Цена вопроса

 

Глава 1. Прим

Машина вильнула, качнулся салон, мягко поведя в сторону шефа, сладко сопевшего на кожаном сиденье. Тот сонно моргнул, провожая взглядом сбившихся кучкой девиц в коротких юбчонках. Девицы неслышно визжали. Выскочившая из-под колёс лимузина тощая пёстрая кошка держала на весу помятую лапу, поводя расширенными глазами.

— Плохой ты охотник, водитель, — захихикал шеф, дыша парами мартини, — если б я дверцу не открыл, она бы увернулась.

Шофёр коротко посмеялся в ответ дежурной шутке.

Шеф глянул влево, где сидел Прим. Потянулся растопыренной пятернёй, тыча в приступе веселья телохранителя в бок. Телохранитель смотрел в лобовое стекло. Растопыренные пальцы остановились, не дойдя до серой полы дорогого пиджака.

— Ты смеёшься хоть иногда? — пробурчал шеф, пряча руку в карман.

Машина повернула. По краю дороги замелькали подстриженные кусты, вынырнул из темноты, и пропал указатель с горделивой надписью: «Ивашкино».

Освещённый огнями, засиял каменный замок под скатами крыш, увенчанных столбиками каминных труб и штырями антенн, стилизованных под флюгеры.

Прим проводил клиента, вилявшего на ходу от одного ряда точёных перилец до другого, вверх по лестнице из полированного красного гранита. Ведя ладонью по обитой узорчатой тканью стене, хозяин дома побрёл к супружеской спальне. Постоял, покачавшись, у порога, и тычком ноги распахнул дверь. Прим услышал шарканье ног по ковру, потом взвизгнули пружины роскошного ложа, что, по увереньям производителя, в принципе визжать не должны. Вслед за пружинами завизжала жена хозяина. Прим постоял, слушая ставший привычным за месяц, что он работал на этого человека, семейный скандал.

— Где он?

— Опять напился, гад, протри глаза! Нет тут никого! — фальцетом отвечал женский голос.

— Найду, ноги выдерну! — рычал хозяин, ворочаясь по покрывалу, и свешивая голову то с одной стороны кровати, то с другой, пытаясь заглянуть вниз.

— Мерзавец, и сам не е…, и другим не даёт! — билась в истерике жена.

Прим спустился по лестнице.

Дом был тих и освещён дежурными лампами, стыдливо прикрытыми резными листочками золочёного металла, сложенными в ладошки. Он двинулся по нижнему этажу, слушая, как за стенами массивного камня кричат совы на соснах, росших за оградой замка. Сентиментальный хозяин не позволил спилить деревья, и они раскачивались, шурша хвоей, методично роняя сухие иголки во двор.

Пробежала кошка хозяина, стуча мягкими лапками по плиткам пола, оглянулась на Прима и коротко прошипела, метнувшись мимо его ног на кухню. За ней на кухню проник серой тенью хозяйкин кот, тряся мохнатыми сытыми боками. У плиты завозились. Звякнула именная кошачья миска с минеральной водой.

Заворочалась во сне кухарка, со свистом дыша в горячую влажную подушку. Их комнаты шофёра донеслось бульканье жидкости, льющейся прямо из горлышка, и удовлетворённый вздох.

Он прошёл по коридору мимо комнат прислуги, и вышел в просторный холл. Там тихо стояли деревья в каменных кадках, еле слышно шевеля в купленной специально для них почве белёсыми корешками, тыча нежными кончиками в дно горшков. Горшки, да и земля растениям не нравились, но об этом знал только Прим.

Он тихо рассмеялся, поднимая голову к высокому потолку. Там, в темноте свода, куда не проникал свет дежурных ламп, и клубился воздух, насыщенный выдохами живых существ и согретый элементами, скрытыми в полу, металась пробравшаяся в духовое оконце летучая мышь.

