«оптимистическая трагедия»

 

 

 

 «… ты же знаешь людей. Большинство ничего не слышат. Те, кто слышит, не слушают. Те немногие, что слушают, не понимают. А тем, кто мог бы понять… им наплевать».

                                                         Бернар Вербер

 «Возможности взаимного убийства далеко превзошли  инстинктивные тормоза, а возможности разрушения среды превысили ресурс сопротивления экосистемы». 

                                                        Акоп Назаретян

 «Третье тысячелетие будет духовным или его не будет вовсе»

                                                         Андре Мальро

«Нынешняя экономическая система основывается на собственности и контроле, а нам нужна система, основанная на пользовании и открытом доступе».

                                                       Дуглас Маллет

«В моей музыке есть драма, но нет пессимизма».

                                                        Астор Пьяцолла

 

 

Окончательно промокший, дотащил свою сумку, до железной двери подвала. По-хозяйски похлопал себя по карманам, достал ключ и быстро открыл дверь. В подвале было сухо и относительно тепло. Тут, во всяком случае, не было тех ужасающих порывов ветра, которые сбивали с ног, идущих вдоль Днепра людей. Прошел по темному проходу, здесь он был, можно сказать, дома и даже в темноте знал, где нужно переступить через порог, а где пригнуться.

Кто здесь? –  сказал он громко потому, что почувствовал чье-то присутствие. На улице продолжался ливень, и гроза гремела беспрерывно. Ноябрь ставил над людьми эксперименты. Грохот стоял такой, что подвальные шорохи были неслышны, но он кожей ощущал постороннее присутствие. В дальнем конце подвала был виден яркий голубой свет, как будто включили  кварцевую лампу. Именно там располагалось его логово. Ему ничего не оставалось, как матерно выругаться. Он уже представлял встречу с незваными посетителями, которые заняли его место.

 Это место он застолбил за собой несколько месяцев назад и об этом знали все кому нужно, даже дворник. Оно ему досталось по наследству от Хирурга. Он там оборудовал себе лежбище, стянув коробки из-под электроники, которые удалось по-тихому спереть у магазинных грузчиков в супермаркете бытовой техники. Кого-то брать в компаньоны не хотелось, просто не было кандидатур. Заменить Хирурга не мог никто, поэтому он решил здесь коротать свои дни в одиночестве.

 Спотыкаясь о трубы, он продвигался по подвалу. Свет становился всё сильнее и стал напоминать освещение на стадионе во время футбольного матча. Наконец он, кряхтя, переступил через последний порог проема фундаментной панели и оказался в небольшом помещении с низким потолком.

В дальнем углу, как раз там, где у него было сделано логово, была подвешена яркая лампа. Пришлось прикрыть глаза рукой и даже зажмуриться. Свет от лампы напоминал большой сине-зеленый овал размером примерно метра полтора в высоту и с полметра в ширину. Именно свет, потому что саму лампу разглядеть было невозможно. Создавалось впечатление, что в воздухе подвешена большая прозрачная светящаяся колба. К чему она была подвешена или на чем стояла, об этом оставалось только догадываться.

Он прикрыл глаза рукавом и даже немного отвернулся от света. Хотелось рассмотреть незваных гостей, но, ни рядом со светом, ни по углам никого не было.

– Кто здесь? – снова громко спросил бомж, – хватит шутки шутить, выключите лампу, что за фокусы, глаза слепит!

Ответом было тишина. Она стала еще более глубокой и тревожной потому, что раскаты грома на улице прекратилась и теперь стали слышны все шорохи и вздохи большого дома. Шуршание крыс, смыв воды в канализационных трубах, даже шаги бабки из третьей квартиры, которая шаркала как раз над головой. У неё заработал телевизор. Значит, гроза закончилась точно. Старуха очень боялась небесных катаклизмов и всегда выключала все электроприборы, как только где-то даже вдалеке слышала гром.

– Прошу прощения за оказанное неудобство, но временно я не могу ничего изменить.

Бомж вздрогнул, в помещении никто не говорил, но голос слышался отчетливо, и он понимал всё сказанное. Он напряг слух, звуков голоса не было – это точно. Голос звучал у него в черепе, и это могло быть только одно, то чего он так боялся, но к чему всё равно уверенно шел – галлюцинации, белая горячка, но странно, почему именно сейчас? Сегодня тоже перепало немного самогонки от жековских слесарей, которым он помог почистить колодец, но, ни о каком хмеле и речи не могло быть! Выпил всего-то ничего, да еще на таком промозглом холоде. Дождь моросил с самого утра, а потом начался ливень, да еще с грозой, это в ноябре-то.

«Так спокойно», – успокоил он себя сам.  Может быть это что-то другое, может просто показалось? А то сразу белая горячка, «галики» так недалеко и до безымянной могилы, если ею еще удостоят. Вероятнее всего крысы просто сгрызут мертвое тело, а кости растянут. Такие мысли у него уже не вызывали страха и даже жалости к себе. Он привык к тому, как он закончит свою жизнь. Варианты отличались только в деталях, тем более он уже видел, как уходили из жизни его «коллеги» по бездомной жизни.

– У вас слишком мрачные мысли, а состояние вашего здоровья еще более менее приличное так, что о смерти вам думать рано. 

– Кто здесь!? – бомжа встряхнуло, и он выкрикнул снова, – Кто со мной разговаривает? Причем тут мои мысли и моё здоровье? Какое ваше дело? Я вас не слышу. Вернее…, – ему захотелось плюнуть, но во рту пересохло, и он только попытался сделать глотательное движение, – я вас  слышу, но только, как-то странно, не ушами, а как голос в своей голове. Может, мне к психиатру, если я слышу несуществующие голоса? Хотя какие сомнения, давно пора. От такой мысли ему стало, нехорошо, силы оставили его, подкосились ноги и он сел на шлак, которым был устлан пол подвала.

– Успокойтесь, с вашей психикой всё в порядке. Это я доставляю вам неудобство, но поверьте, я не хотел вас напугать или обидеть.

– Кто это Я, черт возьми, что это за выкрутасы?! Вы можете показаться? С кем я разговариваю, черт возьми, если не сам с собой?

– Вы меня видите, просто моя сиюминутная внешность для вас непривычна, а я пока ничего не могу с этим поделать. Сильные разряды атмосферного электричества нарушили работу некоторых процессоров, и я временно не могу изменить своё состояние.

– Где вы, где? Я вас не вижу, что вы мне голову морочите! – Этот невидимый собеседник достал его по-настоящему.

– Я тот свет, который слепит вам глаза. Пройдет всего несколько минут, я получу помощь и перестану вам досаждать. Я исчезну, мне уже давно нужно переместиться, у меня другие дела.

– Вы кто, вы инопланетянин? – спросил бомж со смесью интереса и страха, почти шепотом.

– Нет, в общем смысле нет, хотя я не житель вашей планеты.

– Где же вы живете, если вы не инопланетянин и не живете на нашей планете?

– Вам это сложно понять. Я, как у вас принято говорить, живу в другом пространстве или измерении. Существование разума не всегда предполагает биологическую жизнь в чистом виде.

Спокойный, даже извиняющийся тон Пришельца несколько успокоил обитателя подвала, он уселся поудобнее на мягком шлаке и снова спросил:

– Значит, вы представитель другой цивилизации и мне это не сниться, не слышится в виде галлюцинации, а это всё происходит в реальности?

– Да, вам нечего беспокоиться.

– Интересно девки пляшут, – удивился бомж и одновременно еще больше осмелел.– Почему же именно я это вижу и слышу, человек, можно сказать, выпавший из цивилизации? Почему для контакта вы избрали именно меня?

– Я не избирал вас для контакта, это чистая случайность. Из-за сбоя в системе, я оказался здесь в таком несовершенном виде. Вы не могли меня не обнаружить, а я не могу пока изменить своё состояние и местоположения. Чтобы вас не испугать, я решил войти с вами в небольшой контакт. Иногда так бывает. Все системы несовершенны. Периодически в ваших средствах информации появляются сообщения о таких контактах, правда, часто эта информация вымышленная. Люди просто хотят привлечь к себе внимание.

– Почему я вас не слышу?

– В принципе, я могу генерировать и звуковые волны, чтобы вы могли меня слышать, но мне удобнее общаться с вами телепатически, меньше преобразований.

– Вы не хотите причинить вред человечеству? – Ощутив значимость ситуации, и личную ответственность перед всей планетой, бомж попытался сделать умный вид лица и перескочил с личных вопросов на глобальные.

– Нет, конечно, зачем? Вы и сами умеете это делать, – ему показалось, что пришелец усмехнулся, хотя как он мог это увидеть?

– С какой миссией вы на Земле? – бомж пропустил мимо ушей  ехидное замечание Пришельца и перешел к главному.

– С обычной, снимаю фактическую информацию, точнее проверяю информацию с автоматических источников.

– С обычной, значит, вы за нами следите?!

 

– Вас это удивляет? Ваши астрономы тоже постоянно следят за различными космическими объектами, у вас же это не вызывает агрессии или неприятия?

– Ну, они следят, – сказал хозяин подвала пренебрежительно и, почувствовав себя уязвленным, замялся, – что они там видят, так баловство одно.

– Не скажите, в последние время они продвинулись достаточно далеко в глубины вселенной, хотя всё относительно и знание бесконечно.

– Вы-то знаете, наверное, не в пример больше наших?

– У нас разные цивилизации и по природе и по длительности существования.

– А вы хитрец, уважаемый, ушли от ответа. Вы мне можете ответить, насколько вы опередили человечество в области науки и техники.

– Это сложный вопрос. Дело в том, что к моменту, когда наша цивилизация помогла человеку стать homosapiens, мы уже существовали долго, если измерять в земных годах, очень долго.

– Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что помогли человеку стать homosapiens, то есть разумным существом?!

– Планета, которую вы называете Земля, не один раз порождала приматов похожих на человека, но генетически они были несовершенны, поэтому погибали, как вид. Они не имели той приспособленности к жизни, которая необходима  не только для выживания, но главное, для создания цивилизации. На определенном этапе представители нашей цивилизации немного изменили генетический код одной из ветвей человекоподобных приматов, и в результате получился, тот, кого вы сейчас называете человек мыслящий – homosapiens.

– Значит мы продукт генной модификации? – бомж обомлел, – овечки Долли, блин!

– То о чем вы сейчас вспомнили, совсем другое. Просто мы дали толчок созданию новой цивилизации. Когда-то такое же случилось с нашей. Мы до сих пор не знаем, какая цивилизация была для нас донорской, но знаем, что она была. Однако, мы уверены, что все существующие цивилизации были порождены более ранними и соответственно более развитыми.

Он еще и читает мои мысли, дальше ехать некуда, – подумал бездомный.

– Но какая-то цивилизация была первой?! – задал он новый вопрос.

– Вероятно, но мы не можем даже предполагать, какой вид она имела. Возможно, это была цивилизация элементарных частиц.

Бомжу стало жарко, он расстегнул куртку и пригладил волосы, хотя свет, исходящий от пришельца не грел, а был холодным.

– Ладно, бог с ними с первыми цивилизациями. Кстати, на счет Бога, как вы относитесь к его существованию или может быть вы уже точно доказали, что его нет?

– Это очень глубокий вопрос, смотря, что вы понимаете под словом Бог.

– Я вообще ничего не понимаю под словом Бог, но есть, же религия и даже не одна, секты всякие.

– Исследуя бесконечность знания, материи, пространства, ученые часто приходят к божественному началу, но так как почти все они агностики, то вопрос остается открытым. Даже наша цивилизация не смогла убедительно доказать ни существование божественного начала ни его отсутствие, но это не имеет отношение к религии. Наша цивилизация безрелигиозна, мы освободились от богобоязни и не нуждаемся во внешней опеке, тем самым мы приблизились к Богу.

– Без религии приблизились к Богу, интересно.

– Дело в том, что люди вашей планеты пока отличаются инфантильным сознанием. Такое сознание до самой старости сохраняет потребность во всемогущем Отце, который может защитить, но ему также приписываются способность наказать или вознаградить. Ваша цивилизация ориентирована на остановку взросления, культ молодости, сохранение в себе ребенка «инфанта». Утверждение взаимоотношений «отец и ребенок» на всем протяжении жизни. Освобождаясь от этого, вы перейдете к зрелости, осознаете её ценность.

– До зрелости нам еще ползти и ползти. Ладно, опустим этот вопрос. Вам бы адвокатом на Земле где-нибудь работать – выкрутитесь из любой ситуации, чем непонятнее, тем лучше. Вы, кстати, не торопитесь, я вас не задерживаю? Если что прошу прощения, не каждый день приходится встречаться с представителем другой цивилизации, тем более, как выяснилось как раз той, что сама нас запроектировала. – Интенсивность света стала понемногу снижаться, бомж забеспокоился, – Уважаемый, вы еще не уходите? Очень прошу, останьтесь, хотя бы на чуть-чуть. Я просто вижу, вы гаснуть начинаете. 

– Не беспокойтесь, это нормальный процесс, система нормализует свою работу.

– Отлично, тогда разрешите спросить, если кто-то из представителей вашей передовой цивилизации, я понимаю, что вы лично к этому отношения не имели, времени всё-таки столько прошло, в своё время проектировал человека, то почему же он получился таким непутёвым, в смысле несовершенным? Продолжительность жизни ничтожная, характер скверный. Люди то и дело выясняют между собой отношения. За эти века столько народу полегло от своего же брата человека, что количество не поддается никакому разумному объяснению. Наш человек постоянно настроен, сделать какую-нибудь гадость ближнему, если не соседу за забор помои выльет, то воду в речке отравит или зверей перестреляет. Их потом только в зоопарке увидеть можно, а некоторых вообще до единого перевели. В Красную книгу уже писать некуда. А, сам человек? Только говорят, что наш организм может жить сто пятьдесят – двести лет. Где только они эти двести лет? Тут даже до семидесяти дотянуть проблема.

– Да, в чем-то вы правы. Человек существо несовершенное, но когда изменялся генетический код, все сходились на том, что изменения должны быть минимальными. Мы ни тогда не могли, да и сейчас не можем, точно предугадать, какими будут последствия изменений. Поэтому внедрялись осторожно и по минимуму. Возможно, что-то можно было бы сделать с иммунной системой. В области психики нужно было бы усилить устойчивость, но сейчас об этом можно рассуждать, только теоретически, время ушло.

– Да, уважаемый, недоработали вы тут, явно недоработали.

– В этом нет ничего критически отрицательного, ваша цивилизация развивается и постепенно эти изъяны исправляет. За те тысячелетия, которые существует человек, он научился компенсировать многие негативные свойства своего организма и психики, полученных ним в начале развития. Сейчас человека изменять генетически нецелесообразно и нежелательно. Никто не сможет предсказать последствия. Ваша цивилизация идет по пути общественного совершенствования и это приносит свои плоды. Социум изменяясь, изменяет человека. Люди с течением времени и развитием цивилизации постоянно улучшают комфортабельность своей жизни.

– Это спорное суждение. Моя жизнь вряд ли чем-то отличается от жизни нищего в средние века и на счет психики тоже, как-то не очень верится.

– Люди, оказывающиеся  в таком положении, как вы, конечно, с одной стороны являются жертвами обстоятельств, но с другой – это их собственный выбор. Я очень долго наблюдаю за жизнью людей и поверьте, знаю, что говорю.

– Нет, ничего проще, чем давать оценки и советы, – иронично с обидой ответил хозяин подвала.

– В нашей цивилизации тоже есть проблемы, они, конечно, имеют другой характер, но все проблемы должна решать сама личность, в каком бы из состояний она не находилась. Преодоление трудностей – это необходимость каждой цивилизации, даже самой развитой.

– Вы следите за землянами, почему же вы не помогаете им быстрее двигаться по пути прогресса, познания новых технологий, научных открытий?

– У каждой цивилизации свой путь и даже понимание прогресса своё. Ваш путь совершенно оригинален и ничем не напоминает наш, хотя бы потому, что вы по своей природе радикально отличаетесь от нас. Мы видим свою задачу только в том, чтобы ваша цивилизация искусственно не пресеклась. Именно поэтому с тех пор, как появился homosapience, вашу Землю стороной облетают астероиды и даже крупные метеориты, а земные проблемы вам под силу решать самим.

– Но человеческая цивилизация заражена бациллами злости, обмана, стремления к власти,  непомерного обогащения. Почему вы не поможете нам избавиться от этого?

– Как это вам не покажется странным, но страсти, в том числе самые низменные, являются частью двигателя прогресса. Коэффициент полезного действия низменных страстей весьма низок, но без них человеческая цивилизация пока жить не может. Их действие можно только снижать, но совершенно исключить невозможно. Человек как был, так и остался животным. Ваши физиологи с психологами спорят до сих пор, что такое человеческий инстинкт и есть ли он, как таковой, но то, что практически в каждом человеке, еще на подсознательном уровне или если хотите на уровне инстинктов, сидит жажда превосходства над себе подобными, жажда власти, это неоспоримо. Обман, обогащение, злость – это уже производные от этого. Кроме того, тот слабый инстинкт торможения агрессии к особям своего вида, который был у человека в начале пути, практически подавлен при дальнейшем развитии и, компенсировать его, можно только путем общественных ограничений.

– Отлично, то есть вы предлагаете нам друг друга терзать, унижать, истреблять до тех пор, пока в нас эти нехорошие инстинкты отомрут, как рудименты психики или хорошие появятся снова?

– Увы, это тернистый путь цивилизации.

– А они отомрут? –  слова бомжа были полны иронии.

– До конца и в каждом человеке, наверное, никогда. Просто тогда человек, как вид преобразится до неузнаваемости, а это, если и произойдет, то нескоро.

– Спасибо, успокоили. Я, правда, всё равно б не поверил, если б вы мне сейчас начали описывать наше распрекрасное будущее.

– Зачем вам будущее, у вас отличное настоящее, только нужно ним умело пользоваться.

– Умело это как? Воровать, обманывать, деньги отнимать, уничтожать людей безвинных?

– Не обязательно. Нужно жить так, чтобы коэффициент удовлетворенности был  близок к единице. При нынешнем уровне вашей цивилизации это трудно, но достижимо.

– Мне довелось пройти разные уровни успеха и потребностей и, пожалуй, только сейчас мой коэффициент удовлетворенности начинает приближаться к единице, но, вы знаете, меня это не радует. Я надеюсь вам понятно почему? Мои ожидания приближаются к нулю, поэтому всё, что у меня есть, радует меня, даже мелочи.

– Я понимаю, о чем вы говорите, и понимаю вашу иронию, но не думаю, что вы на правильном пути. Вы говорите так от отчаяния. Ваши возможности гораздо выше, значит и амбиции должны быть тоже выше. Вы несколько забылись. Вы покинули жизнь, раньше, чем она  покинула вас.

Бомж удивился:

– Вы цитируете Стивена Джобса?

– Я думаю, что уходить из жизни добровольно, как в прямом, так и в переносном смысле, неправильно. За неё нужно бороться, как за жизнь физиологическую, так и за жизнь социальную.

– Конечно, можно и побороться, но только есть ли смысл? Сейчас, по-моему, человечество пришло к последней черте. Еще чуть-чуть и погибнут не миллионы человек, даже не миллиарды, а просто накроется медным тазом вся наша долбанная цивилизация. Обманом из людей сделали стадо, а это чревато взрывом и взрывом таким, что содрогнется не только наша планета, но и вся Солнечная система.

– Существует множество цивилизаций и многие уже прекратили свое существование, но каждый раз основной причиной гибели была их собственная деятельность. Можно самоустраниться, покинуть жизнь, но тогда общество потеряет еще одного индивида, а все индивиды уникальны. Возвращаясь в общество, вы увеличиваете его разнообразие, а именно избыточное разнообразие индивидуумов в рамках цивилизации – ключ к спасению. Возвращаясь к жизни, вы увеличиваете шанс вашего мира на спасение.

– Может быть, хотя у меня большие сомнения, что именно моя неповторимая личность спасет цивилизацию, но как существовать в этом мире, наполненном только агрессией?

– Агрессия не так уж отвратительна. Именно посредством неё у человека есть такие качества, как честолюбие и творчество. Даже мораль и милосердие появились благодаря её пособничеству. Жизнь это постоянное стремление к созиданию, а созидание не возможно без разрушения, то есть без агрессии. Энергия необходимая для жизни высвобождается только в результате разрушения других систем.

– Спасибо, вы меня успокоили. Значит, мы будем друг другу глотки рвать до скончания века?

– Не обязательно. Цель цивилизации добиться ненасилия силы. Когда сильный будет избавлен от необходимости применять силу.

– Это сильно напоминает утопию.

– На самом деле нет. Тому есть множество примеров. В вашей быстро усложняющейся цивилизации слишком много авторитарных форм морали, это приводит к тому, что человек уже неспособен принимать адекватные решения. Только критическая мораль может вас спасти от разрушения.

– Легко сказать. У нас, чуть выбился наверх – уже царь. Иногда жить не хочется, на них глядя.

– Всё в ваших руках. Сейчас извините за доставленные неудобства, я должен вас покинуть. Мне кажется, вам нужно активизировать свой оптимизм и устранить пессимизм. Не стоит расстраиваться, покидая жизнь, а вот если жизнь покинула вас, стоит расстроиться.

– Стивен Джобс, точно Стивен Джобс! Мне эту цитату говорил академик – подумал про себя бомж, затем поднял глаза на пришельца, который выглядел уже, как вытянутый мягко светящийся плазменный объект холодного синего света. Бомж с искренним сожалением сказал, – жаль, что мы расстаемся. Мне была очень приятна встреча с вами. Может быть, вы еще как-нибудь к нам, на огонек?

– Не буду обманывать, наша встреча в будущем очень маловероятна. Мы с вами живем в разных измерениях, но то, что вы теперь знаете о нашей цивилизации должно придать вам уверенности. Теперь вы знаете, что есть сила, которая никогда не даст человечеству погибнуть от внешних факторов, а с внутренними вам под силу разбираться самостоятельно.

– Остается каждому из людей не дать себе погибнуть, – ответил бездомный.

Свет пропал, и подвал погрузился во тьму. Бомж достал свой «вечный» фонарь и зажег. На душе было светло и мерзко. Светло потому, что после такой встречи он чувствовал себя просветленным, а мерзко потому, что чувствовал себя идиотом, мягкотелой сволочью, неспособной в этой жизни ни к чему. Злость закипала в нем. В тусклом свете фонаря он осмотрел углы своего пристанища. Нет! Здесь больше он находиться не может. На свободу, на воздух, к людям!

После ливня на улице пошел снег. Мокрый, холодный, тающий снег. Он пошел в сторону торгового центра. Всё-таки там был свет, там ходили люди, там ездили автомобили, там была жизнь.

«Не стоит расстраиваться, покидая жизнь, а вот если жизнь покинула тебя, стоит расстроиться»,– повторял он слова Стива Джобса. Ему очень захотелось вернуться к жизни, она-то его не покинула! Бездомный брёл вдоль стоянки супермаркета по мокрому рыхлому снегу. Вдруг он увидел маленький яркий автомобильчик с лупоглазыми фарами. Он остолбенел, обрадовался и тут же огорчился. Он был уже не тот, каким его помнили.

Из ряда выехал большой черный джип «Гелендваген» и медленно направился в его сторону. Он стоял, как столб и ни о чем не думал, совсем ни о чем, как дурак вспоминал тепло её тела и губ. Джип остановился напротив, стекло опустилось, некоторое время его внимательно рассматривали. Потом из окна показался ствол с большим черным набалдашником и раздался хлопок, начали стрелять.

Как после этого можно считать себя невезучим, непонятно. Пока он стоял столбом, мечтал, у него, может быть, закружилась голова и он упал. Упал на газон на откосе. Мокрый снег превратил его в каток. Бездомный не съехал, я слетел вниз и сразу же сработал инстинкт самосохранения. Он понял, что за ним снова началась охота, и очень быстро побежал к фасаду торгового центра. Он знал, что там он может найти спасение, надо только успеть добежать.

Это было, нет…, точнее будет через год, а пока автомобиль движется по Житомирскому  шоссе, на  улице стоит август, тепло и сухо.

 

 

Артем уже около часа крутился по этим пыльным улочкам. Даже странно, меньше ста километров от Киева и такая глушь. По сторонам проплывали покосившиеся заборы, кое-где они вообще завалились. Перед заборами, а часто и за ними, вымахал бурьян выше пояса. Людей на улице не было. Кое-где  в огороде копалась какая-нибудь бабуля или дедуля, ну не будешь же им кричать: «Где тут у вас улица революционного ХХ партсъезда»? Такое впечатление, что все заперлись в своих усадьбах и держат оборону от ударов жизни.

Даже сельсовет, оказался запертым. Артем подергал облупившуюся дверь с красивыми, но облупившимися филенками, в надежде, что дверь просто плотно прикрыта и требуется грубая мужская сила. Замок жалобно заскрипел, но выдержал. Он испуганно оглянулся, не хватало, чтобы в этом «приветливом» поселке, его обвинили во взломе государственного учреждения.

Возвращаться в столицу, не солоно хлебавши, совсем не хотелось, очень уж с большими трудами достался ему этот адрес. Жалко было потерянного времени. Два часа до поселка, еще час блуждания, два часа назад – день считай, пропал. Солнце уже было в зените, надо было принимать решение.

Ему стало даже весело. В Антарктиде, на Северном полюсе и то люди таблички ставят. До Нью-Йорка столько-то километров, до Лондона столько-то и притом именно в ту сторону куда надо, чтоб никто не заблудился. Тут же ни одного названия и спросить не у кого.

Он снова вернулся на центральную площадь поселка. В августе это место представляло собой пыльный выгон, с кое-где сохранившимися кусками асфальтового покрытия. Этот асфальт скорее мешал, чем обеспечивал комфортность передвижения. На «площади» в странном порядке, который не поддавался никакой логике, стояли магазины.

