Я-то со своим отношением к вопросу семьи и брака определился еще в юные годы. Причем не мать - моральная уродка сыграла в моем выборе решающую роль, как предположил бы старик Фрейд. К своему решению я шел постепенно, наблюдая жизнь вокруг. Да и не только наблюдая. На собственной шкуре испытывая женское коварство и предательство. Долго сомневался и колебался. Но, в конце концов, определился. Лучше и честнее одному.
И пока я о выбранной позиции не пожалел. Женщин, возникающих на моем тернистом жизненном пути, предупреждаю сразу: я убежденный холостяк, пожизненный одиночка, просьба понапрасну усилий не прилагать, все равно ничего не выйдет.
Да в последнее время, если честно сказать, не слишком трудно драгоценную мужскую свободу охранять. Женщины стали самостоятельнее и состоятельнее и тоже охладели к институту брака. Замуж любой ценой редко кто уже стремится, во всяком случае, в моем кругу. Что, опять же, подтверждает теорию, что мужей женщины рассматривали всегда лишь как кормильцев и поильцев, любовь же была банальной заманухой. Научились сами себя кормить, и сразу замуж ходить разлюбили. Так что мои отношения с женщинами - все больше нормальное партнерство. Доставили друг другу удовольствие и разбежались. Обоюдно довольные.
Есть, правда, исключения. Леночка. Хороший, славный человечек. Мы с ней ни разу всерьез и не ссорились. За пять лет, что мы вместе, уже много радости и удовольствия доставили друг другу, а расходиться в разные стороны все не хочется. Но! Жениться не хочется тоже! И так все замечательно.
Воздух в квартире был спертый, на кухне пахло застоявшейся канализацией. Я испугался, неужели опять стояк забит? В квартире подо мной жила старушка - божий одуванчик. Что она засовывала в канализационные трубы и спускала в унитаз, никто от нее добиться не мог. Но регулярно, примерно раз в месяц, все стоки, как это называют коммунальщики, а по-русски просто дерьмо из квартир, расположенных выше моей, всплывало у меня в ванне и в моем унитазе. В особенно тяжелых случаях аналогичное счастье доставалось и тем, кто жил надо мной. Пережив такое хотя бы раз в жизни, будешь вздрагивать от одной мысли о повторении. Меня можно считать ветераном войны с соседским дерьмом. Поэтому я, мобилизовавшись морально, не раздеваясь, помчался в кухню, в ванную, открыл краны, нажал на слив унитазного бочка. Нет, все нормально, уходит вода. Я успокоился. На этот раз, похоже, пронесло.
Уже не торопясь разделся, прошелся по квартире, открыл настежь форточки. На всех горизонтальных поверхностях в лучах утреннего солнца серебрился толстый слой пыли. Как будто я не пять дней дома не жил, а пять лет. Что же удивляться, что среди городского населения количество людей, больных бронхиальной астмой, увеличивается от года к году просто в геометрической прогрессии. Красота-то эта серебристая на моих шкафах из воздуха осела. А мы этим воздухом дышим, думаем, что кислород потребляем, а сами, как пылесосы, пыль, засасываем.
Я разделся до трусов, быстренько разобрал сумку, достал половое ведро и тряпку, повздыхал над рубашками, оставленными сушиться на целую неделю на открытом всем ветрам и дождям балконе. Помыл пол, вытер пыль с подоконников и с немногочисленной мебели, почистил раковины, не для чистоты, они и так были чистыми, а чтобы удалить липкий запах запустения, витавший в квартире, с той же целью прополоскал посуду, стоявшую на сушилке.
Довольный своей работой, осмотрелся. Что еще? Вспомнил! Белье мое многострадальное! Засомневался, стоит ли пытаться, уж больно затрепанными и закопченными выглядят когда-то парадно - выходные рубахи. Все-таки решил попробовать привести все в божеский вид. Пошарил рукой под ванной. Где тут «Ас» у меня был? «Ас» - вот реальная экономия!», и жест неприличный рукой. Рекламу ругать считается хорошим тоном, только ленивый о своем негативном отношении к данному явлению жизни не высказался. Однако все, даже самые яростные критики товарного пиара, зайдя в магазин, с полочки берут именно то и только то, что велели, о чем с утра до ночи по ушам и по глазам ездили. Я в этом вопросе не исключение. Сказали покупать «Ас», я купил.