Он легко подпрыгнул, поджав ноги и повисая над полом. Томительное мгновение висел так, плавно опускаясь к выглаженным гранитным плитам. Потом беззвучный взрыв, вспыхнуло, неощутимо быстро разворачиваясь невидимым свитком, полотно материи, составлявшей того, что назывался Примом, и он тихо поднялся вверх, заполняя собой пространство холла.

Изменились стены, поменяв очертания, тускло сверкнули на миг всеми цветами радуги грани предметов, и он увидел дом целиком. Гранит, бетон, мрамор — всё это потеряло название, став просто материей, обрамляющей пространство подобием зыбкой клетки.

Теперь он слышал и знал всё. Он знал, что пылинки, поднятые его движением, медленно опускаются на плиты пола, затейливо свиваясь в маленькие смерчи; чувствовал, как медленно остывает массивная стена здания, нагретая вечерним солнцем; знал, что живое существо в клетке из камня и пластика, сопящее в подушку, повернулось на другой бок, судорожно вдыхая то, что называется воздухом. Он знал, что человек наверху затих, свесив голову с кровати, отчего у него завтра будет плохое настроение. А другой человек не спит, передвигаясь вниз по лестнице.

Он поймал летучую мышь, ощутившую только порыв ветра, и вытолкнул её в узкую щель духового окна.

Мышь метнулась в лес, исчезнув за соснами, где затихли совы, а он ощутил что-то новое.

Пространство двора, огороженное каменными столбами с торчащими металлом прутьями, залитое неживым светом устройств, укреплённых на крыше, не изменилось. Там не было никого, даже собаки тихо спали у себя вольере, не ведя мохнатыми ушами. Никого не было и за оградой, не считая мелкой лесной живности, которую он давно уже научился различать.

Нет, это в доме. Он ощутил тихое бульканье жидкости, двигавшейся в желудке человека на нижнем этаже. Будь Прим сейчас человеком, он испугался бы, но он только отметил, что это не хозяйка. И не хозяин. Это шофёр.

Он сконцентрировался у комнат прислуги, и потянул на себя дверь. Входя, он заметил за своей спиной бледную в свете дежурных ламп фигуру хозяйки.

Человек сидел у кровати, свесив голову, уронив руки на тонкий ковёр в малиновых цветочках, и уже почти не дышал. Лицо его было синим в свете ночника, губы почернели, пузырясь в углах липкими клочьями пены. Дверь была закрыта, человек уже не видел ничего, и Прим решился. Одна из главных заповедей: «Не расстраивай человека ненужным ему зрелищем». Прим растворился в пространстве комнаты, поменял облик в присутствии человека. Это было неправильно, но человек явно умирал, и этому человеку было уже всё равно.

Теперь он увидел то, что не мог обнаружить сначала. Посторонние частицы в теле разрушали систему, они были явно видны, они двигались всё глубже, и дыхание живого существа уже останавливалось. Человек делал последние вдохи уже просто по инерции. Сигналы, бегущие по тоненьким ниточкам в тканях, остановились, дёрнулись, судорожно и беспорядочно мигая, и стали гаснуть, как огоньки маленьких лампочек.

Прим приблизился к посторонним частицам вплотную. Входить в человеческое тело было легко, так же легко, как в стены. «Никогда не касайся человека без разрешения, это закон». Раньше он делал это лишь с трупами. И всегда под присмотром. Но человек умирал, и выбора не было.

Он чётко различил частицы инородного вещества, теперь они были ясно видны, и ему уже их ни с чем не спутать. Прим подхватил их, пытаясь изолировать, как его учили, но чужеродная ткань внезапно распалась, сливаясь с тканью человеческого существа, оставив быстро блекнущую, едва тлеющую мелкую пыль, которая тоже рассыпалась и пропала. Поздно.

Если бы сейчас он был в состоянии удивиться, он удивился бы, что не обнаружил яд раньше. Он отметил то, что было принесено извне, принесено сегодня — на столике у кровати стояла бутылка тёмного стекла. На бутылке отливала зеленью выпуклая надпись. Знак фирмы.

