Эта книга посвящается Попову Михаилу Александровичу, профессионалу своего дела, врачу скорой неотложной помощи, моему хорошему, доброму другу, безвременно оставившему нас в тяжелый 2020 год. Вечная память. Всегда в моем сердце.

Вступление.

Осторожно ступая, оставив автомобиль на уже привычном месте, Возков оказался возле развалин здания технологического института. Размокшая от дождя земля затрудняла спуск вниз. Дважды Возков вынужден был остановиться, найдя рукой единственную опору в виде тонкой ветки тальника. В точь-точь так, как было тогда, было много лет назад, когда он и его друг Феликс обнаружили то, что изменило всю жизнь, что прежнею, что настоящую, и то, что должно изменить будущую жизнь. Только теперь ни для него одного, ни для друга Феликса, а для всех них, всех без всякого исключения.

Глухо, отрывисто стучало сердце. Трепет, пришедший в голову из дождливого сумрака, наполнял сознание, не принося с собой положенного волнения, а лишь заявляя о себе, о своем присутствии, и обозначая этим, что встреча состоится, её нельзя избежать, от неё нет нужды прятаться.

Потребовалось три минуты. От старой наполовину разрушенной стены тянуло влажностью. Битый кирпич, перемешанный с землей, позволил ногам обрести твердую опору. Оставалось закурить. Оставалось дождаться, когда, нарушая всё возможные грани реального, через ржавую металлическую дверь появится человек, с которого всё началось, человек — пророк, человек — мессия, но самое главное, — тот человек, с которым Возкову предстояло поменяться местами, предстояло занять его место, чтобы самому стать, и пророком, и миссией, и идолом нового мира, который так же, как и тогда, тридцать три года назад, находился по другую сторону старой заржавевшей двери, через проход, через еще одну дверь.

Дверь через дверь. Всего лишь небольшой промежуток, который вся жизнь, больше, стоит открыть, и он вместит в себя миллионы жизней.

Кажется, бесконечными были истекшие минуты. Кажется, остановилось само время. И необходимо всего лишь мысленно перевернуться с боку на бок, посмотреть на расположенные прямо перед глазами цифры часов, понять: еще есть целых два часа, всё сейчас происходящее сон, застрявший между прошлым и будущим, он никуда не уйдет, никогда не покинет сознание.

Если только поддаться. Если поверить влажному мареву и полностью отрешенной атмосфере.

“Нет, не сейчас, всё то, что было уже пройдено” — передернул сам себя Возков, и сразу после этого начала открываться дверь.

Кровь остановилась. Сдавило дыхание. Егор Свиридов смотрел на Возкова, без всякого удивления.  Он ожидал, он знал, он чувствовал. Только вот глаза, в них не было ничего общего с теми глазами, которые уже видел Возков, тогда еще просто Влад, тогда, когда одиннадцать прожитых лет плохо различали контрасты и нюансы скоростного потока.

 В тех глазах была доброта, умноженная на целеустремленность и уверенность, без примеси превосходства и тщеславия. Они светились малообъяснимым ликованием, в них, как в зеркале, отражалась убежденность в праведности выбранного пути. Даже в те страшные минуты, когда, наблюдая за Егором со стороны, под крышей всемогущего управления госбезопасности, видя его избитым и раздавленным, даже тогда, не было того, что предстало перед Возковым сейчас. Эти глаза, они были не просто лишены всего прежнего, они излучали противоположное. Злость и превосходство. Надменность и расчет. Время, дополнением ко всему этому. Неестественно глубокие морщины, укравшие еще десять лет. Снизу скривленный рот, потерявшая упругость кожа на щеках и шее.

— И почему-то я не удивлен нашей встрече, господин следователь — лукаво улыбаясь, произнес Свиридов, сделал он это громко, что эхо на целую секунду застряло между развалин кирпичного здания.

— Я бы удивился — ответил Возков, стараясь не выдать того, что он испытывает ощутимое внутреннее напряжение.

— Вы имели возможность удивиться во время нашей первой встречи. Я не слежу за календарем, могу предположить, что это было вчера — смех прорывался сквозь слова Свиридова.

— Позавчера, но я ожидал вас увидеть. А если удивился, то только тому, что вы заметно изменились, и я сейчас не о внешности — к Возкову стало возвращаться самообладание, пока частично, но от головы отхлынул сильный прилив жара.

— Вы проницательны, впрочем, и раньше вам было этого не занимать — произнес Свиридов, и только сейчас на его лице появились смутные тени сомнений, секунда догоняла следующую, пришла еще одна, еще одна, составляя общее, рождая неизбежную паузу.

— Теперь вы удивлены? — спросил Возков, видя, что Свиридов впал в некоторое недоумение.

—Вы, вы тот мальчишка, конечно, как я сразу не смог догадаться. Вы не Виктор Андреевич, вы его сын. Вот почему тогда наш разговор затянулся. Признаться, вам удалось поставить меня в неловкое положение — не скрывая интереса, что в голосе, что в выражение лица, говорил Свиридов.

— Всё это так, но обстоятельства изменились. Теперь мы с вами поменялись местами — четко и уверенно, заметно жёстче, произнес Возков.

— Нет, зачем вам это. Разве вам недорога память, разве вам безразлично дело вашего отца — всё более изумленно говорил Свиридов.

— А вот здесь, вы господин Свиридов ошиблись. Мне очень дорога память об отце. Мне еще дороже смысл и суть прожитых лет, и вот поэтому, сейчас мы с вами не будем делать одно дело. Ведь на это вы рассчитывали? Не самым сложным казалось вам, сделать то, что когда-то сделали сотрудники госбезопасности. Но не до конца, малость ошиблись, а может кто-то из них захотел ошибиться специально. Всё ведь частность. И для вас сейчас частное определяет больше, чем то, за что вы не пожалели собственной жизни, вместе с ней, жизни своих двенадцати последователей — как можно спокойнее говорил Возков, будучи уверенным, ощущая, что это именно то, зачем ему было необходимо оказаться здесь, зачем был необходим этот разговор.

— Нет, ничего не сможет мне помешать. Я не для того вернулся вновь, чтобы вы или кто еще открыли двери настежь — этому не бывать. Я явился не для того, чтобы умереть вновь, не для того, чтобы воскреснув, заново отправиться в небытие. Вы знаете, что это? Вы имеете об этом хоть какое-то представление?

 

Часть первая

1

Зачем было обманывать самого себя? Ведь ничего стоящего и даже хоть как-то приемлемого не получалось. Сколько ни старался, сколько ни отдавал этому занятию времени, ничего не выходило. И это терзало, мучило, и не было объяснения, каким образом появился этот превосходный роман. Написанный его почерком, в его тетрадях, в его комнате, но с одним исключением. Ему всего лишь снилось, что он работает над книгой. Снилось несколько ночей, кажется, три. Может больше, но точно, что случились эти ночи одна за другой в последней декаде сентября. Дальше необычные события уступили своё место скучной повседневности. Так пролетели две недели.

Работа, дом, в гости к родителям. После прогулки по вечернему городу, благо погода выдалась на удивление превосходной. Почти весь сентябрь было сухо и тепло. Лишь иногда, один или два дня, напоминали о себе кратковременные дожди. Затем ветер заставлял корабли чёрных туч отправиться дальше, и вновь возвращалась комфортная идиллия, которая в дневное время дополнялась хоть и скуповатым, но всё же по-осеннему ласковым солнцем.

Вот тогда, одним поздним вечером, странная книга напомнила о себе, переместившись из сна в реальность. Константин просто наткнулся на неё, уронил на пол две из пяти тетрадей, которые лежали до этого на небольшой книжной полке, слева от стола, ближе к балконной двери. Одна тетрадь раскрылась. Синие чернила аккуратно и ровно складывались в предложения, страница за страницей, вот середина, вот окончание, вот номер один, на титульном листе. И пробирающий насквозь трепет: этого не может быть, каким образом.

Дыхание сдавило в тот момент. Ладошки покрылись холодной влагой. Глаза повторяли то, что уже имело место в голове. Пришлось отложить тетрадь, чтобы попытаться осознать, прийти в себя. Но ведь отдых не мог изменить наличие факта, да и до ночи, до того момента, когда попадешь в очередной водоворот сновидений было далеко. Еще необходимо уснуть, а сейчас и здесь реальность. На кухне только что отключилась, издав щелчок, микроволновая печь. На улице, прямо под балконом, кто-то громко разговаривал. Время замерло на отметке в десять часов вечера. Понимания не было. Не было и ошибки. Почерк принадлежит ему. Тетради его. Комната его. Сон и случившееся в нем тоже имели место.

Константин какое-то время сидел на диване, смотрел на книжную полку, куда, на своё место, он вернул исписанные черновики. Прошло десять минут, к разогретому ужину он так и не прикоснулся. За окнами стало окончательно темно. Нужно было закрыть балконную дверь, так как комната стремительно наполнялась ночной прохладой, и отголоски несильного ветерка колебали, старались приоткрыть, листочки написанного им романа.

Константин вновь открыл первую тетрадь, затем бегло просмотрел остальные, и только после этого, стараясь ровнее и глубже дышать, углубился в чтение. Текст давался легко. Это лишь подтверждало: материал написан им самим. Только смутно что-то необъяснимое крутилось в голове, наплывало и исчезало, заставляя усомниться в произошедшем. Не было в подсознании базы, того из чего всё должно произрасти, а быть должна, быть на самом переднем плане.

Но поверить хотелось куда сильнее, чем отвергнуть. Пусть необходимо будет время, совсем неважно, что что-то еще, но случившееся необходимо принять. Нет никаких иных вариантов, кроме того, что наваждение выбрало его, выбрало совсем неспроста, и теперь нет никакого смысла этому противиться. Перед ним его роман. Многие действия и диалоги он уже видел, во многих из них ему довелось участвовать. Неважно, что происходило это в запредельном для понимания пространстве, данное уже не может иметь значения. Его роман в его руках. Глаза впиваются в строчки. Чувство эйфории, превосходства, порочного самолюбования наполняет душу. Успело остановиться время. Наступившая полночь не двигалась с места, а Константин не мог оторваться от собственного произведения.

Ночь пролетела незаметно. Константин отключился ко сну ближе к шести утра, когда за окнами появились звуки проезжающих мимо дома автомобилей. На какое-то время происходящее в романе переместилось в область сновидений, и теперь Константин невольно повторял пройденный материал еще раз. Только порядок усвоения изменился, теперь всё перескакивало с места на место, что-то чем-то дополнялось, менялось местами. И можно было бы принять происходящее за возможность нереализованных вариантов, а можно было подумать, что несоответствие лишь часть еще непрочитанного текста. Как бы там не было, но продолжение играло с автором. Дополнения просили изменений, роману не хотелось оставаться в подготовленной форме, ему многое не нравилось, и, черт побери, если не именно это ощущал Константин, переворачиваясь с боку на бок, вытягивая и поджимая ноги и руки. Ну, а затем всё исчезло, вернулось туда, где ему и положено быть, в тетради с серыми обложками, во власть синих чернил, и пространство, которое еще предстояло познать.

Была еще одна неделя, в течение которой полностью испортилась погода. Теперь частым гостем стал мелкий непрекращающийся дождь, зачастую смешанный с ненадежным мокрым снегом. От этого всё вокруг стало унылым и мрачным, холодным и склизким. Хорошо, что возле дома, по пути на работу, скрашивая непогоду, имелся асфальт, местами тротуарная плитка, и было всего два размытых грязью вдребезги участка, но их хватало, чтобы уделать грязью обувь, чтобы то же самое случилось с брюками. Хотя понятно, что главное заключалось не в этом, оно пряталось в самой атмосфере холодного уныния, когда осень не хочет без боя оставить свою власть наступающей зиме. А как было бы здорово, разве у кого-то может возникнуть сомнение? Нет, конечно, нет. Первые чистые дни, с обилием белоснежного, но уже не мокрого снега, когда на термометре минус пять, и ограниченное временем солнце старается подарить как можно больше своего света. Уже не так много в нем тепла, но и этого достаточно, чтобы прояснилось не только, уставшее от серости и мрака зрение, но и для того, чтобы в два раза чище и глубже стало дыхание. Чтобы тело почувствовало странный прилив сил, которому нет особого объяснения, но может из детства, с того времени, которое не ориентируется на законы сохранения тепла и внутренней энергии, а просто радуется тому, насколько хорошо здесь и сейчас.

Всё это придет. Появится чуть позже. А сейчас Константин всего лишь представлял недалекое будущее, возвращаясь от родителей к себе домой, в квартиру, которая досталась ему от бабушки, и случилось это уже четыре года назад. За это время он успел её обжить, полностью переделать под себя, успел сделать так, чтобы всё воспринималось сызнова, всё иначе и по-новому. Лишь с помощью воспоминаний можно было представить квартиру в том виде, который существовал при бабушке, еще раньше при бабушке с дедушкой, а вместе с ними, при самом Константине, которого тогда чаще именовали Костиком, и голос бабушки через открытое окно, который зовет Костика домой к ужину, очень часто находил себе место в памяти Константина.

Может не стоило ничего менять. Может лучше было оставить всё как есть и тогда ничего бы не являлось, не стучалось, но ведь простейшее говорит об обратном: дело ни в вещах, ни в интерьерах, ни в стенах, а всего лишь в памяти, в уважении и любви к этой памяти. И кто-то улыбнется: как можно любить память? Наверное нет, а вот воспоминания любить можно и очень легко это делать, они лица, они люди, они события, они всё равно, что я сам.

Странная страна ощущений. Бывает, что легкая и приятная, чистая и радостная, но вот иногда, когда наслаивается на благостный спектр что-то чужеродное, тогда сдавливает и всё видится иным. Так и сознание Константина всю эту слякотную неделю металось подобно загнанному зверю. Раздваивалось, не давало покоя. С одной стороны книга, которая не предоставляла однозначного ответа, на несформулированный вопрос: что есть что, кто и когда, я или не я, как такое случилось, ведь есть пробелы и текст не является окончательно цельным. В нем недостает несколько связующих частей. Не нужно быть гениальным редактором или автором, чтобы понять и осознать это.

Мне предлагается заполнить пустоты. Это такой вызов, такая игра, или всё же нужно дождаться знака свыше, который каким-то пока что неизвестным действием всё поставит на свои места.

Константин выбрал первый из возможных вариантов, и, как уже было упомянуто выше, ошибся. У него ничего не получалось. Слова не складывались в предложения. Вымученные фразы не становились одним целым с теми, что были придуманы ранее. Получался сплошной сумбур, временами напоминавший абракадабру. Никакого смысла, никакой связи, и всё это, несмотря на ту помощь, что оказывала уже написанная часть книги. Только продолжить, только дополнить. И в голове представлен не один вариант возможных событий, но нет, работа не спорилась. Угрюмо, с насмешкой, тикали настольные часы. Еще более надсмехалась периодически появляющаяся луна. Если было бы возможно, то Константин со всего размаху запустил в её окружность этими самыми часами, а затем бросил эту пытку, смирившись с тем, что он не имеет никакого отношения к написанию проклятого романа. Часто хотелось заплакать от бессилия. Еще чаще хотелось всё бросить, а затем ритуальным образом, сжечь зловещую рукопись, чтобы она больше никому не сумела доставить столько разочарования и противоречивых чувств.

Целая неделя, после еще два дня, а ведь не упомянутой осталась еще одна из заявленных сторон. И в те минуты Константин уверенно разделял свои мысли и действия. Книга была одной историей. Незнакомка, которую он уже много раз видел в своих снах и видениях, которую, к своему удивлению, опознал в странной рукописи, была другой историей. Если бы он знал, уничтожая на мелкие клочки очередной испорченный лист бумаги, насколько он ошибался. Всё это были звенья одной цепи, которые предстояло соединить вместе, а уже после дождаться чего-то куда большего, о чем тогда точно представления не было.

2

Сколько раз в литературе использовалось это избитое клише. Кажется, что не нашлось того, кто взялся и посчитал количество. А сколько в разговорной речи? Страшно подумать, или нет, здесь как раз всё не так печально и сложно. Просто подкралась некоторая ошибка. Перепутались произнесенные слова, которые и есть разговорная речь, и слова, оставшиеся несказанными для окружающих — они же мысли, они же мечты, они же глубокие и тайные воздыхания. Вот в них образ таинственной незнакомки, таинственного незнакомца, явление настолько распространённое, что действительно страшно подумать, и точно невозможно заняться подсчётом, потому, что нет в этом никакого смысла, потому, что ничего от этого не изменится, и в очередной раз, всё вернется на круги своя, и напрасно рассуждать о том, что современность успела избавиться от всякого присутствия романтики, — нет, не дождетесь.

 Он увидел её внезапно, молния прорезала сознание. Верилось и не верилось, скорее было ощущение, что кажется, что вот-вот и тенистый сквер поглотит, скроет явившееся видение. Ведь в этот вечер старый сквер, изменив привычному за прошедшие дни, мог похвастать удивительно хорошей погодой. Было сухо и тепло, мерещилась странная дымка от теплого воздуха, который, поднимаясь вверх, смешивался с влажностью, приходящей со стороны неподалеку находившейся реки. На лавочках было много народу. Маленькие дети играли возле своих молодых мам. Звонкий смех отчетливо был слышен через приоткрытую раму окна. Через это же небольшое отверстие в комнату проникали и многие другие звуки, которыми щедро делился с Константином старый сквер. Но этого показалось мало, и Костя вновь вышел на балкон, чтобы еще раз увидеть её, чтобы сполна насладиться вечерней безмятежностью, а после оставил балконную дверь полностью открытой. Благо было тепло. Хорошо за день прогрелась квартира, и, точно, до самой поздней ночи не захочется спать.

Странно, но увидев её, Константин лишь на минуту испытал неожиданное удивление, затем это исчезло, уступив место чему-то не то что ожидаемому, но скорее предсказуемому, тому, что должно было произойти, а спустя коротенький отрезок времени, перейти в осознание: что вот она, что так бывает, что имя этому любовь с первого взгляда. К сожалению, или напротив, но яркому эпизоду не суждено было случиться. Но имелся другой, куда более продолжительный, уже не эпизод, но не менее романтичный сценарий.

Всё, буквально всё, в ней было таким, как ему представлялось. Какой-то неизвестный и очень добрый волшебник сумел прочитать мысли, смог проникнуть в святые святых, и наяву воплотил облик девушки, о существовании которой много раз мечтал Константин. Не нужно спрашивать, где и как это происходило. Уже исходя из слова незнакомка становится понятно, что речь идет о природе явлений, которые именуются грёзами. Просто и сложно, всё одновременно. Но настолько притягательно, настолько чисто и наивно, что нельзя допустить и намека на какую-либо пошлость. И данное никогда не покажется удивительным, от того что, разве с вами было иначе? Большинство не раздумывая ответит: нет, было именно так. А спустя минуту задаст еще раз уже озвученный вопрос. Сделает это для себя, но вновь получится, что на рассмотрение всех остальных, которые вынуждены будут согласиться, даже если их не коснулось своим очарованием загадочная и манящая к себе страна грёз.

Коричневые, с янтарным оттенком, волосы девушки едва касались плеч. Притягивающие к себе выразительные глаза, отражали нежную утонченность. Константин не мог издалека разглядеть цвет глаз незнакомки, но уже сейчас точно знал, что не ошибется, что глаза девушки не удивят. Они будут мягко серыми. Выше очаровательные, длинные ресницы. Самую малость тонковатые губы, отталкивающие моментальную страсть прочь, но говорящие: спешить не нужно, нужно почувствовать, необходимо потратить время, и чем больше его будет, тем лучше, глубже.

Еще мочки ушей, которые были видны краешком, в них аккуратные золотые сережки. С ними трепетное волнение, зовущее ниже, еще ниже, к отлично обозначенному контуру груди, так как незнакомка была одета в яркое платье, что не очень сочеталось со временем года, несколько лучше с теплым вечером, и идеально подходило к тому, чтобы Константин сразу увидел девушку, чтобы его взгляд и не подумал отвлечься на что-то еще. Так и случилось.

От того показалось, что еще чуть-чуть и начнет кружиться голова. Еще три секунды, и захотелось бегом броситься на улицу, чтобы не было потеряно ни одной лишней минуты. Но сделав движение в сторону зальной комнаты, Константин остановился в проеме балконной двери. Мысли и чувства, они требовали своего, им хотелось паузы, им требовалось, пусть кратковременного, но упорядочивания. С жару в холод. Вверх и вниз. Ведь ничего нельзя испортить.

Слово, движение, взгляд, вдох, что-то пошло не так, и мгновенно исчезнет ставшая реальностью мечта. Если бы знать предназначение. Если бы быть уверенным в неизбежности. Тогда бы сразу, сшибая всё на своем пути.

Константин, взяв в руки сигарету, вернулся на балкон. Незнакомка сидела на прежнем месте. В её руках была книжка, но читать она не могла, потому что к этому времени стало заметно темнее и вот-вот должны были заработать фонари уличного освещения, которые в один миг сделают старый сквер еще более уютным. Справившись с сигаретой, Константин ощутил, что успокоился и как можно увереннее пошёл на встречу со своей мечтой. Шел медленно и при этом не пытался перебирать варианты, что было бы естественно, первых, самых важных слов. Напротив, старался отключиться от любого нервного напряжения. Прекрасно осознавая, что неуверенность в любом случае не замедлит вылезти наружу, только боялся не этого, а куда худшего, что она возьмет и не пойдет на какой-либо контакт вовсе.

Когда Константин свернул с большой дорожки на меньшую влево, когда между ними оставалось всего пару метров, незнакомка повернула голову в сторону идущего к ней Константина, улыбнулась и тут же смущено опустила глаза вниз. Сердце Константина готово было выпрыгнуть из груди. Участился пульс. Сдавило дыхание, и ноги, вместо того, чтобы приобрести дополнительную уверенность, сделались ватными. Казалось, что следующий шаг, и он начнет терять равновесие. “Почему она так посмотрела, она как будто ждала меня” Мысль промелькнула секундой, ноги всё же не подвели, а спустя секунду Константин должен был говорить. Девушка подняла глаза. Константину не удался первый слог, но он смог преодолеть, прилив сковывающего напряжения.

— Здравствуйте, я не мог не подойти.

— Почему? — очень спокойно, но при этом уверенно, спросила незнакомка.

На её лице не было какого-то особенного удивления. Интерес, да. Но никакого ощущения случившейся неожиданности. К тому же не обманул цвет её глаз, он был ровно таким, каким и представлял Константин. Всё остальное, от этого захватывало дух. И даже сейчас, когда мечта находилась в одном шаге, Константин еще до конца не мог поверить в случившееся. Казалось, что несколько предложений, всего пару минут рандеву, и проведение исчезнет. Просто, обыденно превратится в вечернюю дымку, а он останется, будет стоять напротив пустой лавочки и думать о том, что неизведанное мало чем отличается от привычного, что оно может быть не менее жестоко. Но, слава богу, опасения лишь промелькнули, а девушка произнесла, на этот раз, чуть громче:

— Меня зовут Алена. Вчера я сидела на той лавочке. Несколько раз видела вас на балконе, но вы не захотели выйти на улицу — закончив говорить, Алена указала рукой в направлении дома Константина, а сразу после этого вновь загадочно улыбнулась.

Константин ничего не мог понять. Он был поглощен её созерцанием. Голова начинала кружиться от аромата её парфюма, а глаза раз за разом искали её руки. Никогда до этого, ни разу, и даже в мыслях, Константин не имел понятия о том, насколько могут быть красивыми женские руки, как могут волновать длинные пальцы, маникюр, два тонких золотых колечка.

— Что же вы молчите? Вы ставите девушку в неловкое положение — Алена постаралась засмеяться, а её глаза, отбросив стеснение, смотрели в глаза Константина.

— Я не могу Алена. Я не могу заставить себя говорить. Я не должен так сразу, но я не видел такой красивой женщины — неуверенно, испытывая прилив неподдельного волнения, произнес Константин.

Алена смутилась, отвела глаза.

— Меня зовут Костя, и я не видел вас Алена вчера. Если бы видел, то уже вчера был бы перед вами.

— Разве? Мне показалось, что вы не сводите с меня глаз — игриво улыбалась Алена.

— Странно, но теперь не имеет значения, ведь состоялся сегодняшний вечер, и я предстал перед вами — начиная успокаиваться, произнес Константин, но еще не решался сесть рядом с Аленой на лавочку.

— Согласна, но что же вы стоите — сказала Алена.

— Да, я в оцепенении и не совсем хорошо соображаю — произнес Константин и только после этого сел на лавочку.

— Но от чего? — игриво проговорила Алена.

— Я уже сказал, но еще есть что добавить.

— Не тяните и давайте перейдем на “ты”, а то как-то неудобно — Алена выразительно посмотрела на Константина, в её очаровательных глазах мелькнула крохотная искорка.

3

— Я не видел тебя вчера, но видел до этого много раз. Прошу не принимать мои слова за бред сумасшедшего, хотя сейчас я сам сомневаюсь в собственной вменяемости — произнес Константин.

Чувство неуверенности по-прежнему сковывало. Лицо покраснело, и хорошо, что вечерний сумрак скрывал внешние проявления. Не мог изменить ситуации высокий фонарь, находящийся в пяти метрах от них. Две соседние лавочки оставались незанятыми. Пространство старого сквера незаметно опустело. Лишь две семейные пары с детьми оставались здесь, совсем неподалеку от памятника известному писателю. Они что-то живо обсуждали, иногда переходили на смех, а у самого выхода, там, где всего три метра до перекрестка, дополняемого то зеленым, то красным, то желтым светом светофора, сидел пожилой мужчина. Сидел на в точь такой же лавочке, возле правого края. Рядом с ним лежала книжка. И если бы Константин мог разглядеть, если бы захотел это сделать, если бы не было темно, просто об этом подумал, то увидел бы, что эта книжка точная копия той, что сейчас находилась возле Алены.

— Интересно, но где ты мог меня видеть — произнесла Алена.

Только по её глазам, по выражению лица, было видно, что она наперед знает ответ и сейчас спрашивает лишь для того, чтобы углубиться, последовать в эту сторону дальше.

 …Ощущение метались. Необычная игра, на которую она согласилась, чтобы выяснить природу не совсем понятного явления, оказалось не только не опасна, а, напротив, была привлекательной. И этот парень ей нравился. Высокого роста, с правильными чертами лица, с открытыми приятными глазами. Самую малость смущающийся, ровно настолько, насколько и было положено, оказавшись возле незнакомой девушки. Да, и ей их встреча не далась бы так легко, и если бы она не была готова к ней заранее, то точно повела себя иначе. Скорее, впала бы в ступор, что-то мямлила и хотела как можно скорее избавиться от неожиданно появившегося кавалера, которого приняла бы за психа или еще что хуже. А так всё было хорошо. Иногда, самую толику, забавно. Где-то чуть-чуть неуютно, но чем дальше, тем еще интереснее. Их встреча предопределена, и вот еще секунда, и он начнет говорить о том, что уже сказал тот странный мужчина, которому не поверила, отказалась. Но когда он появился в её дворе во второй раз, то сама к нему подошла и как бы невзначай напомнила ему о вчерашнем разговоре, будучи уверенной, что ничто никуда не делось, и не ошиблась в этом. Незнакомец, ласково улыбнувшись, поднял на неё свои грустные глаза и, оставив позади крохотную паузу, произнес:

 — Моя милая девочка, неужели я смогу вас обмануть. Если бы у вас не было вопроса, а у меня не было на него ответа, то не было и нашей встречи. Вам ведь очень сильно хочется узнать, где находится вторая часть той необычной книжки, над которой вы работали, и не работали, и делали это не одна, а в соавторстве с красивым молодым человеком. Разве я не прав?

— Вы способны проникнуть в мои мысли и ощущения. Мне сейчас должно быть страшно. Я должна как можно скорее броситься бежать. Но почему я не чувствую никакой опасности, почему её нет, она не исходит от вас — пробормотала Алена, стараясь самой себе объяснить своё же необычное поведение.

Всё происходящее казалось ей сном, чем-то похожим на это, но ведь нельзя было отрицать существующего. Книга была, точнее её часть. Всё там написанное было не похоже на то, что сочиняла она сама. Но от чего так сильно хотелось, чтобы текст принадлежал ей, чтобы она имела к этому самое непосредственное отношение, и когда в одну из ночей появился этот привлекательный парень, разве в тот момент всё ни встало на свои места. Жаль, что пока лишь в стране неизведанных грёз, только ведь не покидало чувство: один шаг, один день, и нереальное обретет почву, станет близким, станет таким же, как эта минута. Пусть от этого иногда становилось страшно. Чаще ощущалось волнение, с ним трепет, которые не спешили покинуть, а лишь усиливались, лишь старательно объясняли: проведение имеет своё назначение, ты и до этого касалась незримого, тогда стоит ли удивляться тому, что всё это пришло к тебе, что это стало частью твоей жизни. После этого страх начинал сдавать свои позиции. Роман требовал соединиться со своей отсутствующей частью. Схожие ощущения мучили Алену, поэтому сильно хотелось поверить незнакомому мужчине. Тем более Алена уже два раза видела, как этот мужчина здоровался, а затем разговаривал с её отцом. А человеку, который был знаком с её отцом, Алена могла доверять. Отец никогда не будет иметь знакомство, по-приятельски разговаривать, с нехорошим человеком. Ведь нет более порядочного и честного человека, чем её родной отец. Это Алена знала, к этому она привыкла еще с детства, и даже то, что когда-то характер и взгляды отца помешали её дружбе с одним парнем, затем с другим, Алена не жалела. Отец оказался прав. Сергей впоследствии попал на очень долгий срок в места не столь отдаленные. Андрей превратился в законченного дебошира и алкоголика, а от того не хотелось завидовать его жене Марине, которую Алена знала с детских лет, с которой когда-то училась в одном классе.

— Папа, а кто тот мужчина, с которым ты сегодня разговаривал возле машины — спросила Алена у отца.

— Кто, когда? — не понял Алену отец.

— Ну, пожилой, когда ты на работу с обеда поехал — уточнила Алена.

— А этот, ну, это необычная история — непонятно ответил отец и добавил к этому улыбку.

— История? Интересно — произнесла Алена.

Отец с удивлением посмотрел на дочь.

— Тебе-то какой интерес? — поинтересовался отец.

— Просто так — не зная, что ответить, произнесла Алена.

— Когда-то я учился в одном классе с одним странным парнем, звали его Егор. Только вот уже после окончания школы, спустя какое-то время, я узнал, что Егор попал в неприятную историю. Его забрали люди из управления государственной безопасности. Много об этом говорили — поведал отец.

— А этот мужчина здесь при чём? — не удержалась Алена, предчувствуя что-то необычное и странное.

— Так вот, несколько дней назад я встречаюсь с человеком очень похожим на Егора, ну, только состарившимся. К тому же он сам ко мне подошел, руку протянул.

— Вы Борис Алексеевич Богданов?

Я ответил:

— Да, это я.

— Очень похож на самого себя, на того, кто на фотографии. Только годы нас меняют, но и им до конца это не под силу — улыбаясь, произнес мужчина.

Я же остолбенел. До меня начало доходить и это казалось невозможным.

— Егор? — спросил я.

— Нет, огорчу вас Борис Алексеевич, я двоюродный брат Егора. Зовут меня Владимир Иванович. Живу я в Краснодарском крае. Очень давно не был у вас в городе. Приехал на похороны тетки, а уже затем захотел посмотреть на знакомые с детства места, где осталось столько прекрасных, детских воспоминаний. Вы, конечно, меня не помните. Я тоже припомнить не могу, но мы должны были встречаться. Вы были с Егором друзья, а я приезжал не один раз в гости к брату и к тетке Наталье — спокойно говорил Владимир Иванович.

— Да, конечно, брат близнец, точнее почти близнец. Вы были сильно похожи — вспомнил я, и теперь было совсем неудивительно, что я принял Владимира Ивановича за Егора.

— А что с братом? — робко спросил я, не ожидая услышать чего-то хорошего и не ошибся.

— Егор, к сожалению, по-прежнему в психиатрической больнице. Он ничего не помнит, никого не узнает. Не узнал и меня, когда я приходил к нему. Доктор сказал: что он временами реагировал на присутствие свой матери, моей тетки, но и то, это так, на уровне скрытых эмоций. Но тетка Наталья умерла. Поэтому, я был вынужден, приехав сюда, снять комнату. Мне сейчас даже негде остановиться, не считая гостиниц и аренды — мрачно пояснил Владимир Иванович.

— А как же квартира? — спросил я, сам не зная, зачем мне это понадобилось.

— Квартира, тетка Наталья переписала её на соседку Елену, которая ей помогала, жили рядом, постоянно общались. Еще ведь Лена с детства дружила с Егором. Ты должен её помнить — ответил Владимир Иванович.

— Помню, но давно не видел. Кажется, она попала под машину, теперь инвалид — произнес я.

— Да, поэтому, я и не стал поднимать дела, ведь единственный наследник я, и можно было бы узнать, что и как. Но я решил: пусть будет так. Тем более Елена Андреевна почти не выходит из дома — разоткровенничался Владимир Иванович.

— Наверное, правильно — произнес я, а после мы пожали друг другу руки и расстались.

Алена с отцом пили чай на кухне. Теплый вечер проникал через окно светом окошек соседних домов. Через приоткрытую форточку внутрь попадало легкое дуновение свежести. Сильно постаревшим, но от того более любимым, выглядел папа. За этим, приятным теплом вспоминалась мама и сильно в этот момент захотелось рассказать папе о том, что у его дочери так же состоялся разговор с двоюродным братом некого несчастного Егора, который касался другой темы, что никоим образом не имела отношения ни к заключенному в психушку Егору, ни к его умершей матери, ни к соседке по имени Елена.

Только в последний миг Алена передумала, а спустя десять секунд спросила:

— А почему Егором заинтересовались люди из управления госбезопасности?

— Точно не знаю, но он болтал много лишнего. Сам я тогда с ним уже почти не общался, поэтому, определенно тебе сказать не могу. Он ведь был не один, там имелась целая группа, и мне совсем непонятно, почему он оказался у психиатров, вероятно, что все они тоже. Мы же были уверены в том, что их ликвидировали, самым банальным образом. Еще он написал какую-то книжку, её затем изъяли власти. Можешь представить, что было содержанием этого литературного опуса. Я, кстати, тебе говорил о твоем увлечении — произнеся заключительные слова, отец очень серьезно посмотрел на дочь.

— Ну, папа, я пишу о любви, о драконах, о школе волшебников — умиленно произнесла Алена и в этот же момент ей почудилось: а если есть связь между странной книгой в её столе, и той, о которой сейчас рассказал папа.

— Взрослая уже девочка, а какие-то драконы, волшебники — ласково улыбнулся отец.

— Мне нравится, мне интересно — отреагировала Алена.

— Замуж тебе надо — серьезно произнес отец.

— Да, только, где мне найти жениха, который бы тебя устроил — засмеялась Алена.

— Если нормальный парень, то я только рад буду — смутившись, ответил отец.

На этом разговор закончился. Папа отправился смотреть телевизор, возмущаться вслух, разговаривая то ли с самим собой, то ли с телевизором. Алена вернулась в свою комнату. Вытащила из стола две белые, толстые тетради, на которых были изображены розовые тюльпаны. Выше них, её рукой было написано “дверь через дверь”, часть первая. На второй тетради можно было увидеть то же самое, за исключением одного, там была надпись: часть вторая.

… “Странно, что случилось, откуда у неё появился интерес. Или может обычное любопытство, тогда ничего. И можно было вовсе ничего не говорить, ограничиться ответом: не знаю, так какой-то прохожий, спросил что-то незначительное” — размышлял Борис Алексеевич, сидя возле включенного телевизора.

“Если всё это имеет какую-то связь. До сих пор неприятное ощущение, но ведь это был Егор. Зачем ему понадобилось лгать, конечно, он не знает о том, что известно мне: Владимир Иванович, он же двоюродный брат Егора, умер ровно четыре года назад, умер за месяц до того, как умерла мама, которая и сообщила мне, о том, что Володьки не стало, затем долго объясняла: кто это, что я должен помнить. Не совсем понятно было: зачем мне всё это, так просто, так случившийся факт, ведь много лет нас ничего не связывало, если бы ни Егор, если бы ни всё с ним связанное, если бы ни эти проклятые сны, что стали настоящим кошмаром, в прямом и переносном смысле, явившиеся сразу после смерти мамы. Еще Наталья Владимировна, не было на её похоронах Владимира Ивановича, и быть не могло, не было и Егора, с которым чуть позже состоялся этот странный разговор. Алена, с её ненормальным увлечением, но не было же ничего этого, никогда она не занималась литературой, сочинительством. Примерно, всё одно время, чуть больше, чуть меньше” — пелена страшного тумана накрывала сознание Бориса Алексеевича.

“Кондрашов, только он остался живым. Только он, как ни в чем не бывало, спокойно существовал, делал карьеру, во многом преуспел. Теперь он убит, при невыясненных обстоятельствах. Лишь слухи, лишь домыслы. Какой-то грабитель, случайный бедолага. Почему Егор не стал со мной разговаривать откровенно? Ведь это он убил Кондрашова. Наталья Владимировна, а что, если и её убил Егор. Но нет, она же его родная мать, она единственный близкий ему сейчас человек. И знает ли Егор о том, что я, исполнив просьбу его матери, уничтожил эти черновики. Всё в одно время. Всё, примерно, в одно время” — мрачные мысли не хотели отпустить, давили и опустошали, слишком необычно происходящее, мало реального в этом.

 

4

— Видел в нереальном мире собственных фантазий, неужели такое бывает — рассмеялась Алена, только её смех не имел в себе ничего ироничного, в нем была открытая, чистая простота.

— Сам не верил в это, но оказывается, что подобное вполне возможно, а дальше ты можешь притвориться, что поверила мне или открыто сказать: такого не бывает.

— А если я верю, по-настоящему верю — томно прошептала Алена и оказалась ближе к Константину, их тела соприкоснулись.

Константин внутренне вздрогнул, он не ожидал такого поворота событий, поэтому накрыла волна предательского напряжения, но продержалась она недолго, быстро сменившись приятным теплом, от которого веяло чем-то окончательно состоявшимся, невероятно реальным.

— Тогда я самый счастливый человек на земле, и всего от того, что мечта стала явью. Сейчас находится рядом со мной, и я ощущаю, что становлюсь раскованным, и то, что мне осталось самую малость для того, чтобы погрузиться в полное райское блаженство.

На самом деле Константин чувствовал себя несколько иначе и до райского блаженства было еще далековато. Всего на всего позади остался первый этап, конечно, важный, но ведь предстояло двигаться дальше, а вот здесь Константин начинал теряться. А что, если судьба лишь решила над ним посмеяться, что, если не будет никакого продолжения.

И в такие моменты совсем не важным выглядело то, что очень легко состоялось их знакомство, не менее легче наладился разговор, а всё от того, что, создавая будущее, в какие-то моменты необходимо использовать каждую минуту, осознавать ценность любого мгновения. Ведь именно они должны стать основой, они определяют всё то, что и произойдет в будущем. Но в какой степени? Но на долго ли? Может сумма усилий будет равна одному году. Может случиться всего один месяц. А возможно, что неделя. Небольшая, длинной в семь дней, от понедельника до понедельника. Вполне может быть. Но ведь бывает и иначе. Целая жизнь. Огромное количество времени будет отпущено, станет возможным, благодаря вот этим нескольким дням, нескольким часам.

Об этом думал Константин, ожидая реакции на свои слова от Алены. Алена не торопилась, она пару раз улыбнулась, посмотрев на Костю, несколько раз обвела взглядом окончательно опустевшее пространство старого сквера.

— Есть ли мне место в твоем райском блаженстве? — спросила Алена кротко, намеренно изобразив умиленную гримасу, которая уже во второй раз обозначала, что ответ известен и лишь хочется небольшого, но очень важного, чтобы Костя говорил ей комплименты, чтобы открыто признавался в том, что хочется услышать.

— Ты сама знаешь ответ — пристально смотря Алене в глаза, произнес Константин.

— Не передумаешь? — игриво спросила Алена.

— Я нет, а ты? — ответил Константин.

— Это зависит от тебя — засмеялась Алена.

— Ну, тогда всё в порядке — наиграно выдохнул Константин.

— Расскажи о себе — ласково проговорила Алена и, проявив инициативу, нашла своей ладошкой ладонь Кости.

