Еве Адамовне Ребровой
Неспроста и непросто живется тому, чья фамилия Я. Но Я как-то как бы и жил...
Осуществлялся ожидаемый дождь, за которым Я с интересом следил. А вдруг!? Но тетки без возраста, трудяжничащие неподалеку, с таким апломбом и азартом обсуждали биографию Аллы «Барисны», что сдерживать подступающий хохот становилось все сложней. Хотя врачи и вовсе не велели ничего сдерживать, утверждая, что смех продлевает жизнь, тогда как последствия антисмеха изучены еще не вполне. Будь Я цветком, то сумел бы, пожалуй, изящно завять от этой душной, тошной, вздорной болтовни о грандиозных концертах-бенефисах, о творческих планах и готовящемся новом альбоме, исполненном дорожек о самом сокровенном и потаенном. Но в вялотекущем воплощении Я не был цветок. Выпала функция прозаичней – опробовать качество человечье, познавая свойства очередного умопомешательства. Эксперимент, надо сказать, протекал с переменным успехом. А, впрочем, все суть одно: сначала тянулся к солнцу, как колос, затем процесс приостановился и Я принялся подсыхать, а в итоге как всегда предстоит припасть к земле, чтобы, когда сойдет снег, грянул новый цикл правдоподобного наваждения. Тем же Я промышлял и в прошлых появлениях, перелистывая учебник истории безошибочно узнавая себя, то в скакуне Александра Македонского, то в бесследно исчезнувшей скульптуре работы Лео да Винчи.
Поэтический ход мысли обламывали заскорузлые тетки, которые все никак не могли угомониться и, собравшись с силами, приступали к новому раунду тяжелых переговоров. На повестке: последние известия из стана Звезды, которая своей яркостью и блеском словно бы оттеняла их невзрачные жизни, хотя сами тетки рассуждали в том духе, что потусторонний наблюдатель мог бы заблудиться, решив, что бытие Аллы «Барисны» определяется сознанием этих самых теток. Без них звезда, мол, пропадет. И, действительно, кто ж ее увидит – без зрителя?
Казалось бы, кто дал Я право столь зло и строго рассуждать о порядочных, вероятно, женщинах, к тому же беспорядочно называя их «тетками»? Ведь сам-то Я как бы кто? Чего успел? В чем преуспел? Подобные вопросы непринято задавать себе, поэтому ответов здесь ждать не стоит. Тогда как сам Я в основном был занят всякой е-рундой вроде рассуждений о философии футбола и ассортиментности автомобилизма. А все-таки, Ева Адамовна, раздражение Я не было беспочвенным. Лепестки ух вяли не зря. Хриплый хохот шамана прорывался весьма не случайно. Думаете, раздражение было продиктовано некой заурядной двуличной обидой, которая теперь вот так запросто давала о себе знать? Или в Я просыпался, дремавший все эти годы в подкорке, женоненавистник? Хотя иные девушки зачастую ставили диагноз вопросительно-утвердительно: «стало быть, ты ненавидишь женщин?» Нередко, ясно, подразумевая самих себя.
Но Я, напротив, всегда думалось, что его отношение к женщинам подчеркнуто благосклонно и прогрессивно. То есть: Я Никогда Не подавал им пальто, давая яркую возможность сверкнуть самостоятельностью и Не ставя под сомнение умение одеваться. Не скакал наперерез, чтобы успеть первым отворить дверь на выходе из шумного кабаре, тем самым Не намекая на свое физическое превосходство, Не выказывая притворную учтивость, которая, как широко известно из уроков прикладного обществознания, все равно ведь куда-то неизбежно исчезает, когда в интимной полутьме опадают одежды, и, тем паче, стартуют будни быта. И уж тем более, никогда Не доводилось Я избивать прекрасную даму, томительно гадающую о сложившемся к ней отношении, а ведь побои – что даже вошло в поговорку – являются одним из вернейших признаков влюбленности в наших широтах, даже как бы показателем подлинности чувств и доказательством примет. Но Я, увы, был слишком застенчив, чтобы вот так с ходу раскрывать карты.
