Андрей Поцелуев

avpotseluev@mail.ru

моб. +7 985 923-44-84

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Мой дорогой Густав

 

Пьеса в двух действиях с эпилогом

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Москва, 2021

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

 

 

 

ГУСТАВ КЛИМТ, художник.

 

 

ФЕЛИКС ЗАЛЬТЕН, писатель, его друг.

 

 

ФЕРДИНАНД БЛОХ-БАУЭР, богатый предприниматель, ценитель искусства.

 

 

АДЕЛЬ БЛОХ-БАУЭР, его супруга.

 

 

ФРИЦ КРЕЙСЛЕР, скрипач, музыкант, друг семьи Блох-Бауэр.

 

 

Натурщицы, голоса натурщиц, голос за сценой.

 

 

 

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:

 

Вена, дом семьи Блох-Бауэр и мастерская Густава Климта.

 

 

ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ:

 

1903 и 1907 годы.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

 

 

Сцена 1

 

1903 год. Гостиная в доме Фердинанда Блох-Бауэра. Шикарная мебель, картины, вазы, люстры – всё свидетельствует о богатстве хозяина дома. На столе бутылки шампанского. Все присутствующие одеты очень модно, кроме Климта, на котором явно не новый костюм. Адель и Фердинанд сидят на диване. Климт и Феликс стоят рядом около стола. У всех в руках фужеры с шампанским. Фриц играет на скрипке Венгерский танец № 5 Брамса. Во время игры он несколько раз подходит к чете Блох-Бауэр, уделяя им особое внимание. Все внимательно слушают. Фриц заканчивает играть. Аплодисменты.

 

ФЕРДИНАНД (Фрицу). Замечательно Фриц, прелестно. Да, с музыкой, господа, почти каждому человеку жизнь кажется приятней, чем без неё. Даже военные оркестры поднимают настроение.

ФЕЛИКС (восторженно). Думаю, что почти все писатели хотели бы стать музыкантами, потому что музыка доставляет людям то удовольствие, которое мы, писатели, доставить не можем. А у вас интересная техника игры на скрипке.

ФРИЦ. Это техника вибрато и рубато. Я перенял её у Генриха Венявского. Я не использую всю длину смычка и применяю крайний верхний конец смычка только в исключительных случаях. У меня слишком короткие руки. Я стараюсь придать своей игре певучесть и ритм.

ФЕРДИНАНД (пафосно). Музыка, господа, будет жить вечно. А будут ли жить ещё хотя бы лет двадцать все эти новомодные штучки? По улицам Вены ездят автомобили, все бросились телеграфировать, телефонировать, фотографировать. Сплошь электрификация, железные дороги, паровозы, трамваи, кино. Вообще непонятно, куда этот мир двигается и должны ли мы этому сопротивляться или активно в нём участвовать. Мир и так хорош. Зачем его менять.

ФЕЛИКС. Уверяю вас, что уже лет через пять вы не сможете без всего этого обходиться. Прогресс не остановить.

ФЕРДИНАНД (расхаживает по гостиной). Ну не знаю, не знаю. Если так пойдёт и дальше, то человек перестанет быть человеком. Люди разучатся общаться и двигаться самостоятельно. Мы утратим восприятие животных, ведь наших лошадей заменят машины. Я уже, признаться, начал забывать запах наших венских лошадок.

ФЕЛИКС (улыбаясь). Приезжайте ко мне в Баумгартнер. Надышитесь лошадками вдоволь.

ФРИЦ. Да, венцам сейчас нелегко. С одной стороны, гигантские изменения, а с другой – застигнутый врасплох человек. У нас ещё спиритические сеансы, заседания оккультистов, и в то же время автомобили уже ездят по нашим улицам.

ФЕРДИНАНД. Уверяю вас, венцы ненавидят новшества, особенно когда они появляются под носом. Вена никогда не меняется. Это в её природе. Вена другая.

ФРИЦ. Ох уж эти венцы. Настоящий венец не любит никуда уезжать, особенно надолго. Больше всего он любит проводить время дома, в кругу семьи, в родном городе, который он одновременно и обожает, и ненавидит.

ФЕРДИНАНД (вздыхает). Да, подлинный венец никогда не бывает доволен. Погода для него зимой слишком холодная, пиво летом слишком тёплое.

ФЕЛИКС (подхватывает). Красивые женщины слишком недоступны, а страшные, наоборот, слишком развязные.

 

Все смеются.

 

ФРИЦ. Венец ежедневно расстраивается, видя провинциальность города. Но если Вену начнут ругать или критиковать, особенно немцы, то жители нашего города сплочёнными рядами встанут на его защиту.

ФЕРДИНАНД (обводит всех гостей взглядом). И всё же согласитесь, господа, мы все обожаем Вену. Наши венские кофейни, торт Захер, кафе Централ, венский шницель, венские вальсы, разве это можно не любить.

 

Фриц берёт скрипку и, глядя на Адель, начинает играть модный венский вальс. Фердинанд танцует с Адель. Все опять аплодируют и кричат браво.

 

АДЕЛЬ (обращается к Климту). А почему господин Климт всё время молчит?

ГУСТАВ. Полагаю, что как личность я не особо интересен. Во мне нет ничего особенного. Я художник, который с утра до вечера пишет свои картины. Кроме того, я недостаточно хорошо владею словом.

АДЕЛЬ (обращается к Феликсу). А вот кто у нас хорошо владеет словом, то это господин писатель. Скажите, Феликс, тяжело ли написать роман?

ФЕЛИКС. Очень легко. Найдите тему, избегайте многословия, пишите просто. Вот как у Шекспира: главная идея – быть или не быть. Всего четыре слова.

ФРИЦ. Кстати, о Шекспире. Его «Генрих шестой» мерзость мерзостью. Только гнусное национальное чувство, называемое англичанином, может исказить так позорно и бесчестно высокий идеал Жанны д' Арк.

АДЕЛЬ. А мне Шекспир нравится. Это сочетание романтизма и цинизма, лирики и жестокости, психологизма и цирка. И поэтому я его люблю. Продолжайте, Феликс.

ФЕЛИКС. Убирайте из текста лишнее. Даже если у вас есть очень удачная фраза, но она не по теме, её надо исключить. И, самое главное, пишите собственным голосом, не копируйте других. Пишите лишь для удовлетворения одного человека – себя. В этом секрет художественной цельности.

ФЕРДИНАНД. Что по мне, то читать книги для меня неподъёмная работа. Я обычно засыпаю на пятой странице.

АДЕЛЬ. А я иногда не всё понимаю, что читаю.

ФЕЛИКС. Безусловно, писатель должен стремиться к тому, чтобы читатель всегда понимал автора. Вот вам мой совет. Читайте медленнее, гораздо медленнее. Более ленивый темп чтения приносит больше удовольствия и понимания и заставляет выше ценить текст.

ФРИЦ. Я думаю, что не только читать, но и говорить надо медленно, так как скорая речь несёт в себе печать плебейства. К тому же медленно произнесённая фраза звучит утвердительно и остаётся в памяти, не то что быстрая болтовня.

АДЕЛЬ (обращается к Феликсу). Вот вы говорите «найдите тему». А как её найти?

ФЕЛИКС. Будьте внимательны, изучайте людей, украдите чужой сюжет. Ну и, чтобы читатель клюнул, дайте броский заголовок книги. Например, «Оживший покойник».

АДЕЛЬ. А я, представляете, господа, ещё никогда не видела покойников.

ФЕРДИНАНД (подходит и кладёт ей руки на плечи). Дорогая, у тебя ещё всё впереди. А я думаю, господа, что одну книгу может написать каждый. Мы же письма друг другу пишем.

ФЕЛИКС. Моя первая книга была очень короткая. Когда я её отправил в издательство, они даже прислали мне письмо с вопросом – весь ли текст я им отправил… Писать физически некомфортно, всё время сидишь на одном стуле. Длительное время ты один в комнате, пообщаться не с кем. Паршивые условия труда. И главное – непонятно, напечатают твою книгу или нет. В общем, мой всем совет: не будьте писателем, если вы можете им не быть.

АДЕЛЬ. А для модных журналов вы пишете?

ФЕЛИКС. Нет, мне недостаёт вульгарности, которая требуется модным журналам.

ФЕРДИНАНД (обращается к Феликсу). А вот, господин писатель, дайте нам навскидку несколько сюжетов романов.

ФЕЛИКС. Извольте, вот вам старомодные сюжеты.

 

Начинает ходить по сцене и отрывисто говорить.

 

Человек попадает в беду и выбирается из неё.

С человеком поступают несправедливо и он мстит.

Золушка.

Люди влюбляются, но им мешают другие.

Честный человек несправедливо обвинён.

Негодяй выдаёт себя за святошу.

Герой смело встречает вызов и побеждает.

 

Сердцевина всякой истории – конфликт. Нет конфликта – нет сюжета.

 

ФЕРДИНАНД. Браво, браво, вижу настоящего писателя.

АДЕЛЬ. Вот я, к примеру, напишу роман. И знаете, что мне скажут. Вы такая хорошенькая, что и без этого всегда легко выйдете замуж. Меня это просто бесит. Какое это имеет отношение к литературе?! Почему у нас в обществе считается единственным желанием женщины – это выйти замуж? Современные женщины стремятся к тому, чтобы их любили не только за способности к рождению детей.

ГУСТАВ (обращается к Адель). Чем больше женщины стремятся освободиться, тем несчастнее они становятся.

 

Небольшая пауза.

 

Ну да, феминистка. Она родилась при помощи мужчины в роддоме, построенном мужчиной. Образование она получила в школе по учебникам, написанным мужчиной. Каждое утро феминистка просыпается в кровати, сделанной мужчиной. Потом идёт в ванную и кухню, где всё сделано мужчинами. Потом садится в автомобиль, придуманный мужчинами. При этом автомобиль заправлен бензином, полученным мужчиной из нефти, добытой мужчинами. Феминистка говорит по телефону и смотрит кино, которое тоже создали мужчины. И после этого рассуждать о свободе и равных правах женщин!

АДЕЛЬ (возвышенно). Да, все законы общества работают в пользу мужчин, и это надо менять. Женщины стремятся занять своё, новое положение в обществе. Однажды появятся женщины министры, учёные, физики и химики. Вот увидите.

ФЕРДИНАНД. Зачем, дорогая. У нас достаточно мужчин для этого. Кто же нам тогда пирожки будет печь, если женщины будут торчать в лабораториях?

 

Все мужчины смеются.

 

АДЕЛЬ (взволнованно). У женщин нет ни малейшего права голоса. Нельзя заниматься политикой, работать, открыть счёт в банке, основать компанию, носить брюки, короткие стрижки, а длинные волосы полагается закалывать и укладывать в пучок. Учиться в университете разрешили лишь недавно. А корсет?! Я думаю, что женщина никогда не станет эмансипированной, пока носит корсет. Корсет – это орудие пытки. Я проклинаю его, это красиво, но вредно для здоровья.

ФЕРДИНАНД (обнимая Адель за плечи). Ну, дорогая, успокойся. Не надо так нервничать.

ФРИЦ (обращается к Густаву). А что, господин Климт, вот в нашем понимании (обводит всех взглядом) типичный художник – это такой непризнанный гений, одиночка, творит где-то у себя на чердаке, часы напролёт работает над своим полотном, в плохой одежде, в своём мире, с бутылкой абсента в руке. Он должен страдать ради своего искусства?

ГУСТАВ (усмехаясь). В этом образе есть толика правды. Многие художники работали в стеснённых условиях, некоторые из них страдали психическими заболеваниями. Например, Гойя или Ван Гог. Немало таких же примеров можно найти и среди музыкантов, писателей и других людей искусства. Так что у художников нет исключительного права на помутневший разум.

ФЕЛИКС. То, что среди творческих личностей выше процент психических заболеваний, мне кажется, понятно. Эти люди часто идут на риск, они борются с сомнениями, тревогами. Их преследуют неудачи. Но с помощью искусства они получают возможность выплеснуть свои эмоции.

ГУСТАВ. За многими прославленными художниками беда действительно ходила по пятам. Рембрандт в результате банкротства оказался практически нищим. Ван Гог за всю свою жизнь продал лишь две картины, и то своему брату Тео. Жан Луи Давид едва не лишился головы во времена Французской революции. Тулуз-Лотрек и Ян Вермер умерли в бедности. Помните картину Вермера «Девушка с жемчужной серёжкой»? Одна из моих любимых.

ФРИЦ. Ну были же и богатые художники?

ГУСТАВ. Да, конечно. Микеланджело скопил в конце жизни приличное состояние. Его современники Леонардо да Винчи, Тициан, Рафаэль жили в достатке, приобретая дорогие дома и изысканную одежду. Ван Дейк разбогател при дворе английского короля и жил в монаршей резиденции.

АДЕЛЬ. О художниках что только не говорят. Почти все они ведут распутную жизнь. Слишком много радостей и пороков одновременно. Я слышала, что Клод Моне начал спать со своей второй женой, когда первая умирала в соседней комнате от рака.

ГУСТАВ. Надеюсь, что все эти сплетни и слухи не отвратят нас от искусства. Человек может рисовать как бог и при этом может быть далеко не ангелом.

ФЕЛИКС. Нам следует радоваться хотя бы тому обстоятельству, что большинство художников умирали от чего угодно, но только не от скуки.

ФЕРДИНАНД. Ну что вы хотите. Писатели и художники – это наша богема.

ГУСТАВ. «Богема» по-немецки означает «творческие люди». Хотя изначально по-французски «богема» – это «цыганщина, странствующий народ, бродяги». Впрочем, мы такие и есть.

