От автора

Все имена и фамилии, а так же события, являются бредом автора, и любые совпадения с реальными лицами, чистейшая случайность!!! Никаких аналогий с реальностью, автор не проводил. Но если кому-то, что-то, покажется смутно знакомым, то автор будет рад, так как бредить в одиночку, все же утомительней, нежели бредить целым коллективом.

 

 

 

 

 

 

         

  - Хтой-то на помощь едет… - Старый Филька, сощурившись, глядел в сторону леса, над которым поднимался столб пыли.

Дед Брыня оторвался от созерцания разворачивающейся у ворот баталии и повернулся к Фильке.

- Ну, чего там у тебя? – Он поднялся с бревна липы, заменяющего деревенским жителям партер зрительного зала, и пошел к Фильке. – Муравьи, что ль, закусали?

- Брынь! – Филька заискивающе задергался и махнул головой в сторону леса. – Говорю… Хтой-то на подмогу момоновцам спешит.

- Не момоновцам, а омоновцам, – поправил его Брыня и, как заправский богатырь, приставив козырьком ладонь ко лбу, внимательно посмотрел на двигающийся столб пыли. – Быстро едут. Через час здесь будут.

- А могеть и минут через пятьдесят, – высказал свое мнение старый Филька.

Брыня, не отрывая ладони ото лба, посмотрел на него. Старый Филя затаил дыхание и, на всякий случай, натянул на уши свою замызганную старую солдатскую ушанку. Брыня опустил ладонь и кивнул головой.

- Может и минут через пятьдесят, – подтвердил он. – Значит время у нас навалом. Успеем посмеяться. Пошли, а то все прозеваем.

Дед Брыня пошел на свое место на бревне. Филька облегченно выдохнул и незаметно перекрестился. После этого он с сожалением посмотрел в сторону леса и двинулся за Брыней.

Концерт обещал быть захватывающим. Омоновцы уже покинули свой автобус и растянулись цепью. Вторые номера бросились вперед к воротам и плетню, а первые прикрывали их, держа на прицеле все щели и прорехи, откуда могла исходить угроза. Потом они поменялись ролями и уже вторые номера прикрывали первых.  И так повторялось несколько раз, пока бойцы не подошли вплотную к преграде.

- Как в кине! – восхищенно проговорил старый Филька, стоящий за спинами деревенских жителей.

Те, не оборачиваясь, зацыкали на него. Дело подходило к веселью, и никто не хотел отвлекаться.

Командир что-то показал на пальцах ближайшим бойцам и те бросились к воротам, на которых висела мемориальная доска с надписью:

Долина

Основана Емелей

Во времена

…

Царя Гороха

Первый боец уперся руками в ворота и слегка пригнулся. Второй опустился сзади первого на четыре точки. Третий воин лихо взлетел по импровизированным ступеням, оттолкнулся от спины первого, нырнул рыбкой над воротами, страшно и неожиданно врезался головой в невидимую стену и, отлетев от нее, рухнул в беспамятстве спиной на землю.

Филька заикал, широко разинув рот, остальная деревня дружно хохотнула.

Обозленные омоновцы открыли стрельбу по воротам, но тут же прекратили и залегли, потому что пули от створок отскакивали и довольно таки метко - два бойца получили легкие ранения.

Командир, недовольный действиями своих подчиненных, собрал всех на совещание.

- Антракт! – объявил Брыня. – Минут десять-пятнадцать у нас есть. Давайте, други, не будем терять время, - он хлопнул ладонью о ладонь и потер ими. – Надо бы за то, чтобы второе отделение было бы не менее увлекающим и драматичным для действующих лиц.

Бабки Акулина и Пелагея восприняли его слова как сигнал к действию. Они синхронно наклонились к сумкам, стоящим у их ног, и стали выставлять из них на бревно стаканы, копченую форель, бананы и трехлитровую банку с мутной жидкостью, закрытую полиэтиленовой крышкой советского производства.

Командир омоновцев, устраивающий в стороне разбор полетов своим бойцам, с завистью посмотрел в сторону деревенских. Он бы с удовольствием присоединился к их компании, а вместо этого должен показывать хлыщу из налоговой свое служебное рвение. А все из-за того, что пенсия на носу и не дай бог его турнут из органов. Хотя в этой стране такая пенсия, что аж за державу обидно. Бросить бы все к чертям собачьим и уехать сюда, в Фофанку. Жаба душит. Хочется с этого государства, хоть горсть копеек, но урвать.

Он окинул взглядом своих орлов и, тяжело вздохнув, снова посмотрел на деревенских.

- Командир! – позвал один из бойцов. – Разреши деревенских попугать, а то нервируют.

- Отставить, Куценко! – Он опять развернулся к бойцам. – Деревенских ни под каким предлогом не трогать. Особенно вон того квадратного деда. – Офицер стянул шапочку-маску. – Пока отдыхайте, а я пойду с налоговиком поговорю.

Он пошел к автобусу и, прыгнув на ступени, скрылся внутри. Его бойцы, получив команду отдыхать, стали рассматривать деревню и ее жителей.

- А вот интересно? – нарушил молчание Куценко. – Деревня называется «Фофанка». Ее, наверное, Фофаны основали и до сих пор в ней живут.

Омоновцы захохотали. Они не догадывались, как близок к истине был их товарищ.

 

Во времена царя Гороха, а точнее сказать невозможно, потому что археологи еще не определили дату его правления, была основана необычная долина. Основал ее, как было написано на мемориальной доске (которую, к слову, изготовил дед Брыня, когда началась мода на развешивание таких досок, где ни попадя, лишь бы вертикаль была крепкая), Емеля, не без помощи всем известной щуки. Что там и как, в этой долине, никто толком не знал, но народная молва гласила, что зажил Емеля со своей Несмеяной долго, дружно и счастливо.

- Слава богу! – вздохнули все униженные и обездоленные и ринулись с ведрами к прорубям. Чем черт не шутит, а может и нам щучка попадется.

- Так-так! – Зашевелили мозгами те, кто поумнее и поделовитее и стали тихонько, чтобы никто не видел, собирать в дорогу котомки с бутербродами и берестяные термоса со сбитнем. Потому, что даже дураку понятно, что если счастливо, то значит золотишко и камушки-самоцветы.

И то и другое приняло такие масштабы, что думские дьяки всерьез задумались об издании законов о браконьерстве и паспортном режиме. Кстати! Потомки первых до сих пор занимаются подледным ловом, хотя уже и не помнят истиной цели этого занятия; а потомки вторых, каждый отпуск отправляются по разным туристическим маршрутам, но зачем им это надо, не знают.

Так вот! Думские дьяки после месяца дебатов, оскорблений, а порой и совсем неподобающих плесканий в лицо оппоненту медовухой из братины, все-таки приняли в седьмом чтении два закона. И поплыла, в казну царя Гороха, каждая десятая рыбка, плюс дорожный налог.

Рыбакам конечно по-фигу, главное, чтобы на льдине в большую воду не унесло. Да и ловлей они занимались недалеко от дома.  А вот туристы были недовольны, потому что дороги на Руси до сих пор о-го-го! И как, скажите на милость, по таким дорогам можно куда-то дойти, тем более, если не знаешь куда идти и как долго?

Но были, конечно, счастливчики, которые доходили. Увидев ворота, они присаживались на травку, снимали лапти, разматывали онучи и дули на разгоряченные, мозолистые ноги. Пока дорожный дух от ног с трудом растворялся в атмосфере, они ели бутерброды и запивали их сбитнем, думая о том, что как бы им урвать свою (СВОЮ!!!), законную (за их мытарства) долю в виде изумрудов и нержавеющего металла. И когда, последняя  капля сбитня, исчезала в ненасытном горле, а загребущая ладонь, машинально сгребала крошки с бороды, они были твердо уверены в том, что требуют мало, хотя окончательно так и не решили, сколько же требовать.

- Ладно! – говорили они, тряся онучами и зажимая, при этом, носы. – Начнем, а там посмотрим по обстоятельствам.

Обувшись, ходоки решительно направлялись к воротам, продолжая в уме, вести незаконченные бухгалтерские подсчеты. И только спустя сутки, разбив о ворота лбы, кулаки и пятки; охрипнув от возмущенных выкриков в сторону долины; обессилев от ярости, они начинали понимать, что их не вписали в ведомость. Потеряв надежду, но, приобретя неверие в божественную справедливость, они плелись на огромнейшую поляну, где их встречали те, кто пришел раньше.

Братья по несчастью, встречали их со скорбными минами, утешали и приглашали к своим кострам залить горе самопальной медовухой. Рассевшись вокруг костров и выпив по первой, коллеги по безнадежному делу, давали волю своим чувствам. Одни грозили своими кулаками небесам и обещали стать атеистами. Другие проклинали арабов за то, что те еще не успели изобрести водку и из-за них, теперь, честным людям приходится пить всякую гадость. Третьи призывали сбежать на Дон и организовать там русское казачество, а были и такие, кто предлагал завоевать Сибирь и основать там цепь лагерей под названием «ГУЛАГ». Но последних быстро осадили. Во-первых, не родился еще тот Ермак, который смог бы завоевать Сибирь. Во-вторых, от ГУЛАГа плохо пахло.

В общем, все было, как положено: задушевные беседы, заунывные песнопения, обнимание-целование, мордобой и, в конце программы, тяжелый сон с кошмарами. И так каждый день. Но!!!

Однажды, повестку дня, разорвал вопль щуплого мужичонка, по имени Фофан и с раздвоенной, как личность, бородой. Он вскочил на ноги, закатил глаза и, брызжа слюной, стал вещать на всю поляну:

- Вижу, бгатья! Вижу! – Он вытянул правую руку, а левой уцепился за подмышку. – Пгидет и на нашу улицу пгаздник! Будут наши потомки счастливейшие из смегтных. Будут они свегшать геволюции! Будут они служить в налоговой полиции! Люди будут сами нести им свои кговные, а кто не пгинесет, того они в погошок, в погошок! – И он показал на руках, как изготавливается порошок из людей. – Будут наши потомки жить в коттеджах, а не в вонючих хгущевках. – Он закачался, открыл глаза и выдохнул. – Только надо идти дгугим путем.

Все радостно остолбенели. Конечно, многое было непонятно. Что такое революция, полиция, коттеджи и хрущевки, никто не знал. Но то, что «будет праздник» и «понесут кровные», каждый представил себе отчетливо.

Вождя стали обнимать и, нечаянно помяли. Теряя сознание, он прошептал первый завет:

- Стгойте гогод «Солнца!» - И лишился сил.

Тянуть с выполнением завета вождя не стали. Решили отбежать в сторонку, километров за тридцать отсюда, и построить там город Солнца. А вождю, постановили, дать десяток людей, чтобы выстроить ему резиденцию. Десяток добровольцев нашелся мгновенно. Даже несколько десятков. Всем хотелось быть поближе к вождю, ну и, разумеется, к кормушке, которая должна быть у вождя. Долго спорили и, в конце концов, отобрали десяток при помощи банальной массовой драки. Победители остались строить резиденцию, а побежденные помчались возводить город.

Вот так, неожиданно, появилась на свет деревня Фофанка. Почему по имени вождя, а не по фамилии? А во всем виноват сам вождь. Получив власть, он так оборзел, что сам к себе обращался на «вы». Своих приближенных гонял до седьмого пота, ввел субботники. Те потерпели немного, а когда поняли, что с кормушкой их надули, зашибли своего Лидера бревном и разбежались в разные стороны. А фамилию у вождя, так никто и не спросил! А раз фамилия неизвестна, то местность увековечивают по имени.

Кстати! Город, в тридцати километрах от Фофанки, построили быстро. Назвали его Солнечногорском. В царстве не зарегистрировали, чтобы будущую прибыль не делить. И все было хорошо, пока великий был жив. А как вождя не стало, так и притихли солнечногорцы, а заодно и обленились.  Они мечтали каждый день о будущем, даже мух не ловили. А те, в свою очередь, так засидели его, что пройтись по городу было проблематично. Случайно попавший в Солнечногорск знаменитый путешественник и собиратель фольклора, Афана… Нет! Не стоит называть, здесь, имя великого сына России. Так вот, он был возмущен состоянием города, и описал его, в своих путевых заметках, как «город Мухосранск». Так, с легкой руки путешественника, этот город и по сей день, носит это название.

Вот такая запутанная история!

Да! А люди? А вот с людьми отбор шел долгий и естественный.

Долго в Фофанке никто не задерживался. Иногда прибывали халявщики, крутились у ворот и ничего не добившись, через недельку-другую уезжали. Короче говоря, не Фофанка, а проходной двор. И только после отмены крепостного права, деревня зажила в полную силу. Пришли люди и крепко взялись за землю. Отодвинули лес, вспахали, засеяли, огороды разбили. Конечно, они видели ворота, но, потыркавшись в них, решили не искушать беса. Так и жили до самой революции. Правда, не совсем так жили, а поглядывали в сторону ворот. Что характерно, их дети, а потом и внуки, ходили в долину как к себе домой. Взрослые расспрашивали их о долине, и дети рассказывали им все. И что они купались в озере; и что они играли в карты с Диогеном, а с Никанором в прятки; и что дядя Ваня угощал их мороженым, а печка катала до горы и обратно. Но, как только, взрослые начинали подбивать малышню на нехорошие поступки, так сразу ворота захлопывались. Не для всех. Только для тех, кто становился, как говорили взрослые, хозяйственным. Потом дети действительно взрослели и забывали про долину, как взрослые не помнят себя детьми.

Но были и такие, кто сохранял детскую наивность и простоту на всю жизнь. Таких называли безалаберными, никчемными или просто дураками. Над ними смеялись, а порой и открыто издевались.

Но пришло время великих перемен. Оно, почему-то, очень любило прогуливаться по Руси. Все лихо завертелось в революционном смерче и жизнь в Фофанке, из неторопливой и размеренной, превратилась в скоростную и непредсказуемую.

Как только слухи о власти народа докатились до деревни, так половина населения Фофанки отбыла в неизвестном направление. Кто за мандатами и кожаными тужурками, кто грабить награбленное, а были и такие, кто отправился грабить грабителей награбленного.

Только разговоры про искателей приключений затихли, как в деревню нагрянули красные. Они примчались перекусить, но кто же делится едой в тревожное время? Переговоры о провизии закончились для жителей Фофанки плачевно. Оставшихся жителей, большевики уполовинили, развесив несговорчивых на деревьях.

Не успел затихнуть плач, как деревню заняли белые. Обидевшись на то, что красные все забрали, они стали подводить деревенских, по одному, к стене дома старосты и расстреливать. Но довести, задуманное, до конца не успели. Это сделали зеленые. Причем не поодиночке, а скопом; не из винтовок, а из пулеметов; не только деревенских, но и беляков.