Магазины, это громко сказано. Грузовые контейнеры и строительные вагончики, приспособленные под торговлю и только одно здание из красного кирпича бывшего Сельмага. Полчаса назад, все они были нежилые. Сейчас, он уже аккуратней подергал двери, постучал в стекло. Артему повезло на пороге контейнера, выкрашенного в ядовитый голубой цвет, стояла дородная молодая женщина. Она грызла большущее яблоко и чтобы откусить следующий кусок, широко открывала рот. Солнце, ярко стоящее в зените, отражалось на её зубах, разбрасывая по округе три десятка зайчиков, все до единого зубы у дамы были выполнены из белого блестящего металла. 

Несмотря на то, что она показывала ему все свои тридцать два, это явно не было улыбкой, она не была ему рада. В её взгляде было то стойкое пренебрежение совдеповского продавца к покупателю, которое, оказывается, еще осталось в глубинах просторов постсоветского пространства.

– Я прошу прощения, вы не подскажите, где у вас в поселке находится улица ХХ партсъезда? – вежливо обратился к ней Артем.

– Не знаю. В нас тут нема вулиць, одне село.

– Как это, нет улиц, а это что? – он махнул рукой вдоль пыльной дороги. – Девушка, это же улица, а если есть улица, то должно бать и название.

– Нема, я тут правда не мєстна, тільки вулиць ніяких не знаю.

– Спасибо, ну и что же мне теперь делать?

– А, хто вам треба?

– Качура Семен Трофимович.

– Ні, не знаю такого.

От досады Артем хлопнул дверцей и уселся в свой джип. К площади, не спеша, с чувством собственного достоинства приближался человек. В комнатных тапочках с завернутыми и затоптанными задниками, тельняшке и замызганных брюках «капри», причем одна штанина была почему-то подвернута. Мужчина старался идти подчеркнуто ровно.

– Вовка, – раздался крикливый голос от магазина, – я ж тобі вже казала, бутилку не дам! Іди он до Лебедихи, може вона тобі самогону наллє, щоб ти ним подавився!

Человек спокойно воспринял информацию, с достоинством развернулся и также неспешно пошел назад. Артем чисто интуитивно рванул за ним, всё-таки это был первый и единственный прохожий, которого он повстречал. Поравнявшись, Костенко очень вежливо и осторожно спросил:

– Не подскажите, где у вас улица ХХ партсъезда?

Мужчина тщательно остановился. Сила инерции у него была почти, как у космического корабля «Шатл». От резкого торможения абориген наклонился вперед, но к счастью равновесие не потерял. Затем он нащупал мутным взглядом источник раздражения и видимо хотел, что-то переспросить. К сожалению, речь в это время дня не была сильной стороной его личности. Это было настолько очевидно, что Артем уже собрался уезжать, но тут мужчина произнес с уверенностью: «А!», подтверждая, что всё понял и энергично указал рукой направление. Резкое движение нарушило баланс в расстроенном вестибулярном аппарате и его потянуло в сторону. Невероятными усилиями он таки удержал равновесие.

Это обнадежило и обрадовало, но Артем еще раз строго смерил его с головы до ног и спросил: «Точно»? Мужик уже не мог произнести даже отдельного звука, но уверенно и энергично кивнул головой.

– Ну, смотри, – недоверчиво протянул Костенко, достал пятигривневую купюру и сунул мужику в руку. Абориген почему-то внушил ему доверие.

Костенко развернул автомобиль вокруг качающегося мужика и двинул в указанном направлении мимо продавщицы с железной челюстью. Дорога местами была плохой, местами просто отвратительной. После недавно прошедших дождей, грузовики в нескольких местах размесили глубоченные колеи.

Толи улица была длинной, толи дорога очень плохой, но ему показалось, что ехал он бесконечно долго. От постоянных перекачиваний по колдобинам, его уже начало мутить. Наконец, он не поверил своим глазам. На всей улице не было ни одной таблички с указанием названия улицы или хотя бы просто номера и вдруг.

За зеленым забором с крепкими металлическими воротами стоял небольшой, но аккуратный домик с шероховатыми  стенами, сделанными «под шубу» и нежно голубыми оштукатуренными углами. Там где было и положено – на фронтоне крыши скромно висела табличка «ХХ партсъезда,48».

Артем остановил автомобиль, подождал, пока осядет поднятая пыль и вышел. Домик был явно жилой, в отличие от некоторых, рядом стоящих, в которых жизнь и не теплилась. В палисаднике перед домом рос ухоженный малинник, с протянутыми проволоками, чтобы кусты не падали, вдоль отмостки цвели оранжевые «чорнобрывци» и разноцветные астры. От самого забора вглубь двора шла металлическая арка, увитая виноградом. Всё это богатство охранял огромный лохматый пес, который бегал на цепи, прикрепленной к длинной проволоке вдоль арки.

Пес выждал пока он подойдет к забору и громко залаял. У волкодава был низкий тембр, каждое его «гав» отдавалось, как в бочку. Лаял он спокойно с достоинством, не для того, чтобы показать свою злость, а только лишь для того, чтобы позвать хозяев. Но прошло минут десять, а никто не появлялся. Подуставший пес, начал лаять реже, с ленцой. Наконец в конце арки показался дедушка в толстой байковой клетчатой рубашке, спортивных штанах с адидасовскими полосками и калошах, которые были обуты на ноги в толстых вязаных носках.

 Артем глянул на калоши и носки и несколько удивился, ему самому было жарко, несмотря на то, что он был одет в легкую рубашку «polo». Стоял август и только ночи бывали прохладными,  жара пока не отпускала. Вид дедушки его смутил, но не очень. На своей журналистской ниве он видел и не такое. Он также знал, что с такими старичками нужно быть приветливым и осторожным, очень уж они бывают обидчивы. Дадут от ворот поворот, и объяснять ничего не будут, а тогда хоть головой о стену бейся – всё бесполезно, поэтому он, как можно вежливее поздоровался и спросил:

– Не подскажете, могу я увидеть академика Качуру? Мне дали этот адрес, сказали, что именно здесь он сейчас проживает.

Старик подозрительно посмотрел на Артема, цыкнул на собаку, та быстро забежала в свою будку.

– Кому это он понадобился… и для чего?

– Видите ли, я Артем Костенко, журналист. Пишу статью о глобальном потеплении. Я знаю, что академик был ведущим специалистом по антропогенному влиянию на экосистемы. К сожалению, сейчас у нас в стране  ученых такого уровня не осталось, поэтому я к нему и приехал. Мне сказали, что он проживает по этому адресу.

– Кто сказал?

– Кипиани Вахтанг Автандилович.

– Да? – недоверчиво переспросил дед, – а ты его, откуда знаешь?

Артем,  как можно более открыто улыбнулся, хотя такой допрос уже начал его раздражать.

– Я освещал конференцию в Австрии, в Вене, вот там и познакомились.

– Да? – еще раз проявил недоверие хозяин собаки, – ну, ладно проходи.

Он закрыл широкой совковой лопатой собаку в будке и мотнул головой:

– Туда проходи, в беседку.

За домом стояла небольшая беседка со столом, накрытым клеенкой, посредине и лавочками по краям. Артем прошел, сел, осматриваясь. Ничего особенного, двор, как двор. Растрескавшийся цементный тротуар, небольшой огород с помидорами, огурцами и еще какой-то зеленью, чуть поодаль домика маленькая летняя кухня, за ней теплица. Всё небольшое, но аккуратное.  Хозяин, ничего не сказав, ушел в дом, как понял Артем, за академиком. Тот, по расчетам Костенко, тоже был не юношей, лет под девяносто. «Отдыхает наверно, а может, приболел».

Однако старик появился один. В руках он держал большой поднос,  на котором стоял графин, два стакана, тарелки с овощами, фруктами и хлебом. Он не спеша поставил всё это на стол. Вернулся в летнюю кухню, принес два чистых полотняных полотенца.

– Угощайтесь, Артем, как вас по отчеству?

– Сергеевич, но можно просто Артем, только, – Артем снова улыбнулся, как можно шире, – а где, же академик, я надеюсь,  он выйдет? – возникла пауза.

Дед на вопрос не ответил, не спеша разлил по стаканам рубиновую жидкость.

– Выпьем, Артем Сергеевич, за здоровье, – поднял стакан хозяин.

– Нет, спасибо большое, но я не могу, за рулем. Безопасность движения, знаете ли. Где же всё-таки академик?

– Пей, Артем Сергеевич, на такой машине ездишь, а ГАИ боишься? Что-то не верится.

Артем внимательно и с недоумением стал рассматривать старика, его тон показался странным.

– Что не похож на академика? Доживешь до моих лет, может, и ты не будешь похож на журналиста.

– Так вы… ой, извините, я видел ваши фотографии, но очень старые, точнее давние, еще семидесятых, шестидесятых годов. Трудно узнать, извините.

– Ты не извиняйся, а пей, если конечно, хочешь что-нибудь узнать. ГАИ боишься, можешь у меня заночевать. Места достаточно, а гости сейчас редко бывают.

– Заночевать? Вроде бы еще рановато о ночлеге говорить, солнце еще в самом зените.

– Это тебе кажется, время быстро летит.

Артем задумчиво посмотрел на стакан, на овощи, прочее угощение, всё выглядело очень аппетитно. Только сейчас он вспомнил, что на завтрак у него была чашка кофе, на бегу, с микроскопическим бутербродом. Еще раз, окинув взглядом застолье, Костенко чуть не подавился слюной и решительно приподнял наполненный стакан,  рассматривая хозяина:

– За Ваше здоровье, Семен Трофимович. Я ведь вас не узнал только потому, что выглядите вы моложе. Никак вам  девяносто не дашь, от силы семьдесят, даже шестьдесят.

– Лесть, юноша, не самое лучшее средство разговорить собеседника, во всяком случае,  меня.  Тем более, что девяносто мне исполниться только в следующем месяце. Лучше просто спрашивай, а там разберемся. Мне скрывать нечего, годы уже не те. Почти все мои коллеги и друзья отошли в лучший мир. Это я еще как-то задержался, наверное, потому что из города сбежал. Природа тут и никаких тебе нервов.

– Природа, это, конечно, – согласился Артем, отхлебнул вина и накинулся на овощи и хлеб. Всё было свежайшим, видно только с огорода и от этого неописуемо вкусным, даже хлеб, который тоже был каким-то особенным. – Мне Вахтанг Автандилович, говорил, что вы еще в шестидесятые годы защитили диссертацию о влиянии человека на глобальное потепление.

– Соврал тебе профессор или ты что-то не так понял. Такой диссертации я не защищал, а про глобальное потепление тогда еще никто не говорил, и термина такого не было. Мы рассматривали крупные экологические системы и исследовали, насколько реально на них влияет антропогенный фактор. К тому времени людишки уже многое понатворили. Реки позагадили, почву угробили, что на Среднем Западе в Америке, что у нас на Целине, всех мест и не перечислишь. А тут еще и Каспийское море начало высыхать, Аральское тоже. Надо было понимать, насколько велика вина человека в происходящем, чего в дальнейшем можно от  него ожидать. Был еще такой проект поворота северных рек, может, слышал?

– Нет, не слышал, может где-то, что-то краем, но не помню, – Артем с аппетитом жевал.

– Теперь о нем и не вспоминают, а когда-то он наделал много шума. Хотели сибирские реки, повернуть на юг, в Казахстан, в Среднюю Азию. Нашлись умные люди, убедили руководителей партии и правительства, что этого делать нельзя.

– Хорошо, что не повернули, а то человеку только волю дай, он всю планету испоганит, не только речки, весь климат перевернет.

– Ну, не надо так плохо думать о человеке. Человек изменяет природу это – правда, но если бы он её не изменял, не было бы человека. Просто надо во всем соблюдать меру. Как говорил великий Парацельс: «Всё – яд и всё – лекарство, вопрос в мере». Человеческие изменения природы не должны быть ядом для природы, а изменять её нам всё равно придется, иначе мы не выживем.

– Не знаю, может быть, вы и правы, но я хочу у вас расспросить не об этом. Я пишу конкретно о Киотском протоколе. Мне надо понимать, насколько опасно увеличение выбросов углекислого газа в атмосферу и насколько  эффективно это соглашение  для борьбы с парниковым эффектом?

Семен Трофимович задумался и снова разлил вино по стаканам. Костенко  уже махнул рукой на ситуацию и крепко взял стакан в руку.

– Ты пей, не бойся, – спокойно агитировал академик, – такого вина больше нигде не попробуешь. Я сам этот виноград вырастил, это в нашем-то не очень южном районе, сам вино сделал. Натуральное сухое, почувствуй какой аромат.

Артем с видом знатока поднял стакан, покачал в нем вино, отхлебнул и скорчил понимающую гримасу.

– Да, вино знатное, вам винодельческое предприятие открывать можно.

– Предприятие? Нет, это не по моей части. Знаешь, я всё-таки считаю – высокий интеллект противен бизнесу.

– Не соглашусь с вами, а Стивен Джобс?

– Это скорее исключение из правила.

– А вы знаете, кто такой Стивен Джобс? – иронично заулыбался Артем, – вы же, по-моему, уже лет двадцать пять на пенсии?

– Ты думаешь, если я здесь с виноградом, помидорами и огурцами вожусь, то не знаю, что в мире делается. Я дед передовой, мне внуки Интернет провели. Книги по моему заказу привозят. Так, что доступ к информации у меня имеется. Только есть у меня и одно преимущество перед тобой.

– Какое? – удивился Артем.

– Я из всего этого мусора, который в Интернете болтается, могу извлекать полезное, а вы едите всё подряд. Ты вот спросил о Киотском протоколе, о его эффективности.

– Да?

– Глупей вопроса быть не могло!

– Почему?

– Да потому что Киотский протокол – афера, почище финансовых пирамид.

– Семен Ефимович, и вино у вас прекрасное и вес в научных кругах тоже велик до сих пор, но надо уважать мнение и других ученых.  Я уже не говорю о мировом общественном мнении.

– Ха-ха-ха, – зашелся в смехе Качура, – ты меня, Артем Сергеевич, уморил. Каких ученых, тех, кто продался за тридцать серебряников и по всем каналам во всех газетах орет о глобальном потеплении? Я уважаю ученых, но только тех которые думают головой, а не задницей и не продались золотому тельцу. Вот, например, Фредерик Зейтц бывший  президент Академии наук  США. Лично был с ним знаком. Уважаю. Он написал письмо ученым Соединенных Штатов  с предложением отказаться от Киотского протокола. Шестнадцать тысяч подписей ученых под петицией президенту и результат на лицо: США  отказались от этого сомнительного предприятия. Китай с Австралией и Канадой тоже ушли от участия в нем, кто формально, кто фактически.

– Ну, Семен Трофимович, это еще не доказательство. Там точно какие-то политики или финансисты вмешались, а выдали всё, как борьбу за истину. Американцам дорогу перешли, вот они в овечек и нарядились.

– Хорошо, отбросим политику. Давай, Артем Сергеевич, разберем химико-физические составляющие. Ты в этом как?

– Ой, это вряд ли, я ведь гуманитарий. Физика, еще кое-как, а с химией я в школе вообще не дружил.

– Ладно, объясню, для особо одаренных, на пальцах, если что будет непонятно, ты спрашивай, не стесняйся.

– Да, лучше попроще, у нас и читатели не все отличники.

Академик засмеялся:

– Это точно, зато, как о глобальных вещах умеют рассуждать, а? Хорошо, начнем с простого. С чем борются страны, присоединившиеся к этому протоколу?

– Понятно с чем, с глобальным потеплением, вызванным усилением парникового эффекта, который в свою очередь вызван увеличением выброса промышленностью и прочими плодами человеческой деятельности  углекислого газа.

– Молодец, – академик даже покрутил головой, – чешешь, как по писаному. Долго учил?

Артем уже немного захмелел, винцо у академика, было не только вкусное, но и хмельное. В поведении появилась раскованность, исчезла настороженность и даже появилась самоуверенность. Поэтому на это замечания Качуры, он даже обиделся.

– Обижаете, Семен Трофимович. Я, между прочим, всего «Евгения Онегина» на память, с любого места.

– Тогда никаких претензий,– академик поднял руки,– но попробуем вернуться к углекислому газу. То, что он участвует в создании парникового эффекта – чистая правда, но…, – Семен Трофимович сделал многозначительную паузу, отхлебнул винца,– семьдесят процентов вины, если можно так сказать, за создание парникового эффекта лежит на элементарных парах воды.  Только тридцать –  на остальных газах: на  углекислом газе, метане, закиси азота, галоуглеродах и прочих. Не будем вдаваться в подробности, я же обещал на пальцах.

Гринписовцы почему-то напрочь забыли об этом и везде трубят о СО_2,  как о самой главной гадости в нашей атмосфере. Хотя на самом деле даже процесс дыхания человека и всех животных основан на раздражающем влиянии углекислого газа на соответствующие нервные окончания и без него, без углекислого газа, процесс дыхания и твой в том числе, в принципе невозможен. 

– Может быть, я не спорю, но видимо, дело в его количестве, – вставил Артем «умное» возражение.

– В количестве? – переспросил академик, – правильно – в количестве! Повышение  содержания углекислого газа  в воздухе в 30–50 раз до 1–1,5% составляет основу лечения астматических болезней. Понимаешь?! Астматиков ним лечат. Это, если говорить о количестве и его влиянии на человека.

– Так получается, что углекислый газ очень полезная штука и, если  будет из-за него глобальное потепление, то астматикам точно заживется хорошо!

– Странные у тебя выводы, Артем Сергеевич,– улыбнулся академик, – но насчет полезности углекислого газа, ты правильно подметил. Поэтому говорить надо не о выбросах, а о том, что в последнее время в атмосфере Земли ощущается скорее глобальная недостача углекислого газа. Есть расчеты, которые показывают, что, если поступление углекислого газа в атмосферу прекратится, то растения исчерпают его сегодняшний запас через лет десять-пятнадцать. Вот тогда точно наступит конец света, потому как без растений жизнь животных и тем более человека невозможна. Я надеюсь, ты понимаешь, что такое фотосинтез растений? Это превращение того же углекислого газа в органические вещества, то что обеспечивает рост растений.

– Фу-у, – Артему пришлось шумно выдохнуть, вино и все эти физико-химические процессы плавили его мозги, – Семен Трофимович, вы меня совсем запутали, а как же глобальное потепление?

– А кто тебе сказал, что оно есть?

– Ну, академик! Он мои мысли совсем заплел,– подумал Костенко, – хорошо, что я всю эту науку  записываю на диктофон. Пора, наверное, уже искать место, где можно будет ночку скоротать.

 

 

На последнем этаже огромного бизнес-центра, точнее на крыше здания, поливал цветы высокий, спортивного вида мужчина. На нем  был надет светлый элегантный летний пиджак, явно купленный в Лондоне или в Милане, темные брюки и мягкие удобные летние псевдоспортивные туфли. Короткая стрижка тоже была призвана подчеркнуть его спортивность и моложавость, темный цвет волос только кое-где, в основном на висках,  нарушался сединой.

Чем больше имеешь, тем больше понимаешь, как мало в принципе человеку надо. Валерий Николаевич Семаго это знал точно. «Эти уроды, наверное, за спиной у меня смеются, когда говорят о моих цветочках. Пусть смеются, смеётся тот, кто смеётся без последствий. Зато я получаю истинное удовольствие от общения с моими растениями», – так он разговаривал сам с собой, обхаживая горшки с цветами на крыше здания штаб-квартиры собственного холдинга.

Только с ними он мог говорить, не боясь, что  его предадут, продадут или еще хуже, будут смотреть  преданными глазами и в тоже время завидовать и ненавидеть до корней волос. В отличие от людей, цветы, он искренне любил. Именно искренне и безвозвратно. С ними он мог обсуждать то, что никогда и ни с кем не обсуждал. Им он мог доверить все свои тайны и знал, что никакой утечки не будет. Иногда ему казалось, что это единственные живые существа, которые его понимают.

«Какой я молодец, что устроил для себя этот оазис. Всё  равно эта площадка на крыше простаивала без дела…, какой-то идиот посоветовал сделать мне здесь бассейн. Какой от этого бассейна прок? Говорят, что плавание расслабляет. Они бы еще сказали, что минет расслабляет, так что мне тут девок в клетках содержать? Меня расслабляют мои цветочки, лучше всякого алкоголя и женщин»

– Валерий Николаевич, – за спиной  раздался голос его секретарши.

 Семаго, конечно, не спешил оборачиваться. Он не спеша закончил полив, поставил поливальник на положенное место, вытер тщательно руки. Секретарь покорно ждала. Наконец олигарх изволил повернуться и недовольно втупил взгляд в девушку.

– Я вас слушаю, Валерий Николаевич, какие будут распоряжения?

– Вы долго ходите, Татьяна Евгеньевна, – это он ей так сказал, для строгости, для острастки, она-то бежала сюда со всех ног. Танечка, надеется, что он оценит её красоту и преданность. Возможно, это ей зачтется, когда-нибудь. Она, конечно, не дурна, особенно в таком наряде. Строгая темная юбка и строгая белая блузка в дополнение к  стройным ногам – это хорошо.

– Прошу прощения, Валерий Николаевич, – Татьяна виновато опустила глаза

 Вот так-то. Это хорошо, когда она просит прощения даже, когда невиновата. Постоянное чувство вины подстегивает.

– Татьяна Евгеньевна, пригласите ко мне Пичкура. Только побыстрее, пожалуйста, пусть он поспешит сюда со своей жирной тушей.

– Слушаюсь, Валерий Николаевич, что-нибудь еще? – её лицо осталось непроницаемым.  Интересно, что хранится за этой непроницаемостью?

– Да, и пусть мне принесут всё, что у нас есть по Костенко.

– Костенко Артем Сергеевич?

– Да.

– Личное дело или статьи?

– Всё! Статьи, личное дело, всё, что не вошло в личное дело. Всю информацию.

– Хорошо, сию минуту.

Как она красиво разворачивается на своих огромных каблуках, лучше, чем солдаты на параде. Так и хочется шлепнуть её по ягодице, но на работе никакого интима. Это себе дороже. С женщинами надо быть еще более расчетливым, чем в бизнесе. В бизнесе партнеров можно просчитать, спрогнозировать. Попробуй, спрогнозируй, партнера  в такой юбке, с такими ягодицами.

Он сел в кресло, установленное среди цветов, и наслаждался тишиной и благоуханием. Здание было достаточно высоким и звуки от шумной улицы внизу, сюда практически не доносились. Среди этой зелени иногда казалось, что ты находишься не в центре огромного города, а где-то далеко в дачном цветнике. Глядя на растения, он отвлекался от этого бега по кругу, из которого невозможно вырваться.

Сначала надо деньги заработать, потом их грамотно потратить, так, чтобы они к тебе вернулись с  хорошим наваром, потом новый цикл. Другого он не знал и, если, что-то идет не так… нервишки шалят и вырастает злость. Сначала маленькая, потом огромная, которую можно погасить только новым наваром.

От лестницы, по которой подымались наверх в цветник, послышалось громкое пыхтение. Так мог идти только Пичкур. Он протиснул своё огромное тело в проем и немного растерянно, немного испуганно посмотрел на хозяина. Его вид производил впечатление. Рома Пичкур – это человек гора. У него немалый рост, повыше Семаго, но даже для такого роста у него просто огромный живот и при этом короткие руки.

 Интересно, как он достает до ширинки? Иногда кажется, что это у него не настоящие руки, а так для прикола. Сейчас он сделает хитрую физиономию и достанет из своего необъятного живота, настоящие, нормальные длинные руки.  Живот Пичкура жил от него отдельной самостоятельной жизнью, колыхался в противофазе, мешал садиться, проходить в дверь. Рома пытался его запихивать в рубашки невероятных цветов и размеров. Ткань на животе постоянно была натянута и трещали пуговицы, казалось, что рубашка вот-вот лопнет. Рома дышал, как паровоз. Наконец-то он отдышался и соизволил поздороваться:

– Здравствуйте, Валерий Николаевич, вызывали?

Олигарх рассматривал своего подчиненного, как будто видел в первый раз.

– Вызывал, Ромочка, вызывал. – Пичкур напрягся, он-то знал, что ласковый голос шефа совсем не значит, что ним довольны. – Ты мне скажи, Роман Богданович, пожалуйста, я тебе мало денег плачу?

– Нет, нормально, я доволен, хотя…., а почему вы это спросили?

– Выглядишь ты, как лузер. Успешный человек не должен так выглядеть.

– Я не знаю, что вы имеете в виду, Валерий Николаевич, я одеваюсь в лучших бутиках. Моя жена за этим следит, она в этом разбирается.

– Поэтому ты приходишь ко мне по вызову в джинсах потертых до неизвестного цвета и в рубашке веселенькой расцветки «Гавайи на Азовском море»?

– Спортивный удобный стиль.

– Рассмешил, Рома, рассмешил. Ты и спорт – это действительно смешно.

– У меня гипертония, Валерий Николаевич, – попытался оправдаться Пичкур и вытер обильно текущий пот со лба.

– Успешный человек должен быть здоровым.

– Я стараюсь, Валерий Николаевич, я  лечусь, можно сказать уже почти совсем…

– Ладно, сейчас не о том, – Семаго встал с кресла и подошел к горшкам, в которых только что поливал цветы. Ему было неприятно смотреть на эту потную тушу, – что ты мне можешь сказать о Костенко?

– Я?! Не понял, в каком смысле? – Удивился Пичкур.

– В обычном смысле, тебе, что нечего о нем сказать? Он что у нас уже не работает?

– Работает, нормально, недавно вернулся из командировки, из Египта.

– Позагорать захотелось, дайвингом позаниматься, так там же сейчас жара? Кто его туда посылал?

