А вечер был так невероятно красив, что Ника, глядя на разноцветные облака, переползающие через спины друга друга, сразу решила – что-то случится, и скорее всего не очень хорошее. Уж слишком насыщенной была синева и багровость, слишком много тревоги в распластанных поверх цветной крутизны серых облачных покрывалах. Потому, когда вернувшись из степи, она, стряхивая с холодных волос капюшон, услышала шум в доме, всхлипывания и невнятный торопливый говор, то даже не удивилась, только в сердце ударила тревога. Не разуваясь, дернула тугую дверь, быстро вошла, сразу стараясь увидеть и понять. Подбежала к Марьяне, опускаясь перед ней на колени и бережно берясь за неловко протянутую ногу в разорванной штанине.

- Похоже, сломала, - отрывисто сказал Фотий, который только что был у дивана и вдруг оказался в маленькой прихожей; застегивая куртку, шарил на полке, доставая ключи, - звони Пашке, закройся, никому не открывай, поняла?

Марьяна охнула, пригибаясь, черная коса скользнула Нике на плечо, и перед глазами оказалось серое лицо с полузакрытыми глазами, а на щеках блестящие дорожки.

- Не надо Пашке, - хрипло проговорила Марьяна и закусила губу, повторяя невнятно, - не… надо ему.

Одетый Фотий подошел, тяжело ступая зимними ботинками, отодвигая Нику, подхватил девушку, и она повисла, злясь и кусая губу. Поднял ее руку, перекидывая через свое плечо.

- Держись лучше. Тебе не надо, а Ника что – одна тут будет сидеть?

- Я… - Ника вдруг испугалась, но с раздражением прогнала страх. Марьяшке вон больно, и вообще.

Улыбнулась, стараясь подбодрить сразу обоих.

- Я запрусь. И никому. Все хорошо будет, Марьяша. Ну, как же это тебя?

Та, прыгая за Фотием на одной ноге, а другую держа на весу, оглянулась, тоже стараясь улыбнуться.

- Сама не знаю. Вот, спрыгнула...

Ника бросилась за ними, растерянно подавая перчатки, суя в оттопыренный карман марьяшиной штормовки вязаную скомканную шапочку. Сбежав по ступеням, пока двое медленно спускались, ахнула, захлебываясь толкущимся в просторном дворе ветром и, забирая мгновенно заледеневшей рукой волосы, быстро пошла к воротам. С усилием отводя створку, придерживала ее, пока Фотий заводил мотор и медленно выруливал в кромешную темноту, накрытую белесыми рваными тучами, что текли по черному небу – нижние еле-еле, а верхние – неслись, как по льду.

Машина встала, мигая красными огоньками, Фотий крикнул в приоткрытое окно:

- Никому, поняла? И звони.

Ника прижалась к холодному металлическому боку, пытаясь разглядеть в салоне его лицо.

- Фотий, вы осторожно, пожалуйста! Скорее возвращайтесь!

- Я буду… - он повернул руку, глядя на тяжелый циферблат с зелеными числами, - да уже к утру буду. Ты ложись, Ника, закройся только.

- Да, - сказала она, держа створку ворот обеими руками, - да-да.

А через пару минут прыгающий свет фар был на другом краю степи. Или – в другой галактике.

Ника заперла ворота, проверила замок, сунула в карман большой ключ и дернула врезанную в створку калитку. Закрыта. Нащупав холодный засов, вдвинула и его в петли. И, о чем-то подумав, заторопилась к большому дому, что сверкал под порывами ветра черными стеклами запертых номеров. На самом верху внешней лестницы тускло горел красный фонарик, а внизу ступени еле отблескивали светом, приходящим от туч. Ника, оступаясь, загремела шагами по гулким прутьям, цепляясь за перила рукой в плохо натянутой перчатке, взлетела на площадку второго этажа, навалилась на прутья, всматриваясь в черную пустоту. Далекий свет прыгал, поворачивая. Наверное, «Нива» уже подъезжает к перекрестку, где проселок выходит на шоссе. Сейчас пологие холмы скроют огоньки фар.