Как только последний бандит покинул деревню, из кустов вышла испуганная девица, лет двадцати с небольшим. Это была одна из тех, кто ходил в долину беспрепятственно, и над кем все смеялись, считая ее дурочкой. Звали ее Акулиной. Вот и все, кто остался из население Фофанки, на долгие и тревожные два года.

Через два года, в деревню въехала телега, груженная ящиками с бутылками. В телегу были впряжены два владимирских тяжеловоза, а на передке сидел здоровенный мужик, неопределенного возраста. Это был Брыня. Он оглядел деревню, крикнул пару раз, чтобы привлечь к себе внимание и стал неторопливо слезать с телеги. Фофанка понравилась ему своей тишиной, и он решил остаться здесь.

Брыня возвращался в Россию из австрийского плена. Попал он туда по дурацки и глупо. Со своей стороны по дурацки, а со стороны австрийцев глупо. Просто, когда он спал в окопе, после ночного дозора, к ним в часть пришли большевистские агитаторы. Они долго и нудно уговаривали солдат соединиться с пролетариями всего мира, для победы мировой революции. Сначала их хотели пристрелить, как немецких шпионов, но тут, один из агитаторов, произнес магические слова: «Мир – народам, хлеб – голодным, земля крестьянам!» Солдаты немного подумали, прикинули перспективы и, расстреляв своих офицеров, как немецких шпионов, сели в бронепоезд и укатили на соединение с пролетариями.

Австрийские офицеры, наблюдавшие за русскими в бинокли, долго думали над хитростью противника, но так и не смогли ее разгадать. Решили послать взвод разведчиков, для выяснения ситуации.

Разведчики прочесали брошенные окопы и наткнулись на спящего Брыню. Он мощно храпел в тупике траншеи и ни о чем не ведал. Перед австрийцами встала дилемма: с одной стороны захватить спящего языка легко, а с другой стороны, ширина плеч Русича была не меньше, чем у плененного ими, когда-то, Железного Самсона, русского циркового борца и атлета. Ох, и намучились они в Австрии с Самсоном, пока тот не сбежал, сначала в Италию, а потом в Англию!

После небольшого совещания решили, что в одну воронку два снаряда не влетают. Наивные европейцы!!! В России, в одну воронку, попадает столько снарядов, сколько раз, россиянин, может наступать на одни и те же грабли. Но, сказано-сделано. Обмотали, Брыню, веревками и поволокли в расположение своей части. Это была вторая ошибка. А, Бисмарк, предупреждал!!! Русского мало поднять, его надо еще и разбудить! Ну, может быть не совсем так, и не совсем про то, но, все равно, Бисмарка могли бы и почитать.

Брыня проснулся оттого, что допрашивающий его, австрийский офицер, влепил ему пощечину. Проснулся, огляделся, стряхнул с себя веревочки, обиделся и, ничего не поняв, погнал австрийскую гвардию вдоль фронта, давя своими ножищами, пулеметные точки и артиллерийские расчеты.

Австрийские офицеры рванули на аэродром, в надежде на то, что фанерная гордость их воздушного флота, сможет вырвать командование из лап русского медведя. Солдаты, как дисциплинированная паства, не раздумывая, ломанулась за руководством. В итоге: весь личный состав, включая повара с ведром картошки в руках, оказался на аэродроме, за колючей проволокой, втоптав единственный аэроплан во взлетную полосу.

Брыня остановился в воротах, отрезая пути к отступлению и, окинув австрийцев зловещим, спросонья, взглядом, промычал:

- Ну-у-у…?

Его мозг лихорадочно искал, в личном словарном запасе, чем можно закончить начатый монолог. И тут, Брыня вспомнил любимую фразу поручика Огнева, полкового задиру и дуэлянта.

- Я жду объяснений, господа! – радостно закончил Брыня и, всем своим видом показал, что ждать он не намерен.

Всем, кроме Брыни, сразу стало грустно, и они вытолкали вперед офицера, который, не подумав о последствиях, разбудил Брыню.

Офицер едва держался на ногах, то ли от оказанного ему доверия со стороны сослуживцев; то ли от спортивного азарта после бега по пересеченной местности; то ли от восхищения Брыниным красноречием. Преодолевая, непреодолимое желание застрелиться, он доплелся до Брыни и отдал ему честь, а заодно и сигару со спичками, в знак дружбы. Брыня принял подарок как должное. Он понюхал сигару, вынул из кармана большевистскую листовку-воззвание «К товарищам солдатам и матросам!», свернул большую козью ножку и, растирая пальцами сигару в махру, высыпал ее в самокрутку. Чиркнув спичкой и прикурив, он глубоко затянулся и выпустил густую, благородную струю дыма в толпу австрийских солдат, чтобы не думали, что он эгоист.

Видя, что дипломатические отношения налаживаются, офицер приободрился и, на ломаном русском языке, объяснил Брыне, что он их неправильно понял. Оказывается, его никто не хотел обижать. Просто, видя, что сослуживцы Брыни внезапно исчезли, австрийцы решили пригласить Брыню в гости, чтобы он не тосковал в одиночестве. Веревками его не связывали, а привязали к нему шинель, чтобы, не дай Бог, не потерялась по дороге. По щеке ударили нечаянно, отгоняя мух, чтобы не тревожили сон.

Брыня был тронут радушием австрийских товарищей и согласился погостить у них, вспомнив, что последний раз он был в Австрии очень давно, еще тогда, когда в составе гвардии Александра Васильевича, переходил через Альпы.

За два года, что он гостил в Австрии, Брыня достал всех, особенно владельцев пивных заведений. Уж слишком вместительное было у него нутро. Да и сам Брыня стал о чем-то задумываться, но это что-то никак не хотело принимать четкие очертания. И вот, однажды, к нему незаметно подкралась тоска и шепнула:

- Пора, парень, и честь знать. Загостился ты тут, а Россия ждет своего сына.

- Точно! – Брыня допил девятнадцатую кружку пива и стукнул ею о столешницу. – Пора!

На подъем, он, был легок. Известно, чем кончаются долгие сборы. Брыня быстренько выбил у австрийцев контрибуцию, в виде двадцати одного ящика венгерского вермута, одной телеги и двух трофейных владимирских тяжеловозов. Груз бережно погрузил на телегу и укатил на северо-восток, обдав местное население пылью.

Россия встретила его яркими лозунгами и толпами кожаных экспроприаторов, размахивающих маузерами. Брыня был сказочно удивлен тому, что все, теперь, принадлежало народу и, кстати, его груз тоже. Несколько самоубийц попробовали разделить содержимое Брыниной повозки между голодающими губерниями Поволжья, но Брыня объяснил, в резкой форме, что его груз не делится. Возражать никто не стал, и он укатил в выбранном ранее направлении.

Фофанка понравилась ему отсутствием комиссаров, белых офицеров, казаков и махновцев. А когда он понял, что здесь нет, не только Антанты, но и вообще никого, то просто влюбился в эту жизнерадостную деревню. Выбрав первый попавшийся дом, и перетащив туда хрупкий груз, он занавесил окна и стал праздновать новоселье.

Через неделю он продрал глаза и увидел за столом, напротив себя, молодую, улыбающуюся девушку.

- Брыня! – рявкнул он и помотал головой, прогоняя наваждение.

- Акулина, – тихо выдохнуло наваждение и залилось румянцем. – Откушайте, пожалуйста, а то все пьете и пьете, а не закусываете. – И она придвинула к нему здоровенную чугунную сковороду с жареной картошкой и миску с солеными огурцами.

Брыня с удовольствием откушал и познакомился с Акулиной поближе, отчего та долго пребывала на вершине счастья. А когда выяснилось, что Брыня без проблем проходит в долину, Акулина стала глядеть на своего мужчину только восторженным взглядом и никак иначе.

Через семь лет в деревню пришел молодой странный поп. Молодой, потому что молодой, а странный, потому что таких попов не бывает. Нет, не так! Попы бывают всякие. И в каждом можно найти что-то странное. Но, как правило, взгляд у них нормальный, порой добрый, порой блудливый, порой строгий, но нормальный. У этого же, глаза смотрели в разные стороны. Создавалось впечатление, что он постоянно рассматривает свои уши. Прихожане, на его проповеди, валом валили, чтобы похохотать на халяву. Они строили ему рожи, будучи уверены в том, что он видит только стены церкви, а об их присутствии даже не подозревает. Но, как говорил один еврейский исторический персонаж, все проходит. Терпение лопнуло. Огромное смирение разлетелось на мелкие обиды. Косоглазый священнослужитель сорвал с себя крест, швырнул его под ноги и плюнул, но не попал. Паства была в восторге! Тогда он в сердцах топнул по кресту и, опять промазал. Прихожане неистовствовали! Он бешено сверкнул косыми глазами и закончил проповедь русским аминем. Затем заправил рясу в штаны и, растолкав прихожан, ушел, куда глаза глядят. По всему было видно, что они смотрели на Фофанку.

Брыня с Акулиной приняли его радушно. Как никак, а все-таки гость. Они напоили его, накормили и в баньке попарили. Про глаза ничего не сказали. Ну не хочет человек в глаза смотреть, что же его, за это, подвергать гонениям?

А на следующий день выяснилось, что поп, оказывается, вхож в долину! Это открытие обрадовало Брыню с Акулиной, ведь всегда же приятно, когда соседи такие же, как и ты. Вдобавок ко всему, поп был ужасно грамотным, особенно в вопросах философии, теософии и теологии. А как он рассказывал библейские истории!!! Если бы Брыня не был язычником и не поклонялся Сварогу и Перуну, то, не задумываясь, крестился. Хотя поп сказал, что Бог один, и менять религию может только полный идиот.

Вот так вот, исподволь, пополнялась Фофанка жителями.

После тотальной коллективизации, в деревню пришла женщина. Была она не в себе и не по годам состарившаяся. Приютили ее как положено на Руси. Вымыли пустующую избу и отметили новоселье.

Пелагея, так ее звали, поведала им свою историю. Была она до банальности проста по тем временам на Руси, и в то же время трагична, по тем же самым временам. Жила большая, трудолюбивая семья. И все было хорошо, но власть народная редко щадит свой народ. Не успели очухаться от гражданской войны, и на, тебе, коллективизация. Кто не с нами, тот против нас, или по-простому кулак. А у нас диктатура пролетариата! Значит, все твое станет наше, а тебя или в ссылку или в расход. Все зависит оттого, как ты за свое цепляться станешь. Муж Пелагеи и ее четыре сына, схватились за вилы. Их и положили прямо во дворе. Саму Пелагею выгнали из деревни, в чем была одета. Даже платок, на голову, не дали. Вот и вся история.

Брыня выслушал ее, молча выпил, хрустнул огурчиком и врезал по столешнице кулаком.

- Извините! Погорячился! – произнес он, глядя на пригнувшегося, от испуга, попа.

Испытание долиной, Пелагея прошла на ура. Мало того, она оказалась кудесницей по части изготовления спиртных напитков. Самогон могла гнать из чего угодно, даже из комариного писка. Но самый фирменный напиток она делала из мухоморов. Его так и называли: «мухоморовка». Особенность ее была в том, что она показывала норму каждого выпившего в отдельности. Выпил человек свою меру, и у него перед глазами предстает мужик в парике, по имени «Глюк», по профессии «композитор». Смотрит сурово в глаза и грозит пальцем. Тут поневоле пропустишь стакан-другой, пока хмель не уляжется. Правда с Брыней накладка вышла. Выпил он норму, к нему Глюк и пальцем грозит. Брыня не понял и кружку вдогонку нормы. Глядь, а Глюков уже два. Брыня придвинул к себе бутыль и как начал экспериментировать, аж Глюки вспотели. Когда в избе, от композиторов, стало не продохнуть, Брыня загнал их всех в чулан и сбил с них всю спесь вместе с париками. Затем вернулся в горницу и выпил за искусство. На вопрос друзей: «Кого он там гонял?», Брыня, загадочно улыбаясь, ответил, что, мол, музыкой навеяло. Глюки, с тех пор, Брыню не беспокоили.

Грянула Великая Отечественная и Брыня с попом ушли в город, записываться добровольцами. В деревню вернулся один поп, злой как черт, крестя большевиков, на чем свет стоит. Его забраковали из-за косоглазия. Акулина, узнав, что Брыню взяли в пехоту, заголосила на четыре года. А зря! Брыня вернулся живой, здоровый, с целым иконостасом на груди и объявленный во всесоюзный розыск. Об этом он, разумеется, односельчанам не говорил, но друзья догадались сами. Вы тоже догадались бы, потому что каждый день, в течение трех месяцев, за Брыней приезжали люди в форме и с ордером на арест. И каждый день, Брыня объяснял служивым, что никуда не поедет, что тот особист сам налетел, шесть раз, на стену своего кабинета и стал инвалидом по неосторожности. А те служивые, которые вчера приезжали за Брыней, тоже неосторожно проехались по ступеням и переломали себе все кости. Вы, уж, ребята, будьте осторожны. По ступеням лучше не поднимайтесь, я и так вас прекрасно слышу. А то не дай бог, оступитесь на самом верху.

Через три месяца Брыню оставили в покое. То ли решили, что особист действительно сам виноват, то ли ордера на арест, которые Брыня отбирал и вешал на стену, закончились. Как бы там ни было, а Акулина засияла от счастья.

В середине пятидесятых, в деревню пришел Филька. Увидев людей, он снял старую солдатскую ушанку, поклонился и упал, потеряв сознание. Был он изможден, истощен и морально опустошен. Проведя одиннадцать лет в лагерях, он растерял всю тягу к жизни.

- Ничего, - сказал Брыня. – Если в долину войдет, то мы его в озере оживим, а если не пустит долина, то похороним по-человечески.

Долина пустила, озеро поправило здоровье, а деревня получила пятого жителя, правда пугливого, но работящего. Он каждое утро подметал деревню вдоль и поперек, мыл стекла даже в нежилых домах и смазывал петли на воротах долины.

Так, впятером, и жили, не тужили. Где-то там, за лесом, бурлила страна Советов, подходя к точке кипения, за которой парила страна Демократов. Народ ожидал перемен. Какими они будут, не предполагали даже те, кто усиленно обучался не сгорать со стыда; кто под бизнесом подразумевал не работу, а умение распределять денежные средства; кто тренировался обворожительно улыбаться и правдиво врать в глаза. Прозорливые красили себя и своих чад в рыжий цвет, а были и такие, кто учился падать с моста в реку. Любое умение, кроме трудолюбия, могло высоко поднять в будущем. Верили этому потому, что в Ставропольском крае выращивали нечто удивительное. Это нечто, могло отвечать шесть часов на вопрос: «Рядом с вами, ваша жена Раиса?», и так, толком, и не ответить. Представляете, что можно ожидать от такого руководителя? И что самое интересное, так это то, что дождались!!! Вышел он на трибуну, поправил очки и мягко сказал:

- Надо НАЧИТЬ и УХЛУБИТЬ!

