Андрей последовал ее совету, только на этот раз представился журналистом. Седому, с ветеранскими колодками на пиджаке начальнику отдела кадров понравилось, что их забытое поколение вновь привлекло внимание прессы, и он собственноручно поднял личное дело профессора Гринберга.

Профессор жил в старой части города, в районе улиц Желябова и Жуковского, в доме дореволюционной постройки. Годами здесь ничего не менялось, и, очевидно, это соответствовало его образу мыслей, с той лишь разницей, что он был современником Кирова, а не Жуковского. Солнцу, пытавшемуся заглянуть в узкий, выложенный плитами дворик, кажется, еще ни разу не удалось коснуться земли, поэтому тень, прохлада и сырость хозяйничали здесь в любое время дня.

Андрей нажал на кнопку звонка и долго прислушивался к шаркающим шагам. Они затихли под самым порогом, а в центре глазка померкла светящаяся точка – его разглядывали. Истекали секунды. Он забеспокоился: откроет ли хозяин незнакомому человеку? Испугавшись, что тот захочет прикинуться глухим, он наклонился к глазку и громко сказал, всматриваясь в его темное отверстие:

– Не бойтесь. Я журналист. Ваш адрес мне дали в университете. Я напишу о вас статью.   

Услышал тот или нет, но колебание разрешилось в пользу гостя. Дверь осторожно приоткрылась. В образовавшуюся щель полубезумными глазами опасливо разглядывал его какой-то старик. Его голова казалась вдавленной в плечи, а из-за ушей топорщились поседевшие остатки шевелюры. Воротник фланелевой рубашки был наглухо застегнут.

– Анатолий Александрович, я журналист. У меня к вам несколько вопросов. Вы позволите войти? – настоял Андрей, видя, что тот не горит желанием открыть дверь пошире.    

Хозяин как бы нехотя, но все же впустил его в квартиру. В нос сразу же ударил специфический прелый запах, как бывает, если подолгу не открывать окна. В комнате с задвинутыми занавесками царил полумрак, сгущаемый старой, почти антикварной мебелью черного цвета. Тишину и покой подчеркивало мерное тикание настенных часов.

– Я вас слушаю, – недовольно сказал хозяин, не позволив ему закончить осмотр помещения. Его голос был такой же скрипучий, как и пересохшие ступеньки деревянной лестницы, по которой Андрей поднимался только что.   

Гринберг наполовину выдвинул один из стульев, окружавших овальный стол. Он сразу «поехал», как только Андрей на него сел. Профессор, по всему видно, не собирался долго терпеть незваного гостя. И куда он только время девает, недоумевал Андрей. Он начал с дифирамбов университету, надеясь прежде всего снискать расположение собеседника. Мимо. Старик равнодушно выслушал справку о достижениях региональной медицины, полученную им в стенах библиотеки. Тогда он заявил, что прочел одну из его статей, имея ввиду написанную в соавторстве с Вержбицкой, и при этом дал понять, что ему известно, насколько сделавшие себе имя ученые любят использовать чужой труд, и что упомянутая статья, вышедшая при участии обоих, выгодно отличается от остальных, написанных ею одной.

Старик немедленно оживился. Теперь Андрей знал, на чем следует сыграть. Глаза старого профессора, оказавшиеся не такими уж и безумными, заблестели, когда он окунулся в воспоминания.

Улучив момент, Андрей задал ему вопрос о биополях. Тот крайне удивился.

– Биополя? Вы хотите сказать, нетрадиционная медицина? Боже упаси! Разве вы не знаете, как в то время к этому относились? Кто бы взял на себя такую смелость?    

– Возможно, поэтому Вержбицкая и не хотела никого посвящать в свои исследования? Надо полагать, она работала одна?  

– Ерунда, – категоричным тоном возразил профессор. – Ей непременно понадобилась бы лаборатория со всем оборудованием. Простите, вам трудно понять, вы не специалист. Но поверьте, биополе невидимо и неслышимо, оно неощутимо на запах, уловить его можно только с помощью приборов, тестирования, химических анализов и тому подобное. В одиночку никакой гений с этим не справится. А уж я-то смею вас заверить, что наша группа этим не занималась. Двадцать лет… почти двадцать лет я покорно работал на нее, пока не стало очевидно, что потерянного времени уже не возместить. У меня был самый лучший диплом. Блестящая перспектива. Поэтому-то она и пригласила меня к себе! Мне завидовали. Подумать только, не каждому выпадала такая честь – работать у самой Вержбицкой! Но вот прошло двадцать лет, и оказалось, что я – никто.    

– У вас была серьезная причина, чтобы ее возненавидеть.   

