Заставь дурака Богу молиться…

Пролог

— А еще я в нее ем!

Из анекдота

— Да чтоб она сдохла, эта стерва! Все отлично складывалось, так нет, тут эта фря мешается. Ну погоди, я тебе покажу небо в алмазах!

Почти одновременно этот монолог — с точностью до выбора выражений — произносили три совершенно разных человека. И даже… Впрочем, так все еще больше запутается, лучше по порядку.

 

1.

Большому  кораблю — большое плавание.

Джеймс Камерон

«Это май-баловник, это май-чародей веет легким своим опахалом…»

Точно-точно! Парилка такая, что век бы из душа не вылезать. У градусника за окном мания величия проснулась. Решил, что раз у него внутри спирт, значит, и градусы должны соответствовать. Еще и десяти утра нет, а он уже почти добрался до цели. Если в Фаренгейта перевести, как раз девяносто с копейками и получится.

Как же, дадут тебе под душем безвылазно сидеть, размечталась! Не слышишь, что ли? Телефон!

А может, это те, что вчера с собой на шашлыки зазывали? Там у них речка, песочек, листики-цветочки, птички поют… комарики звенят… Ага, и народ оторвался от простых радостей специально, чтобы мне позвонить? А почему бы и нет? Пива, как всегда, мало оказалось, надумали еще привезти, холодненького, с пивзавода, почему бы попутно не захватить с собой упрямую журналистку Риту Волкову, которая замечательно поднимает настроение любой компании? Решили, что вчера она — то есть я, а не компания — работой отговорилась, а сегодня мало ли как повернется.

Хотя работа, по правде сказать, была ни при чем. Ездила я уже раз с этой компанией — четыре взрослых мужика начали натягивать палатку сверху и вообще ухитрились поставить ее мордой к костру, аккурат напротив воды. Комары из палатки, ясен перец, все сгинули, дымом выдуло, но и людям было не житье. И за угольками в мангале мне же пришлось следить. Так что дудки!

Хотя… Водичка, ветерок… Шашлыки наверняка еще остались. А по нынешним погодным катаклизмам и песочек должен быть тепленький…

Эй, родимые, вы там отключаться не торопитесь, я тута, только полотенцем обернусь, чтоб не капать, и сразу отвечу…

— Слушаю…

— Рит, не разбудила?

Это не шашлыки. Это Ланка. Да уж, хорошее мнение я создаю о себе. Время почти десять — не разбудила? Я, конечно, сова, но не до такой же степени.

— Слушаю тебя внимательно.

— Рит, ты можешь сейчас подъехать?

О-ля-ля, вот это называется сразу к делу.

— Куда?

— Я в студии. Съемку одиннадцатичасовую отменила, а что дальше делать? И… — Ланка замялась на мгновение, — возьми мотор, ладно? Если ты на мели, скажи, я встречу, заплачу. Только быстрее… Пожалуйста… — это прозвучало почти жалобно. О господи! Ланка — и жалобно?

— Не напрягайся, перебьюсь. Все, скоро буду, — я отсоединилась.

Ланка Великанова — фотограф. Как по-моему, так просто гениальный. Снедаемая жаждой самостоятельности,  она ушла из всех редакций года два-три назад, занялась исключительно портретной съемкой: дети — которых у нас в Городе, кроме нее, по-моему, вообще никто снимать не умеет — плюс девицы, рвущиеся в модельный бизнес, плюс невесты. Сняла студию в бывшем Дворце Культуры имени Выдающегося государственного Деятеля.

И вот на тебе! Чего у нее там сгорело? Девицы с утра пораньше передрались? Потолок рухнул? Аренду подняли до небес? Так это все не ко мне. Ладно, Маргарита Львовна, сказали — бегом, значит, бегом.

ДК торчал над пыльной листвой — и это в мае, ужас — такой же, как и все ДК: мрачные серые колонны, неизбежный осыпающийся фронтон, в целом — убогая имитация Большого Театра. Выдающийся Государственный Деятель нечеловеческих размеров (сколько свиданий было назначено «под Его левым каблуком»!) простирал над пространством указующую в светлые дали длань. Светлые дали явственно отдавали пылью и гарью.

Двери тут, точно в склепе, дубовые, блистающие «золотой» (латунной, конечно) фурнитурой — Шварценеггером надо быть, чтобы их открыть. И, как и во всех ДК, вокруг главных дверей, ограждающих исполинские центральные залы и холлы — еще десяток боковых, ведущих в лабиринты лестниц, комнат, коридоров и закоулков. Я, как обычно, все перепутала — вместо того, чтобы сразу свернуть вправо, рванулась вперед, мимо гардероба. Хорошо, вовремя спохватилась, однако вахтерша на правой лестнице успела окинуть меня подозрительным взором. И чего она тут сидит — все равно никогда никого ни о чем не спрашивает, да не больно-то и спросишь: четыре этажа, миллион комнат, где иногда располагаются фирмы… чьи посетители лишних вопросов не любят.

Ланкина дверь — в самом конце очередного коридора — распахнулась, не успела я до нее дотронуться. На первый взгляд студия выглядела вполне обычно. Слева мини-офис, легкая раздвижная перегородка, появившаяся со времени моего последнего, еще осенью, визита, отделяет его от собственно студии, где лампы, зонтики-отражатели на штативах, вагон всякой реквизитной белиберды, два мешка с сеном, которые Ланка использует в пасторальных снимках — ну не в деревню же за «колоритом» тащиться — оба мешка почему-то торчат посреди «офиса»…

— Ну, где труп?

Я же пошутила! Ланка буквально побелела, что ей, при ее крайне здоровом цвете лица, проделать крайне затруднительно. Я, во всяком случае, ни разу не видела. Сподобилась, называется.

— Вот… — она мотнула головой, показывая вправо.

Справа от двери вдоль стены висели и стояли задники — это такие цветные полотнища, на фоне которых обычно и делают снимки. Между задниками и стеной образовался треугольничек пустого пространства, что-то вроде шалашика…

Сколько я эту студию видела, «пасторальные» мешки всегда справа были, закрывая «вход» в «шалашик», а теперь, значит, посередине… Ага, вот и тело… Хорошо лежит, уютно…

— Ланочка, ты по стеночке аккуратненько куда-нибудь просочись, сядь, а я подумаю.

Застывшая уже. Значит вчера вечером упокоилась, если окоченеть успела, а «отмякнуть» еще нет. Но это при нормальных условиях — жара нынче редкостная, прямо эксклюзивная жара.

Плюс где-то я читала, что после борьбы окоченение наступает почти сразу. Хотя какая тут борьба… Крови не видно, слева, справа, нет, не вижу, и кстати, никаких кинжалов не торчит. Душить ее тоже не душили, у тех личики совсем другие. Мне, правда, с удавленником всего однажды «встретиться» пришлось, и то в темноте, однако, фотографии видела. Цветные. Совсем не похоже. Да и запаха не чувствуется. При удушении все сфинктеры расслабляются, аромат незабываемый.

Отравление, вероятно? А высокая она была, метр семьдесят пять, должно быть, не меньше, хотя в этой позиции и не поймешь. Свернулась клубочком, только правая рука очень неудобно лежит. Коленочки поджала… А ножки длинные, только ступни великоваты, тридцать девятый, надо полагать. Хотя на такой шпильке — сантиметров десять, а то и двенадцать, — при таком каблуке и сорок первый Золушкиной туфелькой выглядит. И волосы хороши: пышные, блестящие, хоть в рекламе снимай.

Итак, что мы имеем? Труп некоей девицы: рост, макияж, маникюр, каблуки… Кто-то из Ланкиных моделей?

— Ну, теперь исповедуйся, солнышко. Ты ее знаешь?

Пока я торчала над телом, Ланка, конечно, задумалась. Но пауза все же была длинновата. По-человечески понятно — Ланка в шоке, но времени на переживания у нас нет.

— Давай-давай, подруга, колись, пока нет никого. Сейчас ментов вызывать придется.

— А я думала, ты можешь этого вызвать, своего, ну, майора… — В ее голосе мне явственно послышалась надежда — они что, меня за Господа Бога держат?

Майор Никита Игоревич Ильин — старший опер нашего главного в городе (а может, в области) убойного отдела — или что-то в этом роде, никогда я в чинах и должностях не разбиралась, как до сих пор в журналистах держат?

Когда нас судьба с Игоревичем свела, он вроде бы вылавливал расхитителей социалистической собственности. Впрочем, тогда уже не социалистической. Не мужик — сокровище. Внешность обманчивая: росточком не гигант, немного меня повыше, до ста восьмидесяти только в ботинках дотягивает, сухой, как скорпион и, кстати, такой же ядовитый. И незаметный, второй раз не взглянешь, одно слово — опер. Только глаза редкостные — глубокая синева в зелень, как море у Херсонеса.

Я который уже год мечтаю завести с майором основательный роман. Но, во-первых, Ильин и сам основательный, с таким безнаказанно роман не покрутишь, непременно свадьбой закончится (тьфу-тьфу-тьфу, кабы не сглазить). А главное — чувства господин Ильин ко мне питает самые что ни на есть жаркие. Поскольку считает, что количество трупов, рядом с которыми я оказываюсь (хотя, по-моему, это они рядом оказываются), явно больше, нежели позволено нормальному законопослушному гражданину. Ну что ж делать, если судьба у меня такая! И кстати, два трупа мне Никитушка сам «подбросил», то есть, «познакомил», то есть… В общем, понятно, да?

Как бы там ни было, а страсть Ильина к моей персоне просто беспредельна — вот только оттенок у этой страсти несколько не тот, что потребен для романа.

— Да хоть трех майоров! — почему-то разозлилась я. — Труп-то наверняка криминальный!

— Ты думаешь? — растерянно и совершенно бессмысленно спросила Ланка.

— Ага, она пришла отдохнуть, пока никого нет, просочилась в замочную скважину, заползла к стеночке, чтоб уютнее лежалось, тут ее ни с того ни с сего кондратий и обнял. У тебя вон там подстилки лежат, что ж она тогда на них не легла? Кстати, у нее ключ был?

Ланка помотала головой. Ох, избави меня, боже, от друзей, а с врагами я и сама справлюсь.

Ну да, люблю я эту тетку, классная она, но нельзя же так! Конечно, нельзя, — проснулся внутренний голос, — а ты сама, обнаружив в своей квартире труп, тем более знакомый, лучше бы себя вела, соображала бы? А для Ланки студия — примерно как для тебя квартира, времени она тут проводит едва ли не больше, чем дома.

— Ланочка, радость моя, очнись. Сколько-то времени у нас есть, ты могла и в одиннадцать до меня дозвониться, и в студии позже появиться. Но все едино, скоро здесь толпа народу будет, давай пользоваться моментом. Я в любом случае на твоей стороне. Даже если ты эту девицу сама пристукнула, значит, у тебя были веские основания. Но это я так, к слову пришлось. Я совсем не думаю, что это ты сделала.

— Да? — с непонятной надеждой переспросила Ланка.

— Да. Но это потом, успеем. Ладно, к лешему! Времени у нас чуть. Девицу ты, ясное дело, знаешь, но это тоже потом. Ты вечером вчера здесь была?

Ланка только помотала головой.

— А где?

— Дома.

— Отлично, — искренне обрадовалась я. — У тебя полон дом народу, значит, все в порядке. Ты чего? — удивилась я, увидев, что «гениальный фотограф» как-то переменился в лице.

— Мама в санатории, а мужчин своих я в поход отправила.

— Весело, — констатировала я. — Может, гости какие-нибудь были? Чтобы ты, да вечером дома одна — ни в жисть не поверю!

Ланка опять помотала головой.

— Чем же ты занималась? — пустой вопрос, но спросить надо было.

Она пожала плечами:

— Отдыхала, отсыпалась, в баньке попарилась. То есть сперва попарилась, потом отсыпалась.

— Сама топила? — удивилась я.

— Сама, а что? — зеркально «удивилась» Ланка.

Ох, врет подруга, и не краснеет. Знаю я ее баньку — там только воды наносить, и то заранее сдохнешь. Может, Генка ее с сыночком только вчера-позавчера в поход отправились, и котел заранее приготовили? Но все одно врет, нюхом чую. Ну ладно, для такого мелкого вранья миллион причин может быть.

— Лучше бы не сама. А то — отсыпалась, баньку топила. Соседи тебя хоть видели?

— С нашими заборами? — она грустно усмехнулась.

— В самом деле… Значит, алиби у тебя нет, — подытожила я.

— Алиби?! Ритка! Ко мне американцы через две недели приезжают, только все наладили…

Про американцев я слышала уже давно, так что не очень удивилась. Но вот уж воистину некстати.

— Да уж, только американцев нам тут и не хватает. Через десять дней, говоришь? Ну тем более. Давай пока вернемся ближе к телу. О Господи! Сто раз эту шутку повторяла, а теперь звучит, как… Все, хватит. Кто она, где ты была вчера и так далее?

Через десять минут нарисовалась следующая картинка. Ланка вчера отпустила секретаршу, у которой случился очередной «пожар» — какой, Ланка не знает, все, как обычно, «Лана Витальевна, мне очень надо», давно уволить пора, тоже мне — офис-менеджер! Отпустила барышню, часа в три все закрыла и умотала домой — есть, отсыпаться, баньку топить. Баньку… Ключ у секретарши, конечно, был, еще один имелся у бухгалтерши, но той вчера не было.

— Теперь давай о жертве. И не сочиняй, будет у тебя еще такая возможность, а уж друзьям лгать и вовсе грешно. Кто она, когда последний раз виделись, как зовут?

— Стелла Грей, — продекламировала Лана Витальевна, усмехнувшись.

Я аж подпрыгнула:

— Как?! Ты издеваешься? Или она из этих твоих американцев?