Сердце Константина забилось быстрее. Приятное тепло начало наполнять каждую клеточку тела.

— А что бы ты хотела знать? — произнес Константин, не зная с чего начать.

— Чем занимаешься, например — уточнила Алена.

— Работаю, бываю дома, о тебе думаю, иногда сочиняю никому ненужные рассказы — ответил Константин.

— Ты меня видел во сне или придумал в своём воображении, может я стала героиней одного из твоих творений? — спросила Алена, после чего повернулась в сторону, стараясь глазами обнаружить того самого странного мужчину, который сидел на лавочке, возле выхода из сквера, но его не было.

— И там, и так, еще я узнал тебя на страницах необычной книги, и не поверишь, случилось это уже после того, как я с тобой заочно познакомился — не испытывая ожидаемого волнения, произнес Константин и тут же прижался к Алене ближе, она выразительно на него посмотрела, но не стала отказываться от более плотного контакта.

— И всё же получается, что ты меня придумал — улыбаясь, прикоснувшись щекой к щеке Кости, проговорила Алена.

— Да, но не совсем, потому что я был уверен в том, что ты существуешь, что ты где-то рядом со мной, что ты ищешь меня, как и я тебя — испытывая прилив сильного возбуждения, несколько неуверенным голосом, куда более томно проговорил Константин, и казалось, что еще одно мгновение, еще несколько слов, и их губы обязательно соприкоснутся, но предвидение всё же забежало несколько вперед, потому, Алена вместо того, чтобы поддаться встречному порыву, лишь произнесла.

— Я тебя хотела найти, наши желания совпали, но если бы ни один человек, то ничего бы у нас не вышло.

— Какой человек? — не скрывая удивления, спросил Константин.

Но Алена не ответила на вопрос, произнеся.

— Ты говорил, что пишешь рассказы.

— Я, да, рассказы небольшие, для себя по большей части — ответил Константин.

— Что ты стесняешься, я страдаю тем же самым пороком, безрезультатно, но, не теряя надежды — улыбнулась Алена.

— Правда?! — с неподдельным восторгом отреагировал Константин.

— Да, о любви, о драконах — с придыханием произнесла Алена.

Константин хотел сказать: здорово, но не успел, Алена раньше добавила к сказанному.

— Значит, ты прочитал обо мне на страницах чужой книги, и кто автор?

— Ты не поверишь, но мне думалось, что автор — это я — начал Константин.

У Алены на секунду приостановилось дыхание, хотя к этому моменту она уже должна была понимать, что всё, что говорил странный мужчина, брат Егора, не является вымыслом. Но всё же, когда перешли непосредственно к книге, то интрига усилилась кратно. И вот оставался один маленький шаг.

— Как понять думалось? — прошептала Алена.

— Это очень странная история. Никогда до этого я не сталкивался с чем-то подобным — вторя шепоту Алены, произнес Константин.

Алене уже не терпелось поведать о своем опыте общения с книгой, этим помочь Косте дополнить то, о чем он сейчас говорит.

— Ты её писал, и в тоже время не писал, но в какой-то момент всё это стало реальным фактом и очень захотелось поверить, что всё написанное там принадлежит тебе — тихо произнесла Алена.

Костя кивнул головой.

— Еще эта книга, она часть моего сознания, она у меня внутри, но в тоже время бывает навязчивое ощущение, что она не имеет ко мне никакого отношения — дополнил Константин.

— И еще она неполная, не хватает несколько частей — сказала Алена.

 На улице к тому времени уже вступил в свои права поздний вечер. Алена начала зябнуть, еще крепче прижалась к Косте. Видя, что Алене холодно, Константин снял с себя кофту и протянул её Алене.

— Нет, ты представляешь, как я буду выглядеть — возразила Алена.

— Уже темно, никто кроме меня тебя не увидит, а для меня ты не можешь выглядеть плохо.

Алена согласилась. Кофта была ей велика, не сочеталась с платьем, но сразу стало теплее.

— Откуда ты знаешь об этом? — до конца не понимая сути, спросил Костя, вернувшись к тому, что не могло остаться неоконченным — Действительно ведь не хватает — продолжил Костя, почувствовав присутствие некого озноба, то, что виделось лишь романтическим волшебством неожиданно расширилось, потянуло за собой, но не испугало, а, напротив, еще сильнее заставило почувствовать присутствие магии, которая уже не только случайное счастье от её близкого дыхания, их скорого откровения, но и общая, объединяющая тайна. И точно, что этого нельзя было не почувствовать. Разве можно было отказать вечеру, в стремлении создать совершенное чудо. Прошел всего час, оно явилось, оно стало общим прикосновением.

— У меня всё то же самое и от того нам было суждено встретиться — произнесла Алена.

— У тебя недостающая часть этой странной книги? — спросил Константин.

— Да, только почему ты называешь её странной. Мне кажется, что она, скорее, волшебная. Ты же читал её, и там описан наш с тобой мир, но в другом измерении, там то, что должно произойти с нами, стать нашим. А самое удивительное, не создается ощущения обыкновенного вымысла, как бы, это не имеет отношения к привычной фантастике.

 Алена говорила очень тихо, чтобы никто не мог услышать, хотя возле них и так никого не было. Костя глубоко и чисто дышал, уже в какой раз понимая: счастье состоялось, оно здесь, оно сделало всё вокруг себя иным. Таким, что обычный взгляд получил возможность проникать сквозь время, что самое привычное слово уже не слово, а часть гениальной поэмы, и так всё, и так во всём. Огромная вселенная, в которой на самом центральном месте он и Алена, с ними не раскрытая тайна, за ней еще большее таинство, именуемое одним словом, но не для никого не секрет, что это слово может вместить в себя ни только поэму, ни только роман, ни только этот таинственный вечер — оно может стать всем, оно иногда больше, чем жизнь — имя ей любовь.

— Ты думаешь, что этот мир существует. Неужели у тебя такие же ощущения, что и у меня — произнес Константин.

— Я думаю, что всего лишь нужно открыть где-то спрятанную дверь, которая рядом с нами, совсем недалеко от нас — утвердительно ответила Алена.

— Действительно, что может быть проще, и мы обязательно отыщем эту дверь — согласился с Аленой Константин.

Ему верилось и не верилось. Ощущение всё еще пытались обмануть, и в тоже время, нельзя было скрыть присутствия предельно близкой истины.

— Я видел тебя в книге. Я представил тебя раньше. Но как ты отыскала меня? Ведь если бы ты не пришла, сколько времени бы я тебя искал — Константин произнес то, о чем хотел спросить раньше.

— Один человек помог нам, я уже упоминала об этом — начала Алена, но Костя вмешался.

—Да, помню, посторонний человек? — спросил Константин.

— Ну, да, если бы не он, то мы могли еще долго не узнать друг о друге — мило улыбалась Алена.

— А ты меня не видела? Я думаю, что в твоей половине обязательно должно быть что-то обо мне — несколько напряженно спросил Константин.

— Есть о тебе, и тебя я прекрасно представляла, знала, как ты будешь выглядеть — лицо Алены не изменилось, она так же, как и пару минут назад, испытывала наслаждение от слов, от собственных теплых ощущений, от присутствия Кости рядом — Но я понятия не имела, где тебя искать — добавила Алена, а Константину стало на секундочку стыдно за свой первый вопрос, ведь он и сам понятия не имел, где и как искать Алену, и, если бы она не нашла его сама.

— Он сказал тебе, где ты можешь меня увидеть? — спросил Константин.

— Да, он мне рассказал о том, что ты существуешь, о том, что есть вторая часть книги, и о том, что мы с тобой написали эту книгу совместно — пояснила Алена.

— Чудесно, но откуда ему обо всем этом известно — как бы отвлеченно произнес Константин.

— Он сказал: об этом позже расскажу — просто ответила Алена.

— Это означает, что мы еще встретимся, если я правильно понял — стараясь соответствовать интонации Алены, проговорил Константин.

— Я думаю, что да. Нельзя подобное истолковать иначе — рассмеялась Алена.

— А как он выглядел, интересно, может я его тоже встречал — произнес Константин.

— Он пожилой, при этом красивый мужчина, еще степенный такой — с наигранной серьёзностью сказала Алена.

—Но это мало, о чем мне говорит — улыбнулся Константин.

— Особых примет не заметила — прошептала Алена.

— А имени моего он не назвал? — тоже шепотом произнес Константин.

— Нет, но он тебя знает, даже если ты его не видел — произнесла Алена.

— Вполне может быть, что я его видел — предположил Константин.

— Может, но он мне предложил с тобой познакомиться, он уверил меня, что ты меня ждешь, ищешь меня — шептала Алена.

— Сущая правда, он был прав, он знал, о чем говорил — Костя своими губами начал искать губы Алены, она не замедлила откликнуться на его инициативу, оборвавшаяся секунда превратилась в долгий, страстный поцелуй.

5

— Проводи меня домой — попросила Алена.

— Тебя не потеряли, а то мы засиделись допоздна и не заметили этого — улыбнулся Костя.

— Папа сегодня на работе в ночь, поэтому никто меня не схватится — ответила Алена.

— Ну, тогда, ладно — сказал Костя, сразу после этого поднялся на ноги, хотел протянуть руку Алене, но его отвлек посторонний шум.

Костя повернул голову на звук и увидел, что с другой стороны, с дальнего входа в сквер, появились двое мужчин, один, из которых, транспортировал другого, поскольку его товарищ был мертвецки пьян.

— Так мы идем? — напомнила Алена.

— Да, сейчас, конечно — ответил Костя, повернувшись к Алене, но тут же вновь отвлекся навстречу идущим, что-то притягивало, что-то совершенно необъяснимое, пришедшее из ниоткуда, а парочка припозднившихся незнакомцев, к этому моменту уже оказалась прямо посередине центрального пятачка, возле памятника знаменитому писателю. Второй, тот, что был в невменяемом состоянии, не причинял особых неудобств тому, кто был первым и был значительно моложе — это можно было разглядеть, несмотря на полностью сгустившуюся темноту. Этот первый лишь аккуратно направлял пьяного, иногда заставлял тормозить, чтобы не увеличивалась скорость, которая мешала размеренности движения, и второй участник начинал терять заданный курс, его заносило в стороны, он начинал выпадать вперед, опережая свое тело, своего сопровождающего.

— Это еще кто? — спросила Алена, незаметно оказавшись рядом с Константином.

— А я почем знаю — честно признался Костя, подумав о том, что Алена неправильно выразилась: так как будто они ждали кого-то, а появились те, кого они никак не ожидали.

— Мы пойдем, уже настоящая ночь наступила — произнесла Алена, и вновь Константину показалось: что-то не то, не может ночь быть игрушечной.

— Пойдем — согласился Костя, его рука нашла руку Алены, но в этот миг случилось неожиданное.

— Подождите, не уходите — произнес молодой мужчина, тот самый, который помогал пьяному товарищу.

Алена с Костей многозначительно переглянулись.

— Вы к нам обращаетесь? — спросила Алена.

— Да, здесь помимо вас никого нет — спокойным, даже приятным, голосом ответил молодой мужчина.

— Чем мы вам можем помочь? — спросил Костя, полагая, что он обязан вести разговор, а не Алена.

— Мне нужно отойти на несколько минут по малой нужде, но я не могу оставить Феликса Эдуардовича без присмотра, даже на секунду — попросил незнакомец — Кстати, меня зовут Дмитрий — добавил к сказанному Дмитрий и тут же по-свойски протянул руку Константину, а секунду спустя таким же образом поздоровался с Аленой.

— Костя — представился Константин.

— Я Алена — добавив необязательное местоимение, представилась Алена.

— Очень приятно — очень учтиво отреагировал Дмитрий.

— Так я отойду? — продолжил Дмитрий.

— Но, только недолго, и вы можете сделать это за ближайшими кустами, не нужно особо удаляться — улыбаясь, предложила Алена.

— Нет, я так не могу, я вот, буквально, к вот этим строениям — смутившись не согласился Дмитрий.

— А что с вашим спутником? — спросил Костя.

Дмитрий уже успел сделать шаг в сторону, но вынужден был остановиться.

— Он не пьян, вы неправильно поняли — произнес Дмитрий, хотя Костя и Алена не определяли состояние спутника Дмитрия, как пьяного.

Алена открыла рот, ей хотелось, чтобы Дмитрий более подробно пояснил состояние своего друга, если последний не пьян, но Дмитрий мгновенно скрылся из виду, а его товарищ по имени Феликс Эдуардович сидел на лавочке. Голова была опущена вниз, кажется, что он окончательно отключился, может даже больше, от этого Алена произнесла: — Такое ощущение, что он умер.

— Нет, но пьяным он не выглядит — произнес Константин, стараясь более внимательно рассмотреть лицо Феликса Эдуардовича.

— Да, страшноватый вид у этого мужчины — резюмировала Алена и не испытывая страха близко подошла к Феликсу Эдуардовичу, который сидел в виде каменного изваяния.

На нем был черный, дорогой костюм. Под пиджаком белая рубашка, на шее галстук, и Алена безрезультатно пыталась точно определить оттенок мужского аксессуара. На ногах черные туфли, а правая рука выделялась присутствием золотого кольца и крупной печатки. Возраст Феликса Эдуардовича можно было определить между сорок пять и пятьдесят лет. Стрижка была короткой. Волосы не скрывали заметной седины, и еще несколько оттопыривались уши. Само же лицо ничем особенным не выделялось. К тому же глаза Феликса были закрыты, а всем известно, что глаза не только зеркало души, но определяющая часть индивидуального облика человека, его особая неповторимость. А так; нос, рот, губы, ресницы, подбородок — всё усреднено, всё приемлемо, без каких-то изъянов.

— Кажется, он все-таки не дышит — неуверенно произнесла Алена, а после взяла рукой запястье Феликса Эдуардовича, пытаясь нащупать пульс.

Но из этого ничего не выходило.

— Только этого не хватало — не скрывая недовольства, произнес Константин.

— История — отвлеченно проговорила Алена.

— Пусти — сказал Костя и сам оказался возле Феликса Эдуардовича, но выяснить, мертв или жив последний, Косте не удалось, поскольку из темноты появился Дмитрий.

— Ваш товарищ, кажется, умер — сразу выпалила Алена.

— Или потерял сознание — предложил другой вариант Константин.

— Он отключился, я боялся именно этого, но времени у меня не хватило — пояснил Дмитрий, а после поочередно посмотрел на Алену и Костю.

— У вас очень красивая девушка — следом произнес Дмитрий, обратившись непосредственно к Косте.

— Извините, но это правда, вы очень красивая — теперь Дмитрий обращался к Алене, благо они стояли рядом, на расстоянии пары шагов друг от друга, возле ничего не подозревающего Феликса Эдуардовича.

— Спасибо — прошептала Алена, Костя не мог не обратить внимания на то, что Алене понравился быстрый и открытый комплимент, в отличие от него самого, жгучей иглой кольнуло чувство скорой ревности.

— От чего он отключился? — спросил Костя, после того, как Дмитрий закончил безуспешно трясти Феликса Эдуардовича за плечо.

— Это всё таблетки. Я не знаю, каким образом это происходит, но иногда он впадает в такое состояние. Вроде принимает привычную дозу, а результат получается не очень хорошим — обстоятельно и при этом довольно беззаботно рассказал Дмитрий.

— Но надо же срочно обратиться к врачу, если препарат дает настолько яркий и ненормальный, побочный эффект — не удержавшись, вмешалась Алена.

— Я за него не могу обратиться, а ему уже говорили по этому поводу, и не один раз — отреагировал, на слова Алены, Дмитрий.

— Может он принимает что-то наркотическое и без всякого участия врача — предположил Константин.

— Нет, не беспокойтесь, никаких наркотиков, там что-то вроде антидепрессантов — вновь не согласился Дмитрий.

— Вам нужно вызвать такси. У вас есть деньги? — предложила и спросила Алена.

— Нет, ни в коем случае, если вы приняли его за мертвого, то, что может прийти в голову таксисту — на этот раз голос Дмитрия звучал тревожно.

— Тогда позвоните кому-нибудь из знакомых — не унималась Алена.

— Уже очень поздно, да и некому, если навскидку — еще более тревожно, с заметным беспокойством, отреагировал Дмитрий.

 

… — Андрей, что там у тебя. Он вошел с ними в контакт? Что Феликс, мать его — в телефоне Андрея Камышова раздался нервный и напряженный голос Возкова.

— Всё хорошо, Владислав Викторович, Димка своего не упустит — бодро ответил Камышов.

— Феликс что, ты не ответил — продолжил Возков, но после первого ответа Камышова, он мгновенно успокоился: всё идет нормально, должно быть нормально.

— Он отключился, а Свиридов ушел, как мы и предполагали — доложил Камышов.

— Ты видел, как он исчез? — спросил Возков, уже куда более спокойным тоном.

— Нет, виноват, Владислав Викторович — ответил Камышов.

— Ничего страшного, продолжай наблюдение, вплоть до квартиры. Если что пойдет не так, то сразу сообщай мне. Я возьму процесс в свои руки — произнес Возков.

Ничем неприметный автомобиль белого цвета стоял, спрятавшись в тени двух кленов, сразу за перекрестком, на расстоянии десяти метров от светофора. За рулем сидел крупный мужчина в темной кофте, которая полностью сливалась с такого же цвета автомобильными чехлами, что находились на сидениях авто. Уже более двух часов мужчина внимательно наблюдал, сначала за Аленой, затем за внезапно появившимся Егором Свиридовым, после за ними обоими, плюс еще один объект на балконе четырехэтажного старого здания, а в довершение, за всей странной троицей.

Постоянно на связь выходил непосредственный руководитель, и Андрей Камышов точно и обстоятельно докладывал обстановку. В какой-то момент ситуация стала выходить из-под контроля. Поскольку, время истекало, вот-вот эти двое влюбленных, поспешат ретироваться, а Димы с Феликсом всё не было.

Прошло еще пять минут. Парень поднялся на ноги. Камышов приготовился. Но только он собрался покинуть свой наблюдательный пост, чтобы задержать влюбленных, как появился Дима, транспортирующий еле живого Феликса Эдуардовича. Камышов выдохнул с облегчением: всё идет по плану. Хотя сути этого плана он не понимал. Единственное, что приходило в голову: так лучше, всех сразу, вместе, а не по-отдельности.

6

— В любом случае, нужно что-то делать — пробурчал Костя.

— Да, вот если бы вы мне помогли. Я не остался бы в долгу — тихо произнес Дима.

— Мы-то чем можем помочь? — спросила Алена.

— Вас Алена не может испортить даже эта кофта, которую вам одолжил Константин — вместо ответа на прямой вопрос, произнес Дима.

— Неужели — проворковала Алена.

— Так чем мы можем помочь? — на этот раз тот же вопрос был озвучен Костей.

— Я не довел его совсем чуть-чуть. Он живет неподалеку, отсюда всего триста метров, может и меньше — пояснил Дима, и с надеждой на понимание, смотрел на Алену и Костю, но они молчали.

— Я очень вас прошу, мне сильно повезло, что встретил вас, ведь на улице ночь, и совсем никого могло не быть.

Отказаться было неудобно. Голос Димы, выражение его лица, даже движения и жесты, располагали к себе, проникали положительным и вызывали откровенное ощущение сочувствия. Еще десять минут назад совершенно незнакомый человек, сейчас, самым странным образом, виделся чуть ли ни одним из старинных приятелей, с которым давно не виделись, а встретились внезапно, невзначай, и такое стечение обстоятельств, но как можно проигнорировать просьбу, как можно проявить черствость.

— Под руки его потащим? — спросил Костя.

Лицо Димы расплылось в благодарной улыбке.

— Да, не много усилий, а после я угощу вас прекрасным вином, если хотите, то великолепным коньяком. Конечно, закуска. Мы поговорим, мы ближе познакомимся Сегодня обольстительно волшебная ночь, теплая, располагающая к себе.

Странно, но последние слова зачеркнули остатки сомнений, и правда, изумительный вечер, следом должна быть волшебная ночь.

Обозначенные Димой триста метров дались нелегко. Несколько раз останавливались. Постоянно оглядывались по сторонам, и со слов Димы, больше всего опасались появления автомобиля полиции. Но, славу богу, полицейские в эти минуты патрулировали другие улицы и переулки, а Костя, Дима, Алена, с нагрузкой в виде Феликса Эдуардовича, оказались возле кирпичного пятиэтажного дома, являющегося довольно современным строением, рядом с которым имелось несколько чем-то похожих домов близнецов, которые совместными усилиями создавали что-то вроде небольшого, уютного, элитного уголка, совсем рядом с одним из центральных проспектов, но спрятавшись, окутавшись в полное умиротворенное, и заслуженное стоимостью, спокойствие.

На въезде во двор имелся шлагбаум. Весь периметр внутренней территории ярко освещался несколькими прожекторами. Компания нечаянных приятелей, преодолев пространство двора, оказалась возле самого крайнего подъезда, где пришлось остановиться, чтобы передохнув, начать подъем на верхний, пятый этаж.

— Лифт не работает, что-то случилось, обещали ведь в ближайшее время исправить — осведомленно произнес Дима, это добавляло солидности, и точно не оставляло сомнений в том, что Дима не чужой человек Феликсу Эдуардовичу, а, напротив, очень близкий, хорошо знакомый.

— Беда по одной не ходит — пошутила Алена.

— Ты о чем? — не понял Костя.

— Я о том, что касается Феликса Эдуардовича — ответила Алена.

— Да уж, такой вот день — невнятно произнес Дима.

— Время сколько? — спросил у Димы Костя, когда они готовы были начать последний этап транспортировки Феликса Эдуардовича.

— Почти час ночи — ответил Дима.

Квартира не подвела. Просторный коридор был необычно длинным, и если бы не включился маленький, настенный светильник, расположенный в том месте, где коридор расходился в две разные стороны, то можно было бы подумать, что этому темному проходу нет предела. Одна стена, ограждающая пространство коридора, была глухой, а вот противоположная, имела дверные проемы, один, что ближе вёл в большую, даже на первый взгляд, кухню, второй, что располагался дальше, открывал проем в гостиную, именно в её периметре оказались Дима и Костя, положив, на расположенный вдоль ближней стены диван, Феликса Эдуардовича.

— Ну, вот и всё, спасибо огромное, но не спасибо единым — улыбнулся Дима — Пойдемте на кухню, хочу угостить вас, и не отпущу отсюда, пока это ни произойдет — добавил Дима.

Алена с Костей многозначительно переглянулись, но отказываться не стали. На дворе ночь. Торопиться точно не нужно, тем более истекшая пятница уже успела оставить своё место субботе, а значит, время, чтобы выспаться и отдохнуть будет предостаточно.

— Я хочу выпить за наше неожиданное и странное знакомство — предложил Дима, поднявшись из-за стола, за которым, к этому времени, они все успели разместиться.

Алена сидела рядом с Костей, Дима напротив них. Стол выдвинули на середину. Большое окно, что за спиной Алены и Кости, было зашторено. Мягкий, приятный свет наполнял пространство помещения, волнующим рубиновым цветом переливаясь в хрустальных бокалах. На столе помимо открытой бутылки, имелась еще одна запасная. Рядом с ней нехитрая закуска в виде фруктов, колбасы и сыра

 Странными бывают обстоятельства, которые предлагает нам наш жизненный путь. Люди не имеет друг о друге никакого понятия, живут своей жизнью, занимаются тем, к чему привыкли, общаются с теми, кого давно знают, и даже не подозревают о том, что в один прекрасный день судьба преподнесет сюрприз, сможет всё поставить с ног на голову, и случится новая неожиданная встреча. Следом за которой изменится вся жизнь, всё станет иным, куда более интересным и лучшим. Нельзя отвергать вызовы. Нельзя отказывать себе, узнать, приобрести, почувствовать.

Казалось, что Дима может говорить бесконечно. К тому же в его словах было что-то не так. Всё о чём он говорил состоялось, но он не имеет к этому никакого отношения. Всё это принадлежит им двоим, это их вызов, их приобретение, с которым начало нового этапа, куда более лучшего, цельного, успешного. А ему они всего лишь помогли доставить до дому больного товарища, ничего в этом нет особенного. Почему он говорит столь странные, пафосные мысли вслух — вот именно такой набор размышлений и сопоставлений крутился в головах, что Кости, что Алены. Еще нужно отметить, что в сознание Кости странные несоответствия занимали всё же значительно больше места, чем в голове Алены, но всё же это было обоюдным, может от того они, нежно улыбнувшись, переглянулись.

— Давайте выпьем за чудесное событие — произнесла Алена, уже в какой раз глянула на Костю, улыбнулась Диме.

— Невероятное событие, если я не ошибаюсь — странно, но страстно, поддержал Дима.

Соприкоснулись изделия из хрусталя. В истории осталась первая порция, воистину превосходного, вина.

“Познакомься с ними получше, войди в доверие. Они должны видеть в нас друзей, не врагов. Действуй смело, заинтересуй, подготовь их. Тем более Феликс, на наше счастье, как раз соответствует нужному в нашем деле контексту” — отчетливо звучали в памяти Димы слова Возкова.

— Я уже представился, но сделаю это еще раз, в полном объеме: меня зовут Стрелков Дмитрий Владимирович, я помощник, доверенное лицо Феликса Эдуардовича Вишневского, да, того самого, который сейчас отдыхает в соседней комнате — произнес Дима и во второй раз наполнил бокалы вином.

— Очень приятно — произнесла Алена.

— Мне тоже — добавил Костя.

— А вы чем занимаетесь? — спросил Дима.

— Подождите, Вишневский, а это не тот самый Вишневский, ну, хозяин издательского дома “Время” — спросила Алена, её красивые глаза смотрели на Диму, с нескрываемым желанием услышать положительный ответ.

Костя ощутил что-то похожее на первые зачатки ревности, слишком красива была Алена, слишком сильно, наполненная дурманом чувств, кружилась голова, а Дима ответил с гордостью: — Да, это он и есть.

Алена широко улыбнулась. Поправила свалившуюся на лоб прядь волос. После чего произнесла неуверенно, но при этом в её глазах сверкали притягательные искорки всё углубляющегося ощущения совершенного счастья.

— Я думала, что человек такого масштаба, должен проживать в большом загородном доме, в одном из элитных поселков.

— Всё верно, и Феликс Эдуардович имеет не просто отдельный загородный дом, а настоящий замок, в одном из поселков для богачей. Квартира же, ну, это так, для особых случаев — пояснил Дима, при этом его лицо светилось благодушием и отличным настроением.

“Как же хорошо всё складывается. Кто бы мог подумать” — думал Дима, переводя глаза с Алены на Костю.

— Так вы не сказали, чем занимаетесь — вернулся назад Дима.

— Мы по адресу, и теперь вы будете обязаны нас отблагодарить, и не только вином и сыром — засмеялась Алена.

— Конечно, какие могут быть вопросы. Я думаю, что многое возможно, даже то, о чем вы сейчас не имеете никакого представления — загадочно улыбался Дима.

— Я пишу романы. Костя тоже литератор. Неужели вы нам не поможете? — ласково, заигрывая, говорила Алена, не сводя глаз с Димы.

— Уверен, что Феликс Эдуардович, когда придет в себя, то сам захочет вас отблагодарить. Да, и мы в стороне не останемся — произнес Дима, и последнее из сказанного показалось Косте странным, но он не решился озвучить: кто это мы.

— Так что можете считать, что контракты у вас в кармане, что издание ваших творений уже состоялось. Правда, размеры тиража, условия, здесь я не имею компетенции, но в остальном, будьте уверены — очень легко, не моргнув глазом, говорил Дима, следом за этим, содержимое бокалов отправилось по назначению. Алена почувствовала приятную волну легкого опьянения. Не особо практикующий в употреблении спиртного Костя, чувствовал схожие с Аленой ощущения. А Дима наполнил посуду в третий раз.

— Если всё это правда, то я должен, уже не поверить в чудо, а должен с ним смириться. Разве можно было подумать, что в моем жизненном календаре предусмотрен такой волшебный день — вслух озвучил свои мысли Костя, ему хотелось обнять Алену за плечи, чуточку этому мешал находящийся рядом Дима, но спустя всего несколько секунд, Костя всё же проделал задуманное. Алена не стала противиться, и еще большее тепло, смешанное с выпитым вином, дурманило голову, переходя в позывы увеличивающегося возбуждения.

 Сильная и страстная палитра чувств кружилась не в воображении, она вылезла наружу, стала частью пространства, между Костей и Аленой. Нельзя было не ощутить. Нельзя было не почувствовать. И играющие искрами глаза Алены трепетно подтверждали существование, обретенной в реальности магии.

— Надо посмотреть, что там Феликс Эдуардович — спохватилась Алена.

Они ведь и вправду как-то забыли о том, что находятся в квартире Феликса Эдуардовича, и о том, что он лежит без движения, в соседней комнате, в нескольких метрах от них.

— Нормально всё с ним, такое уже не в первый раз. Через несколько часов он проснется, правда, плохо будет помнить о том, как отключился, как оказался дома — спокойно отреагировал Дима.

— Точно? — спросил Костя, не от того, что у него возникли какие-то сомнения, а лишь от того, что нужно было как-то отреагировать, проявить участие.

— Пойдем, посмотрим — беззаботно произнес Дима.

Предложение было принято, и подвыпившая компания отправилась в соседнюю комнату. Феликс Эдуардович не изменил своего положения. Кажется, что он даже не шелохнулся. Нет, не кажется, он точно оставался в неизменной позе, напоминая труп. На лице лишь не хватало синеватого оттенка, а так вполне бы сгодился за мертвеца.

— Всё же странное состояние у Феликса Эдуардовича. Я бы всё же вызвала скорую помощь — произнесла Алена.

— Нет, ни в коем случае, это сильно не понравится самому Феликсу Эдуардовичу. Уже была схожая ситуация — несколько театрально проговорил Дима.

Спорить с ним никто не собирался. Алена и Костя лишь многозначительно переглянулись.

— Давайте наконец-то покончим с бутылкой вина — предложил Дима.

7

Прошел час. Вторая бутылка, с дорогим вином, потеряла в объеме ровно половину содержимого. Алена сильно захмелела. Приятная, легкая эйфория наполняла голову, хотелось смеяться над каждой произнесенной глупостью. Куда-то очень далеко улетучились любые намеки на возможную тревогу. Казалось, что весь мир сумел уместиться в пространство незнакомой кухни. Всё мысли, любые понятие, привычные штампы, возможные идеи, и даже сладость самых лучших воспоминаний — все это стало частью происходящего здесь и сейчас. Закрылись двери. Доступнее стали образы. Незримая пелена сокращала пространство, и всего в одном шаге находилось ощущение полного, уже безвозвратного счастья, которое не стоит торопить, оно само сделает то, зачем явилось. Ладонь, уже в какой раз, нашла ладонь Кости. Общее тепло сокращало расстояние до неприличного. Более тусклым показался электрический свет.

— Мне необходимо вас покинуть, всего на полчаса, может меньше — неожиданно произнес Дима, Костя отстранился от поглощения Алены глазами, повернулся в сторону Димы.

—Но, мы тогда тоже пойдем — произнес Костя, желая вернуться назад, пройти тем же маршрутом, на секундочку остановиться возле перекрестка, чтобы, держа Алену за руку, оказаться вместе с ней у себя дома, там, где никто не сможет им помешать, никто не окажется лишним.

— Нет, пожалуйста, оставайтесь, вдруг очнется Феликс Эдуардович — улыбаясь, не согласился Дима.

— А куда тебе нужно идти, сейчас не самое лучшее время — попыталась уточнить Алена, хотя на самом деле, она была совсем не против такого развития событий, и ей настойчиво казалось, что Дима хочет оставить их с Костей наедине. Пусть, мысль виделась примитивной и эгоистичной. Что в этом такого?

— Я забыл папку с документами, здесь недалеко, в нашем офисе. Если Феликс Эдуардович очнется, увидит, что документов нет, то мне очень сильно влетит, у шефа испортится настроение, и все наши планы, сами понимаете — с наигранной озабоченностью проговорил Дима.

— Вряд ли он очнется до утра — предположил Костя.

— Думаю, что нам лучше не рисковать Я быстро, туда и обратно.

Дима демонстративно достал связку ключей. Взял в руки телефон и начал сосредоточенно перелистывать странички.

— Тогда, пойдемте вместе — тихо произнёс Костя, но Алена высказала противоположное мнение.

— Дима один сходит, а мы останемся, присмотрим за Феликсом Эдуардовичем. Вдруг понадобиться помощь.

— Ладно, как хочешь — быстро согласился Костя, сообразив, что особой разницы нет, главное, что уйдет Дима, и не нужно тратить время, чтобы дойти до своего дома, не нужно лишних слов, чтобы Алена оказалось в квартире.

— Вот и здорово, одна нога тут, другая там — широко улыбаясь, произнес Дима.

— Можешь не торопиться — довольно откровенно произнес Костя, при этом он не смотрел на Диму, его взгляд был устремлен к Алене, только понять смысл озвученного должны были, и Алена, и Дима.

— Ну, особо задерживаться мне тоже негде — развел руками Дима, после чего быстро покинул квартиру, оставив Алену и Костю наедине.

— Давай еще выпьем вина — предложил Костя.

— С удовольствием — смело ответила Алена.

— Нам лучше не уходить отсюда вовсе, пока ни очнется Феликс Эдуардович — серьезно сказала Алена.

Костя сразу понял, о чем думает Алена, но выразил некоторую долю сомнения.

— Мы же не можем знать: сколько он будет в таком состоянии. Может он к вечеру очнётся, не будешь же здесь сидеть. Нужно просто взять у Димы номер телефона.

— Я почему-то уверена в том, что он не обманет — произнесла Алена.

Костя отреагировал на слова Алены, пожав плечами, и тут же потянулся к ней, чтобы поцеловать.

— Уверен? — ласково проворковала Алена.

— Никогда не был настолько уверен, настолько одержим. Одного твоего присутствия достаточно, чтобы свести меня с ума — шепотом ответил Костя.

— Я тоже — прошептала Алена.

Целовались они жадно. Лишь на несколько секунд теряли губы друг друга, чтобы перехватить воздуха. Руки Кости, забыв обо всем на свете, тискали грудь Алены, её талию, ноги выше коленок.

— В спальню, пойдем в спальню — тяжело и страстно дыша, прошептал Костя.

— Где она? — не уступая Косте, шептала Алена.

— Где-то должна быть — томно отреагировал Костя, ощущая неистовое возбуждение.

— Точно должна — еле слышно шептала Алена.

— Нет сил ждать — выдохнул Костя, и немножко испугав Алену, начал поднимать её на руки.

— Не урони — улыбнувшись, произнесла Алена, а спустя мгновение, оказавшись на руках Кости, начала искать своими губами его губы.

Двигались наощупь. Немного помогал отсвет, идущий из кухни. Затуманенная чувствами логика всё же подсказывала предсказуемое направление. И спустя десять секунд, Костя ногой открыл дверь. Они не ошиблись, перед ними была спальня с большой кроватью посередине, со шкафом справа, зеркалом, столиком.

Костя сделал еще два шага. Кровать даже не заскрипела, когда они погрузились в мягкое блаженство и тут же отдались друг другу с еще большей страстью. Через минуту другую одежда оказалась лишней, полетела куда попало, а Костя и Алена уже потеряли возможность говорить. Бешеная страсть, приблизившись к завершающей стадии, поглощала целиком. Горячие волны наполняли воздух. Тяжелое, томное дыхание заменяло собой, успевшую ретироваться, тишину. Еще несколько минут ласки и объятий, еще несколько минут возбужденных прикосновений, горячей влажности обнаженных тел, и откладывать развязку стало невозможно. Костя слился с Аленой в одно целое. Алена стала частью Кости. Короткие пять минут стоили целого месяца, может и больше, ведь этот отрезок поглотил собой больше, он же прогнал последние отголоски страха и сомнений. Теперь Костя и Алена окончательно нашли друг друга.

— Люблю тебя — простонал Костя.

— И я тебя — ласково прошептала Алена.

— Небольшой перерыв, давай даже не будем подниматься с кровати — неравномерно дыша, произнес Костя.

— Нет, сейчас придет Дима. А может уже пришел. Мы точно ничего не слышали — засмеялась Алена.

— В такие моменты, точно не стоит переживать — улыбнувшись, отреагировал Костя.

— Мне безразлично, поверь — тихо шептала Алена.

Сейчас она прижалась к Косте, положила голову ему на правое плечо. Её волосы приятно касались его разгоряченного тела. Волнующая близость заставляла Костю вновь почувствовать прилив желания. Он перевернулся на бок, нашел её губы. На этот раз их движения были намеренно неторопливы, хотелось отдаться глубине и куда более выраженной чувственности.

— Еще вчера я не могла и представить, что происходящее возможно — шептала Алена.

— И я — вторил Костя.

— Давай опубликуем наш совместный роман, с помощью Димы и Феликса Эдуардовича, конечно, потратим время, доработаем материал вместе — неожиданно предложил Костя.

— А если объявится настоящий автор — не выражая эмоций, мягко и даже отстраненно, отреагировала Алена.

— Мы его создатели, это было предназначено нам, только для нас с тобой — томно шептал Костя.

— Да, так будет правильно, а если накроют сомнения, то я спрошу у того странного мужчины — еле слышно, с придыханием, согласилась Алена.

Сразу после этого наступила минутка молчания. Движения ускорились. Начал разгоняться пульс, — и в этот момент в спальне загорелся яркий свет.

Костя мгновенно приподнялся, в положение полулежа. Первую секунду он ничего не мог разглядеть. Глаза, ослепленные ярким свечением, ничего не видели. Алена же, напротив, уткнулась лицом в подушку.

— Дима, что ты, разве не видишь — громко произнес Костя.

Но ответил Косте совсем не Дима.

— С Димой вы встретитесь несколько позже.

Низкий, сильный, мужской голос заполнил пространство комнаты. Костя видел перед собой мужчину среднего возраста, среднего роста. Короткостриженого, крепкого, плотно сбитого телосложения. Глаза незнакомца смотрели открыто и ясно. Они же дополнялись прямым носом, волевым подбородком, губами, которые, обозначали что-то похожее на дружелюбную улыбку.

— Я не понимаю, что происходит, что вам от нас нужно? — промямлил Костя.

— Андрей, как там Феликс? — произнес незнакомец, и только сейчас Костя увидел находящегося возле двери высокого мужчину с совершенно безразличным взглядом, с нескрываемой апатией ко всему происходящему.

— Нормально, как приедем, я вколю ему катализатор, к утру будет лучше, чем прежде — голос высокого мужика соответствовал его телосложению, был низким, размеренным.

— Дмитрий где? — вновь обратился к Андрею незнакомец.

Костя смотрел на них, ощущая что-то двойственное. Нужно было бы панически бояться, истерически трястись, но поведение ночных гостей, интонация, с которой они общались между собой, не торопили принять очевидного варианта, оставляя что-то недосказанное, что-то еще не озвученное. Алена же по-прежнему лежала, уткнувшись лицом в подушку, видимо, надеясь, что странное недоразумение вот-вот испарится само собой.

— Здесь он, позвать — ответил тот, кого звали Андреем.

— Аккуратно берите Феликса, и в машину — озвучил незнакомец и сразу после этого взглядом вернулся к Косте и Алене.

— Не стоит особо переживать. Вы у нас в гостях, а к гостям мы относимся с уважением — произнес незнакомец, после широко улыбнулся.

— Алена Борисовна не прячьтесь от меня, покажитесь наконец-то — совсем уж по-свойски проговорил мужчина.

— Объясните хоть что-то, вы из полиции? — произнес Костя, глазами определяя местонахождение одежды.

— Нет, мы из управления госбезопасности, а это одна из наших рабочих квартир.

— Ничего не пойму — прошептал Костя, а Алена, прикрывшись покрывалом, приняла сидячее положение.

— Возков Владислав Викторович, со мной мои помощники и подчиненные: Стрелков Дмитрий и Камышов Андрей — представился незнакомец.

— Константин — начал Костя, но Возков его перебил, чем ввел в еще большее замешательство.

— Не нужно, мы прекрасно знаем, кто вы, чем занимаетесь, как оказались здесь.

И всё же голос Возкова звучал дружественно, без напряжения и надменной, тяжелой официальности, и именно благодаря этому положение не казалось катастрофой, но и не выглядело случайной ошибкой. Так просто, так не хватало чего-то еще, и напрягало, что человек из страшного управления не торопился, просветить своих гостей о том, что же происходит.

