Мир вашему дому (железнодорожный узел)

Вступление

С чувством морального опустошения и безграничного отторжения много раз наблюдал я страшную картину, которая буднично и с гордостью демонстрировала мне дряхлых и древних, но еще передвигающих ноги, прибалтийских фашистов. Эта же сущность вгоняла меня в ужас, перенося в украинскую столицу, где видел я толпы озлобленных молодчиков, в руках которых фашистские штандарты и факелы.

Не могло увиденное действо обмануть, даже не пыталось этого делать. Все эти люди готовы убивать прямо сейчас. Любой из этих людей убежден в своем избранном происхождении.

Как это произошло? Что случилось?

Сам себе, уже в какой раз, задавал я вопросы, от которых так и тянуло холодом и смертью, которые возвращали меня в недалекое прошлое, датированное началом последнего десятилетия прошлого века. Ничего не проходит бесследно. И даже кровь многих миллионов человек оказалась бессильна остановить реанимацию самого ужасного человеческого кошмара, именуемого фашизмом.

Пролог

Серая масса низко опустившегося неба давила сильнее и сильнее. Желание закрыть глаза — первое и единственное, что с огромной силой стучалось, пульсировало в объятой нестерпимым жаром голове. Спрятаться, отключиться, не участвовать, чтобы не чувствовать, как следом за зрением, станет трудно дышать, как, ускользая холодной поземкой, пропадет возможность воспринимать происходящее используя слух. Лишь бы не находиться здесь. Лишь бы не ощущать этого жуткого, еще не случившегося, психического разлома, который большая часть воздуха, который основной компонент чужого и ненормального пространства. Одна лишь серость. Сплошная, застывшая во времени, черно-белая фотография. Ей исчезнуть, ей провалиться, но нет, одним мгновением вернулась. Всего лишь фрагмент, и не у дел осталось не только неопределенное количество километров, но и бесконечный калейдоскоп воспоминаний, исчисляемый миллионами мыслей и снов, тех, кого уже нет, тех, кто остался там, навсегда поглощенный этой страшной безысходной серостью, тех, кто ушел позже, кто долго хранил то, чему не должно быть места ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем.

— Я хорошо тебя слышу. Я хорошо тебя вижу. И еще лучше знаю, что тебя убьют, как паршивую, бешеную собаку, и случится это счастливое событие очень скоро. Ты же боишься, ты уже сейчас трясешься от страха. Куда побежишь? Где будешь искать спасения?

Громкий голос Кузнецова оглушал собою всю притаившуюся окрестность. Сильная хрипота и надрывная простуженность усиливали зловещий контраст между грязным, первородным страхом, придавившим, уничтожившим добрую сотню человек, большинством из которых были женщины, старики, дети, и совершенной, непоколебимой уверенностью, которая окутала коренастую фигуру бородатого, невысокого старика.

— Смеется тот, кто смеется последним. Не поможет тебе это Авдей. Слышишь меня! Сука ты поганая! — еще громче выкрикивал старик, обращаясь к улыбающемуся человеку, находящемуся на несколько метров впереди от основной группы вооруженных соратников.

Рядом со стариком, опустив голову, стоял молодой паренек. Нескладный, худощавый, его взгляд, переполненный испугом, с мольбой скользил по хорошо знакомым лицам односельчан, и хорошо, что среди них не было матери, не было отца. Лишь две родные тетки, младшая сестренка Лиза, четверо двоюродных братьев и сестер, детей теток Дарьи и Анастасии. Мать и отец уже умерли. Мать и отец уже прошли через то, что ожидало дрожащего паренька в ближайшие минуты. На его груди болталась корявая табличка, имевшая надпись, сделанную на двух языках, сообщающая местным жителям о том, что они знали и без лишнего упоминания. Такая же табличка, но казавшаяся меньше и несущественнее, была на груди Кузнецова, присутствие которого в непосредственной близости придавало парню хоть какую-то силу духа, пусть ускользающую, пусть крайне зыбкую, но всё же еще способную не допустить срыва в объятия позорной истерики.

— Не вешай нос, держись Иван. Двум смертям не бывать, а одной не миновать — толкнув паренька плечом в плечо, произнес Кузнецов.

— Вижу и не сомневаюсь. Настоящий герой перед вами, тот герой, благодаря которому вы не можете нормально жить, благодаря которому, на нашей земле не может наступить мир и спокойствие, чтобы нормально работать, чтобы жить и радоваться жизни — четко и громко произнес человек, находившийся ближе к приговоренным, за спинами которых угрюмо и страшно возвышался деревянный эшафот, с двумя грубыми и серыми, как и всё вокруг, веревками, со свежей древесиной, успевшей, уже в какой раз, переменить сущность своего природного запаха, поэтому сейчас от сосновых досок не пахло древесиной, а воняло сладким привкусом удушающей смерти.

— Сдохнешь Авдей! — грубо процедил Кузнецов и плюнул себе под ноги.

Ивана начало предательски трясти. Жуткий холод окутывал с ног до головы. В маленький сжатый комочек превратилось сердце. Оставалось совсем чуть-чуть, и если бы рядом не было Кузнецова, если бы всё сложилось иначе, тогда на колени, тогда еще можно было бы спастись.

— Хватит, давай кончай их — произнес неприятным сиплым голосом высокий мужчина, подойдя к Авдееву.

— Алексей подойди сюда! — крикнул Авдеев.

Всё поплыло перед глазами. Нет, этого быть не должно. Серое на черном, запах неестественного, но четкое, полное погружение. Один и тот же воздух. Одно и то же пространство.

— Алексей чего застыл! — надрывно крикнул Авдеев, и Алексей даже не заметил, как оказался рядом со своим командиром, но страшно боясь, понял, что его тело сливается с телом Авдеева.

Мгновения стучали всё более сгущающим сумраком. Изменились глаза Кузнецова.

— Это не ты Авдей! Слышишь меня! Ты уже мертв Авдей! — грозно кричал Кузнецов.

— Кончай — со стороны раздался грубый, командный голос.

Четверо пьяных и озлобленных мужчин, имеющих на рукавах белые повязки с надписью “полицай”, схватили Кузнецова и Ивана. Кузнецов отчаянно сопротивлялся, выкрикивая проклятия и ругательства, которых Алексей уже не мог разобрать. Заскрипели свежеструганные доски. Смешавшись с порывом осеннего ветра и движением людей, колыхнулись грубые веревки. Тяжелый, сдавленный выдох повис над беззвучной и сгорбленной толпой местных жителей. Кто-то из них старался смотреть в землю, кто-то просто закрывал глаза, кто-то, смирившись с происходящим, угрюмо ждал скорой развязки, и совсем неуместно звучали развязанные смешки, беззаботные фразы, доносившиеся со стороны полицаев, среди которых появились два человека, одетых в эсесовскую форму.

Прошла минута. Пропали порывы ветра. Смерть остановилась и приготовилась. Грубая, общая подставка нашла своё место под ногами Кузнецова и Ивана, который уже ничего не мог соображать, захлестываясь приступами животного страха. Глаза Ивана были закрыты. Губы Ивана судорожно тряслись. 

— Срежь одну веревку — обратился к Алексею Авдеев, который вновь существовал самостоятельной единицей, который снова противно улыбался, уничтожая сознание Алексея своим безжалостным взглядом.

Руки не слушались Алексея, не подчинялось острое лезвие армейского ножа. Сильно и быстро билось напряженное сердце. То же самое делало сердце Ивана, веревку над головой которого резал Алексей, забравшись, с помощью лестницы, приставленной к верхней перекладине, выше голов приговоренных к смерти.

— Убери его, пока убери — скомандовал Авдеев.

Алексей нарочно грубо столкнул Ивана с подставки. Петля осталась на шее последнего, выражение полного непонимания блуждало по лицу, а глаза боялись встретиться с людьми, боялись того, что от глаз односельчан не сможет укрыться предательская жилка неожиданной, паскудной радости, того гадкого избавления и облегчения, которое всё сильнее завладевало телом, душой, сердцем.

— Помни отца, о матери помни — громко и хрипло произнес Кузнецов, в его взгляде не было презрения, в его голосе было наставление, которое хуже любого смертного приговора.

— Выбей лавку! — закричал Авдеев, обращаясь к Алексею — Что стоишь, быстро! — продолжил Авдеев.

Не смотря выше, а лишь на эту деревянную штуковину, Алексей со всей силой пнул подставку и отошёл на два шага в сторону…

… Дед Мирон остановился. Широкий перрон вокзала был совершенно пуст. Незанятым оставался и самый ближний путь, но дед Мирон хорошо знал о том, что ровно через двадцать минут, согласно установленному распорядку, всё изменится, и ближний к лавочкам путь перестанет пустовать. Сначала глаза встретятся с мощным локомотивом, следом за которым потянутся многочисленные серые, пассажирские вагоны. Восьмой из них застынет прямо напротив Мирона. Раздастся лязг железных колес, шипение горячего, масленого воздуха, и вместе со всем этим пожалуют голоса. Безразличные, сугубо рабочие, принадлежащие людям, имеющим специальное одеяние. Пройдет еще какое-то время, вокруг деда Мирона обнаружат себя незнакомые, суетливые люди, будет их немного, они не создадут тесноты и беспорядка. Они, имея достаточно пространства, устремятся к вагонам, навстречу изящным проводницам, от которых так сильно тянет молодостью и жизнью, дорогой и пространством, уже ненужной Мирону свободой. Всем тем, что так хорошо было знакомо на протяжении всей его долгой, очень долгой жизни.

Аккуратные, современные чемоданы на колесиках, с выдвижными ручками. Синие, черные, красные, разные, но отлично сочетающиеся с одеждой пассажиров, которым, ровно как и всегда, ровно как и проводницам, нет никакого дела до сидящего на лавочке, с тяжелой, грубой палкой в правой руке, деда Мирона. Нет до него дела и механическому голосу, тому, который, с помощью громкоговорителя, продолжает озвучивать всегда одинаковые, стандартные фразы. Дед Мирон смог бы повторить все эти слова в совершенной точности. Если бы ему было до этого дело, но нет, он явился сюда не за этим. И пусть некоторые работники вокзала, особенно местный дворник, успели привыкнуть к образу необычного старика. Пусть успели случиться разговоры по поводу его частого присутствия здесь, на вокзале, на перроне, возле пешеходного моста, с большим количеством ступеней на лестнице, которые странный дед, отправляясь назад, будет преодолевать целую вечность. Между ними так принято, принято уже не один год. Только все догадки и размышления бесполезны. Им никогда не узнать, для чего появляется здесь этот колоритный старик. Кого он ждет, кого так и не дождавшись, уходит прочь.

Электрическая тяга сделает свое дело. С тяжелым стоном сдвинутся с места вагоны, спокойно и уверенно, набирая обороты, застучат колеса. Совсем близко обнаружит себя явившийся сумрак. Свободное пространство поманит за собой. Устремятся к неведомому пункту назначения стальные рельсы. Всё мощнее набирая скорость, бросится в объятия пути литерный поезд, чтобы освободить место тому, чего и ожидает, приходя сюда, дед Мирон.

Ровно через пять минут, после того, как хвост пассажирского поезда, обозначая свой последний вагон красными фонариками, исчезнет, пропадет из поля зрения Мирона, на станции появится тот звук, которого никто не способен услышать, тот звук, который доступен только одному человеку, именно ему, тому, кто уже два последних года является сюда, чтобы встретиться сначала с необычным движением воздуха, создающим это волнующее звуковое сопровождение, затем со светом прожектора, пронзающего пространство навылет. Чтобы спустя всего одну минуту, ровно одну минуту, в пределах железнодорожной станции появился состав, которого ожидает дед Мирон.

Никто и никогда, только он один приходит встречать этот странный поезд. Только он ощущает этот сводящий с ума запах горячего железа и дыма, смешанный с порывами раскаленного пара, с неистовым свистом, обозначающим, определяющим прибытие на станцию иного времени. Ради которого здесь и находится дед Мирон. Он встанет, опираясь на свою суровую палку. Он подойдет ближе к рельсам, застынет, не отводя мутноватого взгляда, устремленного навстречу паровозу черного цвета, за которым мрачной и торжественной вереницей, видимые закруглением пути, тянутся платформы с танками и орудиями, теплушки с солдатами, у которого на самом видном месте, прямо спереди, подсвеченный двумя лампами, дополненный светом мощного прожектора, обозначает себя фашистский крест. Такой же, как и тогда, так же волнующий еще текущую по венам кровь. Ничего никогда не изменится. Всё останется на своих местах. Ведь он Мирон последнее связующее звено. Он тот, кому суждено было стать отправной точкой, чтобы прошлое не ушло, чтобы не потеряло своего жизненного пространства, куда ему очень скоро предстоит вернуться, превратив прошлое в настоящее. Только для этого дед Мирон находится здесь. Всё равно, что он не понимает, почему наваждение выбрало его — это не имеет значения. Куда важнее, что поезд-призрак не изменит своего расписания. Не менее важно, что сейчас Мирон не один, что отмотав положенные цифры и отметки, общее дело постучалось к людям, которые связаны с ним одной кровью, одним прошлым, единым будущим. Уже целый месяц не выходит из головы, не покидает тяжелых сновидений Алексей Авдеев. Рядом с ним, очень близко, Марина Авдеева. Никуда не денется бестолковый, но так внешне похожий на него самого, внук Анатолий. И свершившейся реальностью стало появление главного врага, того, смерть которого должна замкнуть воедино прошлое и настоящее, этим открыть путь в будущее, освободив полноценную, свободную дорогу для заждавшегося своего истинного часа поезда-призрака.

Часть первая

Две Марины

1

Количество автомобилей, заполняющих пространство широкого проспекта, увеличивалось с каждой минутой. Хлипкая мартовская грязь облепляла колеса, пороги, ложилась разводами и каплями влаги на включенные фары. Синеватое свечение распространялось от едкого, отравленного выхлопными газами воздуха, а мороз, принесенный пришествием наступившего вечера, лишь способствовал проявлению урбанистического пейзажа в полной мере. Кто-то настойчиво кому-то сигналил, полагая, что этим помогает привести в чувства задремавшего соседа.

Огромная, бесконечная пробка двигалась очень медленно, а когда стрелки часов на уличном циферблате достигли отметки в шесть часов вечера, то всякое движение практически прекратилось. Автобус проезжал десять метров, затем стоял бесконечные пять минут, чтобы, в течение тридцати секунд, преодолеть еще ровно десять метров. Алексею оставалось лишь терпеливо ожидать, всё время смотреть в сторону близлежащего перекрестка, на котором был виден зеленый сигнал светофора, который и давал добро на то, чтобы автобус смог приблизиться к остановке еще на десять-пятнадцать метров. Следом за желтым появлялся красный сигнал, один вид которого заставлял впасть в полное уныние, потому что не было никакого сомнения в том, что красный цвет имеет куда большую продолжительность, что кто-то сделал это специально, чтобы проклятые триста метров превратились во что-то совершенно непереносимое. Вот если бы занимать одно из малочисленных посадочных места, тогда бы, но приходилось стоять зажатым между плечами соседей по несчастью, и если плечо пожилого мужчины находилось на уровне плеча Алексея, то часть тела невысокой женщины вонзалась прямо между лопаток, причиняя очень сильный дискомфорт. Только самое худшее заключалось не в этом. От большого количества пассажиров, от их теплой синтетической одежды, было буквально нечем дышать. Собственное тело обливалось неприятной липкостью. И с какой-то необъяснимой периодичностью, в разных углах автобуса, начинали трезвонить ни о чем не подозревающие мобильные телефоны. Их хозяева вынуждены были отвечать, вынуждены были еще раз напоминать о том, в каком положении находятся они и их невольные товарищи — это приносило еще большее раздражение, и то, что Алексей имел счастье, находиться рядом с передней дверью, не сильно ему помогало, несмотря на решение покинуть автобус, как только он достигнет следующей остановки общественного транспорта, не доехав целых три остановочных промежутка до места назначения. Тем более, одна объемная дама, находившаяся слева от Алексея, сразу за пожилым мужчиной, уже несколько раз просила водителя автобуса, чтобы он открыл двери, для того чтобы те, кто уже не имеет силы терпеть эту пытку, смогли покинуть автобус. Водитель ответил категорическим отказом, ведь транспортное средство находилось посередине трехполосной проезжей части.

Нетерпение умеет делать время вечным, легко искажает его пространственную суть до неузнаваемости. Если еще несколько минут назад, Алексей был настроен терпеть, то и время двигалось спокойнее. После отказа водителя открыть дверь, запас терпения мгновенно исчез. Захотелось как можно скорее покинуть автобус, как можно быстрее оказаться на улице. Пройти мимо столпившихся на остановке людей, которые, не имея никакой альтернативы, желают присоединиться к тем, кто, уже измучившись, продолжает терпеть и верить, что вот-вот и злосчастная пробка прекратит своё существование, что измученный автобус вырвется на оперативный простор, оставив позади то место, где обязательно имеется парочка автомобилей, у которых мигают проклятые аварийные сигналы. Возле них автомобиль полиции, может авто аварийного комиссара, и совершенный пример образцового эгоизма. Ведь ничего окромя небольших повреждений на кузовах любимых игрушек этих людей не волнует. Нет дела до того, что сейчас, именно в эти минуты, они создали огромное количество проблем очень многим людям, не имеющим к мелкому дорожному происшествию никакого отношения. Сколько раз, скольким несчастным гражданам хотелось сделать простейшее действие: навалиться толпой и вышвырнуть на обочину эти незадачливые автомобили, вместе с их владельцами. Хорошо или нет, но закон общественного терпения настойчиво и четко ограничивает импульсивные мысли, заставляет терпеть и сжать зубы. Ведь, вполне возможно, что и ты, в другой раз, окажешься на месте того, кто сейчас вызывает отчаянно неистовое раздражение.

С огромным трудом, истратив не менее получаса, автобус одолел нескончаемые триста метров. С не меньшим трудом, преодолев сопротивление чужих тел, Алексей освободился из непредвиденного плена. Наконец-то удалось глубоко вздохнуть и выдохнуть. Руки тут же начали искать, затерявшуюся в карманах, зажигалку, чтобы та скорее встретилась с сигаретой, которая появилась на своем законном месте почти мгновенно, сразу после того, как только это стало возможным. Находившаяся рядом автомобильная пробка потеряла своё значение, мгновенно став чужой проблемой. Но теперь нужно пройтись пешком.

2

Решение уехать из родного города далось нелегко. Родившаяся из безысходности мысль довольно просто и окончательно заявила о себе поздним вечером, когда Алексей сидел, не отрываясь от экрана своего ноутбука, переписываясь со своей бывшей одноклассницей.

“Почему бы нет, чем плох такой вариант” — в очередной раз возникла мысль, не дающая покоя, явившаяся почти из ниоткуда, бывшая чем-то совершенно новым, ведь до этого, до последнего времени, ничего подобного не было, а началось недавно, но очень прочно засело в мозгу. Конечно, предложение, озвученное Ольгой, имело свои резоны, создавало некоторую почву под ногами. Ведь стопроцентная гарантия трудоустройства значит совсем немало, но ведь еще далеко не всё. Есть еще новый город, есть еще новые совершенно незнакомые люди. Другие улицы и дома, иные маршруты и виды, со всем этим, другим должно стать восприятие, мысли и многое, многое. Тогда, какого чёрта, разве это ни есть то, что сейчас более всего необходимо. Да, и именно это то, что сейчас могло бы помочь. Еще, в некоторое дополнение, хотя точно, что не стоит об этом, но если рассудить, то этот странный, неприятный образ лысого, высокого старика, он ведь тоже вовлечен в становление данного решения. Но нет, бред и только. Если кошмары имеют место быть, то всё одно, их место там, где они обитают. Просто нагрузка и стечение не самых хороших обстоятельств. Какое там, прицепилось, не самых хороших обстоятельств, произошедшее есть катастрофа, самая настоящая и болезненная. Расставание, конец отношений с Анжелой — вот, что причина всему, вот, что приводной механизм, а здесь лезет в голову всякая чушь, находит себе место в мыслях. Кошмарные и непонятные сны, ужасный, демонический старик, который зовет за собой, который настойчиво требует встречи. А может взять и вернуться к родителям. Что в этом плохого? Напротив, это настолько естественно. Было естественно, а так дополнительные неудобства. Взрослый сын вновь окажется в своей детской комнате. Родители, как когда-то, как много лет назад, в гостиной, но ведь примут и даже не сделают вида, что что-то не так. Для них так было раньше, было так, что он Алексей был маленьким, учился в школе, в университете — все так и было, было в этой комнате, в их общей небольшой квартире, на втором этаже старой, панельной пятиэтажки. И если бы не время, если бы не его безмерная безжалостность. Набор пустых размышлений, чтобы не думать о том, что теперь Анжела с другим, что сейчас они стали чужими, и о том, что она ему до сих пор не безразлична. Но ведь пройдет, должно же пройти. Уже было и тогда казалось: боль нестерпимая, нет никакого смысла в дальнейшем существовании, от одного имени Марина становилось настолько нехорошо, что даже сейчас, спустя достаточное количество времени, когда полностью исчезла гнетущая, душевная боль, даже сейчас, от одного воспоминания становится дурно. А Анжела, нет, всё же должно быть легче. Опыт имеет свои положительные свойства.

Дважды ходил по адресам. Дважды смотрел квартиры. В районе, который ближе к родителям, ближе к работе. Но в последний момент что-то останавливало, говорило: не торопись, подожди. А самому хотелось добавить: еще всё наладится, Анжела передумает, поймет, послушает собственную маму. Дополнение долго не держалось, но вместе с первоначальным сигналом, не позволяло решиться, оттягивало время, и естественными становились слова: нет, у меня еще есть несколько вариантов.

И всё же постараться спокойно принять поражение. И всё же попробовать начать жизнь чистого листа. Нет безвыходных ситуаций, есть трудные решения.

“Вновь привиделось, чертовщина, мать его” — неприятно, мысленно кольнуло внутри, Алексей увидел в группе людей, на остановочном комплексе, того самого лысого, древнего старика.

 Пришлось остановиться, а спустя полминуты, Алексей решил подойти к этому странному субъекту ближе, решил заговорить с ним, вот тогда точно, что непонятный кошмар, являющийся во сне и наяву, пропадет, не оставив о себе никакого следа.  

Алексей смело пошел на сближение. Но когда между ним и загадочным стариком осталось не более пяти метров, то облик старика стал меняться, у Алексея, на мгновение, поплыло в глазах. Пришлось остановиться, прямо перед ним находился совершенно другой человек, который стал ниже ростом, стал объемнее в пропорциях, и только возраст не изменил своего первоначального состояния. Перед Алексеем был глубокий старик, на сером пиджаке которого можно было увидеть орден отечественной войны первой степени, рядом имелась наградная планка, а глаза пожилого незнакомца с огромным интересом изучали Алексея.

— Что-то случилось, молодой человек, вы хотели что-то у меня спросить? Я с удовольствием отвечу — до ушей Алексея, словно через туман и темень, добрался мягкий и располагающий к себе голос ветерана.

— Нет, я перепутал, я ошибся, мне показалось. Вы, случайно, не видели сейчас высокого, лысого старика — произнес Алексей, чувствуя, как заметно участился пульс.

— Нет — ответил ветеран.

— Извините — произнес Алексей.

— Подождите, а что вам этот старик — спросил ветеран.

— Нет, ничего — не зная, что ответить, произнес Алексей.

— Удивительно — со странным беспокойством на лице, проговорил ветеран.

— Извините — проговорил Алексей и быстро двинулся прочь.

“Нет, определенно нужно начинать всё с чистого листа. Как хорошо, что Ольга вспомнила обо мне, что сама вышла со мной на связь. Нужно уезжать, нужно наконец-то приобрести свое жилье. Давно пора решиться на серьезные перемены” — встревоженно и импульсивно думал Алексей, направляясь в квартиру Анжелы, где еще находились его вещи, где он вместе с Анжелой прожил последние два года.

3

“Всё забрать за один раз не получится, да и нужно быстрее, чтобы не встречаться со Светланой Анатольевной, а то жутко неудобное ощущение” — продолжал размышлять Алексей, подходя к дому.

Открыв дверь ключом, он прошел внутрь квартиры. Полная тишина и темнота свидетельствовали о том, что ни Анжелы, ни Светланы Анатольевны нет дома. Алексей вытащил из шкафа свою большую, спортивную сумку и начал очень быстро освобождать одну из полок этого же шкафа, на которой размещались его повседневные вещи. Справился скоро. Теперь другое место назначения, в котором разная мелочь, документы, прочие необходимые ненужности, в любом случае необходимо забрать всё, ничего не оставить, чтобы не осталось в этой квартире никакого следа его проживания, чтобы так, как его никогда здесь и не было.  Всё же сильно ощущалась обида. Никуда не девалось раздражение, ведь у Анжелы сегодня выходной, а дома её нет. Конечно, Сергей Владимирович, куда без него, а он ведь старше её на полных двадцать лет. Хоть убейте, даже сквозь призму ревности и злости, но не избавиться от гнусного чувства: не может она его любить просто так, как бывает, когда нормально, когда обыкновенно, нет, тут положение, здесь карьерный рост, противно, отвратительно, еще сильнее накрывает раздражение.

Потребовалось пятнадцать минут, сумка была собрана. Еще тридцать секунд на дополнение: что еще надлежит забрать, ведь второго визита не избежать, а значит, будет еще одна порция неприятных, мучительных ассоциаций. Вот прямо перед глазами разбросанные как попало вещи Анжелы, её халат, кофта, ночная рубашка. Зеркало, столик, мягкий стульчик, множество флаконов и тюбиков, аккуратно заправленная кровать — все то, что еще две недели назад было его неотъемлемой частью, всё то, что казалось чем-то незыблемым, тем, что никуда не денется. Ровно до того момента, пока Анжела добровольно и смело ни заявила о том, что им необходимо расстаться, о том, что уже несколько месяцев встречается с другим, и что этот другой никто иной как Сергей Владимирович. Потрясение было еще то. Голова отказывалась принять озвученную информацию. Казалось, еще парочка секунд и продолжение вернет в нормальную реальность. Анжела улыбнется и скажет: я пошутила, хотела посмотреть на то, как ты отреагируешь. Казалось, хотелось, уместилось в какие-то секунды. Но нет, выражение лица Анжелы, её голос, её излишняя нервозность — всё это свидетельствовало о том, что всё ей произнесенное — это правда. Хочешь или не хочешь, нравится или нет, а принять придется. Затем Анжела отвернулась, она не могла или не хотела смотреть в глаза. Ей очень хотелось, чтобы на этом всё закончилось, чтобы не было каких-то сцен и долгих, бесполезных объяснений. Он понял её, он почувствовал. Не хотелось входить в её положение, но и не было желания унижать самого себя, ведь всё равно от этого никуда не уйдешь. Только после, только лучше, чтобы не напоказ, не перед ней. Алексей просто промолчал, не затягивая паузы, вышел из комнаты. Через три минуты хлопнула входная дверь, а еще спустя час, он вернулся домой и не знал, как сказать матери и отцу о том, что сегодня он останется ночевать дома.

Алексей оказался в коридоре, поставил сумку на пол, взял с вешалки куртку, как начала открываться входная дверь. Пришлось мысленно смириться, скорее, что это Светлана Анатольевна, вряд ли Анжела, вряд ли этот старый хрыч отпустит её от себя вечером выходного дня. Алексей не ошибся, в проеме дверей появилась Светлана Анатольевна и тут же бросила свой взгляд на туго набитую сумку, что сейчас находилась по правую руку от Алексея.

— Здравствуй Леша — произнесла Светлана Анатольевна.

Голос звучал устало, тяжело.

— Здравствуйте — просто ответил Алексей.

— Не торопись, давай выпьем кофе. Вижу всё, вещи собираешь — тихо произнесла Светлана Анатольевна.

— Я тогда вам ключи оставлю, хотя я не всё еще забрал, но и без ключей ведь можно — стараясь говорить спокойно, но чувствуя некоторый дискомфорт, проговорил Алексей.

— Да, конечно, я ведь всё понимаю. Будь на твоем месте, то сделала бы то же самое. Только хочу высказаться, на душе, ей богу, тяжело — произнесла Светлана Анатольевна, поставив пакет с продуктами рядом с сумкой Алексея.

Алексей же протянул ей ключи.

— Пойдем на кухню — предложила Светлана Анатольевна, Алексей не стал сопротивляться.

— Слушай, ну, может еще не всё потеряно. Может она образумится. Он же ей в отцы годится — нервно говорила Светлана Анатольевна, а Алексей не знал, что ему следует говорить, как он может успокоить маму Анжелы, когда у него самого на душе полный, болезненный мрак, когда он в этом деле является главным пострадавшим.

— Может — это всё, что смог вдавить из себя Алексей, а Светлана Анатольевна продолжила: — Ужас, неужели ничего не понимает. Я ведь с ней пыталась поговорить. Слушать не стала, накричала на меня.

— Значит, действительно, любит его — произнес Алексей.

— Не верю, не могу поверить — сокрушалась Светлана Анатольевна.

— Время покажет — резюмировал Алексей, потому что не видел никакого смысла в продолжение этого неприятного разговора, по-своему он понимал Светлану Анатольевну, но принять и почувствовать её состояние, он не мог, у них случилась общая беда, только нести её придется каждому отдельно.

— Старый, некрасивый, ехидный и самолюбивый — жестко характеризовала будущего зятя Светлана Анатольевна, Алексей был с ней полностью согласен, но чего-то дополнять не стал.

— Как там у вас на работе? — несколько сменив направление, поднявшись из-за стола, спросила Светлана Анатольевна, Алексей последовал её примеру, поднявшись на ноги, разговор нужно было заканчивать.

—  Я увольняться буду — ответил Алексей.

— Зачем? — не скрывая удивления, спросила Светлана Анатольевна, явно не обрадованная этой новостью, ведь пока Анжела и Алексей работают вместе, рядом, то есть надежда на то, что всё вернется на круги своя.

— Хочу уехать — честно озвучил свои планы Алексей.

— Не нужно этого делать. Всякое в жизни бывает, ей богу, не стоит — затараторила Светлана Анатольевна, думая о своем.

Алексей не ответил.

— Я пойду — произнес он.

— Да, конечно, я провожу тебя — отреагировала Светлана Анатольевна.

Когда за Алексеем захлопнулась дверь, Светлана Анатольевна вернулась на кухню, сев за стол, она тихо прошептала: — Через два года этот старый кобель найдет другую пассию, и всё тогда, приехали, кому ты будешь нужна доченька, когда тебе уже стукнуло тридцать лет.

4

Что, собственно, может значить отдельный человек для бурлящего множеством чувств, слов, мыслей огромного калейдоскопа современного города. Сразу ясно, сразу приходит в голову: ничего. Изъять этого человека в любую секунду и это совершенно ничего не изменит. Никто окромя самых близких людей не заметит отсутствие данного индивида. Сам же человек от чего-то упорно зацикливается на том, что всё выглядит в точности до наоборот. Он, и только он, есть центр мироздания. Весь окружающий мир крутится только для него, только ради него горят огни широкого проспекта, ради него единственного движется вся возможная жизнь. Он важнейшая составляющая часть процесса, без него всё мгновенно остановится. И ведь правда — остановится, но лишь в его сознании, отсутствия которого никто не заметит вовсе…

Алексей медленно брёл в сторону родительской квартиры. Мысли блуждали между отчаянием текущей минуты и вымышленной надеждой на скорое счастливое будущее. Они же больно кусали, не отпуская, заставляя анализировать и додумывать. И всё же, что на самом деле. Что с ним не так? Всё же нужно было устроить сцену, включающую полное выяснение отношений. Тогда бы Анжела высказала всё в лицо. Пусть было бы обидно и тяжело. Наверное, не сдержался бы и наговорил ей кучу гадостей. Что возвращаться к тому, что уже ушло. Нет, конечно, можно, есть телефон, можно увидеться на работе. Только не стоит это затевать.

Просто не в её вкусе. Просто новый избранник оказался лучше во всех отношениях. Но ведь жили вместе, ведь много хороших, ласковых слов было произнесено. Заработок, положение и возможности, да, скорее, что это. Ну, тогда совсем паскудно.

Старый и до боли привычный двор. И, кажется, что здесь совсем ничего не изменилось. Ну, если только, стали значительно выше деревья, хотя нет, всё наоборот, если выкинуть прочь логические размышления. Да, они выросли, да, они окрепли, но выше не стали, потому что изменился он, он вырос, и это изменило всё. Когда-то смотрел вверх, когда-то лазили, цеплялись за ветки, и невероятно огромной виделась высота, завораживал вид сверху. Деревья были большими, значительно больше, чем сейчас, ровно как в названии старого, черно-белого фильма. А эти гаражи, а эти скамейки и оградки. Нет, здесь время не имеет своей привычной власти, оно, на радость многим, обошло этот уютный двор стороной. Хорошо, пусть катится в любую из возможных сторон, пусть не касается этого места и любых мест подобных этому. Алексей долго стоял, поставив сумку на лавочку, которая располагалась прямо возле его родного подъезда, который виделся таким же, как и в детстве, за исключением металлической двери.

“Нужно было сказать своим раньше. Как теперь объяснить? Что тянул до последнего. Теперь будет сложнее, хотя какая разница. Что продолжает твориться в голове” — это было последним набором словосочетаний, перед тем, как Алексей вошел в подъезд.

Алексей своим ключом открыл дверь в квартиру, хотел незаметно убрать подальше сумку, но из этого ничего не вышло. Потому что не успел он избавиться от обуви, как в узком, тесном коридоре появилась мама, которая тут же увидела присутствие огромной сумки, что могло означать очень нехорошее развитие событий.

— Что случилось? Вы что расходитесь с Анжелой? — с явным, нескрываемым беспокойством спрашивала мама.

— Мы расстались — спокойно произнес Алексей.

— Как это, ты же говорил, что всё нормально будет, что такое уже не раз случалось — проговорила мама, не сводя с сына глаз.

— Так уж вышло — произнес Алексей, наконец-то избавившись от обуви.

— Вот так новости, и ты, я гляжу, совсем не переживаешь — продолжала говорить мама.

— Переживаю, только что это даст — невнятно пробурчал Алексей — Здравствуй батя — добавил он, потому что в дверном проеме, ведущим в гостиную, появился отец.

— Здравствуй — просто отреагировал отец, в руках которого находилась книжка, старомодные очки прятали за своими стеклами глаза, а одет отец был в обычную, белую майку и синие, спортивные трико.

— Слышал, какие у нас новости — произнесла мама, обращаясь к отцу.

— Почему это у нас — своим привычным, низким голосом ответил отец.

— Не у них же — неопределенно высказалась мама и тут же направилась на кухню, из которой шел запах забытых на сковороде котлет.

— Что случилось-то — скорее повинуясь обстановке, чем проявляя интерес, спросил отец.

— Обычное дело, расстался со своей сожительницей — ответил Алексей.

— Ну, это, еще может всё наладится — произнес отец, пропуская сына в гостиную, чтобы тут же двинуться следом.

— Уезжаю я, батя, принял решение. Пора становится окончательно взрослым — с наигранной беззаботностью проговорил Алексей, заняв место на диване, прямо напротив телевизора, по которому транслировали какой-то эстрадный концерт.

— А вот это поддерживаю. Нет, ты не подумай, у нас тебе место всегда есть, я о другом сказать хочу. Иногда бывает нужно принимать радикальные решения. Вот твой дед, он был человеком такого свойства. Задумал, решил, сделал, а там будь что будет — произнес отец, устроившись на том же диване.

Алексей промолчал. Он совсем не помнил деда. Лишь короткие, детские, отрывочные воспоминания, которые больше походили на нарезки, фрагменты. Ничего целого, ничего осознанного.

—Я совсем не в своего отца уродился, в бабку твою пошел, она, как раз, спокойная была — продолжил отец.

А вот бабушку Алексей помнил и знал очень хорошо, поэтому слова отца не несли в себе чего-то нового и неизвестного.

— Дед, он же не воевал? — неожиданно спросил Алексей, каким-то наваждением проник в голову образ странного высокого, злого старика, который менялся одним мгновением, становясь ниже ростом, добрее лицом, на сером пиджаке появлялись ордена и медали.

   Оказалось, что отец не готов к столь резкому повороту, он даже снял свои очки и всё же положил книжку на журнальный столик.

— Нет, я же тебе неоднократно говорил. Он всю молодость в лагерях, а до этого ссылка страшная, времен коллективизации — угрюмо, но спокойно, озвучил отец.

— Да, конечно, ты еще рассказывал: дед стрелял превосходно и с ножом разные штуки выделывал, что позавидовать можно  — отреагировал Алексей и тут же подумал: зачем я это, что творится в голове, отдыхать надо, перемена мест необходима.

— Это он после, к охоте пристрастился, жить без этого дела не мог. Соберутся компанией, и за дело. Дядька мой, дядя Мирон, Афанасий Павлович, и в тайгу, и в глушь. По несколько месяцев бати дома не было — с чувством ностальгии, озвучил отец.

— Дядя двоюродный вроде — произнес Алексей, смутно вспоминая рассказы отца.

—Да, двоюродный дядька Василий, только поругались они с моим отцом, полностью разошлись, после этого я дядьку больше и не видел — произнес отец.

Алексей вновь промолчал. Отец поднялся с дивана, взял из пачки сигарету, чтобы справиться с ней на балконе.

— Что за интерес у тебя — произнес отец, вышло это то ли вопросом, то ли констатацией факта.

— Сам не знаю — ответил Алексей.

— Идите, я всё на стол собрала — громко крикнула из кухни мама.

5

Судьбоносный разговор с Анжелой так и не состоялся. Зато много и обстоятельно общались с Ольгой, которая окончательно убедила Алексея в том, что он делает правильный выбор, что лучшее лекарство в борьбе с неудачами личного характера — это полная смена обстановки, круга общения. Чтобы всё новое. Чтобы всё с чистого листа. Трудно было с этим поспорить. Впрочем, Алексей и не собирался этого делать, а во всем соглашался с Ольгой, ведь её слова так хорошо ложились, дополняли уже принятое решение. Тем более проблем с увольнением не возникло. Сергей Владимирович, с огромной радостью, подписал заявление. Не постеснялся пожелать Алексею успехов на будущем месте работы и, дежурным образом, высказал некоторые сожаления: мол, не так уж просто терять хорошего сотрудника, насколько нелегко будет найти достойную замену. Подмывало иронично возразить. Высказать что-то содержащее парочку обидных намеков, но Алексей сдержался. Больше волновало будущее, скорее хотелось избавиться от всего связанного с обидами ушедших дней, которые должны умереть, как только Алексей окажется в незнакомом городе, когда целиком и безвозвратно захлестнут, утопят в своих объятьях обстоятельства новой жизни. И именно поэтому, Алексей принял еще одно важное решение: он купит собственное жилье, точнее, свой дом, ведь к этому времени, с помощью интернета, Алексей не просто узнал цены на недвижимость, но и присмотрел отличный вариант.

Деревянный дом рядом с железнодорожной станцией, величиной в три просторные комнаты, к ним в придачу кухня и коридор. Небольшой, но судя по фотографиям, заботливо ухоженный участок, такие же справные надворные постройки. Давно не было ремонта — это ерунда, будет время, будет и ремонт, никуда не денется огромное желание заниматься этим делом.

Ложкой дегтя было, что мама категорично высказалась против переезда сына. Она посчитала решение Алексея не чем иным, как пустой блажью, как проявлением слабости, от того тяжелыми и нервными случились разговоры с мамой. Куда проще было с отцом, который больше старался молчать, не решаясь спорить с мамой, но его молчание являло несомненное одобрение и поддержку. И весь этот календарный месяц не беспокоил образ загадочного старика, ровно до последнего дня, до последнего часа, который Алексей провел на железнодорожном вокзале, приехав раньше, никуда не торопясь, осознанно находясь в полном одиночестве.

Старика нельзя было не заметить, на него нельзя было не обратить внимания, и пусть одно и то же было произнесено дважды, но именно такая ассоциация родилась в голове Алексея, когда он увидел хорошо знакомую фигуру странного старикана, находящегося на перроне, прямо возле ближнего пути, с тяжелой, грубой палкой в правой руке.

“Он пришел меня проводить, нет, в это невозможно поверить. Не верь глазам своим” — думал Алексей, наблюдая за высоким, полностью лысым стариком, имевшим крупный лоб, орлиный нос, огромные, кустистые брови, злые, пронизывающие насквозь, мутные глаза. Хорошо, что старик не смотрел в сторону Алексея, находился в статичном положении и лишь изредка переставляя свою палку, медленно двигал головой.

“Погода еще та, вон какие тучи натянуло. Слякоть и туманное марево” — стараясь переключиться на другую тему, думал Алексей, но его взгляд раз за разом возвращался к силуэту необычного старика.

Сколько могло это продолжаться, сколько имело место. Но приятный женский голос объявил о том, что необходимый Алексею поезд прибыл на первый путь. Алексей взял в руку сумку и, в числе других пассажиров, направился на посадку. Странный старик оставался на прежнем месте, находился спиной к Алексею. Желания подойти, сделать так, как уже было месяц назад, у Алексея не появилось. Только вышло, что восьмой вагон, который  и был нужен Алексею, остановился ровно напротив высокого старика, с орлиным носом и злыми глазами. Алексей решил не подавать виду, не замечать собственных странностей и просто сделать то, зачем он оказался на этом вокзале, на этом перроне.

“Почему не поехал на автобусе” — промелькнувшая мысль осталась незаконченной, поскольку Алексей вновь не видел странного старика, вновь ему на смену явился ветеран, с орденом отечественной войны первой степени, украшающим обычный, серый и мешковатый пиджак.

“Нет, это слишком, правильно, отсюда нужно уезжать. Так и до психиатров совсем недалеко осталось” — сумрачно думал Алексей, стараясь не столкнуться с ветераном, боясь того, что последний вспомнит имевшийся между ними разговор, узнает Алексея. Опасения оказались напрасны, хотя Алексею и ветерану суждено было стать соседями, их билеты указывали на одно и то же купе. Ветеран не узнал Алексея, не вспомнил об их необычном разговоре.

— Похоронил товарища. Тяжело на душе. Последний он был из тех, с кем вместе довелось хлебнуть боевых будней — произнес ветеран, после того, как соседка по купе спросила: куда едет, зачем едет.

— Да, уж, время идет. Скоро совсем ветеранов не останется — произнесла соседка и тут же несколько смутилась, собственные слова прозвучали не совсем тактично по отношению к еще живому фронтовику, но ветеран не обратил на это никакого внимания, а спустя полминуты продолжил свой рассказ.

— Не останется, в этом нет ничего такого. Время своё возьмет. Совсем иное, как уходят в последний путь товарищи по оружию.

Алексей молча слушал разговор, по большой части, смотря через окно, где живописно проносились поля и перелески, где параллельно проходило шоссе, по которому в попутном и обратном направлении мчались автомобили. То тут, то там виднелись дома и хозяйственные постройки. Поезд набирал скорость, затем начинал тормозить, вновь увеличивал скорость, увозя Алексея прочь от города, чтобы тот быстрее начал новую и счастливую жизнь.

— Вроде сейчас ветеранам войны пенсию хорошую платят — робко произнесла женщина, отреагировав на слова ветерана.

— Вас как величать? — спросил ветеран, перед тем, как озвучить свою позицию относительно пенсионного содержания.

— Надежда Ивановна — ответила женщина.

Ветеран кивнул головой и вопросительно посмотрел на Алексея. Алексей понял, что дедушка хочет узнать и его имя.

— Алексей — просто произнес он.

— Константин Петрович — представился ветеран.

— Пенсия это ладно, я ведь не о том хотел сказать. Если бы я мог, если бы я имел силы, хоть что-то сделать — нервно начал Константин Петрович и было хорошо видно, что слова даются ему очень тяжело, с надрывом.

Поэтому ни Алексей, ни Надежда Ивановна не хотели помешать Константину Петровичу закончить то, о чем он хотел рассказать. Но получилось, что Константин Петрович замолчал, повисла слишком продолжительная пауза, и Надежда Ивановна, не выдержав, спросила: — А что случилось?

— Люди на похоронах. Друг мой ведь был председателем совета ветеранов. Ну, из администрации были, с военкомата. Так вот, гроб Семена Николаевича наполовину флагом трехцветным накрыли. Если бы он видел, если бы знал о том, что такое произойдет. Он же лично уничтожил не один десяток этих сволочей, которые под этим полотнищем воевали. Я не выдержал, хотел вмешаться, но куда мне старику. Отвели в сторону, начали успокаивать, да, и сердце схватило — продолжил рассказ Константин Петрович.

— Ну, что вы, Константин Петрович, это наш государственный флаг. Зачем проводить исторические параллели. Тем более, вы же знаете о том, что флаг наш берет свое начало с очень далеких времен, а то, что негодяи избрали его своим знаменем, то это лишь неприятный эпизод истории. Извините, но смолчать не смогла, я всё же учитель истории — не согласилась с Константином Петровичем Надежда Ивановна, получилось данное довольно неожиданно, поэтому возникла полуминутная пауза в разговоре.

— Вы правы Надежда Ивановна, но я не сдержался. Да и сейчас, когда вспомню друга своего Максима, убитого этими, своими, русскими же, подонками в марте сорок пятого, в Польше. Меня тогда в ногу зацепило — как можно спокойнее произнес Константин Петрович.

— Не стоит вам переживать. Они же, люди из военкомата и администрации, не были в том бою, не освобождали Польшу — произнес Алексей, видя, как изменилось лицо Константина Петровича, помня о том, что он Алексей медик.

— Они не были, но я был, Семен Николаевич был. Можно же сделать исключение, подумать, поинтересоваться мнением ветеранов. Впрочем, всего ведь не знаю, но как-то задело меня за живое — продолжил Константин Петрович.

— Ну, а как других ветеранов провожали в последний путь, ведь ваш друг был председателем совета ветеранов — тихо спросила Надежда Ивановна.

— Он бы не допустил. Я не был на тех похоронах. Я понимаю, о чем вы Надежда Ивановна. Я не верю. Он не стал бы молчать — вновь нервничая, ответил Константин Петрович.

— Под красным флагом, под флагом победы, как и положено — произнес Алексей, представляя и понимая, что не всех ветеранов хоронят в присутствии представителей администрации.

— Лягу я, отдохнуть хочу — произнес Константин Петрович.

Поезд же набрал хорошую скорость. Размеренно и четко стучали железные колеса.

6.

Четыреста километров, разместившиеся между населенными пунктами, полный световой день и даже больше, ничего не изменили в погодных условиях. В городе назначения была такая же противная погода. Так же орошал землю и здания мелкий, холодный дождь, поглотивший единым целым всё окружающее пространство. Опустился ниже, находился всего в двух метрах от земной поверхности, его можно было не только увидеть, без всякого приложения усилий, можно было вдыхать, с ним надлежало столкнуться. Его следы повсеместно, превратившись в многочисленные лужи, хлюпали под ногами, пока Алексей направлялся к своему будущему дому. Дом же должен быть освобожден, об этом четко и ясно сообщил риелтор, который должен был приготовить всё связанное с предстоящей сделкой и, встретившись с Алексеем возле пешеходного моста, передать Алексею заветные ключи от долгожданного, собственного жилья.

Попрощались с Константином Петровичем. Произнесли несколько дежурных, избитых словосочетаний. Алексей, отойдя на десять метров, оглянулся, боясь того, что вместо Константина Петровича вновь увидит высокого, лысого старика. Но этого не случилось. Новый город сделал то, что должен был сделать, а следующие двадцать метров успокоили, утвердив в сознании Алексея эту радостную мысль. Константин Петрович оставался Константином Петровичем. Не было никакого странного, неприятного старика. Только дождь. Только сырость и легкий, промозглый ветерок. Низко опустившееся небо, достигнувшее крыш, опор электропередач, всего прочего, что принадлежало, раскинувшись во всей красе перед Алексеем, железнодорожной станции. Помогла погода. Помог рано наступивший вечер. Станция светилась множеством огней, зачаровывающих, притягивающих к себе. Странная магия овладела пространством, когда Алексей, вынуждено вторя видимому, подчинившись незримому, остановился прямо посередине пешеходного моста. На какое-то время забытым остался агент по недвижимости, который должен ожидать по другую сторону моста, который уже дважды успел позвонить Алексею.

Завораживало зрелище. Железнодорожная станция была вдвое больше, чем та, которую совсем недавно Алексей мог наблюдать в своем родном городе. Огромное количество путей, локомотивы, вагоны, семафоры, опоры, знаки, здания, свет окон, звук только что тронувшегося состава — всё это одним целым, и легко, одной минутой, просилось прямо сейчас, не откладывая ничего на завтра, стать своим, войти с Алексеем в родственные отношения. Что происходило? Кто заложил это внутрь? Только дышалось глубоко. Вдыхалось полной грудью, можно было бы еще больше, в этом не могло возникнуть никакого сомнения. Свет и пространство. Следом собственное зрение, сливающееся с потоком. Уносящее воображение далеко отсюда, туда, где одиноко потерявшись, скользят прочь от города стальные рельсы. Им подниматься выше, им спускаться вниз, преодолевая мосты и дороги — на запад, на запад, оставив в стороне любой намек на восточное направление, откуда здесь появился Алексей.

Станция живет. Станция звучит. Станция зовет Алексея на запад. Станция поражает еще большим количеством огня, над ней ужу сейчас висит что-то совершенно необыкновенное. Неохота двигаться с места. Нужно остаться еще на пять минут. Мысленно последовать за покидающим пространство станции поездом, звук которого — перестук колес в объеме влажного марева. Тащит за собой, хочет зафиксироваться, хочет обмануть. Но я ведь только приехал. Я еще двадцать минут назад занимался одним единственным — представлял своё первое, собственное жилье. Мой дом, мой адрес, моя новая жизнь. А сейчас, а сейчас эта станция, в которой рядом, в которой очень близко дом. Туман и вновь, заявивший о своем существовании, дождь.

Зазвонил телефон, и заждавшийся дом вернул своё пространство. Алексей очнулся. Железнодорожная станция сбросила с себя магическую пелену. Громко, прямо под мостом, загудел маневровый тепловоз, присоединился к нему голос диспетчера, а Алексей, вытаскивая из кармана, чуть не уронил телефон.

— Я здесь, я сейчас — ответил Алексей.

Через минуту он поздоровался с молодым парнем, который стоял возле автомобиля белого цвета, прямо напротив всё того же пешеходного моста, отделенного от автомобильной дороги красивой, липовой аллеей, имевшей      в своей середине асфальтированную дорожку.

— Далеко ехать? — спросил Алексей.

— Нет, просто переедем с места на место — улыбнувшись, ответил парень.

Так и вышло, развернулись, проехали сто метров, и автомобиль остановился возле дома, который заочно уже был знаком Алексею…

…Миновала неделя. Сделка прошла быстро, без всяких дополнений и осложнений.

Дом казался большим. Неестественно чужим выглядел любой угол. И даже воздух, даже эхо собственного голоса слышалось непривычно. Ко всему этому необходимо привыкнуть. Лучше, когда включал во всех комнатах освещение — оно приближало, оно сокращало расстояние между домом и его новым хозяином. Но особым колоритом был звук.

Станция со всем своим содержимым находилась через дорогу, через аллею, в самой непосредственной близости настолько, что её дыхание, и бывшее звуком, вторгалось в сознание Алексея чем-то отдельным и особенным. Ему не нужно было постоянного союза со зрительными образами. Напротив, когда две сущности соединялись, когда Алексей выходил на улицу, стоял, не торопясь, осматривая доступные взгляду окрестности, то что-то менялось, становилось привычным, но теряло одну из составляющих частей. Одним мгновением возвращалась к контуру реального времени. Но стоило вернуться в дом, стоило остановиться, замереть, как лязг железа, как голоса, как ветер и солнце, дождь и шорох — становились иными. Представление не соответствовало тому, что видели глаза. Это самое представление обманывало, и станция тут же принимала иной облик. Она увеличивалась в размере. Она становилась ближе. Она проникала сквозь стены и время, в ней было такое множество нюансов, которые вмещали в себя бесконечность невозможного.

“Бесконечность невозможного” — сам себе повторял Алексей, не зная, как справляться, как привыкнуть к тому, с чем никогда не имел ничего общего.

Должно было сильно испугать. Хотело удивить поставленными вопросами. Уж точно, что насторожить, заявляя о себе с особой неопределенностью.

“Станция живет своим странным миром. Станция имеет какую-то изнанку. Или я сильно утомился, изрядно перенервничал” — это, собственно, было всей ответной реакцией Алексея, опаздывая, к этому добавлялось время: оно придет, оно возьмет своё, поставит всё на свои места.

7

Большая комната имела три окна, которые выходили на  автомобильную дорогу, на липовую аллею, на крайние пути железнодорожного узла. Размер гостиной не превышал шестнадцати квадратных метров, но этого Алексею было с избытком, потому что две другие комнаты были лишь чуточку меньше, той комнаты, о которой шла речь выше, и которая являлась гостиной. Коридор так же имел достаточно пространства. Не подкачала кухня, окно которой дополняло окна зальной комнаты, составляя общий, фронтальный вид. Наверное, не хватало обшивки. Как-то старомодно выглядели крупные, давно почерневшие бревна. Зато прекрасно сочеталась с бревнами новая, зеленая крыша, из обычного металлического профиля. Белые рамы, белые с синим наличники. Без особых изысков, но аккуратно и приятно для глаз. Невысокий забор, ограждающий маленькую площадь палисада, являлся дополнением крыши, ибо был выполнен из того же зеленого металла, и этим создавалась общая, мягкая палитра.

Мебель внутри дома особых изъянов не имела. Конечно, довольно старомодная, но ведь в хорошем состоянии, ухоженная, чистая. К мебели добавлялась плита, холодильник, посуда, вилки, ложки, и некоторые приборы из ряда мелкой бытовой техники, например: миксер, чайник, в углу на кухонном столе стоял тостер.

Алексей не один раз успел поблагодарить бывших владельцев, поскольку денежных средств на то, чтобы полностью или частично обставить дом, у него не было. И даже торопиться сделать это с самого начала, Алексей не собирался. Сначала будет ремонт. Стены и обои, двери и окна, потолки, осветительные приборы и электрическая проводка. Может статься, что система отопления, ведь зиме еще предстоит случиться. А уж затем, в последнею очередь, с полной ответственностью и самым хорошим настроем, начнется подбор предметов мебели и новой бытовой техники.

Мысли грели душу. Планы, выраженные в материальных величинах, придавали смысл ближайших нескольких лет. И как по заказу, как и планировалось, тускнели, стирались, исчезали неприятные размышления и воспоминания связанные с Анжелой. Заменяло их простое, незримо участвовала в этом загадочная и уже успевшая стать своей железнодорожная станция. Алексей засыпал, вслушиваясь в перестук металлических колес, успокаивающих нервы, в монотонный голос диспетчера, становящийся неотъемлемой частью пришедшей ночи. В окна вглядывались отсветы и блики. Тихо и мирно приближался сон, он же обещал легкость и блаженство, он же делал из далекого близкое. И совсем рядом, нарушив всякие пространственные и временные границы, виделась улыбающаяся Марина. Такая близкая, такая влюбленная и счастливая. Не случилось ничего нехорошего. Ведь всё между ними произошло иначе. И оказавшись в близком и доступном мире сновидений, Алексей первым делом встретится с Мариной. Подойдет, возьмет за руку. Она будет смотреть ласковыми, красивыми глазами, не отрываясь. Она ничего не будет говорить. Слов не хватит, их не нужно. Между ними особое поле, которое сильнее самых ярких и изысканных словосочетаний. Дальше, и иной мир обретет большую форму, кратно увеличится его содержание. Уже не касаясь Алексея, будут стучать колеса. Не вторгаясь к Алексею, будет о чем-то дежурном  сообщать женский голос диспетчера. Станция не будет его беспокоить. Она займется своим, ей больше нет нужды переживать, ведь он здесь, ведь он останется здесь уже навсегда.

8

После дня рождения, которое ознаменовало тридцатипятилетние, Марина твердо решила, что надежда на счастье в личной жизни умерла окончательно. Всё остальное будет, дел меньше не станет, напротив, теперь она обязательно получит второе высшее образование, совсем скоро, и многое станет возможным. “Многое, но, за исключением главного” — так думала Марина, в эти моменты сильно злилась и этим старалась добиться от себя самой высшей фазы категоричности и неприятия хоть каких-то мыслей, связанных с тем, чего хотелось больше всего. А хотелось семейного счастья, понимания и уюта. Теплых и ласковых вечеров, ночей, которые не потребует ничего кроме любви, кроме полного взаимопонимания во всём, буквально во всём. Чтобы думать можно было одинаково, чтобы желать одного и того же, и не говоря лишних слов, чувствовать друг друга с полуслова.  Сколько раз всё самое хорошее вторгалось в воображение. Не давало покоя и ставило целую массу бесконечных вопросов, на которые никогда не находилось однозначного ответа. Что-то было не так, что-то пошло не так, точно, что напрасно было истрачено лучшее время. Где-то ведь не повезло, нельзя этого отрицать. Было близко, но не случилось. А может, так статься, что в своем внутреннем мире нужно хорошенько навести порядок, выкинув оттуда всё лишнее, всё, что является помехой. Стать проще, воспринимать не настолько глубоко.  И вот тогда, а почему бы нет, всё же необходимо смотреть на суть происходящего реально, и вот здесь, с каждым разом, напомнит о себе дикая, неисправимая и неизлечимая пустота. День похож на день. Ночь  не отличается от ночи. Какой одинаковый и бесконечный набор всегда однообразных и повторяющихся слов и мыслей. Давно и основательно замкнулся круг. Нет из этого выхода, и остается одно единственное: взять и покончить со всеми этими болезненными переживаниями, сравнениями. Какая разница от того, что у кого и как получилось. Ничего чужой опыт не дает. Или нет такого таланта, чтобы перенять, чтобы научиться. Почему каждым вечером, о личном и тяжелом. Есть же много других интересов. Много иных примеров. Только очень жаль, что всё они такие же грустные, беспросветные, и лишь напоказ являющие жизнерадостность и удовлетворение. Нет ничего этого. Можно произносить одно и то же вечно, стать похожей на заевшую пластинку. Лучше переключиться. Лучше смириться. А уже затем, ведь всякое бывает. Вот опять, насколько надежно замыкается этот проклятый круг, насколько безжалостна собственная слабость.

И вот на день рождения, что на нынешнею дату, что на предыдущую, что и на следующую календарную отметку, можно было пригласить только двух подруг, конечно, не считая родителей и некоторых родственников по линии мамы.

 Надя отказалась, прийти не смогла. Конечно, долго и слезно извинялась, ссылаясь на целый набор непреодолимых обстоятельств. Не проявляя раздражения и не показывая и толики обиды, Марина вошла в положение подруги, а спустя пять минут телефонного разговора, начала успокаивать Надю и уже стало непонятно, кто перед кем виноват, с чего вообще всё это началось, и нужно было бы вдаваться в подробности, ведь нет, есть нет, и ничего, и никакой сути не изменится. Бесполезный набор фраз и эмоций, а день рождения пришлось отметить в компании одной лишь Оксаны, которая поначалу старалась, во что бы ни стало поднять настроение Марине, но как-то очень быстро сдалась и начала вторить самой Марине, и вместо подобия хоть какого-то праздника получилась самая обычная встреча старых подруг, на которой, уже в какой раз, можно было излить друг другу душу, обменяться проблемами, несчастьями, переживаниями и надеждами — всем, чего с избытком хватало, как у Марины, так и у Оксаны.

Были они похожи, но не внешне, а по тем самым обстоятельствам личной жизни. У обеих были сыновья, которые ходили в одну школу, только что не учились в одной классе, но были ровесники. У обеих подруг, на данный момент, не было мужей. И если Марина своего Анатолия выгнала сама, то Володя ушел от Оксаны, не дождавшись, пока она сделает то же самое, что и Марина. Кстати, их бывшие мужья тоже мало чем отличались друг от друга. Хорошо, что они еще не были друзьями. Хотя, на данном этапе, от этого не было никакой разницы. Вместе пили бы они с пятницы по поздний воскресный вечер. Вместе бы рассказывали совершенно стандартный набор глупых анекдотов и историй. Вместе бы обсуждали что-то из автомобильной тематики, хотя Анатолий свою гнилую девятку продал больше трех лет назад. Могли бы делать всё это вместе, а так получалось, что по отдельности. Вот и вся разница. Всего лишь пространственное несовпадение.

Лучше вернуться к Марине и Оксане. Уже было упомянуто об их сходствах. Пришло время уточнить различия, которые, в первую очередь, касались внешности женщин. Если Оксана была полноватой, и от этого одной из главных её забот была борьба со столь существенным недостатком, то для Марины такой проблемы не существовало. Беспокоило другое, а именно, невысокий рост, но с этим ничего нельзя было поделать. В отличие от полноты эта проблема поддавалась корректировке только при помощи каблуков и уверенности в себе, с чем у Марины дело обстояло не очень хорошо. Поэтому разговор на данную тему неизбежно заходил в тупик, или, что более обычно, переходил к другим аспектам, в которых, как считала Марина, Оксане повезло больше. Об этом Марина вздыхала каждый раз и была во многом права. Оксана была привлекательной, у неё были очень красивые и выразительные глаза, а когда она улыбалась, то всё мужские взгляды, как магнитом, притягивались к ней. На задний план, в такие моменты, уходила малость объемная талия, да и, для многих мужчин ведь подобный недостаток как таковым не является, скорее, что напротив.

А вот Марина себя считала некрасивой. Пользуясь эти выводом, она многое объясняла самой себе, в плане, неудачно сложившейся личной жизни. Разве могут быть сомнения, что всё неудачи есть прямое следствие внешнего вида. Кто как решит, но Марина была в этом абсолютно уверена, вдолбила себе это в голову, к тому же, чем старше она становилась, тем сильнее давило на неё данное утверждение. Только ведь это было не так, и эти кто-то, эти посторонние, малознакомые, и те которые ближе, не всегда разделяли выводы Марины, относительно её же внешности. Может не красавица, может, но далеко и не дурнушка. Была в Марине своя особая неповторимость, своя искра, какая-то харизма, которая сразу бросалась окружающим в глаза. Так что, если посмотреть со стороны, если не избавиться от различных способов накручивания негатива, то внешних данных Марины вполне хватало для устройства личной жизни. Об этом как раз неоднократно говорила Оксана, помогала ей в этом Надя, та самая, которая  не смогла прийти на день рождения Марины. Такое же мнение разделяла мама Марины Наталья Владимировна. Об этом молчал, но всегда был в этом уверен, папа Марины, он же Кривицкий Иван Сергеевич. Были супротив собственной оценки Марины многие другие. Исключением, и самым неприятным из них, являлся бывший муж Анатолий, который во время их последней встречи так и заявил об этом, причем сделал это нарочно, чтобы слышали находящиеся рядом люди: — Что ты из себя строишь. Ты не запретишь мне видеть сына. Еще пару лет и он тебя дуру совсем перестанет слушать. И посмотри хорошенько на себя. Раньше страшная была, а сейчас и вовсе. Да, не один мужик с тобой жить не станет. Так что не тыкай мне, как я живу, чем я занимаюсь.

Нужно добавить, что слова Анатолия всё же прозвучали в ответ на слова Марины, смысл которых сводился к тому, что он Анатолий не пример для сына, как мужчина, да, и как отец ни на что не годится, и вряд ли Димке будет приятно общаться с новой папиной женой (тогда Анатолий еще жил с Людкой Евстратенко, правда, длилось это совсем короткий временной промежуток) и видеть их совместные пьянки. Вполне возможно, что ссора не зашла бы так далеко, но Анатолий спровоцировал это, заявив довольно безапелляционно: — Отпусти Димку со мной и Димоном на рыбалку. Вечерком в пятницу уедем, а воскресенье он точно будет дома. Пусть побудет с настоящими мужиками, а то одни бабы вокруг пацана.

Наверное, Анатолий был уверен в том, что в его словах ничего особенного нет. И сам Марина, кстати, не занимала такую уж бескомпромиссную позицию по поводу общения отца с сыном. Один раз в два месяца Димка виделся с отцом. Бывал и у него на квартире. Еще чаще они могли встречаться, когда Димка посещал свою бабушку по отцовской линии, но не происходило этого потому, что Анатолий был у своей матери очень редким гостем, гораздо более редким, чем внук Дима.

И всё же Марина с трудом сдержалась, чтобы ни начать кричать на всю улицу, еще громче, чем её бывший муж Анатолий. Удалось сдержаться, поэтому слова Марины прозвучали в неестественной манере, слишком зло, слишком растянуто, с редкой, незнакомой даже ей самой интонацией.

— На себя смотри и как можно чаще. Ты кто? Урод уродом, уже четвертый десяток, а угри с лица так и не сходят. Говорить нормально и то не умеешь, а еще лезешь ко мне со своими упреками.

Анатолий собирался ответить, но Марина не дала ему этого сделать. Слишком сильно бурлило внутри, кипела обида, и хоть что-то подобное случалось и ранее, только сейчас было особенно больно, поскольку слова бывшего мужа совпали с её собственным настроением. Подтверждали то, о чем она думала два последних дня, и от этого было нестерпимо тяжело, от этого хотелось рвать и метать, а затем обязательно заплакать от бессилия.

— Что же ты на мне женился? Что бегал за мной? Я за тобой не бегала.

Марина даже сделала два шага вперед. Подошла к своему обидчику почти вплотную, и обычно резкий и несдержанный Анатолий вынужден был отступить, лишь промямлить в ответ лживую, и даже поверхностно далекую от истины, фразу.

— Пьяный был всё время, а с пьяных глаз всё хорошо выглядит.

Уже было сказано выше, что эта была откровенная ложь.

9

На самом деле ничего подобного не было. Они оба знали это, хорошо помнили, что всё было несколько иначе.

Анатолий ожидал от Марины продолжения в том же духе, и она была готова на что угодно, но в последний момент неожиданно передумала, решила всё же не опускаться до крайностей, поэтому произнесла в своей привычной манере: — Всё давай, иди. Я тебе всё сказала.

Анатолий находился в трезвом виде, это заметно сдерживало, поэтому ему ничего ни оставалось, как согласиться со словами Марины. Только куда-то идти Анатолию не пришлось, поскольку Марина это сделала сама, быстро развернулась и тут же оказалась возле входа в подъезд. Затем громко хлопнула входная дверь.

Анатолий, он же Толян, не двигался с места несколько минут. Он не пытался как-то анализировать произошедший разговор, он просто покончил с очередной сигаретой. Слишком смело вела с ним его бывшая жена. Потряхивало от досады и злобы. Анатолий мысленно материл Марину, не замечая времени и пространства, ну, примерно так же, как и это отступление, которое сильно увело в сторону от того, что должно было быть озвучено ранее, а именно от того, что Марина выглядела довольно привлекательно.

У Марины были темные волосы, спадающие чуть ниже плеч. Выразительные, красивые глаза, имевшие в себе, как голубой оттенок, так и серый. Немного подкачали ресницы, были они не настолько длинными, как бы хотелось Марине. Так же имелись претензии к подбородку, был бы он чуть больше, тогда бы пропорции лица стали идеальными. Лучше бы смотрелись губы, но хотя они и без того не вызывали особых нареканий. Повлияли бы сослагательные приемы на отношение Марины к собственному носу, то это вряд  ли, с носом, ушами, лбом, бровями, — у хозяйки сложились дружеские отношения. А вот фигура, телосложение. Здесь, не считая претензий к росту, всё было хорошо. Если лет десять назад Марину можно было упрекнуть в излишней худобе, то с годами она приобрела просто великолепные очертания. Увеличилась грудь. Более женственными стали бедра и талия. Уверенность и мягкость приобрели походка и движения. Смелее и выразительнее стал взгляд, жаль, что не всегда, а только в те моменты, когда Марина не думала, не замечала своих выдуманных недостатков.   

…После того, как Оксана ушла домой. Марина долго не могла заснуть. Целый шквал мыслей и переживаний, которые, спрятавшись лишь на время, ожидали своего, нахлынули на Марину с еще большой силой. Неудивительно, что куда-то исчезло всякое желание грядущего ночного отдыха. Напрасно часы, отсчитывая свои бесконечные интервалы, пытались напомнить о том, что на дворе ночь, что темнота уже давно выколола собственные глаза, стараясь проникнуть через стекло Марининого окошка, чтобы уничтожить люстру и лампочку в коридоре, чтобы наконец-то приблизить к голове Марины заждавшийся потолок.  Ничего из этого не выходило. Марине не было до этого никакого дела. Зато безжалостным калейдоскопом смешивалось прошлое и будущее, не отставая между ними крутился сегодняшний день, он то и дело менял свои ориентиры, то оказывался на стороне минувшего, то одним целым сливался с тем, чему еще предстоит случиться. А Марина не пыталась хоть как-то обособить это странное явление. Ей было безразлично, где находится сегодня, если хочет, то пусть остается с прошлым, а если нет, то, ради бога, можно в будущее. Нет разницы. Ровным счетом от этого ничего не изменится. Не было и не будет, тогда зачем определять эти условные координаты. Пусть они испарятся вовсе. Пусть одним моментом сольются с этой удушливой темнотой за окном, которая ни с кем не посоветовавшись, проглотила всякое упоминание о звуке, заменив его полной, вакуумной тишиной. К чёрту циферблат, зеленым цветом напоминающий: почему не замечаешь? Ночь уже давно вступила в свои права. Только ты находишься в другом измерении, это ты не обращаешь внимания на то, как пролетели целых три часа, пока ты перебирала воспоминания и далеко идущие выводы — все то, что петляет сумасшедшими зигзагами, но ведь всё равно, в конечном итоге, неизменно упирается в тупик. Раз за разом, снова и снова, в глухую, серую стену, за которой ничего нет, и позади неё так же ничего нет. Только ты стоишь одна, не хочешь больше ничего ждать, но от чего-то упорно продолжаешь делать именно это. Уже боишься повернуться, но не от того, что там за спиной одна лишь зловещая пустота, а от того, что это придумала ты сама. Сама воплотила в жизнь этот ужасный сценарий. Затем стала его же частью и уже не знаешь, насколько далеко успело шагнуть твое сознание, что еще оно приготовило тебе. Но ведь пред стеной такая же тишина. Всё так же крепки её камни. Слишком низко опустилось мрачное свинцовое небо, ну, почти так же, как и этот потолок, на котором от ненужных слез расплываются блики.

Несколько раз Марина поднималась с кровати, несколько раз пила воду. И всё же не заметила, как отключилась. Случилось это ближе к четырем часам утра. Иная реальность оказалась куда более дружелюбной, она не предложила продолжения бесполезных размышлений и сопоставлений, она решила напомнить о далеко ушедших днях, переместив Марину туда, где она еще не была самостоятельной.

Марина сидела за письменным столом, старательно выполняя домашнее задания по математике. Рядом лежал учебник, тут же роняла на стол свой свет настольная лампа, и почему-то казалось, что на дворе зима. Может от того, что было темно за окном. Может от того, что была включена люстра. Но точно, что мама и папа разговаривали на кухне, а Марина хорошо могла слышать их голоса, через проем открытой двери. О чем они говорили было ей сейчас недоступно, но при этом было точное понимание того, что в данный момент ей этого и не нужно. Видимо, не нужно было и тогда, когда этот момент был реальностью, а не возвращенным спустя много лет отрывком. И всё же от чего эта мысль настойчиво витала в сознании. Почему именно это так четко чувствуется, несмотря на очень тонкую, незримую грань между реальным и тем, что всегда на  другой стороне, но так же близко, так же ощутимо.

Марина перевернулась с боку на бок. Сон от этого не исчез и даже не изменился. Она по-прежнему делала домашнее задание. Родители так же разговаривали, о чем-то совершенно обыденном. Ушедшее тепло пыталось перебороть изморозь её сегодняшней комнаты, вовлечь, притянуть Марину на свою сторону, и Марина не стала сопротивляться. Быстро сократилось расстояние. Ярче стал свет люстры, но именно в этот момент что-то пошло не так. Чужое присутствие нарушило теплую идиллию давно минувшего вечера. Этого человека там не было, а значит, сновидение лжет, зачем-то обманывает, провоцируя двойную сущность сознания, потерявшуюся между прошлым и будущим, но хорошо осязаемую Мариной. Только какой Мариной? Той, что только что зашла на кухню своего детства или той, что начала учащено дышать, не покидая области нереальных видений. За столом сидели двое мужчин. Один из них был почтенным стариком, с полностью лысой головой, с мутными глазами под большими, кустистыми бровями, с хищным, орлиным носом, а второй, он был молод, он был красив, и он, как показалось Марине, приветливо улыбнулся, когда она робко поздоровалась с нежданными гостями. Только они никак не отреагировали на её приветствие, они не замечали присутствия мамы и папы, они были на каком-то ином уровне многоярусного пространства. Потребовалась всего несколько секунд, не случилось ни одного лишнего движения, и пришельцы исчезли. Марина же оставалась на кухне, она тихо отвечала на вопросы, которые ей задавала мама, и теперь отчетливо могла видеть себя со стороны.

“Кто был этот старик, почему он появился вместе с Алексеем?” — последнее из странного сна крепко врезалось в голову.

Зеленые цифры электронных часов высветили цифру пять, тут же подтянулись два нуля, и Марина проснулась, проспав совсем немного времени.

10

Алексей — так называла Марина мужчину, которого видела уже несколько раз, но до сегодняшней ночи он всегда был один, а сейчас странный, неприятный старик неосознанно нарушил равновесие, чем-то тревожным, зябким тянуло от его облика. Нужно было подняться. Нужно было выпить воды. Но Марина оставалась на кровати, продолжая анализировать очередное, странное сновидение. И ведь совсем не хотелось верить во что-то мистическое, но очень трудно было объяснить подобное традиционным образом. Неужели на самом деле существует что-то настолько необъяснимое, и может, что им еще не раз предстоит встретиться, или всё же это бред. Это то, что придумала сама, сама произвела на свет того, кого никогда не существовало. Нет, вполне возможно, что похожий мужчина, которому, примерно, тридцать пять лет, у которого красивое, приветливое лицо с притягивающим к себе добрым взглядом коричневых глаз, с мягкими движениями, с приятным голосом, существует на самом деле, и они уже встречались, где-то случайно, как-то мимоходом. Может в маршрутном автобусе, а может на работе. Очень возможно, что он приходил на прием, но не в её кабинет, а тот, что рядом, или на лестнице, может в дверях. Да, где угодно, но со стороны. Он с кем-то другим, точнее, с женщиной, которая обязательно счастливая, у которой всегда хорошее настроение. Она красивая, она уверена в себе, в своем муже, в своих детях, которых двое, обязательно двое, мальчик и девочка.

Только от чего этот мужчина прокрался в её воображение. Да, нет же, это она сама. Ведь только об этом думала и снова всё на круги своя. А может всё не так. Почему бы ни случиться тому, что так часто бывает в фильмах и книгах. Он ей снился. Она его не знала, ровно до той поры, пока они ни встретились, совершенно случайно, как бы невзначай. И она, конечно, сразу узнала его. Нет, она вспомнила его, когда они встретились уже целенаправленно, когда он пригласил её на свидание в старый сквер, который возле здания городской администрации. Где так тихо и уютно летними вечерами, где очень свежо, где необыкновенно хорошо и легко дышится, что хочется обнять весь этот волшебный город. Всех тех, кто даже не представляет о твоем воздушном желании. И сделать это в тот самый день, когда он пригласит на свидание, будет терпеливо ждать на одной из старомодных лавочек. Его взгляд неотрывно направлен в сторону центральных ворот, и он не удержавшись, поднимется ей навстречу, как только она появится в его обозрении, оставив за спиной эти старенькие, металлические ворота. Они ведь видели многое. Запомнили огромное количество лиц, счастливых и не очень. Но в такой вечер нужно думать только о счастливых. Иначе нельзя, тогда будет неправильно. Незачем всё портить, если провидению будет нужно, то оно испортит всё само. Налетит на старый сквер холодный ветер. Поспешит за ним промозглый дождь. В черноте туч исчезнет горизонт. Откуда-то сзади подкрадутся первые снежинки. Пройдет пять минут, их станет больше и больше, застрянут в волосах и ресницах. Обернешься, и в помине не будет старомодной скамейки, вместе с ней исчезнет тот, кто ожидал тебя, не сводя глаз с всё тех же металлических ворот, ощущая сильные, трепетные удары собственного сердца, которое призрев расстояние, стучало в один такт с твоим влюбленным сердцем. А ты, ты всё чувствовала, и каждый шаг лишь подтверждал безграничное ощущения счастья. Но испарилось, слилось с однообразием безразличного потолка.

Марина, скинув с себя наваждение и легкое, тонкое одеяло, поднялась на ноги и прошла на кухню, где было совершенно пусто, где не обитало и намека на какую-либо иллюзию, где можно смело закрыть глаза, не боясь того, что открыв их, вновь встретишься с тем самым незнакомцем, которого успела запомнить настолько хорошо, будто он был близким родственником, а совсем не гостем из ночных, необъяснимых видений.

“Только что за неприятный старик был вместе с Алексеем” — думала Марина, не отрывая глаз от темного прямоугольника окна.

11

Сразу за железнодорожной станцией располагался небольшой, но по-своему уютный, микрорайон, состоящий из однотипных, панельных пятиэтажных домов. По большей части имели эти дома желтую окраску, которая лишь местами дополнялась серым цветом. Одинаковыми были крылечки. Совершенно похожими друг на друга, в разных дворах, казались клены и березы, которые к этому времени своими макушками достигли балконов верхних, пятых этажей. Мало чем отличались газоны, вместе с ними, разноцветные беседки и песочницы, где, не замечая смены поколений, уже в течение сорока пяти лет, играли местные ребятишки. Могло показаться, что время здесь не имеет своей власти, что оно сделало странное исключение, оставив эти уютные дворы без своего внимания, но данное лишь казалось. Время исправно занималось своим делом. И пусть оно не коснулось крылечек и газонов, пусть сохранило эту чарующую, умиротворенную тишину, — пусть, но время занималось куда более важным — оно меняло людей, оно их мешало, отсеивало. От того частенько возле разных домов можно было услышать почти один и тот же разговор, с участием почти одних и тех же лиц, и разность их фамилий и имен не могла обмануть. Парочка старушек, иногда их было трое, только и могли вспомнить: кто был, и кого уже нет, в какой квартире жили одни, когда их сменили другие, когда хорошие и добрые жильцы сменились неспокойными, необщительными, совсем чужими, которые понятия не имеют о том, что существует слово “здравствуйте”. Или между теми и этими были еще люди? Кажется, что да. На этом аспекте старушки в разных дворах постоянно заходили в тупик. Тут же пытались найти общий знаменатель, но, как правило, ничего из этого не выходило, и каждая из них частенько оставалась при своем мнении. Морщилась и еще раз старалась убедить в своей правоте соседку, а та отвечала тем же самым. Странной ухмылкой наблюдало за этим вездесущее время, точно знающее: сколько кого было, в какой срок, и от чего они уехали. Зачем поучаствовали они в разрушении кем-то придуманных устоев, которых нет, и никогда не было на самом деле. Потому что только времени дано управлять всем этим, а нравится кому-то это или нет, то здесь и рассуждать не стоит. Оставьте всё в первозданном виде, и если не в один час, то точно через какой-то неосознанный отрезок, увидите: здесь всё умерло, превратилось в тлен, и вы тоже, от того, что уверовали в то, чего быть не должно. А вспоминать и рассуждать, то это всегда пожалуйста. Никакого вреда не будет, еще и прибавится связующий ореол, что само время иногда  подсядет, то к одной паре старушек, то к другой паре, чтобы насладиться миром ушедшего, сделать это их словами, их глазами, их памятью. А затем, образно пожелав этим милым людям всего хорошего, уйдет по своим делам, чтобы навестить их как-нибудь в другой раз. Может, следующим летом, ближе к июню месяцу, лучше к девяти часам вечера, чтобы без дождя и ветра. А может, не появится вовсе. Встретятся они уже в другом измерении, при совсем иных обстоятельствах. Ведь неизбежно нужно будет оставить лавочки и подъезды, которым на этот раз, и в этом месте, суждено пережить многих из тех, кто сидел на лавочках, кто входил в подъезд, кто мог об этом задуматься, и тех, кто никогда об этом не думал, а просто присел тихим майским вечером, ближе к девяти часам, на одну из лавочек почти случайно. Просто изучая новые окрестности, незнакомую обстановку. Ничего не зная о тех, кто был здесь раньше, о тех, кто был до них, о тех, кто появился позже и не всегда нравился старушкам, которые помнили праздничное время массовых новоселий, которые еще многое могли рассказать о том, какими маленькими были клены и березы, как на третий год, с помощью неравнодушных жильцов, появились здесь лавочки, газоны, беседки.

…Тем, кто присел на одну из лавочек в тихий майский вечер, был Алексей. Еще ничего не подозревая, он отдыхал, чтобы дальше продолжить путь по ознакомительному маршруту. Прямо напротив лавочки, на которой находился Алексей, располагался дом, в котором уже много лет жили родители Марины Кривицкой, в котором не так давно жила и сама Марина.

12

Квартиру в этом доме Иван Сергеевич Кривицкий и Наталья Владимировна Кривицкая получили через пять лет после того, как сюда заехали первые жильцы. Но к сегодняшнему дню считались не просто старожилами, а входили в незримые списки самых маститых аборигенов, и уже никто не вспоминал о том, что изначально их здесь не было, а в их нынешней квартире жили совсем другие люди. Сама квартира включала в себя всего две комнаты. Маленькую кухню и такой же небольшой коридорчик, где трудно уместится даже вдвоем, что уже говорить, а троих. Еще совмещенный санузел. В довесок к коммунальному раю имелся крошечный балкон, еще меньший, чем коридор, но там не было нужды появляться больше чем в вдвоем, да и это случалось крайне редко. А так самым частым посетителем балкона был Иван Сергеевич, который быстро выкуривал сигарету, быстро закрывал за собой дверь. Затем появлялся вновь, но случалось это ровно через час, потому что интервал пагубной привычки у Ивана Сергеевича оставался неизменным очень много лет. Когда Иван Сергеевич бывал на работе, то балкон оставался пустым, и лишь изредка его посещала Наталья Владимировна, чтобы отыскать что-то необходимое по хозяйственной части. Только вот вела себя Наталья Владимировна несколько иначе. Даже найдя необходимую банку или крышку, Наталья Владимировна еще какое-то время оставалась в небольшом периметре балкончика. Смотрела подолгу вниз, уже в который раз осматривая то, что было хорошо знакомо. Иногда вспоминала, как выискивала глазами Марину, чтобы громким окриком, в вечернее время, загнать её домой. Как ожидала появления Марины из-за угла соседнего дома, когда доченька не слишком торопилась вернуться со школы, совершенно не понимая, что в эти минуты чувствует Наталья Владимировна, ожидая её, как беспокоится материнское сердце, даже не имея к этому особого повода. Только всё это было уж слишком давно. Осталось позади и лишь мучительно, периодами, напоминало о себе, подтягивая многие дополнительные эмоции. От того Наталья Владимировна не только воскрешала в своей памяти минувшие дни, но и частенько сопоставляла: что было, что есть, насколько вымахали деревья. А ведь еще совсем недавно были они внизу, были далеко, а теперь можно коснуться одной из веточек.

Зачем об этом думать. Ушедшего времени не вернешь. Но ведь думалось, ведь многократно приходило. Особенно, когда любимый и единственный внук Димка находился у Марины. Лучше, чтобы был здесь постоянно. Хотя ведь грех жаловаться на долгую разлуку с внуком, и пусть муж не доволен этим обстоятельством, каждый раз занимая противоположную позицию: ребенок должен жить с родителями, ребенок должен находиться рядом с матерью (одно утверждение трансформировалось в другое после того, как Марина развелась со своим мужем Анатолием) Ну, естественно, что Наталья Владимировна не просто возражала, а настаивала на своем, и Иван Сергеевич, оставаясь при своем мнении, вынужден был смириться с тем, что при любом удобном случае Димка оказывался у деда с бабкой. Несколько успокаивало Ивана Сергеевича, что Маринина квартира располагалась неподалеку, что сама Марина часто бывала в родительском доме, не забывая о Димке и не давая Наталье окончательно разбаловать внука.

Вот и теперь, начиная с новогодних праздников, Димка практически не бывал у матери. Виделись они исключительно в квартире родителей, в той самой квартире, где выросла и Марина, откуда она ходила в ту же самую школу, которая, в свою очередь, сильно изменилась, обросла красивыми панелями, сменила старую крышу на новую, избавилась от деревянных рам, поменяв их на пластик. Лучше стал внешний и внутренний облик здания школы. Чище и просторнее, светлее и удобнее. Жаль, что школа потеряла многое из своей незримой внутренней сути. Но, собственно, сейчас не об этом.

В родительской квартире Марина жила до той поры, пока ни вышла замуж. Затем была съемная квартира в малосемейном общежитии, с огромным набором пьяных соседей, в компании которых раз за разом напивался муж Анатолий. Следом начинались бесконечные разборки и выяснения отношений.  Так по кругу, начало недели — спокойнее, конец недели — сущий кошмар. Продолжалось это целый год. А когда Марина забеременела, то пришли на помощь родители. Именно они, собрав все средства, заняв у родственников Натальи Владимировны, купили Марине квартиру, размещавшуюся неподалеку от их дома, на первом этаже, в точь такой же пятиэтажке. В те дни Марина была самым счастливым человеком на свете. Неоднократно казалось Марине, что наконец-то в её жизни наступила долгожданная светлая полоса.  Теперь не будет пьянок мужа с соседями, ведь на новом адресе соседями были сплошные старушки и порядочные семейные люди. Не будет и странных похождений Анатолия, от которых так и несло привкусом близкой или уже случившейся измены, потому что очень скоро у них родится ребенок, тогда обязательно изменится Анатолий. Не может быть иначе. В этом Марина была уверена. И действительно первые два года жизни Димки, первые два года проживания в новой квартире, стали самыми лучшими в семейной жизни Марины.

Ну, а затем, всё изменилось кардинально, всё вернулось на круги своя. Что этому поспособствовало, Марина понять тогда не могла, не хотела размышлять об этом и сейчас. Анатолия хватило ровно на два года, — и началось. Друзья, пьянки, хамское отношение к ней. Полное безразличие к ребенку, чего Марина не могла понять вовсе, ведь поначалу Анатолий искренни  радовался сыну, старался быть полезным. Тем более, в свои два годика Димка был сильно похож на отца.

 Много между ними было скандалов, сопровождаемых криком, матерной речью. Никогда до этого, никогда после этого периода, Марина столько не выражалась нецензурно. Толку не было, Анатолий продолжал то, что ему нравилось, Марина приняла решение: развод неизбежен. Но каждый раз откладывала неотвратимое, находя множество отговорок, в число которых входило многое, начиная: если Анатолий подымет на неё руку, продолжая: если станет точно известно, что у мужа есть другая женщина. Зачем всё это было нужно? Ответить на этот вопрос Марина сейчас не могла, могла лишь злиться на саму себя, ведь столько времени было потеряно впустую.

 Но разве всё так просто. Было время, когда Анатолий выглядел и вел себя совсем иначе. Он был обходительным, был веселым и умел рассмешить Марину. Он настойчиво ухаживал, он несколько раз приносил большие, красивые букеты цветов. А как он радовался, когда Марина подарила ему сына. Как он гордился, всем рассказывая о своем счастье. Ведь всё это было, и, как оказалось, было затмением, временным отступлением, которое заменило настоящего Анатолия на какого-то другого Анатолия, который мог бы состояться, мог бы быть, если бы в жизни что-то сложилось другим образом.

Однажды у Марины и Анатолия состоялся странный разговор, который Марина хорошо запомнила, но не знала применения этому воспоминанию, а держала в голове, как отметку, веху после которой всё стало совсем плохо.

Анатолий сидел на кухне, будучи слегка выпивши, но еще сохранялось нормальное выражение лица, еще спокойной была его речь. Марина пришла от родителей, была в хорошем настроении, собиралась готовить ужин. Димка находился дома, играл, катая по полу машинку.

— Дед сегодня приходил. Правнука хотел посмотреть — произнес Анатолий.

— Что еще за дед? — несколько удивившись, спросила Марина.

Анатолий не ответил, он наливал из бутылки в стопку водку.

— Ты не говорил о том, что у тебя есть дед — произнесла Марина.

— Не было его долго, вот появился — задумчиво отреагировал Анатолий.

— И что? — спросила Марина.

— Наша порода, сказал — ответил Анатолий.

— Так это дед, он отца твоего отец? — хотела уточнить Марина.

— Неважно, забудь — ответил Анатолий, заглотив стопку с водкой, после этого он тут же поднялся из-за стола и ушел, не желая продолжать разговор.

Через несколько минут хлопнула входная дверь. Ещё через час Анатолий позвонил и сообщил: — Я у Димона, приду поздно.

Когда Димке исполнилось шесть лет, Марина и Анатолий разъехались по разным углам. Следующий календарный год они еще являлись мужем и женой, а после состоялся бракоразводный процесс. Анатолию, как и положено, присудили выплату алиментов, в размере четверти от заработка. Впрочем, Анатолий этому не сильно огорчился, потому что платить ничего не собирался.

— Вот тебе, ничего ты не дождешься — сказал Анатолий.

— Посмотрим — ответила Марина.

С тех пор минуло полных пять лет. Димке исполнилось двенадцать.

13

— Привет мама, привет папа — произнесла Марина, войдя в квартиру родителей, те не успели ответить, как Марина продолжила: — Димка где? На улице болтается?

— Пошел с Андреем и Ильей, хотят мяч попинать. А что, хорошее  дело, лучше, чем целыми днями с телефоном сидеть. Сколько раз говорил: не покупайте ему эту гадость, рано еще — Иван Сергеевич не только ответил на вопрос дочери, но и, по своему обыкновению, добавил к этому собственные выводы.

— Легко тебе папа рассуждать. Как не купить? Он что белой вороной должен быть. У всех сейчас есть, значит, и у него быть должно. Мы же не в лесу живем — как можно спокойнее произнесла Марина, снимая туфли, а после, она на несколько секунд задержалась у зеркала.

— Оно, конечно, так. Только это, мои дорогие, с одной стороны. Где-то можно занять другую позицию и не быть при этом белой вороной. Просто нужно уметь объяснить и доказать свою правоту. Почему я не хочу быть, как все? Вот и всё, с любым негативным проявлением можно и нужно бороться — выразил своё отношение Иван Сергеевич, при этом он обращался к жене и дочери одновременно, хотя Наталья Владимировна за это время еще не произнесла и слова.

— Дело ведь в том, что Димка сам душу дьяволу заложит за этот самый телефон и интернет. Вот в чем беда. Ну, ладно, еще бы с помощью телефона, читал книги, как-то развивался, но нет, этого не происходит — продолжил своё ворчание Иван Сергеевич, в это время они все вмести оказались на кухне.

Здесь настал черед вступить в разговор Наталье Владимировне, но перед этим всё же высказалась Марина: — Хорошо было бы, если бы он читал. Только думаю, что вряд ли.

— Всему своё время. Глупо требовать от ребенка в двенадцать лет, чтобы он интересовался тем, чем интересуемся мы взрослые. Чтобы ему было интересно то, что интересно нам, то не будет этого никогда и нечего поднимать эту тему.

— А кто тебе Наташа сказал, что от Димки требуется, чтобы он интересовался тем же, чем интересуется его дед и его мать. Есть многое другое, и как ты сказала, всему свое время. Вырастет тогда быть может станет ему и это интересно, а может и нет. Я с грустью думаю, что новое поколение будет всё меньше интересоваться и чтить память предков. В конечном итоге забудут всё, и вот тогда сатана вновь пожалует в наши многострадальные окрестности. Прекрасно ведь известно, что потеря памяти — это верный путь к его возвращению (на этот раз, судя по интонации, Иван Сергеевич вновь обращался к своей жене Наталье), и она не замедлила ответить: — Вот давай не нужно этого. Совершенно не к месту, и давай не будем сгущать краски. Всё то, о чем ты говоришь вполне возможно, а так же и невозможно. Мы можем предполагать, а располагает бог.

— Причем здесь бог? Если бы он имел ко всему отношение, то и тогда бы не допустил злодеяний, которые творили люди. Заметь, именно люди, только одурманенные властью, службой сатане. Многие из них до конца своих дней так и не поняли, что делали, что творили их предшественники. Да и сейчас, разве их нет. Разве не ведет сатана свою работу. Я тебе хотел показать еще несколько пропагандистов в интернете, говорил о возрастающем количестве их подписчиков. Ты не стала смотреть, ты была занята приготовлением ужина, а могла бы уделить пять минут — долго и достаточно нервно говорил Иван Сергеевич.

— Показать этих деятелей ты мне можешь в любое время. А с ужином, мог бы и помочь — ответила Наталья Владимировна.

Иван Сергеевич с недовольным видом махнул рукой, но начавшуюся дискуссию останавливать он желания не имел, поскольку очень уж любил это дело, а в последние годы особенно, так как находился на заслуженном отдыхе и не имел уже столько возможностей излить душу коллегам по работе, как случалось раньше. Конечно, любимое дело никуда не делось, даже появилось необходимое, свободное время, которое Иван Сергеевич использовал с толком. Уже три года функционировал его личный ютуб канал, где любимая тематика, связанная со временами коммунистических репрессий, являлась единственным содержанием. Были и подписчики, конечно, не так много как бы хотелось. Были комментарии, на многие из которых Иван Сергеевич старался отвечать лично. Но проблема заключалась именно в отсутствии живого общения. Те имеющиеся мероприятия, лекции, дискуссии, в которых Иван Сергеевич охотно принимал участие, были явлением всё же редким. Полемики не хватало. Эмоций было недостаточно. Да и даже не касаясь любимой темы, Иван Сергеевич был не прочь поговорить, поспорить, пообщаться.

— У нас ведь Наташа совсем плохо дело получается. Да, да, и не спорь со мной. Я много раз тебе говорил об этом. В воспитании внука нужна единая позиция, а у нас не получается — произнес Иван Сергеевич.

Был он человеком увлеченным, был человеком одержимым целью, но при этом сильно страдал импульсивностью. Слишком нервно воспринимал существование противоположного мышления. В любой ситуации старался разбиться вдребезги, но обязательно доказать свою правоту, в которой был уверен даже не на все сто, а значительно больше. Преступления врагов рода человеческого были делом неоспоримым. А те, кто сомневается, это не просто скептики, это проявление и работа сатанинских сил, от которых нет избавления, окромя бесконечного озвучивания правды. Что-то вроде вечного света маяка. Погаснет путеводный огонь, и вновь, и не заметишь, как тьма возвернется, как она начнет своё пагубное дело. Вот тогда и придет всему конец. Напрасными станут жертвы мучеников, напрасным окажется принцип извечного, постоянного покаяния, с которым Иван Сергеевич носился, как дурак с писаной торбой. Требовал этого ото всех окружающих, и очень не понимал, до слез и спазмов мучился, когда встречался с тем самым безразличием, переходящим в скепсис, от которого всего один шаг до страшной черты, переступив которую человек перестает быть человеком. Теперь этому индивиду суждено служить и покланяться неистребимым силам вселенского зла, имя которым социализм, коммунизм, марксизм, равенство и братство. Неужели не понимают простейших принципов жизнедеятельности человеческой особи, ведь всё до одурения просто. Всё ведь на уровне инстинктов, и нет в этом ничего плохого, потому что примитивное существует не одну тысячу лет, потому что оно дополнено и прописано самими людьми. Люди должны делиться на касты, им необходимо находиться на разных уровнях социальной лестницы, только в этом случае будут обеспечиваться основы мироздания. Каждому своё, каждый на своем месте…Иван Сергеевич мог бы продолжить до бесконечности. Подобная тема была его излюбленным коньком, но и, конечно, слезы, скорбь, оскорбленная память потомков. На всё это нервы и споры, на всё это нестерпимая обида.

Много было споров, много было прочитано, переделано, озвучено материалов, касающихся сокровенной тематики. Сколько просветительской деятельности еще впереди. Сколько новых людей еще узнают о том, чего никогда не должно повториться. Сколько, насколько значимо великое предназначение, для которого он Иван Сергеевич лишь маленькая часть, но ведь именно из этих малых частичек и состоит великая сила нерушимой правды.

Димка, с ним, у Ивана Сергеевича, еще состоится разговор, не один разговор. Нет уверенности, пусть её нет. Зато есть зов предков, общая кровь, генетическая связь. Когда-то Марине было неинтересно, было трудно сдвинуться с места, и казалось, что пропало, что дочь и отец никогда не поймут друг друга, казалось. Пришло время, всё встало на свои места. Иван Сергеевич ликовал, считая это главным успехом в своей жизни. Дочь думает так же, дочь интересуется тем же, дочь верный единомышленник, разделяющий внутренние переживания и убеждения своего отца. Что может быть лучше этого? Чем можно гордиться больше?

— Скажи теперь, что во всем этом виновата я — Наталья Владимировна заметно насупилась, а Марина с совершенно спокойным видом уселась за стол и не торопясь, маленькой ложечкой, размешивала в кружке растворимый кофе с молоком.

— И скажу, почему ты всегда идешь у Димки на поводу. Вчера я сказал: пока не сделает уроки, на улицу не ногой. Разве этого не было?

Наталья Владимировна промолчала, ожидая продолжения, при этом она по-хозяйски извлекала из холодильника необходимые для приготовления ужина продукты.  

— Ты же ему разрешила. Он выторговал у тебя то, что ему было нужно. Хорошо, он сделал письменные задания. Значит устные задания делать не нужно?

— Он пришел от друга и всё доделал. Он сдержал своё обещание — ответила Наталья Владимировна.

— А в следующий раз он не выполнит свои обещания. Помяни моё слово — не сдавался Иван Сергеевич.

— Зачем ты накаляешь обстановку. Сколько раз я тебе говорила, что сейчас совсем иное время. Зачем мы каждый раз возвращаемся к этому разговору — осадила мужа Наталья Владимировна.

— Ладно, только после будет поздно — уже в какой раз Иван Сергеевич уступил жене.

Нужно признать, что домашние дебаты заканчивались подобным образом почти всегда, в этом было их главное отличие от тех дискуссий, которые касались политических тем, которые, хоть и редко, но всё же вел Иван Сергеевич со своим друзьями Петром Валерьевичем и Аркадием Александровичем. В противостояние им Иван Сергеевич никогда не уступал. Конечно, сильные разногласия возникали не так уж часто. Все трое были больше единомышленники, чем оппоненты. Но всё же, на то и беседа, на том и стоит основа дискуссионного общения, чтобы что-то мелкое смогло обрести огромные, неразрешимые размеры и стать жарким спором, который продлится не один час, который должен родить истину. Только вот последнего, несмотря на избитое выражение, почти никогда не происходит. Ведь очевидно, что для  рождения истины необходим обдуманный, планомерный, сравнительный анализ, по частям и крупицам, в полной тишине.

— Нормально будет — произнесла Наталья Владимировна, только интонация  голоса, с которой она озвучила эти два слова, не излучала полной уверенности, видимо, имелась всё же некоторая доля сомнения.

14   

Видимо, были к этому основания. Вот только уступать Наталья Владимировна не умела, не хотела этого делать с еще ранних лет семейной жизни, а то, что Иван Сергеевич долгое время ей в этом потыкал сослужило не самую хорошую службу. Наталья Владимировна просто не могла и не желала вести себя иначе в обществе мужа и дочери. Исключением был внук, но исключение это, для Натальи Владимировны, было приятным, и чаще всего она не замечала того, что раз за разом отступает от собственных правил и привычек. В отношениях же с людьми посторонними или родственниками, Наталья Владимировна вела себя довольно отстраненно. Вступать в споры не любила. Скандалить не любила вовсе. А когда дело доходило до серьезных противоречий, то Наталья Владимировна неизменно занимала позицию совершенного превосходства. Смотрела и молчала, лишь иногда вставляла что-то ироничное. Делала это акцентировано, но чтобы сильно не обидеть родных и знакомых не продолжала это долго и под любым возможным предлогом старалась отстраниться от выяснений и обсуждений. Она будет делать, как считает нужным. Лишние аргументы не нужны.

— Посмотрим — произнес Иван Сергеевич.

Марине показалось, что мама продолжит разговор о Димке, но Наталья Владимировна лишь выразительно глянула на Ивана Сергеевича.

Сама Марина принимала, что сторону мамы, что и сторону папы. Это может показаться странным, но именно такое восприятие сопровождало Марину всю сознательную жизнь. Без всякого сомнения, был прав папа, но при этом не меньше истины имелось в словах мамы. Хорошо было бы соединить всё это воедино, сделать общей материей, выработать какое-то особое правило. Сколько раз Марина пыталась сделать что-то подобное, но, как нетрудно догадаться, из этого ничего не получалось. И, конечно, не стоило на этом обстоятельстве заострять внимание, потому что одно дело — идея, мысль. А совсем иное дело — люди. Их личные отношения ведь зачастую находятся впереди всякого самого правильного смысла. А отношение к сыну.… Нельзя  отстранить его от мира своего возраста, от мира его интересов, от интересов ровесников. Но ведь было бы совсем неплохо, если бы Димка впитывал в себя их семейные традиции, интересовался тем, что за долгие годы стало их общей темой. И не была исключением из этого, как могло бы показаться, и Наталья Владимировна, просто, когда дело касалось внука, то мама отходила в сторону, разделяя одно и другое. А так… Ничего плохого в словах папы Марина не видела. Даже наоборот, только вот, как заинтересовать Димку. Или лучше подождать еще три-четыре года. Тогда будет значительно проще. Или ничего не будет вовсе. Вот на этом выводе появлялся некий надлом. Марина часто ловила себя на мысли, что ничего страшного от этого не случится. Ну и пусть, если единственный внук будет далек от всего того, что волнует, увлекает дедушку, бабушку, всё то, к чему они когда-то приучили свою единственную, любимую дочь. Совсем не будет чего-то плохого в том, что Димку не будут интересовать страшные легенды о преждевременной гибели его предков в застенках коммунистических концлагерей, об искалеченных судьбах, так до конца и нереализованных мечтах о счастье, свободе, достойной жизни. Обо всем, что было пропитано страхом и кровью. О том, что давно вросло в сознание, поначалу прячась в глубокой, неизведанной нише, а затем, с помощью невероятно счастливых обстоятельств, о которых даже не смели мечтать самые отчаянные смельчаки, вышло наружу, стало общественным достоянием, семейной гордостью для Ивана Сергеевича, Натальи Владимировны, а вместе с ними Марины.

