... И всё же после трехмесячного запрета, смилостивилась местная власть и разрешила непослушному журналисту, моему мужу, делать выступления по области от Бюро по пропаганде художественной литературы и вот…
Идут по улице районного городка двое: один - среднего роста, бородатый; другой - невысокий, хромой, с монголоидными глазами. Идут медленно, прогулочным шагом.
- Евреи размывают русскую нацию, - говорит тот, что хромает.
- Да брось ты, - машет рукой бородатый. - Скорее русские кого угодно размоют, - и, чуть улыбаясь, спрашивает у хромого: - А чего ты, собственно, хлопочешь о русской нации? Ведь ты сам - монгол вылитый.
- А ты… как жидовская морда, - тут же отфутболивает хромой.
- Так вот твоя благодарность за всё, что я для тебя сделал! - заводится бородатый, останавливаясь: - Возился с тобой, как с ребенком, гонорары для тебя выбивал, выступления вот эти...
- Да ты должен гордиться, что стоишь рядом со мной, - уже идет тот дальше, но оборачивается и зло бросает: - Ничтожество! И правильно сделали, что не приняли тебя в Союз писателей!
Ничего не ответил бородатый, но достал что-то из портфеля и крикнул хромому вослед:
- На, возьми свои грибы!
Это им на выступлении преподнесли по банке маринованных опят.
- Ешь их сам! - бросает тот, даже не обернувшись.
И то были Платон и поэт Юрий Фатеев.
2010-й
Был он невысок, смугл, с монголоидными стреляющими глазами и прямыми черными волосами. Приходил к нам редко, но обязательно приносил детям по шоколадке, хотя денег у него... Не помню, так ли уж интересно мне было с ним, но что жалела его, - это точно: из своих тридцати лет, восемь он провел по больницам, - лечил ногу, – и, наверное, поэтому его поэзия была пронизана каким-то затаенным прощанием с жизнью.
Зимним утром душа моя стынет.
Что осталось мне: годы иль дни?
Черный ворон, серебряный иней
мне сейчас из окошка видны.
Жизнь - слепящее, хрупкое чудо,
словно иней, навеянный сном.
И сжимается сердце: что будет,
если ворон взмахнет вдруг крылом?