Я вырос за оградой дачи, в которой был рай. Главной моей проблемой был мой дядя, который мог создать физическую угрозу — и создавал. Его просто прогоняли пару раз, когда он уже был готов заняться мною непосредственно. Выше этого ничего не было. Я не знал, что может быть несвобода. 

В 50-й школе я устраивал постмодернистское шоу с восхвалением Мао цзе Дуна, даже не подозревая, что есть какая-то холодная страшная реальность, где выбивают зубы и ломают кости. Зубы пока выбивали в драках, резали в драках. Это была жизнь котят.  

Меня ничего не тяготило. 

После того как та пелена, то стекло, которое меня отделяло от мира, кончились, я вошел в соприкосновение с реальностью, ее красками и ощущениями яркости. Ведь каждый элемент — скажем, запах травы дачной в закоулках сада — несёт в себе то ли какое-то обещание, то ли угрозу, то ли напоминание… Много всего — ко всему я присматривался, принюхивался. 

Быть взрослым мне не то что хотелось или не хотелось — я просто вообще не воспринимал эту тему. Что такое быть взрослым? Взрослый — это категория социальная.  Люди хотят стать взрослыми, чтобы занять какое-то место в обществе. Я же вообще не был вписан в социум. Я никогда не хотел занимать место в обществе, я хотел его разрушить. 

Я с девяти лет зоологически ненавидел любую власть, любое общество. Я твёрдо знал, что рано или поздно доберусь до конца этой власти и вцеплюсь ей в горло, когда она будет подыхать. Я знал, что так будет, и просто обдумывал те формы организации бытия, которые надо будет инсталлировать вместо этой. Как правило, картинки, приходившие мне в голову, носили достаточно тоталитарный характер. 

О страхе в советских людях обычно говорят в пошлой манере. В моих родственниках ничего советского не было — как и важного советского элемента в виде страха.  Они принадлежали к высшей номенклатуре, но и в ней оставались инородным элементом по своему происхождению и сущности.