ФЕРДИНАНД. Скажите, господин Климт, чем вас не устраивал старый добрый Дом художников? Зачем вы создали этот свой Сецессион? И что это за девиз у вас: «Эпохе – своё искусство, искусству – свою свободу»?!

ГУСТАВ (воодушевлённо). Нынешние художники застыли в своём консерватизме. Они боятся всего нового, неизведанного. Но если не допустить нового, как узнать, что оно лучше или хуже. Их всё устраивает. Они пишут картины на исторические темы, получают за них хорошие деньги. Мы, новые художники, считаем, что должно царить искусство для искусства, а не для коммерции. А девиз… Всегда требуется время для восприятия нового искусства, и тогда оно приобретает своё предназначение, а именно – свободу. Историзм умер, да здравствует модерн!

ФРИЦ. Но искусство в конечном счёте без коммерции несостоятельно. По крайней мере с определённого момента. Ведь художнику надо как-то жить за счёт своего искусства.

ГУСТАВ. Сейчас у нас другие цели. Если хотите, более возвышенные. В конце концов, мы можем не продавать картины, а выставлять их на выставках. Если их кто-то купит – отлично. Мы продвигаем чисто художественные интересы и развиваем художественный вкус. Мы хотим наполнить искусством повседневную жизнь человека.

ФРИЦ. Вы хотите преобразовать общество посредством искусства? Утопическая идея.

ФЕРДИНАНД. А какую политическую позицию занимают члены Сецессиона?

ГУСТАВ. Мы смело можем оставить политику политикам. Мы художники, а ни один политик не занимается искусством. Политика – личное дело каждого художника, впрочем, как и религия.

АДЕЛЬ. А что у вас за стиль?

ГУСТАВ. Как я уже говорил, основа нашего стиля живописи – модерн, который во Франции и Бельгии называется ар-нуво, в Италии – либерти, в Испании – модернизмо, а в Германии – югендстиль. Мы отказываемся от прямых линий и углов в пользу извилистых, волнообразных линий, передающих ощущение движения.

ФЕЛИКС. Но Сецессион – это гораздо больше, чем только живопись. Это проза и поэзия, лирика, а может, и театр в будущем. Это новое направление во всём искусстве.

ГУСТАВ. Да, господа. Меняется всё, не только живопись. Конечно, искусство не прогрессирует так же быстро, как наука, медицина или технологии. Оно просто меняет формы, чтобы соответствовать текущей эпохе. Наша Вена начала двадцатого века – это место, где случился всплеск гениальности. Едва ли в каком-либо другом городе Европы тяга к культуре была бы столь же страстной, как в Вене.

ФЕРДИНАНД (обращается к Климту). А почему на ваших картинах в основном женщины?

ГУСТАВ (обращается к Адель). У мира женское лицо, всегда чувственное, часто загадочное, иногда ужасающее. Женщины – диковинные существа, прекрасные, таинственные. Женщины – вечный источник вдохновения, а вдохновение – результат желания. Просто, я больше люблю рисовать женщин, чем мужчин. Вот единственная причина.

ФРИЦ. Да, но у вас на картинах почти все женщины обнажённые, и я бы даже сказал – порочные.

ГУСТАВ. Ну, знаете, в семнадцатом веке женщина без обуви на картине уже считалась обнажённой. Я не понимаю, почему нам, художникам, нельзя изображать наготу для публичного обозрения.

АДЕЛЬ. В мифологических сценах и библейских сюжетах можно.

ГУСТАВ (не обращает внимания на слова Адель). Почему тело надо прятать, скрывать, одевать? Ведь голая женщина символизирует природу, которая всегда обновляется. Я горд тем, что я первый в мире изобразил голую беременную женщину. Сезан хотел поразить Париж с помощью моркови и яблока на своих натюрмортах, я же хочу поразить всю Европу обнажённым женским телом.

ФРИЦ. Но ваши работы нравятся не всем. Многие не понимают ваше творчество. Оно слишком вульгарно для показа публике. Австрийские музеи не торопятся покупать ваши, прямо скажем, неоднозначные картины.

ГУСТАВ. Если ты не можешь понравиться всем, понравься немногим.

АДЕЛЬ (увлечённо глядя на Климта). А мне нравятся ваши картины, господин Климт. Они необычные, яркие, живые.

ФЕРДИНАНД. Вы своими приёмами напоминаете мне Зигмунда Фрейда. Эротика, которая пронизывает каждое ваше полотно, перекликается с вездесущим фрейдовским либидо. Вы, кстати, знакомы?

ГУСТАВ. Да, он находит мои работы интересными. Он говорит, что я рисую то, о чём он пишет.

АДЕЛЬ. Только одни названия работ Фрейда – это вызов. Раньше никто не отваживался даже словечко об этом проронить. Не только в обществе, но и дома. Но Фрейда нельзя не читать, не обращать на него внимания. Он всюду.

ГУСТАВ. Вот это наше чертовски закрытое, обывательское, пуританское общество. Родители и дети общаются с друг другом на вы. Супруги между собой, как правило, тоже. О сексуальности не имеют ни малейшего понятия, знают одну позу. Лживая буржуазная мораль. Я выступаю против неё своим искусством.

ФЕРДИНАНД. Я вас попрошу выбирать слова. Здесь женщина.

ГУСТАВ. Ну она же эмансипированная женщина. Значит, может говорить на любые темы. Нас с Фрейдом постоянно валят в один мешок, по которому бьёт дубина буржуазной морали. Что делать, если мои желания выражены сильнее, чем у других художников. Я собираю свою сексуальную энергию и использую её в искусстве. А для чего тогда мы живём в конечном счёте? Для наслаждения, для утверждения чувства собственной гордости и достоинства.

АДЕЛЬ (восторженно глядя на Климта). А вы очень интересный человек, господин Климт. Мне надо с вами непременно поближе познакомиться. Наведывайтесь ко мне почаще в гости, побеседуем о ваших картинах, об искусстве. (Обращается к Фрицу.) А вы нам сегодня ещё что-нибудь сыграете, Фриц?

 

ФРИЦ. Для вас, моя дорогая Адель, конечно, с удовольствием.

 

Фриц играет на скрипке. Звучит волшебная мелодия.

 

 

Затемнение

 

 

Сцена 2

 

 

Та же гостиная в доме Фердинанда Блох-Бауэра. Адель одна. Она сидит в кресле, читает книгу и пьёт чай. Входит Густав Климт.

 

АДЕЛЬ (оборачивается к Климту). Здравствуйте, господин Климт. Как хорошо, что вы наконец-то решили меня навестить. Мой муж в отъезде, и мне ужасно скучно. Прошу вас, садитесь. Хотите чаю?

 

Густав садится в соседнее кресло.

 

ГУСТАВ. С удовольствием.

 

Адель наливает ему чай в чашку.

 

АДЕЛЬ. Скажите, почему вы так редко выходите в свет?

ГУСТАВ. Я испытываю отвращение к высшему обществу. Эти дутые, важные персоны благородного общества, дворянские титулы, купленные за деньги, нувориши, с которыми я не хочу иметь ничего общего. Предпочитаю искренность и прямодушие. Всё то, чем обладаю сам. Поэтому мне гораздо милее общество художников. Здесь я в своём кругу.

АДЕЛЬ (улыбаясь). Скромность – прямой путь в неизвестность. Если вы не появляетесь в обществе, о вас могут забыть. Надо поддерживать связи.

ГУСТАВ. Я не хочу ни под кого подстраиваться. Пусть меня принимают таким, какой я есть.

АДЕЛЬ. А почему все художники носят бороду?

ГУСТАВ. Ну, борода – неотъемлемый атрибут художника. Художник – творческая личность, а без бороды творческой личности не бывает.

АДЕЛЬ. Скажите, а художник должен быть обязательно молодым?

ГУСТАВ. Искусство требует больших затрат энергии, энтузиазма и смелости. Течение жизни истощает эту энергию. Поэтому да, искусство – удел молодых.

АДЕЛЬ. А как же Тициан, Леонардо да Винчи? Ведь они продолжали творить и в почтенном возрасте.

ГУСТАВ. Это исключение из правил. Поэтому эти художники не просто художники, а выдающиеся художники.

АДЕЛЬ. Не хотите ещё чаю?

ГУСТАВ. Охотно.

 

Они оба пьют чай. Пауза. Несколько секунд сидят молча.

 

АДЕЛЬ. А что в живописи вы ещё любите? Кроме вашего модерна, конечно.

ГУСТАВ (говорит с энтузиазмом). Я в восторге от французских импрессионистов. Это живопись для чувств, полная воздуха. Спонтанность, непосредственность, быстрота, ощущение, отсутствие манерности, эмоции, великолепная цветовая гамма. Когда на рынке предлагают картину импрессионистов, то продают прежде всего темперамент. Если основа викторианской живописи сюжет, то импрессионизма – темперамент. Искусство, в котором нет эмоций, не искусство.

АДЕЛЬ. Но это же нарушение всех правил искусства?

ГУСТАВ. В искусстве не должно быть правил.

АДЕЛЬ. Тогда почему импрессионистов в Вене считают халтурой, мазнёй, наброском, но не готовым произведением?

ГУСТАВ. Я думаю, что всё дело в рабочем времени. Заказчик платит за часы, которые художник потратил на создание картины. Добротный портрет требует двести, а то и триста часов работы, а картины импрессионистов, как у Мане или Ван Гога, четыре-пять часов. Заказчик не готов выкладывать одну и ту же сумму за такие разные по затратам времени картины.

АДЕЛЬ. Я видела многие ваши картины. Хотелось бы больше ясности.

ГУСТАВ. Вы думаете, что художник должен разъяснять всем свои картины? Но если можно объяснить каждую картину, возможно, это уже не искусство. Живопись требует небольшой тайны, некоторой фантазии. Когда вы вкладываете в картину понятное значение, людям становится неинтересно. Я пытаюсь придать своим картинам глубокий философский и психологический подтекст. К сожалению, наша публика совершенно невежественна в искусстве. Она любит пошлое и заурядное, потому что лишь пошлое и заурядное она в состоянии понять.

АДЕЛЬ. А я женщина, которая интересуется всем. Мне интересны медицина, психология, коллекционирование, взаимоотношения людей, динамика жизни.

Я хочу организовать женские марши, печатать в газетах статьи об эмансипации женщин. Но мне не дают. К сожалению, и мой муж не понимает моих устремлений. Его больше интересует доход от сахарных заводов и охота, хотя он тоже неравнодушен к живописи. Я очень часто остаюсь дома одна.

ГУСТАВ. Мы с вами похожи, мои картины тоже не хотят выставлять на выставках и покупать музеи.

АДЕЛЬ. Моя истинная любовь – это искусство. Искусство уникально, неповторимо и поэтому интересно.

ГУСТАВ. Искусство смягчает серьёзность обстоятельств нашей жизни и разгоняет скуку наших праздных дней. Главное преимущество занятий любым искусством в том, что оно позволяет возвышать собственную душу. Можно лгать в политике, в медицине, можно обманывать людей. Но в искусстве обмануть нельзя.

АДЕЛЬ (смотрит на него с интересом). А в любви?

ГУСТАВ (чувственно). Любовь? Дружба гораздо лучше любви. Любовь включает в себя страдание, и оно неизбежно, хотя бы при расставании. Любовь может быть неразделённой, преисполненной гордыней, эгоизмом, неблагодарностью. Дружба всегда равноценна.

АДЕЛЬ. А я думаю, что на свете только две вещи оправдывают человеческое существование – любовь и искусство.

 

Пауза.

 

У меня будет к вам просьба.

ГУСТАВ. Да, конечно, слушаю. Чем я могу быть полезен?

АДЕЛЬ. Я неплохо рисую карандашом. Но я была бы вам благодарна, если вы дадите мне несколько своих уроков.

ГУСТАВ. Охотно. Рисование карандашом – младший брат живописи. Несите бумагу и карандаши. Начнём первый урок прямо сейчас.

 

Адель встаёт с кресла, идёт к шкафу и достаёт оттуда бумагу и карандаши. Она всё кладёт на журнальный столик.

 

ГУСТАВ. Давайте сядем рядом. На диван.

 

Они усаживаются рядом на диван, и Адель берёт в руки карандаш.

 

ГУСТАВ. Вы неправильно держите карандаш. Надо вот так.

 

Густав берёт в руки карандаш, оборачивается лицом к Адель и страстно целует её в губы. Она отвечает ему взаимностью.

 

Затемнение

 

 

 

Сцена 3

 

 

Кабинет в доме Фердинанда Блох-Бауэра. Горит настольная лампа. Фердинанд сидит за письменным столом и работает с документами. У него хорошее настроение, видно, что он очень доволен. Входит Фриц Крейслер. В руках у него мокрый от дождя зонт.

 

 

ФРИЦ (недовольно). Дождь как из ведра, еле до тебя добрался.

Вешает зонт на вешалку и садится в кожаное кресло рядом с Фердинандом.

Чем занимаешься?

ФЕРДИНАНД (шутливо). Пишу письмо папе римскому.

ФРИЦ. Только не забудь в конце написать: «Ваш собрат во Христе».

ФЕРДИНАНД. Зачем?

ФРИЦ. Так принято заканчивать письма к папе римскому. Как дела?

ФЕРДИНАНД. Великолепно. Мои сахарные заводы приносят неплохую прибыль. Я как раз изучал бухгалтерские книги.

ФРИЦ. А по-моему, твои дела идут очень плохо.

ФЕРДИНАНД (удивлённо). Это почему?

ФРИЦ. Всё светское общество обсуждает любовную связь твоей жены и Густава Климта.

ФЕРДИНАНД. Ну, венцы любят посудачить.

ФРИЦ. Боюсь, что это правда. Я слышал это от людей, которые даже незнакомы друг с другом.