Я внимательно изучил инструкцию по применению, написанную на бутылке пятновыводителя. Приготовил в полном соответствии с рекомендацией раствор, замочил рубахи. Целый час ходил, заглядывал в тазик, надеялся, что они засияют первозданной белизной, как у теток в телевизоре. Не засияли. Но немного чище все ж таки стали. Прополоскав белье как следует, в нескольких водах, я отнес рубашки на привычное для них место на балконе и развесил сушиться.
Все. Теперь точно порядок. Я посмотрел на часы. Леночка еще в институте, отличница моя. Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Если госэкзамены сдаст на «пятерки», то получит «красный диплом». В медицинском институте «красный диплом» получить - это почти что студенческую Звезду Героя заработать. Редкое явление среди студентов – медиков круглый отличник за все шесть, один тяжелее другого, курсов обучения. Среди моих знакомых, во всяком случае, Леночка первая. И, главное, легко у нее вся эта блестящая учеба складывалась, как-то сама собой, без особых усилий. Ни разу не пожаловалась мне, что сессия тяжелая была, что после экзамена устала или еще что. Позвонит, сообщит об очередной «пятерке» и все, тема закрыта. Правду сказать, и я не особо интересовался, что там да как у нее. Но через два месяца учебе конец. Так что в самое ближайшее время станем мы с ней уже по-настоящему коллегами.
А что до «красного диплома», то по нынешним временам это вроде как почетная грамота. Вместо почти что денежной премии, как было раньше. В наше, советское время, наличие «красного диплома» открывало самые заветные двери перед его обладателем, такие двери, которые перед прочими открывались только по оч-чень серьезной протекции. Например, рассказывали про девочку-отличницу, которую за несколько выпусков до нас распределили (и десяти лет не прошло, как перестали распределять, а уже такое знакомое слово уши режет!) в Москву, в Институт онкологии на Каширском шоссе. Это из Новосибирска-то! Из дремучей Сибири! Из провинции! Глуши! Где медведи по улицам! Якобы, девочка та была чуть ли не круглая сирота и никакие дополнительные аргументы к такому фантастическому старту, кроме блестящих знаний выпускницы не имели место. Верилось в такую советскую сказку про Золушку с трудом, но история имела хождение среди студентов. Но зато в свои, Новосибирские медицинские НИИ и престижные клиники обладателей «красных дипломов» действительно брали. С синим дипломом почти всем, у кого не было блата (!), приходилось набираться опыта где-нибудь подальше от родного вуза. Наш курс почему-то сослали почти целиком на Урал, в Курган, Алапаевск, Чебаркуль. Многие вернулись оттуда алкоголиками.
Я просто чудом избежал такой же печальной участи. В своей родной больнице я подрабатывал, будучи студентом, вначале санитаром, потом медбратом. Видимо, показался кому-то. Кому именно – убейте меня, до сих пор не знаю имя этого хорошего человека. На меня сделали персональный запрос. Никто из однокурсников не верил, что никакой тайный дядюшка с «лохматой рукой» за меня не хлопотал, что я горбом заработал этот запрос, о котором, само собой, ничего до последнего момента и не знал. Но чудо свершилось и меня эта страшилка всех советских студентов - медиков, отработка четырех лет, включая год интернатуры, по распределению, обошла стороной.
Леночке и ее ровесникам «красный диплом» гарантирует только уважение коллег. Ах, да, еще очередность на церемонии вручения дипломов! «Красные» вручат в первую очередь. И на этом все, потом жить придется на общих основаниях, кто как пристроится. Поэтому, чтобы найти приличную работу, надо начинать суетиться заранее.
Как-то странно Леночка себя ведет, когда я пытаюсь говорить о месте работы для нее. Очень, очень непросто в городе устроится врачу, да еще без опыта, сразу после института. Даже, без связей серьезных, никак не устроиться. Говорю: «Давай начну потихоньку пробивать тему». Смотрит на меня как-то со значением и головой мотает: «Нет, не надо». А через два с половиной месяца диплом уже выдадут.
Все же надо этот вопрос сегодня с ней серьезно обсудить. На первое время, на временную работу, на какую-нибудь беременную ставку можно хоть сейчас пристроиться, а по поводу постоянной работы придется серьезно думать.
С размышлений о Леночкином трудоустройстве мысли мои плавно перешли в привычное русло. Что там у меня-то самого на работе делается? И я решил позвонить в отделение пока наши домой не разбежались, новости узнать, чтобы наутро на расслабленную после отпуска голову неожиданности какие не свалились.
