На благотворительном вечере, устроенном в пользу беженцев из Афганистана, Бачинского обступили репортеры.

– Два слова, если можно, для «Фольксштимме».

– Что здесь делает газета коммунистов?

– То же, что и все. Пользуемся правом бесплатной выпивки и помогаем беженцам… как можем.

– Тогда желаю успехов!

Он уже отвернулся, как ему в спину прозвучало язвительное:

– Марьян Бачинский нас боится?

Он посмотрел в иронически прищуренные глаза репортера.

– Хорошо, спрашивайте.

– В недавнем интервью вы заявили, что нет уголка в Западной Европе, который не ощутил бы ваше присутствие.

– Это правда.

– А что же дальше – на восток?

Бачинский схитрил.

– С какой стороны?

– Мне кажется, вы прекрасно поняли. Советский Союз известен как один из самых надежных партнеров.

– Я почувствовал это в тридцать девятом, когда бежал от НКВД.

– Нескромный вопрос…

– Не представляю, что это означает на языке газетчиков, но попробуйте.

– Вам за шестьдесят, – напомнил репортер. – Кому перейдет империя Бачинского – извините, я предупреждал – после вашей смерти? У вас имеются наследники?

– Родственников обычно не хватает, когда вам нужно у кого-то занять. Здесь, мне кажется, случай прямо противоположный.

Толпой прокатился смех.

– Правда ли, что у вас в Советском Союзе осталась дочь?

Бачинский замер.

– Это все? – спросил он.

Сбоку блеснула фотовспышка. Фотограф вынул из камеры свежий отпечаток.

– Господин Бачинский! Ваш снимок! Разрешите вам оставить его на память?

Он взял в руки снимок… да так и впился в него глазами.

Вместо него самого на фото была его дочь. Снимали недавно, на улице, очевидно, скрытым объективом. На лицевую сторону проступал оттиск подписи. Он перевернул. С обратной стороны шариковой авторучкой была написана фраза, адресованная ему.

– Я на минуту, прошу прощения, – кинул он кому-то по дороге и сквозь толпу выбрался из зала.

В пустом коридоре отчетливо были слышны его размеренные шаги. Шевельнулась портьера, и на пути выросла коренастая фигура; яркий плафон, слепивший глаза, превратил ее в темный силуэт.

– Сюда, пожалуйста!

В комнате находился только один человек. Свое лицо он не прятал, но оно было настолько незапоминающимся, что Бачинский едва ли узнал бы его месяц спустя, встретив случайно то ли в баре, то ли на приеме в советском посольстве.

– Называйте меня Алексеем Матвеевичем, – попросил тот.

– Как вам будет угодно!

Бачинский требовательно протянул руку.

– Давайте его сюда!

Алексей Матвеевич слегка опешил от такого напора, впрочем, ненадолго.

– Ах да! – и вынул конверт из внутреннего кармана пиджака.

Бачинский сел и развернул письмо.

– Быть может, мне лучше удалиться? – корректно предложил тот.

– Нет, подождите. Я бы не хотел затягивать нашу встречу.

Резидент приоткрыл дверь.

– Принесите нам что-нибудь выпить, – и тут же вернул помощника назад. – Кажется, я у них видел «Пино де Шарант», отличное десертное вино. Не возражаете? – вопрос был адресован гостю и остался без ответа. Тот погрузился в чтение письма.

К моменту, когда Бачинский закончил читать, предназначенный ему бокал с вином стоял на краю стола. Но он и головы не повернул. Вместо этого с каменным выражением лица посмотрел на собеседника.

– Вы кагэбист?

Алексей Матвеевич удивленно приподнял брови.

– Я дипломат. Атташе по культурным связям.

– Вероятно, я должен думать, что это не одно и то же?

– Почему вы так нас не любите?

Не ответив, Бачинский глазами указал на конверт.

– Это письмо – все, что вы имели мне передать?