 

Пауза. Молчание. Фердинанд отложил бумаги. У него сразу испортилось настроение.

 

ФЕРДИНАНД (огорчённо). Я подозревал что-то такое, но думал, что ошибаюсь.

 

Он встаёт с кресла и начинает возбуждённо ходить по кабинету.

 

Нет, ну мерзавец, негодяй, подлец, как он мог так поступить с моей Аделькой.

Пригрел змею в доме! И эта тоже хороша. Феминистка! Мне говорила, что он даёт ей уроки рисования.

 

Пауза. Обращается к Фрицу.

 

И что же мне теперь делать?

ФРИЦ. Не знаю, это твоя жена, ты и решай.

 

Пауза. Фриц встаёт, достаёт из футляра скрипку и играет грустную мелодию.

 

ФЕРДИНАНД. Перестань, я себя отвратительно чувствую.

 

Фриц прекращает играть и опять садится в кресло.

 

Что же мне её, убить? Но в таких семьях, как наша, не принято убивать жён за измену.

 

Продолжает ходить по кабинету. Пауза.

 

Развестись я тоже не могу. Ты же знаешь, что её отец Мориц Бауэр, генеральный директор Венского банковского союза и председатель Восточных железных дорог. Через него я получаю весьма льготные кредиты. Мы элитная семья австрийской еврейской диаспоры. В таких семьях брачные союзы заключаются навечно. Деньги должны идти к деньгам. Капитал к капиталу. Этот брак одобрен нашими родителями с обеих сторон.

ФРИЦ (гневно). Ну каков сукин сын! Мне тоже нравится твоя жена, но я даже подумать о близости с ней не могу, настолько это неблагородно и бесчестно.

ФЕРДИНАНД. Что это всем моя жена стала нравиться? Аделька навеки только моя. Так что же делать?.. Как же мне им отомстить?

ФРИЦ (немного смущённо). У меня есть некоторые связи в криминальном мире. Его могут, например, избить.

ФЕРДИНАНД. У скрипача есть связи в криминальном мире? Оригинально. Я, оказывается, тебя совсем не знаю. А Адель? Мне что, её тоже немножко отлупить? Нет, это исключено. Надо придумать наказание более изысканное.

А что, Климт так популярен сейчас в Вене?

ФРИЦ. Климт модный, но скандальный художник. Он выполнял ряд заказов даже для императорской фамилии, член нескольких академий. Он сейчас, бесспорно, художественный бог Вены, как в своё время Ханс Макарт. Вена – это Климт, а Климт – это Вена.

ФЕРДИНАНД. Я слышал, что у него сейчас конфликт с венской аристократией.

ФРИЦ. Да, это так. Ты же знаешь, он отошёл от историзма и всецело отдался модерну. Он оказался слишком современным, свободным, откровенным. Не все принимают его творчество. Полагаю, что у Климта невероятный талант обнаруживать новые тенденции в искусстве, тут же их усваивать и претворять в творчество.

ФЕРДИНАНД. Я видел его три факультетские картины. На мой взгляд, философия заводит в аллегорический туман, медицина равнодушно отворачивается от толпы умирающих, а юриспруденция в лице трёх фурий вообще непонятно, что изображает. И всё это сдобрено изрядным эротизмом.

ФРИЦ (восхищённо). Очаровательно, как он обрамляет свои картины. Он вводит в картины золотой и серебряный фон, мозаику, перламутр, кораллы, орнамент, яркие цвета. Это так необычно. Он в полной мере воплощает в себе образ художника двадцатого века. Он просто фонтанирует идеями.

ФЕРДИНАНД (недовольно). Уж очень ты им восхищаешься. Говорят, что у него скверный характер.

ФРИЦ. Да, это так. Он невыносим в общении. Типичный токсичный холостяк с плохим характером. Он слишком необузданный, импульсивный, вспыльчивый, страдающий перепадами настроения. Он со всеми ссорится. Он предпринимал несколько попыток предоставления ему профессорского звания в Академии живописи, и все они провалились. Ему отказывали.

ФЕРДИНАНД. Чем больше талант, тем сложнее характер. Только у великих людей бывают великие пороки.

ФРИЦ. Да, недостатки своих знакомых мы знаем лучше, чем их достоинства. Он ещё очень рассеянный. Говорят, он однажды оставил собственной матери чаевые после завтрака.

ФЕРДИНАНД. Если он один из самых известных художников Вены, то почему он так плохо одевается? Интересно, есть ли у него деньги.

ФРИЦ. Это его стиль жизни. Он совсем непритязательный, живёт скромно. Его девиз: «Щедрость и самопожертвование». Все деньги он раздаёт или отдаёт. Он считает, что деньги надо не обращать в капитал, а сразу тратить. Тогда мир покончит с бедностью.

ФЕРДИНАНД. Насчёт денег он ошибается. Деньги надо превращать в капитал, который даёт ещё больше денег.

 

Пауза.

 

М-да. Климт вульгарен и не обладает манерами. Заметно, что он не получил всестороннего воспитания и образования. Он не владеет риторикой, у него странное поведение. Он смешно флиртует с дамами. В нём стихия природы, классический образ мужчины, хотя и некрасивого.

ФРИЦ. Да, он из бедной семьи и явно не получил должного воспитания. Но не согласен насчёт образования. Он закончил художественно-ремесленное училище, а потом Академию художеств. Говорят, что он носит в кармане «Божественную комедию» Данте и томик «Фауста» Гёте.

ФЕРДИНАНД (удивлённо). Да? Надо будет проверить при встрече. Он достиг бы гораздо большего, если бы овладел высоким искусством притворства, умением прятать лицо под маской и играть по правилам высшего общества. Он слишком прямолинеен. Венцы этого не любят.

ФРИЦ. Может, это и неплохо, что венцы не любят Климта. Представь себе, что все его любят и хвалят. Он бы тогда не менялся. А так его побуждают к свершениям.

ФЕРДИНАНД. Ну не знаю, ничто так не угнетает художника, как нелюбовь современников. Зачем ему почёт и слава после смерти. Но почему он так нравится женщинам? У него столько недостатков.

ФРИЦ. Женщины ценили его всегда. Находили привлекательным. Он мужчина, который не обманывает себя и других. А потом – его картины. Они все нравятся женщинам. Его полотна поражают своей глубиной и чувственностью. Редкие мужчины, даже из мира искусства, способны так тонко чувствовать и понимать внутренний мир женщины.

ФЕРДИНАНД. Но у него плохая репутация. Он ведёт в городе беспорядочную жизнь. У него сплошные романы и куча внебрачных детей.

ФРИЦ. С другой стороны, если бы не его романы и любовь к женщинам, возможно, и не было бы его гениальных работ.

ФЕРДИНАНД (встаёт в решительную позу). Ну ладно, хватит разговоров о Климте. Слишком много чести. Я всё решил. Никаких скандалов и угроз, драк и дуэлей. Я закажу ему портрет Адель. (Любовно.) Моей Адельки. Древние индейцы, чтобы разлучить влюблённых, приковывали их цепями друг к другу и держали вместе, пока они не начинали ненавидеть друг друга. Так же сильно, как недавно любили друг друга. Я сделаю так, что они терпеть друг друга не смогут.

ФРИЦ. Интересно, как эта мысль пришла тебе в голову?

ФЕРДИНАНД. Художники – люди творческие, а для творческого процесса требуются новые впечатления, новые идеи, а когда рядом всего одна женщина, чувства быстро охладятся. Любовники неминуемо пресытятся друг другом. Он не сможет долго, ему надо менять натурщиц, любовниц. Иначе он задохнётся.

И пусть пишет этот портрет несколько лет. И пусть моя Аделька видит, как чувства Климта угасают. Пусть поймёт, на кого она меня променяла. Меня – Фердинанда Блох-Бауэра!

ФРИЦ. А как ты заставишь его писать портрет Адель несколько лет?

ФЕРДИНАД. Очень просто. Будет контракт, который предусматривает, что Климт должен будет сделать не менее ста эскизов портрета и согласовать их со мной.

Контракт – дело серьёзное. В случае его нарушения – огромный штраф, я легко его разорю.

ФРИЦ. А ты не боишься его задней комнаты в мастерской, где он занимается любовью со своими натурщицами? Женщины из чопорных католических семей ему боятся позировать. Вместе с портретом они могут получить шёпот за спиной и клеймо очередной любовницы мастера.

ФЕРДИНАНД. Я не боюсь этой болтовни. Я заплачу ему большие деньги, и он не сможет отказаться от подписания контракта. Я свяжу его контрактом по рукам и ногам. Думаю, он не очень сведущ в этих делах. А контракт подготовят мои лучшие юристы. Контракт будет на кабальных условиях и не позволит ему прервать работу над картиной.

ФРИЦ. А как картина будет называться?

ФЕРДИНАНД (возвышенно). «Портрет Адели Блох-Бауэр». Таким образом, я увековечу и свою фамилию. А потом, картина – это хорошее вложение капитала. Я начинаю понимать, почему наши богачи так полюбили собирать картины. Ведь раньше этого не было.

ФРИЦ. Я думаю, что дело не только во вложении денег. Картины вселяют в нас уверенность и успокаивают. Кроме того, собирать картины – значит заявлять о себе как о коллекционере, человеке высоконравственном, интеллектуальном. Вы становитесь достойным членом общества.

ФЕРДИНАНД. Да, пожалуй, ты прав, осталось решить последний вопрос. Сколько мне заплатить Климту за картину? Сколько она может стоить?

ФРИЦ. Картины обладают очень интересной особенностью. Вы сталкиваетесь не только с искусством, но и с нечто большим, неосязаемым, неизмеримым – гением художника. Гений – это прибавочная стоимость картины.

 

Он подходит к картине, которая висит в кабинете Фердинанда, смотрит на неё, поднимает вверх руки.

 

Неужели вы, стоя перед гениальной картиной, можете думать о деньгах?

 

ФЕРДИНАНД. Отличный девиз, который должен висеть на входе в каждый аукцион «Сотбис». Тем не менее вернёмся на землю. О какой сумме может идти речь?

ФРИЦ (улыбаясь). Я вспоминаю одну смешную историю. Папу римского взволновал рост цен на коллекцию живописи и скульптур Ватикана. Он хотел поговорить о её примерной стоимости. И пригласил к себе известного торговца картинами, естественно еврея, чтобы обсудить с ним перспективы продажи «Пьеты» Микеланджело. Этот торговец ему отвечает: «Еврей продаёт «Пьету» Микеланджело! Да меня за это распнут».

ФЕРДИНАНД. И что ему ответил папа римский?

ФРИЦ. Что он будет не первым распятым евреем.

ФЕРДИНАНД. Судя по этой истории, папа обладал неплохим чувством юмора.

ФРИЦ. Я думаю, что надо исходить из принципа торговцев картинами. Высокая цена – признак высокого качества, а низкая – низкого. (Льстиво.) Такой известный человек, как ты, должен заплатить за картину достойную её цену.

ФЕРДИНАНД. Ну хорошо. Сумму, которую я заплачу Климту за картину, я определю сам. От тебя трудно добиться внятного ответа. Итак, я сообщу тебе, когда контракт будет готов, и ты пригласишь Климта к нам домой.

 

Оба уходят.

 

Затемнение

 

 

Сцена 4

 

 

Гостиная в доме Фердинанда Блох-Бауэра. Адель лежит на кушетке и читает книгу. Она курит сигарету в длинном золотом мундштуке. Пахнет яблочным табаком. Её тонкий стан напоминает пантеру на отдыхе. Она очень грациозна и привыкла к счастливому ничегонеделанию. Она укрыта красивой цветной шалью. Входит Фердинанд. Он сухо обращается к жене.

 

ФЕРДИНАНД. Вся в цветах, как «Весна» Ботичелли, ты гостей принимала в постели?

АДЕЛЬ (оторвавшись от книги и посмотрев в его сторону). А у нас нет гостей.

ФЕРДИНАНД. Сейчас будут.

АДЕЛЬ. И кто же это?

ФЕРДИНАНД. Твой любовник Густав Климт.

АДЕЛЬ. Неужели ты веришь в эту чушь?

ФЕРДИНАНД. Уже не знаю. Слишком многие об этом говорят.

 

Адель поворачивается лицом к спинке кушетки и накрывается шалью. Всем видом она показывает нежелание общаться. Фердинанд в нерешительности ходит минуту по комнате, потом присаживается к ней на край кушетки.

 

Ладно, сейчас не будем об этом говорить. Тем не менее тебе действительно нужно переодеться, сейчас придут Фриц и Климт.

 

Адель поворачивается к Фердинанду.

 

АДЕЛЬ (с заплаканными глазами). Хорошо, я пойду переоденусь.

 

Она встаёт с кушетки и уходит из комнаты.

 

Входят Фриц Крейслер и Густав Климт. У Климта на шее рама.

 

ФЕРДИНАНД. Здравствуйте, здравствуйте, господа. Я рад вас видеть. Прошу садиться.

 

Все садятся. Климт снимает с шеи раму и ставит около себя на пол.

 

Это хорошо, господин Климт, что вы взяли с собой раму. Сразу понятно, о чём будет идти речь. Итак, я хочу заказать вам портрет моей супруги Адель Блох-Бауэр. Но этот портрет должен быть выдающимся.

ГУСТАВ. И чем же он должен выделяться?

ФЕРДИНАНД. Тем, что он должен будет существовать в веках. Как «Мона Лиза» или «Мадонна». А вы нарисуйте мою жену – мадонну Австро-Венгрии. И этот портрет пусть живёт сотни лет.

ГУСТАВ. Это очень трудная задача. Кроме того, подобная картина может потребовать дополнительных расходов.

ФЕРДИНАНД. И каких же?

