Глава 14

Дядя Федя и хитросплетения родственных связей

 

Нике снилось, что прекрасный незнакомец, улыбаясь белозубо и ярко, выныривает из зеленой прозрачной воды и, подняв загорелую руку, машет ей. Радуясь, она ступает в мелкие волны прибоя, бежит, чувствуя, как ласково подается у коленей упругая свежая вода. Парень ждет, глаза у него синие-синие, как у Даньки, а мокрые волосы схвачены в хвост – как у Атоса. И когда Ника, поднимая подбородок, чтоб не нахлебаться, становится рядом, он вытаскивает из воды гитару, сует ей. Она недоуменно берется за гриф и красавец, хохоча, вдруг резко дергает несчастный инструмент вниз, так что Никина голова падает в мокрое волнующееся пространство.

- Зачем? – хрипит она, булькая.

И просыпается, тряся упавшей на дверцу машины головой. Резко оглянувшись на невозмутимого водителя, проглатывает слюну и вытирает уголок рта. Фу, ужас, как заснула. Вдруг еще и храпела спьяну. И этот сидит, не повернется, тактичный куда там.

 Горячо покраснев, утыкается в стекло машины, глядя на проплывающие дома, полузакрытые спящими деревьями. Вот мимо проехала остановка, вокруг слоняются черные фигуры. Ника поежилась, вспоминая парней в кожанках. Пальцами убрала волосы, стараясь хоть как-то уложить их – нечесаные, лохматые.

- Пить хочешь? – водитель не поворачивался. Крутой лоб под ежиком стриженых светлых волос, линия прямого носа, жесткий подбородок.

- Нет.

- Градус еще не вышел.

Голова и правда кружилась. Но уже не двоилось в глазах и сердце не скакало, как бешеное. Было тихо и немножко весело. Ника потянулась, расправляя плечи, разгладила рваный подол, сокрушенно разглядывая тонкую ткань. Подумала, что колготки Людкины верно изорвала в клочья. Но думать об этом было грустно, и она снова уставилась в окно. Зашевелила губами.

- Что?

- Ничего.

- Что шепчешь там?

- Котов считаю.

Улица была просторная и часто уставленная высокими фонарями. Но дома плыли одноэтажные, отделенные от тротуара белеными заборами, на которые наваливалась буйная садовая зелень, черная и серая в ночном свете. И кошек, что сидели на заборных столбах или шли по своим ночным делам, было видно хорошо. Водитель усмехнулся и Ника насупилась.

- Много насчитала?

- Да неважно.

- Скажи уж.

- Вы не понимаете. Дело не в том, сколько. А – какие.

Мужчина повернул к ней лицо и снова уставился на пустую дорогу.

- Есть лунные коты. Еще коты фонарей и коты темноты. Котов темноты больше всего, если мало фонарей. В каждой темноте по своему коту. Они светят глазами. Но фонарей полно. Поэтому выигрывают коты фонарей. А там, где тень от листьев, прозрачная, там – лунные. Не смейтесь.

- А я и не… - мужчина слегка улыбнулся и стал серьезным, даже нахмурил светлые брови, чтоб видела – не смеется.

Ника снова замолчала, провожая глазами плавные силуэты на призрачных беленых стенках.

- Долго как едем. Потому что медленно, да?

- Чтоб ты посчитала котов.

Она кивнула. Конечно. Это ведь важно.

«Нива» медленно, будто нехотя свернула с широкой улицы, переваливаясь, проехала узкими переулками, и выскочила на замусоренную песком и щебнем дорогу между новостроек.

- Тут котов нет, - с сожалением сказала Ника и завертелась, разглядывая обгрызанные сверху многоэтажки, - наверное, где-то тут, дом Людкин.

- Узнаешь места?

- Остановка должна быть. Вспомнила! Одиннадцатый автобус! Знаете, где это?

- Найдем.

Он осторожно вел машину, огибая какие-то бочки, что выпирали черными боками на асфальт, наезжая на раскиданные доски. И сжал руль крепче, услышав не сразу понятый вопрос.

- Что?