– Нет, отчего же!.. Как вы уже поняли, ваша дочь попала в очень неприятную ситуацию, не берусь даже судить, насколько. Моя миссия мне, поверьте, ничуть не льстит, последнее дело приносить плохие новости, но что поделаешь! Я вам искренне сочувствую!

– Не стоит! – отрезал он.

Собеседник изобразил непонимание.

– Что вы сказали?

– Ваши слезы меня не трогают. Приберегите их для прессы. Она тут неподалеку, в зале.

– Как вы похожи на вашу… О, простите, я хотел сказать, как ваша дочь похожа на вас, тот же характер!.. Удивительно, ведь вы ее даже на руках не держали!

– Насколько я понимаю, вы хотели мне что-то предложить? – сухо напомнил Бачинский.

– О да! Извините, не часто имеешь дело со столь прагматичными людьми. Хотя мы это приветствуем… Видите ли… Правосудие, конечно, превыше всего, но государственные интересы еще выше. Мое правительство могло бы пойти на некоторые уступки в отношении вашей дочери…

– О каком правосудии идет речь?

– Дело еще не закончено, – уклончиво ответил Алексей Матвеевич, – все может быть. И неприятности, постигшие вашу дочь, тоже можно было бы как-то уладить, я думаю.

– Каким образом? В данном вопросе я просил бы выражаться точнее.

– Ну скажем, бывает, что человек, оговоривший кого-то, вдруг берет свои показания обратно. В таком случае мы бы с радостью принесли ей свои извинения. Она даже могла бы рассчитывать на некоторую моральную компенсацию. А так… – он развел руками.

– Допустим, – Бачинский кивнул. – Теперь о государственных интересах.

– Замечательно, что вы обратили внимание на этот момент.

– Говорите, говорите!

– Насколько нам известно, вы тесно сотрудничаете с компанией «Вестингауз электрик»…

– Так! – резко оборвал его Бачинский. – «Вестингауз электрик» в настоящий момент занимается секретными разработками для НАСА.

– Вы все время опережаете меня на полшага, – улыбнулся резидент.

– Но это вовсе не означает, что я буду шпионить в вашу пользу… Вы что, в самом деле хотите, чтобы я добыл для вас секреты «Вестингауз электрик»?

– Что вы, ни в коем случае! Мы только хотим, чтобы своим представителем в «Вестингауз электрик» вы назначили нашего человека.

– Заслать вашего агента? Еще лучше! – Бачинский дернул шеей. – Вы шутите?

– Ничуть, – совершенно спокойно ответил Алексей Матвеевич, и его вялое спокойствие убедило Бачинского быстрее всяких слов.

– Это нереально.

– Отчего же? Вспомните, вы же наш. Ну разве вы не гордитесь, хотя бы чуточку, тем, что именно мы отправили в космос первого космонавта? Признайтесь, в глубине души и в вас шевельнулось чувство сопричастности? Докажите это. Станьте хоть на минуту патриотом своей родины.

– Не лицемерьте! Вы, большевики, растоптали ее своими грязными сапогами.

– И откуда берутся такие изысканные словосочетания?

Бачинский промолчал. Резидент развел руками.

– Ну что ж, вероятно, вам еще нужно подумать.

– Напрасно рассчитываете, будто я изменю свое решение. Даже и не мечтайте! Вы требуете от меня невозможного.

– Ну, это покажет время. Если слово «родина» для вас пустой звук, то по крайней мере, судьба дочери вам, надеюсь, не безразлична? Вы же не допустите, чтобы она окончательно скатилась в пропасть!

Бачинский насторожился.

– Как вас понимать?

– Дело, как я сказал, не закрыто… Полагаю, мы еще увидимся.

Резидент встал, раньше его давая понять, что разговор окончен. Однако у Бачинского сохранилось навязчивое ощущение недосказанности.

 

 

Доклад резидента прошел несколько кабинетов, прежде чем лег на стол Проценко, с раздраженной резолюцией председателя КГБ.

Проценко внимательно прочел доклад, один раз, другой, и, подавив в себе эмоции, снял трубку телефона внутренней связи.

