Николай Ватруха

Степан Бардин

 

По плацу текли Миссисипи…

 

(роман)

 

 

 

Всем тем, кто когда-нибудь носил, носит или будет носить на плечах погоны.

Кто испытал вкус недоваренной перловки и не понаслышке знает, что такое жареная сельдь иваси.

Кто ходил в "самоходы" и использовал бляху ремня не по назначению.

Кто на своей шкуре испытал весь ужас "ПЗО", "АРТЕКа", внеочередных нарядов или лишения очередного увольнения.

Тем, кто нашел смысл своей жизни в разгадке извечного постулата «командир всегда прав».

ВАМ - бывшие, настоящие и будущие ВОЕННЫЕ, посвящается эта книга.

 

 

Равня-яйсь! Смирна-а-а! Шаго-ом…Арш!

(из словарного запаса командира)

 

 

 

ПРОЛОГ

 

- Молодой человек, вы здесь не выходите?

Нехитрый житейский вопрос, произнесенный тоненьким старушечьим голосом, прозвучал как-то неуверенно и почти потонул в реве многосильного автобусного двигателя.

Парень, к которому относились эти слова, устало посмотрел на говорившую старушку, отрицательно мотнул головой и снова повернулся в сторону водителя.

В переполненном автобусе было тесно и жарко. Пассажиры толкались, потели и задыхались в душном, спёртом автотранспортном угаре. Они то и дело жадно хватали пересохшими глотками пыльный уличный воздух, проникающий в салон через открытые настежь окна и люки. Но это мало кому помогало. На улице царствовало начало июля со всеми вытекающими отсюда климатическими последствиями.

- Так вы выходите или нет? – не унималась старушка, которая по причине плохого зрения, скорее всего, не заметила красноречивого отрицательного жеста.

Молодой человек снова нехотя впустил в поле зрения, начавшую уже было проявлять признаки волнения, бабушку.

- Не выхожу, – на всякий случай, он снова продублировал отрицание, мотнув головой. Убедившись, что на сей раз ответ дошел по назначению, он снова уставился в мутное окно, проклиная про себя и эту консервную банку автобуса, набитую людьми, как шпротами и всё управление городского автотранспорта вместе взятое.

- Тогда уберите, пожалуйста, свой чемодан с моей сумки… Там яйца, знаете ли, - снова затараторила бабулька. - Пирог хочу внукам испечь…

Парень взглянул на свой чемодан под ногами. «А ведь и правда тяжелый, зараза… Ну говорил же маме, не клади лишнего…»

Он поднял увесистый багаж.

«Мда-а-а, не видать внукам пирога».

- Кто просил остановить возле военного училища? – послышалось из водительской коморки.

- Извините, - молодой человек отодвинул загораживающую обзор чью-то голову и улыбнулся, - это я.

…Автобус скрылся за поворотом, оставив парня наедине с, утопающем в зелени, внушительным серым зданием, рядом с которым, словно сталагмит, застыл в последнем порыве старенький, давно уже отлетавший своё, МИГ-21.

Молодой человек огляделся по сторонам и поднял чемодан.

«Ни пуха мне, ни пера», - подумал он, глубоко вдохнул раскалённый, загазованный городской воздух и добавил про себя: «К чёрту!»

 

 

* * *

 

 

Петр Трошкин, молодой человек, который так жестоко обошелся с внуками незнакомой старушки, лишив их долгожданного пирога, был тем самым «яблоком», которое после десятилетнего висения на «яблоне» среднего образования, упало, наконец, в бурный поток самостоятельной жизни, и было вынесено им далеко от родительского крова в чужом городе. Говоря проще, Петя всего месяц назад окончил среднюю школу в одном из приморских городков и теперь приехал за тридевять земель, как некогда Д`Артаньян прискакал в Париж, в поисках карьеры и славы.

Не будем описывать всю жизнь Трошкина, начиная с момента рождения и заканчивая разговором в автобусе. Скажем только, что за время своего бесшабашного детства Петя успел познать: квадратные километры разбитого мячом стекла, реки красной пасты в дневнике, силу дружбы, ненависть к билетерше, не пускавшей на «детям до 16-ти», горы мороженого, восемь шишек, два привода в милицию и одну несчастную любовь…

Здание, перед которым остановился Трошкин, было большим и серьезным. От него за километр разило дисциплиной и порядком. Массивные двери периодически открывались, впуская и выпуская людей.

