2012-й
Еду троллейбусом и смотрю на облака, подсвеченные заходящим солнцем: какое лучистое, пронзительно-радостное небо! Скоро, совсем скоро весна…
Но сегодня с утра день был смурый, зябкий, напитанный холодным дождем со снегом, а к полудню выскользнуло солнышко, заиграло, заулыбалось, и вот сейчас мои панорамы небесные, подсвеченные розовым предзакатным светом, устроили настоящий праздник, - какое разнообразие форм, оттенков серого, белого, розового!.. какой влекущий взор вечности!
И как же редко отрываем мы глаза от земли, чтобы увидеть все это!
На какое-то мгновение мой взгляд словно спотыкается о серые стены зданий, изуродованные кроны обрезанных лип, а потом снова взлетает туда, к облакам, зовущим в своё бездонное пространство.
* * *
Так начинаю автобиографическое повествование «Вот прилетят стрижи», написанное по дневниковым записям, которые веду с 1951 года (с четырнадцати лет). Почему так назвала? А потому, что прилёт стрижей в начале мая для меня всегда праздник, - очень люблю этих неугомонных птах, с отчаянно радостным писком носящихся всё лето в ущелье из пятиэтажек, - и в таком названии как раз живёт ожидание прихода радости, мечты, надежды, которые, как мы надеемся, непременно сбудутся.
А вообще-то в моём повествовании я веду диалог со своими дневниками, в которых – жизнь моя, моей семьи и тех, с кем приходилось встречаться, работать (режиссером местного телевидения), и для знакомства – отрывок из первой главы под названием «Минувшее не проходит»:
1969-й
Я валюсь с ног от недосыпания, - дочка просыпается и плачет через каждые два часа. Кажется иногда: не вы-де-ржу!
Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять…
О чудо! Платон оставался дома с малышкой, а я ходила гулять… вернее – бегать по магазинам. И эта пробежка была для меня праздником!
Платон пришел домой поздно, сел ужинать. Молчит. Вижу: случилось что-то. Спросила… Нет, всё, мол, нормально. Молча, ушел к себе.
И все же оказалось: на собрании местных писателей, когда зашла речь о вводе наших войск в Чехословакию для подавления восстания, он сказал, что это, мол, чудовищно.
А это значит: сказал крамолу.
И что теперь будет?
Самое трудное для меня сейчас – привыкать к несвободе, ведь я напрочь привязана к дочке, к ЕЁ жизни, - и это рождает во мне ощущение: я – под арестом! Под домашним арестом. Иной раз даже реву от бессилия… бессилия вырваться из этого замкнутого круга.
Но что делать? Надо привыкать. Надо как-то выкарабкиваться к МОЕЙ свободе, но уже ВМЕСТЕ с дочкой.
Ибо то великое счастье, которое испытала, когда мне в палату впервые принесли ее – всё оправдывает.
И снова у Платона проблемы.
В своей передаче сказал: преступно, мол, взрывать и сносить старую церковь на Набережной. Естественно, Обкому такие слова журналиста не понравились, - решения Обком вне критики, - и вот теперь секретарь по идеологии Смирновский давит на нашего с Платоном начальника, Анатолия Васильевича, чтобы тот убрал с телевидения крамольного и непослушного журналиста.
Думаю, нашему относительно обеспеченному житью скоро придет конец, - опять Платона уволят за то, что «не тем духом дышит»… то бишь, не той идеологией.
Слава Богу! Наконец-то моя двухмесячная дочка поняла, что есть день, а есть ночь, когда надо спать.
А, кроме того, спит она еще и два раза в день, так что, появились у меня полтора-два часа, когда занимаюсь вот чем: сажусь и перепечатываю свои дневники, которые веду с четырнадцати лет. Интересно!..
И вот несколько записей:
«В этом году очень морозная зима, и сегодня с утра подул холодный резкий ветер, к вечеру стал сильнее, а потом и мокрый снег пошел, началась метель. В прошлом году в это время уже тронулась река, а сегодня даже не похоже, что скоро будет весна.
… Вчера мама рассказала мне, что после войны её знакомую посадили в тюрьму на семь лет только за то, что они с дочкой собирали колоски на колхозном поле, и в тюрьме она умерла. Неужели это преступление - собирать колоски?
… Мой брат Виктор сегодня осмотрел пчел, и оказалось, что половина их вымерла. Как жалко! Все лето они по каплям собирали мёд, гибли под дождём, пропадали в полетах, а мы этот мёд у них отняли, и вот они умерли от голода. Перед оставшимися живыми пчелками даже стыдно.
… Воскресенье. Мама ушла на базар продавать одеялку, которую мы вчера дошили. Если продаст, то купит нам хлеба, а корове - санки сена. Мама говорит, что Зорьку надо поддержать сеном, а то она совсем стала худая потому, что мы кормим ее только соломой».
Вот такие отроческие записки…
Конечно, наивны они и просты, но всё ж интересно: а какая я там в них буду, дальше? Ведь исписанных тетрадей так много!
2012-й
Тогда я еще и не предполагала, что чтение дневников станет для меня началом увлекательнейшего путешествия в собственное минувшее, спора с ним, переосмыслением его и, самое главное, попыткой познать себя…
1969-й
Как ни доказывал Платон право журналиста на правду, - даже в Обком ходил! – но пришлось всё же подать заявление «по собственному желанию».
Так что, закончился мой домашний плен, и я выхожу на свою любимую работу, а Платон будет сидеть с дочкой, пока не выхлопочем направление в ясли, - журналистке с радио я подарила альбом и она обещала помочь.
Первый день на работе после трехмесячного перерыва.
Угодила к событию: наш председатель Телерадиокомпании Туляков возвратился из Москвы и вот на летучке рассказывает о театре на Таганке:
- В холле висят портреты актеров и все - в негативе, - и его большая губа пренебрежительно отвисает. - Даже и под лестницей фотографии развешены, - держит паузу, обводя нас бесцветными глазами. - Потолок чёрный, актеры во время спектакля всё стоят на сцене за какой-то перегородкой и высовывают оттуда только головы, - губа отвисает ещё ниже. - Правда, в конце всё же пробегают по сцене, - снова медлит, ожидая поддерживающей реакции. - А фильмы американские... сплошной половой акт! – снова обводит нас тяжелым взглядом и горестно вздыхает.
Сижу и думаю: ну разве такой руководитель может потребовать от журналистов чего-то умного, интересного?..