— Да нет, Света она, Серова, — успокоила меня Ланка. — Уперлась — у супер-модели имя тоже должно быть супер. Хотя модель из нее — как из меня китайский падишах.

— В Китае никогда не было падишахов, — растерялась я.

— Вот именно, — подтвердила Ланка.

— Стелла Грей, значит? Потрясающе. Светлана Серова — скромненько и со вкусом, очень прилично, по-моему.

— Это на твой вкус. А она, — Ланка поморщилась, — вбила себе в башку, что надо что-нибудь аристократическое. Скажи спасибо, что не Галадриэль.

— Она что, до такой степени дура была?

Ланка обреченно махнула рукой:

— Даже хуже! Из тех, кто сам себе на ноги наступает. Когда я ее последний раз видела — где-то после Нового Года — она явилась сюда мне скандал закатывать. Мол, портфолио, что я ей делала, никуда не годится, а я испортила ей карьеру. Хотя там той карьеры…

— И потребовала все исправить?

Ланка на секунду задумалась и ответила как-то удивленно:

— Ты знаешь, нет. Она вообще ничего не требовала — по-моему, у нее больше одной мысли в голове не помещалось. Просто заявилась, закатила истерику, пообещала мне веселое будущее — и все.

— Давно ты ей портфолио делала?

— Да еще за год перед этим, где-то так, надо документы посмотреть. Она, видать, со снимками потыкалась по агентствам, миллионных контрактов ей никто не предложил, ну и решила, что это я виновата. На зеркало, сама понимаешь, пенять легче.

— А к другому фотографу она обратиться не пробовала?

— Надо поспрашивать. Может, и обращалась, только зачем бы тогда мне скандал устраивать?

— Да просто так, для самоутверждения. Но вообще, конечно, глупость. Хотя, если она действительно была такая идиотка, как ты рассказываешь, почему бы и нет? Кстати, тебе не кажется странным, что сумочки нет? И одежда без карманов. Хотя бы деньги человек должен где-то держать? И косметику, а?

После минутного размышления Ланка предположила:

— Может, она на машине была?

— Замечательная идея. И тогда машина до сих пор стоит где-то у Дворца. Правда, ключей тоже нет — ни от этой мифической машины, ни от студии. Разве что подвез кто… Ладно, пора уже звонить. Лишнего врать не следует, так что вчерашний день оставим, как есть: ушла отсюда трех, была дома, отдыхала, — я сделала паузу, давая Ланке возможность подкорректировать свою версию вчерашнего времяпрепровождения. Но мой щедрый дар остался невостребованным. Что ж, врет она наверняка, чем хочешь поклянусь — но будем надеяться, что к трупу все это отношения не имеет, мало ли почему люди врут, после разберемся. — Если тебя никто не видел, значит, не видел, алиби бывают только у преступников. Вот у меня на вчерашний вечер тоже пусто.

— А тебе-то зачем? — удивилась Ланка.

— А затем, дорогая моя, что труп мы обнаружили вместе.

— Как это?

— Глазами, радость моя, глазами. Ты во сколько пришла? Сегодня, то есть.

— Ну… Полдесятого, плюс-минус несколько минут.

— О кей. Это оставим как есть, вахтерша тебя знает, могла время заметить. Черт! Не получается, чтобы мы вместе пришли. Она и на меня ведь внимание обратила. Хотя… В джинсах и футболках миллион человек ходит…

Лана покачала головой:

— Не пойдет. Она бывший парикмахер, в глаза профессионала твоя грива бросается, как… как я не знаю что.

— Преувеличиваешь, — усомнилась я.

— К зеркалу повернись, да посмотри: длина, объем, густота, плюс цвет натуральный, да еще и нетипичный: не рыжий, не русый, не каштановый, в общем, не разбери поймешь, очень впечатляет. Так что могу поручиться, что тебя она тоже заметила.

— Ладно, пусть. Я приехала в десять. Зачем?

Ланка просекла идею влет и с места в карьер начала сочинять:

— Я хотела — кстати, это даже не вранье, только думала дня через три этим заняться, ты же быстро работаешь — хотела, чтобы ты сочинила концепцию для американцев. Юридические документы практически готовы, а остальное все пока на словах. Какой-то рекламный текст всегда нужен?

— Подходяще, — согласилась я и уточнила: — А почему не попросила по телефону?

— Пф! Аудитория неясная, акценты тоже, обговорить надо много…

— И вообще давно не виделись, так хоть по делу друг на друга поглядеть, годится? Ты мне звонила неделю назад, мы договорились на сегодня на полдесятого, хорошо? Кстати же, я на днях как раз собиралась по книжным в этом районе прошвырнуться, вот заодно и к тебе решила заглянуть. Так, деньги какие-то у меня с собой есть. А то Ильин ни за что не поверит, чтобы я по книжным просто на погляд отправилась, с него станется и карманы проверить. Значит, договорились мы на полдесятого, полдесятого меня нет, ты мне звонишь, я лечу со всей мыслимой скоростью — для меня схема совершенно типичная, проспала, например. Чем ты занималась до моего появления?

— Не подозревая о том, что… — Ланка кивнула в сторону «сюрприза».

— Абсолютно не подозревая. Зачем тебе студию осматривать, ты ее миллион раз видела, наизусть знаешь. Если мешки с сеном на месте, тела не видно, так? Значит, чем ты занималась эти полчаса?

Она пожала плечами:

— Обдумывала эту самую рекламную концепцию.

— Полчаса? — усомнилась я.

— А хоть бы и три часа! — Ланка вперила вдохновенный взор в стену и вцепилась зубами в карандаш — живая иллюстрация к заданной теме «Муки творчества» или, в современном духе, «Креативные судороги». — Я ведь и сама-то толком не представляю, чем этих американцев грузить. Так что искала плодотворную дебютную идею.

— Отлично. Значит, сидела, грызла ручку, ждала опаздывающую Маргариту Львовну… Стоп. Что ты там говорила насчет одиннадцатичасовой съемки?

— Я ее отменила.

— Во сколько?

— Ёлкин корень! Минут за десять, может, за пятнадцать до твоего появления.

— Ай-яй-яй! Даже идиот удивится — с чего бы это? А Никита свет Игоревич — далеко не идиот. Думай, Ланка! Нужна железная причина.

— Рит… Ты думаешь, что это я?

Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!

— Нет. Я уже сказала, кажется?

— Почему? — не унималась она.

— Тебе это так важно? Ну, например, потому что в таком случае ты эту чертову съемку отменила бы еще вчера. Уж в чем, в чем, а в идиотизме тебя подозревать не приходится. Ланочка, солнышко, некогда сейчас все мои резоны разъяснять. Успеем. Тебе самая срочная задача — придумать, почему вдруг ты съемку отменила? Если мы сейчас быстро все не придумаем, то поплывем до самой Антарктиды, честное слово!

— А там не жарко… — мечтательно молвила Ланка. — Вообще-то я эту тетку с ее жирным и наглым отпрыском терпеть ненавижу. Может, я просто поддалась настроению? А? Тем более и формальный повод для самооправдания неубиваемый — посидела, поразмыслила, поняла, что в час мы с тобой, то есть, с концепцией никак не уложимся, а договор с американцами мне в сто раз важнее этой бабищи. Вот и ухватилась за возможность послать ее — хотя бы на время — подальше. Дала себе поблажку. Годится?

— А что? По-человечески вполне понятно, пожалуй, сойдет. Такие недокументальные объяснения, в общем, выглядят наиболее убедительно. Все мы люди, у всех нас есть слабости. Так, с этим ясно. Значит, ты сидишь вся в размышлениях — почеркай там чего-нибудь на листочках для наглядности — тут, наконец, Маргарита Львовна вся в мыле влетает. Так, влетела, сразу быка за рога, в рассуждения я быстро включаюсь. И натурально, начинаю по студии расхаживать, — я прошлась по офису туда-сюда, — грешно, конечно, наверняка следы затаптываю, но черт с ними, пусть эксперты немного помучаются, не моя головная боль. Походила, осмотрела перегородку — я ее действительно впервые вижу. У Маргариты Львовны любопытства четыре мешка и три коробки, а ручонки шаловливые и вовсе привязывать надо. Увидела перегородку, надо попробовать, как она ездит, так? Потянула туда-сюда… — я осторожно взяла один из мешков, переставила его «на место», подтянула к нему перегородку, — вот видишь, мешок зацепился… и упал, стало видно ножку, Маргарита Львовна — ах!

— Рит, а зачем надо, чтобы тело мы вдвоем обнаружили?

Ох, самое сложное — объяснять самые простые вещи. По-моему, Ланочка до сих пор не понимает, насколько она влипла. Для меня-то ее непричастность — по многим причинам — абсолютно очевидна, но поди докажи это хотя бы тому же Ильину.

— Да не то чтобы надо… Однако тонуть в компании завсегда приятнее, нежели в одиночку. А двое подозреваемых — в десять раз веселее, чем один. Не дрейфь, будем перестукиваться.

— Прямо так сразу и подозреваемых?

— А ты как думала? Ланочка, этот труп до такой степени воняет, что бросить все просто так они не смогут. Не бытовуха, не несчастный случай, в сверхъестественные силы они тоже не верят. Труп — штука сугубо материальная, не колдовством же он здесь оказался, так? С кого-то надо начинать? Естественно, начнут с хозяйки и ее гостьи.

— Ну всегда вроде спрашивают, нет ли у вас каких подозрений. А ты, кстати, меня не спросила.

— А смысл? Если бы они у тебя были, уже сказала бы. Или есть?

Ланка думала не больше двадцати секунд:

— Пожалуй, нет. Разве что абстрактные — любовник, ревнивая баба, какая-нибудь мафия.

— И еще половина населения земного шарика. Вот только почему здесь? Слушай, может ты дорогу кому перешла? Ну там, конкуренты, завистники, а?

Ланка пожала плечами.

— Да естественно, конкуренты, не без этого. Но до такой степени? Бред.

— Ну вот, — усмехнулась я, — собрались две максималистки. За полчаса давай все разгрызем, да? Бог с ними, с мотивами, это потом. Главное — с последовательностью собственных действий разобрались. Так? А, да. Сколько я расхаживала, пока перегородку дергать не начала? Минут пятнадцать, наверное? Или двадцать? Ну где-то так, на часы мы не смотрели. Потом обнаружили подарочек, минут сколько-то побыли в обалдевшем состоянии… Шок, ступор, попытка понять, что произошло, бессвязная болтовня. Потом до двух девиц доходит, что надо бы и милицию вызвать — не сразу доходит, такие уж мы, творческие личности, безо всяких рамок. Кстати, о рамках. Вряд ли возможно незаметно пронести тело по вашим переходам и лестницам, значит, живая пришла, так?

— Ну… Черный ход есть.

— Где?

— Да вот, как выйдешь от меня, соседняя дверь прямо в конце коридора. Пожарный запасной выход. Только там всегда закрыто. У меня даже ключа нет, будем гореть, придется на главную лестницу бежать.

— Это радует. А еще больше радует, что способности шутить ты не потеряла.

Я выглянула в коридор. «Всегда закрытый» запасной выход был не то что не заперт — даже немного приоткрыт. По крайней мере на первый взгляд. Или тут дверь такая хитрая, неплотно закрывается? Я огляделась: в коридоре пусто. Осторожненько дотянувшись до двери запасного выхода, я подцепила ее край ногтями — благо, они у меня почти железные, шурупы отворачивать можно — дверь послушно подалась. Не заперта. Ногтями же я вернула ее в первоначальное положение и вернулась в студию. Мамма мия! Без двадцати одиннадцать! Немедленно звонить — и пусть Никитушка будет на месте, иначе от всех странных обстоятельств мы с Ланкой не то что до приезда американцев — до второго пришествия не отмоемся.

 

2.

Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…

Комета Галлея

Майор Ильин мог быть где угодно: в отпуске, в командировке, в погоне за кем-нибудь особо опасным, на тех же шашлыках. Это я существо тихое и домашнее, а Никита Игоревич — личность, как правило, абсолютно неуловимая.

Но — судьба хранит идиотов, а в особенности идиоток — ненаглядного удалось поймать с одного звонка. О да, не исключено, что это был вовсе не подарок судьбы, а напротив — ехидная ее ухмылка. Однако из соображений самосохранения разумнее считать, что подарок, все равно проверить «что было бы, если бы майор был в отсутствии» — как это проверишь?

Сказать, что мой звонок Ильина осчастливил, — это ничего не сказать. Не поручусь, что он там у себя на радостях сплясал джигу, — не видела, врать не стану. Но трубку телефонную он в порыве восторга точно повредил. Во всяком случае, что-то там у него хрустнуло. И предпочитаю думать, что в порыве именно восторга, а не иных чувств. Все-таки майор — удивительно темпераментный мужчина!

Но — сдержанный. В соседние камеры нас с Ланкой не посадили. Собственно, не только в соседние — совсем не посадили. Даже обидно несколько. И совершенно неинтересно. Много народу, много скучных вопросов.

Ильин, видимо, уже настолько привык к моей способности натыкаться на трупы (и иногда — буквально), что мое неправдоподобно своевременное появление в студии его, кажется, ничуть не насторожило. Зато — мало ему Ланкиной информации — всю душу из меня своими вопросами вытряс. По-моему, он был уверен, что я если и не убила эту девицу собственноручно, то как минимум отлично знаю и убийцу, и жертву. Или хотя бы жертву.

В конце концов я уже и обиделась:

— Знаешь, дорогой, вначале я еще была в себе уверена и могла присягнуть, что вижу эту особу впервые в жизни. Но, честное слово, чем дольше на что-нибудь или кого-нибудь смотришь — тем больше сомнений возникает. Я ее уже наизусть выучила, она мне месяц сниться будет. Ты меня еще полчаса поспрашивай, так я поклянусь, что знала жертву сто лет. Надо только придумать, откуда она мне известна.

