Кочетков В. А.
Красная Грива
… и придя, найдет ли
Сын Божий веру на земле?
Село Красная Грива стояло на крутом берегу небольшой, но полноводной реки, весной выходящей из русла и мутными водами обнимающей заливные пойменные луга. После половодья возникало такое обилие густых, сводящих с ума ароматами трав, что пройдясь ранним утром и омыв прохладной росой босые ноги, явственно ощущался прилив жизненных сил. Выразительные сочетания расцветающей флоры поражали воображение. Шагая в звенящих полях, осязаемо чувствовалось различие живых запахов. Они как бы висели слоями и если пригнуться, ниже к земле, свежесть становилась иной, более насыщенной, терпкой. И только выпрямившись во весь рост, и глубоко вдохнув, воспринималась вся палитра благоухающего изобилия.
Летом, когда вода спадала, на речных отмелях возникали перекаты, обозначались бродные места. Через них в живописные луга гнали пастись скотину. Деревенское стадо было хотя и небольшим, но давало самый лучший надой в районе.
Пастух Ивашка на рассвете, начиная с конца деревни, бойко погонял коров и овец. Подходил к избам, весело гудел в висящую на груди сопелку, звонко щелкал бичом и буренки, вливаясь в общее стадо, надменно и важно шествовали, мерно перебирая копытами и горделиво неся свои крупные рогатые головы.
Никто не знал, откуда появился Ивашка. Поговаривали, будто бежал он вместе со всеми из зараженной Чернобыльской зоны. С момента аварии прошло около года и до сих пор множество бездомных людей скиталось по краю. Калики перехожие частенько проходили через село, кто-то оставался, многие направлялись дальше на восток.
На вид ему было лет тридцать. Невысокий, похожий на тщедушного подростка, фамилии своей он не помнил, был замкнутым и малоразговорчивым.
Длинные спутанные волосы, тонкие черты лица. Все это окаймлялось жидкой кучерявой бородкой неопределенного цвета. Внешний вид был бы совсем уж невзрачным, если бы не поражали светлые глаза. Детская чистота и наивность читалась в них, настолько прямо и открыто они смотрели, что становилось понятно: этот юродивый не от мира сего. Впрочем, выражался он вполне грамотно, не пил, не курил, не ругался, был добрым и неприхотливым. Как-то незаметно сельчане привыкли к нему.
Поздним ненастным вечером стукнул в окно стоящей на отшибе избушки, где жила бабка Агафья, попросился переночевать, да и остался.
Старики говорили, что в молодости была она девой исключительной красоты. Даже оккупанты не смели приблизиться к ней, любовались издали. Свое сердце она отдала молодому красавцу Яшке, командиру бандеровского отряда. Любовь была страстной, горячей, пока не поймали Яшку, не распяли меж двух плакучих берез и не всадили в него весь автоматный рожок, все тридцать три пули.
Агафью за тесную связь с врагом народа отправили на двадцать пять лет в сталинские лагеря. Вернулась она, хоть и реабилитированная, но сгорбленная, скрюченная какой-то неведомой болезнью. Поселилась в родительском доме и вечерами уходила в чащу, к месту гибели возлюбленного. Сидела до вечера, бурчала что-то себе под нос. С заходом солнца возвращалась домой, по пути собирая целебные цветы и травы. Все считали ее ведьмой, но лечились охотно, рассчитываясь деньгами или продуктами. Был у нее небольшой ухоженный огород, домашняя птица. Жила себе потихоньку, много ли бабке надо?
По двору гремел цепью страшный черный кобель. В глазах было столько животной ярости, что путник, проходящий мимо и случайно взглянувший в них, сразу застывал на месте, будто превращался в соляной столб. Ни одна собака в деревне не могла приблизиться к нему, настолько сильны были флюиды этого зверюги. Жители предполагали, будто бабка посадила на цепь самого черта. Звала его Патриком.
Ивашка задержался, помогал Агафье по хозяйству, – латал прогнившую крышу, таскал воду, копал огород. Он невероятным образом подружился с Патриком, тот ходил за ним везде. Может, следил… Бабка, однако, постояльцем была довольна. Вечерами они жгли лучину и о чем-то тихо беседовали.