Прим отчётливо вспомнил официанта, сияющего белизной сорочки, поднос благородного металла, отполированный бокал и бутылку. Бутылку с выпуклой надписью на тёмном боку. И хозяина, небрежным жестом швырнувшего опустевший бокал на плитки крыльца. Они уже собирались уходить, привычный обход ресторанов, игриво именуемый хозяином — «коридорчик», завершался торжественным выходом под ручку с распорядителем. И — ставший традицией бокальчик на «дорожку».

Но в бокале не было ничего. Ничего такого, что Прим мог бы назвать ядом. Он мог бы поклясться в этом, если бы вообще нуждался в клятвах. Все знали, что он никогда не лжёт.

Он вспомнил, как шофёр хозяйским жестом подхватил из рук распорядителя заботливо укутанную в салфетки бутылку. Допивать остатки было его привилегией, и все это знали.

В первый же день своей службы Прим, выпускник Школы, полный приобретённых знаний и чувства долга, заметил клиенту, что подобный образ действий может быть опасен, и в любом случае вредит здоровью. Клиент осмотрел новенького телохранителя сверху донизу, и ничего не сказал.

Он проник в бутылку, миновал лёгкую туманную завесу цветного стекла. На дне ещё была жидкость, совсем немного. Остатки этой жидкости уже остывали вместе с телом шофёра на малиновом ковре. Нет, здесь нет ничего такого, что могло бы причинить вред живому существу. Ничего смертельно опасного. Он двинулся обратно, и на неощутимо тонкой, туманной поверхности стекла увидел расплывающиеся остатки тех же помеченных им в памяти частиц. Здесь они были немного другие, но теперь Прим уже не мог их не узнать. Клиент. Он сейчас лежит на кровати, свесив голову. Сколько этого вещества проникло в него, попав в бокал?

Лишиться Клиента в первые же месяцы службы — это позор. Это не просто позор. Это провальный конец карьере. Конец всему. Конец Прима, наконец.

Перекрытия второго этажа, стены коридора, дверь в спальню. Совсем немного, крохотные точечки на стенках пищевода, еле заметные в желудке. Уже почти неразличимые, готовые раствориться в любой момент. Если прямо сейчас ничего не сделать, будет поздно. «Нельзя производить действия, несовместимые с этикой и законом. Нельзя касаться человека. Нельзя делать того, что не записано в инструкции… Нельзя…»

Он проник в желудок, и подхватил частицы яда. Он окружил их, и они вспыхнули, распадаясь в тот же миг неощутимо мелкой пылью. Холодно отметив, что успел, он собрал следы в пищеводе, подмёл всё и покинул Клиента. Сконцентрировался у кровати, и только теперь ощутил испуг. Он нарушил несколько пунктов Инструкции.

Обвёл взглядом комнату и остановился на зеркале. Большом зеркале кристально чистого стекла, посверкивающего хрустальными гранями вдоль массивной оправы резного дерева. На лице его, как всегда, были лишь готовность к работе и чувство долга. И больше ничего.

 

Глава 2. Труп в спальне

— Вы совершенно уверены, что тоже пили из этой бутылки? — вежливо спросил полицейский.

Хозяин дома повертел головой. Семейный врач, вырванный из постели среди ночи в халате, накинутом поверх пижамы, посвистывая сквозь зубы, сосредоточенно ощупывал клиента. Клиент отмахнулся от врача, как от мухи:

— Вы плохо слышите, лейтенант?

— Я капитан.

— Вам же сказали, что он пил из бокала, — жена хозяина сидела здесь же, на диване в холле. Она не потрудилась накинуть что-либо поверх пеньюара, и теперь полицейский то и дело натыкался глазами на её роскошное декольте.

— Мы не нашли никакого бокала, — сказал полицейский. — Очевидно, ваш шофёр пил прямо из горлышка.

— Вот чудило, — пробормотал хозяин. — Учишь их манерам, учишь…

— Я бы всё-таки рекомендовал срочно пройти обследование, — сказал врач, выпрямляясь и глядя на клиента. — Хотя на первый взгляд никаких признаков отравления я не нахожу.