Таким образом, Я буквально кричал о том, что он не какой-нибудь там пещерный шовинист по признаку пола. Что не считает женщину породой более низкой, слабой, а, напротив, признавал, что в иных аспектах социальной жизни славный пол может даже нехило перещеголять, переплюнуть и даже дать прикурить. К тому же Я тщательно чтил права и свободы, кстати, даже специально кем-то заботливо записанные в Конституцию, которую Я так любил полистать перед дремой, ведь отличное снотворное, дарующее законные сны. Короче, Я фактически являлся теневым агентом феминизма, проводником этих все еще таких озорных в наших неуклюжих краях идей, где могут помыслить свысока не то что о женщинах – о секундах!
Вы же знаете, Ева Адамовна, как наши тоталитарные дни толерантно прославились не только громкими прорывами в области нанотехнологий и успехами в сфере необычайного гостеприимства вообще ко всем, но и фактически полной реабилитацией гомосексуализма, приобретшего черты модного молодежного движения. Да, да, я пишу эти строки, рискуя прослыть старорежимным старообрядцем, категоричным консерватором, безнадежно отсталым от сутулых норм. Все перемешалось в доме Вавилонских! Есть ли жизнь на Марсе, нет ли – всем давно плевать. Но мы-то с вами знаем, Ева Адамовна, что на самом деле и на Земле никакой жизни нет. А только достоверная кажимость, затягивающая своей правдоподобностью. Простите, кажется, я опять наговорил слишком много очевидного, так что… Возвращаюсь к своему Я.
Я только хотел этим сказать, что необычайная лояльность и приверженность, жертвенность и самоотверженность, жесткая бескомпромиссность в борьбе за утверждение равноправия женского сословия, так противоречиво не приводила Я к личному счастью. Шелушащаяся изнанка тупикового мышления, наверное, и приводила к так называемому одиночеству, которое то и дело приключалось в жизни. Да что там «наверное» – наверняка. Я иногда настораживался, попадал под изнурительный самоанализ, много думая. Возможно, именно в один из таких мысленных дней к нему и двинуло понимание: «Как же так? Я же убежденный и плазменный феминист, но сами женьшени полагают меня женоненавистником...». Во мне словно бы уживаются две прямо противоположные сущности. Конфликт внутреннего с виноватым, смешного с внешним. Вот так оно и бывает, Ева Адамовна.
Изучая труды отшумевших свое революционеров, анархистов, шевелителей ленивого народа, Я прочел как-то про «низы не могут» и учел это. «Так, так... (это заработала мысль). Хм. Ха!». И, действительно, бывало порой сложно понять мотивы тех, за чьи свободы Я был готов так постоять. Последовательницы Евы Той Самой вели себя крайне непоследовательно. То на всех углах твердили, что «ничем не хуже», что «сами все могут», т.е. и самобытны, и самостоятельны, и на дух не переносят «кухонного рабства». Но стоило им лишь предоставить нереальную свободу действий, движений, решений, как вдруг затягивались совсем другие песни. Мол, потребен «настоящий мужик», который «все сделает». И «гвоздь забьет», и «завтрак в постель» подтащит. Понравится маме, поможет папе. Стойко стерпит измены, перемены. Поощрит капризы, придумает сюрпризы. Ну и дела, Ева Адамовна… Ну и дела.
Вышесказанный ребус не тянет на приличную головоломку, если вспомнить все… и слегка масштабировать причину проблемы. Хотя проблемы, говоря быстро, никакой и нет: есть тенденция, восходящая к традиции, напоминающая нам о базовых умопостроениях и настройках народонаселения. Готового десятилетиями мечтать о некой свободе, терпя лишения, нося с собой обиды, проклиная всякие несвободы; приученного стенать под гнетом «кровавой гэбни», которая и книгу интересную из клешни выхватывает, бросая надолго в каталажку за любую шутку, и в зарубежные пространства не пускает. Лишь бы не увидел там народ-победитель чего лишнего: как там поживают разгромленные немцы-японцы с загнивающими французами-британцами. И вот железная занавесь, падла, пала. Вроде бы Свобода. Предсказуемо не абсолютная, блевотная, вялая. Но ведь и после длительного голода нельзя сразу обильно обжираться – чревато для чрева. Демо-кратия. Свобода строить воздушные замки. Думать головой, или же пользоваться ею только для приема пищи. Вести беседы о бабочках редких окрасов, или задумчиво молчать в ответ. Читать какой-нибудь новомодный «fiction », или читать по слогам. Стремительно обогащаться, или внезапно беднеть в подвалы.