— Давайте не будем терять времени, я покину вас на несколько минут. Вы быстренько оденетесь, а затем поедем к нам — спокойно и обстоятельно произнес Возков, глянув на свои наручные часы.

— Мы уже у вас — пробурчал Костя.

Возков не отреагировал на недовольство со стороны Кости, повернулся спиной и пошел к двери, не оборачиваясь, он произнес: — Три минуты.

— Ерунда какая-то — продолжил бурчание Костя, оказавшись на ногах, он, первым делом, подал Алене лифчик и трусики, сразу после этого начал одеваться сам.

— Получается, что Феликс Эдуардович никакой не издатель — говорил Костя, быстро заканчивая с одеждой.

— Почему? — спросила Алена, у неё не так быстро продвигался процесс, на который было отведено три минуты.

— Этот Дима лгал нам, значит, и про Феликса ложь — произнес Костя, сейчас он был полностью готов, и с нескрываемым волнением смотрел на Алену, не мешали любоваться ею никакие странные обстоятельства.

— Кажется, я знаю, в чем дело — еле слышно прошептала Алена.

— Скажи — еще тише прошептал Костя.

Алена посмотрела на дверь, затем на Костю.

—Это из-за книги, из-за нашей с тобой книги — произнесла Алена.

— Готовы? — через дверь спросил Возков.

— Да — ответила Алена.

Возков тут же отворил дверь.

— Следуйте за мной — произнес он.

Алена и Костя молча исполнили распоряжение. Когда, проделав всего несколько метров, они оказались возле проема в гостиную комнату, то синхронно посмотрели на диван, где еще недавно находился Феликс Эдуардович, но диван был пуст, и даже аккуратно застеленной выглядела накидка.

— Феликс Эдуардович, он не издатель, он кто-то другой? — спросила Алена у Возкова.

— Конечно, это первое, что должно вас, мои дорогие, интересовать. Понимаю, и хочу, если так можно сказать, вас обрадовать. Феликс, и вправду, издатель. Странное совпадение или всё же что-то большее — интригующим голосом, не оборачиваясь, ответил Возков.

— Может, всё же просветите нас, по поводу происходящего — произнес Костя.

— Позже, чуточку позже, хотя вы и сами уже должны были нащупать связующую нить. Или мы вас сильно напугали? Если так, то извиняюсь. В наши планы этого не входило. Мне нужно, чтобы между нами возникло взаимопонимание — ответил Возков, тем временем они оказались на улице, где возле самой лестницы крыльца, стоял микроавтобус, рядом с ним обычный легковой автомобиль.

— Разве для возникновения взаимопонимания необходимо действовать таким образом — произнесла Алена, и сама ощущала, что слова даются ей легко, без лишнего напряжения и, тем более, страха.

— Мне хотелось, чтобы вы познакомились ближе, очень близко — расплылся в улыбке Возков, это было видно, несмотря на еще сохраняющую свои позиции осеннюю ночь.

— А тот мужчина, который рассказал мне о том, что нужно прийти в старый сквер, он тоже ваш сотрудник? — спросила Алена, хотя всё это время в её голове настойчиво обретали своё место совсем иные выводы, и она не ошиблась в этом.

— Не будем торопиться, но, однозначно, нет. Тот мужчина — это противоположная сторона нашего с вами совместного дела, очень необычного дела. Сейчас вам завяжут глаза — ответил Возков.

— Мне, нам, необходимо позвонить — произнес Костя.

— Нет, пока звонков не будет — отрезал Возков, впервые его голос прозвучал жестко.

— Глаза, зачем? — спросила Алена.

— Вы не должны знать, где будите находиться. Данное, для вашей же безопасности — вновь, довольно, жестко произнес Возков.

 За спинами Кости и Алены появился Андрей Камышов, дальше, их временно лишили зрения. Два автомобиля тронулись с места, осветив пространство двора своими фарами.  В микроавтобусе находился Феликс Эдуардович, рядом с ним Камышов, за рулем Дима. В легковом автомобиле, на заднем сидении Алена и Костя, управлял автомобилем Возков. Автомобили долго блуждали, кружили по улицам города, пока ни оказались в однообразии загородного шоссе. Костя старался соображать: в какую сторону увозит их этот необычный конвой, но из этого ничего не выходило. К тому же, через какое-то время, когда начала успокаивать нервы ровная, прямая дорога, очень сильно захотелось спать. Костя посмотрел на Алену, она уже успела отключиться, прислонив голову к его плечу.

 

Часть вторая

1

Где-то в дальнем углу, почти неразличимо, двигались тени. Их было несколько, одна накрывала другую, затем они менялись местами, образуя незатейливые фигуры. В полной тишине, в абсолютно непроницаемом мраке. Лишь отсвет, лишь замена оттенков, с совершенно черного на более мягкий, сходный с темно-синим. Увеличивалась скорость. Всё более причудливыми становились фигуры, перекрещивались линии. Необычное зрелище завораживало и тянуло за собой. Было в нем что-то необъяснимое, что пришло не отсюда, что не имеет ко всему происходящему, по обе стороны от мрачного здания, никакого отношения. Инородный, неосознанный мир, обретя себя, вторгался и отвоевывал для себя всё больше пространства, используя начинающее оживать сознание Егора.

Но не это было главным.

 Нельзя было точно сформулировать. Невозможно было даже начать попытку это сделать. Только потустороннее, опережая действие и время, перескакивая с одного абзаца на другой, само готовило почву, объясняя: прелюдия, это всего лишь ознакомительный фрагмент, основное впереди, необходимо дождаться. Страшно, или до ощущения ужаса притягательно, но деваться было некуда. Только то, что есть, что возможно. С этим недвижимость формы, с этим вспышки, включающиеся нейроны, готовые осуществить запуск неведомого измерения, которое близко, так, что ледяной комок прополз по телу, по тому телу, которое давно было утеряно, которому давно были недоступны любые формы ощущений.

И вот накатила волна, вот расширилась рамка. Потянуло внутрь настолько сильно, что затуманилось, поменялись местами пол и потолок. Прошла секунда. Обрыв, заставил ощутить потерю слабого дыхания, и пол вернулся на своё место. Теперь Егор его отлично ощущал. Теперь он мог видеть потолок. Впервые за много лет, ровно с того момента, когда это было в последний раз, в тот момент, когда, использовав последнюю возможность вдохнуть воздух, слыша тяжелое, чужое дыхание, ловя кожей злобные взгляды, Егор обреченно закрыл глаза. Ничего даже не успело закружиться. Лишь несколько вздрогнуло, приостановилось, чтобы двинуться вновь, и спустя еще несколько мгновений, врезалось во что-то темное и громоздкое. Расшибло напрочь, погрузив в полную темень, где уже ничего не было. Да, и вспомнить об этом стало возможным только в эти мгновения. Если бы они не случились, то и момент разрыва мозга, не напомнил о себе, а остался там, где случился, где оборвалась последняя доля секунды.

А после движение оказалось на потолке. Повторило несколько фигур, расширилось, поменяло цвет. Мгновение, и испугав саму себя, застыла контрольная пауза. Небольшой макет городских зданий и улиц, из кабинета архитектурного управления, появился прямо на потолке. Следующая секунда, и стали доступны детали и фрагменты. Появились люди, которые двигались, останавливались, разговаривали. Игрушечные машинки разных цветов, сопоставимые масштабом, деревья, лавочки, рекламные щиты, опоры линии электропередач, светофоры, фонтан, возле которого памятник, клумбы.

Бесполезным стало перечисление. Миниатюра, ничего не подозревала. Забавная миниатюра жила своей жизнью, а Егор еще сильнее вжался в холодную поверхность бетонного пола. Быстро и отрывисто застучало сердце. По телу один за другим прокатились приливы сильного жара. Несколько раз нервным тиком передернуло лицо, грудь и ноги. Хотелось закрыть глаза, но из этого ничего не выходило. Сильная боль прорезала голову, как только плотные шторы век, перекрывали зрение. Нужна была еще одна минута. Её нужно было дождаться, её нельзя было пропустить. Егор потянулся головой вверх, попробовал ощутить руки. Попытка провалилась. И именно в этот момент началось основное действие.

Сначала, увеличив давление, распирая кровеносные сосуды, стремительно стал приближаться потолок. Казалось, что еще несколько мгновений, пару вдохов и выдохов, и, превратившись в пресс, потолок раздавит, не оставив мокрого места. Просто похоронит, втиснет в свою материю, завершив то, что было недоделано, недоведено до конца. Но на расстоянии в полметра, может даже меньше, зловещая плоскость отступила назад. Сразу стало легче дышать, прояснилась часть сознания. Реальной стала внеочередная пауза, за которой начал меняться цвет. Фиолетовый переходящий в красный, желтый следом за синим, зеленый, и вновь фиолетовый. Пока ни остановилось, пока ни насытилось, переполнив измученную голову Егора, сознание которого металось, пытаясь спрятаться в любую из предполагаемых щелей. Но ничего, но никакой возможности, и незримое движение сменилось новым откровением, наконец-то потянув действо к финалу.

Фиолетовый макет хорошо знакомого мира увеличился в размере кратно. Ближние фрагменты зданий достигали тела Егора. Затем возвращались на своё место, им на смену спешили следующие участки. Всё перемешивалось, всё менялось местами. Исчезало и появлялось вновь, рассказывая Егору о чем-то своем, о том, чего он не знал, о том, что не поддавалось анализу и предположениям. Калейдоскоп движения, где ничего постоянного, потому что через минуту исчез первоначальный формат. Пришедший следом был значительно объемней, и виделось, что еще совсем чуть-чуть, и враждебный сознанию потолок, не сможет вместить в себя всю полноту представления. Только ощущения, уже в который раз, обманули. Мысленные образы бросились вдогонку оживающему мозгу. Впервые сработало предчувствие, и на потолке можно было разглядеть два противоположных, но очень похожих друг на друга, мира. Раздвигая границы, сокращая пространство, один из них начал поглощать другой. Происходило это акцентировано, казалось, очень медленно. Похожие объекты менялись, дополнялись новыми элементами, вмещали в себя иное пространство. Незримо и страшно, не представляя колоссальных контрастов, но отчетливо поедая, убивая сущность, саму изнанку, в которой, не находя себе места, металось из угла в угол отравленное метаморфозами сознание Егора. То тесная, лишенная всего, палата, то люди, внимающие каждому его слову, то уставшее лицо матери, то кровь на кафельном полу и уплывающие в неизвестность стены, то развалины строений, то камерное убранство холодного коридора, в нем два восхищенных мальчика. Первый мир, второй мир. Потусторонний поток энергии, свет. И следом лишь один из миров. Еще больше, еще явственнее.

 

2

Это был странный мир. Он был и не был одновременно. Здесь можно было передвигаться, но очень короткими, очень небольшими шагами, чтобы не столкнуться с одной из стен, которых не было видно, но ощущались они отлично. Они же сдавливали пространство, делали его не только замкнутым, но и страшно тяжелым, что трудно дышать не от того, что не хватает воздуха, а от того, что сам воздух не тот. Он напитался металлическим привкусом, стал дополнительным элементом из ряда ядовитых металлов, которые оседали в горле, сковывали язык, хотя последнее не было особо важным, ведь язык был лишним. Не с кем и незачем было говорить. Здесь, вообще, ничего не было, здесь никогда никого не было. Лишь тяжесть и вязкость, лишь сырость и темнота. Во всем этом он, он этому хозяин, он же узник всего этого. И всё же этот странный мир существовал.

Не сразу, кажется, когда оказался здесь в третий раз, и когда увеличилось время пребывания, тогда Егор дал название, пространству собственного спасения, назвав это закутком. Но ведь не с первого раза, и даже может, было не третье пребывание, может, случилось это гораздо позже, но именно тогда, когда появились частички осознания, проблески ощущений — все то, чего он был лишен, не осознавая, находясь в полной, непроницаемой тьме. Просто не был, он просто не существовал.

А должен ли был попасть сюда? Это был первый вопрос, который поставило перед своим хозяином сознание. Должен ли? Или произошла ошибка. Кто-то, что-то не предусмотрел, кто-то до конца не сумел продумать технологию, или просто недосмотр, банальная халатность. Совершенно естественно, что Егор не имел ответа на свои вопросы. Никто не мог ему их дать. Никто и никогда даже не попробует этого сделать. А значит, ответы на все вопросы нужно искать самому, благо, что пространство расширилось. Значительно хуже было со временем. Эта штука совсем не поддавалась определению и пониманию. Когда и как ему удается оказаться в закутке. Почему, и какая сила возвращает обратно в полный, непроницаемый мрак, и какова связь между двумя сущностями. Часто казалось, хотелось думать, что, несомненно, иначе ничего этого не было вовсе. А так, выходит, случилось чудо, и через какой-то временной отрезок, он уже мог перемещаться на расстоянии более трех метров, он восстановил возможность осязать запахи, он свободно мог размышлять. Пусть не было ни одного звука. Не было очертаний предметов. Но отлично слышал самого себя. Он смог бы увидеть, если бы темнота спасительного закутка предоставила какой-нибудь предмет, а так, лишь оттенки и монолитные преграды, но это уже зрение, может еще лучше, обостренное зрение.

И всё же, сколько времени? И нужно ли это определение? В темноте — нет, нет никакого смысла. Но здесь, в пространстве собственного мира — здесь осознание необходимо. Ведь тогда возможным стало бы упорядочить процесс, можно было бы что-то с чем-то связать, что-то от чего-то предположить. Принять течение времени обычным образом? Как бы здорово это было. Но нет, ужас заключался в том, что и это было недоступно. Солнце, его движение, лишь в памяти, лишь насущная часть воображения.

Что может быть более страшного. Разве когда-нибудь задумывался об этом. Что значит находиться вне времени, если сохраняется сознание, не желающее принять подобного расклада. И все объяснения: что время продолжает свой ход, не дают никакого успокоения. Как оно идет? Сколько его прошло? И каково твоё место? Где ты сейчас? На каком отрезке, в прошлом, в будущем, или всё остановилось между несколькими минутами. Одна из которых имела место, когда шприц с вредоносным веществом впился в вену, а другая, когда сознание начало стремительно ускользать прочь, оставляя всё больше и больше места наползающему мраку. Может, как-то иначе, только спустя неосознанный интервал, закуток превратился в полноценную комнату, и наконец-то Егор увидел контуры своего мира, где самая дальняя стена включала в себя дверь. Настоящую, из железа, закрытую, один в один похожую на ту, с которой всё началось…

 

…Очень осторожно, ощущая сильное сердцебиение, Егор потянул дверь на себя, а когда она подалась вперед, то испугался. От чего-то не покидала уверенность в том, что дверь заперта, что много, много лет никто её не открывал, а тот, кто сделал это последний раз, очень давно исчез с земной поверхности, переместился вниз, найдя себе приют на одном из городских кладбищ.

Далее сильный скрип врезался в мозг, добавил испугу и напряжения, и Егор отпустил дверную ручку. Думая, что дверь сейчас с огромной силой, стукнув металл об металл, вернется на своё место, но этого не произошло. Дверь осталась в таком положении, в каком её и оставил Егор. Перед ним была щель размером пять-шесть сантиметров. Неестественность застряла посередине сознания: если с таким усилием я тянул её, то почему она не возвращается назад, ведь её ничто не удерживает. Егор глубоко выдохнул, отошел на метр назад, после чего тревожно оглянулся. Вокруг никого не было. Лишь загадочный пейзаж развалин старинного здания, к которому уже имел возможность привыкнуть. Под ногами куча кирпичей, которые являлись его работой. Это он в течение нескольких дней, с помощью молотка, разбирал кирпичную кладку, увидев через небольшое отверстие, что за этой стеной имеется небольшая, темная ниша. Всё было следствием. Не казалось странным то, что он уже знал об этом. Но всё равно подкашивались ноги, сдавливало внутри, голова боролась с неприятным кружением доводов и мыслей.

Какая разница, возвращается дверь на место или нет. Не от того исступление переходит в нервную тряску, совсем не от того, причина происходящего в другом, в том, о чем сейчас было даже страшно подумать. Но ведь потянуло сюда, когда, как казалось, в этом уже не было никакой нужды. Ведь роман был практически закончен. С гордостью можно было подправлять недочеты, с ощущением малообъяснимой эйфории, нужно было готовиться к работе над чистовым, окончательным вариантом. А потянуло сюда, и где-то маячило, что это необходимо для полного утверждения и осознания. Оказалось, что нет. Невероятное играя своим превосходством, предложило продолжение. События, описанные в романе, не захотели оставаться лишь в нём. Сейчас, отложенной секундой, они собирались предстать перед автором в реальности. Сознание же металось от непередаваемого ужаса, только от этого страшно было открыть уже образно открытую дверь. Там за дверью Егора ожидал тот мир, который он придумал, который был его детищем.

“А если нет, если я не создавал его. Если он сделал это сам, используя меня. Если я всего лишь жалкое орудие в руках чего-то страшного, но почему страшного? Ведь данный мир, он, напротив, мир справедливости и счастья, он тот мир, о котором лишь можно мечтать, он то, от чего нельзя отказаться” — металось в сознании Егора, и он еще раз осмотрелся по сторонам.

“Но я боюсь, я боюсь того, как встретит меня моё же творение. Вдруг захочет оставить меня у себя.  Я же где-то читал о подобном, если это так, то это неприемлемо. Уйти и не смотреть, вернуться к рукописи. Глупо, всё одно преодолеть искушения не удастся”.

Егор вновь взялся за грубую металлическую ручку. После реальностью стала долгая пауза, продлившаяся никак не меньше минуты. Затем, Егор, закрыв глаза, со всей силой потянул дверь на себя. Поток чужого воздуха окатил с ног до головы. Инородный шум поглощал слух. Страх не позволял открыть глаз. Егор не решился, он сделал самый важный в жизни шаг с закрытыми глазами. За спиной сильно и громко стукнула закрывшаяся дверь.

3

— Значит, вы Егор Евгеньевич не хотите добровольно предъявить черновики вашей антигосударственной книжки — произнёс следователь, по фамилии Возков Виктор Андреевич.

Просторный кабинет находился на первом этаже солидного здания в самом центре города. На крыше здания красовался огромный трехцветный флаг. Выше входного портала имелся герб государства, рядом символика находящегося здесь ведомства. Окна были большими. Лестницы широкими, каждая из них была покрыта ковровой дорожкой, поэтому шаги в управление госбезопасности были неслышны. Ровно то же самое можно было сказать о словах, о делах, о людях, о судьбах, и о многом, что всегда притянет к безысходной обреченности.

Ниже имелся колоссального размера подвал, еще ниже второй ярус, далее третий ярус подземного помещения, но он к этому времени использовался редко, от того люди бывали там нечасто. Зато ходило множество слухов о том, что именно на этом уровне есть три камеры, в которых убивают, из которых, пользуясь подземной галереей, трупы вытаскивают в другой подвал, что в здании через дорогу, а оттуда увозят в те места, о которых можно услышать много легенд, но нельзя найти ни одного подтверждения.

Егор не попал на третий ярус. Ему повезло, и второй ярус его не затронул. Содержали Егора на первом этаже подземелья, в обычной одиночной камере. Без права свиданий, переписки, и тому подобного.

— У меня нет, и никогда не было никаких черновиков. Я сразу писал книгу начисто — опустив голову вниз, произнес Егор.

— Прекратите врать. Та рукопись, которую мы изъяли у вас, является переписанной, выведенной начисто. Или вы думаете, что мы ничего не соображаем, что у нас нет экспертов по подобным вопросам. Еще раз спрашиваю, где черновики вашего учения? — очень спокойно произнес Возков.

— Их нет, я имел ввиду, что походу переработки, я уничтожил черновой материал — невнятно, тихо сказал Егор, по-прежнему не поднимая головы.

— Вот вы уже запутались, то было, то не было, то уничтожили. Лучше было бы просто указать местонахождение этих бумаг, или того человека, которому вы передали рукописи. И еще подумать о том, что из-за вас под статью попали двенадцать ваших соратников, и их участь, тяжесть неминуемого наказания сейчас зависит от вас Егор Евгеньевич, от того станете ли вы с нами сотрудничать или по-прежнему будите упираться и нести всякую ахинею.

— Они ничего не сделали, они просто поверили мне — произнес Егор и наконец-то поднял голову к верху.

— Вы же умный, молодой человек. Зачем говорите впустую. Ваши соратники, последователи, они не просто вам поверили, а распространяли бред вашего учения. Так что особой разницы между вами нет, ну, за исключением того, что вы автор антигосударственной пропаганды, что вы всё это задумали и пытались, с их помощью, осуществить. Впрочем, из этого всё равно ничего бы не вышло — закончив говорить, Возков улыбнулся, что-то ироничное, снисходительное было в его улыбке.

Егора передернуло. Тупость и ограниченность, возведенные в систему, в принцип, в смысл. И во всё это, этот человек убежденно верит, всё это является не только убеждением, ведь всё это, есть он сам. Вся огромная система состоит из таких как он. Их множество, и еще больше объем их ограниченного мышления. Поток идиотизма. Нагромождение штампов, в которых букашки. Одни больше, другие меньше. Одни разноцветные, другие серые и невзрачные. Какой же силой необходимо обладать, чтобы заставить их сделать самое простое, заставить задуматься. Ведь ни создать, ни повторить, а всего лишь начать думать. Ужасно, и вот этот следователь, для него нет ничего, ему нет никуда дороги.

— Я думаю, что не вам решать. Возможно или невозможно — гордо ответил Егор.

— Не смешите меня. Не вы первый, не вы последний. А система как стояла так стоит. Вся эта история мне очень хорошо знакома. Новое учение, существование мира добра и справедливости. Он в одном шаге, нужно всего лишь увидеть, послушать пастырей, последовать за ними. Более умные особи всегда хотят манипулировать менее образованными и наивными представителями общества. Так было, так будет — спокойно, с философским налетом, говорил Возков.

— Ну и вы, вы занимаетесь тем же самым. Разве это не так? Только у вас нет ни добра, ни справедливости, ни равенства. У вас лишь алчность, злоба, и непомерное превосходство. Можно долго продолжать список отрицательных определений — высказался Егор и вновь опустил голову вниз, не желая дальнейшего продолжения.

— Значит, не хотите облегчить свою участь, участь ваших последователей — резюмировал Возков.

— Отпустите их, я один отвечу за всё — тихо произнес Егор.

— Чтобы они продолжили распространение вашей идеи, чтобы они из рук в руки передавали, оставленное вами, писание. Вы Егор Евгеньевич смешны в своей наивности. Но я хочу быть терпеливым. Сейчас вас отведут в камеру. Там совершенно нечем заняться, кроме того, чтобы думать. Так вот, там вы будите много размышлять. И я настойчиво вам рекомендую вспомнить о реальной участи, о той неизбежности, которую вы уже над собой свершили. Но её еще можно скрасить. Не забывайте о том, что у вас больная мать. Помните, и о ваших друзьях.

— Я не изменю своих показаний — произнес, не смотря на Возкова, Егор.

— Ну, это вам лишь кажется. Поверьте мне, мы умеем разговаривать несколько иначе, но мне не хотелось, я надеюсь на ваше благоразумие.

После, спустя несколько секунд, еще раз внимательно посмотрев на Егора, следователь Возков нажал на кнопку. В кабинете появились двое сотрудников, которые молча сопроводили Егора до камеры.

 

4

… Когда Егор открыл глаза, то испуг очень быстро сменился восхищением. Перед ним находился его мир, тот который он поместил на страницы своего романа. Улицы, люди, предметы, атмосфера, запах, и еще всё остальное, то, чего нельзя воспроизвести словами, но очень легко и просто ощутить, так, что нет сомнения: это сейчас дано лишь тебе, может измениться, пролетит минута, и всё это будет для всех остальных, но сейчас, это твоё, только твое, лишь для тебя.

Не двигаясь с места, Егор провел бесконечные пять минут. Его глаза воочию видели то, что уже было воспроизведено головой. И могло бы статься, что подобное не должно шокировать. Только вывод поверхностен, слишком надуман, а увидев, глаза не хотели подчиниться тем образам, которые уже имели своё место на бумаге. Нет, между чернилами, между авторской фантазией, и между реальными красками, видами, чувствами пролегла целая пропасть, которую не перешагнуть, не заметив, это нужно почувствовать, нужно принять. Еще раз сделать своим.

Легкие наполнялись кровью. Близкое головокружение туманило эйфорией голову, а проходящие рядом с Егором люди не замечали его вовсе. Не обращали на него никакого внимания, ни понимая, ни зная, ни ощущая, что здесь и сейчас, на небольшом пятачке, возле старинного здания, стоит и смотрит на них их же создатель. Если бы они могли знать. Если бы могли принять то, что невозможно. Но они всего лишь спешили по своим делам, они занимались тем, что их волновало, что было им необходимо.

А Егор осторожно двинулся с места. Ноги слушались исправно. Дышать было легко и приятно. Восприятие дополнялось тем, чего не было в романе, тем чего он не додумал, просто не представляя себе такого огромного количества разных деталей, моментов, видов. Но главное, люди, и они не удивляли. Они были такими, какими их уже видел, какими он их уже знал. Ведь перед ним находился мир его мечты, который был и не был авторской собственностью. И очень хотелось верить, что да. Проходили минуты. Еще больше опьянял поток встречного ветра. Смешивались чувства и мысли, и уже, очевидно, ощущалось, что нет. Водоворот восторга, не принимающий единых правил. Да, и этого было не нужно. Может после, но не сейчас. Сейчас пусть будет то, что есть. С волной невероятного наслаждения, с захлестывающим приливом непередаваемого кайфа.

Улицы, такие, как и по ту сторону двери. Похожие, точные копии домов. Зеленые насаждения, бордюры, ограды, столбы уличных фонарей, хорошо знакомый сквер, лавочки, дорожки, светофоры, чуть меньше автомобилей — всё похоже, всё сравнимо, но при этом совершенно иное. Откуда это ощущение? Собственный разум, где всё это уже было. Через воздух, через кровь, что может быть проще, и всё находящееся здесь дышало тем, чего не имелось там за дверью, чего там критически не хватало, что было утеряно или еще не успело родиться. Может, и люди, может, и они, а если они говорят на другом, незнакомом языке. Что если они никогда не знали того наречия, с помощью которого автор представил знакомый им мир. Ведь создатель даже не подумал об этом. Ерунда, не более того, но лезет внутрь, сливаясь общим, одним круговоротом.

Егор остановился. Постоял в нерешительности несколько секунд, а после этого пошел навстречу двум молодым женщинам, одна из которых катила впереди себя коляску.

— Девушки, извините, как мне пройти на Новособорную площадь? — спросил Егор, потому что они сейчас находились совсем неподалеку от этого места, нужно было сделать один правый поворот, дальше вниз, по одной из перпендикулярных центральному проспекту улиц.

— На какую? Нет у нас такой площади — удивившись, ответила девушка, как раз та самая, которая прогуливалась с ребенком.

Её подруга смотрела на Егора с интересом. Каждая из них была молода и красива. От них веяло счастливой безмятежностью. Егору стало не по себе. Появилось чувство чужеродности. Захотелось скорее сделать несколько шагов в сторону, чтобы незнакомые девушки не почувствовали исходящей от него посторонней ауры, которую сам Егор, в этот момент, ощутил очень сильно, стоило вступить в контакт, стоило соприкоснуться.

— Вы не ошиблись? — вопросом вернула Егора на прежнее место одна из девушек.

— Я нет, я не знаю — промычал Егор, отходя в сторону.

— Ему нужна нынешняя площадь Революции — хриплый, старческий голос раздался позади молодых женщин.

Моментально пахнуло мраком и разложением. Оставленный за дверью собственный мир, одним мгновением, напомнил о себе. Егор отошел на пару метров. Девушки недоуменно переглянулись и пошли дальше, а жуткая, древняя старуха двинулась на сближение с Егором.

— Иди до первого поворота, там вниз метров триста, и будет тебе Новособорная. А ты ведь не отсюда. Я чувствую знакомую ауру. Меня не обмануть. Ты из мира страстей. Ты из моего мира, мира порочных страстей. Как я тоскую, сколько бы я отдала — скрипела, переходя на хрип и близкий плач, древняя, как сама смерть, старуха.

В её глазах Егор видел ужас, тот мрак от которого нужно бежать, раз и навсегда, чтобы нигде и никогда не ощутить, не почувствовать того, чего не должно быть здесь, того, что если и было, то давно должно умереть. Но ведь есть, ведь не успел провести здесь часа, как вылезло, как напомнило, подарило отгадку на многие сомнения. В утрированной, в изуродованной временем форме, но есть, но существует. А значит, имеется другое, знакомое содержание, спрятавшееся в темных, сырых углах, за поворотами и слухами, в тени, за паутинами, чтобы затаиться, чтобы сохраниться и ждать своего часа. Нет, просто отголоски, просто остаточное явление, и я не мог этого не ощутить, я обязан был получить информацию.

Нет, бежать не нужно. Нужно закончить дело, нужно уничтожить.

— Парень, ты оглох? Дай мне свою руку — произнесла старуха, придвинувшись к Егору ближе, и в этот момент Егор изменил первоначальное желание уйти, не вступая в контакт.

Старуха передвигалась с большим трудом. Её сгорбленная фигура походила на вопросительный знак. Закутанная в черное, с основательной палкой в руках. Кустистые, несоразмерные брови прятали за собой мутные глаза, но, даже учитывая это обстоятельство, Егор отлично видел злобный отсвет, пробивающийся сквозь мрачную, мутную пелену.

Руки были выпилены из старой, пересушенной древесины. Огромные синие вены безобразны, представляя собой лишнее, этой женщине уже не нужное, течение крови. Должно быть что-то другое, что заменит известный биологический процесс. Тонкий прямой нос. Казавшиеся еще более тонкими сухие губы, за которыми, поспешно удивив Егора, обозначался ряд ровных, хоть и пожелтевших зубов. Седые волосы лишь несколькими прядями выбивались из-под черного платка, а на правой руке, поймав солнечный луч, блеснули два больших перстня из золота.

— Дай мне руку, не отказывай старой, несчастной женщине, в возможности прикоснуться к отголоскам её эпохи.

Егор протянул старухе руку. Ледяной холод почувствовался сразу, как только соприкоснулись их конечности. Мгновение, и Егор попробовал убрать свою руку, но старуха крепко вцепилась в неё. В такой странной позе проследовали они к двум близлежащим лавочкам, которые располагались как раз в том месте, где в мире через дверь, находился ненавистный Егору памятник, известному местному богатею, которого уже давно причислили в ранг местной достопримечательности. Сейчас же здесь было пусто. Лишь окружность, лишь красивые, благоухающие ароматом, цветы.

— Вы знаете, что должно находиться на этом месте? — спросил Егор и указал рукой на расположенную прямо напротив них клумбу с цветами.

— Памятник — глухо произнесла старуха.

— Откуда вы это знаете? — испытывая нервное напряжение, спросил Егор.

— Как же мне не знать. Мне больше ста лет. Девчонкой я была, когда его поставили. По праву он своё место получил. Оркестр играл. Цветов множество было. Счастливые люди, все из известных фамилий, образованные все — с чувством нескрываемой ностальгии говорила старуха, Егор глубоко выдохнул, приготовился озвучить следующий вопрос, как старуха его опередила:

— А ты милок, лучше мне расскажи: откуда о памятнике знаешь, и не пытайся меня обмануть, об этом ты здесь ни у кого не мог узнать, не отсюда ты.

Егор не знал, что и как правильно ответить мрачной старухе.

— Ты ведь из моего мира, который я потеряла восемьдесят лет назад — стараясь смотреть Егору в глаза, говорила старуха.

— Как это случилось? — сухо спросил Егор.

— Просто, вошла в одну дверь, следом была другая, которая и привела меня сюда. Навсегда, ты слышишь, навсегда, на всю жизнь, поместив в ад земной, и только сегодня, я почувствовала этот прилив воздуха. Подумала: смерть, таким образом, зовет, а здесь ты. Скажи, что ты она и есть, не огорчусь, обрадуюсь. Запах от тебя, страстью пахнет, вожделением тянет — голос старухи преобразился, стал четче, громче, уверенней, как будто с неё вычли те двадцать лет, которые она прожила в своем изначальном мире.

— Где располагались эти двери? — продолжил Егор.

— Сейчас, это здание технологического института — ответила старуха.

— Там много дверей — отвлеченно произнес Егор.

— Нет тех дверей, их больше нет — прошептала старуха.

Егор ощутил озноб. Он оказался здесь, минуя двери, точнее, он воспользовался ими лишь в одном направлении, а далее, сразу открытое пространство. Комок подступил к горлу.

— Там, это вновь там? — спрашивала старуха, ощущая положительный ответ.

— Да — ответил Егор.

— Ты пришел, чтобы забрать меня. Мне снилось, мне виделось. Я много лет мучилась. Мне позволят умереть дома — возбужденно, насколько это было возможно, шептала старуха.

— Я пришел сюда не за тобой. Я пришел из твоего мира, чтобы уничтожить его, призвав этот мир тому на смену, чтобы то, что ты боготворишь старая женщина, исчезло, перестало существовать раз и навсегда — спокойно, размеренно произнес Егор, глядя на сгорбленную, ставшую еще меньше, фигуру старухи.

— Я думала о том, что сама смерть явилась ко мне в твоем обличии, но я ошиблась, предо мною сам сатана — произнеся эти слова, старуха отодвинулась от Егора на несколько десятков сантиметров.

— Для тебя, да — отреагировал Егор.

— Пусть, пусть будет так, но ты проведешь меня, ты позволишь мне — еле слышно, боясь получить отрицательный ответ, прошептала старуха.

— Пойдем — ответил Егор и поднялся с лавочки, старуха последовала его примеру.

Шли они долго. Старуха постоянно крестилась и оглядывалась по сторонам. Егор бросал на неё короткие взгляды: если вернувшись, она умрет прямо там, сделав несколько шагов, то нельзя будет желать большего символизма.

Никто не остановил их на входе в учебное заведение. Пожилая вахтерша, напротив, робко поздоровалась с Егором, затем то же самое сделали еще несколько человек.

— Они приветствуют тебя, они твои рабы — шептала старуха, но Егор не оборачивался к ней, он ощущал колоссальную уверенность, он знал куда идет, где ждут его двойные двери, с ними будущее, которое с каждым шагом виделось всё более и более неизбежным.

— Всё они рабы, всё они лишь тени, потерявшие свою сущность, утратившие способность личного наслаждения, амбиций, власти, превосходства — твердила своё старуха.

Егор не отвечал. Поворот вправо, просторный коридор, меньше осветительных плафонов, широкая лестница, и прямо под ней первая из дверей.

— Но не ты, ты не можешь быть с ними, ты многое сделал, многое случилось. Но нет тебе места рядом с ними.

— Ты откуда можешь знать? Сознание твоё ограниченно. Было таким, таким осталось — после долгого молчания озвучил Егор, остановившись возле двери.

— Да, это путь домой. Ты его открыл. Где же ты был раньше — произнесла старуха, пораженная случившимся. Сколько лет, сколько раз, она бывала здесь, ничего не было, лишь стена, ровная, холодная, безжалостная.

Егор потянул дверь на себя. Тёмное пространство между дверьми поглотило звуки. Всего несколько шагов, тяжелое дыхание старухи за спиной, и вторая дверь легко поддалась. Безжизненный сумрак — вот что встретило странную пару. Следом влажное зловоние, перемешанное с отравленным воздухом. Сразу стало трудно дышать. Поплыло зрение, почувствовали неуверенность ноги.

— Ну, вот и дома — мрачно произнес Егор, облокотившись о кирпичную кладку наполовину разрушенной стены, которая должна быть частью, оставленного за спиной, здания технологического института.

Старуха не ответила. Егор искал её глазами, но нашел не сразу. Внизу, на коленях, она жадно вдыхала отравленный воздух. Её сморщенное лицо светилось абсолютным безумием. Брошенным оказался черный платок, вместе с головой, тряслись седые волосы, а спустя десять секунд, всё тело старухи охватили судороги. Она громко хрипела, хватала ртом серую воздушную массу. Егор подошел ближе. Всё было так, как он предполагал. Старуха умирала. Егор отвернулся, посмотрел на пасмурный свод неба, когда его взгляд вернулся, всё было кончено. Старуха лежала на спине, широко раскинув руки. Её глаза были открыты, в них застыло безграничное отражение счастья. Прошло еще двадцать-тридцать секунд. Егор, не отводя глаз с тела старухи, ждал. Очень медленно, по частичке, по сантиметру стало преображаться мертвое тело. Процесс завораживал своим откровением. Нельзя было отвести глаз. Егор и не пытался этого делать, наблюдая, как древняя старуха превращается в красивую молодую женщину. Здесь стоило затормозить время, и если бы он мог, если бы имел такую власть, то отведенные пять минут продлились бы втрое, но и без этого зрелище поражало. Древность, обернувшаяся молодостью. Красота и изящество, ставшие тленом. Горстка серого вещества, напоминающего пепел — это было всё, что осталось, что своим принял мир порочных страстей. Егор постоял еще минуту, а затем быстро пошел в сторону дома. Очень сильно хотелось спать. Сознание взбесившись, требовало отдыха.

 

5

— Врешь, ты отлично знаешь об этом, но не удивился тому, что памятника нет на месте — произнесла молодая красивая девушка, улыбнувшись, в её черных волосах блеснула крохотная искорка.

Егор улыбнулся в ответ. Застыла между ними небольшая пауза, повисло отведенное мгновение.

— Я сразу тебя узнала. Я подобно хищному зверю ориентируюсь по запаху. Но не знаю, где еще осталось окошко, вот ты мне его и покажешь — не дождавшись слов от Егора, продолжила девушка.

И ведь что-то сатанинское наполняло её чистый, чуть низковатый голос. И если бы не светило яркое майское солнце. Если бы не наполнялась вся окрестность весенней свежестью, готовящейся перейти в лето. Если бы дурманом чистоты не переполняло голову, то можно было подумать: еще немного, еще самую малость, и незримая волна обхватит, обдаст ледяным холодом, потащит за собой, туда, где на расстоянии одного квартала, осталась та самая дверь, которую только что, эта милая девушка назвала окошком. Та самая, за которую многое бы она отдала, лишь бы оказаться возле неё, лишь бы переступить заветный порог.

— Возможно, что это так — уклончиво ответил Егор.

— Значит, я не ошиблась. Наш мир существует, он никуда не делся, а всего на всего произошла ошибка, которую еще возможно исправить — на время забыв о находящемся рядом Егоре, сама себе шептала девушка, и огромная гамма эмоций витала на её лице. Здесь было всё: восторг, непонимание, сюрприз, сбывшиеся ожидания, и вновь неверие.

— Теперь я хочу спросить. Скажи, когда исчез этот чертов памятник? — как можно спокойнее спросил Егор.

Девушка подняла на Егора свои большие глаза, после не отводила их, наверное, с полминуты, как будто хотела вспомнить.

— Произошло это очень давно, восемьдесят лет прошло с того момента. Вся жизнь была впереди. Сколько возможностей и ожиданий. Красивые люди, изысканные слова. Роскошь и блаженство. Нега утомления. Фантазии, и их осуществление. Всё это было, всё это должно было быть моим. Но неизвестно откуда, из самой преисподней, по приказу самого сатаны, появился этот проклятый человек. Всего один год потребовался ему, чтобы уничтожить всё, чтобы лишить людей права быть людьми — нервно, акцентированно произнесла девушка.

— А что же бог? — спросил Егор.

— Бог? — перепросила девушка.

Егор утвердительно кивнул головой.

— Видимо, он решил, что здесь никого не осталось, поэтому удалился через всю ту же дверь, прочь отсюда — улыбнувшись, ответила девушка.

— Сразу решил? — настаивал на своем Егор.

— Нет, было еще два года, а после не осталось ничего и никого, кроме двенадцати свидетелей, а после я осталась одна — ответила девушка, не сводя глаз с Егора.

— Откуда пришел этот человек — Егор постарался спросить спокойно, но внутри всё кипело: сколько всего интересного, сколько того, что не вошло в рукопись, чего не предусмотрел, что могло бы стать прологом, может окончанием.

— Этого я точно не знаю, но он знал, что делает, он не был похож на тебя — произнесла девушка, взяв Егора за руку.

