«Бурсаки»
Повесть
Глава первая
Эта история началась с того самого момента, когда Женька, выйдя из огромного междугороднего тёмно-красного «Икаруса», поставил свой увесистый чемодан на плиты Ростовского автовокзала. В ту же минуту к нему с радостью подлетели друзья: Михаил и Славик.
– Здорово, бродяга! – Мишка затряс руку товарища.
Славик попытался неуклюже обнять.
– Привет, привет, ребята! – сиял Женька. – Показывайте, куда идти.
Шумной компанией рванули через небольшую площадь к троллейбусной остановке. Здесь Михаил спохватился.
– Погодите, а обмыть приезд?.. Ждите меня, я – пулей!
Его плечистая фигура исчезла в густой толпе прохожих. Женька вглядывался в отчего-то смущенное лицо Славика.
– Как живёте, пацаны?
– Нормально, – криво усмехнулся Славик.
– Ну и всё хорошо! – засмеялся в свою очередь Женька.
Михаил прибежал со свёртком.
– Славик, что ты спишь, наш троллейбус!
До общежития ГПТУ, в котором жили Михаил со Славиком, доехали минут за двадцать. В вестибюле строгая пожилая вахтёрша подозрительно взглянула на Женьку.
– Наш, говорите?
– Наш, наш, тётя Клава, – горячо заверил её Мишка. – Свой в доску!
– Буду поступать в училище, – подтвердил Женька, почувствовав, однако, некоторую неловкость от холодного приёма вахтёрши. Да и недавнее смущение Славика ему не понравилось с первого же взгляда. В душу закрадывалось сомнение: уж не совершил ли он промах, приехав в училище?.. Ещё неделю назад Женька учился в девятом классе. Была родная станица, дом, родители. Не было только друзей…
В каждом письме Мишка упорно настаивал на его приезде в Ростов. На все лады расхваливал ГПТУ, в котором учился со Славиком.
Женька не отвечал и думал… Прошёл сентябрь, потянулся октябрь, и вот в конце ноября Женька, бросив школу, приехал.
– Прошу пожаловать в наши хоромы! – Мишка передал свёрток Славику и, забежав вперед, комично поклонился, распахивая перед Женькой обшарпанную дверь комнаты.
В помещении за столом сидел белобрысый парень и что-то писал, склонясь над тетрадью. Больше никого не было. Друзья шумной ватагой ввалились в комнату и принялись раздеваться. Пальто у Женькиных товарищей были одинаковые, форменные – «бурсацкие», как в письмах выражался Мишка. Одинаковыми были и черные костюмы с голубыми вьетнамскими рубашками, и даже ботинки, которые Мишка, сняв и швырнув в угол, презрительно назвал «гадами». Вообще Мишка вёл себя заядлым гэпэтэушником. Славик больше помалкивал. Как будто боялся выдать какую-то важную тайну.
Едва успев раздеться, Мишка начал распоряжаться закуской, не обращая внимания на сидевшего за столом белобрысого паренька. Мишка небрежно отталкивал его книги и тетради, разбросанные по всему столу, и то и дело норовил задеть паренька локтём. Тот, как будто не замечая происходящего, продолжал заниматься. Однако он чуть-чуть покраснел, как отметил Женька.
Мишка между тем, выставив на стол две увесистые бутылки вина «ноль восемь», с силой пнул писавшего паренька в плечо, отчего ручка его косо скользнула по бумаге, и зло скомандовал:
– А ну-ка, Поп, мотай отсюда со своей писаниной, видишь – мешаешь!
Парень покраснел ещё сильнее, но всё-таки попробовал возразить:
– Что я мешаю? Ничего я не мешаю. Я сейчас…
– Давай быстрее, да позови Бучу из сорок четвёртой, – продолжал распоряжаться Мишка.
Паренёк наспех собрал свои бумаги и незаметно выскользнул в коридор. Мишка самодовольно подмигнул Евгению, как бы говоря этим: «Вот так мы тут и живём, Жека. Учись!»
Женька невольно поморщился. Он сразу же вспомнил школу и того, другого Мишку Калашникова, которого как-то, на глазах всего класса, бил по физиономии самый слабый, низенький паренёк Юрка Гапонов. Мишка не сопротивлялся. Он боялся Юрку, а пуще всего боялся его старшего брата, недавно вышедшего из тюрьмы. И вот теперь, вспомнив всё это, Женька поморщился как от зубной боли. В душу опять стали закрадываться сомнения.
– Ну что, Миша, начинаем? – прервал минутное молчание Славик, но Михаил только недовольно на него прицыкнул.