- Я говорю, а сын у вас есть? Я бы на вашем сыне женилась. Ой. Ну. В общем, он, наверное, хороший. Как вы.

- Угу. Моложе только, - подсказал водитель.

- Вы хорошо сохранились, - дипломатично ответила Ника. И падая вперед, замахала рукой, сверкая голым плечом в лопнувшем по шву рукаве.

- Вот! Остановка! С крышей! Я отсюда помню!

- Какой дом? – хмуро спросил водитель, - показывай, заеду во двор.

Ника вдруг вспомнила зубчатый свирепый нож. Крюк. И тесак. Снова поправила волосы, нервно закидывая за спину.

- Не надо. Я сама. Вы тут вот, высадите меня.

Водитель чуть опустил голову, набычиваясь. Ударил по тормозам, Ника стукнулась локтем о дверцу бардачка.

- Да как хочешь.

Выбравшись из машины, заглянула в окно, поцарапала ногтем краешек стекла.

- Спасибо вам большое. Хорошо, что вы там случайно оказались. Про глаз хотели сказать? Зачем глаз.

- Некогда мне, - мрачно отказался тот.

- Вы едьте. Я пойду.

- Подожду. Платье рваное, босая. Если что – кричи.

Ника переступила рваными колготками.

- Нет. Вы – едьте.

Выпрямилась, отступая на пару шагов. Мужчина свирепо посмотрел на серебряное платьице, спутанное облако волос над бледным лицом. И рванул с места, так что она поспешно отбежала еще дальше.

Когда «Нива» скрылась за близкой стройкой, Ника подняла голову к темно поблескивающим окнам, соображая. И пошла, придерживая подол, по захламленной тропке к черной квадратной арке в длинном тулове многоэтажки.

 

Водитель, объехав котлован и огрызок будущего дома, медленно выехал к остановке с другой стороны, приткнулся в тени, так, чтоб видеть темный фасад с редкими желтыми квадратами. Вышел, аккуратно прикрывая дверцу. И пошел мимо бетонных блоков вдоль сетчатого забора. Встал так, чтоб слышать, что происходит в гулком большом дворе и задрал голову, напряженно следя за окнами.

Босая, была бы на каблуках – процокала бы, разбудив маленькое городское эхо. Но тишина. И хорошо, что не слышно внезапных возгласов, пьяного смеха, да ее визга. Дом еще полупустой, новый.

Четвертый этаж. Она говорила – четвертый этаж…

По диагонали от его взгляда, почти на углу длинного дома загорелось широкое окно рядом с желтым узким – кухонным. Мужчина оглянулся на оставленную машину и пошел вдоль дома, считая окна. Четыре окна, одно, еще четыре…

- Тринадцатое, - прошептал про себя, - тринадцатое от арки, значит.

 

Вернулся к машине и, сев, перегнулся на заднее сиденье, машинально поправляя сверток с деревянной фигурой. Выпрямляясь, тяжело положил на руль крупные руки, освещенные тусклым светом фонаря. Пальцы с поперечными, темными от въевшейся грязи морщинками, будто прорезанными ножом. Короткие ногти, исцарапанные.

Долго едем… Пока спала, возил ее кругами по тихому городу. Все собирался свернуть на нужную дорогу, ведь где-то там подружка, небось, волнуется, хотя – бросила же ее. Но она спала, поджав ноги и клоня голову на руку, а локоть торчал в его сторону – остренький, но с ямочками, выглядывал из спутанных волос, как зверек. И немножко щеки было видно, и кончик носа. Он даже притормозил, чтоб приподняться, посмотреть в спящее лицо, закрытые глаза под трагически сведенными бровями. И, выругавшись про себя, поехал дальше. Вот тут она и проснулась, он хотел точнее узнать – как зовут, и спросить телефон. А она стала считать котов. Лунных!

Он прибавлял скорости, не замечая. Вырвался из путаницы одноэтажных домишек и понесся по ночному шоссе посреди степи, воя двигателем.