Выраженье лица господина майора было спокойным — «как пульс покойника», по меткому выражению классика — вот это выдержка у мужика! Только глаза сузились. Романист девятнадцатого века написал бы: «Он прилагал немыслимые усилия, чтобы справиться с обуревавшими его чувствами». Я не романист и уж тем более не девятнадцатого века. Думаю, Ильина обуревало неодолимое желание плюнуть на нормы джентльменского поведения и тихо меня придушить…

Победили нормы.

— Проваливай! Понадобишься — найду.

Возмущению моему не было предела:

— Я Ланку не брошу!

— Вот и дожидайся ее где-нибудь там, — майор махнул куда-то в сторону Таймыра.

— Вот еще! Я все-таки главный свидетель или кто?

Вот вам. У него опыт, а у меня вся мировая энергия в одном отдельно взятом теле. Никита устало поинтересовался:

— И почему же ты главный свидетель?

— Здрассьте! — возопила я, надеюсь, достаточно искренне. — Кто тело обнаружил?

Взор Никиты Игоревича засветился смутным подозрением. Массаракш! Он-то всю жизнь считает, что я умная, а я тут дуру фирменную изображаю. И почему я всегда переигрываю?

Но нет худа без добра. Из ДК мы с Ланкой вышли вместе. Разыскали открытое кафе, хряпнули по коньячку и тупо уставились друг на друга.

— Ну, какие соображения?

Ланка помотала головой и махнула вторую рюмку, как воду, буркнув:

— Только матерные.

— Тебя хоть не подозревают? — я отхлебнула кофе. Великанова у нас — девушка крупная, а мне, тем более в жару, и пятидесяти граммов за глаза хватит.

— Да вроде нет, — протянула она. — Можно было тебе на амбразуру не бросаться, хотя все равно спасибо.

— Маргарита Львовна, тебе не объясняли в детстве, что врать грешно, а врать официальным представителям официальных же органов так и просто недопустимо? Это какую же амбразуру ты, радость моя, на этот раз закрывала?

Пластиковый стульчик подо мной явственно закачался. Ильин, точно как в старой пошлой поговорке, подкрался незаметно. Хотя, скорее всего, он и не подкрадывался, это мы, умные, ничего вокруг не видим. Вот он-то, ручаюсь, в один взгляд оценил все: и серые физиономии, и коньяк посреди белого дня — вообще-то Ланка предпочитает мартини, о чем Никита, правда, не знает, а я токайское с минералкой, о чем ему прекрасно известно. Поманил официантку, окинул нас синим взором и заказал три коньяка, апельсиновый сок и кофе.

— А ты не лезь в бабскую болтовню! — вскинулась я. Хотя чего уж там запирать конюшню, когда лошадей уже увели.

Стрела моя пролетела мимо. Майор, усмехнувшись, брякнул на стол перед Ланкой связку ключей:

— Там закончили. Кстати, Риточка, не кидайся на поиски профессионального взломщика, знаю я тебя. Замок там простенький, однако открывали, вероятнее всего, родным ключом. Вот первый, второй у секретарши, третий у Ларисы Михайловны, бухгалтера. Так?

— А у коменданта — или как они теперь называются? На случай пожара, наводнения и прочих эксцессов? — вмешалась я.

— Само собой, — устало согласился Никита. — Ящик размером вот с этот стол, и в нем куча железа. Нужный ключик мы нашли. Технические подробности можно опустить, но, похоже, комендантский ключ как в ящик попал, так там и лежал. Если тебя именно он интересует.

Никита Игоревич лениво вытянул из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и расслабленно раскинулся в легком креслице, явно наслаждаясь отдыхом. Коньяк делал свое дело — отключал тормоза и пробуждал здоровые природные инстинкты. Глядя в прекрасные сине-зеленые очи, хотелось думать, что несокрушимый Ильин не устоял против моих колдовских чар — плюс жара, не забывайте — подтаял и начал, забыв о тайне следствия и служебном долге, подтекать информацией.

М-да, приятно, конечно, так думать, вот только откуда бы взяться колдовским чарам? На внешность не жалуюсь, но уж чего-чего, а неземной красоты за мной отродясь не водилось. Не кривая, не косая, не рябая — и все, из выдающегося только та самая «невероятная» шевелюра (что да, то да, люблю, горжусь и лелею, хотя она, кажется, сама существует, несмотря на все мои усилия) да ноги, «самые длинные в редакции». Все прочее вполне на уровне, однако отнюдь не потрясает. А главное — Никитушка ведь не сообщил ничего такого, чего я и сама не узнала бы в самом скором будущем. Информация-то — лишь руку протянуть да уши пошире открыть.

Причем желательно совсем пошире, чтобы ими еще и обмахиваться можно было. Ласковый май, черт бы его побрал!

На пыльном газоне дрых тощий серый котяра, чуть подальше, метрах в трех-четырех стайка воробьев сосредоточенно и шумно обследовала асфальтовые трещины в поисках съестного. Котяра на полмиллиметра приоткрыл левый глаз, терпеливо дожидаясь, когда пернатые окончательно привыкнут воспринимать его как элемент пейзажа и приблизятся на расстояние, позволяющее превратить едоков в еду.

Ильин пускал колечки, сосредоточившись на этом занятии, как на самом главном в жизни деле. Станиславский явно отдыхал и, возможно, даже вместе с Немировичем-Данченко.

Никогда не стоит недооценивать противника.

Ильин погасил сигарету и улыбнулся дружелюбнее миссионера посреди людоедского племени:

— Лана, у кого еще могло появиться желание сорвать ваш контракт с американцами?

— Вы меня уже спрашивали! — огрызнулась верная подруга.

Никита кивнул и сообщил воробью на нижней ветке:

— Вы рядом здорово смотритесь. Дама червонная и дама крестовая.

Наблюдательный, черт! Ланка темно-рыжая с золотыми прядями, я темно-русая, в каштан или в бронзу. Глаза у нее тоже темно-рыжие, у меня — непонятно, не то серые, не то голубые. В сочетании получается нечто жовто-блакитное. Или серебристо-золотое, кому что ближе.

— Никита Игоревич, я же не только вам, я и следователю все уже рассказала. Фотографов в городе много, бывает, что и завидуют друг другу. Модельных агентств тоже хватает, а это в большинстве случаев чистый эвфемизм — те же массажные салоны, только рангом чуть выше. Эскорт-услуги и далее по прейскуранту. Ну и за границу девчонок тащат — тоже якобы «модельный бизнес»! Так что без криминала точно не обходится — да вы лучше меня это знаете.

— А к вам или к вашим девочкам, не обращаются по поводу… м-м… эскорт-услуг?

Ланка поморщилась:

— Бывает, конечно. Но это уж они там сами решают. Я сразу сказала — это без меня.

— А сейчас? — уточнил майор.

— И сейчас то же говорю.

— И что, так прямо и соглашаются? — усмехнулся

— Всяко бывает, — она пожала плечами. — Но вряд ли кто-то таким образом мстит за то, что я не стала девочек для бани предоставлять. Слишком сложно, те, кому нужны девочки для бани, действуют куда проще. Ну, может, пригрозили бы, чтоб не выпендривалась, ну пришли бы угрюмые ребята, сказали бы, мол, Лана Витальевна, вы не правы, народ обижается — так ведь ничего подобного не было! Если коллеги… О контракте с американцами знали немногие, афиш на каждом столбе мы по этому поводу не вешали — рано. Но это отнюдь не государственная тайна. И потом… Ну что — фотографы? У американцев этих ведь не модельный бизнес, а брачное агентство. Хоть режьте, эту публику я практически не знаю. Да и все равно глупо.

— Ильин, ты Ланку не трожь! — встряла я со своим замечанием. — Ее все любят! Она детишек лучше всех в городе фотографирует! Ты сам грамотный? Видишь, что у нее на лбу написано? Аршинными буквами!

Никита опять усмехнулся:

— Не слепой. Написано, что это человек, у которого всё получится. Однако, Маргарита Львовна, — он закурил следующую сигарету, — тебе не приходило в твою светлую голову, что таким людям часто завидуют?

— Ага!— радостно согласилась я. — Так завидуют, что трупы подбрасывают! Другого способа насолить никак не нашли. Как ее, кстати? В смысле — каким способом?

— Устал я от тебя, Маргарита Львовна, — проникновенно признался ненаглядный. — Хорошо нашим прадедам было — запер в тереме и вся недолга. А тут терпи… — со вкусом затянувшись, он откинулся на спинку пластикового стульчика, стульчик выразил явное недовольство и собрался опрокинуться, но Ильин его быстренько победил и назидательно погрозил мне пальцем.

Вот еще! Я-то тут при чем? Сам на стульях качается, а я виновата!

— Эксперт не исключает, — утомленно сообщил майор, — что ее двинули по башке, хотя и сомневается. Вскрытие покажет. Не душили. Не стреляли. Ножиком не резали. Видимо, отравление, вероятнее всего, банальный клофелин с водкой.

— Фу, какая пошлость! И ты можешь думать, что это — серьезные люди?

— Да ничего я не думаю. Вероятнее что-то личное, но почему в студии? Лана, она точно с вашим бухгалтером и секретаршей не была знакома?

— Виделись, — повела плечом Ланка, — она же в студию приходила. А знакомы… Мне кажется, нет.

— И ключей ни у кого больше не было?

— Ни у кого, — подтвердила она.

Врет! Разрази меня гром, врет! А у Никиты чутье куда сильнее моего, сейчас засечет! Одна надежда, что Ланку он так, как я, не знает.

Нет, не засек. Или виду не показал. Поднялся из-за столика, кивнул вежливо:

— Девушки! Я, конечно, не рассчитываю, что вы мне в ответ на мою откровенность про свою амбразуру расскажете. Хотя могли бы и поделиться, а не разводить ля-ля про рояль в кустах. Тоже мне, тайны мадридского двора! Ты, Риточка, часто оказываешься не в тех местах и не в то время — но только потому что сама туда лезешь. Так я тебя очень прошу — пожалуйста, без лишней самодеятельности, хорошо?

Отойдя на пару шагов, он бросил через плечо «я позвоню» и бодро удалился в сторону памятника Выдающемуся Государственному Деятелю.

Сфотографировать выражение наших лиц в этот момент Ланка не сообразила. А увидеть, что было написано на моей физиономии, я, увы, не могла. Наверняка что-то непечатное.

— Он всегда такой? — слишком резко отодвинутая рюмка обиженно звякнула.

— Временами. Обычно хуже. Сегодня ему не то жарко, не то по моей скромной персоне соскучился. Еще заявится на ночь глядя, жахнет стакан, потом заявит, что за рулем, а это полный ай-яй-яй. Спиртное его, правда, не берет, но запах-то остается… — попыталась я в двух словах объяснить расклад, которого хватило бы на «Войну и Мiр», кстати, и название подходящее.

— Любишь? — она вздернула соболиную бровь.

— Ланочка! — взмолилась я. — Нашла время моей личной жизнью интересоваться! Нету у меня никакой личной жизни. Не-ту. Сплошная деятельность на благо общества. А наши взаимоотношения с господином Ильиным вообще суть тайна сугубая, мраком покрытая. Для всех. Для меня в первую очередь. Классный мужик, штучный. Герой. Хотя и совершенно не моего романа, но ничего поделать не могу, они сами все решили. Однако, душа моя, нам с тобой это сейчас до тумбочки, у нас и без моей личной жизни забот хватает. Слушай! Мне мысль пришла. Ильин-то, конечно, об этом в первую голову подумал, а я вот только что. Любовник, а? После Нового года она ж к тебе не одна приезжала?

— С мужиком, — сообщила Ланка и замолкла минуты на три.

— Ну, не томи, — поторопила я.

— Чего — не томи? Мужик, одно слово. Крепкий, высокий, плечи и шея накачанные, ноги тонковаты малость. Шатен, стрижен коротко, скулы высокие, губы тонкие, нос, по-моему, ломанный…

— Узнаешь, ежели что?

— Шутить изволите? Я все-таки фотограф, у меня с визуальным восприятием и зрительной памятью все в порядке. И знаешь, Ритка, мне кажется, что эта морда мне знакома…

Мне описание тоже кого-то напоминало, вот только — кого?

— Ну?!!

— Чего — ну?!! — она дернула плечом. — Мужик и мужик. Это же сто лет назад было! Думаешь, сейчас это важно?

— Очень хотелось бы знать.

Ланка помотала головой:

— Не могу сообразить.

— Ну, Ланочка, ты же гений, помнишь мужика, вспомни, какой интерьер вокруг него должен быть, пейзаж там, не знаю, погода… Природа или помещение? Зима? Лето? Холодно? Жарко? Официоз? Выпивка?

— Ускользает…

Ланкино лицо выразило столь явное огорчение, что мне стало ее жаль.

— Ладно, оставь, не напрягайся, потом всплывет.

— Нет, погоди-ка…

Ланка зачем-то переставила стаканы, пепельницу, не понравилось, переставила еще раз, провела пальцем по краю круглого белого столика…

— Знаешь, боюсь соврать…

— Ну хоть предположи! Знаешь ведь, докладывать не побегу!

— Мне кажется, что это был золотухинский муж. Я его, правда, видела всего раза три, и то…

— Три раза — и она еще сомневается! Ты же профессионал! Ладно, принимаем, как вариант. Лидусин муж, говоришь? Витька? Почему бы и нет? По-моему, он иногда за Лидусей в редакцию заезжал.

— Погоди, дай подумать. В редакции я его не помню, а вот дома…

— У кого дома? — довольно тупо уточнила я, пытаясь представить, каким образом Лидусин муж мог оказаться в гостях у Ланки.