Стоя с чемоданом в руках, Петя смотрел на снующих туда-сюда обитателей серого здания с неподдельной завистью. Одетые по одному покрою, и даже чем-то похожие друг на друга, все они носили на плечах то, что, по мнению Трошкина должно было решить его дальнейшую судьбу. То, чего ему сейчас так не хватало. То, о чём он так долго мечтал и за чем приехал в этот город – погоны с жёлтыми галунами и буквой «К» посередине.

- Слушай, куда тут обратиться? – Петя выбрал себе молодого, почти ровесника, нескладного курсанта, очень похожего на первокурсника после первого года обучения.

- Чё? – парень нехотя остановился и опасливо огляделся по сторонам. Не обнаружив ничего подозрительного, он моментально принял позу Петра Первого, наблюдающего сражение под Полтавой.

- А-а-а, абитура… Топай в штаб, сынок, - он указал на серое здание. – Рановато ты что-то…

- Да мне вот вызов пришел.

Трошкин зачем-то показал собеседнику предписание с датой прибытия. Тот многозначительно изучил бумагу, похмыкал, похмурил брови и вернул её хозяину.

- Комната номер два?.. Слушай сюда. Заходишь в те двери, потом по коридору второй кабинет налево. Давай шагай, да не вздумай опоздать, - добавил он тоном командира, должностью ну никак не ниже начальника факультета.

- Здесь этого не любят.

- А ты тут учишься? Как оно?.. – попытался перевести разговор в более дружеское русло Петя, почему-то почувствовав себя, в чем-то виноватым.

- Как?.. – парень лихо сплюнул и хотел было уже трепануть что-нибудь душераздирающее этому «школьнику». Но вдруг заметил что-то за петиной спиной, мигом превратился из Петра Первого в нечто незаметное и, буркнув:

-Ну ладно, некогда мне…, - ретировался.

Трошкин на всякий случай обернулся, но ничего необычного не заметил.

Снующие по проезжей части автомобили, трамвай №20, стоящий на остановке, прохожие большей частью молодые парни с чемоданами и дорожными сумками. Неподалеку, в сопровождении двух курсантов в парадной форме и белых ремнях, не спеша, шествовал офицер с повязкой на рукаве.

Петя недоуменно пожал плечами и направился к большому серому зданию с таким романтическим названием «ШТАБ»…

Всё было и сложно и очень просто одновременно. Чтобы изменить свою жизнь, надо было сделать всего один шаг. Петр Трошкин так до конца и не осознал, что крутанул судьбу на сто восемьдесят градусов, повернул ее в новом направлении именно в тот момент, когда переступил порог кабинета номер два. Он просто не мог пока этого осознать, потому что, несмотря на наличие аттестата о полном среднем образовании, был всего лишь вчерашним школьником и имел понятие о своей дальнейшей взрослой, самостоятельной жизни довольно смутное.

Служба в армии виделась ему чем-то большим, захватывающим и очень почётным. Она ассоциировалась у него с патриотизмом и морем романтики, прямо как в его любимых фильмах про десантников, где крылатая пехота гурьбой вываливалась в открытый люк транспортного самолёта, приземлялась прямо «на голову» противнику и под звуки героической песни сметала всё со своего пути.

Молодость. Кто же из нас когда-то не был молод? Кто тогда думал по-другому?

И только позже к нему придёт прозрение, и серые армейские будни сбросят те розовые очки, через которые он, сегодня, радостно хлопая глазами, смотрел на свет божий. Но это будет потом, а пока первой ступенькой к осуществлению мечты были вступительные экзамены.

…Одноклассники в Трошкине, из-за его почти постоянной несерьезности и хорошо развитого чувства юмора, видели только лишь клоуна. Всем хотелось, чтобы он смешил. Все хотели смеяться, особенно девочки. И когда в разгар выпускного вечера, в общем хохоте он сообщил вдруг, что собирается поступать в военное училище, у всех окружающих это вызвало ещё больший приступ неудержимого смеха. Когда Трошкин понял, что его заявление приняли за очередную шутку, он только печально усмехнулся и хотел было уже пояснить, что вовсе не шутит, когда нарядная отличница Наташа осведомилась:

- Петечка, а почему не в цирк?

На что уязвленный Трошкин ответил:

- Однажды на вокзале одна очень шустрая цыганка всего за рубль сказала мне: «Ждёт тебя, золотой мой, долгая дорога и казённый дом». А так как казённые дома бывают только двух видов: тюрьма и казарма – я выбрал естественно второе.

