- МАРИЯ -
Бесполезно тратить всю свою
жизнь на один единственный путь,
особенно, если этот путь не имеет сердца.
Карлос Кастанеда
– Пролог –
Несмотря на кромешную тьму, в которой оказался Виктор, он не испытывал ни страха, ни отчаяния. Лишь легкоё удивление поразило его сознание. Тишина оглушала. Задаваться вопросом о том, где он очутился, показалось ему бессмысленным хотя бы по той простой причине, что к какому либо логическому заключению он прийти не смог бы, в чём он был абсолютно уверен. Единственное, что могло пролить свет на обстоятельства во всех смыслах этого выражения, это немедленные действия. Виктор поднял голову вверх и встретился с той же тьмой. Ни луны, ни звезд. В том, что он находится на открытом пространстве, а не в помещении, он был уверен. Он это чувствовал. Кроме того, он без колебания мог бы сказать, что стоит посреди дороги. Почему? На этот вопрос он не ответил бы. Ощупав себя с головы до ног, Виктор убедился в том, что одет он в тот же самый костюм, что был на нем… лишь мгновение назад. Действительно! Прошло какое-то мгновение, и он оказался здесь. Мгновение с того момента, как он сидел в номере отеля. Это было только что! Отель, номер, за окном ночной Санкт-Петербург. А теперь он здесь. Где? Предстояло выяснить. Ещё мгновение и Виктор двинулся по дороге вперед. Вперёд! В том, что он шёл вперёд, он был уверен. Почему? Да просто потому, что он был уверен. Уверенность и решительность, вот что, по его мнению, он приобрел, или раскрыл в себе, за последние несколько дней.
Он шёл вперёд. Вокруг ничего не менялось. Всё та же тьма. Он шёл. Все та же тишина, нарушаемая лишь стуком его шагов. Он шёл. Время потерялось где-то в этой темноте, заглушённое этой тишиной. Он шёл. Он шёл и не чувствовал усталости. Лишь уверенность, именно уверенность, а не надежда на то, что он куда-то должен прийти, поселилась в его мыслях. И он не прогадал.
Через какое-то время он различил вдалеке светящуюся точку. Виктор шёл. По мере приближения точка превратилась в прямоугольник. Из-за кромешной темноты источник света определить было невозможно, но было ясно, что бьёт он откуда-то изнутри. Ближе стали различимы очертания небольшого здания. Свет горел внутри и пробивался наружу через большие стеклянные двери. Около здания располагалась бензоколонка, возле которой стоял автомобиль.
Не останавливаясь, Виктор вошёл внутрь здания и очутился в пустом помещении, потолок, пол, и стены которого были выкрашены в белый цвет. Напротив входа было нечто, очень напоминающее барную стойку. Только Виктор решил к ней подойти, как вдруг, словно из-под земли, из-за неё выскочил кто-то и замер, глядя куда-то вниз. Этот кто-то был одет в чёрный пиджак, очень напоминающий фрак; белоснежная манишка и, в придачу, несколько неуклюжая фигура делали его похожим на пингвина. Пару секунд незнакомец молчал, после чего, не меняя своего положения и не глядя на Виктора, как-то растянуто произнёс:
– Привет, Вить! Ты в шахматы играешь?
– Что? – Виктор не смог скрыть удивления.
– Я тут изучаю игру Геллера против Фишера… Сицилийская защита, так… Ладно. Итак? – незнакомец обратился к Виктору.
– Я кандидат в мастера спорта по шахматам, – пробормотал Виктор, – а откуда вы знаете мое имя?
– Элементарно! Кстати, давай на ты?
– Хорошо, так как?
– Ну, ты же не Костя?
– Нет.
– Не Дима.
– Нет. – Виктор улыбнулся.
– Ну, вот я и говорю, элементарно. Я Пингвин.
– Не понял?
– Зови меня Пингвином. Это моё прозвище. Ты перекусить не хочешь?
– Нет, спасибо, я недавно ужинал.
– Кандидат, говоришь? Замечательно. Ну, тогда, потом поболтаем. Сейчас тебя ждет один молодой человек. Вон он сидит за столиком. Иди.
Виктор развернулся и только сейчас обнаружил, что все помещение было заставлено столиками, как в настоящем баре.
– Почему «как»? – прочитав мысли Виктора, спросил Пингвин, – это и есть бар. Хотя, мне по душе больше придорожное кафе.
– А, кстати, можно вопрос?
– Конечно.
– Раз это кафе придорожное, то стоит оно на дороге.
– Логично.
– А куда ведет эта дорога?
– А откуда ты пришел?
– Оттуда. – Виктор указал рукой.
– Ну, что ж, значит, ведёт эта дорога туда. – Пингвин указал рукой в противоположную сторону.
Виктор внимательно посмотрел на Пингвина.
– Спасибо, – проговорил он, развернулся и направился к ожидавшему его, как сказал Пингвин, молодому человеку.
Тот сидел к нему спиной, лицом к окну. Виктор обошёл столик и встал с противоположной стороны.
– Вы позволите? – спросил он незнакомца.
– Я вас ждал. Присаживайтесь. Меня Генрихом зовут.
– Виктор. – Виктор сел за столик.
С минуту молодые люди молча смотрели друг на друга.
– Что ж, – нарушил молчание Генрих, – значит на этой дороге.
– Прошу прощения?
– Я после расскажу. Мы с тобой не одни. Думаю, ты это понимаешь.
– Я не очень понимаю, о чём речь.
Генрих вздохнул и спросил:
– Ты её любил?
Вопрос всколыхнул сознание Виктора. Он мгновенно всё понял.
– О вечности сложно говорить в прошедшем времени, – заметил он.
– Согласен. – Генрих улыбнулся. – Тем не менее, став её заложником, невольно осознаешь прошлое, не понимая, что ждет впереди.
– А впереди что-то ждет?
– Непременно. Я в этом убедился.
– Как это может быть?
– Сам узнаешь. У каждого свой тоннель, коридор, называй, как хочешь, и попадаешь ты в него разными путями, и далеко не всегда тем путём, каким попал сюда ты.
– Откуда ты знаешь, как я сюда попал? – Виктор подумал о том, как быстро он сошёлся с Генрихом.
– После расскажу. Я много, где побывал. Уже. У меня автомобиль. Ты готов?
– Пожалуй, готов, – не задумываясь и не спрашивая к чему, ответил Виктор.
– Вы готовы, молодые люди? – послышалось из-за стойки.
– Да, Пингвин, – ответил Генрих и поднялся со своего места.
– Тогда, вперед. А с тобой, Виктор, мы позже сыграем в шахматы.
– Договорились. – Виктор встал и направился за Генрихом.
Подойдя к автомобилю, Генрих остановился и спросил Виктора:
– А ты когда-нибудь всерьёз задавался вопросом о том, есть ли жизнь после смерти?
– Странно слышать это, находясь здесь, – проговорил Виктор. – Этим вопросом задаётся каждый, как мне кажется. Есть ли жизнь после жизни?.. А есть ли смерть после смерти?