– Нет, он не загорать, он был только в Каире и в Александрии, он не на пляж. Там сейчас революция, точнее она уже закончилась, и он решил написать серию статей об итогах… её. В смысле революции.

– Он решил. Он всегда у нас всё решает сам?

– Он предложил, а все поддержали. Тема эта сейчас на слуху, такс сказать, в тренде.

– И ты поддержал?

Пичкур замялся, понимая провокационность его вопроса, наконец, выдавил:

– И я, но вы, же знаете…, у него несколько привилегированное положение.

– Кто же дал ему эти привилегии? – спросил Семаго и Рома растерялся окончательно.

– Ну, вы же знаете, что Костенко и Лариса Витальевна, – Рома запнулся, он не знал, как правильно сформулировать тип отношений между молодыми людьми, – а вы с Виталием Анатольевичем большие друзья и партнеры.

– Ты очень наблюдателен, Рома. Мы с Виталием Анатольевичем действительно большие друзья, только, причем здесь Костенко.

– Говорят, что Костенко скоро жениться на Ларисе Витальевне.

– Слухи, самый неблагодарный источник информации, кому, как ни тебе это знать? Ты же профессионал.

– Я понял, Валерий Николаевич.

– Так что с Костенко построже, в последнее время мне не нравится его избыточная самостоятельность. Не забывай, есть такие понятия, как дисциплина, корпоративная этика, стратегия наших изданий. У нас не должно быть любимчиков, тем более беспредельщиков. Прижми его, хватит делать из него идола.

– Я вас понял, Валерий Николаевич.

– Свободен.

Пичкур утащил свою тушу вниз по лестнице, а Семаго остался в своем цветнике. Сегодня было воскресенье, можно сказать выходной, хотя какие у олигархов бывают выходные? Странно, что сегодня не особенно беспокоят. Можно спокойно заняться цветочками, можно даже помечтать. У него на столике лежали журналы. Из стопки он достал один. На обложке улыбалась своими кошачьими зелеными глазами Лариса Кульчицкая. На фото она была изображена в теннисном наряде, пикантно открывающем её стройные ноги. Интересно, что она нашла в этом заморыше Костенко. Глазки голубые? Так это смешно. Настоящий мужчина постеснялся бы иметь такие глаза. Как Мальвина! Даже противно. Он-то понятно: из грязи в князи. Кто же откажется жениться на дочери олигарха? Только не понятно, как она, он же не из её круга? Общаться с разной швалью – это не лучший способ чего-то добиться в жизни. Ну, да ладно,  как говорят в Одессе, еще не вечер.

 

*****************

 

Костенко  задумчиво прихлебывал вино из тонкого стакана. Почему-то рядом с этим дедом было хорошо и спокойно. Так хорошо, что тот легко уговорил его остаться заночевать. А графин с Семеном Трофимовичем они уже осушили.

– Ну что, еще графинчик? – академик взял в руки пустой сосуд.

– Не много ли будет? – Артем искренне засомневался.

– Много не мало. Я  тоже пью спиртное не часто, так что могу себе позволить, тем более что за натуральность продукта отвечаю. А тебе в твоем возрасте и при твоем здоровье такое вино только за лекарство пойдет. К тому же мы ведь еще недоговорили. Артем согласился.

– Вот я старый дурак! – Семен Трофимович всплеснул руками, – я же борщ сварил, перед твоим приходом. Вкуснотища, с фасолькой, запах – до обморока, а про вкус – вообще молчу. Я сейчас по мисочке нам налью, для бодрости.

Артем не стал возражать и с удовольствием приступил к поеданию вкуснейшего борща. Поначалу  ели молча, но затем академик снова стал рассказывать интересные вещи.

– Если говорить о температуре атмосферы Земли, то согласно геологическим исследованиям среднемировая температура колебалась в разные периоды от +7 до +21 градуса, сейчас +14. Мы как раз посредине. Существуют долговременные климатические циклы, климат Земли становится то более теплым, то более холодным. О том, что было миллионы лет назад, мы можем судить  только по косвенным признакам, но зато человечество помнит, как в семнадцатом веке замерзала Темза, а в Голландии катались по каналам на коньках. Сейчас этого нет, за последние триста лет действительно потеплело, примерно по одному градусу в столетие и рядовым гражданам это кажется доказательством глобального потепления, но, слава богу, отдельные люди также помнят, почему Гренландию викинги  назвали Гренландией. «Зеленая страна», потому что там росла трава, тепло там было тысячу лет назад, а сейчас льды. Так сейчас глобальное потепление или глобальное похолодание?

– С вами трудно спорить.

– А ты попробуй.

– Что-то не хочется, – Артем уже так расслабился, ему совершенно не хотелось искать какие-то доводы против дедовой логики.

– Конечно, может тебе и не хочется, а тем ученым, которым предлагают создать соответствующую компьютерную модель за пару сотен миллионов долларов хочется,  еще как хочется. Они с пеной у рта  доказывают и будут доказывать, что глобальная катастрофа потепления уже не за горами. Платите быстрее деньги, и мы вам расскажем, как вам будет плохо, если вы не избавитесь от старых автомобилей и других разных труб.

– Ну, а что плохого в том, что они призывают избавиться от грязных производств, чадящих автомобилей? – он еще пытался вяло сопротивляться.

– Вот в этом твоем высказывании вроде бы есть разумная мысль. Еще Дмитрий Иванович Менделеев говорил, что нефть – не топливо, можно топить и ассигнациями.  Я совершенно согласен, что надо бороться с вредными выбросами, особенно с оксидами азота, а также целым рядом других выбросов, которые наша промышленность вырабатывает, в том числе, автомобили. Но это не CO_2, понимаешь? А цель Киотского протокола, как раз  борьба с углекислым газом. Какая же это борьба с вредными выбросами? Это – фикция. Я тебе другое скажу, что бороться надо не с глобальным потеплением, а с будущим похолоданием, что намного хуже для планеты.

– Так нам нужно ждать глобального похолодания? – Артем уже ничему не удивлялся.

– По всей видимости, да. Согласно модели доктора Берри сейчас Земля вышла на плоский пик потепления и после 2020 года наступит похолодание, хотя это тоже не аксиома. Дело в том, что на климат Земли влияют изменение ее орбиты, магнитного поля, размеры материков и океанов, извержения вулканов, солнечная активность и еще многое другое. Чтобы прогнозировать климат необходимо прогнозировать все эти факторы, как ты думаешь, это легко?

– Нелегко, выходит, мы знаем, что ничего не знаем. Это еще кто-то из древних сказал.

– Нет, мы знаем многое, например то, что СО₂ и текущая человеческая деятельность человека не могут существенно повлиять на потепление или похолодание в планетарном масштабе, если, конечно, кто-нибудь не устроит что-нибудь вроде «ядерной зимы».

Когда я говорил о том, что растения могут оказаться без углекислоты я, конечно, лукавил.  Этого не произойдет, точнее вероятность этого ничтожно мала, потому что только один знаменитый исландский вулкан с непроизносимым названием Эйяфьятлайокудль,– у Артема округлились глаза, он бросил восторженный взгляд на деда. – Специально выучил,– пояснил Семен Трофимович, – так вот, этот Эйяфьятлайокудль за четыре дня выбросил столько СО₂ в атмосферу, сколько сэкономили все страны участницы Киотского протокола за пять лет. Как ты сам понимаешь, после этого говорить о какой-то эффективности этой бумажки просто смешно.

Академик замолчал, о чем-то размышляя, одновременно медленно, по ложечке вкушая блюдо, которое сам приготовил. Артем тоже молчал, чувствуя, что дед думает о чем-то важном и не стоит ему мешать суетными разговорами. Наконец он прервал молчание и сказал:

– Ты спросил, знаю ли я Стива Джобса. Лично мы, конечно, не встречались, но дела его и мысли я знаю очень хорошо, а некоторые из них меня просто воодушевляют на дальнейшую жизнь.

– Да, умнейший был человек, – ответил Артем, с удивлением замечая, что уже заканчивает борщ в огромной миске, которую, как ему казалось, никогда не осилить.

– «Не стоит расстраиваться,  покидая жизнь. А вот если жизнь покинула тебя, стоит расстроиться». Как сказал? Я теперь так и живу, можно сказать по его завету. Стараюсь, чтобы жизнь меня не покинула. Вот ты приехал, тоже хорошо, значит, я в этой жизни еще кому-то нужен. Не знаю, будет польза или нет, но всё равно приятно, когда интересуются твоим мнением.

– Семен Трофимович, ну а какие аргументы еще, вы бы могли выдвинуть против сторонников глобального потепления? –  спросил Костенко и облизал, как в детстве ложку. Борщ был очень вкусным. Уловив себя на неприличном действии, он быстро отложил её в сторону и подчеркнуто сосредоточенно посмотрел на академика.

– Очень просто, – усмехнулся Качура, – ты просто спроси у этих грамотеев. Знают ли они, что декабрь 2010 года для Великобритании, Дании и Швеции был самым холодным за последние сто лет? Он же, вошел в тройку самых холодный месяцев с 1796 года. Или еще. Самая большая концентрация углекислого газа знаешь, где на планете?

– Могу предположить, что где-нибудь в промышленных зонах. Может быть, над металлургическими заводами, в Кривом роге, на Урале, может быть, в Германии или Люксембурге, где развито сталелитейное производство, но вы так хитро смотрите, наверное, неправильно?

– Неправильно, – торжествуя, сказал академик, – это ты, батенька, пальцем в небо попал. Там до ближайшего металлургического завода тысячи километров, а то и больше. Над болотами северной Сибири самая высокая концентрация СО₂. Тебе еще что-нибудь рассказать?

– Конечно.

– Тогда из смешного. Конгресс США в 2007 году вынужденно несколько раз откладывал слушания по вопросу глобального потепления из-за сильных морозов. Вот такие, брат дела. У Гринписовцев сейчас проблемы, мне их даже жалко. С глобальным потеплением у них не складывается, так они переключились на экстремальные природные климатические явления. То у них суперзасуха, то суперморозы,  то ураганы, а во всем винят…, только они теперь не говорят глобальное потепление, а более обтекаемо: изменение климата.

– А кто вообще впервые ввел термин «глобальное потепление»?

– Есть такая организация – Римский клуб. Она вроде бы и не тайная, но входит в неё всего сто человек. Эта скромная организация дает рекомендации всему миру на ближайший период, а так как за ней стоят самые влиятельные люди на этой планете, то её слушают, принимают рекомендации к исполнению. Так вот именно в её документах еще в шестидесятые годы появился термин «globalwarming».

– Я о ней слышал, конечно, а что вы знаете о Римском клубе?

– Я знаю, что эта шайка, извини, организация уже много лет пытается заниматься моделированием динамики развития социума в планетарном масштабе. Что они намоделировали видно по нашей жизни, глобальное потепление, финансовые кризисы, озоновые дыры. Не нравится мне эта фирма. Понимаешь, когда кто-то позволяет себе присваивать право вещать истины в последней инстанции, даже в виде рекомендаций – это настораживает. Ну, а то, что они ошибаются жутко, то доходит до смешного. Где-то в году семьдесят втором в одном из их докладов было предсказание, что ко второму десятилетию двадцать первого века  у мировой промышленности наступит коллапс, так как весь алюминий закончится и останется только по бывшим советским зонам собирать алюминиевые ложки и из них мастерить космические корабли. Странно, не правда ли? Алюминий один из самых распространенных элементов на планете после кислорода и кремния, а кроме того в повторную переработку идет шестьдесят процентов этого металла. Как ты сам видишь, ничего подобного не произошло.

– Точно, чего-чего, а алюминия у нас пока хватает.

– Хотя надо отдать должное, что в Римском клубе бывали очень почтенные ученые. С некоторыми я даже был знаком. Сергей Петрович Капица, например, мы с его братом Андреем занимались проблемами Антарктических льдов. Почетным членом клуба был наш уважаемый Борис Оскарович Патон, но не они, конечно там погоду делали. Андрей Капица был ярым противником суждения, что антропогенное влияние имеет решающее значение на планетарный климат. – Семен Трофимович задумался, затем снова поднял свои почти прозрачные глаза на Костенко, –  так, что с глобальным потеплением вышел пшик. Я думаю, что и  Киотскому протоколу недолго жить осталось.

   Красиво они сволочи завернули с озоновым слоем. Это же надо было додуматься, что фреоны из пульверизаторов могут разрушить озоновый слой и где?! В Антарктиде! Как будто в Антарктиде на каждом шагу холодильники, огнетушители, аэрозоли. Все вдруг почему-то забыли, что эти фреоны в пять раз тяжелее воздуха, оседают на земле и долететь до Антарктиды ну никак не могут. 

– Зато люди Нобелевскую премию получили.

– Да, если бы дело было только в этом, премия – полбеды, деньжищ нагребли они под эту озоновую аферу миллиарды, триллионы. Как ты сам понимаешь, если одни нагребли, то другие потеряли. В том числе и мы с тобой.

За воротами раздался сигнал автомобиля. Костенко дернулся, но тут, же понял, что это не его машина. Вопросительно посмотрел на академика. Сам же говорил, что гости у него редко.

– О, а я и забыл, внучка обещала приехать. – Семен Трофимович стал медленно выходить из-за стола, – надо идти встречать красавицу.

 

 

В калитку зашла симпатичная девушка, лохматая псина ластилась у её стройных ног. Жаль, что они были одеты в светлые джинсы, а не в мини юбку.

– Здравствуй, Сашуля, – привечал внучку академик, – а у меня гость.

– То-то я вижу вы, Семен Трофимович на радостях, – девушка явно была недовольна присутствием постороннего и тем, что дедушка под хмельком.

Она по-хозяйски зашла в боковую дверь гаража, открыла ворота, загнала вовнутрь свою малюсенькую яркую машинку с лупоглазыми фарами. Костенко стоял возле беседки, как с боку припеку, не представленный и соответственно не замечаемый. Академик смешно сдвинул вверх брови и развел руками, извиняясь. Потом спохватился и сказал:

– Артем, ты тоже загони во двор свой самодвижущийся аппарат, а то у нас тут народ добрый, но веселый. Не со зла, а так просто потому, что на бутылку не хватило, колеса могут открутить.

После манипуляций с автомобилем, Семен Трофимович, выхватил-таки момент, чтобы представить Артема гостье. Хотя по её поведению было видно, что она себя гостьей здесь не чувствует.

– Вот, познакомься, Сашуля, журналист Артем Костенко. Приехал из Киева, интересуется глобальными экологическими проблемами.

Девушка критически глянула на журналиста и сухо по-европейски протянула руку:

– Литовченко Александра Игоревна.

Костенко решил тоже не отставать в официозе, хотя после такого количества вина вид имел придурковатый.

– Артем Сергеевич Костенко, журналист.

– Что журналист, это я уже поняла и давно вы тут интервью берете? – она кивнула на графин с вином.

Артем, честно говоря, не понял двойное дно вопроса и искренне ответил:

– С полудня примерно.

– Ну, тогда понятно, – уныло промолвила девица и понесла сумку в дом. На  предложение Артема помочь, резко отказала.

– Ты не смотри, что она так строгость наводит. Она, как все женщины не любит, когда мужики пьют, к тому же опыта замужнего нету, – тут академик спохватился, – только ты не вздумай кобелировать, знаю я вас, голубоглазых.

– Как вы можете, – «искренне» возмутился Артем,– Семен Трофимович, я же здесь по делу, можно сказать на работе.

– Ну, если на работе, пойдем еще винца выпьем, пока Сашуля переоденется.

Академик, налил по половинке стаканчика, тем более, что в графинчике оставалось уже меньше трети, и поставил чистый для Александры. Девушка недолго прихорашивалась и скоро появилась на пороге. Она надела футболку с фото Че Гевары и веселенькую коротенькую юбку. Её стройные ножки были открыты выше колен, но уловив липкий взгляд журналиста, ей сразу захотелось переодеться. Саша была настоящей красавицей, но только не того худосочного формата нынешних моделей, когда при тесном контакте можно получить увечье исколовшись об углы. Нет, у неё был прекрасный формат женской красоты пятидесятых годов прошлого столетия. Даже фигура Мэрилин Монро выглядела бледно на фоне форм Александры Игоревны. Это была просто мечта скульптора. Сильные роскошные бедра переходили в тонкую талию, и завершалось это высокой грудью, приятного размера. От неотразимости этой красоты Артем потерял дар речи, но открыл рот, придурковатость алкогольная усилилась придурковатостью удивления и восхищения. Академик внушительно посмотрел на него, будто хотел сказать: «Закрой рот, идиот».

– Сашуля, проходи, борщика покушай. Я сварил, тебя ждал. Вкуснотища! – нашелся академик, потому что пауза затянулась.

Девушка села за стол, без помощников взяла половник, насыпала себе в тарелку борщ.

– Доця, винца тебе налить? – ласково и даже подобострастно спросил Семен Трофимович.

– Ни в коем случае, – категорически ответила «доця»,– вам тоже, Семен Трофимович, алкоголь в пользу не пойдет или вы расхрабрились перед диспансеризацией? Может быть, Артем Сергеевич увлекается этим процессом, ему, пожалуйста.

 – А девочка, язва, хоть и красавица и ведет себя так, как будто это я её деда спаивал, а не он меня, – подумал Артем.

– Да ну что ты. Артем Сергеевич вообще, даже отказывался. Просто я захотел похвалиться своими винодельческими талантами и сколько мы там выпили.

Артему в голову пришла мысль: «Хорошо, что Сашуля не знает, что это уже не первый графин». Строгая Александра Игоревна пожала плечами, дескать, мне всё равно, делайте, что хотите. Артем с Семеном Трофимович чокнулись, и журналист даже ввернул: «За здоровье Александры Игоревны»! Она промолчала.

– Мы тут до твоего приезда, разбирали интереснейшую проблему, – снова начал академик, – тебя это тоже касается. Александра у нас сейчас работает в Национальной комиссии по делам ЮНЕСКО, выпускница Сорбонны, между прочим. Так вот, я думаю, что вопрос должен стоять гораздо шире. Эту тему надо рассматривать не в контексте глобального потепления, а глобального обмана. Я не имею в виду всемирный заговор, я думаю, что его просто не существует. Речь идет об обмане, как угрозе выживанию человечества. Потому что именно обман, приводит к катастрофическим всемирным последствиям. Все войны начинаются с того, что истинная цель войны подменяется фиктивной. Обман настолько глубоко проник в сферу политики, что человечество обманывают даже тем, что войну перестают называть войной. Вы знаете, что с 1945 года не было ни одной войны, точнее  одна: между Сальвадором и Гондурасом и то, по-моему, из-за футбола и почти без жертв.

– Как не было, а война в Корее,  во Вьетнаме, в Афганистане, наконец, в Ираке? – с удивлением спросил Костенко.

– Ни один из этих конфликтов официально не назывался войной. Только журналисты написали «Война в пустыне». На самом деле, никто после Иосифа Виссарионовича Сталина, когда он объявил Японии войну в августе сорок пятого, слово «война» официально для текущих событий не применял.  Сам термин стал отвергнутым, гонимым. Нас и тут пытаются обмануть!

– Ну и как жить в этом мире глобального обмана? – Вопрошающе поднял руки Артем.

– Как жить? Бороться надо, бороться, делиться информацией. Кто владеет информацией – владеет миром. Не дать человечеству себя истребить.

– Если говорить о самоистреблении человечества, то это очень интересная и малоизвестная тема, – вступила, наконец, в разговор Александра.

– Вот именно, – поддержал её академик, – человек самое парадоксальное живое существо на земле.

– В чем же парадокс? – поинтересовался журналист.

– Дело в том, что зоопсихологи заметили такую закономерность, что сила инстинктивного торможения внутривидовой агрессии соответствует возможности нанести представителю того же вида смертельную рану. У хищников, обладающих мощными инструментами убийства, наиболее сильный инстинкт торможения.

– Чем слабее зубы, когти, клюв, тем слабее инстинкт сохранения вида, – перехватила эстафету Саша.

– Правильно, – снова вступил академик, – голубь мира, каким его написал Пикассо, на самом деле одно из самых жестоких живых существ на планете. Голуби заклёвывают своих сородичей до смерти: из-за еды, больных, раненых, иногда просто из удовольствия. Природа не дала голубю эффективного оружия, которое способно нанести смертельную травму, как например ястребу в виде мощного клюва. Клюв голубя мягкий и несильный. Поэтому природа не наделила их сочувствием и инстинктивным торможением агрессии против своих. Их оружие – клювы, настолько слабы, что не могут угрожать выживанию вида. Только крысы вместе с голубями и человеком, получили в наследство от природы отсутствие инстинкта торможения внутривидовой агрессии.

– Никогда не думал, что символ мира лишен сочувствия к себе подобным и стоит в одном ряду с такими неприятными существами, как крысы.

– Человек тоже в этом же ряду. У древних людей не было естественного орудия убийства. Они могли, в крайнем случае, задавить своего сородича, потому как ни огромных клыков, ни когтей они не имели, ничто не могло спровоцировать самоистребление. Даже если у человека и был такой инстинкт, то он был очень слабым, а развитие интеллекта полностью его подавило.

– Теперь перед учеными и встал вопрос: «Почему мы, люди, имея подавленный инстинкт торможения внутривидовой агрессии, но при этом, располагая оружием, на десяток порядков превосходящее оружие, имеющееся в распоряжении самых страшных хищников, до сих пор не перебили друг друга и не уничтожили природную среду»?

Костенко как зритель на теннисном матче поворачивал голову то в одну сторону, то в другую, слушая то Семена Трофимовича, то Александру. Наконец  вставил свою реплику:

– Я тоже иногда удивляюсь, как это мы друг друга не передушили.

– Вот, – торжествуя, сказал Семен Ефимович и плеснул в стаканы винца, не оставлять же, – у нас у всех просто клинический сдвиг в психике!

– У всех абсолютно? – спросил Артем с сомнением и надеждой, что еще не всё потеряно.

– В глобальном смысле да. Этот сдвиг произошел в психике древних людей и позволил им выжить. Выжили только те, которые обладали развитым воображением и заразили человечество некрофобией – боязнью мертвых. Они наделяли всех людей, в том числе и умерших, душой, тем самым предполагая, что они могут нанести ущерб живым, даже если умерли.

– Значит сейчас, когда мало кто верит, что покойники возвращаются на землю из той жизни, так сказать, осовремененные людишки. Они уже никого не бояться, инстинктивных тормозов у них нет, так что от людей можно ждать чего угодно?

– Как вы быстро делаете выводы Артем, – улыбнулась Саша, – Страх перед мстительным покойником был только первым ограничителем. Далее, с развитием интеллекта, цивилизации человечество выработало множество подобных ограничителей за счет всё большей социализации нашей жизни. Наше общежитие становится всё большим и большим. Раньше это был род, потом деревня, потом город, район, страна и наконец, сейчас это весь мир. Чем выше социальная организация людей, тем больше ограничений для самоистребления.

– Причем это касается не только убийства человека человеком, но и вообще уничтожения цивилизации, – добавил академик, – в том числе и природной среды.

– Ваши слова да богу бы в уши, – рассмеялся журналист, – мне, конечно, очень нравится находится в обществе таких симпатичных мечтателей с улицы ХХ Партсъезда, – он акцентировано глянул на Александру, – но весь мой жизненный опыт кричит и возмущается. Сколько погублено человеческих жизней за всю историю, сколько загублено рек, озер, степей и не знаю, чего еще природного. Чего же это всё это не скомпенсировалось, почему, чем дальше в лес, тем больше дров?

– Если ты думаешь, что Земля снова станет такой, как была, например, полвека назад, то ты глубоко ошибаешься. Наша планета постоянно изменяется и человек здесь не причем. Тебе известно, что 99% биологических видов, когда-либо существовавших на Земле, вымерли еще до появления человека?

– Что, правда? Не знал, – удивился Костенко.

– Представь себе, так что винить только человека в изменении планеты – это глупость. Земля – это тоже система, которая для обеспечения своего существования должна постоянно изменяться.

– А человек ей в этом настойчиво помогает.

– Не иронизируй. Человек приспосабливает её под своё существование, если бы этого не было, мы бы до сих пор жили в каменном веке, а вероятнее всего, нас бы уже просто не было на этой планете. Мы бы захлебнулись собственными потребностями, которые у нас постоянно растут. Именно изменение планеты – есть путь к выживанию человечества, а не сохранение её в природном виде.

– Значит, сохранять природу не надо?

– Я этого не сказал. Необходимо оставлять элементы природы, без которых не возможно выживание, но это не значит, что она останется первозданной. Представь себе, если бы у нас сейчас не было бы атомной и гидроэнергетики и мы до сих пор получали бы основную энергию из дров. Да мы бы погибли давным-давно, потому что вырубили бы все леса, а в процессе борьбы за них, уничтожили бы друг друга. Ну, может быть, бродили бы где-нибудь одинокие охотники, собирая оставшиеся редкие кустарники.

– Но так же можно доприспосабливаться до того, что наша бедная планетка не выдержит, скажет: хватит ребята, вы мне надоели и стряхнет всех нас в тартарары.

– Такая вероятность есть, но исторический опыт подсказывает, что как только человек подходит к такому порогу, он так изменяет свою жизнь, что открываются новые возможности для его существования. Это кстати касается не только технологий, но и изменения общества в целом.

– Вы хотите сказать, что даже если человечество и спровоцирует что-то грозящее цивилизации и вообще жизни на  планете Земля, то всё равно в определенный момент оно остановится и что-нибудь придумает? Разум всё равно победит?

– Что-нибудь обязательно придумает, – усмехнулся Семен Ефимович, – только это не зависит от разума одного или даже нескольких людей. Это проявляется, как внутривидовой инстинкт, как общечеловеческий разум или, если хочешь, всемирное подсознание.

– Господа философы, может быть, на сегодня симпозиум закончим? Тем более в графинчике ваша виноградная водичка для заседания всё равно закончилась, – спросила Саша и стала убирать со стола.