У соседки Ильиничны заболела корова. Три дня ревела, а на четвертый пала на землю и только жалобно стонала. Соседи собрались, привели ветеринара, тот осмотрел и посоветовал пристрелить. Решили послать за Агафьей, что она скажет? Может все-таки удастся спасти, больно уж телушка хорошая, да и на сносях к тому же.
Бабка пришла с Ванькой (так стала его звать), долго гладила корову, качала головой, сутулила плечи, вздыхала. Ивашка нагнулся, стал что-то шептать, разговаривать с животным, трогать тугие раздувшиеся бока. И вдруг сунул руку под основание хвоста, потянул с усилием и вытащил зазубренную ржавую иглу. Сельчане охнули от удивления, корова издала жалобный стон, забила ногами и обессилено затихла.
– Будет жить! – сказал, показывая всем иглу и долго глядя в глаза Фаддея Фаддеевича, церковного старосты, пожилого мужика с тяжелым недобрым лицом. Тот стушевался, спрятал за спину руки, отвел взгляд.
Вечером к бабке заглянул председатель. Дальше ограды Патрик его не пустил, и он вызвал Ваньку за забор. Долго беседовали, впрочем, говорил в основном председатель. Интересовался прошлым, сказал, что прежний пастух недавно сгорел от самогона, пасти коров некому, пасут по очереди, а все люди наперечет. Пацанам стадо не доверишь, а вот Ивашка мог бы и помочь, выручить хотя бы до уборочной.
Ваня согласился и следующим утром, прихватив с собой пса, вышел на работу. Платили исправно, кто продуктами, а кто деньгами. Относили все к Агафье. Та убирала провизию в погреб, а деньги складывала в шкатулку, пряча за икону с горящей лампадой. Она никогда не была такой богатой и души не чаяла в своем постояльце.
А тот целыми днями пас стадо в заливных лугах, ему хорошо было в одиночестве. Животные его слушались, да и Патрик ревностно помогал, вмиг осаживал зарвавшегося быка-производителя, не пускал разбредающихся молодых телок, норовящих ускакать в ближний лесок. Охранял.
Вскоре случилось удивительное событие. В сельской церквушке, стоявшей на зеленом пригорке и чудом уцелевшей в лихие революционные годы, слегка скособоченной, но вполне опрятной, с покривившимся деревянным крестом на куполе вдруг начали мироточить иконы.
Сказочное благоухание заполнило все вокруг. Лики помолодели, расцвели свежими красками, а драгоценное миро все стекало и стекало, появляясь из ниоткуда. Отец Герасим, настоятель прихода, чуть с ума не сошел от нечаянной радости. Бегал в исступлении, суетливо подставлял сосуды, следил, чтобы ни одна капля волшебного нектара не коснулась земли, собирал жидкость в бидоны. Староста Фаддей Фаддеевич приладил в углу корытце, и богомольные прихожане со священным трепетом погружали туда пальцы, крестились, омывали лицо, лоб. Радовались.
Через девять дней произошло совсем уже необъяснимое. Чистым ранним утром восходящее солнце озарило церковный крест. Он засиял, мерцая белизной, загорелся огненным вихрем, и на кресте появилась Она. Богородица…
Стояла спокойно и мирно, одной рукой прижимая к себе младенца, а другой, указывая куда-то вдаль. Находилась в искрящемся облаке из огня, ярчайшее свечение исходило во всем великолепии, умаляя солнечный свет. Многие видели это, но многие ничего не замечали, как ни старались вглядываться.
Люди заволновались, поражаясь случившемуся. Из района прибыло начальство, журналисты. Снимали на кинокамеру, фотографировали. Вызвали вертолет, он многократно облетал купол, вел телевизионную съемку.
Началось паломничество. Тысячи людей приезжали посмотреть, ночевали в палатках. Одни видели чудо, другие нет. Те, кто видел, считали себя отмеченными особой божественной благодатью. Остальные терялись, в величайшем смятении падали ниц, молились долго, истово.