ГУСТАВ. Я бы хотел использовать в портрете золотые пластины, перламутр и сложные орнаменты с янтарём.

ФРИЦ. А почему именно золото? Разве без него нельзя?

ГУСТАВ. Для меня символом эпохи стало золото. Золото – цвет богов, оно обозначает божественный свет. Представьте, как иконы сияют в полумраке церкви, освещённые мерцающим светом свечей. Это очень красиво. Кроме того, вы же сказали, что картина должна быть особенной, выдающейся. Здесь золото просто необходимо.

ФЕРДИНАНД. Ну хорошо, хорошо, в целом я не против. Вы художник, творите.

 

Входит Адель. На ней великолепное чёрное платье до пола. Бледное, но очень красивое лицо делают её просто неотразимой. Все мужчины с восхищением смотрят на неё. Она садится на кушетку и готова присоединиться к беседе.

 

А вот и наша главная героиня. Дорогая, мы как раз говорим о тебе.

АДЕЛЬ. Надеюсь, хорошее.

ФЕРДИНАНД. Конечно хорошее. Я хочу заказать господину художнику твой портрет.

АДЕЛЬ. Ты мне ничего об этом не говорил.

ФЕРДИНАНД. А это сюрприз. Думаю, приятный, ты не против.

АДЕЛЬ (смущённо). Ну, в общем, нет. Хотя несколько неожиданно.

ФЕРДИНАНД (обращаясь к Густаву). Итак, господин Климт, давайте вернёмся к картине.

 

Он достаёт из стола договор и передаёт его Густаву.

 

Вот договор, я предлагаю вам его подписать.

 

Густав начинает очень быстро листать страницы договора.

 

ГУСТАВ. В каком пункте сумма контракта?

ФЕРДИНАНД. В десятом.

 

Густав находит в договоре этот пункт и смотрит на него не отрываясь несколько секунд. Видно, что он в замешательстве.

 

ГУСТАВ. Вы серьёзно готовы заплатить за картину такую огромную сумму?

ФЕРДИНАНД. Абсолютно. Аванс можете получить уже сегодня у моего бухгалтера.

 

Густав вынимает ручку и немедленно подписывает договор.

 

ФЕРДИНАНД. А вы не хотите прочитать весь договор? Там есть определённые условия.

ГУСТАВ. И какие же?

ФЕРДИНАНД. Ну что же, давайте я их вам кратко изложу, если вы не изволите сами с ними ознакомиться. Картина должна быть обязательно написана при любых обстоятельствах, невзирая на ваше участие в написании других работ. Иными словами, вы не можете бросить писать портрет. В противном случае, вы выплатите мне огромный штраф, который превышает сумму вашего вознаграждения.

ГУСТАВ. Дальше.

ФЕРДИНАНД. Я дам вам полную свободу в выборе стиля, фона и орнамента картины, но все эскизы вы должны будете согласовывать со мной. И их должно быть не менее ста.

АДЕЛЬ. Не слишком ли много, дорогой? Это большой труд.

 

Фердинанд строго посмотрел в её сторону, но ничего не сказал.

 

ФЕРДИНАНД. Наша фамилия должна быть обязательно в названии картины. Вы должны будете назвать её «Портрет Адели Блох-Бауэр».

ФРИЦ. Если в картине будет много золота, может, лучше назвать её «Золотая Адель»?

ФЕРДИНАНД (категорично). Нет. В названии картины обязательно должна быть наша фамилия. Блох-Бауэр. Портрет моей жены не должен содержать обнажённых мест. Не так, как ваша «Юдифь». Ничего непристойного.

ФРИЦ. Кстати, господин Климт. А правду говорят, что ваш метод рисования женских портретов необычен. Вы вначале рисуете женщин голых, а потом уже добавляете одежду?

ГУСТАВ. Это сплетни.

ФЕРДИНАНД. Так вот, ещё раз подчёркиваю, никаких голых частей тела.

ГУСТАВ. И в какой срок я должен буду написать эту картину?

ФЕРДИНАНД. Я вас не тороплю.

ГУСТАВ. В своё время я получил заказ на три факультетские картины для нового Венского университета. И я их рисовал почти пятнадцать лет. И это очень большой срок. За это время я сам изменился. Мои картины никто не понял. Ведь в результате получили не то, что ожидали и заказывали. Я стал для венцев объектом насмешек.

ФЕРДИНАНД. Скажем так, картину нужно написать в разумный срок.

АДЕЛЬ. Я смотрю, про меня совсем забыли. (Обращается к Климту.) Вот вы как планируете писать мой портрет, в общих чертах. Будет ли это классический портрет в полный рост или сидя. Я чувствую себя слабой и не смогу позировать, стоя часами.

ГУСТАВ. Я бы предложил сидячий портрет. И рамка пусть будет квадратной.

ФРИЦ. Почему именно квадрат?

ГУСТАВ. Квадрат создаёт идеальные условия для декоративного решения картины. Я хочу, чтобы картина была не только произведением живописи, но и декоративно-прикладного искусства.

ФЕРДИНАНД. Я не против квадрата. В нём чувствуется необычность, свобода, а именно в свободе и цель искусства, особенно современного. Не так ли, господин Климт?

ГУСТАВ. Безусловно.

АДЕЛЬ. А как я буду выглядеть на портрете, в чём буду одета?

 

Густав встаёт и начинает ходить по гостиной. Видно, что он напряжённо думает. Останавливается у пустой стены и смотрит на неё. Потом ко всем поворачивается.

 

ГУСТАВ (отрывисто, жестикулируя). Думаю, так. Изящная женская фигура сидит в кресле. Свободного пространства над ней и под ней нет. Фигура занимает всю вертикаль картины. Бледная, почти бело-голубая кожа. Она держит сцепленные в динамическом изгибе руки перед грудью и смотрит прямо перед собой. Этим я достигну усиления визуального воздействия. Поверх платья наброшена шаль. В основном будут преобладать золотые тона. На шее будет колье. Натуралистично я хочу изобразить только лицо, плечи и руки. Интерьер с мебелью будет лишь обозначен. Это, конечно, предварительный вариант.

 

Густав устало садится в кресло.

 

АДЕЛЬ. А что, мне нравится.

ФРИЦ. А кресло? Вы сказали, что Адель будет сидеть в кресле?

ГУСТАВ. А кресло… Оно будет золотым.

ФЕРДИНАНД. Опять золото. Вы прямо без него не можете.

ГУСТАВ. Вот увидите, будет очень красиво.

ФЕРДИНАНД. И ещё, господин Климт. Вот эти ваши портреты женщин. Например, портрет Сони Книпс. У вас на портрете она какая-то несчастная, разочарованная, грустная, и даже кажется больной. В общем, на лице очень много эмоций.

ГУСТАВ. Да, я рисовал её без прикрас.

ФРИЦ. У вас на многих портретах женщины кажутся нервными и страдающими. Вы хотели на этих портретах изобразить, так сказать, упадок эпохи (обращается ко всем, улыбается) или женщины и вправду были нездоровы?

ГУСТАВ. Я понимаю, что чувства сейчас не в цене, но я хочу показать эмоции, душевный настрой, характер. Многие из моих героинь действительно страдали депрессией. Болезнью цивилизации. Всё меняется слишком быстро, а мои героини – утончённые, образованные, культурные дамы. То есть по своей природе гораздо более чувствительные и восприимчивые к жизненным неурядицам. Да, я нарисовал их болезненными, но в то же время соблазнительными и прекрасными. Я думаю, что это новые жительницы Вены. Одновременно порочные и прелестные, очаровательные и грешные.

АДЕЛЬ. А им самим их портреты нравились?

ГУСТАВ. Все дамы, которых я рисовал, не казались мне счастливыми. Многие мои клиентки поначалу не приходили в восторг от своих портретов. Но со временем они им начинали нравиться.

ФЕРДИНАНД. Только не перегните палку с чувствами. Например, мокрые от слёз глаза изображать не надо. У моей супруги, например, бородавка на подбородке. Это не надо рисовать. И вообще – добавьте больше розового тона, красные губы, ну вы понимаете.

ФРИЦ. Абсолютно согласен. Вы же не найдёте на картинах Викторианской эпохи страшных женщин или лысых мужчин. Все прямо красавчики.

ФЕРДИНАНД. Портреты, в конце концов, создают не для самих себя, а для портретной галереи, фамильного замка, виллы, где их будут видеть много людей.

ГУСТАВ. Хорошо, я постараюсь учесть ваши пожелания. Вы же заказчик.

АДЕЛЬ. А скажите, господин Климт. Почему вы совсем не рисуете пейзажи? Это же так красиво.

ГУСТАВ. У меня на это совершенно нет времени. Видите ли, для пейзажей нужен досуг, чтобы выезжать на природу. Нужно полностью отключиться, успокоиться, слиться с природой, почувствовать её сердцебиение. Иначе достоверно не передать. А потом меня не воспринимают как пейзажиста. У меня на первом плане всегда аллегории и портреты. Хотя, впрочем, у меня есть несколько пейзажей. Например, «Тихий пруд», «Земля в лесу», «В глубине леса». Но это так, баловство.

ФРИЦ. Сейчас много говорят, что фотография убьёт живопись. Какой смысл в трудоёмком акте творения картины, когда можно запечатлеть любой образ за секунду. Какое у вас мнение на этот счёт?

ГУСТАВ. Да, фотография – это чудесное изобретение нашего века. Тем не менее картины дорого продаются и после изобретения фотографии. Интерес к живописи не угасает. Посмотрите очередь посетителей в Лувр или Национальную галерею. Сколько людей каждый год приходят посмотреть на «Мону Лизу», что означает, кстати, «моя леди Лиза». Сама картина небольшая и нарисована на деревянной панели, а не на холсте. Она даже непродолжительное время висела в спальне Наполеона Бонапарта. Так она ему нравилась. Вы можете себе представить очередь из людей, которые хотели бы взглянуть на фотографию Моны Лизы? Я нет.

ФРИЦ. То есть никакой угрозы?

ГУСТАВ. Конечно, фотографы стали ловить рыбку на нашей территории. Но у художника есть преимущества. Это размер и цвет. Кроме того, фотография фиксирует момент из жизни, а мы, художники, можем создать фантазию, аллегорию, играть с освещением, придать картине смысл, идею. Фотография этого сделать не может. Я думаю, что фотография не представляет большой угрозы для художников, а, скорее, даже является вспомогательным средством.

ФРИЦ. Это как?

ГУСТАВ. Ну смотрите. Можно ведь сфотографировать пейзаж или человека. А уже в студии продолжить работу над картиной, используя эти фотографии. А автопортрет? Очень удобно. Сфотографировали тебя, и пиши с этой фотографии свой автопортрет. Не надо постоянно смотреть на себя в зеркало, как раньше.

АДЕЛЬ. Я думаю, господа, что взаимоотношения фотографии и живописи сложны, увлекательны и переменчивы, но никогда не перерастут в открытое противостояние.

ФРИЦ (нежно глядя на Адель). Как вы это правильно сказали.

ФЕРДИНАНД (встаёт и обращается к Густаву). Ну что же, скажу честно, нам нравятся ваши картины, господин Климт. Они необычны, оригинальны и всегда производят впечатление. Надеюсь, вы довольны моим заказом

 

Все остальные тоже встают.

 

ГУСТАВ. Для художника нет более жалкого положения, чем создание картины для заказчика, который не понимает его искусства. Подобное мне абсолютно не подходит. Я хочу работать с заказчиком, который верит в моё творчество и даёт мне полную свободу в воплощении замысла. Однажды я предложил свою картину одному богатому аристократу. Он мне сказал, что картина ему нравится, но он не уверен, что она придётся по вкусу его жене и подойдёт ли она к убранству его дома.

ФРИЦ. И что вы ему ответили?

ГУСТАВ. Меняйте жену и обстановку в доме, а картину оставьте себе. Она будет главное ваше достояние.

 

Все смеются.

 

ФЕРДИНАНД. Ну, у нас другая ситуация. Мы с супругой любим ваши картины, и обстановка в доме для них очень даже подходящая. Портрет Адель мы повесим в гостиной нашего венского дома.

ФРИЦ. Замечательно, когда внутренняя заинтересованность приводит к самым большим успехам, особенно когда она сочетается с большим вознаграждением.

ФЕРДИНАНД. Итак, мой дорогой Густав. Приступайте к работе немедленно. Вы понимаете, что под словом «дорогой» я подразумеваю не то, что вы мне так уж близки и дороги, как родной человек, а то что вы мне слишком дорого обходитесь в финансовом плане. Открывайте шампанское, Фриц, это событие надо отметить.

 

Фриц открывает шампанское и разливает его по бокалам. Все довольны и улыбаются.

 

И ещё, Густав. Вам было бы неплохо скорейшим образом посетить портного и заказать себе новый костюм. Некоторые клиенты крайне щепетильны в отношении одежды.

 

ФРИЦ. А какая книга у вас торчит из кармана? Я теряюсь в догадках.

 

Густав достаёт книгу и передаёт её Фрицу.

 

ГУСТАВ. Это «Фауст» Гёте. Я часто ношу её с собой и ещё чаще перечитываю.

 

 

Играет мелодия «Венского вальса» Штрауса. Гаснет свет. Занавес. Конец 1-го действия.

 

 

 

 

 

 

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

 

 

Сцена 1

 

 

 

Мастерская Климта, в которой царит полный беспорядок. На полу разбросаны рисунки художника. Такие же рисунки висят на верёвках, закреплённые защепками. Климт одет в льняную робу до пят цвета индиго. Он неопрятен, небрит, босоног. На кушетке в центре мастерской лежит голая натурщица, тело которой чуть прикрывает небольшая туника. Климт стоит за мольбертом и пишет натурщицу. На заднем фоне в середине мастерской ширма. Слева стоит красивое кресло. За ним большой шкаф с книгами. Перед кушеткой небольшой столик.

