Дача досталась мне на халяву.
То было время больших надежд и разочарований.
Шел Великий Передел Собственности, который народ окрестил «прихватизацией».
Мои знакомые и незнакомые соотечественники становились медео и алюмомагнатами, нефтяными и газовыми алигархами. Самые неудачливые из этой компании за бесценок скупали гигантские химические предприятия, надеясь на экзотермических процессах погреть руки.
Только я оставался ни с чем и палец о палец не ударил, чтобы обогатиться.
Моя старорежимная неуклюжесть создавала дискомфорт... в наших политических эшелонах, и тогда на самом высоком правительственном уровне было решено подарить мне аж дачу.
Расчет делался на бесплатные сотки.
На них, по мнению моих дарителей, должны были расцвесть махровым цветом мои частнособственнические инстинкты, а с ними у меня уже и руки станут другими. Мимо таких загребущих рук я уже ничего не пропущу и больше не буду удручать иностранцев своей нищетой.
Подарок оказался хуже, чем я предполагал.
Маленький садово-огородный участок с покосившейся избушкой и ржавым кессоном во дворе, как рекламная газета, переходил из рук в руки, и никто не задерживался на нем.
Одни сетовали на потусторонние силы и, естественно, упор делали на нечистого.
Другие пеняли на пси-фи-ду факторы.
Последние хозяева бесплатного житейского закутка вспомнили домового, и сами же отвергли эту идею. Люди они были по-современному образованные и понимали, что домовой, в общем-то, существо безобидное.
Конечно, он, как и любой из нас, способен на мелкие пакости, но творит их не для того, чтобы кому-то досадить, а скорее всего – для собственного удовольствия.
Да и домик был настолько убогим, что никакой домовой, даже самый завалящий, жить в нем не стал бы...
И только самогонный аппарат, намертво вмонтированный в полуразвалившуюся плиту, блестел ворованной нержавейкой и пытался вселить в меня хоть какой-то оптимизм.
Но к тому времени я уже бросил пить, и он не радовал мой глаз.
Решетки на окнах усиливали мое мрачное впечатление от увиденного убожества, как и мухи, которые влетели вслед за мной в дом, и теперь в панике пытались выбраться из него.
Чем не тюрьма!
Но я еще мог выбирать. Я еще стригся под «ёжика», чтобы выглядеть головастым, и пока что никто не имел права обречь меня на принудительные сельхозработы. Я еще... И тут мой растерянный взгляд остановился на облезлой тумбочке.
Мысль о забытом кошельке расшевелила моё воображение.