— У него! — рассердилась Ланка (еще бы! она тут проявила чудеса догадливости, а я, должно быть, для равновесия, кочан капусты изображаю). — У Лидуси! Что ты, в самом деле?! Точно. Она купила новый стол и потащила всех, кто рядом случился, эту драгоценность обмывать.

— Драгоценность? — изумилась я.

— А… Жаль, ты не видела. Такой монстр под девизом «красиво жить не запретишь» — большой, круглый, стеклянный и на колесиках, как рояльная табуретка. И даже крутится, шик-блеск! Ты у них дома была?

— Давно.

— Значит, обстановку представляешь. Стол на самом-то деле очень даже элегантный. Где-нибудь в полупустом зале, перед камином, в окружении кожаных кресел смотрелся бы супер. А в восемнадцатиметровой клетке, между квадратной тахтой и забитой всяким барахлом стенкой…

— Действительно, жуть. А Витька?

— А Виктор явился посередине общего веселья, устроил жене скандал — на кого-то там она опять не так посмотрела или деньги не те потратила — в общем, чуть не расколотил это стеклянное сокровище. Однако быстро утих, махнул пару рюмок и влился в компанию. Тут я уже решила, что с меня хватит, и по-английски этак испарилась. Да, теперь я, пожалуй, вспомнила.

— Вот видишь! И он, значит, сопровождал полгода назад девушку Свету? А? — я воздела к небу палец.

— Рит, но это же было черт знает когда — неужели сейчас оно имеет значение?

— Откуда я знаю, имеет или не имеет. Поглядим. Хоть есть, с чего начинать.

Я уже открыла было рот, чтобы задать следующий, по моему скромному разумению куда более важный вопрос, но почла за благо оглядеться — кто знает, что этому Ильину может в голову взбрести. День выглядел пасторально. Мамаши гуляли с разновозрастными потомками, некий отрок осваивал ролики, целеустремленная публика с авоськами направлялась к ближайшему рынку, деревья не шелестели — жарко, птички не чирикали, цветочки не пахли. Ну не тюльпаном же он, в самом деле, прикинулся — габариты не те!

— У кого еще был ключ?

Ланка не ответила, только едва заметно качнула головой — «нет».

— Ланочка, я не Ильин, и вообще ни в каких органах не служу. Кто там тебе баньку топил и у кого еще один ключ от студии — сам этот персонаж меня не сильно занимает. И тебя понять нетрудно — может, у тебя роман с вице-губернатором, — Ланка вздрогнула, чего я предпочла не заметить, — и ты его подставлять не желаешь. И не надо. Но подумай сама! Пусть ты точно знаешь, что у владельца лишнего ключа алиби, да хоть бы пять алиби — но ключ-то железный, с него дубликат сделать можно…

Но Ланка молчала намертво.

 

3.

По ночам все кошки серы.

Джон Дальтон

Нет, господа, мне решительно противопоказано делать какие-то предположения — сбываются, черт бы их побрал! Ильин в самом деле заявился на ночь глядя — весь такой усталый, в расстроенных чувствах: надо быть последней мегерой, чтобы не налить, не накормить и — автоматически — не оставить ночевать.

Кстати, не подумайте дурного. В моем доме «ночевать», как правило, означает именно «ночевать». Лесная привычка. Там двое спят в одном спальнике просто потому, что одному в спальнике холодновато, а без оного так и совсем замерзнуть легко.

В моем доме лежбищ хватает — я всю жизнь живу по принципу: стоять лучше, чем идти, сидеть лучше, чем стоять, а лежать лучше, чем сидеть. Ты почему дрова сидя рубишь? — Лежа пробовал, неудобно. И если два (три, четыре) хороших приятеля засиделись заполночь в разговорах «об интэрэсном», погонит ли хозяин — или хозяйка — гостя во тьму? А смысл? И два разнополых персонажа благополучно засыпают в разных углах квартиры, памятуя о том, что «роман портит отношения».

Не то из нежелания оставаться в долгу за сытный ужин, не то по каким-то иным резонам в этот раз Ильин начал вдруг действительно делиться информацией. Причем подробно. И — лениво этак, точно ничего особенно в том нет. Умерла Стелла Грей сиречь Света Серова вечером предыдущего дня, часиков в семь-восемь, плюс-минус квадратный километр. При жизни была девушкой общительной, с широким кругом знакомств. Работала кассиршей в элитном сувенирном салоне — «только для серьезных мужчин», ручки Паркер, бумажники из страусиной кожи и вересковые трубки. Частенько прогуливала, получала регулярно выговоры, однако довольно мягкие, об увольнении речь не заходила ни разу.

И когда это Ильин успел столько нарыть? И почему все это мне выкладывает? Неужели впрямь чувства какие-то проявлять собирается?..

Но «жахнуть стакан», чтобы иметь железобетонный повод для ночевки, гость не успел. Помешал телефон:

— Рит, приезжай, а? — Ланкин голос тянул на тыщу вольт, не меньше.

Господи! У нее там что, еще один труп? А у Никиты ушки на макушке. Напустив в голос столько лени, что даже идиот заподозрил бы неладное, я зевнула и изобразила легкое недовольство:

— Ну, радость моя, что за срочность? Я… ну… давай лучше на днях, а?

Уф! Ланка поняла меня мгновенно:

— У тебя майор, да? Тебе говорить неудобно?

— Да ну, лениво, — несколько невпопад ответила я, делая вид, что ничего более серьезного, чем дамская истерика, звонок не содержит, — у тебя что там, жилеток не хватает, носовые платки кончились? Ну, поцапались — помиритесь, в первый раз, что ли? Давай хотя бы завтра?

Мои выкрутасы Ланка пропустила мимо ушей — умница!

— Рит, тебе обязательно надо ее послушать. А завтра черт его знает, как сложится — успокоится, настроение поднимется и слова не вытянешь.

Ага, значит, не труп, если «послушать» надо.

— И где? — так же лениво поинтересовалась я.

— Домой ко мне явилась, полчаса я ее подержу, пока рыдает… А?

— Ну, если назад прямо к подъезду доставишь… Ладно, договорились, — я повесила трубку и на секунду задумалась. Главное — не давать противнику опомниться. Ильин, в общем-то, не враг, но длительное раздумье наверняка породило бы в его сыщицкой душе всякие подозрения. Маргарита Львовна, которой вдруг «лениво» работать жилеткой — это вроде как стоматолог, которому «неохота» сверлить, «давайте лучше завтра».

— Никитушка, пока ты в норме — не подбросишь меня к Молодежному центру? — все так же лениво протянула я. Что сделал бы в этой ситуации среднестатистический мужик? Правильно, заподозрил бы страстное свидание (уж больно у меня голос был томный) и устроил бы сцену ревности. А вот дудки!

— Подброшу, конечно, не сажать же тебя в левую машину, ночь на дворе. Помощь нужна?

За что люблю этого типа — лишних вопросов не задает, исключительно по делу.

— Да нет, сама справлюсь.

По дороге Никитушка все же от «лишнего» вопроса не удержался:

— У тебя там, часом, не еще один труп нарисовался?

Пошутил, называется! Ну да, шутить мы тоже умеем:

— А как ты догадался? Сразу три, представляешь? Мужик жену удавил и двух ее приятельниц за компанию. Теперь солить, наверное, придется. Жарко, завоняются…

— А… Ну-ну, — только и молвил ненаглядный. Сразу всплыло вечное «А что это там за шаги на лестнице? — А это нас арестовывать идут. — А… Ну-ну». Однако, расслабляться рядом с таким собеседником явно не след, того и гляди, чего-нибудь пропустишь. — Тебе прямо к Молодежному Центру?

Ой-ей-ей! Центр-то я сдуру назвала, до Ланкиного дома от него не боле четверти часа пехом, так ведь майор-то адрес ее домашний наверняка запомнил. Выйду, понимаете ли, на пустую площадь — а площадь там не меньше, чем перед Мавзолеем. И чего дальше? Двигаться на глазах у заинтересованного зрителя в известном ему направлении? Или встать березонькой во чистом поле и ждать, покуда у него, заинтересованного, терпение лопнет? А это вряд ли… Вот еще беды!

Ну-ка, соображай, Львовна, и побыстрее!

— Не доезжая два дома, направо, во двор, там второй дом по левую руку, третий не то четвертый подъезд, никак не могу запомнить.

Кто подумал, что я собралась уходить от майора «огородами, огородами и к Котовскому» — так это зря. Во-первых, глупо, во-вторых, просто безнадежно. Не до такой уж степени я самонадеянна, чтобы с профессионалом на его же поле соперничать. Сбежать от Ильина — такая же утопия, как догнать Савранского из «Покровских ворот».

Нетушки! Можно обойтись и без игры в казаки-разбойники. Знакомых у Маргариты Львовны много, один проживает как раз там, куда я свернуть велела. Серьезный субъект. Филолог, Рильке переводит и прочими столь же умными вещами занимается. Классический библиотечный червь. Умный! Как три древнекитайских энциклопедии. Только чем мальчики от девочек отличаются, по-моему, до сих пор не выяснил. Мы с ним когда-то совпали на почве любви к симфонической музыке. Кажется, что-то там Белы Бартока впервые у нас в Городе исполняли — со мной временами случаются посещения таких мероприятий. Правда, реже, чем хотелось бы. Должно быть, поэтому персонажей типа «библиотечного» Шурика среди моих знакомых раз-два и обчелся. Не совсем та кандидатура, чтобы вваливаться на ночь глядя, но уж сказала — к Молодежному Центру — теперь выбирать не из чего.

Да еще исхитриться, чтобы Ильин не пошел меня до квартиры провожать — сразу ведь ясно будет, что я без приглашения и вообще полный мешок туфты нагнала. Так, подъезжаем…

— Спасибо, солнышко, что бы я без тебя делала! — чмокнуть Никиту в щечку, ему сколько-то секунд на обалдение, на то, чтоб в себя прийти, вылезти из машины, закрыть ее, мне — чтобы до подъезда долететь, нажать «семь-три», дверь открыть, проскользнуть, захлопнуть и — наверх, пулей.

Есть, конечно, вариант просто подождать минут пятнадцать в подъезде, однако слишком опасно. Кодовую подъездную дверь даже мне открыть — не вопрос, а уж Никите — тем более. Но даже если он решит быть законопослушным и в подъезд решит не входить… Выжидаю это я четверть часика, выползаю наружу, а там свет Игоревич дожидается — проверяет. Жестокий романс в исполнении ансамбля пьяных вивисекторов. И я в качестве подопытного кролика.

Нет, визита к Шурику не избежать. К счастью, за дверью слышно какое-то движение, и даже, кажется, свет пробивается — глазок «умный мальчик», наверное, никогда не поставит. Звоню. Голос не то удивленный, не то настороженный:

— Кто там?

— Шурик, это Рита, извини, что в такое время, очень надо. Я буквально на десять минут.

Должно быть, Шурик решил, что у меня понос — если ему вообще знакомы такие события в человеческом организме. Ну и не будем брать на себя роль великого Просветителя. С ходу я сочинила, что мне позарез надобно избавиться от… м-м… назойливого поклонника — хотя сомневаюсь, что этому человеку вообще известно, что такое «поклонник», тем более «назойливый».

С Маргаритой Львовной спорить трудно — у большинства людей со мной просто скорости не совпадают. А если на тебя смотрят умоляющими глазами и очень быстро и внятно выдают абсолютно точные инструкции — какие уж тут споры! А инструкции были весьма кратки: я подойду к окну, помашу, крикну туда пару слов, после чего надо появиться рядом, взять меня за руку и от окна увести.

Изверг ты, Львовна, как есть изверг! Мало того, что ворвалась к человеку, так еще и требуешь от него совершенно немыслимых поступков. Ему же до другой человеческой особи дотронуться — все равно, какого пола — да легче ежа проглотить. Против шерсти. Но надо было, чтобы Никита увидел меня, затем мужика рядом, у которого явно ко мне какие-то… м-м… надобности. Будет ревновать — его проблемы. Главное, чтоб убедился: у Маргариты Львовны возникли срочные дела, каковыми она и принялась со свойственной ей энергией заниматься.

Я высунулась в окно — благо, Шурик обитает всего-то на третьем этаже — помахала стоявшему столбом Ильину, крикнула, что все в порядке… Шурик не подкачал, исполнил все в точности. И не только не выставил меня, оскорбленный, за дверь — даже чаем напоил. Надо бы ему чайник новый подарить, что ли: то, что красуется у него на плите — это же страшный сон, а не предмет кухонной утвари.

В ответ на мои несколько бурные изъявления благодарности Шурик почему-то начал говорить о каком-то грядущем концерте, и почему бы не сходить на него вместе. В самом деле, почему бы и нет? Тем более, что все мероприятия, на которые он меня звал раньше, оказывались весьма интересными.

Пока закипал «страшный сон», я позвонила Ланке, в двух словах объяснила ситуацию, обещала быть через двадцать минут. Перед тем, как выходить, еще раз выглянула в окно — чисто. Ни Ильина, ни машины.

Самое неприятное время для передвижения по городу — с девяти до одиннадцати вечера. Знакомятся, затаскивают в какие-то компании, на отказы обижаются, ибо компании все к этому моменту уже изрядно подогретые… Времени это вынужденное общение отнимает массу. После одиннадцати становится куда тише. Кто гуляет — догуливает по квартирам, кто добирается домой — сосредоточен на процессе. Самая благодать наступает после двух, но и после одиннадцати — тоже ничего.