Артем разомлел и с удовольствием наблюдал, как она быстро и аккуратно работала. Тарелки, стаканы, ложки летали у неё в руках, как у эквилибриста. Он наблюдал за её руками, кольца на правом безымянном не было, значит не замужем. В уже не очень светлом разуме всплыло: «Я, конечно, обещал Семену Трофимовичу, и помолвка у меня…, но такая женщина»!

Домик был маленьким снаружи. Внутри он оказался еще меньше. Костенко постелили на диване в большой комнате. Из неё был проход в маленькую комнатушку, где спал академик, а Саша легла в маленькой спаленке за комнатой, которую одновременно можно было назвать и кухней и прихожей. Дверей ни в одной комнате не было, то есть были только дверные проемы с лутками, самих дверных полотен не было. Артем хорошо слышал, как поскрипывала кровать, под упругими бочками Саши. Дед быстро захрапел, громко и затейливо. Он же долго не мог заснуть.

В доме было душно, не хватало воздуха. В голове Артема постоянно крутились мысли вокруг Саши, Сашули. Он как леденец перекатывал её имя во рту, его невообразимо сильно тянуло к ней. Ему представлялось, как она сейчас лежит в темноте на скрипучей кровати, одна… и совсем рядом. Её узкая ладошка, которая сейчас может быть лежит под щечкой, а может быть, наоборот, она подняла свои руки вверх потому, что жарко. Она лежит на подушке, подложив руки под голову, выставив свою красивую упругую грудь, и не спит. Она думает, а может быть мечтает. Что-то очень тихо у неё, может быть она лежит и боится пошевелиться, чтобы не заскрипеть. Она чувствует, что он не спит.

Ей, вероятно, очень жарко и она сбросила тяжелое одеяло и лежит сейчас в одной коротенькой, очень коротенькой сорочке, которая подскочила до самой талии, открыв темный теплый уголок.

От таких мыслей у него свело скулы и заныло в паху. Артем прислушался, но кроме храпа академика, ничего не услышал. «Черт возьми, если бы я курил, то можно было бы выйти во двор покурить, а возвращаясь ненароком зайти и невинно спросить: «Вы еще не спите? Какая сегодня прекрасная звездная ночь. Небо – просто, как купол в планетарии».

Он тихонько перевернулся на другой бок, его тянуло к ней. Это не было простым сексуальным порывом к красивому женскому телу. Он себя даже спросил: «Костенко, ты часом, не влюбился»? Попытка ответа на этот вопрос еще больше поставила его в тупик. Жизнь неожиданно усложнялась.

Он снова вспоминал её жесты, улыбку, нахмуренные бровки. Когда она улыбалась, казалось, что ей от силы лет двадцать, когда жестко хмурила брови – все тридцать. Ну, вот и попробуй, сладь с этими женщинами, когда они постоянно меняются.

Его невыносимо тянуло к ней. Он представлял её губы, вспоминал, как они двигались, когда она разговаривала, а на щечках появлялись ямочки. «Ох, что-то надо делать, боюсь, я с собой не совладаю»! – подумал он, встал, вышел на улицу, под навесом стояло ведро с водой. Рядом стояла кружка, Артем жадно напился и намочил лицо. Его мучила жажда, и казалось, что лоб горит от жара. Он пощупал его, но на самом деле он был холодным.

«Возьми себя в руки, Костенко, что ты как пубертатный мальчик – то в жар, то в холод». Он вернулся в дом, на секунду остановился в прихожей. Ему показалось или он услышал невесомое дыхание, Сашуля спала. Почему то этот факт вызвал у него облегчение. Артем осторожно лег на диван и быстро заснул. Утром, когда проснулся, все уже были на ногах. Саша возилась в летней кухне, Семен Ефимович, собирал огурцы на грядке. После предложенного завтрака, Артем собрался в дорогу. Поблагодарил академика за насыщенную беседу и подошел к Александре.

– Вы не собираетесь в Киев?

– Нет, но, если вы хотели предложить меня подвести, то у меня есть собственный автомобиль.

– А, вот тот смешной лупоглаглазый лягушонок, но почему он такого неестественного цвета?

– Каждому своё, не все любят передвигаться на таких пафосных авто, как у вас.

Костенко понял, что он неудачно пошутил.

– Извините, Саша, я не хотел обидеть ваш прекрасный автомобиль. Я просто хотел узнать, почему такой яркий и редкий цвет?

– Нравится, – коротко и резко ответила Александра.

– Прекрасный цвет и что главное, редкий, – девушка промолчала, но Артем не собирался сдаваться, – Александра Игоревна вы не могли бы мне дать свою визитку или просто номер телефона. Мне кажется, у нас может возникнуть много совместных интересных тем.

– По вопросу тем, совместных или не очень, обращайтесь в  ЮНЕСКО.

– А, если у меня будут личные вопросы?

– По личным вопросам приёма нет.

– Так категорично?

– Так.

– Хорошо, прошу прощения, буду обращаться непосредственно в штаб-квартиру, она, по-моему, находится в Париже?

– В нём, красивом, до свидания.

 

 

В большом офисном центре, который почти полностью принадлежал медиа-холдингу, Костенко был, как дома. Ему нравилась блистающая чистота холлов, такие же лифты, сияющие стеклом и полированным металлом. Всё подчеркивало, что здесь работают люди успешные, знающие себе цену. Внизу у входов царила обычная суета. Он вошел в лифт.

Вчера вечером он вернулся из командировки в Египет. Каир, Александрия в этот раз навевали грусть и даже тоску. Египет никогда не был богатой страной, но он никогда не был и такой растерянной страной. После революции прошел год. Наступило разочарование. Сменились только лица, а положение стало еще хуже, чем при Мубараке. Артем горько про себя усмехнулся: «Как будто, что-то могло быть по-другому»?

Ни отчет, ни статью об этом он еще не написал. Не укладывалось в голове всё увиденное. Всё как бы было понятно, но как об этом  написать: «Опять обман»? Артем очень любил свою профессию, отдавался ей без остатка, и она воздавала ему сторицей, но с каждым годом писать становилось всё труднее. Точнее писать он научился виртуозно, но что писать – отвечать на этот вопрос становилось всё тяжелее. За успех и благосклонное отношение руководства  приходится платить.

Он приветливо раскланивался со знакомыми, на лице блуждала мягкая улыбка уверенного в себе человека, но легкое волнение внутри присутствовало. Костенко загонял его подальше вглубь, но оно царапалось там где-то на пару сантиметров ниже солнечного сплетения.

 Ему всегда было неприятно общаться с этим толстяком Пичкуром. Он его не то чтобы не любил, начальник всё-таки, а начальство, как утверждают некоторые – от бога. Пичкур был ему физиологически неприятен. Кроме того Артем был наслышан о его подленьких интригах в  большом коллективе издания. Умения подставлять и стравливать, Роману Борисовичу не занимать – это уж точно.

На нужном этаже царило оживление, здесь его знали все. Поэтому, пока он дошел до кабинета главного, ему много раз пришлось пожать руку или просто кивнуть головой коллегам.

Секретарша Лидочка, всегда полуиспуганная, вскочила при виде Костенко.

– Артем Сергеевич, ну где же вы так долго? Я уже вся извелась. Роман Богданович несколько раз посылал меня искать вас, а где же мне вас искать, если телефон не отвечает?

Артем достал из кармана телефон и тут же вспомнил, что тот, другой – с корпоративной СИМкой, он забыл  впопыхах  дома.

– Извини, Лидочка, перепутал телефоны, а что Большой босс в печали?

– Еще, в какой печали, с утра вас ищет. Всем уже  попало.

Костенко открыл дверь за собой дверь в большой кабинет. За столом заваленным бумагами сидел толстый, короткорукий человек с черными жесткими непокорными волосами, которые торчали вне зависимости от желания хозяина. Роман Богданович неуклюже встал с кресла и показал свой огромный живот обтянутый рубашкой в широкую поперечную полоску, что визуально делало его еще более необъятным. Он протянул Артему потную пухлую руку и снова рухнул в мягкое кресло, которое от этого жалобно заскрипело.

– Артем совести у тебя нет. Ты же не забыл, какое сегодня число, статью надо сдавать?

– Роман Богданович, так я её сдал, еще до отъезда.

– Это не статья, – он сделал нехорошую паузу, – это черт знает что. Я всё понимаю, Артем Сергеевич, ты у нас новатор, фигура почти неприкосновенная, но всему есть мера.

– Что конкретно не устраивает? – задал Артем вопрос, хотя прекрасно понимал, о чем идет речь.

– Что?! – взорвался Пичкур, – всё! Как будто ты не понимаешь?! Что ты из меня дурака делаешь?

– Рома, зачем такие эмоции, у тебя давление.

– Да! У меня давление, но такие, как ты доведут меня до инфаркта или инсульта…, я в этом не разбираюсь.

– Я написал, всё как есть, строго согласно заданию редакции, – сказал Костенко, «честно» глядя в глаза Роману Богдановичу.

– Что ты мне глазки строишь? Я тебе не барышня из отдела светской хроники. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю и статью срочно надо переписать. Завтра утром она должна быть у меня на столе не позже.

– Рома, я не понимаю, чего ты от меня хочешь, – прикинулся дурачком Костенко в мизерной надежде, что может быть, Роме надоест толочь воду в ступе и он примет статью, – Я не могу написать ничего нового.

– Ах, значит, ты так! Я, как раз, всё понимаю. Твой будущий тесть может сделать вот так, – Пичкур потер большим пальцем об указательный и средний, – и я превращусь в пыль…, но если я напечатаю такую статью, я тоже превращусь в пыль. Ты не оставил мне выбора!

– Роман, ты же знаешь, что я написал истинную правду, ты также  знаешь, я по-другому не могу. Чего ты от меня хочешь? – Артем сделал последнюю попытку обратиться к Роминому разуму.

– Кому нужна твоя, правда?! – взревел главный редактор. – Тебе было задание осветить работу по Киотскому протоколу. Подчеркиваю, положительно осветить. Борьба с глобальным потеплением, страна на продаже квот на выброс вредных газов заработает семьсот миллионов долларов. Что тут не понятного, зачем умничать?

Большой босс вскочил со своего кресла и забегал по кабинету, который мало чем отличался от стола, тоже также был захламлен, коробками, разнокалиберными стульями, штативами и экранами на подставках.

– Я осветил, ты же читал, – теперь уже уперся Костенко.

– Не доводи меня, Артемчик, не доводи. Хочешь меня подставить? У тебя не получится. Я скорее выброшусь в окно, чем напечатаю такой бред.

Представить, как толстенный Рома Пичкур протискивается в окно, чтобы броситься вниз было трудно, к тому же смешно и не трагично.

– Это не бред. Киотский протокол ничего общего с борьбой с глобальным потеплением не имеет. Просто ребята решили денег заработать. Ты помнишь, Монреальский протокол? Та же песня, тогда Альберту Гору Нобелевскую премию дали, сейчас тоже кому-нибудь дадут, но до этого столько денег накосят, что и Гору не снилось. Проект хороший масштабный.

– Причем тут Гор, я о нем слышать не хочу.

– Зря, очень поучительная история, я о ней в статье не писал, слишком много места заняла бы, но напомнить, могу. Хочешь? – Артем насколько мог преданно посмотрел Роме в очи.

– Иди ты! – Пичкур махнул рукой, как будто послал его на три буквы, но тот  решил продолжить.

 – Забыл, значит. Ничего я тебе напомню. В восемьдесят седьмом году  подписали Монреальский протокол. Все подписали даже США и СССР. Согласно нему запрещалось производство озоноразрушающих химических веществ, особенно сильно невзлюбили фреоны и решили их запретить, дескать, от них вот-вот разрушится озоновый слой и все подохнем от космических лучей. В очень срочном порядке заменили фреоны в холодильниках, аэрозолях, короче везде до чего добрались. Деньжищ на это потратили страшно сказать сколько. Заметь, одни тратили, но другие-то получали. – Артем улыбнулся Роме доброй открытой улыбкой. Жаль он её не оценил.– Как любят говорить некоторые журналисты, определенные бизнес круги, получили такие сверхприбыли, что наркоторговцам не снились. Притом совершенно законно и с гуманной целью – спасение человечества от действия убийственных космических лучей. За всеми этими дележами, откатами и прочими финансовыми операциями население подзабыло, а «где же мальчик»? Его чуть не выплеснули вместе с водой. Но кое у кого, у самых недоверчивых «придурков», закрался вопрос: «Так спасли мы мир или не спасли, и вообще, что с этим  озоновым слоем»? Оказалось ничего не изменилось. Как был озоновый слой с дырками до борьбы с фреонами, так и остался, теми же и там же. Короче говоря, переливание из пустого сосуда в порожний, никаких изменений.

– Ну и что? – Рома скорчил гадостную гримасу.

– Как что? Ребята там тоже не глупые, они всё объяснили, так как надо. Отрапортовали, что героическими усилиями остановили разрушение озонового слоя. Вот, если бы они не боролись, то весь озоновый слой напрочь пропал бы, сгинул от этих самых фреонов. А так всё осталось в точности, как было раньше. Только денег у налогоплательщиков стало меньше, а у некоторых господ просто девать некуда.

– Что завидно стало? – с горечью произнес Рома.

Артема это жутко развеселило, не ожидал он от жадного Романа Богдановича такой реакции. Он начал хохотать, так что у заболели мышцы на щеках.

– Ну, ты даешь, Рома, уморил.  Тебя значит, не смущает, что миллионы, миллиарды доверчивых идиотов, в том числе и ты, кстати, поверили этим липовым борцам за сохранение озонового слоя, а за свою доверчивость еще и заплатили сполна.

– Почему это только я платил? Ты тоже новый холодильник покупал.

У Костенко от хохота потекли слезы.

– Рома, хочешь, я тебя расстрою еще больше?

– Больше некуда, хотя с тебя станется и что?

– Эта бригада с Гором во главе, теперь говорит, что опять придется платить.

– За что?! – от возмущения Пичкур даже привстал.

– Галоуглероды, которыми заменили фреоны, чтоб не разрушать озоновый слой, имеют исключительно высокие коэффициенты влияния на парниковый эффект и их тоже придется менять. Опять все холодильники и так далее.

– Серьёзно? Ну, это уже слишком!

– Причем это уже в рамках Киотского протокола.

– Ужас! – Роман Богданович вытер платком вспотевшее лицо, – умеешь ты Артем обрадовать, настроение поднять.

– Вот видишь! Я же вижу, что ты на моей стороне, тоже проникся духом Киотского протокола. Значит, проблем со статьёй нет?

– Костенко, я знаю, как ты умеешь голову задурить, только не со мной. До утра, чтобы было всё переписано, так как надо.

Артем встал, прошелся по кабинету, спотыкаясь, между штативов и коробок. Пичкур сидел в кресле развалясь и видимо считал, что дело сделано, и Костенко пора уходить. Тот предпринял последнюю попытку хоть что-то пояснить.

– Роман, давай я хоть попробую тебе объяснить, почему я так написал.

– Не надо ничего мне объяснять, знаю я, чем твои объяснения заканчиваются. К утру у меня на столе должна быть нормальная статья с нормальными выводами.

– Так я даже лишен права голоса?

– Нет, но зачем мне твой голос? Я ведь тоже не дурак. Пока ты там по Египтам катался я просёрфил интернет и тоже имею своё мнение о Киотском протоколе. Все пишут, что борьба за чистоту окружающей среды это хорошо, это отлично, это правильно, только умник Костенко говорит, что вокруг только доверчивые идиоты, а он один владеет истиной.

Артем уже не смотрел на него с обидой, он смотрел на него, как на потерянного человека, беспринципного олигофрена.

– Ты прав, интернет это очень хорошо, это здорово. Ты еще забыл про симпозиумы и саммиты, которые собирают каждые три месяца и на них в один голос сотни псевдоученых кричат, как хорошо торговать квотами на выбросы парниковых газов. Хорошо. Ты обинформатился по самую голову об этом злощастном протоколе, но ты понял, в чем суть соглашения?

– Понял не хуже тебя. Люди, делают хорошее дело, борются с глобальным потеплением, зачем детали?

– Вот, а дело то, как раз в деталях. Борются они одним только способом: уменьшением антропогенных выбросов парниковых газов в атмосферу. Главным плохишом назначили СО₂.

– Ну и что в этом плохого? Заводы, автомобили, сколько этой гадости в атмосферу выбрасывают. Вот пусть за это и платят.

– Так-то, оно так, только никакого отношения к глобальному потеплению это не имеет. Тем более что и потепления уже вроде бы, как и нет, за последний год средняя температура планеты, во всяком случае, её одного полушария упала, а не поднялась. Дело в том, что бороться с выбросами СО₂ для того чтобы уменьшить парниковый эффект это тоже самое, что гоняться в поле за воробьем. Набегаешься от души, а толку никакого. Один вулкан Пенатубо на Филиппинах выбросил за несколько дней в атмосферу столько углекислого газа, сколько всё человечество за всё время своего существования.

Получается, мы боролись, боролись, а он один разочек плюнул и вся борьба коту под хвост! Ларчик очень просто открывается. Торгуют этими квотами не напрямую. Даже, если захочешь, не получится. Есть специальные люди, ты им процент, они тебе квоту или продадут или купят. Сообразил?

– Везде тебе откаты чудятся. Это же Евросоюз, у них с этим строго.

– Не буду спорить, за руку никого не брал, но ты не задумался, если так хорошо подковался в этом вопросе, почему Китай, США. Канада, Австралия плюют на этот Киотский протокол с высокой горки?

Рома помолчал, чувствовалось, что он на грани, затем не выдержал:

– Мы, слава богу, не в Китае живем! – он снял со своего крупного носа массивные очки и близоруко посмотрел на Костенко, как будто своим странным ответом всё ему объяснил.

– Ага, еще скажи, что также, слава богу, мы не живем в США, Канаде и Австралии. Объясняю тебе, что согласно этому протоколу необходимо контролировать все выбросы парниковых газов в каждой стране. Значит, все его участники обязаны допустить инспекцию на все производства потенциально могущие делать эти выбросы, предоставить соответствующую документацию о технологиях, дать пощупать и дать понюхать. Врубаешься? Зачем промышленный шпионаж? Все сразу, хором оказываются под колпаком, а так как инспекция сплошь из Евросоюза, то ни Китай, ни США допускать шпионов на свои производства не хотят. Киотский протокол – это такая хорошая уздечка на промышленно развивающиеся страны.

Рома насупился, надул губы и молчал.

– Кроме того, сам принцип продажи квот – это полный абсурд. Посуди сам. Наше украинское предприятие продает свою квоту. Оно выбрасывает в атмосферу несколько меньше этих вредных газов, чем могло бы выбросить. За вот эту разницу, сколько оно может выбросить и сколько оно выбрасывает фактически, какой-нибудь японский, допустим металлургический завод, заплатит деньги. Как ты думаешь, почему наше предприятие выбрасывает мало гадостей в атмосферу? Потому что оно такое передовое и чистое? Нет, просто оно работает на половину мощности. То есть, если производство увеличить, то получать уже будет не за что, а то еще и доплачивать придется. Значит, производство увеличивать не выгодно, а деньги вряд ли пойдут на реконструкцию и внедрение чистых технологий. Где ты видел упадочное производство, думающее об экологии, им бы концы с концами свести, зарплату заплатить, с долгами рассчитаться.

Японец тоже не дурак. Он что зря будет деньги платить за какие-то квоты? Он посчитал, что дешевле будет откупиться этими квотами, а не делать реконструкцию и не внедрять «чистые» технологии. Он будет продолжать дымить, но за меньшие деньги. Так, где же тут борьба с выбросами, борьба за чистоту атмосферы, я уже не говорю о глобальном потеплении?

– Знаешь, что, Артем Сергеевич? Ты мне можешь до утра рассказывать басни, сказки или что другое, но я знаю одно – мне нужна статья с правильной формулировкой, как приказано. Я не хочу лезть в высшую политику и ковыряться в курсе школьной физики,  мне нужна статья!

Рома закусил удила, тогда и Костенко пошел в атаку.

– Значит, если тебе скажут, напиши крупно, на весь разворот «Пичкур – задница», ты напишешь?

– Кто из нас задница, я тебе потом расскажу, если утром у меня не будет статьи, а сейчас я бы тебе посоветовал побыстрее ею заняться. Времени до утра осталось мало.

– Ну и дурак ты, Роман Богданович, нет, не дурак, задница.

– Идиот, вон отсюда! – заорал Рома и схватился за грудь с левой стороны.

– Рома, ты не нервничай, у тебя давление. Можно очень просто решить вопрос, – Артем взял у него со стола чистый лист бумаги и быстро написал несколько строк. – Вот заявление об уходе, так что статью ты будешь писать сам. Привет семье и береги здоровье.

Артем спокойно вышел в приемную, где его встретила Лидочка с огромными испуганными глазами. Она без сомнения слышала все крики и находилась на грани нервного срыва. Артему хотелось казаться спокойным, он даже натянул себе на лицо улыбку, но внутри всё клокотало и желало вырваться наружу.

 

*********************

 

Вечер, половина седьмого, как не вовремя, он застрял в пробке. Артем злился, но пытался ехать вверх по Кловскому спуску. Автомобили двигались неохотно, как будто никто никуда не спешил. Почему, как только в городе брызнет две капли дождя, три четверти людей сидящих за баранками авто резко разучиваются их водить и начинают творить глупости? Это ведь не снег, не гололед, обыкновенный дождь, но сразу набиваются пробки, тянучки и прочая гадость мешающая нормальному проезду.

Артем нервничал и даже не потому, что он спешил и его ждали. Он просто нервничал. Ему очень хотелось понервничать, попсиховать, даже может быть дать кому-то в морду. Но это было невовремя,  он ехал на встречу с любимой девушкой. Любимой? Наверное.

По стеклам скатывались капли, кажется, тянучка превратилась в настоящую пробку. Артем начал завидовать людям, идущим под дождем по тротуару мимо его машины. Их мочил дождь, у многих не было зонтов, но они шли, они двигались, не стояли на месте, а Артем стоял. Конечно, формально он  сидел в кресле автомобиля, но если рассуждать глубоко и философски, то он стоял, застаивался, обрастал мхом, он это чувствовал.

Журналист, как велосипедист должен постоянно двигаться вперед, иначе рухнешь в грязь, и тебя будут объезжать те, которые способны двигаться. Можно, конечно, попробовать танцевать на одном месте. У велосипедистов это, кажется, называется сюрпляс. Можно, но от этого становится совсем тошно. Сохранять равновесие всё сложнее с каждой секундой и самое главное всё труднее снова тронуться в путь – привык стоять, страшно что-то менять!

Он опаздывал на полчаса. С учетом того, что Лариса сама всё равно опоздает минимум настолько же, сейчас должен раздаться телефонный звонок. И, правда телефон, который лежал в пластиковом кармане рядом с селектором передач завибрировал и зазвонил. Артем не спешил включать связь и задумчиво рассматривал фото Ларисы, появившееся на дисплее.

–    Алло, слушаю вас.

–       Костенко, ты разучился говорить мне ты? Где ты вообще?! Я приехала, а тебя нет. Что происходит?

–       Если ты обратила внимание, в городе погодный катаклизм – дождь.

–       И что это значит?

–       Пробки, отсутствие поступательного движения.

–       Какого движения? Ты издеваешься, я ведь доехала?

–       Тебе повезло, а я видимо не очень везучий или просто день такой.

–       Костенко, мне совершенно не до шуток. Что ты мне предлагаешь делать?

–       Конечно, ты в праве сама принимать решения, но я бы на твоем месте подождал. У меня есть надежда, что дорожная ситуация улучшится и я в беспамятстве от счастья упаду в объятия любимой женщины.

–       Шут! – Лариса бросила трубку.

 Странно, почему люди называют других шутами или клоунами, когда те и не думают шутить или смеяться. Вообще-то у Ларисы с чувством юмора не всегда всё в порядке, Артем привык.

Дождь по мановению волшебной палочки прекратился, пробка рассосалась, асфальт парил, отдавая тепло дня. Лариса сидела на террасе, накинув на плечи легкую прозрачную шаль, хотя было совсем не холодно, а даже душно. В шали она была особенно эффектна в своём праведном  гневе.

– Костенко, когда ты начнешь меня уважать? – вступление было грозным.

– У тебя есть сомнения? – Артему, при виде разозлившейся невесты, стало весело.

– Ты еще спрашиваешь, – Лариса завелась. – Ты опоздал не целых сорок минут. Мне пришлось проводить время совсем одной. Я удивляюсь, как это ко мне еще никто не стал приставать.

– Ларочка, о чем ты говоришь, ты любого испепелишь взглядом даже, если такой смельчак найдется. Вокруг тебя остались бы только горки человеческого пепла.

– Не юродствуй, это совсем не смешно. Сорок минут это слишком.

– Ты же сама опоздала на тридцать, значит, твоё одиночество длилось только десять минут.

– Ты журналист, а не математик и мне кажется, что иногда ты об этом забываешь. Почему я должна тебя ждать и решать за тебя твои проблемы?

– О чем это ты, Лапочка?

– О Пичкуре!

– Не говори так громко это слово, могут подумать, что ты применяешь ненормативную лексику, – улыбка сползла с лица Артема.

– Если ты не прекратишь своё шутовство, я действительно буду ругаться матом.

– Зачем? Не надо, когда ты ругаешься, твой голос становиться визгливым, а это не эстетично. Но кстати, в том, что ты всё знаешь даже есть плюс. Рома избавил меня от долгих объяснений по поводу моего увольнения.

– На счет голоса, – Лариса сузила глаза, – я тебе еще вспомню, а на счет Пичкура – никакого увольнения не будет. Роман уже выбросил твоё заявление в корзину, а ты, в обмен на это, должен написать правильную статью о Киотском протоколе.

Артем угрюмо посмотрел на невесту.