– Подождём Бучу.
– А кто такой этот Буча? – поинтересовался Женька. Он уже начинал кое-что понимать в происходящем, и постепенно принимал сторону Славика. Славик был из числа людей, которые слывут чудаками. Над такими частенько издеваются в ребячьих компаниях. Женька никак не мог забыть случая, происшедшего в шестом классе на уроке черчения, когда они со Славиком ещё не были так хорошо знакомы. Выпало им тогда сидеть за одной партой. Учительница дала задание и углубилась в свои конспекты. Класс принялся за работу, и только Женька со Славиком весь урок бездельничали. Дело в том, что у Женьки не имелось карандаша – только новенькая пластмассовая линейка. У Славика же, наоборот, был карандаш, но не имелось линейки. Так они и просидели почти до самого звонка, вертя в руках каждый свой инструмент и не решаясь попросить его один у другого. Причём Женька не спросил у Славика карандаш, опасаясь отказа, а тот наоборот, стеснялся самого Женьки. В конце урока учительница приступила к проверке задания, и лишь тогда Женька, побледнев от злости, чуть ли не вырвал этот злополучный карандаш из рук Славика. При этом он пробормотал под нос что-то нечленораздельное, отдалённо напоминающее просьбу. Славик же так и не решился одолжить у Женьки линейку…
Немного помедлив с ответом, Мишка, заметно рисуясь, произнёс:
– Буча это, Жека, сила! Вот сам позыришь, что за пацан.
– А этот? – Женька кивнул на дверь, за которой только что скрылся белобрысый парнишка.
– Это Попов, дурак один из нашей группы, – с явным пренебрежением ответил Мишка. Где только и набрался он этого гонора.
– С нами будешь жить. Кого-нибудь из этих «плугов» выбросим и дело в шляпе, – заверил товарища Мишка.
Немного помолчали. Женька неуверенно повертел в руке пустой граненый стакан.
– Вы тут, смотрю, Мишка, уже спились, наверное? И Славик вон… В школе тихий был.
Мишка похлопал Славика по плечу.
– В тихом омуте черти водятся… А вот и Буча!
– Салют всей честной компании! – провозгласил с порога упитанный, широкоплечий молодой человек, нахально, из-под нависшего на глаза чуба, рассматривая одного Женьку. При этом молодой человек потрясал в воздухе согнутой в локте правой рукой, отчего сильно походил на Леонова, когда тот снимался в кинофильме «Джентльмены удачи».
– Проходи, Серый! – замахал ему рукой, проворно выбираясь из-за стола, Мишка. – Вот знакомься: мой друг и земляк Жека Матвеев. Я тебе говорил про него. Учиться приехал.
Широкоплечий, похожий на Леонова в молодости, парень Буча ещё раз – нагловато и недоверчиво – взглянув на Женьку, протянул всё же ему руку и после ответного крепкого рукопожатия водрузился на услужливо поданный Мишкой стул. Гулянка началась.
Женька до этого уже пил вино. Бывало это в основном по праздникам, весной на Пасху, да на чьей-нибудь свадьбе перепадала рюмка, другая. Женька этим делом сильно не увлекался. Зато Юрка Гапонов, самый задиристый в классе мальчишка, слыл и за отчаянного выпивоху. Отец его, по слухам, гнал самогонку, а недавно освободившийся из заключения брат вечно ходил по станице пьяный, пугая возвращавшихся с танцев девчонок. Сам Юрка на спор как-то выпил из горлышка целую чекушку водки, которую ему в складчину купили ребята, и чуть не отправился на тот свет, благо вовремя подвернулась машина, идущая в районный центр. Юрку в больнице откачали, но он с той поры запил ещё сильнее, и в пьяном виде как-то побил Мишку Калашникова. Свидетелем этому был весь их седьмой «Б» класс.
Женька тогда заступился за друга, вздув хорошенько Гапонова. Пьяный Юрка пообещал ему это припомнить…
Широкоплечий парень Буча чем-то напоминал Юрку Гапонова. Не комплекцией, конечно, а хищными, хулиганскими повадками, мало скрываемой агрессивностью. Женька исподтишка наблюдал за каждым его движением.
Когда стаканы были наполнены, Мишка поднялся с места и провозгласил тост:
– Выпьем, пацаны, за чувих и… чтобы нам всегда было клёво!
– И за Женьку, за приезд, – робко добавил Славик.
– И за приезд! – спохватился Мишка, чуть не поперхнувшись вином. – За тебя, Жека!
Парень Буча, снова изучающе взглянув на Женьку, слегка прикоснулся своим стаканом к его стакану и негромко заметил:
– За знакомство.