Марина выпила налитый в кружку кофе. Было желание вмешаться в диалог мамы и папы, но делать этого Марина не стала, и не потому, что ей нечего было добавить или высказать, а потому, что думала совсем о другом.

Всего полчаса назад она испытала что-то подобное шоку. Наваждение и только, не спросив на это никакого разрешения, не объясняя причину своего поведения, вторглось в осознанную реальность Марины. На лавочке возле соседнего дома сидел тот самый мужчина, которого она уже несколько раз видела в своих странных сновидениях. Сначала показалось, следом за взглядом поспешило сомнение. Пришлось приостановиться, почувствовать, как сильно сдавило дыхание, когда он, не скрывая интереса, заметного удивления, посмотрел на неё.

“Нет, этого не может быть, он просто похож, но не более” — лихорадочно стучало в голове.

“Но почему он так выразительно смотрит на меня, если это не он” — Марина миновала сидящего на лавочке Алексея, успев еще раз бросить в его сторону коротенький взгляд, а он не сводил с неё своих глаз.

Целых десять метров, с ними застывшее, неподготовленное пространство и дурманящее осознание того, что он продолжает смотреть в её сторону, провожает взглядом каждый ею сделанный шаг.

— Доча ты дочитала книгу? — спросил Иван Сергеевич, пробудив Марину от навязчивых и волнующих переживаний.

— Прочитала еще неделю назад, но мне не понравилось. Слишком уж много пафоса, и папа, извини, слишком много сомнительных цифр, сейчас к этому нужно относиться осторожнее — честно ответила Марина, хотя не собиралась огорчать папу, но что-то мешало, что-то крутилось в голове.

— Это почему же осторожнее? — не скрывая резкого недовольства, спросил Иван Сергеевич.

— Мне кажется, что спустя тридцать лет уже не стоит нагнетать страхи примитивным образом. Достаточно того, что было на самом деле. Разве этого мало, а так лишь провоцирование неадекватных людей, вода на их мельницу. Ты сам папа говорил об очередных просветителях, которые вербуют новых адептов коммунистических идей — спокойно, отображая сильный контраст с нервной реакцией папы, ответила Марина.

Напоминание Марины о словах самого же Ивана Сергеевича, поставило его в неловкое положение. Пришлось задуматься о том, каким образом более доступно и увереннее озвучить свою позицию, которая за прошедшие тридцать лет не изменилась ни на йоту, а в последние пару лет, напротив, стала еще более ожесточенной. Этому способствовали пресловутые интернет пропагандисты, имеющие гораздо больше подписчиков, чем энтузиасты подобные Ивану Сергеевичу (популярные, продвинутые деятели не в счет), так же добавляли бензина в огонь разговоры с соседями и присоединялись к этому иные, совершенно разные обстоятельства.

15

Жить было тяжело. Жизнь реально ухудшалась. Не замечать этого мог либо полный идиот, либо тот, кто имел защиту, выраженную в деньгах, статусе, должности. Странно, но сам Иван Сергеевич никоим образом не входил в число избранных, и всё, что он имел, так это упрямые идеалистические убеждения, которые появились у него задолго до описываемых здесь событий.

В те годы Ивану Сергеевичу было примерно столько же лет, как сейчас его дочери Марине. Выглядел он очень даже неплохо. Высокий, хорошо сложенный мужчина, с небольшой бородкой, отсылающей воображение окружающих к образованности и интеллигентности. Впрочем, в этом и не могло быть какой-то ошибки, потому что в те далекие годы Иван Сергеевич трудился в одном уважаемом научно-исследовательском институте. Особо не жаловался на материальное положение, этого дела себе не позволял и считал, что и другим не стоит акцентировать внимание на данном вопросе. Хотя, конечно, всё это вырывалось на самые видные горизонты во время разговоров, споров, рассказов, но Иван Сергеевич был убежден в том, что не это главное. Куда важнее свобода духа и личности, куда серьезнее размышления о несостоявшихся возможностях, куда острее и тяжелее воспоминания, мысли о тех, кто был убит режимом, не имея вины и оснований. Тем режимом, которому нет никакого логического обоснования и понимания, а есть лишь чудовищный эксперимент над людьми.

“ Нет смысла жаловаться, есть смысл бороться” — любил говорить Иван Сергеевич, находясь в кругу близких друзей, в компании своих верных единомышленников.

Многое было там. Много было произнесено слов. Много было воодушевления. Еще больше тяжелого, как мрачный похмельный бред, уныния. Чего там только не было. А вместе с этим уходили лучшие, молодые годы. Быстро менялась за окнами раскраска, переходя с белой в зеленую, с зеленой меняясь на желтую, и вновь наступала очередь белого цвета. Зимой особенно тоскливо. Сколько раз подкрадывалось желание завыть, спрятаться. Ведь несносно тяжело, ведь безысходность так и сдавливает горло, не оставляет ничего радостного. Однообразие, противное, унылое однообразие, в котором ограниченность и слепота тех, кого большинство, кто не входит в их узкий и обособленный кружок. Но только именно зимой, в пространстве вот таких унылых и мрачных  дней, суждено было Ивану Сергеевичу познакомиться со своей будущей женой, тогда просто Наташей.

Как легко нашли они общий язык, как просто и быстро почувствовали, что знают друг друга много лет, а на самом деле, были знакомы меньше месяца. Но не только это страстно волновало, а Наташа, она ведь была очень хороша собой. Она притягивала к себе, и сколько было в ней чистоты, скромности, редкой стеснительности. Иногда казалось, что она способна покраснеть при любом неуместном выражении. Только это то, что находилось на поверхности, что украшало, что ласкало взор, вместе с легкими, чистыми снежинками, которые в тот вечер падали на их головы прямо напротив массивного здания драматического театра. Тогда Иван Сергеевич сказал: — Какое уродливое сооружение, прямо как вся наша действительность.

Сказал и испугался собственных слов. Не зная, как на это отреагирует Наташа. Цельные три секунды тогда застыли в воздухе, перестали двигаться снежинки. И ведь можно было подумать, что глупость, ну, какая разница. Только для Ивана Сергеевича не было вопроса принципиальнее, поэтому слова могли напрочь всё испортить, и если не разрушить одним мигом, то надломить, прогнать череду волшебных предчувствий.

Но в тот день судьба проявила свою высшую благосклонность к Ивану Сергеевичу. Еще секунду спустя вновь стали падать снежинки, врезался в память отсвет уличных фонарей, а Наташа просто, с абсолютной искренностью, произнесла: — Действительно, всё это такая мерзость, другое дело дореволюционная архитектура.

Кажется, что Наташа еще не успела закончить свои слова, или так привиделось через много лет, но именно в это мгновение Иван Сергеевич понял, что сам господь бог привел их навстречу друг другу. Да, да, только так, ведь они не входили в общий круг, никогда не пересекались где-то поблизости запретных интересов. Совпадения могут иметь место, они случаются, но не здесь, не возле этого уродливого сооружения советской архитектуры. Здесь совсем другое, и от того осталось совсем чуточку, чтобы в один голос можно было озвучить главные слова.

И они сделали это, пусть не в тот вечер, пусть несколько дней спустя. Когда встретились в куда более романтичном месте, неподалеку от большого железнодорожного вокзала, на одной из четырех дореволюционных улиц, где специально для них сохранился приятный, ласковый дух ушедшего времени. Куда временами, в моменты тишины, не могло вторгнуться новое, ненавистное время, где стоит обернуться, сделав это непроизвольно, — и увидишь силуэты тех, кого давно уже нет, тех, кто ушел отсюда по этой улице, прямо, во всё сильнее и явственнее сгущающийся сумрак. Ушел, чтобы никогда сюда не вернуться. Ушел, чтобы они смогли увидеть слабо различимые тени своими глазами, перед тем, как признаться друг другу в любви.

А дальше их ждал самый лучший жизненный отрезок. Много хороших дней и ночей было подарено им ласковой судьбой. Совсем немудрено, что хотелось запомнить каждый из тех волшебных дней. Жаль, не вышло идеально, но ведь многое сохранилось.  Их скромная и чертовски уютная свадьба, на которой не случилось и не могло случиться никаких эксцессов. Ведь всё лишние люди были осознано и заранее вычеркнуты из списка гостей.  Их поездка на Черное море, подарившая Ивану Сергеевичу известие о том, что очень скоро он станет отцом. Вместе с этим временное помешательство, которое имело две разные стороны. Если первая часть данных ощущений не требовала каких-то дополнений. Счастье есть, оно случилось, оно не обошло стороной. То второе осознание было довольно необычным, ибо именно в эти дни Иван и Наталья впервые почувствовали и осознали то, что и здесь можно жить, что всё не так уж плохо, что и здесь можно быть счастливыми, больше не завидуя Натану Моисеевичу, который не так давно осуществил свою сокровенную мечту, уехав на историческую родину.

Так было в те дни. Так было в последующие три года. Но может уже не настолько ярко, но было точно. Только быт есть быт. Он умеет утомлять, он всё старается подстроить под себя, он цинично и планомерно убивает романтику, но в это же время, он занимается очень полезным и важным делом, ведь его скучными и нервными стараниями создается то, что мы именуем фундаментом, основой семейной жизни, которая уже будет лишена счастливого карнавала, трепета нежных воздыханий и волнения несказанных слов. Почему лишена? Не нужно перегибать с выводами. Просто всё станет иным, будет более надежным, будет лишено резких перепадов, взлетов, падений, от которых кружилась голова и сдавливало внутри, от того, что займет лучшее место в памяти. Станет образными и настоящими фотографиями в серванте.

16

Марине исполнилось четыре годика. На дворе стоял март восемьдесят пятого года. Тогда-то и случился первый, серьезный разлад в их семейной жизни. Нет, и до этого были мелкие недопонимания, иногда обиды, случающиеся на ровном месте, всё то, что бывает повсеместно, но не имеет никаких особых последствий. Проходит день, два дня, и всё встает на свои места, как будто ничего и не было вовсе. Но в марте восемьдесят пятого между Иваном Сергеевичем и Натальей Владимировной случилось очень серьезное непонимание, перешедшее в конфликт, который продлился целый месяц. И только вмешательство близких друзей способствовало прекращению ссоры. Но самое интересное в том, что в основе случившегося не было никакой бытовой изнанки, не было и намека на ревность и подозрения. Подоплека дела имела воистину мистическую сущность.

Всё началось с того, что Наталья Владимировна сильно испугалась. Если честно, то было от чего. Затем, когда она поняла, что её муж не сошел с ума, чувствует себя хорошо и даже более этого, то, наверное, впервые заняла категорически противоположную позицию. Иван Сергеевич сильно обиделся. Он явно не ожидал и если к чему-то готовился, то точно не к тому крайнему неприятию со стороны своей любимой супруги. Может Иван Сергеевич представлял, что будет обоюдный разговор шепотом, упоминания и домыслы на давно избитую тематику, возможно, что признак спиритических ощущений, и уж точно, что попытки вникнуть в произошедшее глубже, ощутить и принять странный призыв времени и покаяния. Но нет, Наталья Владимировна сначала озвучила осторожные подозрения на пришествие острого менингита, а затем и вовсе скатилась к возможности легкого помешательства Ивана Сергеевича, если он, конечно, ни прекратит свои бредовые утверждения.

Да, она Наталья Владимировна успела как-то свыкнуться, огрубеть и больше думала о семейном бюджете, о детсаде, о многом еще, — но всё меньше, о борьбе с проклятым коммунистическим режимом.

Сейчас ближе к сути, которая состоялась пришествием необычного видения наяву. Так выглядело со слов Ивана Сергеевича. В общем, в одну из ночей, когда Иван Сергеевич, утомленный серьезной дискуссией с друзьями, о грядущих в стране переменах (в связи с назначением нового руководителя ненавистной партии), быстро заснул, но через час проснулся, имея ощущение, что и не спал вовсе, и что к нему пожаловал его родной дед Дмитрий Назарович, которого Иван Сергеевич живым никогда не видел. Да и сейчас выглядел дед не совсем хорошо, принять его за живого было трудно, но Иван Сергеевич и не собирался этого делать. Он просто потерял дар речи, какое-то время старательно пытался оценить происходящее. Из этого мало что получилось, оставалось смириться, приняв всё как есть.

Иван Сергеевич в этот момент сидел на кухне, смотря в непроглядную темень за окном — и случилось. Сначала появилось лицо и смотрело на Ивана Сергеевича прямо через окно. Первой мыслью промелькнуло — грабитель, ведь Иван Сергеевич, Наталья Владимировна, Марина проживали в то время на первом этаже (это в последствии, в самом начале девяностых годов, они разменяли прежнею квартиру на подобную, в том же подъезде, только на третьем этаже) Правда, что первоначальная мысль долго в голове Ивана Сергеевича не продержалась, её заменил первозданный ужас.

Только чужое лицо быстро исчезло из проема ночного окна, не ощутив никакой преграды со стороны стекла, переместилось внутрь кухни, и пока Иван Сергеевич находился в неописуемом оцепенении, приобрело остальные части тела. Ну, а после повисла совсем уж странная пауза, во время которой двигались одни лишь глаза Ивана Сергеевича, пытался заняться тем же самым рот, но из этого ничего не выходило. А незнакомец, ночной гость, не торопился, он внимательно разглядывал Ивана Сергеевича, а после занялся изучением бытовой обстановки, по-прежнему не желая хоть что-то озвучить. Ходил от стены к стене, трогал руками предметы, подносил некоторые из них ближе к глазам, и спустя полноценных три минуты  Ивану Сергеевичу показалось, что странный визитер начнет пробовать предметы на вкус языком, зубами на прочность. Мысли мыслями, ощущения ощущениями, а самообладание не спешило вернуться к бедному Ивану Сергеевичу, к тому же необычное поведение незнакомца откровенно затянулось.

Вот наконец-то ночной гость уселся за стол, прямо напротив Ивана, и только сейчас последний смог различить насколько странно, старомодно одет его гость.

— Хорошо у тебя, уютно, но тесновато — хриплым голосом произнес незнакомец.

Иван Сергеевич открыл рот, чтобы наконец-то задать свой единственный вопрос, но незнакомец заговорил раньше: — Здесь значит, ты внучек живешь, и жена с тобой, и дочка.

Предложение прозвучало не то чтобы вопросом, скорее утверждением. Но до Ивана достучалась отгадка: — Так вы мой дед? — спросил он, еще не будучи  окончательно уверенным, ведь слово внучек может иметь и переносный смысл, хотя гость стариком не выглядел — от него исходила старина, но не старость. Однокоренные слова имели разное значение, и ведь именно об этом подумал Иван Сергеевич.

— Он самый, твой родной дед. Вот пришло время, точнее, появилась первая возможность, и я тут же решил тебя проведать, и правнучку, конечно.

Наступил момент, Иван Сергеевич испугался еще больше, когда явившийся из небытия дедушка изъявил желание увидеть Маринку. Неизвестно как, но предок хорошо чувствовал состояние своего потомка, возможно, что мог читать мысли — это осталось непознанным. Только дед быстренько постарался смягчить испуг Ивана Сергеевича: — Мне только одним глазком, похожа или нет на кого из наших — произнес дед.

Если бы у Ивана Сергеевича имелось время, то он, вероятнее всего, вспомнил бы что-нибудь о дурном сглазе, о опасности поверий и примет. Но времени у Ивана Сергеевича не было, да и смелости перечить прародителю не имелось. Зато, к этому времени, он точно определился с линией предка. Не было сомнения, что перед ним дед по отцу, хотя деда по матери Иван тоже ни разу не видел.

 Дедушка спокойно поднялся из-за стола и, не задавая лишних вопросов, отправился в зальную комнату, где на диване спала Маринка. Ноги плохо слушались Ивана Сергеевича, когда он двигался следом за дедом. Пульсировало в висках и казалось, что всё вокруг погрузилось в непроглядный, зловещий туман, из которого нельзя выпутаться просто так, используя одну лишь силу мысли, нужно что-то еще. А названный предок замер, разглядывая безмятежно спящую Марину. Лунный свет, проникающий через широкое, не зашторенное окно, помогал сейчас им обоим. Деду видеть правнучку, Ивану видеть лицо деда, которое, к огромному счастью, не выражало и намека на какую-либо злонамеренность, напротив, лицо прародителя светилось тихой радостью и гордостью. Наверное, что от этого пришло мгновение прояснения, Иван Сергеевич почувствовал, что огромный груз свалился у него с плеч. Теперь можно было преступить к разговору, и только Иван Сергеевич хотел спросить: каким образом стала возможна столь необъяснимая встреча, и что значит появление возможности.

Как дед произнес: — Ну, мне пора, еще увидимся внучек.

— Понял — это всё, что сумел сказать Иван Сергеевич.

Затем дед переместился в голову Ивана, после исчез и оттуда, оставив от себя лишь непроглядный, местами влажный сумрак.

17

Дальше закружилась голова. Иван Сергеевич чуть не упал прямо напротив дивана, на котором ничего не подозревая спала Маринка. С трудом преодолев расстояние от зала до кухни, Иван Сергеевич вернулся на прежний стул, но и сидя продолжал ощущать нарастающее головокружение, а спустя минуту, во всём теле появилась слабость. Прошли еще пару минут, и плотные тиски раскалённого жара сжали тело. Стало трудно дышать. После этого Иван Сергеевич, уже плохо различая предметы и контуры, больше наощупь, оказался возле супружеской кровати. Хотел лечь, но попытка провалилась, он упал, этим разбудив Наталью Владимировну.

— Что с тобой? — спросила она.

— Заболел я, вроде — еле передвигая языком, ответил Иван Сергеевич.

Его голос, видимо, о многом поведал Наталье Владимировне, потому что после этого она вскочила с кровати и тут же включила свет.

— На тебя смотреть страшно. Что болит? Что случилось? — тараторила Наталья, прикладывая ладошку к горячему лбу мужа.

— Сам не знаю. Деда своего по отцу видел, Дмитрия Назаровича, разговаривал с ним — чуть слышно пролепетал Иван Сергеевич.

— У тебя бред Иван. Я сейчас к соседям, вызову скорую помощь (в то время телефона в квартире Кривицких еще не было)

— Никакой не бред — неожиданно и довольно уверенно отреагировал Иван Сергеевич.

— Господи! Что с тобой! — взмахнула руками Наталья Владимировна и, накинув на себя халат, выскочила в коридор.

— Нормально всё, только жар сильный. А дед реально был здесь — уже вслед жене произнес Иван Сергеевич.

Электрическое освещение помогло Ивану. Пропала большая часть тумана, четче стали предметы. Начал успокаиваться пульс, а когда спустя пять минут появилась Наталья Владимировна, Иван Сергеевич почувствовал, что ему стало заметно легче.

— Лучше мне, не нужно было скорую вызывать — произнес он, как только Наталья оказалась в комнате.

— На тебе лица нет. Если бы ты видел себя со стороны. Полегчало ему — ворчала Наталья Владимировна, пока еще не понимая, что случилось с мужем.

— Дед сказал, что возможность появилась, вот он и пожаловал. Знаешь, я сегодня говорил друзьям о том, что перемены большие нас ждут — сейчас Иван Сергеевич говорил ровно о том, о чем думал.

— Какой дед, Ваня? О чем ты говоришь, какие перемены. Как бы тебе на психе не оказаться. Ты уж молчи при медиках, о деде, о переменах. Сколько раз тебе говорила, чтобы выбросил всё это из головы — жестко и громко отреагировала Наталья Владимировна.

— Опять ты за свое — произнес Иван Сергеевич.

— Да, за свое. Нет никакого деда. Убили его давно в советском концлагере. Ты сам говорил об этом и не один раз. Сначала прадеда, затем деда. В это же время, мою бабку, моего деда по матери. Всех их убили — нет их! А нам жить, нам дочку растить нужно — завелась Наталья Владимировна, чем вогнала Ивана в полный ступор, он явно не ожидал от жены столь нервной и яркой реакции на тему, которая для них обоих была очень близка, на которую они много говорили, вспоминая и жалея невинные убиенных, чья жизнь оказалась копейкой в жерновах тоталитарной машины, и еще хорошо, что несчастные, вопреки убийственному молоху, успели оставить потомство, а так бы не было ни Ивана Сергеевича, ни Натальи Владимировны.

“Не успели всех перебить” — так любил рассуждать Иван Сергеевич, а через каких-то пять-шесть минут в дверь раздался звонок.

— Что-то быстро — пробурчал Иван Сергеевич.

— Ночь на дворе — пояснила Наталья Владимировна.

Через десять минут Ивана Сергеевича увезли в городскую больницу, с тяжелой формой воспаления легких.

Только на этом странная история не закончилась. Спустя три недели и два дня Иван Сергеевич вернулся домой. Чувствовал себя хорошо и даже добрым словом поминал советскую медицину.

— Лет пятьдесят назад умер бы, а так еще поживу — говорил он жене.

— Вот видишь, не так всё плохо — ворковала Наталья, собирая на стол ужин.

Маринка, соскучившись по папе, долгое время находилась у него на коленях и именно этим разбудила в Иване Сергеевиче воспоминания, о визите к нему давно умершего деда.

“Почему он решил её поведать. Что скрывается за этим?” — сам себя спрашивал Иван Сергеевич, пока Маринка рассказывала наизусть выученный стишок.

“Странно всё это, а может всё же бред” — продолжал свои размышления Иван Сергеевич.

Бред или не бред? Собственно, данная дилемма не отпускала Ивана Сергеевича всё время, пока он находился в больнице. Бред или не бред? Чаще хотелось, чтобы визит деда всё же получил законный статус галлюцинации. И нужно отметить, что такое объяснение довольно часто преобладало, но вот сомнения уступать не хотели: но я же всё хорошо помню, как же так.

— Муха, муха, цокотуха, позолоченное брюхо — начала Маринка, тут же улыбнулась Наталья.

“Если он приходил не просто так, если это какой-то особый знак. Я ведь совсем незнаком со своим дедом, со своим прадедом” — улыбаясь, продолжал своё Иван Сергеевич.

— Муха по полю пошла. Муха денежку нашла — старалась Маринка.

“Так одни легенды, ничего более этого” — не отпускало Ивана Сергеевича.

— Давайте к столу — позвала Наталья, прервав ход мыслей Ивана Сергеевича.

Последующие десять минут, Иван Сергеевич не возвращался к своим странным размышлениям. Говорила Наталья Владимировна, он слушал. Слушал обо всех произошедших событиях, делал это с интересом. Затем отвечал на вопросы связанные с больницей. Еще раз знакомился с рекомендациями врача, только теперь из уст собственной жены. После смотрели телевизор, происходило это без обычных комментариев со стороны Ивана Сергеевича. А час спустя, Наталья начала укладывать Маринку спать. Длилось это довольно долго, вот тогда, Иван Сергеевич вновь вернулся к своим домыслам.

“Даже если это был болезненный бред, то всё равно он не случился просто так, а значит нужно добыть любую информацию о деде, прадеде, о всех тех страшных событиях”

Нельзя сказать, что данное решение стало чем-то новым. Нет, всё это уже имело своё место, но то, что в эти минуты случилось окончательное утверждение, вот этого отрицать нельзя. Был ведь момент, когда Иван был близок к тому, чтобы свернуть в сторону от священной темы, встать на другую дорогу, потеряться. Всё было близко, всё колебалось. Но маятник качнулся в нужном направлении, от одной мысли тут же крепче стал фундамент. А заявленная между супругами ссора состоялась полчаса спустя. Как и было сказано выше, касалась она всё того же видения, которое, соответствуя решению Ивана Сергеевича, вновь превратилось из сомнения в реальность.

— Ты же образованный человек. Посмотрел бы на себя со стороны. Ну, ладно, был бы алкоголик какой. Ей богу, тогда бы еще всё нормально сошло, а так устраиваешь неизвестно что — очень громко, забыв о совсем недавно заснувшей дочери, говорила Наталья Владимировна, не давая Ивану Сергеевичу вставить и одного аргумента, которые и без того имели довольно натянутые позиции. Не исключено, что именно это чувствовала Наталья, да и рациональное зерно не стоит просто так сбрасывать со щитов. Тогда ведь шел апрель восемьдесят пятого года, если бы на лет пять позже, тогда карту Ивана Сергеевича Наталье нечем было бы крыть, а так, всему своё время.

18

— Ну, мало ли что я говорил. Совершенно нормально, что я беспокоюсь и даже нервничаю по этому поводу. Только вот что, если, не дай бог, сегодняшние властители умов дадут слабину, станут играть в поддавки с, так называемыми, пропагандистами, допустят последних к более широкой аудитории, то тогда точно произойдет непоправимое. Неужели вы думаете, что всё прошло безвозвратно, что если мы в полной мере воздали дань уважения нашим невинным жертвам, что лично, что и в масштабе всей страны, то всё, и ничего нельзя повернуть вспять. Нет, еще как можно. Не успеешь и глазом моргнуть, как из всех щелей полезут те, кому не терпится повернуть обратно, уничтожить нормальный ход истории, всё завоевания нашего свободного общества. А зачем? Спросят многие, у большинства возникнет этот вопрос. Отвечу: потому что ничего еще незакончено, и битва между добром и злом будет продолжаться до тех пор, пока окончательно ни будут похоронены разговоры и размышления о равенстве, справедливости для всех — Иван Сергеевич разошелся серьезно, у него покраснело лицо, немного тряслись пальцы.

— Ты прекрасно знаешь, что этого не произойдет, и что наверху отлично понимают обстановку — нервно отреагировала Наталья Владимировна, она всё время смотрела на часы, вероятно, начиная беспокоиться отсутствием Димки.

— Сам неоднократно говорил о том, что снимают массу отличных сериалов, пишут много хороших книг, на тему ужасов коммунистической власти — неохотно, можно сказать, примирительно, произнесла Марина, сейчас думая о совсем другом, и как бы могло показаться странным, но её мысли не касались Димки, были они связаны с совершенно чужим человеком, который так сильно был похож на Алексея, с которым она Марина имела знакомство, пусть заочно, пусть нереально.

— Доча что-то с тобой не так. Ты хорошо себя чувствуешь? Сейчас он явится — произнес Иван Сергеевич, полагая, что отсутствие внука напрягает ситуацию.

—  Да, нет, я нормально. Только почему у Димки опять телефон не работает — Марина, кстати, вспомнила о том, что уже не в первый раз её раздражало, а именно, недоступность телефона сына, ведь она ему звонила перед тем, как войти в старый двор, но уже в какой раз услышала голос автоответчика.

— Потому что он окончательно разболтался, иначе не скажешь — произнес Иван Сергеевичи сразу после этих слов покинул помещение кухни.

— Ворчит, ворчит, чем дальше, тем хуже — прореагировала Наталья Владимировна, стоя спиной к Марине — Набери ему еще раз, он может выключать телефон, чтобы я ему лишний раз ни звонила — продолжила Наталья Владимировна.

Марина начала доставать из сумочки телефон, в это время раздался продолжительный звонок в дверь.

— Вот идет, что я говорила — произнесла Наталья Владимировна и быстрым шагом отправилась открывать дверь.

Через минуту Димка предстал пред глазами матери, произнес: — Привет.

И тут же попробовал ретироваться, но Марина не дала ему этого сделать.

— Почему у тебя телефон не работает? — как можно более строго спросила она.

— Батарейка села — ответил Димка.

— Разве нельзя следить за аккумулятором, нельзя вовремя подзаряжать его — не удержалась Марина, хотя особо не хотела читать сыну нотации, на это её подтолкнул слишком уж беззаботный внешний вид и голос Димки.

— Что молчишь? — еще более строго спросила Марина, так и не дождавшись реакции сына на свои слова.

— Ну, забыл я его зарядить — не меняя интонации, ответил Димка, глазами ища поддержки у бабушки, которая не замедлила прийти на помощь.

— Ладно, доча прекрати, пусть идет и делает устные задания, ему еще почитать нужно — вмешалась Наталья Владимировна.

— Мама, я же тебя просила — произнесла Марина и почти сразу ощутила некоторую неловкость.

Одно дело одергивать маму, когда она лезет в воспитание сына, приходя домой к Марине, а совсем другое, когда сын всё время предоставлен на попечение мамы. Здесь всё выглядит не настолько однозначно.

— У тебя доча, я вижу, настроения нет, но и не нужно это на других переносить — очень спокойно произнесла Наталья Владимировна, а Димка, не дослушав диалога бабушки и матери, быстро исчез из их поля зрения, зато появился Иван Сергеевич, не замедливший вмешаться в разговор: — Пусть мать ему поддаст. Разве не слышишь, как он с ней разговаривает.

— Прекрати папа, не стоит — произнесла Марина, ей не хотелось стать свидетелем очередной ссоры между родителями, которых в последнее время было и без того достаточно.

Наталья Владимировна благоразумно промолчала. Иван Сергеевич ответил взаимностью, а Марина, поднявшись на ноги, тихо произнесла: — Ну, я пойду. Мама, если что не так или тяжело, то давай я Димку домой заберу — Марина не планировала этого говорить, вышло как-то спонтанно, само собой.

— Нет, пусть пока у нас будет. У тебя и без того забот хватает — не сомневаясь ни секунды отреагировала Наталья Владимировна.

Марине же вновь пришлось устыдиться самой себя: не было у неё никаких забот, на работе всё хорошо, если только…

Но об этом даже думать было неудобно, настолько её странные, личные переживания не сочетались с планами по воспитанию сына.

— Действительно, пусть продолжает дурака валять — вмешался Иван Сергеевич, и было совсем непонятно, что он имеет в виду, то ли это ирония, то ли заведомое смирение со сложившимся положением вещей.

— Пойду — во второй раз озвучила Марина.

— Когда придешь? — спросил Иван Сергеевич, в тот момент, когда Марина остановилась перед зеркалом в прихожей, поправляя волосы и подкрашивая губы.

— В среду, папа, обязательно зайду — ответила Марина, не отрываясь от созерцания собственного отражения в зеркале.

— Дима иди, проводи маму — произнесла Наталья Владимировна, находившаяся рядом с Иваном Сергеевичем.

— Пока мама — протараторил Димка, махнул рукой и сразу удалился прочь.

— Пока — ответила сыну Марина, двинулась навстречу к Наталье Владимировне, чтобы поцеловать её в щечку, но в это миг Иван Сергеевич зачем-то разрушил идиллию прощания.

— Вчера твоего бывшего видел. Поздоровался со мной, поговорили минутку — произнес Иван Сергеевич.

— О чем? — не скрывая интереса, спросила Марина, всё же успев поцеловать маму.

— Да, так ни о чем, пьяный он был  сильно. Сам ко мне подошел и о тебе спрашивал. А я ему что говорить должен, сказал: все нормально, по тебе не скучает и не собирается этого делать — ответил Иван Сергеевич.

— А он? — еще более напряженно спросила Марина.

— Что он, нервно отреагировал, спросил: есть у неё кто? Я ему тогда резко ответил: не твое дело — поведал Иван Сергеевич.

— Зачем ты это всё рассказываешь — вмешалась Наталья Владимировна.

— Пусть, мама — тихо, но довольно уверенно произнесла Марина и тут же обратилась к папе: — Что он еще говорил?

— Дергаться стал. Пьяный что с него взять. Заявил: что это его дело, поскольку его сын находится у тебя, и что он не хочет, чтобы какой-нибудь козел воспитывал или даже находился рядом с его сыном — продолжил Иван Сергеевич.

— Кто-то его спрашивать будет — резко произнесла Наталья Владимировна — Ты доча на это внимания не обращай. Сама знаешь, какая сволочь твой бывший муж, особенно если напьется — продолжила Наталья Владимировна.

— Я и не обращаю, просто интересно узнать — произнесла Марина — Спасибо папа — добавила она и после этого потянулась, чтобы поцеловать отца в щеку, Иван Сергеевич не стал ей в этом отказывать.

— Пока, пока — проговорила Марина, наполовину покинув дверной проем.

— Давай, доченька — произнес Иван Сергеевич.

— Будь всё же осторожнее — добавила вслед Наталья Владимировна, а Марина, спустившись на один лестничный пролет, остановилась.

Озвученный папой разговор с Анатолием нисколько не испугал Марину. Напротив, она чувствовала что-то вроде заслуженного удовлетворения. Не может Толя успокоиться, как напьется, всё из него наружу лезет, значит, не так уж она ему безразлична и вряд ли дело в одном лишь Димке. Слишком острыми оставались воспоминания: насколько и с каким безразличием относился Анатолий к сыну. Конечно, время идет, вполне возможно, что что-то меняется в пропащей голове Анатолия. Только поезд ушел, окончательно скрылся из вида, и теперь никогда не вернется ушедшее время.

Думать об этом было приятно. Марина поймала саму себя на этой мысли, подойдя к двери.

19

Малюсенькая красная лампочка врезалась в сознание. Её нужно нажать, чтобы открылась дверь, чтобы сделав шаг оказаться на улице, где еще возможно сидит на лавочке тот самый мужчина, сильно похожий на образ из её странных сновидений. Хотя определила же: это не он. Но почему сильно застучало сердце, почему одним мгновением, исчезли мысли, о временно воскресшем Анатолии. А дверь, повинуясь маленькой кнопочке внутри которой еще меньшая лампочка, отворилась, выпустив Марину на свободу.

На улице было темно. И если бы не было фонарей уличного освещения, если бы не было света окон, то она ничего бы не смогла разглядеть и в паре метров от себя, а так сразу увидела его. Он сидел на прежнем месте. Он смотрел в её сторону. На долю секунды Марине показалось, что он ждал её, не уходил отсюда только для того, чтобы еще раз увидеть её.

Неслышными были шаги, под тяжестью внезапного наваждения в темноту асфальта опустились глаза. Но не могло обмануть сердце, упрямо подсказывающее, что и в эту секунду, и в предыдущее мгновение, он смотрит в её сторону, он не может отвести от неё глаз. Стесняется и боится своего интереса, но не в силах справиться сам с собой. Пытается, убирает глаза, отдает их на растерзание сплошной темноте, но не надолго, но на чуть-чуть, и возвращается вновь. У неё же с трудом двигаются ноги. Превышением всех мысленных пределов стучит сердце. И нет сомнения, что этого не было никогда, что это не имело права так откровенно соединиться. Сон и реальность. Время грёз и обычный вечер, с последним фонарем, возле крайнего подъезда. Лишь бы он остался на своем месте, лишь бы он не пошел следом за ней…

…Прошло больше часа, возможно, что и все два. Только Алексей до сих пор не мог переварить случившегося с ним. Уже не один раз были заданы самому себе обобщающие вопросы. Как такое может быть? Наверное, просто совпадение? Ответа на вопросы найти не удалось, может, что и не хотелось, всего лишь поток личных переживаний, но ведь важнее них сейчас ничего не было.

Чуть более двенадцати часов назад, если подсчитать точно, то четырнадцать, Алексей проснулся, ощущая множество не самых приятных сопоставлений, которые болезненно резали сознание, вытаскивая изнутри самое сокровенное, наиболее важное. Ничего нельзя было этому противопоставить. Оставалось смотреть, терпеливо переносить эту незапланированную сцену, в которой была им любимая женщина. Была близко настолько что, несмотря на состояние сна, начинала кружиться голова, сдавливало дыхание. Не только запах, но и каждое еще не случившееся движение. Улыбка, тихий смех, приятный и ласковый голос — от этого всё вокруг переставало существовать, кратно меньше становилось пространство. Нужно было очнуться, чтобы исчезло странное и слишком близкое наваждение. Только Марина не давала этого сделать. Марина, да это вновь была Марина. Он не ошибся, никакого намека и упоминания не оставила о себе Анжела. Только Марина, близкая, упущенная и уже никогда неосуществимая мечта. Сладкая боль, вторгающаяся в пространство сновидений. Тяжелая тоска, явившаяся средь бела дня, мелькнувшая знакомым образом в толпе прохожих.

Сменились декорации. Сон, не удовлетворившись сделанным, потянул дальше. Рядом с Мариной появился Андрей, не скрывающий выпавшего на его долю счастья. Прямо сейчас, не откладывая ничего на потом, Андрей говорил об этом. Алексей мог разобрать лишь по движению губ, но и этого было достаточно. Марина же застенчиво улыбалась.

Как ты мог не разглядеть своего счастья. Как ты мог отказаться от неё. Неужели ты до сих пор этого не понял.

И ведь Андрей намеренно озвучивал ложь. Сценарий, прописанный сном, не позволял вмешаться. Можно было лишь смотреть и ощущать. Марина, одетая в красивое, облегающее её стройную фигуру, платье. Для того чтобы подчеркнуть контраст. Приблизить реальность нереального. Мальчишка, которому не более десяти лет. Андрей, назвавший мальчика своим сыном. Ревность, вторгнувшаяся внутрь острой иглой: это мой сын, это должен быть мой сын. Сильно сдавило голову, и наконец-то неведомый режиссер понял, что действие затянулась, его необходимо заканчивать, иначе всё испортишь.

Картинка резко изменилась. В один миг пропали Марина, Андрей, мальчик. Алексей оставался на прежнем месте, но значительно расширилось пространство. Появились огни, Константин Петрович, опираясь на палочку, смотрел на Алексея, а следом объем сновидения оглушил громкий звук. Свет, еще сильнее увеличив площадь, представил Алексею железнодорожную станцию. Прожектор приближающегося локомотива ослеплял, делал тело недвижимым, а звук, стараясь преодолеть мнимую статичность света, настаивал на обратном, ему хотелось вышвырнуть Алексея с периметра изменившейся сцены, где под ногами находились деревянные шпалы, дополняли их полосы стальных рельс, которые мучительно продлевали слепящий свет. Громкий звук же подобрался вплотную, с эти изменился, прижав к незримой стене. Многотонная машина была в пятидесяти метрах. Нужно было наконец-то сделать этот шаг в сторону, но Алексей не понимал, от чего не двигаются ноги. Ужасающий звук догнал хвост ускользающего света, в долю секунды поглотил без остатка. В одну полоску слились рельсы. Исчезло пространство железнодорожной станции.

Алексей проснулся, ощущая сильное сердцебиение и громкий перестук железных колес, принадлежащих покидающему станцию тяжелому, товарному составу.

20

То что Алексей оказался в этом дворе могло бы быть случайностью. Он бы мог просто остановиться, чтобы отдохнуть запланированные пять минут и пойти дальше, направиться в сторону своего дома, чтобы встретить самый обычный вечер в полном одиночестве. Но всё случилось иначе. Случилось странно, через пасмурный сумрак, сквозь притягивающую к себе тишину. Константин Петрович находился возле дальнего подъезда пятиэтажки, которая была ближней, прямо перпендикулярно асфальтированной дорожки, по которой и шёл Алексей. “Удивительные совпадения происходят” — ощущая желание поздороваться и перекинуться парой слов с ветераном, подумал Алексей, свернув внутрь двора. Алексей отвлекся, осматривая уютную обстановку старого двора, и тут же сзади раздался сигнал автомобильного клаксона. Алексей прижался к бордюру, белый автомобиль миновал его, Алексей посмотрел туда, где только что видел Константина Петровича, но ветерана не было. “Вот интересно” — неприятно наполнило голову, ведь слишком мало времени прошло, чтобы  Константин Петрович успел скрыться из обозрения, не в счет было и помещение подъезда, ведь перед дверью высокое крыльцо, которое еще нужно преодолеть.  Только факт исчезновения ветерана было деть некуда, и Алексей вынужден был обратить внимание на две лавочки, расположенные прямо посередине, возле песочницы, низкой карусели, под кронами двух привлекательных кленов.

— Странно, ей богу, странно — сам себе озвучил Алексей, потянулся за сигаретой и именно в этот момент увидел входящую во двор Марину.

Волна озноба прошла по телу. Что уже говорить о том, что на несколько секунд перехватило дыхание. Алексей верил и не верил собственным глазам. “Нет, это не она, этого не может быть” — импульс здравого смысла старался опровергнуть то, на чем всё сильнее настаивало зрение. А десять секунд спустя случилось и вовсе нечто волшебное, Марина почувствовала устремленный в её сторону взгляд, она обернулась, она задержала свои глаза на Алексее. Теперь только сам чёрт смог бы утверждать: всё случайно, нет между вами никакой магии. Только чёрта поблизости не наблюдалось, и поэтому очень быстро между ними пролегла незримая ниточка, по ней устремилось ощутимое тепло. Уйти, не дождавшись появления Марины вновь, — не выйдет. Даже если ждать придется долго, даже если не хватит смелости решиться на разговор — это висело в воздухе, это было составной частью окружающего пространства. Больше не вспоминался Константин Петрович, так неожиданно исчезнувший из поля зрения.

Какое-то время Алексей пытался отыскать именно то окно, за которым сейчас находится Марина. Окон светилось немало, есть еще те, которые выходят на другую сторону дома, и именно об этом уже несколько раз подумал Алексей, отлично понимая, что занимается ерундой. И если бы даже знал: за каким из этих окон сейчас Марина или женщина так сильно на неё похожая, то это ничего ровным счетом не изменит. Какая разница, где она сейчас. Куда важнее, что он будет делать, когда она выйдет на улицу. Неужели не сможет преодолеть то неприятное чувство робости, которое уже сейчас ощущается всё сильнее и сильнее. И откуда настолько неоспоримая уверенность в том, что она предстанет пред его глазами этим же вечером, что она не останется в этом доме, в одной из квартир этого же подъезда, за одним из этих светящихся окон. Только вот предчувствие не терпело никаких возражений, — она появится, от того с удвоенной скоростью тикали секунды, от того весь окружающий мир существовал лишь условно, ровно до того момента, пока ни отворилась подъездная дверь, пропустив через себя Марину, которая тут же повернула голову в сторону Алексея, и он еще раз, ощущая пульсирующее давление, убедился в том, что не ошибся, что она чувствует его, что что-то незримое прочно установилось между ними.

21

Марина шла медленно, опустив голову вниз. Алексей поднялся на ноги, но еще не мог решиться сдвинуться с места. И лишь когда силуэт Марины начал сливаться с плотно нависшим сумраком, Алексей пошел следом. Пришлось прибавить шагу. Совсем недалеко оставалось до поворота, за которым одна дорога превратится в три направления, и тогда можно будет очень легко потерять Марину, тогда реальностью станет то, чего он боялся, с чем так и не смог сразу справиться. Останется возвращаться на эту лавочку. Снова ждать и снова не суметь набраться смелости. А если несвоевременность, если он будет приходить сюда, когда она не будет здесь появляться. Может пройти много времени. Может она здесь совершенно случайно, по какому-нибудь второстепенному делу, не имеющему продолжения.

Такие размышления крутились в голове Алексея, отвлекали и настраивали, пока он сокращал расстояние между собой и Мариной. А Марина не сразу почувствовала, что он идет за ней, лишь преодолев сто метров этот факт обнаружил себя. Хотелось обернуться, но сделать этого Марина не смогла. Только сердце забилось еще быстрее. Предвкушение нереального обволакивало, делало каждый шаг еще более неуверенным. Страха не было. Напрасно старалась темнота, нарушаемая выстрелами желтых фонарей и окон. Еще несколько секунд, — он должен будет с ней заговорить. Еще сильнее сократилось расстояние.

— Девушка подождите, мне нужно вас спросить.

Это был его голос. Ничего ей не показалось. Напрасными были робкие тени сомнений.

— Слушаю вас — ответила Марина, повернувшись лицом к Алексею.

— Извините, но вы очень похожи на одну девушку, с которой я был знаком когда-то давно — произнес Алексей.

Слова давались Алексею с большим трудом. Они же казались настолько нелепыми, несуразными, произнесенными с какой-то чужой, ему не принадлежащей, интонацией, что собственный голос виделся пришедшим со стороны, из той темноты, которая была повсюду, была справа, была возле двух деревьев, ставших невольными свидетелями невнятного и странного разговора.

— Вы, вы уверены, мне кажется, что мы с вами не встречались —  ответила Марина.

Если голос Алексея казался чужим ему самому, то Марина была уверена в том, что её слова прозвучали в пустоту. Эта самая пустота никогда не ответит, потому что не услышит её голоса, настолько тихо и потеряно она озвучила свой ответ.

— Вас зовут Марина.

Алексей произнес то ли вопрос, то ли утверждение. Только импровизация состоялась несколько раньше, чем мог бы планировать Алексей, который эти и не занимался. Он был уверен, что знает положительный ответ заранее. И, наверное, сильно бы удивился, если бы услышал другое женское имя из уст девушки, которая могла иметь лишь одно имя.

— Да — очень тихо прошептала Марина.

— Я был уверен — произнес Алексей.

— Не совсем понимаю — несколько громче произнесла Марина.

А Алексей ощутил, что настало время полной растерянности, что теперь он не знает в какую сторону двинуться, чтобы продлить собственную смелость, чтобы не потерять эту тонкую ниточку, подобную наваждению, застывшему между ним и смущенной Мариной, которая в одном шаге. Что минимум, что непреодолимая вечность. Или еще два шага вперед, за ними случится третий, он и будет иным, он выведет из объятий остановившегося вечера, откроет двери, и нужно будет только войти. Но нет, всё близкое осталось на расстоянии нескольких предложений, в тот вечер не случившись. Алексей успел произнести: — Это трудно объяснить, но я попробую.

За их спинами раздался звук разбившегося об асфальт стекла.

— Вот так встреча — громкий, пьяный голос находился в паре метров от Алексея и Марины.

Алексей моментально перевел свой взгляд в направлении чужого и крайне неприятного голоса. Свет уличного фонаря поспешил Алексею на помощь, и сейчас он хорошо мог разглядеть направляющихся к нему и Марине двоих мужчин. Один из них был на голову выше ростом, чем его спутник, двигался на несколько метров впереди и имел очень уж недружелюбное выражение лица, которое принадлежало к той категории лиц, что крайне и на протяжении всей жизни были противны Алексею.

Маленькие, черные, злые глазки. Тонкие, сжатые губы, им в дополнение короткая стрижка, которая хорошо сочеталась с чуть заметными ушными раковинами и хищными зубками.  Среднего размера нос, ничем неприметные подбородок и лоб. Пакостный и бегающий взгляд, великолепно дополняющийся неприятным голосом, который и заставил Алексея обернуться и еще раз подумать о том, что от подобных индивидов напрасно ждать чего-то хорошего. 

Второй недоброжелатель был ниже ростом, как показалось, ничем непримечателен вовсе. Может от того, что сразу было ясно, что на него возложено не более чем исполнение вторичной роли.

— Ну, здравствуй — с расстояния пары метров прозвучал голос незнакомца.

Еще не был озвучен адресат обращения, но Алексей отлично понимал, что обращается этот тип к Марине.

— Здравствуй — глухо прозвучало из уст Марины ответное приветствие, и Алексей не мог усомниться в том, что Марина совсем не рада видеть этого человека.

— Жизнь, как вижу, личную налаживаешь — сейчас голос неприятного типа звучал ехидно, с заметной долей вызова, только Алексею оставалось молчать, еще не зная, как реагировать на столь неожиданное вторжение в его планы этих непредвиденных и явно враждебных элементов.

— Собственно, это не твое дело Толя. Что хочу, то и делаю — ответила Марина, с каждым произнесенным словом её голос звучал громче, обретал жесткость, не скрывал твердого намерения постоять за себя, если это будет необходимо.

— Вот как мы заговорили. Только мой сын с тобой живет, и мне противно даже слышать о том, что у него появится новый папа, а… —  это последнее “а” предназначалось Алексею, тем более, протянув эту букву угрожающим тоном, Толян сделал театральный выпад в сторону Алексея, явно рассчитывая проверить реакцию последнего: испугается или нет, даст слабину или выдержит дешевый прием.

Алексей никак не отреагировал на действие Толяна, тогда  тот противным, наигранным жестом протянул Алексею свою руку, не забыв сверкнуть хищными глазами.

— Анатолий — процедил он сквозь зубы.

— Алексей — вынуждено ответил Алексей.

— У вас здесь, вижу, свидание — это было направлено Алексею, и к тому же, Толян приблизился почти вплотную, и не было сомнения в том, что поведение Толяна очень скоро измениться не в лучшую сторону.

— Вроде того — не очень уверенно произнес Алексей, не от того, что был напуган агрессивным видом Анатолия, а потому что и вправду не знал, каким образом охарактеризовать их с Мариной встречу.

— Слушай дружок, как тебя там, Леша, давай проваливай отсюда, а бабу мы проводим без тебя — интонация голоса Толяна, его взгляд, уже не оставляли вариантов, Толян был готов перейти к более активной фазе выяснения отношений.

— Я думаю, что будет лучше спросить у самой женщины — глухо произнес Алексей и внутренне приготовился, чтобы не пропустить выпад со стороны Толяна и его верного друга, который незаметно, но верно, занял более удобную позицию, полагая, что дело одним разговором не закончится.

— Толя уйди прочь, оставь меня в покое! — злобно прошипела Марина и сделала шаг ближе к Толяну, который не ожидал такого поворота событий, поэтому растерялся на какие-то мгновения, а вот верный друг уже успел оказаться за спиной Алексея.

— Этого ты вряд ли дождешься — прохрипел Толян и, не успев договорить, бросился на Алексея.

Только Алексей был готов, и первый размашистый наскок Толяна не достиг цели. Алексей успел отпрыгнуть и от атаки сзади, которую мгновенно предпринял друг Толяна. Оставив три секунды позади, Алексей и Толян обменялись ударами по лицу. Трезвое состояние помогло Алексею сохранить равновесие, а Толян чуть не упал, отлетев от Алексея на несколько метров. Но тут же рванулся вперед, бросился на таран. Алексей вынужден был отвлечься и пропустил удар в область колена от неунывающего другана Толяна.

— Прекратите! — что было сил закричала Марина.

Рядом хлопнула дверца автомобиля, а Толян головой вперед врезался в Алексея, спустя секунду они вместе оказались на земле. Дружок Толяна скакал возле них, стараясь ударить Алексея по голове.

— Ну, сука, теперь я поговорю с  тобой.

Чужой голос, явившийся из темноты, оглушил Алексея, но при этом он сразу понял, что у него появилась подмога. Времени размышлять о чем-то большем не было, поскольку Толян вцепился Алексею в шею, а помощник Толяна всё же сумел нанести сильный удар по голове. Малость помутнело, проскользнули искры в глазах, но в этот же момент Алексей освободился от придавившего его Толяна.

— Борис! Ты же его убьешь! Тебя же посадят! — визжала Марина, и только сейчас Алексей смог разглядеть рядом с собой крепкого мужика, который со всей силой долбанул дружка Толяна чем-то напоминающим палку.

— Прекрати Борис! — вновь закричала Марина, а Алексей сумел подняться на ноги.

Дружок Толяна, напротив, оказался на земле, а сам Толян находился на безопасном расстоянии, при этом стоял в боевой позе, выставив вперед руки со сжатыми кулаками.

— Ну, давай! Давай подходи сволочь тупорогая! — выкрикивал Толян.

Тот, кого Марина назвала Борисом, не стал добивать дружка Толяна. Дал тому оказаться на ногах и присоединиться к своему товарищу. Еще через несколько секунд накал схватки ослаб. Борис не переходил в атаку. Толян и его друг тоже убавили свой воинственный пыл, видя, что имевшаяся фора исчезла и теперь вряд ли стоит начинать необдуманные действия.

— Ты как? — спросил Борис у Алексея.

— Нормально — ответил Алексей.

Неизвестно сколько было продлилось перемирие. Как бы повели себя вынуждено отступившие товарищи. Но в деле появились новые действующие лица.

— Борька ты там? Марина с тобой? — прозвучало из темноты, со стороны дома, из того самого, из которого совсем недавно появилась Марина.

— Нормально папа — ответила Марина.

— Слышу голос Бориса, думаю, точно что случилось.

В обозрении Алексея предстал пожилой мужчина, с ним был еще один мужик, который был значительно моложе, который пока что сохранял молчание.

Как-то тихо, не заявив о своем решении, ретировались с поля боя Толян и его верный друг. Михаил понял это, когда не смог глазами обнаружить присутствие противника.

— Пойдем доча, проводим тебя — произнес пожилой мужчина, взяв Марину за руку и не дождавшись её согласия, увлек за собой. За ними двинулся тот, кто появился вместе с отцом Марины. Сама Марина всё же сумела затормозить движение и произнесла: — Извините, мне очень стыдно перед вами.

Только это было всё, что она сказала. Алексей же ничего не ответил, не стал как-то протестовать. Марина скрылась в темноте. Рядом стоял и тяжело дышал Борис, в его руках была палка, а если точнее, то брусок длиной чуть более метра.

— Случайно что ли попал в переплет? — спросил Борис у Алексея, когда тот повернул голову в его сторону.

— Получается так — ответил Алексей.

— Надо же такое, но бывает всякое. А этот ублюдок у меня еще огребет. Я слов на ветер не бросаю — проговорил Борис, от него сильно пахнуло выпитым алкоголем.

— А кто он? — спросил Алексей.

— Урод из уродов, Маринкин муж бывший, гопник местный, если короче. Уже должен остепениться, но нет, как выпьет, так и продолжает на свою задницу приключений искать — обстоятельно объяснил Борис — Ну, ладно, давай, и смотри осторожнее, то эта мразь где-то неподалеку ползает — продолжил Борис и протянул Алексею руку, после этого скрылся из виду.

Еще пару минут Алексей оставался на прежнем месте, несмотря на предупреждение Бориса. Совсем не хотелось думать о том, что в любой момент может появиться ретировавшийся Толян со своим дружком. Алексей думал о том, что всё пропало, о том, что в его грезы вмешалась сама судьба. Еще о том, что у Марины был муж, который явно не соответствовал представлению Алексея о самой Марине. О том, что новая Марина всё же другой человек, и она не может, не станет точной копией той Марины, которая мучительно заполняла мысли Алексея.

Всё лишь наваждение. Всё странная блажь, которая настигла, нашла подход, в условиях переезда в незнакомый город, переживаний и привыкания к новому этапу жизни.

22

Алексей не торопясь двинулся в сторону центральной улицы, где располагалась остановка общественного транспорта, где мелькали автомобили, освещая светом фар пространство перед собой, где помогали им в этом высокие уличные фонари, отделяя главную улицу от проездов, проулков, придомовых территорий, в пространстве которых было заметно темнее, и где сейчас продолжал искать новых приключений бывший муж Марины.

Только об этом по-прежнему не думал Алексей, остановившись на той самой остановке, хорошо зная, что редкие, запоздавшие автобусы ему без надобности, что дорогу к дому куда лучше преодолеть пешком. Пройти ровно одну остановку. Затем свернуть вправо, там еще такое же расстояние. Дальше станция, её огни, звуки. Громкоговоритель и вновь огни семафоров. Им в помощь свет необыкновенно высоких прожекторов. Рельсы, путепровод, оставшийся по правую руку. За всем этим узкая асфальтированная дорожка, ведущая к уснувшим домам.

… И разве не было такого, что ежедневно всё сливалось единым целым, что необъяснимым образом железнодорожная станция подстраивалась под настроение. Не могла и не должна этого делать, но ведь делала. Серым и тусклым двигались вагоны. Утонувшими в мутном сумраке виделись здания, вторя тому, что чувствовалось, что ненавидело и готово было влюбиться. Размытые очертания и странные метаморфозы, которых не существуют, которые всего лишь мерещатся. Если остановиться, если сбежать, если выбросить ненормальное пространство из головы, — нет, только проблески тревожного предчувствия — исчезнут минутами, перекуром и чашкой горячего чая. Притянет сильнее. Без остатка смешает призрачным целым, в котором он, в котором станция, в котором время.

Стихотворная форма куда как ближе. Не проза, не попытка осмыслить. Движение с застывшим светом. Звук, не имеющий точной привязки. Вечер или ранее утро. Что она ему хотела сказать: что знает гораздо больше. Или о том, что она не одна, что есть внутри неё то, что не хочет делиться со всеми подряд, а ждет того, о ком знает, кого принимает своим. Для избранного нет ничего страшного, если скрытая изнанка встанет в один ряд с реальностью. Но что есть что? Об этом говорить не хочет. Вот от того невнятными бывают очертания, застывшим воздух. Вновь открываются знакомое пространство. Здесь тени. Здесь минута способна определить количество секунд самостоятельно, чтобы посчитать себя исчерпанной…  

Прошла неделя, бывшая совершенно однообразной. И если бы рабочая атмосфера не напоминала о разном наименовании календарных дней, то нисколько не удивило, если бы дни недели имели одинаковое название. Скажем, понедельник. Хотя подойдет и четверг. Ничем они друг от друга не отличались. Каждый вечер горел экран телевизора и каждый раз предлагал он что-то совершенно одинаковое, что Алексей, собственно, и не смотрел, точно не пытался вникать и осмысливать. Так просто, телевизор шел, и это было привычкой. Еще телевизор добавлял красок в довольно унылую обстановку жилища Алексея, которое пока лишь в планах меняло свой облик. Достаточно было представить, немного опередить время. Тогда сразу пропадали старые обои. На их месте появлялись те, которые совсем недавно Алексей видел в квартире Сергея Андреевича, но затем, и они уступали место обоям имеющим иную расцветку, поскольку копировать обстановку жилья Сергея Андреевича не хотелось, а вот создать такую же теплую, уютную атмосферу было бы совсем неплохо. Конечно, обои вряд ли могли быть в этом главенствующим звеном. Предметы мебели, окна, светильники, много разных мелочей — всё важное, но в тот же момент второстепенное. Не создать этим самого главного. Лишь обстановка, лишь витрина, лишь наполнение, как и включенный ноутбук, который давно заменил телевизор.

Может что-то еще, но Алексей тщетно пытался оставить в покое свежие воспоминания связанные с Мариной, с их странной встречей и тем, что произошло позже, когда неожиданно возникли эти двое, одним из которых был бывший муж Марины, именуемый Анатолием. Этот отвратительный тип не покидал размышлений Алексея. Как, но как, Марина могла жить с таким чудовищем, как она решилась родить от него ребенка. Но ведь Марина ушла от этого субъекта. Нашла в себе силы стать другой.

Марина жила. Марина отказалась. Марина опустила глаза и ждала от Алексея куда большего, а он не смог, он потерял драгоценное время, которого точно могло хватить. Они бы успели переступить черту до того, как появились эти уроды.

Могли бы, но Алексей не сумел. А теперь, в течение недели,  невольно возвращался к этому. Еще о том, чтобы повторить свой визит к тому пятиэтажному дому и ждать, когда вновь появится Марина.

…Даже сейчас здание поликлиники выглядело современным, хотя построено было в первой половине восьмидесятых годов прошлого века. Резонно возникнет вопрос: почему так? Ответ прозвучит несложно, а напротив, слишком уж банально. Потому что остальные здания, принадлежащие городской медицине, были значительно старше и в лучшем случае время их появления датировалось началом шестидесятых годов того же прошлого века. Вот поэтому, несмотря на то, что поликлиника занимала своё место уже тридцать с лишним лет, в сознании горожан она по-прежнему ассоциировалась с чем-то новым, и мало кому приходило в голову, чтобы посмотреть на это с другой стороны. Таким образом, к лучшему или худшему, но на данном небольшом участке время сумело остановиться, застыть, обманув сознание граждан, внушив им, что данная остановка и не остановка вовсе, а так, что-то вроде устоявшегося процесса. Когда ничего нового и не нужно, что лучшее всегда враг хорошего. А может, всё затронутое сейчас случилось само по себе, было предопределенно. Тем более месторасположение было выбрано крайне удачно не только в плане транспортной доступности, но и в отношении общей архитектуры, где одно здание дополняло другое. Плавно и незаметно создавая общую палитру. Этому старательно помогала широкая проезжая часть с приметной разделительной полосой, которая лишь зимой выглядела грязно и бледно, а вот летом приятно радовала глаза зеленью подстриженной травы, цветами, высаженными не везде, а островками, которым на помощь приходило разнообразие подвесных вазонов и прочих форм уличного дизайна. Еще огни высоких фонарей вечером, краски многочисленной рекламы и уже совершенная современность двух огромных торговых центров, расположенных напротив. И выйдя из поликлиники, первым делом, гражданин должен был вспомнить о том, что ему необходимо пополнить запас продуктов и не забыть обо всем остальном, в виде бытовой химии, и еще много, много чего, что находится на расстоянии сотни метров, что привлекает к себе яркими красками рекламных вывесок, особым корпоративным сочетанием цветов, чтобы потребитель привыкал, чтобы всё в его голове ассоциировалось именно с этим цветом.

Алексей остановился возле высокого крыльца поликлиники, чтобы выкурить сигарету. Тут же подумал о том, что ему необходимо вечером потратить некоторую сумму денежных средств на продукты, так как всего полтора часа назад пришлось столкнуться  с тем, что приготовление самого обычного завтрака стало ощутимой проблемой. Холодильник был пуст.  Слишком долгое время Алексей не уделял этому вопросу должного внимания.

— Привет — произнес коллега, протягивая Алексею руку.

— Здравствуйте, Алексей Дмитриевич.

Услышал он от пожилой женщины, которая работала медсестрой в соседнем с ним кабинете хирурга.

—  Здравствуйте, Антонина Владимировна — улыбнулся Алексей и, сделав еще одну затяжку, подумал о том, что еще плохо узнает, не может многих запомнить, и от этого частенько попадает в неловкое положение, когда люди здороваются с ним, он отвечает тем же самым, но при этом не может вспомнить с кем только что поздоровался.

— Леша, ты же хотел бросить эту пагубную привычку — со спины Алексей не заметил подошедшего Александра.

— Напугал — отреагировал Алексей.

— Никогда не бросишь, я по себе знаю — риторически произнес Александр, и в подтверждении своих слов, выудил из кармана сигарету, не извлекая наружу пачку.

— Наверное, ты прав. Курю вроде мало, а вот окончательно бросить не могу — произнес Алексей.

— Хорошо, что хоть мало. Я как курил пачку в день, так и продолжаю это делать — Александр глубоко затянулся, клубы дыма недолго оставались возле Александра и стоявшего рядом Алексея, ветер тут же расправился с ними, не оставив никакого следа.

— Стабильность — признак класса — засмеялся Алексей.

— Точно — улыбнулся в ответ Александр, а спустя минутку, они скрылись за дверьми поликлиники.

23

В фойе было многолюдно. Сразу три очереди перекрывали проход не только к лифтам и двум лестницам, но и к гардеробу, который сейчас не работал, ведь на дворе только вступало в свои права лето. Алексей подумал о том, как всё будет выглядеть, когда придет время курток и пальто, как появится еще одна очередь, кратно добавляющая тесноты. Мимолетная мысль быстро исчезла, а ждать лифта Алексей не стал. Ему было нужно на третий этаж десятиэтажного здания, поэтому нет нужды занимать чье-то законное место в лифту. Пусть едут те, кому на седьмой, кому на десятый.

Лестница же была довольно широкая, к сожалению, совсем непустая. Кто-то поднимался вверх, кто-то спускался вниз, хотя медицинское учреждение еще толком не начало работать, помимо нескольких кабинетов на первом этаже, где принимали анализы, где очереди не уступали тем, которые продолжали штурмовать регистратуру.

Зато радовал длинный и просторный коридор, с врачебными кабинетами по разные стороны. Народ, конечно, был. И уже мало оставалось свободных, сидячих мест. Но пространство пока что перекрывало присутствие, от того всё выглядело свободным и даже с запасом. К тому же было необычно тихо, лишь еле слышный шепот. Никаких криков и выяснений очередности, никакой привычной, неотъемлемой атмосферы нервозности пациентов.

Алексей оказался в собственном кабинете. Нина Андреевна уже была на рабочем месте.

— Доброе утро, Нина Андреевна — поприветствовал медсестру Алексей.

— Доброе, Алексей Дмитриевич — в ответ улыбнулась Нина Андреевна.

А Алексей вновь подумал о лишнем: почему он до сих пор не может перейти с Ниной Андреевной на ты, между ними не такая уж большая разница и в матери она ему точно не годится. Но не мог переступить незримую черту. Что-то сдерживало, что-то оставалось не настолько доверительным между ними.

Впрочем, прием пациентов начался обычным образом, спустя каких-то пять минут. Очень быстро Алексей втянулся в хорошо знакомую рутину, в которой очень мало какого-то особенного разнообразия, зато очень много боли. Боли личной, боли, которая всегда представлена в единственном числе, потому что, сколько людей, столько и неповторимых ощущений, несмотря на общие симптомы и хорошо изученные заболевания.

Алексей быстро переключился со своих внутренних мыслей на медицинскую волну, и до тех пор, пока ни закончился рабочий день, очень мало и редко позволял себе вернуться к своим личным переживаниям и планам, ведь спустя определенное количество времени всё это заявиться само собой, как только выйдет на улицу, чтобы последовать в торговый центр, чтобы после, воспользовавшись маршруткой, оказаться дома.

Но вот только сегодня был прописан иной сценарий рабочего дня и всей оставшейся жизни в целом.

…Хотя нет, рабочий день здесь совершенно не при чем. Он был таким же, как и предыдущие дни, он ни чем от них не отличался. А главное произошло, когда Алексей оказался на улице и вновь решил выкурить сигарету, находясь рядышком с всё тем же крыльцом, и уже после этого выполнить запланированную миссию, заключающуюся в посещении торгового центра, расположенного прямо через дорогу.

— До завтра, Алексей Дмитриевич — услышал он.

— До завтра, Елена Васильевна — ответил Алексей и тут же его взгляд столкнулся с хорошо знакомым обликом, молния прорезала сознание, сдавило внутри и мгновенно увеличился пульс.

Марина спускалась по ступенькам высокой лестницы, была она не одна, а в компании полноватой женщины, которую Алексей уже неоднократно видел, но вспомнить где не мог. Только сейчас это не имело никакого значения, потому что рядом с этой дамой была Марина.

Алексей потерял полминуты, переваривая факт незапланированной встречи. Марина так и не увидела его, она всё это время смотрела в другую сторону, она вот-вот должна была затеряться в потоке людей, спешащих в направлении автобусной остановки.

— Марина — громко произнес Алексей.

Марина обернулась. Она сразу узнала его, но не могла справиться с неожиданностью, поэтому невнятно произнесла: — Здравствуйте.

Алексей смело пошел навстречу Марине, а её подруга, посмотрев на Алексея, произнесла: — Ну, я пойду, до завтра.

— Да, конечно — прошептала в ответ Марина.

Алексей же успел избавиться от сигареты, которая стала добычей урны, что находилась по правую руку от крыльца.

— Вы помните меня? — неуверенно спросил Алексей.

— Конечно — улыбнувшись, ответила Марина.

— Никак не ожидал вас здесь увидеть — совершенно честно признался Алексей.

— Я тоже не ожидала — отреагировала Марина.

— Вы здесь работаете? — спросил Алексей, пользуясь подсказкой собственного подсознания, которое сейчас передавало почти детский восторг.

— Да — смущенно произнесла Марина.

— И я здесь, только совсем недавно, поэтому мы и не встречались — проговорил Алексей, не сводя своих глаз с Марины.

— Я тоже всего чуть больше года, а до этого в железнодорожной — как бы оправдываясь, произнесла Марина.

— Я на третьем этаже, невропатолог — дополнил Алексей.

— Ну, а я терапевт, на семнадцатом участке — засмеялась Марина, в эти мгновения она уже не пыталась скрыть своего прекрасного настроения, своего положительного отношения к состоявшейся встрече с Алексеем.

Алексей же скорее постарался уйти от профессиональных аспектов, чтобы их счастливая встреча не походила на рандеву коллег по цеху.

— Знаете, я после того происшествия не один раз думал о вас, и вот мои мысли материализовались. Звучит нескромно, но чистая правда — произнес Алексей.

— Неудобно получилось, мне очень стыдно перед вами — прошептала Марина, но Алексей отреагировал на слова Марины широкой, открытой улыбкой.

— Ничего страшного не случилось. Я вновь хотел посетить ту лавочку, с которой увидел вас Марина — не сводя глаз от Марины, произнес Алексей.

— Правда — произнесла Марина.

— Голову ломал, соображал, ну, каким образом мне вновь увидеть вас — произнес Алексей.

— Прямо чудесно получилось — более томно проговорила Марина, а Алексей подошел к Марине ближе.

— Можно я вам помогу — произнес Алексей и протянул руку, чтобы Марина передала ему пакет, который находился у неё в левой руке.

— Он не тяжелый, а, напротив, почти ничего не весит — запротестовала Марина.

Но Алексей не убирал свою руку, при этом старательно улыбался, и Марина была вынуждена согласиться.

— Марина пойдемте в торговый центр, походим не торопясь — предложил Алексей.

— Снова совпадение. Я как раз туда собиралась — отреагировала Марина.

— Тогда пойдемте — произнес Алексей.

— Я согласна — сказала Марина, и они двинулись в сторону пешеходного перехода.

— Хотел купить немного продуктов, а то у меня совершенно пустой холодильник и если этим я не займусь лично, то никто ему не поможет — пояснил Алексей, его слова прозвучали почти открытым намеком на то, что он живет один, но Марина сделала вид, что не обратила на это внимания.

— А где вы Алексей живете? — спросила Марина, когда они под зеленый сигнал светофора оказались на противоположной стороне дороги.

— Возле железнодорожного вокзала или станции. Не знаю, как лучше выразиться, а если точнее, то в ста метрах от пешеходного моста через железнодорожные пути — обстоятельно ответил Алексей.

— Значит, что совсем недалеко от места работы — сделала вывод Марина.

— Да, я чаще хожу на работу пешком — тут же согласился Алексей.

— Мы с вами, можно сказать, соседи. Я живу немного подальше, сразу за стадионом. Но если напрямую, то будет метров пятьсот. Там новые панельные дома, а возле них две старые пятиэтажки. Такие страшноватые, желтые, но при полном благоустройстве — еще более охотно поведала о своем местожительстве Марина.

— У меня же нет полного благоустройства. Дом старый и ремонт лишь в планах. Централизованно холодная вода и электричество, а остальное местное — не стал чего-то скрывать Алексей.

— Самому зимой топить нужно? — спросила Марина.

— Да, но я пока делал это лишь пробно, а горячая вода через бойлер, санузел в доме — ответил и тут же дополнил Алексей.

— А почему пробно? — не удержалась от уточнения Марина.

— Я же совсем недавно переехал к вам в город. Купил этот дом, так что осваиваюсь — улыбаясь, ответил Алексей.

— Я умею печку топить. У нас на мичуринском участке в сентябре или в мае бывает холодно. Так там я главная по этому делу — рассмеялась Марина.

— Надеюсь, что и я научусь быстро, если еще вы Марина мне в этом поможете — вторя веселой интонации Марины, произнес Алексей.

— С удовольствием — с заметным смущением произнесла Марина.

— Вот и славно — произнес Алексей, в это время они оказались возле стеклянных дверей торгового центра, которые открывались при помощи датчика движения.

24

По давно заведенной традиции, с того времени, как вообще появились эти гигантские магазины, Алексей относился к ним крайне осторожно. Нет, дело было не в том, что ему грозила опасность быть обманутым — этого как раз Алексей не опасался, а вот обмануть самого себя, купив что-то совершенно лишнее — это было вполне реально. И поначалу Алексей не один раз попадался на эту удочку, но со временем научился сдерживать свои желания и мимолетные порывы, конечно, удавалось не всегда, и были моменты, когда приходилось задать самому себе вопросы. Но главная неприятность заключалась всё же не в этом, а в головной боли. Да, именно вот так, на уровне физиологического процесса. Если переборщил, если провел внутри торгового рая больше отведенного времени, то всё, то неприятные ощущения  обеспечены до самого позднего вечера. В чем заключалось это явление, Алексей мог рассуждать долго, всё же образование, специальность, практика — всё это не было для Алексея пустым звуком. Но всё же, но ведь сам факт, исправно и одинаково работающий.

Странно или нет, только сейчас, когда Марина находилась рядом, Алексей впервые за много лет не вспомнил, не настроил себя на ограниченное пребывание внутри огромных торговых площадей. Просто вылетело из головы, просто не действовало и не напоминало о себе. Можно было находиться здесь до бесконечности, лишь бы Марина была рядом.

— С чего начнем? — спросила Марина.

— Даже не знаю — ответил Алексей.

— Нужно планировать семейный бюджет — игривым тоном отреагировала Марина.

— Для этого сначала нужно обзавестись семьей — не уступая Марине в веселом настрое, произнес Алексей.

— Неужели нет желающих — продолжила своеобразную игру Марина.

— Пока не наблюдается — ответил Алексей, и в этот момент, забыв о всякой стеснительности, взял Марину за руку.

— У нас в поликлинике с этим проблем не будет — обобщила сказанное Марина, при этом её игривые нотки стали заметно мягче.

— Хорошая поликлиника — произнес Алексей, не зная каким образом реагировать на слова Марины.

— Ну, я бы так не сказала — произнесла Марина, вернув свою игривую интонацию.

— Хорошая, потому что всего час назад я встретил возле неё тебя — уверенно и даже громче произнес Алексей.

— Повторная у нас встреча, и теперь куда более удачная — не отводя глаз, согласилась Марина.

Они находились в пространстве огромного торгового центра уже минут десять. Видели и слышали друг друга. Думали о своем, о том, что не имело никакого отношения к яркому свету, льющемуся с большой высоты потолков, к многочисленным стеллажам, которые были набиты цветной палитрой разнообразного товара, к проходящим рядом людям, к звукам и запахам — ко всему тому, что сейчас мало касалось их двоих, растворившихся среди всего этого, спрятавшихся там, где лучше всего это сделать, не боясь потерять друг друга, от того, что уже успело случиться самое важное — Алексей крепко держал в своей ладони теплую ладонь Марины, их глаза встречались всё чаще, более длительными становились паузы между словами, которые лучше всего передавали то, что между ними быстро и прочно пролегла та самая, пока робкая, но уже сильно ощутимая ниточка.

— Еще наша встреча неожиданная, как и первое свидание — дополнил Алексей, у Марины же на языке вертелось слово “долгожданная”, но произнести это она не смогла.

— Надеюсь, что наша следующая встреча будет запланированной, чтобы без всяких неожиданностей, даже самых приятных — произнесла Марина, немного покраснев, но Алексей не обратил на данное дело никакого внимания, он и сам испытывал похожие, слишком трепетные ощущения.

— Конечно, я предлагаю не откладывать и прямо сейчас договориться назавтра  — предложил Алексей.

— Завтра вечером? — спросила Марина.

— Да — ответил Алексей.

— Завтра я не могу — удивив Алексея, произнесла Марина.

— Тогда послезавтра — предложил Алексей.

— Послезавтра можно — согласилась Марина.

— Ну, а завтра мы тоже можем увидеться, на работе — дополнил Алексей.

— Нет, лучше этого пока не делать — очаровательно улыбнулась Марина, и Алексею не составило особого труда догадаться, что Марина имела в виду.

— Да, наверное, я не подумал — произнес Алексей.

— Мы, кажется, окончательно забыли, зачем мы здесь. Мы хотели что-то приобрести — напомнила Марина — Мне нужно молоко, растительное масло и стиральный порошок — добавила она.

— Ах, да — пришел в себя Алексей.

Марина засмеялась, видя искреннее изумление на лице Алексея.

— Так что ты хотел купить, чтобы наполнить свой пустой холодильник — продолжая улыбаться, проговорила Марина.

— Думаю, чего попроще, что можно быстренько употребить без особой обработки — честно озвучил Алексей.

— А я люблю готовить — сказала Марина.

— Здорово, тогда нам необходим совместный ужин — произнес Алексей.

— Хорошо, но ты будешь мне помогать — наиграно строгим голосом произнесла Марина.

— Я готов — тут же согласился Алексей.

— Значит, пельмени, котлеты, консервы — вернулась к продуктовому набору Алексея Марина.

— Точно так — быстро согласился Алексей.

Дальше они продолжили тему покупок, необходимости и своевременности последних. Самую малость коснулись качества товара, его же соответствия цене, сравнения аналогов. Но спустя двадцать минут, преодолев очередь в кассу, миновали всё те же стеклянные двери, оказавшись на свежем воздухе.

— Проводишь меня — попросила Марина.

Счастливый Алексей, с двумя пакетами в руках, кивнул головой и широко улыбнулся.

— Давай, пройдем через мой дом. Я тебе покажу своё местожительство, хотя бы внешне — предложил Алексей.

— Я думала, мы на автобусе — произнесла Марина, указав на довольно объемные пакеты с покупками.

— Мне не тяжело, я даже не замечаю, но можно и на транспорте — ответил Алексей, поняв, почему Марина предложила иной вариант.

— Ну, если ты, то я не против пройтись, прогуляться. Давай переложим часть продуктов, у меня еще есть пакет — сказала Марина.

— Не нужно, я справлюсь. А может, ты торопишься — как бы спохватившись, произнес Алексей.

— Нет — просто ответила Марина.

— Погода старается для нас. Страшно представить, если бы шел дождь или сильный ветер с мокрым снегом, если бы мороз под сорок градусов. Тогда бы мы не смогли совершить такую романтическую прогулку. Потеряли бы неделю, а если месяц — Алексей говорил очень непринужденно, но как бы ни о чем, добавлял улыбку, чтобы его слова звучали беззаботно, чтобы Марина воспринимала их именно так.

— Ничего бы не изменилось. Я в этом уверена. Было бы как-то иначе, но смысл остался бы тем же самым — серьезно ответила Марина и даже приостановилась.

— Да, он не может быть другим, он никогда другим не станет — произнес Алексей, последовав примеру Марины, тоже остановившись.

— Леша, у меня сын, ему уже двенадцать лет — неожиданно и серьезно произнесла Марина.

— Я знаю, неужели ты думаешь, что твой сын — Алексей запнулся, не сумев сразу подобрать правильные слова, еще подумал о том, что они незаметно перешли на ты, о том, что это хорошо получилось.

— Я должна была сказать — произнесла Марина.

— Это ничего не меняет— отреагировал Алексей.

25

Дальше случилась небольшая пауза. Алексей держал Марину за руку. Во второй руке у него были два пакета с покупками. Навстречу дул легкий, освежающий ветерок. Солнце скрылось за высокими многоэтажными домами, находящимися по левую сторону от Алексея и Марины. Они же шли по широкому тротуару. Незаметно, но уверенно поднимаясь вверх, а вниз, в противоположном направлении, двигалось огромное множество автомобилей, в три ряда, занимая всю проезжую часть. Узенькой была здесь разделительная полоса, за ней еще три ряда авто, но в попутном направлении. Выше уже хорошо знакомый светофор, бросающаяся в глаза зебра пешеходного перехода и конец подъема, после вниз, после чуточку легче. Только вряд ли на всё это обращали внимание Алексей и Марина, продолжая болтать о чем-то совершенно пустяковом, связанным с их общей поликлиникой, которая стала для них настоящим подарком судьбы, она позволила им встретиться, она предоставляла обширность общей темы. Не нужно было делать затяжных пауз, старательно подбирая слова, когда обыденно оборвется ниточка разговора, загнав обоих в кратковременный тупик, из которого не всегда бывает легко выйти.

Дорога же, преодолев спуск, выровнялась. Алексей готовился предоставить Марине на обозрение свою улицу, на которой через двести метров обнаружит себя его дом, с зеленым, невысоким забором. Только они повернут вправо, чтобы встретиться со старыми ступеньками пешеходного моста, на котором нужно обязательно остановиться, прямо посередине, смотря в странную и мало с чем сравнимую даль убегающих рельс, ускользающую четырьмя линиями, становящуюся двумя полосками, превращающуюся лишь в блеск безоблачного заката.

— Ну, вот и он — произнес Алексей, указывая на свой дом, и только сейчас в полном объеме ощущая, что он действительно воспринимает этот дом своим, ведь еще недавно он был совершенно чужим, затем оставался границей, которую еще нужно было почувствовать, и вот теперь, в этот момент, ощущая Марину рядом, дом стал своим, дождался необходимого времени, переступил незримую, но очень важную черту.

— Хорошо выглядит — произнесла Марина, нисколько при этом не лукавя.

 — Издалека — отреагировал Алексей.

На это Марина ничего не сказала, лишь приятно улыбнулась.

— Пойдем — Алексей напомнил о том, что их путь еще не окончен, а просмотр дома всего лишь входил в запланированный сценарий.

Дальше был мост. Дальше они остановились, как того и хотел Алексей, прямо посередине. Стояли минут пять или даже больше этого, Алексей хотел поставить пакеты на асфальт, хотел обнять Марину за плечи, но в последний момент не смог этого сделать. Громкий гудок тепловоза помешал ему, сбил настрой, не дал нарушить назначенный ход времени. Совершенно пустым был перрон вокзала, лишь один высокий, лысый старик стоял, не двигаясь, смотря в направлении нескольких тяжелых туч, покидающих городскую черту вместе с блеском металлических рельс. Вечернее время высвечивалось желтым светом на больших, электронных часах, расположенных на самой верхотуре здания вокзала. Двое рабочих, в ярких жилетах, неспешно двигались между третьим и четвертым путями, которые были заняты двумя составами с лесом. Давно были закрыты высоченные ворота деповских мастерских, которые сейчас были прямо напротив Марины и Алексея. Пред воротами небольшая, белая будка, семафор, и еще один семафор, знаки, дорожки. На перроне появился дворник, долго смотрел в сторону лысого старика, а затем взялся подметать отведенную территорию. Снова загудел тепловоз.

— Странная какая романтика, очень пробирает — тихо и нежно произнесла Марина.

— Тебе нравится? — спросил Алексей.

— Завораживает — ответила Марина.

— Знаешь, я в своем родном городе жил неподалеку от трамвайных путей. С детства запомнил этот перестук колес, особенно зимой, поздно вечером. А здесь всё это еще более мощно — начал Алексей.

— А я думала, о чем-то связанном с неведомыми странами, желанием не оставаться на одном месте, еще о времени, о связи через время, вечном поиске — мечтательно произнесла Марина.

— Ты права. Всё тобой перечисленное сейчас ощущаю и я, очень сильно — произнес Алексей.

— Ужасно — неожиданно произнесла Марина.

— Что ужасно? — не понял Алексей.

— Я не о плохом — засмеялась Марина, глядя на Алексея — Я о том, что у нас так много общего. Мне становится не по себе, не знаю, как правильно объяснить. С одной стороны всё это прекрасно, а с другой стороны как-то страшно. Неужели так бывает? Или я дождалась того, что было мне назначено свыше — Марина говорила, не сводя глаз с Алексея, он должен был ощутить её энергию, почувствовать то, что ему предназначалось.

— Мы вместе этого дождались — произнес Алексей, Марина ничего не сказала, они смотрели друг на друга молча.

— Идти нужно, тебя еще потеряют — проговорил Алексей.

— Да, уже скоро стемнеет — согласилась Марина.

Идти было недалеко. Быстро показались дома, в одном из которых находилась квартира Марины. Алексей категорически отказался зайти в гости, хотя Марина тактично предложила. В серьезном деле такт необходим, он много стоит и определяет. Каждый из них чувствовал это отлично, и, постояв, держась за руки, две минуты, они расстались совершенно счастливыми.

Часть вторая

Два старика

1

Толян напивался каждые выходные в течение последних шести лет. Последний календарный год Толян был навеселе практически каждый день, потому что весь этот год не работал, перебиваясь нечастыми одноразовыми заработками и прочей подобной ерундой. После развода с Мариной он сначала жил у своих родителей. Длилось это чуть более двух лет, а затем от сердечного приступа умер отец Толяна. Месячной пьянкой и потерей работы закончились для Толяна похороны отца. Но дальше его ожидал новый этап на жизненном пути. Поскольку собственная мать сразу поставила вопрос о том, что им необходимо разъехаться в разные стороны. Конечно, это не стало для Толяна сюрпризом. Они с матерью постоянно ругались. Отборная матерная речь из уст сыночка очень часто была обращена в адрес родной матери. Мать не собиралась смириться и быть вечным свидетелем бесконечных попоек Толяна. Заявляла о своем желании продать квартиру и отселить сына неоднократно. Только отец был против, поскольку тогда пришлось бы отдать всё семейные накопления, а отец Толяна, нужно признать, был человеком скупым. Любил экономить на всем и вся, постоянно считал и анализировал. Продолжал работать, находясь на пенсии, от этого и сумел скопить некоторые денежные средства, которые, как уже ясно, никуда не тратил, несмотря на нешуточную инфляцию, стараясь компенсировать её, с помощью самого известного в стране банка, где был очень уж небольшой процент по вкладам, но зато четкая уверенность и надежность. Да и само наличие денег, на так называемый черный день, успокаивало отца Толяна.

А вот Толяну с престарелыми родителями жилось комфортно. Не нужно было ни о чем думать, не нужно ничего делать, за исключением одного — дать отцу с матерью пару тысяч на пропитание, а если не получилось этого сделать, то ничего страшного. Нужно просто пообещать, что в следующем месяце ошибка будет исправлена.

Но отец умер, а мать была иного мнения. Раздел квартиры стал для неё первым делом, к тому же неистраченные деньги мужа, по завещанию, перешли к ней. На отселение непутевого сыночка она денег жалеть не собиралась. Так и вышло. Быстро Толян оказался предоставлен самому себе, в маленькой малосемейной квартире, величиной в двенадцать квадратных метров, хоть и неподалеку от бывшей квартиры родителей. Зато новая жилплощадь матери теперь была значительно дальше от квартиры сына.

… Последние две недели не стали исключением в принятии спиртного. Правда, отличались они заметным озлоблением, которое было вызвано некоторым, весьма нехарактерным, осмыслением Толяном собственной жизни, которая вдруг предстала в не самом лучшем ракурсе, но не от того, что что-то пошло не так или не удалось у самого Толяна, а в том, что у всего этого имелась конкретная причина, а если точнее, то бывшая жена. В этом-то и таилась странность, раздражающая Толяна особо. Случилось это уже несколько месяцев назад и всё это время Маринка так и не выходила из головы. Почему она всплыла наружу, почему появился такой сильный интерес к её персоне? Конечно, друг Димон неоднократно пытался выдвинуть версию: годы идут, взрослеешь, еще ведь сын без тебя растет, за юбку бабью держится, вот у тебя душа и болит.

Сущая истина, смешанная с обидой, звучала в словах Димона. Трудно было с ним не согласиться. Оставалось лишь додумывать и обобщать особые моменты, в которых еще явственнее проявлялась негативная роль этой суки в разрушении жизни Толяна. Впрочем, был ведь не один Димон. Были и другие консультанты и не один раз они помогали Толяну, когда он сокрушался, изливая свои душевные несчастья, в компании друзей и подруг, за стопкой водки. И вероятно, они смогли бы помочь своими словами: наплюй, забей, вспомни Кольку или Сашку Хомяка. Тогда отходило, тогда становилось лучше. Да и Димон не уступал другим собутыльникам, принимая их версию дальнейшего поведения Толяна. Но вот, помимо них была и сама Маринка, которая, несмотря на все озвученные не один раз предсказания, еще не превратилась в несчастную истеричку, не покончила с собой, не сумев смириться с потерей Толяна. Может от этого появилась и не выходила из головы эта сучка, может из-за слов деда, который сказал: скоро у тебя всё с Мариной Кривицкой наладится, а пока не лезь, её не тронь, не велю я.

А совсем недавно случилось и вовсе из ряда вон выходящее событие, когда он Толян встретил её в компании какого-то мужика. Это до сих пор не укладывалось в голове. Такого он представить и даже предположить не мог. Данное дерьмо нарушало все возможные расклады и казалось чем-то невероятным, несмотря на логическую цепочку, которую разложил всё тот же Димон, потребляя водку и дико раздражая своим бормотанием: — Что такого? Бороться ей хочется, еще как хочется. У неё, как и у остальных баб такого возраста, желание отдаваться сильнее, чем лет пятнадцать назад. Терпения нет никакого, вот и подцепила этого урода.

— Что собираешь на хер — мычал Толян.

— То и собираю, правду. Мужику ведь чего, мы и сами совсем не прочь — произнеся эти слова, Димон противно засмеялся.

— Мы так, запихал, отчалил — промычал Толян.

— Тот интеллегентик, он может такого же мнения — высказал свое мнение Димон.

— Брось, что не видел его рожу — не согласился Толян.

— Темно вообще было — отреагировал Димон.

— Тогда и не вякай, а его очень хорошо рассмотрел. У таких сволочей другое на уме — Толян жадно заглотил спиртное.

— Жениться? — дошло до Димона.

— Вроде того — подтвердил Толян.

— Пусть, тебе что с того — зевнул Димон.

— А сын? — мрачно поставил вопрос Толян.

— Ну, да, извини — Димон уступил, чтобы не раздражать Толяна.

— Последнее, на хер — произнес Толян, взяв в руку бутылку, в которой оставалось совсем немного жидкости.

— У меня денег нет — поспешил озвучить Димон.

— Знаю, у меня тоже пусто. Сволочная жизнь — Толян разлил остатки по стаканам.

— К Сереге пойдем, сходим — предложил Димон.

— Вчерашний снег искать станем. У него никогда нет, когда нам надо. А вот, когда у нас есть, то он тут как тут — со злостью произнес Толян.

— К Евсееву можно — перебирал варианты Димон.

— Нет, пойдем к деду. Он хоть и будет гундеть, но не даст внучку сдохнуть — принял решение Толян.

— Отлично у тебя башка варит — тут же поддержал друга Димон, вспомнив о предыдущем визите к деду, после которого они не просто поправили пошатнувшееся здоровье, но и нажрались до свинского состояния, с продолжением на весь следующий день.

— Далековато, но зато надежно. Не может старый хрыч отказать, а то больше не приду — сам себя настраивал Толян.

На лице Толяна впервые за пару часов появилось подобие улыбки. Короткая стрижка, дополняемая злыми, черными глазками. Небольшой, но довольно четко очерченный нос. Тонкая верхняя губа, лишь чуть толще губа нижняя, а между ними ровные, чуточку пожелтевшие зубки, которые смотрелись бы обыденно, если ни хищная целеустремленность, что ни на секунду не покидала выражения глаз.

В школе Толяна дразнили татарином. Много раз он, с помощью кулаков, пытался доказать, что это не так. Дико не нравилось это прозвище, коробило от этого слова. И всё же один раз Толян задал вопрос о своей национальной принадлежности отцу.

— Какой же ты татарин. Ты на деда похож, а дед татарином не был, дед ненавидел любых инородцев и азиатов — ответил Толяну отец.

Тогда Толян не мог понять странных хитросплетений. Да и не был он похож на деда, с чего это пришло в голову бате. Но прошло время. Никакого упоминания о татарском происхождение не осталось, если не брать в учет цвета волос.

— Повезло тебе с дедом — честно озвучил Димон, покончив с налитой в стакан водкой.

— Да, уж — отреагировал Толян, проделав ту же самую процедуру.

— А ты похож на деда — произнес Димон, закуривая сигарету.

— Кончай, давай, ничего я на него не похож — нервно отреагировал Толян, поминая о перипетиях своей схожести с дедом, которые преследовали его не один год, пока был жив отец, у которого отношения с дедом ладились не очень хорошо.

— Нечего стыдиться, такой офигенный дед. Ему ведь лет девяносто, а как здорово выглядит. Прямой как палка, и ручищи еще ого-го, матом сыпет, что уши вянут — с довольным видом высказал свои истинные впечатления Димон.

— Ему девяносто с лишним уже — уточнил Толян.

— То-то и оно — присвистнул Димон.

— Пойдем, проведаем дедулю — сказал Толян.

2

Идти было три остановки, но цель оправдывала средства, к тому же еще не утратила свою силу выпитая водка. Дед Толяна жил в скромном, стареньком, двухэтажном доме, с полным благоустройством, но из-за своей ветхости не очень котировавшемся на рынке недвижимости. И Толян частенько размышлял над этим обстоятельством. Дедуле уже перевалило за девяносто, нет на горизонте никаких наследников, окромя самого Толяна. Руки так и тянулись к сайтам недвижимости, чтобы посмотреть стоимость жилья в домах подобных дедовскому, ведь только рядом таких домов имелось пять штук, а если дальше, если вниз к железнодорожному вокзалу, то там целый район, там более десятка однотипных строений. Только своеобразный аудит больше разочаровывал, чем приносил радость. Но затем сравнение, как составляющая, уступало своё место фактическому обстоятельству, от этого сразу становилось хорошо. В конце концов, дареному коню в зубы не смотрят. А значит, что есть, то есть. Да, и совсем неплохо получается, лишним не станет. Дальше же будет видно, каким образом поступить. Продать свою квартирку, а дедовскую занять, или продать дедовскую, оставшись в привычной обстановке. Эти вопросы ответов не находили, поэтому оставалось резонно дождаться.

Квартира располагалась на втором этаже. Была в очень плохом состоянии, и не от того, что дед Мирон не имел средств, а от того, что деду Мирону не было никакого дела до того, как выглядит его жилище. Все равно было деду, в какой обстановке перебирать какие-то старые бумаги и желтые фотографии, в какой атмосфере выпивать водку, или просто лежать, часами смотря в потолок, улыбаясь самому себе, думая о чем-то своем, о том, что было известно только деду Мирону.

Так же дед Мирон любил разговаривать сам с собой. Делал это часто, ходил из кухни в комнату и обратно. Затем ему надоедал странный променад, и, он остановившись, усаживался в старенькое кресло, вновь загадочно улыбался самому себе. Проходили десять минут, дед Мирон включал телевизор, который был сильно любим Мироном, ведь этот электронный ящик частенько сообщал милые сердцу новости. Разве можно было об этом даже мечтать лет тридцать назад. Одного жаль, ушла молодость. Незаметно, вслед за молодостью, поспешила зрелость. Оставила свой пост и унылая своей мудростью старость, а на её место заступила незапланированная дряхлость, которая уже не часть жизни, а промежуток между гробом и кроватью.

Но всё же было то, что радовало, то, что было не докончено, и странная, благосклонная на закате дней судьба, улыбнулась настолько широко, что в это не верилось, подарило то, что давно виделось несбыточным. Потому что это был он. Специально случилось так, что им обоим была дарована долгая жизнь, и чтобы лютые враги встретились спустя очень много лет, чтобы закончить то, что не могло остаться незаконченным.

— Ну, здравствуй внук. Чувствую, что опять денег тебе надобно дедовских.

Громко гремя своей тяжелой палкой по полу, произнес дед Мирон. На его лице блуждала невнятная, лукавая, но всё же улыбка, и это сразу решало все те проблемы, с которыми в квартире деда появился Толян.

Сам же дед был высок ростом, не особо пригнули его к земле долгие прожитые годы. Зато полностью лишили когда-то густой и черной, как смоль, шевелюры. Сейчас дед Мирон был полностью лысым. Бесцветно тусклыми стали брови, дважды увеличились они в размере. Тяжелым навесом скрывали мутноватые глаза, в которых мрачной поволокой блуждали многочисленные перипетии оставленных за спиной лет. Неестественно длинными выглядели руки деда Мирона, которые заканчивались огромными кистями и массивными пальцами, и, несмотря на дряблость костей и излишнею синеву взбухших вен, можно было и сейчас представить в какие огромные, тяжелые кулаки превращались кисти рук Мирона. Еще недавно, но не сейчас. Ушла молодость, поспешила за ней зрелость.

— Дед выручай, а то хана придет — откровенно озвучил Толян, понимая, что ломать комедию вряд ли стоит, ведь дед разгадывал его замыслы, когда Толяну было десять лет, делал это исправно и далее, не был исключением сегодняшний день, когда сыну Толяна и правнуку деда Мирона было больше, чем Толяну, в тот момент, когда дед впервые увидел его, усадил на колени, испытывая неподдельное чувство радости и осознания долгожданного продолжения рода. К тому уже тогда от деда не могло скрыться, что единственный внук сильно похож на него самого.

— Много тебе нужно? Ты ведь прошлый долг не торопишься отдавать — произнес дед, открыв свой кошелек и внимательно изучая его содержание.

— Хотя бы рубль дай. На следующей неделе верну, и этот долг, и старый — проговорил Толян, усевшись в кресло, а его друг Димон продолжал стоять на ногах.

— Хорошо, только у меня просьба к вам недоумки, а если выполните, то и долги прощу — произнес дед громким, низким голосом.

Ни Толяна, ни Димона не обижали периодически грубые обращения деда к ним. Так было принято. Дед имел на это полное право. Слишком велик был его авторитет, временами сильно зависели Толян и Димон от деда Мирона.

— Выполним, если сможем — пробурчал Толян.

— Ничего сложного, только осторожнее и аккуратнее надо бы — сказал дед Мирон, протягивая Толяну полторы тысячи рублей двумя бумажками.

Толян быстро спрятал деньги в карман, поднялся на ноги.

— Говори, чего нужно, сделаем — уверенно отчеканил Толян.

— Мне нужно, чтобы вы проследили за одним стариком. У меня нет его фотографии, поэтому нужно будет дождаться, когда он выйдет из своей квартиры, по адресу, улица Горького, дом 15, квартира 3. Живет он на первом этаже, спокойно можете ждать возле подъезда. Узнать его вам будет несложно. Старикан моих лет. Сам он ростом невысок, чуть полноватый, полностью седой. Ходит в сером пиджаке. Я сам бы за ним проследил, но меня он уже видел и что-то почувствовал, сразу изменил свой маршрут — терпеливо и обстоятельно объяснял дед Мирон.

— Зачем тебе это дед? — спросил Толян.

— Это не твое дело, если прошу, значит надо — недовольным голосом ответил дед Мирон.

— Как долго за ним следить нужно? — вмешался в разговор деда и внука Димон.

— Он всё время куда-то ходит, делает это в одно время, вот и нужно узнать — ответил дед Мирон.

— В какое время? — подал голос Толян.

— В пять часов вечера. Так что сегодня еще можете начать. А затем уже выпьете. Когда дело сделано, расслабиться хорошо. Ну, давайте отсюда, полежать хочу. Голова у меня что-то болит.

Дед Мирон закончил разговор.

— Пойдем — буркнул Димон.

— Удачи молодежь — произнес дед Мирон, перед тем, как его гости покинули квартиру — Дверь хорошенько захлопните — напомнил дед.

3

Прошло два месяца с того момента, как дед Мирон увидел Константина Петровича Глебова. Случилось это случайно. Еще лучше будет сказать, что неожиданно. Кто бы мог подумать — это первое, что пришло Мирону в голову, когда он застыл на месте, с трудом принимая то, что рядом с ним находится человек, которого он очень долгие годы мечтал встретить, пытался найти и не верил словам своих друзей, которые неоднократно говорили: сдох давно твой недруг, забудь о нем.

Только вот Мирон забыть не мог, не хотел поверить в смерть врага. Много чего случилось в жизни, и плохого, и очень плохого. Правда, было и хорошее, но это на самом закате жизненного пути.

И вот он оказался прав. Не обмануло предчувствие. Напрасно старались его товарищи, хотя какое им до этого дело. Так часть многочисленного мусора из архива посторонней жизни. Пусть похожей на их собственную жизнь, но всё же чужая, та, что определенна лично Мирону, а вот он никогда не забудет того, что кануло в лету, как казалось, уже безвозвратно…

… Ему тогда было семнадцать и его главному врагу тоже было семнадцать, а на дворе стоял страшный сорок четвертый год.

Полетаев Николай Петрович — так звали отца Мирона. Красивый, высокий мужчина. Всегда слегка выпивши, но при этом Мирон никогда не видел отца пьяным в стельку, подобно другим мужикам, которые, не дойдя до своих убогих домишек, валялись прямо возле заборов, иногда и вовсе, исключая родные ограждения, прямо посередине дороги. Нет, его отец был другим, и жили они совсем иначе. Жаль, что отец мало говорил. Почти никогда не высказывался о чем-то важном вслух, и тем самым не посвящал сына в свои дела. Ничего особенного не говорила и мать, лишь любила повторять: во всем сынок отца слушай, он плохого тебе не посоветует. Впрочем, отец ничего и не советовал, ни к чему не придирался. Вроде, что и не было повода. Он Мирон учился хорошо, к поведению вопросов не было так же. А если и случались небольшие огрехи, то отец относился к этому с пониманием, не спешил читать нотации, что уже говорить о серьезном наказании.

Однажды Мирон решил спросить отца о том, что ему казалось странным: — Батя, а куда ты всё время вечерами уходишь. Возьми меня с собой. Я уже не один раз видел тебя с какими-то незнакомыми дядьками.

— Продолжай — спокойно тогда сказал отец.

— Ты сказал, что на рыбалку пойдешь, а сами вы не рыбачили — произнес Мирон.

— Сынок, взрослые не всегда делают то, что говорят. Очень скоро ты подрастешь и тогда поймешь, о чем я тебе сейчас говорю. Сейчас же ты должен просто доверять своему отцу. Я пока не могу взять тебя с собой, но придет время и ты будешь мне главной опорой. Будешь моей гордостью, хотя уже сейчас я по-настоящему тобой горжусь.

Надолго запомнился тот разговор. И чем дальше уходило время от того летнего вечера в июле тридцать седьмого года, тем явственнее и сильнее слышался голос отца, тем четче проявлялось его спокойное и размеренное лицо. Могло бы показаться странным, но настойчиво происходило обратное действие. Воспоминания вместо того, чтобы стираться и исчезать, становились лишь ярче и доступнее. Особенно те, что были связаны с отцом. Они не могли умереть, а если и делали это, покорившись старческой усталости Мирона, то следующим утром рождались заново, вместе с самим Мироном.