– Будьте добры, соедините меня со Львовом. Немедленно.

 

 

На вызов в прокуратуру Галина не отреагировала никак. То есть она, конечно, явилась, но, по ее мнению, речь могла идти лишь о соблюдении формальностей. Она не хотела опаздывать, поскольку ей еще надо было успеть в поликлинику.

На этот раз она имела дело с занудливым следователем, который первые пять минут продержал ее в бессмысленном ожидании. Он долго двигал ящичками стола, вытаскивал одни папки и прятал другие, подбирал стержень к ручке, давая понять своей неторопливостью, что предстоит длинная и кропотливая работа. Галину это неприятно задевало, она считала инцидент давно исчерпанным, а злилась еще и потому, что были дела поважнее.

Наконец она стала нервно, раз за разом поглядывать на часы. Следователь заметил и поинтересовался убийственно спокойным тоном:

– Куда вы так торопитесь?

Однако приступил к допросу. Заполнение формуляра заняло столько же времени. Галина опаздывала.

– И что вы все на часы смотрите? – повторил он свой вопрос. – Боюсь, что ближайшие несколько лет вам будет некуда спешить.

Галина похолодела.

– Что вы имеете ввиду?

– Ну уж извините, иногда самой нужно соображать, – подумав, он, как видно, все же решил приподнять завесу. – Где вы взяли купюры, которые вручили Здебскому?

– Не понимаю вас, – цепенея от предчувствия беды, призналась Галина.

– А что тут понимать? Деньги, которыми вы расплатились с вашим Здебским, оказались фальшивыми. Гознак не имеет к ним никакого отношения. Все без исключения купюры. Ну хоть бы одна настоящая! Вы можете объяснить их происхождение?

– Откуда известно, что это мои, а не его деньги? – спросила, дрожа, она.

– Но вы же подписали протокол?.. Вы хоть помните сами, что подписывали в гостинице? – он заглянул в папку. – Изъяты они были в вашем присутствии. Подписи понятых, вот, пожалуйста! – он перевернул страницу. – А дальше официальное заключение экспертизы. Купюры совсем свежие, хоть и мятые для вида.

Галина прикрыла лицо ладонями.

– Что вы все от меня хотите?

Следователь попробовал куда-то позвонить, безуспешно, снова набрал номер, затем передумал и отложил трубку. Перевернул календарь, что-то где-то пометил. Галина давно заметила в нем привычку копошиться и тянуть время. Вдруг она услышала его голос:

– Вам разрешено написать письмо.

Еще секунду-вторую она просидела, осмысливая происходящее. Вдруг ее передернуло.

– Ах вот оно что! – Галина схватилась за горло, ей почудилось, будто давит воротник, но воротник уже был расстегнут, тогда она провела ладонью по лбу, на котором выступила испарина. – Нет, с меня довольно! Больше я не стану писать никаких писем!

Следователь взглянул на нее и обеспокоенно спросил:

– Вам плохо?.. Дать воды? – он потянулся к графину, стоявшему на столике по соседству.

Галина не понимала, что с ней происходит. Тело стало ватным, но ей до сих пор казалось, будто она в состоянии управлять собой, и только встревоженное лицо следователя убедило ее, что с ней все же что-то неладно. Мгновение, и она рухнула в обморок.

Привел ее в чувство отталкивающий запах нашатыря. Увернувшись, она поняла, кажется, почему для возвращения к жизни так любят применять нашатырь: он еще противнее, чем жизнь. Есть из чего выбирать.

– Ну вот, очнулась, слава Богу!

Голос принадлежал не следователю, и даже не мужчине. Открыв глаза, она увидела склонившуюся над ней женщину в белом халате.

Та просунула стетоскоп за отворот ее платья. Галина лежала смирно, догадываясь, что с этой стороны ей ничего не грозит.

Наконец врач выпрямилась и разжала стетоскоп.

– Знаете, что, – заявила она, преодолев колебание, – давайте-ка мы ее заберем к себе.