Есть ли у него сын! Вот за сына она бы, видите ли, вышла замуж. Положим, за Пашку поздновато ей выходить. Сколько ей? Двадцать? Двадцать три? Когда улыбается – совсем девчонка, а когда задумывается – лицо усталое, не от возраста, от мыслей и, наверное, от чего-то в жизни. Жизнь их не жалеет – девочек в серебряных платьицах.

Впереди жила ночь, дышала мерно огромной грудью, вбирая в себя его беспорядочные мысли и выдыхая их запахами весенних трав. И вот уже запах моря пришел и смешался с волнами сладкого чабреца, терпкой ромашки, тугой зелени заячьей капустки.

А как она целовалась на вокзале! Будто сейчас растворится и вся впитается в этого тощего типчика с близорукими моргающими глазками. Чего там поздновато Пашке, да Пашка был бы счастлив с такой закрутить. Совсем ведь вырос пацан. Но хрен ему с редькой, не получит.

Море поднималось черной стеной, казалось, сейчас упадет на машину. Но «Нива» шла вперед, и оно отступало, укладываясь в свои пределы, стелясь и качая на себе редкие огни.

Машина вырвалась на песок и встала, когда водитель нажал на тормоза и резко заглушил двигатель. Море кинуло в уши плеск и мокрые вздохи, запела под ветром, шурша позади, трава. В салоне включился заморенный осторожный свет.

- Совсем идиот? – спросил, глядя в слепое стекло на свое отражение, - и сына приплел, старый хрен. Да она сама, в дочки тебе.

Нашаривая, утопил кнопку, свет погас, открывая ему черное поле воды, с огнями и смутными белыми пенками на краю песка. Выйдя из машины, поежился – ветерок тут гулял свободно и холодно, забирался под футболку, трогал шею и уши. И пошел к воде, увязая в песке тяжелыми армейскими ботинками.

Хорошо сохранился!

Сел на песок. Потом лег, уставясь в неясные, полускрытые тонкими облаками, россыпи звезд. Там, где облака рвались, звезды сверкали ярко-ярко, казалось, это они порвали облачную марлю и сейчас упадут на песок.

Усмехнулся мыслям. Но затем и приезжал вот так – туда, где никого и никто их не услышит. Достаточно взрослый, чтоб не стыдиться того, как и что думает. Взрослый. Не-ет, хуже. Хорошо сохранился…

Звезды смотрели сверху, сплетничали, тихо пересмеиваясь, а ленивый прибой вторил им, шурша мокрым песком.

Почти засыпая, мужчина смотрел, как на горизонте наливается бледным светом небо, неспешно готовясь выпустить солнце из воды. А звезды, шепча все тише, бледнели, пока не осталась одна – он скосил глаза на дрожащую зеленую каплю – Венера. Сел, ударяя кулаком по холодному песку:

- Так. Выбрось из головы. Забудь, как зовут.

- А ты и не знаешь, имени… - прошуршала волна у толстых подошв.

Мужчина поднялся и пошел к машине, что, чуть покосившись, ждала его на границе травы и песка. Устроился на сиденье, пошарив в бардачке, вытащил паспорт, открыл, рассматривая фотографию, и ниже – очень мелко – год рождения. Глазами хлопала, конечно, не увидела. Радоваться, что ли? На сколько он ее старше? На двадцать пять лет? Или - больше?

Уже всерьез злясь на себя, сунул паспорт обратно и поехал в город, удаляясь от ярчающей зари. Дел полно. Из гостиницы выписаться, да встретиться с Мишаней, он обещал помочь с инструментами, да книжку привез нужную. И уезжать. Пора. Нечего валяться на песочке, глазеть на звезды, вон спину теперь ломит, не мальчик.

 

Книжку Мишаня выдал, хотя и причитал, моргая хитрыми глазами за толстыми линзами очков, что такого манускрипта где ж ему теперь достать. Но несколько десяток вполне заменили ему утраченную редкость. И лопаты с прочим инструментом были загружены в багажник. Потом еще магазины и строительный рынок, что за жизнь – мотайся по всему краю, разыскивая дефициты. Но редкие кооперативы оказались штукой полезной – продают, кто что имеет, да кто чего наворовал. Жаль, дорожает бензин, ну да пока все идет более-менее.