Я набрал номер ординаторской. К телефону долго никто не подходил. Я уже хотел повесить трубку, когда услышал Ларисин голос. Я обрадовался. Узнавать новости у Ларисы мне было намного приятнее, чем выслушивать обязательное нытье Петровича.
- Алло, Лариса Дмитриевна? Верещако беспокоит. Здравствуй!
Лариса отозвалась каким-то бесцветным голосом:
- А, Андрюша. Соскучился. Не можешь без нас. Как съездил, удачно?
- Да нормально съездил.
- Голова, поди, с перепою до сих пор гудит?
- Как ты могла так обо мне подумать! Ты же знаешь, я мужчина трезвый, положительный. Вредных привычек в принципе не имею! А уж тем более на исторической родине я свой моральный облик дискредитировать никак не мог!
Лариса перебила меня.
- Ну, пошел молоть, как тот Емеля, когда его неделя! Чувствуется, что отдохнул, настроение игривое.
Чепуху я нес, молол, как Емеля, чтобы развеселить по какой-то причине грустящую Ларису, но она не развеселилась и говорила со мной, как будто отбывала тяжелую повинность. Я не стал больше придуриваться и спросил:
- А ты что сердитая? Проблемы?
Так же вяло Лариса ответила:
- Да нет, все обычно.
Я не отставал:
- А что языком еле ворочаешь? Устала?
- Устала. Очень устала. Просто как собака устала, Андрюш. Да и вообще…
Я насторожился:
- А что вообще?
Ларисин голос зазвенел:
- Ну все вообще! Чего ни коснись - все вообще. Никакого нигде просвета нет и не предвидится. Муж козел! Дети змееныши маленькие! Больных никого видеть уже не могу, всем подряд один стрихнин назначала бы. Пополам с цианистым калием.
Что-то не на шутку серчает моя Лариса Дмитриевна. Оно, конечно, и понятно, весна, гиповитаминоз. Я мужик здоровый, спортивный, и то ощущаю после зимы усталость. А она слабая женщина. Пацаны, опять же, у нее, муж. Тоже, поди, сил немалых требуют. Нормальный весенний упадок сил.
Я предпринял еще одну попытку развеселить Ларису.
- Ларка, ты что! Ты это свое «ноу-хау» со стрихнином пока не внедряй в лечебный план! Стрихнин – это каменный век. Мы с тобой их, голубчиков, пациентов-то наших, как-нибудь иначе, технично, грамотно изведем. Как японец Асахара. Каким-нибудь ипритиком или фосгенчиком разживемся, придушим тихонечко всех, никто и не узнает, или еще что придумаем. А то и правда, болеют и болеют, болеют и болеют, а ты лечи. Задолбали! Никакого покоя от них!
Ларису, обычно охотно включающуюся в словесные игры, на этот раз моя болтовня оставила равнодушной, она даже комментировать ее не стала, молча сопела в трубку. Я вздохнул, уже серьезно сказал:
- Ладно, мать, не кисни. Выйду завтра, отпущу тебя на недельку отдохнуть. Возьмешь дней пять – шесть - семь за свой счет, выспишься, по магазинам погуляешь, в баньку сходишь. Глядишь, и веселее жить станет.
Но и это мое предложение Ларисе не понравилось. Она бросила раздраженно:
- Да какой, блин, отдых! Андрюша! Мне деньги зарабатывать надо, семью кормить! А ты о каком-то отдыхе говоришь! Я положенный по закону отпуск который год не отдыхаю, компенсацию денежную беру вместо него, а ты мне за свой счет отсыпаться предлагаешь!
Я резонно возразил:
- А муж у тебя тогда на что? Для красоты, что ли? Пусть он голову и греет, чем семью кормить.
Оказалось, я, сам того не желая, попал в самое больное место. Лариса взвилась, как ошпаренная:
- Да сама не знаю, для красоты он или еще для чего! Муженек мой, опора и надега, стена моя каменная, знаешь сколько получает?
Я автоматически спросил:
- Сколько?
- Столько… Две тысячи рэ!
Я усомнился.
- Не, Лар. Таких зарплат не бывает. Что-то тут не так.
Лариса со мной согласилась.