А Матерь Божья все стояла, осиянная величием небесной славы, в огненном ореоле благочестия. Казалось, Она хочет что-то сказать, донести людям какую-то весть, подать знак грешному миру, предостеречь. Темными ночами превращалась в горящую звезду, с рассветом вновь принимая видимый облик.
Село бурлило от нашествия пилигримов. Появился кортеж митрополита, самого владыки Иеронима. Оттуда вышел весь священный клир, в сверкающих золоченых ризах. Вмиг узрели Деву Непорочную, пали в густую пыль, с великим усердием отслужили благодарственный молебен. Организовали крестный ход, возблагодарили Создателя и Невесту Его.
Иероним надолго задержался в селе. Для него отвели лучшие покои в доме старосты, он проводил бесконечные литургии в храме, прерываясь лишь на краткий сон. Отец Герасим выпросил позволение продавать бесценное миро всем страждущим, а вырученные средства пустить на капитальный ремонт церкви. Митрополит согласился, обрадовав, что храм без всякого сомнения приобщен божественной благодати и ремонт, конечно же, нужен. Обещал помочь материалами и рабочей силой.
Отец Герасим, будто лет двадцать сбросил. Помолодел лицом, летал, словно на крыльях, везде успевал. Фаддей Фаддеевич собрал со всего села множество пузырьков от лекарств и особой освященной ложкой разливал драгоценное миро. Продавали его тут же в церковной лавке и очередь не кончалась. Люди шли и шли. Запас свечей быстро закончился, послали грузовик в город, чтобы купить полтонны новых. Церковная касса стремительно пополнялась. Сколько денег оседало в карманах у старосты, сколько утаивал отец Герасим, никто толком не знал, да и не до этого было. Все гадали, рядили, к чему бы сие знамение?
На сороковой день исчезла Дева Серебра. Все опять потускнело вокруг, летние тона поблекли, но иконы продолжали мироточить. Митрополит вел всенощную службу. Церковь была переполнена молящимися, люди клали поклоны, с открытой душою пели псалмы. Некоторые самозабвенно пали ниц пред ликами святых и надолго замерли в неподвижности.
В открытых дверях показался Ивашка. В какой-то замызганной мешковине, грязных дырявых штанах, с пастушьей дудкой на груди, одетых на босу ногу не то лаптях, не то сандалиях вид имел очень уж непотребный. Да и запах домашней скотины принес с собой. Словно легкий ветерок пронесся по храму, иные свечи потухли, задымились тонкими струйками.
Иероним обернулся, увидел босяка, сдвинул брови, но не сбился, продолжая чтение священного писания. Бдительные бабки зашикали, зашипели по-змеиному:
– Куда прешься, Ирод? В святое место да в таком виде! Прочь изыди, окаянный!
Откуда ни возьмись, появился староста, крепко схватил за руку, вытолкнул за порог. Швырнул пастушка наземь в теплую густую пыль, выкрикнул злобно:
– Чтоб и духа твоего здесь не было.
И осекся. На него с неугасимой яростью смотрели два зеленеющих огонька. Патрик прыгнул дерзко и стремительно, но Фаддеичу сильно повезло, лишь ворот, да полрубахи остались в зубах зверя, а на шее багровела ссадина от грозных клыков. Юркнул напуганным зайцем за дверь, заперся на засов, начал креститься, благодарить…
Ивашка поднялся, отряхнулся, взглянул на темный крест, успокоил разъяренного пса и они побрели восвояси.
На следующий день к старой Агафье зашла Марина Геннадьевна, врач сельского медпункта, статная сорокалетняя женщина, обаятельная и добросердечная.
Она стала вдовой несколько лет назад. Муж агроном совсем еще юной привез ее из города. Они и познакомились где-то там в своих институтах, жили, душа в душу, любили. В селе их уважали, хвалили, брали пример и даже завидовали. Но после тяжелой болезни муж скончался, оставив Марину одну, детей у них так и не было. Она долго переживала, не хотела жить, горевала. Но со временем успокоилась, оправилась от горя, заметно приободрилась. Казалось, нашла утешение для своей тонкой души. Стала посещать церковь, много читала, размышляла…
Вчера она была там, все видела и слышала. Принесла Ивашке кое-какие вещи, оставшиеся от мужа, велела бабке передать, чтоб он вечером зашел к ней подшить, подогнать остальное.