Генрих улыбнулся.
– Садись, поехали! – скомандовал он. – Есть ли смерть после смерти?..
Солнце уже готово было скрыться за водной гладью, и закат заливал кровью морской горизонт, придавая пейзажу зловещую красоту. Закат разбрызгивал багрянец, стремясь охватить ужасом всё обозримое пространство. Волны, испестрённые алыми бликами, накатывались на берег, чёрной скалой встречающий стихию. Волны ласкали холодный гранит, стараясь на мгновение задержаться на суши, красной пеной окутывая безжизненную твердь.
Тихой поступью шла она вдоль берега, наслаждаясь очарованием ужаса, невольно писанного самой природой. Легким шёпотом приветствовала она кончину дня. Мягким шорохом отозвались алые розы в её руках. Кроткой нежностью окутался берег, мешая черные краски скал с багровым отблеском волн. Неслышно ступала она дальше, в пустоту, во тьму.
Нечаянно из букета выпала роза и неслышно пала на холодный чёрный гранит, добавив алого цвета к картине уходящего дня.
Кончина дня… Как не привычно это явление, оно всегда кажется неожиданным, неуместным, преждевременным. Конец дня, как и конец жизни неизбежен, печален и… восхитителен. Что происходит после? Возможно, она это знает. Знает, но никогда не скажет. Откуда она пришла? Когда? Вместе с зарождением жизни? Да, она наблюдала за рождением, за жизнью, чтобы в какой-то момент пресечь её. Что ей движет? Для чего она? Для кого она? За что она?
И как страшна её загадочная, незримая красота, коей охватывает она мир, её ужас прекрасен своей таинственностью, а деяния жестокостью, горем и… освобождением…
По наитию ли, по умыслу ли, по расчету ли…
Тихой поступью, пройдясь по древней цивилизации, забрала она сто миллионов жизней во время Юстиниановой чумы, и после, вплоть до двадцатого века, используя столь изысканный способ сбора своего урожая, выкорчевывала она жизни, порой забирая до трети всего населения Европы. Легким шепотом оглушала она земной шар, забирая сотни миллионов жизней, разбрасывая по планете то оспу, то холеру, то корь, то малярию, то туберкулез, то СПИД…
Мягким шорохом останавливала она течение жизни, определяя её срок, блуждая меж людей, заглядывая в окна хижин и дворцов, кружа по улицам городов и деревень, прогуливаясь по дорогам земли, плавая по морям, неслышно носясь меж больничных коек, и даже пробираясь в родильные дома, лишая жизнь даже самого её начала.
Кроткой нежностью косила она жизни в разражавшихся землетрясениях, цунами, наводнениях, и прочих катаклизмах, порой овладевающих нашей планетой.
И нет предела её фантазии…
И неизбежна она!
И… таинственна. Жестока и… прекрасна…
Легкое дуновение ветерка оторвало лепесток от розы и он, оказавшись один на черной скале, испустил струйки крови, потекшие навстречу красноватой пене, накатывающей на берег. Солнце все ниже опускалось к горизонту. Закат становился все зловещей, а его багровый окрас все глубже.
Но все жертвы, принесенные через многообразие природных катастроф, болезней, или иных её прихотей, лишающих человека жизни, так бы и оставались только её прихотями, её делом, если бы у неё не появился помощник. Самым ярым её поклонником, проводником, пособником, сообщником, партнером, решившим, привлекать её для разрешения своих задач, стал ни кто иной, как сам человек. Явившись на свет, он уразумел, что нет ничего проще для решения возникающих перед ним проблем, исходящих от другого человека, как прибегнуть к её услугам.
И этим человеческим желанием она охотно пользовалась.
Она безудержно носилась на копьях греков и персов, римских легионеров и карфагенян, обнимала стрелы Чингисхана и Тамерлана, хваталась за мечи крестоносцев, полыхала огнем инквизиций, опускалась с гильотиной, смазывала петли, затачивала ножи колонизаторов, летала ядрами Наполеона, нашептывала маньчжурам, тайпинам, белым, красным, блистала на штыках Российской, Османской, Германской империй, скрежетала танковыми гусеницами Третьего рейха, строила лагеря Гитлера, Сталина, Пол Пота, тлела углями Хиросимы и Нагасаки…
Тихой поступью,
Лёгким шёпотом,
Мягким шорохом,
Кроткой нежностью.
И она начинала уставать…
Второй лепесток отлетел от бутона и расплескал кровь по черному граниту. Мрак подступал. Весь горизонт был залит багровой кровью.
Казалось, кровь, только что бешено стучавшая в висках, покинула тело, сердце охватил леденящий ужас, заставив его перестать биться в скованной холодом груди. В ушах нарастал зловещий шум. Сидя спиной к открытому окну, Генрих обоими ладонями что есть силы, сжимал рукоятку меча. Он был парализован страхом. Казалось, ничто не могло заставить его развернуться к окну и снова увидеть его, чёрного всадника, выплывшего из тумана и ставшего посреди двора замка. Чёрный конь, длинный чёрный плащ, огромный капюшон, полностью скрывающий лицо.
Генриху было двадцать пять лет, он был единственным сыном и наследником барона Траубе. Его отец не разговаривал уже три года. В округе считали его сумасшедшим. Проведя всю жизнь в сражениях, он вернулся домой за год до смерти Фридриха II, императора Священной Римской империи, с которым он ходил в Святую землю. Вернулся он совершенно чужим человеком. Первое время он мог сутками сидеть перед камином и молиться. А после и вовсе замолчал. И только сейчас Генрих отчетливо вспомнил то, о чём его отец с дрожью в голосе говорил. А говорил он только об этом, о чёрном всаднике, о том, как во время сражений он непременно встречал его в гуще боя, всадник проходил сквозь ряды, взлетал над полём боя и исчезал. Или же он встречал его, мерно проезжающего между шатров, где стонали раненые. Его лица отец никогда не видел. Говорил он несвязно, отрывчато, без конца крестясь. Все сочли это бредом и вскоре забыли. Забыл и Генрих.
А кто же стоял за окном?