– Мне кажется, я не уполномочивал тебя вести переговоры о моей профессиональной деятельности.

– А что делать, если ты глупости творишь? Роман позвонил мне сразу, как только ты от него ушел. Скажи спасибо, что он  позвонил мне, а не папе, тогда  у тебя точно были бы проблемы.

– Папа, это серьёзно, но позволь мне самому решать свои проблемы и очень прошу тебя больше в них не вмешиваться, даже если тебе позвонит сам великий и ужасный Роман Богданович. С ним мы уже обо всем договорились и ничего переписывать я не намерен!

Вот это да! Лариса думала, что получит от любимого в благодарность горячий поцелуй, а он… у неё не было слов! От обиды накатились слезы. Лариса отвернулась и стала рассматривать прохожих. Уже совсем стемнело, вдоль ограждения зажглись матовые шарики фонарей. Вдруг, она увидела лицо, которое ей показалось очень знакомым.

– Ой, посмотри, бомж и очень похож на тебя. Такие же глаза голубые и даже в лице сходство есть.

Артем перевел хмурый взгляд туда, куда она ему показывала. Внизу, терраса была приподнята над землей, стоял человек в вымокшем грязном пиджаке, с длинными перепутанными волосами  и многодневной щетиной. Бомж смотрел на него чистым взглядом своих голубых глаз. В его взгляде не было ни просьбы, ни интереса, одна пустота. Он поднял руку, поправил давно немытые отросшие волосы. На его запястье Артем увидела красную нить, такую же, как у него. Он привез её из Иерусалима.

– Вот, если будешь себя вести так, как сегодня с Пичкуром, то будешь иметь такой же  вид. Могу тебя огорчить, мой дорогой, что бомж даже с такими небесными глазами в моих глазах отвратителен, – ехидно проворковала Лариса.

Артем, пораженный сходством, не мог оторвать глаз от человека. Заметив это, тот повернулся и  ушел в темноту. Принесли кофе и коктейль. Разговор не клеился и у Артема, и у Ларисы пропало всякое настроение. Артем вообще сидел застывший, как будто ему чего-то укололи. Поэтому Лариса решила:

– Сегодня  продолжение вечера не имеет смысла. Отвези меня домой и не забудь о приеме по случаю учреждения нового папиного фонда. Ты, конечно, приглашен и не просто приглашен. Папа надеется на то, что ты широко и ярко осветишь это событие.

Всю дорогу они промолчали. Лариса еще питала надежду, что он извинится, пока они доедут домой, но он молчал. У самого дома, она дала себя поцеловать в щечку. Костенко был возмутителен, он даже не понял, что Лариса на него очень разозлилась, поэтому, расставаясь, она сказала.

– Костенко, ты не балуйся. Я тебя, конечно, очень люблю, но любовь требует каждодневного подтверждения. С Пичкуром ты помирись, в принципе он безобидный.

Артем не ответил ей ни да, ни нет, только помахал рукой и уехал.

 

 

Артем потыкал пальцем в дисплей телефона, через короткое время раздался сигнал вызова и наконец, он услышал голос, который  хотел услышать. Голос его друга Игоря Русина:

– Привет труженикам журнально-газетных полей!

– Привет, ты, что делаешь после работы?

– Как обычно, посижу еще часок, а потом поеду в свою конуру на Лесную.

– Кто тебе на данном этапе готовит ужин?

– Место вакантно, последняя соискательница не выдержала  суровой действительности быта и отбыла в неизвестном направлении. Ты что хочешь пригласить меня на ужин? Значит, тебя совсем достали, – произнес Игорь с каким-то торжеством.

– Есть немного, ну, а, если сегодня без этого часика, после шести?

– У тебя есть конкретные предложения?

– Как обычно на «Золотых воротах».

– Подходит, в половине седьмого буду точно.

Игорь был ровесником, школьным другом и тоже творческой личностью. В отличие от Артема, который нёс человечеству истину исключительно в форме слова, Русин был художником. Он работал дизайнером в рекламном агентстве. Свою неудавшуюся семейную жизнь, Игорь компенсировал частой сменой партнерш. Жена от него сбежала, не выдержав и года, но с собой забрала сынишку, которому теперь было уже десять. Жениться, после всех «радостей» развода, Игорь категорически не хотел, но также не хотел самостоятельно вести домашнее хозяйство и поэтому в его кухне на съемной квартире в районе метро «Лесная» регулярно появлялись новые девушки.

Прихрамывающую длинноволосую фигуру друга Артем заметил, как только вышел из метро. Игорь несколько опередил его и направлялся в сторону бара, в котором они встречались почти регулярно. Как большинство художников, Игорь философски относился к быту и к собственной внешности, поэтому на его худой фигуре чаще всего болтались потертые джинсы, плохо выглаженные футболки или помятые свитера. Несмотря на свою исключительную физическую прозрачность, поесть Русин любил, много и вкусно. Именно этим более всего объяснялось его неумение жить в одиночку, он был жутко ленив в домашнем хозяйстве, а уж самостоятельно готовить его мог заставить только недельный голод.

В отличие от Русина, Костенко был одет неброско, но стильно, аккуратно и дорого. Артем догнал друга, бредущего к бару, иронично поздоровался, подчеркнув излишнюю простоту его гардероба. Игорь не обиделся,  в ответ уколов друга на эту же тему.

– Привет, привет аристократам, – кривя улыбку, сказал Русин, – что нового в верхнем свете?

– Всё  тоже, что и в нижнем, обман, вранье, интриги, только более изыскано и лакировано.

– Рад за вас. Это высокое искусство – грязь покрывать лаком, даже я до такого не додумался. Можно сплагиатить?

– Валяй, не жалко, тем более, что это секрет Полишинеля.

Друзья вошли в бар, в глубине их  ожидал бильярдный стол. Они часто совмещали два занятия: пиво и бильярд, поэтому рядом был накрыт небольшой столик с закусками и бокалами. За игрой разговаривалось лучше.

– Разбивай, – бросил Игорь и отхлебнул от бокала.

Артем разбил пирамиду, но неудачно. Шары раскатились так, что Игорю осталось только подтолкнуть некоторые из них, чтобы они упали в лузы. Артем иронично смотрел, как друг разделывается с партией.

– Вот так всегда, всё, что нажито непосильным трудом…, ты же на мне паразитируешь.

– Я думаю, ты сильно не переживаешь? Всё равно возьмешь то, что захочешь.

– Заметь, в честной бескомпромиссной борьбе, а не на подставах.

– Я что-то не замечал, чтобы ты от подстав отказывался, – ответил Игорь и тут же киксанул. Кий скользнул по шару, и тот откатился в сторону, даже не долетев до нужного шара. – Ну вот, что я говорил, все вы там наверху глазливы и на руку не чисты.

– Играть просто надо уметь, а не кого-то обвинять. Помнишь дедушку Крылова? « Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».

Партию выиграл всё же Игорь. Друзья присели за столик и снова приложились к бокалам.

– Вижу, задолбали тебя твои аристократы, желваки вон так и ходят, –  весело заметил Игорь.

– Задолбали – это еще слабо сказано. Не знаешь, в какую сторону бежать и какому богу кланяться. За что не возьмусь, все им не так. Написать что-нибудь стоящее невозможно. Сразу редакция: «А вдруг это неправильно поймут»? Вранье писать не могу, а правду – не дают. Почти все статьи заказные, причем, веришь Игорь, по всем  направлениям. Раньше в основном этим политики, шоу-бизнес страдал, а теперь даже в спортивной редакции пишут не то, что было, а то, что скажут. Толпа этому верит даже лучше, чем правде. Правда у нас стала выглядеть подозрительно, сомнительно и даже неправдоподобно.

– Неправдоподобная правда? Это уже интересно, – рассмеялся Русин.

– Ты смеешься, а  проанализируй любое издание, там половина брехни.

– Я не смеюсь, я профессионально подхожу, с анализом, как рекламист. В ваших журналах и интернет изданиях почти половину места отдано рекламе, а что такое реклама? Как говорил идеолог социальной рекламы знаменитый Виктор Папанек цель рекламы: «Убеждать людей приобрести то, что им не нужно, на деньги, которых у них нет, чтобы произвести впечатление на тех, кому до этого нет никакого дела». Как, по-твоему, можно убедить человека приобрести то, что ему не нужно? – Игорь снова засмеялся, потом прервал смех и серьёзно добавил, – можно, но только наглым обманом,  задурив голову.

– Вот именно, задурив голову, и вы рекламщики не одиноки в своих усилиях.

– Конечно, куда уж нам до вас. Журналюги так баки забьют, что даже здравомыслящий человек засомневается.

– Журналюги, – передразнил его Артем, – причем тут мы. Нам работать не дают. Чтобы протолкнуть статью в популярное издание, чтобы она потом дошла до массового читателя, надо не знаю, что сделать. Фокусы показывать, как Коперфильд или гипнозом заниматься. Я, между прочим, недавно писал заявление об уходе, – зачем-то сказал он без перехода.

– Чего не ушел, если писал? – насмешливо спросил Русин.

– Чего не ушел,– обиделся Артем на Игоря, – а тебе неинтересно, почему написал?

– Интересно, хотя и так всё ясно. Ты раскопал какую-то нехорошую сенсацию, а тебе надавали по рукам и по морде. Им интереснее было бы, если бы ты выдал статью с чем-нибудь вроде: Кличко младший – тайный гей и поэтому никак не может найти себе подходящую подругу жизни.

– Примерно так. Только моя статья – это даже не сенсация и не тайна, об этом знает масса людей. Просто эта информация, как бы для закрытого круга интеллектуалов. К ним сильные мира сего относятся снисходительно. Вроде того, что: вы знаете, ну и знайте, а всех остальных придурков мы будем разводить на бабки и пугать, пугать, пугать. Провокация страха, между прочим, – очень денежное мероприятие. Люди в страхе могут заплатить любые деньги.

– Я вижу, крепко тебя зацепили, – резюмировал Русин.

– Достали! Я тут как раз из Египта прилетел. Должен написать очерк о годовщине их революции, если её можно так назвать. Веришь,  прилетел оттуда в таком расстройстве чувств, что просто не могу сесть и всё это описать. Людей в наглую обманули, вывели на улицы, стрелять заставили. Самое главное, что заставили поверить, что революция это прекрасно, это самоочищение, это обновление, это радость, это путь в новую жизнь. Прошел год и всё тоже, только персонажи другие, а жизнь еще хуже, чем при Мубараке.

Ты не скажешь, почему люди постоянно наступают на те же грабли? Сколько уже было этих революций? Ни от одной толку нет, одни слёзы и убытки. Может быть, только бархатная революция Гавела, да и то она и на революцию не очень похожа. 

– Люди хотят лучшей жизни, а как это сделать, без революций мало кто знает, – флегматично заметил Русин.

– Мне иногда кажется, что вообще никто не знает! Как сделать лучше этот мир? Но то, что посредством революции лучше этого не сделаешь, знают многие. Книжки по истории читал не один человек и не два, почему они снова лезут в эту кашу? Более того они еще и сами её заваривают.

– Ну, заваривают её те, кто точно знает, что толку от неё не будет, – возразил Игорь, – просто хотят воспользоваться революционной неразберихой и в её струе сменить тех, кто был у власти до революции. Они-то точно знают, что для них лично после революции будет лучше, намного лучше, а на остальных им как-то плевать.

– Ты прав, – поддержал Артем Игоря, – таких идиотов хватает, но есть много вроде бы умных, образованных людей, которые лезут в это, свято веря, что будет лучше всем, народу, а с народом и ему самому. Они мне напоминают маньяков. Это же больные люди! Маньяк уже не хочет убивать, а всё равно убивает, а эти всё знают, всё понимают, а снова лезут в эту революционную муть.

– К сожалению, таких не мало. Образованность – еще не признак ума. Они начинают наивно верить политикам просто потому, что очень хочется хоть кому-то верить. Кому-то верить ведь надо. Верить, что жизнь может измениться к лучшему.

– Нет, ты не понял, не просто изменится к лучшему, а быстро изменится к лучшему. Революции для этого и затевают, чтобы быстро изменить всё к лучшему. Всегда получается, конечно, наоборот, быстро изменяется всё к худшему, а они разводят руками, недоумевают, по бокам себя хлопают, как это так получилось? За что боролись, на то и напоролись.

– Людям всегда хочется чуда, – философски заметил Русин.

– Вот именно чуда, побыстрее и забесплатно, а то, что быстро ничего хорошего не построишь, об этом все революционеры забывают.

– Еще хуже, что они забывают о том, что быстро очень хорошо получается всё разрушить.

– Вот именно. Как там в «Интернационале». «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем, мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем». Кто его будет строить?! Тем более что тот, кто был ничем, не может стать всем. Ему для этого столько времени понадобится, что и про революцию уже все забудут.

– Что ты так разошелся? Пиво из бокала разливаешь, – это уже Русин остановил Костенко.

– Смотреть на это больше не могу. У нас народ – это толпа баранов и не только у нас, на всей планете. Их дурят, дурят, дурят, дурят, а они снова в ту же мышеловку. Дверца – клац и всё, веселись нищета. Только руками по бокам хлопают, как же это нас опять объегорили?

– О-о-о, Артем Сергеевич, я был прав, тебя очень сильно зацепило. Ты часом не в политики собрался или просто расскажешь, чего это ты надумал заявлениями об уходе бросаться?

Артем, молча и зло пил пиво. Игорь встал, подошел к столу стал собирать шары в пирамиду.

– Не хочу больше играть, давай лучше водки выпьем, – бросил Артем.

– После пива?

– Черт с ним! Сколько там того пива! Только поехали отсюда, меня тошнит от этой респектабельности. Заедем в супермаркет, купим закуску, водку и к тебе…, или ко мне, всё равно.

Ближе к девяти друзья подъезжали к дому Костенко. Артем  пару лет назад приобрел эту «двушку» на Левом берегу. Район был не престижный, но ему хотелось иметь собственное жилье, а денег на большее не было. Сюда он старался никого не приглашать из коллег, даже Лариса здесь была всего один раз. Он всё-таки стеснялся своей хрущовки. В перспективе Костенко хотел сменить это жильё на лучшее, но сейчас было не до этого.

Парни вышли из такси нагруженные снедью и алкоголем. Во дворе было достаточно темно, горели фонари только вдалеке, дорога изобиловала колдобинами, так что при неосторожной ходьбе можно было элементарно вывихнуть ногу.

– Артем, а чего это мы на такси катаемся, где наш новый белый джип? – нетрезвым голосом спросил Русин.

– На стоянке оставил, я за рулем не пью.

– Правильно, я тоже за рулем не пью.

– Конечно, не пьешь, ты же машину не водишь. У тебя её сроду не было. Машина это хорошо, особенно такая, как мой джип. Одно мне в ней не нравится.

– Что не нравится? – спросил Русин, оступился, чуть не подвернул ногу, ругнулся и,  обходя очередную яму, по теме спросил, – как ты тут ездишь?

– Так и езжу, поэтому и купил джип. А что не нравится?  В моём джипе мне не нравится одно – кредит. Каждый месяц, когда я вспоминаю о кредите, мой джип перестаёт мне нравиться.

– Кто бы жаловался, когда такие бабки платят, – иронично скривил физиономию Русин.

– Игорек, деньги – это сахар, они обеспечивают сладкую жизнь, но очень быстро растворяются.

В небольшой квартирке все было аккуратно, но просто. Артем не стал здесь делать стильный ремонт в надежде через пару лет переехать в центр поближе к работе.

– Ты мне так и не рассказал, что же произошло с твоим увольнением, – продолжил Игорь, доставая из пакетов еду и бутылки.

– Все просто. Поручил мне Пичкур написать статью о Киотском протоколе. Ну, там борьба с загрязнением, глобальное потепление и прочее. Я написал. Нашел такого дедушку, академик – под сотню лет, может быть, даже Ленина видел. В советские времена занимался влиянием человека на экологические системы. Профессор, доктор наук, званий, орденов, медалей – иконостас. Войну прошел, короче дед железный.

– Где же ты его нашел?

– Не поверишь, такая глушь. Деревня, почти сто километров от Киева. Вот он мне и открыл глазки, на этот протокол и на многое другое. Понимаешь, массовый обман и на этом такие деньги заколачивают. Я начинаю всерьёз думать, что сейчас большие деньги можно заработать только на обмане, а не на производстве товаров или услуг. Сам посуди, глобальное потепление – обман, озоновые дыры – обман, война в Ираке – обман, даже нападение 11 сентября на эти небоскребы близнецы, тоже обман и это только по крупному. Прикинь, сколько на всех этих обманах триллионов денег заработали, и не каких-нибудь деревянных, а зелёных, а мы все уши развесили, рты пораскрывали, ждем, когда нам новую лапшу на уши повесят.

– Это, как бы понятно. Так что дальше, написал ты эту статью и…?

– Написал, всё как есть – по правде. Рома Пичкур – задница жирная, говорит, что этого нельзя. Надо, чтобы было, по-другому, надо – ура-ура, а я пишу, что всё это гадость и брехня. Разговорились мы с ним, много хороших слов друг другу сказали.  Он меня назвал идиотом. Я его послал туда, где чаще других бывают женщины легкого поведения, короче очень далеко, и  написал заявление.

– Чего ж не уволился?

– А тебе надо, чтоб уволился! – Возмутился Артем, – Лорка вмешалась. Пичкур он же трус, он сразу ей позвонил. Побоялся меня трогать, папа Кульчицкий может осерчать, позвонит своему другу Семаго и Рому выгонят.

– Так ты будущим тестем прикрываешься? – ехидно улыбнулся Игорь.

– Никем я не прикрываюсь, я вообще никого ни о чем не просил. Лариска сама позвонила, вернее он ей. Рома выбросил заявление в мусор, а ему самому всю ночь пришлось переписывать статью. Ха-ха-ха. Придурок. Хорошо, хоть моим именем не подписал. С него бы сталось.

– Везет тебе – в мажорах ходишь, такую невесту себе отхватил. Ты, кстати, действительно женишься или это так, бла-бла?

– Те, кто очень интересуется, – Артем снисходительно посмотрел на друга, – могут почитать в желтой прессе.

– А что, пишут? – Удивился Русин.

– Представь себе, да!

– Слава богу, что не все читают. Я тебе на днях звонил несколько раз, ты трубку не брал. Где  был, опять, что ли в загранкомандировке?

– А, где был я вчера не найду хоть убей, помню только, что стены с обоями. Помню, Катька была и подружка при ней, целовался на кухне с обоими, –  запел Костенко, разливая водку по рюмкам.

– Я как раз про обоих и хотел тебе сказать. Меня Ленка заколебала звонками. «Ты не знаешь, где Тёмочка? Я не могу уже неделю к нему дозвониться. Может с ним что-то случилось»? – перекривил Ленкин голосок Игорь.

У Артема сразу пропало песенное настроение, он схватил только что наполненную рюмку и махом выпил.

– Чего она тебе звонит?! Я же ей сказал, что приеду, сам позвоню, она, что не понимает, что сейчас не до неё?

– Я не знаю, почему она звонит именно мне, наверное, ты просто ей не отвечаешь. Тем более не знаю, что она думает, но что-то надо решать, – Русин посмотрел на Костенко осуждающе и задал самый глупый вопрос, который он мог задать, – Она про Лариску не знает?

– Конечно, нет, я что идиот? Я ей, между прочим, никаких обещаний не давал, тем более серьёзных.

– А, если она прочитает про твою будущую свадьбу в газетах?

– Пусть не читает всякую муть, – окончательно разозлился Артем.

– У них в супермаркете как раз такая «муть» на полках и выставлена в огромных количествах, – добивал Русин Костенко.

– Так что я должен делать? Скупить всю прессу с их полок.

– Можно просто не дурить девке голову.

– Я ей уже и не дурю, она сама тебе звонит. Её никто не просит.

– Значит, на что-то надеется, если звонит, ты ей скажи правду. Про Лариску, про свадьбу, она сразу звонить перестанет.

– Ага, что я дурак? Я же не садист, и, кстати, сомневаюсь, что перестанет звонить.

– А ты не сомневайся, ты просто скажи всё как есть. Ты ж у нас борец за правду, вот и скажи ей правду.

– Слушай, не надо меня воспитывать, я как-нибудь сам разберусь.

– Просто девку жалко, ты ее, где подхватил?

– На почте, она мне бандероль выдавала.

– Понятно, Жозефина  увидела небесные глаза Наполеона-Костенко,  усиленно заработали железы внешней секреции и феромоны наполнили почтовый зал. Тут ястреб-Костенко – главный охотник за феромонами, цап девочку и быстренько в постель.

– Всё было не так схематично и у Наполеона глаза были, кажется серыми.

– Какая разница, какие глаза. Просто, твой гормональный коктейль заставляет всех женщин терять голову, удивляюсь, что они в тебе находят. Эта Ленка она в тебя втюрилась по самое, самое. Мне её даже жалко.

–  Причем тут мой гормональный коктейль. Ты же сам сказал, что у неё заработали железы. Не надо путать… и вообще не вмешивайся в мою личную жизнь, я тебе о глобальном обмане планеты, а ты мне всякую ерунду, сплетни  обсуждаешь.

– Костенко, а почему ты ни разу не женился? Тебе же тридцать два года, у тебя уже дети в школу должны ходить, а ты всё еще яловый.

– «Яловая», можно говорить только в женском роде – это значит, неоплодотворенная.

– В филологии я с тобой тягаться не буду, а в физиологии и подавно, но суть ты понял правильно – плода у тебя нет, детей, то есть.

– Толку, что у тебя есть. Ты когда в последний раз сына видел? Года три назад?

– Это частный случай. Они сейчас живут в Финляндии, а когда приезжают, Ирка всегда разрешает мне с Костиком играть.

– Что они там делают, в Финляндии?

– Её новый муж в футбол играет, за какой-то клуб высшей лиги.

– Он же уже пенсионер, сколько ему, что он до сих пор мяч по полю пинает?

– Почему пенсионер? Он младше Ирки, а Ирка младше меня, так что ему сейчас  и тридцати нету.

– Ну, вот и какая тебе радость от твоей женитьбы?

– Почему? Есть радость, и Костик, хоть мы  редко видимся и с Иркой у нас были очень хорошие дни…, я её любил. То, что она ушла к этому футболисту так это больше моя вина, тем более она честно всё мне сказала.

– Ты еще скажи, что ты её до сих пор любишь, и я расплачусь.

– Циник ты, Костенко. Может быть, и люблю. У меня после неё никого лучше не было.

– Прекращай, а то я впаду в истерику и разрыдаюсь у тебя на груди …, хотя тебе в этом плане, может и повезло.  Я, если честно и не для прессы, только иногда чувствовал, что вроде бы люблю, но это как-то очень быстро проходило. Поэтому, наверное,  и не женился до сих пор.

– А Лариска? Ты же на ней женишься?

– Вроде женюсь, – в голосе Артема скользнули нотки сомнения, – у нас уже была официальная помолвка. Народу насобиралось, как в Оранжевую революцию на Майдане. Лариска меня любит, я это чувствую. Любовь только у нее специфичная, она еще больше любит себя и еще больше слушается свою маму, во всем даже, мне кажется в сексуальных технологиях. Я уже не говорю за папу. Она хочет слепить из меня подобие своего папочки. Хочет, чтобы я бизнесом занимался, деньгу заколачивал.

–  И тебе всего этого тоже хочется?

– Не знаю, оно, как-то всё происходит без моего участия. Я Лариске даже не предлагал выйти за меня замуж. Она мне просто сказала, что помолвка будет тогда-то и там-то, а я кивнул.

– Так всю жизнь и будешь кивать.

– Это вряд ли, ты мой характер знаешь. Уж если я чего решил…

– …то выпью обязательно, – продолжил строчку Высоцкого Игорь, – не заиграйся в эти странные игры. Не нравится мне эта компания, этот твой, так называемый, высший свет. Сам знаешь, с волками жить – по-волчьи выть.

– Разберусь! Проблемы будем решать по мере их поступления. Вот сейчас у меня проблема, надо написать хорошую статью о борьбе со СПИДом.  Ларискин папочка учреждает новый фонд посвященный этому делу, надо помочь пропиарить.

 

 

 

Друзья засиделись  далеко за полночь и, опустошив все алкогольные емкости, проснулись только к десяти утра. Головы гудели, первым начал суетиться Русин.

– Мне надо на работу лететь. У нас новый директор и пытается навести элементарную, конечно, с его точки зрения, трудовую дисциплину. Теперь ходит, проверяет, кто когда на работу приходит.

– Он, что не понимает, что человеку креативной профессии требуется свобода для того чтобы он имел возможность творить? – прохрипел Артем из-под одеяла.

– Директор – не художник, ему нужен план, а не пьющие оп барам дизайнеры, тем более в рабочее время.

– Понятно, деспот, вроде нашего Пичкура, а куда вы прежнего дели?

 – Переманили конкуренты, – ответил Игорь, попадая ногой в штанину.

– Вот, вот теперь и этот рвет и мечет, чтобы его переманили на «великі гроші». Ситуация понятна, не будет вам житья от этого карьериста, – Костенко наконец, нашел в себе силы и выполз из-под одеяла, – Да, не лети ты так. Мне тоже на работу надо. Вызовем такси, поедем вместе.

– В такое время с Левого берега лучше на метро. На машине ехать – сплошные нервы, на мостах пробки. Такси, кстати, вызвать – тоже проблема, час пик.

– Не переживай, вызовем, а твой деспот ничего тебе не сделает. Я на него Лариску натравлю. Он еще проситься будет, – подбадривающе ухмыльнулся Русину Артем.

– Всё равно, если вместе едем, давай по-быстрому глаза продирай!

 

На лестничной площадке Игорю пришлось подождать Артема, тот долго возился с дверью, не мог закрыть новый, супернавороченый замок.

– Долго ты?! Мы пока такси поймаем, на работу уже можно будет и не ехать.