 

Входит Адель. В её руках корзина с продуктами. Она одета очень элегантно.

 

АДЕЛЬ (обращается к Густаву). Я, кажется, не вовремя.

ГУСТАВ. Нет, нет. Проходи. Мы уже закончили. Ты свободна, Мишель.

 

Натурщица быстро поднимается, смотрит с интересом на Адель, накидывает тунику и исчезает за ширмой.

 

АДЕЛЬ (оглядываясь по сторонам). Я впервые у тебя в гостях, до сих пор в гости приходил ко мне ты. У тебя очень скромная и простенькая мастерская. Ничего лишнего. Больше похожа на лавку старьёвщика. Не соответствует твоему статусу художника.

ГУСТАВ. Скромный образ жизни – богатый образ мыслей.

АДЕЛЬ. И какая грязь, беспорядок, крошки, жуткий запах. Мне кажется, пахнет кошками.

ГУСТАВ. Так и есть. Я ничего не могу поделать с окружающим хаосом, но я могу привести в порядок кусок холста, который станет картиной.

АДЕЛЬ. Кошки, почему у тебя живут кошки?

ГУСТАВ. Они тихие, с вкрадчивыми повадками, лживые, коварные, и всё же очень милые. Особенно, если им что-то надо от хозяина, поесть или погладить. Таинственные, тихие, но дикие, когда царапаются. В общем, как женщины.

АДЕЛЬ. Но они порвут и помнут твои эскизы и наброски. И потом – от них пахнет.

ГУСТАВ. Не беда, нарисую ещё. Кошки – мои критики, они мочатся на рисунки, которые считают дурными. Естественный отбор. Я не дорожу своими рисунками, часто раздариваю, выбрасываю как что-то незначительное.

АДЕЛЬ. Где же ты берёшь своих кошек?

ГУСТАВ. Подбираю по дороге в мастерскую или на свалках.

 

Адель ходит по мастерской, нагибается и берёт несколько эскизов с пола. Внимательно их разглядывает.

 

АДЕЛЬ. Прекрасно, замечательно.

ГУСТАВ. Скорее ошеломляюще. Прекрасно – это для классических художников. Не для меня. Я хочу совершить революцию в мире искусства.

АДЕЛЬ. Я принесла тебе поесть.

ГУСТАВ. Как кстати. Я голоден как волк.

 

Они садятся на кушетку. Густав сам достаёт из корзины хлеб с ветчиной и начинает жадно есть. Делает это он очень некрасиво. Чавкает, слюни текут. Адель осуждающе смотрит на него, качает головой.

 

АДЕЛЬ (продолжая разглядывать его рисунок). У тебя есть свой стиль в живописи. Люди когда-нибудь скажут: «Посмотрите – это Климт. Его ни с кем не спутаешь».

ГУСТАВ (продолжая есть). Угу.

 

Наконец он доедает булку и вытирает рот рукавом, а руки об одежду.

 

Пора приниматься за работу. Сегодня первый день написания картины.

 

Они оба встают с кушетки.

 

АДЕЛЬ (игриво). Может, я буду позировать стоя? Как Венера Милосская. Левое плечо вверх, правое вниз.

 

Адель встаёт в томную позу и поднимает и опускает плечи.

 

ГУСТАВ. Нет, нет. Тебе надо будет сесть в кресло. Контрактом утверждён эскиз сидячего портрета.

 

Адель медленно идёт в сторону кресла.

 

АДЕЛЬ. Иногда мне кажется, что в античности вообще не делали статуй. Те скульптуры из белого мрамора, которые мы видим в наших музеях, на самом деле жертвы медузы Горгоны, чей взгляд превращал людей в камень.

 

Она наконец садится в кресло.

 

КЛИМТ. Остроумно.

АДЕЛЬ. Ну и как мне сидеть в кресле?

ГУСТАВ. Принять правильную позу – наша главная обязанность в жизни.

 

Подходит к Адель и показывает, как ей сидеть в кресле.

Потом снова встаёт за мольберт.

 

Вот так хорошо.

 

Густав берёт кисть и принимается за работу. Проходит несколько минут.

 

АДЕЛЬ. Мы что, так и будем молчать?

ГУСТАВ. Предлагаю помолчать. Совместное молчание сближает больше разговоров. Художники вообще не беседуют во время работы. Им нужна концентрация.

АДЕЛЬ. Ну нет, я так не согласна. Давай меня развлекай.

 

Густав на минуту отвлекается от полотна и смотрит на Адель.

 

ГУСТАВ. Ты сегодня выглядишь великолепно.

АДЕЛЬ (улыбаясь). Ну наконец-то, ничто так не радует женщину, как внезапная восторженная реплика по поводу её неземной красоты.

Можно задать глупый вопрос?

ГУСТАВ. Задавай. Глупых вопросов не бывает, бывают глупые ответы.

АДЕЛЬ. Почему ты так одет?

ГУСТАВ. Я хочу вообще работать без одежды или в лёгкой хлопковой рубашке. Или даже в набедренной повязке. Как первобытные люди, как туземцы. Они гораздо ближе к природе, чем мы. В Европе стыдятся своего тела. А это же самая естественная вещь на земле – нагота и сексуальность.

 

Пауза. Густав продолжает рисовать и тихо поёт.

 

Любовь свободна, век кочуя;

Законов всех она сильней;

Меня не любишь, но люблю я;

Так берегись любви моей.

 

АДЕЛЬ. Что ты там мурлыкаешь себе под нос?

ГУСТАВ. Так, ерунда. Это Бизе, «Кармен». Пожалуйста, не вертись, сиди прямо. Смотри вперёд, как будто тебя заворожил бесконечный горизонт. Вот так, отлично.

АДЕЛЬ. Я не могу сидеть спокойно, у меня не выходит.

ГУСТАВ. Прекрати так широко раскрывать глаза и подними подбородок. Теперь слегка улыбнись, чуть-чуть наклонив голову.

АДЕЛЬ (вздыхая). Эти художники, добившиеся успеха, делаются невыносимыми.

ГУСТАВ. Позировать – это такое же искусство, как писать картины. Учись ему. У нас ещё будет много сеансов впереди.

АДЕЛЬ. Как ты рисуешь, расскажи? Как это – писать картину?

ГУСТАВ (не отрываясь от холста). Я наношу на холст первый мазок, а после этого за дело берётся уже сам холст. Он выполняет не меньше половины работы. В каждом положенном мною мазке есть капля моей крови.

АДЕЛЬ. У тебя, наверное, сильно устают руки?

ГУСТАВ. Ноги устают гораздо больше рук. Вот я рисую твой портрет. Но я не рабски копирую тебя. Я улавливаю гармонию разнообразных впечатлений и перекладываю их на свой лад, согласно только своему воображению.

АДЕЛЬ. А твой стиль рисования. Как ты к нему пришёл?

ГУСТАВ. Когда я был молодым художником, один известный художник посмотрел на мои картины и дал мне пять рекомендаций, как их можно улучшить. Я учёл три из них, и картины действительно стали лучше. Но важнее всего стал для меня его совет – не следовать никаким его советам. Он сказал, что применять надо только то, что мне созвучно, и рисовать так, как я это представляю. И это стало для меня важным уроком. Вот и ответ на твой вопрос.

АДЕЛЬ. А знания? Они важны для художника?

ГУСТАВ. Конечно. Чтобы писать картины, надо хорошо разбираться в искусстве. Мы зубрили латынь и древнегреческий. Читали античную литературу, «Метаморфозы» Овидия, «Илиаду» Гомера, позднее Данте, Гёте. Учились декламировать стихи. Что-нибудь из Шиллера, Гейне, Рильке. Иначе нас бы не воспринимали всерьёз. Чтобы работать над картинами, надо постоянно учиться.

АДЕЛЬ. А, наверное, неплохо написал картину, расписал потолок в каком-нибудь соборе, получил хорошие деньги и можно годик отдохнуть.

ГУСТАВ (перестаёт рисовать, говорит возбуждённо). Расписать потолок?

 

Он подходит к книжному шкафу, достаёт рукопись и начинает читать вслух.

 

У меня уже сделалась подагра от этих мучений;

Я вечно согбен тут, скручен клубком,

Точно кот в Ломбардии;

Мой живот притиснут к подбородку;

Борода торчит в небеса;

Мозг раздавлен в своей коробке;

Грудь перекручена, словно у гарпии;

Кисть моя вечно где-то надо мной,

С неё постоянно капает краска

Так, что моё лицо стало липким полом,

Куда капают цветные капли;

Ляжки мои врезаются мне в брюхо,

Бедная моя задница тщится работать противовесом;

Всякое движение я делаю вслепую и наугад;

Кожа у меня свисает лоскутьями;

Позвоночник весь словно в узлах

Оттого, что вечно складывается сам в себя;

Я натянут, словно тетива сирийского лука;

Моя живопись мертва, заступись за меня, Джованни,

Защити мою честь;

Я не тот, кем должен быть,

Я никакой не художник.

 

Густав убирает рукопись в шкаф.

 

АДЕЛЬ. Что это? Кто это написал?

ГУСТАВ. Это письмо Микеланджело своему другу Джованни да Пистойе. Он написал его в тысяча пятьсот девятом году, когда расписывал свод Сикстинской капеллы в Ватикане. Вот он – труд художника. При росписи потолка Сикстинской капеллы Микеланджело нарисовал почти триста фигур. Титанический труд, продолжавшийся четыре года.

АДЕЛЬ (смущённо). Но бывают и лёгкие картины. Вот, например, натюрморты или пейзажи.

ГУСТАВ. Ах, пейзажная живопись. Имеется много профессиональных пейзажистов со специальным образованием. Мир вряд ли ждал меня, дилетанта в этой области.

АДЕЛЬ. А мне нравятся твои пейзажи, хоть ты этому и не обучался. Ты в них талантлив, твои пейзажи другие.

ГУСТАВ. Ах оставь, немного импрессионизма с добавкой символизма. Тут немного Мане, там немного Кнопфа. Я хаотично наворовал где только можно у других художников.

 

Густав гуляет по мастерской и возвращается к мольберту.

 

А ты знаешь, что мелкие детали на пейзажах имеют свой смысл? Голубь олицетворяет Святой Дух, лев – мужество, собака – верность, а кошка – хитрость и свободу нравов. А рыбалка или обезьянка на поводке – символы проституции.

АДЕЛЬ. Бедная обезьянка, она даже не знает, символом чего является.

 

Адель встаёт с кресла и садится на кушетку.

 

Я устала, давай сделаем перерыв. У тебя кофе есть?

 

ГУСТАВ. Это, пожалуй, единственное, что у меня есть в мастерской.

 

Густав встаёт и идёт готовить кофе.

 

АДЕЛЬ. Тебе надо познакомиться с каким-нибудь галеристом, чтобы он продавал твои картины.

ГУСТАВ (говорит из глубины комнаты). Я не люблю слово «галерист». Оно слишком напоминает мне слово «гитарист». Кроме того, при каждой галерее обычно есть свой ручной прикормленный эксперт или искусствовед. А двоим платить комиссионные я не могу.

 

Густав приносит две чашки кофе и садится рядышком с Адель на кушетку. Они пьют кофе. Пауза.

 

АДЕЛЬ (кокетливо). Скажи, а я красивая?

ГУСТАВ. Бог вашему лицу дал яркость красоты, смущающую взор, влекущую мечты.

АДЕЛЬ. Ах ты хитрый лжец. Впрочем, только счастье делает женщину красивой. А чтобы быть счастливой, надо быть любимой.

 

Она ставит чашку с кофе на маленький столик и садится Густаву на колени.

 

Хочешь меня?

 

ГУСТАВ (ставя свою чашку на пол). Конечно.

 

Он старается её обнять и поцеловать в губы. Адель отстраняет его от себя.

 

АДЕЛЬ. Но не получишь. Кажется, в контракте такого пункта нет. Продолжай писать картину.

 

Она встаёт с его колен, берёт со столика чашку с кофе и садится в своё кресло в расслабленной позе, закуривает сигарету. Густав выглядит расстроенным.

 

Скажи, а что, натюрморты тоже хранят в себе скрытые смыслы?

ГУСТАВ. Множество. Виноград обозначает плодородие, персики – плодовитость, лимоны – верность. Яблоки по Библии – соблазн, а инжир – скромность. Гранат – символ воскресения Христова.

АДЕЛЬ. А груша?

ГУСТАВ. Что груша?

АДЕЛЬ. Что символизирует?

ГУСТАВ. Груша – ничего.

АДЕЛЬ. Жаль, я их очень люблю.

ГУСТАВ. Натюрморт заставляет нас исследовать и переосмысливать те вещи, которые настолько нам знакомы, что мы перестаём их замечать. Мне нравятся натюрморты Поля Сезанна. Он их писал в любопытной манере, искажая законы перспективы. Например, столешница наклоняется под немыслимым углом, булочка одновременно показывается и сверху, и снизу. Яблоки грозятся вот-вот упасть на пол. Это гениальное решение. Ну всё, перерыв окончен. Продолжим работу.

 

Он встаёт с кушетки, ставит чашку с кофе на столик и встаёт за мольберт. Адель перестаёт курить и садится в кресле в нужную позу.

 

АДЕЛЬ. Ты никогда не рассказывал о своём детстве и юности. Расскажи.