После вечерней зорьки Ванька появился у нее во дворе. Марина подоила корову, возвращалась с ведром молока, увидела его. Он подошел к ней и опустился на колени, приник лицом к пахнущей парной свежестью руке:
– Благодарен вам! Вы милосердная.
Она взволновалась, забеспокоилась чего-то, разозлилась на саму себя.
– Ого, да ты и манерам обучен? Откуда ты взялся такой, кавалер? – спросила с иронией. Тот молча выпрямился, смущенно опустил глаза. – Лучше помоги ведро донести, – он взял, потащил в дом.
Марина смотрела на него, и волна материнской нежности поднималась к горлу. У нее мог быть такой же сын... Глаза сразу намокли, слезинки скатились по щекам. Утерлась подолом и пошла вслед.
Ивашка опустил ведро на лавку, сам присел рядом. Она скрылась в закуте, гремела там тазами, ведрами. Выволокла железное корыто, поставила посреди горницы.
– Снимай свою хламиду, давай вымою тебя, пока вода горячая еще. Снимай, снимай, я не смотрю, – и вышла за дверь, принесла кипятка.
Он сидел в этом корыте, не испытывая стыда. Марина намыливала его лохматую голову, омывала чистой водой. Жесткой мочалкой терла спину с выступающими ребрами.
– Чего же отощавший такой, аль не кормит бабка? – ей было жаль его, бездомного и одинокого.
– Кормит, – было видно, как он на глазах преображается. Марина ножницами остригла, подравняла космы непослушных волос. Вытерла насухо махровым полотенцем. Умиротворенный и чистый пастушок удобно уселся на табуретке и с интересом косил взглядом в экран работающего телевизора, слушая последние новости.
Марина вынесла грязную воду, прибралась, вскипятила самовар. Потом пили чай с ватрушками и малиновым вареньем. Не было никакой неловкости, неудобства.
– Что же привело тебя в наше село? – она смотрела в его детские глаза и понимала, что человек он необычный, не нормальный какой-то.
– Я пришел учиться, – он говорил серьезно, не поднимая головы, глухим сжатым голосом.
– Чему же здесь можно научиться? – Марина искренне удивилась ответу, заинтересовалась.
– Я пришел учиться Красоте!
– Красоте? – она жалостливым взглядом смотрела на него, до конца не понимая, в своем он уме или нет. – Что же это за штука такая, Красота?
И Ванька начал говорить. Со странной для него убежденностью и весьма необычно:
– По сути это есть проявление Божественной благодати, исходящей для спасения души. Она непосредственна и многогранна. Может быть скрытой от глаз, но всегда осязаемой, чувственной. Иногда раскроется таким соцветием, таким сияющим узором, что начинает плавиться лед, а сердце омывается слезой благодарения. Видеть Прекрасное это дар, он каждому дан при рождении. Но в силу обстоятельств, а часто из-за духовной лености многие лишают себя возможности созерцать плоды Божественного творения.
Но с прозрением входит и дар видения дурного, искаженного, злого. Вот где скрывается громадное искушение, ибо узрев Красоту, человек впадает в соблазн борьбы с чуждым преломленным сознанием, желанием везде видеть гармонию и помочь другим обрести эти качества. И оказывается в сетях гордыни, уподобляется книжникам и фарисеям, теряется в прельщении. А ведь в начале пути необходимы смирение и скромность. Только развивая эти добродетели, удастся ощутить Благодать и не обольститься, а зажечь себя в поиске истины, открыть окно в мир познания Добра и Зла.
Он смолк, поникнув головой. Марина глядела на него влажными зачарованными глазами. Она мало что поняла из этих суждений, высказанных столь витиевато. Пыталась осознать услышанное, не могла поверить, что этот бродяга пастушок может выражаться столь образно.
– Давай одежду тебе подошьем, – встала, достала из шкафа стопку мужского белья. – Примерь, я посмотрю, – она делала булавками защипы в нужных местах. Присела за швейную машинку и закрутила ручку, задумалась.