А затем пролетели еще четыре года. Если для Мирона были они по-своему однообразными, то для отца Николая Петровича тянулись они сумрачной бесконечностью. Но, как говорят, ничего вечного нет, и пыльным, смрадным запахом крови и горя пожаловало лето сорок первого года…

 …Черными птицами беспощадных штурмовиков накрыло оно еще совсем недавно мирное небо. Страшным грохотом взрывов хоронило оно под собой целые города. Вместе с ними исчезали улицы, строения, дороги, парки, фонтаны — всё, что еще вчера было неотъемлемой частью жизни людей, тех, кто сейчас метался в невообразимой панике, кто уже ничего не делая просто сидел и ждал своей участи, и тех, кому успело стать совершенно всё равно, потому что они уже были погребены первым дыханием огня и дыма. Стали начальным звеном смертельного молоха, и им будет не суждено узнать, скольких еще уничтожит явившаяся с запада смерть, скольких она сделает калеками, скольких проявит подобно лакмусовой бумажке.

Но в первые дни гудело моторами небо. Поднимали эти дни пыль на дорогах гусеницами танков. Спешили за ними иностранные солдаты. Озлобленно рявкали вражеские орудия. Огрызались им пушки с нашей стороны. Трещали пулеметы, кричали люди. Со всех сторон двигались беженцы, перекрывая своей массой дороги, звуки, мысли, само время, само лето сорок первого года…

И отец Мирона уже на десятый день войны добровольцем ушел в Красную армию.… Чтобы вернуться ровно через месяц, в своем подлинном обличии. Вот только тогда Мирон, которому тогда уже успело исполниться четырнадцать лет, узнал своего отца по-настоящему, услышал, как на самом деле звучит фамилия отца, как правильно величать маму, а, следовательно, свою настоящую фамилию, теперь он перестал быть отвратительным Бедняковым, теперь появился куда более звучный Полетаев.

4

— Давай завтра навестим этого старикана, что-то нет желания сегодня — после некоторого раздумья, произнес Толян, когда они с Димоном вышли из близлежащего магазина, купив бутылку водки, небольшую палку колбасы, свежий, горячий батон.

— Сока не взяли — вместо того, чтобы поддержать друга, произнес Димон.

Толян раздражено выдохнул.

— С памятью совсем проблемы, пойдем назад.

— Нужно сходить, иначе дед больше денег не даст, а если потерять такой ценный источник, то совсем плохо будет — выразил своё мнение Димон.

— Знаю, ты еще в детстве любил играть в сыщиков — рассмеялся Толян, предвкушая принятие внутрь водки, которая быстро снимет неприятное ощущение сухости во рту и прочие побочные эффекты.

— Ты вроде не отставал — быстро нашелся Димон.

— Ладно, давай, сходим. Только выпьем немного — согласился Толян.

— Дело говоришь, для души — отозвался Димон.

— Вот-вот, для души — поддержал Толян, открывая дверной замок.

Хозяина и его Двухлитровый пакет зеленого цвета пристроился к предыдущим покупкам. Толян и Димон не торопясь шли в сторону грязного, заметно неухоженного, пятиэтажного здания, где располагалась крохотная квартирка Толяна, спрятавшаяся среди многих себе подобных, в длинных коридорах, к которым ведут узкие лестницы, полностью лишенные освещения.

— Так пойдем к этому старикану? — еще раз напомнил Толян.

— Нужно гостя встретил полный беспорядок, прокуренный воздух внутри квартирки. Принятие спиртного не заняло много времени. Похмельный синдром не стал долго сопротивляться, и спустя какой-то час, Толян и Димон подошли к дому, который был обозначен мрачным дедом Мироном.

Возле подъезда имелась лавочка, была она пустой, будто специально ожидала столь ценных клиентов. Толян и Димон удобно расположились, и тут же Димон извлек из пакета бутылку с водкой.

— По чуть-чуть — резонно предложил Толян.

— Иначе и не выйдет. Надо было сразу два пузыря брать — согласился Димон.

— Успеем еще — добавил Толян.

— Время сколь? — спросил Димон.

— Без пяти пять — ответил Толян, посмотрев на экран своего телефона.

— А если этот старый хрыч не выйдет, с чего дедуля решил, что он каждый день, в одно время — это вновь был Толян.

— Вообще интересно было бы узнать обстоятельства этого дела — неожиданно, серьезно произнес Димон.

— Ну, я же говорю, что ты так и не наигрался в сыщиков — громко захохотал Толян.

— Чего такого, хоть какое развлечение — ответил Димон.

— Скучно тебе что ли? — продолжал веселиться Толян.

— Бывает — пробурчал Димон.

— На работу устройся — сделав ироничный вид, произнес Толян.

— Работал и уже не один раз — парировал Димон.

— Согласен, работать не для души — вновь засмеялся Толян.

— Всё одно придется, батя волком смотрит — грустно поведал Димон.

— Потерпит, что впервой — успокоил друга Толян.

— Надоели мне — махнул рукой Димон, и со стороны должно было показаться, что истина много лет находится на его стороне, но при этом он вынужден страдать, терпеть неоспоримое унижение.

— Подождем часок, а если не появится, то с чистой совестью в магазин — сделал установку Толян.

Димон не ответил, он был согласен с Толяном.

— Если этот старый доходяга возникнет, то нам ведь нужно, чтобы он нас не спалил — добавил Толян, глядя на Димона.

— Справимся, доверься мне — гордо заявил Димон.

— Всяко — ухмыльнулся Толян, его злые глазки блеснули, а рука потянулась к пакету, в котором ожидала бутылка с водкой.

Не успел Толян вернуть бутыль обратно, как подъездная дверь отворилась. Толян вылупился на появившегося из подъезда старика, который очень точно и подробно был описан дедом Мироном. Димон сильно пихнул Толяна локтем, но старик, вроде, не обратил никакого внимания на Толяна и Димона. Он несколько секунд постоял на верхней площадке крыльца, затем начал осторожно спускаться, держась за металлические перила. В левой руке старика была старомодная тряпичная сумка, а в правой руке находилась обычная, стариковская трость.  На сером пиджаке красовался орден отечественной войны первой степени.

Медленно, еле переставляя ноги, старик начал отдаляться от подъезда и от продолжающих изображать из себя местных забулдыг Толяна и Димона. Впрочем, слово изображать не совсем здесь уместно, поскольку Толян и Димон и были этими самыми местными забулдыгами. А изображали они лишь отсутствие какого-либо интереса. Когда старик отошел на достаточное расстояние, Димон тихо произнес: — Пойдем, узнаем, куда старый пень свой костыль двигает.

— Пойдем — хрипло прошипел Толян и только сейчас ощутил прилив хоть какой-то интриги.

Поднялись очень медленно, двинулись следом за стариком.

5

Константин Петрович Глебов стал жителем данного города всего три года назад. До этого он проживал в куда более крупном населенном пункте, расположенном на достаточном удалении от места, где проживала его старшая дочь Елизавета, бывшая много лет замужем за Александром Васильевичем, но вот детей семейная пара не имела. Так уж случилось. И с годами супруги смирились с той судьбой, что была определенна им свыше. Вполне комфортно чувствовали они себя в обществе друг друга. Неотвратимо и размерено текло время. Ничего не предвещало пришествие беды. Не думал об этом и Константин Петрович. Но четыре года назад тяжело заболела Елизавета. Поздно обратилась к врачам, поэтому ничего не помешало онкологическому заболеванию за год сожрать, до этого вполне здоровую, женщину.

Константин Петрович приехал за две недели до кончины дочери. Уже на похороны приехала его младшая дочь Нина, сын Владимир, взрослые племянники, внуки. Плохо выглядел и тяжело переживал Александр Васильевич. Много было разговоров, еще больше воспоминаний. Уехали Нина, Володя, племянники и внуки. Собрался домой Константин Петрович, уже купил билет на поезд. Но судьбе одной утраты показалось мало, её тропы вывели к еще одному могильному холму. Одной минутой не стало Александра Васильевича. Не выдержало сердце. Умер он прямо на руках тестя. Была скорая помощь, медики могли лишь развести руками, а Константину Петровичу оставалось твердить самому себе то, что он говорил совсем недавно, провожая в последний путь старшую дочь: — Ну, за что же такое? Почему я дожил до этого?

Вновь вынуждены были приехать Нина и Володя. Не было уже племянников и внуков. Снова собрались друзья и коллеги по работе, не было лишь родственников Александра Васильевича, ведь был он детдомовским, а своих детей у него и Елизаветы не случилось. Два могильных холма нашли друг друга. Елизавета и Александр вновь были вместе. Пустой осталась квартира. А после того, как минули сорок дней Александру Васильевичу, Константин Петрович принял решение: остаться здесь, а свою квартиру переписать младшему внуку, одному из сыновей Нины, который уже успел обзавестись женой, бывшей на седьмом месяце беременности.

6

Проводив внука и его друга, дед Мирон долго лежал на кровати, гипнотизируя свой посеревший потолок. Все мысли занимал только один единственный человек, его смертельный враг. Тот, о смерти которого Мирон мечтал долгие годы, ровно с того момента, как узнал о том, что родной отец этого подонка наконец-то отдал дьяволу свою паршивую душу. До этого первое место как раз занимал отец, мерзкая красная сволочь, по фамилии Глебов. Несколько раз Мирон подбирался к нему вплотную. Оставалось совсем чуть-чуть. Всего пару дней, невозможно было раньше. И, как казалось, товарищ Глебов уже некуда не денется. Он и не девался. Неприятности же случались на ровном месте, происходили с самим Мироном. Тогда ему спешно пришлось покинуть город. Из-за его же друзей, из-за их неосмотрительности. Черт бы их побрал! Но когда Мирон вернулся назад, то найти Глебова не смог. Это было невероятно. Сколько раз Мирон терялся в догадках: как такое могло произойти? Конечно, он не собирался смириться, конечно, начал искать следы Глебова. Нужно ведь добавить о том, что далеко тогда было до наступления благосклонных времен, середина семидесятых была совсем не дружелюбной, а скорее, что опасной.

В общем, Мирону вновь не посчастливилось. Через два месяца он, уже в какой раз, загремел по уголовной статье. Из-за этого было потеряно полных пять лет, но самое главное заключалось не в этом, а в том, что вернувшись, потратив время на поиски Глебова, он узнал, что его главный враг скоропостижно скончался в собственной квартире и был похоронен со всеми полагающимися почестями. Так и не узнав, что ему Глебову был давно подготовлен совсем иной исход, включающий в себя очень много интересного, главным из которого были воспоминания о том самом дне, который Мирон помнил так, как будто всё это было вчера.

…Никогда не знаешь, что же ждет тебя в будущем. Конечно, планируешь и не всегда это выглядит хорошо, но всегда сохраняется надежда на то, что удастся исправить то, что пойдет не самым лучшим образом. Если не в ближайшие дни или месяцы, то точно через год, через два. И совсем не пугает, что для этого нужно будет приложить немало усилий. Что с того?! Пусть будет так, если судьба далеко не всегда бывает благосклонной, если она от чего-то вслепую выбирает иное развитие событий и не предоставляет этому никакого обоснования. Всё это возможно, всё это нужно просто пережить. А если внезапно? А если так, что нет никакой возможности не только предусмотреть неожиданный поворот, но и хоть как-то его смягчить. Если раз, и вдребезги! И после уже ничего не осталось, кроме бессильной злобы, которую еще тоже нужно сберечь, не утратить. Иначе оборвется последняя ниточка. Бессмысленным станет собственное существование.

Как заподозрить судьбоносную трагедию в обычном летнем вечере, который, как назло, должен был стать для Мирона одним из самых лучших в его еще недолгой, длиной в семнадцать лет, жизни.

Неописуемой красоты летний закат провожали они вместе с Тоней. Возле них, забыв о своем непосредственном предназначении, прямо на земле, валялся немецкий автомат системы Шмайсер, а Мирон обнимал Тоню за плечи. Они уже несколько раз целовались и оставалось совсем недолго до самого главного, того, о чем всю последнюю неделю грезил Мирон, и сейчас он был полностью уверен в том, что время пришло, что Тоня отказать не сможет. Ведь всё помогало в эти минуты, и красивейший отсвет кровавого заката, и легкий своим блаженством летний ветерок. Никого рядом, лишь голоса неугомонных кузнечиков, которые неотъемлемая часть лета, что и эта чарующая свежесть, что головокружение, способное отключить любые намеки на существование хоть чего-то выходящего за границы долгожданного уединения.

Горячими были губы Тони. Напряженной, но податливой, была её грудь. Невообразимо сладко пахли волосы, еще более ароматным было её обнаженное тело, и полностью не от мира сего выглядел сам Мирон. Совершенно счастливым, напрочь забывшим о том, что происходит рядом с ним и Тоней, далее от них, где сейчас беззаботно пьет самогон его друг Кирьян, которого Мирон упросил уйти с поста, чтобы его место заняла Тоня, дарившая в эти мгновения такое количество блаженства, что не могло возникнуть никаких проблем у целой группы партизан, которые спокойно миновали Мирона с Тоней, не заметили на своем пути Кирьяна.

Некому было подать сигнал. Слишком раскаленным было соитие. Неудержимо восторженным предстали простые липкие от сладкой влажности движения. Раз за разом встречались губы, неотрывно близко находились выразительные глаза Тони, подтверждающие её сдавлено интимный шепот. Не изменили неги последующие минуты, когда они лежали, прижавшись спинами к земле, наблюдая за волшебной беззаботностью темного неба, с огромным количеством приблизившихся звезд. Тикали незримые секунды. Всё произошедшее спешило получить естественное продолжение. Но тишину, с которой бессильны были справиться ночные кузнечики, громко нарушили несколько выстрелов, за ними последовал бешеный собачий лай. Не успела исчезнуть полноценная минутка, как возвестили о себе короткие, яростные автоматные очереди.

Мирон впопыхах искал разбросанные по земле шмотки. То же самое делала Тоня, а со стороны села обозначила себя сильная перестрелка. Наконец-то Мирон схватил свой автомат. Быстро поцеловал Тоню в губы, сказал ей: — Беги кругом, через малый мосток.

И бросился на помощь братьям по оружию. Бешено колотилось сердце. Не замеченными остались, хлеставшие по лицу ветки. Только, когда оказался на месте, то понял, что опоздал. Всего пару выстрелов достигли ушей Мирона, и те прозвучали с той стороны, куда он несколько минут назад отправил Тоню.

Мирон кинулся к родительскому дому, благо до него было совсем недалеко, и уже сейчас Мирон хорошо видел окна родного крова, только вот в них, тревогой светилось большое количество огня, чего никогда не допускал отец Мирона. Не добежав с полсотни метров, Мирон упал, запнувшись обо что-то лежавшее на земле, о то, чего здесь точно быть не должно. Одним мгновением Мирон вскочил на ноги и тут же вернулся назад, чтобы посмотреть, что стало причиной его падения. Перед ним лежал его хороший друг Кирьян, которого Мирон упросил не мешать свиданию с Тоней, было это всего два часа назад.

Еще сильнее забилось сердце. Холодным, липким потом покрылись ладони. Мирон затравлено осматривался по сторонам, но на свою беду, медленно, но верно, продолжал двигаться к собственному дому. Уже сейчас приливы страха очень сильно сдавливали всё внутри. Уже сейчас Мирон понимал, что в доме партизаны, поэтому нужно быть максимально осторожным, необходимо стать невидимым, чтобы хоть как-то суметь помочь отцу.

Мирон прижался к стене сарая, который находился всего в нескольких метрах от крыльца дома. Отчетливо были слышны чужие, вражеские голоса. Не было возможности разобрать то, о чем сейчас говорили эти люди, но и без этого было ясно, что итогом любых словесных возлияний станет смерть. Смерть его родителей, его родного дядьки Алексея, который уже месяц проживал у них, потому что пожар уничтожил жилье близкого родственника.

Каковы были секунды, вероятно, что Мирон потерял концентрацию, может, что у него не хватило подготовки, но он ничего не  услышал, ничего не почувствовал перед тем, как к его голове прижался холодный ствол винтовки.

— Не делай никаких движений, иначе останешься без головы — тихо прозвучал голос из темноты.

— Я ничего — еле слышно пробормотал Мирон.

— Автомат на землю положи, пистолет следом за ним — прозвучал голос.

Выполнив указания, Мирон смог разглядеть людей, захвативших его врасплох. Одним из них (тот, что говорил) был довольно пожилой мужик, а вторым был ни кто иной, как его бывший одноклассник, ровесник Костя Глебов.

— Пойдем красавчик — проговорил пожилой мужик, убрав дуло винтовки от головы Мирона, но продолжая держать того под прицелом.

7

Мирон послушно двинулся в сторону крыльца, хотя партизан не озвучил, куда он приглашал последовать Мирона.

— И ты сынок — прошептала мать, увидев Мирона, который оказался в доме с поднятыми вверх руками.

Мирон никак не отреагировал на слова матери, и если признаться честно, то эти минуты стали для него наибольшим позором во всей жизни. Поскольку чувствуя прикосновение вражеской винтовки к спине, он перестал думать о матери, где-то в стороне, на какое-то время, остался и отец. Последующее придет позже, когда животное оцепенение страха уступит своё место психической истерике. А тогда нет, Мирон думал только о том, чтобы не выстрелила эта проклятая винтовка, чтобы не оборвалась его собственная жизнь. Затем уже мать, затем отец. Пройдет не один год и всё странным образом поменяется местами. На первом плане окажутся мать и отец. Безразличным станет сохранение собственной жизни. Таким порядком сам себя будет обманывать Мирон. Только тогда всё выглядело с точностью до наоборот. И провалиться на этом месте, вместе с кроватью, прямо сейчас, когда к концу подошло второе десятилетие двадцать первого века, если что-то смогло поменяться местами в голове. Напрасно долгие годы пытался он это сделать — ничего не вышло.

Отец сидел на кровати, у него на ногах даже не было обуви. Мать стояла у окна, а дядька Алексей находился рядом с ней. Сразу бросилось в глаза, как затравлено двигаются глаза дяди, каким неестественным стало его лицо, как заметно трясутся руки и губы родственника. Выглядело сие непривычно, но еще более странным было то, что Мирон почему-то обратил своё внимание на эти, как могло показаться, неважные сейчас детали. Зачем ему было это нужно, когда своё душевное состояние уже перешагнуло критическую грань, находясь внутри смертельной пропасти где-то посередине. Еще не достигнув дна, но чувствуя неизбежное приближение, которое завершит чудовищное дело. Нет, не разобьет вдребезги сразу, а задержит падение, остановит время, чтобы заставить Мирона спасти себя, чтобы дать ему такой шанс. Ужасный, но единственно возможный. На колени, в слезы. Забыв обо всём, что есть здесь. А если нет, то сильный удар, за ним неизвестность в непроглядной тьме. Прямо здесь в своей, привычной горнице. Вместе с дядькой и матерью, но позже отца. Нет, лучше замедление, лучше попытка раскаяния.

В голове плавал мутный туман. Сухим остроконечным комком сидела в горле сухость. И от чего-то, несмотря на всю катастрофу происходящего, имелось маленькое, но слишком ощутимое — Мирон боялся, что у  него, подобно дядьке Алексею, начнут трястись губы.

— Ну, вот и всё Николай, наконец-то покончим с тобой — глухой, низкий, непередаваемо неприятный голос оглушил Мирона, вернув из объятий пульсирующего страха.

— Кончай, что уж теперь — еще глуше ответил отец, и его голос показался Мирону чужим, как будто из него изъяли, вырвали что-то очень важное, что ушло раньше, что поспешило покинуть отца не дожидаясь неизбежной развязки.

— И не боишься? — с издевкой прозвучал голос человека, которого хорошо знал Мирон.

Знал не только как командира партизанского отряда, куда в течение последних трех лет собиралась самая отъявленная мразь. И не нужно думать, что там нашли себе приют лишь убежденные адепты большевистской тирании, которых не успели перебить в первые дни освобождения земли русской. Имелись там и те, кто по своей природе был отвратителен, был напичкан массой пороков, которые стремились в лоно своей естественной обители, которые не хотели занять осмысленную позицию, принять возвращение основ. Можно было подумать, что причиной тому лишь пороки низменной природы, как пьянство, тунеядство, но нет, основа находилась в иной плоскости — отсутствие веры. А если нет веры, то неизбежно призовет сатана. Он же напомнит о патриотизме, о корнях предков, о родной земле.

Только земля никуда не делась и не суждено немцу ею владеть. Лишь какое-то время, не более этого. Сколько раз говорил обо всём этом отец Вениамин Ерофеев. Сколько раз верил в это, думал об этом Мирон. Отца Вениамина слушали. Были среди слушателей и те, кто через неделю, через месяц, через полгода, но все одно подавался в лес, где презрительным взглядом встречал тот самый командир. Ярый помощник нечистого, того монстра, кто двигая усами, засел в священном кремле, сменив орла на сатанинский символ. Фамилия этого помощника Глебов Петр Андреевич, урожденный забитым батраком и оборванцем, но, не задумываясь, продавший свою жалкую душонку в тот час, когда явился сатана, призвав миллионы похожих на Глебова.

“Его сила даже не в обмане, а в нашей слабости, в том, что мы ничего не можем противопоставить этому обману” — не один раз говорил отец, делал это спокойно, с частичкой философского налета.

Знал Мирон Глебова и до этого времени. Только тогда тот был несколько иным. Не настолько уверенным, но значительно хитрее и лицемернее. Не один раз слышал Мирон, как этот самый            Глебов подолгу убеждал неграмотных крестьян, говорил с ними на равных, покупая этим их заблудшие, слабенькие мозги. Сейчас же Глебов изменился, сейчас он принял своё истинное лицо. Жестокое, бескомпромиссное, появившееся вместе с той силой, что железным молохом двигалась на запад, уничтожая на своём пути всё подряд, карая всех, кто осмелился свободно вздохнуть, осмелился сбросить с себя оковы, поверил в то, что эпоха правления сатаны закончилась.

Одним из этих людей был отец. Вторым был сам Мирон. Рядом находились братья Авдеевы, батюшка Вениамин Ерофеев, Кузьма Сергеевич Воздвиженский и многие, многие другие.

— Смерть одна — произнес отец.

— Своя одна, не спорю — произнес Глебов и тут же наставил пистолет на мать Мирона, та сжала губы еще сильнее, они стали тоненькой полоской на фоне полностью бледного лица.

— Стреляй, чего тянуть — процедила сквозь зубы мать, и Мирону стало страшно не от того, что сейчас Глебов нажмет на спусковой крючок, а от того, что он никогда не видел свою мать такой, никогда не знал её по-настоящему.

— Сильно видать хочешь — произнес Глебов, но стрелять не стал, а перевел дуло пистолета на него Мирона.

С тех секунд началась особая часть трагедии. Прошло огромное количество лет, а Мирон, лежа на своей кровати, и сейчас отчетливо чувствовал каждый из запахов, которыми в ту ночь был переполнен родной дом. Чужие, отвратительные, которые хотелось забыть на протяжении всей жизни, но не удалось, так и остались они в голове, даже спустя семьдесят с лишним лет. Помнил он и то ощущение, в котором, не дождавшись смерти, остановилось время, и не было ничего кроме обычного пистолетного дула. Очень громко тикали в голове секунды, отдаленным казался кашель, непрошено вторгшийся со стороны входной двери, где стоял тот самый партизан, который и привел сюда Мирона, поспособствовав тому, что должно было стать смертью.

— Оставь пацана, он лишь исполнял мою волю. Так же как и твой сын Петр Андреевич — глухо, но при этом жестко, чувствуя собственную убежденность, произнес отец, и Глебов его услышал, он убрал пистолет от головы Мирона.

— Командир хватит разглагольствовать. Давай, кончать их, если кто из них ушел, то Кочинский не заставит себя долго ждать — нервно произнес всё тот же партизан, который сейчас находился возле входной двери и жадно смолил папиросу, которая попала к нему из отцовского портсигара, лежавшего прямо на середине стола.

— Никто не ушел, а разговаривать долго я и не собираюсь. Душа русская своего требует — процедил, сплюнув на пол Глебов.

— Авдеевы где? — спросил после незначительной паузы Глебов.

— Не знаю — просто ответил отец.

— Я же говорю — вновь напомнил о себе всё тот же партизан.

— Нет их сук, уже два дня нету здесь — раздался голос Иннокентия Смирнова, заставив Мирона вздрогнуть.

Прошло не менее пяти минут, как Мирон оказался под крышей родного дома, но он только сейчас обнаружил здесь присутствие Иннокентия и тут же сообразил, что один из верных отцу людей, недалекий и временами смешной Иннокентий, и есть тот засланный казачок, о существовании и необходимом обнаружение которого неоднократно говорил отец.

— Сука — прошипела мать Мирона, в тот момент, когда Иннокентий, произнеся свои слова, появился из коридорчика, который наполовину закрывал угол каменой печи.

— От суки отъявленной и слышимо — отреагировал Иннокентий.

— Готово, командир — громко произнес, вошедший в дом, Макар Михась, бросив на стол веревочку, ту самую, которую никогда не выпускал из рук батюшка Вениамин Ерофеев.

— Кузьма? — грубо спросил Глебов.

— Туда же представлен — засмеявшись, ответил Макар Михась.

На какие-то мгновения в помещение повисла гнетущая тишина. Хорошо было слышно дыхание каждого из присутствующих здесь. Простреливая голову, тикали со стены старые ходики. Безразлично и отстраненно взирали иконы, находящиеся в родительской спальне, и сейчас доступные взгляду Мирона, хотя возле них не горели свечи.

— Товарищи, товарищи, ну, смилуйтесь, пощадите. Я же здесь совсем не при чем! — громко завопил дядя Алексей и еще громче, спустя секунду, рухнул на колени перед Глебовым.

— Алексей! — взвизгнула мать, в этом визге было всё, включая непонимание, отвращение, истерику.

— Пощадите, я ведь пригожусь вам! Я сам искал момента, чтобы вам помочь, чтобы покаяться, о многом вам поведать! Не убивайте! Христом богом прошу! У меня же пятеро детей, по чужим углам ютятся! Смилуйтесь! Не губите! — еще и еще громче вопил дядя Алексей.

— Вот оно как — произнес отец, отвернувшись в сторону, чтобы не видеть брата жены.

Мать молчала, а сам Мирон не испытывал и толики презрения к дяде, не пытался думать, но точно, что не винил того в тот момент.

Позже, значительно позже, как уже упоминалось выше, к Мирону постучится отвращение и презрение, когда воспоминания уже в какой раз будут возвращать Мирона в тот самый день, когда настойчиво будет появляться образ дяди Алексея, стоящего перед Глебовым на коленях. Но ведь и в последующие годы, в совершенно иной обстановке, будет Мирона мучить то чувство, которое не давало осудить дядю в ту страшную ночь. Будет это ощущение вонзаться в Мирона, вгонять в сомнения, говоря лишь одно — жить, жить любой ценой. От мертвого героя толку нет. Нужен живой, и дядя выжил, собственное унижение спасло его. Хуже было то, что явилось затем. Дядя просто скрылся, а когда Мирон нашел его, то глубокий старик сделал вид, что ничего не помнит и никакого отношения ни к Мирону, ни к своей сестре (матери Мирона), не имеет. И не знает, о чем говорит незнакомый мужчина, появившийся в его доме.

— Вызови Глафира милицию, сбегай к соседям — такими словами закончилось свидание с дядей, в конце семидесятых годов прошлого века, в сибирском городе Ачинск.

8

— Батя, Кочинский, с фрицами — ворвался в дом голос Кости Глебова.

Тогда их глаза встретились. Ненадолго, лишь на миг. Но запомнилось на всю оставшуюся жизнь обоим.

— Говорил же, мать твою! — выругался всё тот же пожилой партизан и тут же раздались оглушительные автоматные трели, взорвались сразу две гранаты.

— Этого с собой — указал рукой на дядю Алексея Глебов.

Не успел Мирон хоть как-то оценить происходящее, как Глебов всадил в отца сразу три пули. Кто убил мать, Мирон не видел, но она упала прямо пред его ногами, успев вымолвить: — Сынок.

Дальше был сильный удар по голове прикладом винтовки. Только об этом Мирон узнает позже, тогда же он был уверен, что последовал за родителями в полную темноту неизвестности.

— Почему он меня не убил? — сам себя спрашивал Мирон, рассматривая грязный потолок своей небольшой квартиры, так же и до этого, в других домах и квартирах, в одиночестве и рядом с женщинами, пьяный и трезвый, веселый и не очень.

Еще Иннокентий, он погиб в том бою с немцами. Но Кочинский не поверил Мирону, и Иннокентия хоронили, как героя борьбы с большевизмом, хотя стрелял он в своих, стрелял он в освободителей. Глупая и обидная ирония, что для мертвого Иннокентия, что для Мирона, что и для единственного сына Иннокентия Александра, тот долгие годы доказывал, что его отец не был фашистским прихвостнем. Кажется, что сумел доказать.

— Но и я не сумел его убить, не довелось мне этого сделать. В этом мы квиты. Только помимо меня еще был отец, была мать, а значит, ничего не закончено, пока я не разделаюсь с твоим сынком товарищ Глебов. Страшно подумать, но сейчас, когда всё, как, казалось бы, встало на свои места, мы продолжаем существовать на тех же условиях, что в сумрачные годы власти супостатов и безбожников. Разве должно быть так? Почему и от чего такая вопиющая несправедливость? Где пришествие божественного промысла, почему он упорно молчит? Разве осознание веры ни должно было всё поставить по своим местам, которые четко понятны и определены. Для чего продолжается это лживое искажение, если весь нормальный мир давно отрекся от этого. Все и везде, только не у нас. Вот от того продолжает уверенным героем расхаживать Глебов Костя. Превратившийся в труху, так же как и я. Только мне каждая морщина, каждый исчезнувший волос дались с невероятным трудом, а ему так просто, по праву победителя. Не случилось разве нашей победы, разве не было триумфа, пришедшего в старости, но заслуженного, но неизбежного. Только нет, с прежним почетом славят убийц, находят в придачу тысячи оправданий подонкам подобным Косте Глебову.

Простая, крестьянская закваска. Без всяких вычурностей и идеалов. Разве не на её основе жили мои родители, разве они не правильно понимали простейшие истины — дед Мирон говорил в пустоту.

Никто его не слышал. Никто не мог ему возразить. Никто не мог его поддержать. Оставалось, в очередной раз, вступить в воображаемую полемику со старым другом Кишиневским, с которым они спорили постоянно, хотя не было у них каких-то принципиальных разногласий, но было достаточно незначительных мелочей, чтобы схлестнуться в споре, доходящим не один раз до озвучивания проклятий в адрес друг друга, и хорошо, что имелся некий предел, не позволяющий им устроить более серьезное выяснение отношений.

Впрочем, мысленный диспут с воображаемым Кишиневским продлился недолго. Мирон не заметил, как отключился ко сну.

Много лет сон был верным помощником Мирона. Опровергая, за редким исключением, все известные предрассудки, в которых сон зачастую приносит продолжение душевных метаний, создает контрастное усиление, часто именуемое в народе кошмарами. Только на Мирона это общепринятое правило не распространялось, в сновидениях Мирона редкостью были душевные терзания, напротив, сон старательно освобождал сознание, преподнося Мирону незатейливые сюжеты, простое мелькание лиц, обрывочные диалоги, или просто продолжение, повторение чего-то приятного, бывшего с Мироном в реальной жизни. Где были женщины, были чувства, мечтания, риск и адреналин. Вот и на этот раз Мирон заново переживал свою давнюю встречу с Оксаной Борисовной. Страстно целовал её обольстительные губы. Другой была квартира, изменилась обстановка. Да и их коротенькие диалоги отличались от тех, что были когда-то на самом деле. Затем он жадно сжал её в своих объятьях. Чувствовал, как сильно и взволновано бьется её сердце. Вновь повторенной реальностью стал долгий поцелуй. Мирон не смог бы оторваться, но на тумбочке зазвонил старенький, проводной телефон.

Мирон с большим трудом поднялся на ноги. Целую минуту он двигался в направлении звонившего телефона, боясь, что тот вот-вот перестанет звонить и всё приложенные усилия окажутся тщетны.

— Да — прохрипел дед Мирон, а затем пять минут слушал кого-то находящегося на другом конце провода.

Положив трубку, Мирон значительно преобразился, даже акцентировано прокряхтел, включая простенький электрический чайник на кухне. Посмотрел на часы, вспомнив о внуке Толяне и его друге Димоне.

“Надо же таким образом поганить собственное имя, родителями данное. Вместо Анатолий — Толян, вместо Дмитрий — Димон” — неприязненно думал Мирон, стараясь представить каким образом идут дела у его подопечных.

“Может, что и не пошли некуда сволочата, ну тогда, дед уму разуму научит. Не будет денег, жизнь с овчинку покажется” — продолжил свои размышления Мирон, на этом успокоился, вспомнив о недавнем звонке одной хорошей знакомой, через которую он точно убедился в том, что некий старик с орденом ни кто иной, как Глебов Константин Петрович.

9 

Толян и Димон исправно сохраняли безопасную дистанцию от медленно шагающего старика. Давалось им это нелегко, поскольку водка уже хорошенько успела разогреть кровь и открыто протестовала против настолько медленного движения. Прошло всего пять минут, а сыщикам уже пять раз пришлось остановиться, стоять с видом полных идиотов, имитируя телефонный разговор или, в очередной раз, прикуривая. Если Димону происходящее нравилось, то Толян не скрывал своего недовольства. Он постоянно бурчал, проклиная как идущего впереди, с палкой в руках, деда, так и деда собственного, и если бы не было дедовских денег, то катись оно всё ко всем известным чертям.

— Когда он наконец-то дойдет куда — шипел Толян.

— Терпение Толян, обязательно дойдет. Не мог он отправиться куда-то далеко, сам ведь знает о том, что неходячий — подбадривал друга Димон.

— А если он прямиком на кладбище — неожиданно пошутил Толян.

— Офигеть, если бы так было. Прикинь, старикашка сам явился в назначенный час. Мол, вот и я, что заждались — развеселился Димон, а дед вновь остановился, чтобы отдохнуть.

— Проклятие — простонал Толян.

— Нудный старик. Пинка бы ему в жопу всадить, чтобы двигался быстрее — поддержал друга Димон.

— Так давай и всадим, для ускорения — совершенно серьезно произнес Толян.

— Брось, всё испортить хочешь — отреагировал Димон.

— Надоело — буркнул Толян.

— Уйдем, твой дед больше денег не даст. Я наблюдал за его выражением лица, он шутить не станет. Конкретный у тебя дедуля. Иногда чувствуешь, что просверливает тебя насквозь — произнес Димон.

— Дед солидный, прямо от души. Батя его всю жизнь боялся. Что дед скажет, то и будет — согласился Толян.

— Сколько он раз сидел? — спросил Димон.

— Хер его знает, но три раза точно — не скрывая гордости, ответил Толян.

— Да — с восхищение протянул Димон.

— Постой, смотри, куда он нас привел — с изменившейся интонацией проговорил Толян.

— Дом какой-то — произнес Димон, наблюдая за дедом, который остановился возле крайнего подъезда и не торопился войти внутрь.

— Это же дом, где моя бывшая живет — процедил сквозь зубы Толян.

— Точно, я и не вкупился — удивленно произнес Димон, а дед продолжал стоять на одном месте, и сейчас было мало сомнений в том, что он кого-то ждет.

— Ждет кого — произнес Толян, почувствовав что-то вроде интереса к делу, которое до этого лишь раздражало.

— Похоже — отреагировал Димон.

10

Константин Петрович Глебов ожидал Марину, стоя возле её подъезда. Они договорились о встрече буквально вчера, во время их первой встречи, которая произошла совершенно случайно, что для Марины, что и для Константина Петровича. Обстоятельства же их нечаянного знакомства казались чем-то неправдоподобным, тем чего не случается в реальности. Чаще в кинофильмах, книгах, а когда в повседневной обыденности, вот здесь можно и нужно было задуматься. Но всё произошедшее имело место, и самому Константину Петровичу виделось очень странным. Говорить — говорят, что-то рассказывают, а как оно на самом деле, как оно на собственной шкуре испытать то, что случается не просто чем-то индивидуальным, а то, что воспринимаешь невозможным. Жил, работал, планировал, мечтал, осуществлял, дожил до неприличной ветхости. И всё это время был полностью уверен в собственной адекватности. А если всё же нет? А может так сталось, что всё пригрезилось, так как будто заснул, сидя в кресле средь бела дня, ведь глубокая старость, в противовес молодости, очень любит сон. Но тот мужчина, который выступал с трибуны заводского клуба “Электросила”, со странной речью о всеобщем покаянии, о неотступном долге перед невинно уничтоженными предками, слова которого попахивали чем-то инородным, неуместным перед сотней ветеранов труда, бывших заводчан, и несколькими приглашенными ветеранами войны, в числе которых был и Константин Петрович. Ладно, с покаянием, бог с репрессиями. Хотят каяться, пусть делают это. Но ведь кто-то допустил, кто-то не подумал или просто безразличие в угоду общепринятых сейчас правил. Не в этом дело, а в движениях этого мужчины, в его глазах, в мимике лица, в манере говорить — вот в чем дело, вот что заставило Константина Петровича забыть обо всем на свете, и когда Семен Иванович спросил о чем-то, то Константин Петрович не расслышал.

Этот мужчина, говоривший о репрессиях и вечном покаянии перед всем миром, он был часть от части с человеком, которого очень давно не видел Константин Петрович, но помнил отлично, из-за этой манеры речи, привычки двигать руками, переводить глаза, делать отличительные паузы. Так выглядел Василий Авдеев, он же лютый враг советской власти и советского народа до войны, он же фашистский холуй и палач в годы страшной войны. И совсем неважным, и совсем не могло обмануть, что внешне эти люди не были точными копиями. Особые признаки были куда сильнее. Внешность может совпасть, это иногда случается, а вот эти жесты, эта интонация — нет, такое случайным совпадением не бывает.

— Как фамилия этого человека? — спросил Константин Петрович у пожилой женщины, бывшей когда-то начальником отдела кадров завода “Электросила”, а сейчас находящейся по правую руку от Константина Петровича.

— Кривицкий Иван Сергеевич, он тоже имеет отношение к нашему заводу, когда-то работал в нашем НИИ, но хочу перед вами извиниться, за содержание его речи, здесь не обошлось без нашего молодого директора.

Последние слова женщина произнесла чуть слышно, и Константин Петрович их почти не расслышал, зато хорошо запомнил фамилию Кривицкий.

“Вряд ли ему сгодилась собственная фамилия” — резонно подумал Константин Петрович и не мог дождаться, когда закончиться торжественная часть мероприятия, посвященного юбилею предприятия, и гости перейдут в фойе клуба, где были накрыты скромные столы с бесплатным угощением.

“Лишь бы он не ушел, лишь бы остался” — думал Константин Петрович, еще не зная в какой форме станет говорить с этим человеком.

— Когда мы все окончательно осознаем насколько большая вина лежит на всех нас, насколько отвратительно время, из которого все мы родом — громко и импульсивно вещал Кривицкий, в зале же стояла полная, гнетущая тишина, и могло показаться, что присутствующие уже сейчас прониклись мантрам оратора, что если случится еще несколько минут проповеди, то все в едином порыве упадут на колени и станут проклинать самих себя,  каясь за преступления, которых никогда не совершали.

— Вот тогда, только тогда, мы сможем пойти вперед, сможем стать общей частью цивилизованного мира. Невинные жертвы вопиют к нашей совести. Каждый из этих людей был достоин свободы и права выбора. Каждый из убиенных тоталитарным режимом хотел достойно жить, хотел любить, мечтал быть счастливым. Помня о них, помня о времени, убившем наших сограждан, мы не должны сделать новой ошибки, мы не можем позволить различным реваншистам и прочим подонкам возвернуть нас во времена насилия, беззакония, классового сознания и прочей ереси, от которой нам всем удалось избавиться. В этом и есть великий смысл покаяния, ибо помня и зная, никогда не допустишь повторения пройденного — закончил Кривицкий, но еще нужно добавить, что на этот раз ему пришлось изменить свой доклад, потому что его предупредили о том, что в зале будут находиться ветераны войны. Поэтому целый параграф, посвященный единству Сталина и Гитлера, пришлось не озвучивать.

Кривицкий никуда не ушел. Он шумно что-то обсуждал, находясь в компании полного мужчины, возрастом не менее шестидесяти лет, и двух женщин пенсионного возраста, которые, по скоротечному решению Константина Петровича, являлись женами этих двоих. Очень осторожно стараясь не привлечь к себе внимания, Константин Петрович оказался за спинами разговаривающих.

— Так-то оно так, но сталинские злодеяния не могут ассоциироваться с одним лишь ГУЛАГом и коллективизацией, было еще много чего, что нельзя назвать детскими забавами, например, депортация целых народов, преследования евреев — импульсивно говорил Кривицкий.

— Ну, ты же знаешь этих большевиков, у них цель всегда оправдывала средства, а с достижением целей, здесь всё же трудно поспорить. Сделано было много, очень многое состоялось — возразил полный мужчина, а одна из женщин (вероятно, что именно его жена) всё время утвердительно кивала головой, как будто дирижировала словами своего мужа.

— Всё это было бы сделано и без Сталина и Ленина, без их последователей, естественным путем, произошло бы — чуть ли ни выкрикивал Кривицкий.

— Ты же знаешь, ужас, как не переношу я сослагательного наклонения — скривился полный мужчина.

— Во всем мире, посмотри, во всем мире — еще более нервничал Кривицкий, а Константин Петрович теперь был уверен на всё сто процентов, ошибки не было, ни в ощущениях, ни в предчувствии, ни в смысле того, о чем говорил успевший состариться потомок Василия Авдеева.

Хотя Василий не только говорил, он  больше убивал, пытал, поджигал, казнил…

— Господин Авдеев, можно вас на минутку — неожиданно громко произнес Константин Петрович и тут же постарался максимально сконцентрироваться, чтобы не упустить момента реакции на свое обращение со стороны этого человека.

Ожидание не обмануло, и Кривицкий заметно передернулся, словно на него вылили ведро холодной воды. Но уже через несколько мгновений сумел вернуть себе первоначальный вид и спросил, разыгрывая искреннее удивление: — Вы меня?

— Да, вас господин Авдеев — громко подтвердил Константин Петрович, не сводя глаз с Кривицкого.

— Но позвольте, моя фамилия Кривицкий — произнес Кривицкий.

Собеседники Кривицкого с интересом ожидали продолжения, переводя свои взгляды, то на Ивана Сергеевича, то на неожиданно появившегося ветерана.

— Давайте отойдём на минутку — продолжил Константин Петрович, Кривицкому пришлось согласиться, он недоуменно улыбнулся своим товарищам: ну, я сейчас, не знаю, не понимаю, что происходит.

После Иван Сергеевич двинулся к Константину Петровичу, который уже успел отойти на пару метров, оказавшись возле большого окна, имевшего широкий, старомодный подоконник.

— Я хорошо знал вашего отца. Не один раз дорожки судьбы сводили меня с Василием Авдеевым. Вы на него сильно похожи, но не так внешне, как во всем остальном. Услышал ваш голос, увидел то, как вы двигаетесь. Да и внешне похожи, сейчас вижу, много общего, очень много общего — уверенно и спокойно начал Константин Петрович.

— У моего отца была фамилия Кривицкий. Вы, наверное, меня с кем-то путаете. Фамилию Авдеев я слышу впервые в жизни, никогда не сталкивался с людьми, имеющими такую фамилию — ответил Кривицкий.

 Константин Петрович вновь отметил, как показательно движутся глаза этого человека, как искривляется рот, почти так же, как и в далекий отсюда сорок второй год, когда Василий Авдеев лично приводил в исполнение казнь через повешение. Перед Авдеевым тогда была пожилая учительница. Женщина кроткого, интеллигентного нрава, уличенная в сотрудничестве с партизанами.

 Осень, все усыпано желтой листвой. Страшная, какая-то неестественная, виселица, а вокруг неё испуганные и придавленные страхом люди, каждый из которых, в данный момент, представляет самого себя на месте учительницы, которая выглядела спокойнее, чем все находящиеся рядом, включая самого Костю, прятавшегося в одном из близлежащих сараев, уже давно не имевшего возможности находится под крышей родного дома. Но, а Марию Васильевну он знал очень хорошо, неоднократно передавая ей и получая от неё устную информацию, предназначенную для партизанского отряда.

— Ваш отец ведь не один год провел в лагерях, здесь не может быть ошибки — произнес Константин Петрович, и это была неожиданная импровизация, еще секунду назад он и не думал о таком повороте, только вспомнились многочисленные слова Кривицкого, о репрессиях, тирании, от того и всплыло это в голове на заднем плане, а на переднем крутилась тупая досада: а что я могу предъявить, какой смысл имеет этот мой демарш.

— Да, конечно, он очень сильно пострадал. Ему переломали всю жизнь. Страшно даже подумать, но всё же его фамилия Кривицкий, да Кривицкий — возбужденно произнес Иван Сергеевич.

“Кривицкий” — мысленно повторил Константин Петрович.

Почему сразу не вспомнилось, не пришло в голову.

 Константина Петровича навылет прострелило страшное сопоставление. Он вспомнил человека, имевшего фамилию Кривицкий. Невзрачный, сутулый мужичок, живущий на отшибе, вместе с матерью старушкой. Замкнутый, но при этом чертовски работящий. Мало разговаривающий и не любивший посещать какие-либо компании. Всё время погруженный в собственные мысли, всё время сам по себе. К началу войны, кажется, что ему было уже лет за сорок. Наверное, потому и не был он мобилизован в самые первые дни, а стремительное наступление фашистов оставило настоящего Кривицкого на оккупированной территории. В партизанах он не был, но и в симпатиях к фашистам и их прихвостням его тоже нельзя было обвинить. Просто работал в бригаде железнодорожников, в той самой, в которой находился партизанский связной Андреев. А затем Кривицкий пропал, и выглядело это очень странно. Уехать куда-то не мог, не сумел бы бросить уже совсем немощную мать. В лапы местных карателей не попадал — это было известно точно. Об его исчезновении говорили, но не так уж много, и больше данное было связано с тем, что осталась совершенно одна мать Кривицкого. Мертвого тела так же никто не видел.

И только сейчас, очень много лет спустя, Константин Петрович мог с полной уверенностью сказать, что давно истлевшие останки настоящего Кривицкого по-прежнему находятся где-то совсем недалеко от его же родного дома. Может всего в сотне метров, где к огороду подступает чаща леса, а может, что и дальше, возле тихой речки, которую в некоторых местах можно перепрыгнуть. Возможно, что где-то еще, но в любом случае следы настоящего Кривицкого не ведут куда-то далеко, обрываются они поблизости тех мест, где он родился, вырос, жил.

11

У Константина Петровича по телу пробежали холодные мурашки. Это ведь еще не всё. Есть еще, и оно сейчас противно сжимает внутренности. Ведь Кривицкий пропал, кажется, осенью сорок третьего года, когда еще вольготно и уверенно чувствовала себя вся эта мразь, когда не было у них той панической истерики, которая заставит их проявлять воистину массу остроумных ходов и способов, чтобы уйти от возмездия, чтобы сбежав, раствориться среди ничего не подозревающих советских граждан, чтобы, использовав возможности своих покровителей, оказаться далеко от границ недружелюбной родины. Всё приведенное придет позже, придет в сорок пятом году, в лучшем случае, в конце сорок четвертого года, а тогда был сорок третий. Только Василий Авдеев уже тогда думал, просчитывал варианты отступления. Он отличался от всех них, и это сразу бросалось в глаза. Он был умный, расчетливый и очень опасный враг.

Минутой в памяти Константина Петровича пронеслись многие и многие годы. Совсем ненадолго остановились они, достигнув заданной отметки, а спустя десять секунд начали, с невероятной скоростью, отматываться назад.

— Неужели настолько похожие люди — произнес Константин Петрович.

— Всякое бывает, извините, я вынужден вас покинуть. Меня ожидают друзья, но мне хотелось бы с вами еще встретиться, чтобы вы мне рассказали о тех страшных временах. Мне всегда интересно услышать воспоминания очевидца жутких преступлений. Тем более вы можете рассказать очень интересную историю. Трудно представить, что в далеком прошлом существовал человек сильно похожий на моего несчастного отца, и при этом с одинаковой, трагичной судьбой. Лагеря, колючая проволока, тирания, холод, голод, рабство — всё при полной невиновности  — разошелся Иван Сергеевич, домысливая то, о чем Константин Петрович не говорил, и неприязненно морщась внутри, еще плохо соображая: насколько опасно появление этого проклятого старика, откуда он вообще мог возникнуть.

— Да, очень уж интересная история. Редко бывают более занимательные истории — отреагировал Константин Петрович.

— Вот и чудесно, давайте встретимся через две недели, здесь же, будет очень интересный тематический вечер, на тему истории нашей несчастной родины при власти коммунистов. Я буду читать небольшой доклад и воспоминания одного человека, сильно пострадавшего в те сумрачные годы — продолжил Иван Сергеевич, продолжая изображать беззаботность и непонимание.

— Я обязательно приду — солгал Константин Петрович, думая о совсем другом, прямо противоположном тому, о чем говорил этот импульсивный тип, родной сын Василия Авдеева.

— Приходите — в этот момент Кривицкий замялся, Константин Петрович понял, что тот хочет обратиться к нему по имени отчеству.

— Глебов Константин Петрович — представился Константин Петрович.

— Я Иван Сергеевич — ответил Кривицкий, но фамилию произносить не стал.

“ Да, настоящего Кривицкого звали Сергей” — сам не зная, каким образом, но отчетливо вспомнил Константин Петрович.

— Так я буду вас ждать, Константин Петрович — произнес Кривицкий и протянул руку, Константин Петрович был вынужден ответить взаимностью, а после этого медленно побрел в сторону выхода из клуба.

Только пройдя десять метров, перед самым выходом из зала, Константин Петрович был вынужден остановиться. Сильная боль прорезала грудную клетку. Стало тяжело дышать. Пришлось опереться спиной о стену и так простоять не менее двух минут, пока боль ни отступила.

Константин Петрович хотел последовать дальше, как увидел, что к продолжающему беседу Кривицкому и его собеседникам подошла молодая женщина, которая была сильно похожа на одну из двух женщин, определенную Константином Петровичем, как жена Кривицкого. Подошедшая женщина что-то достала из своей сумочки и передала Кривицкому.

“Дочь его” — подумал Константин Петрович и всё же начал двигаться к выходу на улицу.

Целую вечность спускался он по высокой и довольно широкой лестнице. Старался убедить себя в том, что сейчас не стоит не о чем думать, но в голову всё одно лезли братья Авдеевы, примешивался к ним настоящий Кривицкий, который, в воображении Константина Петровича, стоял возле своей старенькой, кособокой избы и жадно курил папиросу, любуясь панорамой летнего заката. Из-за спины Кривицкого выглядывали два подслеповатых окошка, в одном из них тускло горела керосиновая лампа.

Константин Петрович наконец-то оказался в холле первого этажа, неподалеку от массивных входных дверей. Слева располагался ряд кресел, над ними находились высокие, большие окна. Прямо над головой свешивалась красивая люстра, бывшая порождением ушедшей эпохи, с множеством стекляшек, цепочек, висюлек. Под ногами добротный пол, выполненный из коричневой плитки, имевшей в себе сложный, орнаментный узор. Константин Петрович решил присесть, подумал о том, что отдых лишним не будет, и взял направление к расположенным у окон креслам. Оставалось несколько шагов, но сердце, не дождавшись передышки, заявило о себе еще большей болью. Всё закружилось, поплыло перед глазами настолько быстро, что Константин Петрович даже не успел хоть чего-то сообразить, потеряв сознание. А когда глаза открылись, то передним находилась дочь Кривицкого.

— Вы слышите меня? Вы хорошо меня видите? Я врач, я уже вызвала скорую помощь — говорила дочь Кривицкого, на её лице можно было увидеть искреннее переживание и сочувствие.

— Всё хорошо внучка, не нужно никакой скорой помощи. Всё равно уже своё отжил. Лишняя морока людям — тихо, еще до конца не придя в себя, прошептал Константин Петрович.

— Ну, что вы говорите. Никогда нельзя так говорить. Какая разница сколько вам лет, если медики могут помочь, то они помогут. Не всё измеряется возрастом — спокойно и ласково говорила дочь Кривицкого, держа Константина Петровича за руку, он же сидел, прислонившись спиной к креслам, правда, продолжалось это совсем недолго, потому что появились двое мужчин, которые помогли Константину Петровичу принять нормальное положение, усадив ветерана в одно из кресел.

Ехать в больницу Константин Петрович наотрез отказался, несмотря на всё уговоры врача скорой помощи и дочери Кривицкого.

— Лучше проводите меня, если, конечно, вы не торопитесь — неожиданно попросил Константин Петрович, обращаясь к дочери Кривицкого.

— Сразу набирайте нам, если что — произнес молодой врач, так же обратившись к дочери Кривицкого.

— Меня зовут Марина — произнесла дочь Кривицкого, расположившись рядом с Константином Петровичем.

— Глебов Константин Петрович — прозвучало в ответ.

— Зря вы Константин Петрович не захотели поехать в больницу — произнесла Марина, стараясь делать серьезный, строгий вид, но было видно, что это у неё не особо хорошо получалось.

— Я недалеко отсюда живу, всего метров пятьсот. Конечно, хожу медленно — произнес Константин Петрович, никак не отреагировав на сожаление Марины, по поводу стационара.

— Не переживайте, я с огромной радостью вас провожу. У меня сейчас как раз свободное время — улыбнувшись, произнесла Марина.

— Спасибо Марина, я ведь только что разговаривал с твоим отцом, если, конечно, не ошибаюсь — произнес Константин Петрович, удивив своими словами Марину.

— В клубе? — спросила Марина.

— Да, ведь его фамилия Кривицкий? — уточнил Константин Петрович.

— Кривицкий Иван Сергеевич — подтвердила Марина.

— Тогда точно с ним. Давай пойдем потихоньку, а то право становится перед тобой неудобно — проговорил Константин Петрович и начал подниматься, Марина сразу поспешила ему помочь, но Константин Петрович попытался отказаться от помощи, произнеся: — Я сам Марина, позволь, попробую сам.

Марина не стала настаивать, Константин Петрович хоть и медленно, но справился сам, а после этого они не спеша покинули здание клуба, преодолев еще одну высокую лестницу. Перед ними предстал центральный, городской проспект. Три автомобильные полосы в одном направлении, три полосы в обратную сторону, ожидающие разрешающего сигнала светофора автомобили. По тротуару, навстречу и попутно, двигалось большое количество народу, которые, по большей части, были людьми совсем молодыми — студентами.

— Молодость прекрасна — произнес Константин Петрович, не скрывая в своих словах грустной, лирической интонации.

— Жаль, что молодость так быстро проходит — поддержала разговор Марина.

— Ну, ты Марина еще молода. Ведь зрелость — это часть молодости. А вот когда человек доживает до моих лет, то он отчетливо осознает произнесенное мною. Когда Марина тебе исполнится столько же лет, как мне сейчас, то не вспомнишь наш разговор, а жаль, но я уверен, что ты поймешь то, о чем сейчас говорю я. Даже если не вспомнишь, что когда-то помогла незнакомому старику, который очень тебе благодарен.

— Спасибо вам — смутившись, произнесла Марина, не смея возражать Константину Петровичу.

 Хотя до конца не могла разделить выводов, произнесенных им, поскольку виделось, что молодость это именно вот эти девчонки и мальчишки, которые с горящими глазами, с неудержимой энергией, спешат по своим делам, стараются успеть за своим временем, что обязательно воспринимается ими, как беспечная пора, имеющая огромный запас жизненного пространства, которому нет никакого предела. И лишней выглядит любая хандра. Пусть временами настигает, пусть крутится где-то поблизости. Всегда можно быстро от неё сбежать, оставить с носом, забыть за дверьми учебного заведения. Когда тебе девятнадцать, то…

Пройдя метров сто, Константин Петрович и Марина свернули в левую сторону, оказались на куда более спокойной улице.

— Подожди Марина, давай остановимся — попросил Константин Петрович.

— Вы себя нехорошо чувствуете? — спросила Марина.

— Нет, просто вновь появился этот странный старик, уже в третий раз его вижу. Ощущение, что он следит за мной — произнес Константин Петрович.

Константин Петрович сумел удивить Марину, и она начала вертеть головой в разные стороны.

— Осторожно, не стоит привлекать внимания — прошептал Константин Петрович.

— Напротив, если он следит, то пусть знает, что вам известно об этом. А если показалось, то и переживать нечего — не согласилась с Константином Петровичем Марина.

— Так-то оно так, вряд ли кому нужно за мной следить. Неужели старческое слабоумие подоспело ко мне на порог. Страшно даже подумать об этом — сказал Константин Петрович, а Марина всё же увидела странного старика с палкой в руках.

Был он высок ростом, с полностью лысой головой. Сильно сутулился и, действительно, старался всматриваться в их с Константином Петровичем сторону. Что-то от Мефистофеля было в облике этого старика, что-то совершенно не соответствующее происходящему здесь и сейчас. А когда мутный взгляд этого крайне необычного человека пересекся с взглядом Марины, то он мгновенно двинулся прочь, показывая, что не имеет к ним никакого отношения.

— Кажется, что вы правы — произнесла Марина, и этим, в какой-то мере, удивила Константина Петровича.

12

— Если это так, то все одно не пойму, кому какая нужда следить за мной. Тем более этот старик, но мы с ним, мы, наверное, ровесники — произнеся эти слова, Константин Петрович заметно изменился лицом, не было сомнения в том, что только что озвученные сомнения претерпели изменения, виной тому стала мысль о возрасте, который притянул к себе то, что именуется памятью, в хранилищах которой можно отыскать очень много того, что еще в силах напомнить о себе.

— Он скрылся за тем домом — произнесла Марина.

— Ну, пойдем — предложил Константин Петрович.

В течение нескольких минут они шли молча, но когда миновали еще один светофор и перекресток, Марина напомнила о том, что их разговор оборвался на очень интересном месте: — Вы говорили, что разговаривали с моим отцом.

— Да, Марина — ответил Константин Петрович.

— Если не хотите, то можете не говорить — произнесла Марина.

— Даже не знаю. Дело слишком непростое, да и разговор, как таковой, у нас с твоим отцом не получился. Я принял твоего отца за сына одного хорошо мне знакомого человека, но он постарался меня убедить в том, что это не так — произнес Константин Петрович, думая этим закончить разговор на данную тему.

— Сильно они похожи? — спросила Марина.

— Как бы тебе сказать. Я сравнивал твоего отца с его отцом, вот так будет правильно — проговорил в ответ Константин Петрович.

— С моим дедом? — заинтересовалась Марина.

— А ты видела, знала своего деда? — вопросом на вопрос ответил Константин Петрович.

— Когда была маленькой, только сама я не помню. Отец говорил о том, что видел он меня, подарки какие-то привозил — честно ответила Марина.

— Что не помнишь, то так бывает, а отец твой, действительно, имеет много общего с дедом, только дед был ниже ростом, более крепкий телосложением, голос у него был низкий, грубый. Говорил он не так интеллигентно, как бы ближе к народной массе. Да, что говорить, годы совсем иные были. Вот и мой дом, Марина. Спасибо тебе, за помощь, хотя если хочешь, то могу угостить чашечкой чая — произнес Константин Петрович.

— Нет, спасибо, но я вас всё же провожу до квартиры — улыбнулась Марина.

Константин Петрович не стал возражать. Не хотел он и продолжения темы отца и деда Марины.

— Снова этот ужасный старик — настороженно произнесла Марина, в тот момент, когда они уже подошли к подъездной лестнице, состоящей из трех ступенек.

— Смерть моя что ли, в таком обличии, за мной ходит — пошутил Константин Петрович.

— Вы меня пугаете — не поняла шутки Марина.

— А что мне думать, только и приходится — улыбнулся Константин Петрович.

— Нужно подойти к этому старику и спросить. Мне даже интересно стало, что это за игра такая — предположила Марина.

— Может быть, что и не игра, хотя, конечно, что может быть проще, чем выяснить таким способом — не совсем ясно выразился Константин Петрович.

— Давайте, я спрошу у него — неожиданно предложила Марина.

Старик высокого роста, тем временем, скрылся из обозрения. Но было отчетливое ощущение, что далеко он не ушел, и ближайший угол дома стал его пристанищем.

— Попробуй — произнес Константин Петрович и тут же что-то нехорошее врезалось в сознание: что же это я, это может быть опасно.

— Минутку — произнесла Марина и не зная, не думая, о чем будет говорить со странным стариком, двинулась к предполагаемому месту нахождения последнего.

…”Вот это странно. Кто бы мог подумать. Что у них может быть общего. Как начала закручиваться интрига. Случайная встреча или всё же Глебов знает обо мне, Глебов не так прост, как я думал” — поток непредвиденных размышлений, пришедших следом за неожиданным развитием событий, крутился в голове Мирона.

В первый раз он увидел их возле заводского клуба. Поначалу, дед Мирон подумал о том, что женщина идущая рядом с Глебовым, лишь внешне схожа с бывшей женой внука Анатолия. Но спустя пару минут наблюдения, дед Мирон понял, что рядом с Глебовым действительно Марина Кривицкая. Она же дочь Ивана Сергеевича, она же внучка Василия Авдеева, старшего из двух родных братьев Авдеевых, близких друзей отца, которым лишь по счастливой случайности удалось избежать неминуемой смерти летом сорок четвертого года. В ту памятную, злосчастную ночь, когда он Мирон, отрешенный от всего на свете, за исключением сохранения собственной жизни, стоял посередине зальной комнаты родительского дома.

Уже после окончания драматических событий великой войны, пути Мирона и братьев Авдеевых стали единым целым, в разные годы, при различных обстоятельствах. Не один раз случалось так, что они не понимали друг друга, причем, выяснения отношений происходили как между братьями, так и Мирон не мог найти общего знаменателя с кем-то из них, хотя особенно с Аркадием.  Бывало, что доходило до разборок на кулаках, но при этом между ними всегда имелось общее, что закостенело стальным каркасом, что являлось нерушимым, совместными корнями уходящее в толщу лет, туда, где имели и потеряли они сладостные минуты восстановленной справедливости, но нигде и никогда не теряли надежды.

Мирон дождался этих лет, а братья Авдеевы нет. Василий умер в первой половине восьмидесятых, Аркадий двумя годами спустя. Их родная фамилия, к тому времени, давно приказала долго жить, поэтому без особых почестей хоронили Кривицкого и Новоселова, и никто на самом деле не знал, кого принимает русская земля. Мирон же неоднократно думал именно об этом, провожая в последний путь Василия, прощаясь с Аркадием. Другими должны быть похороны героев. Неприязненное чувство зловещей иронии мучало Мирона. Никому ничего нельзя было сказать (на похоронах Василия можно было откровенничать с Аркадием, который приехал, был один, без жены и сына) Можно было общаться с потомками братьев, рассказывать им истории, которых на самом деле никогда не было. Иногда кивать головой, слушая что-то совершенное неважное, имеющее к истинному обличию покойных очень незначительное отношение.

И всегда и всюду не выпускать этих людей из своего поля зрения. Конечно, было это трудно и не всегда удавалось в полном объеме. Только судьба бывает не только чужой и злой теткой, бывает она и доброй, ласковой любовницей. Возвращая отложенные годами долги, если не полностью, то хотя бы частично. Так и Мирон, и сыновья братьев Авдеевых, в один год, без всяких действий со стороны Мирона, оказались в соседних городах. Теперь он мог видеть обоих чаще, вновь могли они вспоминать что-то незначительное, иногда касаться главного, в которое Мирон всё же посвятил сыновей братьев Авдеевых. Сделал это очень осторожно, но и это шокировало обоих, не понравилось, воспринималось тяжело. Хотя Иван Кривицкий догадывался о том, как на самом деле выглядит семейная история. Дмитрий же принял правду молча. Выглядел угрюмым и подавленным. Мирон, в свою очередь, всё понимал, не ожидал другой реакции, ибо слишком много лет вынужденного молчания и выдуманных историй успели сделать своё дело, поэтому глупо было бы думать о восторженной радости, нечего было рассчитывать на то, что Иван и Дмитрий станут общаться, объединенные общей кровью и памятью — это и не входило в планы старика. Еще когда молодыми людьми были Иван и Дмитрий, бесповоротно разошлись дороги их отцов, родных братьев, а значит и не стоило чему-то меняться. Другое дело сам Мирон, ведь он оставался последним, хотя всего на десять лет был младше Аркадия, двенадцать лет разницы было между ним и Василием.

Само время, казалось, всё поставило на свои места. Тогда Мирон неоднократно задумывался о том, чтобы вернуть свою родную фамилию. Хорошо то, что судьба и на этот раз оказалась благосклонной, и видевшиеся незначительными обстоятельства, стали Мирону судьбоносными знаками. Рано было возвращаться к истокам. Рано было и говорить о том, чем ему хотелось гордиться. А значит, оставалось придерживаться прежней формулы. Уже проверенной, этим сложившейся и хорошей, но всё же вымышленной.

Текло время. Пожаловал этап незапланированной старческой дряхлости.  Вряд ли стоит это описывать, вряд ли стоит особо осмысливать. Только на самый задний план начали откатываться, еще недавно горевшие страстным пламенем, помыслы и мечты по их осуществлению. Всё чаще приходило успокоение, с ним всё более важную роль стали играть нехитрые иконки, размещенные на обычной полке для книг, только сверху, чтобы виделись отдельно. К ним, что естественно, начали стремиться мысли, которые раз за разом путались и терялись, не понимая сегодняшнего дня. Зато, они же, отлично чувствовали себя в прошлом, и этим приносили деду Мирону ни с чем несравнимое блаженство. Он с огромным удовольствием перемещался в пространстве, пересекал временные вехи, чтобы вновь оказаться в самое счастливое время своей жизни, которого ему было дано всего три с небольшим года.

Возможно, что таким скучным образом и закончились бы отведенные Мирону годы. В рутинном однообразии и старческом скрипе случились бы его последние часы. В один из мрачных, дождливых дней пожаловала бы к нему смерть. Возможно, что позволила бы она  перекинуться с ней же парой слов напоследок. Возможно, что выпили бы за столь долгожданное  знакомство. Ведь сколько раз суждено было Мирону ощущать её ледяное дыхание рядом с собой. Но жизнь каждый раз брала верх. Встреча откладывалась, затем и вовсе терялась, насколько страстным ключом били жизненные желания и сильнее обычного разогревалась кровь.

Менялись дни, за ними исчезали ночи. Незаметно и быстро пролетали годы. Три жены пережил Мирон. Лишь одна из них подарила ему продолжение рода, который, подобно братьям Авдеевым, и при непосредственной помощи Василия Авдеева, очень давно обрел другую фамилию, оставив родителей Полетаевых в собственном доме, августовской ночью сорок четвертого года. Оставив навечно, этим подарив им счастье умереть под своей истинной фамилией. Подарив то, чего он Мирон будет уже навсегда лишен.

13

Не всегда верится, но всё бывает возможно. И как вышло, в неведомых запасниках остался еще один неоплаченный долг, оплату которого Мирон очень давно и страстно мечтал заполучить, настолько сильно, что уже отчаялся ждать и надеяться. Ведь не было сил обеспечить, приблизить свершение главного жизненного дела самому. Но шанс оставался, он никуда не мог деться, и вот высшие силы вновь оказались благосклонны к старику, подняв на самый верхний ярус, позволив ощутить не бывалый прилив сил.

Он увидел, он узнал младшего Глебова, который сам пожаловал сюда, чтобы облегчить Мирону свершение святого акта отмщения, осуществив которое Мирон сможет умереть совершенно спокойно, сможет навечно закрыть свои уставшие глаза. Закрутит своей силой черный, непроглядный поток. Понесет с огромной скоростью, а затем бросит, отпустит из своих объятий. И тогда, упав, не разбившись, появиться возможность оказаться возле того самого стога сена, где они с Тоней впервые стали близки. Вновь ощутимым станет пьянящий запах её волос, реальностью вернется тепло их страстных поцелуев. Только на этот раз он без труда сможет обмануть заносчивое и злое время, закончив страсть на полчаса раньше. Чтобы вовремя подать сигнал тревоги, короткими очередями, выпущенными из корпуса верного друга Шмайсера. Вот тогда, всё пойдет иначе. Мать, отец и многие другие — все они будут живы, всё для них случиться иначе, хотя бы в конце того страшного лета сорок четвертого года.

 И вот Глебов здесь. Уже почти месяц Мирон следит за ним. Сам еще до конца не зная, для чего не отпускает это странное стремление. Ведь адрес местожительства Глебова, он выследил уже на третий день. Можно было бы успокоиться, нужно было начать планировать неизбежную развязку. Только что-то металось в душе, что-то упорно не давало покоя, и четкого объяснения этому внутреннему дискомфорту не было. Поэтому и продолжалось наблюдение. Как оказалось было всё это не зря.

Сейчас рядом с Глебовым он видел Марину. Никоим образом это не меняло планов Мирона. Зато стало дико интересно, что начинало захватывать дух от поворотов, на какие способна человеческая судьба, от неведомого, которое имеет свои виды на любой день, на любую ночь, на каждый сделанный шаг. Нужно ли удивляться? Но ведь нет, ничего не происходит просто так, всё имеет свое предназначение. Нужно лишь разгадать, лучше, чтобы предугадать грядущее. И как же жаль, что далеко не всегда удается это сделать.

Марина же разговаривала с Глебовым, она ему улыбалась. А ведь эта женщина мать единственного правнука Мирона. Разве может быть этого мало? Для старика одной ногой стоящего в могиле. Чем глубже увязает сущность, чем явственнее ощущается ледяной холод земляной ямы, тем большую и большую силу приобретают такие факторы. Единственный правнук, единственный внук, единственный сын — это несправедливо, но так сложилось, уже не изменишь. Остается верить в будущее, от того важен Мирону этот мальчишка, сын его внука, который, на гордость деда, не утерял фамильных черт, которому, вместе с его отцом, надлежит вернуть себе настоящую фамилию.

Меньше месяца назад Мирон озвучил свои условия внуку Анатолию. Не выполнит, получит трудности с наследством. Анатолий должен сменить фамилию, Анатолий должен добиться смены фамилии своего единственного сына. А если нет, то квартира, то еще много того, о чем понятия не имеет, так называемый, Толян, уйдет фонду жертв политических репрессий, и пусть тогда Иван Кривицкий судится со своими же друзьями за наследство, которое должно принадлежать его родному внуку. Пусть побегает и задумается внук Толян.

Мирон с невероятной резкостью скрылся за углом соседнего дома, когда увидел, что Марина демонстративно двинулась в его сторону, имея несомненное желание разговаривать. Это в планы Мирона не входило. Хотя Марина не знала его Мирона, как деда Анатолия. Не знала его и вовсе, зато он отлично знал её и неоднократно видел со стороны, что с правнуком Дмитрием, что с внуком Анатолием, что и с отцом Иваном Сергеевичем Кривицким, который на самом деле Иван Васильевич Авдеев.

Хорошо, что не случилось им быть представленным друг другу. Есть еще странное предчувствие, которое не один раз спасало жизнь. Есть еще что-то заготовленное на будущее, хотя казалось, какое еще может быть будущее. Сколько раз хотелось встретиться с подросшим правнуком. Но провидение имело свои резоны: то болел, то что-то не срасталось, а затем его единственный внук расстался со своей женой Мариной, этим несколько затруднив встречу с правнуком, хотя какие препятствия, если бы сильно захотел, то дедушка Димки, он же Кривицкий Иван Сергеевич, который крепко находился в руках Мирона, обеспечил бы свидание без всяких проблем. Отвратительный тип, помешанный на том, что имеет жалкое, посредственное значение. Даже не верится в то, что это родной сын Василия Авдеева. Вот насколько сильно кровосмешение, насколько кровь жены Василия испортила сына, насколько измельчала порода. Только процесс этот имеет малообъяснимые свойства, он порой переставляет всё с ног на голову, он возвращает утраченное через поколение, через два поколения. И именно это видел Мирон, наблюдая за той решительностью, с которой Марина двинулась в его сторону.

Марина вернулась в компанию Глебова. Мирон удачно переменил место дислокации, и теперь, находясь между двух железных гаражей, мог видеть этих двоих еще лучше, чем до этого. Они же его не видели вовсе.

“Неужели Глебов здесь  неспроста. Нет, я точно знаю, что он остался в квартире умершей дочери. Но почему невозможно, что он и сам нащупал нить, что он идет по следу, как братьев Авдеевых, так и по моему следу. Ведь нет ничего незаконченного. Значит нужно закончить, необходимо поставить эту долгожданную точку” — размышлял дед Мирон, наблюдая за Мариной и Глебовым.

14

— Нет никого, видимо, настоящий шпион — беззаботно улыбнулась Марина.

Константин Петрович постарался улыбнуться в ответ, но получилось у него это плохо, поэтому следующим действием стал лишь обобщающий вдох.

— Знаете, а мне кажется, что я уже видела этого старика. Я не шучу, я серьезно. Вот прямо сейчас меня поразило это воспоминание. Видела и не один раз. Пока не могу вспомнить где — сейчас голос Марины стал серьезным и даже испуганным.

Константин Петрович посмотрел на Марину очень внимательно, а после тихо произнес: — Постарайся вспомнить внучка.

Марина какое-то время пыталась вспомнить. Прошло не менее трех минут, затем Марина чуть ни подскочила с места.

— Вспомнила, я его видела вместе со своим отцом. Первый раз возле нашего подъезда, а во второй, когда ехала на маршрутке с работы, они шли по тротуару, разговаривали. Еще во сне, да, во сне видела именно его — произнеся последние слова, Марина помрачнела, задумалась.

То же самое состояние накрыло и Константина Петровича.

“ Авдеев младший встречался со странным стариком (не один раз). После этот старик следит за мной. Но Авдеев, он же Кривицкий, меня не знает и даже не догадывается. Получается, что знает только старик. Вполне резонно, судя по его внешнему виду, мы с ним ровесники” — размышлял Константин Петрович, но какого-то четкого или даже примерного вывода сделать пока не мог.

“Нужно знать, кто этот старик. Только тогда можно будет хоть что-то понять. Только вот каким способом? Не буду же я за ним следить, как он за мной. Марина, конечно, она только что говорила, что видела его вместе со своим отцом”  — продолжал свои размышления Константин Петрович.

— Константин Петрович, с вами всё хорошо, а то вы как-то заметно побледнели? — Марина вернула Константина Петровича из короткого провала, вызванного странными и неприятными размышлениями.

— Всё хорошо, просто в один день на меня слишком много всего навалилось. И хорошего, я о встрече с тобой. Ну, и не очень хорошего, вновь этот старик, разговор с твоим отцом, и проклятый сердечный приступ. Хотя не будь этого приступа, то я бы не встретился с тобой. Слишком много для такого древнего старика — честно озвучил своё состояние Константин Петрович.

— Вам нельзя особо нервничать. Нужно как можно спокойнее всё воспринимать — произнесла Марина, голосом, который вернул её к профессии врача.

— У тебя Марина фамилия отцовская? — после некоторой паузы спросил Константин Петрович.

— Была Кривицкая, затем Нестеровой, теперь вновь Кривицкая, не поленилась после развода избавиться от фамилии мужа.

— У деда твоего фамилия не Кривицкий была. Значит, что и отец твоей под чужой фамилией рос, ну, и ты. Извини, уж, меня, не сдержался. Запутано всё, может тебе и не нужно знать правду. Хороший ты человек Марина, несмотря на то, что когда-то было, это тебя пусть не касается. А Кривицкого я знал, видел лично. Давно это было. Убили Кривицкого еще в сорок третьем году — произнес Константин Петрович.

Марина открыла рот, но еще не успела подобрать хоть что-то подходящее, чтобы то ли задать вопрос, то ли попросить Константина Петровича озвучить сказанное подробнее, как Константин Петрович её опередил, сказав: — Пора мне внучка. Если что, то знаешь, где я живу. Квартира номер три. Лечь хочу, в сон сильно клонит. До встречи Марина.

Не дождавшись ответа, Константин Петрович двинулся в подъезд.

— До свидания, Константин Петрович — произнесла Марина.

15

Наверное, не нужно говорить о том, что всю дорогу домой Марина могла думать лишь о последних словах Константина Петровича, сопоставляла, анализировала. Хорошее настроение очень быстро уступило своё место череде пока необъяснимых сомнений и тревог. Не выходил из головы высокий старик, который нарушив все возможные стереотипы, средь бела дня занимался слежкой за другим стариком. И, кажется, что именно их возрастное сходство хоть что-то могло объяснить, подразумевая под собой общее для них прошлое. Время, в котором были они оба, в котором, скорее всего, не были единомышленниками.

Лысый старик несколько раз встречался с отцом, может и гораздо больше. Отец никогда не говорил о старике, хотя всегда очень охотно делился не только своими умозаключениями, но и всеми событиями в жизни, полагая, что семья должна быть единым целым, иначе она погибнет, не сможет противостоять вызовам со стороны внешних факторов. Конечно, подразумевалось моральное восприятие, основы общих доверительных отношений. Чтобы не пропасть поодиночке, а знать свою принадлежность, верить в свою позицию и во всё с этим связанное.

Но почему они должны были пропасть? Ведь другие не пропадали, хотя может, что это могло лишь показаться сторонним взглядом. Только почему отец никогда даже не упомянул о старике. Какая мелочь? Которая от чего-то видится настолько важной. Естественно, что не было бы об этом никаких мыслей, не случись встреча с Константином Петровичем, если бы он не рассказал о странной слежке, если бы не поведал о том, что она Марина выросла, жила, живет под фамилией чужого человека, который уже очень давно нашел своё последнее пристанище далеко отсюда, не зная и не имея возможности предположить о существовании семьи ложных Кривицких.

А ведь это не мелочь, это совсем не мелочь. Это то, что должно было стать  жизнью принадлежащей совсем иным людям, а значит где-то рядом с этой несостоявшейся другой жизнью, существовало и её Марины настоящее прошлое. Настоящее прошлое, как же странно звучит это словосочетание. Но, тем не менее, это так. Что же случилось? Почему реальная фамилия, в какой-то момент, стала невозможна.

Вроде бы ответ лежит на поверхности. Многочисленные легенды и истории, пропитанные трагизмом нечеловеческих испытаний в годы репрессий и гонений, должны быть несомненным подтверждением. Но почему никогда и ничего не говорилось о смене фамилии. Да, если когда-то пришла на порог беда, которая заставила избавиться от собственной фамилии, то ведь затем было огромное количество времени, чтобы восстановить справедливость, представить историю в истинном свете и, тем самым, еще более сгустить краски, которые и без этого ничего окромя черного цвета в своей палитре не имели. Никогда бы отец не отказался от этой возможности. Ни за что на свете он не упустил бы этот факт. Этот вывод не может иметь альтернативы. Иначе отец бы не был отцом. Небо бы упало на землю.

 Значит, есть что-то другое. Но может Константин Петрович ошибся. Возраст, вызванные этим же возрастом болезни. Вполне могло бы быть, если не было этого лысого старика, что в реальности, что и в странных сновидениях.

Марина не помнила, когда в последний раз сидела на лавочке возле родительского, родного подъезда, но сегодняшний день стал исключением. Больше тридцати минут она продолжала думать и анализировать. Если бы кто-то другой, кто-то куда более приземленный, он точно бы не обратил на всё случившееся никакого внимания, но только ни Марина. Всю свою жизнь, на осознанном уровне, она впитывала в себя атмосферу несчастий, которые еще до её рождения стали неотъемлемой частью семьи. В большой степени, отец. В меньшей степени, мама, но и она никогда не препятствовала разговорам, рассказам папы, да и сама, пусть не так часто, придавалась тяжелым воспоминаниям о своих предках, поддерживала тему тяжелой жизни своего тестя, деда Марины по отцу. Правда, самого деда Кривицкого Марина помнила плохо. Лучше будет сказать, что не помнила вовсе, а лишь воссоздавала в своей голове память, которой не было на самом деле, с помощью всё тех же печальных рассказов и легенд, которые так любил отец. Сидя в кресле, под светом старенького торшера. На лице отца в эти минуты обязательно присутствовали очки, к ним добавлялся грубый, вязанный свитер, отдающий тепло не только отцу, но и всем тем, кто находился рядом, делая семейную обстановку уютной, тихой и надежной, такой куда не может проникнуть что-то злое и опасное. Всё то, что осталось за поворотом, там же утратило свою бесовскую силу, а затем умерло вовсе, доставив этим огромную радость многим и многим, которая, в последствии, трансформировалась в теплый уют, с примесью горького сожаления. А воспоминания были нужны. Ведь они, и именно они, несут нескончаемую вахту. Год за годом, месяц за месяцем, день за днем, час за часом. Чтобы никогда не промелькнула возле торшера чужая тень, чтобы уже никогда не смог бы испугать громкий хлопок автомобильной дверцы, чтобы вечерний, незапланированный звонок в дверь не приравнивался своим значением к сердечному приступу.

“Первым делом нужно очень аккуратно поговорить с отцом. Затем еще раз встретиться с Константином Петровичем. Он сам предложил, сам назвал номер своей квартиры, чтобы разговор имел продолжение” — к таким выводам пришла Марина, после чего поднялась с лавочки, осмотрелась по сторонам так, как будто не могла узнать окружающую её окрестность, просто привыкла проходить мимо, привыкла не замечать изменений и мелочей.

16

Иван Сергеевич встретил Марину несколько импульсивно, что-то жевал на ходу и говорил о том, как удачно прошел его доклад на тему сталинских репрессий, с каким интересом слушали тему собравшиеся люди, сколько было задано вопросов, на которые он ответил с полной, исчерпывающей обстоятельностью. И было видно, что однозначно сумел убедить тех, кто спрашивал, держа при себе некоторые сомнения.

Марина выслушала отца спокойно. Пока он рассказывал, Марина налила себе чаю, взяла из хрустальной вазочки две шоколадные конфеты. Когда отец закончил, то Марина произнесла: — Поздравляю, ты продолжаешь делать успехи.

— Не в этом главное, а в том, что не ослабевает интерес. Понимаешь, о чем я? Совершенно ведь неважно насколько удачно выступил докладчик (в этот момент Марина сильно усомнилась в произнесенных отцом словах), куда важнее, что нельзя забывать, нельзя оставить это в покое. Если случится подобное, то тогда мы начнем обратный отсчет. Да, мы с тобой неоднократно об этом говорили — продолжал возбуждено говорить Иван Сергеевич.

— Помню, только всё равно когда-то это должно будет случиться — возразила Марина, еще не зная каким образом перейти к интересующему её вопросу.

— Конечно, в этом нет сомнения, но я думаю, что нужно еще как минимум лет пятьдесят, то есть, еще два полноценных поколения. И при этом нужно усиливать информацию, находить новые подходы. Вот совсем недавно на просторах интернета появился замечательный фильм о лагерях, о страдальцах. Ты сама знаешь, что я тебе говорю — не унимался Иван Сергеевич.

Марина же терпеливо слушала. В их семье было непринято перебивать говорящего, да и Марина не торопилась, понимая, что лучше дождаться того момента, когда отец малость успокоится.

— Мой хороший друг Сергей Николаевич Левашов скоро закончит вторую часть книги, посвященной крестьянскому вопросу во время коллективизации. Сегодня он мне предложил, чтобы я написал предисловие к его работе. Мы встречались с ним в доме культуры. Так что у меня есть и хорошие новости — продолжил Иван Сергеевич.

— Этот третий мужчина был Левашов, ну, когда я к вам подходила — уточнила Марина, справившись со второй шоколадной конфетой.

— Да, скажу тебе, что очень приятный в общении человек. Всегда хорошо иметь разговор с единомышленником. Легко и просто, нет никакого напряжения — ответил Иван Сергеевич.

— Зато и полемика отсутствует — не удержалась Марина.

— Так-то да, но полемика не всегда уместна, порой и отдыхать нужно — улыбнулся Иван Сергеевич.

— Необходимо отдыхать — повторила Марина.

— В меру — откликнулся Иван Сергеевич.

— Мама где? — спросила Марина.

— В магазин пошла. Хочет сегодня приготовить что-нибудь необычное. Открыть бутылочку сухого вина. Ведь сегодня день нашей свадьбы. Так что оставайся, поужинаешь с нами — предложил Иван Сергеевич.

— Я знаю, обязательно буду, только спросить хотела — ответила Марина.

— Давай, говори, лучше момента не будет. Только не о своем бывшем муже. Не хочется портить настроение в такой день — настороженно проговорил Иван Сергеевич.

— Нет, о бывшем муже говорить не собираюсь — улыбнулась Марина — О чем задумался? — продолжила Марина, видя, что папа на секунду отключился из разговора.

— Да, так ничего, старик один — еле слышно, себе под нос пробурчал Иван Сергеевич, но Марина находилась рядом, она хорошо расслышала слова папы.

— Я как раз и хотела поговорить на тему этого старика — произнесла Марина, но тут же подумала о том, что вряд ли стоит портить родителям вечер и лучше отложить разговор на ближайшее время.

— Он к тебе сам подошел, увидев, что ты с нами разговаривала? — с заметным беспокойством спросил Иван Сергеевич.

— Нет, у него случился сердечный приступ, а я всё же врач. Ну, а затем разговорились, я его до дому проводила — Марина старалась говорить как можно спокойнее, безучастнее.

— Рассказывай — Иван Сергеевич уселся рядом с Мариной, поставив перед собой кружку с кофе, который он всегда пил с молоком, но никогда не добавлял в напиток ни грамма сахара.

— Папа, давай в другой раз. Я что-то передумала — ответила Марина.

Но Иван Сергеевич не захотел согласиться с дочерью.

— Что откладывать. Вижу же, что он тебе чего-то нехорошего сообщил — нервно произнес Иван Сергеевич.

— Нет, ничего такого. Я сейчас домой схожу, а через три часа приду назад — произнесла Марина.

— Хорошо, но только обязательно. Мать придет, я ей скажу. Так что передумать не получится — согласился Иван Сергеевич.

Марина поцеловала папу в щечку на прощание. Выйдя из подъезда, встретилась с мамой. Объяснила маме, что уже сказала папе. А спустя три часа вновь оказалась в родительской квартире, где в зальной комнате уже был накрыт стол, на котором стояла бутылка вина, высокие фужеры, красивые тарелки, два готовых салата, а из кухни распространялся запах ароматного жаркого.

— Мама тебе помочь? — спросила Марина, войдя на кухню, где хозяйничала мама, а папа находился на своем любимом месте, в углу возле холодильника и что-то записывал в свой давно потрепанный блокнот.

— Помоги, сейчас сварится картошка, нужно потолочь — не отказалась от помощи мама.

Димка же не мог оторваться от своего телефона.

— Давно пришел? — спросила Марина у сына.

— Угу, недавно — промычал Димка в ответ.

Иван Сергеевич назидательно посмотрел на внука, отправившись к своему ноутбуку, чтобы внести в память последнего только что записанные на бумаге мысли.

— Давайте к столу — громко произнесла мама.

— Дима бросай телефон — строго сказала Марина.

— Иван заканчивай — последовала примеру дочери мама.

17

Праздничное застолье выглядело скромно и уютно. Но без тостов не обошлось. Иван Сергеевич постарался на славу. Хорошо или нет, но, по большой части, его застольные речи имели семейную направленность. В какой-то мере стучались они в недалекое будущее, касались и долгоиграющих перспектив, которые, как нетрудно догадаться, больше относились к внуку, затрагивали Марину.

Она же этого дела крайне не любила. Сразу ощущала раздражение. Ожидая один и тот же вопрос. Как она планирует своё будущее, есть ли у неё кто на примете? А если нет, то почему она не хочет серьезно задуматься о более близком знакомстве с Александром Дмитриевичем (старый знакомый мамы, сын её хорошей подруги, разведен и на десять лет старше Марины) Тогда придется повторять в сотый раз одно и то же. Прекрасно понимая, что это далеко не последний, а лишь один из многочисленных разговоров на данную тему. Лучше, чтобы папа скорее начал говорить о судьбах репрессированных мучеников.

Надеждам Марины не суждено было сбыться. Как только папа закончил свои напутственные речи, мама тут же взялась за своё.

— Ты доча так и не надумала встретиться с Александром Дмитриевичем? — спросила мама.

Папа сделал недовольный вид, но не потому, что жена подняла эту тему, а от того, что сделала она это слишком рано. Нужно было тактично выждать, а теперь Марина начнет нервничать и постарается как можно скорее покинуть отчий дом. Сегодня же Ивану Сергеевичу этого не хотелось. Нужно было узнать, что старик сказал Марине, что вызвало её интерес.

— Мама, ну, зачем ты? Мы же говорили на эту тему. Мне не нравится Александр Дмитриевич. Я не знаю почему и не очень хочу вдаваться в обсуждение этого — спокойно постаралась ответить Марина.

— Можно подумать, что у тебя есть какой-то вариант лучше. Если сейчас ничего не будешь делать, то, попомни моё слово, останешься одна — в привычной манере произнесла мама.

— У меня есть свои планы — ответила Марина.

— Остаться одной — пробурчала мама.

— Давайте прекратим. Зачем ты начала, разве нет другого времени, чтобы обсудить столь деликатный вопрос — не удержался Иван Сергеевич.

— Действительно — поддержала папу Марина.

— Я ведь как лучше хочу. Чем не вариант Александр Дмитриевич. Зарплата у него хорошая. Алименты уже выплатил. Совершенно не употребляет спиртного и даже не курит — мама озвучила убойные аргументы, правда, забыла упомянуть о возрасте, но в её понимании это не имело особого значения, поскольку дочь давно не студентка, и к тому же с ребенком на руках.

Ни Марина, ни Иван Сергеевич не стали комментировать слова Натальи Владимировны. Димка же покинул семейное застолье еще до того, как началось обсуждение личной жизни Марины. Он, наспех перекусив, удалился в дебри интернет пространства.

Последующие десять минут говорил Иван Сергеевич. Он старательно избегал недавно озвученной темы. Он намеренно погружал семью в атмосферу воспоминаний о годах, когда Марина была не старше Димки, а он и Наталья Владимировна были значительно моложе.  Таким образом прошел час. За это время успела смениться тематика разговора, перейдя к насущным проблемам сегодняшнего дня. В этом пространстве Марина обычным образом находилась в явной оппозиции родителям, которые старательно пытались находить положительные стороны там, где, по мнению Марины, их не было вовсе.

— Мне не нравится твоё настроение. Так и недолго оказаться черт знает где. Ясно, что не всё хорошо и многое могло бы уже сейчас выглядеть куда лучше, но то, что происходит правильно. Нельзя этого отрицать, а ты с каждым разом занимаешься всё более агрессивную позицию. Тебе нужно меньше поддаваться влиянию твоих коллег по работе — не выдержал в какой-то момент Иван Сергеевич и озвучил своё мнение, не по вопросу соотношения цен и заработной платы, а по поводу взглядов своей дочери.

— Я так не считаю, думаю, что всё в точности до наоборот. Прожитые годы уже давно дали бы положительный результат, если бы это было возможно — не стала соглашаться с отцом Марина.

— Ты же видишь, что творится на международной арене. На мой взгляд, наше руководство поступает правильно, но и реакция западных держав предсказуема. Нужно немного потерпеть. Всё наладится в ближайшие несколько лет — произнес Иван Сергеевич, он успел заметно охмелеть.

— Не верю, никто не даст нам выйти на уровень, который есть у них. Раньше понимать это нужно было — возразила Марина.

— Ну, давай, начни еще Карла Маркса цитировать мне здесь! — взорвался Иван Сергеевич.

— Нет, не начну, тем более, не читала. Только пример Германии перед первой мировой войной, разве не является доказательством того, что никто нас нигде не ждет. Зачем им нужны конкуренты — довольно резко возразила Марина.

— Вот тебе результат. Перестал отец с дочерью разговаривать и тут же у неё в голове появилась всякая чушь — произнес Иван Сергеевич, только эти слова были предназначены не Марине, а Наталье Владимировне.

Наталья Владимировна лишь пожала плечами, после чего внесла необходимую поправку: — Она уже давно взрослая, что с этим поделаешь.

Иван Сергеевич глубоко вздохнул, а Марина неожиданно задала вопрос, который тут же погрузил Ивана Сергеевича в оцепенение: самые худшие опасения вылезли наружу.

— Хотела спросить, почему у нас фамилия чужая?

— Кто тебе это сказал? — подскочив со стула, спросил Иван Сергеевич.

Марина не ответила сразу. Она какое-то время с интересом наблюдала за реакцией отца, на произнесенный вопрос. Конечно, звучал этот вопрос вызывающе, и трудно было ожидать безразличного отношения со стороны папы, но всё же. Лицо Ивана Сергеевича мгновенно покрылось бледным налетом, который тут же уничтожил любые намеки на покраснение, вызванное выпитым вином. Еще было заметно, что папа неестественно сжался от сильного напряжения. Было видно, как изменилось выражение глаз. И Марина сразу сделала вывод, что данный вопрос не был для папы чем-то новым, он уже был знаком с этой темой.

— Мне об этом рассказал тот самый старик, о котором мы с тобой сегодня говорили — несколько мрачно ответила Марина.

— То-то я думаю, что он ко мне начал цепляться. Не получилось со мной, он взялся за мою дочь — не уступив в трагизме изложения, произнес Иван Сергеевич.

— О чем вы говорите, мне кто-нибудь может объяснить, что здесь происходит — нервно вмешалась в разговор Наталья Владимировна.

— Что здесь объяснять. Сумасшедший старик, который сегодня подходил к нам в клубе, промыл мозги нашей единственной дочери. Заявив, что у неё, и соответственно у нас всех, чужая фамилия. То есть мой отец, а может, и мой дед присвоили себе нашу нынешнюю фамилию, а свою настоящую скрыли. Только вот зачем? Если они и пытались бы это сделать, то точно восстановили справедливость после смерти тирана. Конечно, наверное, не сразу, но они бы добились своего. Нечего было им прятаться, они и без того настрадались. Я не могу подобрать слов, чтобы выразить то, что я чувствую, когда представляю, что им пришлось испытать. И не только им. Но вдруг появляется какой-то неизвестный старик и заявляет, что у отца в лагере была другая фамилия. Я не удивлюсь, если этот человек скажет тебе о том, что твой дед не был мучеником режима, что он, напротив, исполнял гнусную роль палача.

Начал свой монолог Иван Сергеевич, сидя за столом, закончил стоя посередине комнаты, сильно жестикулируя руками.

— Ничего подобного он не говорил, а лишь сказал, что у моего деда была другая фамилия, и то, что он был знаком с настоящим Кривицким, к которому мы никакого отношения не имеем — спокойно произнесла Марина.

— Ладно, я постараюсь успокоиться — неожиданно произнес Иван Сергеевич.

— Давайте, прекратим, мне кажется, что на сегодня уже достаточно — громче обычного произнесла Наталья Владимировна, поднявшись на ноги.

— Хорошо — согласилась Марина.

— Что он тебе еще говорил? — так и не мог успокоиться Иван Сергеевич.

— Больше ничего — ответила Марина.

18

Через полчаса Марина отправилась домой. Иван Сергеевич даже не вышел её проводить. Он удалился на кухню и ходил там от двери к окну. Вспоминая тот первый момент, когда речь зашла о другой фамилии.

Тогда ему было пятнадцать лет, и он не стал свидетелем услышанного официально, а имел возможность подслушать разговор своего отца с незнакомым мужчиной, который имел крайне неприятную наружность, а так же, грубый отталкивающий голос.

— Кто теперь сможет вспомнить о том, что был когда-то некий Авдеев, теперь есть Кривицкий. А хорошо это или плохо, что сейчас рассуждать. О другом думать нужно, поэтому найди мне Мирона, затем вместе с ним ко мне. Я тогда скажу, что нужно будет делать — прозвучал голос отца.

— Хорошо Василий, будет сделано — прозвучал низкий незнакомый голос.

“Какой еще Василий, моего отца зовут Сергей” — в голове подростка не помещалась странная информация, и если бы он не был уверен, что за дверью находится его отец, то никогда бы не поверил в то, что его отца именуют Василием.

Этот эпизод запомнился надолго. Где-то две недели и вовсе не выходил из головы. Вот тогда Иван решился напрямую спросить отца. Было страшно, но неизвестность сомнений пугала гораздо сильнее.

— Батя, а что это за человек к тебе приходил? — спросил Иван.

— Какой еще человек? — грубо переспросил отец.

— С бородой он — ответил Иван.

— А этот, так ерунда, забудь — произнес отец, но по его глазам было видно, что это совсем не ерунда.

— Я ничего, просто вчера его видел рядом с нашим домом. Он с кем-то разговаривал, но к нам заходить не стал — нашелся Иван, сообщив отцу ложь, лишь бы продолжить разговор.

— Странно — произнес отец, а Иван торжествовал, видя, насколько озадаченно выглядит батя, сколько переживаний вызвала в отце его невинная выдумка.

— Как выглядел тот, с кем он разговаривал? — очень серьезно спросил отец, и в этот момент Иван растерялся, он был не готов к продолжению в таком ключе.

— Невысокий такой, с портфелем — солгал Иван.

— Лысоватый? — уточнил отец

— Да, кажется — испытывая страх, что дело принимает серьезный оборот, подтвердил Иван.

— Интересно, откуда он взялся — разговаривал сам с собой отец, а Иван уже готов был признаться, что выдумал о разговоре, что хотел узнать иное и сам не понял как, но произнес то, что не давало покоя.

— Батя, а почему он тебя Василием называл?

— Ты подслушивал? — лицо отца стало еще более суровым.

— Нет, я не подслушивал. Я хотел зайти, но подумал, что нельзя, и услышал кусочек разговора — ответил Иван.

Так уж вышло, что Иван, объясняя отцу ситуацию, практически не лгал, примерно так и было, за исключением одного момента. В объяснении всё произошло случайно, а на деле Иван всё же подслушивал, прислонившись ухом к полотну двери, хотя началось всё с того, что Ивану нужно было попросить у отца немного денег.

Отец, наверное, мог бы не отвечать сыну на прямой вопрос. Мог бы просто накричать на него, в унисон заданному вопросу на тему подслушивания, но тогда бы остался большой осадок. Поэтому ответить было необходимо и отец (он же Василий Авдеев), выдержав некоторую паузу, произнес: — Это что-то вроде прозвища из далекой молодости. Тебе это совершенно ни к чему, думать об этом, тем более, не стоит.

Тогда Иван не удовлетворился ответом. Осадок всё же остался. Какое-то время в голове вертелась услышанная фамилия Авдеев, но через неопределенное время всё это незаметно исчезло. Иногда появлялось в форме странного воспоминания, но уже не имело особого значения. Пока в жизни Ивана Сергеевича ни появился Мирон.

19

Марина пыталась выкинуть разговор с Константином Петровичем из головы. Хотела остановиться. Сделать это пока не стало поздно. Чтобы то, что уже стало известно, осталось в таком состоянии, чтобы не выросло, не увеличилось в размере, а появившись неожиданно, так же, в обратном порядке, скончалось. Ведь нет ничего более целебного для душевных ран, как само время. Оно обязательно поможет, пришлет множество других проблем и забот, а они, в свою очередь, очистят голову, и в какой-то момент, уже не вспомнишь. Конечно, необходимо пережить, дождаться. Средство не является моментальным. У осмысленного времени вообще не бывает ничего мгновенного, чтобы один раз и избавился, забыл. Нет, если случилось, то уже придется преодолеть, нужно носить и додумывать. И, конечно, обидно ведь когда случается неожиданное дерьмо или падает на голову незапланированная неприятность — вот тогда всё в один миг, тогда, действительно, раз и всё. А затем уже твое дело, как ты сможешь это принять.

Через два дня, устав от мучительных размышлений, Марина приняла решение: необходимо встретиться с Константином Петровичем, чтобы всё узнать, а затем, пусть будет что будет. Лучше самая горькая правда, чем бесконечная, муторная неизвестность сомнений.

На третий день Марина стояла возле двери Константина Петровича и нажимала кнопку электрического звонка, который исправно звенел, но Константин Петрович не спешил открыть дверь, этим ставя Марину в трудное положение. Совсем не просто далось ей это решение. Слишком сильным было напряжение, чтобы взять и перенести задуманное на другой день, лишь потому, что Константина Петровича не оказалось дома.

Марина решила спросить у соседей. Смело позвонила в соседнюю дверь. Ждать долго не пришлось. Дверь открыла пожилая женщина невысокого роста.

— Здравствуйте, скажите, пожалуйста, вы ни знаете, где может быть Константин Петрович?

Женщина задумалась на несколько секунд, затем ответила, но сделала это всё же неуверенно: — Где ему быть, скорее всего, что в поликлинике.

— Вы уверены, потому что я сама оттуда — произнесла Марина.

— Вроде, да, он вчера говорил о том, что ему нужно в поликлинику — всё же уточнила соседка.

— Спасибо — сказала Марина и быстрым шагом двинулась к месту своей работы, боясь разминуться с Константином Петровичем.

От дома Константина Петровича до поликлиники было совсем недалеко. Марина двигалась без остановок и уже через пять-семь минут оказалась в хорошо знакомом фойе, где тут же встретилась с Ириной Викторовной, врачом физиотерапевтом.

— Марина тебя с работы палкой не выгонишь. Сама же сказала, что сегодня до обеда работаешь. Уже успела соскучиться — засмеялась Ирина.

— Ты права, прямо тянет меня сюда — отшутилась Марина и быстро оказалась возле окошечка регистратуры, чтобы точно узнать номер участка, к которому должен быть приписан Константин Петрович.

Поднявшись на третий этаж, Марина сразу увидела Константина Петровича.

— Здравствуйте Константин Петрович, еще бы маленько и разминулись бы с вами — произнесла Марина и на долю секунды смутилась от своей поспешности, а вдруг Константин Петрович не сможет её вспомнить, но Марина переживала напрасно, Константин Петрович узнал её сразу и даже улыбнулся, не скрывая того, что очень рад её видеть.

