В окошке стоящей неподалеку «девяносто девятки», блеснув в наступающих сумерках, ползло, опускаясь вниз, боковое стекло.

— Дай руку пожать, подойди. Ты не помнишь меня? — спросил человек, выходя из машины. Сам подал руку и предложил:

— Присядем?

Потемкин кивнул, занял место на пассажирском сиденье. Водитель включил зажигание.

— Не волнуйся, я тебя не ворую! Отъедем, немного, поговорить. Я, как ты видишь, один, и без пистолета…

Остановились неподалеку, просто подальше от глаз. Хозяин машины принюхался, и нашел легкий повод начать беседу:

— А-а! Потемкин, ты водку пил! Жить хорошо стал, шофера нанял? Рад за тебя, безусловно, рад!

— Не-ет, — возразил Потемкин, —водки не трогал. Я виски пил.

— Шикарные вкусы! Есть такой у меня, дружбан — тоже виски любит!

— Вкусы мои оценить приехал?

— О, нет, вкусы дело второе - я жизнь оценить приехал! Чего ты хочешь? Какого черта тебе неймется? Лезешь, куда не просят! Ты кто — прокурор? Бывший опер — охранник! Так занимайся охраной, руководи — у тебя целый взвод. Или ты — я не очень тебя понимаю — чего-нибудь хочешь, Потемкин?

— От тебя — ничего не хочу.

— А от кого?

— Из тех, за кого волнуешься — ни от кого.

— Потемкин, скажи, — это точно?

— Что именно?

— Ну, ты же нам перегадил малину?

— Разве я мог знать, чья это малина?

— Я денег бы дал, понимаешь? Мы ведь не чужие, чего там… я дам. И нам бы спокойно, и у тебя — копейка… Ты что — боишься? Да знаю тебя — не боишься…

— Послушай, — ответил Потемкин, — езжай и забудь обо мне! Я не сдам, это правда. Не знаю, как быть, но не сдам.

— Спасибо, слово – сила, я знаю. Но этого мало, гарантии бы…

— Богом поклясться перед тобою, Славик?

— Да чего стоит бог в наше время! – махнул рукой Славик.

— Смутное время… - вздохнул Потемкин.

— Вот именно – мутное! А в мутное время и слово, и бог – пустой звук. Все решают деньги! Ты же сам это видел – там, на посту, где мы вместе служили. Да вон, вокруг посмотри, я все окна открою – смотри – все решают деньги!

— Решают, - согласился Потемкин, - но мне тебя чем утешить?

— Откат – вот лучшая из гарантий. Возьми денег, и мы разойдемся.

— Или они тебе не нужны? – помолчав, и не слыша ответа, поинтересовался Славик.

— Нужны. Но не возьму. Не возьму, ты пойми, я знаю, чем ваша малина кончится. И не хочу так кончить! А ты — это дело твое!

— Ты хочешь сказать, что я плохо кончу? Ты что — ребенок? Ты не понимаешь? Чего я приехал? Да за тебе же переживаю, Потемкин — знаешь ты слишком много! И — у нас за спиной... Что нам делать?

— Знаю. Однако, не строй иллюзий — не только я.

— Ты кому-то накапал?

— Нет, не капал. Но, — твой напарник — раз. «Красный», «Синий» — два. И еще кто-то есть… Они знают, а те, кто не знают сейчас, узнают позже. Этого мало, Славик?

— Вот это — мои проблемы. Что делать с тобой — вот чего я не знаю! Ты догоняешь? Деньги бери и расходимся, и все спокойны, а ты — доволен!

Славик спешил, но терпел, стараясь не торопить Потемкина.

— А то, еще лучше – к нам подгребай. Это лучше всего. Умом тебя бог не обидел: с твоими мозгами капусту рубить будет лучше, чем без твоих. Ты ведь плохо живешь: на «Жигулях» до сих пор катаешься… А почему? Да потому, что ко времени не приспособился, не понял его. Живешь вне времени, а это глупо! Подумай. Я честно скажу: друг мой не меньше чем я, за тебя волнуется. А он в депутатском корпусе, между прочим…И в перспективном месте твоей работы он тебе может очень помочь...