Ника отвернулась и кинулась дальше, выше, выскочила наверх, там, на гулком решетчатом пятачке ветер выл, как на вершине горы, кидался со всех сторон, стаскивая капюшон и трепля плохо застегнутую куртку.

Вот далеко-далеко мигнули фары. Если смотреть днем, то не так уж и далеко, но сейчас из-за гудящей круговерти мир будто перемешался. Казалось, ветер рвет и носит по зимней степи не только звуки и воздух, но и ухваченный им свет.

Слезы текли, щипля веки. Ника стянула капюшон на шее обеими руками и медленно стала спускаться. На полдороге споткнулась, ухнула через ступеньку и, цепляясь руками за железные перила, ничего не видя из-за растрепанных по лицу волос, повисла, испуганная до холодного пота. Сердце колотилось, перекрикивая гудение ветра. Дура, какая же дура! Марьяшка, наверное, с этой лестницы и свалилась, и Ника сейчас загремела бы вниз и осталась лежать, на ледяной земле, с вывернутой шеей или так же сломанной ногой. Да я так, помахать мужу на прощание…

Уже не обращая внимания на бьющиеся волосы и упавший на спину капюшон, медленно спустилась, и вдумчиво нащупывая при каждом шаге узкую плиточную дорожку, окруженную декоративными валунами, пошла обратно к ярким окошкам маленького дома. Даже фонарик не взяла, тетеря, ругала себя шепотом.

Внутри было тихо, ветер остался за окнами, кидался в двойные стекла, выл, шевелясь на крыше, но все рамы Ника заклеила еще в ноябре, беленая печка топилась исправно, и чуть приоткрытая железная вьюшка впускала в огненное нутро лишь непрерывный тонкий шорох, который толкал прогорающий уголь, рассыпая его на горсти пылающих искр.

Ника закрыла дверь, стащила сапожки, медленно поставила их к теплой стене в маленькой прихожей, сбросила куртку, и прошла в комнату, где было почти жарко. Постояла, оглядываясь и пытаясь понять, что же все-таки случилось и как. Ничего конечно, особого кошмарного, бытовая травма. Марьяшка неловко прыгнула, подвернула ногу, упала на нее сверху. Или свалилась на камень, сломала, в-общем. Фотий правильно сделал, что повез сразу, мало ли что. А куда повез? Теперь пока он не доберется до больницы, или в Южноморске, или в другую сторону двинет – в большой поселок Багрово, а там телефон, вот тогда он и позвонит.

На стене тикали старые часы с кукушкой. Она уже давно не куковала, чинить часы Фотий и Ника не захотели, чтоб не подпрыгивать каждый час от скрипучего голоса древней пташки. Но тикали. В тишине особенно тоскливо и громко, рассказывая Нике, вот пришла ее первая ночь в их с Фотием доме – без Фотия. Холод, набранный за последние несколько часов, когда взбиралась на камни и после бродила по зимнему песку вдоль воды, пришел и заколотил все тело, швыряя на кожу под свитером тысячи противных мурашек. Ника поежилась и, обхватывая себя руками, пошла к столику у стены, где притулился телефон. Надо позвонить Пашке, в общежитие, пусть едет в больницу. Чем быстрее доберется, тем раньше Фотий уедет домой. Наверное, это не очень хорошо, так хотеть, чтоб Фотий оставил Марьяну, но все же Ника одна в пустом доме, а дом стоит один во всей огромной Ястребиной бухте. Фотий нужен не только ей, он нужен и дому.

В трубке, обдавая щеку равнодушной прохладой, стояла космическая тишина.

- Алло, - без надежды сказала Ника, надавливая на рычажок, - эй, эй, алло!