- Вот и я думаю, что не бывает. Да только мне он показывает ровно столько. Не отдает, а показывает, заметь! А потом себе в карман кладет, на дорогу, на обеды. Да еще и с меня трясет постоянно, ему же на нужды насущные не хватает. И уходить не хочет из своего вонючего НИИ! Он, ты понимаешь, оказывается, от Бога программист. Работа для него является смыслом жизни. И интереснее сегодняшней его работы нет и быть не может. Это он мне впаривает. А что я уже на женщину не похожа, в каждой дырке затычка, лишь бы еще один лишний полтинник где срубить, это ему…
В трубке послышались всхлипывания. Я растерялся. Развлекся, называется. Убил время. Дернул черт меня звонить на работу! Такое настроение хорошее было!
- Лар, ну не реви! Ну чем тебе помочь? Хочешь, я тебе денег дам?
Ларка заорала так, что я отпрянул от трубки.
- Да пошел ты на… налево! Денег он даст! Спонсор мне нашелся! Благодетель! Меценат хренов!
И Лариса расплакалась уже по-настоящему. Просто захлебнулась в рыданиях. Она то подвывала, то подскуливала, то принималась бормотать «Господи, за что мне все это?! - Господи, за что?! Не могу я больше! Не могу!».
У меня сердце рвалось на части от жалости, но я боялся пошевелиться, чтобы не напомнить Ларисе о себе, не то что вякать что-то дежурно – утешительное. Лучше уж, в конце концов, эти бурные слезы слышать, чем ее безжизненный, картонный голос.
Тем временем запас слез в Ларисиных слезных мешочках иссяк, она еще немного судорожно повсхлипывала и затихла. Наконец, просморкавшись и прокашлявшись напоследок, совсем успокоилась, продолжила разговор спокойным, но все еще слабым и дрожащим голосом.
- И вообще. Не в деньгах же дело. Ну вообще, понимаешь…
Я не понимал. Так и сказал:
- Нет, Лар, не понимаю. Вижу, что плохо тебе, а почему – не въезжаю. Что вообще-то?
Лариса объяснила:
- Ну, жизнь задрала просто. Достало все. Напряги бесконечные. Трудности. Не живешь, а постоянную полосу препятствий преодолеваешь. Да ты не бери в голову. Распустилась я немножко. Устроила тут тебе драмтеатр, Уильям наш Шекспир отдыхает. Нормально все, Андрюш. Пойду сейчас, сибазона пару таблеток долбану и все о’ кей будет.
Ну вот, приехали. Под двумя таблетками сибазона в постели, под двумя же пуховыми одеялами лежать надо, кайф ловить, а не по улицам шляться.
- Лар, ты совсем сдурела! Ни в коем случае не пей сибазон! Тебе же сейчас домой ехать. Еще влетишь, не дай Бог, под трамвай! Выпей лучше валерианки, если так уж прижало.
Хмыкнула:
- Ну, если только ведро – полтора. Меньшая доза меня не возьмет. Да ты не пугайся. Сама не дура. Это я так только, помечтать. Мне еще детей вырастить надо. На благоверного-то моего мальчиков не оставишь, с голоду помрут. – Лариса вдруг снова завелась. - Во жизнь, скажи?! Куда не плюнь, везде ты должен. Даже жить должен, обязан! И не потому, что ты Божье творение, а потому, что другим без тебя никак. Крышка им без тебя! Кранты! А где, где те, которые мне должны?! Где они, кто хоть чем-то мне поможет, кто поддержит, когда земля из-под ног уходит, где, я тебя спрашиваю?!
Опять орет. Совсем у нее нервы не в порядке. А я и не замечал, не догадывался, что все так запущено. Я испугался уже не на шутку.
- Лара, успокойся, я приеду сейчас!
- Да на фиг ты мне сдался! Приедет он! Что изменится, если ты приедешь? Обойдусь без тебя. Подотру сопли и опять баба хоть куда, хоть в горящую избу сходить, хоть коня какого на скаку за чего-нибудь поймать. А то и сама могу вместо коня, и пахать на мне можно, а можно и просто ездить. На парад вот только нельзя, позору, сраму не оберешься с таким конем зачуханным.
Вот, это похоже на мою подругу. В это я верю. И про избу верю, и про коня, которого ей поймать раз плюнуть. И самоирония качество здоровое, понимаю и одобряю. Но не зря она так расклеилась. Не спроста эта пародия на Шекспира. И я, рискуя спровоцировать очередной поток слез, перебив ее, все-таки сказал:
- У тебя случилось что-то, Лариса.