И все ломанулись! Начали с виноградников и Чернобыля, а углубили отпуском цен и задержкой зарплаты. Китайцы, от зависти, отменили закон об одном ребенке и начали плодиться как кролики.

Зачинщика затерли, как когда-то Фофана. Хорошо, что жив, остался, а то была бы на Ставрополье деревня «Горбановка».

Все это, в деревне Фофанка, наблюдали по телевизору, любезно установленному Иваном Емелиным, хозяином долины. Наблюдали молча, без комментариев, лишь однажды, Брыня встал и начал собираться в дорогу.

- Ты далеко собираешься? – спросила Акулина.

- В стольный град, – ответил Брыня, подпоясываясь. – Надо, кой-кому, по ушам настучать.

- Побойся Бога, Брынюшка, они же свои, русские.

Это известие сразило Брыню. Он, в горестной думе, сел на лавку и просидел, так, неделю.

Из ступора его вывел мальчишка, лет семи. Он вошел в избу с однорогой козой и, тронув Брыню рукой, попросил:

- Дядь! Дай пожрать, если не жмот.

Брыня оглядел его с ног до головы. Лохматая голова, осторожный, взрослый взгляд, сурово сжатые губы, грязные футболка и штаны, и босые ноги в царапинах. Брыня встал с лавки, взял мальца за руку и сказал:

- Пошли к Ивану.

- Будешь драться, я убегу.

- Никто тебя пальцем не тронет, – улыбнулся Брыня, – пошли к Ивану, поешь по-царски.

- А ты, здесь главный? – спросил паренек.

- Не-ка!

- А Иван не дерется?

- Не-ка!

- А мою козу не съедите?

- Ну, ты, сказанул! – Брыня опешил. – Полезное животное же. Молоко дает же.

- Же! – удовлетворившись ответом, кивнул мальчуган.

После того, как брюхо паренька стало похоже на барабан, он поведал всем свою историю. Она была короткой, как и его жизнь. Зовут Колькой, воспитывался в детдоме, сбежал от хорошей жизни. В лесу подобрал козу, вернее, она сама к нему прибилась. Он хотел убежать от нее, но она так жалобно кричала, что пришлось взять ее в попутчики. Зато молоко у нее жирное, вкусное. Назвал Клеопатрой.

- Почему? – спросил Брыня.

- Красиво же! – ответил Колька.

- Философ! – сказал поп и, глядя на свои уши, погладил Кольку по голове.

С приходом Кольки, деревня оживилась. Все-таки внучок появился, пусть и общий, но долгожданный. На каждого распределили обязанность по обучению Кольки. Поп учил философии, теософии и теологии. Пелагея учила природоведению, а точнее, ориентации в лесу и тому, что можно собирать в нем, не опасаясь за здоровье. Акулина учила кулинарии, а Филька психологии или адаптации в различных людских обществах. Но больше всего, Колька любил заниматься с Брыней. Тот обучал его воинским искусствам и истории. А случай с Кутузовым, вообще поднял, у Кольки, авторитет Брыни на недосягаемую высоту. Произошло это после повествования о войне двенадцатого года и личном участии Брыни в решающих сражениях. Колька побежал рассказать об услышанном старому Фильке. Через некоторое время, он подошел к Брыни и спросил:

- А, правда, что у Кутузова, не было глаза?

Брыня делал баклушу для будущей Колькиной ложки. Услышав вопрос, он чуть не рубанул по руке.

- Ктой-то тебе это сказал? – вопросом на вопрос спросил Брыня и окинул всех подозрительным взглядом.

- Филька, – бесхитростно ответил Колька.

Брыня посмотрел на Фильку. Тот быстро натянул шапку на уши и, отвернувшись в сторону, независимо засвистел.

- Филька, значит… - Брыня усмехнулся. – Он наговорит… слушай его больше. Вот, что я тебе скажу, Коля! Был, у Кутузова, глаз!

Колька заворожено глядел на своего наставника. Здесь, в Фофанке, он наконец-то ощутил, что детство существует на самом деле, а не в сказках.

 

Все деревенские жители, в количестве шести человек и однорогой козы Клеопатры, пили, ели и обсуждали действия участников штурма долины. Омоновцы, смотрели в их сторону, кто с завистью, а кто с неприязнью. Но все проходит. Из автобуса вышли инспектор с командиром.

- Третий звонок! – провозгласил Брыня.

Зрители стали лихорадочно дожевывать закусь.

- Рыбу жрете? А лицензия на лов рыбы имеется? – Инспектор остановился около бревна с остатками трапезы.

- Ты, давай, не отвлекайся, – прочавкал Брыня, – работай. Солнце еще высоко.

Инспектор плюнул под ноги и зашагал к крану, а точнее к его водителю, сидящему в кабине и, жующему бутерброд с колбасой. Командир омоновцев улыбнулся, глядя в спину инспектора, и подошел к своим бойцам.

Увидев подходящего, к МАЗу, налогового инспектора, водитель сунул, в бардачок, недоеденный бутерброд и, открыв дверцу, спрыгнул на землю. Они обошли Маз кругом, при этом, инспектор что-то говорил, а водитель кивал головой и вытирал ладонью губы. Потом инспектор подошел к воротам, а водитель залез в кабину.       

- Давай! – Налоговый инспектор махнул рукой водителю крана.

МАЗовский кран, на стреле которого висел на цепи огромный, металлический шар, медленно двинулся к воротам. Все деревенские набрали воздуха в легкие, чтобы хватило для хохота, и застыли. Даже старый Филька, отказался от созерцания столба пыли и уставился на сине-желтый МАЗ, предварительно, покрутив пальцем у виска. Колька, чтобы лучше видеть, встал ногами на липу. Омоновцы отбежали подальше от ворот.

- Давай! Давай! – Инспектор тоже, на всякий случай, отошел к покореженному бульдозеру, оставшемуся с прошлого посещения деревни налоговиками, и закурил.

Кран подъехал к воротам и остановился. Водитель выпрыгнул из кабины, захлопнул дверцу и стал натягивать на руки брезентовые рукавицы.

- Давай шевелись! – проорал инспектор. – Ты, что, ночевать тут собрался?

Парень быстро установил упоры, чтобы МАЗ не качало, или, не дай бог, не опрокинуло на бок, и юркнул в кабину крановщика. Стрела медленно повернулась влево, остановилась, покачивая шариком и, ринулась на ворота. Деревенские жители, в предвкушении зрелища, слегка оторвали свои задницы от липового бревна. Колька встал на цыпочки.

Металлический шар врезался точно в мемориальную табличку. Он громко дзенькнул и загудел от вибрации, передавая ее, через цепь, всему МАЗу. Тот, в свою очередь, мелко задрожал, откинул на землю дверцу кабины крановщика, а следом вышвырнул самого крановщика, смешно трясущегося и сжимающего руками виски.

Со стороны бревна грянул дружный хохот. Но это было еще не все! Шар, гудя, полетел в обратную, от таблички, сторону, дернул цепью, вследствие чего лопнули все шины МАЗа и, порвав все связи с краном, устремился в сторону двух омоновцев. Те стояли не шевелясь, храбро взирая на приближающуюся неприятность, и только серо-голубоватый камуфляж, начал темнеть, начиная от развилки ног и вниз.

Но, похоже, что в полете шар решил, что на сегодня развлечений хватит и только так, можно было объяснить то, что не долетев до бойцов всего один метр, он зарылся в землю по самое ушко, за которое уцепился, радостно звенящий обрывок цепи. Земля дрогнула и оба омоновца мужественно ударились оземь, но, к удивлению шара, добрыми молодцами так и не стали.

Зрители радостно завыли и повалились друг на друга. Только Брыня стоял на ногах и гукал как филин, показывая пальцем на лежащих бойцов.

Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения омоновца Куценко. Он вскочил на ноги и бросился к нему с криком:

- Мордой в землю! Руки за голову! 

Подбежав к Брыне, который и не думал ложиться на землю, Куценко уткнул ему в живот ствол автомата и рявкнул:

- Я сказал лежать, так-то твою раствою!

Брыня посмотрел на ствол автомата, взял его, брезгливо, двумя пальцами, и загнул вниз, как пластилиновый. Затем посмотрел на офонаревшего бойца и ласково спросил:

- А «Прощание Славянки» сплясать не надо?

В этот момент подбежал запыхавшийся командир. Он оттер своего Куценко от Брыни и, повернувшись к деду умоляюще произнес:

- Не сердись, отец. Молодой он еще, горячий.

- Да ладно, капитан, – добродушно ответил Брыня. – Сам вижу, что зелен он еще. – И, указав пальцем на мокрые штаны бойца, добавил: - Влага в голову шибанула.

Он положил руку на плечо капитана, отчего тот прогнулся, как на разгрузке картофеля, и подтолкнул его к бревну.

- Налейте воеводе, - крикнул он Акулине. – Двести пятьдесят фронтовых.

Не успел кадык капитана сделать третий «глок», как к бревну подлетел инспектор.

- Вы, что, себе позволяете, капитан? – зашипел он. – Я вынужден буду написать об этом в рапорте.

Командир омоновцев спокойно допил свои фронтовые, выдохнул в лицо инспектору и, поводив пальцем, выбрал толстый, пожелтевший, соленый огурец.

- А я… - он с треском откусил
треть огурца и долго жевал, – а я напишу, что выпил с горя, потому что вы получили взятку от хозяина долины, а с нами, - капитан показал на своих бойцов, - не поделились.

- Да как вы смеете? – возмутился инспектор и посмотрел на омоновцев.

Те стояли с таким видом, что если им тоже нальют, то они подтвердят слова своего командира. Брыня махнул им рукой и крикнул:

- Подходи, парни, к столу. Брататься будем.

Бойцы повеселели и бросились к бревну, как в атаку. Водитель МАЗа, все еще сжимая голову руками, постарался от них не отстать. Инспектор тоже хотел протиснуться, но Брыня зыркнул на него и аппетит пропал напрочь. Униженный и злой, он был вынужден ретироваться к автобусу.

Через десять минут, когда все было выпито и съедено, Брыня обнялся с каждым бойцом, пожелал приезжать еще, и помахал на прощание в след, изрядно вилявшему, автобусу.

- Хорошие ребята, эти момоновцы, – высказал свое мнение старый Филька, глядя, как два столба пыли движутся навстречу друг другу.

Брыня хотел его поправить, но, взглянув на Фильку, махнул рукой.

- Хорошие, – согласился он. – Только нервные.

- Это потому, что они подневольные, – сказал Филька и натянул шапку на уши, по сложившейся традиции.

- Подневольные, – согласился Брыня. – А жаль. Потому что человек должен уметь желать справедливого и уметь осмеливаться делать то, чего требует его совесть!

Все посмотрели на него. Колька подошел к Брыни и дернул его за полу телогрейки.

- Красиво сказал! – Он восхищенно глядел на своего учителя.

- Это не я сказал. – Брыня потрепал Кольку по голове.

- А кто? – Колька не верил, что кто-то мог быть умнее Брыни.

- Нам это волхвы вдалбливали в головы, когда мы с Илюшей у них учились. – Улыбнулся Брыня. – И так вдолбили, что ничем не выдернуть.

- А волхвы, это попы?

- Ха! – Брыня рассмеялся. – Попы им в подметки не годятся. Хотя… - Он почесал затылок, что-то вспоминая. – Встречался я с Сергием Радонежским и Серафимом Саровским… Пожалуй, некоторые попы не уступают волхвам.

- А волхвы тебя молитвам учили?

- Они меня учили родную землю защищать и родной народ. Это сейчас учат молитвам и смирению, а когда припечет, то зовут голову сложить. А когда-то, учили славянскому ратному искусству и свободолюбию, чтобы и Родину защитил и жив остался. Вот так вот, Коля. При князьях все были свободными, даже смерды. А пришла демократия и все стали подневольными, даже воины.

Брыня махнул, в сердцах рукой, и пошел к бревну. Перебрав пустую тару, он тяжело вздохнул. Колька подбежал к нему и прильнул щекой к руке Брыни.

- Деда Брыня! – всхлипнул он. – Не убивайся ты так!

- Не боись, Колька. – Брыня погладил его по голове свободной рукой. – Мы с тобой еще увидим такую Русь, какую и греки боялись и ромеи, а викинги считали за честь служить у наших князей рядовыми дружинниками.

 

- Подъезжают к повороту! – Старый Филька, следящий за столбом пыли, торопился как мог к бревну. – Слышь, Брынь? Подъезжают!

- К нам шапито! – громогласно объявил Брыня. – Занимайте места, согласно пожизненным абонементам!

Фофановцы быстренько расселись на бревно. Только старый Филька остался стоять, чтобы не прозевать момент появления гостей. Он медленно отступал к бревну, не сводя глаз с двигающегося ориентира, в виде пыли. Филька уперся в бревно в тот момент, когда из-за деревьев выехал большой черный внедорожник.

- Вот это да, – прошептал Филька и сдернул с головы шапку.

- Что там еще? – спросил Брыня, сидевший спиной к машине.

- Може президент, а може бандиты, – ответил Филька, прижимая к груди свою ушанку.

- А не один ли черт? – Брыня поднялся с бревна и, развернувшись, посмотрел из-под ладони на приближающуюся машину.

- Да ты что, Брынюшка?! – Акулина округлила глаза. – Разве ж можно, сравнивать президента и бандитов?

- А не один ли черт? – повторил Брыня, глядя уже на Акулину.

- Упрямый, ты, Брыня, – вздохнула Акулина. – Президент о стране радеет, а бандиты о своем кармане. Как же можно их равнять?

- Я их не равняю. – Отмахнулся Брыня. – Ихние дела их равняют. И запомни раз и навсегда, что страна, это, прежде всего люди. Вот я и смотрю, как президент о тебе с Пелагеей радеет. Пенсии нет, потому как вроде бы мы и не живем, а налог на землю и избу дерут. Колька от президентской заботы, аж распухнет скоро.

- Колька же не голодает! – возмущенно перебила его Акулина.

- Правильно! – Брыня не возражал. – Только кормит его, Ванька. И нас кормит Ванька. И налоги за нас платит. И электричество каждый год проводит, а они, - он ткнул пальцем в сторону Мухосранска, - президентские помощники, каждый год обрезают, потому что не положена самовольная проводка электричества. Я вот что подумал… - Брыня почесал затылок. – Если мы, как бы, не живем, то значит мы мертвецы? А если мы мертвецы, то почему они нам покоя не дают? А может бандиты гуманнее властей? Ну и чертовщина в стране!!!

- Здравствуйте, господа.