— Он был один? — еще один вопрос наполнил пространство сновидения, еще одна несуществующая секунда пропала бесследно.

— Нет, с ним были люди. Его слуги, помощники ему — произнесла девушка — Проведи меня через дверь, я не хочу здесь оставаться — добавила она.

— Всему своё время — отреагировал Егор, быстро поднялся и, не обернувшись, поспешил прочь.

— Новособорная площадь в другой стороне — догнал Егора неприятный старческий голос.

Эхо повисло в воздухе, задержалось в воображение.

“Получается, что не я автор этого произведения, что я не имею к этому никакого отношения. Ведь есть кто-то еще, кто явился в этот мир, чтобы создать общество всеобщей справедливости и счастья, которое до этого являлось таким же кошмаром, как и то, из которого пришел я, который подобно ему, обязан уничтожить старое и гнилое, чтобы и в моей реальности вступил в свои права мир справедливости и счастья” — переливами, вспышками металось в сознании Егора, пока он ни проснулся в холодном поту, долго глядя в темноту безразличной ночи, поддерживающей своим молчанием тот странный трепет, что испытывал Егор. 

 

6

— В присутствии своих последователей и еще, как минимум, пятидесяти человек, вы Егор Евгеньевич говорили о том, что некий, иной мир, общество равенства и справедливости является возможным — устало, испытывая сильное недосыпание, спрашивал у Егора следователь Возков.

— Да, что в этом такого. Разве можно отрицать возможность прозрения и стремления к лучшему. Если существует система тотального неравенства и насилия, то, без всякого сомнения, имеет право на существование обратное общественное устройство — спокойно ответил Егор.

— Допустим, но, чтобы это, так называемое, общественное прозрение свершилось, вы призывали людей присоединиться к вашему верованию. Вы агитировали граждан, чтобы они отрицали утвержденные законом порядки, и, конечно, понимаете насколько это серьезное преступление — произнес Возков.

— Нет, в этом нет никакого преступления — не согласился Егор.

— Вы так считаете? Создать антигосударственное сообщество — это не преступление? Подбивать людей на открытый протест и бунт, на шествия и незаконные сборища — это не преступление? — начиная раздражаться, пафосно спрашивал Возков, и в это же время, неотрывно думал о том, что делать с поведением и неуспеваемостью сына в школе, как объяснить единственному отпрыску, что учеба необходима, что она основа основ, что отец не будет его обеспечивать и контролировать вечно.

— Я не призывал людей к бунту, не призывал их к сопротивлению порядку и закону — ответил Егор.

— Так ли? У меня достаточно другой информации. Но, если вы открыто не призывали граждан к прямой конфронтации с властью, к массовому выходу на улицы, то это ничего не меняет. Согласитесь, что открытые акции, всего лишь, явились бы следующим шагом, в вашей политической программе. Андрей Кондрашов, вот что поведал нам: Неоднократно Егор говорил о том, что сначала нужно убедить людей последовать за нами, принять наше учение, наши убеждения, а затем, когда количество последователей станет значительным, то мы позовем их за собой, и нам останется сделать всего несколько шагов, чтобы проклятый режим насилия и лжи рухнул. А сейчас, на этом важнейшем этапе, убеждение и агитация. Всё в наших руках. Само время играет на нашей стороне. Были ли такие речи? Неужели вы не говорили всего этого на ваших собраниях? — произнес Возков, и всё же Влада нужно как следует отлупить, хватит его жалеть, упустишь момент, и тогда, считай, пропало. Сколько подобных историй. Взять хотя бы Сашку Скворцова. Не уследил за ним Борис, жалел его — вот результат, сейчас Сашка мертв, единственный сын мертв. А мог бы жить, сделать карьеру, но нет, компания, наркотики.

— Я всего лишь говорил о том, что возможно другое общество, с почитанием качественно иных ценностей — ответил Егор.

Ему было тяжело. Сильно сказывалась усталость, которую он испытывал, находясь в полном одиночестве, в замкнутом пространстве, где кроме размышлений, самоанализа было ничего недоступно. День походил на день. Ночь не отличалась от ночи. Так раз за разом, и даже время исчислялось не с помощью часов или солнца, а при помощи звука, внутреннего распорядка тюремного каземата.

— Или вот, из показаний Ивана Старцева: Егор объяснял нам, что всё очень просто, что когда мы возглавим большое количество последователей, то пойдем, то откроем двери. Точнее, Егор поведет нас за собой, чтобы открыть двери. Неужели, Егор Евгеньевич вы думаете, что мы поверим в существование неких дверей, которые нужно взять и просто открыть и тогда всё изменится. Нет сомнения, что всё это всего лишь образные приемы, а двери вы собирались открывать совсем иным образом. Ваши соратники даже не пытаются отрицать того, что вы являетесь неким пророком, проводником новой, справедливой жизни. У меня и сейчас достаточно оснований, чтобы вы никогда не вышли на свободу, но мне интересно понять некоторые вещи, именно поэтому продолжаются наши разговоры. Ну, и конечно, мне по-прежнему необходимы черновики вашего учения.

Возков всё время поглядывал на часы. Хмурый, дождливый день стучался в окно кабинета. Вместе с этим, не покидало чувство угрюмой меланхолии, и еще, быть может, вот этот мессия, может от него тянет настолько необъяснимой тоской. Хотя нет, ведь он, напротив, призывал к миру добра, справедливости, счастья, всеобщего взаимопонимания и любви. На меня, скорее, что на меня, всё это действует обратным образом. Им плюс, нам минус. И почему нам? Скорее, мне, моим ощущениям и размышлениям. Угрюмо и неказисто, какая примитивная банальность, а ведь многие согласны поверить. Лишь бы ничего не делать. Лишь бы не решать собственные проблемы самим. Куда проще, чтобы нашелся пророк, с набором красивых слов, чтобы он повел за собой, чтобы сделал всё за тебя, а тебе осталось лишь принять это, сделаться счастливым, богатым и образованным.

 Каждая копейка на счету, каждое действие в копилку, каждая мысль во благо собственной борьбы за место под солнцем. И, конечно, нет вероятности в том, что ты займешь самое лучшее место, даже одно из лучших. Нет, но принцип совокупности, чтобы часть к части, чтобы час к часу, а год к году. Сын продолжает дело. Сын принимает положение, добытое и определенное отцом. Так и только так. Разграничение, но и мне не один раз хотелось перепрыгнуть через головы, получить большее, не напрягаясь. Сын, да нужно попробовать заинтересовать Влада, ну, хотя бы тем, чем на самом деле занимается его отец. Насколько важна его работа, почему она уважаема и обеспечивает безбедное существование семьи. Конечно, романтика борьбы со злом, с преступниками государственного масштаба, не с какой-то уличной шпаной или маргинальными отморозками. Ничего пацану неинтересно. Читать не хочет. Спортивную секцию бросил. Лень и беззаботность. Весь день бы на улице слонялся с друзьями.

Егор молчал, опустив голову вниз. Слова следователя были безразличны. Всё одно, всё уже решено. Нужно принять, такова неминуемая участь. Можно ли было иначе? И предательство, и то, что отвернулись, отреклись в один момент, всё это тоже было предсказуемо.

— Скажите, Егор Евгеньевич вы, действительно, верите во все ваши пророчества и учения. Ответьте, мне интересно узнать. Что движет человеком. Неужели вы не видели для себя иного пути. Вы же поступили на бесплатное обучение в университет. Да, понимаю, трудно. Вы из бедной семьи, но первый шаг был сделан. Значит, нужно работать, добиваться, использовать свой талант, да, не побоюсь этого слова, в нормальном направлении. У вас ведь была реальная возможность изменить свой социальный статус, а это значит, что вы могли создать задел на будущее, для ваших же потомков. Здесь нет ничего необычного. Всего лишь стремление и терпение.

Возков поднялся из-за стола. Он несколько секунд смотрел на Егора, ожидая ответа. Егор медлил. Казалось, что он занимается формулировкой ответа, но на самом деле это было не так. Ответ на подобный вопрос Егор знал, слишком много размышлял над этим вопросом. Поэтому, сейчас думал: насколько всё примитивно устроено. Вот и следователь, этот странный, обремененный пустыми заботами человек, не удержался и озвучил ровно то, что является сущностью их понимания, основой понимания всего общества. Если тебе повезло или ты сумел добиться, чтобы на тебя упала частичка милости со стороны избранных, то на основании этого, ты обязан упасть на колени, обречен, рассыпаться в почитании своих благодетелей. А после двигаться дальше, наступая на головы тем, кому не повезло, тем, на кого не обратила свою милость всемогущая система неравенства.

— Я убежден в том, что люди имеют право на лучшее, не просто имеют, а обязательно получат другой мир, в котором не будет того, о чем вы мне только что говорили — начал Егор, но Возков вмешавшись, произнес: — То, о чем я говорил, что ненормального в моих словах? Ничего никому не должно даваться просто так. Я говорил о терпении и стремлении, о преодолении.

— Говорили, но имели ввиду другое, вы подразумевали шанс, счастливое стечение обстоятельств, для человека из нищенской среды, которому посчастливилось, которому, возможно, была дана некая частичка таланта, и не более того — настаивал на своём Егор.

— Продолжайте, я послушаю вас господин пророк — улыбнулся Возков и тут же подумал: нужно рассказать Владу об этом человеке, лучше показать, чтобы Влад понял к чему приводит пустота, праздность и нежелание осознать важность соблюдения норм и правил. Пусть Влад увидит, насколько жалок этот человек, и насколько справедливы слова отца, которых ему не хочется принимать.

— Другая дорога возможна, она могла бы случиться, но даже стань она успехом, то всё равно значение сего лишь узенькая полоска, лишь замшелый мирок, возведенный одним человеком, для одного человека. С заборами и стенами, через которые не только массивные двери, но и пропуска, но и определители, по принципу, свой, чужой. Скучно, пошло и беспросветно. Какой здравомыслящий человек захочет променять опьянение свободы, равенства, братства, на вот это, на кусочек замкнутого, мрачного пространства, за которым ничего, окромя того, что я, мне, моё.

Егор, закончив говорить, открыто посмотрел на Возкова, который находился прямо перед ним, смотрел, выражая полное непонимание.

— А вы Егор Евгеньевич здоровы психически? На днях вам предстоит пройти экспертизу, и я сейчас стал сомневаться. Может, всё это всего лишь бред умалишенного человека. А как иначе, слушая вас, у меня складывается именно такое ощущение. Впрочем, дела это не меняет. Так или иначе, вы одинаково опасны для общества. Лучше скажите, наверное, в последний раз по-хорошему прошу: где находятся черновики вашего бредового учения?

— Я здоров, я отдаю отчёт в своих словах. И я честно вам говорю, что уничтожил все черновые варианты, и еще, я не писал учения, я написал книгу. Вы понимаете разницу? — глянув на настенные часы, произнес Егор.

Время подходило к двум часам дня. На улице ничего не изменилось, было так же пасмурно, было сыро, но и это радовало Егора. Возможность видеть обычный пейзаж через окно — это была великая радость, пьянящий глоток воздуха, поэтому попадая в кабинет следователя, у Егора первые минуты начинала кружиться голова, мелькало в глазах. Мысли о том, что всё это очень скоро станет невозможным сильно пугали, заставляя испытывать что-то схожее с ощущением близкой бесполезной истерики…

… И всё же, какая поразительная природа авторства. Всего лишь отрезок времени, в нем лист бумаги, в нем карандаш, в нем ты сам. А дальше минута за минутой, погружение глубже, еще глубже. Не заметил, как лист бумаги перестал быть как таковым, он превратился в огромный мир. Там есть ты, там нет тебя. И почему, откуда такое сильное ощущение: всё это не имеет никакого отношения к тому, что виделось полчаса назад, к тому, что задумывалось вчера. Вот от этого становится не по себе. Ну, почему, и какая магия определяет течение, вовлекая в пространство своего мира. Я управляю процессом или он играет со мной. Играет с тобой, с листком бумаги, с карандашом, со сгустившимся за окнами вечером.

Авторство и вера во что-то большее. Вопрос как часть ответа. Всегда и всюду. Авторство подвластно тебе. Авторство, не имеющее к тебе никакого отношения, живущее своей жизнью, находящееся рядом с тобой, но не являющееся частью твоего существа. От этого бежать, не знать, не планировать. Для этого, принимать, участвовать. Всего лишь зная: дорога одна, цель едина.

Авторство — это то, что вокруг и всюду. Автор — это ты вовлеченный в действие, не всегда тобой определенное.

… — Мне нет особой разницы, мне куда важнее смысл содержания, а как это правильно назвать, то здесь всё просто, и определяется как антигосударственная деятельность. Кстати, я напомнил вам Егор Евгеньевич о том, что нужно добровольно указать местонахождение вашего произведения. Не просто так, а чтобы вам же помочь. Да, не стоит удивляться. Я не самый отпетый злодей, в уже хорошо вам знакомом ведомстве, скорее, напротив. Хочу сказать, что ваши соратники уже дали немало показаний на эту тему, и очень скоро опасный объект будет ликвидирован. Так же нами были приняты меры для того, чтобы за это время не появилось еще отпечатанных копий. Так что, только добрая воля, поверьте, это много значит — высказавшись, Возков вернулся за своё рабочее место.

— С печатью ясно, а что если от руки? — сам не зная зачем, но скорее, чтобы продлить пребывание возле окна, спросил Егор.

— Согласитесь, что на это необходимо много времени. У ваших последователей, которые еще не арестованы, его нет — отреагировал Возков.

— Как сказать — не согласился Егор, вызвав раздражение Возкова.

— Бросьте, вы проиграли. Умейте признать поражение. Конечно, я отлично понимаю, о чем вы сейчас. Сохранить, передать новым адептам, чтобы после вашего исчезновения не погибло дело. Только и мы не будем сидеть, сложа руки. Я надеюсь, что вы понимаете, о чем я сейчас говорю. И еще, ответьте мне на один вопрос: стоила ли игра свеч, соизмерима ли заплаченная вами цена, с учетом вашего печального будущего, с пониманием, куда привели вы своих друзей.

— Глупый вопрос, господин следователь, я уже ответил на него, но еще раз скажу, что цена свободы бывает настолько высока, что человеческая жизнь, десять человеческих жизней — это пыль, сущий мизер. Свобода стоит намного дороже, но и любой вклад имеет значение, в этом деле не пропадет ничего, всё пойдет на алтарь, всё будет учтено.

— Ну, хватит, даже меня не хватает надолго. У вас свобода понятие эфемерное, а мы живем реальными ценностями, которые можно ощутить, осознать, иметь — всё больше раздражался Возков.

“И всё же сегодня вечером состоится серьезный разговор с сыном. Где гарантия, что Влад, в один прекрасный день, ни попадёт в компанию подобных элементов” — думал Возков, и эти размышления больно кусали отцовские чувства.

Что если Влад окажется здесь, но не за этим столом, не на отцовском месте, а по другую сторону. Как можно будет это пережить? Тогда только пулю в висок, только пулю.

— Ваши ценности — это не свобода, то всего лишь возможность получить материальные благо, чем больше вашей, мнимой свободы, тем больше барахла. Настоящая же свобода к этому никакого отношения не имеет. Вы понятия не имеете о том, что такое свобода: она внутренний мир, она то, что доступно единицам, и так было, так будет, господин следователь.

— А как же те, которым вы предлагаете обрести свободу скопом, как с этим быть? Еще я вижу, что вы не совсем даете себе отчет в собственном положении. Очень скоро с вами начнут разговаривать иначе. Думаю, что наши беседы покажутся вам чем-то милым и добрым — не смотря на Егора, что-то записывая на листочке бумаги, произнес Возков.

 

7

Бесконечность казалась чем-то близким. Определения ей не существовало. Пространство было ограниченно стенами, но при этом лишь в первые несколько попаданий в периметр закутка, возникало ощущение паники, которое давило на сознание: следующий раз места будет меньше, стены сдвинуться ближе к проходу. А затем отпустило. Площадь замкнутого мира не менялась. В нем появилось значительно больше воздуха, от того банальным образом стало легче дышать. Мозг, наполняясь кислородом, начал потихоньку восстанавливать свои функции. Происходило это медленно. Слишком много энергии отнимало первоначальное осознание. Очень большое количество вопросов, которые не получая ответов, могли лишь нагружать, дополнять объемность, и без того, беспросветного мрака. Неужели они оставили ему двойственную природу специально. Может, это тот интеллектуальный следователь, фамилия которого затерлась, исчезла. И ведь нельзя отрицать варианта, что всё произошедшее обычная практика, несовершенство технологии. Или застывшая в потерянном времени минута, которая, что бесконечность, что дополнение к вечности, а значит, замерший маятник в любой момент двинется, сорвется. Всё исчезнет безвозвратно. Не вернется, не перекрутится. Только и без того механизм неизвестен. Мрак сравнимый со смертью. Если бы было возможно сравнить, но нет сомнения в том, что вряд ли что-то может быть ближе, чем смерть. Отсутствие, вакуум, до той поры, пока тихое шуршание, дополненное импульсом желтых вспышек, ни вторгнется в пространство непроглядной и несуществующей темноты. И только после, появятся признаки собственного я, первые минуты, слабые еле ощутимые.

“С чем это можно сравнить?” — неестественно выпадал из ряда лишний вопрос. Но если погружение в небытие сродни с летальностью, то совсем неудивительно, что выход из этого самого небытия, можно считать рождением, может воскрешением. Только ни того, ни другого не чувствовалось. Скорее, запрограммированный цикл, в котором всё отдано установленному распорядку. Всегда одинаковому, от этого понятному, как заученное движение, но с одной небольшой разницей. Все эти движения осуществлялись сами по себе, и никогда не удавалось увидеть себя в пространстве камеры-палаты, лежащего с закрытыми глазами, являющегося трупом, у которого продолжает биться сердце. Но и здесь закрадывалось странное несоответствие: почему нельзя увидеть, если эта картинка была отчетливо доступной, если она многократно находила себе место в сознании, пусть чаще была размытой, мелькающей, подобно коротеньким кадрам из немого кинофильма, это не могло изменить осознания. Куда важнее выглядело то, что внутренний, еще плохо управляемый, мир требовал, настойчиво хотел увидеть иную часть раздвоенного существа, сделать это глазами. Просто, ровно так, как делают это обычные люди. Точно так, как было раньше, но не теперь, но не сейчас, а сейчас продолжало ускоряться, затем быстро тормозить. Стены приближались и удалялись. Увеличивалась высота потолков, с этим уменьшался собственный рост, с ним возраст, мысли, несказанные слова. Движение просило приблизиться к двери, но последняя привлекая и притягивая к себе, в один миг удалялась, а следом за этим начинал пропадать весь мир темного закутка, пока ни исчезал вовсе, уступая своё место полному забвению, которого Егор уже не имел возможности ощутить. Без мыслей, без слов, без снов…

…Сон на какое-то время крепко засел в голове. Старуха превращалась в молодую девушку.  Уверенностью дополнялось осознание. Уже ставшее частью жизни учение, получило то, о чем он мог только мечтать. Дорога найдена. Проведение не обмануло. Осталось совсем немного, теперь с еще большим вдохновением, теперь вперед, без сомнений и компромиссов. Всецело в моих руках. Всецело в наших руках. Лишь отрезок времени, для того, чтобы отрывки стали цельным полотном, завершенной, окончательной картиной.

Выйдя из дома, Егор ощутил безмятежное блаженство летнего вечера. Так и подмывало закричать, не справившись с ощущение всепоглощающего счастья, той неописуемой легкости, которую дарило всё находящееся рядом, всё, что было доступно глазам и ушам, чувствам и думам. Вернуться к двери, проверить еще раз. Убедиться в неизбежности и тут же прогнать прочь те сомнения, которые всё одно пожалуют, подкараулят, только стоит приблизиться к развалинам. Прогнать, не жалеть, уничтожить.

Вдыхая опьянение, Егор быстрым шагом двинулся к двери, ведущей в иной мир, той самой, которая неизбежно должна проложить дорогу в будущее, стать не просто прологом, но и легендой.

 

Часть третья

1

Слишком уж необычным было это место. И точно нельзя было его обнаружить случайно. Потому что, какой черт, мог заставить обычного гражданина оказаться здесь. Нет, такого случиться не могло. В те годы, даже не стоит об этом рассуждать. Сюда могли попасть лишь неугомонные искатели приключений. Но разве их было мало? Определенно, что хватало. Только вот посчастливилось Владу и Феликсу. Чудесное открытие, которое, к тому же, накладывалось на воспоминания о совсем недавно прочитанной фантастической книжке, сделали они.

Случилось это летним днем, не предложившим хорошей погоды. С самого утра моросил мелкий, прохладный дождик. Небо уже третий день к ряду было затянуто низко опустившимися тучами. Солнце появлялось лишь изредка, в те моменты, когда привычная природа воздушных потоков, сменяла очередность, возникающих из ниоткуда, пришельцев непогоды, серых и черных туч. Желтые лучи касались земли, дотрагивались до влажных крыш, и испарение влаги становилось белесым дымком, притягивая к себе внимание. Но ничего от этого не менялось. Спустя десять минут с неба вновь появлялись осадки. Становилось темнее, и хорошо, что старания непогоды не особо сказывались на состоянии почвы, она не размокала основательно, не успевала превратиться в разбухшее месиво. Конечно, помогал ей в этом основательный и прохладный ветерок. Участвовали в этом процессе высокие тополя, превращаясь в естественные зонтики. Земля под ногами, на крутом склоне, продолжала оставаться прочной, поэтому Владу и Феликсу легко удалось забраться наверх, где их ожидала наполовину разрушенная кирпичная стена, которая когда-то являлась частью старинного здания, а сейчас, вместе со своими сестрами по несчастью, превратилась в то, что можно было назвать развалинами, можно руинами, и уж точно, что именно эти слова крутились в головах Влада и Феликса.

Возле стены имелся плоский участок, примерно два-три метра шириной. Справа находилась еще одна стена, с двумя большими трещинами от самого верха до самого низа. Рядом небольшой провал между стенами, с которым Влад и Феликс легко справились, перепрыгнув препятствие. Стена, что была слева, сохранилась еще хуже той, возле которой сейчас находились Влад и Феликс, а стены, которая должна, замыкать периметр разрушенного здания, не было. И почему настолько высоко находились оставшиеся постройки. Кто-то сделал это специально или, быть может, случился провал, а уже после, внутри несуществующего здания, появилась эта огромная свалка мусора. Но как бы там ни было, обследование интересного места длилось уже не менее двадцати минут. Были найдены отличительные знаки, в виде выдавленных в теле кирпичей крестиков. Один из них сохранился прекрасно, другие пришлось очищать от грязи, но интересно было по-настоящему.

 К тому же лестница, частично разрушенная, ведущая в небо. Только, насколько здорово было разместиться на самой верхней площадке. Без всяких перил и ограждений, ощущая огромную высоту, в полные четыре метра, что мороз по коже, что страшно лишний раз двинуться. И самое ценное — близкое присутствие лучшего друга рядом, это не оборот речи, так на самом деле, тогда и было…

…Если в их компании появлялся кто-то третий, то он неизменно оставался этим самым третьим. Может поэтому, любой из тех, кто входил в их круг, через какое-то время неизбежно освобождал место новому претенденту на расширение тесного круга. Было время, когда компания становилась больше. Но никто и никогда не мог изменить сложившийся порядок вещей. Влад и Феликс оставались лучшими и самыми близкими друзьями. С полуслова понимали друг друга, чувствовали друг друга на расстоянии. Да, и само время, было дано им ровно напополам, без перегиба ни в одну, ни в другую сторону. Стоит ли говорить о том, что счастливый период не имел права предполагать даже намека на какое-либо неравенство.

 …Можно продолжить, но речь зачастую не ограничивается счастливыми ощущениями. Очень часто повествование обязано подчиниться хронологии, как бы ни было это неприятно. Иногда нужно забежать вперед, чтобы к этому уже больше никогда не возвращаться. Ведь часто бывает, что достаточно нескольких эпизодов, которые определят состояние вопроса, без излишнего углубления в тему, и нет в этом ничего особенного. Обычное отступление, что внутри основного текста. Простой авторский прием, или всё же желание впихнуть в одну историю несколько взглядов, на представленную здесь же основу, но и дополнить чем-то со стороны. Но так ли это? Может, всё связано не только наличием фрагмента в теме, но и сам тема, если перевернуть иначе, станет частью фрагмента…

Только вот, у времени свои резоны, оно всё изменит в отношениях Влада и Феликса. Кто-то скажет: опыт и возраст. Кто-то правильно предположит: стечение обстоятельств, которые поставят индивидуальное впереди общего. Хотя и в этом случае, особенно на раннем этапе, они будут сопротивляться, искать любой из возможных компромиссов. Что-то получится, что-то нет. Да, и не всегда бывает просто справиться с вызовами, которые не терпят альтернативных вариантов. Течение времени, взросление, обособленность, где-то обида, где-то недопонимание, и уже нельзя разделить честно и поровну, а значит, трещина будет расти, будет расширяться с каждым годом всё больше и больше. Общие, детские идеалы, о как много в этом слове, начнут сдавать свои позиции, станут трансформироваться, меняться. И самое страшно не в самом процессе. Он неотвратимо неизбежен. Он может иметь разную степень. Но почему не дано понять, что происходящее, это далеко не самое ценное. Почему, с восторженностью воспринимается то, что спустя годы не всегда будет тем, что наиболее дорого сердцу, и уж точно будет уступать тому периоду, от которого в своё время хочется как можно быстрее избавиться, как можно скорее вступив во взрослую жизнь.

Но не сейчас. Не в этот самый момент, когда Влад и Феликс, вместе и одновременно, увидели спрятавшуюся за кучей битого кирпича дверь. Тяжелую, местами сильно ржавую. Самую чуточку приоткрытую, с зарослями жгучей крапивы слева, с большим репейником справа, и со страшной, уже сейчас заявляющей о себе, тайной.

Влад подошел к двери первым. Может, это определило события, которым суждено случиться значительно позже. Может, данное обстоятельство не имело никакого значения. Как знать, но всё же думается, что первенство должно было иметь значение. Пусть случайно, пусть не осмыслено. Но ведь именно первый шаг внутрь изменит всё дальнейшее. Сначала незаметно, не сразу, по капле, с учетом интервалов и пауз. Но безжалостно, неотвратимо.

Сейчас же, к обнаруженной двери, еще нужно было спуститься, через разлом между стенами, на два метра ниже уровня площадки, к которой подходила нижняя ступенька лестницы. Нужно было цепляться за тонкие ветви кустарников, боясь свалиться кубарем вниз, туда, где несколько наваленных друг на друга железобетонных блока, обгоревшие доски и всё тот же мусор. Далее, вновь лестница, идущая вниз, всего на пять-шесть ступенек.

Необъяснимо, но тянуло настолько сильно, что сопротивляться этому не было никакой возможности. Что-то необычное, и это, если поверхностно, если обдумано, а в тот момент, с головой накрывала, в одном шаге расположившаяся, магия. Не было определяющего слова. Не было четкого осознания. Не было того, что и зачем, опасно или нет. Тяга в этом не нуждается. Она подобна воздуху, который в одно мгновение сделал мальчишек своей неотъемлемой частью, — и они двинулись вниз. Влад следовал первым. Феликс следовал за Владом. Пришлось пару раз остановиться. И в один из моментов Влад чуть не упал. Феликс успел схватить друга за рукав ветровки, а земля осыпалась под ногами Влада. Наполовину сгнившая доска соскользнула вниз, но Феликс крепко вцепился в руку Влада. Вновь на помощь пришли ветви тальника, ничего другого рядом не было, если не считать незваного спутника по имени тишина. Кто-то как будто специально отключил все посторонние звуки. Огородил мальчишек от всего остального мира, и тогда они это заметили, но не придали особого значения. Времени на глупости не было. В нескольких метрах находилось то, о чем можно было лишь фантазировать, можно было лишь увидеть во сне. Еще оставалось расстояние, только еще его не преодолев, не было никакого сомнения в том, что должно произойти что-то неведомое, что ждало их не один год, что должно было произойти, и вот этот момент всего в нескольких шагах, до него осталось не более чем пара минут.

Случится запоздавший вывод. Произойдет данное спустя несколько часов, и Владу отчетливо будет видно, как через приоткрытую дверь, с той, другой стороны, будет проникать то, что заставит исчезнуть все возможные звуки, сделает так, что перестанет двигаться само пространство. Лишь странное, чуть заметное колебание, как теплый воздух, смешивающийся с большой массой холода, заявляющий о себе еле различимым движением.

Через минуту Влад коснулся двери, которая, как показалось пацанам, приоткрылась еще больше. Следом за этим возникла значительная пауза. Войти в пределы неведомого сразу не получилось, а то, что за дверью их ждет что-то более чем необычное, сейчас точно не было сомнений. От этого можно было услышать, как громко стучит собственное сердце, какими сдавленными стали голоса, и как низко опустились к земле кратно потяжелевшие тучи.

 

2

— Ну, готов? — спросил Влад, вновь дотронувшись рукой до двери.

— Пошли — глубоко выдохнув, ответил Феликс.

Дверь сильно заскрипела. Поддалась тяжело, а спустя какую-то секунду, мальчишки столкнулись с сюрпризом. Перед ними, через темноту, что с трудом можно было разглядеть, находилась вторая дверь в точь-точь скопированная с предыдущей, и так же слегка приоткрытая, через щель виднелось необычное свечение, что-то яркое, что-то теплое, что-то такое, чего не видели никогда, чего не могли даже представить.

— Нет, не стоит — удивив этими словами Влада, произнёс Феликс.

— Ты что? — отреагировал Влад.

— Это уже не игра — мрачно произнес Феликс.

— Брось, что такого, что может случиться. Нет там никакой машины времени — глядя на Феликса, проговорил Влад.

— Там что-то гораздо хуже — произнес Феликс, а Влад, не дослушав друга, начал открывать вторую дверь. Феликс несмело, но всё же последовал за Владом, и спустя три секунды они оказались в полной темноте.

— Странный свет показался? — сказал Влад.

— Пойдем назад, здесь обычный тупик — облегченно произнес Феликс, на секунду решив, что весь загадочный антураж оказался обманом, тем более, появившаяся темень отключила предвкушение, сделала это быстро, так как будто ничего и не было. Но произошедшее оказалось переключением, зачем-то необходимым отрывком, потому что резко ослепило бледно матовое свечение. В один миг пропал предполагаемый тупик, предъявив мальчишкам самую обычную, оживленную улицу.

Они стояли посередине тротуара, рядом с большим, старинным зданием из красного кирпича, в котором, как-то сразу и совершенно неосознанно, могли узнать то самое строение, по развалинам которого они лазили еще десять минут назад.

— Страшно — произнес Феликс.

Влад утвердительно кивнул головой. Прошла полная минута. Началась следующая минута, и на её исходе мальчишки бросились внутрь здания, чтобы найти загадочную череду дверей, за которой остался хорошо знакомый мир.

Только, оказавшись внутри строения, они не могли увидеть и малейшей зацепки, каким образом оказались здесь, как найти дорогу назад. Перед ними было просторное фойе. Вверх поднималась широкая лестница с каменными перилами. Глаза впились в два бронзовых бюста принадлежавшим незнакомым, пожилым мужчинам с аккуратными бородками, с незримым ощущением чего-то чужеродного.

— Какие-то профессора — прошептал Влад.

— Похоже — согласился Феликс.

— Пойдем по правому коридору — предложил Влад.

Вниз и по обе стороны от уходящей вверх лестницы, шли два широких коридора, которые были ярко освещены, с множеством дверей по разные стороны, но совершенно пустые, не имеющие в своем периметре ни одного человека.

— Думаешь, что там? — спросил Феликс.

— Конечно, мы же были у задней стены, справа — ответил Влад.

— Мальчишки, кого здесь потеряли? — раздался женский голос, принадлежащий пожилой тетке, появившейся за их спинами.

— У меня здесь дядя работает — быстро нашелся Влад.

— И как его фамилия? — спросила женщина.

— Решетников — ответил Влад, ожидая скорого изгнания на улицу, но случилось неожиданное.

— У него сейчас занятия, на втором этаже, так что вам нужно наверх по лестнице — улыбнувшись, произнесла женщина.

— Спасибо — произнес Влад, Феликс кивал головой, но при этом ребята не спешили последовать в указанном направлении.

Женщина вопросительно на них смотрела, ожидая еще какого-либо вопроса, и не ошиблась в этом.

— Тетенька, а где здесь туалет? — спросил Влад.

— Вот в туалет вы правильно направлялись — ответила женщина — До конца коридора, затем направо — добавила она.

— Я помню, только сомневался — отреагировал Влад.

Коридор был длинным. Потолки необычно высокими. По-прежнему в обозрении не было людей, и еще сильно ощущалось, что коридор опускается всё ниже и ниже, как раз в том направление, где должна находиться волшебная дверь, ведущая домой.

— Ты наугад сказал? — спросил Феликс у Влада, когда они осторожно шли по коридору.

— Да, но нам везет, видимо здесь работает однофамилец моего двоюродного дядьки. Бывает же такое — прошептал Влад.

— И эта тетка никогда не видела, как выглядит его племянник — засмеялся Феликс.

— Нет ничего, и что теперь делать будем — произнес Феликс, сразу после того, как они обследовали мужской туалет и, на свой страх и риск, побывали в женской уборной.

— Не знаю — промычал в ответ Влад.

Прошли вправо еще несколько метров.

— Там тупик и лестница вверх — не скрывая радости, произнес Влад, а через пять шагов пред ними предстала в точь такая же дверь, неестественная, металлическая, совсем не вписывающаяся в обстановку помещения, бывшая здесь лишней.

В последствие, целых три раза Влад и Феликс имели возможность убедиться в этом. Находящиеся здесь люди не видели дверь, она была им недоступна. От этого сдавливало дыхание, пульсировало в висках. Огнем горели щеки, и страшно было представлять: что же из себя представляет будущее. Не тот мир, что их дом. Не тот мир, что дверь через дверь, а их будущее. Необъяснимость непостижимой тайны заставляла чувствовать это, говорило о том, что не может статься иначе.

Влад и Феликс синхронно огляделись по сторонам. Влад потянул ручку двери на себя. Полностью темный коридорчик встретил уже знакомым бледно матовым свечением, показалось, что метнулась еле различимая тень. Вторая дверь — близнец, вновь виделась самую малость приоткрытой.

— Дверь через дверь — восхищенно произнес Влад, окидывая взглядом уже хорошо знакомую местность.

— Да, дела — промычал Феликс.

Разлом между стенами был легко преодолен. За спинами осталась большая свалка мусора.

— Что делать будем? — спросил Влад, когда они оказались в тихом переулке, состоящем из старых двухэтажных домов.

— Хочешь еще раз туда сходить? — вопросом на вопрос ответил Феликс.

— Само собой — уверенно произнес Влад, а Феликс тут же поймал себя на мысли, что и не ожидал другой реакции со стороны друга, ведь сам чувствовал то же самое. Вернуться сюда предстоит скоро. Невозможно сделать так, чтобы сюда не вернуться.

— Давай, завтра — предложил Феликс.

— Давай, только нужно значительно расширить обследование — довольным, радостным тоном согласился Влад.

Прошли еще тридцать метров.

— Неужели никто не знает об этом. Кто-то же пользуется этим ходом. И что будет, если эти люди нас застукают — слова Феликса прозвучали мрачно, возникло напряжение.

— Нужно быть осторожнее — задумчиво произнес Влад — Давай проследим за дверью. Я как-то не подумал об этом — добавил Влад.

— Завтра и начнем — согласился Феликс.

3

Два дня провели они в надежно обустроенном укрытие. Игра нравилась, но возле двери никто так и не появился.

— Странно — обдумывая ситуацию, произнес Влад, когда они возвращались домой после очередного дежурства.

— Может, у них есть какое расписание, и проход задействован один раз в месяц — предположил Феликс.

— Долго тогда ждать придется — отреагировал Влад.

— Завтра нужно попробовать еще раз — предложил Влад, в этот момент они вышли на большой перекресток и ожидали разрешающего сигнала светофора.

— Согласен — ответил Феликс.

На следующий день, Влад и Феликс оказались на месте в первой половине дня. Чего-то ожидать не собирались, а остановились, скорее, по привычке. Выдержали короткую паузу, после чего двинулись через разлом в стене в сторону двери. Когда осталось не больше пяти шагов, Влад схватил Феликса за руку.

— Стой, дверь закрыта.

 Феликс отреагировал мгновенно.

— Точно, — и мальчишки быстро отскочили в сторону, а через несколько секунд, преодолев необходимые до укрытия метры, заняли уже хорошо привычную позицию.

— Дверь всегда была приоткрыта, значит, её кто-то закрыл — произнес Влад.

— Да, помнишь, ты её пытался закрыть, но из этого ничего не вышло — шептал Феликс.

— Кто-то закрыл — вновь озвучил Влад.

— Там нет никакого замка — сказал Феликс, пытаясь сообразить, как произошло столь важное изменение.

— Вроде нет — согласился Влад.

— Как тогда её закрыли — произнес Феликс, переводя глаза с Влада на дверь.

— Я, кажется, знаю — загадочно произнес Влад, Феликс ничего не сказал на это, он лишь впился глазами в лицо друга, ожидая продолжения.

— Когда попадаешь в иной мир, то дверь закрывается. Пока там кто-то из нашего мира, то двери закрыты — шептал Влад.

— Жутко, а если они не откроются — Феликс озвучил самый главный страх, о котором они старались не говорить, старались не допускать об этом даже вскользь промелькнувшей мысли, которая озвучит: двое мальчишек бесследно пропали и всё усилия по их поиску оказались тщетны.

— Всё возможно, но я не думаю — ощущая привкус неприятного, произнес Влад.

— Нужно дождаться того, кто туда вошел — вновь заговорил Влад.

— Будем ждать — произнес Феликс.

Прошло два часа. Хотелось уйти, и один раз, за это время, Влад и Феликс подходили к двери, пытались её открыть, но ничего не выходило.

— Может, что сегодня никто не появится — произнес Феликс.

Влад не успел отреагировать, как пришлось вздрогнуть и тут же прижаться к земле, дверь со скрипом начала открываться.

— Тихо — прошептал Влад, хотя и без того сохранялось полное молчание.

Через несколько секунд из-за двери появился молодой парень, он внимательно и не торопясь осмотрелся по сторонам. Но, на счастье мальчишек, не заметил их. Влад и Феликс лежали не двигаясь. Страх сковал конечности. Казалось, что еще несколько секунд и этот человек начнет обстоятельно обследовать всю близлежащую местность, и вот тогда, им не удаться остаться незамеченными. Долго в висках стучали мгновения. Никуда не торопился незнакомец, как будто всё же что-то чувствовал. Сильнее надавило сверху небо, не поддавалась глубже земля. Расстояние в пять метров казалось одним шагом. Еще чуточку, вот он двинулся прямо к ним, но остановился, но посмотрел в другую сторону.

Влад и Феликс облегченно выдохнули, когда странный незнакомец, один из хозяев прохода в иной мир, еще постояв в нерешительности, всё же пошел прочь, навстречу тому самому тихому переулку.

— С виду обычный парень — произнес Феликс.

— А ты что думал инопланетянина увидеть. Сам был в запретном мире, там такие же люди. Нас с тобой за своих принимали — резонно рассуждал Влад.

— Не знаю, но мне один из этих представлялся совсем другим. А этот совсем молодой, чуть старше моего двоюродного брата — озвучил своё мнение Феликс.

И вправду, незнакомый парень, который появился через дверь, был довольно молод. Если смотреть со стороны, то ему можно было дать лет двадцать-восемнадцать, если ближе и внимательней, то года двадцать три. Спортивного телосложения, и лицо, из тех лиц, которые имеют свойств долго не меняться, долго сохранять в себе присутствие молодости. Откуда приходило это в голову Влада, он и сам понять не мог. Воспоминание рисовало образ. Нужно было его осмыслить, но не шло напрямую. Куда-то прыгало, дополнялось чем-то лишним. Имелось немало времени, хотя испуг сделал своё дело. Только словесный портрет незнакомца не привлекал к себе чем-то особенным. Всё в нем было заурядно, стандартно, что ставило в тупик. Правильные пропорции. Прямой нос. Губы среднего размера, и то же самое касалось глаз, ушей, лба, подбородка. Нет избыточного, всё перед тобой и в тоже время ничего нет. Один из тысячи, кажется, что так принято говорить в таких случаях. Один из многих, один из похожих, и очень разных, если оказаться в непосредственной близости.