– Вот ты говоришь гордыня. Отец Герасим все время пугает нас этим словом, а объяснить, что это такое не может.
– Гордыня? Гордыня мать любого греха. Ибо сказано: победи гордыню и тогда станешь богом. Бог создал людей по образу своему и подобию, дал все возможности, прежде всего свободный выбор. Никому не удалось победить гордыню, только Сын Божий смог, показал людям тропу. Но кто в силах повторить путь Спасителя? Никто, потому что лежит на человеке первородный грех, он создан таким. Учиться, вот для чего приходят люди на Землю. Быть достойными своего Учителя, верить в него и идти вперед, шагая сквозь жизненные преграды, пусть медленно, но двигаться по пути духовных испытаний. Во вселенной нет ни одного статического состояния, все, что в ней создано, бесконечно живет и развивается.
Так и души человеческие. Раз и навсегда сотворенные они совершают вроде хаотичное, но на самом деле вполне упорядоченное движение к святости, и до конца пройдя земной путь, запасают колоссальную энергию. А после оставления бренного тела с космической скоростью пронзают небеса, устремляясь к своему Создателю. Часть из них по грехам своим на некоторое время замедляет разгон, но никогда не прекращает полет. И очистившись, воссияв ослепительным блеском, неизменно продолжают движение до полного воссоединения с Божественной ипостасью.
«Откуда он все это берет? – Марина была откровенно шокирована. – Воистину юродивый!.. – она строчила, не замечая, что шов получается кривым. Мысли путались от странного несоответствия формы и содержания. – И как только он слова такие находит?» Она размышляла, а машинка все стрекотала и стрекотала.
– Удивил ты меня, Ваня. Забирай вещи и больше не ходи в грязном, приноси мне, я постираю.
Ивашка поблагодарил с сердечным поклоном и вскоре ушел. Марина выключила свет, легла в постель, но не смогла уснуть. Лежала в темноте, думая об удивительных речах, пыталась понять их загадочный смысл.
А время шло. Ванька по-прежнему пас деревенское стадо, Агафья собирала травы, делала целебные настои, варила снадобья. Марина Геннадьевна теперь часто бывала у них. Готовила ужин, стирала, а вечерами задерживалась. При свете лучин они вели интересные беседы и на многое находили ответы, пытаясь приблизиться к сокровенной духовной истине.
После отъезда митрополита иконы перестали мироточить. Герасим ничего не понимал, староста злился, касса плохо пополнялась. Вредные, все знающие старухи сразу же связали эти неприятности с приходом в храм нечестивого Ивашки. Нашептали батюшке, поделились догадками с Фаддеем Фаддеевичем, которого боялись и уважали.
Ветреной ночью к дому Агафьи подкралась длинная ломаная тень, сжимающая в руках ружье. Патрик учуял чужого, выскочил из будки. Староста вскинул охотничий карабин, прицелился. Оба ствола были заряжены патронами на медведя. Собака смотрела настороженно, гипнотизируя взглядом. Фаддеич перекрестился, шумно выдохнул и нажал курок: щелк! Осечка. Еще раз щелк!.. Опять осечка. «Да что за наваждение? Дьявол, не иначе!» – торопливо перезарядил ружье.
Патрик глухо зарычал, глянул угрожающе пристально, пронзил стрелка бешеной ненавистью. Ба-бах! Мимо. Второй раз ба-бах! – пуля рикошетом от столба с визгом ушла ввысь. Пес рванулся с безумной силой. Легко выдернул цепь и в длинном прыжке настиг пятившегося от ужаса старосту. Вмиг повалил, сомкнул клыки на вялой морщинистой шее и все сильнее сдавливал челюсти, добираясь до агонизирующей артерии.
Громко хлопнула дверь, Ивашка и Марина Геннадьевна бежали к разъяренному псу. За ними, помогая клюкой, ковыляла встревоженная Агафья. С трудом разжали Патрику пасть, оттащили подальше. Пес рвался и хрипел от ярости, пока его не закрыли в сарай. Марина тщательно осмотрела разорванное горло. К счастью артерия не была задета, и угроза для жизни миновала. Фаддеич глядел на них круглыми от перенесенного ужаса глазами. Он не верил в свое спасение, сипел сдавленно и будто раненый аспид медленно отползал в черную густую тьму.
