Она всегда недолюбливала свое имя. К чему эта ненужная экзотика для наименования самой обычной девочки? Каждый, кто впервые слышал, как ее зовут, сначала удивлялся, начинал спрашивать, почему так назвали, и нет ли тут какой-то интересной истории, с этим именем связанной. Но узнав, что ничего такого нет и в помине, и сама Нэля представления не имеет о причине такого выбора своих родителей, неизменно разочаровывался.
Нэлли Александровна Куропаткина. Это звучало... Как минимум странно. Как звуки классической музыки, которые вдруг переходят в какую-то популярную заезженную музычку ‒ имя Александр хоть и благородного происхождения, но уж больно часто встречается. Звучание же фамилии в этом ряду напрочь обрывало все нити мелодии и опускало их концы в воду. Из-за этого Нэлька с детства не любила мультик про капитана Врунгеля, особенно ту его часть, где пели песню «Как вы лодку назовёте, так она и поплывет», считая её предвестником своей несчастной судьбы.
Будь у неё имя попроще, самое обычное, она не придавала бы этому столько значения и не мучила бы свою маму настойчивыми требованиями объяснить, почему именно Нэлли. Мама, кстати, так никогда толком и не смогла ответить на этот вопрос членораздельно.
Как могла эта вполне интеллигентная женщина с высшим гуманитарным образованием, не чуждая прекрасного, не чуждая русской, и даже местами иностранной классической литературы, как она могла допустить такой жуткий диссонанс и обречь своего ребёнка жить с ним всю ее несчастную жизнь?! Для Нэлли это было непостижимо!
Родилась она... Так и подмывает сказать, в губернском городе N-ске. Но нет, конечно. Какие губернии в начале семидесятых?! Помилуйте, господа и дамы! Город был областной центр, провинциальный, но не до крайней степени. До столиц, конечно, палкой не докинуть, но не так уж и далеко. До Москвы четыре часа поездом всего-то на всего, чем местное население вовсю и пользовалось, компенсируя пустые прилавки магазинов восьмидесятых продуктовыми турами в златоглавую, где, по каким-то неведомым экономическим законам, те же самые прилавки в совершенно таких же продуктовых магазинах почему-то пустыми вовсе не были. И народ натурально пер на себе в бесчисленных авоськах, распихивая их во все углы плацкартных вагонов, несметное количество всего всякого разного разнообразного, начиная с палок докторской колбасы и зеленых бананов, и заканчивая коврами, свернутыми в трубочку.
С тех пор встречая кого-нибудь на улице с большим количеством сумок, народ неизменно восклицал: «Ну, ты как из Москвы!» Или собираясь на дачу и набрав с собой много всего очень нужного, не преминет кто-нибудь сказать: «Блин, как с Москвы едем!»
Нэля тоже помнила одну такую поездку с мамой в столицу нашей Родины. Зачем ее взяли с собой, она особо не понимала и не задумывалась даже. Ну, взяли и взяли. Значит надо. Перечить и капризничать было не в ее привычках. Может на двоих давали больше, а может, в разных очередях чтобы стоять одновременно. Кто теперь упомнит. Ей все это было немножко странно, но вопросы задавать, да и вообще привлекать к себе внимание она не любила. Не орет никто, не скандалит, и то хорошо, и на том спасибо.
В семье орали и скандалили каждый день, за редким исключением. Сначала бабушка, которой на работе дали говорящее само за себя прозвище «прапор в юбке», делила территорию с мамой, своей невесткой, и ей, маленькой девочке, почему-то запомнилась одна фраза разрывавшегося меж двух огней отца, которую он с пеной у рта проорал, выбегая из своей комнаты во время очередного выяснения отношений: «Только через мой труп!». О чем именно шла речь, Нэлли не поняла, но «труп» запомнила на всю жизнь.
Потом спустя много лет, когда бабушка съехала, отец, очевидно по многолетней укоренившейся привычке, орал на маму. Поводом для этого могла стать, например, неправильная ложка, которой мама мешала суп.
Да, да. Представьте себе. Есть ложки, которыми суп мешать следует. А есть ложки, которыми делать этого категорически нельзя. Нарушение этого жизненно важного правила могло служить топливом для беспрестанного ора отца на протяжении нескольких часов, в течение которых он успевал перебрать всех маминых родственников до седьмого колена и, выплевывая ругательства, перечислить все их прегрешения с незапамятных времен по наши дни. Как это связано с ложкой, подростковый ум понимать отказывался, но из всего своего несчастного детства она вынесла стойкое убеждение и яркий пример того, как жить нельзя.
Зато ее никогда на мучала ностальгия. Все эти слюнявые песни про «детство, детство, ты куда спешишь» не вызывали у нее ровно ни малейшего шевеления в душе. И когда, в своей следующей жизни, в свои редкие посещения родного гнезда, она заходила в свой старый подъезд в родительском доме с его кошачьей вонью, исписанными стенами, крашеными зеленой масляной краской, и обгорелыми почтовыми ящиками, то краем сознания ловила себя на странном ощущении, как будто заходила в совершенно чужой дом.