Ларка перестала орать, в трубке скреблось и шуршало. Наконец проговорила спокойным и усталым голосом:
- Да изменяет он мне, Андрюша.
Нормально. Уважительная причина для слез. И нервы расшатанные тоже объясняет. Для женщины измена мужа, безусловно, серьезная душевная травма. Да и для мужика не менее серьезная, что уж скрывать, мужики только свои страдания при себе держат. Мужчины не плачут, мужчины огорчаются.
Вот елки зеленые! Сам-то я однозначно за свободу отношений. А вот Роме, Ларисиному мужу, за ту же самую свободу вдруг захотел причинное место ампутировать! Тупым, ржавым скальпелем и без наркоза! Только бы Лариса больше не ревела белугой раненой! И голосом безжизненным не разговаривала.
Я, испытывая неловкость, уж больно тема деликатная, хотелось вообще прикинуться, что я ничего не слышал и не знаю, спросил:
- С чего взяла?
Лариса ответила охотно. Зная ее десять лет, я был уверен, что она ни с кем об измене мужа не говорила. И со мной ни за что не заговорила бы, если б случайно не вырвалось. А теперь все, теперь можно поделиться, хоть немного сбросить груз, который так больно давил на ее сердечко!
- А сам сказал. Я, говорит, тебя разлюбил, ты старая, вечно хмурая, на Бабу-Ягу похожа, мне к тебе прикасаться противно. В моей, говорит, жизни появилась женщина, с которой тебя даже сравнивать нельзя, она юная и светлая, само совершенство, у нее улыбка лучезарная, ее я люблю всей душой и всем сердцем.
Да, юные, они такие, светлые, совершенные и улыбчивые, тут я с Ромой согласен. Что ж им не улыбаться, когда ни забот, ни хлопот. Но про Ларку он не прав. Ларка не Баба-Яга, нет. Не старая и не хмурая. Усталая, замученная – это да. А какая же она старая в тридцать лет? Сам заездил ее, а теперь претензии предъявляет! Мне опять остро захотелось нанести Роме тяжкое увечье. Козлина! Правдолюб недоделанный! Такое женщине сказать!
- Лариса, не раздумывай, гони его в шею!
- Гнала, Андрюша. А он не хочет уходить. Детей, говорит, люблю. А фиг ли любит? Зимой дежурила, на собрание к Денису в детский сад не могла пойти. Два дня его упрашивала сходить. Так и не пошел. Матч, видишь ли, какой-то по телевизору интересный транслировали. А из-за того, что никого из родителей на собрании не было, Дениса в группу с английским языком не взяли. Но тут задницу от дивана отрывать надо было. А ведь он даже книжку ни разу за всю жизнь детям не читал! Все перемою, перестираю, переглажу, а потом еще сказочку на ночь бормочу заплетающимся языком. А куда денешься? Детям развиваться надо, им не интересно, что папа по жизни паразит, а мама вечно в полуобморочном состоянии от усталости. Любит он детей! Как же! Удобно ему на моей шее, вот и вся любовь! У нас же после его признаний в жизни ничего не изменилось, даже спим в одной кровати, только под разными одеялами, спиной друг к другу. Дармовая кормежка, дармовая стирка и глажка, бесплатное жилье! Плохо, что ли? Я все это понимаю, а сил стряхнуть его, упыря, со своей шеи, Андрюша, нету!
Лариса закончила свою исповедь, а я не знал, что сказать ей. Женщина бы на моем месте поохала, поахала, посочувствовала бы, может быть, даже всплакнула бы за компанию. А я все это делать не умею. Спросил:
- Лар, ну чем помочь-то тебе?
Лариса отмахнулась от моего неуклюжего сочувствия уже своим нормальным, привычным голосом и тоном. Все же, наверное, ей стало легче после того, как она высказалась.
- Да не нужна мне помощь твоя. Вот же сердобольный ты наш, каждые пять минут помощь предлагаешь! Выслушал, пожалел, и на том спасибо. Дальше я сама справлюсь. Я баба сильная. Оклемаюсь, очухаюсь, приду в себя, да потом так шугану, что ноги задерет! Упырь! Кровопийца! Ладно, Андрюш, хватит языками чесать, пойду я на тяжелых больных гляну да домой пора идти. С ночного дежурства я, отдохнуть не дали, всю ночь прокрутилась. Чумная уже с недосыпа.