— У вас ещё есть вопросы, лейтенант? — спросил хозяин. Ему было жарко в большом малиновом халате, вышитом золотыми креветками. Креветки посверкивали изумрудными глазками из мохнатых малиновых складок.

— Повторю ещё раз, — всё так же вежливо сказал полицейский. — Вы вернулись из города в час ночи.

Он заглянул в блокнот.

— В ресторане вы выпили бокал вина из открытой специально для вас бутылки. Бутылку взял с собой шофёр. Это так?

Полицейский подождал ответа, дождался кивка и продолжил:

— Вернувшись домой, вы поднялись наверх, оставив шофёра внизу. Больше вы его живым не видели. В два часа ночи шофёра обнаружил ваш охранник и послал сообщение полиции и вашему врачу. Кстати, где ваш охранник?

Хозяин повертел головой. Не найдя искомого, поднял руку и щёлкнул пальцами.

— Как тебя, иди сюда! — и сообщил, повернувшись к полицейскому: — Это не охранник, а телохранитель. И он…

— Вы хотели меня видеть? — Прим посмотрел в блокнот полицейского. По старомодной клетчатой бумаге сбивались в слова мелкие угловатые буквы. Слова вытягивались в длинные строчки и загибались книзу.

— Вот всегда он так, — пожаловалась жена хозяина, теребя пеньюар. — То есть, то нет его.

— Так, — сказал полицейский. Вид Прима оказал обычное действие, и капитан слегка откашлялся. — Вы совершали ночной обход здания, так?

— Да.

— Проходя мимо комнаты шофёра, вы решили заглянуть к нему. Это так?

— Да.

— Зачем?

— Я услышал, как он хрипит.

Полицейский бросил взгляд на хозяйку дома, опять наткнувшись на декольте. Хозяйка явно нервничала.

— Вы попытались оказать первую помощь?

— Да.

Полицейский терпеливо повторил:

— Вы оказали первую помощь. И что дальше?

— Он умер.

— Вы видели, как шофёр забирал бутылку из ресторана?

— Да.

— Это та бутылка, что вы нашли на столике в комнате шофёра?

— Да.

Капитан вздохнул.

— Вы не пили из этой бутылки? Шофёр не предлагал вам выпить?

— Нет.

— Он не пьёт, — насмешливо сказал хозяин. На лице его выступил обильный пот, он поёрзал на диване и почмокал сухими губами. Жена поднялась с дивана, и неторопливо направилась к столику с графином.

— Вы видели кого-нибудь в холле, когда входили и выходили из комнаты шофёра?

— Да.

— Кого?

— Госпожу Фишкину.

— Меня! — взвизгнула хозяйка, оборачиваясь от столика с зажатым в руке горлышком графина.

— Вы видели госпожу Фишкину… Альбину Ивановну в холле?

— Она только спустилась по лестнице со второго этажа, когда я входил в дверь.

— Что ты врёшь! — крикнула хозяйка, потрясая графином. — Я ходила на кухню! Мне надо было выпить воды!

— Прошу вас, Альбина Ивановна, успокойтесь. Мы просто выясняем обстоятельства дела.

— Пусть лучше скажет, почему он зашёл в комнату, и не вышел оттуда! — госпожа Фишкина ткнула в руку мужа принесённый стакан с водой, и упала на диван. Диван всколыхнулся.

— Альбинка, закрой рот, — веско сказал хозяин, и она отвернулась, уставившись в камин.

— Что значит, не вышел? — спросил полицейский, глядя на Прима снизу вверх. Смотреть было неудобно, и он поёрзал, двигаясь по ворсу необъятных диванных подушек.

— Я покинул комнату, когда госпожа Фишкина была на кухне, — ответил Прим. Это была правда. Хозяйка тогда подошла к комнате шофёра, постояла, приложив ухо к дверному полотну, жадно вслушиваясь, и бросилась на кухню, словно испугавшись чего-то. И не обязательно было уточнять, как именно он покинул комнату, через дверь или потолок. Не стоит расстраивать людей ненужными фактами.