Но и это ещё не всё. Сейчас на Генриха нахлынули ещё одно ужасное воспоминание, связанное с событием его раннего детство, событием, канувшим, казалось бы, навсегда в сундук времени и детских грез. Ни тогда, когда отец рассказывал о чёрном всаднике, а именно сейчас Генрих вспомнил о нем. Было это двадцать лет назад. Проведя два года в странствиях, после шестого крестового похода, осуществленного Фридрихом II, как раз тогда, когда папа отлучил его от церкви, назвав пиратом, а тот получил ключи от Иерусалима, дядя Генриха, Альберт, заехал к ним в замок погостить. Отец тогда ещё не вернулся. Поскольку Генрих был совсем мал, он не слышал, да и не слушал, о чем его дядя разговаривает с его матерью. Он лишь заметил как-то, что мать его была чем-то напугана, и пару раз видел её заплаканной. Дядя был нелюдим. Его поведение, Генрих подумал об этом только сейчас, чем-то напоминало поведение отца, когда тот вернулся. Но, в силу возраста он на это всё не обращал внимание. Однажды, резвясь во дворе замка, он обнаружил невысокую деревянную лестницу, оставленную крестьянами, и решил ею воспользоваться для обследования стен замка. Приставив лестницу к стене, он заглянул в одно окно, но ничего интересного не обнаружил, в другое – тот же результат. А с третьим ему повезло. Окно выходило из комнаты с камином, и в ней он разглядел дядю Альберта, сидящего спиной к только что разведённому огню. Генрих хотел было постучать в окно, заставив дядю удивиться тому, как его племянник умудрился так высоко забраться, но в последний момент остановился. Он увидел в комнате ещё одного человека. Тот стоял спиной к окну, он был облачен в длинный чёрный плащ с большим капюшоном, покрывающим голову. Незнакомец стоял перед дядей и, казалось, что-то ему говорил, но дядя смотрел мимо него, в пол, и вид у него был настолько потерянный, что Генриху стало его жалко. В этот момент незнакомец начал медленно разворачиваться к окну, и Генрих резво спрыгнул с лестницы. Через некоторое время он уже и забыл об этом происшествии.
Генрих спал один в своей комнате на втором этаже. Дядя расположился этажом выше. Поздним вечером, когда все уже легли спать, Генрих всё никак не мог заснуть, и вдруг услышал за дверью скрип и шаги. Любопытство не позволило остаться ему под одеялом, и он, спрыгнув с кровати, направился к двери и приоткрыл её. Он увидел дядю, удаляющегося по лестнице вниз.
– Дядя! – шёпотом проговорил Генрих.
Дядя не услышал и продолжал спускаться. Он уже скрылся за перилами, как Генрих выскочил из комнаты, подбежал к краю лестницы и крикнул уже громче. Дядя продолжал спускаться. И тут Генрих заметил, что перед дядей, в нескольких шагах от него, медленно идет тот самый незнакомец в чёрном плаще.
– Дядя? – уже не надеясь на отклик, спросил Генрих. Пожав плечами, он направился к себе в комнату.
Больше своего дядю Альберта Генрих не видел. Только потом, много лет спустя ему рассказали, что на следующее утро, после того, как Генрих застал дядю, спускающимся по лестнице, его нашли на опушке леса – он повесился на старом дубе.
Конечности Генриха затекли. Воспоминания жуткой тенью пронеслись у него перед глазами. Он уже осознал, кто этот всадник, стоящий за окном.
Еще один лепесток оторвался от бутона, и снова разлилась кровь по граниту. Роза вжилась в скалу. Тьма наступала.
Да, она устала наблюдать за людьми.
30 октября 1961 года самолет ТУ-95В вылетел с аэродрома «Оленья» в сторону острова Новая земля, и там с высоты 10 500 метров над полигоном «Сухой нос» сбросил термоядерную авиационную бомбу АН602, больше известную, как «Царь-бомба». Это было самым мощным взрывным устройством за всю историю человечества, чем Никита Сергеевич Хрущев хотел показать Западу «Кузькину мать». Мощность взрыва составила 58,6 мегатонн в тротиловом эквиваленте. Ядерный гриб взрыва достиг 95 километров в высоту, взрывная волна – ощутимая волна атмосферного давления, трижды обогнула земной шар… И…
Максимальная мощность термоядерного заряда не ограничена ничем!..
Это одна бомба, все лишь одна экспериментальная бомба, сброшенная более полувека назад. А человечество не стоит на месте, как оно не стояло на месте с самого своего зарождения. В части способов уничтожения человека человеком. Мечи, стрелы, копья, ружья, пушки… Прогрессом заняты умы неугомонного человечества. Если собрать воедино оружие массового поражения всех стран, скопившееся в двадцать первом веке в мире, – ядерное, химическое, бактериологическое, – то не только всё человечество, всю землю можно уничтожить несколько раз подряд.
Тихой поступью,
Лёгким шёпотом,
Мягким шорохом,
Кроткой нежностью.
Ну, а для решения текущих вопросов достаточно и гор обычного вооружения, коего в предостаточном количестве набралось на земном шаре, превратив его, без помощи ядерных бомб, в пороховую бочку. И нет-нет, да разрывают эти бочки, как правило, в гуманных и назидательных целях. И ничего для этого не жалко, ни ресурсов, ни людей, также уже давно превратившихся в ресурсы.
Она устала от людей…
Лепестки розы один за другим опадали, разливаясь кровью по черному граниту. Последние лучи касались берега. Тьма поглощала мир.
Порыв февральского ветра толкнул форточку на пятом этаже могущественного ведомства, заставив выглянуть в окно и бросить строгий взгляд на Фрунзенскую набережную и скованную льдом Москву-реку. Дела неумолимо развернули взгляд обратно, вглубь кабинета.
– Заходи, генерал! Что ты там топчешься, как курсантишко какой.
– Здравия желаю! – отрапортовал генерал Бутыгин.
– Как настроение, Алексей Романович? Давно не виделись.
– Все отлично. Жду ваших распоряжений, – отчеканил Бутыгин.
– Исправный служака ты, генерал. Я доволен. Хорошая новость для тебя.
– Слушаю.
– Превентивный удар… Угу. Значит так, операцию одобрили наверху. Будет у тебя много работы. По графику начнёшь осенью. Доволен?
– Так точно! – воскликнул Бутыгин.
– Тише, тише. Не забывай, что операция секретная, и, хоть и отвечаем за неё мы, разрабатывалась нашими коллегами с Лубянки. Наше дело – лопатой махать, то бишь, жать на курки и прочие приспособления.
– Прошу прощения, операция одобрена самим?
– Извини, Алексей Романович, это информация излишняя. Есть правила преподнесения проблемы, если данную ситуацию можно назвать проблемой. И есть круг лиц, что в бизнесе, что в правительстве, чьи интересы в данном регионе чудеснейшим образом пересекаются с интересами государства.
– В этом нельзя сомневаться, – улыбаясь, заметил Бутыгин.
Тихий смешок пролетел над кабинетом, врезался в окно и зловещим хохотом пролетел над планетой.
– Финансовая сторона вопроса возложена на ФСБ, так что, все, что твои светлые головы подготовили, от патронов до логистики, все передашь вот сюда. Держи контакты. Генерал ФСБ Корнеев отвечает за операцию со своей стороны.
– У меня всё с собой.
– Вот и отлично, дашь мне, я пробегусь свежим взглядом. Надеюсь, ядерных боеголовок не добавил, а то неудобно получится перед мировой общественностью.
– Рука чесалась, да тоже подумал об общественности.
И снова дружный зловещий хохот разлетелся по планете.
– И ещё генерал, мне нужна предварительная статистика по предполагаемым жертвам, со всех сторон, и не только человеческих.
– Уже готово. При развитии различных сценариев и в зависимости от временного отрезка, как вступления, так и нахождения в регионе.
– Ты просто золото, а не генерал. Через год увидишь новую звезду на погонах.
– Рад стараться… На благо отечества!