Они, все-таки, прозевали, как подъехала машина, и как из нее вышел незнакомец. От неожиданности, Брыня забыл, что он говорил своим друзьям. Он тупо уставился на незнакомца. Тот стоял прямо, немного вздернув подбородок и слегка оттопырив нижнюю губу, что придавало, его лицу, брезгливое выражение. На нем был, отлично сшитый костюм из дорогого, серого материала, дорогой галстук, серая сорочка и туфли ручной работы. Он ждал. Пауза затягивалась. Было видно, что этот человек, не привык к такому отношению к себе, но он, так же, понимал, что никто его сюда не приглашал, и хлебом-солью встречать не обещался. Он подождал еще немного и, окинув глазами фофанцев, повторил:

- Здравствуйте господа!

При слове «господа», Филька надел свою шапку и гордо выпрямился. Потом, немного подумав, низко поклонился незнакомцу. Тот слегка стушевался, приняв действия Фильки, как должное, но слишком.

- Я хотел бы поговорить с господином Емелиным, Иваном Ивановичем, – продолжил он контакт с деревенскими жителями и остановил взгляд на Брыне, потому что все смотрели на него.

- Ага! – Очнулся Брыня. – Так это вам туда, в долину. – Он указал кивком на ворота.

Незнакомец поблагодарил и уверенно пошел к воротам. Чтобы не быть посмешищем для деревенских, он на ходу постарался обнаружить звонок, но не найдя оного, смутился. Подойдя к воротам, незнакомец обернулся и посмотрел на Брыню.

- Открывайте и заходите! – Брыня угадал молчаливый вопрос. – У нас в деревне все по-простому.

Незнакомец опять поблагодарил и толкнул ворота. Створки открылись, гость сделал несколько шагов и скрылся в долине.

- Ни фига себе! – Вид у Брыни был растерянный.

В этот момент, с неба спикировал сокол и устремился к воротам. Прошмыгнуть ему не удалось, потому что ворота оказались проворнее. Они захлопнулись, сокол врезался в них и упал в пыль.

- А это еще нифигей!!! – воскликнул Брыня.

- А почему, деда? – спросил Колька.

- Потому, что эта птичка несла зло долине, а этого не может быть. – Брыня выдохнул, качая головой. – Надо взглянуть на эту птичку.

Но не успел он сделать и пару шагов к соколу, как тот встрепенулся, подпрыгнул и взлетел ввысь.

 

- Слушаю! – голос был властный. Такими голосами обладают, как правило, министры внутренних дел или обороны. Тон голоса сохраняется даже тогда, когда их обладатели переходят из разряда действующих, в разряд бывших.

- Докладывает «Сокол». Объект из дома поехал к известной гадалке. Пробыл там сорок три минуты и отбыл из Москвы. Гадалку допросили. Узнали адрес, куда она посоветовала обратиться объекту за помощью.

- Значит он, все-таки, ищет детектива?

- Да.

- Где гадалка?

- Ее отправили к мальчишке. Правда… - «Сокол» замолчал.

- Что «правда»?

- Она пропала. По дороге. Из клетки. Прямо мистика какая-то.

- Что объект? – хозяин властного голоса был спокоен.

- Приехал в деревню Фофанка, Мухосранского района. Ищет Емелина Ивана Ивановича. Зашел в ворота какой-то долины. Сокол попробовал проникнуть за ним, но не смог. Опять мистика, хозяин.

- Аномалия.

- Что? Не понял.

- Продолжайте вести наблюдение за воротами. В них вошел, в них и выйдет. Проследите, кто выйдет с ним или после него.

- Да, хозяин. Все сделаю, не беспокойтесь!

- А я и не беспокоюсь, – в голосе хозяина промелькнуло то, что будет, если не сделать так, как он сказал.

В трубке раздались короткие гудки. Высокий, плотный парень, лет тридцати пяти, посмотрел на экран телефона.

- Козел! – выдохнул он, вспоминая последнюю фразу хозяина.

 

Сзади захлопнулись ворота. Гость стоял и не верил глазам своим. Только что, он находился в лесу, через который ехал по ухабам больше часа, а стоило пройти в ворота, как ландшафт полностью сменился. Толкая ворота, он рассчитывал попасть на крестьянский двор, а не в другой мир. Он стоял на тропке, которая вилась плавными изгибами под уклон. Внизу раскинулась величественная долина, уходящая за горизонт. Слева и справа, ее чуть-чуть сжимали горы, не слишком высокие, чтобы на вершинах лежал снег, но и не такие низкие, чтобы зарасти лесом до самого верха. Он покрывал склоны только на две трети. Тропинка спускалась к озеру. Таких красивых озер, ему еще не приходилось видеть. Оно казалось изумрудным. В озеро втекала река, золотистого цвета. Она брала начало где-то в горах, возвышающихся слева от долины, змеилась по ней, расширяясь, и вливала свое золото в озерный изумруд. У озера, со стороны гостя, стоял терем, выполненный в лучших традициях древней Руси.

Он повернул голову в сторону ворот, как бы подумывая вернуться назад, но вероятно вспомнил о том, что привело его сюда, и быстро пошел по тропинке к озеру. Идти пришлось почти двадцать минут. Где-то на середине пути, к нему пришла глупая мысль о бесполезности всего того, что он предпринимал последнее время, но, вспомнив о внуке, он придавил ее, не развивая до безысходности.

Терем оказался очень высоким. Окна начинались со второго этажа, должно быть низ предназначался для каких-то хозяйственных помещений. Он стал обходить его слева, чтобы найти вход вовнутрь, и увидел первых обитателей долины. Ими оказались двое. Парень, лет двадцати пяти и, неопределенного возраста мужичок, до самых глаз заросший бородой и лохматой шевелюрой. Парень был одет в серые шорты и серую рубаху, а мужичок в старомодном пиджаке, поверх косоворотки и в штанах в полоску. На ногах у обоих были кроссовки. Они сидели на траве, прислонясь спиной к большой, просто огромной бочке, и играли в карты. Бочка лежала на боку. Сделана она была из дубовых досок, стянутых медными, надраенными до блеска, обручами. Гость подошел поближе.

- Здравствуйте господа.

Игроки продолжали играть, как ни в чем не бывало.

- Здравствуйте господа! – произнес он громко, чтобы на него обратили внимание.

Игроки бросили карты на траву и встали на ноги. Мужичок ростом доходил парню до груди.

- Здравствуй добрый, странный человек, – ответил парень и повернулся к мужичку. – Давненько у нас таких не было.

Мужичок кивнул головой и заулыбался.

- А почему странный? – спросил гость.

- Понял, Никанор? – обратился парень к мужичку. – Почему странный, а не добрый?

- Это к Диогену, – ответил мужичок и стукнул кулаком по бочке. – Слышь? Диоген! К тебе философ пришел, в галстуке!

В бочке что-то загрохотало, потом зазвенело, ухнуло в донышко, которое отлетело на траву и из нее, матерясь и протирая глаза, вышел карлик. Торс у него был похож на квадрат, руки крепкие, волосатые. Шеи почти не было, а голова непропорционально большая, лохматая и бородатая. Ноги короткие, слегка кривые. На нем была белоснежная футболка, с нарисованной стодолларовой банкнотой и баскетбольные трусы такой расцветки, что только русский человек способен охарактеризовать этот цвет.

 Русский язык недаром считается самым великим и могучим. Для русского языка нет ничего невозможного. Любой другой язык бедноват, чтобы объяснить необъяснимое. Чужеземцы, встретив таинственное, только разводят руками и застывают в ступоре, а русский глянет мельком, охарактеризует одним словом и пойдет дальше. Причем, это слово, сказанное мимоходом, переводит чужеземцев из состояния ступора в полный восторг. И таинственное, для них, становится сразу понятным. И что характерно, так это то, что все с малолетства знают, что пимпочка или фитюлька – это мелкая деталь; хреновина – это кувалда, рычаг, а то и лопата (все зависит от деятельности); фиговина – это вообще дрель или лобзик. Мы и в математику ввели свои специальные термины. Даже в детском саду знают, что «до едрени фени» больше, чем «до фига», а «мама не горюй» стремится к бесконечности. Есть в русском языке даже мистические слова. Диапазон их применения безграничен. Объяснить действие этих слов невозможно. Они просто действуют и научного объяснения, этому, нет. Бывало, идет человек и, бац! Поскользнулся! Если успел до падения произнести магическую фразу, то можешь вставать и продолжать движение. Ну, а если сказал, ту же фразу, после падения, то тебе, тогда, к хирургу. Или, скажем, кольнуло. Успел сказать – отпустило, не успел – под капельницу. А бывает, что двух слов не можешь связать, а вставил эту фразу и как поэму прочитал. Или потерял что-то, а найти не можешь. Произносишь, эмоционально, имя одного из забавных зверьков, «Екарный бабай», «ядрена вошь» или «ешкин кот», и потеря находится. И если на вопрос никто не может ответить, то русский всегда знает, что «хрен» самый эрудированный во всей вселенной.

Кстати о хрене. Это морковка альбинос с мутировавшей ботвой. Применяется в пище и разговорной речи. Может служить в виде подарка. Виновнику торжества так и говорят: «Хрен тебе!». Может быть попутчиком, собеседником или просто напарником. Таких стараются оставить в покое, а окружающим объясняют, что, мол, с ним находится хрен. Между прочим, наличие хрена, указывает патологоанатомам на то, что перед ними самец. Но это так, к слову. Хреном можно зашибить. От хрена можно заразиться, или попросту, охренеть. Хрен присутствует на всех мероприятиях и, если человеку плохо видно, то он так и говорит, что ни хрена не видно. Если где-то перебор, то говорят: «До хрена!». Если нечего взять, то берут от хрена уши. Хрен может быть в шляпе, в очках или в кожаном пальто. Если хрен не поддается идентификации, то это хрен с горы. Если хрен затмил своей фигурой солнце (здесь о мании величия), то его деятельность называется «хренотень». Хрен является радушным хозяином и может принять любое количество гостей, посланных к нему.

 О пищевых достоинствах хрена можно сказать, что он не слаще редьки. Русский человек имеет право менять хрен на фигу, в зависимости от образования. Хотя все это – один хрен! 

Гость был русский. Ну, может быть, не совсем на сто процентов (а кто у нас чистокровный?), но мать у него была русская. Правда, отец немного подкачал, он был юрист, но тут, уж, ничего не поделаешь.

«Офигительная расцветка!!!» - подумал гость, гордясь собой и генами, доставшимися от матери.

Гном Диоген (а это был гном, а не карлик, как подумал сын юриста), выпрямился во весь свой метр с кепкой и, окинув незнакомца взглядом из-под лохматых бровей, произнес:

- Заходи! Только пригнись, а то всю философию вышибет. – Он стукнул ладонью по дубовым доскам, из которых была собрана бочка. – Мореный! Полная амнезия от контакта.

Амнезия, в планы гостя, не входила, поэтому он выпалил скороговоркой:

- Я ищу господина Емелина Ивана Ивановича.

Оба коротышки уставились на парня.

- И кто же вам посоветовал искать меня? – спросил парень.

- Одна ясновидящая. – Незнакомец немного смутился. – Она назвалась Бабой Ягой, но я думаю, что это псевдоним и, к тому же, крайне неудачный.

Услышав имя ясновидящей, Иван с Никанором переглянулись. Потом Иван хмыкнул и спросил:

- А почему же неудачный?

- Видите ли… - гость помолчал, что-то вспоминая. – По роду деятельности, я не могу, да и времени у меня нет на то, чтобы заниматься поисками ясновидящих. Поэтому я поручил это своим людям. Они и нашли… э-э, Бабу Ягу. Она действительно оказалась ясновидящей. Другие только пыжились, а на самом деле, обычные шарлатаны. Зато имена у них были звучные. Люди к ним, как на мед летели. А у Бабы Яги посетителей не было. Я думаю, что виной тому, взятый псевдоним, – незнакомец замолчал, глядя на Ивана.

- Жива, значит, старушка, – то ли спрашивая, то ли утверждая, прошептал Иван. – Добрую весть, уважаемый, принесли вы в нашу долину. Это дело надо отметить! – Он повернулся к Никанору. – Беги в терем, накрывай стол.

- Гудим? – Никанор расплылся улыбкой.

- Гудим, Никанор, гудим.

- У-у-у! – загудел Никанор и помчался к терему.

- Брыню позови! – крикнул Иван удаляющемуся Никанору и, повернувшись к гостю, пояснил. – Пусть дед порадуется. Они с Ягой давние друзья. А то, что посетителей у бабки нет, то это временно. Главное, что она проснулась. Теперь на Руси рожать будут, со страшной силой. Она, ведь, покровительница рожениц. – Он взял незнакомца под локоть. – Пойдем к озеру. Умоешься с дороги, болячки смоешь. Озеро у нас целебное. 

- Я, вообще-то, по делу приехал, – сказал незнакомец, но к озеру пошел. – Я хочу вас нанять.

- Ну, я не нанимаюсь. – Иван, проходя мимо бочки, стукнул по ней кулаком. – Эй, Диоген! Иди в терем! Праздник у нас.

В бочке что-то загрохотало, потом зазвенело, ухнуло в донышко. Иван с гостем подождали, когда Диоген отматерится и протрет глаза.

- Какой праздник-то? – заинтересовано спросил он у Ивана, глядя на гостя.

- Крестная моя проснулась. Должно быть, на каменном поясе капища оживают. – Он потянул гостя к озеру, но тот стоял, как вкопанный. – Вы что застыли, уважаемый? Пойдемте, умоетесь и сами поймете, что за озеро у нас.

- Подождите. – Незнакомец освободил руку. – Вы сказали, что не нанимаетесь. Я правильно понял?

- Совершенно правильно.

- Тогда я не стану отнимать ваше время. Да и свое тоже. Я и так, его, достаточно потерял.

- Не понял? – Иван растерялся. – Вас же ко мне моя крестная направила.

- Она сказала, что вы мне поможете. Даже не так. – Он помотал головой. – Она сказала, что только вы мне сможете помочь.

- Ну, так в чем же дело?

- Вы же не хотите, чтобы я вас нанимал.

- А-а-а! – улыбнулся Иван. – Понял! Я не нанимаюсь, это верно. Я имею в виду деньги. Но помочь хорошему человеку, это дело святое.

- Так вы поможете мне?

- Конечно! Тем более бабка сказала, что только я и помогу.

- Да, но я еще не сказал, какое у меня дело.

- А какая разница, вы же плохое не предложите.

- А вдруг?

- Тогда бы вы не смогли войти в долину. – Иван глянул гостю в глаза. – А теперь пойдемте, умоетесь, и все тревоги уйдут.

Когда они, умывшись озерной водой, вошли в горницу, их уже там ждали. Посреди комнаты стоял огромный стол, весь заставленный посудой. За столом сидели, уже знакомые гостю Никанор с Диогеном, и какой-то крепкий дедок. Никанор сидел во главе стола, держа в левой руке расписную деревянную ложку, а правой подпирая голову. Диоген, сидевший слева от Никанора, подпирал голову обеими руками. Крепкий дедок голову не подпирал. Он откинулся на спинку резного стула и разглядывал что-то на совершенно чистом, выскобленном до блеска, деревянном потолке. Весь их вид говорил, что они устали ждать. Как только Иван с незнакомцем переступили порог, взгляды, сидевшей за столом троицы, обхватили их со всех сторон и потянули к столу. Иван сел рядом с Брыней, а гостю пришлось обосноваться около Диогена.