- А третий вид, Петечка, - не унималась Наташа, - ты с таким же успехом мог податься в монастырь.

- Монастырь, Наташенька, заведение божье, а не казенный дом, а такому грешнику, как я, там делать нечего…

Мы не будем подробно останавливаться на этапах трошкиновского поступления в высшее военное учебное заведение. Всё выглядело достаточно буднично.

Поселили абитуриентов в палаточном городке, разбитом на территории училища, в одном из отдалённых его уголков. Недавно познакомившиеся пацаны жили в палатках по десять человек, спали на раскладушках, там же читали школьные учебники, готовясь к предстоящим экзаменам, а чаще просто валялись, курили и болтали обо всём и не о чём конкретно, пытаясь получше узнать друг друга.

Курсанты-старшекурсники, откомандированные начальством, для помощи офицерам, отвечающим за абитуриентов, вовсю пытались привить поступающим любовь к порядку и дисциплине. Но вчерашние школьники свой вольнолюбивый нрав менять почему-то не спешили и по-прежнему, только после второго окрика вынимали руки из карманов, а в строю специально шли не в ногу.

Вступительные экзамены ничем не отличались, от своих недавних школьных выпускных собратьев. Те же вопросы, задачи и темы сочинений. Те же шпаргалки, подсказки и отсутствия у некоторых вразумительных ответов на заданные вопросы. Единственным отличием от школы в этом вопросе было то, что вместо какой-нибудь пожилой Марьи Ивановны, алгебру принимал довольно крепкий ещё на вид полковник с орденскими планками на полгруди и голосом, как у корабельного ревуна. С таким голосом не сильно то и поспоришь. Сказал «два», значит «два». Эх, где же вы – любимая наша Марья Ивановна?..

Отдельной кастой старались держаться старослужащие и суворовцы.

Первые, в большинстве своём, поступали в училище только лишь для того чтоб смотаться на месяц из ненавистной части, и пожить в более спокойной обстановке, подальше от опостылевших командиров и старослужащих. Расчет был прост. «Повезёт – поступлю. До дембеля прокантуюсь и отчислюсь. В училище служить – не в войсках! Это ж две большие разницы. Не повезёт так хоть месяц поживу, как белый человек. И дембель, опять же ближе…»

Особых усилий к сдаче экзаменов они не прилагали. А зачем? Одно дело неделю назад из-за парты вылезти, тут хочешь не хочешь, а что-нибудь да останется, и совсем другое – полгода-год в части протрубить, там, что не забыл, то «деды» из головы давно повыбивали.

Видимо всё это было хорошо известно преподавателям, потому что на экзаменационные ответы абитуриентов, поступающих из войск, они смотрели довольно таки либерально и ставили «три» там, где их собратья из гражданской молодёжи беззаговорочно получали «два».

В большинстве своём, «старослужащие» старались жить не напрягаясь, особо не обращая внимания на попытки офицеров и старших курсантов заставить их жить по общим, абитуриентским законам.

Совсем иначе вели себя бывшие суворовцы. Выпускники «военизированных детских садов», так называли между собой гражданские абитуриенты суворовские училища. Эти дети армии на два года раньше остальных надели фуражки, ремни и брюки с лампасами и это, по их мнению, бесспорно, делало их на одну, а то и две головы выше всей остальной «школьной массы». В этом они были уверены на все «сто». И если учесть, что по закону, при поступлении «кадеты» сдавали всего лишь один экзамен, вместо положенных для всех остальных – четырёх, то становилось понятным, почему пацанов в чёрной «суворовской» форме можно было заметить, в основном, в коллективе себе подобных и уж совсем редко беседующими с кем-нибудь из «гражданских». На «кадетов» смотрели косо, полагая, что из-за их льгот при поступлении, совершенно определённо не хватит места кому-то из всего остального «безльготного» населения палаточного городка.