— Здравствуй Марина — произнес он.

— Я только что заходила к вам домой, но вас не застала, и хорошо, что ваша соседка подсказала мне, где вас можно найти — выложила всю информацию Марина.

— Елена Николаевна очень хорошая женщина. Мне вообще повезло с соседями — отреагировал Константин Петрович.

— Я всё же хотела, чтобы вы мне рассказали о моем деде и о том человеке, фамилия которого сейчас является моей — Марина произнесла свои слова мягко, хотя давалось ей это трудно, чувствовала что-то сдавливающее, что-то нехорошее.

— Не стоит тебе знать о том, что я могу поведать. Знаешь, я думал об этом и решил, что ни к чему всё это ворошить. Ни ты, ни твой отец не должны отвечать за своего деда, за то, что делал он, чем жил — ощущая неуверенность, говорил Константин Петрович, ему и вправду не хотелось посвящать в дела давно минувших дней Марину. Для чего? Зачем? Как бы там ни было, она хороший человек, в этом нельзя ошибиться. А значит, само время исправило то, что в этом нуждалось.

— Вы говорили, что настоящий Кривицкий был убит — Марина же не хотела оставить данный вопрос.

— Он пропал. Мертвым его никто не видел. И случилось это еще до того, как твой дед покинул наши места, ну, и все остальные — постарался ответить Константин Петрович.

— Я не совсем понимаю. Какая фамилия была у моего деда? — продолжила Марина.

— Авдеев, Василий Авдеев — вот настоящая фамилия твоего деда. Еще был с ним вместе его родной брат, звали Аркадий — всё же ответил Константин Петрович.

— Он, получается, сменил фамилию еще до того, как попал в лагерь. Я что-то запуталась — произнесла Марина.

— Давай, присядем на скамейку. Говорю же, не зачем всё это ворошить — произнес Константин Петрович.

Только Марина смотрела вопросительно, она ожидала продолжения.

— Нет, Марина, если твой дед и был в лагерях, то уже под фамилией Кривицкий. Здесь ошибки быть не может — произнес Константин Петрович.

— Странно — проговорила Марина.

— Ответь мне на один вопрос, если уж случился у нас этот нехороший разговор — произнес Константин Петрович.

— Спрашивайте — просто ответила Марина.

— В каком году твой дед Кривицкий был репрессирован, когда он попал туда? — спросил Константин Петрович.

— Отец говорил, что в тридцать седьмом году, как все, когда пошел этот шквал репрессий — ответила Марина.

— Если бы он попал туда в тридцать седьмом, то оказался бы там под фамилией Авдеев, и никакого Кривицкого, как я думаю, никогда бы и не появилось. Твой дед в то время не был в лагерях. Может, не был в них и вовсе, а если и был, то только после сорок пятого года. Не обижайся уж на меня. Я тогда пацаном был, но деда твоего хорошо помню, что до войны, что и во время войны — пояснил Константин Петрович.

— Он воевал на стороне фашистов?— загробным голосом спросила Марина.

— Давай, моя милая, я тебе ничего не буду об этом говорить. Давно всё перетерлось. Давно, как я понимаю, нет в живых твоего деда. Дернул меня черт за язык. И к отцу твоему подходить не нужно было — решительно произнес Константин Петрович.

— Значит, он был в полицаях. Может, всё же вы ошибаетесь, всякое ведь бывает — с надеждой в голосе произнесла Марина.

— Вполне может быть, я только хотел тебе об этом сказать. Посмотри на меня, мне уже девяносто с лишним лет. Не слушай меня, от того, что я и сам себе поверить, не всегда могу — проговорил Константин Петрович.

Ему было тяжело смотреть на Марину. Он действительно жалел о своих словах. Что-то общее виделось между Мариной и его родными дочками, никуда он не мог деться от этого странного ощущения. Глаза, интонация, голос. Только его девчонки сейчас старше, точнее, уже только Нина. А внучки нет, они на Марину не похожи. Константин Петрович мысленно стряхнул с себя наваждение.

 Вот если бы её отцу, то совсем иначе всё бы выглядело, иначе бы ощущалось. А с этой милой и доброй женщиной, которая совершенно ни в чем не виновата. Нет, это выше старческих сил. Не нужно было всего этого.

— Вы не хотите мне говорить, жалеете меня — прошептала Марина.

— Зачем тебе это, ни к чему оно — произнес Константин Петрович.

— Мне очень важно, как вам объяснить — продолжала говорить шепотом Марина.

— Хорошо, я расскажу тебе всё то, что знаю. Но давай не сегодня — произнес Константин Петрович.

—Конечно, я и сама хотела об этом сказать. Вам нельзя сильно нервничать, переживать — спохватилась Марина, увидев, как сильно трясутся у старика руки.

— Что есть — согласился Константин Петрович.

— Только вот еще, извините, я насчет того старика, который следил за вами. Я спрошу о нем у своего отца. Он знает его. Я видела их вместе. Я уже говорила. Я всё же оставлю вам свой номер телефона — стараясь озвучить быстрее, говорила Марина.

— А я так и не могу вспомнить, давай я тебе свой номер телефона продиктую  — произнес Константин Петрович — Черт бы меня побрал, мне же в процедурный нужно. Ты иди, не трать на меня столько времени. Мы с тобой еще увидимся, но это только если ты захочешь — спохватившись, произнес Константин Петрович после того, как назвал Марине цифры своего домашнего телефона.

Марина проводила его до процедурного кабинета. После этого пошла домой, думая о том, что вся её семейная история оказалась сплошным вымыслом, и, надеясь на то, что всё окажется не таким уж страшным. Если дед и был в полицаях, то его могли заставить, не оставили никакого другого выбора.

20

Оказавшись дома, Марина магнитиком прикрепила к холодильнику обыкновенную бумажку, на которой был записан телефон Константина Петровича. Согрела чай, включила телевизор, вспомнила о том, как случилась первая и очень драматичная встреча с Алексеем, та самая, когда из темноты, подобно призраку прошлых несчастий, появился пьяный Анатолий, чтобы уже в какой раз проявить все свои наихудшие качества. Хотя главное всё же заключалось не в этом, а в том, что очередное появление этого человека виделось Марине чем-то вроде дурного предзнаменования. Он не оставлял своего интереса к ней, и совершенно лишней выглядела любая мысль, связанная с женским самосознанием, тем, что могло увести в другую сторону, где так и не остывшие до конца чувства бывшего мужа к ней. Даже если это и так, то она уже давно ничего подобного не ощущала. Анатолий должен остаться в прошлом, раствориться, не оставив о себе никакого следа. Но этого не происходило, напротив, они сталкивались всё чаще и чаще…

… Константин Петрович ровно через один день попал в больницу. Неподъемными оказались нервные переживания, которыми так щедро поделилось с ним ушедшее время.

Всё это перерастало в настоящее. Всё это было крайне неоднозначным. Говорило мягким голосом Марины, смотрело на Константина Петровича её же чистым, искренним взглядом. Тем самым проводя очень странное разграничение между тем, что было давно, и тем, что имелось сейчас, но, как и было сказано выше, изменилось, исчезло в третьем поколении. И почему-то у Константина Петровича не было сомнения в том, что когда войдет в силу поколение четвертое, то обязательно исчезнут и последние штрихи, которые в виде воспоминаний, ощущений, домыслов. Но должно ли быть так? Чаще Константин Петрович был уверен, что иначе быть не может, но иногда, засыпая возле включенного телевизора, оказываясь далеко в прошлом, — то вся идиллия растворялась, всё виделось совсем иным. Пропадало умиротворение. На глазах менялись выводы. Становясь вместо незримой субстанции телом физическим, которое можно было потрогать, прикоснувшись к еще теплому стволу пулемета “Максим”. Услышать неприятные, гортанные голоса немецких солдат. Почувствовать перегар самогона из-за рта, опухшего от пьянки, полицая Ефрема Коркина. Увидеть дотла саженные деревни, на месте которых неестественно страшными выглядят обнаженные, лишенные своего одеяния каменные печи. Где занозой застряли в голове голоса людей, которых силой гонят на смерть озлобленные подонки из особого полицейского батальона. И где не эти уроды главное, они лишь часть мрака, который тут же, который совсем рядом, очень спокойный и наиграно безразличный. Стоит и вертит в руке что-то похожее на указку. Смотрит, оставаясь во времени навечно, сливается с ним черепом на фуражке, и говорит что-то на немецком языке. Не понимает Богдан Лешко немецкого наречия, ему нужно на русском, ему можно на мове, но для украинского языка у фашистского наместника даже нет переводчика.

21

Темной, непроходимой стеной виделся Косте хорошо знакомый лес, сильно изменившийся за эти два года. Вместе с ним изменился и сам Костя. Сам не знал, зачем в голову приходят столь странные и слишком взрослые мысли. Ведь нужно просто лежать и ждать. Смотреть на хорошо различимый поворот дороги, находящийся в нескольких метрах от этой самой стены леса. Но это отсюда, а если исключить обман зрения, то поворот дороги будет ближе, уже не будет соприкасаться с лесной чащей. Между ними метров пятьдесят, может больше, а в этом пространстве высокие заросли жесткой, дурманом пахнущей травы, такой близкой, успевшей стать частью его недолгой жизни.

Время же идет медленно. Может и поэтому, но два года войны как-то незаметно трансформировались в десять — это ему Косте, это его ощущениям. А здесь и сейчас самое примитивное ожидание, которое затянулось, и очень заметно нервничает старший их группы Василий Панкратов, именуемый старшиной. Старшина, — потому что это его настоящее воинское звание. Умирающим нашли его в лесу. Если бы батя на десять метров прошел стороной, то давно Василий был бы похоронен вместе со своими товарищами, которых было двое, и которые так и не дождались спасения, но зато хотя бы удостоились человеческого погребения, в отличие от очень многих, некоторых из которых встречал и Костя.

Особенно запомнился застрелившийся капитан. Осталась лишь воинская форма, почти новыми выглядели петлицы с кубиками. Рядом с тем, что когда-то было правой рукой, лежал пистолет, и именно этот факт сообщал о том, что капитан, не веря во что-то еще, решил собственный исход самостоятельно. А ведь меньше километра оставалось ему, чтобы выйти к населенному пункту. Та самая дорога, за которой сейчас наблюдает Костя, находилась и вовсе на расстоянии трехсот метров. Только не случилось. Может статься, что раненный капитан уже не имел сил, чтобы его судьба сложилась иным образом.

Уже час назад должен был появиться Кочинский, в сопровождении десятка полицаев, под командованием Василия Авдеева. Информатор был надежным  и передал информацию сутки назад. Так что подготовиться время было, а упустить возможность уничтожить Кочинского было бы непростительной роскошью. До этого если Кочинский и появлялся в их районе, то с усиленным конвоем, который состоял исключительно из немцев. Русским Кочинский не доверял, не внушали ему уверенности и украинские хлопцы. Немцы гораздо надежнее — это Кочинский знал, в этом он никогда не сомневался. Но сейчас что-то пошло не так. Конечно, командование сводного отряда размышляло и пыталось проверить возможность дезинформации. Только доказательств, даже каких-то особых сомнений и зацепок найдено не было. Поэтому и было принято решение попытаться ликвидировать подонка, хотя при этом всё же решили подстраховаться и провести операцию малыми силами, на тот случай если всё же вместо людей Авдеева появятся куда более опасные деятели, имеющие эсесовскую принадлежность.

В памяти Константина Петровича не спрашивая разрешения и дополнением опережая события, появлялся образ Кочинского.

Мужчина возрастом за пятьдесят лет. С волевым, акцентированным взглядом. Короткая стрижка, небольшая проседь в волосах. Сбитое, крепкое телосложение. Аристократические, правильные черты лица и низкий, размеренный голос, который редко когда повышался. Кочинскому было несвойственно переходить на крик. Ему было достаточно угрюмого, беспощадного взора и тихого, противного шепота. А то, что в родных краях никто не был знаком с этим человеком до войны, очень затрудняло попытку проанализировать поведение Кочинского, который появился в конце лета сорок первого года, в числе многочисленных фашистских прислужников, которые в огромном количестве наводнили оккупированные территории. Все они отлично говорили на русском языке. Все они свято преклонялись перед своими новыми хозяевами.

22

— Сергей, Костя давайте к хуторской дороге. Посмотрите что там. Не нравиться мне эта наша обстановочка — скомандовал Старшина, и Костя с Сергеем (они были самыми молодыми) бегом, слегка пригибаясь, бросились в обозначенную сторону.

Не прошло и десяти минут после того, как удалились Костя и Сергей, в расположении засады неожиданно появилась молодая девушка.

— Василий Федорович срочно уходите отсюда. Кочинский с карателями уже заняли село, перекрыли дорогу на Жуковку и Сергеево. Если сейчас не уйти, окажетесь в кольце — тяжело дышала девушка, темный платок сбился на правый бок, высвободив на обозрение прядь русых волос.

— Ты от Глебова, Алевтина? — мрачно спросил Василий Федорович.

— Да, от кого же еще — ответила Алевтина, ища глазами Сергея.

— Отправил я его вместе с Костиком проверить выход на хутор — произнес Василий Федорович, прочитав мысли Алевтины.

— Там уже точно немцы — испуганно прошептала Алевтина.

Василий Федорович, тяжело вздохнув, произнес: — Ничего милая, они ребята резвые, да и опытные.

А что еще он мог сказать? Да и нужно было ли вообще что-то говорить.

— Уходим спокойно, направление краем болота — чуть громче скомандовал Василий Федорович, а когда группа оставила позади триста метров, он обратился к Алевтине: — Как же Макар Степанович?

— Схватил его Полетаев, еще вчера вечером — ответила Алевтина.

— Понятно, значит, последняя информация была ими дана, чтобы его взять, и нас подвести под цугундер — сплюнув, процедил сквозь зубы Василий Федорович.

Макар Степанович Колосов — крепкий мужик, с большими, видными усами, редко когда улыбающийся, с тяжелой, основательной походкой и чересчур размеренным голосом. Макар добровольно поступил на службу в полицию. Его отец Степан Колосов погиб еще в двадцать девятом году во время ликвидации банды кулака Абросимова, непосредственным участником которой и был отец Макара. Но сын не всегда отцовская поступь. Макар, угрюмый и не бросающий лишних слов на ветер, был осознанным сторонником советской власти. Поэтому ни у кого не возникло вопросов, когда он сначала явился в отряд Глебова, а всего неделю спустя обосновался в расположение братьев Авдеевых и их непосредственного начальника Полетаева.

Костя и Сергей быстро оставили за спинами километр пересеченной местности, которая была им уж очень хорошо знакома. Любая впадина, каждый бугор, даже малость примечательные деревья и кустарники — все это помогало, все это было своим, и, подойдя к намеченной цели, они одним моментом, синхронно прижались к земле.

По узкой, лесной дороге двигался немецкий броневик, впереди которого, держа невысокую скорость, находились два мотоциклиста, следом за броневой машиной шли два грузовика с солдатами.

— Заманили суки — шепотом выругался Сергей.

— Назад нужно — произнес Костя, прекрасно понимая, что происходит.

— Не успеем — отреагировал Сергей.

— Выбора всё одно другого нет — не согласился Костя, видя, что его старший товарищ достает из-за пояса гранату.

— Задержим эту сволочь здесь, хоть немножко задержим — произнес Сергей и, полусогнувшись, быстрыми скачками, бросился к повороту дороги.

Костя мгновенно последовал за Сергеем. Гранат у него не было. Был лишь немецкий автомат, к нему небольшой запас патронов.

— Бей по мотоциклистам! — громко скомандовал Сергей.

Тишина разорвалась автоматной очередью. Мотоциклисты столкнулись друг с другом. Пулеметчик пытался вылезти из мотоциклетной люльки, но успел выполнить задуманное лишь наполовину. Дальше дернулся, захрипел, стараясь рукой перекрыть кровь, которая фонтаном хлынула из простреленной шеи. Второму пулеметчику повезло значительно больше, он покинул люльку. Двумя скачками бросился на противоположную от Сергея с Костей сторону дороги, тут же прижался к земле, укрытием имея небольшую впадину. Один из водителей мотоциклов был убит сразу, другого же придавило своим железным конем, который перевернулся на правый бок.

Всё произошедшее заняло какие-то секунды, и когда удачливый пулеметчик рванулся прочь, раздался неестественно громкий взрыв гранаты. Только бросок у Сергея не совсем получился, он не попал под передок броневика, зато взрыв переломал находившуюся рядом осину и она, упав, перегородила дорогу. Броневик был вынужден остановиться, застыть на долю секунды, а после, беспорядочный пулеметный огонь стал ожидаемой ответной реакцией. Пули свистели рядом, они же ломали веточки растений, впивались в землю, застревали в коре деревьев. Подобно взбесившимся осам, искали свинцовые недруги свою жертву. Костя прижался к земле, выпустил несколько очередей из автомата в направлении первого грузового автомобиля, из кузова которого спешно выскакивали неприятельские солдаты. Сергей несколько секунд находился на прежнем месте, но выждав только ему известный интервал времени, бросился к обочине, чтобы пустить в дело вторую гранату. На этот раз бросок удался. Передняя часть броневика ажно подпрыгнула вверх, а Костя продолжал вести огонь на поражение, постоянно перескакивая с места на место.

— Слышите — произнесла Алевтина, остановившись.

— Слышим — за всех произнес Василий Федорович.

— Это они, это ведь с той стороны — сказала Алевтина.

— Не стой Аля, быстрее нужно. Они там сами, ничего нельзя сейчас, понимаешь, выходить нужно, то все будем окружены. Ребятки нам ведь время выигрывают — проговорил Василий Федорович, что-то отцовское, грустное, но верное звучало в его голосе.

Алевтина больше ничего не стала говорить. А стрельба, идущая со стороны брошенного хутора, слышалась всё сильнее, становилась всё более интенсивной.

— Сейчас суки — произнес Сергей, видя, как передок броневой машины уверенно покрывается пламенем, от которого валит черный, мазутный дым.

Двое немецких солдат упали замертво, как только вступили в пределы лесной чащи. Невозможно было поднять головы, пули орошали пространство со всех возможных сторон. Немцы успели рассредоточиться. Слышался противный крик офицера, который командовал, прячась за корпус броневика. И в довершении сцены, на дороге появился еще один броневик, за которым следовал грузовик с солдатами.

— Во влипли — попробовал пошутить Сергей, Костя никак не отреагировал на это.

— Уходим, живо! — скомандовал Сергей, они быстро, пригибаясь, виляя, бросились вглубь лесной чащи, а над головами; слева, справа, снизу, врезаясь в землю и стволы деревьев визжали вражеские пули.

Костя бежал, не испытывая никакого страха быть убитым. Не верилось и в то, что одна из этих пулек ранит. В силу молодости, в силу неукротимой энергии верилось, что существует сила, которая не даст случиться непоправимому. И ведь так оно и было. Зато, в какой-то момент, стал сильно отставать Сергей. Костя тут же вернулся к товарищу.

— Зацепило меня малость — произнес Сергей.

Штанина на правой ноге Сергея была полностью пропитана кровью. В довесок к этому имелось темное пятно, которое увеличиваясь на глазах, нашло своё место выше, примерно в районе поясницы, на всё той же правой стороне. Сергей снял сапог и вылил красную жидкость на землю, после выразительно посмотрев на Костю, повернулся в обратном направлении, туда, где не давали забыть о себе преследователи, откуда доносились чужеродные голоса и истошный лай немецких овчарок.

— Давай-ка Костя так сделаем. Ты сейчас бегом вдоль длинного оврага, после в обратном направлении на брошенный хутор, выждешь там несколько часов, а затем, когда стихнет, проберешься к нашим. Только осторожнее, без всякого геройства — спокойно и обстоятельно говорил Сергей.

Был он на пять или шесть лет старше Кости. Совсем молодой парень, с выразительными серыми глазами, всё время улыбающийся. Среднего роста, широк в  плечах. Невероятно быстр, сообразителен и резок. И вот сейчас, он с трудом переступал с ноги на ногу.

— Что стоишь, давай исполняй приказ старшего — проговорил Сергей, усевшись на мягкую моховую  подстилку, прислонившись спиной к стволу могучей сосны, начав проверять наличие патронов к автомату, вытащив на свет божий пистолет, который добыл в бою всего неделю назад, застрелив немецкого офицера.

— Я никуда не пойду — резко произнес Костя.

— Нет, пойдешь, это ведь приказ, ты на войне — глухо и жестко, не сводя глаз с лица Кости, произнес Сергей.

— Не могу — мотнул головой Костя.

— Послушай, в прошлом году, когда погиб Савелий, я был в такой же ситуации. Я так же не хотел оставить товарища, но выполнил приказ. Теперь же пришла моя очередь, но в промежутке между этими делами, я убил десяток фрицев и полицаев. Останешься, погибнем вместе, а так отряд сохранит боевую единицу. Неужели ты не понимаешь! Выполняй приказ старшего! Я прошу тебя Костя…

На всю оставшуюся жизнь запомнил Константин слова старшего товарища.

Ближе тогда стал лай собак. Отчетливо, различимо слышалось приближение фашистов. Костя побежал ни разу не отклонившись от предписанного Сергеем маршрута, данное хоть немного успокаивало. Он делал всё, как было приказано. Вспоминался Василий Федорович, обронивший бегло: — Сергей старший, Костя слушай его беспрекословно.

Только к чему все эти оправдания, когда спустя пару минут заговорил автомат Сергея, ему ответили оглушительные трели вражеского оружия. А Костя старался не слышать. Костя пытался не представлять. Лишь ускорился, всё понимания и ненавидя самого себя в эти жуткие минуты. Ну, а затем пришли часы, дни, месяцы. После, и на время, стерлось, но вернулось, уже когда всё закончилось, когда окончательно стихли леса, перелески, дороги, деревни, города — тогда, когда не стало фашистов, когда пришла долгожданная и неизбежная победа.

Всё вернулось с еще большей силой и уже не отпускало. А чем старше становился Костя, тем явственнее и сильнее вспоминался тот день, открытая улыбка Сергея, его последние слова. Всё в них было понятно и правильно. Всё было разумно и естественно. За исключением самой малости, которая и не давала забыть, не давала принять и успокоиться. Он Костя должен был остаться. Он не имел права уходить, несмотря ни на что. Чтобы никогда не было у него возможности укорять себя в трусости, которой не было на самом деле, но которая, обманывая, каждый раз находила, малодушно о себе напоминая.

“Ты не имел права уходить, ты должен был остаться. Поэтому ты живой, а Сергея давно нет. Он там, он по-прежнему там, и он не ждет тебя, потому что знает о том, что ты не смог бы остаться”

“Нет, я не струсил. Я всего лишь выполнил приказ. Я принес много пользы. Всё так, как и говорил Серега. После я дошел до самого Берлина. У меня орден славы, орден красной звезды” — оправдываясь, шептал самому себе Константин Петрович.

23

В тот день, когда Марина помогла Константину Петровичу добраться до дому, он увидел лысого, высокого старика уже в четвертый раз. Если бы их встречи происходили бы в одних и тех же местах, то можно было подумать, что происходящее есть странная, редкая, но всё же случайность. Но дважды, из четырех раз, Константин Петрович видел старика с лысой головой довольно далеко от дома. Каждый раз тот быстро менял направление своего движения, сразу, как только взгляд Константина Петровича сталкивался с его фигурой. Сомнений в том, что этот старик следит за ним у Константина Петровича не было, и Марине он высказал их, чтобы хоть как-то выговориться. Непонятное ощущение же не покидало ни на минуту. Кто это человек? Откуда он взялся и что ему нужно?

Что я, что и он, ведь одной ногой в могиле. Какая может быть слежка. Откуда вообще могло произрасти столь странное стечение обстоятельств. Только после того как, Константин Петрович увидел ложного Кривицкого, после того как, Марина сказала о том, что видела этого старика в обществе своего отца, Константин Петрович понял, что этот человек пришел к нему из очень далекого календарным образом времени, но очень близкого душевно, и, по всей видимости, близкого им обоим.

Оставалось установить личность этого старика. Братья Авдеевы уже давно должны были быть мертвы, в этом не могло быть никаких сомнений. Время, да и вот обнаружился сын старшего из них, и у этого типа нет ни малейшего желания за кем-то следить. Тогда кто?

Константин Петрович лежал на кровати. У него имелось много времени между процедурами. Он уже целую неделю был в больнице.

Остается Мирон Полетаев. Но он погиб, точнее, что был убит уже после войны. Спустя два или три года, когда органы госбезопасности ликвидировали одну из последних банд, которые скрывались в непроходимых лесах, частенько пользуясь теми коммуникациями, которые оставили после себя партизаны.

— Односельчанина твоего Мирона Полетаева вчера пристрелили, а жаль — сказал Косте тогда Василий Спиридонов.

— От чего же жаль? — не совсем понял Костя.

—Живьем суку взяли, еще одного бандеру с ним. Да не усмотрели, чуть не сбег падаль. Тогда и пришлось полоснуть ему в спину из автомата — объяснил Спиридонов.

— Точно его? — переспросил тогда Костя.

— Николай Иванов рассказывал, я сам там не был — ответил Спиридонов.

— Ну, если Николай, он его хорошо знать должен — произнес Костя.

С того дня Константин Петрович считал бывшего односельчанина и ровесника Мирона мертвым. Через какое-то время Мирон, как и положено, и вовсе исчез из памяти Константина. Хотя когда-то давно, еще перед войной, были они друзья. Пусть частенько ругались и спорили по каждому пустяку, но всё же считали себя друзьями. Сколько раз слышал Костя от своей матери:  прекрати водиться с этим Мироном, ничего хорошего из этого не выйдет.

Мать говорила, но ни она, ни отец почему-то не хотели объяснить: почему из этого не выйдет ничего хорошего.

И вот сейчас Константину Петровичу начало с полной отчетливостью видеться, что преследующий его старик ни кто иной, как Полетаев Мирон, сильно, до неузнаваемости изменившийся. А разве может быть иначе? Кто-нибудь явившийся сюда из конца сороковых годов прошлого века, разве смог бы узнать в самом Константине Петровиче прежнего молодого, статного и веселого парня по имени Костя. Да не за что на свете. Так почему он, пусть и такой же старик, должен был сразу признать своего недруга, тем более, будучи всё время уверенным в том, что последний давно отправился на свидание со своими родителями, убитыми в конце лета сорок четвертого года.

Подолгу, иногда несколько часов, конечно, с небольшими перерывами, Константин Петрович старался воссоздать в своей памяти облик странного старика, а затем наложить его на образ молодого Мирона, который помнился почти детально. Только проблема была в облике лысого старика. Тот всегда быстро исчезал. Не было даже десяти секунд, чтобы запечатлеть его в фас. Всё больше профиль, всё больше на ходу.

И тем не менее окромя Мирона вряд ли кому мог понадобиться он Глебов Константин Петрович. Не смог тот осуществить задуманное и объявленное: — Глебовых я убью. Убью всех, поздно или рано — так он говорил, прячась по лесам и болотам, такими долетали его слова до ушей Константина. Но ничего у Мирона не вышло. Хотя нужно отметить, что много крови пролили эти люди, много зла еще принесли они, даже лишившись своих покровителей в эсесовской форме.

“Видимо, всё же он”— решил Константин Петрович.

Через какое-то время принятое решение окончательно укрепилось в сознании, вытеснив оттуда любые проблески сомнений. Этот старик есть Мирон Полетаев, и не стоит искать никаких вариантов. Давнишняя же информация оказалась всего лишь ошибкой, которую ни у кого не появилось нужды исправлять. К тому же Николай Иванов, со слов которого Мирон несправедливо попал в число мертвых, сам погиб всего месяц спустя, от рук всё тех же недобитых фашистских пособников.

Прошел один лишь день, и всё стало на свои места. Образ высокого, лысого старика прекрасно накладывался на портрет молодого Мирона Полетаева. Так как будто сами собой смывались очень искусно наложенные слои краски. Один за одним, в обратном порядке, и теперь Константин Петрович отлично мог представить Мирона семидесятилетним, затем пятидесяти лет, после тридцати пяти, а в довершение, увидеть его таким, каким он и был в то время, когда еще чувствовался запах недавно ушедшей войны.

“Сильно вытянулся Мирон на хороших харчах, в течение тех трех лет, которые стали для него и его компаньонов счастливой сказкой, мечтой обернувшейся реальностью. Правда, в те дни на голове Мирона имелись черного цвета волосы. Всегда аккуратно уложенные, хорошо сочетающиеся со злобными глазами и тонкой линией губ. Движения Мирона отличались резкостью. Нетерпение прямо сквозило, что в словах, что и в жестах. Говорил отрывисто. Смеялся громко.

Годы согнули спину Мирона. Они же лишили его волос полностью. Пропала резкость. Сильно затуманился взгляд. Вот от того и не смог сразу узнать Мирона, вот почему понадобилось время и подсказки, которые презентовала сама жизнь, устроив Константину Петровичу встречу с ложным Кривицким и Мариной. Но еще от того, что не думал, не вспоминал о существовании Полетаева вовсе. Давно ведь исчез он из памяти. Никоим образом не мог он сочетаться с последующим временем. Не было его там, и не только от того, что когда-то Николай Иванов определил Мирона убитым, а еще от того, что само время старательно и упорно выкидывало из сознания народа, людей подобных Мирону, братьям Авдеевым и многих других, с ними связанных, на них похожих. Не было им места в новом мире. Пылью и плесенью должно было прорости даже упоминание о них. И вполне возможно, сложись бы всё иначе, то не осталось бы ничего от пыли, в толщу земной коры сошла плесень. Но случилось так, что время обмануло. Хотя нет, причем здесь время.  Люди, которых трудно назвать людьми. Они есть те самые, на которых сумела осесть пыль. Они есть те самые, в нутро которых проникла плесень Полетаевых и Авдеевых. И значит, что никуда не делся Мирон. Значит, что всё время был он среди нас, нес свою паршивую миссию. Вот от того и не удивительно, что без труда он опознал меня, что напомнил о себе и о том, что между нами ничего незакончено” — глядя в потолок больничной палаты, размышлял Константин Петрович. 

Оставшиеся дни нахождения в больнице, Константин Петрович думал лишь о Мироне Полетаеве. Не имея никакой информации о нем, он зачем-то старался представить какой жизнью, где, в окружении каких людей, жил его старый знакомец. Не нужно удивляться, что жизнь Мирона виделась исключительно в черных тонах, которые не вызывали жалости и сочувствия, а лишь идеальным созвучием соединялись с образом самого Мирона. Мрачного и ненавидящего все, что его окружает. Живущего всего лишь одной злобой и болезненными мечтаниями о мести, которая не просто слова, которая смысл, энергия, которая всё, что и дает ему силы, питает его.

“Как давно он в этом городе? Сколько лет он знаком с сыном Авдеева? Почему меня не удивляет всё это. Нужно переговорить с Мариной, ведь она ничего не знает о них. Они не решились посвятить в свою сущность следующее поколение. И всё же, каким образом он нашел меня, где он меня увидел? Ведь я всего несколько лет назад появился в этом городе. Могу ли я доверять внучке Василия Авдеева?” — размышлял Константин Петрович.

 Долго не удавалось уснуть. Постоянно приходилось слушать звуки, доносящиеся из коридора. То это были шаги, то тихие голоса медсестер, то кашель кого-то из больных. Затем наступала полная тишина, но держалась недолго. Начинал храпеть беспокойный сосед и длилось это ровно до того момента, пока тот ни переворачивался с боку на бок. Хорошо, что пустой оставалась третья койка в их палате, а вместо четвертой койки стоял большой белый шкаф, доходящий высотой до самого потолка. Проходило еще какое-то время. Вместе с ним уплывало вон из сознания сегодняшнее время. Ему на смену стремились давно ушедшие дни. Проникали они в голову запахами, которые и отворяли пространство, запуская механизм объемного воспоминания. Не пропадали запахи и после того, как ушедшее время вступало в свои права, уводя Константина Петровича за собой. Тогда он тихонько засыпал. Чтобы окунуться в куда более привычную атмосферу. Пусть, что иногда тревожную, местами скорбную, чаще радостно легкую, но в любом из этих состояний Константину Петровичу хотелось оставаться как можно дольше. И если бы он был уверен, что стоящая неподалеку смерть точно погрузит его в периметр этих ощущений, то без всякого сожаления захотел бы закрыть глаза, отключиться, чтобы уже окончательно остаться там, где хотелось быть, где осталась вся прожитая жизнь.

24

Дед Мирон разговаривал со своей знакомой Валентиной Юрьевной. Стояли они внутри продуктового магазина возле серых ящичков с красными номерками. Рядом с ними работали три кассы. В каждую из которых стояла очередь, так как время было седьмой час вечера. Люди торопились совершить необходимые покупки, спеша с работы домой, и сейчас Мирон с Валентиной Юрьевной заметно мешали гражданам, которым было необходимо разместить свои сумки в ящичках, забрать оттуда свои сумки.

— Давай, отойдем Мирон — скрипучим голосом предложила Валентина Юрьевна.

Была она моложе Мирона лет на десять, но в ракурсе их общего возраста заметить сие обстоятельство было крайне трудно.

— Спасу нет, насколько все дорожает. Вчера пошла в аптеку, пришла домой, купив нужные лекарства, и тут же давление у меня подскочило — жаловалась Валентина Юрьевна.

— Я вот иногда думаю, что лучше уж в гроб. Только бог смерти не дает. Прожил ведь всё своё от и до, чего даже говорить — отреагировал дед Мирон.

— Не торопись, туда мы успеем — не согласилась Валентина Юрьевна.

— Наверное, если уж дожил до таких преклонных лет, то есть ли смысл торопиться — произнес Мирон, и в этот же момент, увидел через стеклянные двери магазина старика, который остановился, чтобы передохнуть.

— Ты Мирон курицу почему одну взял, когда еще по такой цене будет — спросила Валентина Юрьевна, но Мирон её не слышал.

Он не мог оторвать свой взгляд от старика, продолжающего стоять на одном месте, опираясь на палочку.

— Мирон ты что, меня не слышишь? — громче произнесла Валентина Юрьевна.

— Извини, накрыло меня. Вон старик, он сильно напоминает одного человека — произнес Мирон, а старик, отдохнув, двинулся дальше, но Валентина Юрьевна успела его разглядеть.

— Вроде он в моем дворе живет. Кажется, в соседнем доме, да, точно — сказала Валентина Юрьевна, которая была, как и большинство старушек, очень наблюдательна.

— Вот как — произнес Мирон.

— Работали когда где вместе? — предположила Валентина Юрьевна.

— Встречались, если это он, конечно — неопределенно ответил Мирон.

— Давай узнаю, попрошу дочку. Какая у него фамилия? — предложила Валентина Юрьевна.

— А дочь твоя так и работает паспортистом? — спросил Мирон.

— Ну, да, куда ей еще — подтвердила Валентина Юрьевна.

— Глебов должна быть фамилия. Попроси, пусть узнает. Но всё же, что, скорее, показалось мне — проговорил Мирон, при этом он если и сомневался, то самую малость, в размере возрастной погрешности.

— Ладно, пойду я — попрощалась Валентина Юрьевна.

— Не забудь, попроси дочь. Я тебе через пару дней позвоню — произнес Мирон.

— Не переживай, сделаю, сама и позвоню — произнесла Валентина Юрьевна.

Прошло три дня. Мирон несколько раз набирал номер Валентины Юрьевны, но в последний момент возвращал телефонную трубку обратно. Неизвестно насколько бы хватило терпения у Мирона, сколько бы он еще смог ожидать подтверждения, но Валентина Юрьевна дала о себе знать ровно через час после того, как Мирон решил еще подождать, чтобы не проявлять излишнего интереса.

После нескольких дежурных приветствий и вопросов о самочувствии, Валентина Юрьевна озвучила главное: — Ты был прав, его фамилия Глебов Константин Петрович. Так что можешь встретиться со старым знакомым.

— Адрес, ну, номер дома, квартиры? — как можно спокойнее спросил Мирон.

— Улица Горького, дом пятнадцать, а квартира, извини, вылетело из головы. Записала на бумажку, но ведь потеряла её. Я у дочери еще спрошу, уточню — ответила Валентина Юрьевна.

— Спасибо тебе, не торопись, как получится — произнес Мирон.

Странное чувство охватило Мирона. Можно было это назвать ликованием, но всё же  было в этом что-то большее, что-то абсолютно безмерное. Неоднократно звучали из уст Мирона благодарности в адрес всевышнего, ведь только его заботами могло состояться чудо. И единственная, главная, неосуществленная мечта оказалась буквально в одном шаге. Теперь невозможно будет себя обмануть. Теперь сам господь бог хочет, чтобы он Мирон доделал то, о чем много раз думал, о чем не один раз заявлял вслух, о том, что когда-то прозвучало клятвой. Но ведь в какой-то момент остыл, смирился, успокоился — вот за это сейчас было стыдно. Почему он оставил поиски сына Глебова? Почему малодушно убедил себя в том, что если главный виновник уже мертв, то потерян и смысл. Ошибкой, несомненной ошибкой было всё это. Но теперь, при помощи случившегося проведения, всё встало на свои места.

Не дождавшись звонка от Валентины Юрьевны, не торопя её своим звонком, Мирон сам обнаружил в каком подъезде, на каком этаже, в какой квартире проживает его главный враг.

“Один шаг до смерти, в лучшем случае год, не больше. И такой подарок судьбы. Самая настоящая награда. Возможность восстановленной справедливости” — с наслаждением размышлял Мирон, чувствуя, как сильно и тревожно начинает биться сердце. В такие мгновения приходилось себя успокаивать.

“Нельзя нервничать, нельзя впадать в эйфорию. Можно всё испортить, а нужно сделать дело”

Ужасным казался Мирону вариант развития событий, в котором он умрет, не доделав главного. Умрет от самого банального сердечного приступа.

“Он не узнает меня. Даже не может почувствовать, хотя заметил, и нужно быть осторожнее. Куда он всё время ходит?” — размышлял Мирон, не зная о том, что Константин Петрович просто выходит из дома, чтобы побыть на улице, чтобы не замыкаться в своих четырех стенах.

25

Вернувшись из больницы, Константин Петрович уже через два часа позвонил Марине. Она ответила почти сразу.

— Марина, здравствуй, извини, что беспокою тебя, отрываю от дел. Но мне хотелось бы с тобой встретиться. Хочу задать несколько очень важных вопросов.

Обращаясь к Марине, Константин Петрович волновался. Возникло ощущение, что Марина откажет ему или её голос прозвучит с такой интонацией, что он сам будет вынужден понять её не желание продолжить нечаянно возникшее между ними общение, а вместе с этим и те темы, которые сейчас еще сильнее тревожили Константина Петровича.

К счастью Константина Петровича ничего подобного не произошло, и когда в телефонной трубке прозвучал голос Марины, то он был очень дружелюбен и не пытался скрыть хорошего расположения Марины к звонку Константина Петровича.

— Я очень рада вас слышать Константин Петрович. Несколько раз вам звонила, но вы не отвечали. Скажите, когда вам будет удобно, и я приду к вам, поговорим, спросите, что вы хотели, хотя не знаю смогу ли я вам сильно помочь — ответила Марина и тут же подумала о том, что так и не решилась на разговор с отцом, который бы касался странного, лысого старика.

— Марина давай, я сам навещу тебя. Точнее, поговорим где-нибудь на улице. Ты скажи мне свой адрес. Я подойду потихоньку, всё равно каждый день, в обязательном порядке, заставляю себя совершать вылазки на свежий воздух. Хотя сейчас врач и прописал мне несколько дней побыть дома, особо ничего не делая. Но я и без того ничем не занимаюсь. В больнице же этой чуть пролежни ни заработал — в окончании короткого монолога, Константин Петрович попытался пошутить.

— Так вы были в больнице. Если бы я знала, то навестила вас. Вам Константин Петрович необходимо обзавестись сотовым телефоном. Мало ли что, а так будете на связи.

 Марина говорила с неподдельным участием, и Константин Петрович понял, что его страхи и странные размышления всего лишь туман, проникающий из толщи ушедшего времени, старающийся связать, опутать своими нитями. Только ничего из этого не выходит. Нет ничего общего между Мариной и её зловещим дедом. А это значит, что не зря имели место семьдесят лет иного общественного уклада. Не прошло бесследно всё хорошее, нравственно чистое, созидательное — всё то, что стремительно исчезает сейчас, но, как видно, сопротивляется. И не сразу удается всё более сгущающемуся мраку одним махом покончить со всем тем, что было сформировано в те лучшие годы, в годы его жизни.

Восемьдесят седьмой год был  на дворе, когда Константин Петрович вышел на пенсию. Девяносто первый закончился спущенным с кремля флагом. Начался девяносто второй, который не хотел целиком уместиться в голове, но в этот год он оставил своё рабочее место, хотя состояние здоровья еще позволяло трудиться. Что-то гадкое стало происходить в коллективе. Другими, хоть и не сразу, становились люди. Лихорадило родной завод. Сменилось руководство. Всё становилось чужим и непонятным.

Через год Константин Петрович снова устроился на работу, только теперь его занятие было связано не с инженерной должностью, а с самым примитивным физическим трудом. Но именно это очень радовало и приносило хорошее настроение. Константин Петрович каждый день дышал свежим воздухом. Чувствовал на себе мороз и зной, ветер и дождь. Видел результат собственного труда. Ведь он трудился обычным дворником, с которым многие хотели пообщаться, конечно, речь идет о людях старшего поколения, живущих рядом, хорошо знакомых. Давно это было. В другом городе это было.

— Я боюсь, что уже не смогу освоить этот переносной телефон. Нужно было его купить лет десять назад. Я даже хотел, но не решился, а сейчас, точно поздно — Константин Петрович старался говорить шутливым тоном, и кажется, что у него получалось.

— Давайте я вам помогу. Поверьте, что освоите это за несколько часов. Мы же не станем покупать что-то совсем современное.

Марина произнесла местоимение мы, и Константин Петровичу стало тепло на душе. Она говорила так, как будто они были близкими родственниками, как будто он разговаривал со своей умершей дочерью Елизаветой.

— Хорошо, найдем для этого время — согласился Константин Петрович.

— Можно встретиться завтра. У меня будет выходной. Давайте в середине дня — вслед за этим Марина назвала Константину Петровичу свой адрес, дважды переспросила: сможет ли он добраться до её дома без всякого ущерба здоровью, получила положительный ответ.

На этом их разговор закончился. Они попрощались, каждый теперь мог подумать о том, каким будет их завтрашний разговор. Особенно это касалось Марины. И данное могло показаться странным. Но зачем и для чего знать правду? Неужели хуже было бы, если прошлое осталось в области смутных, неопределенных догадок, которые лишь какое-то время сохраняли бы свою мрачную сущность. А затем исчезли бы. Обязательно бы это случилось. Жизнь, её бесконечный калейдоскоп событий сделали бы своё дело. Иногда очень положительным предстает сослагательное наклонение. Но Марина была не из тех людей, она не могла и не хотела оставаться в неведении. Она от родителей приобрела любовь к истории вообще, а к семейной истории особенно. И вот сейчас, когда на самом краешке пропасти находилось всё то, чем она гордилась, о чем думала, читая много на смежную тему, Марина всё одно оставалось уверенной, что делает правильный шаг. Небольшим осадком оставалось лишь то, что не состоялся разговор с отцом по поводу загадочного старика с лысой головой.

“Еще узнаю, неужели он как-то связан с моим дедом” — дрожью, ознобом проносилось в сознании, но ненадолго, ведь могло только показаться, что встреча с Алексеем имела для Марины второстепенное значение. Конечно, нет, конечно, напротив, а если глубже, то именно это событие давало Марине дополнительных сил и так необходимой уверенности. Всё меняется, всё движется в лучшую сторону. Обязательно должно так случиться.

26

— Долго он стоять будет? — произнес Толян, после того, как друзья примостились на одной из лавочек.

Сделали они это удачно, поскольку, во-первых, их не заметил этот проклятый дед, а во-вторых, находящийся рядом клен отлично прикрывал их, создавая замечательный антураж шпионского действа.

— Черт его знает. Лучше пусть стоит, чем двинется куда-то черепашьим шагом — отреагировал Димон, и Толян представив, что дед снова отправится в путь, и им с Димоном придется испытывать мучения передвигаясь следом за этим стариканом, мысленно согласился с другом, но высказался на другую тему: — Можно к Юрику после пойти. Он меня звал неделю назад.

— Хорошая мысль, кто-кто, а Юрик без проблем баб находит — согласился Димон.

— Поточить неплохо было бы — произнес Толян.

—Опыт, у него окромя женской манды и трясущихся сисек ничего никогда в голове и не было — резюмировал сущность бытия Юрика Толян.

— Я ему еще лет пять назад завидовал — неожиданно признался Димон.

— Можно подумать, что сейчас чего-то изменилось — засмеялся Толян и чтобы дополнить свою реплику, толкнул Димона локтем в бок.

— Не, сейчас я как-то остыл. Уже не дымится каждый день — попытался оправдаться Димон.

— Ну, конечно, Ленка у тебя под боком. Только вот, что делать будешь, когда Боров вернется. Ему всего пару лет сидеть осталось. Не завидую я тебе и Ленке тоже — вновь засмеялся Толян, и они на какое-то время забыли о том, что им надлежало наблюдать за незнакомым, древним дедом.

— Если тебе подобные языком меньше трепать будут, то всё нормально будет — понизив тональность, приняв серьезный вид, произнес Димон.

— Ленка и проболтается пьяная, она же отмороженная — Толян в такт со своим другом приобрел серьезный вид.

— Она дура что ли? Самоубийца? — вопросительно не согласился Димон.

— Ладно, не боись. Боров мужик нормальный, до смерти тебя убивать не станет. Да и мы не дадим ему этого сделать — успокоил друга Толян, а дед продолжал стоять на прежнем месте, хотя минуло уже как минимум пять минут.

— Каким образом вы не дадите. Он на то и Боров, чтобы раз под его горячую руку попасть и всё.

Димон уже был готов похоронить сам себя. Положение, в которое попал он, не удержавшись, соблазнившись на легкую возможность иметь постоянное сексуальное удовлетворение без всяких обязательств, было плачевным. Не сумев отказать Ленке один раз, затем второй раз, третий. А после уже сам посчитал, что Ленка, она же жена Борова, принадлежит ему полностью и бесповоротно. Ленка, в принципе, была не против. Возвращение Борова казалось событием настолько далеким, что они временами забывали о Борове вовсе.

— Ладно, еще есть время, что сейчас об этом. А Юрке надо позвонить — произнес Толян и вытащил свой смартфон.

— Подожди, ты что — одернул Толяна Димон, напомнив о том, что они здесь находятся не просто так.

— Черт, хотя какая разница. Он нас всё одно не знает. Сидят двое на лавке, в собственном дворе. Чего такого в этом — рассуждал Толян.

— Ну, да — согласился Димон.

 Константин Петрович еще двадцать минут назад заметил, что его самым странным образом преследуют два мужика не самой приятной наружности, и если бы не было событий, которые выявили на свет божий Мирона Полетаева, то Константин Петрович точно бы не обратил внимания на этих двоих переросших хулиганов, но сейчас всё выглядело несколько иначе. Да и к тому же в какой-то момент, Константин Петрович сумел хорошенько рассмотреть обоих соглядатаев. Сейчас же, стоя, ожидая Марину, он сделал это вторично, и к священному, почти мистическому ужасу, в одном из этих двоих мог отчетливо различить лицо сходное с молодым Мироном Полетаевым, с тем Мироном, который когда-то посвистывая, шатался между домами, в компании таких же собратьев, с винтовками на плечах, с бутылкой бесплатного самогона в кармане, с белой повязкой на рукаве, на которой значилась надпись — полицай.

“Внук его, не может быть ошибки. Вот оно значит всё как серьезно” — размышлял Константин Петрович, в эти же мгновения увидел, идущую к нему Марину.

— Здравствуйте Константин Петрович. Я самую малость задержалась — произнесла Марина.

— Ну, что ты, женщине и положено опаздывать — постарался, улыбнуться Константин Петрович.

… — Смотри, это же твоя бывшая — глухо и с крайним удивлением произнес Димон, толкнув Толяна локтем в бок, тем самым, вернув тому должок.

Толян смотрел на Марину и деда молча, его лицо напоминало что-то похожее на застывшую маску искреннего недоумения.

— Интересная штуковина получается — прошептал Димон.

— Ничего не пониманию — глухо, себе под нос, пробурчал Толян и тут же начал подниматься на ноги.

— Сядь — резко дернул Толяна за рукав Димон.

Толян послушался и вернулся на своё место.

— Дебил что ли, испортишь всё дело, и чего ты им скажешь — прошипел Димон.

— Ну, да — сквозь зубы процедил Толян.

— Не зря твой дед отправил нас проследить за этим старым чертом. Еще не знаю что к чему, но всё больше поражаюсь твоим дедом — проговорил Димон, не сводя глаз с Марины и Константина Петровича.

— Спросим у старого, что он знает — Толян вновь произнес свои слова сквозь зубы.

… — Пойдемте Константин Петрович. Можно посидеть возле дома культуры. Мне там очень нравится, когда Димка маленький был, в коляске еще ездил, я очень часто с ним там гуляла — стараясь казаться беззаботной, предложила Марина, хотя всё это время держала в голове, что Константин Петрович позвал её не ради беспечной прогулки, а чтобы сообщить что-то очень важное и, скорее, что неприятное, еще и спросить у неё то, что интересовало его, и, что будет несомненно связано с её отцом и дедом.

— Димка твой сын? — спросил Константин Петрович, хотя ответ лежал на поверхности, а подобный вопрос, как говорится, был лишним.

— Да, он у меня уже в шестом классе учится — спокойно ответила Марина.

— А муж твой, отец Димки, чем занимается? — вновь не очень удачно спросил Константин Петрович, не подумав о том, что такой вопрос не всегда может быть уместен по отношению к женщине, которая до этого ничего не говорила о своем замужестве или чем-то с этим связанным.

— Развелись мы с ним, когда Димке еще мало лет было. Не сложилась у нас совместная жизнь — ответила Марина.

— Извини, что-то я — опомнился Константин Петрович.

— Ничего страшного. Я совсем не жалею о том, что рассталась с этим человеком — произнесла Марина.

— Люди ошибаются, Марина. Знаешь, я тоже имел неудачный опыт. Женился необдуманно, страсть мною управляла. Желание одно и только. Ну, ты понимаешь, о чем я говорю — Константин Петрович говорил правду, а не пытался что-то придумать, чтобы сгладить затронутую тему, прировняв себя и Марину.

— Да, конечно — ответила Марина, и они двинулись в сторону широкого тротуара, который размещался параллельно большому проспекту.

Шли они, что понятно, очень медленно. Через сто метров и вовсе остановились.

— Подожди — произнес Константин Петрович, Марина вопросительно на него посмотрела.

— Не подумай, что старик окончательно выжил из ума, но за мной вновь следят. Только на этот раз двое мужчин. Посмотри, пошли они за нами — попросил Константин Петрович.

Марина тут же обернулась, — и застыла на месте с приоткрытым ртом. Она видела своего бывшего мужа Анатолия, которому составлял компанию его лучший друг Дмитрий, и то, что Константин Петрович говорил именно о них не вызывало никаких сомнений.

— Они топчутся возле моего подъезда и смотрят в нашу сторону — тихо, не узнавая собственного голоса, проговорила Марина.

— Один из них, который выше ростом, почти вылитый Мирон Полетаев, только в молодости — произнес Константин Петрович.

Марина поняла, что Константин Петрович говорит о её бывшем муже и поэтому решила уточнить: — Мирон Полетаев, кто это?

— Это тот самый дед, который следил за мной, которого ты видела в обществе своего отца — ответил Константин Петрович.

— Но один из этих мой бывший муж, а с моим отцом он в очень плохих отношениях — произнесла Марина.

— Ты уверена? — спросил Константин Петрович, а Марина пока что мало чего понимала.

— Конечно, разве можно в таком ошибиться — прошептала Марина — пойдемте Константин Петрович, а то он еще устроит какую-нибудь сцену — продолжила Марина.

— Интересно, получается — произнес Константин Петрович, видя какое сильное удивление, вызвало у Марины появления бывшего мужа, еще каким-то образом связанного с лысым стариком, о котором она ничего не знала, а лишь собиралась спросить у своего отца.

“Получается, что Мирон крепко держит в своих руках Кривицкого. Вряд ли может быть какое-то сомнение в том, что союз Марины и внука Мирона Полетаева (у него точно другая фамилия) совсем не случаен, но Марина не знает, никогда не видела деда своего мужа. Совершенно странная ситуация, или просто они, да, они не хотели распространяться. Давно Кривицкий знает о том, что он не Кривицкий” — старался размышлять Константин Петрович.

— Они остались во дворе — произнесла Марина, оторвав Константина Петровича от не самых лучших мыслей, которые сейчас поставили окончательную точку, и не стоит просить Марину, чтобы она расспросила своего отца, он всё одно ей ничего не скажет, и не нужно, ведь то, что судьба свела с Мироном Полетаевым уже не подлежит сомнению.

— Константин Петрович, а эти двое, они, что за вами от самого дома следили? — спросила Марина, огромное количество вопросов и неприятных мыслей сейчас крутилось в её голове.

“Её бывший муж — внук загадочного деда, который хорошо знаком с её же отцом. Отец никогда ничего не говорил о деде своего зятя. Может всё же Константин Петрович ошибается. Много встречается похожих внешне людей, нет в этом ничего особенного. Её дед имел другое прошлое, имел иную фамилию и, наверное, был знаком с этим стариком. Ведь иначе её отец”— на этом месте Марина прервала череду странных сопоставлений, чтобы задать Константину Петровичу вопрос, хотя он еще не ответил на предыдущий.

— Спросить хотела — начала Марина.

— Да, Марина, от самого дома — с некоторым опозданием, перебив Марину, ответил Константин Петрович — Спрашивай, что хотела — добавил он.

— Вы, во время нашей последней встречи не знали, кто этот лысый старик, а сегодня назвали его по имени отчеству — озвучила сой вопрос Марина.

— Вспомнил, додумал, но всё же имел некоторые сомнения, поэтому хотел через тебя что-нибудь узнать. Но сейчас уверен на все сто процентов. Твой бывший муж стал окончательным доказательством. Родная кровь проявила Мирона Полетаева — ответил Константин Петрович — Давай здесь посидим, а то что-то снова мне нехорошо — продолжил он.

— Давайте — мгновенно согласилась Марина и какое-то время внимательно смотрела на Константина Петровича, а затем спросила: — Сердце? Дышать тяжело?

— Да, но уже лучше — ответил Константин Петрович.

— Константин Петрович вам не нужно было торопиться, нужно было не нервничать и побыть дома — произнесла Марина.

— Лучше, уже лучше — отреагировал на слова Марины Константин Петрович.

— Даже не знаю, стоит ли мне спрашивать — произнесла Марина.

— Спрашивай — ответил Константин Петрович.

— Хотела узнать, кто такой Мирон Полетаев. Расскажите о нем всё. Он ведь связан с моим отцом, он дед отца моего сына. Иначе я буду мучиться, предполагать то, о чем понятия не имею — попросила Марина.

27

— Ну, что тебе сказать. Учились мы с ним вместе, жили рядом и даже дружили, если так можно сказать. Затем дорожки наши разошлись. Мы ведь двадцать седьмого года рождения, когда война началась нам по четырнадцать лет было, тогда окончательно судьба нас развела. Хотя и до войны мы уже мало общались, где-то с тридцать девятого года перестали быть не разлей вода. Отец его Николай Полетаев тогда под другой фамилией жил. Бедняковым он был, а приехал он с матерью Мирона, к нам в двадцать пятом году, так что Мирон уже у нас родился. Ну, когда война пришла, тогда и выяснилось многое. Никакие они оказались не Бедняковы, а Полетаевы. Сам отец, он сыном крупного купца, землевладельца был. Только не с наших краев, но и не далеко, а с соседней губернии. Дальше уже сама понимаешь. Дождался отец Мирона своих, и сыночек по его стопам пошел. Три полных года власть их была. Много горя они людям принесли. Только летом сорок четвертого года мой отец убил отца и мать Мирона, а его самого пожалел, наверное, зря. Я тогда об этом думал, злобой кипел. Но что-то высказывать своему отцу не осмелился — не положено. Он командир, а я кто такой. Ладно, если бы просто сын, но нет, обычный боец партизанского отряда, надо мной еще два командира. Хотя это сейчас вспоминается, в голову стучится. Недолго я смерти Мирону желал, остыл быстро. Даже когда ошибочно узнал о том, что пристрелили его, нет, не испытывал уже тогда особой ненависти и радости — Константин Петрович заметно напрягся, а после начал сильно кашлять.

— Давайте я вас до дому провожу. Нехорошо что-то вы выглядите — забеспокоилась Марина.

— Давай, действительно, мне не очень хорошо. Полежать нужно. Зря я тебя отвлек от дел — согласился Константин Петрович.

— Другой раз поговорим, еще будет время. А вот если с вами что случится — произнесла Марина.

— Двум смертям не бывать, одной не миновать — проговорил Константин Петрович.

— Посидите еще немножко — произнесла Марина, увидев возле близлежащего магазина машину своей хорошей знакомой, а спустя полминуты, с пакетами в руках, появилась и сама знакомая, которую звали Лариса.

— Я сейчас — произнесла Марина.

Через две минуты Марина помогала Константину Петровичу оказаться в автомобиле.

— Может всё же в больницу? — спросила Лариса.

— Нет, внучка, лучше домой — наотрез отказался Константин Петрович.

Марина уселась рядом с Константином Петровичем. Ехать было недалеко, поэтому очень скоро Константин Петрович был дома, так и не расспросив Марину о взаимоотношениях её отца с Мироном Полетаевым, о том, что ложный Кривицкий рассказывал о своем отце Василии Авдееве, о родном дяде Аркадии.

Оказавшись дома, Константин Петрович заснул, но проспал всего лишь час. Проснувшись, почувствовал себя лучше, и лишь одна мысль не отпускала его.

“Как же всё переплелось. Муж Марины, внучки Василия Авдеева, внук Мирона Полетаева, и они, по всей видимости, об этом ничего не знали, ровно до сегодняшнего дня. Вряд ли это простое стечение обстоятельств. Все они были рядом друг с другом. Нет в этом ничего особенного”.

28

— Вот это номер — нервно закуривая сигарету, произнес Толян.

— Да, уж, понять бы чего — отреагировал Димон.

— Не может же она с этим стариканом — плохо соображая, но, всё же сопоставляя обстоятельства, размышлял Толян.

 — Ну, не с таким же — согласился с Толяном Димон.

— Пойдем к деду. Пусть объяснит и добавит пятисотку. Напиться мне сильно хочется, еще сильнее — сказал Толян, и, не дождавшись ответа от Димона, сунув в карман пачку сигарет, быстрым шагом двинулся в направлении дома деда Мирона.

Дед Мирон встретил товарищей настороженно, но начал разговор первым: — Чего пожаловали. Вроде не забыл у меня ничего — проговорил дед безразличным тоном, при этом видя, что внучек приперся неспроста, что в его озлобленных глазах сверкают искры перенапряжения.

— Спросить хочу — пробубнил Толян.

— Спрашивай, если мысль в твою тупую голову неожиданно пожаловала — довольно жестко отреагировал Мирон, и это не было чем-то особенным, ведь таким тоном Мирон общался со своим внуком частенько, да и с отцом Толяна, Мирон разговаривал подобным образом, и даже в более грубой форме.

— Не начинай — огрызнулся Толян, а Димон скромно стоял возле входной двери.

— Так что хотел? — напомнил Мирон.

— Слушай, а этот старикан, он кто такой? — спросил Толян.

— Тебе до этого разницы нет. Лучше скажи, видели его? Куда он сука ходил? — грубо спросил Мирон.

— Конечно, какое мое дело. Только мы его видели и сделали всё, что ты просил. Только вот он встречался с моей бывшей женой. У меня что-то ум за разум заходит. Так что объясни мне это дело — ответил Толян.

— Правду говоришь? — спросил Мирон.

— Да — ответил Толян.

Мирон вопросительно посмотрел на Димона, ожидая от того подтверждения.

— Так и было — выдавил из себя Димон.

После этого Мирон довольно долго молчал. Его помощники освободились от обуви, оказались на кухне, где Димон уселся на стул, а Толян стоял возле окна, ожидая объяснения от деда.

— Марина твоя, ведь дочка Ивана Васильевича Авдеева — произнес Мирон.

— Кривицкий у этого козла фамилия — нервно произнес Толян, не скрывая ту неприязнь, которую он испытывал к бывшему тестю — Она уже давно не моя — добавил к сказанному Толян.

— Знаю, но настоящая фамилия у них Авдеевы. Хорошо я знал их предка, породнился с ним, через тебя идиота. Замечательный был человек, истинно преданный нашему делу, борьбе нашей — произнес дед Мирон, посмотрев на Толяна и Димона, который сидел с открытым ртом, восхищенный словами деда Мирона.

— Почему Маринка встречается с Глебовым, пока не знаю. Для меня самого это сюрприз. Тем более, я сказал, что она Авдеева. Сейчас же отдохнуть хочу, полежать, в голове у меня сильно шумит — продолжил дед Мирон.

— Ты всё же скажи, кто этот дед? — озвучил Толян.

— Враг он наш — жестко произнес Мирон.

— Твой враг, мне он что — высказался Толян.

— Нет, он наш враг! — резко и громко не согласился с внуком дед Мирон.

Димону же захотелось присвистнуть от столь интересного и необычного диалога между дедом и внуком, свидетелем которого был он сейчас.

— Дай дед мне пятихатку. Выпьем еще с Димоном, нервы ни к черту — попросил Толян, решив, что на сегодня лучше закончить с разговорами о предках и фамилиях, о своей бывшей жене и этом чертовом старике, который, к тому же, является их родовым врагом.

— Какие нервы, какие могут быть у тебя нервы — бурчал дед Мирон, но всё же достали из кармана своих брюк деньги.

Пятисотенной банкноты среди них не было. Зато было пару тысячных и с десяток сотенных купюр. Вот из них и отсчитал дед Мирон ровно пять штук.

— Держи — сказал дед Мирон — Идите уже, отдыхать мне нужно, подумать — не стал долго церемониться Мирон, указав своим помощникам на дверь.

— Позвонишь, или сам позвоню.

Стоя в дверях, произнес Толян, хорошо помня, что ему нужно будет узнать интересную информацию о своей бывшей жене, о её отце, конечно, сейчас они уже практически чужие люди. Пусть он продолжает временами  испытывать по отношению к ней некоторые чувства, ненавидя себя за это. Пусть, но его и её сын. В нем течет их общая кровь, и от этого никуда не деться, это нельзя выкинуть за здорово живешь. Вероятно, что кто-то бы смог наплевать, но не он Толян.

А далее последовала мощная пьянка. Гостеприимен был Юрик, не подкачал он в представлении особ женского пола. Толян и Димон оторвались по полной программе. Дальше, не нарушая заведенных традиций, пришло тяжелое похмелье. Истратив остатки денежных средств, Толян пережил световой день, но его всё же продолжало мутить. Димон не отвечал на звонки, это раздражало особо сильно. Побродив между домами в течение часа, ничего не сумев сообразить, Толян отправился к деду. Первым было желание выпить, а уже после, и Толян не забывал об этом, нужно будет продолжить недавний разговор.

Дед Мирон не удивился, увидев помятую физиономию внука.

— Ты мне с этим делом завязывай! Знаешь, сколько наших сгубило сие зелье на войне! Подумать и то страшно — нервно проговорил дед Мирон, не дождавшись, когда Толян успеет открыть рот, чтобы попросить денег, хотя бы на пиво.

Но Толян оказался хитрее.

— Рассказывай дед. Я хоть и бухал эти два дня, но ни о чем окромя твоих слов думать не мог.

— Ну, хорошо, видимо, пришло время. Хотя сомневаюсь, стоит ли? Непутевый ты, конечно, лучше, чем сынок мой Гришка, но ведь недалеко ушел — проскрипел дед Мирон.

— У бати жизнь своя была, но у меня нет на него злости — очень серьезно произнес Толян — Чаю налей, а то сушняк меня давит — продолжил Толян.

— Я думал, что пива просить станешь — засмеялся дед Мирон.

— Хотелось бы, но сначала рассказывай — произнес Толян.

— А вот таким ты мне нравишься. Так что сходи до магазина, купи себе пива, а затем и поговорим — дед Мирон протянул внуку тысячную купюру, и здесь необходимо уточнить, что, несмотря на все сложные жизненные перипетии, Мирон никогда не был жадным на деньги.

— На все брать? — спросил Толян.

— Ну, на все много будет. Купи еще… — дед Мирон продиктовал, что еще нужно купить, получалось, что на пиво отходило заметно больше половины, и это несомненно устраивало Толяна.

Вернулся Толян быстро. Еще быстрее откупорил бутылку и тут же опорожнил полный стакан, не забыв налить пива деду, только тот не торопился, а лишь пригубил пойла.

— Дрянь, настоящее пиво иное — высказался дед Мирон.

Толян не стал спорить, а неожиданно спросил: — Нестеров фамилия у меня настоящая?

— Нет — брехня собачья. Я тебе уже говорил. Полетаев — вот твоя настоящая фамилия. И послушай меня еще раз. Очень скоро тебе нужно будет фамилию сменить, вернуть свою настоящую, которую твой прадед носил, под которой он смерть принял. Так же, это мои жесткие требования, мой правнук, он же твой и Марины Авдеевой сын, должен принять фамилию Полетаев. Если этого не случится, то наследства никому из вас не видать, а дед многое приготовил, не только эту зачуханную квартирку. Всё это очень серьезно — дед Мирон всё же справился с пивом, сейчас он выглядел торжественно, что-то зловещее сквозило от него, и от этого у Толяна прямо таки захватывало дух.

— Когда должны принять? — спросил Толян, пытаясь хоть что-то сопоставить, получалось плохо, на переднем плане маячило загадочное наследство, заготовленное дедом, которое, с его же слов, делало квартиру зачуханной.

— Скоро, я сообщу — ответил дед Мирон, держа в голове образ Глебова.

— Нам наследство по частям, часть мне, часть сыну моему, с этой вместе — процедил сквозь зубы Толян.

—  Да, мне разницы нет, в том будешь ты с ней жить или нет, хотя было бы неплохо — уклончиво, думая о чем-то своем, ответил дед Мирон — Главное, фамилия — добавил дед.

— Фамилия, она сегодня одна, завтра другая. Сам ведь знаешь — заглотив пива, глухо произнес Толян.

— Знаю, но на момент моей смерти — это мне важно — произнес дед.

— Понял, а Нестеров, он каким образом вышел? — проявив интерес, спросил Толян.

— Просто, с чистой биографией, с чистыми документами. Я, Василий Дмитриевич Авдеев, Аркадий Дмитриевич Авдеев, с помощью Шнейдера — блеснув глазами, проговорил дед Мирон.

— Я наслышан, батя мой пьяный проговорился о тебе.  Он всю жизнь боялся, что всплывет правда — удивив деда Мирона, произнес Толян.

— Хлипкий Григорий был, трусливый. Ты совсем другое дело, сейчас вижу, что не ошибся в тебе. А боялся он не зря. Дед твой, прадед твой, наши друзья — все мы одно дело делали. Что воевали на стороне немцев, то об этом сожаления ни у кого не было, никогда не было — произнес дед Мирон, налив себе второй стакан пива.

— Да, дела, от души — протянул Толян.

— Словечки эти поганые при мне не произноси — резко одернул Толяна дед Мирон.

— Ладно — согласился Толян, сразу сообразив, что не понравилось деду.

— Маринка, она внучка Василия Авдеева, а он старшим у нас был, он со Шнейдером на брудершафт пил. Если бы не он, то всех бы нас давно порешили — произнес дед Мирон.

— То-то ты мне посоветовал на неё внимание обратить, но она мне тогда понравилась — засмеялся Толян.

— Цыц — гаркнул дед Мирон — Нам нужно вместе держаться, иначе беда придет — добавил дед, но Толян мысленно не согласился с дедом, ведь сейчас совсем иное время.

— А Кривицкий знает, что он не Кривицкий? — спросил Толян.

— Да, пришлось ему об этом напомнить — ответил дед Мирон.

— Ему его отец получается, что ничего не говорил — резонно продолжал интересный разговор Толян.

— Нет, он использовал воспоминания о своем довоенном прошлом, о лагерях, репрессиях и прочей ерунде. Затем время изменилось, впрочем, Василий Дмитриевич не дожил до девяносто первого года — ответил дед Мирон.

— Ну, а ты зачем ему поведал? — не унимался Толян.

— Зачем, зачем, всего тебе знать не нужно. Гордиться он должен своим отцом, дядей своим, тем делом, чем жили они, за что воевали. А не одними соплями о невинно убиенных овечках — жестко озвучил дед Мирон.

— Не очень-то он гордится, если дочери своей ни слова не сказал — произнес Толян, к этому времени он уже успел опьянеть.

— Ты откуда знаешь? Хотя трус Кривицкий, как и мой сынок Гриша  — согласился с внуком дед Мирон.

— Как её настоящая фамилия? — переспросил Толян.

— Авдеева — спокойно ответил дед Мирон — С чувством благодарности его вспоминаю. Жаль, что не вышло тогда. Другая бы жизнь у нас сложилась. Несправедливой, жестокой судьба бывает — продолжил дед.

— Сейчас всё возвернулось — произнес Толян.

— Сначала я тоже так думал, но нет. Что-то пошло не так. Лучше оставим эту тему, а то сильно больно мне — произнес дед и отказался от пива, которое хотел налить в стакан Толян.

— Как хочешь — не стал настаивать Толян.

— Тебе я могу доверять. Ты мне кровь родная. Ближе человека у меня сейчас нет. Наша порода, вернулось всё через поколение. Нет обмана, я такие вещи на расстоянии чувствую — начал говорить дед Мирон, а Толян терпеливо ждал продолжения.

— Я должен убить того старика, за которым ты и Димон следили, которого ты видел в обществе своей бывшей жены, внучки Василия Авдеева — проговорил дед, внимательно смотря в глаза Толяна.

— Убить? — не смог скрыть крайней степени удивления, спросил Толян.

— Да, убить. Сама судьба подарила мне эту возможность. Когда-то поклялся я это сделать. Но затем остыл, потерял в какой-то момент стержень. Налей мне всё же еще стакан этого пойла — произнес дед.

Толян молча исполнил просьбу. Дед быстро покончил с пивом, поднялся на ноги и подошел к окну. Стоя спиной к внуку, он продолжил говорить: — Отец этого старика убил моего отца и мать. Не знаю почему, но он пожалел меня, лишь сильно долбанул прикладом винтовки по голове. После я поклялся отомстить. Теперь пришло время, жизненные пути сами привели ко мне этого человека. Ты должен знать. Только вот, что может быть общего у внучки Авдеева и нашего злейшего врага. Не выходит у меня из головы этот вопрос — выговорился дед Мирон.

— Хочешь, спрошу у неё, и дело с концом — отреагировал Толян.

— Нет, ни в коем случае. Он вас точно не заметил? — произнес дед Мирон.

— Нет, ни он, ни она — уверенно ответил Толян.

— Это ладно — задумчиво проговорил дед.

— Может быть, что она общается с ним по работе. Она же врачиха — предположил Толян и удивился тому, что только сейчас к нему пришла такая простая мысль.

— Врач, да точно. Но не верю в такое развитие событий. Скорее, что этот ублюдок сам её нашел, скорее, что это связано с этим клоуном Кривицким — размышлял вслух дед Мирон.

— Так что делать? — вмешался в ход размышлений деда Толян.

— Ничего пока. Глебова убью, тогда и  поговорю, что с Кривицким, что и с Мариной. Глебова же нужно кончать. Мало у меня времени осталось. А ты должен молчать, вот тебе и будет дедово испытание — ответил дед Мирон.

— А она, Марина, тебя же не знает — пришло в голову Толяна.

— Нет, хорошо сложилось это — отстраненно отреагировал дед Мирон — Глебов, Глебов — продолжил он своё внутреннее.

— Посадят тебя дед. Ты хоть и опытный в этих делах, но ведь возраст у тебя — Толян озвучил своё истинное мнение.

— Не посадят, не успеют. Сам чувствую, как только дело сделаю, то дни мои полетят быстрее скорого поезда — произнес дед Мирон.

— Вот и проведешь их в следственном изоляторе — не унимался Толян.

— Отстань, это моё дело — одернул Толяна жестким окриком дед Мирон — Теперь забирай пиво и дуй в свою квартиру. Когда нужен будешь, я тебя сам найду — уже спокойно продолжил дед.

— Это, я как бы, в этом участвовать не хочу — промолвил Толян, видя, как дьявольским блеском сверкают глаза деда.

— Дурак, мать твою. Я тебя привлекать не собираюсь. Еще испортишь мне всё дело. Всё одно измельчала порода, иссякла — злобно бурчал дед Мирон.

А Толян быстренько пихая пиво в пакет, думал о том, что дед вновь сумел его удивить, что дедуля всегда на шаг впереди, видимо, вправду измельчала порода.

“ И всё же неплохо было бы переговорить с этой стервой. Какое мне дело, в любом случае, все эти истории из глубокого прошлого меня напрямую не касаются. Наследство — вот это другое дело. Неужели эта дрянь найдет моему сыну нового папеньку, еще получит часть наследства от деда. Нет, я не могу допустить, чтобы какой-то козел получил то, к чему отношения не имеет. А с ней, интересно выходит, мы общей историей связаны. Только ничего не сложилось. Просто у этой суки характер отвратительный. Еще и папочка её говно особое, несмотря на прекрасную родословную. Неужели мне не всё равно на неё. Странно, раньше дела до неё не было. А как только почувствовал, что найдет кого” — размышлял Толян, следуя, с пакетом в руках, в сторону своей небольшой квартиры.

Часть третья

Зов предков

1

— Ну, вот так я живу, не бойся — произнес Алексей, пропуская Марину вперед себя.

— Почему я должна бояться — засмеялась Марина.

— Ну, я неправильно выразился. В общем я, у меня пока что далеко не самая лучшая обстановка. Но мне простительно, я недавно здесь обосновался. Не просто на новом адресе, а в новом городе — улыбаясь, говорил Алексей.

— Я бы не смогла, никогда бы не решилась — честно озвучила своё мнение Марина.

Конечно, Алексей преувеличивал степень неустроенности собственного жилища. Здесь было не так уж плохо, хотя процесс становления сразу бросался в глаза, а если проще, то не хватало обжитой атмосферы, когда давно и прочно всё на своих местах, всё привычно, всё успело стать частью сознания и памяти.

В доме Алексея имелось три просторные комнаты и кухня, перед которой находился небольшой коридорчик, где размещалась тумбочка, зеркало и вешалка для одежды. На кухне Алексей начал делать ремонт. И сейчас Марина могла видеть, что на двух стенах были смонтированы новые гипсокартонные листы. Вся имеющаяся мебель была передвинута в противоположный угол, чтобы не мешала производству ремонтных работ. Но при этом было чисто, при этом вся кухонная утварь функционировала. Алексей, как только они появились здесь, включил чайник и электрическое освещение, последнее понадобилось, потому что было темновато, чтобы Марина лучше могла разглядеть обстановку. А вот, что было более менее обустроено так это большая комната, она же гостиная, через которую можно было попасть в две другие комнаты, бывшие проходными, хотя мало уступавшее гостиной в размере. В одной из них было устроено что-то типа склада или кладовки, в другой было чуточку повеселее, но сразу было видно, что и здесь хозяин бывает редко. Зальная же комната являлась сосредоточением жизни Алексея. Было здесь просторно, светло, чисто. Небольшой, но приятный и уютный гарнитур. На тумбочке гарнитура стоял новый, среднего размера, телевизор. Большая часть пола была накрыта ковром, имеющего светло-коричневый оттенок. Удачно и гармонично, по отношению к окнам, располагались два кресла и диван. В одном из углов размещался стеллаж для книг и прочей мелочевки, в противоположном углу можно было увидеть музыкальную аппаратуру, под которой имелась современная тумбочка, со стеклянными дверцами. Был журнальный столик, а оконные проемы закрывали шторы, которые своей цветовой палитрой отлично сочетались с находящимся на полу ковром.

— Я бы и сам не смог. Только обстоятельства сложились таким образом, что как-то в один момент всё произошло, хотя нет, какое-то время размышлял, и хорошо, что этого времени не оказалось больше, то тогда бы точно не решился, нашел бы себе тысячу отговорок. А сейчас не жалею, рад тому, что всё именно так случилось — закончив говорить, Алексей посмотрел на Марину, и со стороны могло бы показаться, что всё им сказанное входило в заранее подготовленный сценарий, только было не так, было чистой правдой. Сейчас Алексей даже мысленно не возвращался к тому, что называлось прошлой жизнью, к тому, что еще совсем недавно являлось главной темой, несмотря на всё, что было связано с переездом, начальным обустройством новой жизни. Всё это занимало много времени, отнимало не малое количество сил, но не могло в полной мере заполнить пробелы. Не могло окончательно вытеснить душевную пустоту и стоящую за ней обиду. Для этого была нужна Марина.

И вот она здесь. Она стоит рядом, она улыбается, слушая его.

— Мне неудобно спрашивать, но ты как-то обмолвился, что расскажешь мне о том, что привело к твоему решению начать новую жизнь. Конечно, если не хочешь, то не говори — Марина села на диван, но быстро передумав, поднялась и оказалась возле книжного стеллажа.

— Неудачи в личной жизни. Как-то не сложилось у меня. Вероятно, что причина во мне, хотя может, что и нет. Я так до конца и не пришел к определенному решению — начал Алексей.

— А у тебя на прежнем месте была квартира или дом? — спросила Марина, не отрываясь от изучения книжных полок.

— Нет, я либо с родителями жил, либо снимал жилье — ответил Алексей.

— Откуда тогда книги? — улыбнувшись, спросила Марина.

— Забрал из своей комнаты, которая осталась в родительской квартире — просто объяснил Алексей.

— А с родителями у тебя хорошие отношения? — спросила Марина и тут же подумала о том, что задает слишком много вопросов.

— Нормальные, постоянно созваниваемся. Мать не хотела, чтобы я переезжал, а отец спокойно отнесся к этому. Он, вообще, у меня человек неразговорчивый — ответил на вопрос Марины Алексей.

— У меня вот, в последнее время, отношения с родителями не очень хорошие. Хотя иногда бывает смешно об этом рассуждать. Я и сама уже взрослая, сама мать, но никуда не могу от этого деться. Ведь раньше всё идеально между нами было, даже когда разводилась, ну, и после этого. А сейчас что-то разладилось. Мама глупостями своими надоедает, а отец, он последние дни, сам не свой стал.

Марина представила отца, его нервную, неправдоподобную реакцию на её вопросы. Его заметное раздражение, через которое наружу выпирала ничем неприкрытая ложь. Но отец тщетно старался скрыть, срочно что-то придумать, чтобы найти хоть какое-то обоснование. Только совершенно очевидным выглядело то, что сделать это у него не получается, что он всё больше и больше психует, не может найти себе места.

— Может тебе просто кажется. Бывает так, что что-нибудь засядет в голове, а ты затем подстраиваешься под это. Вроде и понимаешь, что всё не совсем так, но продолжаешь себя накручивать. А через какое-то время незаметно пропадет раздражение и череда лишних умозаключений, как будто никогда и не было — произнес Алексей и подошел к Марине, которая по-прежнему стояла возле книжного стеллажа.

— Нет, у меня не так. Либо есть, либо нет — произнесла Марина.

— Сомнения тебя не мучают — подытожил Алексей.

— Напротив, к сожалению, они моя беда. Только касаются они другого, чего-то более серьезного, чем переживания по пустякам — ответила Марина.

— Насчет меня? — неожиданно спросил Алексей.

— Не знаю, обрадую тебя или огорчу, но по отношению к тебе у меня нет сомнений — несколько сбавив громкость, перейдя на шепот, произнесла Марина.

— Обрадуюсь или огорчусь, всё зависит, с каким знаком это отсутствие сомнений — произнес Алексей и немного напрягся, ожидая слов Марины.

— Со знаком плюс — уверенно проговорила Марина и повернулась лицом к Алексею.

Алексей сделал движение навстречу Марине. Не потребовалось никакой лишней паузы. Лишь на крохотную долю мгновения задержались откровенные взгляды.  Алексей обнял Марину за плечи, а дальше случился первый поцелуй.

— А ты ко мне с каким знаком? — прошептала Марина, когда первое сближение губ осталось в истории.

— Я уже говорил, но если хочешь, то могу повторить — так же шепотом произнес Алексей.

— Повтори — попросила Марина.

— Я не знаю, насколько глупо могут выглядеть мои слова, но я уже не представляю, что будет, если тебя не будет рядом, чтобы было, если бы я не увидел тебя в тот волшебный вечер. Я люблю тебя, хотя ведь можно было произнести лишь эти слова, без всяких предисловий.

— С предисловиями лучше. Я, кажется, тоже люблю тебя. Лишь самую малость боюсь, но в этом виноват мой предыдущий, неудачный опыт, это он заставляет меня быть неуверенной — прошептала Марина, и сразу после её слов состоялся второй поцелуй, уже куда более продолжительный, глубокий и страстный.

— Я понимаю, я больше всего на свете хочу быть таким, чтобы не разочаровать тебя — мягко прозвучало из уст Алексея.

Марина смутилась, смутился и Алексей. Как-то слишком откровенно выглядело всё происходящее между ними, как-то слишком обнаженно, особо чувственно и неприкрыто. Никогда до этого момента ни Алексей, ни Марина не испытывали и десятой доли чего-то подобного этому состоянию духовной (пока еще не физической) близости. Между ними отсутствовало малейшее пространство, не было и намека на какое-либо расстояние. Они уже сейчас были неотъемлемой частью друг друга. Комната, вечер, железнодорожная станция за стенами и окнами, её мистические звуки, этот чарующий прилив прохладного воздуха, появившийся через открывшуюся от сквозняка входную дверь — все это так гармонично прилагалось, дополняло, становясь единым целым с биением их влюбленных, нашедших друг друга сердец.

 — Я дважды был близок, чтобы жениться, но не случилось. Сейчас же совсем об этом не жалею. Лишь немного жаль потерянного времени — Алексей решил продолжить начатую тему.

Марина никак не отреагировала на его слова, она вернулась на диван.

— Я о том, ну, я не ответил на твой вопрос, о решении переехать — продолжил Алексей.

— Ты же сказал, что не сложилось с личной жизнью — улыбнувшись, произнесла Марина, и её голос старательно пытался обозначить, что она совсем не настаивает услышать дополнительную информацию.

Алексей не заметил настроя Марины. Он собирался высказаться сейчас. Иначе он не сможет этого сделать очень долго, а может и никогда…

2

… Тем более история первой любви по-прежнему не оставляла Алексея, особенно сейчас, когда он встретил Марину, так сильно напоминавшую другую Марину, ту девушку, которая постоянно жила в памяти Алексея. Уходящее всё дальше время не могло хоть как-то исправить ситуацию. И совсем неважным выглядело то, что причина находилась внутри самого Алексея. Ведь именно он сам не хотел избавиться от образа Марины, ему настойчиво хотелось, чтобы Марина всегда была возле него. Её лицо, её манера говорить, её жесты и смех — все это должно было оставаться с ним. И оно, как по повелению волшебной палочки, исправно делало это. Пусть иногда пряталось за соседним углом. Иногда выходило на самый передний план, делая положение Алексея совсем уж незавидным. Хотя никто со стороны не мог понять, с чем связаны метаморфозы в поведение Алексея, что за этим стоит — если не обычное плохое настроение и временами переменчивый характер.

Проблем с характером у Алексея не было. Настроение тоже не имело привычки меняться вместе с изменением погодных условий. Зато была Марина, точнее воспоминания о времени, когда они были вместе.

Насколько можно было сказать, что они были вместе? Нет, конечно, были, и факт этого являлся величиной неоспоримой. Только вот время, что было отведено им, длилось всего лишь один год. Для Алексея этот отрезок, спустя годы, стал величиной неопределимой. Мог оставаться годом, мог превратиться в десятилетие, мог стать чем-то нереальным, не закончиться вовсе. Что касалось Марины, то это осталось неизвестным. Поскольку после их нечаянного и незапланированного расставания, Алексей никогда не встречался с Мариной и даже не знал хоть чего-то из её последующей жизни.

Полный пробел, который имел ровно два полюса. Один отрицательный, он же куда более мощный. Второй положительный, что слабый, но приятнее и ласковее в разы. Если первый был неоспоримым, печальным фактом, в котором прошлое ушло и не захотело даже вскользь напомнить о себе. Промелькнуть рядом, заставить почувствовать что-то такое, что обманет на какие-то десять секунд. Тогда поверишь, что это она, это Марина, она появилась вновь и вновь всё станет возможным. Но нет, не было этого.

А вот вторая, иная сторона, здесь было нескончаемое пространство для полета фантазии. Чего здесь только не было, и страдающая Марина, которая не может забыть Алексея. Мучается куда более его, но никак не может перебороть собственную гордость. Было здесь и позднее раскаяние, ненависть к тому, кто сейчас рядом с ней. Постоянное сравнение и болезненное представление, в котором место этого кого-то занимает Алексей. Тут же, одним жестом, менялось буквально всё. Несчастная Марина становилась самой счастливой на земле женщиной, и хотя в воображении Алексея Марина оставалась такой, какой и была в годы их первой любви, но всё  же, хоть и не так часто, она изменялась в соответствии с прошедшим с тех дней временем, и уже выглядела иначе. Нетрудно догадаться, что при этом сохранялась её прежняя привлекательность, её милая улыбка, её приятный голос. Менялось тело. Становилось еще более женственным. Смелее становился взгляд. Увереннее губы и руки. И исходила от неё какая-то нереальная сексуальность. Нельзя было устоять перед этим. Сладость сна превращалась в кошмар, и проснувшись ощущалось вернувшаяся катастрофа, ведь мгновенно испарялись прожитые годы, обнулялся срок, и виделось, что расстались они всего несколько дней назад, что еще можно попробовать всё исправить — обманывала проклятая ночь, кружилась голова.

Кружилась она и когда они были вместе. Пришло это в самый первый день, в день их знакомства, и больше не покидало, ровно до той поры, пока ноги ни принесли Алексея в незнакомый двор, где он зачарованный необыкновенным волшебством вновь видел Марину, которая всё же сумела преодолеть незримый барьер и появилась супротив всякого отрицательного полюса, прямо в нескольких шагах от Алексея. Её так же звали Марина.

3

 В тот вечер громко играла музыка. Кто-то танцевал, кто-то шатался из угла в угол, кто-то о чем-то разговаривал. Большой дом, в два этажа, расположенный почти сразу за городом, принадлежащий родителям хорошего друга Алексея, вынужден был терпеть молодежную вечеринку, организованную этим самым другом Алексея, как только его предки, помахав сыночку на прощание руками, улетели на красивом, сверкающем самолете в одну из южных стран, где на море планировали провести целый месяц.

О чудесном месячном отдыхе думал и их сыночек, которому южная страна, с пальмами и золотым песком, не особо требовалась. Хорошо было и здесь.

Алексей немного опоздал. Был чуточку разочарован, видя вокруг себя такое большое количество незнакомых людей. Но через какое-то время освоился, почувствовал уверенность и расслабленность, а после каждой выпитой дозы спиртного (хотя делал это он аккуратно) его настроение и вовсе засияло всеми имеющимися красками. Захотелось хорошенько встряхнуться, еще больше набраться, а уж затем, подумать, как добраться домой. К тому же незнакомые люди оставались в этом статусе недолго, на поверку оказавшись очень приятными, воспитанными гражданами. Так что не было повода для грусти, а, напротив, в один из моментов появилось ощущение: жаль, что всё это к утру точно закончится.

Только до утра было еще далеко. Часы показывали всего десять часов вечера. Лишь начал опускаться на живописные окрестности летний сумрак. Когда в доме появились совсем уж запоздавшие гости, в числе которых была Марина. Алексей сразу обратил на неё внимание. Не прошло и десяти минут, как он обратился к хозяину вечеринки, чтобы узнать о ней. Но тот ничего не знал и лишь произнес: — Не знаю, она, наверное, с Денисом, может его сестра двоюродная или еще кто.

— Представь меня ей как-нибудь — не испытывая и намека на стеснение, попросил Алексей.

— А что сам не можешь — засмеялся друг.

— Нет, пока как-то не могу решиться — это всё, что ответил Алексей.

— Пойдем — всё же согласился друг, а спустя минуту они уже были возле Марины, Дениса и еще одной девушки, которую звали Виктория.

— Знакомьтесь, мой друг детства, Алексей — произнес друг.

— Я Марина — Марина первой протянула свою изящную ладошку.

— Алексей — уже сам себя представил Алексей.

Марина притягательно улыбнулась. В этот же момент заиграл музыка, под которую танцуют, как правило, парами.

— Потанцуем — предложил Алексей.

— Давай — вновь улыбнувшись, согласилась Марина.

Когда за окнами проявились первые и робкие признаки наступающего рассвета, Алексей и Марина отправились домой. Шли пешком несколько километров. Сильно смеялись. Алексей был в ударе, ему удавались всевозможные шутки, легко связывались слова, и этот день, еще не закончившись, уже стал главным событием в жизни Алексея.

Дальше же следовало счастье. Последний месяц лета, за ним необычно теплый первый месяц осени, в которых он и она. Чаще наедине, иногда в шумной компании общих друзей, где-то и с кем-то еще, но при этом всегда рядом, всегда вместе.

Трепет ласкающей ночи. Горячий шепот Марины, её же раскаленное от возбуждения тело. От того уже больше не нужно чего-то искать, потому, что вся вселенная сумела вместиться в обычную ночь, которую больше всего на свете хотелось остановить, сделать так, чтобы утро наступило для кого-то другого, но не для них.

Так думалось каждый раз. А когда всё же приходило утро, то оно несильно портило настроение. Поскольку день пролетит быстро. Слишком много в нем отчаянной суеты. Не успеешь оглянуться, как вечер остановил дела, притормозил ход времени. Алексей будет ждать на прежнем, обговоренном месте или поедет к Марине, если её родители останутся ночевать на даче, которая вдвое меньше той, на которой они совсем недавно танцевали свой первый танец.

— Учишься? — спросила тогда Марина.

— В медицинском — скромно ответил Алексей.

— Я тоже туда хотела  поступать, но мама убедила, что лучше в политехнический. У меня родители там учились, там же познакомились. Да и сейчас работают вместе — более подробно пояснила Марина, и Алексей в этот момент почувствовал её положительное расположение к нему, ощутил тот незримый импульс между ними, а значит, окончание танца не станет окончанием общения.

— Романтическая история. И ты решила пойти по стопам родителей — резюмировал Алексей.

— Ну, да — просто ответила Марина.

Затем они минуту танцевали молча. К концу подходила хорошо знакомая песня.

— Ты мне сразу понравилась — произнес Алексей, и эти слова дались ему значительно труднее предыдущих.

— Правда? — переспросила Марина.

— Да — ответил Алексей.

— А я не хотела сюда ехать, не было никакого настроения — произнесла Марина.

— Я ведь тоже, когда здесь оказался, подумал: нужно было лучше к Андрею пойти — совершенно честно озвучил свои недавние переживания Алексей.

— Вот как, наша встреча караулила нас — засмеялась Марина.

— Хочется так думать — произнес Алексей, в этот момент закончилась медленная композиция.

— Пойдем, выпьем коктейль — предложил Алексей, не желая расставаться с Мариной.

— Только немного, я не очень большой поклонник спиртного — отреагировала Марина.

Впрочем, так и было в дальнейшем. В присутствии Марины у Алексея не было никакой нужды выпивать с друзьями. Да и сами эти друзья стали чем-то совершенно лишним. Была она, всё остальное находилось только вокруг неё, только в ней самой. С ней хотелось проводить всё время, с ней не хотелось разлучаться даже на час. Конечно, что приходилось. Есть учеба, есть родители, иногда являют себя другие заботы.

Странно, но ведь Алексей никогда не задумывался о том, насколько сильно любит его Марина. Он её любил безумно. Он строил грандиозные планы их будущего и не один раз озвучивал их Марине. Она соглашалась, она изредка шутила. Говорила она и о том, что любит его. Но лишь в последствие, Алексей вспоминал, что о любви Марина говорила лишь в ответ на его страстные признания, никогда не делала этого по собственной инициативе. Хотя задним числом многое виделось не так. Многое вызывало вопросы, которые нужно было выяснить раньше, а может, что и не было в этом хоть какой-то нужды. Что было предначертано, то и случилось.

Марина с родителями уехала в Москву. В то время еще не было налажено быстрое интернет общение, стирающее любые расстояния. Можно было звонить. Стоило это удовольствие дорого. Да и первый же разговор пошел совсем не так, как представлял себе Алексей. Марина уклонялась от прямых ответов. Алексей всё больше и больше нервничал. Комок появился в горле. И сразу почувствовалось, что что-то случилось, что-то успело измениться. Непривычное, сковывающее напряжение царило между фразами, таилось в каждой паузе. Поэтому и оборвался первый телефонный разговор. Были еще два разговора, Алексей вновь и вновь пытался выяснить, что же произошло. Марина отвечала неохотно, нельзя была обмануть себя, но она просто не хотела разговаривать, и что-то схожее с паникой испытывал в те сумрачные дни Алексей. Хотелось всё бросить, хотелось ближайшим поездом или самолетом оказаться в Москве, чтобы найти её, чтобы всё же случился между ними этот тяжелый разговор, который лишь подтвердит то, что в этом уже особо не нуждалось. Причина может быть какой угодной, важнее то, что стало результатом этих выводов или обстоятельств, и ведь поэтому, знание или незнание мотива ничего не изменит в сути свершившегося факта — этот простейший вывод останавливал Алексея.

Пришло время, мрачные дни накрыли с головой. Хотя имел место еще один телефонный разговор с Мариной. Только все вопросы так и остались без ответов. Стыдно было вспоминать о том, что предлагал ей, на полном серьезе, руку и сердце и от чего-то был уверен, что дежурные слова, произнесенные Мариной, о необходимом для принятия решения времени, обязательно станут всего лишь общепринятой формулой, перед тем, как прозвучит положительный ответ.

Непомерная досада на самого себя. Ведь сам не смог, сам был не на высоте. Везде сам, везде один. И почему она не захотела дать понять раньше. Или всё же произошло что-то экстраординарное. Но чаще Алексей просто видел другого парня, который подобно ему самому подходит к Марине. Что-то приятное звучит из уст незнакомца. Приветливо и смущено улыбается Марина, и тут же начинает растворяться образ самого Алексея, исчезает прямо на глазах. Уверенно тает, смывается. Ничего от себя не оставляя.

Всё просто. Всё отвратительно банально.

4

— Вы так больше и не увиделись? — спросила Марина.

— Нет, больше я её не видел — ответил Алексей.

— Неужели она так сильно похожа на меня? — спросила Марина о том, что виделось ей самым интригующим в длинной и сентиментальной истории, которую осмелится рассказать далеко не каждый мужчина, тем более не другу детства или кому-то еще, а женщине, с которой планируешь связать своё будущее.

— Всё это прозвучало слишком откровенно. Я понимаю, что не нужно было говорить, что это не украшает меня, а, напротив, выставляет не в лучшем свете. Только ты действительно на неё похожа, если бы это было не так, то мы могли бы не встретиться — с некоторой задержкой, понимая, что данный аспект далеко непрост, ответил Алексей.

— Я знаешь, чего боюсь, что ты меня будешь с ней постоянно сравнивать. Видеть не меня, а её. Мне сейчас даже неудобно как-то стало — произнесла Марина, поставив Алексея в не менее неловкое положение, заставив его подумать: зря я это всё, не нужно было.

— Я тебя понимаю. Но и ты постарайся меня понять. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что прошлое давно осталось в прошлом, что ты — это ты, а не та Марина, что я — это сегодняшний я, а не тот студент второго курса. Я никогда не буду путать тебя с ней. Не буду её представлять, потому что круг замкнулся. Если ты мне сейчас поверишь, то убедишься в правдивости моих слов. Я мог бы промолчать, но я специально рассказал тебе, чтобы прошлое навсегда осталось там, где ему и положено быть — откровенно, немного покраснев, произнес Алексей.

Марина смогла лишь утвердительно кивнуть головой, а после они молча сидели несколько минут, пока Марина ни спросила: — Ты говорил, что сюда приехал из-за неудачи в личной жизни, но получается, что это случилась очень давно.

— Нет, я из-за другой истории — произнес Алексей, широко улыбнувшись — Несколько лет прожил в гражданском браке с женщиной. Какое-то время снимали квартиру, затем жили у неё, с её матерью. Серьезно планировали оформить официальные отношения, но ничего не вышло. Вот тогда я и решил, что нужно всё начать с чистого листа — продолжил Алексей, сейчас он говорил легко и даже беззаботно, Марина сразу заметила эти изменения, ей самой от этого стало чище и лучше на душе.

— Ты несерьезно, это не твой стиль, давай, расскажи мне о ней — засмеялась Марина, прижавшись к Алексею, в этот момент они оба с ногами забрались на диван.

— Вместе с ней мы работали, она, как и мы, медик. Что тебе еще сказать, но нет, ты мне гораздо больше нравишься. В общем, она полюбила другого, который старше её на пятнадцать лет, к тому же этот тип являлся начальником над нами всеми — так же отстраненно и весело продолжал Алексей.

— Ты о ней, вижу, не жалеешь — прошептала Марина.

— Казалось, что любил. Оказалось, что нет — произнес Алексей и попытался поцеловать Марину в губы.

— Ну, нет, подожди — не согласилась Марина.

— Если честно, то переживал сильно. Неожиданностью её новое увлечение для меня стало. Только теперь и вспоминать не хочу — добавил к сказанному Алексей.

— Неужели она, ради какой должности — с некоторой грустью и явным непониманием предположила Марина.

— Скорее, но и бог с ней — отреагировал Алексей, ему сейчас было совершенно всё равно на всё воспоминания, связанные с Анжелой.

— Не понимаю — произнесла Марина, и Алексею всё же удалось добиться поцелуя.

— Она, конечно, утверждает, что любит его. Что встретила свою долгожданную половинку — как бы между делом вставил Алексей.

— Точно её не любишь? — игриво спросила Марина.

— Не люблю, заявляю со всей ответственностью. Хотя дурак я еще тот, всё тебе выложил. Какой перед тобой предстал неудачник. Всеми женщинами брошенный и отвергнутый — громко рассмеялся Алексей.

— Брось ерунду собирать. Я всё равно тебя жалеть не стану — так же весело и звонко смеясь, реагировала Марина.

— И не нужно, не жалей меня — тем же отвечал Алексей.

— Теперь моя очередь поведать о своем неудачном опыте  — не меняя интонации, произнесла Марина.

— Смотри, я тебя за язык не тянул — произнес Алексей, обняв Марину еще крепче.

— Ты уже встречался с моим бывшим. Не правда ли, что неприятное ощущение. Наверное, первой мыслью было: как можно было жить с таким типом, еще и родить от него ребенка.

Марина угадала чувства и выводы, сделанные Алексеем после встречи с Анатолием.

— Что-то вроде — невнятно пробормотал Алексей, поскольку пауза, которую сохраняла Марина, была желанием дождаться ответной реакции от Алексея.

Когда Алексей озвучил подтверждение слов Марины, она утвердительно кивнула головой. Получилось так, как будто Марина удостоверилась в правильном ответе.

— Знаешь, я и сама очень часто об этом думаю, и честно тебе признаюсь в том, что с каждым ушедшим годом мне всё труднее ответить на этот вопрос самой себе. Какая такая метафизика должна была образоваться, чтобы всё это стало возможно. Но ведь Анатолий когда-то мог быть другим человеком. Да, именно мог быть. Тогда мне казалось, я хотела в это верить. В общем, самая обычная история, в которой я перепутала сущность с отдельными признаками. Сама себя обманула, так ведь получается — довольно серьезно говорила Марина.

— Ты с ним быстро развелась? — спросил Алексей.

— Не знаю, как определить, но несколько лет мне хватило с избытком — ответила Марина.

— Но он до сих пор не может успокоиться — произнес Алексей, вспомнив Анатолия, вспомнив его озлобленное выражение лица.

— Ничего подобного не было вовсе. В какой-то момент я даже подумала о том, что вся история моего замужества окончательно осталась в прошлом. Но в последний год, Анатолий вспомнил о нас. Может, что Димка взрослеет и совсем не интересуется существованием своего папаши. Может, что что-то еще, мне трудно объяснить поведение этого человека. Думать о нём, вспоминать его нет никакого желания. Только я должна об этом говорить с тобой, чтобы ты знал. Если собираешься быть со мной вместе — еще более серьезно говорила Марина, не сводя глаз с Алексея.

— Я бы очень хотел, чтобы мы были вместе, всё время вместе — произнес Алексей.

— Анатолий, он совершенно неадекватный тип. Он крайне агрессивный и опасный человек. Я только в этот год осознала это полностью. Иногда мне кажется, что он способен на всё. Если будет нужно, то он убьет. В нём нет ничего человеческого. Зато звериного, хоть отбавляй — Марина произнесла, ровно то, что и было у неё в мыслях.

— Не стоит драматизировать. Таких элементов огромное количество — отреагировал Алексей, не сумев придумать чего-то лучшего.

— Да, ты прав. Только все остальные ублюдки находятся далеко от нас. Мы их не касаемся, не знаем, а если предстоит встретиться, то будет это случайно — произнесла Марина.