Но разве жалко нам, Ева Адамовна, тех стариков, которым наобещали к 80- му году настроить «светлое будущее» под романтичным, но несколько абстрактным кодом «коммунизм», а вместо этого провели вокруг пальца Олимпиаду. А может Олимпиада – это и есть коммунизм? Все изначально равны, сильны, быстры... А тех самых, кто были быстры и сильны тогда – через десяток лет киданули на помойку истории, как отработанный материал. Обвалили счета в банке, удерживая стадо на поводке смешных пенсий. Так ведь государство ж не брезгует еще и забирать эти подачки назад, почти в полном объеме (то есть одной рукой дает, а другой забирает), под предлогом неких «квартплат», читай, все тех же «коммунистических услуг». Неспортивно все это. Только у стариков нет свободы. У остальных – есть. Но что начал делать наш былинный народ, получив ее? Остервенело жать в кнопку Escape – верните, как было! И, конечно, крепко тосковать по «сильной руке», которая «наведет порядок» и даже изредка приласкает. Позабыв, что та же рука значительно лучше умеет душить и думать за всех. Но это ли не то, что нам надо? Не думать. Никогда и никак. Вывод: Народ и женщины едины – думать за себя, а не ходить строем под звуки трубы, вдруг оказалось и показалось уже слишком…
Одиночество – это когда Один Ночью. Страшно, скучно. Страшно скучно. Дикообразно все... Того и гляди, из-под кровати вырвется какой-нибудь кошмарный монстр с перекошенной мордой, искажающей самые недобрые намерения. Паровозик, бывший все эти годы игрушечным, вдруг сходит с заданного рельсами пути и начинает немыслимым маршрутом пыхтеть в направлении зрачков, попутно пренебрегая всеми знакомыми законами классической механики и, что совсем уж неслыханно, Российской Федерации. А вроде как презумпцию невиновности пока еще никто не отменял. Но паровозик продолжает нести в затхлую комнатную атмосферу ароматы и пары чего-то крайне тревожного, отрезвляюще мистического, хичкоковского. Выражаясь предельно – в такие минуты становится не так уж и скучно. Вечер перестает быть темным.
Бывает мнение, что многие не терпят в одиночестве другого: никто с утреца не привнесет кофейца к надувному матрацу, не встретит вечерком с придуманным ужином и откупоренной уже улыбкой пивка – мягкой и свежей, как полотенце. Не добавит в жизнь чутка какого-никакого, а смысла. Не снимет подозрений о ненормальности, не успокоит общественное сомнение. Не с кем в одиночной камере продолжить свой блестящий дворовый род. Но как дальновидно выражались в нашем детском адике: «Тебе смешно, а мне обидно. Тебе – говно, а мне повидло». К чему я клоню, Ева Адамовна?
Смею спросить: много ли стоит подобное говноодиночество в сравнении с одиночеством подлинным, извечным, космическим, которое питает ум с самого детства, которое нам прививали, может быть, вместе с прививкой «манту», в том самом детском аду, где нам давали курс «Введение в астрофизику». Вводили в курс дел. Но стоило лишь однажды всерьез задуматься о космосе, и все – считай, пропал. И мы пропадали, делаясь на всю жизнь душевнохромыми и озадаченными. Мы более уже не спали в тихие часы, только притворялись.
Как им не стыдно: жить повседневными и обычными делами в окружении бесконечности, которую чтобы представить – и целого мозга мало. Даже всех наших маленьких коллективных мозгов, скованных в сеть. Когда вдруг ночью, просыпаясь в прохладном бреду, вспоминаешь, что даже прославленный Гагарин, по большому счету, ничего и не открыл, а так. Ведь чтобы познать космос необязательно в него летать. Это знакомо всем, кто интересуется и кое-чего понимает. Вернувшись, Гагарин просто очнулся назад. Так и не поведав нам ничего дельного... Да нет там ни хрена! Кроме разве что могущественных инопланетян, бесчисленных звездочетов, небесных небожителей и канцелярий. Но где, где все они были, чем себя проявили, когда Я так нуждался в помощи? Искал ее в глазах якобы случайных прохожих, преданных кому-то друзей, подозрительных подруг. А как показательны в своем невежестве заядлые телескопщики, занятые каким-то постыдным межгалактическим подглядыванием, тогда как любой земляничный ребенок еще знает, что разумозг – это и есть, в сущности, космос, и даже больше того. Так стоит ли, Ева Адамовна, понапрасну ковыряться в небесах, когда не наведен еще порядок даже в чердаках?