– За него, – согласился Женька и, затаив дыхание, выцедил липкую, приторную жидкость всю до последней капли, и только отставив пустой стакан, с жадностью хватанул воздуха, как пловец, долгое время находившийся под водой.
Мишка, картинно отставив мизинец и держа стакан двумя пальцами, небрежно поднёс край его ко рту и мелкими глотками вылил в себя вино. Он смаковал каждый глоток и всем своим видом показывал, с каким огромным удовольствием он это всё делает. Славик долго не решался выпить свою дозу багряной жидкости, то поднимая, то вновь опуская руку. Потом вдруг, сразу решившись, он впился губами в край стакана и оставил его наполовину опорожнённым, кривясь и закусывая нарезанной на газете колбасой. Занятнее всех пил Буча, так что Женька даже засмотрелся, забыв о закуске. Буча поднял руку со стаканом вверх примерно на уровень носа, подставив под него широко разинутый рот и, слегка наклонив стакан, одним глотком вылил в себя его содержимое.
На пороге в это время появился ещё один парень, живший в их комнате. Смуглолицый, с черными вьющимися волосами и глуповатой улыбкой на губах. Это был гагауз Гайдаржи, как объяснил Женьке Славик. Звали его Илья, но в группе его по имени никто не называл. Ему придумали кличку Аркадий Гайдар или попросту Аркаша.
– Тебе какого… здесь нужно, Аркаша? – грозно взглянул на вошедшего Мишка. – По башке схлопотать хочешь?! Что? Не понял? Да я тебя сейчас… Славик, дай ему в торец, что смотришь!
Смуглолицый Аркаша, виновато улыбаясь, пытался объяснить цель своего прихода. При этом он так сильно коверкал слова, что сразу можно было определить его не русское происхождение. Кто такие гагаузы и с чем их едят, никто в группе не знал. Справились у мастера производственного обучения и тот, глубокомысленно наморщив лоб, предположил, что гагаузы живут где-то на Кавказе. Так с легкой руки руководителя группы и стал Аркаша кавказцем.
– Ты, Миша, не кричи, – говорил между тем Гайдаржи, подняв руки к лицу, как бы защищаясь от предполагаемых ударов. – Я только сигаретки возьму… Я сейчас убегу, ты не ругайся.
– На, получай свои сигаретки! – Мишка с ненавистью швырнул в доброе Аркашино лицо начатую пачку «Примы». – И сегодня же собирай свои манатки, здесь мой корефан Жека будет жить. Понял?
– Ты что, меня из комнатенки прогоняешь? – переспросил перепуганный Аркаша.
Сидевший возле Мишки Буча схватил вдруг со стола вилку и заорал на съёжившегося у двери Аркашу:
– Тебе жить надоело, придурок? Попишу! Канай отсюда, морковка!
– Редиска, – с ноткой иронии в голосе, поправил его Женька. Он понимал, что Буча рисуется, и его угрозы – пустой звук. Но всё равно чувствовал себя в его присутствии нехорошо.
Аркаша, не дожидаясь дальнейшего развития событий, благоразумно удалился. В дверь, за которой он скрылся, тут же впилась Бучина вилка. Стены комнаты потряс нечеловеческий хохот, который, наверняка, был слышен даже на улице. Это хохотал Буча. Он, по всей видимости, уже начинал терять над собой всякий контроль. Сильно стукнув молчаливо сидевшего рядом Славика по плечу, Буча властно приказал:
– Хомяк, а ну-ка сбегай к нам в комнату и притащи поскорее музыку, проигрыватель. Живее, одна нога здесь, другая там! Гулеванить, так гулеванить… Музыку хочу!
Славик попробовал отвертеться.
– Ты лучше сам, Серега, что – я?.. Вдруг что не так, с меня же… Сам ты лучше бы…
– Бунт на корабле? – зловеще прошипел Буча и сжал кулаки. – Бунт я подавлю, Хомяк. А ну живо за музыкой!
После первого же несильного удара в живот Славик сдался и покорно пошёл за «музыкой». Мишка через силу хихикнул и, пряча глаза от Женьки, взялся за бутылку. Женька, набычившись, промолчал.
– Ты брось это, кореш… Плюй на всё и береги здоровье, нервные клетки не восстанавливаются, – бубнил над Женькиным ухом распоясавшийся хулиган Буча. – Ты, если жить в «Бурсе» думаешь, на эту дрянь не гляди, это все «плуги», «шестёрки»… Вон спроси у Мефодия, он тебе скажет…
– Я же тебе писал, Жека, – укоризненно взглянул на товарища Мишка.