Слова Марины прозвучали напряженно, с налетом странной грусти. Не было сомнения, что в эту минутку она задумалась, переместилась в область своих сумрачных переживаний. Смотрела в сторону окна, как будто Алексей и вовсе не находился рядом с ней, как будто она покинула общее пространство. Оставив Алексею возможность увидеть её со стороны, посмотреть на неё издалека. Практическая магия, как еще это можно было назвать. Алексей не мог отвести глаз от притягательного облика Марины. Алексей понимал, что между ними есть что-то еще, что не имеет названия и определения, но это то, с чем он уже хорошо знаком. Ведь оно всегда рядом, оно прямо за окнами, оно то пространство, которое стало для них с Мариной общим знаменателем, которое притянуло к себе целиком, сделало своей неотъемлемой частью. Неопределимыми, необъяснимыми волнами потусторонней энергии заявляла о себе железнодорожная станция. Уже как десять минут странная атмосфера, сопряженная с пришествием ласкового, летнего вечера, овладела комнатой, домом, небом. Но, как виделось Алексею, не коснулась самой станции. В точь такой же шум маневровых тепловозов, такой же перестук железных колес. Голос диспетчера, монотонно и размеренно, всегда вовремя и всегда по делу.  Не касаясь Алексея и Марины, которые ничего не говоря, смотрели друг на друга.

 И всё же изменения пришли. Зажглись многочисленными прожекторами. Превратили обыденность путей, дорожек, вагонов, семафоров, знаков — во что-то совершенно замкнутое и обособленное, во что-то притягательное и жутко романтическое. Есть только вы, есть эта станция. Есть то, что уже не даст разделить целое на фрагменты.

— Случилась со мной одна очень необычная история, причем всего пару дней назад. Правда, развеселить она нас не сможет. Я хотел рассказать при нашей предыдущей встрече — нарушив тишину, заговорил Алексей.

— Наверное, что-то страшное — попыталась пошутить Марина.

— Нет, она занимательная и очень необычная — улыбнувшись, ответил Алексей.

— Рассказывай — попросила Марина.

— Подожди, давай всё же чай пить. Зачем мы купили этот тортик — решил взять отсрочку Алексей.

— Давай совместим — сказала Марина и, не дожидаясь Алексея, отправилась на кухню.

5

Горячий чай быстро стал реальностью. Две небольшие, белые кружки нашли на столе своё место. А от янтарной, коричневой жидкости исходил ароматный дымок. Рядом находился тот самый тортик. Две белые тарелочки, многим сходные с кружками.

— Я люблю сладкое — произнесла Марина.

— А я время от времени — выказал своё отношение Алексей.

— Так что ты хотел мне рассказать — улыбаясь, произнесла Марина, приступив к дегустации кондитерского изделия.

… В тот день дед Мирон испытал прилив крайне необычного волнения, которое переходило, если вообще возможно употребить такое определение, во что-то сходное с возбуждением. Происходило что-то совсем уж необъяснимое. Можно было бы задуматься о том, с каким знаком воспринимать всё новые и новые сюрпризы, которыми щедро баловала  Мирона судьба, в течение последних календарных месяцев. Только для Мирона очевидность была неоспоримой, пусть странностями захватывало дух, пусть ощущение пришествия непознанной, символической сути могло испугать, пусть, но то, что всё происходящее имеет положительное значение, не терпело никаких возражений. Сама судьба и то, что стоит выше этого, пролили на Мирона свою благосклонность. Он исполнит своё предназначение. Он выполнит то, что не может остаться невыполненным. Поезд-призрак уже перестал быть частью туманных видений, ему стало тесно в пространстве определенным минувшей эпохой, он вот-вот преодолеет эту незримую, прочную оболочку, чтобы вернуться в реальности, чтобы стать основным компонентом настоящего времени.

Когда это было в последний раз? Когда он вытаскивал на свет божий свою любимую игрушку, обладание которой являлось прихотью и бессмысленностью, но, наверное, именно это сделало так, что они не расставались многие годы. Видимо, потому что была в этом опасность, видимо, от того, что перекрестились их судьбы, одна дополняя другую. А игрушкой, а символом, была тяжелая статуэтка, точнее бюст Гитлера, выполненный из металла, окрашенный черной краской.

Вспомнить не мог. Но время пришло, и это ощущалось с каждым вдохом. Время пришло. Дед Мирон вытащил бюст Гитлера. Дед Мирон поставил его на самое видное место. Сегодня утром, за три часа до этого, он отправился в поликлинику, чтобы попробовать переговорить с Мариной Кривицкой (почему-то неприятно было употреблять, даже мысленно, эту фамилию по отношению к ней, хотелось называть её Авдеевой), но случилось непредвиденное, что никак не входило в планы Мирона. Читая, с большим трудом, с помощью очков, имеющих максимальное увеличение, фамилии врачей, номера кабинетов, время приема, Мирон наткнулся на Новоселова Алексея Дмитриевича, являющегося врачом невропатологом, принимающего в это время, на третьем этаже.

“А ведь это он, у меня нет сомнения в том, что он” — думал Мирон, совершенно не соображая, как это случилось, что за этим стоит.

“ Марина и Алексей в одном месте. Марина и Алексей не знают друг о друге, но они рядом” — продолжал размышления Мирон, поднимаясь на третий этаж, чтобы убедиться в том, что Алексей Новоселов явился сюда, что фактом стала еще одна составляющая не совсем и не до конца понятного действа.

После разговора с Алексеем, Мирон вновь отложил свидание с Мариной, решив не поддаваться поспешности, решив сначала покончить с Глебовым, как и было задумано, а уже затем всё остальное…

— Всего несколько дней назад ко мне на прием пришел странный старик. Еще хорошо, что моя медсестра взяла больничный, и я вел прием пациентов один — начал Алексей.

Марина тут же насторожилась. Одно лишь упоминание о стариках сразу вернуло её в особую плоскость, которая пока что не была общей для неё и Алексея.

— Так вот, сел и смотрит на меня молча. Я спрашиваю его: где ваш талон, мне карту найти нужно, на какое время записывались. Он же продолжает смотреть на меня, как будто не слышит. Я подумал, что он плохо слышит, поэтому повторил громче. Вот тут и началось неожиданное, он ответил мне: нет никакого талона, я пришел на тебя посмотреть. Я ничего не понимаю, не знаю каким образом реагировать, всё же старик слишком уж преклонного возраста. А он говорит: похож сильно ты, но не на деда, а на отца своего — Алексей сделал паузу, чтобы отхлебнуть чая и попробовать торт.

Марина не выдержала, спросив: — Как выглядел этот старик?

— Высокий, лысый, с грубой палкой. Глаза мутноватые, хищные. Брови огромные, кустистые, и взгляд такой странный, ироничный — ответил Алексей.

Марина сжалась, одним мгновением внутри образовался тяжелый комок. Это снова был этот дед, который следил за Константином Петровичем, который общался с её отцом, и который, по всей видимости, был родным дедом её бывшего мужа.

— Что дальше было? — испытывая неподдельный прилив мистического ужаса, спросила Марина.

— А дальше началось что-то дикое, невероятное, то о чем я никому никогда не скажу, кроме тебя Марина, хотя и в этом я не уверен, может, и не нужно тебе такое — начал Алексей.

— Говори, мне это очень важно — попросила Марина, и теперь уже Алексей не мог понять, что вызвало такую озабоченность у Марины.

— Я ему сказал: вы о чем говорите, не отнимайте времени, у меня люди приема ждут. Он же ответил мне: я, когда увидел твои инициалы, сразу понял, что ты к нам пожаловал. Я спросил: куда к вам. Он не ответил, а произнес: приятно мне видеть внука моего старого друга, то есть деда твоего, а Дмитрия недавно видел, разговаривали. Я спросил: какого Дмитрия? Он улыбнулся и ответил: отца твоего Дмитрия Аркадьевича. Я думаю, что столкнулся с человеком, у которого психические отклонения, в силу возраста. Только спокойно сказал: моя фамилия Новоселов, а мой отец Дмитрий Иванович Новоселов. Он же мне: другая у него фамилия, у тебя другая фамилия, запомни мои слова. Я пот со лба стер, пытаясь держать себя в руках, произнес: объясните мне хоть что-то. Он посмотрел на меня, спину выпрямил и сказал: мы с дедом твоим вместе воевали против коммунистов и всякой сволочи им сочувствующей, веселые времена были, жаль, что не вышло, но многих порешили, на тот свет отправили. Я сижу, а у меня спина вся мокрая, но пришлось уточнить: вы у фашистов, с фашистами вместе воевали? Состояние шока у меня. Я никогда не представлял, что можно вот так открыто говорить о столь страшных вещах, открыто в этом признаваться. Он же ответил, после незначительной паузы: вместе да, но не за них, а за нашу свободу, за твою свободу, и не забывай внучек, что до прихода Гитлера борьба велась. Я окончательно ничего не пойму, переварить не в состоянии, произнес, что на поверхности лежало: что же не победили? А он злобно на меня глянул, палкой стукнул и говорит: мне так не говори, на нашей стороне кровь твоя, всегда должен об этом помнить. И в это время отворилась дверь в мой кабинет, ворвалась женщина, которая устала ждать своей очереди. Старик молча поднялся и вышел, даже не глянув на меня, не попрощавшись. Я не мог в себя целый день прийти. Всякое было, всякие эксцессы случались, но такого никогда — выговорился Алексей, на время забыв о торте и кружке с чаем.

6

— Я знаю этого старика — произнесла Марина, и, услышав её слова, Алексей мог лишь с удивлением открыть рот, ожидая от Марины продолжения.

— Точнее, я с ним лично не знакома. Но уже наслышана о нём от одного человека — по-прежнему неопределенно говорила Марина.

— Интересно, он, наверное, местный сумасшедший — предположил Алексей.

— Отнюдь, никакого отношения к душевнобольным он не имеет. Вот в этом я точно не ошибусь — спокойным тоном не согласилась Марина.

— Но кто он тогда? — спросил Алексей.

— Фамилию его, которую он сейчас имеет, не помню, но слышала. Этот человек несколько раз встречался с моим отцом, но узнала я о нём не от отца, а от Константина Петровича Глебова.

Марина старалась говорить спокойно. Она отламывала ложечкой маленькие кусочки торта. Аккуратно отправляла их себе в рот, смотря Алексею в глаза, смущено улыбалась. И можно было бы подумать, что происходящий между ними разговор касается чего-то романтического, теплого, а совсем не того, что имелось на самом деле.

— Подожди, Константин Петрович, я познакомился в поезде с ветераном, у которого были такие же инициалы. Расскажи о нём, может это он и есть — произнес Алексей, сейчас в голове ничего не могло срастись, и сходные ощущения накрывали Марину: подозрительно много общего между ними.

— Мы познакомились случайно, но, как выяснилось, наше знакомство не было случайностью — произнесла Марина.

— Давно это было? — спросил Алексей.

— Нет, совсем недавно. Просто перед этим Константин Петрович разговаривал с моим отцом. Сообщил ему, а позже и мне, что наша фамилия должна быть другой. Что у моего деда была другая фамилия. Понимаешь, а эту мой дед себе присвоил. Что существовал человек, носивший эту фамилию, и что Константин Петрович лично видел того человека, очень хорошо его помнит — старательно объясняла Марина, испытывая некоторую нервозность.

— Невероятно, я мало что понимаю — проговорил Алексей, Марина никак не отреагировала на эту реплику.

— Однофамильцев много бывает, да и вообще, всё это напоминает провокацию — продолжил Алексей, не выпуская из головы свою встречу со странным стариком, которая так же касалась присвоения чужой фамилии.

— Нет, какая еще провокация? Зачем старику нужна провокация? Так бывает в жизни. Сколько веревочке ни виться, а конец найдется. Только вот на этом конце оказалась я и мой сын Димка, хотя ему, слава богу, нет до этого никакого дела — более импульсивно произнесла Марина.

— Марина, не стоит так сильно переживать — с полным участием обратился к Марине Алексей.

 — Я стараюсь. Вот тогда-то и появился этот лысый старик. Он уже до этого следил за Константином Петровичем. Я его увидела, а уже после вспомнила о том, что видела его вместе со своим отцом. Только мой отец стал всё отрицать, забился в угол. В общем, отец мне всё время лгал. Я выросла в атмосфере сплошной лжи. Можешь представить, какой для меня был удар, и сейчас легче не стало — продолжала Марина.

А Алексей чувствовал всё более возрастающее напряжение. Только сейчас, каким-то невероятным образом, лысый старик, явившийся к нему на работу, воедино слился со своим же образом, который уже был знаком Алексею, еще в пределах родного города, еще до того, как встретил Марину. Переплетение дорожек судьбы, или что-то чужеродное, не имеющее никакого разумного объяснения. Константин Петрович, который, в последний момент, заменял собою образ зловещего старика. Вот и он здесь, он и Марина знакомы. Вероятно, что он живет во дворе её родителей, ведь там тогда его увидел, перед тем, как встретить Марину.

— Продолжай — тихо прошептал Алексей, видя, что Марина еще не закончила, что ей еще есть что сказать.

— Я ведь с юности читать люблю. Люблю историю, а отец мне много рассказывал, давал нужные книги. Мне думалось, что наизусть знаю историю своей семьи, своей страны. Что я уверенно и точно осведомлена о тех кошмарах, которые творились здесь, которые стали частью жизни моих предков. Не знаю откуда, но, видимо, от отца, но у меня всегда был интерес к своим корням. Я даже стеснялась об этом говорить в обществе своих подруг. Знала, подумают: что за дурная девка. Так что не всё так просто. Это был мой храм. Сколько раз мы разговаривали с отцом, да и с мамой. И вдруг раз и всё — сбавив громкость, но более акцентировано произнесла Марина.

— Ну, почему же всё? Почему ты безоговорочно веришь Константину Петровичу. Может быть, что он просто перепутал, ошибся — намеренно не согласился с Мариной Алексей.

— Нет, я сама чувствую, что что-то не так — отреагировала Марина.

— Мы любим сами себя накручивать — постарался смягчить тему Алексей.

— Понимаешь, я ведь хотела, чтобы отец всё рассказал. Ну, хотя бы то, что известно ему. А он начал нервничать, психовать. Я никогда не видела его таким. После этого я уже не могу сомневаться. Конечно, еще всего не знаю. Последняя встреча с Константином Петровичем оборвалась неожиданно. Он уже сильно старый человек и, конечно, со здоровьем у него плохо. Но я еще расспрошу у него обо всём напрямую. И, Леша, тобой озвученная история, об этом зловещем старике. Разве могут быть какие-то иные выводы. Он сам всё рассказал — произнесла Марина и при этом она потянулась, прижалась к Алексею, чтобы успокоиться, чтобы быть ближе, быть не одной.

— Нет, еще рано, нет никаких конкретных доказательств. Этот лысый старик, он ладно, он может быть кем угодно, но это еще не значит, что и наше прошлое. А в целом очень странная штука получается. У меня родители тоже любили эту тематику, о репрессиях, о лагерях, о невинных жертвах, что были замучены забавы ради. Я, конечно, не так сильно уж интересовался. Только эту атмосферу никуда не денешь. А сейчас, тот же самый старик, и он уверенно говорил о том, что ему нужен я, что он пришел на меня посмотреть — мрачно произнес Алексей.

— Действительно, получается какой-то очень необычный детектив — приглушенно проговорила Марина.

Алексей обнял Марину. Потянулся своими губами к её губам, и следующие полчаса разговор о невероятных странностях канул в небытие. Уступив своё место тому, из чего, впоследствии, и произрастает всякая история. Будь она семейная, будь она общая, будь она любой. Но из того, что началось долгим поцелуем, переросло в страстное дыхание, стало единым целым, где уже нет разницы в том, где вчера, где сегодня. Но четко зная, что обязательно случиться завтра, где вновь будут он и она, а следом продолжение истории. В один день — о них. В один год — о нас. В один век — о нашем, о близком и далеком.

— Хорошо у тебя — произнесла Марина, положив голову на грудь Алексея.

— Ну, не совсем — не согласился Алексей.

— Через пару лет не узнаешь дом. Так что запоминай, каков он сейчас — прошептала Марина.

— Мне бы хотелось, чтобы он стал нашим домом. Разве это невозможно — произнес Алексей, перевернулся на бок и его глаза встретились с глазами Марины.

— Почему же, возможно — ответила Марина.

— Давай, возьмем эти слова за основу — произнес Алексей.

— Ты, таким образом, делаешь мне предложение — улыбалась Марина.

— Да, но это так, что-то вроде предварительной формы, а в сущности — замялся Алексей.

— Странные слова какие; сущность, форма, предварительно — ласково шептала Марина.

— Я люблю тебя. Я прошу тебя стать моей женой — чуточку громче и куда более увереннее постарался Алексей.

— Я согласна — просто ответила Марина.

— Не передумаешь? — спросил Алексей, его голос сейчас изменился, звучал игриво.

— Не дай мне этого сделать — рассмеялась Марина.

— Приложу для этого все имеющиеся силы — смеялся и Алексей.

А следующим движением они вновь слились в продолжительном поцелуе…

7

— И всё же у меня не выходит из головы эта история, о странном, лысом старике — произнес Алексей, когда они, вернув себе одежду, вновь пили чай, только не на кухне, а прямо в гостиной, использовав для этой цели журнальный столик.

— Мне тоже интересно и еще я тебе не всё рассказала — произнесла Марина.

— Оставила на десерт? — беззаботно спросил Алексей.

— Да, если так хочешь — ответила Марина.

— Ты хотела позвонить родителям, узнать, как там Димка — напомнил Марине Алексей, посмотрев на электронные часы, расположенные на одной из полочек гостиного гарнитура, которые показывали ровно десять часов вечера.

За окнами начало заметно смеркаться. Еще громче стал грохот железных колес, набирающего скорость поезда, стремящегося прочь с территории станции, освобождая место своему собрату, который обязательно поблизости, который долго не дожидаясь, проявит своё прибытие всё тем же перестуком металла. Только никуда не денет восприятие очевидную разницу, когда один звук нарастает, пропадая, а другой стихает, приближаясь.

— Так романтично — мечтательно произнесла Марина — Сейчас позвоню — добавила она, не оставив напоминание Алексея без внимания.

— Мне жутко нравится эта атмосфера. Никогда не знал, что настолько подвержен таким метафизическим процессам — произнес Алексей.

— В этом есть что-то иное, то с чем мы всё время рядом, но не замечаем этого маленького особого мира — поддержала Алексея Марина.

— Согласен с тобой. Здесь особая жизнь, причем не для тех, кто работает в железнодорожном ведомстве, а для нас посторонних, таких, как ты и я — добавил Алексей.

— Для нас она счастливая, самая лучшая из всех — томно, смотря Алексею в глаза, произнесла Марина.

— Ну, давай свой десерт, а то мы куда-то в сторону вильнули — наиграно серьезно произнес Алексей.

— Минутку — улыбнулась Марина, взяв с поверхности столика свой телефон.

Разговор Марины с мамой был коротким. С Димкой не состоялся вовсе, потому что Марина не захотела ждать, когда Дима соизволит оторваться от своего телефона и послушает бабушку, которая хотела передать внуку телефон, чтобы он поговорил с матерью.

— Я еще хотела тебя пригласить к себе домой, чтобы ты посмотрел, как я живу. А сюда я хочу принести некоторые вещи, если ты не против — произнесла Марина.

— Я только рад буду, но лучше бы было, чтобы ты совсем ко мне переехала — ответил Алексей.

— Я не против, но всё же чуточку позже, у меня все-таки сын — очень обыденно отреагировала Марина.

— Ладно, позже решим, как тебе будет удобнее — согласился Алексей.

— В общем, когда я последний раз виделась с Константином Петровичем, то он мне сказал, что за ним следят какие-то двое мужчин. Конечно, долго извинялся, чтобы я его не приняла за сумасшедшего. Затем, я спросила: они здесь? Он ответил мне: да, вон на лавочке, возле старого клена. Я очень осторожно посмотрела, и здесь меня ждал главный сюрприз. Этими мужиками оказались Анатолий — мой бывший муж и его лучший друг Димон — Марина перешла к заявленной теме, не сделав никакой паузы или упоминания.

— Ничего не понимаю. Как твой бывший муж? Он какое отношение может иметь ко всему этому — не скрывая крайнего изумления, произнес Алексей.

— Я пока не могу утверждать стопроцентно, но уверена подсознательно, что ничего иного нет. И этот лысый старик является дедом моего бывшего мужа, он же приходил к тебе на работу, он же не один раз имел общие дела с моим отцом, и он же, без всякого сомнения, доживший до наших дней, настоящий фашист и убийца, о чем тебе он открыто поведал.

Алексей хорошо видел, насколько трудно дались Марине произнесенные слова. Еще ощущал, что и ему самому это далось тяжело и муторно.

— Лучше не думать об этом — неожиданно произнесла Марина.

— Естественно — попытался согласиться с Мариной Алексей.

— Я не об этом, точнее, не только об этом — продолжила Марина.

— Не пугай меня, неужели еще что-то — отреагировал Алексей.

— Ты же сам рассказал об этом что-то еще — спокойно произнесла Марина.

— Не знаю, но не думаю — неопределенно произнес Алексей.

— Придется Леша, этот дед не просто так приходил к тебе. Значит, что и ты связан со всем этим. Выходит целый клубок, какое-то мистическое переплетение. Два старика — два непримиримых врага, я, ты, мой отец, мой бывший муж — все и всё, и еще несколько шагов, как общая история станет реальностью. Ты же здесь совсем недавно.  Ты жил в другом городе, там и сейчас твои родители. Я боюсь, Леша. Я боюсь, как бы мы с тобой ни оказались родными по крови людьми — с нескрываемой тяжестью выговорилась Марина, с ощущение страха, она ожидала реакции Алексея на свои слова.

— Так вот о чем ты. Нет, брось, ерунда какая-то. Не может этого быть. Ты на другую Марину похожа — вот и вся мистика. Нет больше ничего — нервно отреагировал Алексей, от того, что даже мысль о том, что он и Марина могут оказаться в родственных отношениях казалось страшной, и еще больше пугало, что Марина на полном серьезе думает об этом, что в её голове эта мысль уже успела обосноваться.

— А ты видел своего деда? У тебя есть его фотография? — спросила Марина, не желая оставить эту тему.

— У меня нет, но может, что у отца. У меня, вообще, два деда было — ответил Алексей.

— Понятно, но ты видел фотографии своих дедов? — продолжала Марина.

— Не помню, но, кажется, видел — неопределенно ответил Алексей.

— А я вот видела лишь фотографии деда по матери и самого его видела, когда ребенком была, а деда по отцу совсем не помню, если даже и видела. Фотографии же, спросила об этом отца, как бы мимоходом, он тут же, вновь, начал психовать — вслух размышляла Марина.

— Давай закончим эту тему, не насовсем, но я предлагаю пока что прекратить набор этих досужих размышлений. Лучше всего расспросить Константина Петровича, интересно вспомнит ли он меня, и найти этого лысого старика, он уж точно молчать не станет. Конечно, ты можешь отказаться. Мне и самому, если честно, страшновато узнать что-то нехорошее — предложил Алексей.

— Нет, нужно всё узнать. Лучше знать правду, переварить её, поставить точку — уверенно ответила Марина.

— Вот и давай займемся этим делом, к тому же, разве плохо, если нас сразу объединит общее дело — произнес Алексей.

— Это и вправду положительный момент. Даже чем-то романтический, дополнительное сближение.

Голос Марины говорил о большем, чем её слова.

— Значит, договорились — Алексей улыбнулся, фраза прозвучала по-детски, напомнила о несерьезном, которого хотелось хоть немного противопоставить тому, что уже несколько часов владело не только Мариной и Алексеем, но и всеми комнатами, всей оградой, и даже, притихшей, за последний час, железнодорожной станцией.

Через час они заснули. Алексей отключился мгновенно. Марина же долго не могла заснуть, мешала непривычная обстановка, в которую вторгались металлические звуки. Иногда их разбавляли мужские голоса. Где-то высоко, объемно, и всего пару раз, появлялся женский, громкий голос, звучащий из динамиков. Марина тут же представляла себе ярко освещенную комнату, с множеством лампочек и тумблеров, приборов. Перед всем этим стол, за которым женщина примерно пятидесяти лет. Она четко и размерено говорит в  микрофон. Она продолжает думать о чем-то своем, о том, в котором взрослые дети, маленькие и очень смешливые внуки. Двое стариков, которые думают о ней больше, чем она об них. Она знает об этом, но никогда ничего не станет с этим делать. Ведь так заведено, так предписано.

Только зачем всё это Марине. Она всего лишь не может заснуть. Её нет в мыслях незнакомой женщины. Её Марины нет возле прожекторов, освещающих пространство железных путей, но эти прожектора отсветом успели проникнуть в темную комнату. Осветили счастливое, объятое безмятежным сном, лицо Алексея. Коснулись её волос, пробежались по плечам и груди. Захотелось закрыть глаза. А прожектора отодвинули металлический лязг. Ярким светом забрались под плотные шторы век, и Марина не заметила, как переместилась в царство своих сновидений. Сегодня ей было дано полное блаженство. В эту ночь она могла ничего не видеть, могла находиться в стороне от собственных переживаний, от усталости своего же счастья.

Не удержать его, выпустить его, и больше никогда. Теперь уж точно никогда не поймать.

8

Следующий календарный день пришелся на воскресенье. Для Алексея и Марины начался он с существенным опозданием, поскольку проснулись они поздно. Случилось это почти в двенадцать часов дня. Сначала поднялся Алексей, а через десять минут Марина, которая первым делом начала удивляться произошедшему вслух. Алексей был вынужден её поддержать, и не ради того, чтобы говорить в один такт, а от того, что и сам не помнил, когда в последний раз спал так долго. Самым большим было десять утра, и то случалось редко, не становясь хорошим событием, ведь подобное дело частенько заканчивалось головной болью, двумя таблетками обезболивающего.

Сегодня же была абсолютная уверенность в том, что ничего такого не случится. Напротив, все вокруг переполнялось почти осязаемой энергией. Хотелось шутить по любому поводу. Хотелось без остановки обнимать Марину, не обращая внимания на её притворные протесты, которые лишь провоцировали прикасаться к ней снова и снова. Алексей и делал это, даже когда на столе появились две кружки с самым вкусным кофе на свете.

Поэтому, неповторимый аромат наполнял кухню. Необычным и волшебным виделся самый обыкновенный омлет с батоном, а за ним на расстоянии какого-то получаса их ожидал целый день, который надлежало провести лишь вдвоем. Никаких походов в гости. Никаких встреч со случайными знакомыми. И даже никаких кафе, кинотеатров, где близко и много незнакомых лиц. Лучше парк, в котором лавочка для двоих. Лучше берег реки, в отдалении от речного вокзала, куда они собирались еще несколько дней назад.

— Отличная погода, а я была просто уверена, что сегодня всё затянет тучами — произнесла Марина, выйдя на крыльцо вперед Алексея, который закрывал дверь.

— Привыкла верить прогнозам из интернета, а там как раз было предсказано нашествие непогоды — иронично отреагировал Алексей.

— Нет, с чего ты взял. Я редко смотрю прогноз погоды на этих сайтах. У меня свой метод определения погоды — не согласилась Марина.

— Расскажи, может и мне пригодится — произнес Алексей.

— Нет, секрет — засмеялась Марина.

— Жаль, придется мне смотреть на сайтах — улыбался Алексей.

— Если что я могу внести поправки — веселилась Марина.

В это время они находились на самой середине пешеходного, железнодорожного моста. Марина подошла к ограждению, остановилась.

— Шикарный вид — сказала она.

— Неплохо, но я предпочитаю смотреть в противоположную сторону — произнес Алексей, подойдя к Марине.

— Почему? Вокзал на этой стороне — спросила Марина.

— С другой стороны больше дорожных вариантов, целая сеть, расходящаяся на все стороны света, а здесь лишь прямая, очень и очень длинная дорога, но как бы одна — выразил своё мнение Алексей.

— А мне больше нравится вокзал. Приятно думать, что мне больше не нужно на нем находиться — Марина взяла Алексея за руку.

— Точно — переспросил Алексей.

— Да, ожидание — это ведь и есть вокзал — пояснила Марина.

— Да, как в старом фильме — согласился Алексей.

— А вот теперь давай на другую сторону — предложила Марина, и они преодолели несколько метров, чтобы остановиться с противоположной стороны.

— Половина путей пустых — произнесла Марина, взглядом провожая полоски металлических рельс, уходящих дальше и дальше, сливающихся в одну линию, перед тем, как пропасть, стать недоступными взгляду.

— Выходной сегодня — предположил Алексей.

— Смотри — Марина проговорила испуганно и сжала ладонь Алексея.

— Это же он — прошептала Марина, и только теперь Алексей понял, что же так сильно испугало любимую женщину.

Внизу возле почтового терминала, еле двигая ногами, опираясь на массивную, деревянную палку шел тот самый старик, который совсем недавно покинул кабинет Алексея, не попрощавшись.

— Точно он — мрачно произнес Алексей.

— Откуда он здесь — произнесла Марина — У меня ощущение, что он сродни Мефистофелю. Разве можно понять: куда он, где он, зачем он — сама попыталась ответить на собственный вопрос Марина.

— Он остановился — тихо проговорил Алексей — Нас чувствует — продолжил Алексей, он не собирался шутить, но вышло что-то вроде этого.

— Не шути — не скрывая тревоги, произнесла Марина.

— Стоит он, но нас не видит — уже куда более серьезно произнес Алексей.

— Ждет кого? Ели мы сейчас пойдем, то он нас сразу увидит — Марина продолжала держать Алексея за руку и сейчас не понимала, почему так сильно боится, ведь до этого ничего подобного не было.

Что повлияло? Вчерашний вечер. Рассказ Алексея или внутреннее обобщение.

— Мы пока никуда не пойдем. Мы подождем, а затем пойдем за ним — произнес Алексей.

— Зачем? — удивилась Марина.

— Не знаю, но почему бы нам ни проследить за ним, он же позволяет себе это, несмотря на свой преклонный возраст.

— Нам всё равно это ничего не даст — возразила Марина.

— Приключение, любимая. Наша общая тайна — прошептал Алексей.

— Вновь шутишь, хотя согласна, лишь малость боюсь — ответила Марина.

— Не забывай, что мы хотели навестить Константина Петровича — напомнил Алексей.

— Помню — прошептала Марина.

Алексей и Марина немного отвлеклись. Лысый старик если бы и хотел их увидеть, то не смог этого сделать. Марину и Алексея надежно прикрывал металлический щит, один из тех, что располагались по всей длине и по обе стороны надземного перехода, чередуясь с более низкими ограждением, выполненным из обычной  металлической сетки.

Только теперь они потеряли старика.

— Его нет — сказала Марина.

— Быстрее — произнес Алексей, хорошо понимая, что старик не мог далеко уйти, и сейчас скрылся за углом здания.

Оказавшись внизу, Алексей и Марина сбавили скорость. Взялись за руки и не спеша последовали за тот самый угол здания почтового терминала, где, почти сразу, начиналась небольшая аллея, с лавочками и урнами, которая вела к остановке общественного транспорта, за которой, на расстоянии в сто метров, располагался большой перекресток.

 Всё это прекрасно просматривалось, но старика не было. Ожидание увидеть его высокую, хоть и сутулую, фигуру обмануло. От этого Алексей мгновенно растерялся.

— Не вижу, где он может быть — нервно произнес Алексей.

— На другой стороне — еле слышно подсказала Марина.

Старик успел перейти дорогу и сейчас двигался в направлении строящегося дома, сразу за которым был край района, состоящего из частного сектора, а уже далее, если следовать этим курсом, можно будет попасть в район, где жила Марина, её родители, Константин Петрович Глебов. В эту сторону Алексей и Марина не собирались, но высокий старик упрямо двигался именно в этом направлении. Решение заставляло пойти следом, только нужно было сделать паузу. Старик двигался слишком медленно.

9

Мирон провалился в сумрачный мир сновидений далеко за полночь. Кажется, было пятнадцать минут четвертого, когда он поднялся с кровати, чтобы проследовать на кухню и выпить стакан холодного чая. Через пять минут, Мирон вернулся на свою кровать. Лежал на спине, не двигался вовсе, смотрел в потолок, иногда перемещая свой взгляд на темный прямоугольник окна, чтобы встретиться с желтым светом, неподалеку расположенного фонаря. Чтобы, уже в какой раз, попытаться понять, что прячут от него эти причудливые тени, рождаемые темнотой за окном, производимые ветвями ночных деревьев, смешанные с еле различимыми звуками, которые там же, которые отвратительно близко, которые чудовищно и сладостно далеко. Лицо отца. Глаза отца, лишь моментами, мгновениями, находящие жалкого, струсившего Мирона. А ведь это отец, в двух шагах мать. Застывшее, безжалостное время, которое не хочет сдвинуться с места, не хочет пожалеть Мирона. Но они ждут, и если он не поможет им, то они останутся в этом ожидании вечно. Никуда не уйдут, никогда не покинут окаменевшего пространства собственного дома. Для них уже не существует времени. Эта проклятая мерзость их не касается, и когда Мирон, не выполнив назначенного, упадет возле своей кровати, захлебнется судорогами и хрипом, лежа на кровати, когда умрет, не сумев помочь самым близким и дорогим людям, тогда он всего лишь вернется на своё место. Он вновь будет там. Он застынет в вечности, он станет этими уродливыми минутами. Но никогда не сможет сказать и слова. Не будет дано даже возможности оправдаться.

Поэтому, только поэтому, бог не дает смерти. Сколько раз хотелось погрузиться в самый непроглядный мрак, в те места и образы, с которыми всегда и безвозвратно связана вся прошедшая жизнь. Сколько раз хотелось поверить, что есть какие-то другие расклады незримого. Но нет, и последние месяцы не стали частью того, что успело превратиться лишь в мучительное ожидание смерти, им было суждено столкнуться с атаками со стороны ныне действующего времени, которое, как казалось, было выключено уже как минимум десять лет. И Мирон был совершенно уверен, что нет такого стимула, что никогда не найдется такой причины, чтобы ему пришлось встать и сделать то, что еще вчера казалось невозможным — включить образную кнопку, символично напомнить себе о том, что никогда не покидало сознание, дополнить ко всему этому символ, да, простую статуэтку черного цвета, и после этого почувствовать, еще на какое-то время, себя живым.

Прошло больше месяца, когда Мирон проделал эту странную процедуру впервые. Какое-то время был уверен, что повторной процедуры не понадобится, что запала хватит. Но вышло не так, как планировалось. В один из дней он и вовсе проявил малодушие, вернув символическую статуэтку на своё прежнее место и сразу почувствовал неуверенность и скомканные сомнения, сразу появилось желание длительного обдумывания. Случилось то, что было недопустимо.

И сейчас лежа с закрытыми глазами, Мирон думал о том, что мелочей уже быть не может. Важно всё, буквально всё. Иначе не удастся исполнить главного. Случится так, что Глебов умрет своей смертью, уйдет, не вернув старый долг. И пусть уже не вызывает никакого сомнения простейший вывод, который, не испытывая альтернативы, говорит о том, что святая миссия убьет и самого Мирона. Какая разница, ведь это всего лишь сумрачные тени, противно напрягающие глаза. И можно перевернуться с боку на бок, можно лечь на диван. Но только здесь, он должен находиться здесь. Открыть, закрыть глаза. Что ему следующий месяц, какое значение может иметь следующий год. Всего лишь цифры, которым нет и никогда не будет применения. Важно только то, что находится в самой непосредственной близости. Нельзя долго оттягивать. Слишком опасно.

Если ошибиться, тогда полное, окончательно забвение. Тогда превратившись в изваяние, навечно придется застыть в августе сорок четвертого года. И эта финальная катастрофа будет тем, чего пережить уже не удастся. Это тогда, это в те годы, он сумел очнуться, сумел вновь обрести самого себя. Уже не такого наивного, пылающего идеями, а приземленного и еще более злого, такого, кто расчетлив, кто очень осторожен, кто чувствует подобно хищному зверю.

Так и потекли дни, неизменно превращаясь в годы. В которых многое было, многое манило и заставляло желать большего. Деньги и женщины. Друзья и праздность. Превосходство и обособленность. Вновь деньги, вновь красивые женщины. Между всем этим злость, она же ненависть, она же незаживающая рана. Истоки которой всё там же среди лесов, сел, городов, в которых он Мирон. А рядом, а в считанных сантиметрах смерть, пришедшая сюда с востока. Что об этом, но нет, воспоминание таково, как будто это было вчера.

Сухонький старичок священник. Дико вопил он, упав на колени. Если какой художник изобразил бы эту картину, то какой шедевр могли бы увидеть люди, смогли бы задуматься и почувствовать. А так, лишь он Мирон, да и, мало восприимчивые к проявлениям культуры, братья Авдеевы видели это.

Только посмотреть было на что. Красивый, багровый, ядовитый закат, смешанный с черным, густым дымом, исходящим от пылающих цистерн. Ветер срывает клубы дыма. Ветер помогает противнику, унося продукты горения в сторону, максимально очищая пространство, и захватывает дух от вида объятой огнем церкви. Уши закладывает от смертельного воя вражеских Катюш. Нельзя лишний раз двинуться. Остолбенело всё внутри, чужими и непослушными стали ноги. Лишь глаза, только они устремляются следом за панически бегущими прочь немцами, которые спешат, не отстают от, потерявшихся в пространстве, румын. Но и ему Мирону необходимо бежать. Пылью и гарью провоняла форменная одежда. С желтизной окопной глины смешалась трехцветная нашивка, имеющая ровно три буквы, значению которых так и суждено будет остаться лишь громким наименованием.

Василий Авдеев, да он, хватает Мирона за руку.

— Ты что щенок оглох, быстрее за мной. Танки прорвались вглубь обороны — орет Авдеев, а он Мирон не может оторваться от облика этого несчастного священника.

Страшным воем проклинал священник этот ужасный день, всё это отвратительное время. В котором не было никакого места духовному и чистому, в котором под гусеницами свирепых танков был обречен сгинуть и он сам, вместе со всей духовностью, вместе с тем, во что он верил.

— Апокалипсис! Апокалипсис!  — кричит этот маленький, сухонький старичок.

Никто его не слышит. Никому нет до него дела.

— Изыди! Провались нечистая рать! Именем бога проклинаю! — продолжал кричать священник, обращаясь к небесам, которые не хотели иметь с ним ничего общего.

Мирон всё же побежал. Этим, он был тогда уверен, оборвал жизнь изрыгающего проклятия священнослужителя. Потому что, оглянувшись, увидел на месте, где несколько секунд назад стоял на коленях причитающий старик, лишь столб поднятой к небу земли, лишь очертания свежей воронки, которую в назидание богам оставил снаряд советского, реактивного миномета.

Вспоминая этот живописный эпизод. Слыша, и отчетливо воспроизводя в своей голове запахи и краски, Мирон провалился в небытие пришедшего сновидения. Но и там его не хотело оставить прошлое. Правда, появилось оно не сразу и не было поначалу объемным. Так отрывки, образы, слова. За этим хаотичные движения. После провал, которого Мирон не мог ощутить. Просто пустота, просто оттяжка во времени. Минуты или мгновения, а далее возвращение осязаемой формы. Несмело и не торопясь, из угла к углу. Пока ни включился обзор, за ним появился фон, на котором Мирон уже хорошо мог разглядеть самого себя, себя молодого.

10

— Сволочь ты, сволочью был всегда! — кричал Степан Королёк, его лицо пылало пунцовой краской, а руки тряслись так, как будто он пил самогон целую неделю.

— А кто не сволочь — спокойно ответил Аркадий Авдеев, не вставая с кровати, на которую он уволился, не сняв своих грязных сапог.

— Ты же знал, я тебе говорил, что это моё личное дело. У меня были свои счеты с этой сукой! — продолжал кричать Королёк, но последние произнесенные им слова не звучали с такой неистовостью, имели они в себе больше от бессильной обиды, чем от пылающей злости.

— Я тебе не мешал. Смотри-ка какая цаца. Это я тебе предъявить должен за то, что нас немчура чуть в расход не пустила. Кто начал орать на всю улицу и выяснять отношения. Стрельнули бы и всё, а из-за чего, из-за самовлюбленного придурка. Отомстить он должен, значит, дай ему одному насладиться этой бабой. А что если она мне понравилась? Не думал об этом, так обычно, а? Куда тебе, хотел ведь совместить приятное с полезным — иронично, противно, с чувством превосходства, говорил Аркадий Авдеев.

— Её муж, этот красноперый ублюдок, убил моего брата! — закричал Королёк.

Сам он был маленького роста. Имел неприятное, узкое личико. Вечно обиженный жизнью, от того озлобленный, всё время тявкающий, и этим выглядящий особенно жалко. Что даже Мирону, который был на лет пятнадцать младше Королька, иногда становилось жаль последнего. Хотя нужно добавить, что и сам Королёк умел искусно пустить слезу, рассказывая о своих жизненных лишениях. Мастак он был на это дело.

— Кочинского помнишь? Вот бы он вам обоим сейчас устроил промывку мозгов. Так бы мордам съездил, что надолго бы отпала охота собачиться из-за ерунды — резко произнес Василий Авдеев, который до этого молча сидел за столом, чистил вяленую рыбу и подливал себе в стакан мутного самогона.

— Ну, конечно, как же. Он же дворянин, белая кость. Куда нам до него. Мы же сыновья лавочников и купчиков. Он идейный, а мы так шваль подзаборная. Только ведь так же его, когда время придет — хлоп, и кишки наружу выпустят комиссары, не посмотрят на то, что барин на трех языках глаголет — со злостью высказал своё мнение Аркадий Авдеев.

— Ты вот это к чему? Нам держаться друг за друга надо, чтобы нам кишки комиссары не выпустили. А ты вроде рад тому, что Кочинского, как обычного смерда, зарежут, когда время придет — слегка назидательно произнес Василий Авдеев.

— Здесь так, держись, не держись, всё одно хана будет — отреагировал Аркадий Авдеев, поднявшись с кровати.

— Если так рассуждать, то точно хана себя долго ждать не заставит — вмешался в разговор Остап Миранчук.

— Ты дурак или как? Что не видишь, немец бежит, вся европейская рать за ним следом. Кончился сорок первый, обосрались! А теперь вновь думать, как шкуру свою спасти — нервно произнес Аркадий, наливая себе в стакан самогону.

 — Заканчивай свой скулеж, надоело. Бог не выдаст, свинья не съест! — закричал Василий, вскочив со своего стула.

— Прекратите! — резко осадил братьев Остап, видя, что через минуту, братья вновь вцепятся друг в друга.

“Они уже тогда плохо находили общий язык, хотя ведь все делали одно дело” — сквозь сон, как-то со стороны промелькнуло в голове спящего Мирона.

Братья Авдеевы не были обязаны слушаться Миранчука. Напротив, он сам являлся непосредственным подчиненным Василия Авдеева. Но его окрик повлиял на них, и Василий снова оказался в положении сидя, вновь взялся чистить рыбу. Аркадий молча заглотил порцию самогона и сразу после этого покинул комнату.

Находились они в одном из небольших городков, где для населения советская власть являлась чужой, поскольку появилась здесь меньше чем за два года до прихода немцев. Поэтому, своей стать здесь не успела, и если бы немецкие оккупационные власти были бы хоть малость умнее, то сейчас бы никто не ждал бы сюда прихода рабоче-крестьянской армии, а так, что было, то было. Особой поддержки враги коммунистов, в число которых входил и Мирон, здесь получить не могли.

Дом находился на самой окраине. Каменный в два этажа, рядом дома на него во многом похожие, а чуть дальше нищенские домишки и пересекающая их железная дорога, которую, не смыкая глаз, контролируют немецкие солдаты, на лицах которых большими буквами читается усталость и странная форма безразличной озлобленности. Они уже не верят в положительный исход. У них нет того, что было у русских, когда их дела выглядели безнадежными, когда считаные дни, как казалось, оставались до взятия Москвы. Те свято верили в то, что победа будет за ними, за неё и умирали. А эти — нет. В них нет ничего, и вот поэтому, всё для них настолько безнадежно.

Затем, уже на исходе сорок шестого года, будет Аркадий говорить Мирону об этих своих умозаключениях, что становились истерикой. Ну, разве, Мирон не видел этого сам? Видел, еще как видел. Только по молодости лет старался не обращать особого внимания, а если проще, то еще не успел научиться складывать отрывки в цельное полотно и всегда ждал того, что озвучат старшие. Мог ли сон вместить в себя череду бесполезных сейчас отступлений и размышлений. Казалось, что нет. Он же лишь мелькает, он лишь показывает своё странное кино. Но бывает, что всё не так предсказуемо. Случаются наложения, в них дополнения, которые и застревают между сном и реальностью, теряются неизвестно где. Но голова может это уместить, может прочитать, не прерывая метафизического сюжета ненормальных видений.

А квартира, где они четвертый день безотрывно лакали конфискованный у местного населения самогон, была в три комнаты. Сохранилась в ней вся мебель. Брошенными были многочисленные шмотки хозяев. Щедро, за бесполезностью, были оставлены предмета обихода; кастрюли, тарелки, ложки и многое, многое другое, относящееся и не относящееся к кухонной и прочей домашней утвари.

— Ничего не стали забирать, во как приспичило, на хер ничего не нужно — рассмеялся Аркадий, как только они заняли брошенную квартиру.

— Какое тут жалко, хозяин этой хаты служил в местном отделении пропаганды. Такой долго ждать не станет и тащить с собой что-то ему совсем не с руки — пояснил Аркадию и всем остальным, вошедший последним Королёк.

— Откуда знаешь? — спросил Миранчук.

— Мне бы и не знать — писклявым, противным голосом ответил Королёк.

— Местный он — добавил своё пояснение Василий.

11

Ровно трое суток спустя случился конфликт между Аркадием и Корольком. Суть произошедшего сводилась к самому простому. Королёк выследил молодую женщину, которая проживала по чужому адресу, во времянке, у одной древней и ничем непримечательной старухи. Женщина же была тридцати с небольшим лет, довольно привлекательная, можно сказать, что красивая. Но дело было не только в этом. За полгода до начала войны муж этой самой женщины собственноручно застрелил старшего брата Королька. Который, как и сам Королёк, был отпетым уголовником, никогда не имевшим никакого отношения к политическим, к так называемым врагам народа. Только всё сказанное выше не могло отменить того уважения, которое страстно питал к старшему брату Королёк, тот был ему за наставника, тот был ему за отца.

Муж, служивший в милиции, как и положено, ушел в Красную армию. Затем пришла весть о том, что он там не задержался, а уже в сентябре сорок первого года приобрел статус героически погибшего. Столь ироничное изложение, конечно, приводится из уст всё того же Королька. Хотя осталось неизвестным, откуда взялась эта информация? Ясно, что немецкое военное ведомство не рассылало похоронки родственникам погибших бойцов Красной армии — это точно нет, но в жизни всякое возможно.

Корольку же случайно посчастливилось увидеть жену своего лютого врага. И нужно отдать должное выдержке Королька. Он целых два дня потратил на то, чтобы убедиться в том, что эта баба именно та, которая ему нужна и уже только после этого он решился осуществить задуманное отмщение.

Жаль, что для этого пришлось убить старуху. Хотя он не собирался этого делать. Просто сильно ударил в лицо, но этого с лихвой хватило, чтобы старая женщина отошла в мир иной. Дальше дело пошло не так хорошо, как хотелось бы Корольку. При этом он выиграл начальный этап, поскольку жена милиционера была шокирована настолько, что полминуты потратила на то, чтобы хоть как-то оценить происходящее, понять насколько это опасно. А когда сознание женщины заработало и наличие смертельной угрозы не требовало лишних пояснений, то она не просто начала дико кричать, но и сумела хорошенько долбануть Королька по голове, первым попавшимся под руку предметом. Королёк утратил первоначальное преимущество. Удар по голове заставил его потерять пространственную координацию, и к тому же, он запутался в собственных брюках, которые уже успели стать расстегнутыми. То ли по законам физики, то ли по стечению обстоятельств, но брюки свалились ниже колен. Вполне вероятно, что несчастная женщина, воспользовавшись временной ограниченностью Королька, сумела бы спастись, но именно в этот момент появился Аркадий Авдеев, который засек Королька за десять минут до этого, который быстро догадался для какой цели Королёк крутится возле невзрачного домика белого цвета, имеющего четыре маленьких окна и наличники синего цвета.

— Вот оно как! — выкрикнул Аркадий, схватив женщину за руку и с бешеной силой вернул её обратно в дом, при этом она упала, перелетела через мертвую старуху, оказавшись возле ног Королька, который уже успел вернуть на место штаны, и сейчас, не обращая внимания на свою недавнюю жертву, смотрел на Аркадия глазами полными истерической неприязни.

— Это моё дело! Не вмешивайся, тебя это не касается! — закричал Королёк и, не успев закончить последнее из произнесенного, бросился к своему автомату, находящемуся всего в одном шаге, лежавшему на кухонном столе.

Только Аркадий никогда не отличался заторможенностью. Он мгновенно перехватил движение соратника резким прыжком, а завершил начатое сильным ударом в лицо. Королёк отлетел к противоположной стене, у него потекла из носа кровь.

— Сначала я — грубо процедил Аркадий, наставив на Королька свой автомат, а после дважды сильно ударил по лицу женщину, которая еще раз попыталась вырваться на свободу.

Женщина не потеряла сознание. Аркадий грубо схватил её за волосы и затащил в соседнюю комнату, дверь которой имела защелку. И даже совершая акт насилия, Аркадий мысленно не выпускал из виду свой автомат. Резонно опасаясь, что мелочный и злобный Королёк воспользуется не самым боевым состоянием своего собрата по оружию. Но Королёк не решился, да и Аркадий довольно быстро закончил гнусное дело.

— Иди, чего вылупился, али передумал — произнес Аркадий, появившись перед Корольком, а через открытую дверь можно было увидеть изнасилованную женщину, которая со страхом смотрела на перекошенную физиономию Королька, хорошо понимая, что самое худшее для неё еще впереди.

И она в этом не ошиблась. Королек, появившись в проеме открытой двери, наставил на неё своё оружие, а спустя три секунды раздалась оглушительная автоматная очередь. Пули изрешетили несчастную женщину. Смерть наступила мгновенно, прекратив собой не только унижение и боль, но и саму жизнь, которая могла бы быть долгой, ведь совсем чуть-чуть оставалось до того момента, когда небольшой городишко освободится от фашистских оккупантов и их отвратительных прислужников, в число которых входил озлобленный и хитрый Королёк, неотъемлемой частью которых был Аркадий Авдеев, временами ко всему безразличный, временами истеричный, но всегда жестокий, подобно хищному зверю.

Хорошо, что двое несовершеннолетних детей, на своё счастье, находились у матери мужа женщины. Плохо и скорбно, что им было не суждено дождаться ни отца, ни матери и даже не узнать имен и фамилий убийц своих родителей.

— Что так-то? Обиделся аль как? — произнес Аркадий, наставив на Королька свой Шмайсер.

— Пошел ты! — махнул рукой Королёк и шмальнув очередью из своего автомата в ближний угол, двинулся на выход из дома.

— Смотри-ка какой гордец. Лучше вспомни, как я тебя говнюка от смерти месяц назад спас — произнес вдогонку Корольку Аркадий и безразлично посмотрев на мертвое тело женщины, пошел следом за Корольком.

Они даже не успели покинуть территорию небольшого палисада, как возле калитки появился немецкий патруль. Двое солдат, с автоматами наперевес, бросились навстречу Аркадию и Корольку, их лица не выражали и намека на дружелюбие и понимание.

— Не стреляй! Свои! — завопил Королёк, его глазки испугано забегали, куда-то в неизвестность, одной секундой, исчез недавний смельчак невысокого роста.

— Нихт шайссен! — что было мощи крикнул Аркадий.

Немцы переменились лицом. Они сейчас хорошо видели, что пред ними предстали, так называемые, соратники. Что-то друг другу сказав на своем наречии, немцы вернулись к своему мотоциклу. Королёк вытер ладонью вспотевший лоб, а Аркадий злобно произнес: — Сука тупая, чего палишь без толку!

Королёк ничего не ответил. Аркадий вытащил папиросу, чиркнул спичкой.

— Вот судьба. Звали её как? — произнес, посмотрев на Королька, который со спины был больше похож на подростка.

— Тебе что? Откуда я могу знать — огрызнулся Королёк.

— Интересно мне, может последняя баба в жизни. А ты тварь её убил. Завтра подстрелят меня красные, вот и захочу перед смертью вспомнить, как звали ту, которая последней мне доставила удовольствие — иронично говорил Аркадий.

— Где вы шатаетесь? Михалюк рвет и мечет — появившись навстречу, произнес он Мирон.

— Пошел он на хер! — резко отреагировал Аркадий.

— Ты ему это в лицо скажи — передернул Королёк.

— Придет время, скажу — не полез за словом в карман Аркадий.

12

Мирону было не привыкать слышать словесные стычки, которые раз за разом случались между Аркадием и всеми остальными соратниками, входящими в их ближний круг. Исключением, подтверждающим правило, был он Мирон. Имелось еще одно немаловажное обстоятельство, которое даже тогда казалось Мирону странным. Аркадий всегда ругался и цеплялся с кем-то по отдельности, но никогда не было такого, чтобы все скопом взъелись на Аркадия. Вероятнее всего, что объяснение этому находилось в области  авторитета, но не самого Аркадия, а его старшего брата, куда более спокойного и рассудительного.

Только вот всё это не входило в содержание сновидения Мирона. Было лишним, было домысленным, как бы между кадрами. Где бы он ни был, с кем бы он ни был, о чем бы ни думал, чего бы ни делал. Всё одно это не могло его покинуть. Потому что случись подобное и сразу не станет самого Мирона. Он растворится, исчезнет. Нельзя потерять основу, нельзя лишиться этого шланга с воздухом, который буквально всё, и даже больше, чем всё.

Что было еще раз просмотренной архивной кинопленкой, а что являлось самим сновидением. Только отрывки ушли на задний план. Им на смену заступила основа. Смысл которой должен был нести не только сконцентрированную суть, но и подсознательный обман. Откуда это было известно Мирону, если он еще не успел этого коснуться. Но спертое, тяжелое дыхание ответа дать не могло, не могли вмешаться настенные часы, которые монотонно тикали сверху. Должно быть что-то еще. Нужно уловить это за хвост, прижать, чтобы выяснить, но не получалось. И обман продолжал проскальзывать. Мелькать и стараться стать реальностью. Если бы сложилось иначе. Несколько минут, и если бы не залаяла неизвестная дворовая псина. Всё было бы иным, всё бы тогда окончилось. Перечеркнув отрезком одной ночи долгие годы.

Не дожидаясь полуночи, немецкий гарнизон спешно покинул маленький городишко, который был больше похож на большое село. Что-то не совсем хорошее происходило в пределах железнодорожной станции и ранее, в течение последних двух суток, уж точно. Вот тогда Василий Авдеев и озвучил свои опасения.

— Немчура что-то суетится, как бы чего ни вышло — произнес Василий, а Мирон поднял на него удивленные глаза, оставив небольшую паузу, произнес: — Михалюк бы рассказал, если что не так.

— Если им понадобиться, то они Михалюка в известность ставить не будут. Подставят нас здесь, вместе с отрядом Савченко, чтобы мы их задницу прикрывали. Вот тогда и покажется небо с овчинку.

Говорил Василий спокойно. Не в его правилах было устраивать истерики, паниковать и бросаться из крайности в крайность. Этим он и отличался от своего младшего брата. Предпочитал всё хорошенько обдумать, а лишь за этим принимать решения. Отличала Василия врожденная предусмотрительность, к ней добавлялась склонность к анализу и планированию. От того и был Василий на очень хорошем счету, как у Полетаева, так и у Кочинского, хотя взаимоотношения с последним персонажем всё же могли вызвать противоречивые выводы. Скорее, что позиция Кочинского определялась хорошим отношением к Василию самого господина Шнейдера. Не стал особым исключением Михалюк, он выделял Василия, он на него рассчитывал и доверял. Но всё же уже успело многое поменяться. Другим стало положение на фронтах. Нужно ли говорить о том, что принесло это обстоятельство не просто нервозность и близкую панику, но и заставило каждого думать о своей судьбе обособленно, всегда держать в голове несколько возможных вариантов. Да, всё это радовать не могло. Да, и воздух стал не тот. Дышать можно, а надышаться сложно. Не испытывал Василий того уважения к Михалюку, которое было у него по отношению к Полетаеву и даже Кочинскому. Совсем не лишним приходило в голову, что Василий мог бы сам занять место Михалюка, только от чего-то у Шнейдера родилось другое решение. Василий не стал злиться, принял это спокойно. Потому что знал и понимал, что именно Шнейдер тот человек, на которого нужно делать ставку, чтобы не только спастись сейчас, но и попытаться создать возможность новой, совсем другой жизни.

Василий Авдеев положил свой автомат на стол. Зачерпнул ковшиком из ведра холодной воды, а после того, как выпил воду, уселся за стол и взял и начал аккуратно очищать вареное яйцо, тут же, на поверхности стола, лежал черный хлеб и большой шмат сала. Рядом с этим богатством удобно расположился острый кухонный нож, имеющий слишком длинное лезвие и короткую рукоятку. Для полноты картины не хватало спиртного, но чтобы его добыть, было достаточно заглянуть в шкафчик, примостившийся на самой ближней от стола стене, на той самой, где еще имело место зеркало и две картинки, содержанием которых было то, что принято именовать натюрмортами, которые прекрасно дополняют и наполняют кухонную тематику.

— И что нам делать? — довольно наивно спросил Мирон.

— А ничего, если красные нагрянут, то сразу бежать, как можно скорее, Мироша — рассмеялся Василий.

Но Мирон не совсем понял, в чем здесь юмор, и задал еще более наивный вопрос: — Тогда чего ждать?

— Дисциплина, Мироша, дисциплина. Ты же на войне. Еще и Михалюк имеется — улыбнулся Василий и поднялся из-за стола, чтобы всё же достать заветную бутылку зеленого цвета.

— Он сам деру первым даст и нас подставит, не испытывая никакого сожаления — выразил своё мнение Остап.

— Думаешь? — вопросительно произнес Василий.

— К гадалке не ходи — ответил Остап, Василий задумался о своём, а Аркадий произнес жестко, но его словам никто не удивился: — Как немцы уйдут, если уйдут, то Михалюка слушать не хер, надо сразу выдвигаться.

— Михалюк от Шнейдера зависит, его приказы исполняет — спокойно, вдумчиво произнес Василий, получилось так, как бы он озвучил размышления вслух.

— Чего тогда, Шнейдер же с нами хорошо знаком, вот и подскажет нам, когда манатки собирать, когда жопу в горсть и бегом быстрее — пошутил Аркадий, наполняя самогоном свой стакан.

— Над Шнейдером тоже командиры есть — так же отстраненно проговорил Василий.

Несколько часов пролетели в пьяном угаре. Имелось большое количество криков, которые дополняли или составляли смысл, обсуждения личностей своих же соратников. Иногда выступали на первый план воспоминания, но долго не задерживались. Потому что вспоминать дни недавнишние не было никакого желания, а сладостные денечки как-то затирались всё теме же свежими событиями, которые сменили вчерашнее благоденствие, если не неожиданно, то точно, что не было в этом процессе предсказуемого. Ведь только полный идиот, кретин, мог бы летом сорок первого или даже два года спустя поверить в то, что сейчас будет определять сумрачную суть нынешнего застолья, в котором уже не будет многого, что так здорово поднимало настроение раньше. Откуда взяться напыщенной браваде. Куда исчезли грандиозные планы на будущее. Почему и как оставила всех их уверенность и неоспоримая сила. Ответ мог бы быть, его можно было бы озвучить, но никто не хотел этого делать. И куда проще было переключиться на другое, где необъятная злоба смешивалась с еще большим океаном ненависти, где мелькает, прячась за соседний угол, обреченная трусость. Которую каждый из них старается спрятать от чужих глаз, чтобы не выдала она той жуткой обреченности, что явственно и болезненно вытаскивает на передний край их общее, недалекое будущее. А ведь до него, до этого проклятого будущего — до него еще нужно дожить. Только после этого определяться, что не менее сложно, чем дожить. Нужно выжить, и сделать это не только сейчас. Как вам такой расклад? Какая может быть уверенность? Какого чёрта вспоминать обманувшее благополучие, в котором было всё — но исчезло, осталось лишь призрачной, надсмехающейся дымкой, но не над будущим, а над теми, кто попытался поверить в то, что будущее можно обвести вокруг пальца.

Уснули не все сразу. Уснули по одному. Сначала отрубился один, затем второй, и так далее. Только насладиться пьяными сновидениями было не суждено.

13

— Что за на хер! — первым вскочил Василий Авдеев, услышав череду гранатных взрывов, мощную, близкую пулеметную и автоматную стрельбу, которая, без всякого сомнения, двигалась в их сторону, стремилась к выходу из городишка.

Аркадий, оказавшись на ногах, метался от окна к окну, пока он и все остальные пытались сообразить: где стреляют, сколько еще есть времени (кто в кого стреляет, определять было не нужно) Стрельба, громкая матерная ругань уже зазвучали почти под окнами дома.

— Вот оно как, сука — бурчал Остап, спешно проверяя и пополняя запас патронов, пихая за пояс и в карманы гранаты.

— Не выйти, не выйти, обложили уже — верещал Королёк, впадая в паническое состояние.

Мирон что-то пытался разглядеть через оконное стекло, тяжело дыша и отвлекаясь на истерическую беготню Королька. Аркадий матерился себе под нос, занимаясь тем же, чем занимался Остап, но он еще поглядывал на брата, который, на удивление, имел совершенно спокойный вид, находясь рядом с Мироном, оценивая обстановку. А прямо во дворе, прямо на расстоянии полсотни метров, включая лестницу, шла ожесточенная перестрелка, в которой явный перевес имел противник, а украинские, гарные хлопцы лишь огрызались, пытаясь спасти свою шкуру.

— Всё же подставил Михалюк, но ничего сволочь — произнес Василий, теперь точно понимая, зная расклад основного действа.

— Ушел сука, оставил нас — грубо и уныло произнес Остап — Выходить надо, командир — добавил он спустя секунду.

Несколько мгновений замерли в пространстве. Замолчал даже истеричный Королёк. Мирон ощущал, как сильно и быстро колотит собственное сердце. И именно в этот момент во дворе разорвалась граната. Осколки не пожалели стекол, а Василий Авдеев громко скомандовал: — На улицу, на выходе сразу в сторону, вдоль дома.

Первым вылетел из квартиры не Мирон, хотя он находился ближе всех к входной двери. Первым был Королёк, он, имея хлипкую комплекцию, ловко проскочил между Василием Авдеевым и Остапом. Впоследствии, спустя много лет, Мирон неоднократно думал об этом. Ведь если бы Королёк поступил привычным способом, прячась за спинами своих соратников, то, вероятнее всего, не погиб в эту страшную ночь. Но что-то крайне необычное произошло тогда с Корольком, хотя возможно, что он предполагал другое развитие событий и ничего особенного не было, а было всё то же желание как можно быстрее улизнуть от опасности. Если это так, если это не так, но ставка не сыграла. Выскочив на уличный простор, Королёк не подумал оценить обстановку, не вспомнил о словах Василия, он мгновенно бросился в темное пространство между их домом и соседним строением, преодолев которое можно было оказаться на узкой улочке, имеющей в себе одноэтажные домишки, заборы, огороды. Но сравнявшись с серединой темноты, Королёк встретился с автоматной очередью. Он даже не успел поднять наизготовку свой Шмайсер. Так и упал, подмяв автомат под себя. Еще пару раз дернулись ноги Королька. Всё это очень надолго врезалось в память Мирона, поскольку случившаяся смерть Королька спасла жизнь Мирону. Он ведь рванулся за Корольком, но долей секунды остановился, отпрыгнул в сторону, увидев еле различимое движение в том самом спасительном, как казалось, проеме.

— Лежать дурень! — закричал Василий.

Мирон повалился на землю, но еще не соображал, где неприятель, куда необходимо стрелять, где находятся свои, которые ведут бой с красной сволочью. Потребовалась полноценная минута, да и Василий Авдеев уже вовсю полосовал из автомата близлежащую, левую от Мирона, сторону. Короткими очередями, вслепую открыл огонь и Мирон. Прошла еще минута, возле них появился Остап Миранчук.

— Уходить нужно через сквозной подъезд. Иначе хана нам Авдей — хриплым голосом, тяжело дыша, проговорил Остап.

— Где Аркаша? — спросил Василий.

— Там, с хохлами — Миранчук указал рукой вправо от себя, в этот же момент, раздались беспорядочные автоматные очереди, на которые отвечали еще большим огнем, не было никакого сомнения в том, противник имеет кратное, многократное преимущество на любом участке, что несколько минут отделяют от того момента, когда незримо, но верно, замкнется вокруг всех них кольцо.

— Со всех сторон красные — сквозь зубы процедил Василий, и только сейчас Мирон стал способен разглядеть очертания ненавистных красноармейцев.

— Окружили уже нас, Авдей — промычал Остап, выпустив автоматную очередь, которая не достигла результата.

— Живыми мне этих подонков, Володя! — услышал Мирон, голос был низкий и громкий, а спустя мгновение, Мирон увидел офицера Красной армии, который, в сопровождении группы солдат, быстро переменил позицию, оказавшись еще ближе, за одним из деревянных сараев, которых было во дворе несколько штук.

Окромя уличного боя не было ничего. Всё остальное умерло. Наглухо замолчала вся близлежащая окрестность. Не было и намека на хоть какой-то огонек, на присутствие какого-то постороннего звука. Только стрельба, только возгласы стреляющих людей. А ведь в домах находилось совсем немало народу, и не только женщин, детей, стариков.

— Где ваш Михалюк?

Грубый голос, с характерным украинским акцентом, прострелил слух Мирона. Он не заметил, как возле них оказались Аркадий Авдеев и тот, что сейчас обращался к Василию Авдееву. Звали его Данила. Был он крепко сложен и имел отличительную особенность, унаследованную от предков, а если проще, то шикарные, национальные усы.

— Не знаю! —  сказал, как отрезал, Василий и тут же переменив место, полоснул из своего автомата.

— Сбег он, сучий потрох, паскуда! — ругался Данила.

— От меня чего хочешь! — резко крикнул Василий, в эту секунду меняя автоматный рожок.

— Побили хлопцев! Всех побили хлопцев! — мычал Данила.

— Савченко? — спросил Василий.

— Сразу, почти сразу — ответил Данила.

—Сейчас и нас, следом за всеми хлопцами, эх мать его, веселуха какая — возбужденно, громко комментировал происходящее Аркадий.

— Десант? — спросил Василий у Данилы, продолжая огнем сдерживать приближение неприятеля.

— Нет, подошли тихонько. Немцы гады, ушли, бросили нас — ответил Данила.

— Сколько у тебя людей? — продолжал выяснять положение Василий.

— Нет уже, считай, нет хлопцев — отвечал Данила, продолжая стрелять.

Через двор находился дом, имеющий большие размеры, как бы состоящий из двух спаренных строений, к тому же, с одной стороны дома его продолжал высокий, деревянный забор, а с другой стороны, множество хозяйственных построек, создающих серьезные препятствия тем, кто захочет воспользоваться этим направлением. Всё это прекрасно успели оценить бойцы Красной армии, поэтому отжимали, уже успели взять в кольцо, своих противников, с трех других сторон.

В одном из подъездов этого дома имелся сквозной проход. Которому и надлежало сыграть главную роль. Только до подъезда было более двадцати метров. Целых двадцать метров открытого пространства отделяло хоть от призрачной, но всё же, надежды на спасение.

— Сдавайся мразь! Может кого и пощадят! — раздался громкий голос, и тут же Василий послал в его направлении горсть свинцовых гостинцев.

— Патроны есть у тебя? — спросил у Мирона Остап.

— Почти нет — ответил Мирон и с досадой подумал о том, что в суете и нервозной обстановке оставил часть боекомплекта в квартире.

— Какой подъезд? — уточнил Василий у Остапа, хотя всего две минуты назад Остап ясно и точно указал, где находится сквозной проход, заколоченный досками, которые еще нужно взломать, и ведь полностью неизвестным было, насколько крепки там доски, насколько длинными гвоздями прибиты они.

Остап еще раз указал на нужный подъезд. Красноармейцы открыли очень сильный, перекрестный огонь. Пришлось слиться с земной поверхностью, не особо надеясь на укрытие из остатков деревянного строения, бывшего до этого дровяником или чем-то схожим. Время, уместившееся в одну минуту, показалось как минимум десятиминутным отрезком из которого уже не было никакого выхода, и Мирон мысленно повторял себе одно и то же: всё конец, теперь точно конец. Только вот внутренне существо не хотело принять этот вывод окончательно, от того он как бы застревал где-то посередине сознания. И ведь вправду, творилось что-то особое, чего не было до этого, чего никогда не случится после этого. Не разделился в те минуты мир, он уже был разделен, уже успела остаться в истории страшная ночь смерти родителей. Тогда разделилось на две части собственная сущность. Сделала это в прямом смысле, и, не ошибаясь, он мог испытать это вновь, вернуться к этому много лет спустя. Продолжая тяжело хрипеть, не прерывая своего старческого сна. Что-то сдавливало, перемешивалось, и он ярко, каждой клеточкой, ощущал ту страшную грань внутренней борьбы, что соприкасалась, что через секунду вновь разделялась, оставляя две половины в исходном состоянии. Первая половина обреченно ждала неминуемой смерти. Вторая половина не принимала этого, она вцеплялась в сознание, используя лишь истеричное слово: нет.

Действие продлилось дольше, чем ему было отведено на это времени в параллельной реальности. Несколько перевернулось. Сильно обожгло. А после этого раздался сдавленный и грубый голос Василия Авдеева.

14

—Приготовились, сейчас брошу гранату, следом еще одну, и бегом к подъезду.

Мирон не мог вспомнить, когда Василий указал всем им направление. Случилось всего от того, что смотрел на мертвое тело Остапа Миранчука, которому, как и хохлу Даниле, не суждено было пережить шквальный огонь врага. Еще мелькнули подошвы сапог Королька, хотя это всё же позже, когда Василий сделал то, о чем говорил, когда разрывы гранат осветили пространство, тогда и появились, совершенно лишним и ненужным фрагментом, огромные, несоразмерные подошвы сапог убитого Королька.

Огонь красных запоздал на несколько секунд. Гранаты разорвались прямо посередине — это было неожиданно и сбило противника с толку. Планируемые Авдеевым секунды были выиграны. Не ощущая времени, пространства, дыхания, оказались они внутри подъезда, считанные доли мгновений, и перед ними предстал заколоченный досками выход к спасению. С огромной силой, со всего маху, Василий налетел на препятствие, но доски были прибиты намертво. Все усилия оказывались тщетными, Мирон хватался, выламывал. Две доски, которые крест на крест, в самом центре, сдались, переломились, под нажимом Василия и Мирона.  Теперь горизонтальные, но времени уже не было.

— Стреляй, мать его! — пихнул брата в плечо Аркадий, и тут же тесное помещение наполнилось пороховыми газами и оглушающим звуком выстрелов.

Щепки отлетали в разные стороны. В кровь расцарапали лицо Мирона, но было поздно. Неприятельские солдаты ворвались в подъезд, успели сориентироваться. Василий, приняв положение полусидя, встретил их огнем  своего Шмайсера. Мирон прижался к стене, выставив в направлении врага свой автомат, в котором уже не было ни одного патрона.

— Приплыли, на хер! — закричал Аркадий и бросился вперед.

— Получи суки! Вот вам твари! — кричал Аркадий еще сильнее, а фоном к его проклятиям была подпрыгивающая, обреченная трель автомата.

Аркадий получил то, на что рассчитывал. Через пять секунд он упал, насквозь изрешеченный вражескими пулями. Василий, воспользовавшись отчаянным выпадом брата, отправил на тот свет усатого старшину и молодого солдатика. Только на этом всё было кончено. Следующая секунда избавила недалекое будущее от присутствия Василия Авдеева, и Мирон остался один.

Всего лишь мгновение, Мирон увидел самого себя со стороны. Руки непроизвольно поползли вверх, вниз упал бесполезный автомат.

— Что сука, жить хочешь — раздался голос.

Возле Мирона находились двое, одним из которых был тот самый офицер, собиравшийся брать подонков живьем. Но вот почему-то он решил изменить первоначальное решение. Мирон ничего не успел произнести, как возле головы оказалось дуло пистолета.

— Отправляйся к своим — произнес офицер, звание которого Мирон разглядеть не успел, да и было это неважно, раздался выстрел.

Несмотря на странные, непривычные обстоятельства текущего сновидения, хорошо известные законы человеческой сущности сработали самым обычным образом. Отрывок, из которого исчез Мирон, мгновенно перестал существовать. После было предписано проснуться, и Мирон двинулся в этом направлении, попал во власть темной беззвучной пустоты, но дальше не пошел. Ночное напряжение не позволило себя преодолеть, и поэтому случилось не совсем обычное. Несуществующая кинопленка отмоталась в обратном порядке, вернув Мирона назад, в момент соответствующий ушедшей реальности, где он отчетливо мог разглядеть огромные подошвы сапог Королька. Следом вновь появилось темное пространство подъезда, и первым изменением для Мирона стала сильно хлопнувшая за спиной входная дверь.

— Прямо и вниз! — крикнул Василий Авдеев, потому что первым в пределах дома оказался Аркадий.

Громко в голове отдавался суматошный топот сапог. Загнанным, не находя и толики пространства, было учащенное дыхание, но сливаясь с ним, раздался первый удар.

— Еще давай! — закричал Василий, и тут же в лицо Мирона ударил поток прохладного, ночного воздуха.

На мгновение стало лучше видно. А в подъезд уже ворвались красные. Долго не раздумывая, они отправили вперед себя свинцовый авангард. Несколько пуль, лишь чудом, разминулись с телом Мирона, не задели Василия, а его младший братишка уже успел вырваться на оперативный простор. Как-то боком, слегка и исподтишка, старался прийти на помощь лунный свет. На расстоянии десяти метров, прямо через узкую улочку, проявлял себя невысокий штакетник, за ним чей-то огород, за ним еще один огород, а дальше: куда выведет кривая, преподнесенная обманчивой судьбой.

Невероятно как, но Василий изловчился не просто пропустить вперед себя Мирона, но и успел, ответить неприятелю горстью патронов.

“Если была бы еще граната” — такая мысль заполняла голову Мирона, когда он огромными прыжками оказался возле чахлого, невысокого ограждения. Не отставал от него Василий Авдеев. Но ведь всё равно не было никакой уверенности. Слишком маленькое расстояние разделяло их и советских солдат. И если бы не темнота, то не уйти, то всё бы уже было кончено. А так, ведь что-то сверхъестественное приходило на помощь. Ночное светило, которое еще пару минут назад озаряло всю окрестность своим молочным светом, скрылось, за подоспевшими в самый раз, ночными тучами. Но, тем не менее, вражеские пули ложились рядом. Не видел Мирон, хоть и пытался разглядеть, находящегося впереди Аркадия, а Василий перестал стрелять в ответ. Теперь только ноги, теперь только бегство.

— Вперед нельзя — прохрипел Василий, воспользовавшись моментом, чтобы перевести бешеное дыхание.

Они находились внутри чей-то ограды, почти вплотную с двумя сараями. В трех метрах от хозяйственных построек хорошо можно было разглядеть веранду, через которую был вход в притихший, притворившийся мертвым дом.

Передышка продлилась несколько секунд. Больше времени не было. Еще не успели сдвинуться с места, как напомнили о себе преследователи. На мгновение возникшую тишину разорвала автоматная очередь, с ближней к ним стены сарая полетели древесные щепки.

— За мной! — отрывисто, уже на ходу, бросил Василий, и всё началось вновь.

Одним мгновением преодолели следующий огород. Благо невысокие ограждения не могли стать особой помехой. Дальше встретила еще одна узкая улочка. Вновь огороды, а вот за ними находилось препятствие, бывшее рекой, протекающей по окраине городка — не самой широкой, но которую нельзя было перепрыгнуть сходу, да и обрывистые берега, с ними темнота, которая из помощницы в любой момент могла стать если не врагом, то точно сослужить службу уже не им, спасающимся бегством, а тем, кто никак не хотел оставить их в покое. Что не выглядело логичным. Какой смысл преследовать малочисленную группку, когда выполнена основная задача. Только подумать об этом было лучше несколько позже. Сейчас было не до этого, и поэтому Василий резко произнес: вправо!  И они понеслись прямо, вдоль обрывистого берега, становясь прекрасной мишенью. Но Василий знал, что делает. Если бы не он? Лучше не представлять, ведь первая часть сновидения уже сообщила об этом, пусть и в несколько иной форме.

Триста, никак не менее, метров осталось позади, когда Василий резко свернул в сторону, между двумя усадьбами, между хлипкими ограждениями, в противоположную, обратную сторону. Там имелась тропинка — не дорога, а проход, по которому не смогла бы проехать телега, затруднительно было бы и лошади, что уже говорить о мотоцикле с люлькой или, тем более, об автомобиле. Но человеку места было достаточно. Направление, как уже было сказано, возвращалось к исходному, еще раз вправо, и тропинка начала спускаться вниз. Обретая смутные очертания по дну довольно глубокого и широкого лога.

— За мной! — продолжал давать указания Василий, а Мирон ощущал, что совсем тяжело стало дышать, как огненный жар расплавляет голову, и вместе с ней, от нестерпимой сухости сгорает высохшая полость рта. Смертельно хочется пить. Упасть прямо здесь, хоть на несколько минут забиться в щель, чтобы переждать, чтобы перевести дух.

Следующая минута была потрачена на то, чтобы углубиться вниз. Окончательно слиться с непроницаемой громадой ночного неба, которое, в свою очередь, придавило собой не только дома, деревья, прочую растительность и постройки, но и саму землю, глубже сделав ухабы и рытвины, расширив границы и без того огромного оврага — не одним лишь размером, но и упавшей, подобно черному колпаку, тишине.

И эта тишина оглушала. В ней исчезли еще две минуты, быстрые, безоглядные, далее еще десяток секунд — и резкое осознание, сумевшее наконец похоронить близкое дыхание неизбежной смерти. Они были одни. Сейчас их никто не преследовал.

— Позади никого нет — не сбавляя скорости, произнес Мирон.

— Знаю, но отдохнем позже — ответил Василий, увлекая Мирона за собой через густые заросли тальника, через едва различимый ручей, в сторону двух отдельно расположенных домов, находящихся на некотором возвышении по отношению тропинки, но надежно спрятавшихся от нечаянного взора сверху, где образуя улицу, выводящую прочь из городка, теснились плотной линией, почти одинаковые жилые строения, плохо различимые, в еще не отступившей, но сейчас заметно ослабшей свою смертельную хватку, ночи.

Не сбавляя темпа, они оказались в одном из домов. Василий, хорошо ориентируясь в темноте, суетился что-то вытаскивая. Мирон стоял, прислонившись к стене, стараясь восстановить сбившееся, отрывистое дыхание. Наконец-то Василий наощупь обнаружил то, что искал, и на столе появились два немецких автомата, пять ручных гранат, большая сумка с запасом патронов.

— Нужно уходить, пока темно — произнес Мирон.

— Нет — отреагировал Василий, хотел продолжить, но его перебили несколько выстрелов, которые спустя двадцать секунд перешли в полноценную перестрелку.

— Нужно дождаться Аркадия, нужно переждать время. Уходить будем другим образом — произнес Василий и тут же завалился на кровать.

— Аркадий знает, где мы? — спросил Мирон, вслушиваясь в звуки перестрелки, которые начали ослабевать.

— Да, если ничего не случилось, то скоро будет здесь. Он уже должен был быть здесь — ответил Василий, не изменив интонации, не проявив и частички эмоциональности.

— Так было задумано? Что мы разделились? — спрашивал Мирон, сейчас он принял положение сидя, воспользовавшись стареньким кожаным диваном.

— Да, так было нужно — сухо ответил Василий и закрыл глаза.

Мирон не знал, что сейчас творится в душе Василия. Мирон даже не пытался об этом думать, когда с удивлением обнаружил, что Василий отключился, уснул глубоким сном. Пришла западавшая мысль о том, что Василию совершенно безразлична судьба брата, но это было не так. Василий переживал и думал об Аркадии не меньше, чем о Мироне, отцу которого он поклялся сделать всё от него зависящее, чтобы сберечь последнего от глупой смерти и необдуманных поступков.  Значение имели оба, но Аркадий был умнее и значительно опытнее, чем Мирон.

Только через час Мирон провалился в объятия параллельной реальности. А еще через какое-то время, когда начали обнаруживать себя первые проблески нового дня, появился Аркадий.

15

Сейчас же Мирон проснулся лежа в собственной кровати. В точь так же, как и тогда, через окна пробивались хмурые, натянутые проявления заступающего на свою вахту рассвета. Не было кожаного дивана, не лежали на столе, прямо пред глазами, парочка автоматов Шмайсер, не было нервного, проклинающего всех и вся Аркадия Авдеева, у которого грязью были уделаны сапоги, несколько кругляшей репейника виднелись на правом рукаве пиджака. Ничего этого не было.

Была привычная, до отвращения однообразная и очень сильно надоевшая, комната, в которой Мирон провел последние двадцать лет. Испытывая диаметральный, сильно контрастирующий набор ощущений и выводов. Иногда была заслуженная истома, ведь всё вернулась на круги своя. Иногда бессильная злоба, которую определяло непонимание умноженное на не дающее покоя чувство всеобъемлющего обмана. Вот он, так далеко позади осталось то, что было его жизнью. И можно открыть книги, из них узнать о людях подобных ему самому. О том как они страдали, мучились и умирали. Пропадали, были и не были, а ведь за каждым из них своя история, за любым воспоминанием — жизнь. Личная, окруженная такими же личными жизнями, которые есть часть книг, которые образы и персонажи фильмов. Всё на своих местах. Всё правильно. Но что не дает покоя? Что здесь не так? Телепередача, набор фраз. Новости, а в них памятник, в них день скорби, колокол. Замирает сознание, но вновь что-то откручивает механизм в обратном направлении, ставя заслуженное умиротворение под сомнение. Проходят несколько минут наполненных тишиной, в них элементы фона. То часовой циферблат, то стук за стеной, то еле различимый голос за окном. Хочется закрыть глаза, и Мирон не сопротивляется своему желанию. Он отправляет собственное я из тишины в темноту. И вот здесь, в какой уже раз достигнув границы, к Мирону спешит жесткий, обнаженный контраст.

Всё ведь о жертвах, но ничего, совершенного ничего, о борьбе. Лишь жалкие отголоски, запуганные и отчетливо бесполезные. Протесты и тихое, вымученное несогласие, которое настолько обреченное, что и приносит этот противный излом, эту чудовищную несправедливость, которая и переставила понятия местами. Первичной была борьба. Вооруженная, бескомпромиссная, отчаянная, готовая на всё, включая в себя всё лучшее, всё способное противостоять. А то, что заняло не своё место — вторично. Какой-то бухгалтер, намерено или нет, не сумевший свести дебит с кредитом. Крестьянин тугодум, который где-то что-то шепнул, боясь собственного голоса. Актер, режиссер, писака журналист — все, кто думал, что знает больше, что умнее тех, кто получил неограниченную власть с помощью оружия, тех, кто стал приемником, но так же почувствовал, впитал в себя силу пролитой крови, огня, смерти. Да, это о врагах. Поэтому, потрясающая наивность. Поэтому, лишь клин клином. И ведь было именно так. Было и звучало, горело и взрывалось. Всё по-настоящему. Сквозь дым и разрывы снарядов. В обнимку с пулями, не разделяя и не помышляя даже о частичке милосердия. Первичной была борьба. А то, что после, что со стороны — то ерунда, то не заслуживает уважения. Он и сам испытал суть этого жалкого бессилия. Он и сам метался, сходя с ума от собственной беспомощности. Долгие годы, с того момента, как открытое сопротивление стало невозможным, и когда священное дело превратилось в самый банальный криминал. Какими были глаза Василия Авдеева, умерло в них всё. Невозможно было смотреть на Аркадия Авдеева, видя в нем собственное отражение. И всё чаще и чаще вспоминался отец, который спокойно сидел на кровати, зная, что осталась минута, что Глебов не будет тянуть долго, перед тем, как нажать на курок, сделав то, что не сумел сделать сам отец Мирона. Нет, не стоит воспринимать дословно. Речь не о спусковом крючке. Отец Мирона бы нажал на него не раздумывая. Ни на секундочку не дрогнули бы его пальцы, не мелькнуло бы сожаление, или духовное — не убей! Нет, и еще раз, нет! Дело лишь в том, что нужно было поменяться местами, а вот этого отец Мирона сделать не мог.

Утро не торопилось. Выпитый стакан горячего чая, хоть и немного, но разогрел внутренности. Быстрее побежала по венам уже неприлично загустевшая кровь. Мирон потратил десять минут на обозрение привычного пейзажа за окном. Ничего нового он там увидеть не мог, да и не искал. Мирон просто смотрел, ровно так, как делал это на протяжении многих лет. А после этого всё же справился с двумя бутербродами и с еще одним стаканом чая, который до конца так и не допил.

“Пора, откладывать нельзя, времени нет. Совсем неспроста мне стали сниться эти сны, в которых меняется реальность, и перед тем, как увидеть действительность мне предлагается иной вариант, это и есть та пропасть, в которой мне отведено умереть не исполнив свой долг” — думал Мирон.

Но смерть как таковая его не страшила. Очень спокойно воспринимал он её сейчас, в этом времени, в этой обстановке. Смерть — сон, лишь другая фаза сна. Если пустота, которая когда-то очень сильно ужасала. До ощущения паралича, как так, был и больше нет. Нет ничего, и тут же всё осталось, но нет тебя и ты никогда не сможешь этого даже ощутить. Слепая темнота, черная и недоступная.

Страхи были, страхи волновали. Сейчас же отпустило полностью. Пустота так пустота. Вакуум, пусть  будет вакуум. Слишком сильно износилось тело, отжило свой срок, превратилось во что-то чужое и ненужное.

“Нельзя откладывать. Осталось последнее, самое важное дело”

С такими мыслями Мирон покинул свою квартиру и отправился на рандеву со своим главным врагом, чтобы спустя очень много лет всё же поставить финальную точку в их длительном противостоянии. Наверное, нужно было бы всё хорошенько обдумать. Представить, рассчитать, каким образом свершится священный акт отмщения. Как сделать так, чтобы не пришлось отвечать за содеянное. И если честно признаться, то до этого, в течение всего времени, с той поры, как состоялся факт судьбоносной встречи, Мирон частенько думал об этом. Взвешивал всё за и против. Составлял планы и мысленные сценарии. Но что-то размером с целую жизнь мешало остановиться на каком-то варианте, принять окончательное решение.  И какое-то время данное обстоятельство ставило вопрос о компетенции самого Мирона. Неужели иссякла всякая уверенность, неужели не осталось следа от практических навыков, не стало точной и холодной расчетливости, всего того, что наукой передал Василий Авдеев.

Только в один из однообразных вечеров, Мирон понял, что всё не так, и напрасно он изводит самого себя. Ничего этого ему не нужно. От того, что всё, что можно было сделать уже сделано, а сейчас нужно просто поставить последнюю точку. Ничего не должно быть после этого. Дальше неважным станет существование самого Мирона. Он умрет. Он уйдет следом за тем же Глебовым, только в другую сторону, в расположение другого лагеря, под иным флагом.

16

Тяжело давались шаги. Несмотря на окончательное решение, чувствовалась нервная напряженность. Не отпускал из своих тисков противный страх: провалить последнее, самое важное, дело. Поэтому, Мирон двигался даже медленнее, чем обычно. Уже несколько раз останавливался, сидел на доступных лавочках. А когда нужно было выйти на прямой отрезок, Мирон неожиданно решил изменить маршрут. Выйти к дому Глебова кружным путем, так как делали они это, находясь на территории врага, делали не один раз, делали очень давно, точно зная и полагая, что к чему. Странно, но сейчас невозможно было понять, кому принадлежит земля, лежащая под ногами. Ему Мирону или всё же его злейшему врагу. Чей воздух сейчас вдыхают легкие? Свой или чужой?

Риторические вопросы пришлись не ко времени, и чтобы от них избавиться, Мирон решил еще один раз остановиться. Жаль, что рядом не было лавочки. Но если незначительно нарушить собственное правило, если посетить железнодорожный вокзал в неурочное время, то там будет место для отдыха. Тем более что особой нужды торопиться не имелось ни ему Мирону, ни Глебову.

Мирон двинулся с места, преодолел два метра. Снова остановился, повернув голову влево. Прямо посередине пешеходного моста, о чем-то смеялись, улыбались внуки его верных товарищей, Марина и Алексей Авдеевы. Были они вместе. Были счастливы, беззаботны и не видели присутствия Мирона.

“И всё же, что может связывать внучку Василия Авдеева и прожженного коммунара, человека, который мог бы стать эталоном сатанинского режима” — эта мысль вновь посетила Мирона, когда он тяжело опустился на одну из скамеек, в маленьком, уютном сквере, совсем неподалеку от здания железнодорожного вокзала.

“Они должны меня увидеть” — это было совсем уж странно, но действовало подсознательно, толчками направляя Мирона в обратном направлении.

В третий раз пришлось изменить намеченный маршрут передвижения. Неважно, что сейчас всего на пятьдесят метров. Только больше было и не нужно, чтобы закрыть первый акт и с открывшимся вторым дыханием приступить к следующему этапу, который был уже давно определен. Если бы не провидение, если бы не это странное дополнение, что явилось вместе с двумя черными тучами, которые дали о себе знать так же незапланированно, как и новое предисловие к действию, требующее осмысления и отменившее отдых на лавочке, что с левого края, возле высокого фонаря, за которым рекламный щит на металлической опоре. На щите красивая, молодая женщина, с очень притягательной улыбкой во все тридцать два зуба, и не имеет возможности испортить впечатление тюбик зубной пасты, ради которого и появилось фотография красотки. Мужчин не обмануть. Мало кто из них заметит зубную пасту. Каждый поднимет глаза, чтобы встретиться с прелестной улыбкой рекламной незнакомки. Но только не дед Мирон. Безразлична сейчас любая женская красота. Прочь логическое объяснение, касаемо преклонного возраста. В один миг сбросить пятьдесят лет, и это ничего бы не изменило. Было не до этого. Неизвестно для чего, каким образом всплыл в голове этот рекламный постер. Но рядом с Мариной был Алексей, да, тот самый врач, да, он же внук Аркадия, который должен был находиться в другом городе. Только вот он здесь, он рядом с Мариной. Каким же дурманящим символизмом могло быть их совместное появление. Если бы не было одного момента, в виде отношения Марины с человеком, которого сегодня должен убить Мирон.

“А ведь они не ведут себя, как положено родственникам. Только полный идиот может не заметить, что их связывают куда более близкие отношения, связывает то, чего между ними быть не должно. Они брат и сестра, пусть двоюродные. Но самое интересное в том, что они точно ничего об этом не знают. Неисповедимы пути твои, господи. Почти целый век остался за моей спиной, а ты можешь удивить старика так, как тринадцатилетнего пацана” — сам себе говорил Мирон, двигаясь по асфальтированной дорожке.

“Ну, это ничего не отменяет. Будет время, разберемся и с этим” — продолжил свои размышления Мирон, сейчас он подошел на место, где планировал остановиться, чтобы Марина и Алексей смогли не только его увидеть, но и хорошо рассмотреть.

Предчувствия не обманули. Они не просто его узнали, они собирались последовать за ним.

— Что же это еще интереснее — сам себе говорил Мирон, случилось это пять минут спустя, когда он, увлекая за собой Марину и Алексея, отправился навстречу с Глебовым.

Мирон осторожно оглянулся уже дважды. Марина и Алексей послушно следовали за ним. Они полагали, что он не подозревает о том, что они следят за ним. Мирон постарался широко улыбнуться. Ему нравилось происходящее и не смущало то, что сути новых обстоятельств, он еще не знал.

… Не очень ведь ладились отношения между братьями. Мирон же находился всегда рядом, он по-своему объединял их, являлся своеобразным мостиком, связующим звеном. И ведь, провалиться на этом месте, если Мирон не чувствовал раздражения и усталости, стараясь наладить между Авдеевыми прочные и хорошие отношения. Не всегда получалось, а если удавалось добиться результата, то, как правило, это не задерживалось надолго. Через какое-то время братья Авдеевы вновь ругались, и еще хорошо, когда их размолвки заканчивались лишь матерными изречениями в адрес друг друга. Было и хуже. Разбитые лица, поломанная мебель, осколки стекла на полу, и он Мирон, выступающий в роли миротворца. Как часто ему казалось, что если однажды его не будет рядом, то кто-нибудь из них убьет другого или случится так, что ему придется узнать о том, что братья лишили жизни друг друга. Правда, бог миловал, а может так статься, что и сами Авдеевы особо распалялись именно в присутствии Мирона, хотя это всё же вряд ли.

Однажды Аркадий даже выстрелил в старшего брата. Дрогнула пьяная рука, но не было сомнения, что Аркадий стрелял в Василия без всяких шуточных настроений, и если бы попал, если бы убил, то сожалел об этом позже. Тогда Мирон одним прыжком оказался возле Аркадия, выбил из рук того трофейный “Макаров”, который всего неделю назад оказался в собственности Аркадия, случилось это после самого опасного эпизода в послевоенной жизни, когда были убиты сразу двое сотрудников милиции.

— Что делаешь сука! — дико завопил Мирон.

— Пусть стреляет сволочь! Чего кому доказать хочет! — кричал Василий, держа в руках свой любимый “Вальтер”

Пистолет в руках Василия нисколько не смущал Мирона. Он точно знал, что Василий стрелять не станет. Для этого его нужно вывести из себя очень сильно, да и это не гарантия. Другое дело, когда рядом враг, когда нет и толики сомнения — вот тогда рука Василия не просто не дрогнет, а только дополнит её уверенность всю остальную сущность, холодную, беспощадную и отстраненно расчетливую.

Аркадий — это другое. Так и не сумел он совладать со своим же психическим характером. Сколько раз подводил этим соратников по борьбе, но ему всё прощалось.

Так в суматохе и злости пролетели неостывшие пятидесятые. Напряженно, еще ощущая оттенки жгучей досады, ушли шестидесятые. Состарившими, пустыми, утонувшими в бессмысленности и пьянстве остались позади семидесятые. Три десятилетия, из которых еще нужно было вычесть целую треть. Никак не меньше, хотя для каждого из них по-своему. Но стороной застенки режима не обошли ни одного из них. И никогда, даже в самый трагичный период, в первой половине пятидесятых, им не суждено было мотать срок вместе. Мирон хорошо помнил, как жутко боялся, что во время следствия ему напомнят об истинном положении вещей, что всплывет что-то куда более конкретное, чем банальный вооруженный грабеж. Но ведь бог миловал. Точнее, Василий, который сумел справить настолько хорошие документы. Еще Мирон думал о том, что не такие они важные птицы. Много еще о чем думал. Текло время. Думал и знал ли Аркадий. Вероятно, что да, что знал он о том, что благодаря старшему брату продолжается жизнь, какая бы она ни была. Василий же никогда не распространялся о делах минувших дней. Очень редко вспоминал он человека по фамилии Шнейдер. И лишь однажды выразил сомнения, которые касались того опасного образа жизни, что вели они находясь под прикрытием чужой личины. Сам же Мирон думал о том, что может было бы лучше спрятаться где-то далеко и глубоко, не привлекать к себе никакого внимания. Возможно, что он так и поступил бы, но рядом был Василий, рядом находился Аркадий, и поэтому даже думать об ином выборе пути Мирон не мог, ибо что может быть страшнее проявления трусости и слабости. Нет, Мирон если и колебался, то не более чем в рамках сравнительных, слабых измышлений. Василий мог гордиться им, доверять ему в полном объеме.

 В самом конце семидесятых случилось то, что дало свои всходы много лет спустя. Аркадий и Василий окончательно переругались, напрасными были усилия Мирона их помирить. Лопнуло терпение у Василия. Не собирался уступить Аркадий. В разные стороны пошли дорожки. Вот теперь их внуки ничего не знали друг о друге, ведь и сыновья братьев не были особо дружны. Так уж случилось.

А восьмидесятые годы взяли своё. Сильно состарились братья Авдеевы. Слишком много сил, переживаний, контрастов было отдано. Сказалось это на здоровье. Лишь образно имеются стальные сердца, лишь на словах возможна вечность. Никто не ожидал, точно что, никто не предполагал. Но Василий Авдеев умер от обычного инфаркта, случилось это во время самой банальной рыбной ловли. Не на очень много пережил Василия Аркадий, ровно на два года, насколько и был младше брата от рождения. Мирон остался один, хотя тогда еще неокончательно.

17

— Я знаю, куда он идет — шепотом произнесла Марина, а старик в этот же момент остановился.

Находился он на расстоянии ста метров. Хорошо можно было разглядеть его высокую, но с годами успевшую ссутулится, фигуру. Длинные руки, полностью лысая голова. Медленные шаги, давно не знавшие прикосновения утюга брюки. Пиджак, который имел более светлый оттенок, чем, составляющие ему пару, всё те же брюки. В правой руке старика находилась палка, которая помогала, на которую он опирался, делая очередной шаг. И если предположение Марины было верным, то старику предстоял еще не ближний путь. Километр, полтора километра — совсем немалое расстояние, а ведь этому колоритному, мистическому персонажу, чей облик навязчиво заставлял мысли прийти к чему-то сатанинскому, и никак не менее этого, — этому старику точно случилось, перешагнуть девяностолетие.

— Куда? — уточнил Алексей, сделал он это сразу после того, как Марина озвучила свою осведомленность, но Марине показалось, что минуло никак не меньше трех минут, настолько она была поглощена созерцанием странного и опасного старика, пониманием того, что сегодня не так, как было до этого. Недаром они встретили его. Совсем неспроста встретился он им, когда должны были они видеть лишь друг друга, не обращая внимания и не замечая ничего из того, что должно было случиться на их пути, ничего. Но появился этот необычный старик, а следом за ним поспешило что-то совершенно ненормальное, что зависло в воздухе, превратилось в эту мрачную, сутулую фигуру, которая, если еще не ровесник века, но точно, что воплощение всего самого худшего. Квинтэссенция того, от чего хочется избавиться как можно скорее, сделать прямо этой секундой.  Не пожалев и облик самого старика, не допуская в себя мысли о том, что он жив. Ведь некая сущность, которая со стороны, продолжала упрямо настаивать на своем: его уже нет, он лишь тень, которая, выбрав время, намерено оказалась здесь, чтобы нарушить окружающую гармонию, испортить день, убить вечер, похоронить ночь, их будущую ночь.

— Он направляется к Константину Петровичу — тихо произнесла Марина.

— К Константину Петровичу? — переспросил Алексей, в его воображении тут же возник хорошо знакомый образ ветерана.

— Да, он ведь следил за ним, после того, как у Константина Петровича состоялся тот странный разговор с моим отцом — дополнила Марина.

— Он, это именно он приходил ко мне на работу — произнес Алексей и сильно напрягся, вспоминая недавние события — Слушай, мало что понимаю, но я ведь видел этого старика на фотографии. Там был материал, посвященный жертвам репрессий. Чертовщина какая-то, ведь только сейчас сопоставил одно с другим, не позже и не раньше — продолжил Алексей, еще в голове навязчиво крутились воспоминания, связанные с необычным появлением загадочного старика.

— Интересно, затем покажешь мне этот материал, обязательно. Вероятно, что я его уже видела — произнесла Марина. 

…Случилось в конце прошлого года, когда еще не было никаких радикальных планов, когда совместная жизнь с Анжелой виделась незыблемой аксиомой. Алексей много и долго читал. Делал он это с помощью ноутбука, и особых планов углубляться в специфическую тематику у Алексея не было, но получилось так, что, как бы непрошено, попался на глаза очень интересный материал. Речь, в этой статье, шла о непревзойдённом палаче, который какое-то время служил начальником одного из крупных лагерей в Магаданской области. Нельзя сказать, что до этого вечера Алексей совсем ничего не знал об этом человеке. Информация попадалась, и вот именно это сослужило дурную службу. Потому что сейчас представленная картина была совсем уж жуткой и страшной, кратно превышавшей масштабы злодеяний, о которых когда-то читал Алексей. Что говорить, это довольно серьезно насторожило. После начало выявлять на свет божий резонные вопросы, а от того захотелось проверить собственную память. Поэтому, через два часа Алексей прочитал уже несколько материалов на эту тему. Всё написанное было ужасным, но пот на шее выступил не от подробностей, цифр, мрачных метафор, а от того, что на поверхности лежало странное несоответствие, которое от чего-то оставалось прежде незамеченным. Слишком уж топорное, грубое, ничем неприкрытое.

 “Кто из них лжет? Получается, что каждый в отдельности, а значит, что все в сумме. Перед тем, как пускаться в область преувеличения, всё же нужно сопоставлять свои доводы с тем, что было написано ранее. Это же серьезная публицистика, а не художественный бред, где, что хочу, то и пишу” — Алексей, ощущая тяжесть в голове, отстранился от экрана ноутбука, отправился на кухню, чтобы поужинать.

Несколько минут, быстро начало заявлять о себе успокоение. Прошло еще полчаса, и Алексей вроде бы выкинул из своего воображения страшного полковника НКВД. Только лишней стала кружка с горячим кофе. Хотя её и возникшие сомнения разделяло уже почти два часа. Но ведь темнота и звуки поспособствовали этому, представился этот ужасный человек, который, перед тем как застрелить в упор очередного заключенного, маленькими глоточками пьет горячий кофе. С другой стороны же, за замершими окнами, на лютом пятидесятиградусном морозе, топчутся еще два десятка несчастных, которым предстоит оказаться в кабинете начальника лагеря. Чтобы встать слева от огромного портрета усатого тирана, прямо под окрашенной в красный цвет фанерой, с изображением серпа и молота, чтобы последовать за своим товарищем по несчастью.