Мне повезло. Дорога до Ланкиного дома оказалась практически безлюдной. Только обиженный жизнью субъект общался с кирпичным забором, да весьма теплая компания дожидалась на остановке загулявшего автобуса, пытаясь скрасить ожидание исполнением бессмертной «Мурки». А капелла. Хватало певцов на две строки, затем срочно требовалось обсудить погоду, мелодию, личные отношения, затем развернувшаяся душа вновь начинала требовать песен и возвращалась на очередные две строки к «Мурке»… Девицы в компании наличествовали, так что мне удалось проскользнуть, не привлекая ничьего «теплого» внимания.

Засада ждала у самой цели путешествия, уже в Ланкиных курмышах. Перед тем, как свернуть в предпоследний переулок, я остановилась. Почему? Не знаю! Легче всего сослаться на интуицию, но что интуиция — тогда уж прямо телепатия. Остановилась, выглянула осторожно — почему осторожно? — из-за угла…

Стоит, родимый! Из машины, конечно, не выходит, но стоит так, что Ланкина калитка и все окрестности перед ним, как на ладони. А меня за сиренью как раз не видно, не зря я ее всегда любила. Зная Ильина, можно предположить, что простоит он так не меньше часа — для проверки, а не сюда ли, грешным делом намылилась Маргарита Львовна. Шурикова дома он не знает, может, там какой хитрый «черный» ход есть. А предположительный конечный пункт — вот он.

Ну ладно же! Мы пойдем другим путем. Огородами. Причем буквально. Частный сектор все-таки. С улицы поглядеть — сплошные заборы, однако, если знать, куда шагать, просочиться можно. Подберемся к дому не с улицы, а с тыла, где та самая банька. Нюх у меня отнюдь не как у собаки, однако баньку, похоже, топили и в самом деле недавно. Очень может быть, что и вчера.

И зачем мне Ланка голову морочит?

Догадливая подруга поджидала меня «на задах», возле баньки. И как она ухитрилась ильинскую тачку за углом разглядеть — уму непостижимо.

— Так слышно же! — беспечно отмахнулась она. — Прошлась до магазина для проверки — стоит. Чужой. Ну я и решила, что майор твой тебя отслеживает. Купила демонстративно бутылку — пусть думает, что я с расстройства надираюсь.

— Как же ты меня дожидаешься, а гостью бросила?

— Так бутылку я ей оставила, — подмигнула Ланка, — ей же нервы поправить необходимо.

 

4.

Одна звездочка, две звездочки… но лучше всего — пять звездочек!

Леонид Ильич Брежнев

Секретаршу звали простым русским именем Ольга. Оля. Олечка. Она всхлипывала, шмыгала уже распухшим носом и беспрестанно повторяла:

— Ну, Лана Витальевна, ну, я правда, не виновата, ну, откуда же я могла знать?

— Чего стряслось-то? — спросила я Ланку. Она пожала плечами.

— Попробуй ты. Я уже пыталась, хотя особо не напирала. Одно и то же — ах, я не виновата, она и вправду звонила, а ее нет, а что я могла сделать, если Димочка опять с этой дурой, а он не виноват, они сами на него падают… — Ланка развела руками, — и далее в том же духе. Что-то она себе насочиняла.

— Ну я же правду говорю, ничего не сочиняю! Она позвонила, конечно, я побежала, а ее там не было, а я дожидалась, и меня не было, и ее убили. А она не звонила… — совершенно убитым голосом закончила Оленька.

— Стоп, — скомандовала я сама себе и обалдело уставилась на Ланку, — ты на работе в этих местоимениях не путаешься?

— На работе все нормально, — сообщила подруга. — Кавардак начинается, только когда дело касается ее несравненного Димочки.

— Понятно. То есть, ничего не понятно. Оленька, кто звонил и куда?

— Ну, в студию же! И я отпросилась, а она не звонила, и ее там не было, а ее убили, — Оленька выпаливала сто слов в минуту, да еще ухитрялась всхлипывать и шмыгать носом, что отнюдь не улучшало дикцию.

— Кого убили?

— Ну, эту, как ее?

— Свету Серову, — подсказала я. —  А перед этим она звонила в студию?

— Почему она звонила? — удивилась Оленька. — Когда?

— Ты же сама сказала, что она позвонила, и ты отпросилась.

— Я отпросилась, потому что Машка звонила, — абсолютно спокойно объяснила Оленька, глядя на меня, как на трехлетнего ребенка, который не понимает очевидных вещей. Может, я и в самом деле идиотка? В мою голову начало закрадываться смутное подозрение — эти бесчисленные «она» должны быть разными.

— Так, уже что-то. Машка — это кто?

— Ну, есть одна… Она, ну…

Три дня мы бились, и луна над полем трижды подымалась… Три не три, дня не дня, однако часа два на распутывание клубка местоимений мы потратили. Пожалуй, страниц десять этого фантастического диалога стоит пропустить. Из высокогуманных соображений. Мои-то знания об особенностях мозговой деятельности у некоторых представительниц прекрасной половины в результате умножились, однако читателя жалко. Лично мне уже к началу второго часа этого Безумного Чаепития начал грезиться скромный необитаемый остров, где нет никого, кого можно было бы называть «он, она, оно, они…»

Впрочем, последовательность событий, хотя и без полной уверенности, реконструировать таки удалось.

Вчера (если считать, что «сегодня» еще продолжается, несмотря на то, что перевалило за полночь), примерно в половине второго — это, напоминаю для тех, кто уже успел запутаться, была еще пятница — Оленьке позвонила «одна такая» Машка. По неясным для меня причинам ее Оленька в посягательствах на умопомрачительного Димочку не подозревала. Собственно, на самом деле Машка не звонила, просто…

Стоп. Скачка ассоциаций — штука заразная. Итак, «Машка» сообщила, что ненаглядный Оленькин Димочка намылился сводить пообедать некую рыжую девицу, при одном воспоминании о которой Оленька начинала трястись в истерике, поскольку грудь у девицы была, как у Памелы Андерсон силиконового периода — причем безо всякого силикона — и против такого богатства, конечно, ни один мужик устоять не способен.

Оно, конечно, инстинкты сильны. Но, по-моему скромному разумению, если мужик теряет голову в погоне за чьей-то грудью — либо там, кроме груди, что-то еще есть (например, мозги), либо у мужика головы изначально не было. Но это лишь мое, никого ни к чему не обязывающее, мнение.

Услыхав об очередной угрозе тихому личному счастью, Оленька, естественно — а кто бы поступил иначе? Вы? Так у вас просто отсутствуют здоровые женские рефлексы — отпросилась у доброй Ланы Витальевны и на всех парах ринулась к месту работы несравненного. Несравненный, натурально, дымился от трудового энтузиазма, то есть, попросту говоря, находился в запарке и ни о каких обедах ни с какими посторонними девицами и помыслить не мог — за полным отсутствием свободного времени. Оленька, однако, решила, что это все есть игра на публику, то бишь, на начальство, и устроилась в ближайшем скверике дожидаться, когда же ее сокровище прекратит притворяться, сбежит с рабочего места и… тут-то она его и выловит. Ход не самый умный, но распространенный.

Сокровище «горело на работе» часа три. Догорев, оно появилось на улице в сопровождении еще троих таких же героев труда, и не остывшая еще компания дружно двинулась к неведомым целям. Оленька двинулась за ними. Через полчаса неведомая цель приняла вполне материальные очертания. Ну помилуйте, куда могут отправиться четыре мужика по окончании рабочего дня, при таких-то погодных условиях? Конечно, на набережную, пить пиво.

Когда четыре мушкетера взяли по третьей кружке, Оленька поняла, что «агентство ОБС — одна баба сказала» —  чего-то напутало. И растерялась. После попытки позвонить верной Машке растерянность переросла в полное недоумение: Машка уже четвертый день как отбыла в командировку, и появления ее не ожидалось раньше середины следующей недели.

— Получается, что я сама ушла, — совершенно убитым голосом закончила Оленька и с надеждой посмотрела почему-то на меня.

— Ну и что?

— Если бы в студии кто-то был, как бы ее убили? — любительница местоимений зашмыгала носом чаще, похоже, намечался очередной этап слезотерапии.

— Постой-постой, — удивилась я, — а откуда ты вообще знаешь, что кого-то убили?

— Катька сказала, — сообщила Оленька.

— Что за Катька? — шепотом спросила я Ланку.

— Менеджер из «Тирса», я им часто съемки делаю, — так же шепотом ответила Ланка.

О неизвестной мне Катьке Оленька рассказывала почти спокойно:

— Она пришла насчет съемки договориться, бабка ей и доложила.

Я вздохнула. Образ необитаемого острова вновь поманил своей тишиной и пустынностью.

— Какая бабка?

— Ну, эта, внизу…

— Вахтерша?

— Ну да, — подтвердила Оленька. — Катька мне звонит, чего у вас там такое, а я же не знаю ничего, меня же не было… Но меня ведь не просто так не было, я ничего не придумала!

Да уж, придумать можно и поумнее…

— Машка взаправду звонила! Только я не знаю, как…

Мы с Ланкой опять переглянулись, Ланка пожала плечами:

— В офисе телефон с памятью, утром поглядим.

— Думаешь, кто шляпу спер, тот и тетку пришил?

— Какую еще шляпу! — вновь воспряла Оленька. — Я не брала никакой шляпы, все были на месте!

Объяснять мы не стали. Великого Шоу Оленька явно не читала. По крайней мере, Бернарда. Хотя, думаю, что и Ирвинга тоже вряд ли. А шляп в Ланкиной студии десятка полтора, и действительно, все были на месте.

Тем временем Оленька успела тихонько приговорить последний стакан мартини, еще немного повсхлипывала и засопела окончательно сонно. Мы отвели ее в комнатушку, которую Ланка именовала «гостевым чуланом», уложили и вернулись на кухню. Почему в России все мало-мальски важные разговоры ведутся на кухне?

— По-моему, все это странно, — подытожила Ланка. — Только что мы с этим «странно» делать будем?

— А я знаю? Который час?

Ланка потянулась к буфету за часами.

— Половина третьего, — печально доложила она. — Спать хочешь? Замучила я тебя? Постелить?

— Да постелить-то можно, а спать, наверное, еще нет… Интересно, Ильин там еще стоит?

Я спросила из чистого сочувствия, а Ланка подумала о другом:

— Ты думаешь, он меня подозревает?

— Всерьез, наверное, нет, скорее так, по ходу дела. Просто интересно, уехал или нет?

— В таком случае ассоциации у тебя, знаешь ли…

— Чем тебя мои ассоциации не устраивают? — я зевнула. — Чистое человеколюбие. Мы спать ляжем, а он там, бедный, мучается, следит… Мужиков и вообще беречь надо, а таких — тем более.

— Да кто бы спорил! — впервые за этот длинный-предлинный день Ланка рассмеялась. Лучше бы она этого не делала. В безмолвном доме смех прозвучал жутковато, мы даже вздрогнули, но сделали вид, что все в порядке. — Классный мужик, теперь таких почти что и не делают. А глаза — так и вообще обалдеть!

— Эй, подруга, но-но! Руки прочь от братской Кубы! — я погрозила Ланке пальцем.

— Да я чего? Я исключительно в профессиональном смысле! — она подмигнула.

— Ну разве что в профессиональном… Хотя… Даже если и не только, вполне могу понять. Никита — редкостная… м-м… прелесть.

— Ага, а кто три часа назад эту самую «прелесть» хитроумнейшими способами с хвоста сбрасывал? Ты случайно не помнишь, кто это был?

— Одно другому не мешает, — отмахнулась я. — И кстати…

Зная меня, Ланка не преминула съязвить:

— Которое, конечно, совсем некстати.

— Не, не совсем. Я все думаю, как теперь из Ильина информацию вытаскивать. Сегодня-то он почти что был готов к употреблению, да ты меня выдернула, — я потерла слипающиеся глаза, в голове немного прояснело. — А что, если с ним взаимовыгодный обмен устроить?

— Что на что? — в Ланкиных ореховых очах блеснул живейший интерес.

— А Оленьку ему отдать. Пусть мучается, а?

— Да ты что, он же застрелится! — Ланке, как и мне, ни на секунду не пришло в голову, что еще неизвестно, кто кого замучает. Чего ж тут неизвестного — все ясно, как майское утро. Тьфу ты, опять «майское утро»! Пора менять список любимых поговорок.

— От меня же не стреляется, — я опять зевнула. — То есть, ты не возражаешь?

— Если ты считаешь, что это может быть полезным, — она дернула плечом.

«Полезным» я, собственно, считала совсем другое, о чем и не преминула сообщить:

— Вообще-то мне хотелось бы, чтобы твоя скрытная милость перестала лапшу мне на уши вешать.

Ланкина физиономия выражала явственные сомнения — и хочется, и колется, и мамка не велит. Наконец чаша весов куда-то все же склонилась:

— Почему это я скрытная?

Вот уж воистину — нарочно не придумаешь! И я не я, и хата не моя.

— Ну здрассьте! Почему ты скрытная — вопрос к тебе, а не ко мне. А почему я так считаю… Ты что, думаешь, я такая же идиотка, как твоя Оленька? И вечер ты провела в гордом одиночестве, и ключей от студии ни у кого не было. Не морочь мне голову! Не хочешь говорить — так и скажи: фиг тебе, Маргарита Львовна, это не мой секрет.

— Фиг тебе, Маргарита Львовна, это не мой секрет, — усмехнувшись, повторила Ланка.

— А теперь подумай. Очевидно, что ежели вдруг ты мне что-нибудь все-таки надумаешь рассказать, Ильину я докладывать не побегу, это понятно?

— Понятно, ну и что?

Я потянулась за очередной сигаретой, хотя курить уже совсем надоело. И разговаривать надоело. Но выбора-то нет. Вот как втолковать Великановой, что я на ее стороне?

