ГЛАВА 1 ВРЕДНЫЕ ОПЫТЫ ПРОФЕССОРА ПРЕОБРАЖЕНСКОГО

 

 

В доме  профессора горела только одна лампа - зеленая, когда со своей рукописью появился Шариков.

Из-за пояса его торчал револьвер, но руки пока были заняты бумагами, только ведь это пока, а что будет дальше? Ведь  еще буржуазный писатель Чехов  сказал, что если на сцене есть ружье, то оно обязательно должно выстрелить.

- Папашка, я хочу быть писателем, - с ходу без всяких церемоний заявил он и остановился надутым от важности и значимости момента.

Профессор встрепенулся и усмехнулся.

- Это, с какого перепою,  любезный мой друг, других дел более важных нет больше в бедной стране нашей, только писательство и осталось?

- Ты не хами мне, сказал, хочу, значит, хочу, - Шариков заводился, речи профессора всегда сначала ставили его в тупик, а потом приводили в страшную ярость.

Любой видящий да разглядит – он был страшен.  Но собеседник его казался невозмутимым.

- И я, так понимаю, должен тебе в том помочь.

Профессор не заметил, как перешел на «ты», волнение становилось  очень сильным. Такую вольность он позволял себе крайней редко, только в исключительных случаях. Но похоже, что   это такой случай и был. Каждый ли день мы присутствуем при рождении нового писателя, да еще такого?

- А то кто же, ты меня породил….

Полиграф  оборвал свою речь, понимая, что финал фразы может подсказать профессору неверный ход мыслей.

Но тот глубоко  задумался и не следил за его уникальными по своей сути и очень новыми по содержанию  фразами.

- Писателем, говорите, любезный.

- А то, как, буду учить народ, что делать он должен, чего нет, а если посмеет ослушаться, тогда по-другому говорить с ним начнем.

И снова оборвал свою содержательную речь Шариков. Он  хорошо помнил о том, случае, когда эта парочка магов и докторишек   чуть не схватила, и не потащила его обратно на операционный стол, чтобы собаку из него сотворить. Тогда бы все печально под их ножом и закончилось. Не на того нарвались, господа ученые,  он вырвался, удрал, а потом еще долго гавкал во всех важных, учреждения о той беде и безобразии, которая с ним чуть не приключилась в профессорском доме. Требовал, чтобы его защитили от профессорского произвола, личную охрану к нему приставили, и вообще разобрались с тем, что там творится.

Его слушали не внимательно, но слушали, до того момента, пока не узнавали имя обидчика, и не вспоминали, сколько у профессора высокопоставленных знакомых,  и как он сам остроумен и неповторим. Связываться с ним  желания  не возникло ни у одного из  хотя и  не умных, но осторожных чиновников. Осмотрительности и осторожности  у них не отнимешь, они держали носы по ветру, потому пока и не слетели со своих высоких  постов. 

Но было и другое соображение - самое главное, если в своих вредных опытах профессор добьется успеха, то и им это может пригодиться, старость  настигает рано или поздно всех, кто до нее сумеет дожить, конечно. Но каждый из них был уверен, что сумеет, пробьется,  потому Шарикова отправляли подальше и повыше, и с интересом следили за тем, как он тявкал в тех местах, куда отправлялся по их указанию.  Хотя и там повторялось все то же самое – низы и верхи в данном случае веди себя одинаково.

 И помотавшись по разным учреждениям,  Полиграф  хотя и медленно,  но начал соображать, что так ничего не получится в борьбе с коварным профессором. Вот  тогда какой-то приблудный пес и подсказал ему, что можно писательством заняться, мол,  там все и выложишь на бумаге, чем ты не доволен, что с тобой творили.  В веках останутся творения, и потомки прочитают, каким гадом был профессор, и как он из собак людей, да еще и писателей делал. 