Всё просто, очень как-то просто. Только почему долгие годы, с отчаянной убежденностью, хотелось верить в этот сомнительный бред. Или всё же не бред. Но может же быть, что палачи умело и качественно заметали следы своих преступлений, обманывая саму систему. Ну, нет, всё еще проще. Зачем им выворачиваться, если таковой и была сама репрессивная система. И теперь, получается так, что всё вновь возвращается на круги своя. Но прошло почти тридцать лет, а ведь это совсем немало. Где новые исследования, где многочисленные, бесконечные свидетельства. Речь идет о миллионах, о миллионах. А даже устных мемуаров, обозначенных другими инициалами, не прибавилось. Почему одни те же фамилии, один и тот же набор фактов, которые во многих местах противоречат друг другу. Ведь почти тридцать лет, и до этого энтузиасты имели половину века. Туман, странный и сплошной туман. Ведь уже давно должны были быть обнаружены останки всех, или почти всех, убитых. Что может быть проще этого. Разве просто так выделяются деньги различных фондов и пожертвования частного капитала. Ничего не было? Или было всё совсем не так? Фольклор, возведенный в кратную степень, принятый за что-то подобное религии. Но нет, хватит, было же. Они сами этого не могли скрыть, не могли отрицать того, что в стране происходили ужасные события. Поэтому, дело, скорее всего, в масштабах. Просто кому-то выгодно сгущать краски. Только вот зачем, если правда чудовищна сама по себе.

Вот, этот бывший полицай и солдат армии генерала Власова, принимающий участие в закладке памятника жертвам репрессий. Они ведь не стесняясь пишут об этом. Хотя фотография датирована девяносто вторым годом. Сейчас бы это не прошло, и всё же сильно бьет по мозгам и глазам.

Алексей затратил на все свои измышления не больше пяти минут. Даже не успел допить кофе, как образ зловещего начальника лагеря сменился полицаем. Но не тем, которого рисовало привычное воображение, заимствуя многочисленные архивные фотографии и старую кинопленку военных лет, а того, которого увидел на фото совсем недавно, который в джинсах, который широко улыбается.

Алексей всё же справился с кофе. Подумал, что неплохо было бы включить музыку, чтобы разогнать хандру, которую презентовал сам себе лично. Но образ странного полицая не выходил из головы. Этот облик, что-то еще витающее рядом, заставили вернуться к ноутбуку.

Долго и обстоятельно, увеличив размер, рассматривал Алексей фотографию, сделанную почти двадцать пять лет назад, где в группе других людей выделялся высокий мужчина, с лысой головой, злыми, мутными глазами…

Дед Мирон вновь остановился, начал поворачивать голову то влево, то вправо, но назад не оглядывался. Марина и Алексей были вынуждены отойти на пару метров в сторону, чтобы оказаться ближе к небольшому цветочному киоску. Больше минуты Мирон оставался в статичном положении. Всего  двести метров разделяли его и дом Глебова, в двадцати метрах позади него были внуки братьев Авдеевых. А еще ближе, становясь с Мироном единым целым, обнаруживала себя странная, плохо осознаваемая, но четко ощутимая метафизика. Её волны, её незримые касания трепетом вторгались в сознание, будоражили нервы священным символизмом.

Кто бы мог подумать? Кто бы мог предположить? Но это прямо здесь и сейчас. Искаженное время, или напротив, его истинная изнанка, что несколько шагов, что самое большее час, и неизбежно замкнется круг, сложится в одно целое мозаика. Найдутся потерянные детали, встанут на свои места, даже если не хотят этого. Не может сложиться иначе, сейчас уже не может, потому что есть воля свыше. Не было бы её, не было бы здесь их, остановившихся синхронно с ним, видя обозначившуюся часть здания. Того самого панельного и невзрачного, как и вся враждебная система, частью которой всю свою жизнь является Глебов. Сейчас уже сильно припозднившийся, утерявший свой фундамент и живущий лишь набором общественных химер, но они не могут иметь постоянный характер, они неизбежно сгинут в небытие. Только нет ничего плохого в том, чтобы Глебов не дождался разрушения глупых иллюзий. Ему будет суждено умереть несколько раньше. Пусть исчезнет еще одна частичка, ослабив целое, которого давно нет, но кто-то заинтересованный и крайне циничный старательно поддерживает работу аппарата искусственной вентиляции легких.

18

Спустя обозначенную минуту, Мирон еще медленнее побрел к дому Глебова. Вплоть до самого подъезда он больше не останавливался. Марина и Алексей передвигались, используя периодические паузы, но при этом они по-прежнему были уверены в том, что старик не замечает их присутствия.

Возле подъезда Мирон остановился снова. Постоял секунд десять, а после уселся на лавочку и начал внимательно разглядывать окружающую обстановку. Быстро обнаружил спрятавшихся за сооружением входа в общественный погреб Марину и Алексея, еще быстрее отвел свой взгляд. Не было у него никакой нужды показывать Марине и Алексею, что он знает о том, что они присутствуют здесь. Пусть думают, что он не знает о них, пусть они пока не имеет никакого понятия о том, какая прочная связь пролегла между ними и им.

Никак не меньше пяти минут сидел на скамейке дед Мирон.

— Что он задумал? — прошептала Марина.

— Не знаю, но он и не собирается прятаться — так же тихо произнес Алексей.

Только Марина собралась что-то произнести, как у неё зазвонил телефон. Поднеся нарушителя спокойствия к уху, Марина очень тихо ответила: — Да.

Дальше Марина долго и молча выслушивала то, что говорила ей мама. Длилось это несколько минут, пока Марина ни произнесла: — Поняла, сейчас постараюсь выяснить.

Телефонный разговор был окончен. Дед Мирон поднялся на ноги. Пока Марина возвращала телефон на место, дед Мирон скрылся за входной дверью.

— Что случилось? — спросил у Марины Алексей.

— Мама звонила. Димка еще два часа назад должен был быть дома, но его нет, телефон недоступен — пояснила Марина.

—Попробуй, еще раз набери — предложил Алексей.

Марина возражать не стала. В её руке вновь появился телефон, но попытка дозвониться оказалась безуспешной. Марина попробовала еще раз, но вновь с ней в разговор вступил механический голос автоответчика.

— Что я так волнуюсь. Каждый раз она меня накручивает. До этого полчаса превращались в половину суток. Теперь почти в два часа, конечно, есть прогресс. Только этот негодяй просто забыл зарядить телефон и сейчас болтается с друзьями возле школы — нервно говорила Марина, смотря в сторону лавочки, на которой совсем недавно сидел странный старик, сейчас же лавочка была пуста.

— Далеко школа? — спросил Алексей.

— Нет, две остановки, даже меньше — ответила Марина.

— Пойдем, прогуляемся — сказал Алексей.

— А как же этот старый фашист — довольно жестко выразилась Марина, не сводя глаз с Алексея.

— Он вошел в подъезд. Сейчас уже точно находится в гостях у Константина Петровича — произнес Алексей.

— Вижу, что его нет — произнесла Марина.

— Пойдем, что мы сейчас можем сделать — сказал Алексей.

— Что сделать? Нужно пойти туда, нужно узнать, что там происходит — уверенно и громко заявила Марина, сделала два шага в сторону подъезда Константина Петровича, но в этот момент у неё в сумочке вновь зазвонил телефон.

Марина, испытывая раздражение, ответила на звонок. По мере выслушивания собеседника, Марина менялась лицом, а затем произнесла: — Хорошо, мы посмотрим.

— Снова мама, говорит, что звонила Ирина, что она потеряла Илью — произнесла Марина, не дожидаясь того момента, когда Алексей спросит её.

— Говорю же, пойдем, посмотрим. А если всё нормально будет, то вернемся, зайдем к Константину Петровичу — озвучил план ближайших действий Алексей.

—Да, наверное, ты прав — невнятно проговорила Марина и двинулась в направлении школы.

Пройдя двести метров, Марина решила позвонить лучшему другу Димки Стасу. Но и здесь ожидало разочарование. Стас не ответил, хотя его телефон был включен, реагируя на вызов длинными гудками.

Через десять минут Марина и Алексей подошли к огороженной территории школы, проследовали внутрь через центральную калитку. Перед ними появилось широкое крыльцо. Рядом с ним, не обращая никакого внимания на Марину и Алексея, бегали несколько мальчишек, которые бросали друг в друга небольшой мячик.

— Пойдем за угол, на школьный стадион — произнесла Марина, убедившись, что Димки и его друзей на центральном дворе нет.

Не успели Марина и Алексей достигнуть угла школы, за которым открывался обзор на стадион, как у Марины вновь зазвонил телефон.

— Ну, что я говорила — произнесла Марина, перед тем, как ответить на звонок, принадлежащий временно потерявшемуся сыну.

— Где ты болтаешься! Почему телефон был выключен!

Говорила Марина громко. Говорила крайне резко и нервно. Алексей не мог слышать, что отвечает Марине Димка, но прекрасно понимал, что у Димки по какой-то причине был выключен телефон, но после того, как Марина позвонила другу, телефон пришлось спешно реанимировать, чтобы позвонить матери.

— Быстро домой! Бабушка там с ума сходит. Ты прекрасно знаешь, как она переживает. Прекрати трепать мне нервы по каждому пустяку, или ты не понимаешь, что у меня много других дел и забот.

Димка что-то отвечал. Марина, испытывая нервозность, выслушивала, а затем продолжила наставления.

— Нет, я сказала домой. Если ты не хочешь слушать, что тебе говорит бабушка, то завтра же будешь дома жить. Всё давай, через полчаса позвоню тебе и бабушке — закончила говорить Марина.

— Нормально всё? — спросил Алексей.

— Раз за разом одно и то же — произнесла Марина, не ответив на вопрос Алексея.

— Всякое бывает — неопределенно проговорил Алексей.

— Понимаю, но нервы не выдерживают — уже более спокойно произнесла Марина — Пойдем к Константину Петровичу, он сам меня приглашал в гости. Не нравится мне всё это — продолжила Марина.

— Я не против — не стал возражать Алексей.

Обратный путь занял такое же количество времени. Алексей всю дорогу молчал. Марина же вслух рассуждала о трудностях воспитания подрастающего поколения, о школе, о своей маме, которая зачастую была не права, но с завидным постоянством делала одно и то же, даже после того, как признавала свою неправоту.

Оказавшись возле дома Константина Петровича, Марина и Алексей как-то непроизвольно перешли на более медленный шаг. Когда до подъезда оставалось примерно пятнадцать метров, они остановились, почувствовав что-то со стороны или обоюдно получив незримый сигнал, пришедший из той необъяснимой сущности, которая всё время рядом, зачастую в одном шаге от нас, но которую никогда невозможно предусмотреть, нельзя ею и воспользоваться, а лишь принять, тогда когда ей это будет угодно. Но замерев в одну секунду, в следующую они увидели фигуру лысого старика, который опустив голову вниз, быстрыми шагами бросился вправо, вдоль стены пятиэтажки. Всего один раз он удостоил их своим взглядом, и никакая метафизическая материя не смогла бы обмануть Марину с Алексеем, старик, глянув на них, улыбался.

— Он убил Константина Петровича — прошептала Марина, крепко сжав ладонь Алексея.

— Нет, что ты выдумываешь — произнес Алексей, но не был до конца уверен в своих словах, слишком неприятным и опасным виделся облик странного старика, больше похожий на тень, на что-то не принадлежащее этому времени и пространству.

— Пойдем — сказал Алексей и, не отпуская руку Марины, смело двинулся к подъезду.

— Где его квартира? — заметно сбавив громкость, спросил Алексей, когда за ними закрылась входная дверь, когда обозначила себя лестница, имеющая довольно потертые ступени.

— Сразу вправо — ответила Марина.

Звонок сильно задребезжал. Марина стояла напротив двери, а, державший руку на кнопке звонка, Алексей чуть в стороне. Звонок повторился еще дважды, но никакой реакции не было.

— Нет никого — изумленно произнес Алексей.

— Подожди, Константин Петрович должен быть дома — прошептала Марина.

— Ну, да, этот только что вышел отсюда — согласился Алексей и потянул дверь на себя.

Дверь тут же поддалась, высвободив на обозрение Марины и Алексея небольшую щель, размером пять-семь сантиметров, через которую сразу потянуло сильным сквозняком. Алексей выразительно посмотрел на Марину, в его глазах застыл беззвучный вопрос. Марина замешкалась, но через пять секунд, демонстративно глубоко выдохнув, сильно постучала в дверь, придерживая последнюю, чтобы она не открылась настежь.

Уже не было сомнения, что стук, так же как и звонок, не принесет результата. Поэтому повторно стучать Марина не стала, а оказавшись внутри квартиры, громко произнесла: — Константин Петрович, вы дома?

19

Сначала Мирон хотел войти в подъезд, не делая никакой паузы. Только в последний момент Мирона неожиданно посетила довольно странная мысль: а что если внуки бывших соратников последуют за ним? Откуда взялось это дурное предчувствие, было непонятно, от этого появился неприятный привкус, идущий из самой глубины и застывающий где-то на половине пути, чтобы владелец мог с полной отчетливостью ощутить, что что-то не так.

“Нельзя, упаси бог, нельзя испортить дело, тогда может второго шанса не будет”

Известковой шелухой пронизывала Мирона уже основательно надоевшее утверждение. Как навязчивая идея, как психическое расстройство, а может всё же именно так, как он и предполагал — не даст судьба еще одной попытки.

“И всё же зачем они пошли за ним? Что волнует их, что стоит за этим?”

Мирон наконец-то отстранился от своих странных размышлений. Глубоко вдохнул, еще глубже выдохнул и в этот же момент увидел, что у Марины зазвонил телефон, что она сделала шаг влево, что заметной нервозностью покрылось её лицо. Минуло цельных двадцать секунд. Марина и Алексей отвлеклись на что-то иное.

“Вот теперь пора” — одно мгновение выключило паузу, оставило лавочку свободной, дед Мирон скрылся за дверью, которая приблизила его лишь на несколько метров, но стала первой отметкой.

Ожидаемо появилась второй рубеж, он же следующая дверь. Всего несколько ступенек, поворот вправо, а вот за ним состоявшаяся неизбежность — дверь Глебова — конец пути длинной в семьдесят с лишним лет. Перекресток, примыкание дорог, соединение, чтобы уже в какой раз попробовать решить неразрешимые противоречия, с помощью самого простого способа — убить. И сколько же раз это было? Нет смысла попробовать подсчитать. Только ведь сегодня слишком сильно отличается от вчера. Не стоит заблуждаться и обманывать себя, думая, вспоминая, что сильнее отличается выстрел от выстрела, чем сегодняшний день от вчерашнего дня. Нет! Времени совсем несложно прикинуться однообразным. Стоит поверить, но нет, основное заложено в тех, кто всего лишь является заложником безразличного временного пространства. Им чувствовать. Им определять. Всё отличается, всё меняется. И одно дело, когда дымом и запахом пороха затянуто всё вокруг, когда смерть и злоба стали необходимой повседневностью, где острым лезвием, расстоянием тысячи километров, пролегла фронтовая полоса. Через леса, города, села, овраги, поля. Через души, мысли, воспоминания. Через желание отомстить, и обязательно выжить. Если, в какой-то момент, уже не победить — выжить любой ценой. И сейчас…

…Когда обманом затихло всё, получило наименование мирной жизни. Постаралось спрятать то, чего укрыть нельзя. Успокоило время. Противно улыбнулось, произнеся: вот теперь, чтобы с еще большей откровенностью, с сумасшедшей выдержкой, которая успешно прошла испытание временем.  

Позвонив в дверь, Мирон замер, постарался одним махом убить в себе всякие размышления, и, слыша стук собственного сердца, превратился в ожидание, которое не имело права обмануть, но трепать нервы ему никто запретить не мог. Поэтому между первым и вторым звонком случилась полноценная минута, включающая в себе сумасшедший накал натянутой до предела тишины. Третий звонок последовал, минуя паузу. Напряжение зашкаливало, с ощущением ужаса полагая: неужели его нет. Уверенность не собиралась оставить своих позиций, говоря: не может быть, он должен быть здесь. А рука вновь коснулась пластмассовой кнопки. Не успело скомканное эхо покинуть пределов лестничной площадки, как Мирон отчетливо расслышал голос врага, проникший к нему через дверь: — Заходи, дверь открыта.

Подобного Мирон не ожидал, но смело оставил порог неприятеля за спиной.

“Он не мог видеть меня через окно, его окна не выходят на крыльцо” — это было последнее, что посетило Мирона, перед тем, как он увидел Глебова.

Константин Петрович, опирающийся на палочку, в черном пиджаке, на котором, бросаясь в глаза Мирона неистовым раздражением, сиял орден отечественной войны первой степени, под ним солидная наградная планка.

— Ну, вот и встретились — мрачным и глухим голосом произнес Мирон.

— Ждал тебя и не ошибся. Не мог ты отказаться от встречи со мной — произнес Константин Петрович, был он ниже Мирона ростом, но не уступал в остальном и даже выглядел крепче и основательней.

— Если бы не пришел я, стал бы ты меня искать? — спросил Мирон.

— Проходи на кухню, не место нам в этом коридорчике. Искал бы? Нет, не думаю, ни к чему мне — ответил Константин Петрович.

— Победителем себя считаешь? — произнес Мирон, опустившись на стул, Константин Петрович же отошел ближе к окну, только расстояние между ними было крохотным, исходило это из размеров кухни типовой, старой пятиэтажки.

— Считаю, так и было. Хотя, нужно сказать, что сомнения в том, кто из нас сейчас победитель, у меня имеются — ответил Константин Петрович, сделал два шага влево, оказавшись возле холодильника, откуда спустя секунду извлек бутылку с водкой, а после добавил к ней два граненных стакана.

— Правильно сомневаешься. Ничего у вас коммунистов не вышло. Другими мыслями людишки поганые живут и раньше другим жили. Каждому своя рубашка ближе к телу. Простая истина, нельзя всё время обманывать народец, как бы ни был он глуп — с вызовом произнес Мирон.

— Выпить, думаю, не откажешься — произнес Константин Петрович, пока не реагируя на избитые выводы своего врага.

— Не откажусь, только первым выпей из бутылочки своей — ответил Мирон.

— Не бойся, травить тебя не собираюсь  — произнес в ответ Константин Петрович, открыв бутылку, наполнил оба стакана ровно на треть, затем без всякого промедления осушил один из стаканов, закусив водку черным хлебом.

— Ладно — произнес Мирон и одним махом справился со своей порцией.

— Не смеши — произнес Константин Петрович.

— А водка у тебя хороша, не пойму почему, но ощущение, что не сейчас она сделана — произнес Мирон.

— Прав ты, бутылка из очень старых запасов. Не смогу объяснить, каким образом она у меня сохранилась, но теперь самое время с ней покончить — произнес Константин Петрович.

— Для особого случая берёг, так выходит, ну, вот он и настал. Лучшего повода уже точно не будет — выразил своё мнение Мирон.

— Вышло так, специально не планировал — произнес Константин Петрович и еще раз наполнил водкой стаканы.

— Авдеевы, соратники твои, давно в мир иной отошли? — спросил Константин Петрович, оторвав свой стакан от поверхности стола.

— Давненько, помнишь их — ответил Мирон, и они синхронно глянув друг на друга, покончили с налитой в стаканы водкой.

— Давненько — понятие растяжимое, а помнить, как же я могу забыть. Такое не забывается — произнес Константин Петрович.

— Ну, мы тоже вашего брата никогда не забывали. Тем более и повода не помнить точно не было — отреагировал на слова Константина Петровича Мирон.

— Могу представить, но всё же, когда братцы Авдеевы представились — упорно вернулся к своему вопросу Константин Петрович.

— Старший, в начале восьмидесятых, а младший его всего на пару лет пережил — ответил Мирон.

Глядя на двух стариков, находившихся на маленькой кухоньке, за таким же небольшим столом, на котором была постелена коричневатая скатерть, стояла наполовину опустошенная бутылка с водкой, два стакана, куски черного хлеба на белой неглубокой тарелке, и контрастирующее с чернотой хлеба, белое соленое сало, разместившееся на другой тарелке. Можно было подумать что угодно. Множество вариантов, начиная со встречи соседей по дому, продолжая, давно не встречавшимися родственниками, может что еще. Но уж точно никому бы не пришло в голову, что перед ними находятся лютые, непримиримые враги.

— Не успели тогда наши ребята их перехватить, жаль очень. Видишь, сколь еще лет им отпущено было — произнес Константин Петрович.

— На войне как на войне. Сам небось не один раз на волосок от смерти бывал. Бог тебя миловал, вот и нас поберег. А мне и вовсе посчастливилось дожить до тех дней, когда без всякой войны, а просто учитывая всю глупость и нелепость, помня наши жертвы и проклятия, рухнула ваша химера в одночасье.

Константин Петрович, слушая Мирона, еще раз разлил в стаканы водку. Не произнося слов, протянул стакан Мирону, тот закончив свое торжественное изречение, взял стакан в руку.

— Почему же без войны? Куда она делась? — спросил Константин Петрович.

Ничего не ответил Мирон. Он, глядя на своего врага, жадно заглотил водку.

— Кочинского помнишь? — спросил Константин Петрович, и Мирон вздрогнул, очень отчетливо вспомнив это же словосочетание, прозвучавшее из уст Василия Авдеева в далекие отсюда годы.

Константин Петрович же, поставив стакан на стол, почувствовал боль в области сердца и легкое, но отчетливое, головокружение.

— Как же не помнить — ответил Мирон.

Он уже не один раз и очень внимательно осматривал скудную обстановку кухни Глебова, соображая каким образом ему лучше осуществить задуманное. В кармане имелся хороший охотничий нож, но это лишь в крайнем случае, а так, ничего окромя табуретки, находившейся возле окна, в голову Мирона не приходило. Пришлось остановить свой выбор на этом нехитром предмете, уже представляя как, вложив всю возможную силу, он нанесет удар этой штуковиной по голове Глебова.

— В семьдесят первом году нашел этот подонок свою смерть — проговорил Константин Петрович.

— Кочинский? — переспросил Мирон.

— Он, удивил тебя, вижу — сказал Константин Петрович.

— Я думал, что его Аркадий застрелил еще в сорок пятом году — озадаченно, пытаясь что-то сопоставить, отреагировал Мирон.

— Вот видишь, как оно выходит. Друг другу вы даже доверять не могли. В этом и есть вся сущность вашего брата — тяжело, чувствуя ухудшение собственного состояния, произнес Константин Петрович.

— Комитетчики его выследили? — спросил Мирон, ему сейчас действительно стало интересно.

— Нет, его опознал Рязанцев, он же и порешил Кочинского, без всякого участия государственных органов. Кочинский ведь казнил всю семью Рязанцева, включая родителей, малолетних детишек, да, кому я говорю, ты же хорошо об этом знаешь — поведал Константин Петрович.

— Месть, значит — неестественно низким голосом проговорил Мирон.

— Ты ведь здесь именно для этого — спокойно произнес Константин Петрович и вновь сильная боль разлилась от основательно изношенного сердца, проникла под лопатку, последовала в левую руку.

Мирон же никак не отреагировал на слова Константина Петровича. Он должен был это учитывать. Он должен был понимать, что его враг не настолько глуп, чтобы предположить, что причина их встречи может иметь какой-то иной мотив. Поэтому Мирон хорошо знал это. Мирон был к этому готов. Но всё же открытое упоминание, такой странный нюанс — вот это осталось не учтенным и несколько пошатнуло степень полноценной уверенности в исходе дела, которую до этой секунды питал Мирон. Противник имеет свои замыслы. Противник знает, что их встреча после себя намерена оставить в живых только одного из них. По глазам Глебова, по его неторопливым движениям, сейчас это видел Мирон. Глебов размышляет подобно ему самому, а значит, что нет у него в мыслях ничего связанного с законом и прочими условностями. Глебову это безразлично. Глебову это вторично.

— Ты откуда знаешь о Кочинском? — спросил Мирон.

— Рязанцев мне лично рассказал — ответил Константин Петрович.

— Ну, мало ли что он мог наговорить — не согласился Мирон.

Константин Петрович молча поднялся со стула, Мирон внимательно наблюдал за каждым движением смертельного врага, преодолевая всё более ощутимое головокружение, подошел к одному из навесных шкафчиков, а через секунду на стол, прямо перед Мироном, легла серебряная цепочка, которая выглядела не совсем обычным образом, ибо компанию нательному крестику составлял, сделанный из всё того же серебра, человеческий череп.

20 

Слишком хорошо помнил Мирон эту вещицу, не хуже помнил он и ту казнь, когда Кочинский, Василий Авдеев, отец, десяток полицаев, включая самого Мирона, казнили семью Рязанцевых. Еще в тот день у них в гостях был некто Васютин — командир особого полицейского батальона, который квартировал совсем неподалеку, и в течение последней недели уничтожил три деревни вместе со всеми жителями. Долго в воздухе чувствовался привкус гари. Из воображения не выходил, сладостным отмщением, разбушевавшийся огонь, а уж за ним крики и вопли обреченных, что неестественно смешивали водку, немецкую речь, будничный смех в единое целое, пропитанное чувством совершенного превосходства, ведь германцы обнаглели настолько, что не хотели принимать прямого участия в карательных акциях. Оставались в стороне, принимая форму кругового оцепления.

Казнь через повешение проводили в присутствии большого количества народа, который с угрозами, криком и матом, пихая прикладами в спину, сгоняли на центральный сельский пятачок, возле здания бывшего райкома, а ныне местной оккупационной комендатуры, где сейчас и находился господин Кочинский, у которого на груди и болтался этот амулет, включающий череп и крест. И ведь даже в те дни, когда еще не было и намека на приближение грядущей катастрофы, этот аксессуар Кочинского казался Мирону несколько странным и не совсем естественным. Было в этом нательном предмете что-то не так. Не хотелось лишний раз задерживать взгляд. Да и, вероятно, сочетание, скорее, что это соединение, в котором беспощадные и мутноватые глаза Кочинского притягивались, составляли полное и единое целое с мрачным очертанием человеческого черепа, и совершенно лишним почему-то выглядел крест.

Согнали не меньше двух сотен человек. Плотник Емельян Борисов со своим сыном еще не успели закончить работу. Пахло свежей древесиной и летней перегретой пылью, смешанной с запахом полевых цветов. Как сейчас, как будто не случилось многих и многих лет, Мирон мог ощутить этот дурманящий запах летнего дня, ставшего историей, оставшегося навечно в далеком сорок третьем году. Удивительная особенность, но память запахов сильнее и ярче, чем на образы, действия, слова — они всегда приходят с запозданием, они всё время преодоления и усилия. Запахи же в этом не нуждаются. Один миг, — и полное погружение, которое подобно локомотиву начинает вытягивать за собой всё остальное.

 В людской толпе слышался ропот и проскальзывали еле слышные ругательства. Сразу несколько полицаев одергивали, предупреждали тех, кто высказывал недовольство. Плотник Емельян чуть не получил в морду от Василия Авдеева за то, что имел слишком кислую физиономию, и как казалось Кочинскому, намеренно затягивал работу.

Минуло десять минут. Всё было готово. Солнце слепило глаза, оно же безжалостно нагревало воздух и землю, с этим и всё остальное, включая господина Кочинского, который был по пояс голый, лишь подтяжки, лишь волосатый торс, на котором Мирон снова видел серебряную цепочку с крестом и черепом. Приговоренных к смерти выволокли из двухэтажного здания, где в подвале размещалась тюрьма. Из которой редко кто отправлялся в какое-то другое место назначения, изменив короткий и привычный маршрут, ведущий к неподалеку расположенному месту, где и закапывали убитых.  Забывая фамилии, имена, дату рождения и смерти — тех, кто имел несчастье попасть в сырой подвал, с низкими и вечно сырыми сводами потолков, с противным привкусом плесени, крови, смерти.

Приговоренных было пятеро. Трое взрослых и двое детей. Самому младшему недавно исполнилось шесть лет, и вряд ли этот мальчик что-то особо понимал. Нет, конечно, он не веселился, не улыбался, нет, он плакал. Но отчетливо виделось, что мальчишке лишь передается смертельная энергетика, идущая от взрослых, от в кровь разбитого лица родного деда, от ссадин и кровоподтеков на руках и ногах матери, от слез бабушки, и от, превратившейся в подобие собственной тени, сестры, которой уже успело исполниться целых четырнадцать лет, которая старалась сдерживать жуткий страх и слезы, как бы тяжело это ей ни давалось.

— Мальчишку отпустите ироды — смело проговорил плотник Емельян, обращаясь к Василию Авдееву.

— Заткнись сука! — злобно прошипел Василий, но этот короткий диалог всё же долетел до ушей Кочинского, который был настроен не настолько благодушно, как Василий Авдеев.

— Ерофей, Кузьма возьмите этого урода и хорошенько всыпьте ему, чтобы больше даже не думал открывать свой поганый рот! — громко произнес Кочинский, чтобы слышали не только те, кто находился рядом.

Емельяна быстро скрутили, еще быстрее потащили в сторону тюремных дверей. Никто не отреагировал на происходящее звуком. Кошмарная тишина, образуя вакуумные паузы, то и дело накрывала пространство. Длилось недолго, устроители расправы спешили напомнить о себе. Следом за ними, скорбная трепетная волна охватывала людей, в лица которых вглядывался Рязанцев-старший, стараясь запомнить, прочитать в их глазах стойкость и убежденность в скорой победе, в освобождении родной  земли от фашистской нечисти и их пособников, которые зачастую выглядели, в глазах своих же соотечественников, еще хуже, хотя бы от того, что говорили с ними на одном языке. И многие ведь были очень хорошо знакомы. Одни из них ожидаемо примкнули к оккупантам, а вот иные сумели удивить, и это было самым пакостным и неприятным.

Появился Аркадий Авдеев, его сильно болтало и он чуть не упал всего в нескольких метрах от Кочинского. Рядом с Кочинским находился Васютин, который выглядел куда более подтянутым и серьезным. Взгляд Васютина не позволял себе ни грамма развязности. Хищные глаза, в сочетании с орлиным носом, просверливали людей насквозь и не было и тени сомнения в том, что Васютин уже сейчас взглядом выискивает следующих претендентов на эшафот.

Аркадий Авдеев сумел удержать равновесие, но всё же уронил из рук деревянные таблички, на каждой из которых было написано лишь одно слово “партизан”.

— Помоги, что стоишь! — грубо крикнул Аркадий, обращаясь к молодому парню, носившего фамилию Кузьменко, находившегося ближе всех к Аркадию и откровенно считающего ворон, смотря куда-то в сторону, думая о чем-то своем, по всей видимости, не особо интеллектуальном, поскольку Кузьменко слыл парнем незлым, но явно недалеким.

Кузьменко бросился на помощь Аркадию, а через несколько секунд возле них оказался Кочинский.

— Напился сука. Говорил тебе тварь, чтобы этого не было — прошипел Кочинский и попытался схватить Аркадия за отворот пиджака, но из этого ничего не вышло, Аркадий одним движением отпихнул Кочинского, произнеся приглушенно: — Пошел ты.

Секунда повисла паузой. Аркадий медленно, но демонстративно, приподнял дуло своего автомата на Кочинского.

— Обнаглел тварь — тихо проговорил Кочинский, поступал он так, чтобы как можно меньше местных жителей слышали разборки внутри, так и не ставших монолитным сообществом, настоящих русских патриотов, которые на языке местных жителей имели несколько иные наименования, включающие в себя; изменники, иуды, сволочи.

— Прекрати — вмешался в стычку Кочинского и Аркадия Николай Полетаев, он резким движением оттолкнул Аркадия, он оказался между Аркадием и Кочинским.

Кочинский сдержал гнев, Кочинский показательно выглядел спокойным. Таблички нашли своё место. Ужасно выглядела одна из них, болтаясь почти у самой земли, поскольку слишком длинной оказалась нашейная веревка, и еще не успел, ей под стать, вырасти шестилетний партизан. Продолжали, с интонацией ужаса и ненависти, шептаться бабы. Напрасно пихали их прикладами винтовок полицаи.

— Молчите суки дранные, вон с Кочинским стоит деятель, он с вами не станет сюсюкаться. Хотите, чтобы его хлопцы у нас здесь всё пожгли, вместе с вами — старался увещевать баб Кирьян Санько.

— Пресекать такие выходки нужно самым жестоким способом — произнес Васютин, когда Кочинский вновь оказался рядом с ним, и когда тяжелым выдохом началось действо одновременной смертной казни.

Кочинский никак пока не отреагировал на слова Васютина. Он смотрел, как из-под ног приговоренных вылетела длинная подставка, как затрепыхались натянутые веревки…

— Нужно избавляться от таких людей. Иначе получишь пулю в спину — продолжил Васютин, приведение приговора в исполнение его несколько не интересовало.

— Сложно, в этой ситуации замешан сам Шнейдер, который считает себя изыскано умным и очень любит разные психологические игры — наконец-то ответил Васютину Кочинский.

— Не завидую, слышал об этом. Разделяй и властвуй — мрачно произнес Васютин — Всё равно что-то необходимо придумать. Отправляй своих недоброжелателей почаще в дело. Война есть война — продолжил Васютин.

— Есть у меня много вариантов — задумчиво произнес Кочинский.

21

— И вправду его вещица — произнес Мирон, а Константин Петрович, присев на табуретку, вытащил из внутреннего кармана пиджака белый тюбик с таблетками.

Некрепкой, трясущейся рукой Константин Петрович начал открывать крышечку, которая не поддалась сразу. Мирон же внимательно наблюдал за этим незапланированным обстоятельством. Мгновенно в голове Мирона появилась простейшая идея, отменяющая всякое участие физического воздействия. Теперь нужно просто протянуть время. Дождаться, когда врагу вновь понадобится лекарство, тем более таблетка, которую успел принять внутрь Глебов, не очень-то ему помогла. Это было видно по его лицу, по сдавленному тяжелому дыханию, по той отдышке и слабости, что накрывали Глебова с головой.

— Скажи мне, что связывает тебя с внучкой Василия Авдеева, если бы не это, то, скорее всего, я не оказался бы здесь — спросил Мирон и сам разлил остатки водки по стаканам.

Константин Петрович на какое-то время задумался. Сидел молча и смотрел, не отводя глаз, на своего смертельного врага.

— Врешь, ты сюда явился не за этим. Не думай, что я не понимаю того, что движет тобою, что не дает покоя. Здесь время не имеет силы. Подобное не в его власти — хрипло и низко проговорил Константин Петрович.

— Ты прав, но от чего-то не захотел учесть самого простого. Когда долго ждешь, то неминуемо привыкаешь к этому, тогда страсть и злоба выглядят несколько иначе — произнес Мирон и выпил водку.

Опьянения Мирон не чувствовал совсем. Слишком велико было напряжение, и от того тяжело давалось каждое слово. Путались в голове мысли, одни из которых должны были отвечать за продолжение разговора, другие, с маниакальной жаждой, крутились возле осуществления находящейся буквально в одном шаге целью. Только и это было еще не всё. Имелась третья часть, возникшая прямо сейчас, не заявляющая о себе до того, пока судьба ни свела их один на один.

Перед Мироном был противник, который уже неоднократно брал верх в их длительном противостоянии. И пусть данное можно было посчитать условным, поскольку Глебов был не один, но и он Мирон не был лишен своих соратников. Так было, но нет этого сейчас. Прошло время — теперь один на один. Никого больше нет. Одни уже тогда канули в безвозвратное прошлое, следующие присоединились позже. Некоторые, уже немногие, держались долго, увидели много интересного, чего не ожидали ни с той, ни с другой стороны. Но все неизбежно ушли. И вот остались только они вдвоем. Остались один на один, лицом к лицу. Наплевать на то, что всё изложенное может статься косвенным и образным. Не под силу обозначениям отменить простейшей истины. Которая жизнь, которая давно отложенная смерть.

— Месть либо есть, либо её нет — произнес Константин Петрович.

— Я не о том тебе сказал. Я о том, что стерлось, пока тебя не увидел — мрачно произнес Мирон.

Все последние дни Константин Петрович ждал Мирона. Была четкая уверенность в том, что их встреча неизбежна, что она продиктована самим временем, которое не откажется от того, чтобы наконец-то была поставлена последняя точка.

Для этого в ящичке кухонного стола лежал большой, хорошо наточенный,  нож, который, даже при помощи ослабевшей руки, легко должен будет покончить с бывшим полицаем, фашистским холуем и карателем. Не должна дрогнуть рука. Ничто не должно вызвать и толики сомнения. Всё должно свершиться так, как и положено. Совсем неважно, что успела стать фактом многолетняя отсрочка.

Но в самый неподходящий момент, помогая врагу, начало подводить собственное сердце. Константин Петрович держался из последних сил. Всё более сильная боль разрывала грудную клетку, от этого мутилось в глазах, и неприятный облик Мирона то и дело раздваивался.  Перед Константином Петровичем возникало два Мирона. Один старый, такой же как и он сам, ставший воплощением чудовищной дряхлости и ветхости, а другой, тот что явился сюда из далекой осени сорок четвертого года. Смеющийся злыми глазами, уверенный в себе, находящийся подле своих старших покровителей, которые виделись Константину Петровичу как наяву. Отлично можно было почувствовать запах свежего перегара, исходящий от Аркадия Авдеева. И провалиться прямо на этом на месте, если сейчас Константин Петрович не видел, как Аркадий хлопает Мирона по плечу, как что-то ему говорит. Жаль, что слова карателя и изменника не могут преодолеть временного барьера, поэтому лишь открывается рот. Мирон же отвечает, Мирон старается делать это резче, показывая Аркадию, что он уже не пацан, что уже давно пришло время, чтобы оставить подобное обращение в прошлом. В одном шаге, улыбаясь, выпуская кольцами клубы папиросного дыма, Василий Авдеев.

— Ну, так что на счет моей внучки? Я спросил тебя, ты мне не ответил.

Слова Василия Авдеева застряли в голове Константина Петровича. Звук, с некоторым опозданием, занимал своё место, заставляя Константина Петровича думать о том, что так и должно быть. Свет, видение, зрение всегда опережают звук. Как молния, появляющаяся раньше, чем раскат грома. Всегда подтверждая незыблемые законы физики, где скорость света кратно превышает скорость звука.

— Она уже не твоя внучка. Придется тебе принять это. Наша власть сделала своё дело, заставив тебя и тебе подобных скрывать своё прошлое, прятаться и постоянно лгать. Вот поэтому и потеряли связь со своими потомками. Поэтому исчезнете вы с печатью вечного проклятия. Ничто не сможет вам помочь. Никогда ваши же отпрыски не смогут вас принять, останется им, в лучшем случае, молчать о вашем существовании, спрятать вас, придумать для вас другую жизнь. Чужую жизнь. Сделать еще раз то, что уже вынуждено сделали вы сами. Она уже не Авдеева — она Кривицкая. Представляешь, какой ужас. Перевернулось всё с ног на голову. Теперь Марина больше внучка того человека, которого вы убили много лет назад, чем твоя Василий Авдеев.

В сознании Константина Петровича всё плавало, металось и не связывалось. Он говорил очень тяжело с вымученным хрипом, продолжая смотреть Мирону в глаза.

А Мирон был совсем не против принять на себя роль Василия Авдеева. Потому что спустя семьдесят с лишним лет не было между ними уже никакой разницы. Мирон давно принял на себя все обязанности братьев Авдеевых и остальных своих идейных соратников. Он Мирон стал воплощением всех их. Он Мирон превратился в единственное число, выделенное из множества в процессе естественного сокращения.

— Хочется тебе так думать Глебов. Хочется тебе считать, что твоими умирающими устами глаголет истина. Но это не так! — с чувством внутреннего ликования, наблюдая за тем, что враг находится на волосок от смерти, произнес Мирон.

Константин Петрович уже не мог ответить. Не было на это никаких сил. Лишь понимание, что необходимо подняться на ноги, чтобы закончить затянувшийся диалог, и не было сомнения в том, что за слабостью, пришедшей не ко времени, Мирон Полетаев не сумел разгадать его замысел, был не готов к такому развитию событий. Но поднявшись из-за стола, Константин Петрович получил внутренний выстрел в сердце. Тело закачало, стало темно в глазах. Рука потянулась за тюбиком с таблетками. Только сильная тряска в конечностях убила последнюю надежду. Пальцы не удержали тюбик с лекарством, он упал на стол, между Константином Петровичем и Мироном. Той же рукой Константин Петрович потянулся к лекарству, но Мирон успел быстрее.

— Дай сюда — еле слышно прохрипел Константин Петрович.

Мирон лишь грубо оскалился, а спустя секунду произнес: — Странная вышла у нас развязка.

Теряя равновесие, Константин Петрович опустился на стул. Он уже ничего не мог различать. Его затягивала черная воронка, в которой не было слов, не было воздуха. Оставались лишь угасающие остатки слуха.

— Подожди Глебов, ты не ответил мне на самый важный вопрос. Почему твой отец не убил меня? Слышишь, ты сука! Почему он не застрелил меня вместе с отцом и матерью!

Отголоски слов Мирона устремились следом. Догнали стремительное движение на самом излете, и именно в тот момент, когда слились они с четко различимым запахом вечернего, летнего леса, переход был завершен.

22

Дорога делала поворот. Стена леса подступала почти вплотную к желтому, сейчас довольно влажному, песку, который и составлял основание узкой, местами имеющей глубокие выбоины, дороги. Конечно, оккупанты старались насколько могли, и к этому времени большие участки леса, находящиеся вдоль дорог, были выкорчеваны, с помощью местного населения, которое фашистам не составляло особого труда принудить к любому виду работу.

Вырубили много, но сюда не дошли. А миновать это место каратели из особого полицейского батальона, под командованием Штруца и Васютина, не могли. Тихим шелестом двигалась над головой Кости листва берез. Взгляд раз за разом притягивался к красным гроздьям калины. Тишина,  почти полное отсутствие звука. Так как будто никого здесь нет. Лишь очень изредка, лишь вынуждено проскальзывает спертое дыхание товарищей и иногда слышно, как тикают трофейные часы на руке отца, который находится рядом, всего один человек сейчас разделяет отца и сына. Время же не хочет согласиться с ходом отцовских часов, от того подозрительно долго тишина скрывает не только их, но и дорогу, которая и должна озвучить приближение врага задолго до того, как появятся несколько мотоциклов, за которыми последуют бронированные автомобили, прикрывающие грузовики, в которых и находятся главные действующие лица. Сильно нуждающиеся в том, чтобы как можно быстрее, как можно больше их было отправлено на тот свет прямо сегодня, на этой самой лесной дороге. Очень далеко от центральных, грохочущих множеством орудий, тысячами танковых траков, сотнями авиационных моторов, фронтов.

— Неужели дезинформация — очень тихо обратился отец к Василию Панкратову.

— Нет, что-то их задержало в последний момент или что на дороге. Дезинформации быть не может. Сам ведь знаешь — ответил отцу Панкратов.

— Ерофей, мотоциклистов пропускай. Подрывай фугас под первым броневиком — еще тише напомнил отец Ерофею Микиенко, находящемуся в стороне, но ведь уже упоминалось о присутствии совершенной тишины, поэтому Ерофей хорошо расслышал обращенные к нему слова.

— Знаю, командир — просто отреагировал Ерофей, а Костя сразу после этого короткого диалога отвлекся.

Глаза встретились с тем, что вторглось сюда не ко времени, с тем, чего точно не должно было быть в этом месте. Костя всмотрелся внимательней, на несколько секунд забыв о том, что должно поглощать его мысли и ощущения. Он видел человека, который находился на расстоянии всего десять-пятнадцать метров, присутствуя молча, смотря в их сторону, но, не имея никакой возможности им хоть чем-то помочь, ведь этот человек являлся давно разложившимся трупом.

Спиной прислонившись к мощному стволу березы, так и застыл. Рядом с тем, что когда-то было правой рукой, лежал мертвый пистолет ТТ. Почти нетронутыми выглядели краски капитанских петлиц, отодвигающих время, возвращающих лето сорок первого года, в котором навечно остановилось дыхание капитана, которое нашло для него последнее, неестественное пристанище. Чтобы долго не пришлось ему видеть рядом с собой людей. Чтобы не мог он больше участвовать в том, что осталось недоделанным, что заставило обреченным бессилием нажать на курок. Совершив единственно возможное, чтобы сохранить честь и не нарушить присягу.

Мощнейший взрыв фугаса вернул Костю к происходящему здесь и сейчас. Фашистский броневик буквально подлетел в воздух на несколько метров. Такой была сила взрыва, а следом за ним сразу заговорили два пулемета, к ним мгновенно присоединились винтовочные и автоматные выстрелы. Самыми важными были первые минуты, в течение которых и планировалось уничтожить как можно больше вражеской силы, воспользовавшись привычным преимуществом внезапности, не забывая о том, что через какой-то отрезок времени всё неизбежно изменится. Потому что возьмет своё неоспоримый перевес в живой силе и технике, который и летом сорок третьего года почти постоянно был на стороне противника — но это здесь, пока еще в глубоком тылу, где была своя война, имеющая характерные особенности, зачастую куда более сложная своим драматизмом, чем бескомпромиссная борьба фронтов. Только эти многочисленные маленькие войны имели не меньшее значение, да именно так, ведь здесь, находясь в оккупации, люди поднявшие оружие, люди героически отдававшие свои жизни за свободу и победу, — поднимали дух всех остальных. Они показывали, что борьба продолжается, что они каждым выстрелом, каждым убитым изменником и оккупантом приближают сюда возвращение Красной армии, а она ни на секунду не забывает о том, что и здесь идет война, что здесь её не просто ждут, а, находясь в тяжелом положении, помогают ей, убивая врага, сдерживая в тылу его значительные силы.

Первый грузовик был превращен в подобие решета. Не менее десятка фашистских пособников закончили свою гнусную деятельность окончательно, найдя последнее пристанище на влажном песке, возле колес горевшего автомобиля. Другие из них успели разбежаться в разные стороны, уткнулись в землю, начали стрелять в направлении партизан. Происходящее имело хаотичный характер, поскольку сильное задымление мешало обзору, поскольку несколько разорвавшихся гранат загнали второй грузовик мордой в придорожный кустарник. Тем самым еще сильнее затруднив видимость предателям и оккупантам, которые продолжали умирать, продолжали метаться из стороны в сторону, пока что не причиняя никакого урону партизанам. Конечно, время ограничено. Конечно, Васютин и его заместители успели многому научиться на собственной шкуре. Поэтому, не стоит удивляться, что спустя какие-то минуты каратели успели сгруппироваться, начали вести прицельный и довольно мощный ответный огонь. Да и три последующие машины практически не пострадали. Их вооруженные пассажиры не просто пришли на помощь своим собратьям, но и спустя несколько минут начали поджимать партизан с правого фланга.

Костя палил из своего автомата, даже не стараясь особо целиться. Стреляли, и справа, и слева, товарищи. Еще несколько фашистов отправились к своим праотцам. Замертво ткнулся лицом в зеленый мох Николай Стрыгин. Быстро сменил позицию опытный Иван Сергеев, и через считанные секунды его пулемет заговорил под другим углом, осаживая противника, который продолжал наседать с правой стороны. Черным дымом пылал подбитый броневик. Почти до основания сгорел первый грузовик. Яростным огнем пылал тент второго автомобиля, из-под которого работал по партизанам вражеский пулемет. Невообразимый свист смерти накрывал пространство, напоминая о том, что давно не было настолько серьезного столкновения. И уже сейчас было ясно, что главной цели достигнуть не удалось. Васютин и Штруц не пострадали, они умело прятались за спинами своих подчиненных. Костя отчетливо слышал надрывный матерный крик Васютина, который не в состоянии была перекрыть никакая какофония разогретого до предела оружия, и вместе со всем этим, вместе с усилившимся последней минутой ветром, начало быстро темнеть. Солнце уже до этого находилось низко, опускалось за верхушки деревьев. Но сейчас, когда основная фаза боя исчерпала себя, когда нужно было спешно отходить вглубь лесного массива, под защиту двух больших болот, на помощь отряду поспешила ощутимая поддержка с самого верха — плотные, низкие тучи, моментом сорвавшиеся вниз капли холодного дождя — подоспели вовремя, изменили световую обстановку, ухудшив видимость кратно.

— Отходим, спокойно, но без промедления — резким отрывистым голосом скомандовал отец Константина, и четко, каждый зная своё место, отряд начал, не прекращая огня, втягиваться в чащу хорошо знакомого леса.

Спустя каких-то пять минут стрельба практически прекратилась, лишь отдельные очереди и выстрелы. Мгновенно смолкло, минутой поспешило отдышаться. Каратели из особого полицейского батальона, изменив своим правилам, отказались от преследования партизан. Они всего лишь обозначили это намерение, вступив внутрь партизанских владений на какие-то сто-двести метров, после вернулись восвояси, получив приказ Васютина.

 Но именно в этот момент произошло страшное. Пригибаясь, короткими перебежками, Костя бросился вглубь леса, выполняя приказ отца и своего командира. Две короткие очереди, оглянувшись, ушли  в никуда. Костя распрямил спину, сорвавшись вполоборота, преодолел пять метров, как место под левой лопаткой обожгло нестерпимым огнем. Следом и сразу разлилась сильная и жгучая боль, накрывшая всё тело, сделавшая ноги ватными. Мелькнула секундочка, и Костя упал на правый бок. В нескольких метрах от него находились двое товарищей, пусть их контуры расплывались в глазах, пусть, отдалялись и приближались в одну долю мгновения, только самое главное заключалось не в этом, а в том, что они не обращали на Костю никакого внимания. В это невозможно было поверить. Обожженное сознание отказывалось принять столь странное обстоятельство. Чтобы двое проверенных, старших товарища бросили раненного, оставили его, не убедившись в том, что он мертв. Нет, такого быть не могло. Такого никогда не было.

Костя попытался крикнуть. Сделать этого ему не удалось. Он лишь сумел приподняться на левом локте — это причинило сильнейшую боль и тут же всё поплыло перед глазами. Стволы деревьев сливались, прятались друг за друга. Небо опустилось к самой земле. Придавило, втоптало в песчаный грунт с невероятной силой, выдавив из-за рта кровавую слюну. С огромным трудом преодолев сумрак головокружения, на какие-то секунды восстановилось зрение. Костя пытался отыскать своих, но никого возле него не было. Еще звучали отрывочные выстрелы. Отдаляясь, становясь реже, уходили далеко в левую сторону. Попытка сдвинуться с места провалилась. Костя был вынужден упасть на живот, был вынужден не двигаться, тяжело дыша. Так прошли десять минут, внутренним хрипом — не было сомнения, что этим всё должно было закончиться. Тем более настигшая темнота окончательно пропитала собою всё. На лицо налипли травинки, мелкие листочки и сосновая хвоя. Руки ощущали холодную влажность, ставшую частью земной поверхности.

Костя всё же сумел двинуться ползком. Каждый преодоленный метр сковывал ледяной влажностью. Дышать было тяжело. Еще тяжелее ощущать и понимать, чувствовать, как тело покидают последние пульсирующие остатки жизни. В стороне, не имея определенного направления, остались сто метров. Низкие ночные тучи, сделав своё дело, одна за одной, вереницей оставили небосвод, освободив пространство на усмотрение полной луны, которая торжественно дарила свой дурманящий серебром свет, будучи единственным свидетелем того, что происходит с окончательно потерявшим всякие силы Костей. И Костя остановился. Дальше двигаться он уже не мог. Всё слабее и слабее стучало сердце. Всё явственнее виделись мелькающие  облики и фрагменты. Всё сильнее заявлял о себе смертельный холод, подчинивший движение крови. Случилась всего одна минута, после Костя потерял сознание.

Открыв глаза, вернувшись в пределы осознания, Константин увидел прислонившегося к дереву командира Красной армии, которого освещала луна, висевшая прямо сверху, светившая в полную мощь, ничего не собирающаяся скрывать. Пустыми глазницами смотрел командир на Костю. Неподвижной была, лишенная кожи и мяса, выброшенная вправо рука, и всё так же покрытый налетом грязи и ржавчины, на своем месте, оставался тяжелый пистолет системы ТТ. Лунный свет мягко падал на петлицы, он же касался ремня и кобуры, он же заставлял Костю почувствовать пришествие успокоения. Чтобы осталась только одна мысль. Чтобы ничего больше не беспокоило. Он не зря истратил последний запас сил. Он не зря преодолел эту сотню метров. Ему суждено навечно закрыть глаза, находясь рядом с погибшим командиром.

Костя, из последних сил, плохо ощущая себя в пространстве, сумел приподняться, а следующим движением сделал то, что не получалось до этого, он принял положение сидя. Крепкий ствол дерева стал опорой. Рядом находился старший товарищ. Теперь только закрыть глаза. Теперь принять полное и окончательное спокойствие, навечно оставшись в пространстве, которое принято называть малой родиной. Несколько вдохов и выдохов. Голова упала на грудь. Всё было закончено темной воронкой, устремившейся прочь с огромной скоростью, прорезаемой вспышками света и всё более неестественным нарастающим звуком.

Кто-то теребил Костю за плечо, кто-то делал это всё более настойчиво. Костя легко открыл глаза. С ощущением юной резвости поднял голову вверх. Перед ним стоял улыбающийся капитан. Его лицо было гладко выбрито, в его глазах мерцали возбужденные искры, а в правой руке блестел новизной тот самый пистолет.

— Вставай боец! Пришло время! — радушно, с ощущением переполняющего восторга, произнес капитан, протянув Косте руку, чтобы помочь подняться.

Костя не стал противиться. Костя мог бы вскочить на ноги и без посторонней помощи. Сильные раскаты грома заполняли всё вокруг. Свет отодвигал темноту. Двигалось сама плоскость. Согласившись с происходящим моментом, отступали границы времени.

— Пора! — закричал капитан, увлекая Костю за собой.

Костя бежал быстро. Костя кричал настолько громко, что не мог различить собственного голоса, который сливался с огромным множеством голосов. Костя обернулся, Костя бросал взгляды по сторонам, чувствуя невероятный прилив сил. Рядом с ним, со всех сторон, впереди и позади, настолько насколько могли различить глаза, в атаку, в грандиозную атаку, бежали солдаты. Их огромное количество не умещалось в сознании. Четко и акцентировано делилась плоскость. Она же смешивала, она настаивала на своем. И прямо на глазах, тут и там, везде, из земли поднимались войны. Рядом с ними, сохраняя части неизвестного, двигались в атаку реальные танки. На штурмовку, сотрясая моторами слух и землю, заходили наши героические Илы. Множество, умноженное на многократность, разрывалось взрывами и сполохами, обозначая ревом и свистом работу родных и близких Катюш. Живые солдаты не видели рядом с собой своих погибших товарищей, но чувствовали их присутствие, отлично понимая ту общую целостность, от которой не уйти, не отказаться.

Костя стрелял, хоть его пули и не достигали цели. Костя кричал, хоть его голос и тонул в страшном гуле других голосов. Быстро сменялось пространство. Еще быстрее менялись картинки. Города, леса, дороги, мосты, реки, с ними вечер, ночь, утро, день — всё проскальзывало и всё закреплялось. В безысходной панике, забыв обо всем на свете, прочь, на запад, в ужасе бежали немцы, румыны, венгры, итальянцы, поляки, французы и много прочих индивидов, представляющих явившуюся сюда незваным гостем коллективную Европу. Прочь, назад, на запад. Сквозь закат, смешавшись с восходом и километрами. Прихватив с собой отвратительные рожи предателей и подонков всех мастей и званий.

23

Еще десять минут, полноценных десять минут, Мирон оставался на прежнем месте, сидя за столом, прямо напротив мертвого Глебова, который прислонившись спиной к стене, уронил голову на грудь, чуточку влево. И  что-то сопоставимое с вечностью наполняло сознание Мирона. Слишком драматичным был момент. Нельзя было избавиться от него одной лишь минутой. Точно, что не могли что-то изменить и эти истекшие десять минут. Так же глухо и напряженно стучало сердце. Таким же тяжелым и сдавленным оставалось дыхание. А рядом, на глазах, что можно дотянуться рукой, продолжал остывать труп извечного врага. Нужно было переключиться, нужно сбросить это дьявольское ощущение, давившее всё сильнее и сильнее. Чего явственно не достает? Что настолько притупилось, если и сейчас продолжает обманывать. Главное, последнее дело не имеет права на подобное чувство опустошения. Нет, категорически нет, ведь еще недавно кипела неистовая ненависть. Сколько раз приходил еще живой отец, за минуту, за пять секунд до того, как пистолет врага переведет жизненный цикл на до и после. Сжатыми в узенькую полоску были губы матери. Ничего кроме презрения и ненависти не выражали её глаза. Он же Мирон всё помнил. Сам господь бог, вернувшийся в эту проклятую страну после долгого перерыва, направил сюда, в этот город, Глебова. Он господь бог сделал так, чтобы Мирон оказался в этой квартирке, чтобы осуществил то, о чем так долго мечтал.

Свершилось, всё ведь свершилось. Враг повержен. Поставлена последняя точка. Ну, от чего такое муторное ощущение? Неужели Глебов был недалек от истины, и часть главного успела надломиться. Ведь нет покоя и удовлетворения от того, что родные внуки его самых близких соратников сейчас находятся всего в тридцати метрах от него, и они ему враги! Нет в этом никакого сомнения. Не получиться обмануть самого себя. В никуда, окончательно ушли Василий и Аркадий Авдеевы. Растворились, сгинули…

Громко зазвонил старенький телефон, находящийся в маленьком коридорчике. Мирон вздрогнул, посмотрел на мертвого Глебова. Дальше стоически стерпел пять или шесть настойчивых, дребезжащих звонков. Глянул на часы и только после этого аккуратно вернул тюбик с таблетками в карман пиджака Глебова, предварительно вытерев его кухонным полотенцем, проделал то же самое со стаканами и бутылкой, а уже после этого подумал, что ничего этого делать было не нужно, что это, в любом случае, не имеет никакого значения. Что так, что сяк. Его старый враг отошел в мир иной самостоятельно. Он лишь ускорил этот процесс. И не одна, даже самая пытливая, голова никогда не сможет предположить каким образом развивались события, перед тем, как не стало девяностолетнего старика. Стоит ли вообще об этом, — если даже, — то всё одно, ему Мирону наплевать.

Вновь, и как показалось, еще громче зазвонил телефон. Полная тишина, царившая в квартире, дополняла звук, он метался между стенами, пронизывал уши Мирона, неприятным осадком застревал внутри.

“Кто-то ему настойчиво звонит. Нужно уходить отсюда” — подумал Мирон.

Приоткрыв входную дверь, Мирон осторожно и внимательно осмотрелся. Его могли увидеть через дверные глазки, правда вероятность подобного ровнялось нулевой погрешности, но исходя из своего большого опыта, Мирон всё же думал об этом, спускаясь вниз, открывая подъездную дверь, спускаясь с небольшого крылечка, ровно до того момента, пока ни увидел спешащих к дому Марину и Алексея. Вот тут мгновенно пропали бесполезные мысли. Одним лишь взглядом вернулась основная часть реальности. Мирон ускорил движение, скрылся за углом (благо подъезд был крайним) По выражению глаз Марины Авдеевой, по её уверенным шагам, Мирон понимал, что сейчас они кинуться в квартиру Глебова, еще подумал о том, что в двери недруга не было защелки, что не проверил карманы убитого, чтобы закрыть дверь ключом.

Идти было тяжело. Дышать еще тяжелее. Мирон остановился, сел на небольшую скамейку в соседнем дворе.

“Ничего плохого в этом нет. Напротив, будет интересно узнать, каким образом поведут себя потомки моих лучших друзей” — испытывая прилив некоторого волнения, смешанного с заслуженной усталостью выполненного долга, подумал Мирон.

Часть четвертая

Исход

1

Марина неподвижно стояла у окна. Алексей сидел на табурете, рядом с мертвым Константином Петровичем, спина которого прислонялась к стене, голова упала на грудь. Ладошка правой руки разместилась на коленке правой ноги, а левая рука повисла в свободном положении. Глаза были закрыты, и ничего не напоминало о том, что жуткий дед Мирон еще несколько минут назад был здесь.

— Похоже на обычный сердечный приступ — тихо проговорил Алексей.

— Не может быть ничего обычного, если здесь был этот человек — не поворачиваясь от окна, произнесла Марина.

— Почему ты так думаешь? Вполне возможно, что между ними произошел слишком эмоциональный разговор, который и вызвал сердечную недостаточность — попытался настаивать на своём Алексей, и Марина, как медицинский работник, могла с ним согласиться, но не в одной медицине виделось произошедшее здесь.

Слишком просто выглядело бы всё. Слишком уж правдоподобным — таким, чего быть не могло. Один образ мрачного, лысого старика, который, что тень, что отголосок умершего — уже опровергал всё правдоподобное, делал простое невозможным, и напротив, всё имеющее неоспоримый злобный умысел лежало буквально на поверхности.

— Нужно позвонить в полицию и вызвать бригаду медиков, чтобы зафиксировать смерть — произнес Алексей, после продолжительной паузы.

— Нет — резко отреагировал Марина.

— Почему? — удивленно произнес Алексей — Нельзя же оставить человека. Неизвестно ведь, когда здесь кто-то появится — продолжил он.

Марина не ответила сразу. Алексей подошел к Марине, он сейчас так же смотрел через оконное стекло. Взгляд уперся в двух старушек, находящихся несколько правее от центра окна. Каждая из них держала в руках пакет, с логотипом магазина, расположенного в непосредственной близости. Та старушка, что была ниже ростом, больше молчала и постоянно подтверждая слова подруги, одобрительно кивала головой. Её собеседница, бывшая на голову выше ростом, не умолкала ни на секунду. Марина и Алексей хорошо могли это видеть. Не могли слышать, но были совершенно уверены в том, что разговор женщин касается чего-то настолько житейского, настолько далекого от того, что произошло в десяти метрах от них, что движущийся, с помощью усилившегося ветерка, воздух может предать это без всякого участия воображения. Просто открыть страницу, которая ни к чему не имеет никакого отношения или, напротив, является безусловно всем, отстранившись от странностей и теней, от углубления в прошлое, от его насущной связи с настоящим, которое наполнено самым важным из того, что вообще может быть, в котором цены на продукты и коммуналку, дети, внуки, автобусы, поликлиника — всё то, чего не избежать, всё то, чем так естественно наполняется жизнь, не замечающая упавших с клена двух листочков.

— Марина, почему нет? Мы с тобой медики — произнес Алексей.

— Почему нет? Потому что мы с этим связаны. Разве ты не понимаешь? Мой отец, вся его деятельность. И вдруг, ты думаешь, что этот старик станет молчать? Нет, мне кажется, он будет рад рассказать всем и обо всех. А мы, мы часть его, как бы страшно это ни звучало. Мы не имеем ничего общего с Константином Петровичем, а с этим стариком мы близкая субстанция — Марина говорила тяжело, она была на грани слез, чувствуя собственную беспомощность.

— Послушай, разве мы в чем-то виноваты? Разве мы жили как-то не так или сделали чего-то плохого? Я не могу тебя до конца понять — акцентированно, глядя Марине в лицо, произнес Алексей.

Марина спокойно выдержала. Она так же не отводила своих глаз и ответила неожиданным образом.

— Леша, а ты уверен, что твоя фамилия настоящая?

Алексей тяжело, демонстративно выдохнул, понимая, что сейчас прозвучавший вопрос не имеет права остаться без ответа, не может и отделаться штампованной отговоркой.

— Нет, я сейчас уже не в чем не уверен — честно, именно то, что и было на душе произнес Алексей, посмотрел на застывшее тело Константина Петровича, стараясь представить развитие событий на этой кухне, которые случились всего каких-то полчаса назад — Нет никаких следов борьбы, ничего такого здесь не происходило — добавил Алексей, а Марина сохраняла молчание, думая о чем-то своем.

Уже целых пятнадцать минут находились они в чужой квартире, хозяин которой был мертв.

— Я не знаю как, но этот старик убил Константина Петровича. Он за ним следил, он хотел отомстить, это и случилось — произнесла Марина, в этот момент она наконец-то отошла от окна, за которым по-прежнему разговаривали двое старушек и так же шелестела листва клена, украшающего собой скудный пейзаж, в котором имелись давно нуждающиеся в обновлении лавочки, песочница, карусель, беседка.

— И всё же нужно звонить. Говорить же вряд ли стоит. Ты была знакома с умершим. Мы просто зашли в гости. И даже если начать рассказ, то нет уверенности, что кто-то примет это всерьез, да и ты сама этого не хочешь — несколько отрывочно, как-то несвязно проговорил Алексей, чтобы совместить необходимость и невозможность.

— Нам необходимо будет встретиться с этим страшным человеком. Я уверена, что старый фашист с огромным удовольствием и гордостью мне обо всем расскажет. Еще сегодня у меня состоится разговор с отцом — Марина говорила нервно, напористо.

— Ты уверена? — спросил Алексей.

— Я не могу объяснить простыми словами то, что чувствую. Но нет сомнения в том, что происходит что-то странное. У меня ощущение, что ничего не закончено, а всё только начинается, и самое необычное — это наша встреча Леша. Всё то, чего я так долго ждала, о чем мечтала, что сейчас стало реальностью — находится под вопросом.

Голос Марины изменился. Стал значительно мягче и теплее. Часы отсчитали еще пять минут.

— Конечно, во всем этом что-то есть, но стоит ли особо акцентировать внимание. Лучше, чтобы как-нибудь проще — произнес Алексей, но при этом он не закончил начатую фразу, в первоначальной редакции было продолжение: мы ведь с тобой вместе, неужели есть что-то более важное, а к этому можно вернуться несколько позже.

Алексей и сам не понял, почему не смог договорить. Может выражение лица Марины, а может телефон в коридоре, который заявил о себе слишком громко.

— Может Леша — ответила Марина, так ничего и не сказав.

Пять вызовов канули в тишину и пустоту.

— Давай вызову — произнес Алексей, начал доставать свой телефон, но в этот момент раздался звонок в дверь.

— Константин Петрович, вы дома, это я Светлана Викторовна.

Близкий голос, сквозь дверь. Всё замерло. Марина и Алексей растерялись, попав в крайне необычное положение: что если сейчас в квартиру войдет чужой для них человек, который хорошо знает Константина Петровича, но совершенно не знает их. Марина ощутила, что начала краснеть, что нервная дрожь обхватила неприятным обручем. Алексей старался подобрать необходимые слова.

— Константин Петрович, вы слышите — Светлана Викторовна сделала еще одну попытку.

— Если войдет — прошептал Алексей, глядя на Марину.

В дверь раздался еще один звонок. Напряжение сковывало Марину и Алексея. Прошло две минуты. Звонок молчал. Пропал голос через дверь. Не заявлял о себе старенький дисковый телефон.

— Пойдем, не могу, странно всё это, что-то ненормальное — прошептала Марина, взяв Алексея за руку, пытаясь смотреть вниз.

— Кто-то не очень близкий. Наверное, что соседка по подъезду. Иначе бы вошла. Дедушка слишком уж старый. Свои постоянно это обстоятельство в голове держат — шепотом говорил Алексей, когда они преодолевали короткий промежуток между квартирой Константина Петровича и входной дверью в подъезд.

— Преступницей себя чувствую, соучастницей. Как ему это удалось, а, Леша, скажи — еще тише шептала Марина.

Они даже не успели отойти от подъезда на десять метров, как нос к носу столкнулись с пожилой женщиной, соседкой Константина Петровича, которая уже встречалась Марине, когда Марина искала Константина Петровича, когда вынуждена была спрашивать соседей.

— Здравствуйте, наверное, к Константину Петровичу заходили — произнесла соседка, узнав Марину.

— Здравствуйте — пролепетала Марина, испугавшись.

— Да, хотели навестить Константина Петровича, но его нет дома — быстро нашелся Алексей.

— У него если на телевизоре звук громко включен, то он может и не услышать — произнесла соседка.

— Нет, вроде тихо за дверью. Ушел, видимо, куда — произнес Алексей, стараясь делать как можно более непринужденный вид.

— Нужно было потянуть дверь. Он её часто открытой оставляет. Может, что просто уснул. Хотя нет, он собирался в совет ветеранов, говорил мне. Вечером зайду к нему. Скажу, что вы приходили — подробно пояснила соседка, а у Марины посерело лицо, она ничего не могла сказать, она пряталась за спину Алексея, оказавшись не готовой к столь неожиданному развитию событий.

— Ужасно, стыдно как — шептала Марина, крепко сжимая руку Алексея, она сейчас чувствовала себя именно так, и даже значительно хуже.

— Не думал, что мне предстоит почувствовать себя в роли преступника, причем, не совершив преступления — произнес Алексей.

— Этот старик за нас сделал — очень странно отреагировала Марина.

— Прекрати, прошу тебя, давай позже и спокойней — мягко, участливо проговорил Алексей, нежно обняв Марину.

2

Дед Мирон очень долго добирался до дому. Несколько раз останавливался, чтобы отдохнуть, присев на одну из многочисленных лавочек, которых по пути следования Мирона было достаточно, ведь всю обратную дорогу Мирон проделал по центральному тротуару, не сворачивая, не делая лишних кругов, а дублируя маршрут муниципальных автобусов.

Через какое-то время начала давать о себе знать выпитая водка, которая, не справившись с напряженностью момента, не смогла вызвать сильное опьянение, но сейчас вернулась. Поэтому сильно сохло во рту. Молниями простреливало голову, оттягивало, делая неподвижным сгустком, шею. Каменными и чужими ощущались ноги. И никуда не девалось недавно завершенное дело. Образ Глебова, прислонившегося к стене, с закатившимися глазами, уронившего голову, не выходил из воображения и по-прежнему отсутствовало заслуженное чувство абсолютного триумфа. А ведь он Мирон готовился не только к осуществлению задуманного, но и  в не меньшей степени, именно к этим минутам, к ощущению ликования. И тут же нельзя было сказать, что есть что-то даже похожее на разочарование. Нет, разочарования не было, скорее, что ожидаемая, заслуженная удовлетворенность присутствовала отдельно, находилась в стороне от остального сознания. Она же заставляла чувствовать нервозность и напряженность, которых быть не должно, и никто не мог дать этому такого права, чтобы заслонить собой не только солнце, но и весь этот день, который вернувшись, сумел, заплатить самый главный долг, пусть спустя семьдесят с лишним лет.

В очередной раз остановился Мирон, вновь обрел пристанище на одинокой скамейке возле небольшого магазинчика, одного из которых, что стали в последнее время редкостью, не выдерживая конкуренции с куда более привлекательными магазинами, представляющими различные торговые сети.

С правой стороны скамейки находилась переполненная урна. Возле неё было еще достаточно мусора, который не нашел себе места в пространстве урны, и от того особенно бросался в глаза деда Мирона. Пустые пачки из-под сигарет, коробки из-под сока, несколько пивных бутылок, использованные влажные салфетки, окурки, упаковки бутербродов, пробки, что-то еще — всё именуемое отходами, всё ненужное и отжившее, выброшенное, но от чего-то притянувшее к себе мысли Мирона.

“Так же и мы, так же и каждый из нас. Не ощущается ушедшее время, лишь надсмехается, лишь издевается” — крутилось в голове.

И ведь можно было бы обратить взор дальше, где глаза столкнуться с большим офисным зданием. Мгновенно напомнит о себе сила контраста. Заблестит яркими цветными надписями. Накроет совершенной чистотой. И другими предстанут лавочки и урны, что по левую сторону от крыльца, которое, отражая робкий солнечный луч, отблескивает начищенным хромом перил, дополняет присутствие большого рекламного экрана.

“Их мир, и им кажется, что он отличается от моего мира. Нет, никакого отличия не существует. Лишь мишура, как этот мусор, как эта красочная реклама, с помощью огромного телевизора” — продолжил разговаривать сам с собой Мирон и не заметил, как заснул.

Конечно, данное не было полноценным сном. Но отключился, но высвободил некоторую часть необходимых сил.

— Дедуля сигаретой угостишь? — раздался голос, который и вернул Мирона из состояния дрёмы.

Перед Мироном стоял совсем молодой оболтус, от которого сильно воняло выпитым алкоголем, рядом с которым находились еще двое друзей, ничем не отличающихся от этого первого.

— Сигареты в магазине — мрачным голосом ответил Мирон, чувствуя особое раздражение, вызванное одним лишь видом этого недоноска, который мгновенно напомнил Мирону собственного внука Толяна, пусть отличался возраст, пусть, но это не имело какого-то значения.

Троица молодых обормотов, не сумев разжиться сигаретами, удалилась прочь. Мирон тяжело выдохнул. Прошла минута, Мирон вновь закрыл глаза, стараясь вспомнить самого себя, вспомнить в те годы, когда и ему было столько лет, как этим сейчас.

Несвязные отрывки, скользкие фрагменты — так можно было охарактеризовать то, что предстало в голове Мирона. Один эпизод сменял другой. Всё незаконченное, но всё же однозначное, возвращало прежнего Мирон для обозрения древнего старика, который моментами переставал ощущать смысл общей сущности. Противоположное, надрывное, и чужой парень, сошедший со старой кинопленки, явившейся из незнакомой жизни.

Слишком далеко. Совершенно недоступно. Параллельная реальность.

Мирон поднялся на ноги и проследовал внутрь магазинчика, где купил бутылку водки, вспомнив о том, что подобного не происходило с ним как минимум десять лет. Квартира встретила его обычно. Включенный телевизор сумел порадовать, ведь показывали очередной документальный фильм, о происходивших в конце тридцатых годов зверствах. Мелькали черно-белые кадры, в них лица, фигуры, движения, глаза — всё то, что было хорошо знакомо, всё то, что виделось сейчас совершенно иным. От этого Мирон несколько раз улыбнулся. А когда интеллигентного вида ведущий, приятным, хорошо поставленным голосом, в перерывах между частями фильма, начал доказывать: нет никакой разницы между режимом коммунистов и фашистов, то с Мирона слетело проявление хорошего настроения.

“Разница есть, огромная разница. Провались ты ко всем чертям, противная рожа. Кто вбил тебе в голову такую чушь. Как ты можешь рассуждать, когда понятия не имеешь о том, что творилось тогда и там, чем жили мы, да, те люди, которые боролись с коммунистической нечистью. Урод, поганый урод, и эта козявка рассказывает мне. Не отличались? Это же надо, хотя, что эта сука имеет ввиду? Если методы ведения борьбы, но ведь нет, эта тварь о сущности” — неприязненно размышлял Мирон, не отрывая глаз от черного бюста фюрера, который стоял прямо напротив, прямо сверху телевизора, будучи невольным свидетелем россказней молодого недоноска и мыслей своего верного адепта Мирона.

“Всё они знали, всё понимали. Глупые и пустые разговоры. Сколько их было. В каждом ложь и недосказанность. Сколько раз думал об этом. Отец, к тебе обращаюсь, и ты Василий, и ты Аркаша. Все мы в то время, каждый из нас после. Зачем было обманывать самих себя. Свободное предпринимательство, капиталы, прочая чушь. Важно? Наверное, но не в этом дело, а в том, что каждый из нас обожал то, что мы делали. Это было главным компонентом нашей крови. Ушли бы немецкие фашисты, то мы бы стали другими? Нет, всё было бы так же. Иначе уже не могли и не желали. Глупо рассуждать о том, что данное можно было купировать. Такое блаженство силы и подавления неизлечимо”  — вслух говорил Мирон, обращаясь к своим старшим соратникам, используя голос, а глазами раз за разом возвращался к изваянию страшного человека, который и сейчас, спустя много и много лет безраздельно владел существом Мирона.

Ему, застывшему в металле, были направлены слова Мирона, звучавшие чуть ли ни душевным откровением. Присоединились бы к словам, если могли бы,  Василий, Аркадий, отец и мать. Одна суть. Одна жизнь. Единая вера.

“А эти потомки, а как быть с ними. Они приняли, присвоили себе то, за что воевали, за что умирали другие. Вторично отреклись? Вроде так, и сколько раз крутилось это в голове. Пусть будет так. Пусть это видится таким. Только это неправда. Плевать, что приму идеологические выводы врага. Плевать, не за это мы воевали. Это английская, американская слизь. У нас, у нас всё было бы иначе. Смешон этот телеведущий. Он у меня первым бы болтался на  сильном зимнем ветру, с передавленной шеей. Иной мир, мир нашей мечты” — продолжал свои размышления Мирон.

Телевизор продолжал свое вещание. Мирон ничего не воспринимал, не слышал. Он находился в стороне. Он был во власти своих дум и воспоминаний. Прошло не меньше десяти минут, только после этого Мирон очнулся и сразу переключил телевизионную программу.

3

Мирон достал из холодильника колбасу. Аккуратно порезал тонкими ломтиками черный хлеб и поставил на плиту небольшую кастрюльку, чтобы сварить пельменей. Затем настала очередь купленной бутылки водки. Пришлось помыть граненый стакан, который был в обиходе Мирона единственным, чаще всего используемый под молоко. Вот и сейчас на донышке стакана было хорошо различимо белое кольцо.

Молча и спокойно Мирон откупорил бутылку. Стакан, сохраняющий капельки влаги, наполнился ровно наполовину.

— Ну, вот и всё, теперь и мне нечего здесь делать — что-то вроде тоста прозвучало из уст Мирона, перед тем как он проглотил содержимое стакана.

Сварились пельмени. Всё это время Мирон не произносил слов. Всё это время он смотрел в сторону окна, и можно было лишь догадываться о том, какие мысли заполняли голову старика.

— Разве это пельмени. Вот моя Наталья умела готовить чудесные пельмени — сам себе произнес Мирон, в это же время почувствовал прилив сильного опьянения, поскольку новая водка мгновенно соединилась с уже выпитой, той, которая не смогла перебороть нервного напряжения, но не исчезла, но напомнила о себе.

В дверь раздался звонок. Мирон вздрогнул. Он никого не ждал. Неприятный озноб прокатился по пересушенной коже. Комок застрял в глотке.

Звонок прозвучал еще дважды, пока Мирон двигался к двери.

— Кто? — грубо процедил Мирон.

— Я — громко ответил Толян.

Мирон отворил дверь. Перед ним стоял Толян, который был изрядно пьян, который явился один, где-то оставив своего заветного друга Димона.

— Не ожидал дед внучка увидеть — промычал Толян, с трудом удерживая равновесие, когда избавлялся от обуви.

Мирон ничего не сказал. А когда Толян оказался на кухне, то сразу не удержался, дополнив: — Вот это я удачно зашел. Что празднуешь? Что с тобой дед?

И вновь Мирон не торопился хоть что-то говорить.

— Выпью? — это снова напомнил о себе Толян.

Мирон же внимательно рассматривал облик внука, продолжая думать о своем.

— Выпей, чего уж — наконец-то и довольно мрачно согласился Мирон.

— Не грузись дед, нормально всё — произнес Толян, таким образом истолковав настроение деда.

— Выражения выбирай, я тебе не дружок какой — резко одернул Толяна Мирон.

— Чего я сказал — изменив наглый и развязанный тон на более спокойный и приземленный, промычал Толян, держа в руке стакан с водкой, который был наполнен на треть.

— Слово поганое, тон у тебя противный — произнес Мирон, смотря на внука жестко, тяжело, сдвинув свои большие кустистые брови.

— Извини, не хотел — произнес Толян, заглотив водку внутрь.

— Праздник у меня сегодня. Такие вот дела. Главное свое дело сделал — произнес Мирон, а секунду спустя налил себе водки, сделал это, используя тот же стакан.

Справившись с водкой, Мирон налил порцию внуку.

— Благодарю — театрально выразился Толян, схватив в руку стакан.

— Кончай с этим делом, сколько уже раз говорил. Еще никого это до добра ни доводило. Многих могу вспомнить, о многих рассказать, кого раньше времени свела на тот свет эта жидкость, как на войне, так и после войны — мрачно и очень серьезно произнес Мирон.

Толян возражать не стал, хотя имел противоположное мнение по этому поводу.

— Так что за праздник? — спросил Толян.

— Покончил я с последним нашим врагом. Состоялась наша родовая месть, так что могу теперь уйти спокойно, с чистой совестью — обстоятельно ответил Мирон.

— Это с тем стариком, ну, за которым мы с Димоном следили, и который знакомец моей бывшей жены — серьезным тоном уточнил Толян.

— Да, с ним. Я тебе уже говорил о том, что отец этого подонка убил моего отца, твоего прадеда — произнес Мирон.

— Помню — подтвердил Толян.

— Твоя бывшая жена, внучка моего друга, она же мать моего правнука. Они ведь следили за мной, пошли за мной — проговорил Мирон, смотря в сторону, думая о чем-то своем — Я ведь не просто так указал тебе на неё, не просто так подтолкнул к знакомству — вновь куда-то в сторону добавил Мирон.

— Зачем ты об этом говоришь? — настороженно спросил Толян.

— А ты думаешь, у меня не было желания породниться, продолжить наше дело в вашем лице — совсем уж странно изъяснялся Мирон.

— Дед, уже другое время — начал Толян.

— Нет, всегда время одинаково — резко оборвал внука Мирон.

Толян не стал протестовать, он налил водку в стакан.

— Чего не берешь ничего со стола? Хочешь быстрее наглотаться? — неожиданно спросил Мирон.

— Не начинай, я сейчас о другом думаю, ажно голова пухнет — произнес Толян.

— Ну, и о чем? — с интересом спросил Мирон.

— Ты ведь ничего не сказал, как убил этого старикана, еще наследство покоя мне не дает — Толян ощущал сильное опьянение, которое делало его максимально смелым и откровенным.

— Просто такие вещи внучок случаются. Был человечек, хоп, и нет человечка — пьяным, скрипучим голосом засмеялся Мирон — Наследство, это ты правильно, ведь недолго мне осталось. Но после, когда соберу всех вас у себя. Вот тогда, всё по полочкам. Интересно выйдет. Мне уже виделось, нет обмана — продолжил противно смеяться Мирон.

— Значит, не хочешь рассказывать — с недовольной интонацией произнес Толян.

— Меньше знаешь, лучше спишь — пробормотал Мирон, он держал стакан в руке, но пить не торопился.

— Тебя уже, видимо, ищут — серьезно произнес Толян, показательно потянувшись к водочной бутылке.

— Никто меня искать не будет. Не настолько идиот твой дед, чтобы не позаботиться о таких элементарных вещах. Опыт, мой дорогой, еще раз опыт. Жаль, что в последний раз умение и выдержка мне пригодились — произнес Мирон, протянул Толяну свой стакан, а когда Толян принял подарок, Мирон поднялся из-за стола.

Толян сидел с обескураженным видом. Глядя на его лицо можно было сделать два противоположных вывода: он не верил деду, но в это же время он поражен и восхищен тем, как дед в свои девяносто с лишним лет спокойно говорит о таких вещах.

Впрочем, Мирон на какое-то время покинул внука. Громким стуком по полу напоминала о себе его суровая палка, сопровождающая каждый сделанный шаг. Толян закурил, поднялся из-за стола, чтобы открыть форточку.

— Давай, сбегай в магазин — произнес Мирон, вернувшись назад, держа в руке тысячную купюру — Возьмешь две бутылки водки. Из одной еще с тобой выпью малость, а остальное заберешь, в честь праздничка, тебя угощаю — продолжил Мирон.

Глаза Толяна радостно засверкали. Дело, уже в какой раз, принимало благоприятный оборот, и Толян не теряя времени, бросился исполнять слова деда. Громко и сильно хлопнула входная дверь.

Какие-то пять-семь минут успели кануть во временное небытие, как Толян вновь предстал пред Мироном. Из внутренностей серого пакета появились две бутылки водки и двухлитровая емкость зеленоватого цвета, в которой был апельсиновый сок.

— Это зачем? — пробурчал Мирон, когда внук выставлял покупки на стол.

— Запивать, так лучше — ответил Толян.

— Совсем измельчала порода, мать твою — выругался Мирон — Кстати, как у матушки твоей здоровье? Давненько её не видел — дополнил Мирон, глядя на то, как Толян ловко справляется с откупориванием бутылки.

— Нормально, что с ней будет. Ходит из угла в угол и бурчит по поводу и без него. Лишний раз заходить к ней не хочу — жестко ответил Толян, зная о том, что дед очень плохо относится к своей невестке, но то ли Толян переборщил с выражением интонации, то ли дед перебрал с выпитым, поэтому слова внука деду не понравились.

— Ну-ка прекращай. Мать уважать должен, без всяких там. Чтобы не слышал больше этого от тебя. Иногда понимаю её, когда посмотрю на тебя подольше — произнес Мирон.

— Сам говорил, что я твоя копия — отреагировал Толян.

— Внешне похож, а вот в мозгах и делах — нет — отреагировал на слова внука Мирон.

Толян был вынужден промолчать.

— Так вот, что я тебе скажу. Маринку не трогай. Пока я живой, чтоб не было. Жить вместе вы не будете, но ребенок у вас общий. Я с ней поговорю. И с Лешкой поговорю — сейчас Мирон вновь говорил сам с собой, он вроде как произносил размышления вслух, выглядело так, что Толяна не было рядом.

— Кто это Лешка? — спросил Толян, хотя догадывался о ком идет речь.

— Мужик, с которым она Маринка сейчас сошлась. Им вместе быть нельзя. Сам не знаю, но херня какая-то вышла, а может, что и напротив — спокойно произнес Мирон, вновь находясь в периметре собственных мыслей.

— Дед давай ближе к телу — заинтересовался Толян.

— Родственники они. Деды их братья родные. Теперь понял? Али еще разъяснений нужно? — жестко пояснил Мирон.

— Вот оно как — прошипел Толян.

Сейчас он чувствовал прилив дурманящей радости. Марина не стала ему безразличной. Всё в точности до наоборот. В последние дни эта стерва не выходила из головы. До одурения хотелось ей обладать. Держать при себе. Осознавать своей собственностью. Толян не собирался исполнять рекомендации деда.

— Слова мои уяснил? — спросил Мирон, вернув Толяна обратно, еще раз напомнив о том, что всё будет иначе: он её заставит вернуться.

— Да, дед скажи, что с наследством? — произнес Толян, не удержавшись, слишком легко и хорошо соединялись Марина и будущие материальные ценности.

— Терпения нету. Сказал уже о том, что соберу вас всех, вот тогда и поясню — недовольно пробурчал Мирон.

— Они не друзья нам, совсем не друзья — выпалил Толян, заглотив внутрь водку.

— Молчи, еще станется — неопределенно, но грубо одернул внука Мирон.

— Значит, что этот тип, получается братишка ей. Вот так номер — проговорил Толян, выдав на поверхность то, о чем сейчас думал.

— Алексея не трогай, к ним не лезь — еще раз напомнил Мирон — Теперь иди, хватит с меня твоего общества — продолжил Мирон.

— Дед, а тебя точно не заберут? — спросил Толян, стоя на пороге.

— Иди, сказал уже — произнес Мирон, хотелось спать, хотелось отключиться, сильно выворачивала наружу мозги выпитая водка.

4 

Оказавшись на улице, Толян остановился, пройдя не больше сотни метров. Он соображал, что ему делать, а если несколько конкретнее, то с кем лучше прикончить имеющиеся полторы бутылки водки. Конечно, не стоит думать, что Толян мечтал бескорыстно угостить кого из своих друзей. Нет, просто следующим шло необходимое дополнение, которое настойчиво перебирало варианты, исходя из того: кто из друзей сможет добавить спиртного, закуски, сигарет к уже имеющимся у Толяна запасам.

Вариантов было немного, но были, поэтому Толян в течение последующих десяти минут продолжал искать положительное решение, уткнувшись в свой телефон, где в формате контактов находились все его друзья и знакомые.

Упоминание их имен ничего не изменило. Толян всё сильнее нервничал. Старался предположить: кто есть где, кто на что способен. Складывалось не очень, поэтому Толян начал с того, с чего можно было начинать, не теряя лишнего времени.

Толян набрал номер своего лучшего друга Димона.

— Слышь, а, чего не звонишь? Есть у тебя что? — с быстрых вопросов начал Толян  и тут же неприязненно передернулся, поскольку по голосу Димона было слышно, что он уже сильно пьян и с трудом может воротить языком.

— Это я, так-то хотел тебе позвонить — невнятно промычал Димон.

— Ты у кого бухаешь? Давай не мычи, хреново слышно — проговорил Толян.

— Дома я, с Ленкой в гости к Филатовым ходили — несколько более разборчиво ответил Димон, а Толян окончательно решил, что толку от общения с Димоном сегодня не будет.

— Есть у тебя чего? — всё же спросил Толян.

— Нет, пусто всё, хотя должно где-то полбутылки быть — жалостливо пробурчал Димон.

— Допил ты всё, козел — рядом раздался голос Ленки.

— Ясно — процедил сквозь зубы Толян.

— Слушай Толян, может, есть у тебя хоть что-то сейчас, а затем сообразим — промычал Димон, Толян задумался, но спустя десять секунд ответил отрицательно, имея свои резоны, которые касались состояния Димона, от которого в дальнейшем вряд ли стоит ждать толку, если он сейчас уже лыка не вяжет.

— Нет у меня ничего. Сам ищу варианты. Всё давай — после этих слов Толян отключил телефон.

— За час на троих пойло кончится, а после хер чего будет — сам себе произнес Толян и свернул в направлении своей квартиры.

— Здорово Дюха, что делаешь? — говорил в телефон Толян, стоя возле своего подъезда.

Неизвестно, что ответил Дюха, но разговор оборвался быстро.

— Вадим ты? Чего говно жуешь — вновь выходил на связь Толян, и вновь его ждало разочарование, поскольку Вадим оказался на работе.

— Черт с ними всеми. Уроды и есть уроды — испытывая сильное раздражение, произнес Толян, входя в подъезд и уже точно решив, что лежащая в пакете водка послужит ему одному, а утром, ведь есть предлог (забрали ли мусора деда), можно заглянуть к деду в гости.

Поиски наилучшего варианта отняли у Толяна часть сил. Успело ухудшиться состояние здоровья, приняв состояние так называемой недопитости. От этого Толян долго размышлять не собирался и, еще не позаботившись о закуске, принял хорошую порцию обжигающей жидкости. Ну, а между первой и второй перерыв небольшой.

Откупоренная еще в квартире деда бутылка быстро приказала долго жить. Толян сильно опьянел, плохо слушалось тело, теряя нормальную координацию, но на душе стало приятно и комфортно.  Несколько подкачали сигареты, которых имелось всего половина пачки. Пришла мысль о том, что курить нужно с большими интервалами, это решение нужно было утвердить, поэтому Толян закурил с особым наслаждением.

— Неужели он и вправду убил этого старикана — прошептал Толян, вновь засомневавшись в словах деда Мирона.

Просто в какие-то моменты не верилось. Слишком спокоен был дед, слишком уверен в себе. Толян всё время ставил себя в положение родного деда, и вот здесь перемешивалось буквально всё. Ничего не становилось на хоть какую-нибудь колею, как бы Толян ни старался этого достичь. Ну, не смог бы он держаться настолько спокойно и даже равнодушно. Излучать от себя ничем непоколебимую уверенность, как делал это дед, которому успело перевалить за девяносто.

И может поэтому, а может всего лишь от того, что очередная доза водки еще больше расплавила мозг, Толян решил позвонить своей бывшей жене.

5

Только первая попытка оказалась неудачной. Номер Марины, который имелся в распоряжении Толяна, был старым, поэтому вместо Марины Толян услышал механический голос, сообщивший о том, что абонент недоступен. Это не смутило, Толян не собирался отступать и через несколько минут разговаривал со своим сыном Димкой, при этом приходилось старательно изображать трезвый и спокойный голос, чтобы сын не понял насколько пьян его папаша.

— Ты сынок мне номер мамки дай, у меня дело важное к ней, а телефонный номер, который она мне давала я потерял — уверенно врал собственному сыну Толян, и тот через несколько минут, с помощью обычного смс сообщения, скинул номер Марины.

Толян принял внутрь еще одну небольшую порцию водки. Внимательно оценил количество оставшейся выпивки. Результат оказался вполне удовлетворительным, это только подталкивало к совершению запланированного звонка. Правда, случилась особая пауза, которая была связана с тем, что Толян вполне серьезно обдумывал, как ему начать разговор, чтобы он не закончился на первых словах, в течение первых же секунд, что виделось Толяну довольно возможным вариантом развития событий.

С десяток долгих гудков пропали в ушной раковине Толяна. Соединения не было. Вторая попытка имела в себе пять безрезультатных гудков. Толян уже во второй раз выключил вызов. Взгляд упал на бутылку, но Толян сумел одернуть самого себя и вместо наполнения стопки, прикуривания сигареты, он вновь попробовал связаться с Мариной. На этот раз усилия завершились успехом. Всего два монотонных звука раздались в динамике телефона, как их сменил негромкий голос Марины.

— Слушаю — произнесла Марина.

— Здравствуй, дорогая моя, только не бросай трубу, у меня очень важное сообщение, по поводу смерти твоего хорошего приятеля, как там его, впрочем, неважно.

Толян старался говорить быстрее, от этого тараторил, сбивался, но всё же Марина поняла, о чем идет речь. Поэтому не стала прерывать разговор, а спустя десять секунд мрачно произнесла: — Говори.

— Виделся сегодня со своим дедушкой, вот он мне и поведал о том, что вы вместе сотворили. Не ожидал от тебя. Что делать-то собираешься?

 Нагло говорил Толян, и ведь сам, в эти мгновения, не мог объяснить самому себе: каким образом такая мысль попала на язык. Но пришла она вовремя. Толян испытывал что-то похожее на чувство волнительного превосходства. Насколько удачно он поставил бывшую жену в крайне неловкое положение.

— С каким еще своим дедушкой? — спросила Марина, хотя прекрасно знала, о ком говорит её бывший муж.

— Знатный дед, ты его отлично знаешь. Высокий такой, лысый, с палкой в руке — сейчас в голосе Толяна появилась неприятная, наигранная ирония, которая была крайне противна Марине и она быстро попыталась осадить Толяна.

— Старый фашист, доживший каким-то чудом до наших дней — произнесла Марина.

— Ну, примерно так, дорогая. Он убил нашего кровного врага. Только я не совсем понимаю, какая твоя роль в этом, еще твоего нового избранника (Толян очень хотел применить куда более грубое слово вместо определения “избранник”, плюс к этому добавить о том, что этот самый избранник, Марине близкий родственник, но в последний момент передумал, оставив самое интересное на десерт) Дед приходил ко мне сам, хотел повидаться напоследок — разошелся Толян, чувствуя, что Марина слушает внимательно, что его комбинация достигла цели и сейчас не выглядит обычным пьяным трепом.

— Не говори всякой ерунды. Мы не имеем никакого отношения к твоему деду! — выпалила Марина.

— Конечно, только почему вас там столько народу видело — откровенно и без всякого стеснения врал Толян, а испуганный и нервный голос Марины подогревал самомнение Толяна настолько, что он каким-то чудесным образом забыл о водке и сигаретах.

Марине же нечего было возразить на слова Толяна. В голове всплывали незнакомые граждане, их лица, и сейчас Марина была уверена, что все эти люди старательно запоминали её и Алексея, следили за каждым их шагом. Задавали друг другу вопросы: к кому они пришли, кого они ждут, от чего эта незнакомая парочка находится во дворе столько долго.

Куда-то далеко, бесповоротно исчезали все нормальные мысли. Следом реальность, в которой не было ничего подозрительного, заменялась нервной тряской, настаивающей на том, что всё было в точности до наоборот. И, к черту, если удивительным могло бы показаться, что еще немножко и поверишь в то, что они с Алексеем и вправду действовали заодно со старым фашистом Мироном.

— Что молчишь? Объясни, а то я только сейчас узнаю столько интересного.

Пьяный и противный голос Толяна вернул Марину из объятий неприятных размышлений и сопоставлений.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, что собирает твой поганый язык — произнесла Марина.

— Хочешь сказать, что ты незнакома с моим дедулей? Или ты не знаешь, что твой родной дед огромный друг и боевой соратник моего деда — желчно произнес Толян.

 Слова бывшего мужа прозвучали отчетливо. Марине показалось, что голос Толяна слышится не просто трезвым, а осознано четким, перенесенным сюда из совершенно иного времени, которое почему-то задержалось, опоздало в пути, чтобы появиться именно сейчас, именно в эту минуту, когда весь внутренний мир Марины уже не трещал по швам, а разваливался прямо на глазах, и уже не могли противостоять этому отношения с Алексеем, которые всего несколько дней назад казались самым главным, ощущались пришествием долгожданного счастья.

А чужой, совсем незнакомый, голос продолжал звучать. Не было никакого сомнения в том, что принадлежит он не неудачнику и пьянице Толяну, а сейчас, отодвинув последнего на самый задний план, с ней разговаривает никто иной как помолодевший Мирон, явившийся из того самого времени, которое принадлежит ему, которое принадлежало её родному деду, которое часть её самой. Неважно, что краешком. Неважно, что определенной долей. Значительней, что вместе, что стянуто общей кровью. И лишь со стороны находился человек по фамилии Кривицкий, никогда не вторгавшийся в её кровь, не имеющий с ней ничего общего. Остающийся чужим, но при этом ужасно близким, что без выпитого вина начинала кружиться голова, не справляясь со странной, плохо изведанной сущностью — не перевоплощения, но чего-то осознано единого, малосвязанного с простыми законами крови. Но тогда почему чувствуешь это? Почему раз за разом сознание возвращается туда, где ему нет места, в то время, которое уже никого из них не ждет, и совершенно точно, что не имеет желания никого из них видеть. Только что-то двигает, что-то не дает покоя.

Странный, притихший сказочный лес. Паутины касаются лица каждые несколько метров. Мягко утопает шаг в серебряном, влажном мхе. И что-то постоянно обнаруживает себя рядом. То треском сухой веточки, попавшей под ногу, то голосом малой неразличимой птахи. А узкая тропинка уже вплотную подошла к неказистым строениям. За ними дом, который выглядит лишь немного лучше. От того, что выше, от того, что скромное солнце именно в этот момент коснулось слеповатых окошек. И вот, на крыльце должен появиться человек, с которым будут связаны долгие годы чужой жизни, те годы, о которых этот человек никогда не узнает.

—Нет, я ничего не знаю об этом — Марина проговорила, повысив голос.

— Ну, конечно, что тогда ты делала вместе с моим дедом возле дома того старикана — продолжал гнуть своё Толян.

— Тебе об этом сказал твой дед? — то ли спросила, то ли констатировала факт Марина.

— Я же тебе уже сказал. Зачем еще раз спрашиваешь — иронично передернул Толян.

— Так вот, твой дед всё это придумал. Если, конечно, это не стало плодом твоего пьяного воображения — на этот раз слова Марины прозвучали жестко, при этом во многом попав в цель, но Толян и не собирался отступать.

— Если я всё это придумал, то откуда я знаю о том, что убит этот старикан. И если тебя, вместе с твоим уродцем, там не было, то откуда ты знаешь, что этот старикашка отправился навстречу со своими предками.

Конечно, Толян вошел в раж. Конечно, он блефовал. Ведь дедуля Мирон ничего не говорил ему о том, что Марина и её дружок видели мертвого старика. Но Толян, не имея этому никакого объяснения, чувствовал. Он нюхал пространство, а оно, нарушив зримые правила, отвечало Толяну взаимностью.

— Откуда я знаю? Ты же мне сказал об этом всего несколько минут назад. Если твой дед убил Глебова, то это не значит, что мы в этом принимали участие — говорила Марина и при этом чувствовала себя по-прежнему отвратительно, и даже всё хуже с каждой минутой.

Ведь разговаривать приходилось находясь в доме Алексея, который почти всё время был рядом, лишь один раз отлучился из комнаты, чтобы принести себе и Марине чаю. Первую минуту Марина испытывала сильный дискомфорт от того, что ей приходилось вести разговор с Толяном в присутствии Алексея. Но спустя следующую минуту она просто забыла об этом. Алексей же не пытался напомнить о себе, но внимательно слушал. Хорошо понимая, о чем идет речь. Не ожидая от происходящего ничего хорошего.

— Ну, да, только я верю своему деду — произнес Толян, держа телефон в левой руке, а правой наливая в стопку порцию водки.

— Ради бога, только меня оставь в покое — произнесла Марина.

— Нам нельзя друг без друга — противным голосом проговорил Толян.

— Пошел ты! — крикнула Марина и отключила вызов.

Толян скривился, бросил телефон на мягкую поверхность дивана, а спустя секунду подумал: так и не сказал ей, что её сожитель, ей же брат.

6

Алексей молчал. Марина вновь стояла у окна. Её глаза видели лишь часть железнодорожной станции. Точнее четверть, да и ту, которая не включала в себя вокзал, пешеходный мост, лавочки, электронные часы, которые большими оранжевыми цифрами сильно притягивали взгляд, особенно когда опускалась поздняя летняя или ранняя зимняя темнота. Но было видно старинное, самое первоначальное, здание депо, с крупными полукруглыми воротами зеленоватого цвета. Две будки неизвестного назначения, рядом с каждой из них по семафору, светившихся красным огнем. Множество коричневых вагонов, с ними в одну линию желтые цистерны, платформы с лесом, парочка застывших без дела локомотивов. Дорожки меж путей — белым крупным щебнем ближе к Марине — куда более удобные для передвижения внутри, путающие бетон и дерево. Возле них указатели, совершенно загадочные знаки и даже таблички с наглядной агитацией безопасности.

Абсолютная, уснувшая тишина. Всё замерло, уже полных пять минут, проявив редкое и пугающее явление, ставшее оцепенением, но обманчиво полагающее не мешать Марине, думать о своем. О том, что еще несколько месяцев назад находилось где-то очень далеко от её жизни, что, как казалось, не имело к ней никакого отношения. Только сейчас, смотря на онемевшую станцию, Марина ощущала, что всё время, пока она эгоистично грезила лишь о своем личном, произошедшие события искали её, приближались к ней, исполняя то, что было давно и безвозвратно предопределено. Судьба — это то, от чего нельзя отказаться? Это то, чего нельзя переписать. Но ведь не верила.  И даже в эту минуту, случилось ли окончательное смирение. Огнями, появившимся с востока ветром, с первым звуком, который разрушил умиротворение чудовищного безмолвия, не произошло этого доподлинно.