Ванька подобрал остывающее ружье и с крутого берега зашвырнул далеко в реку.
Следующим вечером возле бабкиного дома собрались деревенские мужики. Сидели рядком на сваленных бревнах, курили, о чем-то переговаривались. Ждали Ивашку.
Тот вместе с Патриком возвращался из далеких лугов. Увидел людей, приветливо поздоровался. Мужики поднялись, отвечая вразнобой. Самый разумный и рассудительный вышел вперед, глянул пастушку в глаза:
– Ты это, слышь, зла на Фаддеича не держи. Дурной он, прости ты его, не заявляй никуда. Мы всем обществом просим, ничего он больше вам не сделает, мы уже ему мозги вправили.
Тихонько подошел отец Герасим, постоял смиренно, послушал, переминаясь с ноги на ногу.
– Да, да! – вставил. – Ты, Ваня, не бери грех на душу.
– Грех? – глаза у пастушка загорелись:
– Но что есть грех? Ведь природа греха – зло. А природа зла? Как ни странно, но природой зла является добро. Искаженное вследствии помутнения души, заброшенности Божьего дара. Гордыни. Душа живет, сокрушается, впадает в отчаяние или запредельную радость. Прельщается, страдает, омывается слезою безысходности. Восстает и бьется за свое равновесие, взывает к Божьей защите. Все это признаки души живой, стремящейся к праведности. Такая душа очищается в страданиях и грех для нее страшен. Он заставляет ее мучиться, искушаться. Но пропуская грех сквозь призму Откровения, такие души обретают иммунитет. Хоть ненадолго, но внутри все же, остаются воспоминания о том, как это мучительно и больно.
Мысли о грехе, анализ греха уже есть некое покаяние, переходящее в покаяние пред Господом. Грех страшен, но только тем, кто не делает выводов и продолжает совершать ошибки. Их души темны и беспросветны. Они настолько черны, что еще одна соринка просто не будет замечена. А главное у них нет ни малейшего желания воссиять в чистоте. Зачем, если в душе и так есть покой?
Чтоб спасти такого человека требуется удар большой силы, от которого грязь начнет отваливаться сама и душа оживет, затрепещет. Потому даются испытания, искушения и горечи. Они души светлые укрепляют, а души темные пытаются разбудить, ибо им необходимо движение и развитие. Духовный застой для человека смертельно опасен, от него обязательно идет падение в бездну.
Деревенские мужики остолбенели от пафоса бурной речи. Так у них в селе никто не выражал свои мысли. Было чудно и непривычно. Интересно.
– Ересь это и крамола! Искажение Божьего учения, – Герасим надменно и отчужденно взглянул на пастушка, высоко задрав подбородок.
– Ну-ка ты, долгогривый, давай топай к своим старухам. Их учить будешь! – мужики бесцеремонно вытолкали батюшку за ограду.
Тот ушел, обиженный. Кинулся к телефону звонить Иерониму. Пожаловался на вольнодумца, сказал, что с его появлением перестали мироточить иконы в храме, предложил немедленно предать его анафеме. Митрополит успокоил, велел понаблюдать за дерзким, но объяснил, что об отлучении говорить пока рано.
– Да на нем даже креста нет.
– Крест должен быть в душе! – отрезал владыка.
Так получилось, что местные жители стали частенько собираться на бревнах у бабки Агафьи. Теплыми летними вечерами провожая заходящее солнце, с вниманием слушали Ивашкины измышления. Задавали вопросы, удивлялись, не веря совсем на первый взгляд простым ответам. Сомневались. Особенно их волновало, почему всех людей называют рабами.
– Какие же мы рабы? – так и спросили его.