ГУСТАВ. Я родился в очень бедной семье. Нас было семь детей и двое взрослых. И мы все жили в одной крошечной комнате. У меня в какой-то момент даже не было брюк, чтобы идти в школу. Бедность была беспросветной. А так как брюк не было, я сидел дома и начал рисовать. Денег на краску, конечно не хватало, поэтому рисовал карандашом на бумаге. Рисовал углём, кусочками кирпича, рисовал везде. Когда не было бумаги, часто перед домом на асфальте. Соседи были недовольны. Мы жили в ужасной бедности. Одно время на чердаке бывшего монастыря. Летом там была невыносимая жара, а зимой жуткая стужа. Есть было нечего, мать варила какую-то похлёбку, от которой меня тошнило. Но мы любили друг друга и раздавали поцелуи. В доме царила любовь. Не будь любви, наша жизнь превратилась бы в ад. Ведь без хлеба прожить можно, а без любви и поцелуев нет. Я всегда ненавидел бедность. Нужда делает человека мелочным, жадным, завистливым, калечит душу и заставляет видеть мир в уродливом свете.

АДЕЛЬ. Да, страдания не облагораживают, это удаётся только счастью. Я росла в другой атмосфере.

ГУСТАВ. Не сомневаюсь.

АДЕЛЬ. Интересно, какую картину может написать пятилетний ребёнок?

ГУСТАВ. Очень простую: солнце, трава, голубое небо и папа с мамой рядом. Мир кажется ему таким.

АДЕЛЬ. Скажи, почему ты не напишешь свой автопортрет?

ГУСТАВ. Я никогда не писал автопортретов. Моя собственная личность как объект творчества мне совершенно неинтересна. Меня интересуют другие, особенно женщины. Рыжие, черноволосые, блондинки, брюнетки. Их тела, настоящие, живые, мягкие, тёплые, дышащие, трепещущие. Ведь душу не пишут, пишут тело. И когда тело написано хорошо, то и душа будет проявляться в нём.

АДЕЛЬ. А почему Рубенс рисовал таких полных женщин?

ГУСТАВ. Мода была такая. Если дама полная, значит, во-первых, она здорова и может иметь много детей, которых выкормит без особых проблем. А во-вторых, она богата, раз может позволить себе есть много калорийной и дорогой еды. Кстати, обе супруги Рубенса – и Изабелла, и Елена – как раз обладали такими роскошными формами. И, между прочим, в первом браке художник имел троих детей, а во втором пятерых.

 

Адель поднимается с кресла и садится на кушетку. Она устала позировать.

 

АДЕЛЬ.У тебя очень душно в мастерской. Я, пожалуй, сниму блузку.

 

Адель снимает с себя блузку.

 

Расскажи мне какую-нибудь смешную историю.

 

ГУСТАВ. Как я тебе рассказывал на уроках рисования, мы раньше работали втроём: Франц Мач, мой брат Эрнест и я. И вот однажды мы получили заказ нарисовать галерею фамильных портретов предков Цоллернов и Гогенцоллернов для замка Пелеш в Карпатах. Надо было нарисовать десять портретов. Румынский король Кароль Первый прислал нам книгу шестнадцатого века с гравюрным изображением своих предков. Надо признать, что эти гравюры были в крайне плохом состоянии и весьма невыразительны. Да и вообще, если честно, эти предки были отнюдь не красавцами. Пришлось привлечь всё своё воображение, и одного предка я срисовал с Франца Мача, а второго с Эрнеста. Соответственно, Франц и Эрнест тоже срисовали с меня и с друг друга. Пару портретов мы просто придумали. Все предки получились просто красавцами. Король ничего не заметил и был очень доволен.

 

АДЕЛЬ (глядя нежно на Густава). Иди ко мне, садись рядышком.

 

Густав перестаёт писать портрет и садится рядом с Адель на кушетку. Адель кладёт ему голову на плечо.

 

Знаешь, о чём я только что подумала. Сейчас мода сбежать на летние месяцы в деревню от гнетущей духоты большого города. Было бы прекрасно провести несколько дней вместе в деревне. Представь себе, только ты и я, где-нибудь на озере, в тени деревьев. Ты с мольбертом на свежем воздухе пишешь пейзажи, я (пауза, она задумалась на несколько секунд) тоже буду что-нибудь делать, например, читать рядом с тобой книгу.

ГУСТАВ. Картинка, конечно, красивая, но ты ведь вроде замужем. Как ты уедешь из дома?

АДЕЛЬ. Фердинанд часто уезжает на свои сахарные заводы и неделями не бывает дома. Кроме того, я всегда чувствовала себя свободной, даже будучи замужем. А свобода для меня никогда не подразумевала верности.

ГУСТАВ. Учти, что эгоизм художника безграничен, ведь весь мир – объект его творчества. Я часто уделяю живописи гораздо больше внимания, чем живым людям.

АДЕЛЬ. Я и буду рядом с тобой и во всём тебя поддерживать. Хотя бы в эти несколько дней.

 

Она убирает голову с его плеча и прижимается к нему.

 

ГУСТАВ. Ну и потом, это небезопасно. Ты знаешь, что за мои картины меня предлагали судить, выслать из страны, даже кастрировать. Правда, для них я написал свою картину «Моим критикам». Весь передний план картины занимает роскошный женский зад (показывает его рукой). Интересно, что скажут венцы, когда увидят мои картины с мастурбирующими женщинами, лесбийскими парами, голыми мужчинами и женщинами во время полового акта. Меня, наверное, сразу растерзают на площади.

АДЕЛЬ. Это слишком радикально. Венцы должны постепенно привыкать к твоим картинам. (Мечтательно.) Ах, искусство…

 

Она встаёт, расставляет руки и смотрит в зал. Говорит с восторгом.

 

Мне кажется, сливаясь с произведением искусства, я ощущаю примерно то же, что испытывали святые, сливаясь с богом в своих молитвах. Созерцая картины, мы на миг преодолеваем то одиночество, на которое обречены в остальное время. Мы соединяемся с человечеством, со вселенной, с природой.

 

Она опускает руки.

 

Да, картинами следует наслаждаться в одиночестве, как любовной связью.

ГУСТАВ (подходит к Адель и обнимает её). Но любовью занимаются вдвоём, а не в одиночестве.

 

Он подхватывает Адель на руки и относит за ширму.

Слышны стоны и вздохи влюблённых.

 

Затемнение

 

 

Сцена 2

 

Мастерская Климта. Та же обстановка. Портрет Адель закрыт тканью. На кушетке спиной к залу сидит обнажённая модель и позирует Густаву. Густав стоит за мольбертом и пишет её. Он, как всегда, одет в свою льняную робу. Входит Феликс.

 

 

ГУСТАВ (недовольно, рассерженно). Зачем ты пришёл? Ты же знаешь, что я не люблю, когда ко мне приходят в мастерскую. Приходи в кафе «Тиволи». Я там завтракаю каждое утро, там и поговорим.

ФЕЛИКС. Не очень-то ты приветлив.

 

Он проходит вглубь мастерской, откидывает ткань и смотрит на портрет Адель. Он внимательно его разглядывает.

 

Это она, Адель?

 

ГУСТАВ. Да.

ФЕЛИКС. И сколько ты её уже пишешь?

ГУСТАВ. Почти 4 года. Адель часто болеет, и мне приходится делать большие перерывы в работе. Да и у меня были ещё заказы. Я некоторое время работал в Брюсселе, в доме Стокле. Но бросить писать портрет я не могу. Таков контракт.

ФЕЛИКС. Опять золото, похоже на православную икону. Как образ святой.

 

Феликс продолжает разглядывать картину. Он смеётся.

 

ГУСТАВ (с обидой). Почему ты смеёшься, тебе не нравится?

ФЕЛИКС (примирительно). Нравится, просто не совсем современно. Твои картины стали одинаковыми. Сплошные мадонны.

 

Густав обращается к натурщице.

 

ГУСТАВ. Я закончил, Берта. Можешь идти домой.

 

Берта накидывает тунику, кокетливо смотрит на мужчин и уходит.

 

Но так захотел заказчик, он утверждал эскизы.

 

Густав перестаёт работать и садится на кушетку. Феликс остаётся стоять у картины.

 

ФЕЛИКС. Заказчик Фердинанд Блох-Бауэр?

ГУСТАВ. Да.

ФЕЛИКС. Выглядит болезненно. Ты её изобразил уставшую от собственной респектабельности.

ГУСТАВ. Да, Адель больна, часто страдает от головной боли, бесконечно курит, очень худая, нервная. За эти годы я её хорошо изучил. Мне кажется, что она в вечных поисках умственного возбуждения.

ФЕЛИКС (продолжая рассматривать картину). Золотое кресло, оно буквально сливается с ней. Крайне абстрактно, за исключением лица и рук.

ГУСТАВ. Это влияние византийского искусства и мозаик Равенны.

ФЕЛИКС. А зачем этот ореол вокруг головы, почти до плеч.

ГУСТАВ. Это своего рода нимб, и он служит только для того, чтобы подчеркнуть голову, отделить её от заднего плана.

ФЕЛИКС. Лучше бы ты написал её с обнажённой грудью, как портрет Юдифь.

ГУСТАВ. Фердинанд бы не разрешил рисовать её с обнажённой грудью. Хотя для меня она, возможно, её бы обнажила.

 

Феликс отходит от картины и садится на кушетку к Густаву.

 

ФЕЛИКС. Может быть, тебе поменять свой стиль и отказаться от золота?

ГУСТАВ. Я-то могу. А что потом? Пройдёт два-три года, и появятся новые направления в живописи. Сейчас всё так быстро меняется. Я же не могу всё время приспосабливаться. Когда-нибудь о ценности искусства будут судить по трудности его создания. Я Климт, такой, как есть, таким и останусь. Надо быть верным себе, своему стилю. Я просто Климт.

ФЕЛИКС. Подожди немного, и венцы будут называть тебя «наш Климт». Истинный новатор опережает своё время как минимум на полвека.

ГУСТАВ. Сомневаюсь, венцы любят только мёртвых художников. Когда венцы начнут называть меня «наш Климт», это верный сигнал моей смерти как художника. Получается, что я больше не провоцирую, не шокирую, не вызываю разных мнений.

ФЕЛИКС. Будем утешать себя тем, что после кончины художника цены на его картины неминуемо взлетят вверх.

ГУСТАВ. Вот это точно. Выпьешь?

ФЕЛИКС. Охотно.

 

Густав идёт к шкафу и достаёт оттуда бутылку вина. Он наливает вино в два бокала и один передаёт Феликсу. Его настроение улучшилось.

 

ГУСТАВ. Знаешь, что интересно. Каждое воскресенье мы проводим для рабочих экскурсии в Сецессионе. Цена на входной билет снижена в три раза, плюс каждый получает бесплатный каталог. Но рабочие всё равно не приходят. Пролетариат не интересуется современным искусством.

ФЕЛИКС. И их можно понять. У рабочего всего один выходной в неделю – в воскресенье. И куда он пойдёт? Естественно, в трактир, а не в выставочный зал.

ГУСТАВ. Обидно. Моя теория преобразования общества через искусство терпит крах. Что ты сейчас пишешь?

ФЕЛИКС. Роман. Но идёт тяжело.

ГУСТАВ. Как называется?

ФЕЛИКС. «Жозефина Мутценбахер». История жизни венской проститутки, рассказанная ей самой.

ГУСТАВ. Ну, ты мог бы посоветоваться со мной. Я мог бы дать тебе несколько идей, которые обеспечили бы более глубокое погружение в материал.

ФЕЛИКС. Вообще, я хочу написать детскую книжку. Про оленёнка. Я даже имя ему уже придумал. Бэмби.

ГУСТАВ. Ты шарахаешься из стороны в сторону. Проститутки, оленята…

ФЕЛИКС. А у меня творческий кризис. Я сам не знаю, о чём писать. Нет ничего такого, о чём я хочу поведать своим читателям.

ГУСТАВ. После всего, что ты видел и пережил?

ФЕЛИКС. Именно после всего, что я видел и пережил, я сейчас не могу ни о чём писать. Не надо путать жизненный опыт с писательским мастерством.

Писатели не могут постоянно творить что-то великое. Иначе будешь всю жизнь корпеть над одной книгой.

ГУСТАВ. Ты, как писатель, должен учить людей доброте, состраданию, уважать людей, сомневаться, глубоко переживать, вести себя достойно, смеяться, наконец.

ФЕЛИКС. Я, пожалуй, объявлю забастовку и пока не буду ничего писать.

ГУСТАВ. Вот здесь я тебя не поддерживаю. Разве писатель может объявить забастовку? Это всё равно, что будут бастовать пожарные или полиция. Если ты уж стал писателем, значит, взял на себя священную обязанность творить красоту, нести свет и утешение людям. Как писатель, ты должен давать людям такое удовольствие, как чтение.

ФЕЛИКС. Все великие произведения о том, как тошно быть человеком. Может, у меня нет таланта?

ГУСТАВ. Перестань, у тебя просто депрессия. Нельзя стать хорошим писателем, не испытывая депрессий. Самый тяжёлый период в жизни может потом стать самым продуктивным в плане творчества. У писателя огромное преимущество перед другими людьми. Когда он глубоко несчастен, терзается, мучается, он может всё это выложить на бумагу, и это даёт облегчение и утешение.

ФЕЛИКС. Ты не поверишь, но я иногда даже подумывал о самоубийстве.

ГУСТАВ. Хочу тебя успокоить. История литературы не знает случая, чтобы писатель совершил самоубийство, не закончив своё произведение. Заканчивай про проститутку и пиши про оленёнка.

ФЕЛИКС. Я вообще тебе завидую. Я бы написал любую дрянь, лишь бы мне заплатили за это. Мне кажется, что написать картину гораздо легче, чем роман.

ГУСТАВ. Не скажи. Смотря какую картину. Портрет Адель этому подтверждение.