— Кажется, знаю его: рукопашник бывший, охоту любит…

— Не знаю, он говорил, что ты любишь… Давай к нам: у нас холдинг такой, небольшой, милицейско-гражданский. Я лично, доволен, а ты, - рассмеялся Славик, - пугаешь плохим концом… Каким, где он?

— Не так далеко, как кажется. Ты уже стартовал. У тебя хорошо получилось, чему я не рад. Ты назад уже не повернешь. Ты влип! Не понял? А я не хочу начинать, чтобы быть потом в твоей шкуре!

— Не рад? Ты не рад за меня? Ничего себе, мама, смешно!

— Стартовал и бежишь в тупик. Да, тупик — это слабо сказано, Славик! Бежишь ты легко, в волчью яму! Во-первых, ты можешь нарваться, — убьют... Ну, дай бог, не убьют: ты «рога по-другому «вмочишь»! Приехал ко мне — ты уже вмочил! Прокололся. Случайно, конечно, — из-за того, что в «Тантале» вьетнамцами занялся я. Но — тем не менее…

— Да, вот если б не ты…

— А ты что — один? Ты и сам, вдруг, окажешься лишним! Свои уберут. Вот я и не рад, что тебе повезло. А помочь тебе, жаль, не могу.

— Мне помочь? О себе подумай! Ты же на волоске висишь! У тебя в чердаке порядок? Чем помочь! Обо мне он подумал!  - «Дурак!» — сдержался и не добавил он вслух… - Чего ты меня пугаешь? Не пугай, ничего не докажешь! Я не светился. При чем тут вообще я? А засветился б — водители ни в жизнь на меня не покажут. Они «не узнают» меня! Ну и, чем тебе крыть? Да — нечем! Таможня их ловит! Их это происки! С них и спросите. Где деньги? А я почем знаю? Таможня ловила — она и ответит, где деньги! Ведь так? Ты ж опер, ты знаешь, что так!

Задавив в себе то, что хотел бы сказать, Славик, сквозь зубы выдохнул и отвернулся.

— Уверенность, — хорошо! — признал Потемкин, — Но то, что я вижу в тебе — это другое, Слава. Это — самоуверенность!

— А ты, — огрызнулся Славик: — знаешь ли, кто за мной? За кем все это дело стоит, Потемкин?

— Знаю, — Потемкин с торпеды взял «Мальборо», протянул Славику, и вытянул сигарету себе.

Тот машинально подал огоньку, прикурил и откинулся к боковому стеклу:

— А откуда? Ты шутишь? Не ошибаешься?

— Допускал, что могу ошибаться, да ты меня убедил.

— Я? Когда?

— Только что, Слав, только что.

— Ну, блин, анекдот какой-то!

—Анекдот. И анекдот, Слава, в том, что мы знаем, а он сам – нет. Не обольщайся. Ты намекаешь на могучего покровителя. Да, есть могучий, крутой человек, о котором мы говорим! Но о тебе он — ни сном, ни духом. Блеф это, Слава! Выдумка мелкой сошки — шестерки его! Лахновский — даже если и будет знать тебя по фамилии - то в тот же день, как ты влипнешь, забудет. Ты разгоняешься — чтобы расквасить лоб!

— Ладно. Мое это дело! Но — ты обещал! Или это — ля-ля?

— Не ля-ля.

— Да и бог с ним, я верю. Хотя, настращал ты меня, - покачал головой, пыхнул дымом Славик, - «Не тупик — волчья яма»… Помягче нельзя было?

— Помягче скажу: пусть не яма, а чайник… Он на огне – передумать поздно: смотри, дуй на него — он вскипит. Все равно вскипит! А конфорку гасить ты не хочешь. Не сможешь, пожалуй… Что выйдет? Вскипит, ничего не поделаешь, Славик! И не заметишь… И сварит…

— Меня?

— Ну, а кого же — тебя.

— Значит, поговорили?

— Поговорили. Я выходной, иду спать.

Пожали руки, Славик завел машину, Потемкин вышел.

— Предсказатель! — услышал он вслед.

За словом хлестко слетел на асфальт плевок. Отрезая салон от досадного, мокрого следа, и всей суеты, поползло, закрываясь, боковое стекло. «Ит-тих-ю! — чертыхнулись там, — Как в этой жизни немного надо — знать, что сегодня Потемкин спит дома!»