Присущая нам планетарная отрешенность приходит преимущественно по утрам, сразу за пробуждением. В такую минуту мир особо опасен и огромен, а обременительно в нем решительно все. В особенности вылезти себя из-под одеяла, найти тапки, столь небрежно не оставленные вчера вечером рядом с койкой, которая и сама-то вмерзла в холодину пола. А ведь впереди еще весь день. Как говорится в таких случаях – «все еще впереди». Впереди что-то, традиционно заполненное типичными траблами и напастями, геморами и невзгодами. И предстоит еще проявить себя с самой выгодной стороны, дабы протянуть до вечера, не протянув ног. А сперва нужно заставить себя выйти во мрак улиц разбитых фонарей, где утренний ветер будет перерастать во внутренний, и отнюдь не прогулочным шагом устремиться навстречу к этим траблам и геморам. Видя в автобусе знакомые все лица, толкаться с их телами. Чем не абсурд? А возвращаясь ввечеру на электричке, в уютненький вагон свою долю абсурда притащат контролеры пассажиров, иногда вдруг возникающие из слепой зоны тамбура и требующие от нас, путешественников, неких билетов. В итоге мы понимаем, что говорим на разных языках, и взаимопонимание едва ли достижимо, тогда они воображают, что прогоняют нас. Это нас-то, в сущности, еще совсем детей. Тех самых, с самого детства озадаченных и застигнутых космосом врасплох. И мы как дети малые, поддерживая игру, уходим в дверь на нужную остановку. Но с контролерами мы расстаемся друзьями, условившись, что в следующий раз у нас обязательно будет с собой именно такой билет, какой им нужно проверить.
И вот снова вечер, в котором можно наконец-то предельно честно и искренне признаться: Я царь — я раб — я червь — я бог!.. А ближе к ночи можно и ехидно подумать об Америке, соединенной штатами, которой так завидовал с утра, борясь со снами в антиобщественном транспорте. Пока мы сновали по городским лабиринтам, она враждебно нежилась в джакузи, вальяжно посматривая в TV, заказывая пиццу в свои одноэтажные небоскребы. И совершенно не думала обо мне. Не думала о безработных, но отчего-то все равно беззаботных голодающих африканских голодранцах. Не думала о нас, посещающих работу и получающих зарплату, но все равно понурых и одержимых идеями космоса. Извечно экономящих, ущемленных в супермаркете соблазнов, делающих друг другу едкие комплименты, варящихся в собственном котле. И не желающих знать об этом ничего. Потому что якобы некогда, якобы есть дела, важность которых посильнее... Теперь ваш выход на сцену театра абсурда, янки. А мы, пока солнце отвернулось, отлежимся за шторами. Хотя, конечно, мы по-прежнему никогда не спим, а только выжидаем окрика демона утра – будильника.
Ева Адамовна, пишу вам это сочинение из крепости своего духа, в которой подрабатываю по ночам узником совести. Настроение сочинения во многом продиктовано жизнепередрягами Я, который вновь ходил сумрачным, сползая в обычную привычку к неудачам. И, знаете, было бы с чего: очередная придуманная Вера-Надежда-Любовь – Разуверила-Обнадеждила- Разлюбила.
Но в целом Я не приуныл. Выкарабкался из карибского кризиса с помощью сыворотки работы. Как теперь вспомнить, кто подал идею учредить русское отделение «Охотников за привидениями», но Я сгоношил под это дело ряд духовных отцов, а те дали денег, согласившись, что привидения – это достаточно призрачно, чтобы бороться с ними безжалостно, как с коррупцией. И как печально теперь признавать, что Я погубил себя сам, стоило только получить неожиданный успех у женских привидений, прежде таких невидимых и неуловимых. Но кончилось все как жизнь предсказуемо – подцепив какую-то незримую заразу от особенно полюбившей потусторонней женщины, Я и сам сделался привидением.