ФЕЛИКС. Как, кстати, твои с ней отношения?

ГУСТАВ. Увы, романтика недолговечна. Она ужасно томная, самодовольная, но элегантная. И, самое главное, она очень хочет быть эмансипированной женщиной. Она считает, что женщина должна иметь равные права с мужчиной.

ФЕЛИКС. Ну это она чересчур. Общество к этому не готово. Да и зачем?

ГУСТАВ. Я тоже так считаю. Ты же знаешь, что она из очень богатой семьи. Стоит только взглянуть на неё, и становится понятно, в какой семье и обстановке она выросла. Фердинанд старше Адель на семнадцать лет. Когда они с Фердинандом поженились, ему было тридцать пять, а ей восемнадцать. Брак чисто по расчёту. Они решили взять общую фамилию Блох-Бауэр. Бог не даёт им детей. Они уважаемые члены венского общества, и у них общий интерес к искусству.

ФЕЛИКС. Ты с ней спал?

ГУСТАВ (после небольшой паузы). Я обладал ею. Напряжение спало, и я утратил к ней интерес. Это как охота: загнал, завоевал, а потом отпустил. Жертва становится опасной для моей свободы. Она мне надоела.

ФЕЛИКС. Ты любишь только Эмилию? Или вообще никого не любишь?

ГУСТАВ (задумчиво). Пожалуй, я люблю Эмилию. Она не ведает тоски и уныния. Эмилия Флеге особенная. И дело не в её красоте, а в характере. Она решительная, независимая и нежная одновременно. Наши отношения построены на глубоком, тончайшем сходстве. Да, я её люблю.

ФЕЛИКС. А она тебя?

ГУСТАВ. А вот она меня нет. Мы же оба пропагандировали свободный жизненный выбор, свободную любовь, свободное партнёрство. У нас с ней великая дружба и дружеская любовь. Это самый честный вид любви, потому что никто не стремится обладать другим. Хотя иногда я писал ей по восемь писем в день. Она как дикая лошадь, которая мчится с огненной гривой на закате солнца. Я постоянно её хотел, как женщину, а она меня нет. У неё твёрдые принципы, строгое представление о морали.

ФЕЛИКС. Интеллектуальный брак плодотворнее и практичнее, чем брак эротический. Если бы у людей в ход шёл разум, они были бы более счастливы. К сожалению, люди больше руководствуются животными инстинктами. Телесное притяжение – вот что ставится во главу угла.

 

Феликс смотрит на Густава. Тот не слушает его и задумчиво смотрит в зрительный зал.

 

О чём ты сейчас думаешь?

ГУСТАВ. О голых бабах я сейчас думаю.

 

Феликс встаёт с кушетки и идёт в угол мастерской. Он останавливается у портрета Адель. Оборачивается к Густаву.

 

ФЕЛИКС. Нет, ты ненормальный, сексуальный маньяк, распущенный тип.

ГУСТАВ. Это не распущенность, это потребность постоянного душевного восторга.

ФЕЛИКС. Какого душевного восторга? Ты по-прежнему приводишь моделей с улицы?

ГУСТАВ (соединяет руки на затылке). Я творю благодаря впечатлениям от моих моделей. От них я беру творческую энергию, мне надо чувствовать жизнь. И сюда относится сексуальность. Для моего искусства – это важнейший источник энергии и вдохновения.

 

Феликс ходит по мастерской.

 

ФЕЛИКС. Но это же скандал. О тебе ходят всякие слухи. Особенно о твоей задней комнате в мастерской. За ширмой.

ГУСТАВ. Хороший скандал – лучший пиар. Чем в Вене можно вызвать больший скандал, чем обнажённой женщиной? Человеческая нагота, похотливость, животное начало хорошо продаются.

ФЕЛИКС. А ты не боишься (делает паузу) заразиться сифилисом?

ГУСТАВ. Сифилис. (Задумчиво, пауза.) Ох уж этот сифилис – бич художников. Ханс Макарт умер от сифилиса в 44 года и ещё заразил свою жену, которая вскоре тоже умерла. Я, пожалуй, нарисую сифилис на картине, или лучше нарисую боязнь сифилиса. Испуганное и искажённое от страха лицо художника (показывает рукой). Боюсь, что сифилис меня тоже настигнет, вот увидишь. Логическое следствие моей развратной жизни.

ФЕЛИКС. Тебе надо поменять образ жизни. Половые связи – это то, что занимает меньше всего времени и доставляет больше всего хлопот.

 

Феликс садится в кресло.

 

Слушай, а почему бы тебе не жениться? Мужчины женятся для того, чтобы иметь домашний очаг и освободиться от сексуальных проблем, которые, как я заметил, у тебя есть. Точно, поступай, как все. Если Эмилия Флеге не хочет за тебя замуж, найди другую женщину и женись на ней. Семья – это наивысшее благо, единственное, что остаётся нам на земле.

 

ГУСТАВ (смотрит на него с укоризной). И это говорит мне автор похождений проститутки!

ФЕЛИКС. Пожалуйста, не путай творчество и личную жизнь.

 

Густав встаёт и подходит к мольберту. Он разглядывает картину с натурщицей.

 

ГУСТАВ. Боюсь, не смогу. Жизнь слишком коротка, чтобы дарить её одному человеку. Вообще, жить с женщиной – героизм, а всю жизнь с одной женщиной – подвиг. Это как каждый день есть один и тот же суп. Я только пользуюсь женщинами. Лучше я ими полакомлюсь как пирожком, без обязательств. Наслажусь женскими достоинствами, телом, грудью, бёдрами. Попользуюсь и выброшу. Среди женщин я чувствую себя хорошо и знаю, как завоевать их сердца. Сначала комплимент, потом второй, потом третий. И вот ты уже с ней в кровати под одним одеялом. Срабатывает со всеми, неважно, кухарка, служанка, графиня или княгиня. Ведь по сути они все одинаковые, эти женщины.

ФЕЛИКС. Ты так говоришь, потому что все женщины тебе безразличны. Плевать ты на них хотел. Получил удовольствие, и всё. А когда к тебе предъявляют претензии, ты начинаешь тяготиться.

 

Густав садится на кушетку. Он залпом выпивает бокал вина.

 

ГУСТАВ. Ну вот, и ты мне читаешь мораль. Консервативное высшее общество ненавидит моё творчество. Публично обвиняет в еврейском вкусе, так как большинство моих клиентов принадлежит к крупной еврейской буржуазии.

ФЕЛИКС. И кто сейчас твои заказчики?

ГУСТАВ. Да, сейчас все мои заказчики богатые евреи. У меня есть Ледереры, Книпсы, Блох-Бауэры. Каждый художник нуждается в богатых меценатах. Не просто состоятельных, а богатых. Чем богаче, тем лучше, ведь без меценатов дело не пойдёт. Лучше всего, когда их несколько и они соперничают друг с другом.

ФЕЛИКС. А если в один прекрасный день их рядом с тобой не будет? Что тогда? Нельзя строить финансовую свободу, основываясь на нескольких супружеских парах. Евреям нельзя доверять, особенно в финансовых вопросах.

ГУСТАВ. Не говори так о моих клиентах. Они мои друзья.

ФЕЛИКС. Хорошие у тебя друзья! Ты большой ребёнок. Выбирай в друзья аристократов, промышленников, банкиров. Но не евреев.

ГУСТАВ. А у нас все банкиры – евреи. Мои заказчики умные, весёлые, с юмором. Они очень душевные, мне с ними комфортно. Я могу быть самим собой. Не то что твои сухие и скучные аристократы.

ФЕЛИКС. Потому что твои заказчики пробились из низов вверх. А высшее венское общество их не принимает, хоть они и богаты. Поэтому они дружат с тобой, так как ты даёшь им чувство быть кем-то особенным, значимым. Пишешь их портреты. Вот они и купаются в твоей славе.

ГУСТАВ (гневно). Ну хватит. Дискуссия для меня закончена. Меня тошнит от твоего антисемитизма. Уходи. Мне нужно работать.

 

Феликс встаёт с кресла и идёт к выходу. Затем на секунду останавливается и оборачивается к Густаву.

 

ФЕЛИКС. Я ухожу. Подумай над моими словами. Я всё-таки твой друг.

 

Он быстро уходит.

 

Затемнение

 

 

Сцена 3

 

Мастерская Климта. Полумрак. Та же обстановка. Кресло, ширма, шкаф, кушетка. Но выглядит всё очень уныло. На полу разбросаны его рисунки. В углу стоит портрет Адель, завешенный тканью. Климт спит на кушетке в своей грязной робе, он плохо выглядит, небрит, волосы на голове взъерошены, у него босые ноги. Он один в мастерской. Ему снятся его натурщицы. Раздаются их голоса.

 

 

ГОЛОС ПЕРВОЙ НАТУРЩИЦЫ. Первое, что меня спросили, это спала ли я с ним. Это действительно так важно? Когда я приехала из Боснии, он предложил мне позировать ему. Он платил мне значительно больше, чем я рассчитывала. Для меня это было ещё проявлением уважения. Я ничего не понимала в картинах и художниках, и мне ничего не стоило позировать обнажённой. Он меня научил этому.

ГОЛОС ВТОРОЙ НАТУРЩИЦЫ. Я пришла за компанию с лучшей подругой, которая должна была начать позировать. Она стеснялась и взяла меня с собой для поддержки. У меня никаких дел не было, и я пошла с ней. Когда я впервые увидела его в тунике и с бородой, как у святого, я не знала, бояться мне или смеяться. Я улыбнулась, и он выбрал меня, а подругу нет. Моя подруга потом не хотела меня видеть. Может, не такими уж подругами мы и были.

ГОЛОС ТРЕТЬЕЙ НАТУРЩИЦЫ. Однажды я пришла в его мастерскую и сказала, что хотела бы позировать обнажённой. Мне не нужно было работать, я просто хотела удовлетворить свой каприз. Знаете, как это бывает. Самым забавным было придумывать позы. Я часто тренировала их дома перед зеркалом. А потом показывала ему. Естественно, вещь, которая больше всего вас интересует, – это трахались ли мы? Да, и много раз.

ГОЛОС ЧЕТВЁРТОЙ НАТУРЩИЦЫ. Меня послала туда мать. Она сказала, что семье нужны деньги. А с моим отцом-пьяницей и с пятью братьями и сёстрами она сама немного сможет заработать. И потом она сказала, что моя грудь – благословение господне, так используй её. Когда я пришла, я не знала, что говорить и что делать. Он показал мне ширму и велел надеть что-то вроде цветной туники. Она была красивой, но слишком неудобной. И я, споткнувшись, упала. Мне хотелось сквозь землю от стыда провалиться. Но он велел мне не двигаться, потому что моя поза показалась ему великолепной.

ГОЛОС ПЯТОЙ НАТУРЩИЦЫ. Мой отец привёл меня на открытие его картины «Медицина». Он, видимо, не знал, что там будет изображено. Я была совсем маленькой. При виде множества голых женщин отец был шокирован, он густо покраснел и тут же вывел меня из зала. Но случилось то, что случилось. Эти несколько секунд пристального взгляда на картину определили моё решение. Я захотела оказаться на одной из картин Климта.

ГОЛОС ШЕСТОЙ НАТУРЩИЦЫ. Он выбрал меня из-за имени – Консуэло, а ещё из-за того, что я приехала из Испании. Я продавала фрукты на рынке. Я была вульгарной и неряшливой. И я часто спрашивала себя, что могло во мне его заинтересовать. Он тут же на рынке набросал карандашом мой портрет в сафьяновой записной книжке. Вырвал рисунок из книжки и подарил мне. В итоге я позировала ему почти два года, а потом, когда забеременела, он навсегда убрал меня из своей жизни.

 

Входит Адель. В мастерской стало светло. Климт просыпается и садится на кушетку.

 

АДЕЛЬ. И где же твои модели?

ГУСТАВ (сонным голосом). Сегодня у них выходной. Они мне не нужны. Всё равно не знаю, что с ними делать. Сначала я должен решить, что я вообще буду писать.

АДЕЛЬ. Ты меня даже не поцелуешь?

ГУСТАВ. Я плохо себя чувствую. Извини.

АДЕЛЬ. Ты заметно охладел ко мне.

ГУСТАВ. Так бывает.

АДЕЛЬ. Скажи, а что, все художники спят со своими моделями?

ГУСТАВ. Конечно нет. Хотя некоторые живописцы ведут себя весьма вольно, если рядом с ними оказались прекрасные и доступные обнажённые красавицы. Например, Рафаэль. А Франсуа Буше даже женился на своей прелестной модели.

АДЕЛЬ. А ты спишь?

 

Адель проходит вглубь мастерской и останавливается у своего портрета. Она хочет снять ткань с картины.

 

ГУСТАВ (кричит на неё). Не трогай картину, я ещё не закончил. Мне осталось несколько мазков. Я привезу её к вам домой через пару недель. Я не хочу, чтобы ты её увидела незаконченной.

 

Адель отходит от картины и садится в кресло.

 

АДЕЛЬ. Ну хорошо, хорошо, что ты так разволновался. Ты не ответил на мой вопрос.

ГУСТАВ (спокойным голосом). Любовницы – непременная принадлежность жизни каждого художника. Художника, у которого есть любовницы, уважают его собратья, ими можно хвастаться. Вообще, свобода любви даже в какой-то мере соотносится со свободой творчества. Богемные подруги ассоциируются с музами, а свободная любовь становится необходимым источником вдохновения. Подлинный художник должен испытать всё, а иначе, что он будет рисовать?

АДЕЛЬ. В Вене ходят слухи, что ты укусил в шею одну из своих моделей. Причём так сильно, что у неё кровь пошла и шрам остался.