Но до открытой конфронтации, естественно, не доходило…

Большим жизненным потрясением стало для многих абитуриентов первое посещение курсантской столовой. И не так само посещение, как дегустация солдатской пищи. Что такое перловая каша «дробь шестнадцать» и килька в томатном соусе по прозвищу «братская могила» многие узнали только сейчас. Надо сказать, что потрясение это особого шока не вызвало. Почти полные тарелки нетронутыми просто сдавались в мойку. А «абитура» спешила в свои палатки к, не успевшей ещё закончиться, домашней колбасе, салу, тушёнке и многому тому, чем снабдили сердобольные родители своих чад в дальнюю дорогу. И лишь суворовцы гордо и с чувством превосходства жевали недоваренную картошку, запивая её ну очень уж жидким киселём, давая понять остальным, что они то, как раз, готовы к предстоящим тяготам и лишениям, а эти маменькины сыночки – нет.

…Июль подходил к своему завершению, и палаточный городок, в котором Трошкин провел двадцать волнующих дней, постепенно пустел.

Двойки, полученные на вступительных экзаменах, выкашивали некогда стройные ряды поступающих. С некоторыми из них Петя успел познакомиться и даже подружиться. Однако, знакомство это, к сожалению, оказалось недолгим.

В палатках стало слишком просторно, и, для компактности, оставшихся абитуриентов согнали в несколько крайних. Среди «переселенцев» оказался и Пётр Трошкин. Несмотря на все свои недостатки, он умудрился-таки доказать комиссиям и медицинской, и преподавательской, что не является жалкой жертвой школьной программы, и что есть у него ещё порох в пороховницах. Тогда как некоторые Петины «сопалаточники» не смогли этого сделать.

«Мандатка» с ее пугающей официальностью и каверзными вопросами о выборе дальнейшей специальности осталась позади, и Петя Трошкин, последний раз укладываясь спать под брезентовый потолок, ставшей уже привычной палатки, даже не подозревал, что завтра всё станет совсем по-другому. Всего одна ночь отделяла его и еще несколько десятков счастливчиков от того момента, когда их оденут во всё зелёное и состригут, ставшие неуставными, патлы, тем самым лишая парней индивидуальности, которой каждый из них так гордился на «гражданке».

Завтрашние курсанты, засыпали с счастливыми улыбками на губах. Они улыбались потому, что знали – их фамилии, не смотря ни на что, всё-таки попали в заветный документ. Список, личного состава, зачисленного для прохождения дальнейшей учебы на первом курсе, который лежал сейчас в генеральском сейфе, прочно скрытом толстыми кирпичными стенами массивного здания с таким романтическим названием «ШТАБ».

 

 

* * *

 

 

Что может обычный человек за одну минуту? Самое большее, на что он способен за этот отрезок времени, это чиркнуть спичкой о коробок и поднести её к сигарете, ну, в крайнем случае, затянуться пару раз.

В отличие от обычного человека, курсант может многое. Потому что он курсант. Этим все сказано и этим он необычен. Военный человек знает, что в одной минуте целых шестьдесят секунд, а это, как известно, для тренированного человека, можно сказать, целая вечность.

Петр Трошкин с недавних пор тоже стал военным. Тем более, заметим еще раз, что не просто военным, а курсантом высшего военного училища. Ну а это вам – не на форточке кататься.

Боевая готовность этого учебного заведения ставилась выше любых личных интересов, а так как она напрямую зависела от времени, все упиралось в эти проклятые шестьдесят секунд.

С данным нормативом Трошкин столкнулся в первые же дни своей курсантской жизни…

Сегодняшнее утро не было исключением.

- …Подъем! Минута времени, всем встать в строй! – истерический крик сержанта ворвался в безмятежный сон новобранцев.

Трошкин щелкнул зубами, но не успел – копчёный окорок, который он вот-вот собирался съесть, исчез вместе со сном. Петя открыл глаза и первое, что увидел, был сотрясающийся под сапогами соседей потолок. Сверху уже вовсю громыхало и бухало, а звуки топота обезумевших коллег первокурсников со второго этажа походили на раскаты надвигающейся грозы.

- Рановато они сегодня, – мелькнуло у Пети. – Да и нам пора..

- Осталось тридцать секунд… - отчитывал сержант Шмаляйло. – Кто не успеет в строй, будет наказан!

Все засуетились ещё больше.

Трошкин, как учили, откинул одеяло с простынею на быльце и ринулся вниз со своего второго яруса. Однако десантирования не произошло. Точнее приземление оказалось не совсем таким, каким было запланировано. Петя ощутил седалищным нервом что-то мягкое и недоуменно уставился на стриженую макушку соседа снизу каким-то образом оказавшуюся на пути к желанному полу. Самому же обладателю невезучей лысой головы, Васе Бабулю, в этот момент пришлось поразмыслить о нелегкой судьбе военнослужащего, на плечи которого неожиданно взвалились тяготы курсантской службы в виде семидесятикилограммового петиного тела. Восседая на товарище по оружию, Трошкин поймал себя на мысли, что конный пешего обгонит, но одеваться таким образом намного сложнее. В отличие от еще не проснувшегося Васи, которым в эту минуту управлял первобытный страх перед опозданием в строй, Петя посмотрел на данное происшествие с долей юмора.