Я обрадовался возможности сменить тему.
- Много тяжелых-то?
- Да нет, свежих нет. Те, что есть, все стабильные. Ну все, Андрюша, я побежала.
Я скороговоркой проговорил на прощание:
- Ага. Держись, Ларочка. Ты умница, у тебя все будет пучком.
Но Ларка уже убежала. Последнюю фразу я говорил пикающей часто трубке.
Вот это поболтали! Аж голова разболелась.
Пожалуйста, еще один типичный пример так называемого семейного счастья. А не было бы иллюзий, не было б и разочарований. Не ждала бы Ларка от Ромы вечной любви до гробовой доски, сейчас бы не мучилась, не изводила себя всякими мыслями и воспоминаниями.
Жалко ее до невозможности. Ведь и правда, баба замечательная. Умница, красавица. Конечно, давно уже было видно, что на автопилоте, на пределе сил. Я еще в прошлом году заметил, что она последнее время не следит за собой, даже губы красить перестала. Туфли стала носить какие-то стариковские, кофточки черные да коричневые, убогонькие, сиротские. А у нее, между прочим, ножки, фигурка – иная фотомодель позавидует. Я ее еще в институте заприметил, она на курс младше училась, на каблучках все цокала, волосы распущенные носила, длинные, чуть не до пояса, блестящие, густые, глаз не оторвешь. Я на нее засматривался. Да и не только я. Многие парни вслед ей шею сворачивали.
Я потом, когда вместе стали работать, намеки тонкие делал, полушутливые, полусерьезные, чтобы место для маневра было, чтобы, если отошьет, в шутку все перевести можно было. Так и случилось. Получил я отлуп. Она уже тогда замужем была. И насчет баловства – ни-ни! Верная жена! Да еще такая, что за семью свою в лепешку расшибется. Вот и дорасшибалась. Вначале волосы свои бесподобные в узел закрутила, потом туфли на тапки старушечьи поменяла, потом перестала косметикой пользоваться, а потом от мужа услышала, что не нужна ему, и жертвы ее многолетние никто не оценил.
Финал закономерный. Может, конечно, и не закономерный, но я ожидал чего-то похожего. Уж больно Ларка о себе мало думала. А себя забывать никогда нельзя. Цену себе мы, и только мы назначаем. Лариса сама, изначально, поставила себе ценник самый низкий в семье. Дети, Рома – это ценность! А ей, Ларисе, за счастье их, таких драгоценных, обслуживать. Наверное, надеялась, что поймут, оценят ее жертвенность. Не оценили. Мужик Ларкин, Рома, мне никогда не нравился. Типичный нарцисс. Как она, умница, умудрилась в такого слизняка влюбиться, ума не приложу. Ладно. Она, и вправду, сильная, выберется. И если Рому прогонит, одна не засидится, это я точно знаю.
Не успел я прийти в себя после разговора с Ларисой, как телефон снова ожил. Я был уверен, что звонит Леночка, но звонила не она.
- Ты знаешь, что этот идиот вытворил?!
Своим привычкам мать не изменяла. Любые проявления вежливости по отношению к членам семьи она считала излишним. С людьми посторонними, на которых она хотела произвести хорошее впечатление, мать здороваться и обращаться по имени не забывала.
- Что ты молчишь, как глухонемой?! Говори! Ты знал или не знал?!
Я начал соображать. «Идиотов» в жизни моей матери было два: я и мой отец. Поскольку мать своим звонком явно вербовала меня в сторонники и соратники, я сделал вывод, что на этот раз прорвался отец. Но как? Каким таким неосторожным поступком мог он вызвать гнев своей пожизненной повелительницы? Даже предположить было трудно. Поэтому я честно ответил:
- Нет, не знал. А что он сделал? – Спохватившись, все-таки уточнил. – Ты же отца имеешь в виду?
- Кого же еще?! Его, конечно! Ты точно ничего не знаешь? Он не говорил тебе ничего на даче? Вы же вечно секретничаете! Ну, что молчишь? Ведь знаешь же, знаешь! Ну, рассказывай!
Как ни крути, она была моей матерью, и если хотела, то хорошо меня чувствовала. После упоминания о даче в моей голове шевельнулась смутная мысль, и мать ее как-будто уловила. Но мысль была совершенно нелепая, нереальная, я тут же ее отогнал.