ГУСТАВ (с улыбкой). Ну, иногда бушуют страсти и в моей мастерской.

АДЕЛЬ. Да вы опасные люди – художники. От вас одни неприятности.

 

Густав встаёт с кушетки, идёт к шкафу и наливает себе бокал вина. Он жадно пьёт. И сразу наливает новый бокал.

 

АДЕЛЬ. Ты очень много пьёшь. Это плохо закончится.

 

Небольшая пауза.

 

Я сегодня была в больнице. Я немного занимаюсь благотворительностью.

И знаешь, что меня поразило…

ГУСТАВ. И что же?

АДЕЛЬ (говорит возвышенно). Это разница между мужскими и женскими палатами. Женщины, даже в больнице, умеют согреть, одомашнить и голые стены, и безликие тумбочки, и провисшие панцирные кровати. То к стене приклеен детский рисунок, но на подоконнике видишь букетик хризантем. Их обитательницы даже в больнице, даже внутри своих хворей и немощей, даже терпя и страдая, продолжают по-настоящему жить. Они делают здесь почти то же самое, что делали бы дома, в привычной обстановке. Особенно трогательным был момент, когда, по завершению обхода, одна женщина угостила меня яблоком. И разве можно сравнить взгляды женщин в больнице с напряжённо угрюмыми взглядами мужчин. Они смотрят как волки, оказавшиеся в западне. В мужских палатах ощущаешь какую-то тоску. Она здесь во всём. И в неопрятности, и в смятых кроватях, и в запахе перегара и пота. Если женщины в больнице живут, то мужчины лишь терпят и ждут избавления. Они здесь как заключённые в камере, которых сюда поместили насильно. И что самое удивительное. Что этих мужчин любят. К ним приходят матери и жёны. И это помогает им терпеть тоску больничных палат.

ГУСТАВ. Я не вижу особой разницы между людьми, неважно, мужчина или женщина. Все они смесь из великого и мелкого, из добродетели и пороков, из благородства и низости. Человек – это материал. Из него можно сделать шикарное платье или половую тряпку.

АДЕЛЬ. А ты циничен. Раньше это не бросалось в глаза. Каждый, пытающийся сделать жизнь другого человека лучше, заслуживает уважения. Это добро живёт в этих людях, и они сами становятся лучше.

 

Она встаёт с кресла и поднимает с пола несколько рисунков.

 

Опять всё разбросано. Почему ты отказываешься продавать свои рисунки. Ты мог бы неплохо заработать на них. А ещё лучше выставлять свои произведения в галерее и брать по шиллингу за билет.

ГУСТАВ (усмехаясь). Ну да. Узнаю предпринимательскую жилку семьи Блох-Бауэр. Как там у вас, деньги должны идти к деньгам, капитал к капиталу. Ты так и не поняла меня. Деньги меня интересуют в последнюю очередь. Стоит художнику подумать о деньгах, как он сразу утрачивает чувство прекрасного. Боюсь, что люди будут ходить в кино, а не любоваться моими картинами. Кинотеатры в Вене растут как грибы. Искусство – вот главное в моей жизни. Я люблю его больше своих близких, больше добродетели, больше, чем всякое счастье в жизни. Люблю тайно, ревниво, как старый пьяница, неизлечимо.

 

Пауза. Он подходит к портрету Адель. Кладёт на него руки сверху.

 

Четыре года, четыре года я рисовал твой портрет. Как Леонардо да Винчи свою Мону Лизу.

АДЕЛЬ. Как Микеланджело Сикстинскую капеллу?

ГУСТАВ. Да, ты запомнила? Портреты уникальны, они как бы вырваны из эпохи и становятся вечными. Они всегда вне времени, а женщины на них никогда не состарятся.

АДЕЛЬ. Кстати, я недавно видела несколько картин Оскара Кокошки. Интересно, оригинально. Но, по-моему, у него отсутствует вкус.

ГУСТАВ. Зато таланта на гульден. Вкус требуется знатоку вин или кухарке. Живопись не имеет ничего общего со вкусом.

 

Густав отходит от картины и останавливается. Он не находит себе места в своей мастерской. Ходит из стороны в сторону, периодически останавливаясь в разных местах комнаты.

 

АДЕЛЬ. Почему ты живёшь с матерью и своими придурочными сёстрами, настолько чокнутыми, что ни один мужчина не хочет на них жениться? Почему бы тебе не переехать в колонию художников? К Моллю, Мозеру в Хоэ-Варте.

ГУСТАВ. Я работаю только днём, когда есть свет. Я прихожу вечером домой, а в доме меня ждёт мясной рулет, отварная говядина, лапша с капустой и ветчиной, жареная картошка с мясом или гуляш. Мама и две мои незамужние сестры заботятся обо мне. Я творец в искусстве, но консерватор в жизни. Ничего не хочу менять.

АДЕЛЬ. Ты слабовольный эгоист. Твоя главная цель в жизни – избежать какого-то ни было беспокойства. Женщины делают за тебя всё. Две незамужние сестры ведут хозяйство, мать готовит еду. Отлично устроился. Ты самый беспомощный и несамостоятельный из всех людей.

ГУСТАВ. Ну и что, я обеспечиваю их. Они живут за мой счёт.

АДЕЛЬ. А твои дети? Ты, не думая, производишь одного ребёнка за другим, не заботясь по-настоящему о своём потомстве. Сколько у тебя детей? Десять, пятнадцать?

ГУСТАВ. Я оплачиваю всё это отродье.

АДЕЛЬ. Отродье. Ты своих детей называешь отродьем?

ГУСТАВ. Плачу – и всё.

АДЕЛЬ. Но матерям и твоим детям нужны не только деньги. Им нужно ещё твоё внимание, забота. Ты потаскун и отец-кукушка. Брюзга, неухоженный, с отвратительной колючей бородой, в безобразной робе, давно не знавшей стирки. Ходишь босиком, и запах от тебя как от павиана в зоопарке. Да ты посмотри, как ты ешь. Всё запихиваешь в себя, глотаешь не жуя. А потом хлопаешь по животу и облизываешь губы и бороду, к которой всё липнет. Ты лесной чёрт, леший под личиной городского жителя.

ГУСТАВ. Прекрати оскорблять меня.

АДЕЛЬ. Да у тебя даже друзей нет. В твоём мире на сто процентов доминируют женщины. Да ты просто одержим ими. Ты сумасшедший.

ГУСТАВ. Друзья (задумчиво, пауза), они стали меня утомлять. Я говорю мало и предпочитаю уединение. У меня взрывной темперамент, поэтому не всегда хорошо веду себя в компании. Поэтому моё затворничество для всех лучше, прежде всего для меня самого. А женщины (с восторгом), такие сладкие, прелестные, соблазнительные. Просто не могу удержаться. Мне нужно постоянно их касаться, хватать, впитывать их запах.

АДЕЛЬ. Хватит. Звучит отвратительно. Ты не любишь женщин, тебе нужно только их тело и близость.

ГУСТАВ. Я не могу измениться. Меня влечёт к женщинам, притом к разным и каждый день. Да, я спал со многими женщинами. Я поступал плохо и бросал их. Вследствие чего они делали вывод, что нельзя слепо верить мужчинам, следует в этой жизни рассчитывать только на себя. Принимать себя такую, какая ты есть. Учиться быть собой.

АДЕЛЬ. Это пошлая теория, которая звучит из твоих уст. Обманутой женщине очень тяжело. Из-за жалости к себе и комплекса неполноценности, из-за ущемления чувства собственного достоинства. Ты разбиваешь сердца всем женщинам, с которыми спишь. Ведь зло точно вирус, за одним разбитым сердцем разбивается другое. Ты волк в овечьей шкуре.

ГУСТАВ. Мужчины, к сожалению, так устроены. Распыляют своё семя по всему миру, как можно дальше и как можно чаще. Все мужчины свиньи. А я мужчина, и не являюсь исключением. Мужчины не могут хранить верность одной женщине. Притворяются верными, раз так положено, но сами лгут и изменяют. Лично я не знаю ни одного мужчины, по настоящему верному своей жене. Ни одного. Все так поступают. Я наилучший пример типичной свиньи, подлинный развратник. Дерьмо.

 

Пауза. Оба молчат.

 

АДЕЛЬ. Почему ты никогда не спрашивал, что значит моё имя – Адель?

ГУСТАВ. И что же оно значит?

АДЕЛЬ. Адель по-древнегермански значит «благородная».

ГУСТАВ. Тебе идёт твоё имя, дорогая.

АДЕЛЬ. Дорогая? Знаешь, когда уходит любовь? Когда вместо «любимая» начинают говорить «дорогая». Бездушно и безобидно.

ГУСТАВ. Самое ужасное для художника – быть ущемлённым в свободе. Мне нужна полная свобода, и я сознательно избегаю любых длительных привязанностей и глубоких увлечений. Я не принадлежу к числу людей, снедаемых страстями. И вообще, мужчина ценит у женщин глубину только в её декольте. Из всех страстей страсть к женщине самая слабая.

АДЕЛЬ. Ну да, тебе вполне хватает твоих легкодоступных натурщиц и легкомысленных поклонниц.

ГУСТАВ. А ты хотела, чтобы у меня любовь к тебе стала самым главным в жизни? Да таких мужчин презирают даже женщины. Преклонение льстит им, но такие мужчины для них убогие создания.

АДЕЛЬ. Женщина может простить всё, кроме равнодушия. Главное в любви – это душевная и эмоциональная щедрость. Но ты ни разу не говорил «мы». Только ты, великий Густав Климт. Тебя всегда интересовало только моё тело. А я думала, что я твоя муза.

ГУСТАВ. Муза? Ты хотела стать моей музой? Да у меня муза – каждая модель или натурщица, которая позирует мне для картины. А когда картина готова, я о ней сразу забываю и ищу другую музу. У меня нет одной женщины, которую я бы назвал своей музой.

АДЕЛЬ (сидит в кресле и закрывает лицо руками). Боже мой, как стыдно, как стыдно. Перед собой, перед Фердинандом, который любит меня всем сердцем. Действительно, если хочешь, чтобы мужчина к тебе хорошо относился, веди себя с ним как последняя дрянь. А я ещё думала о браке с тобой. Какой ты спутник жизни? Жалкий развратник.

ГУСТАВ. Ничего, стыд быстро проходит. Брак – это чудесное превращение поцелуя из удовольствия в обязанность. Люди в браке отказываются от собственной жизни, они отодвигают свои интересы и потребности на второй план, и это абсолютно нормально. Но моя жена – искусство, и я не могу ей изменить. Вы глупые бабы с постоянной болтовнёй. Для вас весь мир выглядит элементарно. Мужчина плюс женщина равно свадьба, равно ребёнок. Равно счастливая семья. Но реальность не такая, жизнь не такая простая.

АДЕЛЬ. Нет, жизнь именно такая. И это правильная жизнь. Просто ты живёшь неправильно. Ты больше животное, чем человек. У тебя инстинкты вместо чувств.

ГУСТАВ. Всё, что у тебя есть, это заслуга твоих родителей и мужа. Чего ты достигла сама, кроме пустых разговоров об эмансипации женщин? У тебя очень выгодное замужество. Ты сама никто.

 

Адель встаёт, подходит к Густаву и со всей силы даёт ему пощёчину.

 

 

Гаснет свет. Занавес. Конец второго действия.

 

 

 

Эпилог

 

 

В глубине сцены появляется портрет Адели Блох-Бауэр. Он приближается и становится всё больше и больше, пока не охватывает всю сцену. Играет композиция (вальс из кинофильма «Амели»). Раздаётся голос диктора за сценой.

 

 

Когда Климт закончил портрет Адель, ей было двадцать шесть лет. Фердинанд Блох-Бауэр оказался прав. Адель быстро надоела Климту. Их отношения плавно угасли и мирно растворились в суете венских будней художника. И хотя Климт впоследствии нарисовал ещё один портрет Адель, он уже не вызвал никаких эмоций ни у художника, ни у Адели, ни у публики. О нём почти не вспоминают.

 

Климт умер в одна тысяча девятьсот восемнадцатом году в возрасте пятидесяти пяти лет от пневмонии. По другим данным – от сифилиса.

 

Адель пережила его на семь лет, тихо скончавшись от менингита. Ей было сорок четыре года.

 

Уже в наше время картина была продана племянницей Адели Марией Альтман за сто тридцать пять миллионов долларов владельцу парфюмерного дома Эсте Лаудер Рональду Лаудеру. И теперь восхититься картиной «Портрет Адели Блох-Бауэр», красотой Адель и талантом Густава Климта можно в Новой галерее Нью-Йорка, основанной самим Рональдом Лаудером.

 

«Золотая Адель» печатается на кружках, шариковых ручках, календарях, блокнотах и другой сувенирной продукции по всему миру.

 

Воздают ли все эти штуки честь Климту или, напротив, оскверняют его имя? Служат ли они своего рода талисманом или это просто китч? Ответы на эти вопросы могут дать лишь те, кто всё это продаёт и покупает.

 

 

 

Из каких мне неведомых дальних земель

Ты вошла в мою жизнь, золотая Адель?

Твоей шеи изгиб, твоих губ розанель –

Всё так дивно в тебе, золотая Адель…

Опечаленных глаз твоих сладостный хмель

Ранит душу забытой мечтою, ma Belle,

И излом нежных рук, и румянца пастель –

Всё лишь ты, только ты – золотая Адель.

Ты сидишь королевой на троне…Ужель

Твоя краткая жизнь, как качель-карусель,

Промелькнёт, мудро встретив фатальную цель?

Подожди, будь со мной, золотая Адель…

 

 

ЗАНАВЕС

 

 

Играет мелодия Mi mandi rose в исполнении певицы Mina.

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/