Глаза, кажется, в них. Ведь помимо формы всегда имеет место содержание. Так и встреченный мальчишками Егор Свиридов мог бы не просто запомниться, а впасть в душу, и уже не с кем его нельзя было бы перепутать. Но для этого нужно было его услышать, увидеть мимику на лице. Внимать страстной интонации. Следить за жестами и движением. Вот тогда, в несколько минут, исчезнет всякое упоминание о заурядности, сменит её, мало с чем сравнимая, харизма.

— Нам нужно его хорошенько запомнить, чтобы быть начеку — произнес Влад.

— Зачем? — спросил Феликс.

— Вдруг он нас будет караулить где-то поблизости. Может он нас уже видел или попытается выследить — ответил Влад.

— Да, но я его толком не запомнил, а пройдет еще неделя, и забуду совсем. У меня плохая память на лица — сразу обозначил свою позицию Феликс.

— Я его тоже плохо разглядел, но всё равно нам нужно быть осторожнее — обобщено произнес Влад.

После этого они какое-то время молчали. Можно было подумать, что каждый из них думал о своем, но на самом деле это было не так. Каждый из них думал об одном и том же. Только не было слов, не было желания что-то дополнить, и без того, слишком много необычного появилось в их жизни за последнюю неделю.

— Попробуем — предложил Влад, глядя на вновь приоткрытую дверь и на друга Феликса, который в этот момент втыкал в землю большой ржавый гвоздь.

— А если он вернется? — прошептал Феликс.

Влад не ответил.

— А если он нас там закроет? — продолжил Феликс.

— Хорошо, я пойду один, только после не говори мне, что я тебе ни предлагал — отреагировал Влад.

— Ты что, ты подумал, что я испугался? — подскочил с места Феликс.

— Ничего я не подумал, если не хочешь, не ходи — огрызнулся Влад.

— Я не боюсь — произнес Феликс и первым двинулся к разлому, за которым находилась загадочная дверь.

Без особых препятствий, без лишних эмоций, мальчишки оказались в уже знакомом здании.

— Вот это да — произнес Феликс.

— Ты о чем? — спросил Влад, видя рядом с собой не только Феликса, но и много посторонних молодых людей, которые с интересом смотрели на двух мальчишек, появившихся буквально из ниоткуда.

— Первый раз мы оказались на улице, в десяти-двадцати метрах от здания — ответил Феликс.

— Действительно — согласился Влад.

— Пацаны, кого потеряли? — обратился к ним веселый молодой парень, рядом с ним, улыбаясь, стояли две молодые девушки.

— Да, так — промычал Влад.

— Как вас на вахте пропустили — засмеялась одна из девушек, остальные же с нескрываемым интересом смотрели на двух мальчишек, которые ни коим образом не вписывались в обстановку высшего учебного заведения.

— Школа через дорогу — громко пошутил объемный юноша, с круглым лицом, и с наполовину сократившимся бутербродом в правой руке.

— У меня здесь дядя работает — пробурчал Влад и начал, увлекая за собой Феликса, двигаться в сторону выхода из здания.

На вахте никого не было. Большие двустворчатые двери легко распахнулись. Перед Владом и Феликсом предстала очень похожая, на им привычную, картинка. Центральный проспект, автомобили, люди, светофоры, клумбы, дорожные знаки, фонари, бордюры, скамейки, урны — всё известное, всё многократно знакомое. Но совсем не было рекламных щитов, не было броских вывесок, не было странного ощущения злобной, скученной суеты, где один боится, что еще один шаг, и его точно опередит кто-то другой. Здесь было не так, и именно от этого чувствовалась незнакомая, странная размеренность. В воздухе витало спокойствие, уверенность в каждом мгновении и движении. Что-то натуральное и совершенно неизведанное завораживало, подавляло сознание ребят, в тот момент, когда они, боясь быть обнаруженными, стояли, ожидая зеленого сигнала пешеходного светофора, чтобы преодолеть широкий проспект, имевший значительное отличие. Здесь, посередине имелась разделительная полоса, превращенная в восхитительный цветник.

— Посмотрим, как выглядят наши дома — предложил Влад, начиная потихоньку приходить в себя, осваиваться и привыкать, ведь им ничего не угрожало, никто не обращал на них хоть какого-то внимания.

— Здесь всё не так — произнес Феликс, сразу после того, как они остановились, перейдя дорогу возле пятой школы, в которой сами не учились, но хорошо знали это заведение, даже имели знакомых ребят, обучающихся в этой самой пятой школе.

— Похоже, почти так же, кроме этого памятника — не согласился с выводом друга Влад.

 В действительности памятника не имелось. Была круглая, заметная клумба с цветами, был небольшой киоск, где торговали бутербродами, на иностранный манер, но монумента неизвестному мальчику не было.

— Интересно, кто это, и что такого он натворил — пошутил Влад.

— Спас кого-то при пожаре или утопающего малыша — рассуждал Феликс.

— Да, я слышал о том, что школьники тоже могут быть награждены — произнес Влад, когда они подошли к памятнику близко.

— Нет, Влад, смотри здесь написано о том, что он герой войны — произнес Феликс.

— Точно, только какой войны, что-то не сходится. Давно никакой войны не было — выразил свои сомнения Влад.

— Это у нас не было, а у них, может, даже очень было. Мы же все-таки в ином мире — напомнил суть происходящего Феликс.

— Да, пойдем — произнес Влад.

— Слушай, а здесь намного чище воздух. У меня ощущение, что голова кружится, как в лесу бывает — произнес Феликс, отстав от друга на несколько шагов.

— Я думал, что это у меня что-то с башкой, а это от воздуха. Ты уверен? — отреагировал Влад.

— Да, мы с отцом, когда в лес за грибами ездили, то там такое же ощущение, первое время — серьезно ответил Феликс.

— Здорово здесь — неожиданно произнес Влад и широко улыбнулся, раскинув руки, будто пытался обнять необъятное, еще непознанное.

— Страшновато малость — не согласился Феликс.

— Брось, здесь обалденно, разве не чувствуешь. Какая-то дополнительная энергия. Ну, признайся, что похоже на второе дыхание. Всё похожее и всё иное. Никому до нас нет никакого дела. Они все принимают нас за своих, а мы чужие Феликс. Мы знаем больше, нам дано то, о чем они и мечтать не могут. Видел же, эти студенты, для них нет дверцы. Смотрят и не видят её. Натуральная магия, как и весь этот мир. Здесь, не знаю, но уверен, что похожесть лишь внешняя, а наполнение, это нет, совсем нет.

— Думаешь, что этот мир лучше — произнес Феликс.

— Конечно, это же нами открытый мир. Он, как и мы, лучше того мира, в нем нет столько всякого дерьма — громко, не скрывая восторга, говорил Влад.

Феликс промолчал.

— Я уже люблю этот мир, я никогда не испытывал такого наслаждения. И вообще интересно, даже одежда совершенно не отличается — продолжал оживленно говорить Влад, ему всё больше нравилось положение, в котором они оказались, попав в параллельную плоскость.

— А я думал, что мы будем чем-то вроде рыцарей из другого времени — хороший настрой начал передаваться и Феликсу.

Так незаметно, быстрым шагом, ребята оказались в районе собственного проживания. Ну, и здесь их особо ничего не смогло удивить, за исключение того, что возле их дома не было шлагбаума, еще, в дополнение, к исчезнувшей красно-белой палке, исчезла и будка, в которой, заменяя сторожевого пса, постоянно дежурил один из охранников. Во дворе было чище, и до мальчишек быстро дошло: исчезли мусорные контейнеры, располагавшиеся в дальнем левом углу.

— Двери открыты, можем зайти к себе домой, в гости — пошутил Влад.

— Точно, все двери настежь и домофонов нет — произнес Феликс.

— Здесь никто никого не боится, здесь нет преступников — с восхищением предположил Влад.

— В сторону, за угол! — резко произнес Феликс, схватив Влада за руку.

Влад не понял в чем дело, но мгновенно последовал за Феликсом.

— Смотри, твой отец — прошептал Феликс.

Влад застыл, прижавшись к стене дома. Он узнавал и не узнавал своего отца. Лицо, фигура, походка, глаза — всё это было тем, что не отличалось, что не могло хоть как-то удивить Влада — это был его отец. Но вот одежда, точнее, форма, её статус — вот, что повергло в шок. На отце был генеральский мундир, и только сейчас, ребята обратили внимание на черную служебную машину, в сторону которой направлялся отец Влада. Мысль о том, что форма отличается от той, что должна иметь место в их реальности, сильно запоздала. Причиной того было то, что мальчишки плохо разбирались в обмундировании, которое превышало звание полковника, но генерала от майора могли отличить сразу, несмотря на перипетии параллельных пространств.

— С ума сойти, мой отец уже успел стать генералом — шептал Влад, украдкой наблюдая за собственным отцом, который, в этот самый момент, садился в автомобиль.

— Получается, что мы в будущем — произнес Феликс.

— Ты по-прежнему о своей машине времени — усмехнулся Влад.

— А что, разве такой вариант невозможен — несколько обиженно произнес Феликс.

— Возможно, но тогда отец должен постареть на много, много лет — реальный аргумент прозвучал из уст Влада.

— Почему? — не сдавался Феликс, а автомобиль вместе с водителем и генералом, не замечая мальчишек, покинул территорию двора.

— Что почему? Ну, чтобы стать генералом в будущем, нужно до этого дожить, а значит стать старше. Если мы в будущем, то нам с тобой должно быть лет по двадцать пять — попытался объяснить Влад.

— А если здесь время двигается с другой скоростью. У нас час — это шестьдесят минут, а здесь, быть может, тридцать — гнул своё Феликс.

— Ладно, позже всё выясним, а теперь нужно назад. Мы, кажется, уже больше двух часов на запретной территории. Еще, если время, как ты говоришь, идет иначе, то вдруг закроют двери в здание этого университета — произнес Влад.

Феликс сделал округленные глаза, ему представилось: что тогда может произойти.

— Института — произнес Феликс, спустя несколько секунд.

Влад не понял друга, поэтому переспросил: — Что это такое, институт?

— Там на табличке было написано — ответил Феликс.

— Институт, так институт, пойдем — осмотревшись по сторонам, произнес Влад.

Вокруг них никого не было. Мальчишки покинули дворовую площадку, вышли на одну из оживленных улиц и, не сбавляя темпа, последовали навстречу зданию, где размещался университет или институт.

4

“Двигайтесь, достигайте, играйте, фантазируйте, огорчайтесь, наплюйте, забудьте, уйдите, — сдохните, в конце концов”

Странная надпись, разместившись на большом рекламном щите, врезалась в воображение, переливаясь неестественным разноцветьем.

 Обычно, подобные элементы содержат куда более позитивную информацию. Очень часто глупую, навязчивую, и это сейчас, о тех моментах, когда дело не касается рекламы. Бывает, что набор банальных нравоучений. Для кого? Для них всех, ведь им необходима мусорная подпитка. Всё одно ведь не заметят и не задумаются. Глянут, пройдут или проедут мимо, и ничего, и сплошная пустота. Фоновый прием, но исправно работает, на другом уровне, заполняя множество пустых ячеек, в наполовину атрофированном мозге. Не могут клеточки оставаться порожними, содержание обязательно. И пусть, и очень хорошо, даже есть какое-то время. Но беда в том, что его немного. Реанимировать можно, если не тянуть.

Выкинуть мусор. Разместить что-то сносное и полезное, попробовать анализировать, запомнить. Но не станут. Умрут ячейки, исчезнет возможность. Подумаешь, да и черт с ними, — их много. Только вот кого? Пустых клеток головного мозга или обладателей того, что называют мозгом.

 Сложный вопрос, а неестественная надпись исчезла.

Влад продолжал оставаться на прежнем месте. Прошла воображаемая минута. Может, её не было, но за спиной появился яркий свет, разрезавший ровно напополам явившуюся без предупреждения темноту.  Влад вздрогнул, обернулся и бросился бежать. За спиной возникло огромное количество автомобилей, которые ловили его тело своими фарами, которые громко сигналили, пытаясь звуком остановить бешенный темп…

… Страна нигде, страна никогда. Пространство удивительного бреда. Хочешь, путешествуй, осматривая кем-то оставленную, в огромном количестве, ненужность. Хочешь, присоединяйся, делай то же самое. Не стоит стесняться, всё очень просто. И главное, не задумываться. Не нужно сопоставлять. В этой необыкновенной стране так не принято. А объем, он огромен. И всё пустое, всё безликое, всё то, что тебе и нужно. Значит, смелее. Оставляй свой след, любуйся собой. Ты этого достоин. Ты такой же, ты один из миллиона, ты часть порожней относительности. В этой волшебной стране, которая негде, которая никогда, которая современное авторство. Где разница лишь в заумном виде, в уверенной и наглой позе, в количестве денег на рекламу.

Мне надоели перечисления, они излишни и бесполезны, они часть всеобщей относительности…

Влад, ощущая прилив страха, оказался в просторном и совершенно пустом здании, где гуляло эхо, от его осторожных шагов, от быстрого стука разгоряченного пульса, даже спертая одышка и та кратно усилилась, поднимаясь к высоченным потолкам, теряясь в пыльном, тяжелом безмолвии.  Огромный, казавшийся бесконечным, коридор. Неестественные своей несовременностью колонны по обе стороны, и большие, доходящие до самого потолка, окна. В глубине, в неясном отдалении, там, где плохо различимой тенью виднеется широченная лестница, там, где застыли еще не наступившие мгновения, и там те, кто позвал сюда. Сделал так, чтобы он Влад оказался здесь, сгорая от страха и странного нетерпения. Нужно идти, но не спешить. Бежать нельзя категорически. Откуда это? Призрачная хрупкость, как тонкое стекло, как замок из песка. На миг, на шаг, на вздох. Чуть-чуть не так, раздавит несуществующая сущность, вернет к настольным часам, в тишине десятиметровой комнаты.

Так что тише, осторожнее. Середина пути, середина реки. Страшно, когда лишь хрупкая лодка — защита, а вокруг недоступный пониманию объём холодной, темной воды. Набегает волнами, тянет сыростью, в которой смерть — лишь хрупкая, маленькая лодка, лишь собственная тень, в чужом и злом пространстве. Сомнения странных сновидений, за ними пропасть, и всё же ближе, четче звук.

Влад споткнулся о первую ступеньку лестницы. Несмело оглянулся назад, стараясь увидеть входную дверь, но она потерялась, смешавшись с всё более сгустившимся сумраком.

— Он уже здесь, только зачем вам это было надобно — прозвучал незнакомый голос.

— Он сам этого хотел. Он мой сын, и я не мог ему отказать — это был голос отца.

Влад остановился возле двери, которая была точной копией той, которую потерял, оставил далеко, через огромное пространство чужого и нереального строения.

— Лучше было бы, чтобы этого не случилось. Но я и сам, если бы знал, если бы имел время, чтобы понять и почувствовать — вновь заговорил отец.

— Тогда бы всё изменилось? — спросил тот же незнакомый голос.

Влад толкнул дверь, она легко поддалась. Пред глазами Влада появилась картинка, не имеющая никакого отношения к мрачному, брошенному зданию. Контраст ослеплял глаза. Зеленая лужайка, берег реки, чистая вода, группа людей, в числе которых его отец, и необычная, неестественная свежесть, от которой в один миг начала кружиться голова.

— Возможно — ответил отец, а тот самый парень, уже знакомый, которого они с Феликсом старались запомнить, произнес: — Ничего нельзя изменить. Бывает так, что ничего нельзя изменить. Вот поэтому он здесь.

Влад понял, что речь идет о нем. Попытался сделать шаг навстречу отцу, попробовал спросить: где он, что происходит. Отец повернулся к нему. Их взгляды встретились — это было последнее из того, что презентовала обычная, летняя, душная ночь.

5

На следующий день мальчишки не удержались. Им вновь захотелось посетить запретную территорию. Хотя, в течение двух часов, разговаривая друг с другом, они старались найти повод, чтобы отменить влекущее желание, но никакой толковой причины обнаружить не удалось, вполне возможно, что не хотелось, и еще хочется добавить о том, что не найти доводы было нужно, чтобы подогреть и раззадорить желание, осуществить задуманное.

Только помня о том, что сейчас они не одни, мальчишки очень осторожно, не жалея на это времени, осмотрели все близлежащие углы, подходы. Незнакомца в синих джинсах и белой футболке нигде не было. Теперь можно было последовать через двери. Некоторое волнение всё же находило кровь. Не успело окончательно исчезнуть напряжение. Тайна сильно давала о себе знать, но признав их сопричастными себе, она уже не могла предъявить своих главных козырей, того, что неизвестность, что страх непознанного, имеющий ни с чем несравнимую силу, в которой время может не быть временем, в которой сложное — это отчетливая и зримая часть простого. Одно мгновение, и всё перевернулось, всё успело смешаться, уводя за собой, туда, где несколько метров разделят жизнь на до и после, где, в очередной раз, покорившим им, откроется дверь через дверь.

— Вперед — смело сказал Влад.

— Пошли — подтвердил Феликс.

Дальше сосредоточенно молчали. Одна дверь, темное пространство. Чуть заметное бледное свечение, вторая дверь. И спустя секунду, поток яркого, дневного света.

— Если открыть обе двери, если их удерживать в открытом виде — неожиданно предложил Влад.

— Зачем тебе это? — не понял Феликс.

— Интересно, может, два разных мира начнут смешиваться — настаивал на своём Влад.

— Нет, опасно — произнес Феликс.

— Давай попробуем, на обратном пути — отложил интересующий вопрос Влад.

— Видно будет — окончательно не согласился Феликс.

Мальчишки вновь оказались возле огромных окон, внутри всё того же учебного заведения. Момента их появления никто из присутствующих не заметил, но спустя десять секунд защитная функция пропала, и пришельцы стали обозримы для студентов. Всего несколько странных взглядов скользнуло по Владу и Феликсу, видимо, сегодня учащиеся были озабоченны чем-то куда более важным, и мальчишки, не испытывая какого-либо дискомфорта, последовали в сторону выхода из института.

— До сих пор во всё это плохо верится — начал Феликс, Влад хотел поддержать друга, озвучив сходные ощущения, но в этот момент до ушей мальчишек долетели чужие слова.

— Смотри, те самые пацаны, что и вчера.

Влад и Феликс на долю секунды замерли.

— Не обращаем внимания, пошли — прошептал Влад.

—И в одно время, минута в минуту — раздался звонкий девичий голос.

— Что значит, минута в минуту — еле слышно прошептал Феликс, смотря на Влада.

— Какие пацаны? Как минута в минуту? — послышался громкий голос.

Влад и Феликс мгновенно ощутили неладное, обернулись, возле самой двери, в числе студентов, находился тот самый парень в синих джинсах и белой футболке.

— Это он, и он нас узнал — прошептал Влад, сразу после того, как за мальчишками захлопнулись двери учебного заведения.

— Получается, что дверь может быть открыта, если он здесь — испытывая приливы неподдельного страха, произнес Феликс.

— Черт его знает — промычал Влад, а после они спрятались за прямоугольным строением из железа и толстого стекла, которое исполняло функцию автобусной остановки.

Тяжело дышали и не сводили глаз с дверей здания, намереваясь проверить: пойдет ли следом за ними этот человек. Прошло несколько минут, из дверей института появилось с десяток человек, но в их числе не было парня в синих джинсах и белой футболке. Влад произнес, начиная успокаиваться: — Знаешь, мне понятно.

Феликс вопросительно посмотрел на друга, ожидая продолжения.

— Это не он, не совсем он. То же самое, что и с моим отцом — пояснил Влад.

— Точно, но эти двое, они ведь могут встретиться, здесь трудно разойтись — произнес Феликс.

— Возможно — произнес Влад.

— Но нас он не знает, иначе пошел бы за нами, если бы это был он — продолжил Влад, но остановился не закончив.

— Ты думаешь, если он посланник, ну, шпион, то если бы он знал, что мы оттуда, то тогда не оставил нас без внимания, поймал бы — запинаясь, говорил Феликс.

— Конечно, видишь, насколько мы рискуем — угрюмо, но с чувством гордости, произнес Влад.

— Сейчас идти назад опасно — произнес Феликс.

— Да, лучше не торопиться пару часов, сходить к нашей школе — согласился Влад…

“Ничего страшного, пусть эти пацаны пользуются проходом. Лишь бы с ними ничего плохого здесь не случилось. Бегать за ними нет никакого смысла. Можно немножко напугать — вот это будет правильно, но лишь на нашей территории, а не здесь. Сам написал о них в книге, сам дал им эту возможность. Казалось, что лишний оборот, но ведь хотелось представить самого себя, в одиннадцать лет. Зато еще одно неоспоримое доказательство. Стоят, смотрят, ждут и боятся. А это значит, что не я один их обнаружил. Они тоже видели меня, и это плохо. Слишком самоуверен и беспечен, считая, что надежно и основательно проверял возможность слежки, ведь вместо пацанов могли бы быть сотрудники известного ведомства” — размышлял Егор Свиридов, наблюдая через боковое окно за Владом и Феликсом, хорошо видя их выражение лиц, жесты и нерешительность.

Убедившись в собственной безопасности, мальчишки удалились вглубь проспекта.

Егор Свиридов еще какое-то время продолжал стоять у окна.

“Нужно несколько месяцев, лучше полгода. Уже сейчас мне многое удалось сделать. Люди верят нам. Люди готовы нас поддержать. Нас становится всё больше. Сам не ожидал такого быстрого роста. Хуже с публикацией, если бы найти кого-то, кто бы решился. Но эти не верят, с этими деятелями не так просто, как с обычными людьми. Этим есть что терять, и поменять свой кусок на обещания большей доли, этим глупцам трудно. Если бы они могли знать, если можно было бы создать проекцию ожидающего нас всех будущего. Ладно, еще должно быть время, и можно обойтись без публикации” — нервные размышления крутились в голове Егора, всплывали и пропадали лица, слышались разговоры, грезилась неизбежная кульминация.

—Ты точно уверен во всех своих близких людях? — настойчиво прорезая сознание, звучал вопрос Артема Колесникова.

— Да, я должен быть уверен. Понимаю, что ставка, как никогда, высока. Но мне сейчас, но нам сейчас, лучше поверить предателю, чем не поверить преданному человеку.

Егор отвечал Артему, видя в глазах друга искреннее участие, непоколебимую убежденность и уверенность в общем деле.

— Всего лишь один подонок, достаточно одного, и всё наше дело погибнет. Они не оставят нам ни малейшего шанса. Если бы мы могли обойтись без тебя Егор. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Артем говорил, глядя Егору в глаза.

— Понимаю, было бы превосходно, черт возьми, если бы не я один мог провести людей через дверь, открыть ее, соединив миры. Если бы эту возможность имели и вы преданные делу товарищи, то насколько легче было бы осуществить пришествие нового мира — ответил Егор...

 

…— Влад, Феликс, что у вас со стенгазетой. Я что-то не понимаю. Вы обещали вчера, говорили о том, что осталось всего ничего, а сами болтаетесь на улице.

За спиной Влада и Феликса раздался приятный женский голос. Мальчишки тут же остановились.

— Если стенгазета готова, то нужно её разместить на стенде уже сейчас. Давайте, на час раньше в школу, чтобы остальные, придя на занятия, сразу увидели новый выпуск — продолжила женщина, теперь Влад и Феликс стояли перед ней, не зная, как лучше ответить.

—Готово — пробубнил Влад, чувствуя, что начинает краснеть.

— Ну, тогда давайте, как я сказала — улыбаясь, говорила женщина, а Влад с Феликсом ничего не понимали.

Ладно, стенгазета, хотя ничем подобным в своем мире они не занимались. Другое, сама женщина. Её не было среди их учителей. А казалось, что иной мир должен в точности повторять основные моменты их мира. Только получалось что-то не то, от этого появлялся ступор, выраженный в невнятном бормотании Феликса: — Мы сейчас, мы уже идем.

Феликс хотел произнести имя отчество учительницы, но вовремя осекся, не зная его.

— Давайте, не стойте, через два часа начнется вторая смена — сказала женщина и сразу после этого пошла дальше.

— Пойдем отсюда — произнес Влад.

— Боишься увидеть самих себя — отреагировал Феликс.

— Нет, но мало ли кто еще примет нас не за тех, кто мы есть на самом деле — ответил Влад.

— Тогда, в центральный парк. Слушай, а здесь, у них, деньги такие же — произнес Феликс.

— Не знаю, наверное, нет. А что, у тебя деньги есть — ответил Влад.

— Есть немножко. Я знаешь, хочу на колесе обозрения прокатиться. Сверху можно посмотреть, сравнить — сказал Феликс.

— Интересно, но вряд ли чего особо нового увидим — скептически отнесся к предложению друга Влад.

Прокатиться на колесе обозрения им так и не удалось. Деньги имели существенные различия — это удалось узнать без особо труда, просто постояв возле билетной кассы, в которой продавались билеты не только на колесо обозрения, но и на все остальные аттракционы. Незаметно пролетел еще один час. Мальчишки двинулись назад, стараясь не думать о возможной встрече с парнем в синих джинсах и белой футболке. Дождавшись большего числа студентов, вместе с ними, ребята проследовали мимо вахтера, хотя, как они уже заметили, днем место вахты частенько оставалось пустым.

— Давай попробуем — произнес Влад, а Феликс не сразу понял, о чем говорит друг.

— Ты о чем? — спросил Феликс, происходило это в тот момент, когда мальчишки только что преодолели вторую дверь, оказавшись в своём мире.

— Ну, я говорил, попробуем оставить открытыми обе двери, задержим их в таком положении. Посмотрим, начнут ли смешиваться разные миры — напомнил Влад.

— Давай, только чего бы ни вышло — всё же согласился Феликс.

— Я открою дальнею дверь, а ты держи эту — произнес Влад и тут же двинулся внутрь прохода.

Феликс взялся за дверь. Проход оставался темным, ровно до того момента, пока Влад ни открыл вторую дверь. Поначалу ничего не происходило. Просто Влад видел Феликса, а Феликс видел Влада. Небольшой коридорчик, он же проход, осветился потоком дневного света, и спустя тридцать секунд, мальчишки разочарованно решили прекратить эксперимент, но начало происходить невероятное.

Масса воздуха, пространство, как можно было бы это охарактеризовать, стала смещаться в сторону Феликса. Влад быстро почувствовал, что ему стало очень тяжело удерживать дверь. Движение массы поглощало, и если бы это можно было назвать ветром, то могло бы сдуть подобно песчинке. Только происходящее действовало иначе, оно вдавливало, прижимало к земле.

— Закрывай! — закричал Феликс.

— Не могу — с большим трудом ответил Влад, а пространство иного мира на несколько метров отодвинуло привычную сущность.

Новый мир был сильнее старого, и лишь что-то необъяснимое не давало потоку нового измерения продвинуться дальше. Какая-то преграда, тонкая, но прочная полоска.  С трудом различимая, отличающаяся от обеих субстанций. Завораживало зрелище, ещё сильнее вдавливало в землю, а руки по-прежнему ощущали край дверного полотна. Пространства не были единым целым, ни цвет, ни объем, ни звуковой гул. От суеверного ужаса подгибались ноги. Не было возможности закрыть двери, а еще спустя минуту и вовсе стало тяжело дышать.

— Оно остановилось, оно не может заменить собой наш мир — крикнул Феликс.

— Что-то не дает ему — криком ответил Влад и ощутил, что у него начали слезиться глаза.

— Отпускай, убери руки, вместе, в один момент — из последних сил, громко, насколько это было можно, крикнул Влад.

Феликс лишь смог кивнуть головой в ответ. Теперь без слов, одними глазами, они условились. Влад крутнул головой, мимолетная пауза, и он резко отпустил дверь. Феликс не проморгал, одним мгновением, повторив то же самое. Двери начали медленно, со скрипом и синхронно закрываться. Давление отпустило. Сразу вернулось дыхание. Двери закрылись наполовину.

— Больше никогда — громко произнес Влад.

— Точно — согласился Феликс.

Двери преодолели две трети, и в этот момент, Влад рванулся к выходу, показалось, что если он этого не сделает, то останется в зловещем проходе навечно. Внутренняя интуиция поспешила на помощь. Если бы он знал, насколько вовремя появилось это спасительное чувство, насколько близок он был, чтобы самым страшным образом, застрять между двух враждебных пространств, чтобы стать жертвой в их бесконечной борьбе, хотя и без того, прикосновение и первенство уже успели сделать своё дело, и Влад уже сейчас был обречен возвращаться к этому разделу снова и снова, что в реальности, что в воображении. Меняя прошлое и будущее местами. Очень часто, не ощущая между ними никакой разницы, как в едином, болезненном сне, которому нет начала, который понятия не имеет о том, что обязательно всему положен неотвратимый конец.

Влад успел выскочить. Двери закрылись, передавая мальчишкам странный, нехороший импульс. Они вновь видели двери плотно закрытыми.

6

— Я видел этого человека, у отца на работе — тихим голосом произнес Влад, сразу после того, как поздоровался с Феликсом за руку.

— Какого человека? — не понимая спросил Феликс.

— Того самого, который знает о нашей двери — пояснил Влад.

— Он работает вместе с твоим отцом? — спросил Феликс, которому было хорошо известно о том, что отец Влада сотрудник органов секретной государственной службы, занимающейся поиском опасных преступников и иностранных агентов, предателей.

— Нет, он арестован, он у отца на службе, в камере, его пытают — шепотом ответил Влад.

В этот момент пацаны даже не двигались с места. Феликс, не скрывая испуга, смотрел на Влада, а Влад периодически переводил свои глаза с Феликса на расположенную в нескольких метрах спортивную площадку.

— Отец взял меня с собой. Он специально показал мне этого человека, как бы в воспитательных целях. Я рассказал матери, что мы были у отца на службе. Дома был ужасный скандал между отцом и мамой, поэтому, я вчера не смог прийти на наше место — продолжил Влад.

— Получается, что твой отец знает о двери в параллельный мир, он знает о том, что мы с тобой там были — с выражением застывшего на лице ужаса говорил Феликс.

— Нет, я не думаю. Он просто хотел мне показать, что будет, если я буду плохо учиться, плохо себя вести. Я так это понял — несколько успокоил друга Влад.

— Он тебе так и сказал? — не унимался Феликс.

— Да — кратко ответил Влад.

Феликс обдумывал следующие слова, Влад же продолжил: — Он сказал: смотри, что бывает с людьми, которые не уважают закон и порядок, которые думают, что им всё дозволено, считают, что лучше обо всем знают, чем их учителя и родители.

— Дальше что? — спросил Феликс, ощущая, что у него всё внутри сдавило от страха: а если отец Влада узнает о том, что они тоже бывали в запретной зоне, как и этот преступник.

— Я спросил: что он сделал? — произнес Влад.

— Он иностранный агент? — опережая друга, произнес Феликс.

— Отец сказал: он враг государства, вот до чего доходят люди, ставшие на путь обмана, лени, глупости и прочего.

— Выходит, что и мы с тобой теперь враги государства. Мы ведь тоже там были. Что будем делать, если узнают мои родители, то меня убьют. Я даже не успею попасть в камеру, в здание, где работает твой отец — тихо и потерянно шептал Феликс.

— Он не знает — чтобы успокоить друга, произнес Влад.

— А если узнает? — отреагировал Феликс.

— Брось, нам просто нужно быть еще осторожнее. Мы должны поклясться, что если нас схватят, то мы будем молчать, что ничего не скажем — взяв Феликса за руку, пафосно проговорил Влад.

— Нет, нам больше нельзя появляться возле этих дверей — не согласился Феликс.

— Ты что струсил? — резко спросил Влад.

— Я, нет, но я не знаю. Я подумал — невнятно пробормотал Феликс, видя на лице Влада непреклонную решимость.

— Они его пытают. На него страшно смотреть, он весь в крови, в синяках. Он даже не может нормально говорить. Они выбили ему все зубы — очень серьезно проговорил Влад, после осмотрелся по сторонам.

— Не верю, у нас такое невозможно — произнес Феликс, но при этом ощущения говорили обратное: Влад не врет, Влад не может обмануть, в таком страшном деле всё может быть.

— Я сам видел — мрачно дополнил Влад.

— Слушай, может ты перепутал, а это какой другой человек — робко предположил Феликс.

— Никакой ошибки. Я уверен — отрицательный жест головы Влада, стал подтверждением сказанного.

— Давай перенесем клятву на завтра. Попробуй что-нибудь узнать дома — почти с взрослой интонацией произнес Феликс, после того, как десять секунд молчания остались позади.

— Не знаю, но я попробую. Ты думаешь, что есть какая другая причина, по которой он попал в учреждение моего отца — то ли спрашивал, то ли рассуждал Влад.

— Нет, его вычислили. Он собирал информацию для тех людей, которые живут в похожем мире. Хорошо, что мы там не с кем не общались, но за нами тоже могли следить — Феликс произнес ровно то, что было у него в голове.

— Я согласен. Нам нужно решить, как мы будем себя вести, если кто-то в параллельном мире попытается нас завербовать, заставить что-то передать, отнести — вспоминая отрывки из детских книг и фильмов, произнес Влад.

— Да — промычал в ответ Феликс.

… Владу даже не пришлось искать повод, чтобы начать с отцом разговор о преступнике, которого отец предъявил Владу в качестве наглядного пособия. Придя домой, Влад услышал разговор между отцом и матерью, который был продолжением темы вчерашнего скандала. Только сейчас всё было спокойно и уравновешенно, и, к радости Влада, речь шла не только о поступке отца, не только о поведении Влада, но и о том самом человеке, которого отец назвал врагом государства.

— И всё же, я считаю твой поступок отвратительным. Обещай мне, что больше подобного не повторится — жестко произнесла мама.

Влад постарался не привлечь к себе внимания, поэтому снял куртку и обувь очень тихо.

— Хорошо, я тебе обещаю. Но пойми меня правильно, я уже не вижу каким образом втолковать нашему бестолковому отпрыску, что бывает, что может его ждать — спокойно ответил отец.

— Но не таким же способом, а если у ребенка случится стресс или что еще, и как скажется твой поступок в будущем, мне неизвестно — произнесла мама.

— Вот видишь, у тебя вновь на языке слово ребенок, а Влад уже достаточно взрослый, чтобы начать понимать, что помимо прав существует ответственность, перед нами, перед обществом. Что неправильно в моих словах — произнес отец.

— Я против таких методов, и давай закончим на этом, чтобы никогда к этому не возвращаться — сказала мама.

— Хорошо, я обещаю — согласился отец.

— Я хотела спросить, скажи, кто тот человек, которого ты показал Владу — произнесла мама.

А в голове Влада тут же возникли свежие воспоминания, сильно поразившие сознание, еще сильнее врезавшиеся в голову, настолько, что и сейчас были способны причинить ощутимую боль, за которой мгновенно следовал страх, далее отвращение, а последним и самым тяжелым было разочарование, которое можно было охарактеризовать тем, о чем две минуты назад говорила мама, и что называлось нервным стрессом, первым в жизни Влада. Только кошмарный облик несчастного узника имел к этому мало отношения, несмотря на глухие стенания, на кровь, и крики озлобленных коллег отца, а от того, что отец был ко всему этому напрямую причастен, что он был частью системы. Такое забыть было невозможно, и уже сейчас, стоя и прячась за углом, Влад отлично чувствовал именно это.

… — Человек, имени которого Влад не знал, был привязан к стулу. Да и сам стул нельзя было назвать обычным, от того, что его ножки были вмонтированы в поверхность бетонного пола. Этот стул нельзя было подвинуть, нельзя было перенести. Над головой узника свешивалась, неестественная своей обнаженностью, лампочка. Белый жесткий провод. Желтое страшное свечение, а голова допрашиваемого Свиридова клонилась вниз, из-за рта стекала кровь, смешанная со слюной. Под глазами имелись красно-синие следы ударов по лицу. Тяжелое дыхание узника врезалось в сознание Влада, а отец говорил, как бы с другой стороны. Голос был доступен. Смысл не уступал голосу, но понимание отсутствовало. Всё не соответствует действительности. О чем говорит папа, когда нужно прекратить то, что происходит прямо на глазах его сына.

Еще, металось, не отпускало ни на миг, хорошо, что этот человек не может меня видеть. Ведь тогда, он сможет меня опознать. Сможет сказать: вот этот мальчишка, он тоже посещал вражескую территорию, я видел его, я запомнил его, почему только я должен отвечать вам, спросите у него.

Руки и ноги мгновенно похолодели. И совсем неважно, что рядом с Владом сейчас находился его родной отец. Ведь всё смешивалось. Отец переставал быть таковым. Его затягивала, поглощала собой внутренняя обстановка этого ужасного здания, которое даже со стороны должно было внушать страх и почтение, что же говорить о том, как действовало это изнутри. Ребенку, еще не подростку, и то становилось не по себе, от кошмарности коридоров, от представления непрозвучавшего эха, оглушающего, заставляющего почувствовать озноб и трепет. Или всё же, общая тайна. Или всё же, что он Влад, сейчас не только сын своего отца, а тот, кто, еще ничего не успев сделать, успел встать по другую сторону барьера, стать предателем, врагом государства, и сейчас он куда ближе к этому несчастному незнакомцу, чем к своему родному отцу.

Перед ними находилось небольшое окошко, с толстыми прутьями из металлической арматуры. Сразу за решеткой имелось затемненное стекло, через которое можно было смотреть в одном направлении. Звук же попадал в комнату, в которой находились Влад и его отец, не через окно, а через специальное отверстие в стене. От этого создавалось что-то ненормальное, звук и визуальное действие не составляли единое целое. Влад был уверен, что звук опаздывает на целую секунду, и это лишь усиливало ужасающее зрелище.

— Хочешь умереть? Думаешь, что мы позволим тебе почувствовать себя героем. Нет, здесь смерть нужно заслужить. Нужно сделать так, чтобы тебе её преподнесли подобно награде. Ведь ты знаешь об этом, ведь ты неоднократно об этом думал. Легкая смерть — это то, что ты можешь получить лишь в одном случае, если перестанешь изображать из себя невинную жертву и скажешь, где находятся черновики твоей мерзкой книжонки — стоя прямо напротив допрашиваемого, громко кричал сотрудник, руки которого были испачканы кровью последнего.

— Ну, зачем сразу смерть, пусть даже легкая. Есть другие расклады, и тебе об них уже говорили. Так что лучше рассказать нам, где рукопись, кто еще входил в антигосударственный заговор — на мягком контрасте появлялся второй сотрудник.

— Нет никакой рукописи, нет никакого антигосударственного заговора — сплевывая кровь на бетонный пол, отвечал арестованный.

— Как же нет, если ты сам говорил об этом, если ты убеждал своих сторонников, что мир добра и справедливости существует. Стоит только протянуть руку, стоит только открыть дверь — продолжал второй сотрудник.

— Всё лишь твои слова — отвечал узник.

— Если бы так, но у нас достаточно других свидетельств. Всё из них не в твою пользу. Даже самые близкие твои последователи отказались от тебя. Ты это понимаешь? Стоит ли настаивать на своем? — говорил всё тот же сотрудник, а его товарищ стоял рядом, с абсолютно утомленным видом, что Владу казалось, что еще чуть-чуть, и этот первый начнет зевать.

— Я не верю вам — произнес узник.

— Ну, это не проблема. Уже были две очные ставки. Хотя уверен, что показания твоих сподвижников, которые будут озвучены в твоем присутствии, тебя вновь не убедят. Ведь куда проще решить, что товарищей заставили, что они всего лишь спасают собственную жизнь. Думаю, что я не ошибся — продолжил второй сотрудник.

Допрашиваемый мужчина утвердительно кивнул головой.

7

— Продолжай — скомандовал второй сотрудник, обратившись к своему засыпающему коллеге.

Влад успел стать свидетелем всего лишь одного удара, после отец, взяв сына за руку, вывел Влада из служебного помещения. По коридору шли молча. Ни слова не было произнесено отцом, пока они поднимались по лестнице, и лишь оказавшись на улице, где летней зеленью раскрашивался один из центральных проспектов, где ключом била, безразличная к тому, что происходит, жизнь, отец произнес: — Надеюсь, ты сделал правильные выводы из того, что я показал тебе. Надеюсь, что ты наконец-то осмыслишь то, что будущее, что взрослая жизнь — это не игра, и что она требует понимания и ответственности уже сейчас, особенно сейчас. А теперь иди домой.