— То есть вы думаете, что Альбина Ивановна в это время находилась на кухне?

— Да.

— Вот видите, капитан, — хозяин окончательно подобрел. Ему уже хотелось поговорить. — Всё ясно.

— И больше вы Альбину Ивановну, или кого-то ещё не видели?

Прим посмотрел на полицейского. Общаясь с людьми, он понял, что говорить всю правду не всегда полезно.

— Я поднялся наверх, и послал сообщение. Потом прошёл в апартаменты господина Фишкина, и поставил его в известность. Это всё.

— Пойдёмте, капитан, я покажу вам дом, — хозяин поднялся и ухватил полицейского за локоток. Показывать дом новеньким доставляло ему удовольствие. Пусть даже это был полицейский следователь.

***

Полицейскому капитану давно уже следовало уйти и заняться делом. Но вместо этого он покорно следовал за господином Фишкиным по просторам его загородного дома, притворно дивясь на роскошные апартаменты и многочисленные уютные уголки.

Когда его перевели с повышением из столицы в невиданную даль, «загнали в Сибирию», как шутили его друзья и бывшие однокурсники, он нашёл на диво удачным состав населения во вверенном ему участке. Список уважаемых имён вызывал трепет восторга в его душе скромного карьериста. Прошло время, и восторг обратился в пепел. Теперь он испытывал только досаду, увлекаемый хозяином по бесконечным комнатам бесконечного особняка.

— А вот и бильярдная, — гордый жест хозяина, и капитану дали подержать в руках знаменитый кий, забивший немыслимый шар в известном сражении, случившемся на зелёном сукне столичного клуба.

— А скажите, где…

— Подожди, капитан.

И полицейского под ручку увлекают дальше по лестнице.

— Вы держите в доме опасные вещества, лекарства, яды?

— Экономка, экономка всё покажет. — И они уже осматривают коллекцию редких трубок.

Опять коридор, этаж под самой крышей, здесь коридор выложен простыми плитами без изысков, и всего три двери. Хозяин минует две, бросив мимоходом: «Это кладовая, это тоже ерунда…», и эффектным жестом тычет в третью дверь, развернув капитана к ней лицом и придержав за локоток:

— А вот это что, по-твоему?

Капитан обвёл взором дверь. Дверь внушала уважение.

— Это ваш сейф? — Он слышал о таких вещах, но вживую не видел. — «Должно быть, здесь половина золотого запаса губернии», — мелькнула у него невесёлая мысль.

— Не угадал, — хозяин посмеивался, предвкушая сюрприз. Капитан видел, что он не первый, кому это показывают, и что представление отработано до малейшего жеста.

Посмеиваясь, господин Фишкин набрал код виртуозным движением пальцев. Обернулся и поманил полицейского за собой. Дверь тихо открылась, неслышно повернувшись на массивных петлях. Капитан прошёл за хозяином, покосившись на солидный косяк, отливающий металлом. Хозяин прошёл на середину комнаты, оказавшейся совсем небольшой, размером три на три метра, и остановился. Капитан подошёл и встал рядом. Комната была пуста. Он увидел лишь гладкие, отливающие таким же металлом, как и косяк, стены и потолок. Ничего в ней не было.

— Ну что, нравится?

— Что это? — вежливо спросил капитан. Он решил, что это шутка, имеющая широкое хождение в узких кругах.

— Ты меня спрашивал, где комната охраны? Так вот она.

Капитан опять обвёл глазами комнату.

— Ах, вот как.

Хозяин засмеялся.

— Видел бы ты себя со стороны, капитан. Да ты не обижайся. Мне может, похвастаться иногда хочется, да не перед кем. У всех уже всё есть. А вот этого нет пока ни у кого в наших местах. Из столицы вывез. Такие деньги отвалил — не поверишь.