День наливался солнцем, орали птицы, деревья потряхивали ветками, хвастаясь свежестью новеньких листьев. Гремели, скрежеща дверями, поношенные автобусы, рычали машины.

И к полудню он совсем забыл о ночных приключениях, мельком тихо этому радовался, снова погружаясь в заботы. Быстро перехватил в столовке тарелку красного борща с кляксой сметаны, съел картошку с бледной котлетой, выпил стакан яблочного сока. Аккуратно ведя набитую под завязку машину, заехал в гостиницу, рассчитался, равнодушно глядя на широкую лестницу, где поздно вечером уложил на ковролин троих, выглянув на шум из своего крошечного номера.

Сел в машину.

- Ну что, домой. В дела.

 И уверенно вывернул руль, выводя машину на широкую улицу, по которой проходил одиннадцатый маршрут.

 

Стоя перед пухлой, недавно обитой дверью, смотрел на золотые гвоздики без недоумения и растерянности. Прямо и немного хмуро. Что ж, приехал и приехал, было написано на спокойном лице, заслаб. Ну и ладно.

Дверь открыла дебелая девица с колючей от бигудей головой, настороженно осмотрев гостя, спросила, запахивая огромный махровый халат:

- Вам чего?

Мужчина глядел, сводя брови. Все же без недоумения не обойтись. Тугие щеки барышни пылали младенческим румянцем, казалось, лицо тринадцатилетней девчонки приставлено к большому телу уже созревшей молодухи в самом соку. Это и есть та подруга?

- Девушка тут у вас. У вас? Вчера приехала. Волосы каштановые…

- А! Вы, наверное, Вероникин папа, да?

- Папа? Вероники?

Широкие брови на тугом девицыном лице поползли вверх и гость поспешно добавил:

- Дядя. Я ее дядя.

Девица отпустила халат и, светя белой могучей грудью, схватила его руку, втаскивая в квартиру. Пнула ногой дверь. Замок клацнул.

- Разбувайтеся. Пойдемте, - толкая в спину, повела в кухню, - чаю сейчас. Ой, как хорошо, что приехали!

- А где?..

- А вы садитесь!

Она чиркнула спичкой, крутанулась, бухнулась напротив, шлепнув об пол пушистыми тапками. И, навалясь на стол большой грудью, оперлась щекой на ладонь и томно оглядела гостя быстрыми хитрыми глазами.

- Уехали они. Вот утречком еще. Да вы послушайте. Вам сильно надо, да? Так она вернется, ну через три дня точно вернется. Хотя, может, уедет через Мелитополь. А может и вовсе не уедет.

Дева хихикнула.

- Как это не уедет?

- А вы живете вместе, штоль? В Южноморске, да?

- Нет.

- А где? – она, не поворачиваясь, выключила газ и запищавший чайник умолк.

- Какая разница.

- А вот какая! Я вам скажу, вы такой симпатичный и это, внушаете доверие. Но, чур, маме ее не говорите. Ладно? Она сильно волновалась, вот говорит, вдруг мама узнает, как я нажралась дура дура.

Розовый халат светил снизу на полную шею и круглый подбородок, губы изгибались и лукаво блестели глаза с густыми белесыми ресницами.

- Не буду. Я в другой стороне живу, хотел повидать просто… племянницу.

- Вот незадача! – не огорчившись, дева откинулась на плиту. Вспомнив про чай, вскочила и засуетилась, с гордостью выставляя ребристые заграничные чашки – каждая с золотым цветком на боку.

- Из сервиза. Сергуня привез, подарил.

- Я руки помою?

В ванной гость присмотрелся, потащил из таза кончик серебристого подола, погребенный под ворохом трусов, лифчиков и наволочек. И сунул обратно. Вероника, значит…

- Нашли полотенец? Ну вот. Сахар сами.

Она снова сорвалась с места, убежала в комнату и вернулась с толстой бутылкой, под горлышко налитой темной жидкостью.