… — Этот человек опасный государственный преступник. Он кульминация злодейства, и участь его однозначная — смертная казнь — пояснил отец, а у Влада всё еще сильнее затряслось внутри, в какой-то момент даже промелькнула предательская мысль: взять и рассказать отцу о загадочной двери, о близком существовании иного мира, но исчезло желание довольно быстро, сразу после того, как отец ответил на очередной вопрос мамы: — Он работал на иностранную разведку?

— Нет, всё значительно хуже, он проповедовал некое учение, он подбивал народ на смуту, на свержение ныне действующего общественно политического строя.

— Это, действительно, высшая мера — угрюмо и с выражением осуждения отреагировала мама, а спустя секунду добавила — У них была политическая организация?

— И да, и нет, там довольно странная подоплека. Я не имею права тебе всё это говорить, ты знаешь, несмотря на то, что мы служим в одном ведомстве. Он, они вместе, проповедовали, убеждали население в существовании некого мира добра и справедливости, который совсем рядом. Нужно только набрать какое-то число последователей и тогда откроется особая дверь через дверь, ну, а после новый мир заменит собою старый. Как понимаешь, набрать необходимое количество оказалось не так просто, тем более эти адепты и сами не знают какое число им необходимо — ответил отец.

— Похоже на бред — произнесла мама.

— Совершенно верно, но еще существует некая рукопись. По заверениям некоторых подследственных, она ключ ко всему этому, её и создал тот самый человек, их духовный вдохновитель. Выйти на рукопись мы пока не можем. Где находится этот волшебный портал тоже не знаем, хотя, ты понимаешь, что его не существует, а всё это очередная сказка для недалеких сограждан — произнес отец.

Влад еще сильнее прижался к стене. Лицо покраснело от прилива крови. На лбу выступила горячая испарина.

— Так что эта рукопись, это учение, эта благая весть — с иронией спросила мама.

— Её нужно найти и уничтожить, кажется, об этом я уже говорил. Понимаешь, главная опасность в том, что она может быть опубликована. Вдруг найдется самоубийца, который решит стать на одну ступень со Свиридовым. Хотя и не в этом, знаешь, мы во многом работаем вслепую, мы много не знаем — произнес отец.

— Оно неудивительно, когда имеешь дело с подобной метафизической изнанкой — согласилась мама.

— Кстати, где Влад, он уже давно должен был прийти с улицы — резко перевел тему отец.

Влад быстро и бесшумно вернулся к входной двери, открыл её специально громко, чтобы обозначить этим своё появление в доме.

… — Плохо дело — произнес Влад.

Случилось это на следующий день, перед Владом стоял Феликс.

— Узнал что-то? — робко, боясь собственного голоса, спросил Феликс.

— Узнал — мрачно ответил Влад.

— У отца спросил? — произнес Феликс.

— Нет, подслушал разговор отца с матерью — ответил Влад.

— И что? — не унимался Феликс.

— Мы с тобой преступники, связанные с очень страшным и опасным делом. Мы с тобой проводники антигосударственной политики — произнес Влад.

— Я нет, я не имею к этому никакого отношения — произнес Феликс.

— Поздно, уже поздно. Мы были там, а кто там побывал, то тот уже предатель. Отец так и сказал — сам плохо понимая зачем, но очень пафосно и обстоятельно лгал Влад.

— А если мы сами расскажем, что случайно, что не хотели этого — лепетал Феликс.

— Кто нам поверит — вошел в роль Влад.

Феликс стоял молча, опустив голову вниз.

— Нам нужно принять клятву, которая соединит нас одной общей тайной — произнес Влад.

— Давай — обреченно согласился Феликс.

 

Часть четвертая

1

— Вы арестованы, Егор Евгеньевич — произнес человек в сером строгом костюме, за его спиной находились еще двое сотрудников похожих друг на друга, как две капли воды.

— Не понял, что я такого натворил? — улыбаясь, спросил Егор, посмотрев на развернутое удостоверение.

— Там всё объяснят, проследуйте со мной.

Егор не успел что-то сказать. Рядом с ним оказались те двое, а спустя три секунды на его запястьях защелкнулись наручники…

…Если было бы возможно определить течение времени. Совсем не зря эта навязчивая мысль не давала покоя. Ведь если получить ответ, хотя бы какую-то версию, то не виделось удивительным, что расстояние до двери можно вычислить, а после к ней приблизиться, преодолев недоступную часть мрачного пространства. Можно бояться, можно себя обманывать, используя собственную несостоятельность вторичного мышления. Нет, ничего не удастся. Глупо надеяться на столь невероятное развитие чуда. Где оно? В каких пределах искать осознание и нужно ли это делать. Темень давит с одинаковой силой, но ведь расширяется пространство, ведь четким и острым стало не только восприятие, но и череда воспоминаний, обретая дополнительные свойства, поспешила дополнением. Сложность и замкнутость, от того, что иного быть не может. Всё те же потерянные минуты, которые частичный бред, который порог пред последним броском. Напрасно меняются контуры, и очень важно, что исчезли еще несколько сантиметров, что еще ближе стала изводящая своим присутствием дверь на свободу. Или это, или ничего. Стоит открыть, нет ошибки, за дверью может быть лишь она, чего нет ценнее, имя ей свобода. Дурман предвкушения. Неистовое биение загнанного сердца. Сколько еще, сколько до объемности, сколько до людей, с их страстями и чувствами. Я часть их, я та субстанция, которая в каждом из них, о которой они даже не подозревают. Какой раз, сколько было уже сделано попыток? Если посчитать, но не смог. Каждый раз, именно в этот момент, всё бесследно пропадало. Крохотный, незримый интервал, и ничего нет. Нет проекции, нет самого себя в углу, с безумными глазами, с еще более умалишенными движениями. Значит я внутри, в самой сердцевине полной и ничем неопределяемой пустоты. Но разве это не обман? Их нет, его нет, и всё станет возможным, когда вновь станет доступным пространство темного закутка.

Егор вновь попробовал переступить несуществующую, но очень прочную преграду. Казалось, что пространство сдвинулось. Стало возможным сделать еще один шаг. Дверь была близко. Можно было разглядеть любые, даже очень мелкие детали, но следующий шаг сделать не удалось. Егор, уже в какой раз, уперся в незримую стену…

 

— Вы знаете, Егор Евгеньевич, сегодня я окончательно буду вынужден вас огорчить — спокойно, размеренно говорил следователь Возков.

Егор сидел прямо напротив Возкова. Голова разрывалась от нестерпимой боли. В глазах периодически проскальзывали неприятные, резкие искры. Тошнило, и кровавый привкус во рту ощущался очень сильно, несмотря на то, что разбитые губы, нос, выбитые зубы, за истекшие сутки, перестали кровоточить. Зрение не дотягивало до полноценного, и сейчас фигура находившегося рядом следователя, представала мутной, расплывчатой, временами двигалась, и тогда перед Егором появлялось ровно два следователя. Сосредоточенным усилием, Егор заставлял одного из следователей исчезнуть, чтобы остался тот, к которому уже успел привыкнуть. Еще громко тикали часы, которые стояли, нарушая всякие традиции, ни на столе, ни на шкафу с бумагами, ни висели на стене, а находились на подоконнике, за которым стекло, за ним крепкая и суровая решетка, окрашенная в белый цвет, чтобы соответствовать раме и подоконнику. Часы же, напротив, были черными, этим бросались в глаза, мутили слабое, измученное зрение. Звуков не было. Кабинет, звуконепроницаемой дверью, надежно был отделен от коридора, и чтобы сюда проникли посторонние звуки, нужно было постараться.

Преодолевая сильную боль, Егор попытался приподнять левую руку. Болевой импульс мгновенно прострелил спину, еще сильнее поплыло в голове. Вновь появились два следователя, каждый из которых противно улыбался.

— Вам трудно говорить? — с участием спросил Возков.

— Да — ответил Егор, ощущая, что следователь не ошибся в оценке его состояния.

Язык, челюсть, гортань — все вместе, и поодиночке, не слушались своего хозяина.

— Я, собственно, предупреждал вас, но и сейчас вы по-прежнему не хотите осознать, что ваша жизнь, которую еще можно спасти, всецело находится в моих руках. Да, именно так, Егор Евгеньевич — произнес следователь, не сводя с Егора глаз.

— Всё это уже где-то было, и вы отлично знаете о том, что моя жизнь никоим образом не находится в ваших руках — ощущая сильную боль, произнес Егор.

— Всё решено и не исправишь. Правильно я понял? Только сейчас происходящее имеет несколько иной подтекст, да, и почему бы нам ни попробовать изменить сценарий. Я еще раз говорю вам: ваша жизнь в моих руках. И только от вас зависит то, каким образом случатся дальнейшие события — не повысив голоса, продолжил следователь.

— Нет, ничего не должно произойти иначе — чуть слышно и очень сдавлено произнес Егор.

— А если я вам скажу, что хочу помочь вам — после некоторой паузы, произнес Возков.

Егор поднял на следователя глаза, в которых не было ничего окромя полной, осознанной обреченности, смешанной с ощущением фатальной правоты, которую рождала, непонятная Возкову, но ощутимая, вплоть до привкуса на языке, убежденность. Всё это означало, что смысл того, что озвучит, Егор ясен уже без слов. Их можно не употреблять. Но вот всё то, что именуется домыслами и наблюдением не отменяли главного, которое заключалось в том, что следователю Возкову действительно было жалко этого странного парня. Поведение последнего вызывало неподдельное уважение. Фанатичная вера в собственные убеждения и даже стремление, находясь на волосок от смерти, попытаться заставить оппонента принять свою сторону, или хотя бы заставить посмотреть на происходящее иначе. Но ведь не только в этом заключалась тяжелая и смертельная изнанка, а сын, его единственный сын — вот, кто не давал покоя, вот, кто в какие-то мгновения замещал собою, находящегося перед Возковым Свиридова. Казалось, отмотать годы, взглянуть под другим углом, — и вот точная копия Влада. Нет, не внешне, а тем, чего не оценить одними лишь глазами. Внутренней, малообъяснимой сущностью, которая издеваясь, насмехаясь, стерла временные границы. Сделала так, что их нет, что невозможное перед тобой, что ему наплевать на всё здесь происходящее. Будущее — вот, что его наполнение. Только ему нужно приклониться, только за ним последовать, ибо настоящее уже стало фактом, ибо прошлое переписать можно лишь одним способом — это вернуться в будущее.

Упрямство и вера в собственное я, несмотря ни на какие обстоятельства, всё то, что неизбежно приведет к чему-то подобному, и хорошо, что еще существует слово “казалось”, оно дает хоть какую-то, пусть неясную, как и само слово, надежду. Неисповедимы предложенные пути. Масса, огромная масса, вариантов предстанет перед сыном в будущем, только от чего тогда такая нестерпимая боль, что вызывает столь сильное смятение. Неизвестность проникающая извне. Игра воображения. Страх вылезший наружу, поглотивший все остальные чувства, заставляющий сознание принимать настолько изощренные ассоциации. Или этот молодой парень. Ведь, провалиться на месте, если начать отрицать, что от него не исходит мощный поток противоестественной энергии, чужой здесь настолько, что стены и весь привычный, убийственный колорит не в силах её подавить, стереть в пыль, не оставив ничего, сделать так, как должно быть, как это происходит с любой человеческой сущностью, которой не повезло здесь оказаться.

Свобода для всех. Свобода, определенная законом и обществом — благо и спокойствие, конечное утверждение, к которому установлен путь и обозначены рамки. Не должно возникать никаких лишних вопросов. Так и происходит — так, с подавляющей массой. Но ведь именно она, эта масса, рождает исключения, которые не просто способны поставить ряд провокационных вопросов, а сделать так, что, в какой-то момент, зашатаются основы, начнет уходить из-под ног земля. И вот тогда, всё определенное и ясное станет ненадежным, начнет с каждым днем обесцениваться, и однажды почувствуешь, что ответ на вопрос больше не нужен. Ни свобода ли рождает сомнения? Ни она ли заставляет увидеть себя с другой стороны. А если представить: этот парень не лжет, этот парень бескорыстно верит в то, о чем говорит и готов отдать свою жизнь за убеждения, те, что видятся ему новым воплощением всё той же свободы. Для тех, кого он даже не знает, о ком не имеет никакого представления, кто еще даже не родился. В этом самое страшное? Не для тех, кто жаждет свободы, не для этого парня, а для меня, ведь сумрачным туманом становятся убеждения и вера, перестают существовать. Не могут их удержать прописанные рамки. Я не отдаю жизнь за основы своей свободы. Я не готов умереть за идеи того, чем живу. Я даже не допускаю об этом мысли. Какова цена мне? И какова цена тому, кто обречен погибнуть, чтобы стать свободным. Вселенная между нами. Трудно назвать этому цену.

— Вы ничем не сможете мне помочь. Подобное не в ваших силах, господин следователь — произнес Егор.

— Ну, почему же, всегда что-то можно придумать, в любой ситуации есть альтернативные и самые непредсказуемые решения — не согласился Возков.

— Если это вариант какой-то продуманной игры, то я пойму, но если это ваши личные взгляды, то нет. Чтобы помочь мне вам придется пожертвовать собой, пожертвовать семьей и сыном. Вы никогда не пойдете на этот шаг — не поднимая головы, произнес Егор.

— Откуда вы знаете о том, что у меня есть сын? — не скрывая тревоги, испытывая прилив жара к голове, спросил Возков.

— Мы заочно знакомы, если так можно сказать, я видел вашего сына в том пространстве, о котором вы не хотите слышать — произнес Егор, сейчас он поднял голову и смотрел Возкову прямо в глаза.

— С чего вы взяли, что этот мальчик мой сын — срываясь, расстегнув воротник, чтобы стало легче дышать, произнес Возков.

— После я видел вас вместе, слышал ваши голоса. Мальчика зовут Влад — ответил Егор, а Возков был готов сорваться с места, хотелось заметаться по периметру этого душного кабинета, подобно загнанному хищному зверю, разорвать этого человека на части.

Так вот откуда это, вот как оно проникло в сознание, вот что вызвало этот удушающий страх. И совсем неудивительным теперь виделся взгляд Влада, когда он смотрел через темное стекло на этого человека. Он знал его, он знал, что это за человек.

Прошла одна минута. Возков ощутил, что как-то быстро начал успокаиваться. Объяснения данное не имело, но еще минуту спустя сдавливающая и беснующаяся истерика оставила его. Можно было бы подумать, что разум взял вверх, но и это было не так. Вновь что-то чужеродное, вновь что-то необъяснимое.

— А если ради сына, что вы на это скажите? — спросил Возков, по-прежнему ощущая сильное сердцебиение.

— Нет, господин следователь, тем более дверь через дверь, как я думаю, уже стала недоступной для пацанов. Поэтому, успокоитесь. Мессии сегодняшнего дня. Мессии дня завтрашнего. Много ли мы можем сказать. Даже я не имею на это определенного права, лишь могу озвучить свои ощущения. Так что делайте то, с чего начали наш разговор — произнес Егор, даже не пытаясь отвести своих глаз, смотря Возкову прямо в глаза.

— Я так понимаю, что вы выложили свой главный козырь. Затем сделали мне одолжение и этим лишь укрепили свой выбор: последовать в небытие. Или всё же есть расклады. Я сейчас вам не верю. Вы надеетесь на то, что ваша ставка сыграет, даже в том случае, если уже не будет лично вас Егор Евгеньевич. У меня нет другого объяснения. А начал я с того, что принято решение, не очень распространенное, скорее, редкое. Вы и ваши соратники даже не предстанете перед судом. Вас просто ликвидируют. Вы исчезнете, не оставив о себе никакого упоминания в документах. Поэтому, я говорил вам, что я последняя ваша надежда, что вы своим выбором уничтожаете не только себя. Но вижу, выбор сделан. Мне остается принять его, принять и на какое-то время оставить за собой право на память. Да, единственную память о том, что имело место быть здесь, о том, как странно и печально всё закончилось — мрачно, вновь чувствуя прилив жара по всему телу, произнес Возков, а с переднего плана, смешиваясь с образом Свиридова, не уходил Влад.

— А как же ваш сын? — спросил Егор.

— Вы сами сказали: доступа нет — нервно ответил Возков, в голове творилось неладное, исчезало минутное успокоение, ему на смену спешил очередной приступ раздражения, не имеющий выхода, а разрывающий изнутри, говорящий: тупик, стечение обстоятельств посмеялось над тобой.

— Я о будущем, если вы не поняли — произнес Егор.

— Да, я понимаю, и этим вы окончательно подписали себе смертный приговор — тихо, акцентированно произнес Возков.

— Вы его озвучили ранее, ничего не изменилось — ответил Егор.

Сейчас он уже мог говорить нормально. Прилив крови к болевым точкам смягчил болезненные ощущения, и от этого голос Егора приобрел почти нормальную интонацию.

— Если я блефовал, впрочем, неважно. Вам осталось дождаться исполнения решения — проговорил Возков, поднявшись из-за стола, тяжелыми шагами подойдя к двери, чтобы позвать конвоиров.

 

2

Вернувшись домой, Возков молча сидел на кухне. Ему не хотелось разговаривать с женой, не хотелось ужинать. И, слава богу, что жена была занята продолжительным телефонным разговором. Разговор с сыном тоже не спешил состояться. Нужно было всё хорошенько обдумать. Именно этим Возков занимался сейчас, это его занимало по дороге домой, это не отпускало, сразу после того, как увели в одиночную камеру Свиридова, и он остался один, на два бесконечных часа, на всё тоже обдумывание. Только не торопиться. Одним словом, можно испортить всё, можно сделать так, что уже ничего нельзя будет исправить. Нужно, чтобы Влад поверил ему, а не просто рассказал обо всем, что имело место. Иначе сын замкнется. Ведь так было уже не один раз, и по куда менее значительным поводам. Сейчас же на кону стоит не только сегодняшний день, не только вчерашний, и даже не завтрашний, а вся будущая жизнь единственного сына. Которого так хочется видеть подобным самому себе, выбравшим верный путь, не совершившего фатальной ошибки, которая рядом, от которой всего один шаг, всего несколько слов. Нельзя ошибиться, нельзя испортить дела.

Пролетел еще один полноценный час. Возков так и не зашел в комнату сына, но Влад появился сам.

— Папа, что ты здесь сидишь — произнес Влад, открыв холодильник, стоя к отцу спиной.

Возков не сразу ответил сыну, а когда начал говорить, то старался делать это как можно мягче, доверительнее. Голос звучал устало, включая в себя нотки вынужденного, но очень сейчас необходимого тепла.

— Сынок, хочу у тебя спросить — произнес Возков.

— Да, папа — просто произнес Влад.

— Смог бы я тебе доверять, если речь зашла бы о чем-то очень важном? — спросил Возков.

— Конечно — ответил Влад.

— Я ведь не просто так спрашиваю. Мне нужна твоя помощь. Я не хотел тебя просить, но дела складываются таким образом, что без твоего участия, мне не справиться — голос Возкова еще сбавил в громкости, и сейчас должно было сложиться впечатление, что смертельная усталость смешалась с ощущением полной безысходности, с которой не в состоянии справиться, всегда правильный и уверенный в себе, майор государственной безопасности, он же родной отец Влада.

— Я готов помочь, но я не знаю — пробормотал Влад.

— Главное в том, что ты меня понимаешь, что я понимаю тебя. В последнюю неделю я был чересчур строг к тебе, но ты должен меня понять, как раз исходя из того, о чем пойдет речь далее — произнес Возков, и в это время на кухне появилась Наталья Васильевна.

— На службе неприятности? — спросила она, вмешавшись в разговор отца с сыном.

— Ничего особенного, но мне нужно решить вместе с сыном некоторые вопросы — ответил Возков, посмотрев на Влада, затем на жену.

Влад стоял, испытывая сильное напряжение. Он почти сразу догадался, о чем пойдет речь, сейчас же убедился в этом окончательно, ведь отец открыто упомянул свою работу. Только голос, только настрой, с которым говорил отец не несли в себе ничего враждебного и опасного, напротив, чувствовалось редкое, от того еще более ценное, доверие и понимание, которое приближало отца к сыну, как никогда, кажется, что в первый раз, по-настоящему, взрослому.

— Какие еще вопросы — насторожилась Наталья Васильевна.

— Я тебе позже расскажу, пока несколько рано — ответил Возков, ему не хотелось сразу вовлекать в это дело супругу, хотя придет время и сделать это будет необходимо, но сейчас, чтобы один на один с сыном.

— Ну, хорошо — несколько удивив Возкова, произнесла Наталья Васильевна и оставила отца с сыном наедине.

— Влад, я хочу, чтобы ты показал мне, где находится это место. Обещаю, это останется между нами, никогда не выйдет за пределы нашего дома, нашей семьи — произнес Возков.

— Я не знаю, о чем ты папа говоришь — робко прошептал Влад, ему верилось и не верилось, что отцу уже известно об их с Феликсом тайне.

— Влад, но ты же знаешь, где служит твой отец — очень мягко проговорил Возков.

— Мы совершили преступление? — еще тише прошептал Влад, чувствуя, что этот вопрос лишний, ведь он прекрасно знал, каков должен быть ответ отца.

— И да, и нет, пока я знаю об этом один, то мы не будем говорить о преступлении, но если это станет известно людям с моей работы или тем, кто сообщит об этом в учреждение, где я служу, то тогда это станет тяжким преступлением.

Владу и не нужно было это говорить, в чем их с Феликсом могут обвинить, куда важнее, что им сильно повезло. Ведь если знает лишь его отец, то он сделает всё от него зависящее, чтобы спасти их от той страшной участи, которая постигла того парня в синих джинсах и белой футболке. Еще стало очевидно: отец не просто так показал ему, что может произойти, что случилось с тем самым парнем. Но при этом сознание Влада не могло даже представить, что может быть иначе, и что показательный просмотр не имел к сегодняшнему разговору никакого отношения.

— Папа, а тот парень, что с ним?  Он шпион, он против нашего государства? — всё же стараясь войти в роль, спросил Влад.

— Я думаю, что ты лучше меня должен знать об этом — несколько жестче произнес Возков.

— Нет, мы с ним даже не были знакомы, мы с ним никогда не разговаривали — испугавшись того, в какую сторону мыслит родной отец, ответил Влад.

— Тогда откуда он знает о вас, ведь именно он рассказал мне о тебе и Феликсе — произнес Возков, после поднялся, чтобы взять из холодильника бутылку с коньяком, чтобы выпить небольшую порцию, которая сейчас выглядела совсем не лишней.

— Он просто видел нас, он нас обнаружил — произнес, признавшись, Влад.

— Где он вас обнаружил? — спросил Возков, на этот раз его голос прозвучал жестче, ведь сейчас они подошли к самому главному: через несколько секунд Влад должен будет подтвердить, рассказать о том, что мир Свиридова существует, что Свиридов не лгал на допросах, и что он осознано, вел за собой людей, не только славы и признания ради. Знал то, о чем говорил. Не просто верил, а шел к четкой, определенной цели. А значит, должно случиться так, чтобы больше никто и никогда не узнал о том, что всё это правда.

— В запретном мире — пробубнил Влад.

— Сядь, не стой — отреагировал Возков, Влад послушно опустился на стул.

— Сколько раз вы там были? — спросил Возков.

— Всего два раза, точнее, три раза — признался Влад.

— Расскажи мне, как выглядит этот запретный мир — вновь мягко произнес Возков и даже слегка улыбнулся.

— Я думал, ты знаешь — произнес Влад.

— Я хочу узнать, каким ты увидел враждебный нашему государству, нашим людям, мир — Возков не стал говорить сыну, что понятия не имеет, не только о том, как выглядит враждебный мир, но и о том, что он не знал, точнее, не верил в его существование вплоть до сегодняшнего дня.

— Он мало чем отличается от нашего мира. Там всё то же самое. Такие же люди, здания, улицы. Только чище воздух и есть еще что-то такое, чего нет у нас, но это нельзя увидеть. Зато попав туда, сразу можно ощутить — Владу трудно было объяснить, охарактеризовать, поэтому, он несколько раз запнулся, один раз глубоко выдохнул.

— И что же ты там сумел ощутить, почувствовать. Мне это особенно важно. Ведь я не имел возможности побывать там. Но мне нужно знать, что предлагал нашим гражданам тот человек, который пришел оттуда, чтобы разрушить наше с тобой благоденствие — произнес Возков.

При слове “благоденствие” Влад недоуменно посмотрел на отца. Что-то крайне неестественное и совсем непонятное таилось за этим старомодным выражением.

— Там всё как-то не так — вновь испытывая затруднение, произнес Влад.

Возков терпеливо ждал, сильно хотелось закурить, но для этого нужно было выйти на балкон.

— Там ощущение, что всё вокруг застыло, но при этом, в точь так же, двигается. Там нет рекламы. Там люди очень дружелюбные, по любому поводу стараются проявить участие. Что-то вроде того, я не знаю как, но там нет напряжения, там как будто всё определенно и расписано заранее, на много лет вперед — Влад закончил говорить и вопросительно смотрел на отца.

— Ты говоришь, у тебя уже взрослое сознание. Я не ожидал — Возков испытывая некоторое удивление, похвалил сына. Влад смущенно отвел глаза, а Возков продолжил, употребив наводящий вопрос.

— Там нет страсти. Там нет контрастов, нет неравенства, нет чего-то, что бы ярко бросалось в глаза. Одно бы восхищало, другое ужасало. Я правильно тебя понял?

— Да, папа, ты сказал, будто неоднократно бывал в соседнем мире — согласился Влад.

— Теперь еще раз, и еще раз самое главное. Ты действительно там был? Всё это ты видел своими глазами? — спросил Возков.

— Да, всё то, о чем я говорил, правда — кивнув головой, ответил Влад.

— Родители Феликса что-то об этом знают? — спросил Возков.

— Нет — коротко ответил Влад.

— Феликсу можно доверять? — продолжил своеобразный допрос Возков.

— Да, мы с ним лучшие друзья — уверенно ответил Влад.

— Хорошо, теперь всё это останется нашей тайной. Только ты должен мне показать, где находится проход в запретный мир — серьёзно произнес Возков.

— Я покажу, но почему этот мир нам враждебен, ведь в нем есть мы сами — сказал Влад.

Возков, наливая себе еще небольшую порцию коньяка, чуть не пролил жидкость на стол.

— Мы? Там есть мы, наши двойники? — после крохотной паузы, спросил он у сына.

— Да — ответил Влад, недоумевая от того, что эта информация сильно поразила отца.

— Ты встречался с самим собой, видел себя со стороны? — с нескрываемым интересом, спросил Возков.

— Нет, но я слышал о самом себе. К нам обратилась женщина, которая приняла нас за других мальчишек, с теми же именами, такого же возраста — ответил Влад.

— Может, она просто перепутала, на свете много похожих людей — попытался усомниться Возков, но в тоже время думал: если бы один мальчик, то возможно, но двое, это вряд ли.

— Не знаю, но я видел тебя папа — произнес Влад, и у Возкова, в одно мгновение, появился жар во всем теле.

— Где ты меня видел? — спросил Возков.

— Возле нашего дома. Ты садился в служебный автомобиль — просто ответил Влад.

— Даже так — отреагировал Возков.

— Черная машина, солидная — с гордостью произнес Влад

— И что дальше? — спросил Возков.

— Я был удивлен, на тебе папа была генеральская форма — сейчас гордость смешивалась со странным чувством: как отец отреагирует на эту информацию.

— Генеральская форма? Ну, этого не может быть — произнес Возков, ощущение скрытого тщеславия накрыло быстрой волной: где-то в параллельном пространстве, он имеет генеральское звание, а значит там, он есть тот человек, который сейчас и здесь возглавляет самое могущественное учреждение в городе. Только открывшееся знание быстро сменилось с приятного, хоть и не совсем доступного, осознания, на ощущение опасности: если об этом узнает кто-то еще, если это станет доступным тому, кто возглавляет учреждение, в нормальной реальности, то он майор Возков, преданный и честный офицер, в один момент окажется на одной ступени с сумасшедшим (так ли это?) Свиридовым, которому осталось совсем немного осознавать суть собственного существования.

— Я же говорю, что там иная жизнь, и ты мне не объяснил, почему тот мир нам враждебен — подал голос Влад, Возков вздрогнул, сын оторвал его от процесса не совсем обычных размышлений.

— Этот мир, он ненастоящий. Он всего лишь проекция. Там нет людей, там нет чувств, там одни роботы, запрограммированные существа, за которых кто-то давно всё решил. И самое важное: этот мир хочет убить наш мир, нас с тобой — ответил Возков, но в эти же секунды, он не верил собственным словам, он лгал сыну, он лгал сам себе, он говорил лишь для того, чтобы услышал сын.

Влад послушно кивнул головой. Но и этому Возков не поверил. На сына не подействовали произнесенные им слова. Ну, ладно, пусть будет так.

— Завтра сынок ты покажешь мне проход. Теперь иди, ложись спать — закончил Возков и сразу отправился на балкон, чтобы с жадностью выкурить сигарету.

 

3

В ту ночь Влад долго не мог заснуть. Неестественным, перевернувшим все с места на место, виделся разговор с отцом. Тайна перестала существовать. Клятва превратилась в пустой звук, с привкусом глубокого разочарования и собственной слабости. Ничего общего не имел он Влад с тем человеком, которого пытали, над которым издевались. Тому парню можно было простить, что он под пытками рассказал то, о чем узнал отец, о них с Феликсом, а вот самому себе простить нельзя. И как объяснить, что не всегда всё бывает однозначным. Все-таки перед ним был его родной отец. Не просто близкий человек, а отец, тот человек, которым он гордился, и на словах, и в мыслях. Как отреагирует Феликс, или лучше ему не говорить. Наверное, всё же, придется и об этом спросить у отца. Если он уже вовлечен в их круг, то гораздо лучше будет довериться ему. Хорошо бы было, если отец согласился с тем, что Феликсу ничего не стоит говорить. Пусть Феликс думает: ничего не произошло. Да и найти причину, по которой нельзя больше будет посещать запретный мир, совсем несложно. Феликс будет только рад любой возможности не рисковать лишний раз. Зачем искать причину? Она уже есть: арест и допросы того парня — этого вполне достаточно.

Влад не заметил, как погрузился в другое измерение, именуемое сном. В одно мгновение замелькали лица. Неестественными, большими стали предметы и контуры. Слишком громким звук. Слишком ярким свет, который то появлялся, то пропадал. Затем, Феликс он загадочно улыбался, он был совершенно счастлив. Его лицо выражало полное одобрение: Ну, и пусть, так будет лучше, не нужна нам настолько опасная тайна, и что, если всё это лишь привиделось, ведь нельзя отрицать, что случившееся невозможно, что подобного с нормальными людьми никогда не происходит. Лишь с такими как мы, лишь с пацанами, которым по одиннадцать лет, и которых с таким волнующим трепетом тянет к поискам различных тайн, что спрятались в любых развалинах, что притаились за каждой старой дверью, на любом чердаке, в каждом мрачном и затхлом подвале. Влад, нам всё это почудилось. Нам пригрезиться еще раз, и еще раз. Мы вернемся, мы обязательно вернемся к этому не один раз.

Влад согласился. С востока, заслоняя горизонт, приближалась серая масса непогоды. Ударили капли холодного дождя, а следом за ними пустился бежать прочь Феликс, удаляясь, он взмахивал руками. И если было бы возможно отбросить состояние сонной нерешительности, то Влад решил, что его лучший друг сошел с ума. Уж точно бросился бы следом, чтобы одернуть друга и, глядя в лицо, спросить: что ты делаешь, что с тобой. Но вместо этого Влад лишь смотрел, как удаляется Феликс, как плотная завеса мокрого марева прорезается крупными каплями холодной влаги, и прямо перед глазами, всего в нескольких шагах, зовет за собой, открытая настежь, загадочная дверь. Пыль с грязью, ничего особенного. Лишь проход, лишь ненужное пространство, в котором тот самый парень, в синих джинсах, в белой футболке. Кирпичи падают к его ногам. Разрушается преграда. Кажется, тяжело дышать. Кажется, еще одна секунда, вот еще, и обернется парень, подойдет вплотную. Лицо станет другим. Ничего располагающего, ничего дружелюбного. Страсть застывшая торжеством еще не случившегося. Ненависть и цель. Апогей злости. Вопрос, что только к Владу. Сквозь время. Сквозь пространство.

Влад проснулся посреди ночи. Долго лежал, смотря в темный прямоугольник окна, за которым скрывался далекий свет звезд, за которым прятался огромный неизведанный мир, вмещая в себя реальность его маленькой комнаты, нереальность того, что осталось по обе стороны дверей и стены разрушенного дома. Сплошной туман, где правильно, где неправильно. Одна лишь неизвестность, в ней сам Влад, в ней всё, что виделось наиболее страшным. Наступит мгновение. Чужое лицо застынет в проеме окна, не сводя с него своих злобных глаз. Шевельнуться волосы на затылке. Захочется сильно закричать, разбудить отца и мать, и теперь уж точно перепутать знакомое с незнакомым.

Ехать долго не пришлось. Выйдя из автомобиля, Возков внимательно осмотрелся по сторонам, после чего тихо произнес: — Так это здесь, действительно, подходящее место.

Влад стоял молча.

— Дальше куда? — спросил Возков.

— Сейчас покажу — ответил Влад, а сам неотрывно думал о том, как сказать отцу, чтобы тот ничего не говорил Феликсу и его родителям.

— Пойдем — произнес Возков.

— Да, только папа, я хотел тебя попросить, для меня это очень важно — произнес Влад.

— Говори — спокойно отреагировал Возков.

— Не говори Феликсу, его родителям, ничего об этом — попросил Влад.

— Сомнительное предложение. Я же не знаю, чего может выкинуть твой друг, кому он начнет болтать — строго ответил Возков, в это время они пробирались между стенами, после предстояло спуститься вниз, чтобы оказать возле двери.

— Я сам ему объясню. Он будет молчать. Я ему скажу, что твои сотрудники узнали о нашей тайне, через того парня — произнес Влад.

— Понятно, ты не хочешь, чтобы он узнал о том, что ты имеешь к этому отношение. Хорошо, попробуй. Но предупреждаю, дело очень опасное и серьезное. Вы можете подвести не только себя, но и меня. Ты понимаешь, о чем я говорю — с оговорками, но всё же согласился Возков, специально говоря строгим, даже официальным тоном, хотя сейчас этого уже и не требовалось.

— Да, я понимаю — четко и внятно ответил Влад.

— Это здесь — произнес Влад, когда они остановились возле первой двери, а Возков, поняв уже без пояснения сына, внимательно рассматривал, запоминал, оценивал любую из имеющихся деталей.

— За ней проход, дальше еще одна дверь, а за ней — произнес Влад.

— Попробуем — как бы сам себе сказал Возков и начал открывать, слегка приоткрытую, дверь.

Дверь поддалась со скрипом. Глаза встретились с темнотой. Возкову пришлось на несколько секунд приостановиться, чтобы вытащить из кармана небольшой фонарик.  Белое пятно врезалось в окончательно непроглядное пространство. Влад подумал о том, что они с Феликсом спокойно обходились без дополнительного источника света, эта же мысль продолжила: стало темнее, всё стало не таким.

— Точная копия — произнес Возков, приблизившись ко второй двери.

Влад осторожно двигался следом. Возков вновь взял паузу, спросил иронично: — Так значит там, ну, сейчас посмотрим.

Влад не ответил. Возков потянул вторую дверь на себя. Сильный поток чистого воздуха ударил по отцу и сыну. Тут же появился свет, и не оставив промежутка, открылось пространство широкого коридора, окна, стены, потолки.

— Господи! Всё это существует — не пытаясь скрыть крайнего удивления, воскликнул Возков.

— Я не обманывал тебя — прошептал Влад, вновь старательно соображая: не так, не было столь яркого свечения, не было такого тяжелого напряжения.

— Ты молодец — произнес Возков и уже готов был сделать шаг в пространство чужого мира, но Влад неожиданно его остановил.

— Нет, папа, нет, здесь происходит что-то ненормальное — громко крикнул Влад, схватив отца за руку.

Откуда это пришло. Откуда появилось само по себе. Но Влад, испытывая приступ удушья, ощутил: сейчас двери закроются, закроются навсегда, бесповоротно.

— Что происходит? — спросил Возков, уже и сам ощущая что-то крайне негативное, что-то похожее на ту секунду, перед тем, как щелкнет затвор капкана.

Быстрым движением, Возков отстранился от проема. Видимая им картинка, на глазах, стремительно, начала тускнеть. Влад уже выскочил из периметра всё более темнеющего тоннеля.

— Папа, скорее — закричал Влад, видя, что обе двери начали синхронно закрываться.

Два мощных прыжка совершил Возков. Его тело лишь боком проходило в стремительно уменьшающуюся щель, а дверь продолжала закрываться, давила сильнее и сильнее. Лишь приложив все силы для последнего рывка, Возков сумел вырваться наружу, где тут же повалился на землю, тяжело дыша. Влад стоял возле отца, буквально потеряв дар речи.

— Что это? — прохрипел Возков.

— Не знаю, но что-то случилось — прошептал Влад.

Возков не торопился подняться с земли. Сильная боль в плече давала о себе знать. Но куда страшнее было понимание: еще секунда, крохотный отрезок, и он остался бы там навечно, и напрасно думать о том, что Влад позвал бы людей, которые взломали бы эту чертову дверь. Конечно, позвал бы. Только не покидало ощущение, что ему это уже не помогло, за это время случилось бы непоправимое, чего лучше не представлять, лучше об этом не думать.

— Сколько сейчас времени? — спросил Возков.

— У меня нет часов — ответил Влад.

— Сейчас — произнес Возков, вспомнив о том, что у него, в отличие от сына, на руке имеются наградные часы.

— Ровно десять утра — произнес Возков, после этого на какое-то время погрузился в раздумье, глядя то на сына, то в землю, то на дверь.

— Инъекция, сегодня же должны привести решение в исполнение — бормоча себе под нос, проговорил Возков, и тут же сделал два шага в сторону закрытой двери.

— Какая еще инъекция? — спросил Влад.

— Неважно — ответил Возков и начал попытку открыть дверь, но она была надежно закрыта, она была намертво закупорена.

Еще и еще раз пробовал Возков.

— Там не было замка, там не было защелки. Я всё осмотрел, я всё внимательно осмотрел — сам себе говорил Возков.

Влад, не двигаясь с места, смотрел на отца.

— Не было ничего, ты прав папа — произнес Влад.

— Значит, они вывели Свиридова из игры, поэтому, поэтому закрылся проход. Я ведь не подумал об этом. Но, ладно, теперь даже лучше. Хорошо лишь то, что хорошо кончается — не обращая внимания на сына, бормотал сам себе Возков.

— Они казнили того парня? — спросил Влад, в полной тишине его голос прозвучал мрачно, совсем не соответствуя возрасту Влада.

— Точно так, государство казнило преступника — отчетливо и жестко произнес Возков.

— За этот проход? — спросил Влад, всё же плохо соизмеряя произошедшее.

— Мы говорили с тобой об этом. Не за проход, а за то, что он хотел заменить наш мир чужим миром, который убил бы всех нас — Возков говорил, Влад смотрел на него, но лицо отца не соответствовало произнесенным словам, оно было отстраненным, от этого произнесенное не выглядело утверждением, не казалось аксиомой.

Во всем этом было что-то другое, что-то на уровне незавершенного размышления, которое не имело возможности отбиться от огромного количества сомнений и вопросов, что наседали со всех сторон, стараясь во что бы ни стало разрушить догму, заставить усомниться в незыблемости простейших истин. Государство казнило преступника, который посягнул на его основы. Что может быть проще и понятнее. Здесь, свет от тьмы, что вода от песка. Но нет не было всего этого в словах, не было этого в выражение, и от того сумрачное чувство наполняло детскую душу Влада.

“Отец так не думает, он думает иначе, он сильно подавлен” — вот что трепетом вонзалось, преодолевая испуг, отодвигая на какое-то время осознание того, что состоялось убийство. Пусть облаченное в форму закона, но убийство человека, который в одиночестве предстал пред множеством, который нашел в себе силы усомниться.

