Отшумело общее собрание, расходились избиратели с правом голоса, расходились приглашенные гости, комары занимали насиженные места на символах уходящей эпохи, затерявшихся среди мясистого орнамента, чтобы впасть в свой, теперь уже сытый, анабиоз до следующего отчетно-перевыборного. Люди разбивались на группы, шли поодиночке, но были и редкие пары. Самая давняя из них не спеша брела по «Аллее Героев», которая, по необъяснимой прихоти автора, размещалась на мосту, перекинутом через довольно широкий овраг, рваной трещиной деливший городок на две почти равные части. Дорина Моисеевна, опиравшаяся на привычный локоть, и Груздин, этот локоть ей с удовольствием подставляющий, вели плавную беседу и прошли уже добрую треть пути. Как повелось, беседа была почти та же самая.

– Вы знаете, уважаемый Василий Гаврилч, – как-то очень по-русски проглатывая половину отчества, говорила степенная дама, «любившая Набокова как писателя». – Не устаю созерцать величественный плод Вашего труда. Сколько хожу, столько и смотрю. Красотища-то какая. Мощно как, целеустремленно, ничего наносного – лицо поселка, не менее.

– Голубушка Вы моя, сколько похвалы за всю жизнь пришлось выслушать, никто лучше Вас не скажет. И вправду, столько сил, столько сил. А средств?! – он возвысил голос. – Сорок пять лет, без малого, на своих материалах. Ведь я, как на «Тракторный» мотористом поступил, так и начал втулки бронзовые собирать, тогда и не знал зачем – провидение. И вот, пригодились. Теперь кончаются.

– Печально… И как несправедливо! Вы же полны идей! Как же Вы будете самовыражаться?!

– И это верно, насчет идей. Ведь и годов много, а творческий зуд не проходит – так бы лепил, лепил… И ведь что интересно, вот возьму глину и мну ее, – Груздин показал, как он мнет глину. – Ну, просто так, чего получится, а получается герой, да так, что жаль расставаться. Ну, ничего, места тут надолго хватит, только бы мост выдержал, а материал еще есть – вентили остались, водопроводные, это не скажу, где взял.

– Это чудесно! Знаете, давно хотела признаться, что Вы мне представляетесь эдаким центральным сгустком культуры, взращенным на местной народной ниве, удобренным наследием предков и ухоженным руководством.

– Какое там… Если бы ухоженным, раз прихожу в местное управление, а там этот… Худощавый интеллигент, понимаешь. Ну, Вы знаете. Он еще, когда руку пожимает, все норовит ее выкрутить, ну и по привычке, значит…, захват-то свой показывает, нашел с кем играться, – Вы-то знаете, сколько я за свою жизнь глины перемял, вот и сдавил слегка. – На этот раз он показал, как сдавил, продемонстрировав при этом свой бугристый кулак. – Лапка курячья его косточками так и захрустела. Присел он, значит, смотрит на меня – удивился. Сколько ж, говорю, будете на трудовом человеке ездить? Мне, что же, дом продавать или что? Не надо, отвечает, зачем? А где ж мне деньги на материалы брать? Вы что тут, сговорились?! А он мне, знаете что?!

– Занятно! И что же?

– Говорит: «Мы тут решили, что образы героев не вполне отвечают воззрениям эпохи на подвижничество», – при передаче фразы язык его запнулся, он злобно сплюнул, извинился и продолжил: – Что, говорю, кто это – мы? Ты за чужие спины-то не прячься! Не отвечает…, ТЫ мне ответь, мало я для города сделал?! Ты чего тут сидишь?! Ты на кого работаешь?! А ну, давай пособие, или ты за счет меня на персональную пенсию решил сэкономить. Подписывай материальную помощь, а то второе крылышко твое петушиное обработаю.

– И поделом! Ха-ха, прелесть! – с удовольствием рассмеялась Сидорец-Кронидова. – Как же потом, неужели подписал?

– А как же, подписал на тыщу рублей. Правда, в банке долго денег не выдавали – сказали, подпись не соответствует.

– Все хочу спросить у Вас, Василий Гаврилч, что Вы думаете по поводу сегодняшнего переизбрания. Хотя давно уже разговоры шли, как бы и попривыкли, а все равно тяжело как-то. Особенно хочу знать Ваше мнение о новоизбранном директоре, – она сделала тяжелую паузу. – Даже странно, что я говорю сейчас о ком-то другом, а не о Тиханове.

– Да уж, осиротели. Ну что сказать… Я давно обо всем подумал, а скажу только Вам. Вот, Вы, Дорина Моисеевна, и внешне отличаетесь ото всех и говорите, бывает так, что половины не понять, Вы уж не обижайтесь, а если что, извиняйте.

– Да будет Вам! – она махнула рукой в знак того, что все это ерунда.

– Вот я и говорю, изъясняетесь чудно, а все равно своя, а новый, как его…

– Нелёшин.

– Вот-вот. Вроде бы и родился здесь, а все равно пришлый, простите за прямоту. Вот… Некоторое время они шли молча, медленно поднимаясь на пригорок. Мост был уже позади, и солнце, уходя на покой, задергивало тяжелые, оранжево-красные шторы, расписанные узкими, продольными облаками.

– Завтра будет ветер, – задумчиво сказала Сидорец-Кронидова. Груздин не ответил. Впрочем, они уже подходили к ее дому.