– Отлично, пивка попьём, – подначил Игоря друг, – чего ты так суетишься?

Сверху по лестнице спускался мужчина. Невысокого роста, лысый с островками когда-то кучерявых волос по краям, щуплый, но с кругленьким пивным животиком.

– Я прошу прощения, господа-товарищи, тут кто-то спрашивал про такси?

– Да, а что у вас в кармане есть парочка незаезженных скакунов? – спросил   его Артем. С утра у него был настрой на веселый лад.

– Парочки нет, но одна машина стоит под подъездом. Я ваш сосед сверху,  а работаю таксистом, так что, если есть нужда, готов отвезти соседей с ветерком за ваши деньги.

– А, это не вы случайно любитель «Владимирского централа»? Я иногда наслаждаюсь этим бессмертным творением. У нас тут звукоизоляция ни в дугу, хуже, чем в японских домиках  из рисовой бумаги.

– Нет, это не я, это сын у нас из армии пришел, иногда балуется, но я ему прикажу, чтобы завязывал.

– Буду вам очень признателен.

– А вы Артем Костенко? Я вас по телевизору несколько раз видел.

– Нет, это не он, это его второе я, – вмешался Русин, – давайте быстрее ехать, я опаздываю.

– Мой друг шутит, но торопиться действительно надо. У нас сегодня масса дел.

Уже в машине Костенко напомнил Русину:

– Ты мне вчера обещал дать телефон доктора, который тебе голову приводил в порядок после аварии. Даже двух докторов, еще этот – из тубдиспансера.

– Дам я тебе эти телефоны, найду и перешлю по СМС.

– Нет, давай сейчас, а то потом забудешь, закрутишься.

Русин отдал номера телефонов, но Артему не сиделось спокойно, в нем проснулась журналистская жилка, и он стал расспрашивать водителя:

– Как вам сейчас работается в такси, вы, наверное, давно этим занимаетесь, или раньше у вас было другое занятие?

– Нет, я сразу после армии в таксопарк пришел, отец у меня тоже таксистом был. С тех пор и вожу пассажиров.

– Ну и как, нравится?

– Причем тут нравится, деньги надо зарабатывать, семью кормить? Я кроме, как баранку крутить, ничего не умею. Так что особого выбора нет.

– А когда лучше было тогда, когда только пришли или сейчас? Вам вот, сколько лет?

– Пятьдесят восемь стукнуло.

– Солидно, это получается вы уже почти сорок лет водитель?

– С армией считать, будет уже сорок, а на такси – тридцать восемь.

– Это стаж, ну и как сравнения?

– Раньше конечно, лучше было. На такси не устроишься. Брали только со стажем не менее трех лет. Я в таксопарке почти год слесаревал пока  на машину посадили и то – по блату. Ну, так тогда ж и работа была. Такси нарасхват, если кому куда побыстрее надо – два счетчика. Денег полные карманы, а я еще в то время и неженатый был, есть что вспомнить. Сейчас совсем не то, ишачишь, ишачишь, день и ночь, а денег – слёзы. Раньше все: запчасти, бензин, всё в таксопарке, ну слесарям дашь рубчик, трояк – это много, чтобы руки не мазать, а что сейчас? За всё плати и таксистов расплодилось, как собак нерезаных. Иногда полдня стоишь, бордюр подпираешь, клиентов нету.

Перед мостом Патона была пробка, но утренний ажиотаж уже подходил к концу, машина такси довольно быстро довезла сначала Игоря, а потом Артем поехал на стоянку забирать свой джип. Нехода, так назвался сосед-таксист, выдал им по визитке с телефонами, обещал обслужить в лучшем виде.

*********************

Перед зданием, где располагалось рекламное агентство,  в котором Русин работал, сновало много людей, парковалось много автомобилей – центр города всё-таки.  Он быстрым шагом, направился к входным дверям, не обращая внимания на окружающих. Неожиданно его кто-то остановил за руку. Он недовольно оглянулся и увидел Лену – подругу Артема. Первое, что мелькнуло в мыслях: «Этого мне только не хватало».

– Игорь, привет, а я тебя жду, – глаза Лены смотрели на него открыто и наивно.

– Привет, извини, я очень тороплюсь, на работу опаздываю, чего ты хочешь?

– Ты не знаешь, где Артем? Я уже вся извелась, он тебе не звонил?

– Звонил не давно, он в Египте, в командировке. Очень занят и мне звонил только на минутку, под делу. Там роуминг очень дорогой, – Игорь отчаянно врал, – мы  поговорили буквально пару слов и всё. Он же тебе сказал, что как только приедет сразу позвонит. Не переживай, ну пока, я очень тороплюсь, честно, извини.

Игорь побежал в здание, про себя последними словами ругая Артема с его бабами. В глубине души ему было жаль Ленку, поэтому, как только он занял своё рабочее место и узнал, что проверки не было, успокоился и решил сразу позвонить этому ловеласу, чтоб ему пусто было.

– Привет, Игорек, давно не виделись. Я надеюсь, тебя не уволили за опоздание на работу?

Судя по голосу у Костенко было хорошее настроение.

– Нет, – ответил Игорь коротко и немного зло, – а у тебя с утра хорошее настроение, хочешь, испорчу?

– «Добрый» ты человек, умеешь вовремя сделать другу подарок.

– Твоя Ленка уже не звонит мне по телефону, – Русин умышленно сделал паузу, – она просто караулит меня на работе. Если бы ты не смылся так быстро, то тоже имел бы счастье её лицезреть. Позвони ты ей, наконец, пусть она перестанет меня терроризировать!

– Не психуй, позвоню, – глухим голосом ответил Костенко, – сегодня же позвоню. Пока.

Судя по интонации, Русин добился своего и испортил Артему настроение. «Ну, ничего пусть теперь он нервничает. Что это такое? Нашкодит, нашкодит и смоется».

**********************

Артем появился в офисе, прошел по отделам, зашел даже к Пичкуру. Рассказал о своих планах,  тот был официален и строг, но со стороны, вряд ли кто-нибудь сказал, что он несколько дней назад называл Артема идиотом, а тот в свою очередь послал его туда, куда трамваи не ходят. Голова у Костенко еще побаливала. Глядя, как все сотрудники редакции усиленно трудятся, а может, делают вид, ему стало немного стыдно, просто перед самим собой.

Последние дни никак нельзя было назвать производительными. В работе не прослеживался смысл, но сейчас он вспомнил, что на днях презентация Фонда имени будущего тестя и очень желательно подготовить материалы, чтобы сразу, после события сдать статью. С темой статьи, точнее пиаракции, он ознакомился. Всем надоевшая история борьбы со СПИДом. Для Артема эта тема была также далека, как освоение глубин вселенной, но отвертеться, не получиться никак. К тому же дело благое – борьба с пандемией страшной неизлечимой болезни, от которой сотнями тысяч, чуть ли не каждый день гибнут лучшие люди человечества. На ум сразу пришел пример Фредди Меркюри. Хоть эту ориентацию Артем, мягко говоря, недолюбливал, но «wearethechampions» в его душе оставила неизгладимый след, поэтому болезнь, которая вырвала из наших рядов великого музыканта, вызывала у него стойкую неприязнь.

Первым согласился на встречу заведующий туберкулезным диспансером, второй доктор сказал, что освободиться только после полудня. Это, как раз устраивало Костенко. Он распланировал свой рабочий день и решил принюхаться к последствиям дружеской встречи, «выхлоп» был еще чувствительным, но ехать через весь город на такси, а потом еще возвращаться назад, Артему ужасно не хотелось. День обещал быть очень жарким, а в наших распрекрасных такси кондиционер чрезвычайная редкость.  Осмотрев содержимое портмоне, он нашел те аргументы в денежном эквиваленте, которые могли бы убедить ребят с околышами и в погонах, если у тех возникнут сомнения по поводу наличия алкоголя в крови уважаемого и достаточно известного журналиста.

Артем сел в машину и влился в поток автомобилей, тут позвонил Игорь. Его новости о встрече с Ленкой огорчили. «За всё в жизни надо платить»,– подумал Артем. Ленка – женщина чудо, так умеет приластиться, что сил нет сдерживаться, не то, что Лариска. Зато известие о том, что Моне и Мане две разные личности, хотя оба художники, не вызывало у неё даже удивления не то что интереса. Чего у неё не отнимешь, так этого того, что она умеет слушать, но как говорил Райкин: «Это очень хорошо, когда тебя слушают с открытым ртом…, первые три дня», потом хочется сказать: «Закрой рот, дура»! Нет, она не дура и совсем неглупая, а даже наоборот, сообразительная и быстро обучаемая. Так всё хватает на лету…, но в семье, где отец алкоголик умер от цирроза печени, а старший брат по третьему кругу мотает срок, очень трудно найти глубокие культурные корни. Правда в моменты тесного общения с ней, как-то не вспоминаются Матисс или Шнитке с Эдисоном Денисовым. Изобразительную  часть заменяет совершенное Ленкино тело, похожее на контуры  «Парижского танца», а музыкальным фоном звучит интимный саксофон, отрабатывающий популярные мелодии далекие от симфонического авангарда.

Надо будет сегодня заехать к ней, может даже встретиться интимной обстановке. Русин прав, нельзя так грубо рубить отношения. «Ничего объяснять не буду, – решил Артем, – просто скажу, что в ближайшее время – месяца три, буду очень занят работой, на встречи просто не будет времени. Можно соврать, что-то вроде того, что займусь написанием книги, а это требует полного погружения. Так что извини детка». Потом время пройдет, роман подзабудется и всё само собой решится. 

Пока Артем придумывал, как ему поступить с Ленкой в машине снова громко и противно заголосил телефон. На этот раз на дисплее вместо физиономии Русина появилось личико Ларисы. Ну и чего мы хотим?

– Милый, ты совсем отбился от рук. Ты не забыл, что у тебя есть девушка, с которой ты помолвлен и даже намечена свадьба?

– Дорогая, даже если у меня полностью отобьют память, ты мне её восстановишь лучше всех врачей мира.

– Я тебе напоминаю, что скоро презентация фонда и повторно напоминаю, что у тебя есть личные обязанности.

– Это я помню, как раз сейчас мчусь по этому вопросу к одному медицинскому светилу, чтобы, как говорится, погрузиться в тему и разузнать её изнутри.

– Я имела в виду другие обязанности. Я забыла, как выглядит твой обнаженный торс.

– Ах, ты об этом! Я, надеюсь, тебе интересует не только торс, но и весь мой организм в целом, хотя, если говорить об обязанностях, я считал, что  такие обязанности возникают после  бракосочетания, до этого я стараюсь хранить целомудрие.

– Костенко не будь ханжой, лучше пригласи девушку сегодня вечером на интимный ужин.

– Приглашаю с удовольствием. В твоем любимом ресторане, а дальше продолжение, как обычно?

– Я очень рада, что от общения со мной ты становишься всё более догадливым. Пока, любимый, до вечера.

Связь разъединилась. Артем почесал  бровь мобильным телефоном и отложил его на полочку. «С Ленкой придется отложить. Невеста требует сатисфакции».

Он еще долго добирался до мрачного забора тубдиспансера. Здание, как и забор действительно были мрачными. Облезлые стены корпуса не настраивали на веселый тон. В коридоре Костенко увидел людей, явно не медицинских работников, но с повязками, закрывающими рот и нос. Ему стало еще более неуютно. Он пожалел, что не вытащил доктора из его логова куда-нибудь на нейтральную территорию, «а то подхватишь, какую-нибудь гадость, за здорово живешь и ку-ку, веселись до конца жизни».

В приемной главврача, которую он нашел довольно быстро, было несколько посетителей – пришлось ждать. Личности, ожидающие приема, явно не относились к золотому миллиарду. Слишком скромная, если не сказать бедная, одежда и особенно лица. Маргинальное прошлое и скорее такое же будущее ясно вырисовывалось на хмурых физиономиях.

Главный врач поразил своим видом. Артем думал, что это будет маленький, худенький, обязательно в больших толстых очках, забитый жизнью дядя. На факте это был молодой здоровый мужчина, выше среднего роста, с подтянутой фигурой физкультурника, говорящий громко и энергично.

– Вам нужны данные по заболеванию, за какой период? – он сразу взял быка за рога.

– Нет, – удивил его ответом, широко улыбнувшись, Костенко.

– Вы же по телефону говорили, что пишете статью о туберкулезе, я понял, что вам нужны статистические данные.

– Нет, – он снова улыбнулся, – мне не нужна сухая статистика. Мне нужно ваше живое впечатление от того, как проходит у нас борьба с этим страшным недугом. Статистику я сам найду такую, которую даже министру здравоохранения не показывают, чтобы не пугать.

Доктор, удивился, откинулся в кресле и внимательно посмотрел на журналиста.

– Но, что-то конкретное вас интересует?

– Если впечатление можно назвать конкретикой, тогда интересует. Например, как пересекаются СПИД и туберкулез, насколько опасны эти две болезни? Я заметил в ваших коридорах много посетителей с повязками на лицах. Я даже испугался и пожалел, что у меня её нет.

– Повязка – это эффективное средство профилактики болезни, но как видите, я сам её здесь не ношу.

– Уже принюхались? – усмехнулся Артем.

– Нет, –  также с улыбкой ответил главный врач, –  просто существует две формы туберкулеза: закрытая и открытая. Открытая форма действительно очень опасна и распространяется в основном воздушно-капельным путем, но таких людей намного меньше, чем с закрытой формой. Есть мнение, что каждый третий житель нашей планеты инфицирован микробактериями туберкулеза, но в большинстве своём они имеют закрытую форму и для окружающих практически не опасны.

– Каждый третий? Это же очень много!

– Конечно, но в разных странах процент инфицированных разный. Если в США – это пять, от силы восемь процентов, то есть страны, в которых он составляет восемьдесят.

– А сколько у нас?

– У нас? У нас эпидемия, об этом, правда, не любят громко говорить, но один процент населения у нас болеет туберкулезом. Это не инфицированных, а больных. Инфицированных у нас еще больше и, конечно, не в таких процентах, как в Штатах – пять-восемь, много больше. У нас только с открытой формой больше ста сорока тысяч гуляет.

– Веселенькое дело, а как это связано со СПИДом?

– Сейчас принято говорить с ВИЧ. Последняя стадия ВИЧ – это болезнь, которую называют Синдром Приобретенного Иммунного Дефицита, то есть СПИД. Третья часть умерших от СПИД – больные туберкулезом. Дело в том, что и туберкулез, и СПИД – болезни социальные. Группы риска почти одинаковые. Наркоманы, заключенные, гомосексуалисты и так называемые группы коммерческого секса.

– Проще говоря, проститутки? – доктор кивнул подтверждая. – То-то я  посмотрел у вас в приемной, там такое поле деятельности для психологов и даже психиатров – ни одного нормального лица.

– Ну, это вы несколько перегнули палку, носителями микробактерий туберкулеза часто бывают очень порядочные, нормальные люди. Просто проявляются симптомы болезни обычно у одного из десяти носителей, как раз у тех, у кого ослаблен иммунитет, чаще всего в результате неправильного образа жизни. Это не только носители ВИЧ, а и курильщики, наркоманы, больные другими болезнями люди, например диабетом.

– Какова смертность в нашей стране?

– От туберкулеза?

– Да.           

– Ежегодно умирает более десяти тысяч, при этом больных почти полмиллиона. Нужно сказать, что во времена советской власти, туберкулез почти победили, во всяком случае, эпидемию прекратили,  но лихие девяностые снова отбросили нас назад, и в девяносто пятом году ВОЗ снова объявила в Украине эпидемию туберкулеза.

– Сколько нормальных людей не из групп риска вроде наркоманов и проституток заболевает и умирает в год?

– Такую статистику вряд ли кто-то ведет, но их, я думаю, считанные проценты,  точнее доли процента.

– Понятно…, – протянул Костенко задумчиво, – ну что же, спасибо доктор за беседу. Я понял, что туберкулез болезнь очень опасная, но бороться с ней лучше не медикаментозными способами, а социальными. Или я не прав?

– Только отчасти, Артем Сергеевич, с теми, что уже заболели, с ними тоже ведь надо что-то делать. Они тоже люди.

– Да, – сказал Артем, почти про себя, – тоже.

До следующей встречи со вторым доктором осталось еще несколько часов, и Костенко решил  заехать пообедать. Рядом с объездной дорогой он знал неплохой ресторанчик, где вкусно и недорого кормили, к тому же это было по пути. Не успел он ступить несколько шагов по залу, как кто-то дернул его за руку и громко позвал:

– Привет, сосед! – бесцеремонно  орал утренний таксист, который с ложкой в руке начал поглощать заказанный борщ, – видок у тебя сейчас намного лучше, чем с утра. С утра совсем плохой был, бледный, мешки под глазами. Присаживайся, сейчас деваху позовем, ты же обедать?

– А мы, что уже на ты? – спросил Костенко недовольно, но под сильной рукой таксиста сел на предложенный стул.

– Можно и на ты. Как говорится: будь проще и люди к тебе потянутся. Борщ здесь, кстати, обалденный, если еще с лучком, вообще не оттянешь.

– Как же с лучком? Вам же с клиентами общаться.

– Ничего, я его «Орбитом» прибью, пройдет для сельской местности, а без лучка – это не борщ, так одно название.

Артем постепенно сдавался под натиском этого наглого таксиста, к тому же соседа. Заказал себе комплексный обед с борщом и принялся его есть.

– Ты извини, сосед, что я так сразу, на ты. Мы люди простые, но путевые. Ты обращайся, если что. Может, по слесарной части чего надо.   По электрике – тоже можно. Я имею в виду по дому, по хозяйству. 

– Спасибо, я обычно, кого-нибудь нанимаю.

– Так то ж за деньги, а мы бесплатно сделаем, по-свойски, по-соседски. Тем более, если человек к этому не расположен, руки не под то заточены.

– Почему это не под то? Просто так удобнее и времени меньше тратиться, если специалист работу выполняет.

– Так, а я про что? У нас в семье, знаешь, какие специалисты? Витька, это мой старший, он отдельно живет, но, если что можно позвать. Он у нас большой человек. Для него в  компьютере разобраться, как для меня запаску поменять, шесть секунд. Вовка, наш меньшенький, это тот, что «Владимирский централ» слушает. Он по электрике спец.  Конечно, еще молодой, только после армии, но на работе его хвалят. Он на стройке работает. Я сам, могу любую дырку сделать. У меня перфоратор – смерть,  стены рушит или по сантехнике что, тоже без проблем.

– Спасибо, буду иметь в виду, – отвечал Артем вежливо, чтобы не обидеть собеседника.

– Меня, кстати, Юрой зовут. Вообще-то Юрий Владимирович, как Андропова, но я не привык. У нас у таксистов, не любят титулы.

– А фамилия – Нехода?

– Точно, вот память! Запомнил, молодец, – обрадовался сосед.

Из ресторана Костенко вышел, размышляя, как тесен мир и как неожиданны встречи. Несколько лет  жил в этой квартире и ни разу не встречался с соседями, а сегодня уже второй раз.

 

 

Второй доктор оказался прямой противоположностью первого. Маленький, толстенький, с пухленькими розовыми щеками и глазами в красных прожилках. Он был нескор и вальяжен. Усадил посетителя в удобное кресло, предложил напитки, Артем выбрал чай, большую кружку. После вчерашней попойки ему явно не хватало жидкости в организме. Доктор, его звали Сергей Аристархович, после такого выбора внимательно посмотрел в глаза и тоже заказал секретарю большую чашку зеленого чая.

– Собственно, что хочет услышать от меня представитель четвертой власти? – спросил хозяин кабинета, после того, как Костенко представился, и они уселись за маленьким столом. – Сенсаций я вам предложить не могу. Наша работа – это сплошная рутина. Люди, знаете ли, болеют, мрут, а перед тем, как умереть страдают и часто возмущаются. В этом проза жизни и никаких сенсаций, разве, что какая-нибудь звезда, не дай бог, конечно, попадет к нам в учреждение. Тогда – караул, работать не дадут.

– Меня интересует проблема пандемии СПИДа, – сказал Костенко с умным видом, – как вы с этим боретесь, кто вам помогает, может быть, какие-то фонды общественные или другие организации?

– Пандемия, – доктор хмыкнул и даже встал с кресла, – страшное слово пандемия. Вы кстати знаете, что такое пандемия? – Спросил Сергей Аристархович, прохаживаясь по кабинету.

– Знаю, конечно,– уверенно ответил журналист, – это эпидемия, которая разрослась до огромных размеров и распространилась на многие страны и континенты.

– Правильно, во время эпидемии, прощу прощения, пандемии чумы в Европе в четырнадцатом веке умерло порядка тридцати четырех миллионов человек, практически половина населения.  Чума это страшная болезнь, тем более, что тогда никто не умел с ней справляться. Никто не думал о гигиене и санитарно-технических нормах, мыться даже не умели, да и не хотели. – Доктор помолчал, раздумывая, – СПИД – тоже очень страшная болезнь, тоже инфекционная, но сейчас человечество имеет некоторое понятие профилактике, во всяком случае, его цивилизованная часть. Поэтому  развитие СПИДа в мире несопоставимо с распространением чумы в четырнадцатом веке. Я понимаю, для вас, для журналистов это плохо – не хватает глобальности ужаса, но такова реальность ситуации.

– Ну, почему вы так считаете? – Костенко решил немного обидеться, – не надо всех равнять под одну гребенку. В последнее время стало модным делать из журналистов монстров, сваливать на нас все смертные грехи. Я, например, конкретно сейчас не стремлюсь к сенсации. Я хочу уяснить истинную картину.

– Извините,  не имел в виду конкретно вас, – доктор посмотрел на Артема с недоверием, – хотя бы, потому что с вами тесно не знаком. Я не знаю, что и как вы пишите, но у меня перед глазами стоят огромные заголовки в прессе: СПИД – чума двадцать первого века, Птичий грипп – чума двадцать первого века, Свиной грипп – чума двадцать первого века и так далее. Боюсь, что эта линейка еще далеко не закончена, именно поэтому складывается впечатление, что ваша главная задача запугать человечество, а не помочь медицине справиться с очередным необычным недугом.

– Броский заголовок – половина успеха, иначе читатель просто не станет открывать эту газету или журнал.

– Я это понимаю, ну, а то, что в этом броском названии 99 процентов неправды, вас это волнует намного меньше, чему успех?

Журналист решил дипломатично промолчать, приложившись к большой, ярко раскрашенной чашке. Горячий чай было именно то, что сейчас требовалось его организму.

– Сергей Аристархович, давайте оставим в покое технологические журналистские тонкости и перейдем к борьбе со СПИДом, даже если это не чума двадцать первого века. Как вы лично боретесь с этим недугом?

– Я лично…, если честно, то никак. У меня слишком много других различных обязанностей, больница, знаете ли, большая, пациентов много, но таких диагнозов, я имею в виду СПИД,  в моей практике случалось мало. По сравнению с другими болезнями, очень мало. Вам, например, известно, сколько умерло больных СПИДом у нас  в стране в прошлом году?

– Нет, до статистики я еще не дошел, ознакомлюсь позже. Цифрами я буду сражать читателя уже в конце статьи.

– Уж не знаю, как у вас это получится. – Доктор прошел к своему креслу за рабочим столом, присел и начал искать что-то на мониторе компьютера. – Ну, вот. Довожу до вашего сведения, что таковых, то есть умерших с диагнозом СПИД, за прошлый календарный год, менее четырех тысяч, если быть более точным: три тысячи семьсот тридцать пять человек. Это конечно ужасно, что умерли люди, но за этот, же период от сердечнососудистых заболеваний умерло полмиллиона человек. Разницу ощущаете, четыре тысячи и полмиллиона? – Доктор снова сделал многозначительную паузу.– За весь период после появления этой болезни, я имею в виду СПИД, у нас в стране от неё умерло двадцать две тысячи шестьсот человек и я даже не называю цифру смертей от инфарктов и инсультов, она невероятна..., это миллионы человек. Без сомнения любая смерть ужасна. Всё-таки,  я почему-то склоняюсь, что мне нужно больше внимания уделять гипертонии, инфарктам, инсультам и прочим гадостям из этой серии. Тем более, что во многих случаях лечения этих болезней, я могу реально помочь людям, а радикальных препаратов для борьбы со СПИДом мне неизвестно.

– Что же, по-вашему, бросить этих несчастных на произвол судьбы?

Нет, конечно, но и не делать из этого пиар компанию. СПИД вместе с птичьим и свиным гриппом все вместе взятые для нашего государства гораздо менее опасны, чем рак и сердечнососудистые заболевания. Они наносят и смогут нанести в будущем несравненно меньший урон, чем онкология и сердечники. В тоже время все первые страницы пресса, телевидение, интернет отдают ВИЧ и различным экзотическим вирусным инфекциям, но я что-то не помню, чтобы на первой странице писали о профилактике сердечнососудистых заболеваний. Хотя чего я хочу?! Сенсации ведь нет.

– Сергей Аристархович, вы выбрали позицию обличителя и возможно в чем-то  правы, но давайте вернемся к СПИДу.

– Вы думаете, есть смысл?  Сенсации вы всё равно на нём не сделаете. Для меня, как для медика, СПИД малоинтересен, потому что для того, чтобы с ним бороться, надо сначала вылечить наркоманов от зависимости, перевоспитать педерастов и проституток, а это не мой профиль. Этим должны заниматься другие люди.

– То есть вы хотите сказать, что СПИД – это остросоциальная болезнь?

