Рассказ «Дубовый бой»
Только начинало светать. Ранние лучи касались листвы многолетних деревьев лесов Белоруссии. А под ними расположился отряд советских солдат, с первых дней войны сражающихся против немецких оккупантов; но сейчас были те минуты спокойствия, которые каждый боец ценил не хуже дополнительного пайка. У тлеющего костра сидело несколько мужчин, все они выглядели как люди, которые уже видели лишения и смерть, но сейчас их глаза горели живым огоньком, ведь они вспоминали мирную жизнь, родной дом.
– Эх! Вот в такую рань мы с друзьями могли рыбу руками ловить, а вода как парное молоко, и стелющийся туман над речкой.
Парень после сказанного зажмурился и незаметно улыбнулся, вспоминая покалывание кожи от холода воды, обжигающее, но такое приятное.
– Гришка, ну кому ты сказки рассказываешь! Как молоко. Холодно ведь…
– Не спорь, Степан, если не знаешь, – ласково сказал самый старший из них, все его звали Петрович.
– Ты, Гришка, лучше расскажи, как ты попал к нам в отряд. Ты ж еще молодой! Или документы подделал?
– Да что там рассказывать. Отучился семилетку и как все пошел по стопам родителей работать в колхоз.
При этих словах подступил такой ком к горлу, который уже не проглотить. Сразу вспоминаются золотые поля, облитые солнцем, не кончающиеся до горизонта, путлявые речки, полные рыбы, которыми просто расшита родная станица и, конечно же, люди, такие добрые и открытые, но дорогу им лучше не переходить: каждый казак, только посмей покуситься на него и его свободу, не стерпит, даст отпор.
Степан понял, что Гришка опять замечтался, как он любил это делать, и решил поторопить его.
– Гриш, это, ты давай дальше рассказывай, ты нам уже про свою станицу (как ее там) все уши прожужжал.
– Не нравится - не слушай! И не как ее там, а Расшеватка, – огрызнулся Гришка.
– Да не обижайся, а рассказывай дальше.
– Я же говорил, что живу в казачьей станице. Вот как объявил председатель колхоза, что началась война, собрались казаки на сходку и решили, что нужно выручать отечество и каждый, кто может стрелять или рубить шашкой, должен идти на фронт, а у нас все такие, с детства этому обучаемся. Дали день на сборы, и утром рано почти все казаки пошли в военкомат, от станицы за двадцать километров. Ну а дальше вы знаете: дали пулемет и отправили к вам в отряд.
Степан смотрел непонимающе: как так собрались и решили идти?
– И что, вас всех отправили?
Гришка ухмыльнулся:
– Ну да, а что ты сделаешь против казаков? Отказали бы, мы бы на конях доехали.
Петрович докрутил самокрутку, туго набитую махоркой, взял загрубевшими пальцами уголь и подкурил. Седой дымок выбежал из его усов.
– Хорош табак. Турецкий, горький.
Он немного задумался, но долго сидеть нельзя, хоть и жаль бойцов, он старшина, и ему пора выполнять свои обязанности и поднимать отряд.
После нескольких приказов весь отряд из двадцати человек начал свой ежедневный ратный труд. После нескольких недель войны уже каждый привык все делать споро, без промедлений и, главное, тихо.
Сегодня отряд не собирался никуда двигаться, решили сделать дневной отдых и пойти в глубь лесов ночью. Но все равно все знали, что противник рядом. То тут, то там был слышен смертельный свист или грохотание вражеской артиллерии.
Гришка сразу привык к ощущению смерти, с которой все двадцать человек ходят за руку. А вот Степану было сложно смириться с этим, он все время зажмуривался и вжимал голову в плечи.
Петрович разговаривал с парой солдат, размышляя вслух на тему провизии:
– У местных и так нет ничего, им еще зиму переживать, нас лес прокормит.
Здесь столько дичи, что всем хватит. Лишь бы этих ворон фюрерских выгнать скорее! Тьфу на них!
– А не будет дичи, листья жрать будем, голодный солдат – опасный солдат. На родной земле не пропадем.
Послушав разговор и вскинув тяжелый пулемет на плечо, Гришка еще раз прокрутил в голове слова «листья жрать будем» и сам себе сказал:
– Да, если случится, вообще есть не будем, но выбьем этого ворога с земли русской.