– Что-нибудь серьезное? – заволновался следователь.

– Не берусь судить. Потерпите немного. Скоро все узнаем.

 

 

– Дедушку?.. Одну минуту, пожалуйста, – важно ответил ребенок и потащил телефонный аппарат прямо к деду, сидевшему в кресле с развернутой газетой. Провод потянулся за ним из прихожей. Если бы кто-то шел следом, то рисковал бы расквасить себе нос.

Проценко усадил внука на колени и взял трубку. Звонили со Львова. Внук смотрел в рот деду и с безмерным восхищением ловил каждое его слово.

– Ничего, ничего. Я еще не сплю. Говорите, что там у вас… Что, отказалась? Чушь! В ее-то положении?.. Как, госпитализировали?

Он продолжал слушать доклад, ребенку стало неинтересно, и тот замурлыкал. Проценко прижал трубку к другому уху.

– А на каком месяце?.. Так выясните!.. Разумеется, это важно!

Он задумался. Внук в это время увлеченно возил машинкой по свободному колену деда.

– Говорите, ждет ребенка?.. Гм… Ребенок! Внук Марьяна Бачинского! Как трогательно! Маленькое невинное существо… Вот что я вам скажу. Прекратите! Прекратите выполнение операции! Вы слышите?.. Я хочу, чтоб она родила славного, здорового малыша. Мы трепетно относимся к детям. Дети – наше будущее!

Проценко поцеловал в голову собственного внука.

– Говорят, внуков обожают больше, чем родных детей. И это правда! Знаю по себе. Своих точно обожаю больше… Держите меня в курсе. Я скоро приеду.

 

 

3.3

 

 

Медсестра ввела в палату улыбающегося мужчину в наброшенном белом халате.

– Ну вот! К вам посетитель, – объявила она, посмотрев на Галину.

Галина повернула голову и узнала Проценко. В руке он держал цветы.

– Я сейчас наполню вазу, – предложила сестра.

– Будьте так добры! – он с готовностью отдал букет, а сам придвинул табурет поближе к постели Галины.

– Я вас помню, – сказала она. – Нас познакомил Григорий Иванович.

– Верно, в «Фестивальном», – подтвердил Проценко. – У вас прекрасная память!

– Исключительная! – согласилась она с намеком, настороженно следя за ним из-под полуопущенных бровей.

Желая снять напряжение, Проценко похлопал ее по руке, спрятанной под одеялом.

– Не обижайтесь на меня, – повторил он слова, сказанные им в прошлый раз. – Я помогу вам все забыть. Да ведь и сейчас-то я пришел не с пустыми руками. У меня для вас приятная новость: ваше дело прекращено. Здебский сознался в подлоге. Таким образом он надеялся избавиться от фальшивых денег. Видите! Иногда и нам что-то удается.

Она смотрела на него и думала: он ее за дурочку держит?

– Повидимому, вы рассчитываете на мою благодарность? – спросила она вслух, не удержавшись по крайней мере, чтобы не съязвить.

Проценко сокрушенно покачал головой.

– А вы злопамятны! Ну да в общем, я и не ожидал ничего другого. У меня предложение: давайте устроим перерыв. Лучше скажите, как вы себя чувствуете? Как малыш?

– Спасибо, – сказала Галина, отвернувшись. – Врачи говорят, он набирает вес, а это хороший признак.

– И они правы! Вам чего-нибудь нехватает?

– У меня есть все, что нужно. Здесь прекрасный уход.

– Теперь вы должны думать не столько о себе, сколько о ребенке. Вам следует хорошо питаться. И не пренебрегайте витаминами… А может, вам все-таки что-нибудь принести? Я могу достать любые дефицитные продукты. Только назовите!

– Спасибо, в этом нет необходимости. Меня и так посадили на особый рацион, кухня отменная. А еще какой-то неизвестный ежедневно присылает то апельсины, то морковный сок. До сих пор не знаю, кто…

– Соки вам очень полезны.

Галина нахмурила брови.

