстрелил себе в сердце, но прозвучал только слабый щелчок – в барабане больше не оставалось патронов. Советские и немецкие солдаты беспорядочной толпой бросились на последнего мятежника, навалились на него грубо, подмяли, стали вязать, то и дело отвешивая крепкие оплеухи. Избитого, связанного Яшкина вытолкнули из избы на улицу. Он окинул взглядом поляну перед домом: вся она, от низкой покосившейся изгороди и до самого леса была густо усеяна мёртвыми телами немцев и вохровцев. И Яшкину стало обидно за себя, что живым сдался в плен и как бы невольно предал своих геройских товарищей, принявших здесь смерть в последнем неравном бою…

 

2012 – 2013 гг.