- Ну-с, други! – Иван потер ладонью о ладонь. – Давайте познакомимся с нашим гостем и закрепим это знакомство добрым хмелем. Меня зовут Иван.

- Володя, – произнес гость и, спохватившись, поправился: - Владимир Вольфович Журиновский.

- Никанор. – Никанор вышел из-за стола и сделал два реверанса.

- Диоген, – сказал Диоген и пригладил бороду, заплетенную в косичку.

- Брыня. – Брыня протянул руку для пожатия.

Журиновский сделал ответный жест и очень-очень пожалел об этом. Пожалел до такой степени, что ему, вдруг, захотелось жареной картошки с солеными огурцами и черной икрой.

- Никанор! – Иван подмигнул мужичку. – Командуй!

Никанор засунул ложку за ремешок, которым была стянута на поясе косоворотка, и достал, из правого кармана пиджака, огромный чугунок. Владимир Вольфович не успел удивиться тому, как такой огромный чугунок, мог поместиться в кармане пиджака, а Никанор уже вытряхивал из чугунка в его тарелку, жареную, покрытую золотистой корочкой, аппетитно пахнущую, картошку. Журиновский вопросительно посмотрел на Ивана.

- Я его сам, иногда, побаиваюсь, – перегнувшись через стол, шепотом ответил Иван, на немой вопрос.

А Никанор, тем временем, насыпал соленых огурчиков, в большую, смахивающую на тазик, миску, стоящую в центре стола. Заполнил черной икрой, под завязку, вазу для конфет, справа от Журиновского. Плюхнул, перед Диогеном, банку бычков в томате, отчего тот блаженно зажмурился. Брыне достался огромный бифштекс, закрывший полностью его тарелку. Иван получил жареную треску в кляре. На свое место, Никанор любовно выложил горку пареной репы и, немного подумав, венчал ее пучком укропа. Когда все получили то, что хотели, снедь, из чугунка, стала вылетать самопроизвольно, заполняя пустующую посуду. Разнообразие пищи было фантастическим. Во избежание перебоев в работе сердца, Владимир Вольфович решил не верить своим глазам.

- Ну что? – Иван налил водку, в рюмки, себе и гостю. Подождал, когда Брыня наполнит свою братину, Никаноров стакан и Диогенову пиалу, и поднял свою рюмку. – За хорошего человека!

Журиновский хотел возразить, но смог только выдохнуть, потому что все лихо осушили свои емкости и набросились на еду. Он осторожно выпил и удивленно крякнул. Водка была высшего качества. Он, уже смелее, попробовал картошку. Так умела готовить только его бабушка. Когда она умерла, он перестал, есть картошку, потому что все, что ему предлагали, было жалким подобием кулинарного искусства его бабули. Икра была на много вкуснее, чем в буфете Белого дома. Владимир Вольфович посмотрел на Никанора. Тот брал репу правой рукой, отправлял ее в рот и, закрыв глаза, тщательно пережевывал. Ложка, которую он держал в левой руке, была не у дел. Журиновский перегнулся через стол и тихо спросил у Ивана:

- А зачем ему ложка? – он кивнул на Никанора.

- Так он же домовой. – Иван тоже посмотрел на жующего Никанора. – Это его атрибут.

- Домовой? – Гость был явно озадачен. – А Диоген кто?

- Диоген гном, Брыня витязь, а я дурак. – Иван поднял вверх указательный палец. -  Потомственный.

Аппетит, почему-то пропал. Владимир Вольфович рассматривал жующих сотрапезников.

«Бред! – крутилось у него в голове. – Палата номер шесть! Сумасшедший дом!»

Он уже начал жалеть, что поверил бабе Яге, что приехал сюда без телохранителей, что, вообще, приехал сюда. Вдруг он вспомнил, что в лесу, его остановили разъяренные омоновцы, которые, увидев корочки депутата, извинились, но разозлили. Судя по дороге, они возвращались отсюда, а, судя по их настроению, они здесь потерпели фиаско.

- За то, что хорошо сидим!

Журиновский огляделся. Пока он размышлял, емкости уже наполнили, и Диоген произнес тост. Он взял свою рюмку и одним глотком, выпил ее. В голове немного прояснилось. Зачерпнув полную ложку икры, он отправил ее в рот. На душе потеплело.

- По дороге сюда, - обратился он к Ивану, - мне попались омоновцы. Они к вам в гости приезжали?

- Они не могут ко мне в гости зайти, – доверительно поведал Иван. – Долина их не пустит.

Он посмотрел на Брыню, который рассказывал какую-то хохму Никанору, а тот укатывался, держа ложку так, чтобы не забрызгать слюной.

- Брыня, – позвал Иван. – Говорят, омоновцы были?

Брыня повернул к Ивану улыбающееся лицо.

- Ага! – сказал он и выпил содержимое своей братины. – Очередной налоговый набег.

- Понятно! – Иван улыбнулся Владимиру Вольфовичу. – Налоги выбивать приезжали.

- А вы не платите налоги?

- А что? – вопросом на вопрос ответил Иван. – Я должен платить?

- По закону вы должны платить, – голос Журиновского был тверд и решителен. – Все должны платить налоги.

- Да я не спорю. – Иван налил водки себе и собеседнику. – Только хотелось бы знать, за что платить?

Журиновский вздохнул, взял рюмку, выпил и заел икрой.

- Государство проявляет заботу о своем народе, воспитывает, лечит, дает образование, растит. На что оно должно это делать, если никто не будет платить налоги?

- Насколько я знаю, за все вами перечисленное, народ платит сам, да и защищает себя сам. Вот где, скажем, ваш внук учится?

Владимир Вольфович сразу как-то сник. Он замолчал, затравлено оглянулся и приблизил свое лицо к лицу Ивана.

- Я бы хотел с вами поговорить о внуке.

- Все дела завтра, – оборвал его Иван. – Сегодня отдыхаем. Так, где ваш внук учится?

- В элитной школе, - нехотя ответил Владимир Вольфович.

- О как! – воскликнул Иван. – А чем же вам не нравится бесплатное образование?

- Понимаете? Мое положение… - Вольфович вздохнул. – Обязывает…

- Понимаю, – успокоил его Иван и налил себе и собеседнику. – Вы ситуацию в стране создали такую, чтобы положение обязывало. Чтобы все видели – кто вы и кто народ. А лечитесь вы, в какой поликлинике?

- Зря вы так, – обиделся гость. – Я сам все прекрасно вижу. Но у государства денег на все не хватает.

- Тогда давай выпьем, – Иван поднял стопку, – за то, чтобы у положения, не было обязательств.

Они выпили.

- Значит, говоришь, денег нет, потому что налоги не платят? – спросил Иван, закусывая огурцом.

- Угу! – кивнул Вольфович, жуя бутерброд.

- Ну, вы бы так и сказали на всю страну, – предложил Иван. – Чтобы народ не роптал. Ну, к примеру, я даже не знаю. – Он почесал голову. – Скажем: вот столько у нас денег. И общую цифру. Вот столько уходит на образование, и цифру, включающую содержание школ и школьных столовых. Вот столько уходит на медицину, и цифру. Вот столько уходит на детские дошкольные учреждения, и цифру. Вот столько уходит на Думу, правительство, президента. И цифру, включающую буфеты и их персонал; спецбольницы, санатории, дачи, места для охоты и рыбалки и их персонал; авто, авиа, водный и железнодорожный спецтранспорт и их персонал; охрана, командировки, бронь на билеты, всевозможные депутатские залы, рауты, саммиты и т.п. и их персонал. Зарплату, я думаю, можно не включать. Пусть это будет коммерческая тайна. Хотя она, по сравнению с прожиточным минимумом, вами же установленным, слишком тяжелая. И общую цифру.

- Это невозможно! – Вольфович смотрел на Ивана вытаращенными глазами. – На это никто не пойдет.

- Да? Тогда давай выпьем. – Иван стал наполнять стопки. – Давай за то, чтобы цифры не были страшными до такой степени, что из-за этого их даже невозможно озвучить, без последствий.

Гость не отвечал. Он все так же, вытаращив глаза, смотрел на Ивана.

- Ага, – Иван понял, этот взгляд по-своему, – согласен. Тост крамольный. Тогда давай выпьем за то, чтобы наш народ жил так, чтобы не боялся никаких цифр. А?

Вольфович опрокинул стопку.

- Я понимаю, – сказал он. – Но поверьте мне, мы стараемся изо всех сил.

- Угу, – согласился Иван, хрустя огурчиком, – только тут фигня одна есть.

- Какая, простите, фигня?

- Нехорошая фигня, – ответил Иван. – Как вы знаете, что в каждом городе есть городской совет.

- Естественно, – согласился гость.

- Это, своего рода, местный президент, правительство и Дума, – продолжал Иван. – Они смотрят на вас и дербанят городской бюджет так же, как вы государственный. Чем они хуже вас?

- Они отчитываются за каждый рубль.

- Так и вы отчитываетесь за каждый рубль. – Иван пожал плечами. – И как это помогает народу жить?

Вольфович тяжело вздохнул.

- Я тоже не знаю, – прокомментировал Иван молчание собеседника. – И у всей этой фигни, есть свои последователи.

- Какие еще, последователи? – не понял Журиновский.

- Ну, скажем, милиция. – Иван стал разливать. – Они видят, как вы имеете народ, и тоже имеют его. И на дорогах, и на тротуарах, и на вокзалах, и где только не имеют. Я не говорю об отделениях милиции. Там они имеют народ с особым цинизмом.

- Но не все же такие.

- Не все! – Иван протянул Вольфовичу стопку. – Возьмем, к примеру, тебя. Ты замешан только в легких потасовках. А это, на фоне всего, невинная шалость. Даже можно сказать так: как птичка какнула. Другими словами: если Вольфович кого-то стукнул или облил, то это к деньгам.

Иван поднял стопку.

- Давай за народную мудрость. – Он выпил и потянулся за огурцом. – Значит, все платят налоги?

- Ну… - Журиновский замялся. – Вообще-то, если есть возможность не платить налоги, то и не платят. Но по закону должны платить все.

- Законы как деньги, – возразил Иван. – Чем меньше законов, тем больше их ценят, и наоборот, чем больше законов, тем меньше их ценность. А когда законы лепят как снежки зимой, то происходит инфляция законов. А вы их настрогали, как снежинок. И потом, закон должен быть для всех одинаков. А у нас, верхи, имеют неприкосновенность. Вы, что ж думаете, что наш народ глупее вас? Вы себе присвоили право неприкосновенности, и они для себя стараются. Конечно им тяжелее, чем вам, но зато они закаленнее. И вообще, Вольфович, не парься! Нужны вам налоги, приходите и забирайте. Я, что ли, должен сам их тащить?

- Но вы же говорите, что к вам в долину не войти?

- Во-о-о! – Иван вытянул шею. – Видишь? Вот и скажи мне, дураку, сколько налогов нам платит Монако?

- А при чем здесь Монако? Монако не является территорией России.

- Вы хотите сказать, что налоговый инспектор с вооруженным ОМОНом туда войти не может?

Владимир Вольфович сообразил.

- Так у вас другое государство? – спросил он. – А почему тогда к вам такие претензии от налоговой?

- Отвечаю по порядку. – Иван загнул один палец. – Государство мое Русь, а я Русич. Претензии от налоговой из-за нездорового интереса к летописям, - загнулся второй палец, - и из-за природной жадности. А ведь именно чиновники, самые злостные неплательщики налогов. Потому, что только им дают взятки. Другим слоям населения взяток не положено.

- Вы сказали летописи? А при чем тут летописи.

- Ну, это просто, – Иван усмехнулся. – В трудные времена России, долина помогала золотом, изумрудами, рубинами. В долине этого навалом. Последний раз это было в Великую Отечественную. Долина дала деньги на танки и самолеты. Ну, а в России, сами знаете, все записывается. При монархии нас не трогали. Благородство не позволяло. Советы благородных вывели. Да и у вас, демократов, с этим туговато.  

 - Чем же можно заинтересовать, чтобы люди добровольно платили налоги?

- Это вы меня, дурака, спрашиваете? – Иван засмеялся. – Простите за мою несдержанность, но это действительно смешно. – Он налил себе и Журиновскому водки, легонько стукнул своей рюмкой о рюмку собеседника, выпил махом и хрустнул огурчиком. – Способов тьма, и все они действенны.

Владимир Вольфович, задумчиво, взял свою рюмку, повертел ее в руках и, выпив содержимое, аккуратно поставил ее на стол. Иван протянул ему бутерброд с черной икрой. Журиновский кивнул головой, и стал медленно, с наслаждением, жевать. Икра ему нравилась.

«Интересно! Где они ее берут? Может в озере ловят?»

- И вы можете назвать, хотя бы, пару способов? – спросил он, доев бутерброд и промокнув губы салфеткой.

- Легко! – Иван взял в руки бутылку водки и вопросительно посмотрел на Журиновского.

- А мы не слишком торопимся? – спросил тот, глядя на запотевшее стекло.

- С такой-то закусью? – вопросом на вопрос ответил Иван. – И потом, что вы волнуетесь? Переночуете у нас, а утром расскажете, что вас привело в нашу долину.

- А-а-а! – Владимир Вольфович махнул рукой. – Давай! Водка отличная, а такой икры, я вообще не ел.

- Вот и чудненько! – Хозяин стал разливать по рюмкам водку. – Пейте, ешьте! – Он поднял свою рюмку и посмотрел на Журиновского. – Когда еще будете у нас? Так что пользуйтесь.

- Там у меня водитель…

- Это мы в раз! – Иван посмотрел на домового. – Никанор, дружище! Сделай доброе дело. Накорми водителя и на ночлег определи. Брыня, помоги ему. Сделаете и сразу возвращайтесь.

Брыня с Никанором ушли. Владимир Вольфович проводил их, окосевшим, взглядом. Обитатели долины нравились ему все больше и больше.

«Славные парни! – подумал он. – Хоть и гномы».

Он посмотрел на Диогена. Тот метелил все подряд, оставляя нетронутым салат, который стоял прямо перед ним.

«На десерт бережет, – подумал Журиновский». 

- Давай, Вольфович, за «Варяг» с «Корейцем», – предложил Иван.

- Давай. – Ловко опрокинув стопку, Вольфович ткнул фигой в дальневосточных крабов. – Вот вам всем.

- Кто там? – спросил Иван, раздирая зубами куриную грудку.

- А-а-а… – брезгливо протянул гость, – японцы с союзниками.