- Бальзам! Абу-симбел! – объявила гордо и потерла пухлые руки, - Людка сказала, оставить, но фу, обойдется. Вот фужер…

- Я за рулем, - отказался гость, прихлебывая горячий чай.

- А? Ну, я сама тогда, - снова не огорчилась дева, щедро плеская в хрустальный конус на тонкой ножке.

- Не рано ли?

Быстро отхлебнув, она вытаращила заслезившиеся глаза, вытерла их тыльной стороной ладони.

- Фу-у-у, гадость крепкая. Чего это рано? Да мне восемнадцать уже!

- Я не о том. Ладно.

- Ваше здоровье! – отпила еще, фыркнула, и, жуя кружок колбасы, такой же розовой, как свои щеки, стала рассказывать.

- Людка вернулась, а тут я. Я ж думала через неделю, но там такие дела, у-у-у. Ладно, то потом. Она сюда и сходу орет, Ларка, это я, Лариса меня зовут, орет, значит, Ларка, что делать-то, я девку потеряла! Ждала-ждала, пришлось уехать. Что же мне как ночью-то вертаться? А я говорю, ну, какая ночь, уже вона солнце скоро встанет. И тогда поедешь, первым автобусом. Чего дергаться? Тоже мне беда – ну ушла с кем, плясали ведь? А что говорю за девка-то? Людка плачет, по щекам размазывает. Оказалось, разведенка, механика бывшая жена. Ну, я ей – дык, взрослая уже, разберется, я вон скока раз влипала и ничего – живая ж!

Она выпятила грудь и возмущенно посмотрела на гостя, призывая убедиться в собственной живости. Тот кивнул мощным статям, вспоминая невысокую стройную Веронику. Босую.

- Карочи, уже совсем она собралась обратно и тут дзын-дзын, открывайте. Платье порвано. Туфли посеяла. Сумку скрали у ней. Встала и ревет. Так жалко! Не-не. Вы не переживайте, ничего с ней не было такого страшного. Потому что нашелся добрый мужик, расшвырял пацанов и ее даже довез додома. Ну, сюда значит.

Лара потрогала пальцем туго наверченные кудряшки и, сорвавшись с табурета, утопотала в комнату. Закричала, звякая железками:

- Везет же некоторым! Она, правда, сказала – пожилой дядя, даже странно, как он там всех положил-то. То ж не простые какие ребятки. Василек, он весь район держит. Фарцуют они на главном рынке. Там еще Тыка, Перец, Ковтач, и Арамчик вечно с ними трется. Он дурной немножко, Арамчик, но знаете, как самостроки шьет, просто фирма! Старый совсем, но они его берегут и с собой таскают. Вы там кушайте, я щас.

Гость послушно взял кружок колбасы, положил на ломоть хлеба. Рука его застыла над тарелкой.

- Ну вот. Пока она там хлюпала, Людка ее в ванну, отмыла и чай сели пить. А Вероника переживает, вот говорит, платье, да туфли, да колготы еще. Конечно. Платье на толкучке такое двести стоит. Пусть даже сто писят будет. Да туфли если без навару – десятка бонов, это ж уже сто двадцать? И колготки. Выходит – триста рублей. Погуляла, да? А у ней всего стольник в сумке.

Голос приблизился, и она встала в дверях кухни, повернулась, показывая волну мелко завитых белых волос, синие тени и тяжелые махровые ресницы. Накрашенные пронзительно-красной помадой губы. Голубое трикотажное платье туго обтягивало мощную фигуру, страстно пересчитывая складки на бедрах и талии. Теснились в сеточке кокетки большие груди, плененные кружевным лифчиком. Только мохнатые красные тапки несколько сбивали впечатление.

Вне халата и бигудей Лариса оказалась неожиданно сочной и красивой, если кто любит кремовые торты в три этажа.

Колбаса выпала из пальцев гостя обратно в тарелку. Лариса, удовлетворенно кивнув, села королевой, оперлась спиной на засаленное полотенечко, висевшее на ручке духовки. Сьорбнула из своей чашки, вытягивая губы трубочкой, чтоб не смазать помаду.