Шариков все хорошенько обдумал и решил, что идея хорошая, он обязательно станет писателем. Хотя  рекламу делать профессору - террористу и врагу народа не стоило, но тот самый народ правду знать должен именно такую, как он ее понимал, и  не беда, если понимает своеобразно, главное быть красноречивым и убедительным, да опередить всех конкурентов.

Хотя  мозгов у Шарикова была не много, а писательского  таланта вообще никого, только он на этом не сильно  зацикливался.

Того, что есть  в самый раз хватит, решил новоиспеченный писатель. С мозгами и талантами как раз проблем всегда больше, и уж точно никуда не пробьешься. И хотя он понятия не имел о комедии дворянского писателя, но своим умом до того же самого дошел, и при этом был собой очень даже доволен. В России всегда было горе от ума, горе уму, а его отсутствие должно подарить ему счастье, если следовать логике.

Шариков смутно представлял себе, сколько у него конкурентов на писательской ниве.  Но, прихватив с собой револьвер и запас веских аргументов, он все-таки решил отправиться к профессору. Знакомых у него много, вот и пусть заставит кого-нибудь из старцев вступительное слово к труду его гениальному написать, а когда имя то самое они узрят, то и решат, что он гений, а там и премию подкинут, и поведут дальше к вершинам славы и успеха, сами не захотят – заставить можно.

Мечты –мечты, в чем ваша сладость, так кажется, напевал папашка, когда творил свои чудесные операции.

- Писателем, значит, - вернулся  Шариков к реальности, когда голос профессора снова услышал.

- Писателем, - как эхо, повторил он и самодовольно усмехнулся.

 - Еще Пастернак и Ахматова живы, но у нас  уже есть писатель Полиграф Полиграфович Шариков, чудненько, господа-товарищи. Как же я сам раньше до этого не дошел, хорошо хоть  подсказали, догадливый вы мой. А может,  с указания Швондера решили этим делом занятья?

Профессор ухмыльнулся, вспомнив недавнее вторжение местной власти в ее жилище.

Шариков двинулся вперед, остановить  Верку Сердючку тех дней было так же трудно, как и нынче, хотя масштабы не те, и занавес уже был железным, но все-таки, наглости и нахрапистости у них хватало всегда, а не сам ли он ее и сотворил – эту особь без всяких зачатков совести и культуры?

- Нет, профессор,- взревело особь вроде бы мужского полу.

- Что нет, голубчик, пока я вникал в ваши идеи, вы уже передумали становиться писателем? – облегченно вздохнул профессор.

- Еще чего,  фамилия у меня будет другая и имя тоже, я псевдо, как его возьму, как у всех приличных писателей.

В бездонных глазах профессора, наполненных вековой  печалью, появился ужас, соображал он рядом с Шариковым медленнее, чем обычно, но все-таки соображал.

- Я надеюсь, что вы не думаете,  милостивый сударь….

- Думаю, я возьму вашу фамилию, а чо, звучит она неплохо, говорящая фамилия, можно сказать. И то, если подумать, писатель - это тот, который мир меняет - преображает, а если кто не согласиться меняться, у нас другое оружие найдется, к перу мы еще и штык приравняем.

Полиграф вошел в экстаз и перестал контролировать свои революционные речи, совсем страх потерял, пес этакий.

Профессор схватился за голову, потому он и не видел как в полутемную комнату медленно и неслышно вошел доктор Борменталь.

Зина, случайно подслушав  начало разговора, бросилась за ним, и доктор, услышав  финал уникальной беседы,  понял, что не должен промахнуться на этот раз. Если они не вернут Шарикову его прежнее лицо, вернее морду, то пострадают не только те несчастные, с которыми он расправится физически, но и много больше невинного народа. Это мировая катастрофа, сотворенная их руками,  и доктор решил спасти мир.

«Мы тебя породили, мы тебя»…- мелькнуло в его сознании.

Пробирался он в полумраке очень осторожно, только что-то все-таки скрипнуло под ногами, Шариков был теперь если не умнее, то значительно  опытнее и осмотрительнее. Он  стремительно  сиганул в распахнутое окно и исчез в темноте.