– Вас это не удивило?.. Анонимный доброжелатель засыпает меня передачами, а вас это не удивляет! – она посмотрела на него в упор. – Это все вы! Вы одариваете меня своим вниманием! Для чего?.. Пока вы планомерно разрушали мою жизнь, я еще могла это понять. И даже не держать камень за пазухой, несмотря на то, что вы, кажется, так и подумали. Но теперь-то чего вы добиваетесь?

У Проценко сделалось грустное лицо, пока он выслушивал упрек.

– Должен признать, как офицеру госбезопасности мне иногда приходилось в высших интересах поступать с вами не совсем, я бы сказал, корректно… в чисто человеческом отношении. Только почему вы решили, что как человек я не могу проявить сочувствие? Мы такие же люди, как и все.

 

 

С того дня, как она во второй раз увидела Проценко, Галина потеряла покой и сон. Проценко виделся ей повсюду, в каждой промелькнувшей фигуре, которую она не успела разглядеть. Она знала, что выдержит, но вот малыш…

В одну из таких бессонных ночей ее внимание привлекли суматоха и топот ног за порогом. Накинув халат на плечи, она выглянула из палаты. Коридор успел опустеть.

Тогда она вернулась в кровать и с головой зарылась под одеяло. Но сон не шел. Спустя некоторое время из коридора донеслись голоса. Даже находясь под одеялом, она услышала.

Галина снова вскочила и припала к двери.

Голоса стихли. Тогда она осторожно выглянула за порог: никого. Галина пошла коридором в том направлении, откуда только что возвращались врачи.

Она достигла крыла, в котором держали новорожденных. Вдруг навстречу ей появилась дежурная сестра. Почему-то сестра испугалась больше Галины.

Во всяком случае, Галина опомнилась первая.

– Что произошло?

– Ничего! Идите, ложитесь спать.

– Кажется, кто-то умер.

Сестра невольно оглянулась на дверь, из которой вышла секунду назад.

– Я слышала разговор, – настаивала Галина. – Умер новорожденный, не так ли?

– Такое иногда случается, – нехотя согласилась сестра. – Надо ли объяснять, какое у нас отделение? Тут у всех были тяжелые роды.

Галина было открыла рот, но сестра предугадала вопрос.

– Успокойтесь, это не ваш.

– Откуда вы знаете? – усомнилась Галина.

– Я уже проверила.

Галина тоже узнала сестру. Именно она привела к ней Проценко.

– Помните человека, принесшего мне цветы несколько дней назад?

Сестра как-то неестественно напряглась.

– Помню, конечно.

– Хотите знать, кто это был?

– Не нужно. Я знаю и так, – призналась она, избегая смотреть Галине в глаза.

– Вам приходилось видеть его раньше? – догадалась Галина.

– Он появлялся время от времени. Нас предупредили, чтобы за вами и ребенком был как можно лучший уход. Тогда и поползли слухи.

– А как вы думаете, зачем мы ему понадобились?

– Вот уж чего не знаю и знать не хочу!

Внезапно Галина сжала ее кисти своими пальцами.

– Спасите моего сына! Только вы можете его спасти!

Сестра попробовала вырваться, наверное, ей было больно, но Галина этого не ощущала, для чужой боли в ней уже не оставалось места.

– Спасите, умоляю вас! – повторила она. – Они сделают с ним то же самое, что сделали со мной. Они превратят его жизнь в ад!

Все же сестра как-то убедила ее разжать пальцы.

– Ну чего вы от меня хотите?.. Чем я могу помочь?

– А ребенок, который умер…

– Что?! – она отшатнулась в ужасе. – Да вы соображаете, что несете?

– Сомневаетесь, при здравом ли я уме?.. Вполне! Это же так просто! Никто не заметит разницы. А уж тем более мать, потерявшая ребенка… Что бы вы, как мать, сделали со своими подозрениями?

Сестре пришлось стать на ее сторону.

– Да! – ответила она неохотно. – Я бы скорее позволила залечить себя психиатрам.