- Прости, Васёк, я нечаянно. Давай майнай помаленьку.

Как говорил когда-то петин учитель физкультуры, мастер спорта по боксу: «вежливость – сильное оружие». И Трошкин, на ходу натягивая брюки, подумал, что для того, чтоб каждое утро его снимали с кровати таким способом, нужны очень хорошие отношения с Василием.

Между тем, курсанты уже повыскакивали в проход между кроватями и отчаянно накинулись на новенькие «хэбчики». Все были возбуждены до предела и никто не мог подумать, что эта дикая суматоха и кошмарная неразбериха, с появлением опыта и наглости канет в Лету, будет со временем забыта, как страшный сон. Ничего не стоит быстренько одеться, когда китель с вечера застёгнут на три нижние пуговицы, а утром просто накинут через голову, и портянки не наматываются, а надеваются «парашютом», а то и просто до конца построения засовываются под матрас.

Но все это будет позже, а сегодня курсантов больше всего возмущало: почему сегодня штаны застегиваются сзади? И какой ублюдок, ночью поменял местами сапоги, таким образом, что теперь в спешке приходится натягивать левый сапог на правую ногу, а правый – на левую.

В итоге молодое пополнение естественно не укладывалось в предусмотренную Уставом минуту, и начинались «полёты во сне и наяву».

Человек, не служивший в армии, очевидно, не знает, что это такое, но мы можем вас заверить: зрелище захватывающее, и стоит двух лет свободы, чтобы почувствовать на собственной шкуре всю прелесть этих «па».

Что с первого раза не доходит через голову, постепенно дойдёт через ноги. Не можешь – научим, не хочешь – заставим. Эти две военные истины со временем вместе с потом, впитанным, курсантским «хэбэ», твёрдо усвояться их сознанием, а пока они только начинали осваивать премудрости военного ремесла, и ничего удивительного и необычного в таких мероприятиях не было.

- Минута и три секунды, - засёк Шмаляйло новый рекорд. – Не уложились. Приготовиться к отбою!

Ещё ни разу в жизни Трошкин не «ложился спать» и не «просыпался» тринадцать раз в день. И поэтому, когда четырнадцатая попытка установления мирового рекорда по скоростному одеванию позорно провалилась, он прикинул, что, если суждено будет «отбиться» ещё раз, то на утренний туалет, умывание, чистку зубов и весь остальной джентльменский набор у них останется времени очень-очень мало, а если смотреть правде в глаза – его просто совсем не останется.

То ли червячок жалости, то ли просто усталость смягчили зачерствевшее на «старшинских» харчах сердце Шмаляйло. Он снисходительно буркнул:

- Ладно, на сегодня хватит! Построение по распорядку…

«По распорядку, то есть через семь минут», - дешифровал Петин мозг это сообщение, в то время, как сам Трошкин мчался в обезумевшей толпе таких же несчастных к умывальнику, ставшему похожим в эти минуты на муравейник.

Битва за чистоту походила на сражение при Аустерлице. Те счастливчики, которым удалось всё-таки просунуться к воде, бледнея от напряжения, тёрли мылом руки, носы и шеи, не забывая при этом отталкивать локтями наседающих со всех сторон менее удачливых товарищей. Тюбик зубной пасты, выпущенная из рук в эти моменты, можно было сразу считать навсегда утерянным, по причине наличия огромного количества этих самых рук, в спешке хватающих вокруг всё подряд. Просто полшага, сделанные влево-вправо или не дай бог назад от умывальника, расценивались толпящимися сзади, как вежливое приглашение немедленно занять освободившееся место, что моментально и проделывалось с беспардонным выталкиванием неудачника вон из клуба любителей личной гигиены.

Те счастливчики, которым всё-таки удалось пару раз мазнуть зубной щёткой в полости рта и взбрызнуть холодной водой нос и щёки, помятые, но довольные, выползали из этого столпотворения и бодро шагали в расположение, выполнять распорядок дня.