Преодолев несколько автомобильных пробок, Игнат вырулил, наконец, на нужную полосу и принялся (как и все) пристально наблюдать за светофором в ожидании зелёного света, чтобы, миновав зебру - последний рубеж на пути к счастью, устремиться по "окружной" к своей даче.

Впереди покой и тишина, нарушаемые только негромким ворчанием мотора и шуршанием шин по влажным дорожкам мелких перелесков. А там уже, недалеко, их домик. Стоит он почти у самой реки, манящей в свою прохладу нависающими над зеркальной водой деревьями, с которых, наверное, так здорово прыгать, поднимая миллионы брызг и распугивая стайки мальков. Блаженство!

Эх, если бы он был ребёнком! Нет! Лучше бы у них был ребёнок, жаль, что он так и не родился… В их одинокой семье эта тема была запретной для разговоров. Но не думать об этом невозможно! Он вдруг поймал себя на мысли, что представляет картины их совместной жизни. Конечно, такое случалось и раньше, но на этот раз всё было как-то необычно: ребёнок был уже взрослым, а общение с ним - абсолютно лишено розовой идиллии обнимашек и чмоканий на ночь. Вместо этого вдруг нахлынули неизвестно откуда взявшиеся воспоминания из несуществующего детства его сына. Хотя вряд ли можно назвать воспоминанием что-то постоянно ускользающее, нечто на уровне мимолётного ощущения, будто неясный образ, замеченный периферическим зрением. Какой-то разговор или их множество, смысл которых был одинаков, но ускользал тем больше, чем сильнее пытался Игнат уловить суть. Он понимал, что никакой ссоры не было, но тогда откуда взялись неприятный осадок в душе и злость на самого себя, не нашедшего нужных слов, могущих направить, объяснить, уберечь. Часто забилось сердце, и он до побеления пальцев сжал баранку.

- Ну, наконец-то, поехали, - услышал Игнат облегчённый вздох жены и, вздрогнув, слишком сильно надавил на газ, застигнутый врасплох реальностью и возмущёнными автомобильными гудками. Мотор взревел и…

Вот-вот кончится город! Останутся позади тесные, пыльные улочки, а вместе с ними обезумевшие от полуденной жары пешеходы, снующие по проезжей части. Интенсивность этого движения находилась (как и положено) в прямой зависимости от температуры окружающей среды: мужчины и женщины, старики и дети вдруг бросались наперерез автомобилю и неожиданно застывали в недоумённой позе, будто под отчаянный визг тормозов пытались вспомнить, как они здесь оказались?

***

Определённо что-то происходило. Уже не отделаться от навязчивого ощущения постоянной слежки. Несколько месяцев он пытался убедить себя, что всё это нервы - нервы, расшатанные на войне - нелепой, кровавой, где порой трудно разобраться, кто - враг, а кто - товарищ…

Удивительно, но именно это надёжное некогда слово и стало причиной жуткого бедствия, произошедшего с его великой страной, - кошмара по имени Гражданская Война. И этим словом, которое теперь он так ненавидел, приходилось пользоваться повседневно: вот уже несколько лет местом его службы была единственная здесь, в Коломенском, а точнее в Садовниках, бывшая школа Удельного ведомства. Работая под чужим именем и представляя молодую советскую педагогику, он преподавал, как ни парадоксально, историю РКПб и это, с позволения сказать, обращение было обязательным в обществе, строящем социализм как базу мирового коммунизма.

Он боролся против них, против "товарищей". Человек, который считал для себя самым главным в жизни изучение древней литературы, не подозревал, что когда-либо возьмёт в руки оружие и будет храбро сражаться. Но, несмотря на прекрасно обученные офицерские кадры, отменное вооружение, многочисленную армию, победили они. И не потому, что оказались более опытными воинами, просто люди, вопреки здравому смыслу, поверили в "светлое будущее", где "каждому по потребности". Все до единого попались в силки авантюриста, взявшего на себя смелость говорить от имени русского народа и обещать самое сокровенное и желанное - землю и волю.

Теперь он умер, говорят, после долгой мучительной болезни, и, вопреки ожиданиям, стоящий в очереди за ним не открыл страшную тайну "голого короля". Напротив, в глубоком трауре торжественно отнёс его "со товарищи" в варварскую усыпальницу, создав фетиш для граждан молодой республики - капище на святом для каждого православного русского месте, тем самым положив начало череде языческих захоронений. Никто теперь не смел даже и помыслить о том, чтобы напомнить об обещании одарить всех великим утопическим счастьем. Народ молчал, втянув голову в плечи, то ли от стыда за то, что позволил себя обмануть, то ли от страха и поддерживал все великие начинания, равно как и великие зверства новоиспеченных господ и слуг народа единовременно.

Он спасся чудом. Бросил оружие, коня и, переодевшись, скрылся - смешался с гражданскими. Хорошо, что недели две уже не брился. Теперь в помятом неопрятном костюме был похож, скорее, на опустившегося разночинца, чем на белогвардейца-дезертира. Стыдно уже не было: до недавнего времени человеческое достоинство оставалось единственным понятием, за которое стоило стоять насмерть, но и его уже не стало. Оно ушло как-то незаметно, и выражение "честь имею" стало вдруг смешным и вычурным.

Бежать! Опять, но куда!? Везде они: сначала ЧК, теперь ОГПУ. Переселившись из людной Москвы, он думал, что будет жить в относительной безопасности, но, видимо, ошибся. В последние годы даже милиция работала исправно, с энтузиазмом. Не питая надежды на спасение, действуя скорее машинально, он приобрел на толкучке крестьянскую одежду и перестал подстригать бороду. Денег, правда, недостаточно для безбедной жизни, но, чтобы бесследно исчезнуть для ТОВАРИЩЕЙ, хватит вполне.