– Вот видите!

Сестра окончательно растерялась.

– Вы хоть представляете, что это за семья? – покачала она головой.

Галина посмотрела вверх, ей казалось, что так слезы не потекут по щекам. Она хотела сохранить по крайней мере видимость сильной натуры.

– Пожалуйста, не рассказывайте ничего о ней, – попросила она.

 

 

Утром, едва все проснулись, сестра вошла в палату и в присутствии других рожениц, остановившись у постели Галины, сухо произнесла:

– Соберитесь с духом. Ваш ребенок умер этой ночью. Мы сделали все возможное – к сожалению, нам не удалось его спасти. Примите мои соболезнования.

Галина уткнулась в подушку: она поняла, что на самом деле с этой минуты потеряла сына. В палате воцарилось гробовое молчание.

Ее выписали тем же утром. Санитарка принесла одежду и молча положила на кровать. Слух разлетелся быстро.

Галина уже стояла одетой, когда появилась сестра.

– Вам пора, – напомнила она.

Галина с трудом покинула палату, ноги отказывались повиноваться, колени дрожали. Сестре пришлось взять ее под руку.

– Сейчас вам лучше оказаться дома, поверьте, – посоветовала она. – Так вы скорее забудете.

Галина посмотрела ей в глаза: для кого она говорит, для окружающих или на этот раз уже для нее?

– Можно на него взглянуть? – вдруг попросила она. – Один только раз.

– О чем это вы? – не поняла сестра и лишь затем постигла смысл ее просьбы. Она испугалась. – Господи, вы с ума сошли!

– Прошу вас! Позвольте хотя бы одним глазом, пусть даже издали.

Сестра заколебалась.

– Ну хорошо. Я покажу вам его. Но учтите: один неосторожный жест…

– Не бойтесь! – заверила ее Галина. – Я не враг своему сыну!

– Теперь уже поздно об этом судить.

Сестра повела ее длинным коридором. У входа в палату она остановилась и взялась за дверную ручку. Галина шагнула было следом, но наткнулась на ее строгий взгляд.

– Оставайтесь здесь, – велела сестра. – Ни шагу за порог!

Она оставила дверь полуоткрытой. В проем было видно, как она окликнула роженицу. Та была вынуждена развернуться, и Галина убедилась, что к груди женщина прижимала ребенка. Младенец беззастенчиво сосал чужую грудь.

У Галины закружилась голова. К счастью, сестра не позволила ей подвергнуться соблазну и уже спешила назад, поглядывая на нее с тревогой.

Не успела за нею закрыться дверь, как роженица переменила уставшие руки.

– Смотрите-ка, поправился. А говорили, не выживет. Тоже мне, врачи-засранцы! Знаю, чего они добивались: чтобы я им на лапу дала. Ишь, губу раскатали! Нет у меня денег, нет и все!

 

 

В течение дня прозвучал только один телефонный звонок. Могло быть и десять, а раздался только один. Никому не было до нее дела. Вокруг себя Галина ощущала невыносимую, небывалую пустоту. Но один звонок все же прозвучал. Единственным, кто не забыл о ней, был Проценко.

Проценко! Эту фамилию она ни разу не вспомнила с той минуты, как ей объявили о смерти ребенка. И напрасно! Проценко быстро дал ей это понять.

– Галочка! Примите мои соболезнования. Как это все печально!

– А вы разве не из Москвы звоните? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Да, я как раз во Львове. Вы угадали… Можно мне вас проведать? Трудно в вашем положении оставаться одной. Разрешите мне вас поддержать!

– Только не сегодня! – застонала она.

– Ну конечно, как хотите! В таком случае, я позвоню завтра.

– Да, пожалуйста.

А иначе он бы не отвязался.

Ну что за спешка!

Она тут же достала лист бумаги и села писать письмо. Закончила, уже когда стемнело.

Хотя почта еще должна работать. Она оделась и вышла из дому.

Галина и не предполагала, что у нее будет так мало времени.