— Пока ничего, едем дальше. Ежели ты бережешь самую главную любовь, коя наконец-то случилась в твоей жизни, — вопросов нет, причем в буквальном смысле слова. Однако ты относишься к тому редкому типу женщин, которым вполне подойдет гарем наоборот, то бишь мужской — так что, рискну предположить, что любовь просто большая, а вовсе не самая-самая. В высших кругах я не слишком хорошо ориентируюсь, так что даже не стану пытаться вычислить, кого именно ты заарканила на этот раз. Твоя лояльность в духе «никому ничего не скажу» — дело благородное. Однако вникни. Никто не живет в безвоздушном пространстве. Не можешь же ты думать, что роман Большого Человека пройдет незамеченным мимо его окружения? Не можешь, не можешь, и не делай безразличное лицо. Возле каждого Большого Человека крутится масса публики, которая — скрывай не скрывай — всегда в курсе происходящего. И у каждого представителя этой публики — свои желания, стремления и прочая, и прочая.

Ланка, обхватив свой бокал ладонями и прижав его к подбородку, глядела на меня почти жалобно:

— Рит, может, мы спать пойдем, а?

— Ага, сейчас пойдем, — я начала сердиться. — Ильин тебя не знает, потому запросто поверил, что ты вчерашний вечер посвятила — как ты там выразилась? — отдыху, да? Я, кстати, тоже вполне допускаю, что твое вчерашнее вечернее времяпрепровождение не имеет отношения к этой девице. Однако случаи бывают разные, поэтому я сказала бы — вероятно, почти не имеет.

— То есть? — она нахмурилась.

— А ты представь гипотетическую ситуацию. В окружении персонажа, с которым тебе приятно проводить свободное время и которого ты столь благородно прикрываешь, — в этом окружении, предположим, есть некто. Просто Некто. Света Серова работала — если ты не в курсе — в крутом сувенирном магазине, таких у нас один-два, там половина важных функционеров покупает презенты своим начальникам и сослуживцам. По этой самой причине наш Некто вполне может знать симпатичную девочку Свету — которая к тому же охотится на крупную дичь. А раз охотится, значит, какие-то отношения с разными персонами у нее складываются. Можно предположить, что кому-то из персон — пусть даже третьего ранга — она вдруг начинает мешать?

— Ну, можно.

— А дальше два плюс два. У нашего Некто есть возможность получить дубликаты ключей от студии — раз. Заманить в студию Свету с ее модельными амбициями — не вопрос. Это два. Кроме того, наш Некто в курсе, что Ланы Витальевны в этот вечер в студии не будет, поскольку занята она будет совсем в другом месте. Остается лишь обеспечить отсутствие сдвинутой на своем приятеле секретарши — и готово. Место и время обеспечены, и связать нашего Некто с непонятно откуда взявшимся трупом никому не удастся. Ни-ког-да. Очень удобно. А что у Ланы свет Витальевны в результате сорвется контракт из серии «единственный шанс в жизни» — так это нашего Некто ни на грамм не беспокоит.

Лана прикусила костяшки пальцев:

— Рит, хватит из меня душу вынимать. Чего ты хочешь?

— Вторую версию, всего-навсего. Честно говоря, схема, по которой труп тебе подбрасывают завистники, мечтающие сорвать твое сотрудничество с американцами, — хоть режь, мне кажется, это за уши притянуто.

— Да мне вообще-то тоже. Но почему непременно…

— А потому, что студия — это не центральная площадь, то есть, не общедоступное место. Туда, во-первых, надо попасть — то есть иметь ключи — во-вторых, надо знать, что там никого не будет — а такое бывает крайне редко, обычно ты там торчишь до девяти-десяти вечера. Так что, хочешь — не хочешь, а злодея придется искать где поблизости. Конечно, ежели у тебя вдруг нарисовалась самая большая в жизни любовь — ну, дело ваше, я и приставать не стану.

— Ну, как — большая… — задумчиво протянула Ланка, — обычная.

— Однако мы такие благородные, что будем защищать своего избранника от всех и вся, до последнего патрона. Я от тебя умру, честное слово! Хочешь, я поклянусь, что никому не скажу, пока ты сама не разрешишь?

— Да ладно, я и так не думаю, что ты кому-нибудь скажешь. Просто у него жена мегера жуткая — да ты ее знаешь — и если не дай бог что, он и вылетит отовсюду, и детей больше не увидит.

— Не дай бог — что? Про баньки — прости, дорогая — куда Большие Люди ходят с девочками, мегера не знает?

— Баньки — одно, а вот что-то продолжительное…

— Любопытная точка зрения. Грубо говоря, проститутки допускаются, но порядочные дамы — абсолютное табу, так? Забавно. А с этой Светой у него ничего не могло быть?

Ланка задумалась. Все-таки я ее достала. Спать пора, ей-богу, грешно над людьми измываться.

— Не думаю. Так, что-то разовое, вроде «баньки», как ты выражаешься, — еще может быть. Но не больше. Слушай, а может, она сама?

Мне захотелось плюнуть на все и отправиться домой. Или хотя бы что-нибудь разбить.

— Ты вообще-то веришь в то, что говоришь? Никто кассиршу не убивал, она сама грибами отравилась, да? Чего это у тебя в студии такого ядовитого?

— Ну… — протянула Ланка.

— Не нукай, сказали же — почти наверняка клофелин с водкой. Надеюсь, клофелин ты на полочке не держишь?

— Нет, конечно.

— А говоришь — сама. Всю жизнь девочка Света жила по принципу «мне-мне-мне», а тут вдруг решила, что жизнь не удалась, и надобно себя этой самой жизни собственной рученькой лишить? С какого перепугу, ты подумай! Разве что для демонстрации, чтоб всех напугать и тебе насолить — с истеричками бывает — тогда где прощальное письмо, обвиняющее злую Лану Витальевну в гибели юного существа? Это раз. Как она в студию попала — это два. Кто-то впустил, посмотрел, как она померла, испугался и сбежал? И прощальное письмецо с собой прихватил, так? Но прости, дорогая, кто? Это ж, повторяю, студия, а не проходной двор.

Ланка задумалась, но вряд ли над мотивами возможного самоубийства столь мало подходящей для подобного поступка личности. О своем задумалась, о девичьем…

— Черт с тобой, уговорила. Но — никому, иначе я вовсе свинья получаюсь.

— Нет, завтра же напишу полтора десятка статей на тему «личная жизнь монархов» и разошлю во все крупнейшие газеты!

Я сходила посмотреть, как там Оленька — Оленька спала, как спят только люди с чистой совестью или вовсе бессовестные — и на всякий случай прикрыла двери «гостевого чулана» и кухни. Ланка смотрела на мои передвижения довольно безразлично:

— Да ладно тебе, ее теперь пушками не разбудишь, — она еще раз вздохнула и сообщила: — Максим Ильич.

— Ох и ни фига себе!

Фамилию Ланка все-таки не назвала, да это и не требовалось. Максим Ильич у нас в Городе — ну, по крайней мере на «высшем» уровне — один. Фамилия его — Казанцев, и он действительно Большой Человек, немногим ниже мэра, а для почти полуторамиллионного города это немало. Положением своим Максим Ильич во многом обязан супруге (о чем все знают), а она у него в самом деле — редкостная мегера, да и вся ее семейка — тоже те еще фрукты. Да, угораздило Ланку.

Перед тем, как укладываться спать, я все-таки прокралась в переулок посмотреть — Ильина не было.

 

5.

Нам нет преград ни в море, ни на суше!

Гарри Гудини

Проснулась я с ощущением фантастического дежавю — это уже было. Честное слово! Зелень американского клена, пробитая солнцем, и на ее фоне — две лохматые ноги.

Конечно, ноги были самые обычные, косматились джинсы, из которых они торчали.

Кешка! Несовершеннолетний компьютерный гений, живущий в соседнем, угол в угол к моему, доме. По теплому времени этот балбес признает только один способ ходить в гости: репшнур из своего окна к моему балкону, то бишь, лоджии.

Кстати, а как это я оказалась на своей лоджии? Помнится, мы с Ланкой доболтались чуть ли не до четырех утра — небо уже начинало светлеть. Ах, да! Перед тем, как бухнуться в койку, я решила проверить, не торчит ли там еще бдительный Никита Игоревич. Обнаружив, что майоры тоже не железные и иногда бросают безнадежный пост, я тут же нашла у себя в голове очень здравое соображение: спать мне, в общем, все равно где, а вот просыпаться я люблю дома: зимой — на диване, летом — на лоджии. Так какая разница, добираться домой в восемь утра или в четыре? Такси ездят круглосуточно.

Обладатель лохматых ног тем временем соскользнул ниже и уселся на барьер лоджии.

— Привет! А я все знаю! Твоей приятельнице — кстати, передай ей мои поздравления, сайт у нее очень симпатичный, и девочки вполне ничего — ей подбросили в студию труп, а ты морочишь голову Ильину и вводишь в заблуждение следствие.

— Стоп, давай помедленнее, я не успеваю, — взмолилась я сквозь остатки сонного тумана.

— Может, тебе кофе сделать? — согласился заботливый отрок.

— Кофе потом. Когда ты с Никитой успел пообщаться?

— А ты спи дольше! — фыркнуло юное дарование.

— Так воскресенье же!

— Ага, а в воскресенье время на месте стоит, да? Знаешь, который час?

— Ну, судя по солнцу… — я задумалась. Правда, больше над тем, как повежливее заставить незваного гостя отправиться восвояси и немножечко — ну честное слово, ну совсем немножечко! — еще подремать.

— Когда это ты выучилась время по солнцу определять? — съехидничал незваный гость.

— А я, может, талант! — меня все еще не оставляла надежда на продолжение сна.

— Даже целый гений, не возражаю, — не унимался Кешка. — Только тут одного таланта маловато будет.

— Глебов, ты просто свин, на том свете черти твоей головой в колокол бить станут.

— Ага, — согласился покладистый отрок. — Именно черти, и именно в колокол. Которого они, по всем данным, боятся как…

— Как черт ладана, изверг! Дай поспать!

— Маргарита Львовна, половина одиннадцатого, между прочим. Хватит дрыхнуть, — изверг задумчиво поболтал ногами. Балконная фальш-стенка загудела под ударами кроссовок не хуже африканского тамтама.

— Злой ты, Иннокентий, — с самым искренним чувством сообщила я, — и негуманный.

— А что, злые бывают гуманными?

— Еще как бывают, — фыркнула я, почти смирившись с тем, что поспать больше не удастся. — Игнатия Лойолу вспомни, вот уж великий был гуманист.

— Так не злой же!

— А что, добрый?

Бессмысленная перепалка привела к желаемому результату: сонный туман из мозгов почти улетучился. После довольно формальной зарядки, водных процедур, во время которых я со злости стала вспоминать известных людей аж на букву Х — и между прочим, чуть не полсотни навспоминала, чем тут же загордилась — и кофе, сваренного заботливым оболтусом по прозванью Иннокентий — мозги проснулись уже окончательно, и гневная Маргарита Львовна начала смотреть на упомянутого Иннокентия почти дружелюбно. Здоровое желание придавить подушку еще хотя бы на пару часиков тихо скончалось в неравной борьбе с нездоровым любопытством.

Во-первых, с какого это перепугу всегда тактичный Глебов вздумал столь по-хамски прерывать мой безмятежный сон? Ну, положим, насчет безмятежного — это я напрасно, снилось мне, что Ланка с Оленькой держат жертву за руки, а она вопит: «Пустите! Я сама пойду!» — такой сон трудно назвать безмятежным, но все-таки…

Во-вторых, откуда он знает про труп? То есть, откуда — ясно — Ильин насвистел. Но тогда самое главное — когда это они успели пообщаться и чего друг другу наговорили?

Может, я вас спрашиваю, нормальный человек спать, будучи терзаем столь острыми вопросами? Не знаю, как нормальный, я — не могу. Це дило трэба розжуваты — это раз. Два: лапочка Иннокентий — личность хотя и почти совсем безбашенная, но при том весьма и весьма толковая. А потому в моей не совсем проснувшейся голове начала шевелиться любопытная идея: а не заслать ли Глебова — который, кажется, так и рвется совершить очередную порцию подвигов — не отправить ли его, хитроумного, шпионом? Но сначала — вопросы.

— И когда ты нашего свет Игоревича видел? — поинтересовалась я, доцеживая из джезвы последнюю порцию. Глебов поглядел на меня укоризненно — действительно, нельзя же кофе хлестать в таких количествах — забрал посуду и начал готовить опасный для сердца и нервов напиток заново, бросив через плечо:

— А я его не видел.

— Глебов! — возмутилась я. — Прекрати морочить мне голову! Прекрасно ведь понимаешь, о чем я.

— Ну ладно, ладно, — примирительно буркнул Иннокентий, сосредоточившись на кофе. — Докладываю. Ильин позвонил  часа полтора назад, мол, сильно надо узнать, дома ли твоя милость, а то телефон не отвечает. Мне нетрудно, спустился, вижу — ты спишь, так и сказал.

Я обалдела:

— И ты три этажа вверх по шнуру возвращался?

— В девять утра? — он покрутил пальцем у виска. — На глазах восхищенных дачников, отправляющихся на любимые участки? Я чего, псих что ли? Через твою квартиру и вышел, подумаешь, сложность — дверь открыть-закрыть. Кстати, Никита, по-моему, удивился, что ты дома, чем-то ты вчера ему не потрафила.

— Глебов, ты прелесть! Никитушка всего-навсего хотел выяснить, дома ли я ночевала — а ты взамен ухитрился вынуть из него такое количество информации. Феноменально! С каких веников он вообще стал тебе про труп докладывать, и про мое к этому отношение?