 

 

Потемкин ложится поздно. Привык Чтобы с чистой душой просыпаться, солдатом быть мало. С чистой душой просыпается тот, кто не оставил долги дня минувшего, на грядущий день, или хотя бы их свел, как можно ближе к нулю.

Он обдумывал прожитый день – никаких перспектив на рассвете проснуться с чистой душой. «От судьбы, Лахновского и уголовного розыска, спрятаться невозможно. Жизнь так устроена: не оставит в покое, покуда ты не оставишь её, а спрячешься – отыщет, придет, постучит в твою дверь» — думал Потемкин, выдохнув первое облачко дыма.

Он долго думал, и огонь сигареты подкравшись к пальцам, нанес первый укус. Боль напомнила, что время сгорает. «Не только табак выгорает - но жизнь…» - размышлял Потемкин. задетый колючей репликой: «Ко времени не приспособился, ты не понял его. Живешь вне времени, а это глупо! Подумай».

Вот он и думал, ни слова не выкинув из разговора с Лахновским, со Славиком.

 «Лахновский!» — Потемкин курил, огонь крался к пальцам, грозя кусать их. Не шел из ума Лахновский. Год назад, накануне развязки, Потемкин признал ничью, отступил, удалился, даже не думая, что в противоборстве Помпея и Цезаря — ничьей быть не может.

Клеточки мозга, ворсинки рецепторов нервной системы: в Лахновском и в нем — одинаково жили преддверием встречи. Развязки искала их. Но развязкой становится рай от Лахновского. Рай, от непобежденного - не победившему. Шанс полнокровно войти в свое время, не жить вне времени, и не быть глупым…

 

Авторучка легла на бумагу и вывела первые строки к итогам его деловой встречи с Лахновским...

В окно постучали первые капли, пошел ночной дождь.

Шаловливый бесенок внутри, пробежался, пощекотал: «Потемкин, не отдавай этот рапорт!»

 

Вместо приветствия впилось железо…

 

Пасмурная погода сближает людей. Пряча небо, она приземляет, напоминая об одиночестве и о том, что счастье — предмет очень хрупкий, не существующий в одиночестве. Невольно, в такую погоду, один человек начинает искать другого – пусть не рукой притронуться, просто поговорить, хотя бы…

А в непогоду, ночью и за рулем, поговорить не только хотелось бы —надо! Но водитель мог говорить беззаботно, а собеседник, сержант Ромашкин — нет. Потому, что сержанту, кроме погоды, не нравилось то, что автобус заметно, до беспокойства — отставал от сопровождения. Ромашкин просил, и не раз, подтянуться. Но «Синий», догнав головную машину, опять отставал. «Пистолет упакован, — припомнил Ромашкин, — должен быть так, чтобы успел сказать свое слово веско и вовремя. Когда неспокойно, не поленись, позаботься об этом. И станет спокойней».

— Пройдусь по салону, — сказал он.

— Зачем? Да все хрюка давят…

— У Лонга есть термос с горячим кофе.

— А-а, ну давай...

Отпив кофе, Ромашкин отвернулся и осторожно достал пистолет. Недоуменно блеснул взгляд одного из пассажиров, встречный тяжеловес-автопоезд, тряхнул автобус и погасил все звуки. Ромашкин передёрнул затвор. В патронник вошел патрон, запирая механику, поднялся вверх флажок предохранителя.

Допив кофе, Ромашкин вернулся к водителю.

— От кофе глаза заблестели, и порозовели щеки! — пошутил водитель.

— Ага – кофе – великая сила. А что с «Красным»? Чего он с тобой не поехал?

— Да, приболел.

— Чем это, в летнюю пору?

—Был на рыбалке. Не знаю, съел что-нибудь…

— Мотыля?

— А черт его знает… Ты что? — спохватился водитель, — Да, мотыля не едят.

— Значит, что-то другое.

— Да что, сам не справлюсь? Устану, конечно. Уже устаю. Но они, — кивнул он в салон, — за двоих заплатят.

— Устаешь, я вижу. Но догоняй КАМАЗ!

— Сейчас догоню, но не уйдет он от нас, в самом-то деле.

— КАМАЗист не из ваших?