– Давай свои бумажки. А знаешь, Алексей Романыч, о чем я вот только что подумал?
– Я вас слушаю.
– Представь, вот прямо в это же самое время сидят в Пентагоне такие же, как мы с тобой, и планируют свою операцию, примерно такую же. А, как тебе?
– Да уж, главное, чтобы регионы не пересеклись.
– Это точно, как-то неудобно получится.
Дружный зловещий холодный хохот рассеялся по планете.
– Ну, всё, генерал, время. Давай, выходи на контору, передавай им материалы, пусть их светлые головы ищут деньги и высчитывают стоимость всех твоих смертоносных инструментов, несущих справедливость в мир.
– Есть.
Стоимость модернизированного пистолета Макарова на чёрном рынке составляет примерно 700 $. Двенадцать патронов. При чёткой отработке – каждый выстрел на поражение, это двенадцать жизней. Тихой поступью…
Стоимость автомата АК-47 – 1000 $. Магазин – тридцать патронов. Тридцать жизней. Лёгким шёпотом…
Винтовка снайперская специальная – 1 500$. Двадцать патронов – двадцать жизней. Мягким шорохом…
Гранаты Ф-1, РГД-5 – 100 $. Радиус поражения – 20 метров. Кроткой нежностью…
Роза распалась на лепестки и залила черный гранит кровью. Солнце ушло за горизонт. Мир погрузился во тьму…
– 1 –
Больше не в силах сдерживать напряжение, до судорог сковавшее всё тело Генриха, он решил развернуться к окну и покончить с видением. Через силу вобрав воздуха в легкие, он медленно развернулся. Прямо перед ним в окне зияла зловещая чёрная пустота, выплескивающая тьму из-под капюшона. Это был чёрный всадник. У Генриха перехватило дыхание, в глазах померкло, он ощутил жуткое головокружение, и в одно мгновение рухнул на пол, выпустив из рук меч.
Только тьма, бесконечная тьма и оглушающая тишина. Не хватает воздуха. Нечем дышать! Становится нечем дышать! Тело покрылось потом. И холод, ото всюду веет холодом. Откуда же этот жар внутри? Музыка, это музыка или это в ушах шелестит ужас? Щебет птиц. Откуда щебет? Нечем дышать! Холод! Жар! Крик…
Он открыл глаза и принялся жадно хватать ртом воздух. Было светло. За окном щебетали птицы. Он был покрыт потом. Что это было? В дверь постучались.
– Витя, с тобой все в порядке? Я войду?
– Да, мама, все хорошо, можешь войти, – хриплым голосом проговорил Виктор.
– Мне показалось, я услышала крик. – Мать спешно вошла в комнату Виктора и присела возле него на стул. – Ты как себя чувствуешь?
– Мама, это был сон, – еле шевеля губами, произнес Виктор.
– Ты весь в поту. Дай пульс пощупаю.
– Мама, все хорошо.
–Ты когда к врачу соберёшься?
–Зачем, мама?
– Я же вижу, что с тобой что-то не так. То у тебя голова кружится, то ты дышишь тяжело, то от ужина отказываешься…
– Мама. – Виктор приподнялся на кровати. – Это возрастное. Ничего страшного в этом нет. И к какому врачу ты собиралась меня отправить?
– Я бы провела комплексное обследование. Ты же с детства такой слабенький, болезненный. Спортом не занимался.
– Очень хорошая рекомендация от родной матери, – смеясь, заметил Виктор. – Просто комплимент мужчине к его двадцатипятилетию. И, если ты не забыла, я шахматами занимался. И стал кандидатом.
– Для здоровья это очень полезно. Ну, скажи, ты в порядке? Что с тобой сейчас произошло?
– Я же сказал, сон какой-то странный приснился.
– С тобой раньше такого не было.
– Я же говорю, возрастное.
– Ну, тебя. Что за сон?
– Мам, лучше не спрашивай, я его сам ещё не переварил. К тому же, он был страшный, я бы даже сказал, ужасный, а тебе нельзя волноваться.
– Ох, дитё дитём. Поднимайся. Через двадцать минут семейный субботний завтрак готов будет.
– Блинчики?
– Угадал.
Наскоро собравшись, приняв душ, Виктор вышел к завтраку.
– Что там с тобой стряслось? – спросил его отец.
– И тебе доброе утро! Папа, и ты туда же? Хочу напомнить, что мне не пять лет, а двадцать пять. И ничего со мной не случилось. Переволновался накануне – долго бумажки для суда по стопкам раскладывал, вот и приснился кошмар.
– Жениться тебе пора, – вставила мать. – Так и не обзавелся ещё?
– Мама! – возмутился Виктор.
– А что? Уже полгода прошло, как ты с Оксаной порвал после двух лет. И ведь, так ничего толком и не рассказал. Мы твои родители, это я напоминаю, и о своих душевных ранах можешь нам рассказать, поделиться.
– Никаких душевных ран, поверь. Где блинчики-то? – парировал Виктор.
– А любовь? – вмешался отец.
– Пап, ну, честное слово, не очень я люблю на такие темы разговаривать. Любовь? Что это? Я помню в школе, даже в институте, особенно на первых курсах, меня будоражило при виде какой-нибудь девочки, не важно, сходился я с ней или нет, я что-то чувствовал, что-то колотилось вот тут, – Виктор постучал по груди. – Оксана?
– Да, что Оксана? – поинтересовалась мать.
– Служебный роман, который романом сложно назвать, поскольку… Ну, ничего не колотилось, просто вокруг ни у меня, ни у неё никого не было. Что это, преступление, или как-то неправильно мы поступали друг с другом? Хорошая девушка, могло что-то быть, но не вышло. А ждать? Какой смысл. Нет этого в груди, или ещё где, нет. Не могу же я насильно это вколачивать.
– Ну, а другие? – серьёзно спросил отец, после чего тут же улыбнулся.
– Что я могу сказать? Не пользуюсь я популярностью у женской части человечества, – смеясь, ответил Виктор.
– Эх, сынок, – вздохнула мать. – Я думаю, ты слишком хороший, слишком добрый, мягкий, и себе на уме.
– Мама, ты с утра меня просто поливаешь комплиментами.
– Нужно быть жестче, напористей, уверенней в себе, – не унималась мать.
– Для кого, мама?
– Да для кого-нибудь, той, кто тебя сразу заметит.
– А я для начала никого не должен заметить?
– Сынок, извини, но с твоей инициативностью…
– Ладно, мать, – прервал отец. – Это дело наживное, приходящее. Никак ты это не спрогнозируешь. Человек хороший и этого достаточно. Вот работа тебя, я вижу, не очень-то увлекает.
– Это верно, пап. Мы об этом уже не раз говорили. Это, думаю, также дело наживное и приходящее. Раз в детстве я не стремился стать космонавтом, пришлось пойти туда, куда вы посоветовали. Что я и сделал, и достаточно неплохо закончил Юридический факультет. Я не рвусь к звездам, папа.
Отец молчал.