Профессор очнулся, беспомощно  взглянув на своего помощника.

- И что же нам теперь делать, голубчик, когда мы с вами  нового писателя в мир  выпустили?

На глазах у старика появились слезы, он казался немощным и беспомощным.

- Право, не знаю, профессор, но думаю, что нам его не поймать теперь, вряд ли мы сможем догнать его, а сам  он сюда точно не вернется, хотя  вы мозгами его не наградили, дорогой Филипп Филиппович, но уж звериного то чутья хоть отбавляй.

- Теперь я понимаю, насколько вредоносны мои опыты, да что после драки кулаками махать, - сокрушался профессор, в тот момент он казался безутешным страдальцем.

- Ничего, профессор, собак много, критиков наделаем, как-нибудь образуется.

Шутил ли его помощник, говорил ли серьезно, как тут разобрать. Но есть ли у них другой выход, чтобы остановить Шарикова, говорят, страшнее критика зверя нет.

Профессор молчал, он думал о том, стоит ли еще и критиков творить, но когда услышал тявканье, визг и лай издалека, то понял, что не обойтись без этого, если сказал «а» надо говорить и «б». А те, которые есть, с их писателем они просто никак не справятся, нужны новые, такие же наглые и напористые, готовые к штыку приравнять перо и в переносном и в прямом смысле.

И проникнувшись важностью момента, засучил рукава профессор и принялся за  свое вредное дело, а что ему еще оставалось, когда такая промашка вышла,  и он такого  писателя сотворил по страшному и  непростительному  легкомыслию.

 На Первом  съезде писателей Шариков выступал с речью, сопровождавшейся бурными и продолжительными аплодисментами,  его похвалили даже. Сам Горький  отметил, что появилась новая писательская прослойка, хотя и мозгов у них маловато, и иногда тявкают громко, а то и кусаются вовсе,  зато политику партии и правительства понимают правильно, а это самое главное, далеко они пойдут, очень далеко, нет в том сомнений.

Доктор Борменталь, принес новую газету, в которой все это и было написано. Заплакал старый профессор, совсем, как Иван Царевич  у  камня, где три варианта судьбы написано было, а он выбрал самый худший, впрочем,  как всегда.

Да что делать, плачь, не плачь, детище его от всех собак оттявкается, любого покусает, а то и загрызет до смерти и фамилию не спросит.

И чтобы хоть как - то успокоить бедного профессора, и произнес доктор Борменталь:

- Не печальтесь, умоляю вас, дорогой профессор,  и в этом есть что-то хорошее и важное.

- А не подскажете что, любезный? -  поинтересовался профессор

- Фамилию вашу он не взял все-таки.

- А какая же у него фамилия, - оживился профессор, слезы мгновенно  высохли  на его щеках.

- А пес его знает, не запомнил,  только не ваша точно, я проверял.

- Голубчик мой, вы уж как наш Шариков выражаться начали, я попросил бы вас,  любезный.

- Конечно, профессор, безусловно,  но Зина говорит, что если огурец бросить в рассол, то он все равно засолиться, - улыбнулся Борменталь

- А знаете, чем мы с вами от Шарикова отличаемся, или как там его теперь называют, не будем мы солиться, не будем, мы еще посмотрим, кто кого.

И профессор вдруг оживился, в глазах его сверкнул игривый огонек, правда он еще не знал главного, что из следующего его опыта уже Верка Сердючка вылупится, но многого еще не знал старый и неугомонный профессор.

Но пока мы тут присутствовали при рождении нового писателя, и смотрели, куда катится наша горемычная литература, Мастер поставил последнюю точку в романе века.

И не пора ли вернуться к настоящим шедеврам от всей этой унылой писанины Полирафов Шариковых, которых в нашей литературе не задушишь, не убьешь?

Но ведь не они ее творят, да и Мастер, уходя, обещал вернуться, а вместе с ним вернутся его герои и можно прикоснуться к Вечности…