Дверь ещё не успела издать характерный лязг, магнитный замок ещё не сработал, когда на улицу вывалился окровавленный человек. В темноте было не видно, мертвяк это или живой, но Михалыч уже узнал его. Тот самый парень, к которому он не успел прийти на помощь. Но он точно был мёртв, когда язвенник подошёл к нему тогда с бинтами. Теперь же этот молодчик, который с головы до ног был облит кровью, топтал землю как обычный живой человек. Правда, не издавал ни звука. Михалыч поднял ружьё и прицелился. Всякий человек, на которого наводят ствол, останавливается и как-то автоматически поднимает руки. Потому что в нём возникает жуткий страх перед смертью. Этот был явно не «всякий», а скорее всего – и не человек уже. Он двинулся на Михалыча, что-то булькнув своими распухшими губами.

Там, где была до этого его голова, внезапно распустился странный кроваво-красный цветок. Тело по инерции ещё двигалось вперёд, но уже обезглавленное и не представляющее опасности. Парень теперь уж точно мёртв. «По крайней мере, без головы ему трудно в жизни придётся», – подумал Михалыч, опуская ружьё.

Выстрел, казалось, привёл в движение весь дом. Шумы снова возобновились. Где-то открылась дверь на балконе, где-то включился свет на кухне. Михалыч обновил патрон в стволе и удовлетворённо положил ружьё себе на плечо. Теперь он чувствовал себя легче. Но нужно быть начеку, нужно смотреть в оба. Не то все эти патроны, набитые по карманам, будут, как говорится, «до задницы». Михалыч уходил от своего подъезда, сам не зная куда, через двор вдоль проспекта Ленина, мимо пятиэтажных «хрущёвок».

Все эти годы, которые он здесь прожил, с момента заселения своего девятиэтажного кирпичного монстра, он любил эти дворики. Когда-то этой райончик называли «домики», сейчас – никак. На его глазах здания ветшали и превращались в кирпичные коробочки, которые иначе, как жилплощадью, назвать нельзя. В эту ночь дворик был по-особому неприятен. Может, в силу сложившейся ситуации. И эти «домики», которые смотрели на него тусклыми окошками, навеивали только печаль.

Иной бы на его месте чувствовал себя Джоном Рэмбо, но Михалычу был чужд голливудский мир боевиков. Он скорее тяготел к философии. Например, выпить с каким-нибудь другом и поговорить. Как принято у нас, пообщаться за бутылочкой водочки. Но в последнее время ему не было с кем говорить, а тем более – выпить. Выпить-то хотелось, но нельзя. Так он с ружьём наперевес шёл по плохо освещённому двору, оставляя за собой вереницу следов на тающем снегу. Раз уж так всё сложилось, то не посмотреть ли в последний раз на новогоднюю ёлку? А там уже видно будет, как поступать дальше…

– Видать, праздник удался, – сказал сам себе Михалыч. – Никогда не знаешь, чем может закончиться год старый, и как начнётся новый.