– Рабы ли вы? Да такие же, как вольные птицы, перед которыми открыты все пути, но у которых нет возможностей преодолеть земное притяжение. Как само Солнце, согревающее мир и вечно ходящее по кругу не в силах дотянуться до края галактики и обреченное угаснуть. Как вся Вселенная, беспорядочная и хаотичная, с течением времени, становящаяся определенной схемой. Вселенная бесконечная, но все равно имеющая границы, далекая и неизведанная. Все живет по законам Божьим, иначе говоря, законам природы, мироздания. В этом смысле планеты и звезды, все живое являются рабами мира создавшего нас. Но в отличие от остальных существ, живущих на Земле, человек имеет право выбора. По собственной воле творить добро или зло, есть самое важное право, данное Создателем! В этом заключается его уважение и любовь к своему лучшему творению. Человек сам решает, как ему поступить, а Господь, зная, как тот поступит, лишь корректирует последствия необдуманных решений, чтоб снизить вред, нанесенный заблудшей душой. И с помощью разных знаков направляет на путь истины.
Странно, но люди совсем не слушают голоса Духа Святого. Они, убежденные в силе знаний, собственной правоте, совершают деяния, ничуть не сверяясь с учением, и тут же попадают в лукавые сети порока. А затем рвут душу в клочья, каются и скорбят. Но хорошо еще если так. А часто и не замечают совершенных ошибок. Как жить в мире, наполненном искушениями и соблазном? Как распорядиться выбором, не прельщаясь и не оступаясь? Труднейшая задача даже человеку благоверному. Всю жизнь люди выбирают, но и в конце пути часто ошибаются. Души созданы, чтоб учиться этому, а после смерти каждый окажется в том месте, которое он выбирал земными мыслями, делами, верою своей...
Нужно внимать гласу Духа Святого, проникать в материю познания, слышать душу свою, открыться лучам истины. Чтоб впитывая благодатный нектар, ощущать энергию пространства видя божественный смысл собственного преображения. Нужно лишь сильно захотеть этого. Начать задавать самому себе вопросы, разбирать поступки, делать четкие выводы и верить, что ответ будет найден. Никогда Господь не оставит терзающиеся в поисках истины души. Так или иначе, найдет возможность приоткрыть завесу окружающую Царство Света. И вострепещет человек в благодарности к своему Создателю! Единственное, что необходимо, желание сделать правильный выбор. И вера в то, что все происходящее на земле во благо людям. Вера в то, что Бог не ошибается, а любит и всегда помогает в борьбе с искушениями. Ведь человек сам спасает свою душу, а Господь дает силы не поддаваться соблазнам, наставляет на путь истинный.
Вот когда люди начнут видеть и понимать всю красоту Божественного промысла. Великолепие сотворенного мира, восторженность любви, поэзию гармонии, святость всего сущего. Увлечение созерцанием тончайших ощущений, поражает многогранностью. Слова и мысли превращаются в причудливую мозаику, а в череде откровений возникают сочетания реальности и видений.
Незаметно подобралась осень. Мазнула багрянцем, окропила дождями, укутала желтизной стоящие в туманной дымке леса, пронеслась над колосящимися полями. Принесла обильный урожай, напоила соками отяжелевшие плоды, высушила травы, росчерками ночных комет сообщила о своем приходе.
Холодной ночью неугомонный староста вновь огородами пробирался к домику Агафьи. В руках держал бутыль с бензином и фитилем вместо пробки. Поджег тряпицу и зашвырнул на крышу ветхой старенькой избушки. Полыхнуло сразу, сильно. Языки пламени вмиг охватили кровлю, загудели, затрещали. Огонь принялся яростно пожирать рассохшиеся бревна. Фаддеич кинулся в кусты и пропал в зарослях репейника.
Ивашка с бабкой едва успели выскочить. Метались по двору, не зная за что хвататься, торопились отвязать Патрика. Соседи проснулись, прибежали, не зная чем помочь. Ничего спасти было нельзя. Дом закачался, затрещал и тут же развалился, рассыпался пылающими угольями. Агафья запричитала, вскрикнула обреченно и пала замертво.
С рассветом крест вновь озарился видением Богородицы. Но стояла она одна, без младенца Иисуса, в белых непорочных одеждах, прикрывая лицо руками и склонив сияющую в золотом нимбе голову. Казалось, Она плачет, жалея о судьбах земных. И иконы больше не мироточили.