Что свобода, что миг. Может мысль из тех, что неминуемо обречены сгореть, не достигнув твердой поверхности. А может случай стать поперек, не испугавшись быть раздавленным потоком однообразной слепоты.

 Свобода — путь. Свобода — слово. Свобода — смысл, за которым что-то большее, чем жизнь многих тысяч неспособных. А может, просто слепота. Презрение и вызов к существу. От “а” до “я”, от нуля до бесконечности, от рождения до любого смертью предложенного итога, если в рамках, если по правилам. Но здесь иное. Всего лишь миг. Всего лишь вспышка, за которую потребуется заплатить всем, что есть, тем, что могло бы быть, и, кажется, не хватит. Свобода — долг, но не для того, кто отдал всё, не доплатив, а тем, кто тенью прятался в мрачной паутине законов и сводов.

— Поедем домой. Так намного лучше. Теперь ни ты, ни Феликс не сможете воспользоваться этими дверьми — мрачно произнес Возков.

Через три минуты автомобиль тронулся с места, а еще десять минут спустя, остановился возле дома.

“Сила не является источником правоты. Она является источником утверждения права. Она возможность считать себя правым. Обладая силой не нужно думать над чем-то еще, ведь решить всё можно просто, не вдаваясь в условия и оговорки. Какая разница, был ли Свиридов прав. Выдумал он свой мир или всё это имело место быть. Говорил ли правду людям или просто верил в то, что правдой никогда не являлось. Какая разница, совершенно никакой. Тому, у кого есть сила, нет до этого дела”.

Размышления давили на голову. Поначалу сильно хотелось отключиться, и вроде даже удалось, но временный отрезок не помог избавиться от тяжести ассоциаций и сопоставлений. Виделись глаза Свиридова. В сознании звучали его же слова. Застывая, испытывая опоздание, находила себя странная улыбка обреченности. Ссадины, синяки, кровавая слюна, неестественно выглядящая фигура, поломанный голос — но при этом ни единого намека на покаяние и признание. Тупая досада, что еще. Одни круговерти. Вверх и вниз, потеряв привычную опору. Вернуться, чтобы оставить, отбросив от себя всякое искушение. Сомнение убьет, только поддайся, только согласись, и не заметишь, как не будет ничего прежнего. Одна лишь невесомость. Тысяча компромиссов, старающихся покончить с оставшимся временем, а вместе с ним, и с тобой самим. Только попробуй вкусить запретный плод. Только рискни оступиться.

Ночь поглотила мучения разума. Успокоилась кровь. Следом темнота, в которой лишь отрывки образов, фраз, предметов. Утро сделало своё дело. День упрочил перевес. Истекшая неделя сумела изгнать остатки сомнений. Текущий месяц, кончившись, положил конец смятению. Всё вернулось на круги своя.  И никому, никогда не пришло в голову предположить о том, что пришлось узнать, с чем суждено было столкнуться, майору госбезопасности Возкову Виктору Андреевичу.

Пройдет три года, на дворе так же будет лето. Подполковник Возков погибнет в случайной, непредвиденной перестрелке, при захвате крупной банды фальшивомонетчиков.

 

4

Эти сны ничего не принесут. Эти истории ничего не изменят.

 Бесконечность условна. Не слушайте того, кто попытается опровергнуть данное утверждение. Он вам нахально врет, и лишь от того, что сам не имел возможности измерить то, что никогда не поддавалось измерению. Только говорит. И говорил ли кто об этом. Много раз, очень много раз, если с помощью привычных измерений. Всё одно тупик, где слова, где мысли, где близко подкравшаяся ночь. Уснуть, забыть, избавиться. Другой туман прогонит бесполезность, другие образы напомнят: и здесь, на самой границе сумрачных миров, и то есть координаты и обозначения. А там? Того доподлинно Егор не знал. Поэтому, без всяких оговорок, принял правило абсолютной условности, позволяющее ему отделаться от одной части сознания, сосредоточившись на другой, которая была меньше, но при этом настойчиво старалась отвоевать для себя как можно больше пространства. К этому времени уже преуспело, но еще не могло преодолеть последний барьер. Дальше открыть дверь. За ней свобода, не та, что имелась ранее, но свобода, но простор, зрение, слух, голос.

И всё же кто-то из них ошибся. Намерено или нет, но это случилось. Они не должны были оставить ни единого шанса. Не должна была дрогнуть рука, у того, кто произвел самое последнее действие, после чего смертоносная жидкость начала проникать в беззащитную, взбухшую вену человека, который, к тому моменту, был надежно пристегнут к кровати, который уже был совершенно обессилен долгими пытками и издевательствами. Ничего не могло им помешать. Ничего не могло вмешаться в скрытый от глаз всего остального мира процесс. Но ведь что-то случилось.

Если бы эта мысль имела значение. Если бы она могла стать ключом к запуску дальнейших действий. Но нет, лишь осадок, не имеющий ни к чему отношения, не способный на что-то повлиять, что-то изменить. Меняла дверь, она, и только она. Всё остальное — прошлое, что сумело самым непостижимым образом впитать в себя не просто часть будущего, а всё это будущее целиком. И всё же дверь. До нее сократилось расстояние. Еще большими стали условные отрезки времени, позволяющие находится в пространстве собственного мира, потерянного, неизвестного для любых сущностей и материй. Сколько нужно перемещений туда и обратно? Сколько? Между полным небытием и каждый раз ощутимым разрушением небытия…

— Не понимаю, зачем содержать человека в таком состоянии, когда он давно является живым трупом. Мне кажется, что лучше было бы сразу закончить, но если не сразу, то через несколько лет. Ведь это очевидно. Что может измениться, что от этого пойдет не так. Добавиться еще одна могила, без фамилии, без даты, и даже, без номера, но всё это с одной стороны, а с другой, то очень интересное дело. Я даже не торопился начать с вами об этом разговор — вслух рассуждал молодой врач психиатр, в звании капитана органов государственной безопасности.

— Это не наша компетенция, Андрей Алексеевич, вы знаете об этом — устало улыбнувшись, ответила пожилая женщина.

— Да, конечно, Наталья Васильевна, просто, сколько я здесь нахожусь, меня не отпускает противоречие этого необычного дела. Говорю вам честно, так же, как и вы озвучиваете в моем присутствии свои мысли — проговорил Андрей Алексеевич.

— Мы должны доверять друг другу, а насчет того, о чем вы думаете: то много ли мы знаем о природе существования, пусть даже, в таком виде — произнесла Наталья Васильевна, но не договорила, поскольку её отвлек телефонный звонок, во время которого она несколько минут слушала звонившего человека, а затем произнесла единственное: — Да, я всё поняла.

— Ничего, Наталья Васильевна — произнес Андрей Алексеевич, вернув Наталью Васильевну к прежней теме.

— Вот и я о том же, у того же Свиридова периодически оживают глаза — это очень странное явление, но при этом факт. Никогда до этого я не сталкивалась с чем-то подобным. Сначала думали: что это что-то связанное с трогательной, совсем необъяснимой, мистикой. И было непонятно: по какой причине, на самом верху, было принято настолько странное решение, чтобы мать Свиридова могла посещать своего сына — произнесла Наталья Васильевна, подойдя к большому окну, через которое открывался умиротворенный вид на несколько яркой краской окрашенных скамеек, на похожую на них беседку, и лишь продолжение взора портило картину, упираясь в высокий металлический забор.

— Насколько я знаю, то разрешение подписал Валентин Игоревич Крупнов, по представлению вашего мужа — произнес Андрей Алексеевич.

— Вы уверены, Виктор ничего мне не говорил об этом — отреагировала Наталья Васильевна.

— Я изучал дело самым внимательным образом — ответил Андрей Алексеевич и тут же мысленно одернул самого себя: не болтай лишнего, не зная обстоятельств.

— А Влад он знает об этом? — спросила Наталья Васильевна, вернувшись за свой рабочий стол.

— Думаю, что да, это ведь его отдел — неуверенно произнес Андрей Алексеевич.

— Интересно, ни муж, ни сын, ни словом — довольно мрачно проговорила Наталья Васильевна.

Андрей Алексеевич смотрел на Наталью Васильевну несколько недоуменно: пусть, она назначена на эту должность всего два года назад, пусть, но она много лет работала в смежном отделе, затем заместителем Александра Николаевича, но она должна знать такую информацию, или Владислав Викторович намеренно убрал это из досье, посчитав, что матери — это не нужно. Ладно, черт с ними.

— Вы знаете, что мама Свиридова совсем недавно умерла, при весьма странных обстоятельствах, связанных с ограблением или выяснением каких-то отношений. Теперь всё то, о чем мы говорили, отпало само собой — произнес Андрей Алексеевич.

— Да, но ведь сколько лет. И я вспомнила, имея в виду, что глаза Свиридова оживали, чувствуя присутствие матери, поэтому и употребила: трогательная история. Но наша речь шла о природе сумасшествия, так вот, здесь добавлю: глаза Свиридова оживали не только в присутствии матери, но и без учета этого фактора, и сейчас, когда мать мертва, данное явление никуда не делось, а, напротив, лишь усилилось. Объяснения этому не имею — произнесла Наталья Васильевна.

— Воспоминания, они живы, если так представить ситуацию — выразил своё мнение Андрей Алексеевич.

— Возможно, но я подумала о другом странном обстоятельстве. Смерть матери Свиридова, что-то есть в этом факте неестественное, дикое, если хотите. Кому было нужно убивать старушку. Какая страшная, трагическая судьба — произнесла Наталья Васильевна.

— Да, но не нам с вами, о судьбе, о боге — засмеялся Андрей Алексеевич.

— Верно, старею, а вы у нас человек новый, вам и все карты в руки — улыбнувшись, произнесла Наталья Васильевна.

— Ну, не торопитесь, и еще, может вы Наталья Васильевна, повремените с выходом на пенсию. Доработайте до конца года — произнес Андрей Алексеевич.

—Скажите честно, это Влад вас попросил? — спросила Наталья Васильевна.

— Да, если честно, но и моё мнение такое же. Согласитесь, что очень многое мне у вас нужно перенять. Вы последний сотрудник, с таким большим опытом. Видите, что кадровый вопрос совсем не радует. Думаю, что вы согласитесь со мной. А Владислав Викторович переживает, его нужно понять — ответил Андрей Алексеевич.

— Понимаю, но здоровье мне не позволяет. До конца года останусь, но не более этого — ответила Наталья Васильевна.

— Спасибо, значит, у нас будет целых три месяца — не скрывая удовлетворения, произнес Андрей Алексеевич.

— Знаете, есть еще одно странное событие. Наталья Владимировна, так звали маму Свиридова, за несколько дней до своей смерти приезжала к нам, чтобы убедиться в том, здесь ли её сын или его отпустили — произнесла Наталья Васильевна.

— Интересно, может всё же у неё начались проблемы с головой — отреагировал Андрей Алексеевич.

— Возможно, но она утверждала, что видела своего сына, в своем же дворе, что он такой же возрастом, как здесь у нас, но он нормальный, у него абсолютно обычный внешний вид. Мы провели её к Свиридову. Она побыла полчаса, затем ушла, ничего не сказав. Такая вот история — рассказала Наталья Васильевна.

— Всё же думаю, что это старческое. Прозвучало грубо, извините — произнес Андрей Алексеевич.

— Согласна — произнесла Наталья Васильевна.

— Значит, говорите, что прояснения стали чаще и продолжительней — произнес Андрей Алексеевич.

— Да, много версий, много вариантов. Но при этом осмысленность взгляда стала более частой и продолжительной. Идет какой-то процесс, и вряд ли это уже можно связать с присутствием матери — еще раз подтвердила сказанное Наталья Васильевна.

— Вы же не думаете, нет, я уверен, что никакой регенерации быть не может — не отводя глаз от Натальи Васильевны, проговорил Андрей Алексеевич.

— Не было никогда никаких прецедентов — произнесла Наталья Васильевна.

— А как остальные, ну, по делу Свиридова? — спросил Андрей Алексеевич.

— Вы же досконально изучили дело — удивилась Наталья Васильевна.

— Видимо, что нет. Как-то вылетело из головы — улыбнувшись, отреагировал Андрей Алексеевич.

— Четверо скончались в течение первого месяца. Еще четверо присоединились к своим товарищам в течение последующих пяти лет. А вот остальные, включая Свиридова, который единственный жив и по сей день, прожили довольно долго. Некий Колесников Артем умер всего год назад, от обширной онкологии головного мозга — проявив полную осведомленность, пояснила Наталья Васильевна.

— Да, да, теперь припоминаю, один из этих старожилов умер от инсульта два года назад. И что особенно интересно, что из тех, кто не погиб в первый календарный месяц, трое скончались в один день, в день применения вещества, но в разные годы — дополнил Андрей Алексеевич.

— Еще в этот самый день умер один из тех, кто ни протянул первого месяца — произнесла Наталья Васильевна.

— Не совсем понял. Как такое может быть. День в год бывает лишь один — удивился Андрей Алексеевич.

— Самый первый скончался в этот же начальный день, спустя всего два часа после инъекции — терпеливо пояснила Наталья Васильевна.

— Всего четверо, четверо в один день — задумчиво проговорил Андрей Алексеевич.

— Что-то вам напоминает? — спросила Наталья Васильевна.

— И да, и нет — ответил Андрей Алексеевич.

— Мне тоже — произнесла Наталья Васильевна.

— И всё же, я часто думаю, о возможной ошибке, о неправильной дозировке вещества. Почему нельзя предположить, что Александр Николаевич мог ошибиться, или может, специально сделал не так, как нужно. Опасные сомнения, но сейчас, Наталья Васильевна, спустя годы, почему ни подумать о таком сценарии развития событий — задумчиво, не смотря на Наталью Васильевну, произнес Андрей Алексеевич.

— Конечно, возможно всё. Только Александр Николаевич был профессионалом высшей категории, и убежденным, политически верным сотрудником. Не мне вам говорить об этом. Поэтому, с трудом могу представить вероятность осознанного действия. А вот ошибка, от нервов, перенапряжения, здесь вполне может быть. Знаете, я и сама часто думала об этом, наблюдая за странными изменениями в облике и поведение Свиридова. Но уверена, что если это и случилось, то большого вреда нет. Свиридов от нас никуда не денется, а вот для наблюдения, для изучения, получается, что еще интереснее — выразила своё мнение Наталья Васильевна.

— А когда вы в последний раз наблюдали изменения, появление осмысленного взгляда? — спросил Андрей Алексеевич.

— Недавно, буквально, позавчера. Длилось явление дольше предыдущего раза. Затем он вновь впал в обычное состояние — ответила Наталья Васильевна.

— А динамика, тенденции? — спросил Андрей Алексеевич.

— Осмысленное выражение глаз с каждым разом становится всё более длительным. Началось с десяти минут, а сейчас уже два часа. Поэтому, собственно, происходит наш с вами разговор — ответила Наталья Васильевна.

— Других изменений пока нет — как бы спрашивая, и в тоже время, констатируя факт, произнес Андрей Алексеевич.

— Нет, пока нет — подтвердила Наталья Васильевна.

— Странно выходит, я не о судьбе преступника, хотя с этого мы начали разговор, а вот время. Полных тридцать три года. Мне в тот период, когда Александр Николаевич ввел инъекцию, было всего два года от роду, и я понятия не имел о чем-то вообще. Не говоря уже о том, что имело место в пространстве вот этих зданий.

Андрей Алексеевич продолжал сидеть на диване. Рядом с ним, за столом, сидела Наталья Васильевна. За окнами было темно. Осенний, пасмурный вечер, с полностью безветренной погодой, когда наконец-то опустилась к земле полная, чарующая тишина, когда в совершенной темноте чувствуется, что близкая ночь остановилась в одном лишь шаге. Стоит и не двигается. Стоит и ждет, когда эти люди оставят в покое множество нерешенных и ненужных вопросов, отправятся домой, где ждет их всё то, что не имеет никакого отношения, даже мысленно, не может соприкоснуться с тем, что есть здесь, что здесь было, что здесь еще будет.

— Наталья Васильевна, а мама Свиридова она могла догадываться о том, что её сыну была принудительно поставлена инъекция? — неожиданно спросил Андрей Алексеевич.

— Нет, она была уверена, что её сын сошел с ума. Она неоднократно говорила: он и раньше был не от мира сего, я замечала, но я ведь ничего не понимала, не думала, что это приведет к чему-то опасному — ответила Наталья Васильевна.

— Думаю, что она говорила неправду, или убедила себя в этих выводах после. Егор был не один. Общения между родителями приговоренных преступников не могло полностью проконтролировать даже наше образцовое ведомство — не согласился Андрей Алексеевич.

— Но ведь её не сразу допустили сюда — произнесла Наталья Васильевна — И преступников, по делу Свиридова, не содержали в одном месте. Все они были распределены на группы и оказались на очень большом расстоянии друг от друга — продолжила Наталья Васильевна.

— Еще полное отсутствие информации. Были, и в тоже время, как бы их и не было — мрачно и жестко произнес Андрей Алексеевич.

 

5

Когда после долгого перерыва Егор увидел мать впервые, то он испугался. Только теперь можно было сопоставить временные контуры, упорядочить и осознать течение, которое двигалось в стороне от него, но было неизменным, а значит, и он, оставаясь за плотной ширмой, всё одно был вовлечен в общий процесс. Сколько лет? Двадцать лет, двадцать пять лет, которые показались часом, и то, если сложить все отрезки, что предоставил темный и мрачный закуток.

Никак не меньше. Никогда не представлял, никогда не думал, и в то время, которое вернулось к нему, на которое и понадобилось употребить всю представленную энергию, мать виделась немолодой женщиной. Пусть и не очень старой, но уже тогда, с солидным жизненным опытом. Жаль, но имелись пробелы. Существенные, где в стороне осталось детство, где до конца непонятно было неистовое стремление. Последнее, лишь вереница событий, фраз, обрывков, над которыми он сам, и то, что привело к трагическому исходу. Без содержания. Без вдохновения. Констатация — очень глупое определение. Сейчас, когда удалось осуществить задуманное, отворив дверь из своего убежища, в пространство доступного мира.

Совершенно неожиданно, от того банальным испугом заперло дыхание. Неверие сковывало движение. Он сделал шаг, за ним еще один, и вплотную оказался возле двери. Тяжело дыша, думалось, что сейчас не поднимется рука, что обязательно произойдет что-то, что остановит, что не позволит переступить границу. Но ведь при этом не было ощущения обмана. Дверь не может обмануть, точно не сделает этого. Только до неё. Только это ограниченное пространство, которое сейчас, и это не показалось, тоже успело изменить наполнение, а всё от того что, достигнув двери, обернувшись назад, он получил возможность увидеть свой крохотный мир в полном объеме — это был не закуток, это был коридор, коридор между дверьми. Продолговатый, длинной пять-шесть метров, шириной меньше трех метров, тот самый, что отделял одну дверь от другой.

Рука нащупала, лишь обозримую до этого, ручку. Осталось неизвестным, сколько держался за ручку, сколько оставался в нерешительности, боясь произвести самое важное движение в жизни. Но ведь и крайне интригующее, и волнительное не может длиться вечно, Егор, глубоко выдохнув, потянул дверь на себя. Ошибки не случилось. А спустя мгновение, он ослеп. Глаза не справились с огромным потоком света. Ничего не видя, ощущая сильное головокружение, Егор, шатаясь, с каждой секундой теряя равновесие, выполз в пространство доступного мира. Дальше силы оставили Егора. Зрения по-прежнему не было, не держали и ноги. Всё плавало, тошнило. Егор начал задыхаться, а спустя еще несколько секунд, упал животом вниз, потеряв сознание.

Вновь накрыла полная темнота. Вновь пропала реальность. Вновь не было никаких ощущений. Оставалось дождаться следующего раза, когда пленка странностей отмотается назад, и он, в очередной раз, окажется в пределах своего ограниченного мира. Но случилось иное.

Сначала начал разбавляться сумрак. Завеса небытия испытывала атаки со стороны вспышек и очень отдаленных звуков. Затем стали ощущаться границы, возле которых судорожно металось собственное сознание. Ударялось и отскакивало. Пробовало вновь и вновь. Пыталось найти слабое место. Терпело неудачу, и вновь отскакивало, чтобы, усилив интенсивность, с еще большой силой, продолжить запланированное. Границы же двигались. Были они непривычно эластичными, крайне неестественными. Но не пускали, сдерживали сконцентрированный натиск, в который сейчас вместилось всё, что мог отдать Егор, что могло дополнить его неосознанное желание преодолеть последнею черту. Только состояние, с ним натянутый отрезок времени, не могли обмануть. Вся эта конструкция не была настолько прочной. Она начинала уступать, она смещалась. Еще немного времени, лишь один дополнительный интервал, — и рухнет, заменив одно другим.

Момент замены остался неопределенным. Сильные толчки в плечо — это было первое, что явилось признаком возвращенного мира. Кто-то тряс Егора, кто-то пытался перевернуть его на бок. Сильная, нестерпимая боль прорезала глаза. Лишь мутная пелена, какие-то фрагменты, в них до конца несформированный облик человека — первого человека, за много, очень много лет.

— Что с вами, вам плохо, вы меня слышите.

Егор осознавал, что хорошо слышит слова, что понимает их смысл, и это приносило ощущение эйфории: он среди людей, они его видят, они принимают его за себе подобного, а значит, чудо всё же свершилось, он добился того, о чем еще недавно мог только мечтать.

— Вы меня слышите? — вновь раздался голос.

— Да, я слышу — невнятно и расплывчато произнес Егор.

— Так вам нужна помощь? — учтиво спросил голос.

Сейчас Егор уже мог разглядеть, что перед ним находился мужчина преклонных лет, у которого имелась аккуратная, профессорская, бородка. В придачу к ней добрые глаза, дополняемые мягкой интонацией голоса, с которой и справлялся, о состоянии здоровья Егора, этот мужчина.

— Нет, я хорошо себя чувствую — уже более четко ответил Егор и даже попытался улыбнуться.

— Но ведь с вами все-таки что-то произошло и, наверное, всё же лучше будет вызвать медиков — выразив сомнение, произнес пожилой мужчина.

— Нет, точно, нет — произнес Егор.

Незнакомец смотрел на Егора. Егор широко улыбнулся, посмотрев на своего собеседника. Глаза наполнялись ликованием. Он глубоко и чисто дышал, а через секунду схватил незнакомца за руку, начал её сильно трясти.

— Спасибо друг, большое тебе спасибо. Ты уже сделал больше чем, можешь себе представить.

Пожилой мужчина явно ничего не понимал. Происходящее выглядело странно, но исходящая от необычного мужчины энергия не давала усомниться в том, что с ним всё нормально, никакой помощи не нужно.

Так оно и было.

Егор, не теряя времени, двинулся по хорошо знакомой улице. К нему стремительно возвращалось осознание, бывшее не только зрительной памятью, не только памятью, в прямом смысле этого слова, но и чем-то дополнительным, что не удавалось идентифицировать. Лишь легкость, с ней переполнение, с ней головокружение, от чувства необъятной эйфории. Что-то нереальное, еще десять метров, и если не сбавить скорость, то обязательно взлетишь.

Чистота майской свежести кружила сознание. Воздуха не хватало. Хотелось больше и больше, до бесконечности, чтобы раствориться в безграничном объеме. Только одному, лишь одному. Всё это, для одного, бескрайним пространством завораживающего действа. Сделать пять шагов, затем оторваться от земли, не почувствовав самого момента, потому, что и сейчас в невесомости, потому, что каждое движение дублируется потоком одурения. Всё можно отдать. Всё, что было, всё, что будет, и даже то, чего никогда не было.

Простые виды, обыкновенные женщины. Зелень, распустившаяся импульсом новой жизни. Умопомрачение, в самом наивысшем виде, и не простые виды, и самые необыкновенные женщины, и только для того, чтобы ты это почувствовал, распустилась после теплого майского дождя чарующая зелень заждавшихся тебя тополей.

В кружении, в водовороте — исчезнуть, нарушив невозможное напрочь. Не заплатить, а бросится напролом, сгореть от одного лишь прикосновения свободы. Свободы дыхания, свободы мысли, свободы слова, свободы самой жизни. Боже, какие простейшие слова, какие незаметные и обыденные, но не мне, не тому, кто ощутил возможность иметь, кто утонул, испытывая невиданное блаженство, кто умер, чтобы родиться вновь. От всего отречься, всего лишь почувствовав. Боже, какая колоссальная цена! Какой трепет, какой восторг. И идущая навстречу девушка смущенно улыбнулась. Очарование её прелестных глаз дополнил майский чуть ощутимый ветерок. Смешалось прошлое и будущее. Нереальность настоящего уничтожила собственное откровение.

Всё реально. Я реален, я во всем этом. И пусть плохо слушаются ноги. Пусть одурманенное сознание спешит в сторону широкого, чистого проспекта, со звуками, с движением, с тем, что жизнь, самая обычная, и самая невероятная. Прочь сравнения, прочь назидательность раскладов. Эта весна — она моя. Этот свежий прилив счастья — он принадлежит только мне. Поберечь минуты. Остановить течение времени. Этот момент — он не повторится никогда, он дан единожды, он пришел, чтобы возможным стало подлинное блаженство воскрешения из мира мертвых, холодных теней.

Один перекресток сменился другим. Сотня человеческих лиц промелькнула перед Егором. Сотня попутных и встречных автомобилей промчались по своим делам. В обозрении показалось старинное, большое здание из красного кирпича, — и вот только здесь подкралось неприятное, всё же догнало, как бы быстро ни двигался, как бы ни пытался сбежать.

Прямо пред Егором находилось то место, к которому его притянуло, к которому двигался неосознанно, но неотвратимо. Позолоченная крупная табличка сообщала “Политехнический институт. Главный корпус” Именно здесь был проход, через который он должен будет пройти, чтобы оказаться в своем настоящем мире, если еще не успело перепутаться какой из них сейчас важнее. Тот, в котором остались мама и Лена, в котором больше нет преданных друзей и последователей. Одни лишь воспоминания, одна лишь сумрачная их тень. Но почему, но от чего настолько безразличным выглядит прикосновение к прошлому, мысль о том, что было смыслом всей жизни. И тогда, быть может, что всё же вот этот мир. Ведь в нем он оказался, открыв дверь из мрачного, нереального пространства. Где оно? Насколько оно близко? Удалось ли оставить его навсегда?

Очередное опоздание пригвоздило Егора, не использовав ни единого гвоздя. Он не мог сдвинуться с места, стараясь сопоставить собственное местонахождение, но не в плоскости координат, а в той сущности, что есть возможность двигаться, осознавать, вспоминать, размышлять, видеть.

“Чтобы что-то решить, мне необходимо рисковать. Мне придется воспользоваться проходом из этого доброго мира в тот злой мир” — думал Егор, сейчас отлично помня основную разницу между двумя противоположными системами, но, уже плохо осознавая суть, и чувствуя, что пока что всё равно, куда важнее определиться с самим собой, как бы глупо это ни звучало, каким странным бы ни казалось.

Ступор отпустил спустя минуту. Егор отошел в сторону от центрального входа. Сразу три свободные лавочки ожидали на расстоянии десяти метров. Над ними красивым зонтом, создавая тень, раскинулись зеленые ветви кленов. Пахло свежестью. По-прежнему дурманил душу запах майского блаженства. И как же всё это не сочеталось с тем, что приходилось испытывать подсознательно. Выключить эту незримую кнопку. Остановить странное мгновение, после задремать. Проснувшись больше никуда не спешить, наслаждаясь свободой быть здесь, свободой вдыхать эту чарующую чистоту. Видеть безразличную суету. Наслаждаться самым примитивным, так, чтобы уже навсегда, чтобы никогда не вернуться в свое адское пристанище, именуемое особой психиатрической клиникой, которая вновь близко настолько, что не потребуется и минуты, и, разрушив идиллию, пропадет всё: месяц май, блаженство запахов, волшебство зрения, голос, слух, кровь — все, что не имеет цены, что носит совершенно неосознанное наименование — свобода.

6

Егор, сел на одну из лавочек, закрыл глаза, сделав ровно то, что хотел. Забытая, давно потерянная истома, завладела телом. Казалось, что еще минутку и нормальный человеческий сон напомнит Егору о своём существовании.

Но не случилось, но еще не пришло время. И, тем не менее, Егор еще в течение пяти минут наслаждался заслуженным расслаблением, старательно уклоняясь от любых мыслей и переживаний. Только то, что было дано, не имело свойства длительного содержания, и Егор вернулся в объятия существующей реальности. Спустя полминуты поднялся с места, но не вернулся к зданию института. Двинулся влево, туда, где просматривался зеленый и уютный сквер, в середине которого находился памятник. Возле памятника было много народу, но не экскурсия, а просто, дорожки и лавочки, дополняющие культовое сооружение, притягивали отдыхающих граждан, которые сливаясь с хорошей погодой, сидели на скамейках, прогуливались по аккуратным дорожкам, разговаривали группами и по парам. Были женщины с детьми. Были пожилые люди, как раз занимающие большую часть посадочных мест.

Егор направился к памятнику. Преодолев три широкие ступени, чтобы оказаться непосредственно рядом с постаментом, был вынужден остановиться, испытывая чувство удивления, без какого-то восторга, без степени изумленного отрицания. Он видел самого себя. Нельзя сказать, что перед Егором располагалась точная копия, но ошибиться было невозможно. К тому же надпись: “Вечная память Свиридову Егору Евгеньевичу, основателю нашего государства, отдавшему свою жизнь за свободу и независимость каждого из нас”. Внизу красные гвоздики, рядом с ними небольшое, вздрагивающее на ветру, пламя вечного огня. Абсолютная чистота и торжественность.

“Вот оно значит как, и это не должно меня радовать. Получается, что в этом мире, в своем мире, я мертв. Героем, примером, исторической величиной, но при этом мертв. Получается, что я не смогу находиться здесь. Нет для меня здесь места, в этом обличии нет” — размышлял Егор, стоя прямо напротив постамента самому себе.

“В этом обличии, но сейчас я выгляжу иначе” — посетило Егора запоздавшее, но очень радостное открытие”.

“Зеркало, необходимо самое обыкновенное зеркало” — подумал Егор, отходя от памятника в обратном направлении.

“В здании института, в фойе” — не теряя времени, быстро направляясь к цели, думал Егор.

Дверь отворилась. Вместе с Егором, рядом с ним, внутрь проследовали парень и девушка. Ему навстречу две девушки, а возле большого зеркала не было никого. Егор даже не успел подойти ближе, с расстояния трех метров он видел собственное отражение. Перед ним вновь был он сам, и это был тот самый молодой парень, еще ближе к застывшему в бронзе изваянию.

“Чтобы остаться здесь, я должен попасть сюда в другом облике, в том, который соответствует текущему времени. А значит, я должен сделать круг. Просто пройти туда-обратно, сквозь дверь через дверь. Хорошо, если бы всё было так просто” — размышлял Егор, игнорируя себя молодым, не испытывая никакой радости от столь чудесной метаморфозы. Вот если бы кто другой, кому другому такое откровение.

“А если не получится, если каждый раз попадая сюда, я буду становиться молодым, таким, который погиб, исчез в застенках, поучаствовав в создании, находящегося вокруг, мира. Поучаствовал, даже не смертью своей, наверное, раньше, значительно раньше это случилось” — раскаленным железом прорезало в голове, на несколько секунд помутилось в глазах, и Егор ощутил, что опередил своими мыслями действие, что именно так и будет, а значит искать, значит, ему предстоит вернуться в небытие, значит, много чего еще.

Закончив с не самыми приятными мыслями, Егор двинулся в сторону заветного места, где должен располагаться проход между мирами. Ничего не изменилось. Дверь оставалась на прежнем месте, выглядела плотно закрытой, с многослойным налетом пыли, с паутинами по углам, с отсутствием хоть какого-то вмешательства, оставаясь всё так же невидимой для остальных граждан. Егор потянул за металлическую ручку. Раздался сильный скрип. Дверь начала открываться, двигаясь тяжело. Егору пришлось приложить усилие, а когда просвет достиг половины проема, Егор встретился с сильным порывом холодного ветра, от этого был вынужден остановиться, потому что происходило что-то не совсем привычное: вторая дверь открывалась сама по себе, копируя движения первой двери. Прошло несколько секунд, Егор, повинуясь неизбежному, оказался внутри коридора. Всего несколько шагов, и лицо осыпали капли мелкого холодного дождя. В параллельном мире была другая погода, было пасмурно, шел противный, моросящий дождь.

Знакомые развалины здания института.  Не поменявший внешнего облика ландшафт. Лишь помойка, с правой стороны, увеличив свою площадь, стала еще более основательной. Егор внимательно осмотрелся. Постоял в нерешительности несколько минут и только после этого начал выбираться в пространство старого патриархального проулка, где возле одного из домов стоял припаркованный легковой автомобиль. Ускорив шаги, Егор бросился к нему, к одному из двух автомобильных зеркал. Отражение, если и преподнесло сюрприз, то сюрприз приятный. В зеркале Егор видел не совсем обычное отражение. Это был он, но не тот, который остался в собственном воображении, не тот, который несколько минут назад проследовал в дверь через дверь.

Егор видел мужчину, которому было больше пятидесяти лет, с глубокими морщинами под глазами, с изрядно поседевшей шевелюрой, с сухой кожей на лице и пожелтевшими от времени зубами.

“Всё правильно, всё ровно так, как я предполагал. Здесь время движется в нормальной плоскости, и Егор Свиридов соответствует тому Егору Свиридову, который сейчас находится в психиатрической клинике. Как он там?” — думал Егор, направляясь к своему родному дому.

Шел он неспешно. С головой накрывала странная беззаботность: в таком обличии его никто не узнает, да и стоит ли об этом размышлять. Но оказавшись на улице своего детства, не затронутой заметными изменениями, Егор ощутил тревожную пульсацию в висках, кровь начала приливать к голове, а посередине горла образовался противный комок.

Всё те же старые особняки. Такие же красивые наличники на окнах. Крылечки, газоны, деревья, дорожные знаки, потрескавшийся асфальт на тротуарах — всё в точь так же, как и тогда. Лишь автомобили, да, они изменились, успели принять новый облик и форму. Показался родительский дом, точнее, дом матери, до которого каких-то сто метров. И вот, в этот момент Егор не выдержал, он вынужден был остановиться. Стало совсем тяжело дышать. Страшное открытие стучалось в голову, заслоняя собой все возможные сомнения и предпосылки: он не может находиться в своем времени слишком долго, здесь его время сильно ограничено.

И еще, но откуда, только появляясь здесь, отпущенное время, оно ведь станет сокращаться. Каждый визит, каждая попытка, всё меньше, всё короче, и с каждым разом, и не восполнить. Проклятие, вместе с сильным удушьем, но сомнения нет. Правила игры представлены, и если еще не полностью, то основные, определенно раскрыты.

Еще сильнее сдавило внутри. Егор прислонился к стене дома, который был ближе всего, который имел литеру двенадцать, на шесть цифр отличаясь от его родного дома, под литерой шесть. Хорошо, что подсознательно не был настроен на полный позитив. Внутренняя сущность, с особым нетерпением, ждала препятствий, заранее готовилась, чтобы, когда случится, хозяин не впал в прострацию, а крепче сжал кулаки и принял то, что уже огромный шаг вперед. Движение к обозначенной и единственной цели: он покинет, навсегда оставит то страшное пространство, которое всего лишь проход, коридор между двумя судьбоносными дверьми. День там длится бесконечность. Ночь, в том пространстве, даже не ночь, а смерть.

Егор поднялся на ноги, оставил за спиной еще два дома, и теперь остановился прямо напротив собственных окон. Ощущая тяжесть в голове и ногах, он тщательно впитывал в себя призрачные прикосновения ушедшего времени. Долго не отводил глаз, смотря на самые обыкновенные окна, окна через которые он много раз видел этот мир, видел его с другой, совсем другой стороны.

Егор не заметил, что всё это время на него смотрит мать. Странное никому незаметное действо продолжалось не менее пяти минут, а после, у Егора вновь начала кружиться голова. Он постарался быстрее отойти вправо, ближе и вплотную к забору из старых наполовину сгнивших досок. Коснувшись ограждения спиной, Егор принял положение сидя, а следующим движением, обхватил голову руками. Пространство уменьшалось, расширялось вновь. Потусторонняя борьба затягивала в свое поле, ускоряя течение времени. Напрасно Егор старался глубже дышать, напрасно сжимал кулаки. Происходящее было ему неподвластно. Оставалось совсем чуть-чуть, и он вынужден будет провалиться на самое дно мрачного небытия, или умереть, нет, это скользнувшее предположение не сумело найти основания. Он просто вернется назад, чтобы через какое-то время вновь совершить своё круговое движение. Эта мысль, её четкое осознание, успокоили. Егор почувствовал расслабление и повернул голову на звук. В пяти метрах от него появился сильно пьяный мужик, который, самым обычным образом, собирался возле забора справить свою малую нужду.

Закончив сокровенное дело, мужик повернул голову в направлении незнакомца, находившегося рядом, сидящего в несколько странной позе. Только хотел отвернуться, как, прямо на его глазах, незнакомец исчез, взял и растворился в воздухе. Несколько раз испугано икнул пьяный мужик. Забыл о том, что нужно застегнуть ширинку и почти на сто процентов уверовал в то, что время, отведенное ему на употребление спиртных напитков, если не окончилось совсем, то очень скоро это может случиться.

— Видимо, допился, а ведь не верил в подобные штуки — сам себе говорил мужик, медленно и, боясь того, чтобы ни случилось чего еще, двинулся к крыльцу рядом расположенного дома, такого же старого, как и дом, из окна которого наблюдала явление собственного сына старушка — мать Егора.

7

В тот момент, когда Егор вновь очнулся, ощущая темный периметр знакомого коридора меж дверей, в его голову пришел образ состарившейся матери. Слишком хорошо он мог её рассмотреть. И в какой-то миг показалось, что и она его опознала. Но спустя мгновение рассудок заставил прогнать возможность невозможного.

Молодым парнем, очень много лет назад, видела она его. В тот самый день, когда защелкнулись стальные наручники. Какими были глаза мамы. Разве это можно передать. Потерянное воспоминание, вернувшись, могло сжечь, уничтожить, не оставив ничего, даже крохотной горстки пепла. Вся возможная в мире грусть, в эти две минуты переместилась в одно единственное место, которое было глазами мамы. Она ведь даже не могла сдвинуться с места. Кажется, что она ничего не понимала. Но безотказным материнским сердцем осознавала больше, чем могла знать: никогда больше ей не суждено увидеть своего единственного сына. И что может с этим сравниться. Ответьте, хотя бы попробуйте, но, еще не начав, осознайте: ничего из этого не получится. Это нельзя передать, это ни с чем несравнимо. Выдуманная, поверхностная вечность не дотянет до уровня упоминания. Вселенная останется в стороне, ведь бесконечному холоду нет дела до того, что есть тепло, до того, чему суждено остаться несколькими минутами. И как бы хотелось продлить мгновение, несмотря на близкое дыхание смерти.

Она уже здесь. Она еще не оформлена в багетную рамку, еще не успела превратиться в черную траурную ленту, перекрывшую правый угол фотографии, на которой вся жизнь, на которой смысл всей прошлой жизни, и нет будущей, нет, и никогда не будет. Близко, окончательному выводу потребуется меньше суток. А тому, что теплом и болью разлилось по крови достаточно часа, в течение которого онемеют руки, станут ватными ноги, тяжелой и совершенно чужой предстанет собственная голова. Тише, еще тише, исчезая, прячась под плотный колпак, напомнит о себе сердце. Его нет — нет сына — нет сердца. Лишь сумрак. Лишь ожидание того, что никогда не станет радостью, того, что никогда не принесет и намека на тепло недосказанных слов.

Глаза мамы. Звук удаляющихся шагов. Больше никогда. Больше негде. Свобода, поглотившая жизнь. Свобода, запросившая несоизмеримую цену, чтобы реальное действо заменилось большим, тем, что должно опередить само время, тем, что неизбежно это сделает. Сгореть на костре. Принять смерть на кресте. Обмануть время, обретя настоящую свободу. Полностью выплатить назначенную цену.