Иван кивнул и налил еще по одной. Вольфович потянулся за очередной порцией и предложил:

- А давай, за Александра Невского? – И показал фигой на гамбургские сардельки.

Иван проследил за фигой глазами и снова кивнул. Выпив, Владимир Вольфович подпер ладонью правую щеку и загрустил.

- Забыл, – всхлипнул он.

- Чего? – не понял Иван.

- Забыл, о чем мы с тобой…

Иван сделал умное лицо, но в голову ничего не приходило. Он потер виски и выдохнул:

- Не помню.

Журиновский посмотрел на Диогена. Тот понял его по-своему и протянул наполненную пиалу, чтобы чокнуться с гостем. Гость взял у него из рук пиалу и, осушив ее, отдал обратно.

- А я все вспомнил! – торжественно воскликнул Владимир Вольфович. – Мы с тобой говорили о народе. – Он стал бить ложкой по икре, в такт словам.- О русском, многострадальном народе.

- Точно! – встрепенулся Иван. – Я тоже вспомнил!

- Что бы мы ни делали, - с горечью произнес Журиновский и откинул ложку на скатерть. – Их все раздражает.

- Ну, правильно! – Иван стал наполнять рюмки. – Вы же, как комары.

- В каком смысле? – не понял Вольфович.

- В самом прямом. – Иван протянул собеседнику рюмку. – Да не бери в голову, Вольфович. Жизнь идет и ладно. Вот когда молния ударит, тогда и перекрестишься.

- А я хочу знать! – Журиновский взял рюмку и поставил на стол. – Почему мы комары и что это за молния?

- О-хо-хо. – Иван вздохнул и тоже поставил свой стопарь. – Ты, между прочим, в Думе работаешь. Значит сам должен думать, а не дураков спрашивать. – Он немного подумал и решительно выпил свою порцию. – Почему, спрашиваешь, комары? Потому что, что бы вы или они не делали, а цель достигается только одна: крови попить у тех, кто не защищен.

Вольфович хотел возразить, но Иван, жестом, остановил его и продолжил:

- Молния, говоришь? Хм! А чем отгоняют комаров, когда они вконец достали? – Он посмотрел на поникшего Журиновского. – Правильно! Дымом! А дыма без огня, сам понимаешь!

Челюсть собеседника отвисла. Он побледнел.

- Ты, чо? Вольфович? – Иван уставился на него. – Водка хорошая. Мне ее Горемыко привез перед перестройкой.

- Причем здесь водка? – Журиновский сморщился. – По-моему, вы сгущаете краски.

- Конечно! – воскликнул Иван. – Сгущаю! Еще как сгущаю. А ты сразу бледнеть. – Он вставил рюмку в руки гостя.

- Так что ж, мне свою кровь народу отдавать, что ли? – Вольфович выпил.

- А это, кстати, идея. – Иван снова налил. – Тогда они точно платить будут. Во всяком случае, появится то, за что должны платить.

Владимир Вольфович взял у Диогена, простаивающую пиалу, налил в нее водки, до самых краев, и выпил. Окинул взглядом стол и, не найдя ложки, зачерпнул двумя пальцами икру. Он медленно слизывал ее с пальцев, размышляя над идеей Ивана. С одной стороны хорошо, когда все платят, а с другой стороны кровь отдавать жалко. В поле зрения Вольфовича забежал таракан и остановился, шевеля усами, словно размышляя с какого продукта начинать ужинать.

- Это кто? – спросил Вольфович у Ивана, тыча пальцем в таракана.

Ваня внимательно проследил за траекторией пальца и махнул рукой.

- Это Гришка Отрепьев, самозванец.

- Почему самозванец? – удивился гость.

- А мы, когда трапезничать садимся, - стал объяснять Иван, - мы его никогда не зовем. Он сам приходит. Ты его, Вольфович, не обижай. Тараканам, сейчас, ох как нелегко живется, – он склонился к самому уху своего гостя и зашептал. – Говорят, что их китайцы отовсюду выживают. У них такая государственная доктрина: занять во всем мире биологическую нишу тараканов. Я по телевизору смотрел одну передачу, так там говорили, что они даже прописываются в квартиры к русским. А хозяева этих квартир, даже не подозревают об этом.

- Почему? – удивился Вольфович и махнул стопарик.

- Ну, наверное, они по щелям прячутся, а на кухню выползают ночью, когда хозяева спят.

- Ну да!? – изумился гость и пропустил еще один стопарик.

- Извини, Вольфович. За что купил, за то и продаю, – развел руками Иван.

Скрипнула дверь и в комнату ввалились Брыня с Никанором. Их покачивало. Должно быть, они составили компанию водителю, а может, махнули Пелагееной «мухоморовки». Нетвердой походкой, парочка направилась к своим местам. Журиновский смотрел на двоившихся приятелей исподлобья.

«Братьев с собой притащили, сейчас все сожрут. Гномы, они такие! – подумал он и придвинул к себе икру. – Хрен им!».

Владимир Вольфович сам налил себе водки в Диогенову пиалу и выпил.

- А Брыня, гном? – спросил он у Ивана и приложил к губам палец.

- Не может быть? – прошептал в ответ Иван и окинул Брыню взглядом.

- Да! – утвердительно кивнул Вольфович, взял бутылку с водкой, отпил из горлышка и протянул ее Ивану.

- Кто бы мог подумать! – изумился Иван и присосался к горлышку.

Когда луна заглянула в окно, ее взору предстала такая картина:

Посреди комнаты, стоял большой, празднично накрытый объедками, стол. Какой-то гном, в трусах офигительной расцветки, спал, уткнувшись лицом в салат. Рядом с ним, обхватив одной рукой жареного поросенка и, положив на него голову, а второй рукой, прикрыв вазу с черной икрой, спал представительный мужчина в галстуке. Напротив представительного мужчины, на опрокинутом стуле, лежа сидел или сидя лежал, молодой парень, с надкусанным соленым огурцом в правой руке. Рядом с ним, сидел крепкий дед. Он откинулся на спинку резного стула и закрытыми глазами, разглядывал что-то, на совершенно чистом, выскобленном до блеска, деревянном потолке. Во главе стола, на полу, лежал, свернувшись калачиком и, подсунув под левую щеку расписную деревянную ложку, лохматый мужичок в косоворотке и полосатых штанах.

Если бы, на месте луны, был русский человек, он бы позавидовал. Сразу было видно, что ребята посидели по-человечески. Почему по-человечески? Потому что без мордобоя. С мордобоем, это называлось бы: «посидели славно!».

 

Владимир Вольфович попытался поднять голову, но не смог. Мало того, что она не поднималась, так она еще и раскалывалась на черепки. Не открывая глаз, он ощупал свою голову руками, пытаясь обнаружить трещины.

- Очнулся, Вольфович? Силен, ты, поспать!

Голос был знакомый. Жаль, что глаза не открывались. Теперь гадай в слепую, кто тут рядом находится.

- Ты резких движений не делай. При похмелье это не рекомендуется.

«Точно! Я же вчера с гномами пил. А зачем?».

Он попробовал открыть глаза, и это ему на треть удалось. Он понял, что его голова, сжимаемая руками, покоится на столе. Напротив головы, через стол, сидел лохматый мужичок и сочувственно улыбался.

- Ты гном? – спросил Вольфович, поднимая голову при помощи рук.

- Нет, – мужичок с тревогой заглянул Журиновскому в глаза, – я домовой Никанор. Мы с тобой вчера на бургерштраф пили.

- Брудершафт. О-о-о. Го-ло-ва-а-а.

Мужичок быстренько вынул из кармана чугунок, пошарил там рукой и протянул Вольфовичу деревянный ковш, в виде лебедя.

- Испей, - ласково проговорил он. – Полегче станет.

Владимир Вольфович, схватил ковш трясущимися руками и припал к нему губами. В комнате раздались звуки жадных глотков.

- Уф! – напившись, выдохнул Журиновский. – А где гном Брыня?

- Брыня не гном. Он воин! – пояснил Никанор. – Гном, у нас, Диоген.

- Диоген? – Вольфович удивился, сделал еще пару глотков и поставил ковш на стол. – Диоген не гном, а грек.

- Грек? – настал черед удивляться Никанору. – А мне ничего не говорил. Вот засранец!

- Слушай, Никанор. – Журиновский кивнул на чугунок. – А у тебя, там, коньяк имеется.

- Сколько?

- Грамм пятьдесят.

Никанор вытащил из чугунка стопку с коньяком. Вольфович выпил и блаженно закрыл глаза, прислушиваясь к теплу, разливающемуся по внутренностям. Вдруг он встрепенулся.

- Черт! – Он вскочил и начал приводить в порядок свой костюм.

- Ты чо, Вольфович?

- У меня же дело к Емелину Ивану Ивановичу. – Журиновский оглянулся, чтобы удостовериться, что в комнате только они с Никанором, и шепотом спросил: - Он тоже гном?

- Ванька-то? Нет! – Никанор отрицательно покачал головой. – Он, просто дурак.

- Дурак? – Вольфович застыл. – В каком смысле?

- У них в роду все дураки.

- Значит все зря? – На Вольфовича было жалко смотреть. – Поездка, пьянка, надежда, работа. Подать в отставку и все проблемы решены.

- Ты чо там бормочешь? Галстук жалеешь, что ли? Мы его мигом исправим, как новый будет.

Владимир Вольфович, только сейчас заметил, что держит в руке, замызганный икрой, галстук. Он медленно развязал его и бросил на пол. Потом с горечью посмотрел на Никанора и, пугающе спокойным голосом, сказал:

- Какой, на хрен, галстук? Какое, на хрен, исправим? У меня внука украли! Подонки! Негодяи!

- Вольфович! Друг! – Никанор сунул ему в руки стопку коньяка. – Выпей соточку, успокойся. Не убивайся, ты так. Бесполезно. Хочешь убиться? Иди к Брыне и врежь ему как следует. Вот тогда, ты точно убьешься. Думаешь, я не понимаю, что у тебя сейчас в голове? А вот, хрен ты угадал! Все я вижу. Думаешь, что Иван дурак, и дело твое завалит? Еще один хрен за угадывание. Ты что ж, в детстве, только уголовный кодекс читал? Не знаешь, что у нас на Руси, только дураки и могут что-то сделать? Кто, как не дураки, могли выступить против Орды на Куликовом поле. Или ты думаешь, что аспирант, запоролся с поляками в болото и там сгинул с ними? Вундеркинды, что ли, бросались грудью на пулеметы и шли на таран? Спал, что ли, когда умники страну в пропасть столкнули? Хорошо, что дураки притормозили, а то бы разлетелась Русь на кучу маленьких Люксембургов. И раскис ты, как баба, потому, что так и не понял, что дурак, это не диагноз, а мнение. И даже не это главное. А главное то, что ты сам являешься дураком, оставаясь при этом хорошим человеком, дающем дельные советы с трибуны.

- Почему же я дурак?

- Ха! – Никанор развеселился. – А ты посмотри, под каким углом, тебя показывают по телевизору. Послушай, как говорят о тебе журналисты и оппоненты. Только, вот что я тебе скажу, Вольфович. Это все их мнение. И в большинстве случаев, это мнение купленное. На самом деле, ты сильный человек, потому что не боишься быть смешным. Ты добрый человек, потому что ваша партия помогает ветеранам. Ты хороший человек, потому что тебя пропустила долина. Ты знаешь, сколько здесь золота и изумрудов? Хочешь набрать рюкзачок?

- Мне хватает своих денег. – Журиновский сел на стул, обдумывая услышанное. – И, вообще, я не за этим приехал.

- А я и говорю: как есть, самый настоящий дурак! Только дураку хватает денег. Умный не откажется от лишних. Даже если у него этих денег на десять жизней, ему все равно мало. Даже если эти деньги все в крови. Короче! Хватит сопли распускать! Давай сюда галстук и пиджак.

И не дав Журиновскому ни секунды для раздумий, сдернул с него пиджак.

- Да-а-а! – произнес он. – Знатный пиджачок. В таком, с жареными поросятами, лучше не обниматься. Хотя? – Никанор засунул пиджак в левый карман. – Приезжал к нам, перед перестройкой, Горемыко. Он, при Советах, в МИДе командовал. Ему посоветовали, чтобы он посоветовался с Иваном. Кстати! Мужик был крепкий! Не с виду, а по духу. Не то, что ваша херота из-под ногтей. Особенно Кесарев, прости меня батюшка Сварог, жополиз юсовский. У Горемыко, все зарубежные секретари, во, где были! – Он показал крепко сжатый кулак. – Вякнуть не могли. Вот! Такие МИДовцы, раз в сто лет рождаются. А жаль! Нам бы сейчас, на Русь, Горемыко или Горчакова, тогда бы Европа, не борзела. Ну да ладно. Я не об этом. Так вот, мы так оторвались! – Никанор закатил глаза. – Утром, этот Горемыко оглядел себя, и как начал ржать! Как конек-горбунок. Я предложил его костюмчик вычистить, а он не дал. «Раз, - говорит, - народ требует перемен, тогда Генсеком, поставим Мишку. А значит мне, - говорит, - одна дорога: из князи в грязи. Пусть, - говорит, - Мишка, новых князей лепит и с ними свою кашу трескает». Так в грязном костюме и уехал.

- А к чему ты мне это рассказал?

- А к тому, что к нам и не такие, как ты, дураки приезжали. Мы и покруче видывали.

- Горемыко не дурак.

- Это для меня и для тебя. А, по мнению ваших князей, которые из грязи выпрыгнули, только дурак мог добровольно уйти в тень. И вообще! – Никанор нагнулся за галстуком. – Ты мне со своими соплями надоел. Сейчас позову двоих из ларца, они тебя научат Родину любить! Иван, видите ли, не справится. Тебе баба Яга, не указ, что ли?

- Погоди, Никанор, не сердись. Я не понял: Иван дурак, в смысле не совсем дурак?

Никанор озабоченно посмотрел на Вольфовича.

- Все приятель. – Он сунул галстук в тот же карман, что и пиджак. – Коньяк, ты, больше не получишь. А что касается Ивана, то он, в смысле, совсем дурак. Ты же к умным людям обращался? Они тебя отшили. Сказали, что у них, таких как ты, и не сосчитать. Ты на них не обижайся. Закон такой. Вы же, тоже, своих избирателей так же отшиваете? Потому что закон так велит.

- Нет такого закона.

- А я и не говорю, что он, официальный закон. Он негласный. Так сказать, чиновничья инструкция.

Журиновский сидел молча, опустив голову.

- А Иван, - продолжал Никанор, - за твое дело взялся, даже не спросив, что за дело. Ну не дурак ли? И я ему буду помогать, потому что я, дурак еще тот. И Брыня с нами отправится, потому что дурнее Брыни, разве только паровоз. А Диоген, на коленях будет умолять, чтобы мы его взяли с собой. Потому, что таких дураков как Диоген, еще поискать надо, – он подошел к окну и, глядя куда-то вдаль, задумчиво произнес: - Вот такая вот, славная, дурацкая компания, наклевывается.