— Наша встреча — злой рок? Наша встреча — то, чего быть не должно? — спрашивала Марина, повернувшись к Алексею, на её глазах появились слезы.

Алексей не ответил. Он смотрел и молчал.

— Этот старик, он ведь был обычным человеком. Он был одним из тех, кто прятался и ненавидел. Как могло произойти, чтобы он стал чем-то куда большим, чтобы он впитал в себя воплощение целой части времени. Омерзительной части, Леша, отвратительной части, которая пытается вернуться к своим изначальным отметкам — произнесла Марина, она по-прежнему не сводила глаз с Алексея, а он так же сохранял молчание.

Представлялся нигде неучтенный поезд, с огромным количеством вагонов. Подобный призраку, за несколько перегонов отсюда. Возникающий прямо из ночного тумана. Громко скрипящий массивными колесами. Выпускающий клубы свистящего пара. Обдающий резким теплом ночною тишину.

Две минуты. Нет, никак не более этого. А после, очень медленно, буквально шагом, поезд двинулся навстречу заждавшейся его железнодорожной станции. Еще несколько раз пропав, столько же раз появившись вновь, когда день уступает своё место ночи, но уже точно на одном из последних перегонов. И так далее, так каждый раз и каждый день. Пока не случится эта ночь, в которой всё застынет, а погруженная в свои мрачные переживания Марина станет единственным свидетелем появлением поезда-призрака, прямо напротив окон дома Алексея.

Марина закрыла глаза. Воображение владело реальностью. Прибывший на станцию поезд занял самый ближний путь. Его можно было хорошо разглядеть, можно было почувствовать исходящий от него, смешанный с ночной прохладой, привкус металла и угля. Нужно было сойти с ума, чувствуя, как сама стала действующим лицом несуществующей сцены, между прошлым и будущим, между тем, что есть, что было, и тем, чего никогда не должно быть.

Пролетели секунды. Марина открыла глаза. Поезд оставался на своем месте.

— Что с тобой? Не стоит так сильно переживать — наконец-то заговорил Алексей.

Марина не ответила. Поезд растворялся прямо на глазах. Пропадали железные колеса, за ними следовали вагоны, платформы с танками и орудиями. Задержавшись на несколько мгновений исчез и сам паровоз. Лишь красный отсвет еще какое-то время будоражил испуганное воображение.

— Я стараюсь — прошептала Марина.

Дальше станция образно исчезла, чтобы истекшей минутой начать оживать заново. Женский голос диспетчера прочь сдвинул остатки сомнения. Лязгнули, ударились друг об друга вагоны. Отчетливо послышались голоса рабочих, не успели стихнуть, как загудел дизель маневрового тепловоза. Металл еще раз соприкоснулся с металлом. Вновь заговорила женщина свыше. А спустя какую-то минутку, в пространство станции вторгся запланированный состав, который тормозил, сбавляя скорость, который спустя мгновения поглотил все остальные звуки, заставив Марину и Алексея прижаться друг к другу.

— Всё хорошо — прошептал Алексей, крепче обнимая Марину.

— Да, знаю — произнесла Марина и потянулась к Алексею.

Поцелуй был глубоким и продолжительным. Дыхание наполнялось страстью. Только они, только потолок и стены, только звук товарного состава сквозь окна. Светильник, с ним смятое постельное белье. Пауза о том, что всё повторится вновь.

7

— Не могу я спокойно воспринимать произошедшее. Стараюсь, но ничего у меня не выходит — произнесла Марина, забравшись на диван, с кружкой чая в руках.

Алексей находился рядом, думал о том, что завтра выходной, а значит, что возможно удастся выспаться.

— Я согласен с тобой. Лучше всё же было не уходить, вызвать полицию — произнес Алексей.

— Ты думаешь, что Константин Петрович умер собственной смертью? — спросила Марина.

— Да, это был сердечный приступ — ответил Алексей.

— Нет, он убил Константина Петровича. Я не знаю, каким образом, но это произошло. Я не верю в совпадения, и мы с тобой видели, как лысый старик входил в подъезд, как он из него выходил — продолжала твердить своё Марина.

— Ты уже говорила. Зачем повторяешь самой себе, себя накручиваешь — мягко произнес Алексей.

— А если бы были следы убийства? — спросила Марина, удивив этим Алексея.

— Мы бы не попали в такую странную ситуацию. Было бы всё однозначно — ответил Алексей.

— Ты слышал, что я разговаривала по телефону со своим бывшим мужем? — слова Марины снова приняли форму вопроса.

— Я понял, что ты разговаривала со своим бывшим — спокойно ответил Алексей.

— Так вот, этот козел сообщил мне, что к нему приходил его родной дед, он же лысый, старый фашист, который убил Константина Петровича — произнесла Марина.

— И что? — промолвил Алексей.

— Конечно, всё это бред сивой кобылы, всё это ерунда — проговорила Марина, а Алексей терпеливо ждал, когда последует продолжение.

— Только он сказал мне, что мы с тобой принимали участие в убийстве Константина Петровича, что об этом ему сообщил его дедушка — продолжила Марина.

— Зачем? Почему? Ничего не пойму? — отдельными вопросами отреагировал Алексей.

— Я и сама не могла понять. Решила, что этот урод всё это выдумал. Только сейчас моё мнение изменилось. Ничего он не выдумал — голос Марины изменился, стал более твердым и мрачным.

— Марина, ты начинаешь меня пугать — произнес Алексей.

— Мы все одно целое — проговорила Марина.

— Господи, ну, о чем ты — сказал Алексей, взяв Марину за руку.

— Мы единое целое с этим старым фашистом. Все мы и есть обыкновенные фашисты. Чтобы мы ни делали, как бы мы ни жили. Это ничего не изменит. Мы никогда не сможем избавиться от проклятия своей крови — закончив это эмоциональное высказывание, Марина уткнулась в подушку и начала всхлипывать.

— Нет, ты воспринимаешь всё это слишком близко. Давно всё изменилось. Давно всё это кануло в небытие — проговорил Алексей, Марина никак не отреагировала на его слова.

Короткая пауза. Меньше минуты тишины.

— Значит, ты считаешь, что мы родственники? — тихо проговорил Алексей, ближе придвинувшись к Марине.

— Да, мы с тобой не можем быть вместе — сквозь слезы прошептала Марина.

Марина продолжала плакать. Алексей молча смотрел в окно. Тихо и размеренно исчезали секунды. Следовали за ними минуты. Ночь и грядущий сон брали своё, успокаивали, объясняли то, что силы нужно оберегать, что они еще обязательно понадобятся.

За ночью по обыкновению наступает утро.

— Я думаю, что нам нужно встретиться с этим мрачным стариком — произнес Алексей, когда они сидели за столом и завтракали самыми обычными сосисками, которые усваивались не очень хорошо, хотя были вполне хорошего качества.

Не очень хорошо обстояло дело и с кофе. Нетронутыми стояли пирожные, находящиеся в прозрачной, пластиковой коробочке.

— Совсем нет аппетита — произнесла Марина, пока не отреагировав на слова Алексея.

— Ощущение, что и не спал вовсе — произнес Алексей, действительно чувствуя себя разбитым, хотя вчерашний вечер не содержал в своем ассортименте и капли спиртного.

— Ты уверен, что нам всё же нужно найти этого фашиста? — спросила Марина, вернувшись к изначальному и важному.

— Чтобы прикончить эту историю, нам необходимо это сделать. Я так думаю, но это, как бы, основное из моих выводов. Есть еще вариант, это просто оставить всё как есть, ничего не делать, забыть что ли — очень серьезно проговорил Алексей.

— А вот это вряд ли. У меня уверенность, что этот старый персонаж не позволит нам забыть и жить спокойно. К тому же, я и сама не смогу этого сделать. Мне в ближайшее время нужно поговорить со своим отцом — отреагировала на слова Алексея Марина, затем кротко и мило улыбнулась, вышло так, как будто она только что произнесла что-то приятное и легкое, а не то, что напрягало всю внутреннею сущность.

— Уверена? Семейные дела — самое сложное и болезненное — произнес Алексей.

— Да, для меня это принципиальный вопрос — жестко произнесла Марина.

— Еще нам придется найти твоего бывшего мужа — произнес Алексей, поднявшись из-за стола.

— Зачем? — с испугом спросила Марина, очнувшись от собственной задумчивости, в которой на первом плане находился отец.

— Ну, как зачем, он же внук этого старика. Он знает, где обитает родной дедушка — улыбнувшись, произнес Алексей.

— Да, но это если мой отец не захочет дать адрес этого преступника — протянула Марина — А вот с бывшим мужем мне не очень хочется  встречаться — тут же добавила она, хотя в эту же секунду прекрасно понимала, что другого выхода, если откажет отец, не случится, не будешь же выслеживать лысого старика где-то возле продуктового магазина, в примерном районе его обитания.

— Марин, если не хочешь, то можно оставить всё это, ну, хотя бы на какое-то время — ласково проговорил Алексей.

— Нет, не стоит, чем быстрее, тем будет лучше — после небольшой паузы произнесла Марина.

— Знаешь, с одной стороны я согласен, а с другой стороны, уже ведь ничего не изменится — проговорил Алексей, он и вправду не мог до конца определиться, слишком много сомнений крутилось в голове.

— У нас будет ребенок, Леша — тихо, но очень ясно и четко, проговорила Марина.

Слова Марины оглушили Алексея, хотя прозвучали негромко. Только помимо громкости существует неожиданность, за которой следует безжалостная неподготовленность, дальше, прострация, характеризуемая потерей привычного уклада, когда одной минутой всё прежнее и важное если и не перестало существовать, то уж точно стало другим, наполненным совершенно иным смыслом. И этот смысл, не считаясь со временем, раздвигает границы, ибо он точно определен тем, что имеет непосредственное отношение к будущему времени, тому, которое значительно и сильнее того, что еще совсем недавно казалось незыблемым и устоявшимся.

— Это правда — всё, что смог озвучить Алексей.

— Да — уверенно ответила Марина.

— Я не могу произнести, мне трудно говорить, еще труднее подобрать слова. Я счастлив. Я должен сказать, что люблю тебя еще сильнее, но и этого сейчас мало — произнес Алексей и притянул Марину к себе, чтобы покрепче обнять, чтобы целовать в губы, забыв обо всем на свете.

Марина не сопротивлялась. Марина была счастлива. Редко выпадают такие прекрасные мгновения.

— Это всё меняет. Тебе нельзя волноваться. Сейчас нужно думать только о ребенке. Господи! Как я счастлив. Мне уже не верилось в то, что мне будет суждено услышать эти слова.

Алексей буквально прорвало. Сейчас он держал Марину за руку. Он готов был продолжить изливать свои положительные эмоции до бесконечности. И даже самый закоренелый скептик не смог бы заподозрить Алексея в неискренности чувств, которые накрывали Алексея с головой, которые превращались во что-то грандиозное, за рамками которого уже мало что способно существовать. Разве можно даже представить, что возможно как-то иначе. Если бы Алексея спросили спустя пару месяцев, если бы у них были эти пару месяцев — то он, наверное, уже не смог воспроизвести то, что чувствует сейчас, чего уже назад не отыграешь. И ведь именно в этом заключается самое главное — назад уже не вернуться. Слова, произнесенные Мариной, стали реальностью. Они открыли дверь в совершенно новый мир, который мог бы прямо сейчас перечеркнуть всё то, что осталось позади…

…Мог бы, если не было настолько сосредоточенным лицо Марины, если бы она, с нежностью прижавшись к нему, смогла бы полностью расслабиться, а вслед за этим раз и навсегда сбросить, забыть всё лишнее и ненужное — всё то, что не хотело окончательно впустить в их жизнь радость и счастье нового мира.

— Ничего не меняет — грустно произнесла Марина, высвободившись из объятий Алексея, уже в какой раз, подойдя к окну.

Вновь появился фрагмент железнодорожной станции, который как-то быстро, чем-то своим, вошел в сознание Марины и всё больше и больше притягивал к себе. Неосознанно, но продолжительно и сильно. Шпалы, рельсы, семафоры, звуки, вагоны, локомотивы — начало и конец. Бесконечность пути, но в то же время основательно застывшая точка. Прямо напротив, через стекло и еще тридцать метров. А ведь меньше двух месяцев назад думалось, что невозможно будет заснуть.

— Что ты Марина говоришь. Я совсем тебя понять не могу — тревожно проговорил Алексей, подойдя к Марине.

Марина промолчала.

— Ты не хочешь рожать? Ты не хочешь, чтобы мы были вместе? Мы же любим друг друга — продолжил Алексей.

— Так и есть — прошептала Марина, наблюдая, как тяжело сдвигается с места грузовой состав, слыша, как натружено лязгают вагонные колеса.

— Что так и есть? Ты не хочешь ребенка?

— Я о том, что люблю тебя — спокойно произнесла Марина.

И в это же время последний вагон удалился из обозрения, следом начал стихать перестук колес. Наступила кратковременная тишина, освободившая многочисленные полоски стальных рельс, здания на другой стороне.

— И я тебя люблю — произнес Алексей.

— Если мы брат и сестра, ты понимаешь — мрачно произнесла Марина, напомнив Алексею о том, о чем он совершенно забыл в эти минуты.

— Какая странная и неправдоподобная история.  Я хотел встретиться с женщиной своей мечты. Я грезил об этом, этого было настолько много. А оказалось, что я искал свою сестру. Нет, Марина, а если даже это и так, что должно поменяться? Если мы с тобой родственники, то ведь не самые близкие. Пусть двоюродные, в этом нет ничего страшного. Так много раз было в людской жизни — Алексей эмоционально отреагировал на слова Марины.

— Просто замкнулся круг. Я ведь не только о нашей общей крови. Я о том страшном символизме. Ты и я, мой бывший муж, он же внук соратника наших дедов. Они и мы, и все вместе.

— Всё слишком запутано, но я не согласен с тобой. Есть ты и я, а остальное, к черту его. Есть наш будущий ребенок. Разве этого мало? Пусть в пропасть катятся все эти исторические и родственные параллели — нервно высказался Алексей.

— Давай так и сделаем — неожиданно согласилась Марина.

— Нет у нас другого пути — произнес Алексей.

— С отцом у меня всё одно разговор состоится, и этого старика тоже нужно будет найти. Пусть он расскажет обо всем, а там видно будет — произнесла Марина.

8  

Прошло несколько дней. Ничего особенного за это время не произошло, за исключением того, что Алексей и Марина сумели взять очередные отпуска, начиная практически с одного дня. Если Марине это время было определенно графиком, то Алексею пришлось постараться. Успеху в столь незначительном предприятии они радовались, как дети, и по данному поводу, даже посетили не самый дешевый ресторан в самом центре города. Затем их ждала романтическая прогулка, которая осознано затянулась до самого позднего вечера, незаметно перешла за полночь.

Опустели центральные улицы. Краше стали вывески и рекламные щиты. Глубже и чище дышалось. Не подвела и погода. Было сухо и тепло. Может, что от этого еще ярче светили фонари, медленно оставались позади метры. Частыми были остановки, продлевая выбранный ими маршрут от набережной реки вверх, через место основания города, до исторического озера, за пределами которого когда-то заканчивался город, но сейчас.… Сейчас лежали дороги. Светились огни и светофоры. За ними дома, магазины. Но Марина и Алексей в эту памятную ночь, покинув лавочку возле озера, вызвали такси. Да и, кстати, Марина отложила на несколько дней запланированный разговор с отцом.

Следующий день стал домашним. Ласково звучали слова. Просто и незаметно текло время. О чем-то своем, уходящим очень далеко, шумела железнодорожная станция. Целый час и по очереди читали вслух Есенина. Начали, но быстро отказались от скучного кинофильма. Пропустили обед. Таким образом повысив интерес к ужину, после которого стало еще больше ласки и теплых, нежных слов. Неяркий свет и голоса шепотом. Их заслуженная идиллия. Заключительные отрывки безмерного счастья. На улице и в доме, на диване и на лавочке. В уютном палисаде, за которым всё тот же вид на давно ставшую своей железнодорожную станцию.

Утром, на третий день отпуска, Алексей через интернет заказал билет в свой родной город. Поэтому поводу у Алексея и Марины состоялся разговор, который не выявил какого-то недопонимания и напряжения. Взаимопонимание было достигнуто, но некоторый осадок всё же остался. Марина отказалась ехать, хотя Алексей долго пытался уговорить её последовать с ним, чтобы познакомиться с его родителями. В пику Алексею Марина напомнила о том, что он и сам слишком долго готовится встретиться с её родителями. Самую малость выразили претензии друг другу, а затем решили отложить ритуал знакомства до следующего, пока еще неопределенного, раза. Сейчас же каждый из них должен был заняться своими делами в одиночку.

Алексей собирался поговорить со своими, сообщить об изменениях в личной жизни, и о тех, которые уже случились, и о тех, которым еще предстояло произойти. Марина же не была настроена настолько благодушно. У неё был запланирован важнейший разговор с отцом. Итог этого общения должен был предварительно поставить все точки над и. Тогда возможно и не будет необходимости встречаться с лысым, демоническим стариком. Хотя, конечно, однозначно Марина так считать не могла. Вопросы были важные. Каким станет разговор с отцом. Скорее, что её ждет крайне отрицательная реакция со стороны отца. Тем более никуда из памяти не делся первоначальный опыт подобного диалога. Совсем уж неудачный, а если немного глубже, то почти испортивший отношения с отцом. Хорошо, что  впоследствии, с помощью мамы, удалось восстановить видимую нормальность, но слово “видимо” уже никуда не могло испариться, сильно волновало Марину и частенько, когда накрывали размышления, портило Марине настроение. Но при этом она принципиально хотела закончить, похоронить эту тему, чтобы стало возможно всё начать с чистого листа и больше никогда не возвращаться к столь печальным перипетиям судьбы. И это прекрасно понимая, что эффект послесловия будет очень сильным, что избавиться от него сразу не удастся.

Утром четвертого дня Марина проводила Алексея на автовокзал. Он её отговаривал, говорил, что не стоит ехать через добрую половину города, а затем одной возвращаться назад. Но Марина настояла на своем.

Приехали рано. До отправления автобуса было полтора часа. Сидеть в зале ожидания не было никакого желания, от того реальностью стала незапланированная, и как оказалось, очень интересная прогулка. Потому что для Алексея окрестности двух вокзалов стали открытием, а Марина не могла вспомнить, когда в последний раз была здесь. Да и к тому же перед ними вновь предстала железнодорожная станция. Пусть значительно меньшая по размеру, куда как более скромная, на первый взгляд, совершенно незнакомая, но при этом многим близкая и своя. Может, что запах. Может, что звук. А может то, что воображение.

Полных двадцать минут Марина и Алексей оставались на перроне. После, держась за руки проследовали по асфальтированной дорожке, ведущей к выходу в большой мир. Параллельно рельсам, обрываясь там, где пять путей превращались в два, и уже неразлучной парочкой следовали прочь из города навстречу другим железнодорожным станциям и вокзалам. Мимо разъездов и полустанков, через мосты и путепроводы. Рядом с людьми. Далеко от их вечных проблем и забот.

Комфортабельный автобус синего цвета плавно закрыл дверь. Марина помахала рукой Алексею. Алексей ответил взаимностью, добавив к этому несколько воздушных поцелуев.

9  

— Я не хочу разговаривать с тобой на эту тему! — громко закричал Иван Сергеевич, когда Марина только попробовала озвучить интересующую её тему.

— А я не понимаю, почему ты не хочешь со мной разговаривать — произнесла Марина, всё же не ожидавшая такой реакции отца с самой первой минуты.

— Нечего здесь понимать. Не нужно тебе всё это, вот и весь разговор — несколько сбавив громкость и усевшись за стол, произнес Иван Сергеевич.

— Папа, я тебя совсем не узнаю. Скажи мне, что случилось. Лучше один раз выговориться. Мы всегда хорошо находили общий язык, и мне обидно, что по непонятным причинам между нами всё изменилось.

Марина не стала садиться за стол, она вновь стояла напротив окна. Только открывающийся за окном вид был не настолько притягательным, как из окна дома Алексея. Здесь всё было слишком привычно. И именно сейчас Марина подумала о том, что ничего здесь не изменилось за последние двадцать лет. Как было, так и есть. Хорошо это или плохо.

Иван Сергеевич же продолжал молчать. Нервно размешивая ложечкой сахар в кружке с чаем. Так прошло три минуты. Слишком заметно затянулась пауза, и в этот момент Марина уже была готова отложить важный для себя разговор, произнеся: ну, ладно, поговорим в другой раз. А покидая периметр кухни, услышать голос отца: не будет никакого другого раза. После этого еще раз подумать: насколько всё изменилось в их отношениях.

Но предположения Марины оказались ложными. Иван Сергеевич несколько раз тяжело вздохнув, сделав пару глотков горячего чая, проговорил: — Ладно, давай поговорим, если ты настаиваешь.

Голос Ивана Сергеевича звучал глухо, этим давая понять, что общение не будет простым, и Марине нужно быть готовой к разным, непредвиденным поворотам.

— Если ты думаешь, что я собираюсь выворачивать наружу всё, то ошибаешься. Мне хочется узнать ответы всего на несколько вопросов — спокойно начала Марина, отойдя от окна, усевшись за стол рядом с отцом.

Иван Сергеевич ожидал продолжения от дочери.

— Скажи папа, ты давно знаком с этим ужасным человеком? — негромко, но акцентировано и с напряжением в голосе, спросила Марина.

Иван Сергеевич сделал вид, что не понимает, о ком спрашивает дочь.

— С каким еще ужасным человеком?

— Высокий, лысый старик, бывший фашист. Его зовут Мирон. Фамилия его, у меня вылетела из головы — пояснила Марина.

— Полетаев — это его настоящая фамилия — мрачно произнес Иван Сергеевич.

— Есть еще фамилии? — спросила Марина, хотя можно было бы обойтись и без этого, ведь всё уже понимала и представляла.

— Да, нам чего до этого — пробурчал Иван Сергеевич.

— Так ты давно его знаешь? — вернулась к своему Марина.

— С чего ты это взяла? — спросил Иван Сергеевич.

— Я сама видела, как ты разговаривал с ним, и даже один раз спросила тебя, кто этот человек, а во второй раз видела вас вместе совсем недавно. Уже не говорю о том, что этот Полетаев родной дед моего бывшего мужа.  Интересно, что я только сейчас узнаю об этом.

Марина начала нервничать, чувствовала данное сильно, поэтому сама себе твердила: спокойно, спокойно.

— Ты доченька сама ответила на свой вопрос. Конечно, я виноват в том, что не познакомил тебя с дедом твоего бывшего муженька, но посуди сама, какой в этом смысл, ну, если бы отец, мать.

Иван Сергеевич сбросил с плеч большую часть груза. Ничего страшного и особенного дочь не спрашивала. Хотя спустя минуту Иван Сергеевич был вынужден отказаться от первоначально пришедшего успокоения, и родство бывшего мужа и деда Мирона было для Марины не самым важным обстоятельством.

— Тем более ты прекрасно знаешь, как я отношусь к этому недоделку Анатолию, а деда его я знаю именно потому, что его внучок оказался моим зятем — проговорил Иван Сергеевич.

— Врешь — глухо прошептала Марина.

— Не понял — удивленно произнес Иван Сергеевич.

— Знакомство ваше связано с другими делами. Этот Полетаев друг моего деда, и они вместе воевали на стороне фашистов, а все рассказы о незаслуженных, невинных репрессиях — всего лишь красивая легенда.

— Что ты заладила: фашисты, фашисты — нервно, начиная срываться, произнес Иван Сергеевич.

— А кто? — иронично спросила Марина.

— Знаешь, в таком деле всё несколько сложнее, чем тебе кажется. Согласен, что в этом есть и моя вина. Нужно было не избегать данной темы. Только я думал, что понимание должно появиться само собой — произнес Иван Сергеевич.

— Я не совсем тебя понимаю — честно призналась Марина, видя, что отец еще больше нервничает.

— Твой дед, его родной брат, этот самый Мирон — они посвятили всю жизнь борьбе с коммунизмом. Тем же самым занимаюсь и я, только в несколько иной форме. Всё это вещи одного порядка. Не понимаю, чего ты вцепилась, как кошка, в определения и какие-то сравнительные анализы — старательно подбирая слова, произнес Иван Сергеевич.

— Почему? Да от того, что ты мне долгие годы врал, делал это совершенно осознанно — Марина с каждой минутой чувствовала себя всё хуже, нервное напряжение накрывало сильнее и сильнее.

— Я тебе уже сказал, что не врал тебе, а просто не хотел посвящать в детали.

— Ты говорил о мучениках, о невинных жертвах, о лагерях, об убийцах, которые убивали только потому, что им нравилось этим заниматься, потому, что они имели полную безнаказанность. Мне кажется, что твои рассказы, и что было в действительности совершенно разные вещи. Нет, я понимаю, что то борьба, и эта, как бы, беззвучная, обреченная — но всё же борьба. Только вот разницу никуда нельзя деть. И нужно было мне всё честно рассказать.

Закончив свой монолог, Марина поднялась из-за стола, налила себе в кружку горячей воды, положила туда пакетик с чаем и ложечку сахара.

— А ты представляешь, каким образом выглядело бы подобное откровение? Представь, вспомни себя школьницей — начал Иван Сергеевич, но Марина его перебила: — Не говори ерунды, тогда уже было другое время, не было никаких помех. Тебе просто было удобнее, чтобы всё выглядело именно так, а не по-настоящему.

— Чего я перед тобой оправдываюсь. Где хоть одно доказательство, имеющихся злодеяний. С чего ты сделала такие далеко идущие выводы — лицо Ивана Сергеевича изменилось, покраснело, он вскочил с места и оказался возле окна.

— Ты знал, что Кривицкий чужая нам всем фамилия? — спросила Марина, сейчас она не хотела уступать отцу.

— Кто тебе такое сказал! Я по документам Кривицкий. И ты  Кривицкая! — закричал Иван Сергеевич.

— Не кричи, ты отлично знаешь и понимаешь, о чем я сейчас говорю — смотря в одну точку, а точнее, на кружку с чаем, проговорила Марина.

— Нет, я не понимаю. И, в первую очередь, до меня не доходит почему ты веришь этому старику, появившемуся неизвестно откуда и собирающему всякую мерзость — продолжал настаивать на своем Иван Сергеевич.

— Уже не собирает — произнесла Марина.

— Умер? — спросил Иван Сергеевич.

— Мирон убил его — ответила Марина.

Марина тут же заметила, как побледнело лицо отца. Прежняя нервозность уступила место новой волне, которая включила в себя что-то куда более сильное, включающее присутствие заметной тревоги и признаков блуждающего страха.

— Ты серьезно? — спросил Иван Сергеевич, видимо, ничего лучшего еще не успело прийти в его голову.

— Серьезней некуда — ответила Марина.

— Не понимаю, зачем ему это было нужно — как бы у самого себя спросил Иван Сергеевич.

— Зато я хорошо понимаю — вставила своё Марина.

— Что ты можешь знать и понимать — словесно отмахнулся от дочери Иван Сергеевич.

— Всё то же самое, что и тогда. Ничего ведь не поменялось. Какая разница, что сорок третий год, что сейчас. Дело оно одно, и почему что-то должно измениться. Так же и Кривицкий, под фамилией которого мы живем.

Марина сделала крупный глоток чая. Иван Сергеевич молча обдумывал ситуацию. На некоторое время в пространстве кухни повисла странная тишина, в которой каждый из них размышлял о своем.

— Откуда ты знаешь, что Мирон убил того старика? — нарушил тишину Иван Сергеевич.

— Бывший муж сообщил — ответила Марина.

— Ну, напугала меня. Значит, ерунда. Что дебилу в голову ни придет — выдохнул с облегчением Иван Сергеевич.

— Нет, не ерунда, а чистая правда. Мы с Алексеем были в квартире Константина Петровича, сразу после того, как Мирон ушел оттуда, и всё видели своими глазами. Ты, вообще, папа, понимаешь, что мы с Мироном одна компания.

— Ну, что ты говоришь — не согласился Иван Сергеевич, его голос сейчас прозвучал мягко.

— Ты ведь отлично знал о деде, о том, что не так всё было — проговорила Марина, её слова не звучали вопросом, скорее, что определением.

— Знать знал, но что это могло изменить. Да и я положительно отношусь к этому — отстраненно произнес Иван Сергеевич.

— К чему? К службе у фашистов? К массовым убийствам? — один вопрос был разбит Мариной на три части.

— Убийства тебе не нравятся, а коммуняки сколько людей на тот свет отправили! Ты же хорошо знаешь, и я не понимаю, зачем ты устраиваешь мне эти истерики! Теперь знаешь, и давай закончим этот разговор — вновь перешел на крик Иван Сергеевич.

— Надеюсь, что Димке ты об этом рассказывать не будешь — отреагировала Марина и тут же подумала о том, что эта реплика прозвучала лишней.

— Тебе же хотелось знать. Может и внуку будет интересно. Хотя нет, можешь не переживать — начав с эмоционального возгласа, Иван Сергеевич закончил последнее предложение тихо.

— Извини, я не хотела, насчет, Димки — произнесла Марина.

— А от чего? Что в этом такого? Твой дед, с оружием в руках, боролся против врага. Делал то, что считал нужным. И нам стоило гордиться этим, а не верить официальной пропаганде, которая сама не знает в какую сторону кинуться, где найти для себя удобное пристанище, чтобы угодить массе, и еще раз втоптать в дерьмо настоящих героев. Да, доченька, тех, кто боролся за этот мир, за этот день, за эти порядки. Как тебе? Задумайся, сопоставь, и всё встает на свои места. Правда одна, как ни крути, но она одна — Иван Сергеевич остановился, хотя по его лицу было видно, что он озвучил не всё, что хотел, да и Марина не удержавшись, вставила своё: — Против выбора своего же народа?

— Какого народа? Завистливого, злого, лишенного даже упоминания о существовании мозгов. Стада? К тому же трусливого, где каждый от страха и зависти готов был отправить своего соседа на эшафот, тем самым, услужить коммунистам, чтобы легче им было убивать и издеваться. Ладно, когда эти же недоумки попадали в жернова ими же созданного монстра. Но ведь нормальные, понимающие люди вынуждены были погибнуть. Давай, расскажи мне еще о дубине народной войны, про которую говорят изменники в телевизоре — тяжело дыша, выкрикивая, говорил Иван Сергеевич.

— Не сейчас — мрачно отреагировала Марина.

Иван Сергеевич взял передышку, отдыхал и собирался с мыслями. Марина же произнесла: — Ладно, я больше не буду поднимать эту тему. Просто всё моё детство, точнее юность и молодость. Все те годы

— Ничего не изменилось — на этот раз Иван Сергеевич не дал дочери договорить.

 — Мирон намерено хотел, чтобы мы стали родней? — резко изменила вектор беседы Марина, и в это же время начала ключом открываться входная дверь.

— Да, и я был не против — мрачно и злобно произнес Иван Сергеевич, хорошо помня то время, когда он вместе с дедом Мироном обсуждал обстоятельства странного и чем-то символического брака.

— Понятно — просто отреагировала Марина — Привет, мама — добавила она, повернувшись навстречу вошедшей на кухню матери.

— Димки еще дома нет? — спросила Наталья Владимировна..

— Нет еще — пробурчал Иван Сергеевич.

— Что у вас опять случилось? — вновь вопрос прозвучал из уст Натальи Владимировны.

— Нормально всё — улыбнувшись, ответила Марина.

10

Разговор между Алексеем и его родителями получился куда более уравновешенным, спокойным. Исходило это от того, что Алексей не ставил для себя задачу: требовать полного пояснения семейной истории. Хотел лишь аккуратно уточнить, как бы восполнить пробелы. И при этом сам боялся своего интереса. Очень уж не хотелось получить подтверждение своего родства с Мариной, хотя за последние дни Алексей смирился с тем, что странные, малореальные перипетии успели стать неотъемлемой частью его жизни.

Может, как раз из-за этого, а может, всё же еще сохраняя надежду на категоричное опровержение, Алексей спокойно задал отцу свой первый вопрос: — Батя, а у твоего дядьки двоюродного, ну, по отцу, у него дети были?

Отец посмотрел на сына с удивлением.

— Да, сын. У тебя-то какой вдруг интерес — ответил отец.

—  Так одно дело есть, а вообще, я жениться собрался — произнес Алексей, слишком резко изменив плоскость разговора.

— Вот как, что же, это хорошо — произнес отец — Мать сильно обрадуется, вот это точно — добавил отец и посмотрел на часы.

— Что-то долго её нет — произнес Алексей, прекрасно помня о том, что мама имеет привычку очень много времени уделять походам по магазинам.

— Как обычно, ничего не меняется — вздохнув, произнес отец, затем поднялся на ноги и тут же пояснил: — Пойду, покурю.

— Ты так и не хочешь бросить эту вредную привычку — дежурным тоном произнес Алексей.

— Поздно мне уже — не стал вдаваться в рассуждения отец.

— Никогда не поздно — не согласился Алексей.

Отец вернулся в гостиную быстро. От него сильно пахло табаком, и Алексей подумал о том, что помнит этот запах с незапамятных времен. С того времени, когда еще делал домашние задания, когда отец подходил к нему, стоял за спиной и молчал. Лишь иногда спрашивая о том, чем занят он и насколько тяжело дается учеба. Затем уходил, уступая место маме, которая была куда как более заинтересована в процессе учебы сына.

— Странно, но я совсем не помню деда. И мне от чего-то казалось, что все же у деда был родной брат, то есть, твой  родной дядька — произнес Алексей.

— Нет, Леша, двоюродный. Просто они в молодости были даже ближе, чем родные.

— Ты уверен в этом? — спросил Алексей, еще больше удивив отца своим вопросом.

— Ты бы сын объяснил мне, с чем связан твой неожиданный интерес — вопросом на вопрос ответил отец, но после всё же вернулся к вопросу сына: — Уверен, у них и фамилии разные были.

Быстро и просто разговор подошел к основному моменту: если отец помнит фамилию, и она совпадет с фамилией Марины.

— А какая фамилия?

— Ой, сын, ей богу, не вспомню, так давно всё это было. У дедовского брата сын был, у сына дочка. Вы с ней, наверное, ровесники — спокойно врал отец, и Алексей не заметил никакого подвоха.

— Ясно — произнес Алексей.

— Лучше скажи, как хоть зовут твою избранницу — отец перешел к тому, что его волновало гораздо больше, чем странный и не совсем приятный интерес сына к тому, чего ему знать совершенно необязательно.

— Марина — ответил Алексей.

— Хорошее имя — улыбнулся отец — окончательно решили? — дополнил он.

— Да — уверенно ответил Алексей

— Дед же не воевал? — спросил Алексей, вновь перескочив с одного на другое.

— Ты перед отъездом задавал этот вопрос. Какая война, он же врагом народа был. Таких, как ты должен понимать, на войну не брали. Их удел — это лагерь. Конечно, можно было в штрафбат добровольцем, но твой дед не хотел умирать за антинародную власть — с чувством крайнего непонимания отвечал Алексею отец.

— Дед уже после войны освободился? — продолжал гнуть свое Алексей.

— Надо полагать, но его затем быстро назад вернули. Тогда подобное было обычным делом — неохотно ответил отец.

— Наслышан — произнес Алексей, отреагировав на последнее предложение, произнесенное отцом.

— Ты мне так и не сказал, что за интерес? Вроде никогда тебя всё это не волновало, а сейчас прорвало — еще раз поинтересовался отец.

— Встретился с одним стариком — ответил Алексей.

— С каким еще стариком? — встревожено спросил отец.

— Пришел ко мне на прием и заявил, что я похож на одного его друга. Самому дедушке девяносто с лишним, а я вроде как на его друга в молодости похож — пояснил Алексей.

— Что в этом такого — произнес отец.

— Ничего, только он уверенно убеждал меня, что я потомок его друга — добавил Алексей.

— Старость — дело безрадостное, всякое в таком возрасте видится — высказал свою точку зрения отец.

— Возможно, но его слова звучали слишком уж убедительно. Еще он мне рассказал о том, как воевал на стороне фашистов — продолжил Алексей, а его отец неприязненно сморщился, одним мгновение в его сознании появился образ деда Мирона, который внимательно смотрел, который по-прежнему являлся связующим звеном, не давая избавиться от мрачного проклятия прошлого окончательно.

Через пять минут пришла мать. Дальнейшее общение больше не касалось странностей прошлого, а перешло к будущему обустройству личной жизни Алексея. Просветлела квартира. Чище и объемней стало воздушное пространство. На ненадолго, но отчетливо, сгинули призрачные тени.

Утром Алексей отправился домой, находясь в хорошем настроении.

11

Понравился ли Толяну процесс слежки или он начал впадать в полное психическое расстройство осталось неизвестным, но когда он предложил Димону проследить за своей бывшей женой, то верный друг довольно сильно удивился.

— Зачем тебе это?

— Не догадываешься? — улыбаясь и сильно воняя недавно выпитым пивом, отреагировал на вопрос Димона Толян.

— Нет, куда мне — беззаботно ответил Димон.

— Семейную жизнь решил наладить — произнес Толян, еще больше этим удивив Димона.

— Не понял, на хера она тебе нужна. Вроде нормально без неё себя чувствовал — изумленно проговорил Димон.

— Сам не знаю. Пока она одна была, и я точно знал об этом, то дела мне до неё не было. Ну, вспоминал иногда, мы же так-то, поначалу, нормально с ней жили. А когда этого увидел, всё изменилось — Толян говорил убедительно и напористо, и Димон ощутил, что друган сейчас не шутит.

— Еще сын, что с чужим мужиком расти будет. Как тебе такое? — продолжил Толян.

— Жопа, конечно — согласился Димон.

— Вот и я думаю — промычал Толян.

В последующие десять минут разговор прекратился, поскольку Толян и Димон вошли в магазин, чтобы купить пойла, а там им было не до разговоров, им необходимо было заниматься выбором бутылок и пересчетом средств, чтобы как можно больше спиртосодержащей жидкости покинуло площадь магазина, переместившись в большой пакет, снабженный логотипом торговой сети.

Когда важнейший процесс остался позади, и Димон быстрым движением открыл, приобретенную вместе с бутылками, пачку сигарет, Толян вернулся к тому, о чем говорил до посещения магазина.

— Дед, правда, против моих планов — протянул Толян, выпуская слова совместно с дымом сигареты.

— Тебе чего, не говори ему пока. Деда нам терять никак нельзя — произнес Димон.

— Всяко, попробуй ему скажи. С дедом шутки плохи — мрачно произнес Толян.

— Это уж точно — согласился Димон.

— Он всё же убил того старикана, за которым мы с тобой следили — проговорил Толян, выбросив окурок себе под ноги.

Димон застыл на месте.

— Что серьезно? — с восхищением спросил Димон, точно зная, что вопрос излишен, но ему хотелось услышать подтверждение.

— Конечно, ты же знаешь деда. Если он что-то решил, то не сомневайся — гордо произнес Толян.

— Вот это дед. Жутко даже становится, без шуток. Далеко нам до него — еще раз, с прежним почитанием и восхищением, чувствуя необъяснимое преклонение перед всем, что было связано с мрачным образом деда Мирона, произнес Димон.

— Да, мне иногда в голову идет, что он уже не дед, а сама эпоха — озвучил Толян.

Последнее слово из уст Толяна прозвучало как-то неестественно, выглядело крайне несуразным. Слишком редко или почти никогда, Толян использовал в своем обиходе подобные выражения. Вероятно, что от этого, а может, что уже осознанно, но Димон вынужден был дополнить к сказанному другом своё умозаключение.

— Вот это точно. Я сам об этом не один раз думал. Что-то в твоем деде есть нечеловеческое, пришедшее из тех лютых времен, а может так, что и сами эти времена в него поместились.

… Выйдя из автобуса, Алексей тут же позвонил Марине.

— Привет, я приехал. Ты где?

— Так и не захотел лишний день побыть с родителями — ответила Марина, после того, как поприветствовала любимого.

— Я же сказал, что сразу назад — произнес Алексей, улыбнулся, вспомнив разговор, который состоялся перед тем, как ему предстояло отправиться в родной город.

Марина предложила Алексею побыть у родителей несколько дней. Её слова удивили, но ненадолго. Поскольку, выражение лица, её глаза и интонация голоса не могли обмануть. Марина хотела, чтобы Алексей побыл в кругу близких подольше, чтобы сбросил тот неприятный груз, который выпал на их долю в последнее время.

— Еще на автовокзале? — спросила Марина.

—Да, через час с небольшим буду дома. Ты мне так и не сказала, где ты сама — ответил Марине Алексей.

— Дома я, где мне еще быть. Сейчас быстренько тебе что-нибудь приготовлю. Блины будешь? Или картошки пожарить, как ты любишь? — голос Марины звучал радостно, чувствовалось, что у неё хорошее настроение, и ничего в этот момент не могло заставить подумать о том, что через несколько часов всё изменится, и реальностью станет очень яркая, слишком эмоциональная сцена, которая, слава богу, не коснется личных отношений, но вновь явит собой сплетение странных и малообъяснимых обстоятельств и событий.

— Картошки с салом, еще немного лука, только поджарь его до золотистого цвета — не скрывая положительного настроя, говорил Алексей, очень сильно хотелось ему быстрее оказаться дома, обнять и поцеловать Марину.

Быстрым шагом он оказался в пределах автобусной остановки, находящейся всего в тридцати метрах, прямо напротив широких, стеклянных дверей автовокзала. Долго ждать нужный маршрут не пришлось. Да и, что было особенно приятно, в салоне автобуса было достаточно свободных мест. Можно было выбрать наиболее удобное, что и сделал Алексей, а через открытые, верхние люки внутрь салона проникало много свежего, прохладного воздуха. Алексей смотрел в окно. Алексей всю дорогу думал о Марине, и следом за обликом любимой женщины, в голову проникал сладостный дурман. Огромное количество счастливых размышлений о том, как в очень скором будущем измениться не только его жизнь, а их общая жизнь. Как неотвратимо воедино сольются две разные жизни, нет, не две, теперь уже однозначно три. И сколько прекрасных мгновений будет ожидать их за каждым ближайшим поворотом. Ведь всего в нескольких месяцах отсюда. Неизбежно вперед, к тому, что уже свершилось. Стоит ли удивляться тому, что глаза радуются всему, что видят, тому, что уже знакомо и по-новому неизвестно. Счастливое будущее успело подстроиться под настроение. Где-то со скоростью автобуса, где-то быстрее, а где-то неторопливо затормозив, чтобы подтвердить основы приближающегося блаженства.

 Старые, каменные дома. Лишь на несколько метров расширившиеся улицы,  в них, фонари, бордюры, лавочки, знаки, люди — безразличные, веселые, мрачные, настороженные — всё рядом, всё в одном потоке, а промеж всего история. Та история, которая уже не один раз была пережита. За последнею сотню лет, с тех пор, как застолбили улицу дома, с тех пор, когда и начался отчет, положенный тысячами глаз, в которых находилось всё то же самое, что чувствовал сейчас Алексей. Улица — лишь фон. Дома — декорация. Автобус остановился всего на двадцать секунд.  

Двадцать секунд из полторы сотни лет. Ничего скрывшее всё, а Алексей очнулся от неожиданного наваждения.

Конечная остановка автобуса встретила Алексея другим вокзалом. Так же тридцать метров до входных дверей в здание. Но нужно за правый угол, где между двумя строениями, почти сразу, ступеньки пешеходного моста, избавляющего граждан от возможности пробираться через многочисленные железные пути, обходить вереницы вагонов и внимательно смотреть во все стороны. Пугаться звуков и частенько подолгу ожидать, когда освободится ближний путь, когда покинет его начавший двигаться состав. Но и это еще полбеды. Бывает так, что застынешь на узкой дорожке между двумя грохочущими лентами грузовых вагонов. По лицу тянет ветерком движущейся массы, и страшное ощущение: насколько же ты мал, насколько ничтожен, находясь промеж многих тонн набирающего скорость железа.

Нужно ли говорить о том, что Алексей уже успел привыкнуть, и к поездам, и к их грохоту, и к строениям, что теснились по одну — противоположную его дому сторону. Не один раз поднимался он вверх по ступенькам. Столько же опускался вниз, чтобы пройдя каких-то двести метров влево, оказаться возле своего дома, который наконец-то не встретит хозяина пустотой. Теперь там его ждет Марина. И если всё произойдет так, как он себе представляет, то открыв дверь, он почувствует запах жареной картошки. Дальше предстанет очередной вечер для двоих, пока для двоих, но скоро их будет трое.

12

Ожидание не обмануло Алексея. Его встретила улыбающаяся Марина, и всего несколько минут, пока Марина поставит на стол горячую сковороду, с той самой картошкой, пожаренной с салом.

— Быстро добрался — произнесла Марина, выйдя навстречу к Алексею.

— С комфортом доехал. Автобус всю дорогу был полупустой и большую часть остановок проехал мимо. Так что, считай, как на такси добрался — произнес Алексей, положив свой небольшой рюкзак прямо на пол.

— А я переживала и думала о том, что между городами всего четыре часа, а чтобы проехать через наш город требуется целый час — засмеялась Марина.

— Сегодня повезло — произнес Алексей.

— Говоришь так, как будто каждый день совершаешь подобные поездки — вновь засмеялась Марина.

— Действительно, всего во второй раз оттуда сюда и один раз отсюда туда — улыбаясь, согласился Алексей.

— Я тебя сейчас накормлю. Затем схожу к родителям. Димку поведать надо и с отцом поговорить — произнесла Марина, а Алексей в этот момент умывался, сгорая от желания скорее приступить к приему пищи.

— Ты так и не хочешь, забрать его сюда — спросил Алексей, усаживаясь за стол.

— Пусть до начала учебного года будет у бабушки — ответила Марина.

Следующие десять минут Алексей ничего не говорил, следуя известной в народе поговорке. Марина же лишь символически помогла Алексею, положив в рот всего пару вилок картофеля.

— Наверное, правильно — проговорил Алексей, когда обед был закончен.

Марина не поняла, что имеет в виду Алексей. Поэтому вопросительно на него посмотрела.

 — Я насчет Димки — дополнил Алексей.

— Я как-то не поняла — честно призналась Марина — Ложись, отдохни часик — добавила она.

Алексей с огромным удовольствием согласился с предложением Марины. Ведь всю дорогу мучительно хотел отключиться, но сделать этого так и не смог, а лишь несколько раз провалился в забытье, и то данное состояние не превысило трех-четырех минут.

Марина вернулась домой вечером. Алексей два раза брал в руки телефон, чтобы позвонить Марине, но в последний момент передумывал, не имея логического объяснения своему поведению.

Придя от родителей, Марина выглядела нервной, злой и раздраженной. Молча размещала в холодильнике и в шкафчиках кухонного гарнитура продукты, купленные на обратном пути.

— Что случилось? — просто спросил Алексей.

— Отец напился. Начал нести такую гадость, оскорблять меня и маму. Досталось и Димке. Хотела Димку забрать сюда, но отец, допив бутылку, завалился трупом спать — ответила Алексею Марина.

— Частенько отец к бутылке прикладывается? — довольно робко спросил Алексей.

— В том-то и дело, что нет. Я даже не могу вспомнить, когда в последний раз видела его в таком состоянии. Кажется, что этого и вовсе никогда не было. Ну, конечно, он выпивал. Только всегда в меру, всегда веселый, общительный. А здесь, прямо кошмар какой-то. Я никогда даже не думала, что он таким может быть — выговорилась Марина.

— Ну, он вам хоть как-то объяснил, в чем причина, что случилось. Должен был сказать. Когда человек совершает что-то неординарное, он, как правило, криком и истерикой, но пытается объяснить, выплеснуть своё состояние. 

Алексей старался говорить очень аккуратно и спокойно, не хотелось обидеть Марину, через отрицательное отношение к её отцу. Здесь грань тонкая, и не стоит этим пренебрегать.

— Объяснил, если так можно сказать, бурчал о том, что звонил дед Мирон, что у него с Мироном был очень тяжелый разговор — сказала Марина и присела на стул, который стоял между холодильником и столом.

— Снова этот чертов Мирон — отреагировал Алексей.

— Ты так Леша ничего и не понял — прошептала Марина.

— Нет, а чего я еще должен был понять — произнес Алексей.

— Этот дед, он не дед вовсе — это проклятие всей нашей жизни. Разве можно его воспринимать иначе. Он настоящее воплощение сатаны, которое всегда находилось в одном шаге от нас. Если мой отец всю свою жизнь занимался враньем. Да, обыкновенным враньем. При это хорошо об этом зная. Если я всю жизнь прожила под контролем этого. Как можно воспринимать подобное? Мое неудачное замужество, даже в этом не обошлось без этого проклятого деда. А мой сын? Леша, как же мой сын? Ты представляешь, какая кровь течет в его венах. А наш будущий ребенок, если мы с тобой двоюродные брат и сестра — крайне эмоционально говорила Марина, её голос срывался, а Алексей отлично понимал, что не стоит останавливать Марину, лучше, чтобы она выговорилась.

Но всё же что-то говорить было необходимо и ему, поэтому Алексей проговорил довольно жестко, не пытаясь направлять Марину в другую сторону: — Даже если всё это так, то это нам не помешает. У нас с тобой своя жизнь. У Димки своя жизнь. А этот проклятый дед, он не будет жить вечно, как бы ему этого ни хотелось.

— Нет, Леша, он вечен. Он никогда и никуда не уйдет. Если ты думаешь, что его остановит смерть, то этого не будет — сейчас слова Марины звучали низко, она и её голос куда-то проваливались.

— Давай, не будем скатываться в область суеверий, ей богу, не стоит — точно почувствовав состояние Марины, озвучил Алексей.

— Скажи, ты совсем не ощущаешь изнанку этого лысого старика — несколько странно спросила Марина.

— Мне трудно ответить, я не могу сказать, что совсем не ощущаю

Алексей не смог сформулировать свои внутренние чувства. Определиться было трудно. Старик вроде был, тут же временами пропадал. Точно так, как и во время своего первоначального появления. Еще там в родном, в другом городе, где, по разумению Алексея, он и должен был остаться навсегда. Только плоскости перепутались, обманули. Местообитание страшного старика находилось здесь, а там он всего лишь появился, чтобы напомнить Алексею о своем существовании.

— Я же знаю точно — интонация, с которой говорила Марина, в очередной раз изменилась.

Марина поднялась на ноги, подошла ближе к Алексею, и только после этого продолжила.

— Почему я должна чувствовать себя виноватой! Почему я должна мучиться всем этим! Только не говори мне: не переживай, наплюй и забудь. Из этого ничего не выйдет. И всё от того, что дед Мирон не просто случайный персонаж, встреченный нами на жизненном пути. Если бы всё было так, то, поверь, я бы выкинула это дерьмо из головы одним махом. Если бы я могла, Леша. С ума сводит затягивающая в свои сети неизбежность. Причем здесь суеверия! К черту их, если бы не было рядом самого чёрта. Вместе с его же эпохой, со всеми ими принесенными ценностями.

Эхо отскакивало от стен. Не имея желания возразить, Алексей молчал. А Марина прекратив говорить, быстро покинула комнату. Минуту спустя Алексей не удержался, последовал за Мариной. Она же вытащила из пакета две толстые книги и одну книжку, имеющую нестандартный формат, что-то вроде памятного фотоальбома, с большим количеством снимков и малым количеством текста, о времени, которое стало смыслом жизни отца Марины, частью жизни самой Марины, отрывками из жизни Алексея.

О всём том, что продолжало громко долбить по голове тяжелым колокольным звоном. Который всё больше и чаще фальшивил. И совсем недолго оставалось до того момента, когда звон превратится в совершенно бессмысленный грохот, уничтожившим не только то, что именуется слухом, но и то, что барабанные перепонки.

Никто и никогда не станет этого отрицать. Образно — есть представление, чаще позитивное, положительное. Но от чего так часто не покидает ощущение: со знаком минус? Даже если совсем небольшим видится это злосчастное значение. Только ведь имеет завидное свойство расти, и если упустить, если поддаться унынию, то очень скоро, не успеешь оглянуться. И вот, в один момент, как сильным ударом по голове, осознаешь: насколько же сильно выросла степень негативного присутствия.

Но ведь еще вчера не обращал на это никакого внимания. Ведь осмысление — это совсем не порок.

— Зачем это? — спросил Алексей, глядя на книги, которые сейчас находились в руках Марины.

— Зачем это? — переспросила Марина, не отводя глаз от Алексея.

— Я просто спросил — произнес Алексей, совершенно не зная, как ему необходимо реагировать на встречный вопрос, состоящий ровно из такого же набора букв, но при этом содержащий в себе совсем иной подтекст, в котором главенствующее значение имел нескрываемый вызов, не имеющий прямого отношения к Алексею, а следующий дальше и глубже, туда, куда не хотелось заглядывать даже в эту минуту, что уже говорить о следующем часе, о грядущем дне, о том, что еще далее.

— Вот и мне хотелось, чтобы всё было просто — эти слова Марина произнесла на срыве, её голос переходил в визгливые нотки, и уже не стало удивительным, что следующим движением, Марина, со всей силой, швырнула себе под ноги нестандартный фотоальбом.

— Ты что — произнес Алексей.

— Вот! Вот! Вот! — кричала Марина, поочередно бросая в стену сначала одну книгу, затем следующую.

У первой книги отлетела коричневая обложка. Открылись страницы, успевшие достаточно пожелтеть, но полумрак, царивший в помещении, поглощал напечатанное на бумаге. Марина яростно топтала книги ногами. Алексей стоял, прислонившись к противоположной стене, не имея сильного желания вмешаться в происходящий на его глазах пересмотр истории.

— Вот так лучше! Так будет правильно! Кто бы мог подумать! — визжала Марина, продолжая уничтожение книг, уничтожение огромной части своей прежней жизни.

— Как символично, не хватает лишь горящего костра! — продолжала своё дело Марина.

— Прекрати, какой еще костер — не удержался Алексей.

— А тот самый, и эти книжки, эти идеи, добавить, все в одну кучу! — отреагировала Марина, и сразу после этих слов, истерика исчерпала себя.

Марина прислонилась к стене, стояла неподвижно и тяжело дыша.

— У тебя случился нервный срыв. Всё будет хорошо. Всё пройдет. Не нужно ничего обобщать, лучше успокоиться. Я с тобой. Мы вместе. Нас впереди ждет много счастливых дней, очень много, Марина — шептал Алексей, обнимая Марину за плечи.

— Да, ты прав, всё у нас будет хорошо — сквозь слезы шептала Марина.

13

Толян курил в потолок. Толян наблюдал за перемещением сигаретного дыма. Толян не думал о том, что его психическое состояние подает отчаянные сигналы бедствия. Толяну было приятно погружаться во всё более сгущающийся мрак, ощущать на языке скрипучий привкус неистовой злости.

Запоздавшая ревность сжигала дотла, переходила все возможные границы, усиливаясь кратно. Ущемление собственного я. Пренебрежение им любимым, тем, кто достойнее и лучше того, кто сейчас не по праву занял место принадлежащее ему Толяну, которое, к тому же, не один год было свободно и лишь дожидалось того момента, когда он Толян соизволит вернуться на круги своя. Да, не торопился. Да, не испытывал в этом особой нужды. Хотя ведь отрывками случались странные моменты, вгоняющие в сомнения, заставляющие ощутить что-то похожее на отдаленные проблески дурного и вязкого предчувствия. Но не определяло же. Тут же пропадало, сменяясь очевидной уверенностью: нужна будет бывшая жена — он её получит, не будет в ней необходимости — он о ней и не вспомнит.  То же самое с сыном. Появлялись ли отцовские чувства — случалось, но не влияло, исчезало, не успев оставить заметного следа.

Всё изменилось в один день, даже не дожидаясь того памятного события, когда Толян увидел претендента на его законное место. При этом каких-то теплых и нежных чувств к Марине Толян не испытывал. Причинить больше боли — это всегда, пожалуйста. Ответить за уязвленное самолюбие — это просто выпирало наружу.

Наверное, что проще было бы забыть, выбросить всё связанное с бывшей женой прочь. И не один раз, особенно в последнее время, думал об этом Толян. Бывало пьяным, бывало трезвым. Вновь бессмысленно смотря в потолок, отложив на какое-то время свой телефон, который заполнял любое свободное от выпивки время своими видеороликами, лишенными хоть какого-то намека, не только на здравый смысл и пользу, но и на понятие об этих вещах вовсе.

Жаль, но осмысление никуда не продвигалось. Течение времени лишь ослабляло рассудок. Всё чаще и чаще являлся дед Мирон, то в привычном образе дня сегодняшнего, то в совсем незнакомом, которого Толян боялся, в том образе, который не хотел испариться следом за истекшей ночью, в том, в котором не было родного деда как такого. Сначала, малознакомый парень, с немецким автоматом в руках, чем-то похожий на самого Толяна, зовущий Толяна за собой. Затем, что-то совершенно невероятное, не имеющее никакого отношения ни к высокому, лысому старику, ни к молодому парню с надменным и злым взглядом, ни к чему человеческому вообще, где собирательные образы, где вечный искус наслаждений, денег, власти.

Как тень сквозь дымку. Больше напоминая силуэт, но точно ведь известно кто перед тобой. Холодной смертью веяло тогда. Пронизывало и подчиняло. От того бессильным становилось утро. Лишь сильнее сухость во рту. Лишь крепче головная боль. Воспоминание, от которого скорее сбежать. И очень хорошо, если в такие моменты стояла на столе недопитая бутылка с водкой. Еще лучше, что не нужно идти на работу.

“Старый черт” — мысленно произнес Толян и тут же подумал о том, что эта фраза сейчас не имеет никакого отношения к образному клише, что сейчас сказанное в порыве раздражения, есть четкое и достоверное определение.

— Здорово Димон — по телефону говорил Толян.

— Здорово — произнес в ответ Димон, и Толян сразу оценил состояние друга, как изрядно подправившего здоровье, несмотря на то, что часовые стрелки еще не успели достигнуть девяти часов утра.

— Времени, вижу, не теряешь. Какого хера мне не позвонил — выпалил Толян, глядя на жалкое количество теплого пива в пластиковой бутылке.

— Ну, я как-то, это — невразумительно мычал Димон.

— Ты же на работе быть должен — произнес Толян, вспомнив о том, что сегодня будний день, и что Димон недавно устроился грузчиком в компанию по доставке бутилированной воды.

— Я больничный взял, вчера же тебе говорил — более внятно ответил Димон.

— Да, забыл я, но помню, что ты вчера говорил, что видел этого урода, который с моей бывшей путается — Толян быстро перешел к тому, что, собственно, и было основным поводом к совершению телефонного звонка.

— Ну, да, мы с Рыжим на тачке ехали к Славяну Зотову, а этот, он возле ворот своего дома подметал, а калитка открыта была — пояснил Димон.

— На хер мне калитка — процедил Толян — Ты запомнил, где этот дом? Сможешь найти? — продолжил Толян, допив остаток пива, не используя стакан.

— Всяко найду — проговорил Димон.

— Сейчас, что делать будешь? — спросил Толян.

— Сообразить бы что — ответил Димон.

— Совсем у тебя денег нет? — спросил Толян.

— Есть немного — промычал в ответ Димон.

— У меня тоже есть малость. Давай, сходим, посмотрим, где эти твари прячутся, а затем к деду заглянем, может что перепадет — обстоятельно изложил план действий           Толян.

— Давай — быстро согласился Димон, а спустя двадцать минут они уже двигались в сторону дома Алексея, успев купить в ближайшем супермаркете две бутылки странной субстанции со вкусом клюквы и содержанием спирта в пределах десяти-двенадцати градусов.

— Нет никого — предположил Димон, ему не очень хотелось участвовать в выяснении отношений, именно в этот момент, лучше позже, когда алкоголь вступит в свои права окончательно.

— Лучше всё же проверим — проговорил Толян, на его лице блуждала озлобленная гримаса.

— Как хочешь — согласился Димон (показаться трусом не хотелось совсем)

Толян нажал на кнопку звонка. Димон стоял рядом. У каждого из них в правой руке находилось по бутылке с красной жидкостью. Хозяева же не торопились отреагировать на звонок Толяна, и он повторил свой вызов еще, сделав это более настойчиво.

— Говорил же, нет их — произнес Димон, присосавшись к горлышку бутылки.

За спинам искателей приключений хлопнули дверцы автомобиля. Димон мгновенно обернулся и тут же застыл с открытым ртом. Позади них стоял полицейский автомобиль и из него уже успели выйти двое сотрудников, облаченные в гражданское одеяние.

— Не открывают? — спросил один из полицейских.

— Нет, пойдем мы — быстро нашелся Толян.

Полицейские возражать не стали. Спустя несколько секунд звонок прозвучал в третий раз.

Времени, которое прошло между первым звонком от Толяна и третьим по счету звонком, исходящим уже от сотрудника полиции, хватило Алексею, чтобы накинуть спортивную куртку, найти ключ, несколько недоуменно посмотреть на Марину и пойти открывать дверь.

… — Это еще что? — нервно спросил Димон, когда собратья скрылись из обозрения сотрудников полиции.

— Дед же того старикана завалил, говорил тебе, а эти, со слов деда, тогда за ним следили, слышишь, вот и добрались менты до них — пояснил Толян, закуривая сигарету.

— Значит, что и деда эти суки заберут, если еще не забрали — со злобой в голосе высказался Димон.

— Может, что уже — не стал спорить Толян — Пойдем к нему, там и узнаем — добавил Толян.

Дед, как ни в чем не бывало, открыл дверь, и привычным образом, с неудовольствием, осмотрел знакомые фигуры своего внука и его лучшего друга.

— Здорово дед, а мы думали, что тебя уже в кутузку загребли — поздоровался с дедушкой внук.

— С чего это? — грубо и властно произнес Мирон и кивком ответил на беззвучное приветствие Димона.

— Сам знаешь — парировал Толян, освобождаясь от обуви.

— Знать-то знаю, только что от этого — спокойно ответил Мирон, а Димон в эту же секунду подумал: какая, мать его, потрясающая выдержка.

— Мы сейчас хотели зайти в гости к моей бывшей жене, так туда менты нагрянули. Вот мы и решили тебя навестить, узнать, что с тобой — довольно беззаботно говорил Толян и в это же время соображал, как начать разговор о деньгах.

— Забегали всё же, что же даже интересно — улыбнулся Мирон, этим еще раз поразив Димона и своего родного внука Толяна.

— Чего интересного? Заберут же тебя. Сваливать тебе нужно — не понимая иронию деда, озвучил Толян.

— Зачем? Что они мне смогут предъявить? А ты никак не поумнеешь, как я посмотрю. Если дед сказал, значит, что так и будет. Каким образом возможны подобные вещи, а — злобно проговорил Мирон, не сводя своих мутных глаз с любимого внука.

Толян не счел нужным что-то отвечать.

— Что сын у меня недоумок был, что и внук далеко не ушел. Одна внешность, прости господи, а мозгов нет. Что случилось-то? Куда делась порода? Если бы ты сучонок знал, видел своего прадеда, то тебе бы было стыдно перед ним на глаза показаться. Ты знаешь, как принял смерть твой прадед? — в этом месте Мирон сделал небольшую паузу, но при этом ответа от Толяна Мирон не ждал.

— Твой прадед смотрел смерти в глаза. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Не было у него страха перед смертью! Вот где выдержка, вот убежденность! — громогласно произнес Мирон.

— Что ж я уважаю прадеда — выдавил из себя Толян.

— Да ты что угодно скажешь. Представления иметь не можешь, что за время было. Как рушились надежды, как до последнего боролись мы за наш мир! И что я вижу? Придурка вижу, который только и думает о том, как бы получить от деда тысячу другую — продолжал греметь Мирон.

А Димон, прижавшись спиной к стене, впал во что-то подобное мистическому трансу. Пред глазами расстилался туман, сквозь который Димон видел отрывистые клубы дыма. Ощущал тяжелый и противный привкус пороха, жженого мяса, сладкой человеческой крови, грязи и чего-то стирающего всякие временные границы. Спереди всего этого, на шаг впереди, дед Мирон, облаченный в военную форму. Молодой и статный, тяжелым взглядом поглощающий всё, что здесь есть, что осталось за его спиной, а вместе с этим и Димона, который, уже не разбирая граней и не чувствуя отметок, бросился внутрь видения. Тут же со всех сторон засвистели пули. В десяти метрах от Димона разорвался снаряд. Черный дым, с кусками мерзлой земли, столбом поднялся вверх и холодным откровением страха обожгли проследовавшие мимо осколки железа.

— Чего стоишь сука! — услышал Димон, но еще не мог сообразить к нему ли обращены эти жесткие слова, можно было бы размышлять еще, только кто-то сильно дернул Димона за рукав.

— Очнись! — прямо в ухо, очень громко, что прострелило в голове, зазвучал тот же голос, и до Димона наконец-то дошло, что высокий мужик, возрастом за сорок лет, с видными усами и в странной, незнакомой форме, на которой имелась эмблема содержащая в себе цвета украинского флага, обращается именно к нему, и на нём Димоне в точь такая же форма одежды.

— К орудию! Чего замерз! — еще раз напомнил о себе незнакомец, и Димон бросился к ящикам со снарядами.

Какое-то время Димон старался не поднимать головы, чтобы не видеть, чтобы не участвовать в происходящем. Но боковое, стороннее зрение было безжалостным и испуганные глаза Димона видели приближение советских танков, прижимающихся к их броне солдат. Прямо над головой, отстранившись и обособившись, шел воздушный бой, в котором сцепились два истребителя с красными звездами супротив парочки машин, имеющих на крыльях фашистские кресты. А заметно дальше были различимы несколько неповрежденных домов, крыши которых были покрыты соломой, возле этих строений, с правого фланга, так же находилась линия смертельного соприкосновения, которую на низкой высоте атаковали советские штурмовики, превращая всё вокруг лишь в разрывы бомб и страшный, смертельный вой, из которого не было никакого выхода, но каким-то чудом невредимыми оставались строения с соломенными крышами.

— Бондарь, вытряхни штаны, если обделался! — дико завопил командир.

Димон вновь бросился к снарядам — и в этот момент, на его глазах, пушка превратилась в развороченный кусок железа, а высокий и грозный командир разделился ровно на две части. Всё это Димон видел, но уже не слышал. Он оглох одним мгновением, а следующая секунда закончила его необычное путешествие. Горячая волна, с огромной силой, с поглощающей сущность болью, вонзилась в грудь Димона.

— Димон, что с тобой! — до Димона долетел голос Толяна, еще две секунды, и к Димону вернулось зрение.

Перед ним стоял друг и держал его за рукав спортивной куртки, а слева, на расстоянии чуть больше метра, находился дед Мирон, улыбаясь своими мутными, злыми глазами.

— Ничего, Бондарь Дмитрий Николаевич, ничего, еще хуже иногда бывало — с усмешкой в голосе проговорил Мирон.

У Димона еще какое-то время ощущалось головокружение. Толян топтался возле друга, но ничего не говорил, а Мирон скрылся в комнате. Незамеченными оказались десять секунд, Мирон появился вновь и сразу громко произнес: — На тебе тысячу рублей, ты ведь за этим приперся.

Толян не стал отказываться, напротив, с особой быстротой сунул деньги в карман.

— Спасибо, но я всё отдам — поблагодарил деда Толян.

—Бери, отдача твоя мне не нужна. Мне осталось недолго. И вот еще, я тебе говорил не трогать бывшую жену, значит, не трогай — произнес Мирон, а все вместе они по-прежнему находились в пространстве небольшого коридорчика, прямо был проход на кухню, вправо размещалась зальная и единственная комната.

— Помню, что говорил — отреагировал на слова деда Толян.

— Так в чем дело? — спросил Мирон.

— Не могу обещать — неожиданно не согласился Толян, а Димон всё это время сумрачно сопоставлял в своей голове обстоятельства неожиданного наваждения и угрюмо поглядывал на колоритную фигуру деда Мирона, понимая, что все произошедшее с ним и облик этого загадочного старика, вещи одного порядка.

— Это еще почему? — жестко спросил Мирон.

— Ну, всё же она моя бывшая жена. В общем, моя баба — произнес Толян, не желая на этот раз уступить деду.

— Вот как, тогда не обижайся, если наследства не увидишь — проговорил Мирон, сделал это спокойно и даже безразлично.

— Ей всё отдашь, её родственнику! — процедил сквозь зубы Толян, Димон смотрел на друга с ужасом, понимая, что Толян перегибает, что не стоит этого делать.

— Вы мне все едины. Вы мне все одна кровь и дело — жестко произнес Мирон и сильно стукнул своей палкой по полу.

— Пойдем мы — сказал Толян.

— Идите, надоели мне — сказал Мирон, закрывая дверь за Толяном и Димоном.

14

— Моя фамилия Синицын Вадим Борисович — произнес сотрудник полиции, глядя на растерявшуюся Марину, за спиной которой находился Алексей — Я следователь, и у меня есть к вам несколько вопросов. Вероятно, что вы не догадываетесь, по какому поводу я появился у вас  — продолжил Синицын.

Марина и Алексей не просто догадывались, они прекрасно знали, почему сотрудник полиции появился в их доме.

Слова Синицына прозвучали довольно вальяжно. Смотрел он с явным безразличием и даже с признаками дежурной апатии.

— Понятия не имеем — смело ответила Марина, справившись с первоначальным оцепенением.

— Не удивлен, довольно странная история — произнес Синицын.

— Проходите — Алексей пригласил Синицына в дом, второй сотрудник, к тому времени, вернулся в автомобиль, и если кто-нибудь со стороны наблюдал бы за этой сценой, то не понял бы, зачем второй полицейский вообще выходил из служебной машины.

— Так, собственно, в чем дело? — спросил Алексей, когда Синицын по-хозяйски разместился за кухонным столом и внимательно осматривал окружающую его обстановку.

— Я здесь по поводу смерти Глебова Константина Петровича — несколько жестче произнес Синицын.

— Константин Петрович умер? — еле слышно выдавила из себя Марина.

Получилось у неё не очень хорошо, не хватило уверенности, и это сразу заметил Синицын, но сделал вид, что данное не имеет никакого значения.

— Да — коротко ответил Синицын.

Марина хотела изобразить удивление, собиралась что-то произнести, но перехватив каменное выражение лица Алексея, не стала этого делать.

— Вас видели возле дома Глебова, возле его квартиры, в день смерти. Соседка Константина Петровича сообщила о том, что вы навещали Глебова и случилось это непосредственно перед тем, как скончался ветеран — собственно, Синицын говорил отстраненно, но всё же наблюдал за реакцией Марины и Алексея на свои слова.

В поведение следователя не было ничего удивительного, поскольку и самого дела, в понимании Синицына, не существовало. И он с большим трудом и явным раздражением выполнял работу, в которой не видел смысла, а лишь исполнял неожиданный каприз начальства, решившего уточнить некоторые детали связанные со смертью ветерана войны. Заключалось всё это в требованиях дочери покойного, которая приехала похоронить отца, и которая была уверена в том, что отца убили. Хотя никакого состава преступления зафиксировано не было. Обычный, сердечный приступ, да и годы, почтенные годы ветерана. Но дочь настаивала на своем, она рассказывала о том, что у неё за два дня до смерти отца, с ним был телефонный разговор, в котором отец сообщил ей о том, что у него скоро случится встреча со старым недругом, о том, что последствия, недоделанных со времен войны дел, могут быть непредсказуемые. Дополнением к этому стали слова соседок Константина Петровича, которые рассказывали, что ветеран за три дня до своей смерти говорил о том же самом, о скорой встречи с отголосками прошлого. Что случился этот странный разговор сразу после того, как Наталья Сергеевна поведала о том, что до этого несколько раз видела возле дома неприятного, лысого старика, с которым у неё однажды случился разговор.

… — Что здесь шатаешься? Потерял кого? — спросила тогда Наталья Сергеевна у лысого старика, когда последний присел на одну из лавочек, расположенных как раз напротив подъезда Константина Петровича.

— Друг у меня здесь живет. Вот и думаю, чтобы с ним увидеться — ответил лысый, высокий старик, злобно сверкнув глазами.

— Так в чем проблема, зайди к нему — просто сказала Наталья Сергеевна и никак не ожидала услышать, как отреагирует на её слова незнакомый старик.

— Я не тороплюсь. Нам ведь один раз надлежит встретиться. Так что стоит потянуть предвкушение долгожданного свидания.

— Странно как говоришь — произнесла Наталья Сергеевна.

— Не, ничего странного. Вот если я не смогу его убить, тогда и будет для меня всё очень уж странно и печально — проговорил старик, поднявшись с лавочки.

— Ничего не поняла — промямлила Наталья Сергеевна.

Старик расслышал её слова, но беседу продолжить не захотел, и через десять секунд скрылся из обозрения Натальи Сергеевны…

—  Очень неприятная личность, прям чем-то нехорошим от него так и тянуло — произнесла Наталья Сергеевна, начав свой рассказ о необычной встрече, которая уже больше недели не выходила у неё из головы.

— Ну, мало ли чем от человека пахнуть может — не согласилась с Натальей Сергеевной её подруга и соседка Валентина Федоровна.

— А я не о запахе, я о внутренних, душевных ощущениях — пояснила Наталья Сергеевна

— Знаю я об этом человеке — тихо и мрачно вступил в разговор Константин Петрович.

— Знакомый он твой? — спросила Валентина Федоровна.

— Враг он мой. Старые с ним счеты — спокойно ответил Константин Петрович.

— Так он тебя убить собирался — прошептала Наталья Сергеевна.

— Ну, это мы еще посмотрим — проговорил Константин Петрович…

Теперь всё это всплыло на поверхность. Добавили интриги записи в дневнике ветерана, где так же упоминалось о неизбежной встрече с неким загадочным недругом, при этом не было никакой информации об этом человеке. Упоминалась в записях Глебова Марина Кривицкая, о ней всё было лишь в положительных тонах.

Есть основания? Допустим, что да. А может всё это старческий бред человека, который уже давно живет в прошлом, в том мире, который сейчас ему гораздо ближе, чем все события связанные с текущим временем. Свидетельства соседок, возможно. Только вот медицина, она не определила никаких признаков насильственной смерти, напротив, уверенно был сделан вывод: смерть наступила вследствие инфаркта.

— Да, мы были там и хотели увидеть Константина Петровича, но его не было дома, мы так и не смогли встретиться — произнесла Марина.

— Скажите, а какие отношения связывают вас с неким стариком, который, по свидетельствам соседей, хотел убить Константина Петровича, которого мне очень хотелось бы найти, сделать это в самое ближайшее время — Синицын не отводил взгляда с лица Марины.

— Первый раз слышу. Я не знаю, о ком вы говорите — произнесла Марина, ощутив, как заявило о себе предательское потоотделение под мышками и на шее.

— А вы? — Синицын обратился к Алексею.

— Понятия не имею — нервно ответил Алексей.

— Хорошо подумайте, ведь это очень важный вопрос. Вас ведь никто не обвиняет в убийстве ветерана. А вот помочь следствию необходимо.

Марина и Алексей сильно нервничали. Непредвиденный экзамен был ими полностью провален, хотя они готовились, хотя неоднократно говорили об этом, представляли себе суть и порядок возможного развития событий.

— А зачем вы приходили к Константину Петровичу? — спросил Синицын, оставив позади небольшую паузу.

— Мы дружили. Мы общались. У нас были общие интересы — сбавив громкость, старательно ответила Марина.

— Когда я сказал о том, что Константин Петрович мертв, вы были сильно удивлены. Теперь же удивлен я. Вы общались, вы друзья. Но почему-то больше не появились у Константина Петровича, после того злополучного дня. От меня узнали о смерти Константина Петровича. Как-то не вяжется одно с другим — иронично улыбнулся Синицын.

— Так вышло, у нас очень много дел и забот — вмешался в диалог Алексей.

— Мне нужен адрес загадочного старика, его инициалы. Можно, чтобы людей, которые знают, где мне найти этого человека — произнес Синицын, поднявшись из-за стола.

Через несколько минут Синицын покинул дом Алексея, перед этим он записал телефонные номера Марины и Алексея, добавил к этому еще некоторую необходимую следствию информацию.

— Странная какая история — добавил Синицын на прощание.

Марина ощущала не только наплыв сплошной испарины. Неожиданный тремор рук стал реальностью, о которой Марина не имела никакого представления. И сейчас не понимала, чего ей больше необходимо бояться: визита полиции или собственного состояния. Сухой и противный комок перекрыл гортань.

— Выпей успокоительного — произнес Алексей, подойдя к Марине и держа в руках таблетку, стакан воды.

Марина согласилась.

— Может всё же лучше будет рассказать, и пусть они разбираются — предложил Алексей, только его слова прозвучали неуверенно, он и сам знал, что Марина не согласиться.

— Нет, как же отец, мы, мама. Этот старый фашист молчать не станет — ожидаемо ответила Марина.

— Откуда ты знаешь, ведь исповедь совсем не в его интересах — не согласился Алексей.

— Если бы лет тридцать назад, то я бы с тобой согласилась, но не сейчас. Сейчас он с радостью и гордостью поведает всему миру о своих подвигах — выразила свое мнение Марина.

— Возможно, что ты права — произнес Алексей.

15

Всего на половину дня хватило благоразумия у Толяна. Столько же времени он мысленно соглашался со словами деда: не ходить до поры до времени к бывшей жене и её новому избраннику. Выпитая водка безотказно делала своё дело, её же небольшой запас создавал благоприятное ощущение текущего комфорта. И совсем неудивительным было, что такой нехитрый набор обстоятельств способствовал проявлению безудержной смелости, которая требовала проявить себя не откладывая дела в долгий ящик.

Да и друг Димон, с помощью всё той же водки, уже успел отойти от пережитого шока в полном объеме, и сейчас не менее Толяна рвался в бой, увлекая своим примером еще двух местных знакомцев, которые ничем не отстали в употреблении спиртного от Толяна и Димона, поэтому без лишних вопросов согласились участвовать в восстановлении утраченной справедливости, по отношению Толяна и его бабы.

Компания, не теряя времени, за каких-то двадцать минут, оказалась возле дома Алексея и Марины. На улице, к этому времени, успело стемнеть, поэтому еще издалека был виден свет двух фронтальных окон нужного дома. В придачу, высокий, уличный фонарь, находящийся в некотором отдалении, ближе к пешеходному мосту, через многочисленные железнодорожные пути.

Не дойдя десяти метров до калитки, Толян отдалился от своих соратников, показав этим, что инициатива, как и положено, будет находиться в его руках. Долго не размышляя, Толян неистово стал давить на кнопку электрического звонка. Но пока реакции со стороны хозяев не было. Терпение Толяна истекло, не успев возникнуть, поэтому спустя какую-то минуту он начал пинать металлическую дверь калитки ногой. Громкий стук одним мгновением наполнил всю близлежащую окрестность. Помогало этому временное затишье, которое, почти специально, в эти минуту накрыло пространство железнодорожной станции.

— Не откроют они — произнес Димон, только сейчас оказавшись рядом с взбесившимся Толяном, который не ответил другу, а лишь сильнее стал наносить удары ногой по калитке.

— Открывай, разговор есть! — закричал Толян, и эхо его пьяного, дребезжащего голоса еще долго отдавалось в ушах его верных дружков.

— Открывай, всё равно не уйду, пока ни поговорим! — продолжил Толян, и сразу после этого перед входной дверью в дом зажегся свет, а спустя еще несколько секунд раздался голос главного недруга Толяна.

— Чего орешь! Никто здесь с тобой разговаривать не будет!

— Открывай! — настаивал на своем Толян, Димон находился ближе, а двое помощников на расстоянии в два-три метра.

— Если не уйдете, то вызовем полицию — более спокойно произнес Алексей, находясь по другую сторону калитки.

— Эти не причем, я один на один хочу с тобой поговорить — сбавил тембр Толян, перейдя на злостное шипение.

— Нечего мне с тобой говорить — не хотел менять свою позицию Алексей.

— Нет уж, нам много чего с тобой нужно перетереть. Не я, а ты влез в мою жизнь. Думаешь, что вот так просто тебе всё с рук сойдет — Толян вновь начал срываться, и в довершении этого, сильно пнул калитку.

— Убирайся отсюда. Последний раз предупредил — отреагировал Алексей.

— А чего боишься? Давай поговорим нормально, по-мужски, может, о чем договоримся — снова несколько тише проговорил Толян.

— Пошел вон отсюда, тварь! — раздался громкий голос Марины.

— Заступница наконец-то объявилась — иронично процедил Толян, а Димон нервно улыбнулся.

— Если хочешь говорить, то приходи один. И говорить будешь со мной! — не сбавляя громкости, кричала Марина, в этот момент, в соседнем дворе зажглась лампочка и послышался кашель, вышедшего на улицу, соседа Семена Сергеевича.

— Вот и открывай! Всё одно не уйду! — крикнул Толян, сейчас уже точно теряя последние остатки здравого смысла, потому что секунду спустя он начал колотить в дверь калитки обеими руками и дико кричать: — Открывай, давай! Открывай, я сказал! Суки дранные!

— Ты что на русском языке не понимаешь — раздался низкий голос, который принадлежал Семену Сергеевичу.

— Ты-то там заткнись! — вмешался в разговор Димон.

— Хочет получить в харю, устроим! — высказался один из двух безымянных друзей Толяна.

— Чего вы с ними разговариваете. Сейчас же звоню в полицию — в выяснение отношений вмешался еще один голос, принадлежащий женщине, а именно, жене Семена Сергеевича, которая отличалась прямым и твердым нравом, от того её слова почти никогда не расходились с делом, и это каким-то неведомым образом дошло до Толяна и его друзей.

— Лучше свалить отсюда — первым озвучил общее мнение Димон.

Толян сверкнул глазами, но не стал спорить с Димоном, а отойдя на несколько метров от калитки, схватил в руку первый попавшийся камень. Не делая паузы, ничего не говоря, Толян со всей силой швырнул камень в дом Алексея. В окно не попал, но камень, глухо бухнув, оставил след в почерневшем бревне сруба. Следом за первым камнем, Толян отправил второй снаряд, только перебрал с высотой, и камень с сильным звоном встретился с металлическим профилем, являющимся частью кровли.

— Пойдем, сейчас менты появятся. Не хочется у них ночь провести. Лучше выпьем еще — громко произнес Димон, хватая Толяна за руку.

— Пойдем, но я вернусь! Слышишь ты, еще увидимся! — кричал Толян, его голос был слышен даже тогда, когда фигуры компаньонов поглотила еще более сгустившаяся темнота.

… — Я завтра же найду этого деда. Пусть он успокоит своего недоразвитого внучка! — нервно и громко говорила Марина.

— Что с ним дед сможет сделать, вряд ли это. Сам перебесится. Время пройдет, всё нормально будет — как можно спокойнее говорил Алексей.

— А я думаю, что этот урод, если кого и боится, то именно своего ужасного деда — не хотела согласиться с Алексеем Марина.

—Возможно, что ты права. Только вот, где ты собираешься его искать — произнес Алексей, наливая в стаканы холодного яблочного сока.

— У отца своего спрошу — уверенно озвучила Марина, точно считая, что отец знает, где обитает дед Мирон.

Спустя два часа Алексей заснул. Случилось это во время просмотра кинофильма. Сюжет данного произведения так и остался неосмысленным, не приснился Алексею во сне. Было там совсем иное.

16

Алексей видел самого себя со стороны. Хорошо это понимал, но чего-то изменить не мог. Потому что сон никогда не спрашивает своего хозяина, а напротив, уверенно ощущая свою совершенную свободу, старается лишь подчеркнуть полную независимость. Иногда напугать, что здесь греха таить, поставить в крайне неожиданное положение. Так чтобы обладатель сновидения понимал, что он сам и та часть, которая является скрытой, внутренней изнанкой, вещи существующие в совершенно разных плоскостях.

Совсем близко, в двух-трех метрах, находились еще несколько людей похожих на Алексея. Дальше, на расстоянии в сто метров располагалась ветряная мельница, к которой вела узкая, грунтовая дорога. Алексей хорошо мог разглядеть поднимающуюся от соприкосновения с ветром, сухую пыль и разместившиеся с правой стороны от мельницы три дома, являющиеся точными копиями друг друга. С одинаковыми крышами, с белыми стенами, небольшими окошками и дверьми. Сразу за домишками открывалось большое поле, за которым было гораздо ближе к горизонту, дружелюбно вмещающего в себя заходящее солнце. С левой стороны можно было увидеть окраину большого поселения, и это наводило Алексея на один единственный вопрос: по какой причине эти три дома оказались на значительном расстоянии от основных построек. Ответа или подобия объяснения не имелось. Взгляд менял направление, тянулся к контурам высокой, каменной колокольни, возвышающейся над уснувшей, затянутой летней зеленью, церковью. Воздух же раскалился сильно, и прямо сейчас, возле темного контура церковного колокола, он перемещался чуть различимой дымкой, был хорошо обозрим, выделяясь еще более высокой температурой вверху, там, где встречала взгляд  неописуемая красота голубого неба. Она же настойчиво старалась обмануть, позвать за собой, заставить подумать о том, что нет никакой войны, что никогда и ничего не нарушало этого чарующего спокойствия.

Алексей был одет в светлую рубашку. Ниже имелись серые, мешковатые брюки. На поясе, с правого боку, болтался немецкий автомат. Довершали одеяние Алексея сапоги, в которые, обыденным образом, были заправлены брюки. Двое мужчин стоявших рядом с Алексеем уступали ему в росте. Один из них был возрастом за пятьдесят лет, с жесткой, рыжеватой щетиной на щеках и подбородке. Второй из соратников был значительно моложе первого, его лицо украшало большое количество веснушек, и он постоянно крутил головой, не мог и пары секунд находиться в статичном положении. Переступал с ноги на ногу. Делал несколько шагов в сторону, затем тут же возвращался к исходному состоянию.

— Успокойся Данила, не мельтеши мне пред глазами — не своим голосом, очень жестко, произнес Алексей.

— Аркадий, не начинай — пробубнил пожилой мужик.

— Что не начинай, чего ты мне рот затыкаешь — нервно отреагировал Алексей и смачно сплюнул на землю.

— Нужно еще немножко подождать — глухо проговорил всё тот же мужик, с небритой щетиной.

— Может тебе всё это привиделось с перепою. Самогон жрешь каждый божий день, в голове у тебя муть ведь сплошная — процедил сквозь зубы Алексей.

— Вон она пошла — заметно тише проговорил небритый.

Алексей мгновенно повернул голову в сторону задремавшего от летней жары села.

— Чего она днем ходит? — спросил Данила.

— Ночью оно подозрения более, если кто увидит — ответил Даниле небритый — Видишь Аркаша — чуть слышно добавил небритый, так как будто кто-то мог их услышать.

— Вижу, давай сюда — скомандовал Алексей и троица сменила свое местоположение, укрывшись под защитой высокой картофельной ботвы, приняв положение лежа.

Им навстречу, по той самой дороге, на которой еще несколько секунд стояли они, двигалась женщина лет тридцати, которая, выдавая саму себя, постоянно, хоть и украдкой, оборачивалась назад.

— Нужно было Полетаеву доложить. Влетит нам за самоуправство — беззаботно произнес Данила, с лица которого нисходила придурковатая улыбка.

— У меня с Васильевым счеты личные. Нечего сюда Полетаева приплетать — оскалился Алексей.

— Ну, да, и сами справимся — исправился Данила, стараясь угодить Алексею.

Женщина, тем временем, поравнялась с затаившимися недругами — и ничего не заметив, пошла дальше, в сторону тех самых отдельно расположенных домов, в количестве трех штук.

— У Андреева он прячется, ей богу, там — произнес пожилой мужик.

— У кого же еще, этот старый хрыч лишь прикидывается своим, а на самом деле, такая же мразь красная — согласился Алексей.

— Соседи-то чего молчат? — вновь не удержался Данила.

— Вот с ними опосля пусть Полетаев и поговорит — пояснил Алексей.

— Пойдем что ли — это снова был голос Данилы, лицо которого так и сияло от чрезмерной сытости и этим лишь дополнялось не вполне нормальное выражение глаз.

— Погоди, успеем — властным голосом осадил Данилу Алексей, продолжая наблюдать за удаляющейся фигурой женщины.

— Я бы её с удовольствием — уже в какой раз напомнил о себе Данила.

— Заткнись! — вмешался небритый.

Истекло еще две минуты. Компания оставалась на прежнем месте. Обозреваемая фигура женщины значительно уменьшилась в размере.

— А если Полетаев не поверит, что Васильев у Андреева скрывался — произнес небритый мужик.

— Ты вообще о чем? — резко спросил Алексей.

— Так просто — ответил небритый.

— Я не собираюсь их живыми оставлять. Ты разве этого еще не понял — пояснил Алексей.

— Аркаша, может всё же лучше доложить, пусть законным образом — вновь странно повел себя небритый.

— Какой на войне закон, знаешь? Если не ты, то тебя — проговорил Алексей, небритый ничего не ответил, Данила продолжал улыбаться.

— Пора! — скомандовал Алексей, и вся троица, ускоряя шаги, бросилась следом за женщиной.

Им быстро удалось сократить расстояние. Еще через минуту, они хорошо видели, что женщина вошла именно в тот дом, о котором и говорил небритый мужик.

— Всё же нужно было еще кого взять, а то нас трое, а их двое — прошептал небритый.

— Чего трясешься от страха. Один из них раненый, а второй старик семидесятилетний — злобно ухмыльнулся Алексей.

— Откуда знаешь, что раненый? — спросил Данила, но Алексей не ответил на вопрос, а дал Даниле жесткие указания — Останешься у дверей, сразу стреляй, если кто из них вырвется.

Сам же Алексей, в компании пожилого полицая, начал ломиться в дверь, с криком: — Открывай быстро!

Совершенно естественно, что никто не торопился выполнить требования Алексея. Поэтому Алексей, с еще большей силой и громкостью, продолжил озвучивать требования и угрозы, а после, выпустил короткую автоматную очередь по двери, которая была, даже на первый взгляд, основательно крепкой.

Из окна соседнего дома выглянула испуганная старуха, следом появились лица двоих малолетних ребятишек.

— Гранату мне дай! — обратился к небритому Алексей.

— Свои у тебя — пробурчал небритый, но выполнил приказ Алексея.

— Чего ты устраиваешь, мать твою, если перепил, то проспись сначала, а не ломись к мирным людям — из-за двери раздался старческий, скрипучий голос.

— Андреев, сука, открывай! — завопил Алексей.

— Чего тебе надобно — не сдавался старик.

— Отворяй сволочь, иначе сгоришь вместе со своим домом и всем партизанским отродьем! — крикнул Алексей и, не пожалев патронов, отправил в дверь еще пригоршню свинцовых гостинцев.

— Ты думаешь, что я на тебя управы не найду. Сегодня же всё будет известно, о твоих подвигах, и Полетаеву, и Кочинскому — произнес старик и всё же начал открывать дверь.

Как только тяжелый, металлический крюк перестал выполнять свои прямые обязанности, как только освободился достаточный проем, Алексей со всей силой пихнул дверь. Невысокого роста старик, с почти лысой головой, отлетел вправо, только чудом ему удалось остаться на ногах.

Алексей одним движением прижал дуло автомата к груди старика.

— Где он? — прошипел Алексей.

— О чем ты Аркаша? — спокойно переспросил старик.

Небритый полицай стоял наготове, направив свой автомат на ту самую женщину, которая сейчас находилась прямо посередине комнаты, смотря на происходящее полными ужаса глазами.

— Всё о том же! — закричал Алексей и следующим движением ударил старика локтем в лицо.

Старик, потеряв равновесие, завалился на пол. Из носа побежала струйка крови. Но старик всё же попытался подняться на ноги. Только данное не входило в планы Алексея и он пнул старика ногой в грудь, заставив последнего не просто вернуться на место, но и сильно удариться головой о стену, что привело к кратковременной потере сознания.

— Ну, давай теперь с тобой поговорим — произнес Алексей, приблизившись к женщине.

— Я ничего не знаю. Я не понимаю, что вам нужно — еле двигая губами, шептала женщина, отодвигаясь от приближающегося к ней Алексея.

— Где твой брат? Скажи, и останешься живой — громко закричал Алексей, но женщина не торопилась с ответом.

— Игнат, глянь в той комнатке — скомандовал Алексей.

Небритый полицай тут же бросился выполнять приказание, — и не успела секундная стрелка совершить свой привычный круг, ровно в шестьдесят отметок, как, подобно грому, раздался выстрел. Алексей на какие-то мгновения растерялся, затем, придя в себя, бросился в сторону выстрела, точно полагая, что стрелял его соратник Игнат, но ошибся.

Игнат вывалился навстречу Алексею, а следом свершился второй выстрел, который, на счастье Алексея, вновь пришелся в уже умирающего Игната — это спасло Алексея, да и падение Игната сослужило добрую службу, потому что стрелявший в Игната Васильев лежал на полу, с трудом удерживая на приподнятой вверх руке пистолет. Укрывшись телом мертвого Игната, Алексей всадил в Васильева автоматную очередь. С грохотом оказался на полу пистолет, а сам лейтенант Васильев мгновенно отошел в мир иной, тем самым сильно огорчив Алексея, ведь так хотелось многое сказать напоследок.

События же и не думали ограничиться произошедшим.

Ворвавшийся на звук выстрелов Данила, нарушил приказ, и это второй раз пошло Алексею на пользу.

Винтовочный выстрел за спиной не успел до конца избавиться от собственного эха, как раздались дикие вопли несчастного Данилы: — Сука! Сука!

Алексей, выиграв драгоценные несколько секунд, быстро привел в действие свой Шмайсер. Старик Андреев, успевший застрелить Данилу, упал как подкошенный, не выпустив из рук трехлинейку Мосина. Данила еще несколько минут катался по полу, жалобно скуля и пуская розовые пузыри из-за рта. Алексей никак не реагировал на агонию соратника: помощь уже была невозможна. Женщина сидела, забившись в угол, закрыв голову руками. Алексей обозревал картину случившегося с неистовым раздражением, переполнявшим внутренности, сильно просившим осушить хорошую порцию крепкого самогона.

— Если бы этот придурок не ворвался, тогда старый хрыч застрелил бы меня, как пить дать, застрелил бы — сам себе шептал Алексей.

— Зачем, Володя, зачем. Они бы тебя не нашли — всхлипывала женщина.

— Нашел бы, слышишь, нашел бы — мрачно проговорил Алексей.

По окончанию этой сцены, реальный Алексей проснулся, оставив образ своего родного деда Аркадия там, где ему и положено быть, в знойном лете сорок первого года.

Ощущая выступивший на затылке холодный пот и слыша сильный перестук колес покидающего станцию состава, Алексей не пытался представить, чем закончилась приснившаяся история. Не хотелось знать, что стало предтечей случившихся событий, а от чего-то, в тот момент когда, охлажденный яблочный сок помог избавиться от сухости во рту, Алексей думал лишь о том, каким образом подобное может быть возможно, какая тонкая грань, какая ужасающая близость между ним и тем, что, уже в какой раз, должно быть очень далеко, должно было исчезнуть подобно туманному смогу, уничтоженному ветром времени.

Стакан сока и вернувшееся ощущение собственного времени немного успокоили. Быстро начали исчезать отголоски напряженного и страшного сновидения, но уходя, но в самый последний момент, они всё же сумели резануть по воспаленному сознанию. Панорама окрестностей на фоне снижающегося солнца — пробежала по коже ознобом, в ней возле забора спокойно стоял дед Мирон. Сгорбленный, лысый и старый, лукаво улыбающийся, с автоматом Шмайсер, с одиозной повязкой “полицай” на рукаве.

17

На этот раз Иван Сергеевич был совершенно трезв, но его поведение выглядело гораздо хуже, чем в пьяном виде. Он был явно не в себе, и случилось это после того, как Марина настойчиво потребовала у Ивана Сергеевича адрес деда Мирона. Нужно было видеть лицо Ивана Сергеевича со стороны, вот тогда можно было бы оценить его состояние в полном объеме. Некуда нельзя было деть и голос, который срывался, перепрыгивал от одного к другому. А глаза родного человека и вовсе испугали Марину. Она никак не ожидала настолько истеричной реакции отца. Напрасными оказались уверения: дед Мирон нужен ей лишь для того, чтобы он повлиял на своего недоделанного внука. Марина рассчитывала, что данный аргумент сработает безотказно. Она прекрасно знала о том, какие неприязненные чувства питает её отец к её же бывшему мужу. Только ничего не вышло — на отца было страшно смотреть. Марина пыталась не торопиться, старалась делать паузы, чтобы раскаленная атмосфера хоть немного пришла в норму, но подожженный запал уже не мог погаснуть.

— Нет, и еще раз, нет! — громко кричал Иван Сергеевич — Я понимаю, что ты и без меня, без моего участия, найдешь адрес Мирона, что захочешь с ним встретиться. Но я умоляю тебя, не делать этого! Ты понимаешь, о чем я говорю? Неужели ты не чувствуешь. Господи! Каким образом всё это вылезло наружу — продолжал Иван Сергеевич.

— Папа, перестань, от чего ты так нервничаешь. Я же сказала: мне нужно переговорить насчет Анатолия. Он вчера приходил к нам домой и он не оставит нас в покое. У него не осталось и частички разума. Если бы я знала, что происходит — как можно спокойнее говорила Марина.

— Вот оно, думаешь, что всё просто так. Нет, я говорю тебе, что лучше переждать. Еще немного и всё это закончится. Дед Мирон не может быть вечностью. Проклятием — да, но не вечностью — голос Ивана Сергеевича старался спрятаться от родной дочери, он как бы блуждал в параллельных звуковых плоскостях, и у Марины складывалось впечатление, что произнесенные отцом слова должен слышать кто-то еще, кого она при всем желании увидеть не могла.

— Папа, объясни мне, о чем ты говоришь. Я начинаю бояться за твое душевное состояние — произнесла Марина, хотя её чувства и мысли сами блуждали на самом краешке принятых границ мироздания.

— Ты у меня единственная дочь. Я прошу тебя, не ходить к этому человеку. Потому что это может погубить нас всех. Ты понятия не имеешь о том, что это за человек. Что я еще должен сделать, чтобы ты меня послушала? Пока он не касается нас, не нужно напоминать ему о себе — нервно и неровно озвучил Иван Сергеевич.

Всё слова и зыбкие аргументы превращались в пустой звук. И если бы этим можно было ограничиться. Нет, в одном шаге находилось что-то куда более неизведанное. Прикоснуться к чему было страшно, но отказаться было еще страшнее. Ведь вопрос не перестанет требовать ответа. Совершенно напрасно надеяться на простое истечение времени, которое, как известно, лечит. Здесь и оно окажется бессильным, и без обмана — это висело в воздухе уже сейчас, дымкой витало все последние месяцы. С того самого момента, когда она Марина сначала увидела на лавочке Алексея, которого так долго ждала, а затем, в эти же дни, встретилась с живым туманом воскресшего прошлого, которое затянуло Марину через глаза и слова Константина Петровича, через дьявольскую усмешку деда Мирона, через, на её глазах, изменившегося и состарившегося отца.

— Я не о том, я ничего не собираюсь делать. Я всё понимаю. Всё уже было сделано — прошептала Марина, понимая, что отец не даст ей адрес деда Мирона.

— Выбрось всё это из головы, забудь обо всем этом — это лучшее, что я могу тебе сказать. Подумай, в конце концов, о сыне, о нас с матерью.

Именно в эти секунды Иван Сергеевич выглядел жалко. Он сидел в кресле. Позади него стена, на ней светильник, который много раз помогал Ивану Сергеевичу в чтении книг. Рядом был стол, а на нем бумаги, заметки, выписки, пометки — всё то, что было необходимо для работы. Справа и выше размещались полки, на которых книги, книги, книги — все на одну тематику, все приближенные к одному и тому же — тому, что сейчас утратило всякий смысл.

Вероятно, что всего на минутку, у Марины появилось это утверждение: утратило всякий смысл. Но несла пришедшая мысль стопроцентную ложь, потому что не было утрачено и частички заложенного во всё это смысла. Было то, что гораздо проще и явственнее — всё это обрело свой истинный, первозданный смысл, всё это стало тем, чем и являлось на протяжении всего времени. И теперь, лишившись своей ложной личины, смотрело на Марину глазами несчастного отца, который всё знал и до этого, который хотя этого или нет, но стал частью этого, не сумев сделать то, что сейчас делала его дочь.

— Не ходи, слышишь меня. Там ничего окромя смерти нет — произнес Иван Сергеевич, так и не поднявшись с кресла, когда Марина молча обувала туфли, и, не послушавшись отца, собиралась нанести визит своему бывшему мужу.

Марина долго звонила в дверь и уже собиралась уйти прочь, чтобы вернуться завтра, как дверь начала открываться, и спустя несколько секунд перед Мариной предстал опухший с перепою и заспанный Толян, выглядевший совершенно незнакомым, чужим человеком. Не было в нем ничего того, что когда-то связывал его и Марину. Не было и намека на это, и даже не имея никакого запаса времени, Марина быстро и ясно прокручивала в мыслях именно этот совсем невеселый вывод: что могло её удерживать рядом с этим крайне неприятным типом, как так случилось, что появился на свет Димка, её и этого незнакомого мужчины ребенок.

— А вот это совсем другое дело. Не скажу, что сюрприз, я всегда знал, что тебе некуда деваться. Нет у тебя, моя милая, никакой альтернативы. Можешь ты, конечно, дергаться, но не более этого.

Толян говорил и противно ухмылялся.

“Господи, как он похож на своего деда. Только еще дурнее, как будто что-то успели из него вытащить, что-то важное, но и отчетливо мерзкое. Заменить одно другим” — думала Марина, не торопясь отвечать и прекрасно видя, что Толян хочет что-то добавить к сказанному.

— Только не думай, что я так сразу тебя прощу. Еще посмотрим, что с этим делать — продолжил Толян, после этого отошел в сторону, чтобы Марина могла войти в квартиру, но Марина не собиралась этого делать.