 

 

Сколько ни набирал Проценко ее номер, телефон так больше ни разу и не ответил. Проведя почти весь следующий день в напрасном ожидании, ближе к вечеру он позвонил кому следует в местное управление КГБ. Неужели она решилась бежать? Глупо, но мало ли что взбредет в голову человеку в ее состоянии! Пусть займутся розыском. Заодно и ей не помешает промыть мозги, чтоб меньше капризничала. Должна же в конце концов понимать, не ребенок: с органами шутить нельзя!

Однако то, что он услышал… Нет, такой пощечины Проценко не заслужил.

В милицию позвонили соседи. Их встревожил запах газа, просочившийся на лестничную площадку. Пришлось взломать дверь. Первым заглянул милиционер. Минуту спустя его увидели на пороге, с жадностью глотающего свежий воздух.

– Вызывайте «скорую», – велел он соседям, но тут же добавил, небрежно махнув рукой. – Можете не торопиться.

Это был самый настоящий шок для него. Ребенок умер, Галина покончила с собой, а Марьян Бачинский не простит им смерть дочери. Теперь придется сообщить эту новость руководству, при том, что партия уже считалась выигранной.

Проценко заскрипел зубами. Если бы он даже последовал ее примеру, то и в этом случае не догнал бы ее. Его поступок все равно назвали бы трусостью, тогда как все поймут, что таким образом она развязала руки своему отцу.

 

 

Письмо, отправленное перед тем Галиной, адресовано было мужу. Письму она доверила правду, которую хранила в себе. Кто-то из них двоих должен был позаботиться о сыне.

Она не предвидела только одного: бригада, в которой работал ее муж, к тому времени выполнила свою задачу и переехала на другую станцию. Письмо не нашло адресата и вернулось, как и положено, отправителю.

 

 

Следователь старался ничего не пропустить при осмотре квартиры, учитывая, что персоной Галины с самого начала интересовался КГБ, да еще на таком высоком уровне. Хотя самоубийство есть самоубийство, что тут можно добавить? Тем более, что поступок вполне естественный, если иметь ввиду, во-первых, потерю ребенка, а во-вторых, шантаж ее отца.

Нет, такого скандального провала Проценко определенно не простят. Он сам даже не приехал посмотреть. Ну ясное дело!

Следователь развернул к себе фотографию в простенькой рамочке, оставленную посередине стола. Свадебный снимок: невеста в белой фате, жених прилизанный, напыщенный, разрешает взять себя под локоть. С обратной стороны – надпись, ему пришлось наполовину вытащить его, чтобы прочесть: «Моему сыну, которого я люблю больше всего на свете».

За собой он не видел вины никакой. Кто он? – Исполнитель, не более! Ну отказался бы, так поручили бы другому. Не ему было решать судьбу Галины. Он вспомнил, что даже пытался ей сочувствовать. С кем-нибудь другим ей, возможно, повезло бы куда меньше. К тому же, дело закрыли. Здебский, на которого уже накопилось достаточно материала, выполнил свои обязательства перед прокуратурой, она выполнила свои. Все по-честному. Ну, дадут ему годик-другой условно, и на этом все.

Вошел оперативник с каким-то письмом.

– Вот, было в почтовом ящике…

Следователь покосился, не поднимая головы.

– От кого письмо?

– Подпись очень неразборчивая… Ага! Ващук.

– Ващук? – он заинтересовался. – Так это же ее фамилия. Что там? Ну-ка, вскройте!

Оперативник продолжал изучать конверт.

– Вскрывайте, вскрывайте! – настойчиво потребовал следователь.

Оперативник развернул письмо и кисло уставился на лист бумаги.

– Ну что там?

– Это от ее мужа, – ответил тот, прочитав официальный документ. – Согласие на развод. Больше ничего! – он показал пустой конверт.

– Интересно, он хоть знал, что она ждет ребенка? – задумался следователь.

– Похоже, что не знал.

– Обратный адрес на конверте есть?.. Перепишите, надо же будет его известить.

