— Достал? — увидев Потемкина, не особенно удивился Мац. — Ну, да, я тебя в прошлый раз обидел. Чего-то тебе не сказал? Но ты, извини — не за мной приезжал! Того, под что ты копал — я не прятал. А в том, чего ты не знал — признаваться глупо. Ты не детсадовец, я тебе не воспитатель…

 — Не воспитатель.

— Да и ты, — без иронии глядя в глаза, сказал Мац, — не ребенок. Вижу. Да, не пойму: чего же из-под меня ты теперь-то, хочешь? Говори — и меня, может быть, услышишь. Может, услышишь, хотя здесь молчат. Здесь каждое слово выуживать надо. Куревом угостишь?

Потемкин до слова помнил тот разговор, но не тот уже был он сам. Он выуживал слова и всматривался в каждое из них. Ведь слово — фасад человеческой мысли, а что за ним, а что внутри?

 — А вообще, — щурился в кольцах табачного дыма Кирюха, — ты как к другу ко мне приехал. За помощью кажется, да? А что же, Кирюха научит, Кирюха выручит, Кирюха поможет. Да только смешно — я же рецидивист!

— Да уж, Люху ты подучил. Свою маму любить, например… И по жизни ты крепко помог, так крепко, что нету Люхи…

 — Вот маму не трожь! Не надо… -заметно сник Мац. — Еще сигаретки не будет?

Волнение различил Потемкин за фасадом последних слов. Сигаретка, конечно, нашлась. Затянулся Кирюха и впал в раздумья. Потемкин чувствовал, как, маскируя взгляд в сигаретном дыму, Кирюха внимательно изучает его.

— Зла на тебя мне держать нет резона. Не за что. А помочь… Это кто? — кивнул он на Виктора.

— Мой друг.

— А может, он выйдет?

Потемкин, не соглашаясь, молчал.

— Хотя, если друг, твое дело, смотри, если ему доверяешь… А что я хотел сказать тебе лично, не для чужих ушей? А скажу! — с силой гнал из сигаретный дым Кирюха. — Ты докопаешься — вот что я вижу… Ты и там, в первый раз, думал правильно — плавал мелко. Утенок, птенец желторотый… Но я даже не знал, что крылья растут так быстро. Ты же уехал — и думать я о тебе забыл…

 — Я еще приезжал, опоздал на день.

 — Тем более, докопаешься ты, допрешь до сути! И вот что, раз уж приехал. Я помогу: а что мне терять? Всё, на что жизни хватало, уже потерял. Надоела вам читки делать, наё… (в смысле — обманывать) всех. Устал!

Мац докурил сигарету до фильтра. Гасить было нечего: просто, сгорела…

 — Я сел конкретно, Потемкин. Меня по-другому колют, но Жуляка я возьму. Сделаю, дай бог, последнее доброе дело. Все сойдется. Ну я бы не знал этой кухни! Следствие, суд, — совпадет все, сойдется! Усвоил? Чего онемел?

Мац слепым, неподвижным взглядом смотрел в глаза Потемкина. Такой взгляд называется взглядом из глубины: в таком никогда не прочтешь правды. «А есть ли вообще она, правда? — подумал Потемкин, — может она — лишь выдумка, в которой одни убеждают, другие согласны...»

 — Откуда ты знаешь, Потемкин, что это не я натворил? Веришь алиби? Ты же не верил, мотивы искал, за этим ко мне приезжал на стройку. Ты не глянулся мне, но мотивы нашел: я Люху по шее бил, и убить обещал. Такие как я, слов на ветер не бросят, нам западло!

 — Мотивы нашел, но не найду доказательств, — заметил Потемкин.

— Нож, топор, — все найдете на стройке: зачем зарывать? Хочешь спрятать надежно — брось на самое видное место. Дело тебе говорю, лейтенантом станешь, Потемкин!

— Печет вот там, да, Кирилл? — приложил ладонь к сердцу Потемкин.

— Печет! — честно ответил Мац, приложив ладонь также, к сердцу.

— И что, оформляем явку с повинной?

— Честное слово, начальник, давай!