– Не могу же я насильно вбить себе в голову мечту, или цель. Не получается. Я более чем уверен, большинство людей находятся в той же ситуации. Они просто живут. Живут в свое удовольствие.
– И что же ты хочешь, Виктор, только честно?
– Я хочу просто жить. И не просто жить, а живя, приносить пользу тем, кто рядом со мной, работая, приносить пользу тем, кому моя работа нужна, какой бы она не была. Юрисконсульт? Что ж, значит так и будет пока. Ты же знаешь, я юриспруденцию не считаю, ни наукой, ни, честно, не в обиду вам, потомственные юристы, более менее, достойной профессией. Но и в ней можно быть достойным, достойно выполняя возложенные обязанности. Я просто хочу быть полезен.
– Хороший ты парень, права мать, – ласково произнес отец. – Что ж, утренняя беседа родителей с сыном прошла успешно. Предлагаю, наконец, приступить к блинчикам. Никто не против?
– Но о женитьбе ты задумайся серьезно, – не унималась мать.
– Мама! – воскликнул, смеясь, Виктор. – Папа, заступись. Я три года, как институт закончил, год, как в Арбитражном суде работаю. У меня за душой ни гроша.
– Не в этом дело, Витя.
– Мама, ну хватит. Как только я встречу женщину мечты, я тебе тут же сообщу.
– Кстати, Вить, а ты когда в отпуск собираешься? – спросил отец. – Год прошел, я не помню, чтоб ты ходил.
– Да могу, хоть сейчас взять. Середина мая не самое лучшее время, конечно.
– Через неделю Иришка из Воронежа на выходные приезжает к подругам, я пообещал её родителям, что ты проведешь ей экскурсию по Москве. Если ты ещё помнишь свою двоюродную сестру.
– Помню, конечно. А что это она под конец учебного года, перед выпускными экзаменами решила приехать?
– Мосты наводит. Ей же поступать летом, вот к своим старшим подругам и хочет заскочить на консультацию.
– Иришка девка пробивная, – заметила мать.
– Мама, это опять в мой огород, – Виктор смеялся.
– Да брось ты. Давайте на блинчики налегайте.
– В следующие выходные? Только на выходные?
– Да, а что?
– На выходных-то я её итак свожу, куда она скажет. А отпуск…
– Возьми отпуск, сынок, отдохни. Мне совсем не понравилось сегодняшнее утро. Я теперь спать спокойно не смогу. И о враче подумай.
– Мама! Так мне о врачах или о женах думать? Возьму. Две недели и я в отпуске. Без врачей.
– Витя!
– Мама!
– Да хватит вам уже, – вмешался отец. – Ты сегодня что делать собираешься? Это я так спросил, из любопытства.
– Погода шикарная. Прогуляюсь куда-нибудь, – ответил Виктор.
Виктор был единственным ребенком в семье. Родился он слабым и хрупким, все детство болел, больше обычного, поэтому родители с самого его рождения оберегали его, как могли. Из-за слабого здоровья мать категорически запрещала ему посещать какие бы то ни было спортивные секции, подразумевающие силовые нагрузки, это после она уже журила сына за то, что тот нигде ничем не занимался, нигде, кроме шахматного кружка. Однако маменькиным сыночком назвать его нельзя. Он был достаточно самостоятелен и ответственен. Душой компании он никогда не был, но его всегда были рады видеть в любой компании. Он был настолько добр и отзывчив, что никто и нигде, ни в школе, ни в институте не мог сказать о нём ничего дурного. Кроме всего прочего он был честен и порой настолько прям, что спорить с ним не имело никакого смысла. Что-то притягивало к нему, какая-то врожденная теплота. На вопрос о том, какой он, любой, кто его знал, ответил бы категорично: «Хороший человек. Самый хороший человек». Даже школьная шпана никогда его не трогала, – его уважали за его честность, открытость и готовность всегда прийти на помощь.
И да, у него не было жизненной цели, кроме той, что заключается в желании приносить помощь. Кто знает, возможно, это даже гораздо значительнее стремления открыть новую планету или стать знаменитым артистом. Ему не раз говорили, что юриспруденция это не его конек, и что ему нужно было пойти учиться на врача, подразумевая его врожденное участие к людям, но следуя советам родителей, которых он очень ценил и уважал, он пошел по их стопам. И не важно, где быть хорошим человеком. А это такая редкость, где бы то ни было.
У Виктора была страсть – искусство и литература, в особенности, поэзия. В его комнате стоял огромный книжный стеллаж, до отказа забитый книгами. Он мог читать сутками напролет, читал он всё, и если это были стихи, то понравившиеся он заучивал сразу же. Любил он рассматривать альбомы по искусству и архитектуре, изучал особенности архитектуры разных городов. Особую любовь он испытывал к Санкт-Петербургу, бывать в котором ему приходилось неоднократно. Он мог бродить по его улочкам сутками. Москва, возможно, потому, что он тут родился и вырос, не вызывала в нем такой страсти, тем не менее и её улицы не оставались без его внимания. Вместе со всеми музеями и галереями, посещение которых он считал обязательным и регулярным. Он был уверен, что рассматривая шедевры живописи, он впитывает в себя их красоту и загадочность гения. Он был романтиком, как не смешно это звучит в наше время.
Выходные он посвятил прогулкам по центру Москвы и посещению Пушкинского музея, представившего выставки нескольких зарубежных художников. В первый день, в субботу, он так устал за день, что придя домой, наскоро поужинав и даже не почитав перед сном, он завалился в постель и тут же уснул. И лишь в воскресенье вечером, уже улегшись в кровать, он вспомнил о сне, виденном позапрошлой ночью. Он никак не мог восстановить его картину, даже не картину, а ощущения самого сна, ощущение невиданного доселе страха. Ведь, кроме страха во сне ничего не было. Как можно было увидеть страх? Тьма, холод, озноб, жар и глухой шум. Больше ничего не было. Но это был именно страх. Из прошлого? Из будущего? Последствие чего-то неведомого или предчувствие чего-то. Страх… Размышляя, Виктор долго не мог заснуть. Ему казалось, что он уже не сможет спать, пока не разгадает тайну ощущения сна. Тайну ощущения страха. Тайну этого страха, его природу.
Генрих очнулся от стука в дверь. Он обнаружил себя, лежащим на полу. Рядом, в пробившихся через окно лучах утреннего солнца сверкало лезвие его меча. С трудом поднявшись, он направился к двери. Подойдя, он остановился и прислушался к шуму, доносившемуся из-за двери и, судя по всему, уже распространившемуся по всему замку. Генрих невольно опустил голову. Он понял причину шума и суеты. Медленно отворив дверь, он встретился с заплаканным лицом его служанки, Марты.
– Господин… – начала она.
– Я знаю, – тяжело выговорил Генрих.
– Ваш батюшка, – не слушая его, продолжала Марта, – он… Храни господи его душу… Ночью он преставился. О, Генрих, пойдемте, я провожу вас к вашей матушке. Ей нужна ваша поддержка.
Генриху казалось, что он попал в туман. Толи слёзы заволокли его глаза и не отпускали их, толи переполох в замке создавал такое ощущение.