– Почти все болезни социальные, потому что риск заболеть той или иной болезнью очень часто зависит от образа жизни человека. С кем он общается, как общается, что употребляет, что пьёт и что ест. Просто, на мой взгляд, к СПИДу такое пристальное внимание потому, что в определенных кругах общества, конечно, не в среде колхозного крестьянства, слишком развиты пороки, приводящие к ВИЧ инфекции. Наркомания, гомосексуализм, просто беспорядочные половые связи, в среде нашей, так называемой «культурной элиты» становятся, чуть ли не нормой. Это не скрывают, этим бравируют! Я имею в виду не только украинскую, а вообще мировую шоу братию. В прессе только и слышно, тот лечится от наркозависимости, у той отобрали права, потому что она алкоголичка и трезвой за руль не садится, тот умер от СПИДа, потому что пассивный гомосексуализм его философия.

– Я хочу вам возразить. Сейчас среди культурной элиты наоборот модно вести здоровый образ жизни.

–  Не смешите мне жизнь. Конечно, очень модно. При этом они любят  рассказывать о здоровом образе жизни в своих интервью на гламурных тусовках, которые регулярно затягиваются до утра с активным поглощением алкоголя и прочих неполезных возбуждающих средств. И это называется здоровый образ жизни?

– О, доктор, вы не так просты, как кажется на первый взгляд.

– Я, конечно, не принадлежу к высшему обществу, но тоже иногда, кое-что замечаю. – Доктор сделал большой, емкий глоток из своей чашки, – и вы знаете, мне становится просто обидно, что я не могу помочь человеку полноценно восстановиться после инсульта потому, что у меня тупо нет денег на дорогие препараты для него. А человеку, всего-то лет сорок, ему бы еще работать и работать на благо общества и собственной семьи. Он не наркоман, не гомосексуалист и в тюрьме никогда не сидел. Он нормальный гражданин, но как трудоспособная единица потерян.

– Вы всё-таки нетолерантно относитесь к сексуальным меньшинствам.

– Нетолерантно! Воспитание у меня еще то, социалистическое, тем более я знаю, что пассивная педерастия – это наиболее вероятный способ получить вирус иммунодефицита. Именно половой метод перенесения вируса стал более распространенным, чем парентеральный.

– Простите, какой?

– Парентеральный. Это когда заражение происходит через кровь посредством инъекций.

– Нет, доктор, а вы всё равно предвзяты и не до конца откровенны. Ведь тот же честный гражданин, не просто так, наверное, заработал инсульт в сорок лет. Он тоже не всегда  вел праведный образ жизни. Курил по две пачки в день, попивал регулярно водочку, объедался жирной свининой и запивал всё это непомерным количеством пива, в результате оказался у вас на больничной койке.

– Чаще всего вы правы, но сегодня сердечнососудистые заболевания так помолодели, что инфаркт в двадцать лет – это уже не сенсация, бывает и раньше. Вот что страшно.

– В двадцать лет инфаркт?!

– Представьте себе, инфаркт, инсульт. Такой пациент не успевает выпить то немереное количество пива и выкурить свой вагон сигарет, о котором вы говорите. Просто сработала наследственность, вряд ли его лично можно в этом обвинять.

– Ужас!

– Вот именно. При этом, как мне представляется,  уговорить население бросить пить крепкие алкогольные напитки, начать рационально питаться, бросить курить несколько легче, чем вылечить наркоманию и изменить отношение к гомосексуализму. Хотя бы часть денег направить на реальную профилактику сердечнососудистых заболеваний. Уверяю вас эффект для общества будет более существенный, чем от пиар акций против СПИДа. Самое смешное, что в этих пиар акциях участвуют артисты, которые сами наиболее склонны, скажем так, к нарушениям норм поведения.

– Значит, подводя итог нашей беседы, вы хотите сказать, что основные силы надо бросить на лечение сердечнососудистых заболеваний, а профилактикой СПИДа пусть занимается общество. Перевоспитывает проституток и гомосексуалистов, проводит работу среди наркоманов, короче подчищает общество.

Сергей Аристархович, иронично посмотрел на Костенко.

– Я чувствовал, что мне не надо было с вами встречаться. Хотя…, мне всё равно, что вы напишете, так как в любом случае в этом будет мало правды, вне зависимости от того, разговаривали бы вы со мной или нет.

– Ну, Сергей Аристархович, вы из меня совершенного негодяя делаете. Хотите, я вообще не буду упоминать вашего имени, просто назову вас видным функционером от медицины?

– Это было бы неплохо, хотя «видный» – это перебор. Вы должны понять, что мы, как вы назвали «функционеры от медицины» люди зависимые, как и любой человек работающий в бюджетной сфере. Нам не положено иметь собственное мнение. За любое неосторожное слово я могу лишиться должности, а она меня кормит. Я сегодня слишком с вами разоткровенничался, как бы мне это боком не вылезло, – он снова задумался, – и не за такое втаптывали в грязь.

Костенко возвращался из госпиталя дорогой, которая проходила через район, в котором жила Лена. По пути мысленно в голове прокручивал детали разговора с Сергеем Аристарховичем. Интересный мужичок, очень не любит геев и другие отклонения от норм, но судя по прожилкам в глазах сам не против пропустить по маленькой, а то и по большой. Всем нам ничто человеческое не чуждо, на медсестричек тоже, наверное, глаз кладет и не только глаз.

Как положено, он повернул направо за трамвайными путями и вдруг увидел на остановке Ленку, она как раз подходила к дверям подъехавшего вагона, буквально в нескольких метрах от его автомобиля. Ему пришлось вынужденно остановиться, пропуская пассажиров, он даже инстинктивно пригнулся к баранке, чтобы она его не заметила. Дверь в трамвае закрылась, вагон медленно поехал. Артем видел её силуэт в окне трамвая на задней площадке и постарался побыстрее обогнать трамвай. Ему вдруг стало жутко стыдно, он покраснел, уши горели огнем. Он вдруг подумал: «Да, Костенко, если ты не разучился краснеть, значит не всё еще потеряно». Ему даже захотелось остановиться на ближайшей остановке, зайти в трамвай, подать ей руку и что-то сказать. Сказать что-то хорошее, но он не решил что, поэтому не остановился, тем более, что вечером предстояла встреча с Ларисой.

*******************

С Ларисой Витальевной Кульчицкой они встречались всегда в одном и том же месте и почти всегда в одно, и то же время. Квартиру в центре, окна выходили на Мариинский парк, арендовала Лариса. Он сначала противился этому, хотел перехватить по-мужски инициативу и оплачивать её самостоятельно, но она смеялась и отвечала: «Успокойся и пользуйся, тебе еще меня всю жизнь содержать».

Артема это раздражало, он пытался догадаться, сколько мужчин было до него в этих уютных комнатах и сколько их бывает в промежутках между его здесь появлениями. Он пытался уловить чужие мужские запахи от постельного белья и в ванной, но, то ли Лариса бывала здесь только с ним, то ли все дело было в её маниакальной любви к чистоте и порядку.

Артем сам считал себя достаточно организованным и аккуратным, во всяком случае, по сравнению с их журналистской братией, но до Ларисы ему было далеко. Она даже опаздывала всегда на одно и то же время.

Их встречи всегда проходили одинаково: сначала легкий ужин с вином и свечами, затем эротичное нижнее бельё, чулки с ажурными резинками и непродолжительный секс. Ему казалось, что длительность акта Лариса тоже регламентировала, засекала и учитывала. Как это ни странно, ему это даже нравилось – никогда не было никаких неожиданностей. Иногда они оставались в квартире до утра. В этом случае они не занимались снова сексом, а долго разговаривали, обсуждали какие-то темы, Лариса была интересной, умной собеседницей и это тоже нравилось Артему, потом засыпали. Он понимал, что это необычно для интимных встреч и даже не совсем нормально, но так было. Это была та спокойная территория и то спокойное время, когда он не «рвал когти», показывая, какой он мужчина или какой  он профессионал.

Она очень привлекала его, как женщина, но вели они себя так, как будто уже были давно женаты, не один год. Её лицо нельзя было назвать красивым, но в нем было то, что называется породой. От него веяло холодным изяществом, оно было выразительным, особенно её зеленые глаза. У многих она вызывала симпатию. Кроме того, Лариса имела идеальную фигуру, по ней должны были рыдать лучшие художники мира, так она была совершенна.

Лариса никогда не задавала трудных вопросов, точнее, если задавала, то тут же подсказывала ответ. Однажды Артем сам задал ей трудный вопрос: «Почему ты  выбрала меня, а не мужчину из своего круга; солидного, богатого, со связями»? Её ответ его успокоил, хотя и удивил. «Я могу себе позволить выйти замуж по любви», – ответила Лариса, не улыбнувшись.

Всё же во всей этой размеренности и видимом спокойствии любовной идиллии была какая-то неуравновешенность, шаткость. Частенько Артему просто не верилось, что Лариса его любит, да и он не мог с уверенностью ответить на вопрос: «Сам он её любит»?

Сегодня после свечей, ужина и продолжения в постели, они долго разговаривали. Обсуждали предстоящую свадьбу. Дата еще не была назначена, но свадьба уже воспринималась, как нечто само собой разумеющееся. Лариса рассказывала, как и что она предполагает сделать во время брачной церемонии, а он, слушая её, пытался вспомнить сколько раз и когда, говорил своей невесте, что он её любит. Получалось давно и, кажется, только раз, может быть два. Наконец Лариса добралась до животрепещущей темы, журналистских дел Артема.

– Темочка, зачем ты дразнишь этого толстяка Пичкура? Когда-нибудь он может сделать тебе пакость, не наживай себе врагов.

– Лора, я не хочу говорить на эту тему. Я его просто презираю. Больше всего в нем мне не нравиться то, что он абсолютно беспринципный человек, хотя  хороший профессионал, он ведь далеко не дурак. Но для того чтобы угодить начальнику он, извини, дерьмо будет жрать.

– Ему надо выдерживать стратегическую линию издания, он руководитель и обязан выдать владельцам тот продукт, который они хотят.

– Значит, такие понятия, как порядочность, правда – уже не играют никакой роли? Важен продукт!

– Правда и порядочность – играют роль, только они тоже понятия относительные, если ты выполняешь обязательства данные инвесторам – ты порядочный человек.

– Тогда порядочный человек не может давать такие обязательства инвесторам. Я, например не обещал, что буду писать заведомую ложь.

– Ложь и правда, тоже понятия относительные и  философские.

– Несомненно, особенно когда ты на белое должен сказать черное.

– Обычно белое, не всегда идеально белое, поэтому у тебя всегда есть возможность приблизить его к черному. Насколько, это уже вопрос профессионализма. Ты бы отвыкал от своих идеально черных квадратов. Ты не Малевич.

– Не Малевич, говоришь? Кстати считается, что у Малевича на знаменитом квадрате не идеально черный цвет, а серостью отсвечивает. Проще говоря, ты хочешь сказать, чтобы я со своей серостью, как на квадрате Малевича забился в угол и кричал: «Одобрямс»!?

– Дорогой, почему на любой вопрос ты хочешь получить прямой ответ? Так в жизни не бывает. Я думаю, что ты тоже часто уходишь от ответов, тем более, если от тебя требуют ответа прямого и однозначного.

– Ну, по этой части, конечно, ты у нас специалист. Только знаешь, мне не хочется быть инструментом  наведения страха на население. У меня складывается стойкое мнение, что наша главная задача до предела запугать читателя, телезрителя, слушателя. Чем страшней, тем лучше. Озоновые дыры? Вау! Отлично, но мало. Глобальное потепление? Прекрасно, но недостаточно оглушающее. СПИДом и птичьим гриппом добьем, но на этом не остановимся. Надо придумать что-то вообще из ряда вон... Конец света, к нашей планете приближается астероид, который после удара о Землю сместит земную ось и катастрофы нам не избежать. Бойтесь, тряситесь! Неважно, что астероид пролетит в миллионах километрах от нас, когда это еще будет. Сейчас напустим страху, а кто потом будет разбираться? Об этом никто и не вспомнит!

– Браво, – Лариса приподнялась на подушке и демонстративно несколько раз хлопнула в ладоши. – Прекрасная речь обвинителя, если бы ты говорил в защиту, я бы назвала тебя Плевако. Только чего ты нервничаешь, чего переживаешь? Людям это нужно. Понимаешь? Им это необходимо. Они хотят испытывать постоянный почти животный страх и это очень просто объясняется.

– Не говори глупостей! Если ты имеешь в виду стадо домохозяек,  некоторые из которых любят смотреть фильмы ужасов, так это отклонение от нормы, а не необходимость общества.

– Я не только о них. Сейчас, в наше время, страх человеку необходим, потому что это древняя привычка, ведущая свою историю от наших праотцев, которые постоянно испытывали страх быть съеденными хищниками, страх умереть от голода или от болезней. Страх сидит в генах людей и его отсутствие приводит к дискомфорту. Современному человеку необходима компенсация этих страхов. Журналисты, шоу-бизнес, политики дают людям то, чего им не хватает в сегодняшней относительно сытой и относительно безопасной  жизни. Кто-то лезет в горы, занимается экстремальными видами спорта, кто-то засматривается фильмами ужасов или космических войн, кто-то просто читает новости и смакует убийства, изнасилования и ожидания подорожания хлеба и газа. Каждому своё. Это просто интереснее, недаром режиссеры шутят: «Труп оживляет кадр» Кроме того насилие – более примитивный, но более естественный способ разрешения противоречий, чем компромисс.

– Интересная мысль, значит, мне нужно было не писать заявление Пичкуру, а примитивно, но очень естественно набить ему морду. В следующий раз буду умнее.

– Не цепляйся за слова, дорогой, я имела в виду биологическую естественность.

– Страх ты тоже рассматриваешь только с биологической точки зрения? А то, что этот страх напускается с помощью не биологического, а элементарного обмана – это нормально?! С такой философией можно оправдать всё что угодно. Обман ты уже оправдала!

– Тёмочка, всё не так прямолинейно, как ты представляешь. Ты, же подтвердишь, что скандальная информация содержащая элементы насилия, а соответственно страха, расходится на ура,  в отличие от бодрых рапортов об уборке рекордного урожая и других нудных рассуждений. Сейчас даже стихов не печатают – не востребовано. Кому нужны эти слюни? Сейчас нужны сильные негативные эмоции, то, чего человеку не  хватает в его обыденном существовании. Мы только выполняем заказ человечества.

– Соглашусь с тобой только в том, что «чернуха» расходится лучше, но это не вопрос древней привычки или биологической естественности насилия, а вопрос воспитания, вопрос личной культуры. Между прочим, так же хорошо разлетаются новости о цвете нижнего белья очередной суперзвезды, особенно, если оно грязное. Какой тут древний инстинкт срабатывает? Инстинкт фигового листка?

– Это нормальное любопытство к жизни «небожителей», которую не могут вести люди низшего круга. Это элементарная зависть, кстати, тоже древний инстинкт.

– Значит удел людей низшего круга – насилие, страх и зависть? Отличное ты им уготовила будущее. Жаль, что ты не политик, тебя бы электорат разорвал на куски, – Артем не на шутку разозлился.

– Не так грубо, дорогой, есть еще любовные сериалы, где домохозяйки плачут от умиления.

– Заметь, плачут и только в конце  умиляются, когда Золушка, вопреки всему, выходит замуж за принца.

– Но она же, выходит? Выходит и значит, все довольны.  – Лариса сладко потянулась, при этом её прекрасная грудь так поднялась, что он не мог этого не заметить, – Темочка ты меня утомил своей философией. Чем проводить с тобой такие дискуссии, я бы лучше поспала.

Умеет она выкрутиться из неудобных ситуаций, тем более, когда на ней из одежды только серьги в ушах и кольца на пальцах.

– Можно и поспать после таких разговоров утомительных, – согласился Артем, хотя всё еще был на неё  ужасно зол.

– Сон куда-то улетучился,– она хитро зыркнула на него своими зелеными кошачьими глазищами, – между прочим, благодаря твоим ораторским усилиям…, так что будем заниматься любовью. Кто виноват – тот и трудится, – хитро улыбнулась Лариса.

Ну вот, я еще и виноват! – подумал Артем, но потянулся к ней.

 

Часов в семь вечера Костенко ехал по Подолу. Очень «веселое» время особенно в пятницу. Причем сразу и в прямом и переносном смысле. С одной стороны – вечер пятницы – свободный веселый вечер перед двумя выходными. Люди отходят от трудовой недели, расслабляются. Просто гуляют по улицам, как говорят в Одессе: дефилируют, сидят в скверах на лавочках, в кафе, кто побогаче – в ресторанах и клубах. Встречаются с друзьями, ухаживают за своими девушками. С другой – такое «веселье», как пробки в пятницу на Подоле, тоже «поднимает» настроение. В голове в таких случаях встает веселый риторический вопрос: «Куда они все едут? Ну, я по делу, а они куда»?

Он действительно ехал по делу, точнее уже с дела. Хорошо сказано « с дела», как у рецидивиста какого-нибудь, хотя у него всё прозаичней. Тут на Подоле жил его приятель, у которого он иногда брал книги, сегодня надо было возвратить. Жил приятель в самой глубине Подола, так чтобы быстро заскочить и выскочить из этого района не получалось никак. Подол Артем знал хорошо, поэтому ехал «хитрыми» объездными путями, пытаясь избегать заторов. Он пересек Сагайдачного и выехал на Андреевскую, тут уже было немножко свободнее.

Вдруг! Он сделал это не специально, а просто инстинктивно, подсознательно и сколько он услышал в свой адрес нехороших слов. Всё-таки несдержанные у нас водители. Артем резко нажал на педаль тормоза и остановился. Учитывая, что Андреевская улица не отличается широтой, плюс под бордюрами с обеих сторон стоит еще ряд припаркованных автомобилей, то он просто перекрыл всё движение. Хорошо, хоть избежал удара сзади в свой джип, но пусть простят, у него была уважительная причина. Очень уважительная причина, ну не будешь ведь объяснять всем водителям и прохожим, что  увидел девушку. Девушку, которая его очень интересовала.

Она шла по тротуару навстречу. Ему нужно было бросить машину и подойти к ней, но куда там. Сзади раздавалась какофония автомобильных сигналов, и даже матерные слова в приоткрытые окна машин. Пришлось искать место, чтобы запарковаться, а это совсем непросто. Через пару минут Артему улыбнулась удача. Он лихо вписался в узенький просвет на место только что отъехавшего Опеля.

Сначала он шел, потом бежал, даже запыхался немного (надо заняться своим здоровьем, зарядка, бег по утрам). Прохожих много, но её нигде не было. Артем уже отчаялся и повернулся, чтобы возвратиться назад.

Оказывается, в ажиотаже погони он проскочил  мимо неё, и теперь она шла навстречу. Александра шла не спеша, думая о чем-то, о своём, при этом рассматривая окружающие её дома и людей. Так бывает, когда человек идет, смотрит по сторонам, но взгляд у него рассеянный. Его мысли там внутри, и он живет своей отдельной собственной жизнью, а не жизнью этой улицы и окружающих людей. Всё получилось прекрасно. Инсценировка случайной встречи на улице, Александра почти уперлась в него.

– Здравствуйте, Саша, какая неожиданная встреча, – своим резким вступлением шокировал её Артем. Она его даже не узнала поначалу, но потом обрадовалась. Артем это почувствовал, «она обрадовалась встрече со мной»!

– Здравствуйте, Артем. Действительно, вот так встреча, что вы здесь делаете?

– Я? – глуповато переспросил он, подыскивая нормальный ответ, – я здесь по делу. У коллеги был, отвозил литературу. У него отличная библиотека от предков  книги остались. Прадед у него адвокатом был здесь на Подоле еще в царские времена.

– Книги это прекрасно. Я очень люблю книги. Очень жаль, что сейчас их всё меньше читают. Всё больше в интернете роются, на худой конец электронные книжки заводят, а это совсем другое.

– Да книги это прекрасно, а что вы здесь делаете? – ему было очень интересно, откуда может идти девушка с таким мечтательным видом.

– Я здесь ничего не делаю, я просто здесь живу.

– Ах, вот как, вышли за хлебом в булочную мужу на ужин.

– Не хитрите, Артем. Мужа у меня никакого нет, а вышла я, потому что устала. Целый день просидела за компьютером. Решила прогуляться.

– Перед ужином, – продолжил он её тираду.

– Есть на ночь – это моветон.

– Согласен, но какая же это ночь? Это так – ранний вечер. Позвольте пригласить вас на ужин, тем более что я сам сегодня целый день пробегал, как собака, а маковой росинки во рту не было.

– Но я не собиралась никуда заходить, одета почти по-домашнему, – она критически осмотрела свои джинсы и кофточку.

– Красивая женщина всегда прекрасно выглядит, даже если она в костюме Евы…, – он сообразил, что сморозил глупость, «оговорка по Фрейду», смутился и постарался исправиться, – в смысле в любом наряде хороша.

Саша смотрела на него иронично, но её видимо успокоило смущение Артема.

– И что вы предлагаете?

– Тут рядом на Сагайдачного есть очень уютное кафе, и очень демократичное, в смысле дресс-кода, я ведь тоже не во фраке.

– Ну ладно, ведите, – улыбнулась она. Я, если честно, тоже целый день одними бутербродами питалась. Работы очень много.

– Вы живете сами и вас некому покормить? Ну, если нет мужа, то мама, папа, бабушка, наконец.

– Мама, папа – во Франции, а бабушки уже давно нет. Так, что такая вот история.

Они  быстро нашли кафе и уселись в небольшом зале. За огромными окнами без штор  была видна улица с её прохожими и автомобилями, создавая эффект сопричастности. Но Артем не видел улицы, он видел только Сашу. Он даже не глянул в меню и повторил тоже, что заказала она. Он на неё не просто смотрел, он её рассматривал. Ему хотелось рассмотреть все подробности её лица, волосы, глаза, губы. Наверное, со стороны это выглядело неприлично. Во всяком случае, она засмущалась и спросила:

– Зачем вы на меня так смотрите?

– Зачем? – хороший вопрос. Не мог же он ей сказать, что ему это ужасно нравиться – смотреть на неё. Что хочется прикоснуться к её бархатистой щеке, потрогать губы и волосы, взять в ладонь её руку, хотя бы, чтобы убедиться, что всё это не сон. Хочется рассматривать её глаза, светло-коричневые окружности вокруг зрачков, мохнатые ресницы.

Поэтому он ответил, глупо, штампом, так как ответил бы безразличной ему барышне, с которой собирался просто переспать.– У вас очень необычное лицо, черты лица необычные, –  выговаривая это, он  напустил на себя вид бывалого ловеласа.

– Обычное среднестатистическое лицо. Я конечно не уродина, но и на конкурс красоты меня тоже не позовут.

– Это правда, – притворно вздыхая, согласился Артем, – и знаете почему?

– Догадываюсь.

– Вряд ли догадываетесь.

– Почему?

– Потому что вас не приглашают на конкурсы красоты по одной единственной причине.

– Какая же это причина?

– Все эти устроители конкурсов…, – он  сделал многозначительную паузу, – полные идиоты и ничего не понимают в женской красоте.

Саша улыбнулась, но не просто, а с хитринкой, потом спокойно выдала:

– Артем, а вы, что собираетесь за мной ухаживать? В смысле ужин, цветы, кофе, постель?

После слова постель Артем поперхнулся и впал в ступор, как будто был сопливым пацаном. Он обалдел от того, что сам не знал ответа на этот вопрос: зачем ему всё это? Эта женщина, конечно, ему удивительно нравилась, но представить её сейчас рядом с собой в постели, он почему-то не мог. У него не было желания иметь с ней приторный животный секс, хотелось взять её на руки, прижать к себе и баюкать, как маленького ребенка. Такие идиотские мысли пронеслись у него в голове, и  пришлось даже тряхнуть нею, чтобы выбросить их оттуда. После этого он почти с возмущением сказал:

– Боже упаси, за кого вы меня держите и тем более вы же не хотите моей скорейшей смерти?

– В смысле?

– Ваш дед, то есть Семен Трофимович, он же меня на кол посадит, если я только притронусь к вам.

– Ну, судя по тому, что я о вас знаю, кол вас вряд ли остановит, а если говорить о Семене Трофимовиче – он только с виду грозный, а так добрейший человек.

– Конечно, добрейший, кто спорит. Только мне кажется, что он может не из агрессии, а так для воспитания, дрыном по спине так хлопнуть, что мало не покажется.

– Хлопнуть может, особенно, если из-за меня, но он меня всегда учил, что человек тем отличатся от дикого животного, что может бороться со своей импульсивностью. Агрессия у высших животных, у человека, например, с уровнем развития социума не уменьшается. Просто регуляторы импульсивности становятся совершеннее. Человек, прежде чем дать волю своей агрессии,  должен думать, а только потом действовать.

– На счет импульсивности, это вы правильно заметили, сколько я знаю импульсивных. Но, что интересно, это из моего личного опыта,  большинство из них сначала лезут в драку, а потом думают.

– Ну, не все индивидуумы совершенны.

– Не все, конечно, но я спокоен, потому что Семен Трофимович – индивидуум совершенный и значит, по морде сразу не даст… сначала спросит строго. Но потом ведь всё равно даст, особенно, если разозлится. Мне ведь тоже известно, что при эмоциональных всплесках у человека уменьшается размерность сознания и человек начинает мыслить упрощенно и примитивно. Причем это все гуманоиды без исключения, даже такие совершенные индивидуумы, как Семен Трофимович.

– Значит выход у вас один, – улыбнулась Саша,– не злить дедушку. Он мой хоть и неродной дед, он лучший друг моего деда, но может не удержать под контролем свою импульсивность,– Саша еще раз широко улыбнулась, так, что появились ямочки на щеках.– После того, как дедушки не стало, Семен Трофимович меня постоянно опекает, помогает. Они вместе с моим родным дедом Кузьмой еще в школе за одной партой сидели, представляете, сколько лет они дружили? Восемьдесят лет, вот это дружба. Они потом вместе еще воевали, потом учились в университете и даже работали иногда вместе.

– Сколько же было вашему деду, когда вы родились?

