Известие о беде пришло после полудня. Солнце, своротив с пообедья, нежно обтекало золото церковных маковок и раскрытые объятья крестов. Воздух «гнулся» и «танцевал» под тяжестью ослепительного зноя.

Посыльный скакал по полям с развевающейся хоругвью. Слова были не нужны – это сигнал о начале войны! Следом полыхнул набат: посыпался, покатился по округе – густой и чистый, скорбный и величественный. Голос колокола возвещал о большой беде, великом людском горе – о нападении врага-германца. Словно из глубин земли русской, из самых ее недр, души и сердца рвался тревожный гул, сдавленный стон, призыв к единению, мольба о защите. Веками люди, заслышав этот святой глас своей праматери и кормилицы, забывали все житейские распри и гранитной стеной вставали на пути захватчика. Потому и побеждали. Так было прежде и так будет всегда…

  Станица мгновенно очнулась от полуденной дремы, быстро, но без суеты, засобиралась и деловито зашумела, словно в разгар престольного праздника. Каждый дом теперь чем-то напоминал потревоженный муравейник. В отцову походную суму мать сложила смену исподнего, чистые портянки, сухари, два мешочка – пшена да гороха, шмат сала в ширинке, пару луковиц, немного соли, кисет с махоркой и связку сушеной рыбы. Как говорится, «носить - не просить» и «запас мешку не порча».

В построенной полвека назад каменной однопрестольной церкви во имя Сретения Господня батюшка уже служил молебен на одоление врага:

– Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы благоверным людям на супротивныя даруя, и Твое сохраняя крестом Твоим жительство…

Довольно быстро народ заполнил улочки, прилегающие к майдану.

– Люди без Бога пришли разорить нашу страну и разрушить наши алтари. Христе Боже наш, погуби Крестом Твоим борющия нас, да уразумеют, како может Православная вера молитвами Богородицы, едине Человеколюбче…

Воя и причитаний слышно не было, тихонько плакали лишь молоденькие бабы, коим впервой оставаться желмерками. Казачки – особенные женщины. Известны случаи, когда они наравне с мужьями и сыновьями  во всеоружии отбивали внезапные набеги врагов.

Сами казаки держались молодцевато, многие были уже слегка навеселе. Кто-то допивал свою стременную чарку, а кое-кто уже и не первую... Тут и там играли гармошки и пелись задорные песни:

Наши сотни, наши пики -

Страшны, памятны врагам,

Мы с казачьим нашим гиком

Бьем нещадно басурман…

В новой справе, суровый и сильно непохожий на себя самого отец, с тремя лычками на погонах, при шашке и пике, качнулся в седле в сторону сына:

– Ты, Василий, уже большой, – и ласково прочесал пятерней его чубчик "против шерсти", – я ухожу на войну, и вот тебе мой наказ на отбывное время: дом смотри и мать с сестрою береги, – сказал он совершенно серьезно и даже как-то торжественно.

Васятка вдруг понял, что отец впервые говорит с ним на равных, по-мужски, и от этого стало неспокойно и страшно. Захотелось убежать на задворки, зарыться в сено, ничего не видеть и не слышать. Наверно, правда, что война – опасная штука.

Батянька одернул гимнастерку, поправил скрипучие ремни, и, взглянув на своего старого отца и жену с годовалой дочкой на руках, наконец-то улыбнулся:

– Ничего, родимые, наши немцу всегда давали перцу! Не горюйте, не кричите о нас, мы их и ныне одолеем! Придут казаки с Дону, да попрут прусака до дому! Верно, батя?

– Верно, сынок, верно, – засуетился и закивал дед Алексей, – береги себя, соколик, и вертайся скорее с победой, – промолвил он, кашлянул и отвернулся, чтобы промокнуть стариковские слезы. – На то мы, казаки, и нужны, чтобы воевать супостата.

Дядька Семен и три зятя также подошли обняться на прощанье со старым отцом.

Конь боевой с походным вьюком

У церкви ржет – кого-то ждет… – неслась по станице протяжная казачья песня.

Через два часа сотня отца рысью вышла в сторону Урюпинской. 

Станица сразу опустела и погрустнела. Неуютно сделалось и на душе Васятки. Будто бы ничего вокруг не изменилось, но парнишка понял: сегодня кончилась вольготная мирная жизнь и на смену ей пришла тяжелая и страшная военная пора. Тошно тому, кто сражается, а еще хуже тем, кто остается и дожидается.

 Старики и бабы с ребятишками стали расходиться по своим дворам. Только горки свежего конского навоза, пяток оброненных кем-то яблок да сизые от пыли кустики полыни у церковной ограды украшали майдан.          Так же стояла она – душистая, но горькая травушка-полынушка здесь и год и сто лет назад. Так же молча прощалась со своими православными витязями, а они с ней. Так же буйно будет расти она по вольным станицам и донским степям до скончания всех времен, до самого последнего дня…

 Вот так начался для семьи Чекмаревых август 1914 года.