— Вот за это? — полицейский опять оглядел комнату.

— Это? Нет, это только комната. Сейф для того, что я купил, — господин Фишкин двинулся из комнаты, полицейский вышел следом. Дверь закрылась, и господин Фишкин хозяйским жестом похлопал ладонью по косяку:

— Здесь комната моего телохранителя.

***

Прим подождал, пока хозяин дома вывел полицейского из комнаты, и дверь за ними затворилась. Лязгнули замки, смыкая зубцы устрашающих размеров, рассчитанных на визуальный эффект. На неподготовленных гостей это зрелище производило должное впечатление. Господин Фишкин водил сюда друзей по гольф клубу, деловых партнёров, и всех, кто соглашался посмотреть. Он был тщеславен и никогда не упускал момента подбить счёт в свою пользу.

Наличие такой комнаты было обязательным условием содержания в доме работника фирмы «Летта». Это было записано в инструкции, отмечено в договоре, и объяснялось требованиями безопасности. В инструкции не говорилось, чья безопасность имеется в виду. Это считалось очевидным. И Прим, по своей неопытности, вначале думал, что речь идёт о предотвращении несчастных случаев и моральных травм. Ведь люди такие нервные существа, и им неприятно видеть трансформацию. Пока однажды очередной гость господина Фишкина, осматривающий дом после хорошо проведённого ужина, не сказал хозяину дома: «Как хорошо, Альбертыч, что дверь такая прочная. Всё тебе поспокойнее». А супруга гостя, икнув от испуга и подобрав край шёлковой юбочки, что было совсем уже лишнее, попросила скорее увести её подальше отсюда.

Комната предназначалась для пребывания Прима в его свободное время. Здесь он мог не беспокоиться, что кто-то войдёт, и хозяева дома могли быть спокойны, что он не выйдет. Выйти из комнаты он мог, только открыв по всем правилам дверной замок. При этом раздавался сигнал на коммуникаторе хозяина. Если бы Прим вдруг решил нарушить инструкцию, и выйти через стену, тут же сработала бы сигнализация.

Полицейский, увлекаемый хозяином дома, уже спускался вниз, и Прим решил, что сегодня он уже не понадобится. С того момента, как он помог клиенту, нарушив при этом пункты Инструкции, его одолевало беспокойство. Ему нужно было подумать. Он замер, заполнив собой свою комнату, а отзвуки жизни дома слабо доносили ставшую уже привычной повседневную суету.

 

Глава 3. Начало

Одно из первых впечатлений в его жизни — он пытается выйти, а его не пускает Воспитатель. Он бросается из стороны в сторону, тянется тонкой струйкой, свивается в клубок и бросается вперёд, но его неуклонно и почти равнодушно, словно между делом, отбрасывают назад. Наконец он собирается в комок посередине помещения, ограждённого символическим барьером в форме куба. В нём одно ощущение, как одна нота, выводимая звенящим инструментом — желание уйти. Потом оно сменяется раздражением.

Раздражение на возникшее препятствие сменяется страхом, когда Воспитатель придвигается ближе, обступая его со всех сторон, окружив повисший посредине комнаты дрожащий комочек. Потом что-то меняется в нём, что-то происходит, и он уже лежит на мягком покрытии пола и плачет, давясь слезами и судорожно всхлипывая, а наклонившаяся к нему женщина, сморщив веснушчатое личико от акустического удара, вытирает ему сопливый нос.

Она говорит что-то, потом он вспоминает эти слова, и они обретают смысл: «Какой шустрый малец» — говорит она, и смеётся.