— Ну… — весьма содержательно ответило гениальное дитя, задумчиво разглядывая кактус на подоконнике. Тьфу, опять нет времени растению жилье поменять, ему ж давно горшок в три раза больше нужен. А Кешка — уникум, я, честное слово, не понимаю, как он из Ильина — тем более по телефону — столько информации выдоил. Кстати, о гениях. Ужасно любопытно: тяга к талантливым людям — признак собственной незаурядности или, наоборот, знак личной бездарности?

— Ладно, оставь свои секреты при себе. Чего он тебе еще — кроме наличия трупа — успел рассказать?

Рассказать Ильин успел массу любопытного. Труп, судя по следам, пришел в студию своими ногами — от ее шпилек даже на Ланкиных плитках царапинки остались. За полотнища, однако, труп сам не заползал — вначале сидел, еще в живом виде, на одном из стульев, потом свалился, и кто-то его в уголок оттащил. Волоком, скорее всего в одиночку. Померла девушка часиков так в семь-восемь вечера, от банального клофелина с водкой, точно скажут после более детального исследования, но неожиданностей вроде не предвидится. Следов борьбы нет, так что никто ее не душил, за руки не держал и отраву в прелестный ротик не вливал, сама употребила. Кстати, и по голове девушку тоже не били. Доза принята изрядная, смерть, по идее, должна была наступить через полчаса-час после «употребления». Хотя со временем возможны варианты. В сумочке девушки Светы имело место быть некое противоаллергическое средство с труднопроизносимым названием. Если она его принимала — а судя по содержимому желудка, фу, какая гадость, но скорее всего да, и практически одновременно с выпивкой — должен был случиться эффект отсрочки. Скажем, на час-полтора-два. Сумочка лежала под правым плечом, я ее со своего места просто не могла увидеть. Сумочка летняя, плетеная, вроде циновки, естественно, никаких отпечатков на таком материале нет. В сумочке, кроме упомянутого средства от аллергии, — обычное дамское барахло: косметичка, кошелек, сотовый телефон, ключи — не от студии, сигареты, зажигалка, какие-то бумажки и прочее в этом духе. Ничего подозрительного. Следы взлома на двери студии также отсутствуют, родным ключом открыли. Оч-чень содержательный рассказ получился.

И тут в светлую мою голову закралась крамольная мысль: Глебов-то, само собой, гений, да? Но ведь и Ильин не абы кто? И вот так, сдуру, вываливает полный мешок фактов?

Должно быть, сомнения отразились на моей физиономии вполне явственно, ибо Кешка влет прочитал не только их наличие, но и содержание.

— Ты что, думаешь, он специально?

Да уж. Телепаторы телепают на расстоянии чего надо и чего не надо. Гений, одно слово. Ответа не требовалось, я лишь кивнула. Обманутый тишиной таракан Бенедикт, что живет у меня в подставке электрического чайника, осторожно высунул вначале один ус, затем второй, затем и голову — видимо, в рассуждении поискать чего-нибудь съестного.

— Ну и наглец, — удивился Глебов, — прям среди бела дня.

Испуганный Бенедикт мгновенно спрятался в свое убежище.

— Может, тебе от Вадима какой отравы для них принести?

— С ума сошел? — возмутилась я. — Это мой домашний зверь, а ты его отравой.

— Да уж, всякое видел, крыс, удавов, даже пауков, но чтобы таракан…

— Кто-то же должен меня встречать?

— Давай, я тебе котенка принесу? — предложил отрок.

Я задумалась лишь на секунду.

— Не, никак. Я личность безответственная, вышла за сигаретами и пропала на три дня, а котенка кормить надо, играть с ним, он же помрет тут с тоски.

— Вот и станешь ответственная.

Мне как-то сразу вспомнились популярные брошюрки по воспитанию, утверждающие, что домашние животные — отличное средство для привития ребенку социальных навыков. Может, мне и не помешали бы лишние социальные навыки, но считать животных средством…

— Не, не хочу.

— Ну и живи с тараканами.

— Не с тараканами, а с тараканом, — педантично уточнила я. — Видишь, он тут один! Не живут они у меня, жрать-то обычно нечего. А этого я подкармливаю. Вон, видишь, ждет.

Бенедикт высунул из убежища нос — если только у тараканов есть нос, конечно.

— Тьфу, гангрена, совсем из головы вон! — Иннокентий извлек из внутреннего кармана джинсовки сверточек размером с первый том «Войны и мiра». В сверточке оказался пакетик, в пакетике — плоская запотевшая пластиковая коробочка с куском еще теплого мясного рулета и пригоршней салатных листьев и укропа плюс две веточки петрушки. Ах, Амалия Карловна, Амалия Карловна! Даже помнит, что я укроп предпочитаю петрушке. А уж ее версия мясного рулета способна соблазнить даже ярого вегетарианца.

— Глебов, мне стыдно, — подытожила я, обозрев все это великолепие. — Как будто я совсем никчемная, сама себя прокормить не могу.

— Вот и корми, — скомандовал гость. — Амалия как увидела, что я с утра пораньше по шнуру ныряю, сразу догадалась, что у тебя опять «сложные обстоятельства». Значит, говорит, опять будет забывать поесть. Вот.

— Сущее неприличие, — фыркнула я, — она же твоя тетушка, а не моя. И вообще, ты же знаешь, с утра не ем, желудок еще не включился.

— Ничего, ты начни, а он включится. Ну вот, опять без хлеба трескаешь…

Под бдительным кешкиным оком я слопала все, что было в коробочке. И ничего страшного со мной не случилось — все-таки человеческий организм обладает невероятными резервами! Глебов в награду налил мне свежего кофе, но потребовал компенсации в виде встречного доклада.

Про Ланкин роман я умолчала — не мой секрет, и вообще, в этом направлении гениальный Глебов все равно ничего сделать не сможет, тут мне придется. Прочее вывалила от и до. Правда, на мою версию обнаружения трупа Кешка фыркнул:

— Ладно-ладно, это ты Ильину рассказывай, а то я тебя не знаю. Да не прыгай ты, это неважно. Если ты убеждена, что твоя подруга ни при чем, так тому и быть. Хотя ты у нас девушка доверчивая…

Но по-настоящему Иннокентия заинтересовало лишь сообщение о Лидусином муже, давным-давно сопровождавшем жертву при известном визите. Кешка тут же пожелал подробностей.

— Да где ж я тебе их возьму? Витьку я и видела-то в общей сложности раз пять в жизни, когда он за женой в редакцию заезжал. Кажется, у него свой автосервис, или гараж, или еще что-то в этом духе. Вроде бы он не то шофер, не то автослесарь, но выбился в люди. Да ты меня не слушай, я сама толком не знаю.

— А Лидуся, значит, у вас в «Городской Газете» работает?

— Работала. По-моему, Витька ее ревновал ко всяким посетителям и заставил уволиться — сиди дома, воспитывай детишек. Как же! Накормить-обстирать — это да, тут Лидуся мастер, а вот чтобы воспитывать — это вряд ли.

— Детишки? Их что, много?

— Три оболтуса, от шести до четырнадцати лет, все мужеска пола, и все очень даже самостоятельные — впрочем, с такой мамой не диво.

Кешка потребовал уточнений:

— С такой — это с какой?

Я погрузилась в размышления, но через пару минут махнула рукой:

— Это безнадежно. Она неописуема.

— В каком смысле?

— В прямом. Ее описать невозможно, надо лично общаться, и то трудно поверить, что такое бывает, — Глебов явно ждал продолжения, а я лихорадочно искала формулировку поприличнее, — знаешь, она такое дитя природы. Хоть дурное, но дитя, — своих слов мне не хватило, пришлось цитировать Филатова.

— Ничего не понимаю, — честно признался Иннокентий.

— Не ты один. Только не усложняй, тут лучше упрощать. На самом деле Лидуся — прелесть. Пуп земли. Вот ты можешь себе представить, чтобы меня в ком-то не раздражал ярко выраженный хватательный рефлекс? А в ней не раздражает. Она по-другому не умеет, природой не заложено. Это не от жадности, отнюдь, она скорее щедрая, случайных гостей принимает, как самых желанных людей, но если где-то можно чем-то поживиться, ручки к добыче тянутся автоматически. Мозгов, по-моему, у нее в принципе нет, зато инстинкты развиты сверх всякого вероятия. Рядом с таким чутьем интеллект отдыхает. Лидуся плывет по течению, вечно во что-то влипает, но всегда выходит сухой из любой лужи, потому что абсолютно точно знает, когда и как себя вести, чтобы все получилось по ее хотению. Нормальный человек линию поведения обдумывает — и нередко ошибается, выбирает не лучший вариант. А Лидуся просто знает — ну вот, как дыхание — и все, безо всяких размышлений. Никаких комплексов и еще меньше моральных принципов. За полной ненадобностью. Ну знаешь, Эверест ведь никому не доказывает, что он Эверест, просто возвышается, и все. Кстати, с ней очень приятно общаться, очень. Даже скандалы какие-то натуральные и потому не раздражают. Налетела гроза, потом снова солнышко засияло. Невероятно легкий человек. Да, ты не поверишь, читать очень любит и кроссворды отгадывать.

— И кем это сокровище в редакции трудилось? Ведь на ваши заработки троих детей содержать… — Глебов с сомнением покачал головой.

— Трудилось оно завхозом, а что касаемо заработков — так это неважно. Их Витька кормит, и судя по всему, очень неплохо кормит, а Лидуся работала только чтобы дома не киснуть.

— Интересно…

Ход глебовской мысли был абсолютно ясен: при таком раскладе какая-нибудь «модельная штучка» могла представлять серьезную угрозу семейному очагу и материальному благосостоянию. А от угроз Лидуся избавлялась виртуозно, ускользая от них, как мокрый обмылок из пальцев. Если бы у Витьки появилась вдруг пассия, а Лидусе пришло в голову нахалку ликвидировать — никакие моральные угрызения ее бы не остановили. И проделала бы она все просто и без затей: зазвала бы в гости, накормила крысиным ядом или еще чем столь же полезным, да еще и ужасалась бы потом — ах, такая молодая, и вдруг померла!

И ведь сошло бы с рук, как дважды два, сошло бы, списали бы на несчастный случай или на самоубийство, но Лидусе бы поверили, как всем святым пророкам вместе взятым.

А что у нас? Закрытая студия, от которой ключей раз-два и обчелся, непонятно как попавший туда труп. И это — Лидуся? Накормила соперницу отравой и через полгорода — ну пусть не через полгорода, от ее дома до Дворца минут сорок, но все-таки не ближний свет — отвезла к Ланке в студию? Да не морочьте мне голову! Не говоря уж о том, что откуда бы у Лидуси ключу взяться, — да ей мысль о какой-то студии просто в голову бы не пришла. Максимум, чего от Лидуси можно ожидать — что она жертву из квартиры выведет. Да и то поленилась бы, у нее основной жизненный принцип — не напрягаться.

Но это, знаете ли, мои личные соображения, Глебов Лидусю в глаза никогда не видел, а представить такой персонаж, тем более его поведение в экстремальной ситуации, никакой фантазии не хватит. И объяснять бессмысленно. Да и зачем? Пусть дитя поразвлекается. Глазки вон заблестели, наверняка решил самостийно в сыщика поиграть. Дабы после преподнести Маргарите Львовне драгоценную информацию на блюдечке с голубой каемочкой.

Опасно, говорите? Грешно позволять ребенку такой риск? Ну-ну. Не знаете вы этого ребеночка. Ежели он станет действовать даже против целой команды вредоносных злоумышленников — я-то знаю, на кого в такой ситуации ставить. А злоумышленникам лучше уж сразу поднять белы рученьки и строем маршировать в ближайшее отделение милиции — сдаваться. Оно дешевле обойдется. Право слово.

Пусть действует. Нехорошей Маргарите Львовне — если честно признаться — почти того и надо было. Ведь одно дело, если нездоровый интерес к неудобным обстоятельствам буду проявлять я, и совсем другое — если несерьезного вида подросток. А осторожности у этого младенца на трех меня хватит.

— И что ты собираешься делать? — поинтересовался младенец.

— Тебе честно или вежливо? Если честно, то намереваюсь засесть за ваяние очередной нетленки. У меня, Кешенька, знаешь ли, еще и работа есть, не забыл? Тексты надобно сдавать вовремя, иначе в зеркало на свою физиономию смотреть противно.

На самом деле материалы были вовсе не такие уж срочные, сдаваться надо было не позднее утра среды, я планировала сделать это во вторник после обеда. Казалось бы, времени для писанины — вагон и маленькая тележка. Но кто же знал, что у меня под боком убийство случится? И уж тем более никто не знает, как ситуация будет дальше развиваться: вдруг — стремительно? Кто тогда за меня работу вовремя сделает? Надо пользоваться временем, пока оно есть.

 

6.

Трудно искать черную кошку в темной комнате. Особенно, если ее там нет.

Юрий Куклачев

Тексты не шли. Ни один. Я собирала их не то что по строчке — по словечку. Я выдавливала из себя идеи, как Чехов — раба. У Чехова получилось, у меня — нет. То есть, на недостаток собственно идей грех было жаловаться. Они не сочились по капельке, они брызгали не хуже теплого шампанского из неаккуратно открытой бутылки. Беда лишь в том, что ни к жилищно-коммунальному хозяйству, ни к системе профессионального образования, ни к проблемам дорожного строительства эти идеи не имели ни малейшего отношения. Мысли текли исключительно в сторону «особых обстоятельств».

Более всего меня смущал выбор средства. Клофелин? Легкодоступный гипотензивный препарат, в сочетании с алкоголем хорошо усыпляет, благодаря чему употребляется девушками определенного сорта для исполнения дивертисментов в жанре динамо. Говорят, ненадежный: то уснет клиент, то сразу помрет. Видимо, снотворная доза близка к летальной, хочешь кого-то усыпить, а получается труп. В общем, клофелин, да еще с водкой — это как-то неинтеллигентно, фу. В смысле — умный человек для убийства другое средство выберет, понадежнее.