Мать сидела на коленях перед кроватью мужа.
– Матушка, – тихо произнес Генрих.
– Сын! – мать вскочила, бросилась в его объятья и разразилась рыданием.
«Чёрный всадник забрал его», – хотел было сказать Генрих, но к его изумлению, мать его опередила.
– Чёрный всадник забрал несчастного, – сквозь слёзы простонала мать.
– Матушка, что вы такое говорите? – воскликнул Генрих.
– Да, милый, это нечистая сила, та о которой твой отец твердил в первый год своего возвращения из Святой земли. Господь покарал его, его и его брата, Альберта.
– Но почему вы так думаете, матушка?
– Ты многого не знаешь, сын. Ты не знаешь, что они творили в походах. Нечистый забрал их. Дьявол возложил свою длань на наши места.
– Я думал…
– Молчи, сын. Довольно горя. Нас испытывали всё то время, что твой отец молчал, отца испытывал, и наконец, прибрал его к себе.
– Зачем ты это говоришь, мама?
– Не говори этого никому, сынок. Никому. Ты чист душой. Оставайся таким, не дай Дьяволу завладеть ею. Отца отпоют и похоронят. Всё будет, как следует, как и должно быть у честных христиан. Боже мой! Боже мой! Мессу проведём в церкви. Нам помогут всё организовать. Ты иди, побудь один. Тебя позовут…
– Но мама, можно…– Генрих хотел подойти к покойному, но мать не пустила его.
– Да убережет тебя господь. Ступай.
Генрих повиновался и направился к себе.
– Генрих! – окликнула его мать, – теперь ты глава дома, барон Траубе.
– Да, матушка, – Генрих склонил голову.
– 2 –
Порыв теплого майского ветра толкнул форточку на пятом этаже могущественного ведомства, заставив выглянуть в окно и бросить строгий взгляд на Лубянскую площадь и кружившие по ней автомобили. Дела неумолимо развернули взгляд обратно, вглубь кабинета.
– Проходи полковник, что повис в дверях, как какой-то курсантик, – скомандовал генерал Корнеев.
̶ Здравие желаю, товарищ генерал!– полковник Железнов бодро вошел в кабинет и встал возле стола, напротив генерала.
̶ Присаживайся. Что привело тебя в столь неурочный час? Отчет я от тебя ждал только через неделю.
– Прошу прощения, товарищ генерал, непредвиденные обстоятельства.
– В чью пользу?
– Не в нашу, к моему глубокому сожалению.
– Мне стоит волноваться?
– Товарищ генерал…
– В какой сфере течь?
– В финансовой.
– Черт возьми, Железнов, тут-то что не так? Операция через четыре месяца. Твои буржуи денег откопать не могут?
– Деньги есть. Проблема возникла с их перекачкой.
– Говори русским языком, я в этих экономических лабиринтах ни черта не смыслю. В двух словах.
– Я, признаться, товарищ генерал, тоже не финансист, у нас для этого целый штат, но в двух словах это выглядит так. Есть наш банк, в который деньги поступают каким-то там хитрым образом, не буду вдаваться в подробности, через два банка. Банк первый – коммерческий банк АО «Исток», второй АО «Аркада».
– Название первого символично. Нарочно подбирали?
– Нет, товарищ генерал.
– Продолжай.
– В каждом из этих банков под видом обычных клерков посажены наши люди, что собственно и позволяет нам осуществлять оперативное реагирование…
– Продолжай.
– Они, разумеется, прослушивают…
– Продолжай.
– Наш человек из «Истока», похоже, решил вильнуть в сторону.
– Твои люди, Железнов!
– Я готов нести ответственность, но ситуация требует немедленного разрешения.
– Продолжай.
– Наш крот решил отжать у банка некую информацию без нашего ведома.
– Как мы об этом узнали?
– Люди в обоих банках изолированы друг от друга, – продолжал Железнов.
– То есть?
– Их функционал не подразумевает взаимодействие и какое-либо вмешательство во внешние операции.
– Поясни.
– Человек из «Истока» ничего не знает об «Аркаде», как человек из «Аркады» об «Истоке». Я имею в виду, как об инструментах, необходимых для функционирования нашего банка. Они отчитываются исключительно по поставленным перед ними задачам. То есть, о связи между этими двумя банками, рассчитанную на наш банк, они ничего не знают.
– Это я понял. Но эти банки взаимодействуют между собой вне зависимости от наших потребностей?
– Конечно, поэтому, в частности, они и были взяты в разработку.
– Итак, как вы узнали?
– Руководство банка «Исток» обратились в ГУЭБ.
– Вашу мать!
– Нами была перехвачена информация, и наши коллеги из министерства любезно передали дело в наши руки, известив об этом руководство банка.
– Почему я узнаю об этом только сейчас, полковник?
– Необходимо было в максимально сжатые сроки забрать у МВД дело. Прошу прощения, товарищ генерал, время не позволило. Риск мог увеличиваться каждую минуту. С министерством все улажено.
– Но как вы объяснили банку, что дело должно находиться в нашем ведомстве.
– Мы не объясняли. ГУЭБ поставил банк перед фактом. Им, по большому счету, нет до этого никакого дела. До тех пор…
– Пока они не поймут, что человек, которого они взяли, это наш человек. Он молчит?
– Насколько мне известно, да. Он задержан службой безопасности банка, и они держат его у себя.
– Что за черт! Они имеют на это право?
– К нашему сожалению, да. У них есть для этого соответствующая лицензия и договоренность с МВД.
– Что еще за лицензия? Откуда это все берется? И при чём тут МВД, если дело ведем мы?
– Деликатная ситуация, не хотелось бы увеличивать напряжение.
– Так, ладно, мы делали запрос на его выдачу в наши руки?
– Нет, товарищ генерал. Из опасения вызвать подозрения. Наш крот не полный идиот, и понимает, что он итак хорошо попал, а если он ещё себя и выдаст относительно нас, то ему лучше там и удавиться.
– Меня не успокаивает ваш оптимистический настрой. Давайте прервёмся. Ситуация не позволяет завершить начатое?
– Так точно, товарищ генерал. До выяснения обстоятельств банк заморозил текущие сделки.
– У нас есть страховочные варианты?
– Разумеется, но в запасе у нас месяц, а этого крайне не достаточно.
– Я тебя понял, полковник. Надеюсь, ни в министерстве обороны, ни, тем более, выше, ничего об этом еще не знают.
– Конечно, товарищ генерал.
– Хорошо. Я выкачу им это сам. Ладно, это мое дело. Продолжай. Так, стоп, а что за информация, из-за которой все разыгралось?
– Смутная. Выясняем.
– Давай дальше.
– Пока с руководством банка мы провели только одну встречу. Необходимо было выяснить, что с этой информацией собирался делать наш человек.
– Удалось выяснить?
– Удалось, но не у банка.
– Интригуешь, Железнов.
– По относительно удачному стечению обстоятельств, данные он намеривался передать сотруднику банка, с которым «Исток» плотно работает.