Никанор застыл у окна, думая о чем-то, о своем, домовском. Журиновский решил не отвлекать его. Он задумался над словами Никанора. Тот стоял, не шевелясь, видно тоже решил дать время Вольфовичу, подумать. Наконец, он решил, что Журиновский, все понял.

- Все. Одевайся. – Он протянул гостю пиджак и галстук. – Пора стол накрывать. Чайку попьем, баранками похрумкаем.

Вольфович принял из рук Никанора свои вещи и вытаращил глаза на торговый ярлык, прилепленный к галстуку.

- А-а-а… э-э-э… - Он показывал пальцем на ярлык.

- Оторви сам. – Никанор проследил за пальцем гостя. – Лакеев у нас нет. Зажим на галстуке твой?

Вольфович кивнул.

- Депутатское удостоверение в пиджаке, твое?

Кивок.

- Значит и вещи твои, а то, что как новые, так радоваться надо.

Скрипнула дверь и в горницу ввалились Иван, Диоген и Брыня. От них веяло весельем, здоровьем и пивом «Невское». Никанор быстро достал свой чугунок, из которого вытряхнул на стол огромный, пузатый самовар с пятилитровым заварным чайником на верху. Затем, произвольно, раскидал плетеные из ивы вазы и заполнил их разносортными конфетами и разнообразным печевом. Прямо на скатерть высыпал горку баранок, горку сушек и горку кренделей. Перед каждым поставил большие, в красный горошек, чашки с блюдцами; убрал чугунок в правый карман пиджака; взял в левую руку свою деревянную ложку и сел во главе стола.

Владимир Вольфович, осторожно, отпил из своей чашки. Чай был вкусный, бодрящий. Остатки похмелья умчались по-английски. Он перегнулся к Ивану.

- Скажите, а где вы берете такой вкусный чай?

- Никанор! – Иван разломил сушку на две половинки. – Гостю понравился твой чай.

- Что? Хорош чаек? – Никанор вдохнул аромат, исходящий от его чашки. – Силу дает и ясность ума. Отличный сбор делает Диогенова жена.

Диоген, как раз показывал Брыне, как он может ловить ртом сахар. Он подкинул сахарок рукой и, задрав вверх голову, открыл рот. Сахарок подлетел, завис в воздухе и ринулся вниз, к точке назначения. И все было бы так, как задумал Диоген, но, услышав про его жену, сахарок пролетел чуть дальше, чем было задумано. Диоген хрюкнул пару раз, а потом захрипел, синея. Спасибо Брыне! Он мгновенно оценил ситуацию, подбежал к Диогену и хлопнул его по спине. Ножки резного стула отломились, косичка, на бороде Диогена, расплелась, а заблудившийся сахарок, вылетел изо рта, булькнув в чашке Брыни.

- Фокус не удался! – объявил Никанор, откидывая ногой сломанный стул и, доставая из левого кармана, точно такой же, но новый.

Владимир Вольфович повернул голову к Ивану.

- Диоген, как-то неадекватно отреагировал, когда услышал про свою жену, – посетовал он Ивану. – Хорошо, что все обошлось.

- Диоген у нас философ, – уважительно отозвался Иван.

- А причем тут…?

- А его жена, порядочная ведьма, – закончил он и сунул в рот половину сушки.

- А-а-а! – Вольфович сделал понимающее лицо, хотя единственное, что он понимал, это то, что с каждым часом, он все больше не понимает в происходящем. – Скажите, а когда мы перейдем к моему вопросу?

- А мы вас очень внимательно слушаем.

Иван заинтересованно посмотрел на Владимира Вольфовича. Тот тоже заметил, что окружающие застыли, глядя на него, даже Диоген перестал заплетать косичку на бороде. Он ослабил галстук и сделал глоток из чашки.

- Господа! – Журиновский обвел присутствующих взглядом. – Я приехал к вам по личной инициативе. Мне нужна ваша помощь. – Он глубоко вздохнул. – Мне сказали, что только вы справитесь с моим делом.

Журиновский замолчал, не зная, что говорить. Вместо ясных мыслей, в голове вертелись гномы, дураки, домовые, какая-то ведьма, греки с олимпийским огнем и даже один паровоз. Снова вернулось чувство, что он зря сюда приехал. Перед глазами всплыло смеющееся лицо внука. Обида за страну, за народ, за Думу, нахлынула девятым валом. Чтобы не задохнуться, пришлось открыть рот и дышать им как рыба. Сердце защемило тоской так, что глаза закрылись сами по себе. Некоторое время, он боролся сам с собой. И когда он, уже хотел встать, чтобы уйти, его вдруг пробрала злость.

- Подонки!!! – Он грохнул по столу кулаком. – Негодяи!!!

На его кулак легла чья-то ладонь. Владимир Вольфович открыл глаза. Вся четверка обитателей долины, сидела напротив него, и ждали продолжения. Ему стало легко и свободно. Он только сейчас понял, что только эти парни смогут помочь ему.

- Они похитили моего внука.

- Расскажите нам все: кто похитил, когда, при каких обстоятельствах. Все, что вам кажется важным, – попросил Иван.

- И все, что вам кажется второстепенным, – добавил Никанор.

Журиновский собрался с мыслями и начал рассказывать.

- Похитили его, четыре дня назад. Кто похитил, неизвестно, но спохватились, почти сразу. Через час после похищения. Похитили из школы. Он ходит туда в подготовительный класс. Школа элитная с охраной. Водитель, который привозит и отвозит моего внука, в тот день застрял в пробке. Приехал в школу с опозданием на час. Вошел в здание, а ему и говорят, что, якобы он, час назад, приезжал на своей машине и забрал Володю. Моего внука зовут так же, как и меня, – пояснил он. – Я сразу сообщил своим людям. Они выяснили, что в школу действительно приезжала такая же машина, как у нас, и с такими же номерами. Водитель не выходил из машины. Володя сам подошел к ней и сел на заднее сидение. Они так же выяснили, что наш водитель, действительно проторчал в пробке. Есть видеозапись перед входом в магазин, недалеко от того места, где образовалась пробка. Пробка образовалась от столкновения трех автомобилей. Водители погибли. У одного автомобиля простреляна шина. Это и явилось причиной столкновения. Силовые структуры, куда я обратился за помощью, мне вежливо отказали. Нет. Они, конечно, приняли заявление, посочувствовали, высказали предположение, что Володя у кого-то из друзей… Короче говоря: вежливо отказали. А два дня назад, приехав в Думу, и зайдя в кабинет, я увидел на столе вот этот диск. – Он вынул из кармана компьютерный диск, в пластмассовой коробке.

Иван взял диск, повертел, рассматривая со всех сторон, и кивнул Никанору. Тот полез в левый карман пиджака и вынул оттуда ноутбук. Пока Иван разматывал и подключал адаптер, домовой вынул из кармана удлинитель, с оборванным шнуром. Иван воткнул вилку адаптера в удлинитель, раскрыл ноутбук и включил его. Когда на экране появился рабочий стол, он выдвинул дисковод и вставил диск. Все сгрудились перед экраном.

На диске была видеозапись с участием внука Владимира Вольфовича. Камера медленно засняла всю комнату целиком, включая металлическую дверь. Обставлена она была первоклассно. Здесь было все, что могло понадобиться маленькому мальчику. Сам узник, однако, счастливым не выглядел. Он был чем-то напуган и забился в кресло. Потом ему протянули микрофон на штативе и, он начал сбивчиво и, хныча, уговаривать дедушку сделать так, как ему скажут. После этого, экран закрыли книгой с названием «Мертвые не потеют», и механический голос посоветовал Журиновскому не обращаться в милицию, и обещал, что с внуком ничего не случится, если Владимир Вольфович, будет выполнять все инструкции, которые ему передадут. Запись с внуком закончилась. Потом началась запись пробки и, в конце диска, запись территории въезда в школу.

Иван закрыл ноутбук и посмотрел на своих друзей, дернув, слегка, головой. Троица, в ответ, дружно кивнула.

- Что вы решили? – с надеждой спросил Владимир Вольфович, наблюдая за немой сценой.

Иван отключил все провода, придвинул аппаратуру Никанору и посмотрел на Журиновского.

- Инструкции уже передавали? – спросил он, не отвечая на вопрос.

- Нет, – Вольфович задумался, – мне кажется, что инструкции, я получу, когда мы будем голосовать за меры, необходимые для вывода экономики из кризиса. Больше мне ничего в голову не приходит. Денежный выкуп не просят. Устроить на работу, так это лучше к Грязлову. Больше от меня пользы никакой.

- А когда голосование?

- Через неделю.

- Думаю, что успеем. – Иван посмотрел на своих друзей. – Значит так… Ты, Вольфович, езжай домой и успокой близких. А мы, выедем завтра. И да поможет нам, Авось!

- Так вы возьметесь мне помочь? – с надеждой спросил Журиновский.

- Мы, уже вчера, взялись.

Вольфович облегченно вздохнул и засобирался.

- Ну, я, пожалуй, пойду.

- А мы, пожалуй, проводим вас, – сказал Иван.

По дороге к воротам, они, стопроцентно, заверили Владимира Вольфовича, что скоро он увидит своего внука. Он так расчувствовался, что, выйдя за ворота, согласился выпить на посошок. И уже садясь в машину, он спросил Никанора.

- А что у тебя в карманах?

- В левом кармане у меня чуланчик с разными вещами, – гордо ответил Никанор, – а в правом чугунок-самобранец. Этот пиджачок, мне Емеля со щукой сконстролили.

- И у тебя там все, все, все есть?

Никанор почесал лохматую голову и честно признался:

- Не знаю. Я там ни разу не был.

 

- Слушаю.

- Докладывает «Сокол». Объект пробыл в долине сутки. Когда он оттуда вышел, его сопровождали четверо, очень странных, типа.

- В чем заключается их странность?

- Чтобы не тратить ваше время, хозяин, скажу коротко: они придурки. И по одежде, и по поведению.

Хозяин нехотя засмеялся.

- Этого следовало ожидать, – голос опять стал властным. – Каков объект, таковы и его люди. Они уехали с ним?

- Нет, хозяин. Они крепко выпили, и объект уехал один, а придурки ушли в долину.

- Если выпили, значит, он их нанял, – рассудил властный голос. – А если они не торопятся, то ты прав в своей оценке.

- Каковы будут инструкции?

- Оставайся в Фофанке. Понаблюдай за долиной. Если оттуда кто-нибудь выйдет, тогда проследишь. Если через сутки изменений не будет, тогда возвращайся.

- А что делать с объектом?

- Им займутся. Твоя задача – детективы. И смотри не упусти их.

- Я все сделаю. Не беспокойтесь, хозяин.

- А я и не беспокоюсь.

В трубке раздались короткие гудки.

- Козел! – сказал парень, нажимая на отбой.

 

- Никанор! – Иван, одетый в камуфляж, стоял перед зеркалом и причесывался. – Ты печку проверил?

- А чо, ее, проверять-то? – Никанор надраивал бархоткой чугунок. – Она как узнала, что мы куда-то собрались, так сразу на тропинку выехала, чтобы мы про нее не забыли.

- Диоген готов?

- Трусы погладит и придет. – Никанор вытянул руку с чугунком и полюбовался на свою работу. – Брыню за воротами подберем. Деревенским провизию на месяц оставили. Короче говоря, можно пускаться в путь. – Он спрятал чугунок в карман и посмотрел на Ивана. – Ничо, у тебя, костюмчик!

- Нравится?

- Да мне все равно. Я не Зверев. Просто странно видеть тебя в таком.

- Я по телевизору видел, что так одеваются спецагенты.

- Тогда тебя в два счета вычислят.

Иван растерянно посмотрел в зеркало.

- Я, как-то, об этом не подумал. А что делать. Костюмчик, уж больно, удобный.

- Я вот думаю, - Никанор осмотрел Ивана со всех сторон. – Сними ботинки и одень кроссовки. Будешь, похож на уличного торговца. И никто, ничего не заподозрит. Все будут думать, что ты торговец, а ты будешь знать, что ты агент.

- Точно! – Иван начал переобуваться. – Ну, ты, Никанор, голова! Что значит, жизненный опыт!

В комнату влетел запыхавшийся Диоген. На нем были, уже знакомые, футболка и трусы, плюс носки, в желто-розовую полоску, и сандалии.

- Фу, – выдохнул он. – Успел.

- Мог бы и не торопиться, – успокоил его Никанор. – Все равно мы, без тебя, как без ног.

- А, разве, не на печке поедем? – засомневался Диоген.

- И на печке тоже, – Иван притопнул ногой, проверяя обувку. – Все готовы?

Друзья синхронно кивнули.

- Тогда посидим на дорожке, и в путь.

Вся троица уселась на коврик, скрестив, по-турецки, ноги. Выдержав минуту молчания, они встали, оглядели комнату, и вышли на улицу.

Печка встретила их нервным попыхиванием дыма из трубы. Иван подошел к ней, ласково похлопал по изразцовому боку, как доброго коня, и она успокоилась. Никанор, а за ним Иван, ловко залезли на печь. Диоген запрыгнул на приступок, но это ему не очень-то помогло. Пришлось втаскивать, его, за руки. Когда они расселись и подтянули Диогену, слегка сползшие трусы, печь выпустила из трубы кольцо дыма и помчалась к воротам. Те распахнулись настежь, пропуская, до боли знакомые лица.

За воротами их встретили фофановцы. Печь резко остановилась, проверяя тормоза.

- Брыня? – крикнул Иван. – Ты готов?

Тот кивнул и хотел подойти, но Акулина вцепилась в него и заголосила.

- Что ж ты, меня, при пацанах-то позоришь? – Брыня попробовал оторвать ее от себя.

- Брынюшка! Касатик! – Акулина повисла на нем. – Возьми, хоть, меч со щитом.

- Цыц, говорю, дуреха, – он виновато посмотрел на улыбающихся наездников печи. – Не на Балканы еду, а в стольный град.

- Отпусти его, Акулина, – крикнул Никанор. – Мы не на войну едем, а на ярмарку. Он подарков вам привезет.

- Ага? – всхлипнула Акулина. – Видела я эту Москву, по ящику. Небось, на Тверскую едете? Мне подарки с Тверской не нужны. Я вас мужиков знаю! – Погрозила она пальцем. – У вас одно на уме!

- А что у нас на уме? – спросил Диоген.

- Шурши ля фам! Вот что!  

- Нишкни, Акулина. – Филька натянул шапку на уши. – Они на государеву службу едуть.

- А ты, откуда знаешь? – взвилась Акулина. – Под Берию косишь?

- А мне водитель сказал, – не унимался Филька.

- Когда?