“Что он собирает? Что, вообще, происходит? Кто вложил этот бред в его голову? Наверное, крыша окончательно от водки съехала”

Марина оборвала размышление. Мелькнул зловещий облик деда Мирона. Да и нужно было начать говорить.

— Я не собираюсь к тебе возвращаться. Ты идиот или как?  Что ты о себе возомнил? Посмотри на себя, оцени свою персону — уверенно, спокойно и обстоятельно произнесла Марина, не отводя глаз от помятой фигуры Толяна, от которого, к тому же, сильно воняло перегаром, а по глазам было видно, что пары опьянения еще до конца не покинули бывшего мужа.

Кажется, что слова Марины всё же проникли внутрь черепной коробки Толяна, от этого он на какие-то мгновения потерял свою недавнюю уверенность. Теперь стоял молча, подбирал ответные слова, но Марина не дала ему дойти до логического завершения, произнеся: — Мне нужен адрес твоего деда.

Чего-чего, а этого Толян явно не ожидал, поэтому последующие несколько секунд выглядел так, как будто кто-то ударил его по голове чем-то тяжелым, но когда сознание Толяна преодолело случившийся ступор, он, сделав гримасу полного идиота, произнес: — Ну, это не так сложно. Давай, проходи.

— Говори так, я не хочу заходить — произнесла Марина, она не имела никакого желания оказаться в квартире Толяна.

— Думаешь, что я помню. Мне нужно найти, в блокнот как-то записывал — не моргнув глазом, врал Толян, подумав, что из сложившейся ситуации можно выжать что-то незапланированное.

— Я здесь подожду — настаивала на своем Марина.

— Ты мне условия ставишь? Кому адрес деда нужен? Мне или тебе? Говорю, значит, заходи. Мне еще нужно здоровье поправить — как-то обижено произнес Толян.

— Только давай быстрее — всё же вынуждена была согласиться Марина.

— Зачем тебе дедушка понадобился — спросил Толян.

Марина, неохотно избавившись от туфель, прошла следом за Толяном на кухню, где её встретила вполне предполагаемая обстановка полнейшего бардака, кислый запах спиртного и табака, немытая посуда в раковине, грязь и полбутылки водки на столе. Рядом с водкой располагалась тарелочка, с двумя кусочками засохшего серого хлеба и тремя кусочками соленой селедки. Тут же, дополняя натюрморт, находилась пепельница, битком набитая заплеванными окурками.

— Вот так и живу — произнес Толян, посмотрев на пепельницу, взял из пачки сигарету, прикурив, наполнил стопку водки — Не нравиться? — проговорил Толян, посмотрев на Марину.

— Кому такое понравится — произнесла Марина в ответ.

— А ты мне не ответила — протянул Толян, заглотив водку и глубоко затянувшись табаком.

— Чего не ответила? — вопросом на вопрос ответила Марина.

— Дед тебе на что. Ты и сама должна знать, где он обитает. Вы же, насколько я помню, компаньоны, было дело — противно засмеялся Толян.

— Поговорить хочу — произнесла Марина, не отреагировав на заключительную часть произнесенного Толяном.

—Обо мне? — спросил Толян, а водка, оказавшись внутри, сразу дала о себе знать, заставила Толяна посмотреть на Марину еще более пристально, сократив образное и фактическое расстояние между ними.

— Нет, у меня совсем другое — спокойно соврала Марина, не замечая, что взгляд бывшего мужа сильно изменился.

— Какое может быть у тебя к нему дело. Ты мне зубы не заговаривай — произнес Толян и тут же, одним махом, покончил со второй порцией водки, которая заявила о себе уже без всякого стеснения, Толяну стало трудно сдерживать нарастающее желание.

— Дурака не валяй, сам звонил мне — нашлась Марина, не предполагая  особого продолжения на эту тему.

— Говорил же — засмеялся Толян.

— Ты мне адрес обещал, телефон, если есть — проговорила Марина.

— Сейчас, как только — произнес Толян, сделал шаг на выход из тесной кухоньки, но тут же вернулся — Выпьешь со мной? — предложил он, и только сейчас Марина заметила, что Толян смотрит на неё с явным вожделением.

— Нет, мог бы и не спрашивать. Ищи адрес, и я пойду — ответила Марина.

— А ты уверена, что дед хочет с тобой разговаривать.

Толян приблизился к Марине. Марина тут же сделала шаг в сторону.

— Еще как уверена — ответила Толяну Марина.

— Ладно, мне всё равно. Только вот просто так не хотелось бы — невнятно произнес Толян.

— Не пойму, чего тебе еще надо — проговорила Марина, получилось глупо, ведь она сейчас прекрасно знала, чего нужно Толяну.

Толян же сдерживался с огромным трудом, поэтому во второй раз за короткое время закурил.

— Не кури, дышать нечем — неожиданно повысила голос Марина.

— Хорошо, как тебе будет угодно — ответил Толян, затушив сигарету, и сразу попытался обнять Марину за талию.

— Не трогай меня! — резким движением вырвалась Марина.

— Могу тебя даже проводить до квартиры деда, но сначала.

Толян повторил свою попытку с куда большей силой и уверенностью. У Марины уже не получилось так легко вырваться из объятий Толяна.

— Руки убери! — что было сил крикнула Марина, но это лишь раззадорило Толяна, он начал жадно лапать бывшую жену, пытаться стаскивать с неё одежду.

Вероятно, что ничем хорошим для Марины всё это бы не закончилось. Толян полностью потерял контроль над собой, но в дверь раздался долгий и громкий звонок. Толян на секунду потерял концентрацию, этого хватило Марине, чтобы освободиться и, не теряя лишнего времени, броситься к двери, звонок, над которой, вновь оглушил спертое пространство дребезжащим звуком.

— Ладно, погоди, адрес найду — крикнул Толян, его голос изменился, пришлось смириться с неудачей.

Марина не отреагировала.  Дверной замок поддался её усилию легко. Следом широко отворилась сама дверь, — и прямо пред Мариной предстал тот, кого она так сильно хотела увидеть.

18

— Почувствовал я, надо же, сам удивляюсь. Думаю, дай зайду — произнес Мирон глухим голосом, не отводя своих мутноватых, злых глаз от Марины, которая испугавшись не только явления деда, но и выражения его демонического взгляда, сразу отступила на два шага назад, вновь оказавшись в квартире Толяна.

— Этот где? — мрачно спросил Мирон, переступив через порог и гремя о пол своей тяжелой палкой.

— Там он — еле слышно прошептала Марина, и в этот момент за её спиной появился Толян.

— Не ругайся, дела семейные — проговорил Толян спокойно, но Марина, повернувшись в его сторону, отлично видела, что Толян удивлен, что он не ждал появления деда.

— Пьяный опять — сощурившись, от того выглядя еще более зловеще, произнес Мирон.

— Вышло так — промычал Толян.

— Ты чего здесь делаешь? — властно спросил Мирон у Марины, которая точно не ожидала такого поворота событий, поэтому замерла, стараясь правильно подобрать слова.

— Говорю же, семейные дела — вновь озвучил свое видение происходящего Толян.

— Замолчи, не с тобой разговариваю! — крикнул на Толяна дед, и Марина, с чувством заметного удовлетворения, отметила, как покорно воспринял окрик деда её бывший муж, как он сжал челюсти, но всё же и не подумал перечить.

— Я хотела найти вас — произнесла Марина, прижавшись спиной к стене.

— Похвально, нам нельзя друг без друга — странно проговорил Мирон и только сейчас его лицо сумело немного просветлеть, приняв что-то похожее на образ обыкновенного, древнего старика.

— Я ведь об этом и говорил — не удержался Толян.

— Нет, я о другом совсем, совсем о другом — теперь Мирон показал Марине, что и он может широко улыбнуться.

— Пойдем, нечего в дверях стоять — Мирон вновь обратился к Марине.

Марина открыла рот, чтобы возразить, но одного лишь взгляда Мирона хватило, чтобы желание Марины осталось нереализованным и она послушно пошла следом за стариком, который, как бы специально, сильно стучал своей палкой по полу, успевая что-то бурчать себе под нос.

Толян же оказался на кухне быстрее, чем Марина и дед Мирон, а когда они появились, то Толян уже успел спрятать с глаз недопитую бутылку водки.

— Говори — произнес Мирон, поле того, как занял, испытывая некоторые трудности, старый стул, находящийся ближе остальных посадочных мест.

Палку Мирон по-прежнему не выпускал из рук и сейчас напоминал почтенного патриарха, снизошедшего до разговора со своими нерадивыми прихожанами. Жаль, что на груди старика нельзя было увидеть массивного креста. Совсем нелишней была бы седая борода. Но и без того то, что имелось, выглядело даже более, чем достаточно.

— У меня простая просьба. Вы можете сделать так, чтобы ваш внук оставил меня и моего мужчину в покое — набравшись смелости, произнесла Марина, а Мирон повернул голову в направлении Толяна.

— Бред какой-то собирает — промычал Толян, разминая пальцами сигарету.

— От чего же бред? — спросил у Толяна Мирон.

— Сама ко мне приперлась, и я еще должен оправдываться — выпалил Толян, всё же прикурив сигарету.

— Я пришла, чтобы взять адрес твоего дедушки — быстро озвучила свой аргумент Марина.

— Со мной только об этом поговорить хотела? — Мирон не сводил глаз с Марины.

— Нет, не только, но это очень важно — промямлила Марина.

Близкое присутствие деда Мирона заставляло ощущать полную скованность, за которой напряжение смешивалось с тревогой, непониманием: он ведет себя так, как будто мы знакомы всю жизнь, как будто знает меня лучше, чем  кто другой, лучше, чем я сама.

— Смотрю на тебя и радуюсь. Может тебе подобное покажется странным, но это именно так — произнес Мирон, а Марина смотрела на него с чувством страха и нескрываемого удивления.

— В чем радость — пробубнил Толян, ему сейчас хотелось одного, чтобы дед и бывшая жена быстрее освободили от своего присутствия его квартиру.

— В том, что у неё голова работает, в отличие от тебя — одернул внука дед, а спустя несколько секунд продолжил, вновь обращаясь к Марине: — Дед твой, милая, был человеком очень рассудительным. Ничего не делал просто так. Всё взвешивал и анализировал. Если бы не он, то неизвестно, как бы сложилась судьба нас всех. Сколько раз все мы были бы мертвы. Не было бы тогда и вас. Задумаюсь, дурно становится: сколько же раз. А ты похожа на деда, и внешне, и разумом и нравом. Я в таких делах не ошибаюсь, поверь мне. Жаль, что дурмана в твоей голове много, но в том не твоя вина, а отца твоего. Авдеева — настоящая твоя фамилия, а вот отец твой, он, по всей видимости, взаправду, стал Кривицким или еще кем — Мирон закончил говорить, Марина и Толян сохраняли молчание, и очень хорошо было слышно, как кто-то громко разговаривает на улице.

— Этот Кривицкий, мой дед убил его? — испытывая сильное напряжение, спросила Марина.

— Точно не скажу, лично не видел. Но биография Кривицкого — что чистый лист бумаги. Думаю, что от того и выбрал его Василий.

— А наша фамилия? — спросил Толян, но слова не сочетались с мыслями, бутылка с водкой интересовала куда больше.

— У меня много фамилий было. Настоящая же Полетаев. Правнук мой — он должен фамилию сменить, говорил уже об этом — произнес Мирон, не сводя своих мутных зрачков с Марины и Толяна.

Марину с ног до головы покрыл холодный озноб. Нужно было уточнить смысл того, что озвучил дед Мирон, но язык не двигался. Пришлось приложить усилие, получилось невнятно и жалко.

— Я сменю фамилию, когда замуж выйду. А Димка, не знаю, зачем это.

— Ты и замуж выйдя, Авдеевой останешься. Такая вот ирония судьбы. У будущего твоего мужа фамилия ненастоящая. Настоящая же от твоей не отличается. Знаешь ведь уже об этом. А правнук — это моя линия, в долгу не останусь — сейчас дед Мирон перестал быть человечным, его черты лица, его голос вновь уводили куда-то прочь от реальности, уничтожали пространство, время, даже возможность противопоставить что-то его выводам и требованиям.

Сразу после, воцарилась долгая пауза, которую не тревожил посторонний звук с улицы. Зато громко тикал старый будильник, разместившийся сверху холодильника. Еще будильник, на добрые полчаса, отставал от реального времени, с каждым днем увеличивалось это отставание, отдавая этим положенную дань своей же старости. Неизвестно почему, но именно об этом думал сейчас Мирон, сверив свои наручные часы и этот неказистый, забытый не только хозяином квартиры, но и самим временем, будильник. Когда наступает этот безжалостный момент. Когда основная часть сознания, подобно изношенному механизму, начинает не успевать за текущими событиями. И сколько важного пропадает из-за того, что не можешь уловить, почувствовать этот странный, но очень необходимый раздел — между тем, что есть ты, и тем, что уже не имеет к тебе никакого отношения.

— Хорошо то, что хорошо кончается — произнес Мирон, поднявшись на ноги.

— Пошел уже, ты так и не сказал, зачем приходил — проговорил Толян, радуясь тому, что дед наконец-то решил убраться восвояси.

— Своих почувствовал — громко и четко произнес Мирон, двигаясь к выходу, Марина тут же направилась следом за стариком, а Толян вальяжно изображал из себя провожающего гостей хозяина.

— С тобой еще поговорим. Мне нужно будет. Где Алексея дом находится, я знаю — произнес Мирон, когда они уже покинули грязный и темноватый подъезд и стояли возле одной из двух лавочек, разместившихся прямо у лестницы подъезда.

— Он точно не придет? — спросила Марина, помня, что это было её главной целью, но в то же время думая, что всё очень странно, что столько вопросов, что она спокойно разговаривает с человеком, который убил Константина Петровича, который есть самый настоящий, реальный фашист, доживший до этих дней, чтобы и её, и Алексея, и даже этого Толяна заставить ощутить с собой единым целым.

19

… Одна улица и один небольшой переулок казались Мирону многими и многими верстами. Каждый метр приравнивался к расстоянию между близлежащими населенными пунктами. Пройденная сотня шагов становилась отрезками между городами. И так должно было продолжаться до самого конца. Пока ни окажется он в том странном месте, которое было определено ему всевышним, последним пристанищем на жизненном пути. Уже нет никуда необходимости бежать. Уже слишком давно умерли те надежды, которые опьянением подарило время великих перемен, что принесли полный крах вражеского лагеря. Только, уже в какой раз, обманули тех, кто были главными действующими лицами в той бескомпромиссной борьбе. А значит, нет смысла возвращаться к прошлому. Нет никакого резона изводить себя сумрачными размышлениями. Куда лучше преодолеть оставшиеся версты ни о чем не думая. Смириться с тем, что уже случилось. И наконец-то понять, что настало время порадоваться за тех, кто не осознавая, не понимая, получил в свое распоряжение всё то, за что умирали они, зато, что им подарили они — те, кого не знают, не хотят знать, а вторя подонкам перевертышам проклинают заново. Следуют зову трусов и приспособленцев, принимая их жалкую, животную позицию за истину в последней инстанции. Как же обидно, когда кто-то настолько легко может поставить всё с ног на голову, только потому, что хочется этого ему ради сохранения своего сомнительного мирка. Только для того, чтобы сохранить могущество полученное способом примитивной, низменной измены. Да, той самой, которая со времен Иуды Искариота вошла в сознание, как самый страшный грех. Но не смущает, и еще при этом, имея наглость укорять в этом преступлении других. Тех, кто никогда не имел никакого отношения к пресловутому Иуде, кто самоотверженно боролся за свою идею, за свою правду. Что могут они об этом знать. Какими мутными терминами они оперируют. Разве двадцать лет это срок? Двадцать лет даже для человека — это сущее ничего. Это лишь мальчишка превратившийся в мужчину. И кто рассуждает березками, скамейками, водоемами и прочим — всем, что так глупо и просто становится, в их понимании, грандиозным словом родина. Что они понимают? Что им довелось видеть?

… Дед Мирон прекратил проклятие своих извечных размышлений. Дед Мирон остановился. Ему трудно стало дышать, и где-то в отдаление, на расстоянии семьдесят с лишним лет послышались рявкающие минометные снаряды, падающие в пределах нескольких метров от Мирона. Он видел, как замедлено разлетаются осколки, как несколько из них успели встретиться с оболочкой тела Мирона, но следуя правилам любого образного видения, прошли насквозь, не причинив никакого вреда.

Но так ли это? Может они уже просто не в силах сделать то, что им предназначено. Лишь от того, что он Мирон Полетаев уже давно убит, уже давно нашел его тело один из этих раскаленных осколков.

Сильно закружилась голова. Если бы рядом не было лавочки, то Мирон непременно упал, но, на его счастье, всего в двух шагах находилась самая обыкновенная, уличная скамейка. Шатаясь, уже не ощущая ног, преодолел Мирон эти бесконечные два шага. Чувствуя запах пороха и потревоженной земли, Мирон оказался в положении сидя. Через минуту прояснилось сознание. Прикосновение былого отпустило, от того стало  чуточку легче дышать. Хотелось закрыть глаза, но Мирон намерено не делал этого, потому что отлично понимал, что как только наступит внутренняя темнота — так он тут же окажется во власти огня, крика, стона, вони — за которыми последует одно — то, что именуется тем, что с прежним наслаждением продолжает собирать свою вечную дань, где продолжают свистеть пули и снаряды — имя тому одно — смерть.

Мирон, с тяжестью проталкивал в легкие воздух, прекрасно ощущая, что его день подступил вплотную, что много раз отложенная смерть стоит в одном метре, готовится взять за руку, чтобы отвести туда, где по-прежнему свистом разрывают ограниченный воздух минометные снаряды…

… Марина и Алексей провели хороший вечер. Много разговаривали, и по возможности, старались не касаться неприятных тем. Обнявшись, смотрели старый, популярный кинофильм. Короткими, и сейчас, лишними звуками вторгалась к ним железнодорожная станция, напоминавшая том, что она никуда не делась, что она всё так же рядом, и всё так же в бесконечность стремятся её металлические пути, в темноту, сквозь время, продолжают светить красные глаза её семафоров.

… Толян провел окончания дня, болтаясь от одного подъезда к другому. Пытался договориться то с одним, то с другим собутыльником, на тему продолжения банкета. Ничего путного из его намерений не выходило, но уже когда плотной завесой опустился поздний вечер, Толяну неожиданно повезло. Он встретил старого знакомого, с которым когда-то учился в одном классе. Знакомый был пьян, был при деньгах. Удача оказалась щедрой, и Толян не только безобразно напился, но и получил в подарок цельных пятьсот рублей, чтобы утренние часы не стали полной противоположностью ушедшего вечера.

20 

Спустя час Мирон добрался до дома. Долго сидел на собственной кухне. На какое-то время отключился. Время, затраченное на забытье, осталось неопределенным, но очнувшись, Мирон еще несколько минут не двигался с места. Серый сумрак ползал по стенам. Глухие и невнятные звуки проникали внутрь помещения, только напоминание было излишним. Мирону не было никого дела до того, что, уже никак его не тревожа, продолжает осуществлять свою жизнедеятельность. Появился туман, возможно, что стал он логичным продолжением сумрака, возможно, что был следствием умирающего зрения. Было не важно. Совсем не было разницы. Да и звуки, они ведь трансформировались, они путались, блуждали во времени, делали так, чтобы успокоить сознание Мирона. Не существует никакой привязки. Существует только то, что проецирует собственное сознание. Что ему доступно и возможно — то и есть то, что тебе дано.

Мирон поднялся, сделав несколько шагов, оказался в зальной комнате, где тут же встретился со своим стареньким диваном, находившимся напротив кровати, с левой стороны, и с которым Мирон, однозначно, сроднился в течение последних нескольких лет.

Тяжело дыша, Мирон принял положение лежа, а чуть позже спокойно закрыл глаза. Сейчас он не боялся этого сделать, потому что, находившаяся всё так же рядом смерть, ненадолго отлучилась по своим делам, дав Мирону последний временной отрезок, именно тот, о котором он просил, мало надеясь на снисхождение, совсем не боясь результата отказа, но ощущая и понимая, что всё же нужно доделать то, что лишь издалека могло бы показаться неважным.

Громко стучали о стальной, тонкий корпус раковины падающие, с неприятной монотонностью, капли холодной воды. Давно нужно было вызвать сантехника (сам Мирон уже не брался за какую-либо работу, в силу возраста), чтобы тот заменил прохудившуюся прокладку, может, поменял и смеситель. Но от чего-то Мирон раз за разом всего лишь ограничивался размышлением о том, что необходимо устранить проблему. Возможно, что старческая забывчивость служила тому причиной, а возможно, что Мирону не так уж и нужно было, чтобы монотонный звук исчез из его жизни. Ведь уже привык засыпать, слыша этот однообразный, странный стук, так часто казавшийся материализацией отведенного ему времени. Падает капля за каплей. Падает одинаково, соблюдая четкий интервал. Нет этому процессу не до чего дела. Так же капала капля, когда он, вдохновленный будущей расправой над Глебовым, представлял их последнюю встречу. Так же капает капля и сейчас, когда в бездыханный труп превратился последний из врагов, а он Мирон, так до конца и не получив полного удовлетворения, думает лишь о распорядке собственной смерти. Но всё так же однообразно капает капля. Выдавливает звоном очередную секунду. Секунду из тех, что еще остались у Мирона.

Размышления о времени, под аккомпанемент размеренного звука, в окружении полнейшей тишины, заставили Мирона, уже в какой раз, провалиться в забытье. Ни разу не перевернувшись, оставаясь в неизменной позе, лежа на спине, Мирон отсутствовал целый час, а когда очнулся, то почувствовал себя лучше. Поднялся с дивана, поправил покрывало.

Дальше следовало кресло и включенный телевизор. Мирон, с нескрываемым раздражением переключал программы, не находя ничего, что хоть как-то смогло бы его заинтересовать. Процедура являлась привычной. Совсем немного оставалось до того момента, когда Мирон, нажав на красную кнопку, выключит телевизор, оставит в покое телевизионный пульт. Чтобы спустя совсем небольшой отрезок времени всё повторилось сызнова. Но случилось так, что на одном канале закончился бестолковый сериал о бандитах и их вечных оппонентах. На смену сериалу поспешила следующая передача, и всего несколько предложений, прозвучавших голосом молодого мужчины, привлекли внимание Мирона, ведь речь шла о хорошо знакомых Мирону событиях. Событиях, в которых Мирон принимал самое непосредственное участие. Помнил всё это так, как будто произошедшее имело место не год назад, не месяц, не неделю, и не третьего дня, а сутки, меньше суток назад.

Мирон не отрывая глаз от телевизора, видел иную картинку, куда более объемную, куда как правдоподобную, что в его голову врывалась сумасшедшая палитра забытых запахов. Появлялись, неучтенные телевизионной программой, диалоги, жесты, ощущения и ожидания, дополняющие кинокартину объемом, предназначенным лишь одному зрителю, единственному и уникальному зрителю.

— Быстрее сволочи, чего возитесь! — громко кричал высокий мужик, с винтовкой в руках, одетый в старый, грязный тулуп, серые валенки и бесформенную шапку.

Теплый, влажный ветер сильными порывами тянул через большое, заснеженное поле, на две половины разделившее хмурый, смешанный лес, от которого, что и раньше, что и в этот теплый мартовский день, исходила самая большая опасность. И именно поэтому, сейчас Мирон, находясь немного в стороне, наблюдал, как его сотоварищи сгоняют на работу, по корчеванию деревьев, всех местных жителей, кто в состоянии принести реальную пользу, и тех, от кого не будет никакого особого толку.

— Дружнее, нечего рожи кривить! — продолжал кричать мужик в тулупе, прекрасно осознавая, какая важная работа осуществляется на пользу великой Германии.

Чем дальше дорога от леса, тем больше немецких солдат уцелеет, не попав под партизанские пули, а значит, можно будет спокойно спать ночью, плотно отужинав и помолившись богу перед этим. Точно, что тогда не так часто придется вскакивать посередине ночи, когда автоматные очереди разорвут оглохшую тишину на деревенской околице. Да и обычные дела, да и далеко идущие планы станут крепче, обрастут долгожданной уверенностью и основательностью.

— Чего еле двигаешь, быстрее давай! — испытывая не только ответственность, но и заметное возбуждение, продолжал орать всё тот же персонаж, а местные крестьяне никак не реагировали на его старания, продолжая двигаться медленно и постоянно о чем-то переговариваясь друг с другом.

— Такими темпами до скончания века будут они бороться с растительностью — произнес Мирон, закуривая папиросу, сразу после этого посмотрел на свои наручные часы, которые не добыл в бою, а выменял на сало и самогон у Мишки Подоляка, который числился в отдельном полицейском батальоне Васютина, и с которым неоднократно пересекались дорожки, что Мирона, что и Аркадия Авдеева.

— Тебе какое дело. Хер на них. Всё одно мартышкин труд, чтоб без дела не сидели — засмеялся Аркадий, приложившись к своей походной фляжке, в которой никогда не заканчивалось спиртное.

— Я вот, Аркадий, никак не пойму, почему мы всё время на нервах, как будто сами себя боимся — произнес Мирон, посмотрев на дорогу, по которой двигался легковой автомобиль серого цвета.

— Сегодня ты живой, а завтра тебя пристрелят свои же землячки — вот от того и нервы — зевнув, ответил Аркадий.

— Затягивается война-то — мрачно проговорил Мирон, вышвырнув в мягкий, мартовский снег окурок папиросы.

— Радуйся, поживешь еще пару годков — громко засмеялся Аркадий и вновь приложился к фляжке.

— Не понял, ты о чем? — спросил Мирон, не поднимая глаз, разглядывая выброшенный окурок.

— Неужели ты веришь, что фрицы победят?  Не будь идиотом, нет на это никакой надежды, а которая была, пропала в конце прошлого года, прям за глотку взяло это чувство — Аркадий говорил серьезно, а автомобиль, не доехав до них сто метров, свернул в сторону здания, где раньше размещалось партийное, советское руководство, а сейчас, бросаясь в глаза, развивался на ветру колоритный стяг с фашисткой символикой.

После того как автомобиль остановился из него вышли два немецких офицера, в эсесовской форме, которые бодрым шагом скрылись внутри здания.

— Это еще кто? — спросил Мирон.

— Бог его ведает — ответил Аркадий.

Небо, к этому моменту, еще сильнее потемнело. То тут, то там начали проскальзывать мокрые и противно липкие снежинки, исчезающие при первом прикосновении с кожей лица и рук. Рядом с Мироном и Аркадием находилась большая лужа, по краю которой, смешиваясь с грязью, выделялись до конца нерастаявшие кусочки чистого и прозрачного льда, данное сильно контрастировало с поглотившим всё вокруг месивом темно-серого цвета, которое, к тому же, успело оставить свои следы на сапогах и штанах Мирона и Аркадия. 

— Где твой батя? Долго мы еще здесь торчать будем? — спросил Аркадий у Мирона, хотя прекрасно знал о том, что вопрос лишний, что Мирон ровным счетом ничего не знает.

Мирон не ответил, лишь пожал плечами. Аркадий вновь присосался к фляжке. Пил он маленькими глоточками. Видимо, поэтому и удавалось Аркадию в течение всего дня держаться на ногах…

… Дед Мирон переключился. Внутренняя картинка на время оставила в покое сознание, уступив место телевизионному изображению.

Мирон не мог разобрать, о чем говорит человек в телевизоре. У того быстро открывался рот. Иногда он делал нехитрые жесты руками, сосредоточено хмурил брови, пытаясь соответствовать мрачному фону, панораме, открывающейся за его спиной, втягивающей в себя Мирона.

Мирон же какое-то время сохранял двойственное состояние, а спустя десять секунд, вновь сумел разобрать, о чем говорит ему этот молодой человек, одетый в модную курточку, в синие джинсы, во всё то, что совершенно не соответствовало изображению за его спиной. Было ненужным, здесь лишним. И не меняя позы, кажется, что уже через раз вдыхая в легкие воздух, Мирон ощутил, что посторонний мужчина через секунду исчезнет отсюда. Дернулась предполагаемая стрелка, но перед тем, как переместиться в свое современное время, незнакомец произнес: — Осталось неизвестным: поехал ли Шольц лично проконтролировать наладку телефонного провода, который обнаружили и перерезали партизаны, меньше трех часов назад, или он просто выдвинулся в эту сторону по другой причине, а партизаны, ожидая связистов, встретились с автомобилем Шольца случайно, воспользовались этим, чтобы отправить последнего на тот свет.

Голос человека из телевизора звучал отдельно от мутного, едва различимого, изображения. Картинка вновь видимая Мироном, обретала полную четкость, выбрасывая прочь нынешнее время. Мирон не сопротивлялся. Мирону было приятно возвращаться домой. Превращаясь из дряхлого старика в молодого парня…

… Аркадий закурил. Мирон наблюдал, как, немного запоздав, той же дорогой, в село въезжали сразу три грузовика с карателями батальона Васютина.

— У нас что-то задумали? — несколько тревожно спросил Мирон у Аркадия.

— Нет, насколько я знаю, они должны в Березниках быть — ответил Аркадий.

— Сюда их чего занесло — пробурчал Мирон, полагая, что подобное дело, в очень скором будущем, не обойдет стороной и их, а желания участвовать в каких-либо боевых действиях и акциях не было ни вчера, ни сегодня.

— Вон батя твой появился. У него и спроси — произнес Аркадий, закурив папиросу.

Глядя на то, каким было выражение лица отца, Мирон сразу понял, что ничего хорошего ждать не придется. А когда родитель, быстро оказавшись возле них, произнес: — Аркадий, найди Василия, собирайте людей, поступите на усиление к Шольцу и Васютину, в Каменистое.

— Всех собирать? — недовольным тоном спросил Аркадий.

— Да, почти всех, пусть Василий оставит здесь как обычно, для порядку. Пока связи нет, где-то сволочь провода перерезала. Шольц сейчас выдвинется, чтобы времени не терять, а мы через Светлаково пойдем.

Закончив свое приказание, которое, в данный момент, больше походило на объяснение, Николай Полетаев развернулся в обратном направлении, тем более, его взгляд встретился с коренастой фигурой Кочинского, вышедшего на крыльцо, с папиросой в зубах. Рядом с Кочинским находился тот самый Шольц, громко и отрывисто отдававший команды, делающий это на русском языке, с учетом ужасного акцента.

Возле ближней к Мирону и Аркадию калитки стояла, прислонившись к чахлому штакетнику, старуха. Была она похожа на живой труп. Её  сгорбленная, маленькая фигура идеально сливалась с серостью недоброго и тяжелого неба, с которого продолжали пробиваться мокрые снежинки. Встречаясь с землей, они тут же пропадали. Но им на смену спешили следующие посланцы непогоды. И так раз за разом, так до бесконечности, пока ни иссякнет нависшая над селом громада черных туч, касающаяся верхушки деревьев. Создающая с ними одно целое, и, кажется, что уже невозможно различить: что есть что. Ведь и сама земля, приняв общее настроение, радовалась странному и тесному единению — мокрого с грязным, серого с промозглым.

— Пошли, чего замерз — одернул Мирона Аркадий, и они быстрым шагом двинулись, чтобы через несколько минут найти Василия Авдеева, а дальше следовать его указаниям.

21

Группа партизан случайно наткнулась на телефонный провод, которого в этом квадрате до этого точно не было. Альтернативных вариантов, окромя того, чтобы перерезать вражескую связь у бойцов отряда не возникло. Дальше оставалось самое простое — ждать, когда на свидание с ними поспешат фашистские связисты.

Близкое предвкушение боя возбуждало. На языках, вместе с самокрутками, крутились предположения, которые лишь местами, лишь изредка, впускали в свою епархию опасения. Всё же группа партизан состояла всего из семи человек. Но зато им в помощь имелась прекрасная позиция на возвышенности, за которой, в тыл, сразу располагалось большое, почти непроходимое для врага, болото. Пользуясь огромным опытом, учитывая девяносто девять вариантов развития событий из ста, отправив с донесением в отряд одного из бойцов, остальные партизаны притихли, ожидая появления врага. Время, быстро согласившись с условиями привычной игры, потекло заметно быстрее.

— Приготовились! — грубым, прокуренным голосом скомандовал Василий Панкратов, после того, как Егор Терентьев сделал отмашку, предупредив о том, что на дороге появилось движение.

— Всё как всегда — добавил Панкратов, еще раз напомнив о том, что каждый из бойцов знал и без лишнего упоминания.

Появление легкового автомобиля серого цвета сначала удивило, а уж затем, придало интриги.

— Интересно — произнес Панкратов, и сразу после этого разрыв гранаты заставил автомобиль потерять траекторию движения, чтобы спустя секунду уткнуться в густые заросли придорожного кустарника, престав двигаться.

Автоматная очередь превратила лобовое стекло во множество осколков. Водитель, закончив свой жизненный путь, слился в единое целое с окружностью рулевого колеса, а с его головы струйками стекала кровь. На заднем сидении находились два офицера, одним из которых был Шольц.

И не нужно думать, что этот человек был настолько идиот, чтобы, не подумав, сунуть свою голову партизанам в пасть. Нет, он просто стал жертвой самонадеянности и поспешности. Ведь три грузовика с солдатами и броневая машина отстали от его штабного автомобиля на каких-то триста-четыреста метров. Сосед Шольца, уподобившись водителю, ткнулся лицом вперед, уронив себе под ноги портфель. Самого Шольца очень сильно тряхнуло, но ни одна из пуль его не коснулась.  Он ударился головой  о потолок кузова автомобиля. На несколько секунд впал в состояние легкого забытья, а очнувшись, Шольц понял только одно — нужно спасаться. Неизвестно думал ли он о приближении своих подчиненных, которые по-прежнему не торопились появиться в поле обозрения. Зато точно было, что Шольцу потребовалось время, чтобы вытащить из кобуры пистолет. Руки тряслись с огромной силой, но дверцу открыть удалось. А вот дальше здравый смысл совместно с инстинктом самосохранения оставили Шольца, потому что вместо того, чтобы залечь, укрывшись за кузов автомобиля, вместо того, чтобы попытаться дождаться своих солдат —  Шольц побежал. Вероятно, что не хватило выдержки, что сказалось отсутствие боевого опыта. Но как бы ни было — он побежал, став легкой добычей для партизан. И ведь нет сомнения в том, что такое поведение могло бы спасти ему на время жизнь, заменив положение убежденного карателя на статус пленника, попавшего к партизанам, после пары выстрелов по ногам. Но и здесь не вышло, вмешалась злая и предсказуемая ирония. Именно в тот момент, когда Шольц пустился бежать ему навстречу показалась броневая машина, за которой следовали все три грузовика с солдатами.

Теперь партизанам оставалось одно, выпущенная из пулемета очередь пригвоздила незадачливого спринтера к земле. Песок набился в нос и рот. Несколько раз дернулись ноги, и, смешавшись с песком, из-за рта потекла обильная кровь.

Партизаны, оценив положение, поспешили быстрее ретироваться, а каратели, под началом Васютина, не получили от своего командира задания преследовать врага.

Оставался дед Мирон, который спустя семьдесят с лишним лет получил возможность доподлинно видеть, осязать произошедшее. Сейчас он находился в самой непосредственной близости. Стоял, тяжело дыша, прислонившись к объемному стволу сосны. Всего в пяти метрах от заглохшего автомобиля. Всего в десяти метрах от напряженно дышащих, издающих сдавленные маты, партизан. Мирон хорошо видел, как, не делая лишних манипуляций, отступили извечные враги. Еще лучше видел пакостный и надменный взгляд Васютина, который брезгливо толкнул ногой тело убитого Шольца, произнеся: — Дурак, а еще на место Шнейдера метил.

… — Кочинский рвет и мечет, поэтому вряд ли получиться свалить из этой дыры в ближайшее время — рассуждал Аркадий Авдеев.

— Вот здесь ты не прав. Завтра они проведут акцию возмездия, поучаствуем числа ради, и вали на все четыре стороны — спокойно отреагировал Василий Авдеев.

— За Шольца что ли? — глупый вопрос задал Мирон.

— Ну, да, за кого же еще — иронично проговорил Аркадий, уже в какой раз, присосавшись к своей походной фляжке.

— Ты считаешь, что это неправильно? — вновь разродился вопросом Мирон, а Василий с интересом посмотрел, сначала на Мирона, а затем, на Аркадия.

— Что в этом может быть правильного. Авторитета у нас нуль, а такими методами его и вовсе днем с огнем не сыскать. Дело такое — дрянь, это тебе мое мнение — нервно ответил Аркадий.

— Брось, не строй из себя праведника. Отлично ведь знаешь, что без фрицев нам никуда. Либо с ними, либо никак — так же нервно и довольно резко отреагировал Василий.

— Вот от того и хреново как-то — не уступал брату Аркадий.

— Терпение и время, нет иного рецепта нынче. Еще ведь с умом и выдержкой нужно к делу подходить, в последствие, и тогда, мать вашу, будет результат — несколько тише, но так же напряженно произнес Василий.

— В последствие, это когда? — засмеялся Аркадий.

— Когда хребет большевикам сломаем — спокойно ответил Василий.

— А вот теперь, ты прекрати ерунду нести. Лучше меня уже понимаешь, что ничего из этого не выйдет. Так что, в последствие, лучше Васютина с Кочинским сдать красным упырям в обмен на наши драгоценные жизни — поднявшись на ноги (до этого они втроем сидели за столом, сколоченным из грубой, необработанной древесины), произнес Аркадий.

— Для кого эти слова? Нас здесь никто не слышит, ни Кочинский, ни Васютин. Выбора нет, а значит, что не хер тут панику поднимать — резко отреагировал Василий.

Мирон же не стал ничего говорить. Он лишь смотрел на жесткую и шершавую поверхность стола. Иногда переводил взгляд в сторону окна, за которым давно опустилась слепая темнота, своей тишиной предвкушающая наступление неподалеку отсюда находившегося утра, которое очень скоро поспешит навстречу, вместе с холодным, мелким дождем, вместе с хмурым и тяжелым, как сама смерть, небом. Оставалось всего ничего и исторический день станет реальностью, не только для Мирона, но и для всех тех, кому суждено будет остаться в пределах того дня уже навечно. Слиться с неприветливым небом в единое целое. Стать памятью, которую задымленным дуновением распространит, налетевший сквозь громаду мрачного леса, ветер. Чтобы эта память дошла, не только до заснувшего в своем кресле деда Мирона, но и до всех остальных, даже тех, кто не может и не хочет представить того, чему суждено было стать страшной неизбежностью всего через пять-шесть часов, после того, как солнце, так и не появившись на горизонте, всё равно включит свое тусклое освещение.

22

Два кольца оцепления устроили немцы. На этом их участие было исчерпано. Они лишь тихо переговаривались, иногда, и громче, смеялись, о чем-то своем, больше проявляя дежурное безразличие. Ведь основную задачу, по проведению акции возмездия, состоящую из поголовного уничтожения местного населения, должны осуществить свои же бывшие сограждане, которых в батальоне Васютина было в достаточном количестве, и сейчас одним из них являлся Мирон Полетаев, направленный, еще с десятком соратников, на усиление подразделения Васютина.

Хорошо, что не доверили никакой работы, от того приходилось стоять, с оружием в руках, уподобившись немцам, только значительно ближе к происходящему действу, которое мало чем могло удивить, даже не особо опытного Мирона.

Местных жителей силой сгоняли в большой, деревянный сарай, а так как основную часть людей составляли старухи, старики, женщины и дети, то Мирон не наблюдал никакого сопротивления, если не считать причитаний и отдельных проклятий. В какой-то момент, в голове Мирона мелькнула странная мысль о том: эти люди не понимают того, что ждет их в ближайшие десять минут. Неужели они полагают, что возможен какое-то иное развитие событий. Может и так, а вот Васютин выглядел нервно. Не уступал последнему в этом Кочинский. Старались их доверенные лица. Сразу два пулемета должны были встретить тех, кто вырвется наружу, если, в очередной раз,  обреченным удастся своей массой вышибить двери, опрокинуть объятые огнем доски.

С задней стороны сарая, и по его же бокам, ограничились небольшими группами автоматчиков, в одну из них попал Аркадий Авдеев. Василия Мирон не видел, не было здесь и отца. Зато громко матом кричал Васютин. Нельзя было не заметить, что он был, в достаточной мере, пьян. Вновь ничем не отличался от Васютина Кочинский, и поэтому совсем не выглядело удивительным, что многие бравые вояки из отдельного батальона, тоже были навеселе. Лишь один немец находился в непосредственной близости. Мирон точно не знал, кто этот офицер, но хорошо понимал, что эта мрачная личность непосредственный командир Кочинского и Васютина, а, следовательно, и их всех.

Строение подожгли сразу с двух сторон. Одним мгновением волна ядовитого дыма ударила в нос. За ней послышалось всё более нарастающее движение внутри сарая, которое, спустя минуту, начало перерастать в тяжелый, истошный вой. Еще несколько минут, и от воя стало закладывать уши. Тут же захотелось отступить подальше от объятого огнем строения. Мирон ощутил, что не совсем готов к восприятию. Стрелки незримых часов продолжали, определенный смертью, ход механического механизма. Но времени ругать самого себя не было, потому что Васютин скомандовал: — Приготовьтесь сволочи! И потому что со страшным скрежетом, не справившись с энергией человеческих тел, заскрипели, начали прогибаться, старые доски сарая. Всё сильнее валил дым. Всё ярче и ярче разгоралось смертоносное пламя. Его страшное дыхание касалось кожи рук и лица.

Мирон не заметил того момента, как не выдержав напора, отвалился целый кусок стены, как не справились со своей задачей двери. Зато услышал, как, оглушая округу, заговорил пулемет. Еще крики, вой, всё тот же вой. Стало невозможно дышать, несмотря на то, что мартовский ветер, пришедший со стороны застывшего изваянием леса, быстро поспешил на помощь смертельному, огненному пиршеству.

… После того как смертельный треск пулемета полностью смешался с всё сильнее гудящим ветром. После того как где-то очень далеко оказались истошные крики и хрипы обреченных, дед Мирон вернулся в реальное время, понимая, что последнее, образное путешествие окончено, и дальше ему отведено всего два дня. Ровно два дня. Только два дня. А затем он поступит в распоряжение своего времени, встретится со своими соратниками, чтобы теперь остаться с ними уже навсегда.

Дед Мирон с большим трудом поднялся с кресла. Какое-то время постоял возле окна. Не увидев ничего нового, Мирон, с тяжестью переставляя ноги, направился к своему проводному телефону, имеющему длинный кабель, чтобы Мирон мог звонить, находясь в большой комнате.

Первым делом, путая цифры, но всё же, с помощью очков и блокнота, набрал номер Толяна.

— Послезавтра, чтобы был у меня. Думаю, что к девяти часам вечера. Будет очень важный разговор. Мне осталось совсем недолго, и если не хочешь остаться ни с чем, то постарайся серьезно отнестись к моим словам — жестко и отрывисто говорил в трубку Мирон.

Толян молча выслушал. Толян не перечил деду.

— Понял тебя, буду — четко ответил Толян.

Мирон не стал продолжать. После слов внука, он, не попрощавшись, вернул телефонную трубку на место. А далее, последовала двухминутная пауза. Дед Мирон сидел с закрытыми глазами, ни о чем не думая. Просто было тяжело дышать, и казалось, что сердце совершает множество холостых сокращений. Две минуты истекли, как им и положено. И теперь, не пользуясь подсказкой, Мирон набрал номер Ивана Сергеевича.

— Здравствуй Иван — глухо проговорил Мирон.

— Здравствуй — ответил Кривицкий.

— Дело у меня к тебе, но не впадай в истерику. Мне нужен номер телефона твоей дочери — произнес Мирон, ощущая сильную отдышку и слабость в конечностях.

— Зачем тебе её телефон? — робко проговорил Иван Сергеевич.

— Ты затем узнаешь, от дочери своей узнаешь. Но можешь не волноваться. Ничего нового я ей не сообщу. О тебе и вовсе говорить не буду — жесткостью и абсолютной нетерпимостью прозвучал голос Мирона, и это при том, что Мирон по-прежнему чувствовал сильное недомогание.

Иван Сергеевич не торопился с ответом. Мирон решил его поторопить.

— Не тяни Иван. Если я говорю, то можешь не сомневаться. Тем более что мне недолго осталось. И скоро ты будешь наконец-то спокойно заниматься своей ерундой, без оглядки будешь собирать свою чушь. Зная о том, что всё не так было.

— Даже если не так, как было? Что в этом плохого? Всё же для общего блага. Неужели ты не понимаешь Мирон Николаевич, что не всегда нужно и можно говорить правду, которая лишь отпугнет, которая запросто всё испортит. Это ведь дело государственной важности — не удержался Иван Сергеевич, как только разговор коснулся его жизненной и творческой деятельности.

— Это того государства, которое обмануло меня, с помощью таких, как ты. Как бы ты посмотрел в глаза своему отцу. Скажи мне, попробуй ответить — не меняя интонации, произнес Мирон.

— Ты думаешь, что я рад тому, что настоящие герои были выкинуты на задворки истории. Нет, я не рад этому, но еще раз говорю: сейчас нельзя иначе. Обязательно придет время, когда можно будет всё поставить на свои места — нервно и возбужденно говорил Кривицкий.

— Мне уже всё равно. Только нет у меня никакой надежды на тебе подобных. Но знай, что с того света будем наблюдать за вами. Будет продолжаться то, что уже сейчас делает твой отец и мой боевой соратник. Знай, что твоя фамилия не Кривицкий, знай, что ты Авдеев, что ты сын человека, который бескомпромиссно боролся с врагом. Ради тебя, ради твоей дочери, ради того, чем вы сейчас живете — громко и хрипло проговорил Мирон, и сразу после этого почувствовал, что у него началось головокружение, что еще труднее стало дышать и удерживать телефонную трубку.

— Знаю — пробубнил Иван Сергеевич.

— Помни, всегда помни — уже более спокойно произнес Мирон.

— Знаю я — не найдя ничего лучшего, повторился Иван Сергеевич.

— Так же помни о том, что обещал мне — произнес Мирон, после того, как крохотная пауза в разговоре осталась в стороне.

Иван Сергеевич не ответил. Он сильно нервничал. Сухой, неприятный комок перекрыл горло.

— Всё свои записи я передам твоей дочери. Она передаст тебе. Нет у меня времени с тобой встречаться, но об обещании помни — продолжил Мирон.

— Хорошо — ответил Иван Сергеевич.

— Номер Маринки мне продиктуй, у меня карандаш и бумага под рукой — резко обрезал разговор Мирон, и Кривицкий вынужден был согласиться.

По окончании разговора с Кривицким, Мирона ждала значительная передышка, в течение которой, он принял необходимые лекарства. Долго лежал на кровати, наблюдая за совершенной неподвижностью потолка, пока ни ощутил некоторое улучшение собственного состояния. Поэтому состоялся стакан горячего чая без сахара, его дополнил маленький бутерброд, с маслом и сыром. И только после этого Мирон позвонил Марине, но первая попытка оказалась неудачной. Марина проигнорировала вызов. Мирон взял очередную паузу, перед тем, как попробовать связаться с Мариной вновь.

Дед Мирон закрыл глаза, откинувшись на спинку дивана. Руки продолжали сильно трястись, но общее самочувствие сумело отвоевать кусочек жизненного пространства, и пусть наслаждением затягивала к себе поступь безграничной черноты. Сильнее и сильнее, что не хотелось открывать глаз. Чувствовалась странная истома, за которой дремотный туман распространялся дальше и объемней. Очень близко виделись границы, оставалось совсем немного, чтобы отключится из опостылевшего здесь и сейчас. Но Мирон знал: не сегодня. Подтвердив заключение, громко зазвонил, находившийся рядом, телефон.

— Да — громко произнес Мирон.

— Мне только что звонили с этого номера — на другом конце провода раздался голос Марины.

— Да, это я звонил тебе Марина. Если не узнала, то это Мирон Полетаев — произнес дед Мирон и после этого прокашлялся.

— Я уже узнала — ответила Марина, а Мирон ощутил, что Марина говорит неуверенно, что она не ждала этого звонка.

— Буду краток, послезавтра в восемь часов вечера, я жду тебя и Алексея. Я передам тебе замечательный фотоархив, который хранил долгие годы, где ты многое сможешь увидеть наглядно. Еще отдам некоторые бумаги, чтобы ты отдала их своему отцу. Так же документы, которые связаны с наследством — произнес Мирон, стараясь говорить спокойно, доверительно.

— Какое еще наследство. Я не имею никакого отношения к вашему имуществу или еще чему — отреагировала Марина.

— Ты имеешь и правнук мой имеет. Не спорь со мной. Я многим обязан твоему деду. Хочешь ты или нет, но ты мне нечужая — несколько жестче, что Марина заметила это, проговорил Мирон.

— Хорошо — согласилась Марина, сама не понимая, почему не может жестко разговаривать с этим человеком, какая преграда мешает воспроизвести то, что находится внутри, что есть неприятие ко всему тому, что связано с прошлым, которое стало личным и семейным кошмаром.

— Послезавтра, это очень важно — произнес Мирон.

— Мне нужен ваш адрес — произнесла Марина, и Мирон ясно и четко поведал Марине, где они смогут его найти.

— А что за фотоархив? — не удержавшись, спросила Марина.

— Пятнадцать лет назад умер один из наших верных друзей. В свое время он увлекался фотографией, поэтому осталась очень богатая коллекция. Вы сможете увидеть наше время своими глазами. Сможете посмотреть на своих дедов, в лучший период их жизни — пояснил Мирон.

— Вы уверены, что нам хотите передать это? — неуверенно спросила Марина.

— Да, мне это больше не нужно — произнес Мирон, и Марина, в эту секунду, правильно поняла, что подразумевает дед Мирон.

— Мы придем — чувствуя крайне неприятное волнение, согласилась Марина.

— Обязательно — произнес Мирон.

23

— С кем ты разговаривала? — спросил у Марины Алексей.

— Дед Мирон звонил. Он ждет нас послезавтра, в восемь часов вечера, чтобы передать какие-то бумаги и какой-то фотоархив — задумчиво произнесла Марина.

— Вот и прекрасно. Сходим, встретимся, а после, давай, закроем эту тему навсегда — серьезно, даже акцентировано, произнес Алексей.

— Согласна, только у меня еще проблемы с бывшим мужем — произнесла Марина.

— Ну, с этим пока вряд ли что-то можно сделать. Если не успокоится, то придется прибегнуть к законным методам — выразил свое мнение Алексей.

— Поживем, увидим — тихо проговорила Марина.

… Дед Мирон в очередной раз отключился. Сейчас ночь для него перестала быть как таковой. Он мог подниматься каждые два часа. Затем засыпал вновь и снова просыпался. Садился на кровати и очень долго не двигаясь, смотрел в одну точку, ничего не ощущая, не о чем не думая. Конечно, что данное ему лишь казалось, потому что подсознание продолжало прокручивать свои образы, которые уже не имели ничего общего с тем, что отмеряло свои последние часы, что безотрывно находилось рядом с Мироном. Даже намеченная, и без сомнения, важная встреча с потомками не являлась хоть каким-то исключением. Было два пространства. Одно живое. Другое мертвое. Важно, не перепутать их местами, воспринимая ситуацию извне. Мертвой является эта ночь. Живым тот визуальный ряд, который с особым упрямством открывает всё тоже подсознание.

Сопротивление, очень жаль. Или это делает не он? Скорее, что та часть, что его же угасающее сознание. Это оно воспроизводит эти вдохи и выдохи, оно стучит ослабевшим пульсом, оно течет разжиженной кровью по истонченным венам и артериям, оно борется за то, что теперь уже не имеет никакого смысла.

Чернота — основная палитра, в которой мелькающие блики, напоминающие молнии и сполохи. Иногда ближе, иногда где-то очень далеко. И тогда темная тишина успокаивает приливом ласкового умиротворения. Мирон склоняет голову вниз, ниже, ниже. Но неожиданно спокойствие разрывается. Ослепляет вспышка, приближая черный горизонт, где ворвавшись в ночь, грохочут орудия, свистят снаряды. Красное смешивается с черным. Приближает каждая секунда, и дед Мирон сразу ощущает, как уверенней и сильнее застучало его изношенное сердце, как совсем немного осталось ему, чтобы вернуть себе утраченную силу, чтобы вдохнуть, оставленную рядом с грохочущим горизонтом, молодость.

Минули еще десять минут. Дед Мирон заснул, чтобы через два часа проснуться вновь.

… Иван Сергеевич Кривицкий впервые за десять лет провел бессонную ночь. Да и временная отметка не могла служить чем-то большим, чем просто количество дней, месяцев, годов. Ведь предыдущая бессонница была связана с переживаниями сугубо личного характера. Тогда произошла ошибка. Неопытный врач, просматривая результаты томографии, неосмотрительно и довольно цинично сообщил о том, что отчетливо видит присутствие злокачественного образования. Было это в конце рабочего дня. Заметно опустели коридоры поликлиники, а Иван Сергеевич не чувствовал собственных ног, когда плелся в сторону лестницы. Ничего не изменилось, и когда он добирался пешком до дома. Весь мир, огромный, чудесный и привлекательный перестал существовать, его не было. Была серость. Следом уныние, глубиной в необозримую бездну. А далее то, о чем думать было страшной несправедливостью.  После, стало страшно так, что лишь кричать и метаться. И совсем неудивительно, что случилась та гадкая, бессонная ночь, что пришедшее утро выглядела картинкой из загробного мира, даже без всякого участия большевиков и жутких учреждений лагерной системы. Оказалось, что случилась ошибка.

Нынешняя же бессонница явилась непредсказуемо. Казалось, что после разговора с Мироном удалось быстро отойти, использовав простые логические размышления. Главным в этом было, ощутимое присутствие скорой смерти этого мрачного и крайне опасного человека, которому было достаточно всего лишь существовать, чтобы постоянно держать в напряжении не только самого Ивана Сергеевича, но и всю ту благородную миссию, которой он Иван Сергеевич беззаветно и убеждено служил. Прекрасно зная о том, что всё несколько иначе. Только вот наречие “несколько” было применимо лишь в отсутствии образа страшного деда Мирона. Иначе не получалось. Слишком легко и обоснованно старый призрак разрушал с годами выработанный ореол всеобщего мученичества. Делал это упрямо и с каждым годом всё более жестче.

Как бы там ни было, но то, что Мирону осталось совсем чуть-чуть, Иван Сергеевич чувствовал кожей. Поэтому после разговора с Мироном, оставив позади небольшую нервную тряску, впал во что-то подобное эйфории: скоро, очень скоро, исчезнет тень этого старого чёрта и больше никто не будет тыкать и напоминать о том, что всё когда-то было не так однозначно и легендарно.

Правда, спустя час вновь начали наползать неприятные, холодные мысли. Безжалостно выставляли они на первое место уже не деда Мирона, а собственную дочь, поведение и отношение которой к незыблемым истинам стало самым большим сюрпризом для Ивана Сергеевича. И, казалось, что Мирон должен помочь, должен добавить твердости в расшатанное мировоззрение Марины. Но ведь на поверку выходило не так. Первоначальное утверждение не могло обрести прочного фундамента, а, напротив, ставило перед Иваном Сергеевичем множество вопросов и откровенных страхов. Слишком непредсказуемым был дед Мирон. Слишком опасным, что мороз по коже. Слишком упертой и истеричной была Марина и мало чем отличался от неё её же избранник, союз дочери с которым беспокоил больше, чем любые основы мироздания и мировоззрения. И если бы даже не было между ними всеми этого странного символизма, то всё равно, слишком близкая кровь связывает Марину и Алексея. Что это, если ни вырождение? Что это, если ни злорадная усмешка? Что это, если ни плата за грехи предков? Убийц, а не мучеников. Вот всё это и не дает покоя, это же застряло занозой в глотке деда Мирона, который, в буквальном смысле, уже наполовину скрылся в могильной яме. Возможно, что так. Может, а может, проклятый дед захочет напоследок хлопнуть дверью? Но что же он может? Ведь Марина и без того уже всё знает. Ну, уточнит детали. Передаст ей эти отвратительные фотографии, свои тошнотные воспоминания, которые свидетельства, с цифрами, фамилиями, датами, где всё о том, что мы еще хуже, чем советская сторона. Но почему мы есть именно эта сторона? Только от того, что это моя родная кровь? Неужели, что всё дело лишь в личном самолюбовании и наспех выдуманных историях. Наспех? Нет, это уж точно, что не наспех. Чужая жизнь. Двойная жизнь. Кто и когда что отделял. Чужая жизнь заменила свою. Уничтожила, родила всё заново и стала своей, стала родной. Пусть не мне, но вот Марине, Алексею, Димке — точно.

Длинной, почти бесконечной, стала для Ивана Сергеевича эта ночь. Только ближе к шести утра тягостные размышления наконец-то начали его покидать и он, уже не видя никаких снов, исчез из пространства реальности, чтобы, повинуясь будильнику, вернуться ровно в девять часов утра. А спустя еще один часовой интервал отправиться к дочери, чтобы переговорить с ней и Алексеем, который родной сын двоюродного брата Ивана Сергеевича, того брата, с которым Иван не виделся целую вечность, лишь вспоминая, что когда-то они были детьми, и ничего не зная, ни о чем не догадываясь, играли на улице в партизан. Да, в тех самых, которых их родные отцы отправляли на тот свет с особой жестокостью.

24

— Заходи папа — произнесла Марина, с удивлением смотря на отца, который явился совершенно неожиданно, да и к тому же, Марина не могла вспомнить, когда и при каких обстоятельствах дала отцу адрес своего нового местожительства, кажется, что говорила маме.

— Не ждала, оно понятно — после дежурного приветствия произнес Иван Сергеевич.

— Нет, конечно, мог бы позвонить, а то у нас беспорядок — невнятно отреагировала Марина, в этот момент за её спиной появился Алексей.

— Здравствуйте, Иван Сергеевич — произнес Алексей, протянув будущему тестю руку.

— Здравствуй — просто поздоровался Иван Сергеевич — Хорошо, что вы оба дома. Мне хотелось с вами обоими поговорить — добавил Иван Сергеевич.

— Что-то интригующее — сказала Марина — Сейчас включу чайник. Завтракать будешь? Давай, пожарю блины, пицца есть. Я вчера сама готовила — продолжила Марина, но Ивану Сергеевичу сейчас было не до завтрака.

— Нет, пока ничего не хочу. Ты же знаешь, что я утром редко принимаю пищу — ответил он дочери.

— Ну, уже не утро — парировала Марина.

На это замечание Иван Сергеевич промолчал. Он осматривал обстановку дома Алексея.

— Но, чая выпью — всё же согласился Иван Сергеевич, затем оказался за столом и продолжал изучать интерьер нового жилища дочери.

— Леша, тебе чаю налить? — спросила Марина.

— Да, можно — ответил Алексей.

Спустя минуту, Марина поставила перед отцом и Алексеем кружки с чаем и всё же разогрела в микроволновке пиццу, порезанную ровными треугольниками.

— Я пришел, чтобы попросить вас — начал Иван Сергеевич, но, не закончив фразу, замолчал.

Марина и Алексей успели лишь переглянуться.

— Я уже говорил, не ходите к этому старому преступнику. Незачем вам с ним общаться — серьезно, насколько это было возможно, попросил Иван Сергеевич.

— Объясни, ты сам дал ему мой номер телефона — тихо прошептала Марина.

— Поверь мне, общение с этим человеком ничего кроме неприятностей не принесет. Сама знаешь, что вышло у тебя с его внуком. Так вот, дедушка гораздо хуже и опаснее, чем его бестолковый внучок — произнес Иван Сергеевич, отхлебнув чая и посмотрев в глаза Марине, после обратив свой взгляд к Алексею, который сидел рядом с Мариной, держа кружку с чаем в правой руке.

— Я понимаю, о чем ты папа мне хочешь сказать, и мы с Лешой не один раз разговаривали на эту тему. Мы сходим туда только один раз. Мы поговорим с этим странным человеком. Ты знаешь мое неприятие, но всё же он, как оказалось, к моему сожалению, нам нечужой человек. Он хочет передать какие-то бумаги, фотографии и завещание — произнесла Марина.

— Нет, ты не понимаешь. Я ведь не забавы ради сюда пришел. Нынешней ночью я не смог заснуть, а всё от того, что просто поговорил с этим человеком. Но даже не это, доча, а предчувствие. Да, как бы странно это ни звучало из моих уст. То, что дед Мирон умрет — то это одно. Я не об этом, а о том, что он постарается утащить за собой всех нас — резко и нервно проговорил Иван Сергеевич, и вот в чем было дело.

… Проснувшись в девять утра, Иван Сергеевич, обычным делом, умывался, почистил зубы, а после посещения туалета, справился с кружечкой горячего кофе. Оставалось посмотреть электронную почту, а уже затем позвонить дочери, чтобы категорично потребовать от неё не встречаться с дедом Мироном. Если не помогут остатки отцовского авторитета, то попробовать упросить Марину, чтобы проигнорировала просьбу опасного старика: не нужно продолжать выгребать сор из поганых углов, нужно лишь малость потерпеть, и всё будет хорошо, Мирон отправиться к своим друзьям, наконец-то оставив в покое тех, кому надоело быть заложниками отголосков сумрачного прошлого.

Но намерения Ивана Сергеевича изменились, случилось это в течение каких-то десяти секунд. Он увидел на экране ноутбука странную надпись, она была в правом верхнем углу, и не имела никакого отношения к видеоряду новостного сайта. “Кто ты помнишь?” — страшно вопрошали обыкновенные буквы черного цвета, которых быть не должно. Но глаза упрямо сообщали обратное, и Иван Сергеевич почувствовал, как холодный озноб начал покрывать всё его тело, как он добрался до сердца и вот-вот начнет сдавливать горло.

— Подойди, посмотри — громко прохрипел Иван Сергеевич, обращаясь к Наталье Владимировне.

— Что у тебя случилось? — недовольно спросила Наталья Владимировна, но всё же подошла к мужу.

— Надпись, вот в правом углу. Ты её видишь? — выдавил из себя Иван Сергеевич.

— Да, реклама или какая еще дрянь — спокойно ответила Наталья Владимировна и тут же отправилась на кухню.

— Не чушь, совсем не чушь — сам себе шептал Иван Сергеевич, обувая туфли, изменив свои планы, решив встретиться с дочерью лично.

Быстрыми шагами двигался Иван Сергеевич к дому Алексея, ощущая что-то крайне неестественное, незнакомое. Сознание наполнялось чем-то мерзким и обволакивающим, что невозможно было даже присвоить этому хоть какое-то определение. И с каждой пройденной сотней метров это чувство усиливалось, выворачивая Иван Сергеевича изнутри: остановиться, отдышаться, выплюнуть чужеродное присутствие. Но не получалось, но продолжала нагнетать.

Ровно до той поры, пока Иван Сергеевич ни оказался в пределах железнодорожного вокзала, пока ни поднялся на пешеходный мост, пока ни увидел, на самом дальнем краю, на въезде в пространство многочисленных путей, старый черный паровоз, за которым, сливаясь с горизонтом, виднелись такие же черные и неестественные вагоны, платформы с танками и пушками.

Иван Сергеевич остановился, застыл, кажется, перестал дышать, а жуткая галлюцинация и не собиралась исчезнуть, напротив, спустя всего полминуты, поезд-призрак двинулся навстречу Ивану Сергеевичу. Тогда пришлось броситься прочь с моста, чтобы, оказавшись на другой стороне, спрятаться за деревьями, которые ровными рядами образовывали аллею, закрывая обзор железнодорожной станции. Несколько раз обернулся Иван Сергеевич, поезд-призрак скрылся из обозрения. Только чувство, что он там, что он по-прежнему занимает место ему не принадлежащее, не покидало Ивана Сергеевича.

Лишь оказавшись возле дома Алексея, Иван Сергеевич ощутил, что мерзостное и необъяснимое наваждение покинуло его. Сразу стало вдвое легче дышать. Одним мгновением стало приходить в норму сердцебиение и сгинул прочь, что первичный, что и вторичный холодный, сковывающий озноб, который еще один раз не пожалел Ивана Сергеевича, после того, как его остановило на мосту присутствие поезда-призрака.

… — Папа, я тебя перестаю узнавать. Что с тобой происходит? Знаешь, я хочу всё же попросить у тебя прощения за то, что слишком эмоционально себя вела по отношению к тебе — начала Марина, но Иван Сергеевич её перебил: — Спасибо доча, но я всё же хочу, чтобы ты и Алексей очень серьезно отнеслись к моей просьбе: не ходить к деду Мирону.

— Ничего не случиться. Ничего страшного в этом нет — выразила свою позицию Марина.

— Нет, обещайте мне, что вы не пойдете к нему — не сводя глаз с дочери, произнес Иван Сергеевич.

— Лично я согласен не ходить — спокойно согласился Алексей.

— Нет, папа, я же говорю, если мы не пойдем, то я все время буду вспоминать, что у меня была возможность, о многом узнать, сделать это, как бы, от первого лица — не соглашалась Марина.

— Так я и знал, но зачем тебе всё это. Похоронить, забыть — опустив голову, произнес Иван Сергеевич, и в этот момент, Марина отчетливо увидела, насколько постарел папа, как сильно изменились родные черты, как безжалостное время наложило свой нехороший отпечаток на еще совсем недавно моложавое лицо отца.

Поэтому Марина решила обмануть папу. Считая, что незначительная ложь не принесет ничего плохого, а, напротив, пойдет на пользу им всем.

— Хорошо, мы не пойдем — произнесла Марина.

— Обещаешь мне? — напряженно, не скрывая волнения, спросил Иван Сергеевич.

— Обещаю — подтвердила Марина, вновь думая о том, что папа переживает значительно сильнее, чем она сама.

Через десять минут, Иван Сергеевич распрощался с дочерью и Алексеем. Каких-то моральных сил, чтобы начать разговор о близком родстве Марины и Алексея, у Ивана Сергеевича не было. Да и не планировал он этого касаться, оставив всё на усмотрение ближайшего времени. Сейчас дед Мирон, только это проклятие, которое и сообщило Ивану о том, какие странные нити связали его единственную дочь и его же единственного племянника.

Больше встретиться им было не суждено.

25

— Ты же неправду отцу сказала — произнес Алексей, сразу после того, как Иван Сергеевич отправился домой.

— Ничего страшного. Просто с ним что-то происходит. Нужно нам всем, как ты и говорил, пережить всё это — спокойно, и даже улыбнувшись, ответила Марина, а у Алексея зазвонил телефон.

— Да — ответил Алексей.

Дальше Алексей разговаривал с коллегой по работе, а Марина занялась просмотром ленты и сообщений из социальных  сетей.

— Костя Иванов помочь просит — произнес Алексей, закончив телефонный разговор.

— А что случилось? — спросила Марина.

— Он диван купил, по объявлению. А человек, который должен был помочь с погрузкой и разгрузкой, он не смог — объяснил Алексей.

— Ну, помоги, только не задерживайся — улыбнулась Марина.

— Да, долго и не собираюсь — произнес Алексей.

— Я же подумаю, что нам приготовить на ужин — сказала Марина.

Еще через полчаса Алексей ушел, чтобы помочь другу. С диваном справились без особых затруднений. После этого целый час был посвящен различным разговорам, которые касались планов на будущее. Друзья не уступали друг другу в позитивном настрое, и совершенно ничего не предвещало того, что приятное развитие событий этого дня, закончится крайне отвратительной ситуацией. Потому что, распрощавшись с Костей, пойдя домой, Алексей нос к носу столкнулся с Толяном и его вечным спутником, по имени Димон.

— И вот опять, мать его, кто бы мог подумать! — произнес Толян.

От него разило только что принятым внутрь алкоголем, который помимо запаха, сквозил в демонстративной, пьяной развязности Толяна. Противной ухмылкой щурился Димон, в руках которого имелась пластиковая бутылка с клюквенным напитком, с помощью спирта сохраняющего лишь цвет и упоминание о присутствии болотной ягоды. Алексей, не отвечая, постарался обойти парочку недружелюбно настроенных собутыльников.

— Нет, подожди дружище. Поговорить нам надо — Толян попытался схватить Алексея за рубашку, но из этого ничего не вышло.

— Не о чем с тобой говорить! — резко, напористо ответил Алексей.

— Есть мне о чем. Я в твою жизнь не лез! А вот ты, сука такая! — выкрикнул Толян.

— Что же ты раньше не переживал, о своей жизни — не уступал в напоре Алексей, и в это же время на Алексея и Толяна с Димоном смотрели две неравнодушные пары глаз, принадлежащие местным старушкам.

— А вот это не твое дело — произнес Толян, Димон же соображая, что дело вот-вот начнется, занял удобную позицию сзади, чуть сбоку.

— Ты тоже в мою жизнь не суйся, а то быстренько деду твоему пожалуюсь — низко и отрывисто, с вызовом, проговорил Алексей, стараясь отойти подальше от занимающего позицию сбоку и сзади Димона.

— Про деда, это ты зря — оскалился Толян — Димон отойди в сторону. Я сам с этим уродом разберусь — неожиданно добавил Толян.

По внешнему виду Димона было видно, что он не понял: зачем, в чем суть. Но просьбу другу выполнил. И тут же Толян совершил выпад вперед. Алексей ожидал, успел сгруппироваться, и кулак Толяна лишь слегка задел краешек правого уха Алексея. Вторая попытка Толяна и вовсе закончилась провалом. Не справившись с собственной координацией, Толян атаковал неудачно, нарвавшись на встречный удар от Алексея. Толяна сильно качнуло, но он и не собирался отступать, а резко произвел следующий наскок. Алексей не успел занять правильную позицию, поэтому атака Толяна завершилась успехом, у Алексея посыпались из глаз искры, а губы окрасились кровью.

— Эй, немедленно прекратите! — закричала одна из старушек, видя, что дело принимает всё более серьезный оборот.

Толян же, после удачного выпада, совершил предсказуемую ошибку, проведя сразу, полностью неподготовленную атаку, которая, встречным выпадом Алексея, сравняла положение и обозначила небольшую передышку, во время которой Толян изменил свое первоначальное решение, бросив многозначительный взгляд в сторону Димона: пора, подключайся.

И, наверное, всё плохо бы закончилось для Алексея, но не успели товарищи атаковать, как к старушкам присоединилась полная женщина, закричавшая: — Вон полицейская машина!

Толян резко обернулся, и, действительно, на углу дома остановился полицейский автомобиль.

— Ну, сегодня еще, чуть позже — промычал Толян, вместе с Димоном, быстро покинув поле боя.

— Что случилось? — спрашивала Марина, как только Алексей оказался дома.

— Встретил твоего бывшего — улыбнулся Алексей.

— Господи! Этому будет конец или нет! Я сейчас звоню деду.

Марина потратила полные двадцать минут. Дед Мирон так и не ответил на вызов.

Толян сдержал свое обещание. И всего спустя два часа, Толян с Димоном, прихватив еще одного товарища, уже в какой раз оказались возле дома Алексея.

— Не сдерживай меня — грубо произнесла Марина, когда Алексей пытался не пустить её на двор.

— Выходи сука! Чего прячешься! — орал, не придумав ничего нового, Толян.

— Иду! — крикнул Алексей, и в этот момент, в стену дома ударился большой камень, сообщавший лишь об одном: намерения злоумышленников перешли всё возможные границы.

Алексей резко отворил металлическую калитку, — и сразу сцепился с Толяном. Димон прыгал вокруг, еще не зная, как ему лучше помочь Толяну, ведь противники, на этот раз, из боксеров превратились в борцов. Третий участник компании Толяна пока благоразумно держался на расстоянии трех метров, не выпуская из-за рта сигареты. Димон всё же придумал, как ему стать полезным. Он старался нанести удары по голове Алексея, в те моменты, когда это было возможным. Но, видя это, не растерялась Марина. Она схватила лопату, бросилась на Димона. Сильный удар по спине быстро заставил Димона переключиться с Алексея на Марину. Он бросился на женщину, но тут же замер на месте с открытым ртом. Марина, видя странное поведение Димона, перевела свой взгляд туда, куда смотрел Димон, и подобно Димону, впала в оцепенение.

На расстоянии в двадцать метров от них, через дорогу, ближе к крайнему железнодорожному пути, стоял дед Мирон. Он совсем не двигался. Он был похож на изваяние. Он смотрел на них таким взглядом, от которого хочется как можно скорее укрыться, забыв обо всем на свете.

— Дед здесь! — наконец-то вышел из ступора Димон, и этих слов хватило, чтобы Толян мгновенно отпрянул от Алексея, мгновенно присоединившись к Димону и Марине, созерцая странное явление собственного деда. Прошли несколько секунд. Алексей ничем не отличался от остальных — все они, забыв о противостоянии, включая ничего не соображающего друга Толяна, смотрели на Мирона.

И не только одни они.

Следователь Синицын проезжал мимо. У него не было никакой нужды навещать ни Марину, ни Алексея — он был на выходном, просто ехал домой, вместе с женой и сыном, из большого торгового центра. Решил сократить путь. Вспомнил о том, что всё дороже и дороже обходится бензин. Сделал правый поворот. Проехал метров двести, — и резко остановился на обочине.

— Что случилось? — не понимая, спросила у Синицына супруга.

— Подожди — это всё, что вымолвил следователь, наблюдая симоволически страшную картину, в которой принимали участие все персонажи, не менее странного дела.

Невозможно было оторвать взгляд от фигуры мрачного деда. Нельзя было осознать: живой ли это человек или призрак.

— Поехали уже — не удержалась супруга.

— Папа, что там? — спросил сын.

А дед, развернувшись, пошел прочь.

26

— Кажется, что здесь — произнесла Марина, когда она и Алексей остановились возле невзрачного дома, рядом с которым имелось еще несколько похожих, как братья близнецы, домов.

— Вроде так — отреагировал Алексей, рассматривая табличку с названием улицы и номером дома.

— Да — вслух озвучила заключение Марина, при этом продолжая находиться в некоторой нерешительности.

— Ну, давай смелее и пообещай мне, что на этом вся эта жуткая тематика окончательно покинет нашу с тобой жизнь — произнес Алексей, не сводя глаз с Марины.

— Обещаю — ответила Марина.

Квартира деда Мирона находилась на втором этаже, сразу вправо, после того, как окажешься на тесной лестничной площадке. Дверь же сохранилась с доисторических времен, поскольку встречала гостей коричневой обивкой, выполненной из дешевого дерматина. Прямо над головами красовалась белая, овальная табличка, на которой значилась цифра 24. Кнопка звонка ничем не выбивалась из общей палитры. Была она черная, окруженная белым корпусом. Марина, взяв паузу в несколько секунд, нажала на кнопку звонка. Пиликающий звук был слабым. Появилось желание повторить вызов, но по ту сторону двери послышались тяжелые, грузные шаги, а еще через секунду раздался громкий голос: — Иду.

Оказалось, что дверь даже не была заперта, и дед Мирон предстал перед Мариной и Алексеем, широко улыбаясь.

— Здравствуйте — прошептала Марина, у которой при одном зловещем облике деда Мирона пропала всякая уверенность и тут же вспомнилось странное предостережение отца.

— Здравствуйте — произнес вслед за Мариной Алексей.

— Проходите, мои родные. Очень рад, что выполнили свое обещание. Нам ведь никак нельзя друг без друга — проговорил дед Мирон.

Слова Мирона звучали мягко и даже ласково. Быстро начала исчезать сковывающая настороженность.

— Проходите в комнату. Много времени у вас я не займу — произнес дед Мирон.

— У нас его много и нет — отреагировала Марина, но она говорила неправду, потому что никаких более дел у неё и Алексея намечено не было.

— Знаю, что много времени у вас нет. Молодость всё время торопится — странно улыбнувшись, проговорил дед Мирон.

— Скажите Мирон Николаевич, кто всё же убил настоящего Кривицкого? — неожиданно, не сделав никакого вступления, спросила Марина.

— Его дед убил — спокойно ответил Мирон, указав рукой на Алексея.

— Но он же фамилию не взял — произнесла Марина.

— Какая разница, убил он, а фамилию брату досталась — улыбаясь, произнес дед Мирон.

— Так наши деды, получается, всё же родные братья — проговорил Алексей, ему до конца так и не хотелось в это верить.

— Конечно, я ведь Марине уже говорил обо всём этом, зачем еще раз спрашиваете. Василий Авдеев — он Марине дед, а твоего деда Аркадием величали, на два года младше Василия он был. Авдеевы ваша настоящая фамилия, родовая фамилия — пояснил дед Мирон.

— А прадед? — спросила Марина.

— Он у вас, что уже ясно, общий был. Но я его не знал, не видел. Зато много о нем слышал. Геройский был ваш прадед. У генерала Деникина служил, затем в партизанах был, изничтожал красных и прочую мразь. Ох, уж, времечко было. Меня еще на свете не было, а борьба шла. Дома горели, живьем коммунистов в землю закапывали. Звезды на их телах поганых коленным железом выжигали — вдохновенно говорил дед Мирон, а Марина наблюдала за тем, что собственные слова сладкой негой ложатся деду на душу.

— Но проиграли — сама не зная зачем, произнесла Марина.

— Ну, почему, внучка. Разве не наступило то, за что мы и наши родители боролись. Почему вы никак не можете понять простых вещей, сопоставить. Это ведь на поверхности лежит. Это ведь наше общее дело, и оно победило. Хотя ложь в словах моих. Другим бы всё было, настоящим порядком стало бы — продолжая лукаво улыбаться, говорил дед Мирон, держа в руках два старых фотоальбома.

— Что молчишь, возрази старику? — проговорил Мирон, глядя своими мутными глазами на Марину.

— Просто естественное развитие событий — вместо Марины ответил Алексей.

Дальше случилась небольшая пауза, по истечению которой дед Мирон громко и противно засмеялся. Марина и Алексей смотрели на старика с чувством наползающего ужаса, им казалось, что обыкновенный старик, который еще минуту назад разговаривал с ними, пропал одной секундой, и сейчас перед ними возникла сама смерть, принявшая чужой облик.

— Ты и вправду так думаешь? Господи, насколько же наивно так рассуждать. Я вас позвал, вы должны ощутить свою кровь, почувствовать её. Ничего никогда не происходит естественным образом. За всё нужно платить, бороться, лгать, притворяться. Нужно ненавидеть и верить одновременно. Только так и никак иначе. Если бы сейчас вас видели ваши деды. Даже не хочу представлять, какими глазами смотрели бы они на вас. Но я ничего, я пойму. Всё от того, что прожил намного больше, чем мои верные друзья.

Когда дед закончил говорить, то перед Мариной и Алексеем вновь появился обычный, древний старик, который протягивал Марине два старых фотоальбома.

— С большим трудом дошли они до вас — произнес дед Мирон.

Марина очень аккуратно взяла в руки старые альбомы.

— Присаживайтесь, в ногах правды нет — произнес дед Мирон, поскольку Марина и Алексей, к этому моменту, так и оставались на ногах.

Застывшая история смотрела на Марину и Алексея.  Уже никуда не спешили статичные мгновения, а вместе с ними, на своих местах, оставались те, кто стал частью давно минувшего времени. Черно-белыми, пожелтевшими глазами смотрели на Марину и Алексея их родные деды, бывшие моложе, чем разглядывающие их внуки. Незатейливые пейзажи всё время повторялись. Похожие друг на друга здания. Какие-то автомобили, возле них люди с оружием, в компании немецких солдат и без них. Улыбки и смех. Ничего не омрачает хорошего настроения, и не выглядят замученными местные, мирные жители, которые имели честь попасть в объектив фотоаппарата.

— Нашли своих предков, своих дедов? — спросил дед Мирон.

— Вот — Марина указала на Василия Авдеева, который застыл на снимке, разговаривая с каким-то толстым, бородатым мужиком — А вот Леша твой дед, как я вижу — добавила Марина, точно показав на Аркадия Авдеева, изображение которого было на соседней фотографии, в компании молодого Мирона и неизвестного мужчины средних лет.

— А это я, это мой отец — не удержался и пояснил дед Мирон, и Марина подумала о том, что старик очень хорошо видит для своего возраста, но на самом деле Марина ошибалась, старик чувствовал каждую из этих фотографий своим нутром, а глазами уже ничего не мог различить окромя расплывчатых, размытых очертаний.

— Хорошо, что на фотографиях нет ничего такого — начал Алексей, сразу после того, как Марина закончила листать первый фотоальбом.

— Даже не знаю, но почему-то автор разделил свои фотографии — широко и зловеще улыбнулся Мирон, а Алексей, посмотрев на него, увидел позади деда, черный бюст Гитлера, стоявший сверху старенького телевизора, немного вправо, ближе к гостиному гарнитуру.

Мурашки пробежали по телу: вот куда привела его родная кровь. Марина же открыла второй альбом, и сразу, с первой же страницы, глаза впились в мрачную виселицу, на которой, с искаженными смертью лицами, болталось сразу четверо человек, среди них была совсем молодая женщина, у всех казненных имелись таблички с надписью “партизан” Рядом, обнявшись, находились родные деды, с ними молодой Мирон. Улыбка застыла на лицах предков. А далее, очень похожая фотография. Марина подумала о том, что видит то же самое фото, но присмотревшись, поняла, что это не так. Лица висельников были другими. Не было женщины. Вместо неё в петле находился подросток, примерно четырнадцати лет.

Что-то спрашивать не хотелось. Страница сменяла страницу, и возбужденной радостью горели глаза Мирона. Сильнее и глубже стало его дыхание.

Люди возле стены сарая, за секунды перед расстрелом. Трупы, брошенные в яму. Трупы, сваленные в кучу, а рядом смеющийся немецкий офицер. Вновь и вновь виселицы. Два пожилых мужика с поднятыми руками и мрачными лицами.

Смотреть было страшно и жутко.

— Всё это очень опасно хранить дома — не удержался, высказал свое мнение Алексей, представляя, как огонь, в топке печи, поглотит эти жуткие фрагменты памяти.

— Пока что опасно. Но я уверен, что очень скоро придет время, когда вот этой, нашей общей, историей можно будет гордиться. Да, всё обязательно встанет на свои места. Я уже не доживу до этих светлых дней, но вы будете свидетелями, когда мне и вашим дедам отдадут заслуженные почести. Не так долго осталось до этого времени. Посмотрите, в европейских странах, у соседей наших украинцев, в Прибалтике уже восстановлена справедливость. Там настоящие герои обрели то, что должны были иметь. И это радует, это говорит о неизбежности исторического процесса — громко и пафосно говорил дед Мирон, стоя посередине комнаты, Марина и Алексей сидели на диване, прямо напротив Мирона. 

Очень уж сильно хотелось возразить, жутко подмывало не согласиться. Но Марина промолчала. Промолчал и Алексей.

— Сейчас еще, передашь отцу — тише произнес дед Мирон и двинулся к гостиному гарнитуру.

— Отец всё знал давно? — спросила Марина.

— Конечно, он еще подростком подслушал разговор между своим отцом и  Афанасием Павловичем, тем, кто сохранил нашу общую память, в этих фотографиях. Ну, и затем, всё он знал. Только боится он, что правда разрушит всё то, чем он занят. Сколько раз я ему говорил — закончив говорить, дед Мирон протянул Марине толстую стопку бумаги, которая была аккуратно прошита в одно целое.

— Вроде всё — проговорил Алексей, мечтая скорее убраться из этого мрачного логова, где глаза раз за разом возвращаются к бюсту фашистского идола.

Мирон же никак не отреагировал на слова Алексея.

— Вот, всё приготовил — произнес дед Мирон — Осталось лишь одно, но очень важное, по поводу наследства — добавил он и тут же посмотрел на настенные часы, использовав для этого очки, появившиеся из кармана пиджака.

— Я думаю, что не нужно этого. Какое еще может быть наследство — невнятно проговорила Марина, хотя чувствовала иное, которое звучало бы куда более категоричным неприятием данной темы.

И вновь дед Мирон оставил произнесенные слова без всякого внимания.

— Должен прийти мой непутевый внук, чтобы я поставил всё на своим места, чтобы окончательно прекратить всякие разногласия между вами — произнес дед Мирон, в этот момент его заметно качнуло в правую сторону.

— Что с вами? — спросила Марина, заметив, что с дедом что-то не так.

— Хорошо, всё хорошо — ответил дед Мирон, опустившись на стул.

— А вы сможете это сделать? — вновь напомнила о себе Марина.

— Поверь мне, больше ничего такого не будет — произнес дед Мирон — Только где ходит этот недоумок — продолжил Мирон, а Толян в это время входил в подъезд.

— Вот и появился — произнес дед Мирон, а Марине и Алексею стало жутко: каким образом старик ощутил приближение внука, ведь не было ни шагов, ни сигнала, ни стука.

Дед Мирон поднялся со стула. Тяжело, еле-еле переставляя ноги, двинулся к входной двери. Минуло никак не меньше тридцати секунд, как заскрипела открывающаяся дверь, — и тут же раздался сильный грохот.

Сразу догадавшись в чем дело, Алексей вскочил с дивана. Марина тут же последовала за ним. Дед Мирон лежал на полу, прямо возле приоткрытой входной двери. У него конвульсиями дергались ноги и голова. Быстро начали стекленеть глаза. Алексей бросился к Мирону, начал делать искусственное дыхание. И именно в эти мгновения полностью отворилась входная дверь. Толян сразу не понял, что происходит, а когда до его заторможенного сознания дошло, что дед мертв, а рядом с ним находятся его убийцы, то Толян побледнев, произнес: — Что ребятки прихлопнули дедушку.

27

Алексей поднял голову. Прямо перед ним находился Толян, глаза которого блестели нескрываемым нездоровьем.

— Думаете, что следующая моя очередь — произнес Толян, растягивая слова.

— Ты чего несешь! Мы стараемся ему помочь! — крикнула Марина.

— Я вижу — процедил Толян, от него вновь сильно воняло перегаром.

Толян спокойно переступил через деда Мирона, оставил за спиной Марину и Алексея. Пройдя коротенький коридор, оказался на кухне.

— Что бесполезно? — спросила Марина у Алексея, который по-прежнему находился, стоя на коленях, возле уже переместившегося в свое время деда Мирона.

— Да, он умер — ответил Алексей.

— Ты уже тоже — раздался голос Толяна, Алексей поднялся на ноги, смотря на Толяна, в руках которого был большой, охотничий нож.

Дальше всё заняло секунду.

Алексей ничего не успел сообразить. Марина своим телом встретила удар Толяна, который сумел вложить в него всю имеющуюся силу. В огромное кровавое пятно превратилась легкая, тонкая кофта Марины, она сразу начала терять равновесие, а Толян смотрел на бывшую жену совершенно обезумившими глазами. Первыми мгновениями, Марина оперлась спиной о стену, после этого, почти сразу, начала сползать вниз. Алексей бросился к Марине, и тут же получил удар ножом от Толяна, который прошелся вскользь, задев плечо Алексея. Марина тяжело дышала, из-за рта появились кровавые пузыри.

Двигаясь на Алексея, Толян выставил впереди себя нож. Расстояние между ними было метра полтора. Алексей отступая, боялся запнуться, судорожно соображал: что ему необходимо предпринять, чтобы обезвредить сошедшего с ума Толяна. Пространство зальной комнаты небольшое, поэтому неудивительно, что спустя десять секунд Алексею некуда стало отступать. Он уперся в тумбочку, на которой стоял телевизор. Толян же совершил резкий выпад. Алексей не успел увернуться, нож вонзился в левый бок, но неглубоко. Алексей отбросил от себя Толяна. Только это не могло изменить расклада, и Толян атаковал вновь. Лезвие во второй раз нашло окровавленное плечо. Алексея развернуло почти на девяносто градусов, и вот здесь ему под руку попался тяжелый, черный, мрачный, как и сама смерть, бюст Гитлера. Доля секунды ознаменовала третий выпад Толяна, она же заставила голову Толяна встретиться с бюстом фюрера. Удар вышел сильным, наотмашь. Толян застыл на месте, а спустя две секунды завалился трупом на пол.            Бюст фюрера, вылитый из металла, ничуточку не пострадал, лишь отлетел в сторону, на его черной краске не было видно никаких следов крови, которая ручьем стекала из разбитой головы Толяна.

Алексей, не ощущая никаких признаков боли, целую минуту стоял в позе изваяния, не справляясь с фактом, сообщающим о том, что он здесь и сейчас, только что стал убийцей. Когда состояние шока отступило, Алексей бросился к Марине, но было уже поздно. Марина не подавала даже визуальных признаков жизни. Рядом с ней лежал, уже остывший, дед Мирон, в комнате оставался мертвый Толян. Возле него нож. Неподалеку всё тот же зловещий бюст фюрера. И никаких звуков. Гнетущая тишина поглощала, и самого Алексея, и его же испуганное дыхание. Ведь всего десять минут назад, на этом диване они рассматривали страшные фотографии, с которых смотрели на потомков их предки. Но от чего-то, в какой-то момент, прародителям показалось этого мало и они, обманув незыблемую сущность времени, проникли сюда, в эту небольшую квартиру. Сначала забрали к себе своего последнего верного соратника. А спустя несколько минут, им этого стало недостаточно. Ровно как и тогда. Всё мало и мало. Тогда следом за Мироном потребовали Марину. Не стал лишним Толян. И не избежать свидания с прародителями ему Алексею.

— Я убил его Марина. Их больше нет, они никогда не смогут вмешаться в нашу жизнь. Прошлое исчезло, оно ушло. Мы победили этот мрак. Наши отцы боялись, не смогли, а мы им не по зубам, Марина. Ты не слышишь меня, тебя нет со мной, но это ненадолго, мы очень скоро встретимся — говорил Алексей, прижавшись к Марине, держа в своей руке её руку, совсем не замечая быстрой кровопотери, легкого головокружения и сильного, возбужденного сердцебиения.

Сумрачный, непроглядный туман полностью поглотил сознание Алексея. В течение пятнадцати минут он передвигался в пространстве чужой квартиры от одного угла к другому углу, от одной стены к другой стене. Иногда расплывались предметы, совсем неясными были любые контуры. Не удивило Алексея, когда ближняя к нему стена бесследно пропала, а вместо неё он увидел тот самый черно-белый мир, в пределах которого двигались вооруженные люди, о чем-то говорящие, громко смеющиеся, подготавливающие Алексея, чтобы спустя десять секунд, он увидел картинку, которую уже видел, с которой всё и началось.

Прямо за двумя неказистыми домишками, чуть дальше старого колодца, убивая пространство и время находилась коллективная виселица, включающая четыре петли, уже успевшие сделать свое дело. Ровно четверо казненных, — они отчетливо портили картину, они были серыми и грязными, они ничего общего не имели с запахом свежеструганной древесины.

Алексей вздрогнул, покачнулся. Черно-белая панорама исчезла. Стена вернулась на свое место. И Алексей больше не мог оставаться здесь. Не было у него никакого желания помочь самому себе, вызвав бригаду скорой помощь. Не было и мысли, чтобы набрать номер сотрудников полиции. Ему хотелось одного — уйти отсюда, покинуть это проклятое место.

На улице уже успело стемнеть. Хотя до пришествия полной темноты не хватало часа, может, меньше. Алексею было совершенно всё равно. Не волновало, какими глазами смотрят на него встречающиеся на пути люди. Не было дела до того, что кровь изменила цвет рубашки и джинс, что руки и лицо уделаны красными разводами, что тупая боль, в раненом плече и боку, совсем перестала ощущаться.

Он двигался, став частью вечернего сумрака, что смешивался с издалека пришедшим маревом задымления, от горящих за несколько сотен километров отсюда лесов. Пару раз кто-то окликнул Алексея. Один старик подошел ближе и спросил: что случилось, давайте вызову медиков. Но Алексей никак не отреагировал на участие старика, не обратил внимания на окрики. И даже когда со стороны услышал: вызовите полицию, этот мужчина весь в крови — то лишь странно улыбнулся: нет никакой крови, ничего уже нет, окромя альбома со старыми, потертыми фотографиями, в который уже затянуло Марину, в котором неминуемо окажется и он сам, чтобы вернуться к истокам, чтобы в полной мере ощутить собственную отравленную кровь.

На расстоянии двух сотен метров показались огни железнодорожной станции. Спустя еще сто метров, Алексей спустился с небольшой горочки, между одноэтажными частными постройками. Вокруг была абсолютная пустота и дорога вот-вот должна примкнуть к куда более наезженной, той, что шла параллельно железнодорожным путям.

Основная станция, её депо, вокзал, склады и иные строения уже успели остаться за спиной. Ни разу не вспомнился собственный дом, который, примкнув к станции, так же остался на ненужной стороне. Алексей двигался дальше. Двигался туда, где восемь путей превратятся в два, а еще через двести метров, четыре металлические полосы станут двумя. Побегут прочь от города, минуя строения мичуринских участков, поля, колки леса, маленькую речку, несколько озер.

Только это всё уже не имело никакого отношения к Алексею. Всё оставалось на своих местах. Всё это было предназначено кому-то другому, но не Алексею, не времени, навстречу которому сейчас стремился Алексей.

Окончательно в темноте утонули окрестности. Вакуумная тишина могла лишь оглушить. Но Алексей хорошо понимал, что это временно, это всего парочка близлежащих минут. Ведь тот, к кому он идет, не собирается отменить их неизбежного свидания и уже двинулся навстречу. Сначала тяжело, с трудом сдвинув с места свою многотонную махину. Затем быстрее, быстрее, сильнее и увереннее. Осталось немного, лишь один длинный изгиб перегона. И поезд-призрак станет ощутим для глаз и ушей Алексея.

Тяжелый, ненормальный скрип, смешанный с порывами свиста и грохота ворвался в сознание. Еще несколько шагов, и Алексея накрыла кромешная тьма. Он спотыкался, он двигался наощупь, ожидая следующего, заключительного акта, в котором усилится грохот, в котором появится свет. Но ведь не для того, чтобы убить, а чтобы перевернуть время, открыть настежь приоткрытую дверь.

В следующую минуту уместилось всё, и громкий звук, и тот самый ослепляющий свет. Алексей исчез, не успев почувствовать боли. Он переместился в один из фотографических снимков, он стал частью застывшего мгновения, которое истекшей секундой обожгло гортань, заставило ощутить невозможность дыхания и разъедающий глаза дым. Отсутствие пространства. Плотная стена, взбесившихся в предсмертной агонии, человеческих тел, извергающих крик, истерику, плачь и ужас. Кто-то упал вниз. Дети ревели, цепляясь за одежду матерей. Сливаясь с загнанным дыханием, неистово и зверски отлетали от объятых огнем досок искры. Языки пламени охватили тех, кто находился ближе к деревянным стенам. Страшный крик, движение массы — последовало ответной реакцией, и совсем нечем стало дышать. Алексей задыхался, ощущая приливы первозданного ужаса. Алексей старался протиснуться к двери, но из этого ничего не выходило. Нужно было смириться. Лучше было бы просто закрыть глаза.

— Я здесь! — громко прозвучал голос Марины.

Алексей обернулся назад. Марина была рядом, она протягивала ему руку, делая это поверх низенькой старушки, уже успевшей потерять сознание. Марина же старалась улыбаться. Алексей повернулся, оттолкнулся, сумел обхватить Марину.

— Ну, вот и всё — прошептала Марина.

— Еще минута, у нас есть еще минута — целуя Марину в губы, произнес Алексей.

И тут же ближняя к ним стена рухнула. Зарычало, ощутив свободу, беспощадное пламя, слилось с потоком свинцовой смерти, рванувшейся огню и дыму на помощь. Алексей и Марина сдвинулись в сторону разлома, успели разглядеть лицо молодого Мирона, рядом с которым видели своих родных дедов, которые с особой неистовостью уничтожали самих себя, стреляя в своих же потомков.

28

Дождь не прекращался два дня. Небо опустилось ниже, ветер то появлялся, то пропадал, в его отсутствие тут же образовывалась почти зловещая тишина, отлично сливающаяся с пасмурным умиротворением городского кладбища.

Иван всё время молчал. Ничем от него не отличался Дмитрий. Общение между ними ограничивалось короткими фразами, которые, по большей части, имели отношение только к происходящему процессу похорон.

Конечно, сжигало горе. Конечно, нельзя было избавиться от чувства полного непонимания и неприятия. Может, от этого не хотелось говорить. Может, от того, что сложно было начать. Но просто разойтись было нельзя — это витало в воздухе, находилось между ними, как бы ни старались они находиться подальше друг от друга.

— Иван, я никогда бы тебя не узнал. Случись нам встретиться где-нибудь в другом месте — робко и неуверенно произнес Дмитрий, в тот момент, когда всё было закончено, когда нужно было покинуть кладбище, чтобы продолжить ритуал за поминальным столом.

— Оно понятно. Когда мы с тобой в последний раз встречались, уже и не вспомнить — отреагировал Иван.

— Поговорить о многом нужно — произнес Дмитрий.

— Будет теперь у нас время — ответил Иван, не торопясь с неизбежными откровениями.

— Давай сейчас и начнем. Не нужно откладывать — не согласился Дмитрий.

— Хорошо, давай на твоей машине поедем вдвоем — предложил Иван.

— Хорошо — согласился Дмитрий, после чего отошел в сторону и минуту разговаривал со своей женой, объясняя ей, что ей необходимо поехать на автобусе.

Три автобуса тронулись в путь. За ними последовали восемь легковых автомобилей. Остался лишь автомобиль Дмитрия, возле него сам Дмитрий, рядом с ним Иван, который одним всего жестом сообщил своей жене о том, что поедет с братом, что нужно переговорить с глазу на глаз.

А на расстоянии каких-то двухсот метров проходили параллельные похороны. Народу на них было меньше. Один автобус и всего две легковушки ожидали людей, а деду Мирону и его внуку Толяну некуда было спешить. Их объединял маленький участок, где они теперь навсегда останутся вместе. Пожилая женщина, на голове которой имелся черный платок, не один раз смотрела в направлении соседних похорон, но так и не подошла, так и не захотела перекинуться парой слов. А ведь было о чем. Их общий внук всё это время находился рядом с одной бабушкой, но так и не отважился подойти к другой бабушке, чтобы проститься с отцом,  хотя их отделяло совсем небольшое пространство. Странно и неправильно всё это выглядело. Но было именно так.

— Вот как довелось нам встретиться. Подумать и то страшно. Не в одной самой жуткой фантазии не смогло бы прийти мне в голову такое — произнес Иван.

— Да — согласился Дмитрий.

— Страшно — проговорил Иван, глядя на две свежие могилы, принадлежащие Марине и Алексею.

— Теперь им вечно быть вместе, быть вдвоем — произнес Дмитрий.

— Втроем  — поправил Иван.

— Прости, ты прав — исправился Дмитрий.

— И ведь страшно, что встретились. Какая вероятность, она же была равна нулю. Мы не общались. Они ничего не знали друг о друге — произнес Иван.

— Вероятность, как и у всех незнакомых людей. Или встретились или нет — произнес Дмитрий.

— Возможно, только не поверю. Здесь предопределенность, название которой Мирон Полетаев — мрачно проговорил Иван.

— Я встречался с ним за последний год ажно три раза. Приезжал он к нам в город. Понять я не мог, для чего, что ему нужно — дополнил Дмитрий и повернул голову вправо, где еще совсем недавно хоронили Мирона и Толяна, сейчас там было пусто, всё было закончено.

— Пойдем, хоть подойдем. Всё же нечужой он нам человек был — предложил Иван, Дмитрий согласился беззвучно.

Оказавшись возле могилы, братья молчали цельную минуту.

— Ну, вот и хорошо — произнес Иван.

— Что хорошо? — не понял Дмитрий.

— Что умер он наконец-то — ответил Иван.

— Цену только за свою смерть запросил непомерную — дополнил Дмитрий.

— Чувствовал же я, просил их — нервно проговорил Иван.

— Смотри туда — испуганно произнес Дмитрий, ближе подойдя к Ивану, который, в этот момент, уже не отрывал своих глаз от дороги, расположенной посередине открытого поля.

— Нет, этого быть не может. Он умер, его нет — произнес Иван.

— Пойдем отсюда. На сто метров к этой могиле подходить нельзя — тихо произнес Дмитрий.

— Явились проводить своего героя — не скрывая ужаса, прошептал Иван.

Можно было не верить своим глазам. Можно было подумать, что сходишь с ума. Но по дороге, поднимая серую пыль, двигалась целая колонна немецких танков. Хорошо было слышно, как ревут стальные моторы, как перемалывают железные гусеницы дорожную щебенку. А темное, пасмурное небо и мелкий, холодный дождик, лишь дополняют, пришедшее без спроса, чужое время.

Небольшое послесловие

Не говорите мне, что ничего странного и символического не существует. Я всё равно останусь при своем мнении, потому что лично встречался с крайне необычными ощущениями.

Так и этот роман, он случился, сложился в те дни, когда я работал над второй частью произведения “Возле кладбища” и, далеко не в первый раз, находился на территории старого, городского кладбища.

Две могилы, находящиеся на большом расстоянии друг от друга, к знакомству с которыми подтолкнул меня сгорбленный, древний старик. От одного облика этого человека становилось неуютно и даже страшно. Он передвигался медленно, он не обращал на меня никакого внимания. Я видел, что он разговаривает сам с собой. Я ощущал, не имея возможности ошибиться: этот старик не является посетителем, этот старик, пока еще оставаясь живым, успел стать частью старого кладбища.

 Оба захоронения заброшенные, уничтоженные временем. Страшное запустение, наполовину сгнившие кресты, местами проваленная земля. Всё в полном мраке и тлене. Но только не фотографии, на которых одинаковые лица, почти точные копии. Разные даты рождения и смерти. Разные фамилии и отчества. Что-то совершенно не так. И ведь всякое бывает. Но это пронизывающее ощущение озноба, уводящее к тому, что много и много лет скрыто от посторонних глаз, ушей, мыслей, то, что надежно затаилось, но не умерло, то, что терпеливо ждет своего возрождения.

Никак нельзя нам этого допустить.

Дурное чувство. Нехорошие мысли.

Октябрь 2021 — Апрель 2022.

 

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/