Опять со всей округи стал съезжаться православный народ. Приехал митрополит со свитой. Службы шли, не прекращаясь ни на секунду. Славили Создателя и Невесту Его, клали поклоны, возжигали пудовые свечи, надеясь заслужить прощение. Каялись, дымом кадили, брызгали святой водой, остужая буйные головы. И молились, молились, молились…
Агафью хоронили на старом сельском кладбище. Место выбрали на горке между двумя плакучими березами. Земля здесь была песчаная, сухая, легкая будто пух. Проводить в последний путь пришли Ивашка с Патриком, Марина Геннадьевна, соседка Ильинична да три древние старухи. Отпевать покойницу никто не стал, все священники в церкви служили литургии, пели акафисты в честь явления Богородицы. Как могли, спасали свои души. До Агафьи ли им было? Тем более кудесницей считали ее…
Два мужика забили крышку. Опустили гроб и стали быстро засыпать землей. Сделали невысокий могильный холмик, установили деревянный крест. Выпили по стакану водки, помянули бабушку добром. Марина всех пригласила к себе. Накрытые к поминальной тризне столы ожидали скорбящих соседей, двери открыты настежь…
Ванька с собакой на поминки не пошли. Тихо сидели у могилы, молчаливо глядели в синеву небес. Незаметно рано подкрались осенние сумерки. В небесах зажглись звезды, взошла грустная луна, осветила кладбище холодным свечением. Патрик задрал голову и завыл пронзительно, горько, протяжно. Казалось, сама сущность тварного мира мучительно стонет от боли, эхом разлетаясь в поднебесье.
И словно отозвавшись, высоко на востоке зажглась, и стала медленно падать одиноко сияющая звезда, оставляя за собой длинный дымящийся след. Ивашка встряхнулся, приласкал пса, поклонился кресту, и они направились в сторону светящегося огоньками села.
А в храме полным ходом шла вечерняя литургия. Владыка Иероним вел службу, торжественно и громко вычитывая слова молитв. Церковь была переполнена, свечи горели ярко, потрескивая от нехватки кислорода. Митрополит в сверкающей золотом ризе и блеске алмазного креста вещал с амвона божественные откровения. Архиереи, дьяконы и остальные священники стояли в праздничных облачениях, молились истово, проникновенно.
Словно невесомая тень прошелестела внутри храма. Лампады и свечи погасли, окутались дымом. Лишь электрический свет освещал собравшихся во имя Господне. В дверях стоял Ивашка, народ неохотно расступился перед ним. Владыка обернулся, увидел пылающие глаза и вопросил, едва сдерживая праведный гнев:
– Чего тебе надобно, сын мой?
– Я не твой сын!
Иероним задохнулся:
– Чей же?
– Я Сын Божий!
Кровь ярости ударила в голову митрополита, услыхавшего дерзновенный ответ. Люди охнули от неожиданности, загомонили вразнобой.
– Ах ты!.. Ах! Уберите его, – кивнул двум рослым дьяконам. Отвернулся, продолжая службу. Ваньку схватили за руки, вытолкали взашей, обозвали…
Богородица исчезла, крест стоял одинокий, темный. Смотрел, как идут Ивашка с Патриком, выбираясь к проселочной дороге. Они шли туда, где рассветы купаются в хрустальных озерах, где сияет свет, и нет тени, где дышится легко и свободно, а облака касаются земли.
Верный пес держался рядом, не забегая вперед и не отставая, чутко улавливая шорохи увядающего мира. Они шли учиться, они шли учить. И никому не было дела до этих неведомо куда бредущих путников. Лишь Марина Геннадьевна все ждала, не гасила свет, не убирала поминальные столы.
А над селом сгущались грозовые тучи. Ослепительные молнии пронзали черное небо, раскаты грома сотрясали землю. Необычайно яркой искрящейся вспышкой озарились спящие избы. Оглушительный удар был такой силы, что наискось треснул церковный купол. И хлынул очищающий проливной дождь.
Ноябрь 2011г.
Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/