И ещё воспоминание, когда он уже стал немного побольше: его взяли за руку, и отвели в новую для него комнату. Там ничего не было, а потом открылась дверь в противоположной стене. Воспитатель ввела в комнату кого-то ещё, и вот они уже стоят напротив друг друга, и он смотрит в странно знакомое лицо мальчишки его возраста. Мальчишка тоже смотрит, они оба молчат. Потом тот протягивает ему ручонку, и растягивает рот в дружеской улыбке. Прим берёт его ладонь, дёргает к себе, и совершенно неожиданным движением бодает мальчишку в лоб. В глазах вспыхивают искры, он едва не падает вперёд, но тому, другому, явно ещё хуже. Прим видит склонившегося над растянувшимся на полу мальчишкой Воспитателя, это не его Воспитатель, это другая женщина, она носит забранные в пышный пучок рыжие волосы. И его Воспитатель берёт его за руку, и выводит из комнаты. Она молчит, но он чувствует, что она удивлена и рассержена. А потом он слышит разговор двух Воспитателей, и речь идёт о нём: «Это отклонение» — говорит рыжая. «В пределах нормы» — отвечает веснушчатая, и они начинают спорить, а он перестаёт их понимать.

Потом он подрос настолько, чтобы научиться держать себя в руках. Настолько, чтобы не представлять опасности для таких же, как он, мальчиков, с которыми его познакомили. Ты рождён со знанием, говорили ему, и это у тебя не отнимешь. Но Работе, будущему делу можно только научиться. Все мальчики, сначала их было около десятка, были точной копией друг друга. Он тоже ничем не отличался от них, и различали их только Воспитатели. Мальчикам дали имена: Прим, Секунд, Трис,[1] и далее по порядку. И поначалу имя «Прим» тешило его самолюбие.

Ему пришлось учиться работать в команде — в паре, а потом и в тройке, таких же, как он, детей. Пару ему составляли обычно две девчонки. Оказалось, там были ещё и девочки, и их было больше мальчиков. Обычно это была одна рыжая, и одна веснушчатая девчонка. Они были уменьшенными копиями, тощими копиями Воспитателей, с острыми локтями и коленками. Иногда ему приходилось обучаться работе в паре с таким же, как он, мальчишкой. Он открыл, что они совсем одинаковы с виду, когда их поставили перед зеркалом. Только в другом состоянии, в которое им разрешили перейти, и то далеко не сразу, а сперва убедившись, что они усвоили азы, и крепко вбив в них отвращение к драке, они чувствовали разницу между собой. Что-то неуловимо разное было в них, отчего ему становилось одновременно интересно и почему-то противно.

На первом уроке ему дали в пару мальчика по имени Секстус. Секстус был тихий и послушный мальчик, очень старательный и аккуратный. Их поставили один против другого в пустой комнате для практических занятий, и Воспитатель сказала: «Не вздумайте напасть друг на друга. Я слежу за вами. Тот, кто сделает это первым, будет строго наказан. Я говорю это вам обоим». И посмотрела на Прима. И, конечно, он не сдержался. Словно бес вселился в него, когда он увидел возле себя расплывающееся неярким огненным клубком существо одного с ним вида, здесь, в одном с ним пространстве замкнутой комнаты. Существо тоже не обрадовалось его присутствию, но Прим был быстрее. Никогда он не знал, и не видел, как это делается. Но, едва начав, он уже точно знал, что делать. Существо тоже явно желало драки, и неизвестно, чем закончилось бы дело.

Им не дали сделать ничего. Они оба очутились на полу, все внутренности их скрутило жгутом, из глаз сыпались искры, а Воспитатель, ничуть не запыхавшись и даже не потеряв пылинки с аккуратной белой блузки, указала Секстусу на дверь. Оставшийся в комнате Прим тут же получил урок, о котором не мог вспоминать без досады и стыда. Он узнал, что бывает с тем, кого побеждают в такой драке, и знание это было не из тех, что хочется помнить.

А Воспитатель сказала ему, ещё не остывшему от всего пережитого: «Запомни, если тебя зовут Прим, это не значит, что ты первый. Твой номер может быть в самом конце списка».

***

В дверь поскреблись. Потом о металл простучал дробь налакированный ноготок. Госпожа Фишкина. Прим открыл дверь.

Альбина Ивановна переминалась у косяка, не решаясь ни войти, ни отступить. Кружева ручной работы трепетали на её пышной груди в такт сердечной мышце.