- Нет, мам, я ничего не знаю. Говори, что там у вас стряслось.
И мать выпалила:
- Этот идиот от меня ушел!
Я чуть не заорал в трубку: «Й-йес!», вовремя прикусил язык, но характерный энергичный жест рукой все-таки сделал. Ай да папаня! Ай да молодца! Все-таки решился! Все-таки сделал это! Не зря я тогда на пристани перед ним распинался! Эх, а Артемону-то нашему теперь какая лафа! То был бездомным псом, помирал под корягой, а теперь и хозяйка у него есть, и хозяин, да в придачу статус объединителя и соединителя двух любящих сердец! Счастливая жизнь моему хвостатому другу обеспечена!
К реальности меня вернул голос матери из телефонной трубки:
- Ты что там, умер?
Я собрал в себе весь артистизм, какой мог и скорбным голосом простонал:
- Этого не может быть!
На мать изображенное мной трагическое отчаяние произвело благоприятное впечатление.
- Представь себе, может! Мухомор старый! Из него песок уже сыплется, а он туда же!
Окончательно войдя в роль потрясенного новостью сына, я принялся выяснять интересные мне подробности исторического расставания.
- Нет, я отказываюсь верить! Ты что, предполагаешь, что здесь может быть замешана женщина?
Мать фыркнула:
- Ну а как иначе? Куда бы он ушел, кроме как к какой-нибудь шлюшке?
Я продолжал выпытывать:
- Но что он сказал при расставании? Как смотрел тебе в глаза? – увеличил я накал страстей.
Матери очень понравилась предлагаемая мной роль страдалицы, и она с жаром принялась рассказывать:
- В том-то и дело, что не было никакого расставания. Ничего не было. Ты уехал. Я была у себя. Где он болтался, я не знаю. Утром я вышла пить кофе, а на столе записка: «Я ухожу, прости». И все, никаких объяснений, ни адреса, где его можно найти, ни телефона. Я позвонила его придурочной сестричке, позвонила его друзьям - маразматикам, никто ничего не знает. Все, что я заслужила за тридцать пять лет самоотверженной верности – это драный клочок бумаги на прощание! Но я это так не оставлю! Не на ту напали! Я пойду в гороно, в облоно, добьюсь, чтобы его выгнали с работы! Он пожалеет, что родился! Ишь! «Ухожу»! Как миленький вернется! Не так просто от меня уйти!
Крошечный червячок жалости к брошенной матери, который только начинал проклевываться из личинки на дне моей души, сдох, так и не проклюнувшись.
Я быстренько свернул разговор, напомнив матери о деньгах, предмете, наиболее весомом в шкале материнских ценностей:
- Мам, ну я все понял. Давай не будем твои деньги тратить, междугородние разговоры только миллионерам по карману. Я буду позванивать, узнавать, какие у тебя новости. Пока. - И не дожидаясь ответа, отключился.
Тут до меня дошло, что материнские трудности с поиском нашего беглеца и меня ведь касаются. Я, зная, к кому ушел отец, не имел представления, где живет Марианна Львовна в городе, не знал ее номер телефона и даже ее фамилию, чтобы как-то попытаться ее найти через паспортный стол.
А потребность поговорить с отцом, поддержать его в, без сомнения, трудную для него минуту, я чувствовал остро. Видимо, у него была такая же потребность во мне, потому что не успел я накрутить себя как следует, телефон снова затренькал.
- Сынок, я должен сообщить тебе одну очень важную новость.
Я перебил отца:
- Надеюсь, не о том, что ты решил вернуться домой.
Отец на секунду завис.
- Ты уже знаешь? Ольга звонила?
Я отметил про себя сухое «Ольга» вместо привычного ласково-искательного «Оленька», подтвердил:
- Звонила. Обещала тебя с работы уволить за волюнтаризм. Пап, я рад за тебя. И я весь день маюсь, я наговорил тебе всякого тогда, на пристани. Ты прости дурака, ладно?
Отец легко засмеялся:
- Не за что прощения просить. Все правильно сказал. Маша мне вчера еще крепче припечатала. Я ваши мнения сложил и принял решение.
- Правильно сложил! И решение правильное! Здорово! Я страшно рад!
Я заставил отца продиктовать его новый адрес и телефон, передал привет Марианне Львовне, назвав ее своей любимой мачехой, чем очень смутил отца, и своему другу Артемону, и мы попрощались.