– Почти семьдесят, а моей маме сорок даже с лишним. Я поздний ребенок. Мои родители долго делали карьеру. Так что, может быть, меня  и на свете никогда не было бы, но дед Кузьма заставил их меня родить. Это наша такая семейная легенда. Когда маме исполнилось сорок лет, дедушка посадил моих родителей напротив себя и поставил им ультиматум, после этого появилась я. Крутой был дед, во время войны в морской пехоте воевал, как и дедушка, Семен, – Семен Трофимович. Мои родители много лет прожили во Франции, а там не очень популярно рожать детей, особенно в крупных городах.

– А где вы жили во Франции?

– В Париже. Я ведь там училась.

– Да,  Сорбонна – это имя!

– Конечно, когда знаешь, что здесь учились такие люди, как Ахматова, Гумилев, Волошин, это воодушевляет и дисциплинирует. Париж очень мне нравится, но мой любимый город – Киев и не только потому, что я здесь родилась. Я чувствую, что именно здесь я живу той жизнью, которой должна жить. Меня именно здесь воспитывали, хоть я много лет прожила в Париже, но всегда чувствовала, что именно Киев мой родной город. Я не рисуюсь, честное слово!

– Конечно, я вам верю, – Артем улыбнулся. Саша так энергично доказывала свою любовь к Киеву, – Киев мне тоже очень нравится, хоть я много лет прожил не в Париже.

– Я бы хотела, как мой дед, родиться и умереть в Киеве.

– На счет «умереть» – не надо. Вы еще так молоды и так прекрасны, – последнее слово вырвалось само собой, как говориться, что у дурака на уме, то и на языке.

– Вы всё-таки за мной ухаживаете, – иронично сказала Саша.

 Артем притворно потупился, как напроказивший школьник и, ковыряя пальцем салфетку, признался:

– Ухаживаю, только вы дедушке ничего не говорите. Он ведь в морской пехоте служил.

– Не скажу, если будете вести себя прилично.

– Конечно, буду! У меня и в мыслях ничего… плохого.

Саша покачала головой, с каким-то сомнением и Артему так захотелось с ней настоящей близости, просто до судорог захотелось. Настоящей близости, полной: от детских стеснительных прикосновений к пальчикам до перевернутой вверх дном постели.  

Саша рассказывала о своих родителях, которые работают во Франции, о своей бабушке, которая учила её, когда она была еще совсем ребенком, готовить украинский борщ и печь к нему пампушки. О книгах, которые она читала…

Артем слушал её с невероятным удовольствием, продолжал рассматривать, конечно, уже не так нагло, как в начале. Он был нею очарован, хотя, казалось бы, она была совсем не в его вкусе. Раньше ему всегда нравились брюнетки. Они умны и у них характеры жгучие, как их волосы и глаза. Особенно нравились брюнетки с необычными глазами: зелеными или голубыми. Блондинки не нравились, просто не нравились и всё. Наверное, еще потому, что казалось, что самая умная блондинка всё равно чуть глупее брюнетки. Дурацкое рассуждение, но оно его предвзято отталкивало от девушек со слишком светлыми волосами.

Саша отличалась от тех и других. У неё были темно-русые волосы, карие глаза  и черты лица не такие, какие он раньше считал идеальными, правильными. У неё черты лица были мягкими, с полными румяными щечками, с ямочками на подбородке и щеках и наконец, глаза, они тоже были удивительно мягкими. Светло-коричневый цвет придавал им теплоту и близость.

– А как вы относитесь к книгам, Артем? – Сашин голос вернул его на землю.

– К книгам? –  снова пришлось глупо переспросить.

– К книгам, – улыбнулась Саша, – вы вообще, о чем думаете?

– Я думаю… о книгах. Вас же это сейчас интересует?

Саша улыбнулась еще раз и промолчала.

– Я тоже думаю, что настоящая печатная книга – это совсем другое, чем электронный планшет. Она индивидуальна, её можно любить, класть к себе под подушку, помнить её запах и даже помнить на ощупь. У меня в детстве была книжка, я её зачитал до дыр и до сих пор помню, какая шершавая была у неё обложка и, как я переворачивал в ней страницы. Тогда было мало хороших книг. Их зачитывали так, что иногда трудно было прочесть название на обложке, а уголки стирались, и было видно коричневый картон.

– Говорят, что скоро печатные книги заменят электронные.

– Это еще как сказать. Ведь говорили, когда появились кино и телевидение, что они быстро и безболезненно заменят театр, а нет этого, театр остался театром. Просто это качественно разные явления. Мне кажется, что книга тоже является не только носителем информации, она еще носитель эмоций. Для электронной книжки это невозможно, вернее от неё совсем другие эмоции.

– Вы очень интересно рассуждаете, очень похоже, как мои деды.

– Мне до Семена Трофимовича еще верст сто лесом, но спасибо за комплимент. Вы тоже удивительно умная девушка, сейчас это редкость.

– Вы считаете, что умный мужчина это не редкость?

– Не знаю, мне просто чаще приходится общаться с умными мужчинами, хотя кретинов тоже хватает.

Саша посмотрела на свои миниатюрные часики и заявила, что ей пора, завтра тяжелый день и нужно отдохнуть. Артем настойчиво выбил себе разрешение проводить её домой, она почему-то долго не соглашалась. Когда они зашли в уютный двор, еще не было десяти часов вечера. Саша остановилось у двери подъезда и, как ему показалось, вызывающе улыбнулась. В голове сразу пробежали слова: ужин, цветы, кофе, постель. Цветов, к сожалению, не было, но от кофе он бы не отказался.

– Саша, может быть, вы пригласите меня на чашечку кофе? – Артем демонстративно глянул на часы, – детское время.

– Вас невеста заругает за то, что вы будете пить кофе тет-а-тет с женщиной… в такое детское время.

Он снова обалдел и почувствовал, как краснеют и начинают гореть уши.

– Причем тут невеста и, откуда вы вообще? Это знаете ли…, – что «это», он объяснить не мог.

– Не расстраивайтесь вы так, Артем Сергеевич, – она впервые назвала его по имени отчеству, – невеста это очень хорошо. Семья, детки – это прекрасно.

Костенко стоял столбом. Она подошла ближе и поцеловала в щеку, потом открыла магнитным ключиком дверь подъезда и добавила:

– А вы мне понравились, даже очень. До свиданья!

Дверь мягко закрылась, и Артем остался один. Уши постепенно остывали.

 

 

С утра Пичкуру пришлось бежать на доклад к шефу. Семаго снова напомнил о  Костенко.

– Рома, что у тебя с этим женишком?

– Не понял, Валерий Николаевич?

– С Костенко, что? – Семаго начал злиться.

– А ну, да! Поприжал его, повоспитывал, теперь будет, как шелковый.

– Рома, ты не понял. Мне не надо его воспитывать. Его надо прижать и так прижать, чтобы из него все соки вытекли, – Валерий Николаевич зло посмотрел Пичкуру прямо в глаза. Тело у Романа Богдановича покрылось «гусиной» кожей. Может Семаго глянуть так, что сердце в пятки уходит, – все соки, ты меня понял? И все другие физиологические жидкости.

– Сделаю, Валерий Николаевич, – подтвердил Пичкур, но без уверенности.

– Смотри, я долго ждать не люблю.

Теперь, сидя у себя в кабинете, Роман соображал, что делать с этим наставлением. Опять он оказывается меж двух огней. Эта сука – Кульчицкая, очень опасна, но от Семаго, куда денешься. Как в той старой песне: «Не спрятаться, не скрыться», короче говоря, всё равно тебя настигнут.

Секретарша Лидочка подняла удивленный взгляд на Костенко. Взгляд был не только удивленным, но и немножко испуганным.

– Шеф у себя? – ласковым голосом спросил Артем.

– Да, но он занят, просил не беспокоить, – Лидочка явно врала.

– Доложи, – Артем наклонился ближе, – и не беспокойся. Я сегодня мирный, как тот бронепоезд, что стоит на запасном пути. Скажи Роману Богдановичу, что Костенко пришел с уже готовой статьей, причем досрочно.

Лидочка впорхнула в кабинет и почти сразу же вернулась, приглашая Костенко.  Пичкур сидел на месте и видимо, чтобы как-то сгладить начало беседы протирал толстые линзы своих очков.

 – Здравствуйте, Роман Богданович, – Артем действительно был настроен на примирение. Вряд ли он когда-нибудь будет любить Пичкура, но может быть его  нужно жалеть, а не презирать. Человек, наделенный такой патологической трусостью и страхом перед руководством, достоин жалости.

– Роман, давай не будем держать друг на друга зла. В конце концов, нам еще столько вместе работать. Ну, ты погорячился, ну я не сдержался, с кем не бывает. Мир?

– Ну, мир, – смешно покрутив крупной косматой головой, выдавил Роман Богданович.

– Я представляю, какой ты был злой, когда писал за меня статью, ну извини, так уж получилось. Не мог я переступить через себя.

– Не представляешь. Я всю ночь не спал, а потом еще на ковер к Семаго, а у меня давление.

– Курить надо бросать, Ромочка, а то пиво, сигареты и походы на ковер доведут тебя до больничной койки. Я вот тут, как раз про это статью накропал.

– Это такие, как ты доведут меня, – ворчливо ответил Пичкур,– и при чем тут гипертония, тебе же надо осветить будущую деятельность фонда по борьбе со СПИДом?

– А я комплексно подошел к проблеме, так сказать в свете общих проблем нашего здравоохранения.

– Не можешь ты без выкрутасов, написал бы просто и ясно: фонд хороший, Кульчицкий молодец.

– Нет, Виталий Анатольевич в депутаты метит и рассчитывает на электорат с образованием, информированный. Их голыми руками не возьмешь.

– Хорошо, я почитаю, что ты там наваял. Кстати, ты не забыл, что сегодня презентация фонда?

– Как тут забыть, Лариса Витальевна, лично за мной обещали заехать. Вот только смокинг и бабочку надену.

– Насчет смокинга это ты правильно заметил, а то Семаго опять будет воспитывать, хотя мне удобнее в джинсах. Вон Стивен Джобс всю жизнь в джинсах и  кроссовках проходил и ничего, нормально.

– То Джобс, он уникум.

Костенко еще раз расплылся в улыбке и смылся из кабинета. От одного его вида Пичкура тошнило и распирало от злости. Баловень судьбы. «Улыбается он, я тебе поулыбаюсь, плакать ты у меня еще будешь, рыдать», – подумал Роман Богданович вслед.

Ужасно захотелось курить. Он выдвинул верхний ящик стола, поверх бумажек лежала пачка сигарет. В офисе Семаго курить запретил, спортсмен гребаный, но курить хотелось очень. Пичкур взял пачку выдвинул одну сигаретку и подошел к окну. Зажигалка была в заднем кармане джинсов. Он приоткрыл окно и закурил. Вместе с табачным дымом приходило успокоение.

«Улыбается он, улыбайся, пока», – думал Роман Богданович, выпуская тонкую струйку дыма. – «Я твою статейку так препарирую, так подрисую, так преподнесу, что только фамилия в подписи останется, а остальное будет так, как нужно мне. Семаго будет очень доволен».

*********************

Торжественное открытие фонда, проходило по накатанной схеме, с речами, фуршетом, фейерверком. Артем в смокинге стоял рядом с ослепительной Ларисой. Она на правах хозяйки тусовки, обходила приглашенных, Костенко сопровождал. Разговоры были обычные, только  на этот раз, в разговоре обязательно присутствовал диалог о предстоящей свадьбе. Лариса отшучивалась, Артем отмалчивался, но в шутках Ларисы легко было уловить, что все подробности будут известны в назначенное время, а пока всё идет по плану и не стоит торопить события.

Роман Пичкур с бокалом в руке протиснулся поближе к стоящему в кругу каких-то девиц Семаго. Девицы громко смеялись шуткам олигарха, а тот приобнимал их за талии. Пичкур и Семаго были почти ровесниками,  Валерий Николаевич был даже старше на десяток лет Романа Богдановича, но из-за того, что Пичкур был вдвое толще и формой напоминал матрешку, впечатление было противоположным. Возраст Семаго лишь немного выдавала седина и морщинки возле глаз. Вторая половина пятого десятка и бурная молодость олигарха хоть и оставили свои отпечатки, но Валерий Николаевич был по-прежнему  по-спортивному строен и гибок.

Пичкур потоптался рядом с веселой компанией несколько минут, пока Семаго не заметил его.

– Ты что-то хотел, Роман?

– Поговорить надо бы, Валерий Николаевич.

– Прямо сейчас? – Олигарх не был расположен заниматься делами и плотоядно смотрел на девушек, с которыми он только что общался.

– Лучше сегодня, Валерий Николаевич, – настаивал Пичкур.

Они отошли в сторону.

– Ну, давай, только я надеюсь недолго, праздник как-никак, – Семаго подмигнул одной, стройной брюнетке с узнаваемым лицом поп звездочки, взял бокал с подноса у проходящего официанта, отпил глоток, скривился недовольно и кивнул, дескать, я тебя слушаю.

– Я хотел поговорить о Костенко в свете того, что вы мне говорили, – лицо Семаго  выразило интерес. – Я вам уже докладывал, что мне пришлось за него переписывать статью в срочном порядке о Киотском протоколе.

– Ну и дурак. Это твои проблемы, если ты не можешь управлять – делай сам.

– Но вы же, знаете…, Лариса Витальевна. Я как-то не решился…

– А кто такая Лариса Витальевна? Она что, твой начальник?

– Но Виталий Анатольевич, я знаю ваши близкие отношения и поэтому…, мне кажется, я не мог игнорировать…

– И что ты от меня хочешь?

– Дело в том, что, как и было договорено, Костенко написал статью о презентации нового Фонда.

– Это ясно, что дальше,  что ты хочешь?

– В этой статье написано бог знает что. Что СПИД – это не такая уж опасная болезнь, что нею болеют одни наркоманы и педерасты, а бизнесмены и политики делают себе из этого пиар компании и зарабатывают на этом деньги.

– Что прямо так и написано?

– Ну, я, конечно, сгруппировал информацию, но суть, в моем понимании такая.

– Это меняет ситуацию, только я не понял на кого он работает? Ты куда смотришь задница жирная? – Семаго даже замахнулся на Пичкура бокалом.

– Так я же наоборот, я же, как лучше…, чтобы предупредить…, как вы сказали…,  но я бы никогда не допустил, – попытался тот оправдаться.

– Смотри, ты там старший, если что будет не так, я вам всем головы пооткручиваю, а тебе первому.

Семаго зло бросил пустой бокал, он покатился по траве, но  не разбился. Официант тут же подхватил его и унес. Валерий Николаевич глазами искал Кульчицкого. Тот переходил от компании к компании с бокалом в руке и приятной улыбкой на лице, как и подобает хозяину. Семаго решительно направился к нему.

– Виталий, надо поговорить.

– Что прямо сейчас? У тебя вид, как у тореадора,– Кульчицкий усмехнулся, – или как у быка. Глаза налитые, как будто боднуть кого-то хочешь.

– Это хорошо, что ты шутишь, хорошее настроение оно всегда в пользу, а ты мне скажи, какие у тебя взаимоотношения с будущим зятьком?

– Что за вопрос? – Кульчицкий перестал улыбаться. – Извини меня, Валера, но ты еще не член нашей семьи, чтобы задавать такие вопросы.

– В этом ты прав, я не член семьи, но старинные дружеские отношения, мне так кажется, позволяют мне спросить тебя: «А тебе не кажется, что Костенко – «казачок засланный»? У нас ведь много общих дел и мне не всё равно, кто будет рядом с тобой и твоей семьей.

– С чего ты взял? – недоверчиво спросил Кульчицкий.

– Есть очень серьёзные подозрения.

– Говори.

– Он и раньше пытался вставить свои гнутые три копейки, куда его не просили, но в последнее время просто распоясался. О деньгах по Киотскому протоколу он написал такое, что Рома всю ночь переписывал. Теперь по открытию Фонда.

– Что по открытию Фонда?

– Статью написал, что Фонд – это только прикрытие, пиар компания будущего кандидата в депутаты, что СПИД – это тьфу, и ним болеют только дегенераты. То есть твой фонд – это помощь дегенератам: наркоманам и гомикам. Тебе нравится такая трактовка?

– Не может быть!

– Может, Виталий, может! Костенко хочет, чтобы всю эту гадость напечатали, а твоя Лариса покрывает его, звонит Пичкуру с угрозами.

– Вот засранец, он думает, если Лариса его выбрала, так ему всё можно! – Глаза Кульчицкого наливались злостью. – Он мне сразу не понравился, но Лорка втюрилась в него, нельзя было отодрать. Ты мне пришли эту статью, Валера.

– Пришлю, пришлю, но не знаю, как ты, а я его завтра же, уволю. Мне же нельзя пускать такую дискредитацию в печать, нужно принимать меры. В конце концов, я отвечаю за всё, что касается освещения в прессе деятельности Фонда. Я понимаю, что Лариса твоя единственная дочь, но всему есть предел. Тем более мне кажется, что ей нужен не такой муж, а кто-то посолиднее, из нашего круга. Зачем ей этот босяк?

– Ты еще себя предложи.

– А что, почему бы не предложить?  Я мужчина свободный, и давно хотел тебе сказать, что Лариса мне очень нравится.

Кульчицкий удивленно уставился на Семаго:

– Ты же её вдвое старше.

– Отнюдь, Виталий, и вообще, причем здесь арифметика? В наше время это не разница.

– Валера, ты это серьёзно?

– Серьёзно, и насчет себя и насчет этого казачка голубоглазого.  Тебе, конечно, решать по Ларисе, но Костенко я завтра уволю, а там сам смотри.

– Хорошо, спасибо, я подумаю, ты только статейку не забудь мне прислать.

– Не забуду, не беспокойся.

Семаго вполне удовлетворила беседа с Кульчицким. Может он сейчас и не готов выдать Лорку за него, но зятьку не поздоровится точно, а дальше посмотрим. Цыплят по осени щипают. Он нашел Пичкура и выдал ему жесткие инструкции:

– Роман, завтра же соберешь всех своих и устроишь разбор полетов. Костенко с треском увольняешь, так чтобы другим неповадно было.

– А если…

– А если будет звонить Лариса Витальевна, передашь, что все вопросы к Виталию Анатольевичу. Я со своей стороны позабочусь, чтобы этого писаку даже в заводскую многотиражку не взяли. Ален Делон, мать его!

***********************

Костенко разбудил звонок мобильного, накануне он заснул поздно, пока проводил Ларису, пока доехал домой. Звонила Лидочка:

– Доброе утро, Артем  Сергеевич. Сегодня в двенадцать часов расширенное совещание сотрудников, явка всех обязательна. Совещание будет проводиться в конференц-зале.

– Лидочка, может быть, ты меня прикроешь? С меня презент, я так не люблю такие сборища, – пытался он отбиться еще сонный.

– Не могу, Артем Сергеевич, Роман Богданович сказал, чтобы вы обязательно были и все остальные  члены редколлегии.

– С чего это такие строгости? Что хоть там за повестка дня?

– Подведение итогов, ну и там всякое разное, – запнулась Лидочка, – приезжайте обязательно. Роман Богданович вас ждет. Не подведите меня, я вас предупредила.

Пришлось Артему быстренько чистить перья и сломя голову бежать за машиной. По дороге, отойдя от сна, он смирился с тем, что не выспался и решил зайти после собрания к Пичкуру, если тот успел прочитать статью о Фонде, то может быть есть какие-нибудь замечания. Можно будет быстренько довести её до ума и отдавать в печать. Пробки к полудню рассосались, на место Костенко прибыл даже чуть раньше и успел переброситься несколькими словами с коллегами.

Никто не знал, откуда такая спешность. Обычно подобные собрания собирались, когда Роман Богданович получал какую-нибудь очередную важную директиву от руководства. Они всегда заключались в том, как нужно работать, с пространным отступлением, как плохо работали до того. Такие собрания были нудными, формальными, напоминавшими совдеповское время, тем, кто его еще помнил.

К полудню Лидочка собрала в конференц-зал кроме командированных,  всех наличных сотрудников. Пичкур заметно волновался и часто пил воду из тонкого пластикового стаканчика. Начал он издалека. Больше всего присутствующих удивило, что Главный не читает по бумажке, а пытается говорить собственным словами, с трудом преодолевая косность языка. Пичкур ходил туда-сюда перед собравшимися и нервным срывающимся голосом говорил:

– Сегодня я собрал весь коллектив, потому что настало время, когда становится понятно, что дальше так жить нельзя. – Он бросил взгляд в зал. – Многие наши сотрудники забыли, что такое дисциплина и корпоративная солидарность. Вседозволенность выросла огромными сорняками  в  нашем здоровом коллективе. Постоянные опоздания, распивание кофе и перекуры.

– Так у нас же запретили курить в офисе, – кто-то бросил реплику.

– Вот именно, а перекуров меньше не стало. Вы думаете, я не знаю, кто бегает на другие этажи туда, где еще остались курительные комнаты?

– Мы больше не будем, мы отработаем, –  смешно прогундосил Ваня, незаменимый репортер, который, об этом все знали, работал сутками и был одним из немногих приверженцев табака.

– Не строй из себя клоуна,  Филимонов, тебе, как раз и не мешало бы бросить курить. Я говорю совершенно серьёзно, но, собственно говоря, не это главное. Главное, что пропала дисциплина корпоративная, понимание, что мы все работаем на единый стратегический курс, который четко выработан нашим руководством и никому не позволено заниматься отсебятиной и писать всякие вольности!

Пичкур запнулся и искоса глянул на Артема, который, как всегда сидел на своём привычном месте, в конце первого ряда у окна. Костенко совершенно не вслушивался в то, что говорит Роман Богданович, ковырялся в меню своего телефона.

– В первую очередь, я имею в виду работу господина Костенко, – Пичкур, как будто бросился в холодную воду, – В последнее время он позволяет себе писать всякий бред, претендуя на истину в последней инстанции. Игнорирует сроки сдачи материалов и вообще не осознает, что можно писать, а что нельзя.

Артем удивленно поднял глаза. Главный редактор глубоко вздохнул и громко, визгливо продолжил.

– Да, я имею в виду вашу работу, Артем  Сергеевич. Руководство крайне недовольно вашими, с позволения сказать, трудами. Более того, оно считает, и я вам сейчас сообщаю, – Роман Богданович, набрал в легкие воздух, – вы уволены! Сегодня же можете получить расчет и трудовую книжку в отделе кадров. Приказ о вашем увольнении я подписал еще утром. – Пичкур выдохнул и испугался еще больше от того, что всё это сказал.

Артем сидел оглушенный, ничего не понимающий. На его лице гуляла глупая улыбка, ему еще казалось, что это розыгрыш и через секунду всё рассмеются, а Пичкур заорет: «Вас снимала скрытая камера»! Но представление продолжалось и Роман, видя растерянность Артема, осмелел,  заголосил еще громче:

– Да, я имею в виду вашу работу, Артем  Сергеевич. Руководство крайне недовольно вашими, с позволения сказать, трудами. Более того, оно считает, и я вам сейчас сообщаю, – Роман Богданович, набрал в легкие воздух, – вы уволены! Сегодня же можете получить расчет и трудовую книжку в отделе кадров. Приказ о вашем увольнении я подписал еще утром. – Пичкур выдохнул и испугался еще больше от того, что он всё это сказал.

Артем удивленно рассматривал Главного редактора и никак не реагировал. Пичкур от испуга совсем потерял голову и из последних сил истерично  заорал:

– Да, я о вас это говорю. Времена вседозволенности прошли, нельзя втаптывать в грязь корпоративную солидарность и плевать на наш стратегический курс. Теперь я прошу вас покинуть зал, господин Костенко. На совещании должны присутствовать только настоящие сотрудники, а не бывшие!

Артем встал, до него, наконец, дошел смысл всего сказанного Пичкуром. В зале стояла полная тишина, только поскрипывали стулья, он растерялся, посмотрел в зал на своих коллег, но никто ему не ответил хотя бы взглядом. Все прятали глаза и молчали. Ситуация была такой неожиданной, что он даже не нашелся, что ответить. Не произнеся ни слова, Артем вышел из конференц-зала. В коридоре он огляделся, не совсем понимая, куда ему надо идти, а действительно куда? Он медленно спустился  на первый этаж не на лифте, а пешком по лестнице, вышел из здания и сел в свой автомобиль.

Первым порывом было позвонить, но куда, кому? Ларисе? Нет – это ниже его достоинства, жаловаться женщине, тем более, что она его уже предупреждала, что от Пичкура можно ждать гадостей. Ничего, еще посмотрим, кто будет сверху. Когда эта новость дойдет до Лорки, Пичкуру вряд ли будет комфортно. В конце концов, на этом логове свет клином не сошелся. Его еще будут просить вернуться, а он покажет им всем большую фигу. Имя Костенко еще чего-то стоит  в  среде  журналистов.

Возбуждение не проходило, Артем решил, что надо где-нибудь прогуляться. Пешочком пройтись, спокойно подумать. Испуг всегда сильнее, чем реальная угроза. Он вырулил на бульвар Леси Украинки, поехал в сторону Днепра. У него не было продуманного маршрута, он ехал, куда глаза глядят. На пересечении с бульваром Дружбы народов свернул под мост и доехал до светофоров. Ехал он агрессивно, всё время, обгоняя машины, и поэтому оказался в левом  ряду, надо было поворачивать по стрелке налево. По крутому подъему он доехал до Лавры. Там он оставил джип на стоянке, в Лавру не пошел. Он пошел вниз к «Співочому полю». По аллеям гулял народ, но было малолюдно. Артем, почти не замечая людей, шел вниз пока не спустился по лестнице к Набережному шоссе. Здесь он остановился и заворожено смотрел на проносящиеся мимо автомобили. В них ехали незнакомые люди, видимо по делам. Он стоял один у этого потока незнакомых занятых людей и ему некуда было спешить, ехать и даже звонить.