Патронов бы побольше. Взяв несколько дисков, направился к огневой точке, точнее очень удобной ямке с бугорком, который отлично справлялся с задачей всасывать в себя вражеские пули.
– Как думаешь, сегодня будет немецкий конвой? – догнал Гришку Степан, их недавно вместе поставили. Так Степан высовывается только для прикрытия, пока Гришка перезаряжает пулемет.
– Надеюсь. А то уже и патронов маловато, и у Петровича курить нечего. А если конвой, там будет что взять.
Степан понимающе кивнул, и они вместе пошли к укрытию. Место было просто шикарное. Отличный обзор, не подойти, и совсем рядом растет огромный дуб, около которого сидел еще один член отряда.
– Андрюх, что сидишь? Там сейчас твой паек съедят.
Андрей посмотрел на счастливого Степана и хмурого Гришку и понял, что не он один чувствует, что сегодня им будет сложнее всего.
– Пусть едят, я лучше вот с другом поговорю, – он похлопал рукой по стволу дерева. – Мне всегда нравились дубы – огромные деревья с толстыми корнями, которые никогда не свалит ветер, – и переведя взгляд на сослуживцев добавил, – и нас этим поганцам не сломить. За нами предки, а за ними никого и ничего, так что недолго им осталось.
Гришка задумался над словами товарища, но не переставал наблюдать за местностью и заметил, как что-то блеснуло на солнце, и поднялась стайка ворон в небо.
– Немцы шумят, готовьтесь, скоро будут, – быстро проговорив, залег Гришка с пулеметом в свой природный окоп и отправил Степана к Петровичу с докладом.
Степка побежал в глубь маленького лагеря, своим докладом разрушил столь чудесный день.
Петрович четко отдавал приказы, хотя можно было справиться без них: и так все знали, что делать.
– Гриш, – окликнул Андрей.
– Чего?
– Ты же тоже чувствуешь, что сегодня, может, больше не поговорим?
Андрей прав. Григорий с самого утра вспоминал дом как-то иначе, с особой любовью и без надежды на возвращение.
– Да, – коротко ответил пулеметчик.
– Тогда, Гриш, главное, забрать фрицев побольше и не сдаться в плен, остальное не важно.
Не отводя глаз от дороги, откуда должен появиться противник, Гришка сказал:
– Живыми нас им точно не взять.
Андрей оглянулся, как спешит Степан. На его лице не осталось ни капли радости.
– Все готовы, сейчас попрут, – взволновано произнес Степка.
– Не бойся, паренек, главное, не лезь поперек батьки. Петрович нас всех вытащит, да и мы тебя с Гришкой не подведем. Да, Гриш?
Григорий, держа палец на курке и прижавшись лицом к прицелу, коротко кивнул.
Но Степану и этого было достаточно.
Вот показались первые солдаты противника, одетые в зеленую форму и рогатые шлемы, многие пешком, несколько грузовиков и одна машина с офицером. Их было намного больше маленького отряда русских солдат.
Андрей выбросил папиросу, лег в кусты, прижал винтовку, ставшую продолжением руки. Просвистел первый выстрел, который убил водителя немецкого офицера.
Андрей выругался про себя под звуки стрекотания пулемета Гришки, который палил, не прекращая, жалея, что в диске так мало патронов. Весь их маленький отряд стал как одна боевая машина, стреляющая из каждого холмика и куста на полянке.
Немцы не ожидали такого приема и в первые минуты потеряли как минимум двадцать солдат. Началась смертельная буря пороха и гильз. Пот застилал глаза, плечо болело от отдачи, но нельзя прекращать огонь. Мысли Григория прервал уже знакомый запах смерти и ругань Петровича.
– Пошли потери, – промолвил Андрей, передергивая затвор.
– А они все прут, – вставил Степка, прикрывая Гришу, пока тот меняет диск.
– Немцы взяли нас в котел, хотели зажать. Левый фланг еще держится, но от нашего отряда из двадцати человек осталось восемь. Немцы подошли слишком близко, нам не вырваться, разъяснил обстановку Андрей.
– Гришка, огонь! Справа фрицы! – выкрикнул Петрович, проведя огненной волной по идущему немецкому отряду из своего ППШ.