– Пугаешь, полковник. Аркада, или как там его?
– Совершенно верно. Он вышел на клерка, с которым привык работать, и предложил ему сделку. Предложил ещё до того, как выкрал данные.
– Я продолжу за тебя, полковник. А того клерка, как и всех в банке, прослушивал наш человек из этого банка, и, выйдя на него, предложил ему перекупить информацию?
– Верно, и поступил он более корректно по отношению к своему ведомству, сообщив нам об этом. Разумеется, о продавце он ничего не знает, как и не знает о том, что это, собственно, за информация. Толком не знает.
– А зачем он тогда этим занялся? Инициативный товарищ!
– Ну, в общих чертах он рассказал о том, что это некая программа, разработанная управлением стратегического планирования банка «Исток», позволяющая многократно увеличить, я тоже не финансист и путаюсь в терминологии, эту, доходность, или… ну да, похоже, увеличить прибыль… Многократно…
– Полковник. Железнов Вадим Николаевич.
– Да, товарищ генерал?
– Ты, дорогой, заработался, я гляжу. Ты не мог с этого начать?
– Прошу прощения.
– Нам нужна эта информация, мать твою! Это может быть позволит решить проблему, которую ты создал, без помощи твоей цепочки банковской. Тьфу ты, господи! Идеальный вариант состоит в следующем. Первое – мы получаем эту информацию, второе… Нет, это все должно произойти параллельно. Вытащить нашего человека, не засветив его… Стоп.
– Именно, товарищ генерал, если «Исток» узнает покупателя, ситуация может только ухудшится. Под покупателем я подразумеваю нашего человека из «Аркады», которого этот клерк сольет без промедления, как только на него надавит СБ банка, того или иного.
– Так, покупателя «Исток» не знает?
– Не знает, конечно.
– Допустим, пусть это будет частное лицо, не имеющее отношение к «Аркаде». Мы замкнем цепочку на нём.
– Прошу прощения, товарищ генерал, каким образом?
– Не мне тебя учить, полковник. Во время передачи данных может всякое произойти.
– Но как организовать передачу. «Исток» категорически не хочет выдавать крота до выяснения обстоятельств.
– Тебе не кажется, что они что-то подозревают?
– Вполне вероятно, хотя повода им никто не давал.
– Даже если это и не так, что, надеюсь, вернее первого утверждения, они очень ценят эту информацию, и не намерены рисковать даже при нашей страховке и разработанной операции по передаче. То есть, из крота они хотят вытянуть всё. Думай, полковник, как устроить передачу, как их уговорить на это, как сделать так, чтобы о конечном покупателе никто не узнал, и как заполучить эту программу.
Железнов тяжело вздохнул.
– Ты можешь не вздыхать. Просто представь, сколько голов полетит, что с Министерства обороны, что с нас. И поставь в известность, ладно, я сам собирался. Бутыгину сообщу. Пусть придумают пути отхода, если что. Он не дурак, и раньше времени вверх это не пойдет. А так, возможно, свои ресурсы у них есть, поделятся. Сам понимаешь, мы хоть и разработчики операции, а ниточка в Кремль от них протянута. Уффф. Так хреново, что даже орать не хочется. Свободен. У тебя… Да нет у тебя времени. Решай вопрос. Обо всех действиях тут же докладывать.
– Есть. Разрешите идти?
– Ступай. Я бы даже сказал, беги. Отставить. Подожди.
– Да, товарищ генерал.
– В банке тебе не сказали, крот-то наш в курсе, что дело ведем мы? Или я уже спрашивал…
– Нет. Я не стал на этом заострять внимание.
– Правильно сделал, но лучше бы он об этом узнал. Так он сдаст покупателя, думая, что у нас все под контролем, и, возможно, те согласятся на организацию передачи. Пока я вижу только один способ замести за собой. За тобой.
– Но не факт, что они разморозят сделки…
– Может, попросить у них денег безвозмездно для вторжения в одно – два государства. Не очень смешно? Ладно, ступай, думай. Думай!
– 3 –
Сложно предположить какое количество художников и поэтов нужно собрать в одном месте и дать им только на миг взглянуть на неё, чтобы они хотя бы отчасти сумели описать всю её красоту, обаяние, грацию и невыносимую притягательность. Это занятие пустое, они обязательно что-нибудь да упустят. Если всех гениальнейших людей искусства всех времен и народов собрать вместе, то и они бы обязательно что-нибудь да не учли.
Высока, стройна, несколько худощава, что, впрочем, не мешает её формам заставлять врезаться машинам на перекрестке. Ноги… Что за чудо! Даже если бы она была облачена в длинный балахон, они бы все равно были бы на виду так, что поезда всегда сходили бы с рельс. Её манера держаться затмит любую светскую, да что там любую, всех светских и львиц и тигриц. Её роскошные русые волосы всегда были распущены, но никогда не прикрывали лица. Это лицо! Что за диво! Идеально правильный овал, пухлые губки, ровные, как будто нарочно выверенные, зубки ослепительной белизны, прямой, несколько вздернутый носик, немыслимый изгиб густых бровей, длинные пушистые ресницы и эти огромные пронзительные черные глаза, из-за которых и корабли все время бы врезались друг в друга во всех портах, а самолеты задевали бы друг друга крыльями на аэродромах.
А звали её Мария.
А занималась она тем, что… Она коллекционировала! Просто коллекционировала всё, что попадалось ей на глаза и привлекало её внимание. Коллекционировала она всё, включая… людей. В своих личных целях. Её спонсоры обеспечивали ее таким состоянием, что она могла постоянно находиться в мировых турне, где и занималась своим любимым делом.
И вот в чем загадка: никто не помнит, где и когда она впервые появилась. Каждая страна в мире, каждый город претендует на первенство, но сама она никогда об этом ничего не говорила. Для такой богини это не имеет никакого значения.
Устав от своих занятий, Мария решила дать себе отпуск и в качестве места его препровождения выбрала Россию. Разумеется, об этом никто не знал, ни об отпуске, ни о её местонахождении. Как, собственно, никто, никогда и ничего ни о ней, ни о её намерениях ничего не знал.
Насколько это можно, Мария скрыла свою внешность, чтобы не привлекать внимания, заказала такси и прямиком из аэропорта «Шереметьево» направилась в отель «Метрополь».
Там она уже особенно не скрывалась, поэтому ей, только взглянув на неё, не говоря ни слова, а вернее сказать, потеряв все слова, предоставили лучший номер, не выясняя о том, забронирован ли он был кем-то или нет.
Оставив в номере вещи до возвращения, быстро освоившись с отелем, она решила прокатиться по вечерней Москве. Заказав такси, она попросила показать ей город во всей его вечерней красе.
