Готовясь стать историей, умирал сорок третий год. Пьяной от крови походкой направляясь в сорок четвёртый, война пошатнулась и бесцеремонно нависла над тихими улочками с покосившимися заборами. Лишённый защитника в стороне от театра военных действий, город услышал чужую речь и, содрогаясь всем телом плачущих осенней моросью переулков, в бессилии всхлипывал грязью под подошвами вражеских сапог. Фронт прорван, и исчадьем первородного хамства явлено постыдное слово - оккупация…

 

***

Утром были заморозки. Вспомнилось внезапно оборвавшееся детство. Лыжи, санки и крутые горки, по которым, стараясь перекричать друг друга, стремительно съезжала детвора. Но белый налёт продержался недолго. Ближе к полудню появились тучи, и пошел холодный запоздалый дождь, который в неотапливаемом помещении добавил еще и сырости.

Последняя пожухлая листва сразу  облетела, и голым ветвям уже не под силу спрятать аккуратно выбеленный домик, в котором, кутаясь в телогрейку, сидела у окна Вера Смотрова и, с возмущением размышляя о «новых хозяевах»,  наблюдала, как капля за каплей переполняется дождевой водой стоящая на крыльце стеклянная банка.

Несколько дней по прибытии фашистские спецслужбы проводили зачистку местности: искали коммунистов-подпольщиков, представителей «неполноценной расы» и расквартировывались. Потом аресты, расстрелы. И снова аресты, аресты…

Обустройство нового порядка повлекло за собой и некоторые  изменения городского облика. На здании исполкома вывешены штандарты «паучьей символики», а по всем улицам расклеены листовки, на которых под присмотром зловещей птицы размещался текст, призывающий к сотрудничеству, объявляющий время комендантского часа и гарантирующий расстрел за его несоблюдение. Перекрестки обживались патрулями, пресекавшими не только всякое поползновение, имевшее целью нарушить строгий немецкий порядок, но даже и помыслы о таковом.

На первый взгляд, жизнь комсомолки Смотровой  была несколько легче убогого существования большей части  населения неторопливого городка. Она продолжала работать в буфете, в здании уже бывшего исполкома, заселённого теперь иными вождями. Но те, кто знал её раньше, могли заметить, что Вера изменилась. Повзрослела, что ли?..

Вероятно, именно по этой причине она подкармливала соседей - одинокую супружескую пару, которым по старости трудно было перенести тяготы эвакуации. С уверенностью в непоколебимую мощь советского оружия они с минуты на минуту ожидали Красную Армию, и хотя за спиной буфетчицы, образно выражаясь, плевали в её сторону, всё же брали провиант. 

Рогом изобилия являлся «один знакомый» – в прошлом выпускник антропологического отделения берлинского университета. Эстетствующий гуманитарий был худ, педантичен, по старой моде носил монокль, обладал бесцветным лицом, небольшим ростом и странной даже для Германии фамилией - Шмуценфусс.

Однажды - в виду временного отсутствия секретаря - герр майор вынужден был зайти в буфет за обычным в это время  - 10:00 - кофе без сахара. Там он и увидел за прилавком раскрасневшуюся представительницу местного архетипа. В ту же секунду грусть по безвозвратно ушедшим студенческим годам, усугубляемая тоской по неосуществившейся экспедиции в Папуа Новой Гвинеи, заставила церемонного барона искать общих знакомых для представления молодой особе.