Каково же было удивление его соратников, когда они все вместе, как обычно приехав на выполнение заказа по излову всякой всячины на загородный корпоратив, вдруг увидели, что в ловушку, помимо прочих, затягивает и их духовного лидера… Тот и сам, казалось, только в эту минуту осознавал всю подлинную серьезность и курьезность происходящего.
Стоит ли говорить, что без Я бизнес быстро сконфузился до размеров первоначального номинала? Партнерам остались воспоминания и долги. Но Я крепким словом не поминали, понимая, что со всеми бывает. Зато какие бывали клевые уловы, какая классная борьба. Как полезно было убеждать и побеждать общественность в целесообразности всего начинания, когда самая слепоглухомань разобщенности упрямо тупила и противилась, совсем не желая себя спасать. Но тогда, как по волшебству, на выручку пришли сами призраки, которые заметно активизировались в ту пору. И общественность дрогнула: содрогнулась. И согласилась на все. Таким был триумф… И вот теперь Это Все осталось лишь вечной памятью... Я в ловушке, нет его больше. Засосало, как щепку в пылесос.
Слабым утешением послужило то, что ушлые голливудские синематографисты, изнывающие от дефицита интересных сюжетов-байопиков, всей деловой хваткой вцепились в биографию Я, даже сняв по ней целый ряд картин. В этом до сих пор легко убедиться, набрав в любом кинопоиске «Я».
Ловушка, сулившая покой и безмятежность, на опыте оказалась совсем не такой, а седьмым межрайонным отделением ада, который описывал еще старик Данте, нагнавший, впрочем, страху почем зря. Компания самоубийц тут подобралась самобытная. Я дружелюбно шлепали по плечу, высоко оценивая изобретенный им способ самоустранения. «Ржали все», что в местном наречии, безусловно, звучало похвалой. А в целом в ловушке был самый обыкновенный другой мир, разве что несколько параллельный. В частности, здесь его актуально прозвали Бараком Обмана. Кругом сновали свидетели Евовы, предлагая открыть все тайники бытия в обмен на квартирку после смерти. Насчет последней – обещали «все устроить». Но разве можно было околпачить Я, всегда прекрасно знавшего, что никакой смерти нет. Жизни, правда, тоже. Все больше какое-то сумеречное блуждание между.
В здешнем квартирном вопросе Я удивляло другое: маленькие помещения в бетонных прямоугольниках на печальном севере стоили в разы дороже, чем прекрасные виллы на юге. Местные тому не удивлялись и даже как-то гордились, считая естественным. Парадокс феномена объясняли тем, что в северных краях проплывали две великие реки, не какие-нибудь захудалые Хуанхэ и Янцзы, а Нефтяная и Газовая, потоки которых заботливо запакованы в трубы, а течение повернуто вспять – на Запад. Глупые белые люди с Запада, не щадя денег, скупали эти потоки, чем и грелись.
Не без труда Я осваивался в древнем мире, где бабло все еще побеждало зло. Где вместо привычного уху вопроса «Как жизнь молодая?», обычно задавался вопрос более простодушный – «Как жизнь половая?». Вопрос «Как дела?» и вовсе не считался уместным. Ну какие тут могут быть дела, когда батрачишь на неизвестную тетю из Оффшории пять дней в неделю, а оставшиеся два – причудливый коктейль из океана товаров и услуг и скудненького ручейка возможностей. Но все, словно сговорившись, отвечали «Нормально», при этом отводя глаза и как бы ухмыляясь своему востроумию.
Вскоре Я устал и от этого мира, ища выход из ситуации. Стало ясно, что нужно подыскивать что-нибудь другое. А, как известно, кто ищет, тот всегда. Лазейка неожиданно нашлась в загородной вылазке, представляя собой узкую, едва протоптанную тропу, изящно скрытую за бескрайними полями и царящими чудесами. Та вялая тропа вела прямиком к дремуче-волокнистому лесу, в котором абсолютно все деревья были выполнены из первосортного дерева – почти как в предыдущем круге. Заметно преобладал дуб зеленый, златая цепь на дубе том. И котопес ученый, в малиновом пиджаке, как заводной апельсин, все ходит по кругу кругом. Не иначе как в приступе поиска смысла жизни. Бред? Не совсем. Я уже упоминал, что жизнь – это наваждение, а когда все предстает, как оно есть, то выглядит просто и оттого непросто. Налево – сказку говорит. Со сказками там реально все было в полном порядке – дело поставлено на поток. Достаточно было нажать кнопку «Вкл.» на любом устройстве, как тут же включалась любящая всех и вся «Сказка за сказкой». Даже скучно пересказывать содержимое.