Был поздний вечер и дороги были относительно свободны, что дало возможность беспрепятственно кружиться по городу. Мария не отрываясь от окна, вглядывалась в освещенные центральные улицы и в темные переулки, оглядывала высотные здания и выхватывала маленькие постройки. Скверы, парки, мосты, рестораны, театры, магазины, ведомства, ничего не утаилось от её проницательного взгляда. Не забывала она и о прохожих, которых будто бы сканировала своими большими черными глазами. Под конец поездки она закрыла глаза, откинулась на спинку и затаила дыхание. В таком состоянии её застал таксист, когда подогнал автомобиль к отелю. Он решил, что она заснула, и несмело проговорил:
– Барышня, мы приехали.
Мария не пошевельнулась
– Барышня, – чуть громче сказал таксист.
– Что? – ответила Мария таким голосом, что таксист отпрянул, задел дверцу автомобиля и повалился на асфальт.
– Мы приехали, – с дрожью в голосе сказал он.
– Премного благодарна, – приятным голоском отозвалась Мария, расплатилась с таксистом, стукнула его пальчиком по носу и лукаво улыбнулась. – Я впитала атмосферу вашего города. Пока мне достаточно.
– Я, да не…обращайтесь, – ни слова не поняв, пролепетал таксист и, захлопнув за собой дверь, тронулся с места.
– Отпуск не вечен, – прошептала она, сползая с бокалом шампанского в джакузи, – немного расслаблюсь и на охоту.
После ванны, Мария вышла с бокалом шампанского на балкон. Медленно подняв голову к небу, она также медленно её опустила, охватывая взглядом весь город, который, казалось, неторопливо расплылся, перемешав все краски ночи. Мария глубоко вдохнула ночной московский воздух, и тут же резко выдохнула. Картинка города задрожала.
Что-то толкнуло Виктора в грудь. Он проснулся и сел на кровать, спустив ноги на пол. Он зажмурился, встряхнул головой, снова открыл глаза и обвел взглядом комнату. Он ощутил свое тяжелое дыхание. Необъяснимая тревога объяла его. Накинув халат, он вышел на балкон. Прохладой ветерок коснулся его лица.
– Что со мной происходит? – прошептал он.
Вернувшись в комнату, он налил себе стакан воды и залпом выпил его.
– Что это было? Сон? Не могу вспомнить. Два часа ночи. Что меня так выбросило из сна? Почему я так тяжело дышу, словно только что пробежал марафон? Мама права и мне нужно к врачу? Нет, нет, что-то не то, не так. Устал? С чего? Что со мной происходит? Завтра напишу заявление и через две недели уйду в отпуск.
Как ужасное и загадочное может перекликаться с прекрасным? Ужас и красота в загадке. Тьма окутывала сон Генриха, но тьма источала и красоту и ужас, чудо и страх. Или же он не спал. Он то и дело просыпался и выглядывал в окно, опасаясь, но в то же время, ожидая увидеть чёрного всадника.
Похороны отца прошли накануне. На них практически никого не было. Все боялись проклятия.
Утром, поднявшись, и собравшись спуститься в столовую, Генрих услышал отрывки разговора его матери с её старой знакомой, известной на всю округу сплетницей, главной по распространению разнообразных слухов и примет.
– Ой, горе-то какое? – причитала та.
– Да что уж теперь говорить, – прервала её мать. – Мы последние годы жили, как на кладбище.
– Господь с тобой. Ой, как негоже так говорить. Да ещё о своём муже.
– Эх, Анжела, ты же всё прекрасно понимаешь…
– Понимаю, голубушка, понимаю, но вслух не произношу. Грешно это… Всё грешно. Уж как владыка наш, Фридрих, отдал богу душу, так и началось у нас брожение повсюду. Ну, да ладно, что это я о нём.
– Действительно, дорогая, не уходи так далеко, итак, на месте тяжко.
– Я тебе больше скажу, соседи на нас косо смотрят…
– Что ты хочешь сказать?
– Да прибрать к рукам хотят, как и там, на севере.
– А что на севере, Анжела?
– Захватили родственника нашего графа, разорили, камня на камне не оставили.
– Бог с тобой. А наш-то что?
– Давеча узнал об этом. Письмо пришло к нему, ещё, почитай с месяц назад со странствующим монахом. Брат его просил дочь свою приютить.
– Дочь?
– Дочь, единственную наследницу, да без кола да двора. А наш-то и обрадовался. У самого ни жены, ни детей не осталось. Вот радость старику на исходе лет. Сам-то он уже не тот, совсем одряхлел. Герцог в последний раз решил обеспокоить его собранием. Генрих твой на полных правах будет принимать участие.
– Да он итак с семнадцати лет там. Ой, сынок, пришлось ему натерпеться. Дай бог про дядю Альберта ничего не помнит.
– Вспомниться, поверь, все вспомнится. Сейчас такое твориться в округе.
– Что ты, мать, все пугаешь.
– Давеча, тот дуб, на котором Альберт повесился, был весь воронами покрыт. Так не улетали, нечистые, пока мужики их дубьём не посбивали. Не к добру это. На границе земель весь скот пал. По ночам из леса вой доносится, да, слыхивала я, что огонь там адский видели. Никак ведьмы на шабаш сбираются. А в прошлую ночь у крестьянок сразу четыре сына родились. Ой, к беде, к войне. Недаром соседнее графство на нас смотрит.
– Да и мы на них, Анжела. У них, поди, не лучше там…
– Уж не знаю, как у них, мне нашей земли хватает. Дурные, дурные приметы…
– Да ты меньше приметам верь.
– Да как им не верить-то, когда всё одно к одному. К Герамине бы сходить…
– Господь с тобой, Анжела, она ж сама, что ни на есть, ведьма первая.
– Вот и я боюсь. Боюсь близко к лесу подойти. Ой, беда, беда. А граф наш. Я тебе и не рассказала, не докончила. Племянница его с севера приехала-таки…
Анжела замолчала.
– Что ж ты? Приехала, стало быть, хорошо теперь графу.
– Приехала. Одна! Через весь край. Одна на повозке.
– Это как так?
– А так, говорят, все слуги по дороге, кто помер, кто разбежался, кого поубивали вороги, да разбойники… А она одна цела, целёхонька. Только без вещей – все разграбили.
– А её не тронули?
– То-то и оно, всё странно у нас происходит.
– Ты видала её али как?
– Я нет, но, слышала, красоты она неземной. Молода. Как она сама смогла добраться? Грамоты все при ней.
– Это ты к чему, мать?
– А к тому, что могли враги наши вместо племянницы графа, лазутчика заслать, а то и ещё чего похуже.
– Чего уж хуже?
– Ой, прокляты мы, нечисть средь нас.
– Так что ты о графине?
– Странно мне, что такая красавица через полземли сама целехонька добралась. Никак соседи наши зло какое удумали.
– Что ты кругами ходишь? Так что она сделать-то может, даже если это и так? – не унималась мать Генриха.
– Ох, знать бы, матушка. Ну, ладно, пойду я. Сынку доброго здравия.
– Спасибо тебе, Анжела, заходи.
– Бывай, вдовушка, всё наладится.
Генрих вернулся к себе, лег на кровать и задумался. Нужно было, отталкиваясь от чего-то, чего он сам не ведал, принять решение на будущее.
Как ужасное может перекликаться с прекрасным?