– Безусловно. Но в определенном возрасте человек перестает думать о мщении. К тому же, следует отдать ей справедливость. У нее был редкий организаторский талант. Да, она использовала всех, кто с ней работал, она питалась нашими умами, она вынимала из них буквально все. Но при этом невозможно было чувствовать себя ущемленным. Купаясь в лучах славы, она не забывала при этом с самой очаровательной улыбкой напомнить каждому о том, что без его помощи она бы ничего этого не достигла. И самое поразительное, что такого признания оказывалось вполне достаточно, чтобы человек ушел удовлетворенным… – он что-то вспомнил. – Минуту!   

Он долго копошился в соседней комнате, наконец, шаркая по полу, вернулся с фотографией в руке.

– Вот, – протянул он ее Андрею, – взгляните-ка.  

Это был черно-белый, в фигурной рамке – давно таких уже не делали, – групповой снимок на фоне главного корпуса. Внизу – пометка, та же, что и на подшивке в архиве университета: 1949 год. Послевоенное время… Подобранные кверху прически, плотно облегающие платья, широкие штанины. В глазах – восторженный идеализм.

По центру – красивая женщина, отдаленно напоминающая Ксению. Но это было сходство лебедя с «гадким утенком». К ее платью приколота алая роза, он не мог знать ее цвет, но был в этом абсолютно уверен. Rosa rubra flos amoris. Алые розы – цветы любви. Так говорят на языке медиков.

Ноготь профессора уперся в крайнюю фигуру щуплого молодого человека в пиджаке с воротничком навыпуск – самого молодого и единственного, кто не был при галстуке.

– Это ваш покорный слуга, тогда еще только аспирант, – сказал он растроганно.    

Через одного была профессор Вержбицкая, женщина с приколотой розой.

– Тут вся группа. В живых никого не осталось, я один.   

Широкоплечий мужчина лет сорока, стоявший рядом, обнимал ее за плечо.

– Симпатии, кажется, распределяются не в равной степени, – заметил Андрей.       

– Вы правы, – согласился старик. – Они поженились через месяц. Это ее второй муж.    

– Второй, а кто же был первый?    

– Ее бывший сокурсник. Ну, знаете, как это бывает. Первая любовь. Пылкие чувства слишком быстро гаснут. Он хотел с ней развестись, она была против. Он уехал, она – за ним…     

– Но все же они развелись?    

Старик выдержал паузу.

– Все разрешилось само собой. Он умер.   

– Понимаю, каково ей было это пережить. Но ведь она была красавицей, верно? Почему бы ей снова не выйти замуж? Итак, вы сказали, этот человек был ее вторым мужем? – переспросил Андрей, показывая на фотографию.    

– Но не последним. К сожалению, они не прожили вместе и двух лет.     

– Что произошло?   

Старик развел руками.

– Никто не знает, сколько ему отведено жить.   

Андрей понимающе кивнул головой.

– И тогда она вышла замуж в третий раз?   

– За одного юриста. Впрочем, он был не из нашего круга. Я его видел только однажды, на свадьбе. Ни до, ни после этого мы больше не встречались.  

– И что? Наконец, обрела она свое счастье?    

Профессор вздохнул.

– Этот брак продлился, кажется, на год дольше. Сильная женщина, пережила троих. Три замужества, и все… принесли ей столько страданий!    

– Как! И этот – тоже?!    

– Успокойтесь, все они умерли своей смертью.     

– Все трое?   

– Это совпадение. Как и то, что, на первый взгляд, все отличались отменным здоровьем, занимались спортом, ну и тому подобное. Просто однажды приходит момент, и мы обнаруживаем, что перешагнули некую черту, за которой – неуверенное ожидание. У того, кто перед вами на фото, оказалось слабое сердце. Этот диагноз ставил я сам, – он развернул к себе фотографию, всматриваясь в живого, здорового мужчину. – Как сильно болезнь меняет людей! Когда я видел его в последний раз, на нем и кровинки не осталось! Это было за месяц до его смерти. Но, когда я стал прослушивать его грудную клетку, то подумал, что уже сижу возле трупа – он был совершенно холодным, как мертвец.    

Андрею сделалось не по себе. Он взволнованно заерзал, стул под ним опасно качнулся, только что не упал.

– А что, разве так бывает?  

– Это мог быть посторонний эффект воздействия лекарств, – неуверенно ответил профессор.    

Пожалуй, старик рассказал все, что знал.

– Мне пора идти, – заявил Андрей, вставая. – Был рад нашему знакомству. Вы мне очень помогли.   

– Теперь вам будет о чем написать?     

Он совсем забыл, что представился журналистом.

– О да, конечно! – подтвердил Андрей.