Дальше я не слушал. Было где-то около двух часов ночи. Я вернулся к себе, забрался на кровать, положил за спину подушку и, устроившись в удобной позе, в темной комнате погрузился в мысли. Полупрозрачные шторы были раздвинуты, в окно лился лунный свет, и предметы в комнате отбрасывали на пол длинные тени в направлении двери. Мне из окна был виден дуб, он находился прямо передо мной, точнее я видел в густой темноте новогодней ночи не очень отчетливые очертания его ровного ствола в средней части и ряд извилистых боковых ветвей. Право, не зная мощи и размаха этого благородного дерева, я, пожалуй, получил бы лишь приблизительное представление о его внешнем виде в полночной тишине и, если сравнить с ним какую-нибудь средневековую церковь (конечно же, последняя составляет полную противоположность дубу), то стены церкви, которая смотрит на нас как бы из глубины столетий, в такой же мере отражают дух своего времени, в какой необъятные формы возвышающегося дерева отражают дух его природы, придающей ему еще большую драматическую полноту. Однако употреблять эту характеристику в отношении дерева, кажется, немного неуместно, но мне не стоит большого труда обосновать такое определение. Подумайте о том, что возраст дуба превышает двести с лишним лет, среди прочего еще подумайте о людях, поверженных в прах, о разных по большей части забытых событиях, которые прошли перед ним на протяжении всего этого времени. В самом деле, не скорбя, не жалея он безучастно смотрит при свете дня и под звездами, как множество человеческих жизней приходят к своему концу. Надо думать, столь же мало трогают его и их истории.
Ну, так вот, я чувствовал умиротворение от тепла и уюта в эти минуты ночного покоя, но все же меня томила грусть. В этом душевном состоянии нет места внутреннему порыву, который один приводит в движение наше тело. Говорят, что радость возносит на небеса, а грусть погружает в бессилие. Это так. В этом-то и заключается ее особенность. Стоит лишь сродниться с самой сущностью Грусти, которая не может вдохновить нас на взлет, но дарит каплю влаги увядшей розе, и мы готовы к трогательным излияниям нежности. Она всегда что-то приносит с собой, что-то не особенно ясное; может быть даже умеренность в чувстве и понимание правды, какое-то переживание и вдохновение, свободное от заимствования и что-то еще. Но выразить себя в этом состоянии, которое делает нас способными к восприятию потустороннего, почти невозможно. Хотя, пребывая в легком противоречии с действительностью, мы оказываемся неспособными выразить свои чувства так, как выражают их все. Здесь мы доходим до обладания почти божественной способностью: ни одна бессодержательная мысль уже не может ввести нас в заблуждение, это сказывается даже в чувствах, обычно в таком состоянии притупленных, непосредственность и искренность делают нас еще утонченнее, мы чувствуем себя как бы скованными, хотя на самом деле расслаблены в эти минуты духовного напряжения, без трепета и волнения мы становимся поэтичными и оказываемся готовыми вдохнуть в стихи или музыку красоту.