Грузовик надсадно ревет, перебираясь через очередной снежный занос. Впрочем, назвать снегом это темное нечто, скрипящее под колесами моего "ЗИЛа" - значит сильно приукрасить этот затянувшийся ночной кошмар. Быть может, даже превратить его в сказку… Сумрак вокруг меня кажется живым, обволакивающим мою машину, и даже мощные фары не способны заставить его отступить. А ведь по часам чуть больше полудня…. Мне не привыкать - вечная ночь давно стала для меня обычным явлением, а вот мой юный спутник, проведший, наверное, большую часть своей жизни в ярко освещенном бункере, со страхом выглядывает из окна.

Никогда не поверю, что он ни разу не выбирался на поверхность. Не поверю, что он не знал, в какой цвет окрасила война когда-то голубое небо. Не поверю и все тут - даже в подземные "муравейники" доходят вести о том, каково живется здесь, на поверхности.

Но, Боже мой, до чего он испуган.

- Парень, - окликаю его я, чтобы хоть как-то развеять молчание, - Сколько тебе лет?

Кажется, он даже не сразу понимает вопрос - на его лице смесь страха и любопытства, однако, первого все же больше.

- Что вы спросили? - говорит, он, наконец.

- Сколько тебе лет? - повторяю я свой вопрос.

- Двадцать. - немного подумав говорит он. Гадает, зачем я спрашиваю его, или и в самом деле с трудом вспоминает, сколько зим прошло с его рождения. Календарных зим, разумеется. Этой черной зиме не видно конца и края.

- И ты умеешь делать бомбы?

- Умею. - с гордостью говорит он, и лицо его светлеет. - Я был лучшим в классе.

- Ты знаешь, что тебя ждет? - неподходящая тема для невинного разговора, но я не могу не спросить. В самом деле, интересно, осознают ли оружейники, с чем им предстоит столкнуться? Понимают ли, что вся их оставшаяся жизнь пройдет близ ядерных бомб и, как следствие, при повышенном радиационном фоне. Отдают ли себе отчет в том, что сотворит с ними радиация?

- Догадываюсь. - говорит он, мрачнея, но тут же вновь улыбается. - А вдруг я окажусь бегуном, как и вы?

Мне хочется рассмеяться от его нелепой надежды, но смех, почему-то застревает в горле. Грех смеяться над больными людьми.

- Нас мало. - говорю я. - Очень мало. Я сама знаю в городе лишь четверых бегунов.

- А в других городах? - спрашивает он.

- Не знаю. Не была. Иногда мне кажется, что мы - последний город в этом мире.

- Я так не думаю. - говорит он, одной этой фразой тут же выдавая себя как "подземного" интеллигента. - Должны же быть и другие. Ведь кто-то же продолжает воевать.

- Я знаю только одно. - решительно говорю я, - Американцы продолжают нас бомбить, а мы продолжаем бомбить их. Все! На этом мои знания о мире обрываются, да и твои, мне кажется, тоже. Связи нет - кругом магнитные поля. Отправиться в другой город могли бы, пожалуй, лишь безумцы, да бегуны, среди которых, между прочим, безумцев нет. Поэтому мы и сидим здесь, продолжая отстреливаться в меру своих сил и отбивать их ракетные атаки. Для нас другого мира нет! Кстати, если бы тыл бегуном, то уже ощутил бы это. Здесь, в машине, радиационный фон уже гораздо выше, чем под землей.