Вот если бы сама девушка Света кого-то с помощью популярного препарата на свидание с Карлом Марксом отправила — в этом не было бы ничего удивительного. Ибо она-то как раз к определенному сорту явно относилась, пусть даже продавалась оптом, а не в розницу.

Или искать надо среди Светиных подружек? Но тогда при чем тут Ланкина студия?

Мотив — ладно, мотив можно пока не придумывать, мы их и так уже миллион накидали. И все равновероятны. Например, отличное средство для отпугивания перспективных партнеров.

Первая группа — «гамбиты»: личность жертвы роли не играет, труп в студии — способ создать проблемы Ланке.

Вторая — «кого хотел, того и убил»: Света мешает — Свету ликвидировали. С Ланкиными делами это никак не связано.

Третья группа — «двух зайцев одним выстрелом» — пересекается и с первой, и со второй.

Кто мог использовать труп, чтобы насолить самой Ланке? Да кто угодно! Оленька, бухгалтерша, кто-то из конкурентов, кто-то из покинутых поклонников, кто-то из ревнивых баб, да муж, в конце концов! Хотя последняя версия — самая невероятная. Зачем бы Генке плевать в Ланкин компот? Ведь в случае успеха с заокеанскими коллегами деньги, слава и прочие блага жизни шли бы на пользу семье, так? Значит, в Генкиных интересах — чтобы у супруги все получилось. Насолить ей, если бы уж захотелось, он мог бы и другими способами.

Бухгалтерша? Как бишь ее? Ах да, Лариса Михайловна! Могла иметь на Ланку зуб? Запросто. Но как объект подозрений — неубедительна. Логика людей, занятых финансовыми манипуляциями, для меня темный лес. Но это — логика. По моему скромному разумению, бухгалтерские мозги полны холода и здравомыслия. А вот использовать труп дабы насолить кому-то — такое изобрести может лишь… Лишь кто? Свой брат-фотохудожник? Ревнивая баба? Отвергнутый поклонник? Ага, точно, и непременно из чиновников — они мастера на интригу. Но — клофелин, клофелин.

Оленька вполне могла бы не любить свою работодательницу, например, по причине той же ревности. Существо она достаточно безмозглое, нормальной человеческой логике ее поведение не поддается.

Личные мотивы (то есть, стремление избавиться от самой Светы, персонально) могли быть у миллиона человек. Но этими пусть Ильин занимается, мне известны только Лидуся с мужем.

И все-таки — отравили девушку Свету из-за Ланкиных или из-за собственных дел? Внутренний  голос отвечать не пожелал, дрых, должно быть, или обиделся на что. Только буркнул невнятно: да плюнь ты, Маргарита Львовна, на эти мотивы, слишком мало — или, наоборот, слишком много информации, чтобы отвечать на вопрос «почему».

За окном виднелся кусочек мирного майского неба, оживляемый одиноко летящим гусем. То есть, конечно, облаком, но оч-чень похожим на гуся. Очень. Только раз в сто крупнее и, кроме того, настоящие гуси обычно летают головой вперед. У этого же движение возглавлял хвост. Такой вот бешеный гусь. Может, это мне небеса подсказывают, что надо развернуться и думать в другом направлении? Но откуда куда? Хоть монетку бросай: если решка, девушку Свету убили по ее собственным личным обстоятельствам, если орел — убили, чтобы Ланке нагадить. Чем не метод? Бросила.

Когда-то давным-давно один из моих приятелей затеял приготовить некий кулинарный шедевр — не то молочного поросенка, не то фаршированную утку, теперь уже и не вспомнить. От большого ума или от излишней крутизны он вытаскивал жаровню из духовки не прихватками, а обычным кухонным полотенцем. А поскольку в общество огнепоклонников никогда не входил, до подставки ее, жаровню, конечно, не донес, плюхнул на пол. Плюхнул, к счастью, с небольшой высоты, содержимое не пострадало, зато линолеум от жара повело, стык между двумя листами чуть-чуть разошелся, образовав небольшую щелочку — я в нее иногда втыкаю веточки, цветочки и прочие неподходящие предметы. Очень забавно: входишь на кухню, а из пола кустик растет.

В этот раз кустика на полу не было. Брошенная монетка докатилась до отверстия и остановилась. Встала, то есть. На ребро. Заклинило.

Я с минуту обалдело таращилась на это зрелище, монетку трогать, конечно, не стала — буду гостям демонстрировать: эвона я какая необыкновенная, даже монеты у меня на ребро встают. Бешеный гусь к этому времени превратился в скорпиона с крыльями. Я отвесила небесам вежливый поклон — не хотите подсказывать, не надо, займусь обстоятельствами места и времени действия. Особенно места.

Труп в студии мог оказаться по трем причинам: для запутывания следствия — если виновный практически не имеет отношения к студии, по удобству использования — в таком случае ставка на изоляцию и недоступность, и наконец — чисто случайно, потому что так сложилось.

Отточенные миллионом прочитанных детективов мозги отказывались верить, что студия оказалась местом нахождения трупа совершенно случайно. Не бывает таких случайностей. Связь есть, только я ее не вижу. Собственно, вариантов всего два: либо девушка Света пришла туда с кем-то, у кого был ключ, либо пришла сама по себе, а «кто-то» там уже находился — либо договорившись со Светой заранее, что идентично первому варианту, либо по причинам, к Светиному визиту совершенно не относящимся.

Начнем с последнего варианта — пришла «сама по себе». Зачем? Да так же, как под Новый Год, скандальчик устроить. И кто же тогда ее убил? Тот, кто занимался там своими делами? А клофелин с водкой откуда? На всякий случай принес? Потому как у девушки Светы ничего такого в сумочке не было.

А если никакого «кто-то» не было? Могла ли девушка Света как-то завладеть ключом от студии? Ну, если бы поставила себе цель, наверное, могла бы. Однако, сомнительно. Значит, хочешь — не хочешь, придется искать таинственного «кого-то», искать среди тех, у кого был или мог быть ключ. Ланка, ее нынешний приятель, Оленька, Лариса Михайловна и… и все. Еще, конечно, комендант, но с тем ключом вроде все ясно. Итак, четыре человека, у которых были свои ключи, плюс какое-то количество неизвестных людей, у которых была возможность сделать с упомянутых четырех ключей дубликаты.

Еще вариант — Ланка, убегая, могла попросту забыть запереть дверь. Тоже сомнительно, но надо спросить: отпирала ли она дверь перед обнаружением тела и — точно ли она ее заперла, когда уходила в пятницу. И — на всякий случай — не теряла ли она когда-нибудь этих чертовых ключей? Хотя я ее так пытала насчет «у кого еще», что про потерю она наверняка вспомнила бы. Да Ланка и не из тех, кто что-то теряет.

Ну вот, четыре человека — я показала язык стоящей на ребре монетке, скорпиону, правда, поостереглась — уже не двадцать пять, все-таки попроще будет.

Теперь что у нас со временем? Чтобы заявиться в студию — ради убийства или по своим личным делам — мало иметь ключ. Надобна еще уверенность в том, что будешь один, никто не помешает. Хотя это уже менее принципиально, зависит от того, что за дела человека в это место привели. Предположим, кто-то пришел к Ланке, ключ есть, а Ланки нет. Ждем, мало ли куда она отлучилась. Тут случайно выясняется, что Ланки и не будет, и никого не будет — очень удобно. Стоп, Маргарита Львовна, ты же решила, что таких случайностей не бывает. В кои-то веки студия осталась пустая, и именно в это время… Оленьку ведь кто-то из студии удалил? Тоже случайность?

Вообще-то оленькина история может и не относиться к делу. Например, это злая шутка одной из ее подружек.

Нет, что-то много совпадений получается. Да, говорят, что идеальное убийство — это спонтанное использование сложившихся обстоятельств. Но, если все случайно сложилось, мы не выясним, в чем дело, если не никогда, то по крайней мере до приезда американцев точно. Времени мало. Придется исходить из того, что в событиях есть логика.

А не могла ли Оленька все придумать? Никто ей ничего не сообщал, все вранье. Ага, а она сама — не Оленька, а Сара Бернар и Фаина Раневская в одном флаконе. Так, значит, еще один вопрос для Ланки — был ли звонок непосредственно перед тем, как Оленька кинулась отпрашиваться. Но что бы там ни было, а Оленька как минимум знала, что в студии никого не будет.

Или нет? Про отсутствие бухгалтерши, конечно, знала, а про Ланкины планы? Вот еще один вопрос: говорила ли Ланка Оленьке о том, что собирается уходить «до завтра»?

Как ни крути, Оленька — подозреваемый номер один. Кроме нее о том, что в студии пусто, железно знала только сама Ланка. Ее приятель, скорее всего, в такие мелочи не вникает. Лариса Михайловна? Могла бы знать, но вряд ли Ланка докладывала ей о своих личных планах, а уж об оленькином «побеге» и вовсе.

Ну и, конечно, есть некоторое количество людей, которые могли, во-первых, знать график работы Ларисы Михайловны, во-вторых, догадываться — а то и знать — о Ланкиных планах на этот вечер, в-третьих, позвонить и удалить из студии Оленьку. Но у этих «некоторых» должны быть ключи. И конечно, одним из этих некоторых — при наличии соответствующих причин — вполне могли бы оказаться и Лариса Михайловна, и Ланкин приятель, и кто-то из его окружения, и кто-то из Ланкиных заказчиков или конкурентов.

Правда, Лариса Михайловна в нужное время была на своей основной работе — интересно, а далеко ли ее «основная работа» от студии, рабочий-то день у нас до шести бывает или даже до пяти. А Максим Ильич был с Ланкой от обеда и далее, что обеспечивает ему железобетонное алиби. Правда, в детективах убийцей всегда оказывается именно обладатель железобетонного алиби…

А вот лично у меня никакого алиби на вечер пятницы как раз нет!

Список опять начал расползаться. Дабы поставить в размышлениях хоть какую-то точку, я позвонила Ланке. Результаты, увы, не ошеломляли. О своем намерении отдохнуть Ланка сообщила Оленьке еще в четверг — а вдруг кто пожелает съемку заказать, так чтобы сразу на выходные или на следующую неделю записывались. Причем сообщила в присутствии Ларисы Михайловны.

Звонок, после которого Оленька кинулась спасать личное счастье, действительно был, номер, к сожалению, не определился. Оленька сразу переменилась в лице и, едва положив трубку, кинулась отпрашиваться. А поскольку она все же не Сара Бернар, видимо, все было именно так, как она рассказывает.

Значит, звонок был либо чьей-то шуточкой, либо и в самом деле инструментом. Воспользоваться «инструментом» мог кто угодно, Оленька жаловалась на свои беды всем подряд, о ее личных делах могло знать полгорода — только не ленись слушать.

Максиму Ильичу бухгалтерский график работы был по некоторым причинам отлично известен, а про очередной оленькин взбрык Ланка рассказала ему непосредственно при встрече.

Ключей она никогда не теряла, и вообще нынешняя ситуация — это единственный раз, когда ключи от студии выдавались посторонним (и то — официальным лицам). Дверь запирала — абсолютно наверняка, да это и не имеет принципиального значения, поскольку с утра дверь была заперта. А замок старый, не английский, без ключа не закроешь и, что еще важнее, не откроешь. То есть, наверное, при наличии определенных навыков, наверное, и откроешь, и закроешь — но эксперты ясно сказали, что пользовались не отмычками, а родным ключом.

Уже собираясь положить трубку, я вспомнила, что хотела поинтересоваться основным местом работы Ларисы Михайловны. Место оказалось неподалеку от ДК, но…

— Зачем тебе? — тут же спросила Ланка. — Ее все равно там в пятницу не было.

— А где же она была? — тупо удивилась я. Воистину тупо — мало ли где может быть хотя и не слишком юная, но и не старая привлекательная дама в конце теплого майского дня да еще и в пятницу.

— Она меня в четверг предупредила, что если вдруг что понадобится, то до понедельника. С утра она собиралась к зубному, потом на дачу.

— На свою?

— Привет, — хмыкнула Ланка, — откуда я знаю, не настолько мы с ней близки, чтобы о личных делах докладывать. Обсуждаем только то, что имеет отношение к работе.

— А ее стоматолог имеет отношение к работе? — это я так попыталась съязвить, но неудачно.

— Более-менее. Мне могла потребоваться очередная консультация по проекту. Кстати, я действительно собиралась поработать с документами, а когда Лариса сказала, что ее не будет, подумала — вот и повод устроить себе небольшой праздник, плюнуть на все дела и отдохнуть. Как раз Максим Ильич из командировки возвращался.

— Ну, значит, спасибо ее стоматологу за твою веселую жизнь, — констатировала я. — Ты, случайно, не знаешь, где она лечится?

— Случайно знаю, в «Улыбке».

«Улыбка» мне была известна. Еще бы — классная клиника, если и не «самая» в городе, то уж как минимум «одна из». Я делала для них кое-какие рекламные тексты и даже рисовала эскизы для логотипа, а Ланка, кажется, в то же время фотографировала директорских детишек и еще кого-то — для плакатов «Улыбайтесь с нами!»

Вообще-то при таком раскладе добавляются еще и знакомые, даже дальние, Ларисы Михайловны, особенно если они вместе работали. Если Лариса Михайловна собиралась к зубному и даже отпросилась с работы, злодею оставалось лишь выяснить планы Ланки — что нетрудно было узнать, например, у Оленьки — и удалить с места будущих событий саму Оленьку.

Господи, как все это сложно! Лучше уж проблемы дорожного строительства, честное слово!