Голые узловатые ветви старых деревьев чернели на фоне тёмно-синего ночного неба, время от времени тяжело качаясь на ветру, доносившемся со стороны моря. Почти полная луна ― до полнолуния остались ровно сутки ― выделялась на небе белым пятном, испещрённым сетью чёрных древесных прутьев.

Реми лежал одетым поверх неразобранной постели и смотрел в окно. В его опочивальне не горело свечей, и темнота скрадывала расцветку и узор его халата. С приходом осени здесь, на островном побережье, стало довольно прохладно, и в Янтарном Доме начала ощущаться сырость. По вечерам, ложась в постель, Реми замечал, что простыня, тюфяк, подушка и одеяла не только холодны, но и чуть влажны ― днём камины в опочивальнях не горели, а за два-три часа до сна, за которые разжигали очаги, пламя не успевало высушить сыреющие покои. Это не нравилось Реми, но не особо сильно беспокоило ― в конце концов, и крестьянский дом, и баронские замки страдали от осенней прохладной сырости, так что он, Реми, привычный к такому, просто малость разнежился в Горном приюте и Лазурном чертоге.

А вот каково людям мессира и самому Ладиславу? Им ведь влажность наверняка грозит чем-то похуже насморка и мокроты по утрам. Это место совсем не подходит для них осенней порой, вот летом здесь очень даже неплохо, нет жары, а только приятная свежесть северного лета. Это из-за него они до сих пор вынуждены жить в этих сырых стенах, рискуя здоровьем и своими долгими-долгими жизнями. Из-за него они пришли сюда в конце лета, из-за него до сих пор не уходят на юг, где тепло и радостно. Древние юноши приветливы с ним, улыбаются, всегда готовы помочь, от них не услышать ни единого упрёка, но от такого обращения ему лишь неудобней. Скорее бы уже мессир закончил все приготовления, пока никто и в самом деле не захворал. Хватит с него той смерти, что уже изошла дымом и прахом на погребальном костре.

Слёзы навернулись сами собой, но Реми знал, что оно к лучшему ― куда хуже, если от горя даже не выходит плакать, и человек делается сухим и чёрствым. Вот и он так же смотрел тогда на луну, подумал Реми.

Во снах полнедели кряду он снова и снова видел, как умирает его брат, и испытывал от этих видений противоречивые чувства. С одной стороны, он страдал от них, раз за разом переживая мгновения утраты, с другой же ― он был счастлив увидеть брата, пусть даже во сне, пусть даже больным и умирающим. Каждый вечер он спешил провалиться в сон ― и каждое утро был рад пробуждению.

Благодаря снам он понемногу привыкал к потере, вспоминая о брате всё спокойней. К тому же сны не позволяли облику Этьена стираться из его памяти, и Реми нисколько не сомневался в том, что навсегда запомнит милые черты родного лица ― а когда-нибудь сумеет перенести их на доску или холст.

Две недели прошли быстрее, чем Реми мог ожидать, и в то же время ему казалось, что прошло больше, и Этьен умер и был сожжён не четырнадцать дней назад, а по меньшей мере тремя месяцами ранее. К этому времени, несмотря на сны, а может, и благодаря им, скорбь и тоска по брату никуда не ушли, но улеглись, как успокаивается море перед очередной бурей ― как и обещали люди мессира.

«Пусть мне приснится розовый куст, и бубенцы пусть звенят в полдень, и поцелуй будет слаще мёда и вишни».