В Санкт-Петербурге настал серенький, безрадостный августовский рассвет. Восток был затянут туманной молочной дымкой, сквозь которую еле-еле проглядывала узкая бледно-розовая полоска робко выглянувшего солнца. Унылый свет осветил серые безлюдные берега Невы, слегка позолотил на чугунном мосту коней Клодта, но ещё не коснулся самих вод, оттого Фонтанка выглядела чёрно-свинцовой прямой дорогой.
Лев стоял в оцепенении около мёртвого отца, и казалось, всей кожей чувствовал, как его длинные пшеничные волосы, завитые по последней питерской моде шевелятся, а по телу бегают ледяные мурашки. Мурашки были, словно живые. Они носились и кусались так, словно кололи тончайшей иголкой оголённые нервы. Мурашки нервировали, досаждали, наводили страх и ужас, доводили до безумия, но оцепенение было таким глубоким и болезненным, что не было сил очнуться, встряхнуться и начать что-то делать. А что-то делать надо было срочно...