Никита вошел в квартиру тихо и незаметно. Незаметно для меня, разумеется! Я был так поглощен изучением инструкции к сухому горючему, что подкрасться ко мне имел бы шанс даже танк.

- Собрался куда-то? – спросил он, заглядывая мне через плечо, от чего я подпрыгнул на месте, саданув плечом ему по подбородку.

- Что, язык прикусил? – злорадно спросил я, - Будешь знать, как невинных людей до инфаркта доводить!

- Ты бы лучсе дверь запирал! – пробурчал он, не открывая рта, - Если оказется сто я язык себе откусил, операцию по его протезированию ты мне оплатишь!

Я беззлобно отмахнулся от него. Знаю я эту песенку. Если я отвечу, что, мол, да, конечно, оплачу, и даже более того, если ты помрешь от кровопотери, то я тебе такой памятник на могиле отгрохаю - Никитос тут же заявит что он и без языка проживет, и надгробие ему, мертвому, абсолютно по фигу, и предложит деньги пропить прямо сейчас.

А дверь я закрывать не буду никогда! И пусть мне родители на мозги капают, пусть запирают за собой дверь, приходя с работы! Я запираюсь только на ночь, и когда меня нет дома. Все! В остальное время дверь моей квартиры всегда открыта. Я всегда рад гостям! Особенно Никите!

- Представляешь, - сказал я ему, протягиваю упаковку сухого горючего, - Я всю жизнь гадал, что же это такое, а оказывается… Оказывается это сухой спирт!

- Сухой? А если его развести?

- Вот и я о том же!

- Даже если спирт замерзнет… - продекламировал Никитос, театрально прижав руку к груди.

- Все равно его не брошу! – поддержал я друга.

- Буду грызть его зубами, потому что он хороший!

Последнюю строчку мы пропели уже вместе.

- Ты куда собрался-то? – повторил он свой вопрос, возвращая мне сухое горючее, - Котелок, тушенка, даже палатку откопал! Куда идешь?

- Не знаю! – честно ответил я.

- То есть, как это, не знаешь?

- Просто не знаю. Знаю, что в пределах Медянска, а куда - еще не знаю.

- А, ну если в пределах города, то это все объясняет, - успокоился Никита, - Чем могу помочь?

- Лучшая помощь – это не мешать.

Никита уселся на диван, и стал деловито теребить палатку. Ох и человек же этот Никитос! Человечище! И мой лучший друг ко всему в придачу. Я всю жизнь прожил здесь, в Сосновке, спальном районе Медянска. И всю жизнь рядом с Никитой. Через этаж! Жаль только, что не друг над другом – можно было бы переговариваться азбукой Морзе, долбя по батарее. Но даже и то, что наши квартиры были расположены диаметрально друг напротив друга нас не остановило. Когда нам было по четырнадцать лет, мы протянули между нашими квартирами игрушечный телеграф, и переговаривались именно азбукой Морзе, быстро заучив ее на память! Я и сейчас могу работать радистом! Скорость печати – слово в минуту.

А еще могу работать шифровальщиком! Два года назад у нас был бзик на азбуке пляшущих человечков, позаимствованных из Конан Дойля! Человечков там немного не хватало – пришлось добавить своих. Родители диву давались, находя у себя в замочной скважине записку, испещренную этими каракулями! Что уж говорить об учителях, которых мы, учась в одном классе, просто изводили своей перепиской. Что делает учитель, перехватив записку доставшего его ученика? Нормальный – выкидывает в мусорное ведро. Извращенный или особо злобный – зачитывает всему классу. А что ему делать, если в записке написано: "Вражеский корабль В вчера оставил в гавани Н свою гнутую торпеду! Нет ли возможности торпедировать ею корабль В?" Откуда наша математичка могла знать, что весь этот бред – ни что иное как закодированное сообщение, означающее, что вчера я забыл у Никиты свою ручку, и прошу, если он ее нашел, передать ее мне?

Сейчас нам по двадцать одному году. Пляшущими человечками мы больше не балуемся. Детский телеграф пылится в чулане. Средство связи друг с другом у нас стало гораздо более простым. Если я рванул на лестнице петарду, значит предлагаю Никите спуститься ко мне на перекур. Сейчас он пришел сам, по собственной инициативе. Так уж сложилось – летом мы курили у него, потому как его балкон выходил на двор, а зимой – у меня, потому как мой балкон был застеклен, и на нем в стоявший на улице колотун, вполне можно было скурить сигаретку-другую.

- Курить будешь? – спросил Никита, читая мои мысли. Это он умел! Иногда наши мысли бежали параллельно, и я заканчивал начатые Никитой предложения, а он, соответственно, мои.

- Буду, - отозвался я, и полез за сигаретами.

Наверное, это немного странно, прятать сигареты от родителей, когда тебе двадцать один год, у тебя есть какая-никакая, но работа, и вообще, ты – вполне состоявшаяся личность. Но запрет на курение, наложенный папой и мамой, был настолько силен, что курил только днем, чтобы к их приходу запах табака начисто выветрился, стряхивал пепел в окно, а окурки тут же выносил в мусоропровод. А может быть, в этом просто было что-то от желания иметь свою маленькую тайну? Что-то из той же области, что и наши с Никитой пляшущие человечески, вражеские корабли и гнутые торпеды?

Мы завернулись в дубленки, нахлобучили на головы шапки (застеклен балкон, или нет, а дубак там стоял тоже не слабый), вышли на балкон, и молча закурили.

- Так куда собрался-то? – снова спросил Никита.

- Да не знаю я! – снова ответил я.

- Стой! А какое сегодня число?

Вспомнил-таки, гад! А еще друг называется!

- Седьмое! Рождество, между прочим!

- Вася… - как-то разом осунувшись, пробормотал он, - Ты это… В общем, извини меня, ладно. Я не забыл, какого числа она умерла. Я просто забыл, какое сегодня число. Ты не думай, я правда не забыл ее. Мне до сих пор кажется, что она где-то здесь.

- А она и есть здесь! – ответил я, твердо веря в правильность своих слов, - И будет здесь всегда, пока мы ее помним!

- Ты же не наделаешь каких-нибудь глупостей? А то сухое горючее твое, палатка…

- По-твоему то, что сделала она – глупость?

- Нет, не глупость, но… Черт, Вася! Конечно глупость! Мы же потеряли ее! Она умерла! Это самая большая глупость, которую она могла сделать! Ты год назад чуть из института не вылетел, и в этом опять задумал что-то! Ведь не то же, что и она?

- Нет, не то же… - ответил я, - Я для этого слишком слаб.

- Не говори ерунды!

- Ладно, не буду, - согласился я, и сделал глубокую затяжку.

Помню, как-то спросил у одного своего знакомого, заядлого курильщика, потребляющего по полторы-две пачки в день: "Зачем ты куришь?" Ответ поразил своей логичностью: "Я курю, чтобы не хотеть курить!" Я же курю по обратной причине. Потому, что хочу курить. Хочу почувствовать во рту вкус табака, хочу ощутить легкое головокружение, когда никотин доберется до головного мозга. И хочу знать, что я только что втянул в себя Смерть. Ее маленький кусочек… Теперь Смерть у меня внутри! Теоретически это должно меня пугать, не так ли? А меня радует! Я ношу в себе частичку Смерти, махонькую такую, недостаточную для того, чтобы убить меня! Я – тюремщик Смерти!

Оля тоже любила курить… Собственно, она и научила меня, дала мне первую сигарету в мои 17.