Она оглядела Прима туманным взором. Он молча смотрел, как она собирается с духом.

— Добрый вечер, — наконец пискнула Альбина Ивановна, отводя глаза и ковыряя пальцем косяк. — Ты не видел моего кота?

— Федот сейчас на кухне.

— А-а. Спасибо.

Искать кота было почётной обязанностью телохранителя. Он единственный в доме всегда знал, где находится животное. Но спасибо ему говорили крайне редко. Должно быть, это не всё.

— Этот капитан… Он такой милый, правда? Что ты ему сказал? Это так неприятно, все эти сплетни. Они так утомляют. — Альбина Ивановна передёрнула гладкими плечиками. — Ни к чему утомлять капитана всякой ерундой, правда?

— Да.

— Примусик, лапочка, не говори мужу, что я тебе сказала… что я тебя просила не сплетничать капитану. Ты ведь не скажешь, правда?

— Сплетни не входят в мои обязанности, госпожа Фишкина. Сюда идёт ваш муж.

Альбина Ивановна опять пискнула, вертя головой. Торопливо стуча каблучками домашних туфелек, обогнула дверь и скрылась за поворотом, ведущим к запасной лестнице.

Господин Фишкин не стал царапать дверь ноготками. Он просто забухал ладонью по полированному металлу, оценивая получившийся звук.

— Ты это, не суетись, мы никуда не едем, — он тоже не стал входить внутрь. — Я вот что хотел сказать. — Клиент помялся. Оглядел ту часть комнаты, что не загораживал Прим.

— Тебе, может, диванчик сюда поставить? А? Я всё думаю, не скучно тебе тут, на полу-то? Всё веселее будет.

— Не нужно.

— А на Альбинку ты внимания не обращай. Что с неё возьмёшь, бабёнка молодая, глупая ещё.— Клиент тяжело вздохнул. — Я вот что хотел сказать. Насчёт Стасика. Неужто он сам себе отраву подсыпал? Ведь вместе пили, мне ничего, а он копыта откинул. А так, да кому он нужен? Я знаю, знаю, Альбинка тебя просила не говорить. Не слепой. Знаю, что она со Стасиком шуры-муры разводила. Да ты сам посуди, лучше с ним, чем с кем ещё, со стороны, я хочу сказать.

Господин Фишкин перевёл дыхание, подёргал шеей, опять тяжело вздохнул.

— Не знаю, чему там вас учили, в вашей Академии, да и знать не хочу. Но впечатление вы на меня произвели. Серьёзные ребята у вас там работают. Я справки наводил. Выпускники ваши на таких солидных людей трудятся, не передать словами. Так что ты сам всё знаешь, что полиции рассказывать. Я только прошу, если тебя капитан этот сам не спросит, насчёт Стасика с Альбинкой… не надо ему этого знать. Ведь не по делу всё равно.

Господин Фишкин помялся у косяка, похлопал по двери.

— Или по делу, а? Ты мне только намекни. Я пойму. Я должен знать. Если это Альбинка, чёрт с ней. А если нет? Кто тогда? Или в меня метили, а, Прим?

Прим задумался. Нарушение обрастало неприятностями, как снежный ком. Но если бы он не нарушил правила, сейчас этот человек был бы мёртв.

— Если рассуждать теоретически, — наконец сказал он, — есть разница в том, когда человек принимает препарат на пустой желудок, и когда он это делает на желудок полный. Дозы тоже бывают разные.

Клиент раскрыл глаза, непроизвольно схватившись за живот. Ощупывая себя кругом, пробормотал:

— Это коньяк. Он помог. И угорь на угольках. Я ещё уголёк тогда проглотил. Официанту ещё досталось… Повезло. Повезло как.

Он повернулся кругом, всё давя пальцами бока. Сказал, остановившись, и не глядя на Прима:

— А кто это мог быть? Хоть теоретически?

— Не знаю.

Клиент двинулся по коридору. «Повезло» — донеслось с лестницы.