Но там, на опушке леса, на окраине технологического средневековья, Я повстречал Мечту. В смысле Вас, Ева Адамовна. Да, да, именно и только Вас! Сию минуту я чувствую, как кровь прилила к вашему лицу. Это прилив сил. Я тоже испытал такое тогда, поскольку Вы предстали в образе Евы Первой. Той самой. А я и не подозревал, что Вы такая разносторонняя личность, Ева Адамовна. Круто! Круто развернувшись и воспользовавшись тем, что я смотрю вовсе не на Яблоко, вы дали мне его на вкушение, утверждая, что это и есть пропуск на следующий уровень функциональной ямы. В тот миг я, весь в предвкушении, не придал никакого значения тому, что Вы называли меня Ньютоном. Хоть горшком. Однако теперь-то понимаю, что именно после того нашего грехопадения все в этом мире падает и продолжает лететь в ту самую черную дыру.
Когда Вы обошлись со мной круто, то все было кончено, и я побрел лесом – собирать очки, аптечки, значки, подсказки и отмазки, приобретая таким незамысловатым образом энергию. Но в основном, конечно, растрачивая ее пустяки, без затей. Словом, я жил дальше. Как и раньше, то и дело связываясь с кикиморами, горгонами, сиренами. А что оставалось, когда позади простирались пустыни, в которых Я и я встречали только оазисы, неизменно оказывающиеся миражами...Такое вот Яблоко, где Вы – Царь и Бог, я - червь и раб.
Pояснительное Sлово.
Уважаемая мной, Ева Адамовна! Приношу свои ненужные Вам, конечно, извинения, что так не в срок сдаю сочинение, которое, как мне передавали, нужно было сдать еще в первых числах учебного года. Дело в том, что я специально подгадывал ко Дню Учителя, Вашему профессиональному празднику! Как Вы, наверное, заметили, я несколько вольно трактовал тему сочинения «Как я провел прошлую жизнь». Меня оправдывает то, что когда Вы задавали нам это сочинение, я как раз болел (у меня и справка есть), а потому не получил нужных инструкций и предписаний. Пришлось написать все, как оно есть, рассказав правду. Извиняюсь за некоторую бледность слога, хроническую безграмотность, хромающую пунктуацию. Не забывайте, что русский язык – это еще не мой конек. По-настоящему я раскрываюсь как личность только на уроках астрофизики... Приходите на меня посмотреть! Признаюсь, с сочинением мне немножко помогала мама! Конечно, сам я не мог знать многих слов и тем более их значений! Но я старался, чтобы Вам было не скучно, тем более, если вам действительно важно знать, как я провел прошлую жизнь. Не подумайте, что я клянчу пятерку! Напротив, прошу Вас лишь о тройке, потому что по жизни я троечник, чего уж ломать славные традиции!? Вы, разумеется, спросите: «Кто Я такой?». На что я отвечу Вам: Я не я. Ладно, что я говорю, конечно, Я – это и есть я. Отчасти я. Отчасти мои друзья и семья. Отчасти Гулливер, отчасти Одиссей, отчасти герой фильма «Таксист», который я как раз посмотрел на каникулах, хотя ничего подобного нам и не задавали. Я – это образ трагически собирательный, а оттого бессмертный. Не суть. Куда важнее, что скоро я Вас наконец-то увижу! Уже через 2 дня по расписанию – ваш литературный урок. Надеюсь, вы его мне преподадите. Жду не дождусь... Вам ли не знать, как поучительно тянется время в минуты ожидания…
И еще, Ева Адамовна, мне вдруг стало очень понятно сартровское изречение: «Ад – это мы». Ыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы………
Никита Никольский
11 «б» класс
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/