На перроне пахло горелой смесью копоти, солярки и машинного масла. Валера пытался отвлечься от назойливого хоровода запахов, разглядывал людей, потоком идущих мимо по своим вагонам, и с сарказмом думал, с каким трудом они оторвались от рождественских столов, заполненных салатами и жареным мясом, и теперь беспокойно и суетно пытаются уехать, сгибаясь под тяжестью набитых до упора рюкзаков и сумок.
Валера не мог уверенно сказать, зачем ехал. Скупо радовало, что удалось разбавить решительной поездкой наполненные одним и тем же праздники, и новогодний отпуск теперь мог казаться не единородной массой скуки, а слоистым, с наполнителем легкой мысли и решимости все бросить пирогом, и это придавало поездке иной вкус.
Вежливо и настойчиво пробираясь по тесному вагону к своему месту, Валера вспомнил насыщенное упреками непонимание его сестрой. «Куда ты едешь? – повторяла Маша. – У тебя даже обратного билета нет. На работу через два дня». Валера делал вид, что внимания не обращает, но перед уходом не стерпел: «Извини, что порчу собой застолье. Больше этого не повторится». Маша обиделась, и еще полчаса ушло не примирение. «Ты же знаешь, - обернулся он уже в дверях. – Мы ж с Колей с института. Нельзя не поехать раз такое дело. Тяжело ему».