- А когда мы с ним, мухоморовки выпили. Во!

- Ха! Мухоморовки! Значит, композитор напел.

- Сама, ты, композитор. Он в пиджаке был, в галстуке, с сигаретой, а на голове… - Филька запнулся.

- Чо, на голове-то?

- Парик с буклями, – растерянно вымолвил Филька.

- А в руках скрипка, – засмеялся поп.

- Фигушки! – Филька повернулся к попу. – В каждой руке по соленому огурцу. Во!

- А ну, тебя! – Махнула рукой Акулина и обняла, на сколько хватило рук, Брыню. – Брынюшка! Возвращайся скорей!

- Да мы быстро. – Брыня погладил ее по голове. – Одна нога тут, а другая здесь.

Он отцепился от Акулины и забрался на печь. Иван хлопнул ладонью по трубе, давая сигнал трогать. Печь поехала, постепенно набирая скорость. Деревенские замахали, на прощание, руками. Когда они скрылись за поворотом, Брыня сказал Никанору, разглядывая, парящую в небе, одинокую птицу.

- Вот ты говоришь, мол, щит и меч.

- Я говорю? – изумился Никанор.

- Ну, ты говоришь, мол, оружие.

- Да, это твоя Аку… - хотел возразить Никанор, но, обнаружив перед своим носом здоровенный кулачище, пошел на попятную. – Ну, может, и говорил чего. Всего не упомнишь. Утро было нервное.

- Вот я и говорю, что ты говоришь.

- Говорит, говорит, – поддакнул Иван, играющий в карты с Диогеном, который ехидно захихикал.

- Ну, говорю, говорю! – сдался Никанор.

- А знаешь ли ты, друг Никанор, что самое идеальное оружие, это человек? – назидательно произнес Брыня, следя за полетом птички.

- Откуда мне знать, если я все говорю и говорю, – обиделся Никанор.

- Болтать меньше надо, тогда много чего узнаешь, – высказался Диоген.

- Еще Александр Васильевич говорил, - продолжал Брыня, - Что русский солдат, страшнее любого оружия, особливо, когда идет врукопашную. Ну-ка, дай-ка!

- Чего?

- Ну, фрукт какой-нибудь, что ли.

Никанор достал чугунок. Картежники перестали играть и подобрались поближе. Домовой вынул из чугунка абрикос, посмотрел на широкую спину Брыни, подмигнул картежникам и постучал в маячившую, перед ним, спину.

- На!

Брыня развернулся и глянул на абрикос. Никанор, Иван и Диоген, захохотали. Витязь взял абрикос и отправил его в рот.

- Вот так, русский солдат, громит своих врагов! – прокомментировал Никанор и они снова засмеялись.

- Эх, вы, салажня! – Брыня вынул изо рта косточку. – Вон ту птичку видите? – Он кивнул головой.

- А тут только эта птичка и есть, – сказал Диоген.

- Значит, видите, – обрадовался Брыня. – Знакомая птичка. В долину, за Вольфовичем, хотела прошмыгнуть. Но не смогла. Не нравится мне эта птичка.

- Значит, себе на уме, птичка. – Посерьезнел Иван. – Следить приставлена.

- Вот я и говорю. – Брыня, на ладони, подкинул и поймал косточку. – А на фига нам, птичка-шпион. – Он сжал косточку двумя пальцами, направив на парящую птицу. Что-то свистнуло, и птица разлетелась на пух и перья. – Вот так вот, Никанор. А ты говоришь!

Брыня проследил за перьями и повернулся к друзьям. Они смотрели на него, широко раскрыв глаза и, разинув рты.

- Да ладно, чего вы? – Застеснялся он.

 

- Слушаю!

- Докладывает «Сокол». Из долины в Москву выехали четверо. Хозяин! Вы не поверите, но они едут на печке.

- На какой печке? – хозяин действительно не поверил. – Ты пьян?

- Никак нет, хозяин. Даже кваса не пил. Печка, у них, русская. Я такие на картинках в сказке видел.

- Что за бред?

- Сказка «По щучьему велению».

- Не пори чушь, «Сокол». Это закамуфлированное, под печь, транспортное средство. Откуда узнал, что они едут в Москву?

- Я настроил микрофон. Едут в Москву, на Тверскую.

- Зачем на Тверскую?

- За подарками. Я же говорю, что они придурки.

- Глаз с них не спускай.

- Э-э-э. Хозяин…

- Что еще?

- Они уничтожили сокола. Наверное, вычислили.

- Придурки? Вычислили?

- Я думаю, что случайно. А может просто балуют от нечего делать.

- Чем уничтожили?

- Чем-то разрывным. Вся аппаратура уничтожена. Остались только несколько перьев.

Трубка молчала.

- Что делать, хозяин?

- Продолжай слежку.

- Но я не могу их догнать. Эта чертова печь гонит, как на ралли. Я их уже потерял, хозяин.

- Возвращайся в Москву. Мы подберем тебе работу по способностям.

- А что с этими…?

- Их встретят.

В трубке раздались короткие гудки.

- Козел! – выдохнул «Сокол» и нажал на отбой.

 

- Брыня! – Никанор протянул яблоко. – А ты, Перуна, видел?

Брыня взял яблоко, потер, его, о рукав и откусил половину. Перемолов, своими лошадиными зубами, все, что откусил, он мотнул головой и ответил:

- И видел, и разговаривал.

- А страшно с богом разговаривать?

Брыня засунул в рот вторую половину яблока и стал молча жевать, что-то вспоминая. Печь неслась по ямам и колдобинам, оставляя за собой ровную, как скатерть, дорогу. Иван с Диогеном перестали играть, заинтересовавшись темой, подсунутой Никанором. Брыня проглотил и ответил:

- Не, Никанор! Разговаривать на страшно. Страшно, когда боги с тобой разговаривать не хотят. Ты и так, и эдак, а они молчат. Вот, где страшно!

- Правильно Брыня говорит, – поддержал Диоген. – У нас, у гномов, если боги замолкали, всегда трагедии случались.

- Это точно! – произнес Иван. – Если боги молчат, значит, они покинули тебя.

- Ну, началось, – возмутился Никанор. – С Диогеном поведешься… - Он плюнул на, ошалевшего от вида едущей печи, кабана. – Человек с богом разговаривал, а вы, со своими размышлениями, мешаете послушать.

Все сразу замолчали и расселись возле Брыни. Он собрался с мыслями и спросил:

- А печка дорогу знает?

- Хорошо начал, Брыня, – выпалил Никанор. – Тебе фамилия не Радищев?

- Ну, я серьезно, – смутился Брыня. – А то свернет не туда.

- Не свернет, – заверил домовой. – Я в нее навигатор засунул. До Москвы довезет. Ты не томи, дружок, рассказывай.

Друзья закивали головами. Брыня вздохнул и начал свое повествование.

- Давненько это было, а как вчера. Стала, по попущению Киевского князя, проникать на Русь вера Христова. Не наша была вера. С иудейских пустынь пришла. И без обмана. Как Иисус обещал, так и получилось. Обещал он огонь низвергнуть на землю, а сына против отца настроить, так и вышло. Запылали капища, пошли брат на брата, князь на князя. Выжигались села с язычниками, а на пепелищах храмы дивные возводились. Нас, от греха подальше, князь в степь отправил, дозором. При себе оставил только викингов. Они за золото и язычников и христиан посекут. Русь не их родина, русский народ им не брат. А мы можем и не посмотреть, что ты князь. Сгоряча и голову с княжеской шапкой сшибем. Бывало такое на Руси и не раз. Вот князь и задумал дружину русскую на рубеж отправить. Хитро задумал. Знал, что рубежи не бросим. Степняки только и ждут этого.

Он тяжко вздохнул и посмотрел на Никанора.

- Вот скажи мне, Никанор, почему народ должен своим животом отвечать за реформы князей? Почему князьям неймется? Почему им постоянно надо стремиться то в Христианство, то в Коммунизм, то в ЕЭС, то в ВТО?

- Традиция такая, Брыня, традиция. То в партию, то в говно. Обязательно надо куда-то вступить. Ты про Перуна рассказывай. Про христианство мы без тебя знаем.

- Да. Про Перуна, – Брыня кивнул. – Как-то, ночью, проснулся я, поворочался с боку на бок, а сон не идет, хоть режь. Встал, и пошел к костру. Там дежурный десятник сидит, меч точит. Я присел рядом, подкинул веток в костер. Перекинулись с десятником несколькими словами. Как обычно, типа, «все спокойно» и «не спится». Потом я его спать отправил, мол, подежурю. Он ушел. Сижу, степь слушаю. Вдруг, слышу, шаги. Спокойные, уверенные, неторопливые. Странные шаги.

- А почему странные, если спокойные? – спросил Никанор.

- А сам посуди, – хмыкнул Брыня. – Если дозорный, то поспешать должен, чтобы успеть предупредить. Если нечего сообщать, то дозорный должен дожидаться смены. Нет, Никанор. Кто-то странно вышагивал. Я тихонечко меч вытянул из ножен, положил его на сгиб руки, и за ближайшим деревом притаился. По службе-то, окликнуть требовалось, но что-то мне… Как внутренний голос не разрешал шум поднимать. Смотрю, а из темноты выходит человек. И направляется ко мне. Высокий, крепкий. Волосы длинные волнистые, тронутые сединой, зажаты серебряным обручем, чтобы в глаза не лезли. Глаза строгие, колючие, насквозь пронзают. Борода длиннющая, ухоженная. Простая рубаха и порты. Рубаха подпоясана наборным ремешком. На поясе акинак прикреплен. Порты в сапоги заправлены. Подходит и говорит:

- Здоровья тебе, витязь. Дозволь у костра погреться.

На степняка, ну никак не похож. Но, как говорится, береженого и боги берегут. Подошел я к нему, за акинак взялся, чтобы разоружить. Все-таки не в Киеве, а на порубежье находимся. Тут меня молния по руке как саданет, аж наколенники расплавились, и гвозди из подошвы сапог выскочили. Чуть сознание не потерял. Валяюсь, возле костра, глаза таращу, а в голове пульсирует: «Перун! Перун! Перун!» С детства слышал о его оружии. Он руку мне протягивает, чтобы помочь, и говорит:

- Ты витязь не серчай, что не предупредил. Больно быстр ты. Я даже рот не успел открыть.

А у самого глаза улыбаются. Поза у меня, наверное, смешная получилась. Лежу на спине, в сапогах, а с голыми пятками. Вскочил я на ноги. Поклонился низко.

- Милости просим, батюшка Перун.

- Признал, витязь? Не серчай на молнию. Заговоренный у меня акинак. Только я могу его в руки взять. Другого испепелит, – он посмотрел на меня, изучающе. – А ты выстоял. А ну, попробуй этот.

Он вынул из-за голенища засапожник, перехватил за лезвие, и протянул ручкой вперед. У меня внутри все захолодело, но ведь богу не откажешь. Помолился я, Авось, и хвать со всей дури за рукоять. Убьет, так сразу, мучится не буду. Как дало в ладонь, аж в глазах потемнело. Стою, терплю, в глаза Перуну уставился, жду, когда кончина моя придет. А он улыбается. Вдруг, чувствую, что силища в меня вливается, великая. Мышцы трещат, битвы просят. А Перун говорит:

- Вижу, витязь, что люб тебе мой подарок. Отныне будет он тебе служить так же, как служил мне.

Снимает с пояска свой акинак, проводит лезвием по ладони, и протягивает мне руку. Густая кровь капает на землю и испаряется. Я то, грешным делом думал, что у богов кровь не течет, а она у них, оказывается, погорячее нашей будет. Полосонул, я засапожником, по своей ладони, и пожал протянутую руку. Смешалась наша кровь, и понял я, что пока буду жить, то никакая сила не заставит меня забыть и предать своего побратима.

Брыня замолчал. Печь мчалась вперед, подминая под себя Ярославское шоссе. Водители встречных машин таращили на нее глаза, а те, кого печь обходила с легкостью истребителя, высовывались в окно и, показывая большой палец, что-то весело кричали.

- Похоже, заснул. – Никанор провел ладонью перед глазами Брыни. – Наверное, Акулина всю ночь инструктаж давала.

- Сейчас это называется «инструктаж»? – удивился Диоген. – Вот, я помню, мне моя такой инст…

- Да помним мы, что помнишь ты! – оборвал его Никанор. – Спит, а глаза открытые. Разве можно с открытыми глазами спать?

- Можно! – констатировал Диоген, осмотрев Брыню. – Вот, я помню, кузнецом рабо…

- Да помним мы, что помнишь ты, – цыкнул Никанор. – Что делать-то будем.

- А пусть его Иван ущипнет, – предложил Диоген.

- Я, конечно, дурак, – высказался Иван. – Но не до такой же степени.

Они синхронно зачесали затылки. Скоро Москва, а их товарищ провалился в свои воспоминания, с головой. Никанор вынул свой чугунок и, подмигнув друзьям, достал, оттуда, граненый стакан с водкой. Он хитро улыбнулся и сунул стакан прямо Брыне под нос. Тот шумно втянул воздух носом, посмотрел на стакан и, вырвав его из рук Никанора, выпил одним глотком.

- На чем я остановился? – спросил он Диогена.

- Что ты не предатель, – выпалил гном.

- А! Ну да! – Брыня оживился. – Я ему говорю, что я не диверсант. Я в разведку ходил. Говорю, чтобы он сообщил в полковую разведку, что Брыня с задания вернулся. А он мне говорит, что я фашистский диверсант.

- Кто? – хором спросили друзья. – Перун?

- Причем здесь Перун? – заподозрил неладное Брыня. – Особист, меня, диверсантом называл.

- Ты же рассказывал про Перуна, – напомнил Никанор. – Он тебе подарил свой засапожник. Вы с ним побратались.

- А-а-а. – Вспомнил Брыня. – Побратались мы с ним. Я сбегал к сарайчику, взял там зайчатины (мы днем настреляли), бражку. Зайчатину на костре зажарили. Отметили братание по-людски. Потом он встает и говорит:

- Уходим, мы, Брыня. Вот и решили себе братьев выбрать. Я к тебе давно присматривался.

- Как уходим, - говорю, - куда уходим?

- В небытие, уходим, - говорит. – Есть такие места в мироздании. Новый Бог нам на смену приходит. Пусть попробует, почем фунт лиха.

- А мы, люди?

- Вы, люди, и меняете нас на него. Не можем же мы силой заставлять вас, чтобы вы нас любили.

- Почему?

- Потому что любить должны сердцем, а не разумом. Кто любит разумом, тот достоин жалости. Да ты не волнуйся. Мы Боги и останемся Богами. И землю русскую оберегать будем. И кто бы на ней ни жил, он все равно, станет русичем, хочет он этого или не хочет. Потому что русская земля особенная. И русский народ тоже. Ты будешь долго жить. Сам все увидишь.

- Но многие верят вам.