 

 

Почтальон принес заказное письмо, отправленное Галиной, уже после того, как ушли оперативники. Перед опечатанной дверью он озадаченно почесал затылок.

Длинный путь оно прошло, от Львова до какого-то поселка в Тюменской области и от Тюмени до Львова. Похоже, это письмо уже никому не нужно. Он повертел в руках, сложил его вчетверо и сунул себе в карман, чтобы выбросить по дороге.

 

 

Женщина готовила, стоя у плиты, когда хлопнула входная дверь.

– Хозяйка! Стол накрыт? – окликнули с порога.

– А ты что-нибудь принес, чтобы спрашивать? – огрызнулась та.

Большая, но убогая комната потому, вероятно, казалась большой, что мебель давно вынесли. За исключением стола, стульев и большой кровати. Не для младенца – тот мирно спал в своей кроватке в свободном углу. Через коридор, служивший прихожей, была протянута веревка, на которой сушились нестиранные пеленки. Запах стоял тошнотворный.

Лавируя между пеленками, двое мужчин прошли в комнату. Хозяин с сумкой, на ходу вытаскивая за горлышко две бутылки водки, да гость без ничего, довольно вытирая усы при виде того, что появилось из сумки. Он-то еще и в рот с утра не брал, а вот хозяин, видимо, дорогой кого-то встретил.

Хозяйка, не ожидавшая гостей, выглянула из кухни.

– Ах, это вы, – сказала она не слишком обрадованно, узнав соседа, от которого было еще меньше проку, чем от мужа, разве что компания за столом. Зато компания, надо признать, неплохая, болтовней он полностью возмещал съеденное, а уж ел за двоих. – Ну что ж, проходите.

Сосед смущенно опустил глаза, как будто знал, о чем подумала хозяйка.

– Сюда, сюда! – хозяин наклонился над детской кроваткой, дыша на младенца водочным перегаром. – Глаза открыл! Гляди-ка!

Он прищелкнул языком. Сосед заглянул через поручни.

– Сколько ему?

– Четвертый месяц уже, – вмешалась женщина, расставляя приборы. – Нас продержали в больнице.

– Симпатичная мордашка, – сказал он, желая польстить хозяевам.

Реакция отца, по крайней мере, оказалась прямо противоположной.

– Вот-вот, – подтвердил он с мрачной определенностью. – И в кого он такой удался?.. Стерва! – кинул он жене. – И ты еще станешь уверять, будто он от меня?

Он подкрепил речь парочкой нецензурных ругательств. Хозяйка в долгу не осталась. Хозяин снова присмотрелся к личику ребенка.

– Не мой, точно! – повторил он злобно.

– Да уж куда тебе! – расхохоталась она. – Посмотри на себя в зеркало. Уродина!

– Но и ты не красавица!

– Может, сейчас и нет. А какой я была в двадцать лет! Видел бы ты меня тогда!

Он отмахнулся.

– И хорошо, что не видел. А лучше бы вовсе не встречал!

Обмен комплиментами не помешал им дружно сесть за стол. Отец ловко откупорил бутылку.

– Мне неполную, – предупредила женщина.

– Что это с тобой сегодня? – удивился хозяин. – Ты что, заболела?

– Заболела! Я пока еще кормлю грудью.

– А до родов было можно?

– Мне повезло. Я чуть его не потеряла.

Сосед воспользовался моментом. Проследив, чтобы не пропало ни капли, он осторожно поднял рюмку, наполненную до краев.

– Вот за это и выпьем. За новорожденного! – сказал он, облизнулся и с трепетом опрокинул ее в себя.

– За многодетную семью! – подхватил отец. – За квартиру, которую нам теперь дадут! Слава Богу, в исполкоме на лица не смотрят. Было бы дитё! Им до лампочки, красавец ты или нет.

В приливе чувств он вскочил и восторженно подергал ребенка за щечки.

– Ух ты мой хороший! А знаешь ли ты, что стоишь целой квартиры?