- И тут Людка мне – а ты чего тут? А техникум? Я говорю, та плевала я на твой виноград! Тоже мне профессия – всю жизнь в грядках ковыряться. Документы забрала и отнесла в седьмую бурсу. Там для заграницы готовят пекарей и коков. Ну, официанток еще. Но пекша – лучше. Зарплата там хорошая. А уж тряпок навезу, тебе, говорю, и не приснилось! Мы поспорили немножко. 

Они хихикнула.

- Соседка в стенку стала стучать. Ну, мы спать и легли. А утром-то приезжает Тимоха, наш, с поселка. Потный весь, запаренный. Быстро кричит, Людка, ехай домой, там сеструхиного Петрика отпустили на побывку, срочно жениться! Это мне двоюродная сеструха, а Людке ж родная. А у нее уже, - Лариса кругло обвела по воздуху живот, - понимаете? И теперь надо готовить и бегать там везде и после еще два дня свадьба. Или три. Потом Петрик-то уедет, а наши еще догуляют. Она мне – Ларка, скорее, собирайся. Я дура, что ли? Не, ну дура?

Гость отрицательно покачал головой, не перебивая и не торопя.

- Три дня там колдышаться, салаты-винегреты, та ну. Лучше б приехали да в кабак сходили, музычка, столики. В общем, мне ж все равно учиться, не. Не поеду, говорю. Вон пусть Вероника с тобой едет. И она как кинется, ах, Верунчик, спасай! А я тебе и платье прощу и туфли. И в город Тимоха отвезет и билет тебе купим. Только поехай, помоги нам, а то мамка старая совсем, а бабы, как назло, в отпуску. Уговорила, в общем. На три дня.

Лара, поставив локти на стол, потянулась к мужскому лицу. Хриплый шепот овеял ухо.

- А мне она, значит, говорит секретно, я бедную Верку за Тимоху сосватаю. А что, верно! Тимоха ничо так мужик, тридцать ему. Жена сбежала, видеть, говорит, не могу ваших коров, да подавитесь. У Тимохи трое пацанов остались, но они мелкие и все время у бабки да прабабки. Хозяйственный. Не Сталлоне с виду конечно. Но «Жигули» и дом ничего так. Так что, глядишь, ваша Вероника и замуж выскочит. Будет при хорошем мужике. А у меня еще одна сеструха!

Лара засмеялась, махая рукой, и схватив фужер, допила бальзам. Пояснила, сводя косящие глаза на лице мужчины:

- Тимоха нам четвероюродный братан. Так что, и Верка…

И снова зашлась смехом, колыхая грудь и мизинцем осторожно вытирая уголок накрашенного глаза. Потом резко замолчала и после небольшой паузы спросила деловито:

- А вы сами-то женаты?

- Нет.

- О!

Во взгляде появился интерес, и она задумчиво оглядела светлый короткий ежик волос, лоб с тонкими морщинами, прямые брови и щеки с резкими складками. Перевела глаза на массивные плечи и широкую грудь, обтянутую вылинявшей черной футболкой.

- А вы ничего так… сохранились. На киноактера похожи. Как его? Не наш такой, у него еще родинка тут, - палец коснулся его щеки, и мужчина встал, отодвигая чашку.

Снизу на него смотрело смеющееся полудетское лицо.

- А вам сколько лет?

- Пойду я, пожалуй. Спасибо за рассказ.

- Ой, пожалуйста! А хотите мы с вами тоже поедем, на свадьбу?

- Тебе ж учиться?

- Та…

Лара томно вздохнула, подгоняя груди к самой сеточке, как барышень к оконной решетке. Поднялась, одергивая платье.

- Пора мне, - предупреждающе сказал гость и отступил в коридорчик. Сунул ноги в ботинки и, не нагибаясь, чтоб зашнуровать, выскочил за порог. Захлопнул дверь перед носом надвигающейся Лары. И пошел вниз, тяжело стуча толстыми подошвами. Дверь распахнулась, звонкий голос прокричал ему вслед:

- Приезжайте в Николаевское! Дядя! Как вас зовут-то, дядя?

- Федя! – рыкнул тот, выскакивая в шум и громыхание стройки.