– Да, да помню. Местные… – рассеянно протянул Женька, впиваясь пятернёй в свои волосы. Он вспомнил, как Мишка сообщал ему как-то в письме, что группа их делится на «местных», то есть ростовских ребят, и приезжих. Причём себя Мишка почему-то причислял к когорте «местных». Женька и раньше знал о подобной вражде города и деревни. Как-то к ним в станицу прислали на уборку урожая ленинградских студентов. Местные мальчишки сразу же атаковали приезжих женского пола. Сначала всё шло без особых эксцессов. Но вот однажды на танцах случилась драка. Кто-то кого-то обозвал, кто-то кого-то ударил, и Юрка Гапонов, собрав свою компанию, пошёл в лагерь к ленинградцам выяснять отношения. Впоследствии рассказывали, что там Юрка ударил ножом какого-то парня, и на следующий день был препровождён к участковому. Самое смешное было то, что ударил этого парня Юрка Гапонов в ягодицу, что и спасло его от верной колонии. Женька в подобных драках никогда не участвовал. Не понимал, как можно бить человека ни за что, только за то, что он живёт не в станице, а в городе.
Когда Славик принёс проигрыватель, стаканы вновь были наполнены. Широкоплечий парень Буча заметно окосел, и уже несколько раз вместо пепельницы ткнул сигаретой в нарезанную на газете колбасу. Мишка ударился в воспоминания:
– А ты помнишь, Жека, в четвёртом классе?.. Зимой…
Женька так же его поддерживал:
– А ты, Миша, помнишь нашу первую любовь? Ларису помнишь?..
Славик включил проигрыватель и поставил пластинку. Широкоплечий парень Буча оживился.
– Вот кайфово – «Верба»!.. Моя любимая музыка. Давай, Хомяк, крути «Вербу»!
Буча даже попробовал подпевать, но у него спьяну ничего не вышло, заплетался язык.
Мишка предложил выпить. На этот раз пили без всяких тостов. Просто, лишь бы выпить. «Верба» вскоре кончилась, и в проигрывателе зазвучал «Соловей» – чилийская народная песня. Вконец захмелевший Буча хлопнул вдруг для чего-то кулаком по столу и прорычал на всю комнату:
– Соловей, морду разобью, выключи музыку! Хочу карты… Хомяк, выключи, я говорю!
Нравившаяся Женьке песня прервалась в самом начале. Женька, только что устроившийся поудобнее на стуле и приготовившийся блаженствовать, опешил.
– Ты что, Славик? Ты зачем пластинку убрал? А ну-ка включи сейчас же! Такую песню не дал послушать.
Сбитый с толку Славик, не зная кому повиноваться, поставил всё же пластинку, и тут же получил доброго тумака от Бучи.
– Ты что, «плуг»? Ты что богуешь? Кому говорят, выключи. Карты хочу!
– Славик, включи, что ты его слушаешь. Включай, не бойся! – не уступал в свою очередь Женька, со злостью разглядывая рассвирепевшего Бучу.
Мишка, предчувствуя недоброе, принялся снова разливать вино по стаканам. Буча тяжело поднялся со стула и, повернувшись к Женьке, угрожающе сжал кулаки.
– Ты что, чувак, богуешь? Да?.. «Плуг»!.. Мефодий, дай мне нож я его зарежу!
Мишка побледнел и затрясся, как осиновый лист, налив всё же в последний стакан.
– Не надо, Серый!.. Жека, молчи, он тебя зарежет!
Славик отскочил к стене, для чего-то прижав к груди большую пластинку. Женька, почувствовавший как вместе с хмелем в крови разливается лютая ненависть к этому распоясавшемуся до беспредела хулигану Буче, взял со стола налитый до краёв стакан.
Буча между тем не унимался:
– Да я тебя сейчас уделаю, сука! Одной левой пришибу. Ты ведь пять лет лишних живёшь… Сейчас море крови будет! Не держите меня, я его сейчас!..
Бучу никто и не думал держать. Он так говорил просто, чтобы что-нибудь сказать и протянуть время. Увидев, что слова его не действуют, он попытался ухватить Женьку за грудки, но тот в это время, далеко отставив назад руку со стаканом, с силой плеснул вино в Бучину физиономию. Буча захлебнулся «угощением», и, весь мокрый, смешной, с выпученными от удивления жабьими глазами и открытым, зевающим ртом, повалился навзничь, мимо стула, прямо в объятия поспешившего ему на помощь Михаила. В комнате воцарилась гробовая тишина.