Степан видел, как убили старшину: Петрович хотел отвлечь огонь на себя, дать возможность принести им патронов, ведь эта была последняя линия обороны. Но его ППШ подвел, не выплюнув патрон, старшина упал, получив три пули в живот, и кровь, хлынувшая изо рта, окрасила бороду.
Вокруг было слышно стрекотание автоматов, но русской речи было все меньше. Андрей, выстрелив в очередной раз, с сожалениям сказал:
– Прости, Степка, обманул я тебя: нас осталось трое. Но ты еще можешь уйти, мы с Гришкой прикроем, у него есть патроны, да и я пулемет сюда перетащил.
Степка без доли сомнения забрал трофейный немецкий автомат и начал вести огонь по наступающему противнику. Все было понятно без слов: погибать – значит славно!
– Прикрой, Андрюха! – кричал Гришка, перебегая от своего разрушенного холма к дубу.
Немцы, увидев передвижения, начали стрелять, не жалея патронов, досадовали, что слишком долго они тут возятся.
Гришка уловил ухом легкий вздох и глухой звук, как будто что-то падает, добежав до дерева и оглянувшись на своих товарищей, заскрипел зубами от горя и злобы. Степан лежал навзничь с пробитой головой, в которой зияла дыра от пули. Андрей тоже был ранен и больше стрекотал пулеметом для эффекта подавления, чем для нанесения какого-то ущерба. Вот пулемет замолчал. Выглянув из-за ствола дерева, Гришка увидел лежащего на пулемете Андрея, простреленного немецкими пулями. В глазах помутнело. Но голова работала хорошо. Нужно подобраться к дубу! Стреляя на ходу, побежал солдат. Но все-таки достала вражеская пуля. Бок обожгло, и рубаха прилипла к телу неприятно мокрым клеем. Почти не чувствуя боли, испытывая еще большее желание отомстить врагу за товарищей, Гришка проговорил почти вслух:
– Пальцы шевелятся, пулемет могу держать, значит, не уйду один на тот свет.
Но что может сделать раненый солдат? Один в этом лесу против тьмы немцев? И тут Гришка вспомнил, что в стволе дуба видел огромное дупло. И один воле воин, если с ним природа русская, предки и Бог!
Гришка, забрав автомат Степки, который привязал к ноге, закинув пулемет за спину, чтобы ничто не мешало забраться в дупло и так стремительно теряющему силы солдату, подполз к дубу. Забравшись в дупло, Григорий провел рукой по дереву и как будто услышал голос Дуба, который шелестом листвы говорил ему, что он тоже ранен, но будет стоять на этой земле до конца. Григорий видел царапины или даже шрамы от пуль в коре дуба. Осмотрев поле битвы, увидев мертвых товарищей, Гришка понял, что ему делать. Поудобнее засев в дупле, он начал ждать, и даже кровь, стекающая с бока на штаны, уже не мешала. Как только немецкая колонна вошла в лес, молодой солдат обрушил на нее шквал огня.
Немцы, тронувшиеся уверенно, остановились под градом пуль. Пехота падала в траву, колонна грузовиков остановилась. Фашисты растерялись под пулеметным огнем.
На своем гортанном наречии немецкий офицер кричал: «Вперед! Не жалеть патронов, уничтожить противника!»
Бой длился уже больше часа. Немецкие солдаты не могли понять, откуда ведется огонь, поэтому становились все злее, стреляли ожесточеннее. Им казалось, оборону держит дуб, поэтому стали забрасывать дерево гранатами. Но Григория защищала сама природа, закрыв огневую точку воина. Фашистами было принято решение дать залп из артиллерийского орудия. После штурмового огня и страшного свиста тишина казалась мертвой. Немецкие солдаты окружили расстрелянный дуб, на обломке которого лежал с пулеметом русский солдат.
Немецкий офицер подошел к столпившимся возле дуба солдатам вермахта, он долго молча смотрел на молодого окровавленного бойца.
– Похоронить как героя, – приказал офицер. Отдав честь, ушел к машине…
***
В 1975 следопыты Пружанской школы-интерната в Белоруссии при раскопках захоронения обнаружили медальон, в котором находилась записка. Из нее они узнали, что погибший воин является уроженцем станицы Расшеватской, а живой свидетель его гибели, местный лесник, рассказал о его подвиге. Так стало известно имя героя – Григорий Никифорович Кожевников.
Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/