— В первый раз его вижу. Заказывал Лок, в гараже.

КАМАЗ шел далеко впереди: огоньки едва различал Ромашкин. И, время от времени, просто терял их из виду.

— Да пусть себе катит, он же пустой. На обратном пути за нас будет держаться. Обратно— да, главные ценности там. Тогда по-другому. Тогда он от нас ни на шаг. А сейчас — пусть бежит! -  не переживает водитель.

— Ну, да, — согласился Ромашкин, оглядывая дремотный салон, — сейчас главные ценности здесь…

Свисток. Светящийся полосатый жезл перекрыл дорогу. «Не заметил поста! — удивился сержант, — освещения нет. Светофор? Ах, ну да — веерное отключение электроэнергии…». Но это был, безусловно, знакомый ему, пост ГАИ.

Обычное дело. Проверка. Свои.

«А КАМАЗ чего пропустили? — хотел пошутить Ромашкин, — Не наш он, чужой!»

Но вместо приветствия, тут же, в затылок Ромашкину впилось железо обманки-жезла. Опрокинутый им, Ромашкин ткнулся левой щекой в колени водителя. Через долю секунды тот ощутил на себе кровь. Второй из вошедших, сорвал с плеча Ромашкина автомат, не найдя кобуры в штатном месте – справа на поясном ремне, сдернул с пояса рацию и передернул затвор автомата.

В глубь салона, в упавшей как смерть, тишине, смотрел автомат Калашникова.

— Деньги! Быстро, без шуток, — деньги!

Зрачок автомата смотрел в побелевшие лица. Подельник пошел по салону. Торопливые руки без труда, из чужих, непослушных рук — вырывали пакеты и сумки.

Мозг сержанта Ромашкина, внезапно и потрясающе быстро увидел во сне, как его, идущего как по канату — по высокой стене забора — бьет током! Он сам виноват: схватился руками за провода над собой. Теряя сознание, падает, обрывая провод. Но теперь было что-то не так. Налево летел он — на острые колья в гороховых грядках. На самом же деле, свалился направо — в траву. Он же помнит! Давно это было — в детстве. Летел он, как будто в колодец — обратно. Не надо, Ромашкин, возьми себя в руки — не то!

Салон: колыхания, звуки, через струйки крови — обратным током просачивались в сознание. Вслепую, мысленно, стал он ощупывать, проверять свое тело, как командир перед боем, считает гранаты и уцелевших людей.

Кровь текла горячо и обильно. «Уплыву, значит, скоро», — подумал Ромашкин, и понял, что остался без автомата. Потемкина вспомнил: урок, который он же, Ромашкин, провел у доски!

Ладонью, от пряжки, наощупь, прошелся налево. Есть! «Ребятки, постой — усмехнулся Ромашкин, — Я ж еще не сказал свое слово — не дали. А надо!»

Со стороны и потом — всегда легче принять решение верно — мозг имеет возможность спокойно пошевелить извилинами. Ромашкину лучше бы и оставаться таким, умирающим: не привлекая внимания, он бы остался нетронут. Объект нападения — деньги — не он. А там: повезет с медициной — спасут. Обнаружив себя, Ромашкин получит ответ — пулю из своего автомата.

Но он не закончил еще свой расчет боевых возможностей. Скользнув в кобуру, большой палец нащупал флажок предохранителя. Верхнее положение… Верхнее, — заперто! О, это много значит! «В пустом стволе запирать ему нечего». Значит, там заперта пуля — «в исходной позиции». Пуля — в стволе!

Вперед, вверх! Как бросок в воду — больше воздуха в легкие, силы — в мускулы. На ходу, как это делал Потемкин: флажок — вниз, ствол — на линию огня. «Можно снова в туман…», — согласился Ромашкин, чувствуя, что палец уже прижимает крючок к рукояти. «Можно…»

Со скоростью 315 метров в секунду покинув ствол, пуля нашла свою цель в двух метрах от дульного среза… Не признавая препятствий, она вонзилась в затылок новоиспеченного автоматчика. Удар выбил из рук угрожающее железо, сбил с ног, бросая вперед — лицом вниз и «отменил» всеобщее оцепенение. Десятки рук в порыве ненависти скрутили-скомкали, затоптали ногами второго налетчика.