Но не стоит слишком долго отвлекаться. Любое, даже самое необходимое, отступление должно быть ограниченно. Иначе не бывает, и что-то подобное, вспоминая маму, кружилось в голове Егора Свиридова. К этому добавлялось что-то не менее весомое, но пока что плохо определимое. Потребовалось потратить время, чтобы окончательно сопоставить. Жаль, но вывод оказался неутешительным. Пространство уменьшилось, пусть всего на несколько сантиметров, которые невозможно было измерить, но чувствовал Егор прекрасно, потому что изменение размера пришло не просто так, оно стало следствием другого, того, что и давило изнутри. Время, да, именно оно, заявляло: что теперь включен обратный отсчет, и нет никакого задела на обдумывание. Только вперед, только к своей цели. И пусть тут же проклюнулось раздражение, объясняющее: нет времени, будь жестче, будь увереннее.

Через любые препятствия. Напролом к своей цели. К черту любые сантименты, любые ненужные воспоминания. Стоит растеряться, стоит промедлить. Тогда всё, тогда ничего, и полный мрак окончательно, бесповоротно, навсегда. Но откуда и столь ясно и четко накрывало сознание. Без сомнений, без этих чертовых отступлений, не возвращаясь к лишнему, не принимая ничего постороннего. Борьба, просто и понятно. Борьба, за самого себя, за то, что еще возможно.

8

Егор дернул дверную ручку на себя. Свет ослепил лишь наполовину. Голова соображала нормально. Ноги двигались уверенно. Что-то новое, пришедшее из глубины мрака, всё больше и больше завладевало Егором, и осознание, давившее огромной массой, было самым противным. Он был совсем не против своего нового образа, а, напротив, отчетливо понимал: по-другому нельзя, иначе не будет. В глазах впервые загорелся чужой, злобный огонек.

Хорошо знакомый, порой казавшийся, собственным, мир выглядел иначе. От того в голове одно продолжало наскакивать на другое. Люди, их лица. Эти привычные улицы, эти безразличные здания — все, и что-то в дополнение. Так не бывает, но кто вам сказал об этом. Слова, произнесенные вчера, оставшиеся на расстоянии в несколько суток, не хотели поверить в то, что возраст их безжалостно обманул — им тридцать с лишним лет. Но неужели они и он должны этим терзаться. Теперь нет, теперь нет никакого резона, к этому возвращаться. А то, что злоба напускная, то это пройдет. От этого и саднит с самого верха. Завтра иначе. Завтра гораздо хуже. Хотя слово дверь, еще одна за ней, не отменить, если ни знать, ни чувствовать. Двести метров позади. Остановка, чтобы перевести дух, что-то сильно разогнался.

Участливо улыбнулся совершенно незнакомый старик. С интересом, пытаясь припомнить, а после сопоставить информацию, смотрит парочка молодых людей. Чертовское восприятие, кажется, они его за кого-то принимают. Да, без сомнения, круговорот, и где помешательство, там или здесь. Памятник, конечно, этот странный постамент. Нельзя привлекать к себе внимание. Возможно, что фотографии, возможно, какие учебники.

Егор свернул на куда менее оживленную, параллельную улицу. Здесь было тенисто, прохладный ветерок освежал лицо. Четко и уверенно стучало сердце. Не здесь, не сейчас. Ему нужно как можно скорее к зданию технологического института. Оттуда не теряя и единой секундочки, в объятия соседнего мира, где должно всё решиться, откуда он должен попасть обратно сюда, но тогда уже оказаться здесь навечно, в другом никому не известном обличии. Только для него, только ему, для его свободной и новой жизни, которая сейчас дороже любой из идей, ценнее самых искренних верований. Простая жизнь. Незаметная, скучная, обыденная, взамен того, что было, взамен того, что есть, между не двумя, а между тремя разными мирами.

Ничего особенного. Привычная тишина и пустота, возле невидимой другими дверью. Почему он не имеет возможности оказываться прямо здесь сразу? Ну, на несколько метров. Но несколько шагов, в которых лишь приступ легкого головокружения, а дальше, тяжелый, грязный воздух. Трудно дышать. Нужно потратить время, чтобы освоиться. Но и это действие, всего лишь один из многочисленных обманов. Успокоится пульс, заработает голова и легкие. Справятся с составом воздуха. Примут как есть. Но через пять минут всё повторится вновь, и снова появится приступ удушья, от того, что не имеет никакого отношения к чистоте вдыхаемого газа, и самым невероятным образом не сочетается с тем, что чувствуют они все, кто рядом, кто не замечает, кто не представляет и не думает, ведь это испытывает он один, этому наименование время, ограниченное, подгоняющее вперед, но еще не дающее окончательного ответа на поставленный вопрос: что он должен сделать, чтобы остановить его ход, чтобы сбежать из страшного пространства между двух одинаковых дверей. Всё здесь так, всё здесь происходящее зависло в половинчатом состоянии, всё определяется чем-то ненормальным, всё, и я вместе с этим.

Друзья, мама, Лена, детство, давно умерший отец. Может, что-то из школы. Может, что-то недосказанное. Дверь через дверь. Пространство между дверьми. Что? Размышления давили не меньше, чем временное ограничение. Каждый шаг стал тяжелым и неестественным. А спустя какие-то десять минут, Егор был вынужден остановиться, после сесть на лавочку и закрыть глаза. Что? Прошло две-три минуты. В сознании мелькали образы мамы и Лены, о чем-то совершенно непонятном говорил Артем. Проходила полоса, красное сменялось белым. Радуга выплывала над верхушками мощных тополей. Снова мама, она жарит на сковороде самую обычную картошку, она ему о чем-то говорит. Кажется, невыученные уроки. В голосе нет упрека. Мама смотрит прямо в глаза. Неужели это она вспоминает прямо сейчас, и он делает это с ней одновременно. Воспоминание, пропадает родное лицо, удаляется, а ему на смену появляется чужое, незнакомое лицо страшной старухи.

Кто-то говорит? О чем они? Кто они? Их много, они хотят слушать его, они ждут его. Нет не его самого, а его слов, действий, дороги в будущее…

— Так значит, вы готовы принять смерть, променять собственную жизнь на свободу для них всех, для незнакомых вам людей, которых вы Егор не знаете, которые, в этот самый момент, продолжают жить чем-то своим, тем, чего вы не узнаете, даже если вам будет суждено прожить сотню лет. Неужели лучше стать иконой, превратиться в символ, чем остаться человеком, чем наслаждаться самым обыкновенным счастьем, которое, согласен, не всегда выглядит масштабно. Но ведь именно в этом его прелесть. В тепле, в размышлениях, в огорчение и надежде. Где огонек твоего дома, где тебе принадлежащий огонек. Где глаза сына и дочери. Там, где каждый вечер о тебе, перед сном, вспоминают родители, ностальгируют и не могут сдержать слез, представляя тебя беззаботным ребенком, любящим и лишенным даже намека на дьявольское прикосновение. Разве это не счастье? Разве может быть что-то дороже этого? — обстоятельно и спокойно говорил следователь Возков.

— Счастье? Что вы можете знать о счастье? То, о чем вы говорите, пытаясь меня убедить, то не имеет никакого отношения к настоящему счастью. А все от того, что в этом нет свободы. Понимаете, нет свободы. Её можно получить, только ощутив в самом себе их всех, тех, кого не знаешь, всех, кто не знает тебя, но верит и ждет. Вам не понять. Вы говорите, об уюте, о мягком сентиментальном мирке — опустив голову вниз, смотря на свои кроссовки, лишенные шнурков, говорил он Егор, голос был наполнен убеждением, ничем несгибаемой верой в то, что было сказано, в то что, если понадобится, он повторит еще тысячу раз.

— Трудно разговаривать с идейными фанатиками. Вы и такие как вы ослеплены тем, что вбили себе в голову, тем, во что заставили поверить сами себя, что и убило в вас самих себя — мрачно произнес Возков.

Егор не ответил, лишь поднял на Возкова свои грустные глаза.

— И всё же, где ваша рукопись? — спросил Возков.

— Я уже сказал вам, что уничтожил её — ответил он Егор.

… “Рукопись, конечно, что же еще” — холодным ознобом, начинающим переходить в сильный жар, догадался Егор.

“Рукопись, мне нужна рукопись, её нужно уничтожить, и тогда пропадет тот Егор, который превратился в памятник, тогда его заменит пожилой мужик, который сейчас сидит на лавочке, и которому трудно дышать. Но заменит не здесь. Здесь он умрет, в психиатрической клинике, чтобы появиться там, за дверью через дверь” — Егор открыл глаза, перед ним находилось страшное здание, где размещалось управление госбезопасности.

“Нет, не ошибся, теперь точно нет” — подумал Егор.

9

Простые люди, которые всего боятся. Приземленные настолько, что любому из богов не составит труда, чтобы не только утвердиться в своей миссии, но и очень быстро стать основной частью жалкого сознания, в котором одна лишь повседневная, пустая суета. Сильно давит в один день, она же незаметна в последующие пять дней. Простые, бедные духом люди. От понедельника до понедельника. От рождения до смерти. Сквозь нагромождение бестолковых обстоятельств, где промежутками островки того, что называют счастливыми отрезками, которые вспоминают, которыми лелеют собственное существо, продолжая преодолевать бесконечное количество повседневных препятствий. И снова верят, и снова ждут. Вот-вот появится следующая возможность, вот-вот случится заслуженный праздник. Но и здесь, но глубоко внутри, но стараясь вылезти наружу, обозначает себя примитивное ощущение неминуемого обмана: следующий момент будет слабее, будет куда более тусклым, чем предыдущий. Что-то ушло, что-то стало другим, и неминуемо необъяснимое списали на возраст.

Всем хочется счастья. Не найдется тех, кто ответит однозначно отрицательно. А те, кто, пожимая плечами, произнесет: мне всё равно, будут лгать, будут прятать сокровенное от себя самих, от находящихся рядом. Потому что нет из этого водоворота выхода. Всё заранее определенно, и для тех, и для других, даже для тех, о существовании которых никогда не довелось предположить. И так, по одному и тому же кругу, так до бесконечности. Где-то луч света, где-то проблеск радости — ненадолго! И скажите: найдем друг друга, увидим друг друга. Поверим и станем ближе. Но нет, слишком велико усилие. Нет на него сил. Потухла воображаемая свеча, уперлись в стену и бросили ненужные мысли. Вернулись к тому, с чего начали. Приняли и успокоились.

Кто тот гениальный человек? Или всё это истина в последней инстанции? Далекая и близкая, сделавшая иллюзию реальностью.

Простые, бедные духом люди. Он снова с вами. Он никогда не терял вас, всегда видел вас, о вас думал. Малость, что не соизволил помочь в самую тяжкую минуту. В том нет его вины. Вы сами виноваты. Самим надлежало найти дополнительный источник, сделать так, чтобы чудо стало возможным. Не трогайте его, не упоминайте лишний раз, ведь каждый из вас придумал себе часть его отдельно, остальное додумали сообща. Поверили, но не стали ближе. Нашли, увидели, но не посмели протянуть руки. Кто тот гениальный человек?

Простые, бедные духом люди…

А счастье? Вновь вернуться к обрывкам, вновь погрузиться в неизбежность воспоминаний, сделать потоковое отступление шире, превратив в окончательное обобщение. Мы ведь все этим страдаем. В большей или меньшей степени, но неизбежно. Все храним собственные скомканные кусочки. Они для нас есть всё, они значительно больше, чем любое возможное обобщение. Разве в минуты тяжкого уныния, в часы особого отчаяния, не приходилось прибегать к ним, думая и надеясь на лучшее. И ведь нет в этом чего-то постыдного, напротив, какое блаженство прибегнуть к сокровенному, к тому, что согреет, наполнит жизнью, к тому, что само по себе, и есть эта самая жизнь. Пусть отрывки, пусть незначительные дни, или быть может, большие периоды — ведь всё одно в них, и только в них всё, что далекий, незабываемый отголосок счастья. Да, именно то, что и сейчас поспешило на помощь. Никогда не подведет. Никогда ничего не попросит. Вот от этого храним, от этого, с особой тщательностью, оберегаем. Если делимся, то с осторожностью, чтобы ни обидеть, ни замарать.

Странные люди, живущие сиюминутной потребностью, лишенные очень и очень многого, но не знающие об этом, не подозревающие, и от того мнимо счастливые. Лишь определенный узкий сегмент — это всё, что есть жизнь, разграниченная от и до. Распланированная и скучная настолько, что в какой-то момент, уж точно незамеченный и неосознанный, потеряли всё: где начало, где конец, где то, что должно быть серединой. Всё одинаково, всё наполнено важнейшей бессмысленностью, в которой очень давно утонуло то, что была дано изначально, то, что, не сомневаясь ни одной секунды, было безжалостно убито. Принесено в жертву тому богу, которому так хорошо и удобно молиться. Рядом, вокруг, завтра, вчера, послезавтра — все то, без чего не обойтись, то, что многое, и то, что совершенное ничего. Распорядок, обиход, взгляды, стандартный набор фраз, — и ведь должно наскучить, должно что-то проснуться. Но нет, не происходит.

Вновь по хорошо знакомому кругу. Без потрясений, без особых изменений. Туда, где неприятности и даже горе — это всего лишь судьба. Неизбежная, неотвратимая, и от того, еще более страшная и жестокая. Она должна взять. Она сделала это, вон, там у соседей. А двоюродный брат, а его жена. Неустанно тикают часы. Меняются времена года. Всё тот же распорядок, всё тот же наполненный фальшивой лестью мирок. Проходят в одном шаге. Смотрят, но не видят. Зачем жить? Тревожным выстрелом, в момент еще не случившегося сновидения, врезается в аморфное сознание вопрос. Зачем жить? Ведь всё уже прожито кем-то другим, ведь всё это уже было миллионы раз. Нет, не с вами, нет, не с ними, и уж точно, не с теми, а со всеми вместе взятыми, в одном и нерушимом числе. Вороны, в пасмурной осенней дымке, с криком покинули голые ветви озябшего дерева. Метнулись крылья, застыло небо. А дальше смерть противным словом, всё ближе к горлу, на краешке, разделом, меж тем, что есть, и тем, чего не будет. Её прогнать. Закрыть бы в самый темный угол. Но нет, она всему, что есть властитель. Она — мирок. Она — уют. Она — бессмысленные фразы. Её игра — ход времени однообразный. Она — всё то, что много раз здесь жизнью называли. Отравит, успокоит, вновь своим займется. Исчезнет ночь, появится чувство обмана. Принять его за истину, всегда несложно. Где день, там нет теням раздолья. И вновь, в очередной раз, ошибка. И вновь, ничто никуда не делось. Всё на своих местах, приняло на себя следующий круг. Закружило в свои удушающие объятия. Еще раз прошли мимо. Еще раз посмотрели и не увидели. Прямо на стене, прямо посередине. Всего в одном шаге. Лишь протяни руку, попробуй открыть, заждавшуюся дверцу.

Прогоните смерть. Убейте её обманчивое умиротворение. Не в агонии ужасного исхода, не в первозданном испуге конвульсий, её незыблемая сущность. Она в повседневности, она в убийстве нашего детства, наших наивных юношеских грез и стремлений. Она мерзостный хранитель всех забытых нами дверей. Она всем нам хозяйка. Прогоните её, попробуйте. Откройте наконец-то эти двери. Найдите то, что потеряли, от чего отказались, не подумав.

Не решитесь, с ней удобнее, с ней комфортнее, с ней всегда всё правильно. Она единственная всем нам мерило.

 

Часть пятая

1

— Лена, иди, посмотри, а то я ничего не могу сообразить — произнесла Наталья Владимировна, её голос даже не пытался скрыть сильное волнение и испуг.

— Что случилось Наталья Владимировна? — спросила Лена.

 Лена одной рукой опиралась на палочку, тело было перекошено в левую сторону, не соблюдая геометрическую симметричность. Следы перенесенной тяжелой травмы давали о себе знать, полностью изменив не только фигуру, но и лицо. Слишком много, опередивших своё время, морщин. Еще глубже, и от того кратно тоскливей, выглядели глаза, в которых и жила вся суть случившихся несчастий. Сначала, но уже очень давно, первая и единственная любовь. Что огонь, сжигавший без остатка, что нескончаемый поток блаженства, которым нельзя надышаться, и куда проще захлебнуться от неуемного восторга и счастья. Каждый день, целый год, не замечая календарных изменений ни в числах, ни в погодных условиях. А затем это самое слово ”сгорело”. Отметкой, уничтожившей всё одним разом. Ожиданием, которое не ощущала сама, которое пришло с большим опозданием. Именно тогда, когда, одним моментом, исчезла пленительная эйфория.

— Егора арестовали. Тебе лучше уехать, хотя бы на какое-то время — запыхавшись, произнес Артем.

В глазах друга Лена видела страх. Артем слишком сильно нервничал, буквально, не находил себе места. Тело не слушалось головы, пытаясь двинуться в сторону, не желая оставаться в статичном положение.

— Нет, этого не может быть. Что он сделал такого. Ничего ведь не было — не веря самой себе, шептала Лена.

— Он говорил, нам не хватило времени. Они уже были у меня дома, и мне все одно не уйти. Я не мог не сказать тебе. Так что уезжай. Сегодня же вечером. Ты говорила, что у тебя кто-то из близких родственников в соседнем городе. Я пойду, мне еще нужно к Андрею Кондрашову.

Слова Артема на это раз опоздали за действием. Он еще не успел договорить, как рванулся в направлении дома Кондрашова. Лена осталась, не двигалась с места, ощущая полное недоумение. Всего четыре часа назад, когда лишь проявлялся теплый, летний вечер, они разговаривали с Егором. Он её обнимал, он целовал её в губы. Ничего не было сказано постороннего, ничего не намекало на то, что случится спустя четыре часа.

На онемевших ногах, плохо соображая, Лена вышла на улицу. Чудесная погода шептала что-то своё. Где-то в нескольких шагах, где-то совсем рядом сохраняла свою власть изумительная летняя ночь, которой нельзя было надышаться час назад, полчаса до этого. Но не сейчас, сейчас лишь каменело. И шелест листьев, и скрип крайней ставни, по правую руку, и все то, что не успевало догнать осознание было лишним, становилось совершенно неестественным. Таким, какого не бывает, или прошлым, или, действительно, оставшимся в пространстве другой вселенной, той, что имела место всего четыре, три, два, один, полчаса, десять минут назад. Россыпь на черном фоне, огромное количество приблизившихся чужих звезд, и желтый безразличный свет от окна, прямо над головой, прямо за спиной. Два фонаря истукана, сразу за оградой, в тишине неширокой старой улицы. Полная тишина вокруг. Четыре двухэтажных дома, в каждом ровно по восемь квартир. Одна из них, в самом дальнем из домов, квартира Кондрашовых. Кажется, что именно в его комнате горит электрическая лампочка, — и это успокаивает.

 Всё показалось. Ничего не было. Вероятно, что Артем ошибся. Вот и он сам, не видит её Лену, она в темноте, она успела сделать несколько шагов вправо, в сторону крыльца. Две тени метнулись за спиной Артема. Лена испугано вздрогнула, сделала еще два шага ближе к крыльцу. Артема, одним мгновением, скрутили двое сотрудников. Ни крика, ни шума, ни голоса. Лишь слышимое, странное сопение, как будто всё предрешено, как будто ничего не должно удивить.

— Мама, мне нужно уехать. К бабушке, а там что-нибудь придумаем — произнесла Лена, вернувшись в квартиру.

Мать и отец смотрели на неё, стояли молча, кажется, совсем не двигаясь (тогда они еще были живы) Затем мама подошла к ней и обняла.

— Знаю, Володю Миронова забрали — тихо прошептала мама.

— Сейчас Артема, на моих глазах, Егора раньше — с трудом сдерживая слезы, шептала Лена.

— Говорила я вам, не один раз говорила — произнесла мама, но в её голосе не было упрека, лишь сострадание и искреннее участие.

— Плохо дело — произнес отец, нервно прикуривая сигарету.

— Сейчас нельзя, нужно выждать, может, кто из сотрудников еще здесь — продолжил отец и сразу после этих слов отправился на улицу.

Вернулся спустя двадцать минут.

— Нет, всё тихо. Я залью из канистр весь бензин, чтобы был полный бак, чтобы нигде не останавливаться как можно дольше — бурчал себе под нос отец.

Мама и Лена сидели на кухне, сидели в темноте, лишь отсвет лампочки, горевшей в коридоре, помогавший им не остаться в полном мраке.

— Приготовь вещи, самое необходимое, деньги, документы — произнес отец.

Еле слышно закрылась дверь.

В автомобиле Лена уснула. Проснувшись, думала о том, что они могли взять с собой кого-то еще.

— Нужно было Андрея Кондрашова с собой взять — произнесла Лена, смотря в эту секунду на ночной, плохо различимый пейзаж за окном автомобиля.

— Поздно, к нему они еще вечером приходили. Я видел, как двое сотрудников разговаривали с его отцом. Затем, одного из них, через окно их квартиры, но мельком — отреагировал отец.

— Вечером? Во сколько? — спросила Лена.

— Еще до того, как к тебе пришел Артем. Я не успел сказать. Я не знал в чем дело, пока мать мне ни сказала. Я ей: у Кондрашовых люди в штатском. Вот тогда она мне и поведала о том, что происходит что-то страшное — ответил отец, а фары старенького, отечественного автомобиля одиноко освещали спешащее прочь от города шоссе.

— Но Артема взяли после того, как он вышел от Кондрашова, а не в квартире. Значит, Андрей ничего не сказал. Значит, они общались, и Артём не знал, что рядом сотрудники, а Кондрашов знал, но ничего не сказал — с ощущением непонятного, незнакомого ужаса, шептала Лена.

— Получается так, но ведь всего мы не знаем, так что пока не бери в голову — произнес отец.

2

Странно или нет, но никто не вспомнил о Лене, никто не стал её искать, не вызвал даже в качестве свидетеля. Смешно было бы подумать, что проживание в соседнем городе, на расстоянии двести километров, могло стать для неё спасением. Нет, дело было в чем-то другом. Размышлять можно было до бесконечности, только смысла не имело, а спустя два полных года Лена вернулась в родной город. Вернулась совсем другой, сильно повзрослевшей, ставшей куда более основательной и осмотрительной, но с полностью и безвозвратно потухшим светом в зеленых, красивых глазах.

Свет так и не зажегся. Время же упорно брало своё. Появились новые знакомые (уже не друзья) Занимала работа. Заболела мама. Через два года она умерла. Не справился с несчастьем отец, начал прикладываться к бутылке, всё чаще и чаще. Далеким и сладостным туманом витали в воображение образы прошлого. Вызывали слезы перед сном. Маячили дымкой, казались реальностью прямо средь бела дня. Лена останавливалась, озноб мурашками окутывал тело. Виделось, что не этот день сейчас, что другой, один из тех, из того счастливого лета. Еще секунда и прямо посередине моста, в том месте, где так часто стояли они с Егором, появится он. Посмотрит на неё, улыбнется и будет ждать, будет не отводить взгляда, пока она, переходя с шага на бег, поспешит ему навстречу. Завораживало наваждение, если было бы можно продлить, увековечить такие мгновения, то она осталась бы в них. Без всякого сомнения, без любого сожаления. Но пропадала блажь. Дальше двигалось чужое, изменившее в своем обозначение цифры, лето. Лена следовала далее, Лена смотрела себе под ноги, но при этом точно знала: всё случится еще раз, всё повторится, и она вновь испытает это странное блаженство. Проходили дни, менялись времена года. Вновь наступало лето, вновь было ненастоящим, не тем, которое осталось в пределах её личного, никому более недоступного мира. Вновь пред глазами появлялся их совместный мост, вновь Лена начинала тяжело дышать, сбавляя скорость шагов, пока ни останавливалась прямо посередине моста. Долго смотрела вниз, искала глазами то, что уже никогда не могло вернуться.

Отец же каждый раз давал обещания: в последний раз, всё это, точно, в последний раз. Но, как не трудно догадаться, последний раз имел слишком абстрактные границы, и всё повторялось вновь. Вплоть до того страшного дня, который пришел ровно через два года, в тот же самый день, который стал заключительной цифрой на надгробном памятнике мамы. Так вышло, так было предначертано, ровно два года. И может от этого, может, сопоставляя эти промежутки, Лена была почти уверена, что Егора убили именно в этот день, за два года до того, как не стало мамы. Лена ошибалась в этом, но не знала насколько неспроста пришло к ней в голову это несложное сопоставление, что этот проклятый календарный день совсем неслучаен, и еще спустя два года, по той же схеме, в тот же день, случится несчастье с самой Леной.

А до этого, в течение неизбежного промежутка, Лена окончательно замкнулась в самой себе. И как-то незаметно, еще очень молодая женщина, стала плотно общаться лишь с одним человеком, с мамой Егора Свиридова. Ведь они, если и не похожи внешне, то очень похожи во всем остальном. Общая беда объединяет, куда лучше, чем общее торжество и радость, куда сильнее. Поэтому, совсем немудрено, что, когда на продажу выставили соседнею, с квартирой Натальи Владимировны, квартиру, Лена купила её, продав свою, потеряв в цене, поскольку свою, более дорогую, пришлось продавать быстро.

День за днем, слово за слово. Два года совсем небольшой временной отрезок. А затем несчастье вновь напомнило о себе. Случилось это в тот самый день, и в этот же день, по стечению странных обстоятельств, Лена неожиданно увидела Андрея Кондрашова. В первые секунды не могла поверить своим глазам, они её нагло и бесцеремонно обманывали. Кондрашов должен быть мертв, должен был исчезнуть, как и все остальные. Ведь Лена, сейчас, уже хорошо знала, что Кондрашова всё же арестовали. Пусть неделю спустя, пусть позже остальных. Но он так же провалился в небытие, о нем так же не было никакой информации. И его мама не пережила утраты. Умерла во время очередной истерики, по поводу случившегося с сыном, от сердечного приступа. Отец Кондрашова ходил мрачным. Частенько употреблял водку, а затем уехал, уже после смерти жены, не дождавшись информации о сыне. Говорили: поехал на малую родину, вернулся домой.

В тот же день состоялся разговор с Натальей Владимировной, по поводу встречи Лены с Кондрашовым. Впервые очень странным показался взгляд Натальи Владимировны, она что-то явно не договаривала. Всё время старалась не смотреть на Лену, отводила глаза в сторону, куда угодно, лишь бы не встретиться взглядом, и при этом говорила неестественно, как бы с опаской и наигранным спокойствием.

— Показалось тебе, просто похожий на Андрея человек. Сколько раз со мной происходило что-то подобное. Еще читала: есть люди, являющиеся полной копией другого человека, но они не знают друг о друге ничего, не являются родственниками.

— Нет, что вы Наталья Владимировна, я не могла перепутать — возразила Лена.

— Понимаю, мне самой иногда, в толпе прохожих, Егор видится. Ничего с этим нельзя поделать — уклончиво произнесла Наталья Владимировна.

— Я уверена в том, что видела Кондрашова — отрезала Лена, ведь у неё не было и тени сомнения в том, кого она встретила именно Андрея Кондрашова, и сейчас начала отчетливо понимать, как такое стало возможным. Сразу вспомнился разговор с отцом в автомобиле, когда она вынужденно покидала город. Затем слова самой Натальи Владимировны, которая поведала о том, как задержали последних участников, так называемого, ближнего круга 

— Они здесь провели четыре обыска. Нашли бумаги Егора, но этого им было мало. Перевернули всё, залезли в каждую щель. Кондрашов Андрей с ними дважды был, но как бы арестованный, который должен помочь органам. Только выглядел он как-то слишком беззаботно, не было на его лице подавленности и страха. Я даже несколько раз перехватила взглядом улыбку на его лице.

— Они искали черновик рукописи? — настороженно спросила Лена.

— Наверное, мне они не сообщили. Но, если ты знаешь, то, вероятно, что так — ответила Наталья Владимировна.

— Значит, оригинала здесь нет. Хотя Егор говорил мне о том, что держит его дома. Еще смеялся: мол, что может быть надежнее собственного дома, мой дом, моя крепость — отвлеченно, как бы говоря самой себе, произнесла Лена.

— Нет, здесь ничего не было, хотя они изъяли много бумаги, в которой была эта проклятая книжка — отреагировала Наталья Владимировна.

— Вероятно, что нашли оригинал в другом месте. Если бы не нашли, то не оставили меня без внимания — произнесла Лена.

— Ну, зачем ты им. Ты же не входила в кружок — невразумительно проговорила Наталья Владимировна.

— Да, может, и так — произнесла Лена, глядя себе под ноги.

— Давай чай пить — предложила Наталья Владимировна.

— Хорошо — согласилась Лена.

— Ты мне обещала книжку, второй том, с работы принести — произнесла Наталья Владимировна.

“Книжка одна, книжка другая, а между ними пропасть, размером с целую вечность” — подумала Лена, лишь утвердительным кивком ответив Наталье Владимировне.

Спустя два часа, когда на улице опустился вечерний сумрак, случилась трагедия. Лену сбил автомобиль. На совершенно пустой улице, без всяких помех, на большой скорости, без свидетелей. Только через две недели, с божьей и врачебной помощью, Лена пришла в сознание. Был следователь, и он рьяно взялся за дело, узнав от пострадавшей странную версию, причину того, что привело её на больничную койку. Только вот несколько дней спустя пыл молодого сыщика быстро угас. Он был мрачен, немногословен. Заявил, что никакого Кондрашова, проживающего по обозначенному адресу, сейчас не существует, точнее, информация о нем закрыта, но то, что его нет в городе — это не подлежит сомнению. А вероятность преступления, совершенного пьяным водителем никто не отменял. Органы, и он следователь, работают. Но надежды почти нет. Это очень печально, но нужно понимать. Ну, вот, если бы хоть один свидетель, а так, всего лишь очень жаль. И остается верить в то, что что-то обязательно всплывет.

Еще через месяц Лена выписалась из больницы, чтобы встретить совсем иную жизнь. Теперь, как бы это ни звучало кощунственно, всё встало на свои места. Несчастная судьба обрела полноценную форму, сделав из молодой женщины инвалида. Лена хромала на одну ногу. Её тело стало перекошенным на одну сторону. Вдобавок к этому появилось множество сопутствующих недугов. Что уж говорить о настроении и жизненном тонусе — эти понятия просто перестали существовать. А безжалостное время лишь обещало успокоение, не давая его, напротив, с каждым годом вгоняя во всё более усиливающуюся депрессию, которая могла похвастать очень многим, в плане морального, психического излома, дополняясь полной нищетой, которая быстро поспешила занять своё место, ибо в таком деле без неё, но просто несерьезно и неполноценно. Исключения бывают, сейчас не о них, а о трагедии, о безысходности, мрачной удушающей тоске, о крошечной пенсии по инвалидности, и о всяком отсутствии надежды на какое-то будущее, окромя того, что есть, что ухудшается уже не с каждым с годом, а с каждым месяцем, неделей, днем.

3

Лена подошла к окну.

— Что там? — спросила она у Натальи Владимировны.

— Егор, разве ты не видишь — тихо прошептала Наталья Владимировна.

— Где? — спросила Лена, стараясь глазами найти хорошо знакомый облик человека, который, в её представлении, обязательно должен быть молодым, каким он продолжал оставаться в её душе и памяти.

— Да, вон же — еще более интригующе прошептала Наталья Владимировна.

Наконец-то сознание Лены сумело преодолеть временное несоответствие, поставить всё на свои места. Мужчина, стоявший возле соседнего дома, на самом углу, ближе к проезжей части, он, действительно, мог быть Егором. Если учесть, если наложить на его лицо прошедшие годы.

— Нет, этого не может быть — плохо веря самой себе, произнесла Лена, не отрываясь от облика явившегося Егора.

Сердце, с каждой минутой, чувства, с каждым вздохом, всё сильнее брали своё. Зыбкими, таящими на глазах, становились сомнения. Прошло каких-то двадцать секунд. Егор, в новом образе, оставался на прежнем месте, а Лена уже точно знала о том, что он вернулся. Пусть это выглядело невероятным. Пусть всё возможное, всё предполагаемое, никогда не примет случившийся факт.  Только, лично ей всё равно. Она видит, она знает, и самое главное, она чувствует. Всё более жгучей и сильной волной, чем-то сверхъестественным, малообъяснимым, но от того, еще более четким и ясным. Егор вернулся. Он перед ней, он на расстоянии двадцати метров от неё.

— Неужели он — невнятно, боясь собственного голоса, произнесла Наталья Владимировна.

И после этого произошло крайне неожиданное.

— Нет, это не он. Похож, но самую малость. Нос другой, глаза не такие — четко и громко произнесла Лена, ощущая странное, совершенно новое ощущение, которое вылезло мгновенно, сразу заняло весь объем головы: ей не нужно, это лишь для меня, лишь ко мне вернулся Егор.

— Как же, но я почти уверена — не согласилась Наталья Владимировна.

— У вас это уже не в первый раз — отреагировала Лена.

— Наверное — произнесла Наталья Владимировна.

Егор, тем временем, скрылся из обозрения Лены и собственной матери.

Маленькие стрелки часового механизма на настенных часах отсчитали ровно два круга, и мужчина бывший Егором Свиридовым или очень сильно на него похожим, появился вновь. Только на этот раз он не стоял отрешено на углу соседнего дома, он возник в проеме открытой двери, которую, самым обыденным образом, открыла Лена, находясь в квартире Натальи Владимировны.

— Здравствуй Лена, странно, но не удивлен тебя здесь увидеть, хотя прости, слов подобрать не могу — запинаясь, но, не отводя в сторону глаз, произнес Егор.

— Здравствуй Егор, я не знаю как, но ты должен меня понять, если сможешь — куда более растеряно, пропуская Егора внутрь квартиры, шептала Лена.

— Это именно я. Затем всё объясню, на это требуется время — говорил Егор, а его глаза изучали обстановку коридора, видимой части квартиры, и с еще большим напряжением и затаенным страхом ожидали появления матери.

— Ты жив! Ты жив! — наконец-то с плеч Лены свалился огромный груз.

Эмоции захлестнули. Лицо покрылось краской.

— Ты жив! Ты вернулся! — страстно говорила Лена, приближаясь к Егору.

Она напрочь забыла о том, что передвигаться без помощи палочки ей трудно, поэтому, чуть не завалилась на пол, потеряв равновесие. Егор мгновенно её обхватил.

— Ты жив — теперь тихо прошептала Лена, ища своими губами губы Егора.

— Да, да, я вернулся, чтобы увидеть тебя, чтобы быть с тобой вместе — шептал Егор, слившись с Леной в долгожданном поцелуе — Долго, слишком долго рассказывать. Мне необходима пауза, затем — продолжал Егор, хотя Лена его ни о чем не спрашивала.

— Успеем, теперь всё успеем — томно говорила Лена.

— Конечно — отвечал Лене Егор.

— Я сейчас не такая, тебе будет неприятно на меня смотреть — говорила Лена.

— Нет, поверь мне, всё вернется на круги своя. Всё станет таким, как было. Мы с тобой вновь будем молоды и счастливы. Поверь мне — отвечал Егор со страстью в голосе, ведь не было и тени сомнения в обратном.

Всё вернется. Всё обязательно вернется.

— Да, я верю тебе, я ничего не знаю, но верю каждому твоему слову. Слишком долго ждала, не верила, но помнила, а значит, ждала — откровенно, с нескрываемым напряжением, говорила Лена.

— Я в тебе не сомневался, даже не мог представить, что может случиться обратное — поддерживая своими слова Лену, говорил Егор.

За их спинами раздался сухой кашель. Лена тут же отстранилась от Егора, оперлась рукой о стену коридора.

— Мама — произнес Егор.

После повисла пауза. Егор смотрел на мать. Мать смотрела на него. И казалось, что вот она долгожданная минута, что вот еще мгновение, и рухнет многолетняя преграда. Сын бросится к матери. Мать обнимет сына, не имея сил сдерживать ручьем текущие из глаз слезы.

Но что-то пошло не так — это видела Лена, внутри всё напряглось. Глаза Натальи Владимировны были совершенно мертвы. Что-то чужое обитало в них, то, что никогда не позволит сделать шаг навстречу, что никогда не поверит в происходящее, не примет живого, потому, что мертво, потому, что поздно. Дальше не хотелось, и пространство коридора, в одно мгновение, стало иным. Серое и несвязное, переместившееся из ниоткуда. Тонкая полоска неубранной паутины в углу, вздрагивала, дополнившись пылью. Выше, прямо над самой головой Егора. Замерло время, чтобы обмануть уже в который раз. Но если до этого все эти обманы были лишь пылью, нагромождением потерянного счастья, то сейчас нет, сейчас совсем другое. Словно застывший поток, что явился не ко времени. Момент, за которым всё. И вновь нельзя ошибиться, вновь нельзя испортить. Тогда не вернешь. Тогда по иному кругу, в другом пространстве.

Застывшая минута заставила встрепенуться сознание Лены. Сильно ударило в голову: так лучше, так нужно. Сколько я ждала, сколько я отдала. И вот теперь только моё, только для меня. Очередная волна жестокой ревности убивала мгновения. Еще сильнее напомнило о себе что-то неведомое, что, как оказалось, давно пряталось, давно блуждало и мучило. Мать не принимала сына. Две минуты вместили в себя больше, чем несколько десятилетий.

“К черту, к черту, невероятно, но есть” — металось в мозгу Лены.

— Ты не можешь здесь быть. Ты не можешь убежать оттуда, и они тебя никогда не отпустят — преодолевая огромную тяжесть, произнесла Наталья Владимировна.

Лена хотела спросить: откуда не отпустят? Но промолчала, не сводя глаз с Егора. Теперь его очередь.

— О чем ты мама, я просто сумел выбраться, чтобы увидеть тебя, увидеть Лену. Чтобы доделать мною недоделанное — мягко, сдерживая окончания, ответил Егор.

— Нет ничего, уже нет ничего больше, и ты должен оставаться там — произнесла Наталья Владимировна.

Егор сделал шаг навстречу матери, но Наталья Владимировна тут же отступила вглубь гостиной, оставляя между собой и сыном прежнее расстояние.

— Всё непросто, всё запутано. Ты должна дать мне немного времени и тогда всё встанет на свои места — произнес Егор.

— Нет, я не знаю, кто ты. Но ты не мой сын. Мой сын был убит, не физически, но убит. Его погубило стремление к тому, зачем ты явился сюда. Поэтому, уходи, оставь нас Леной в покое. Чтобы никогда, чтобы нигде. И оставь, не прикасайся к моему сыну. Он тебе ничего не сделал плохого. Он уже не имеет никакого отношения ко всему этому — повысив голос, говорила Наталья Владимировна.

Лена сейчас мало что понимала, но отлично видела эмоции, их накал, и это самое внутренне что-то еще сильнее и ярче внушало ей: твой момент, прошлое вернулось, чтобы помочь тебе избавиться от кошмара настоящего.

“Она обманывала меня. Она всё это время лгала мне. Она умерла заживо сама и хотела, чтобы вместе с ней умер Егор, умерла я, и всё остальное — циничное раздражение сжигало голову.

“Было что-то еще, им всем хотелось уничтожить мою жизнь. Им всем хотелось сделать то, что они и сделали. Но нет, но не до конца. Егор вернулся, с ним вернется всё остальное” — путалось и плавало, не принимая никакой окончательной формы.

Егор молчал. Его глаза потеряли тот крохотный огонек тепла, который всё же был заметен, который просил, чтобы ему дали шанс.

— Никакого другого Егора не существует. Он — это я, и я пришел, чтобы сделать то, что необходимо. Слышишь меня мама. Можно заставить поверить в обман. Можно сделать так, что результатом этого обмана станет вся последующая жизнь, но при этом нельзя ошибиться, нельзя не доделать задуманного. Нужно убить окончательно. Уничтожить так, чтобы ничего не осталось. А если не получилось, то тогда, кто сказал, что иной вариант развития событий невозможен.

Егор говорил страстно, и сейчас Лена была уверена в том, что перед ней не просто Егор, а еще в том, что не было этих долгих однообразных дней, вечеров, ночей, что еще вчера, так же с убеждением и верой в свою правду, звучал голос Егора, а она вместе с другими, с теми, кто тогда был всей жизнью, зачаровано наполняясь собственным вдохновением, слушает его. Там на берегу небольшой речки, где их круг единомышленников, и разросшиеся ветви черемухи, куда не долетает шум, оставшейся в стороне улицы, а лишь вторя их идеалам, журчит, набегающая на отмель, чистая вода. Там мелко, над водой, прорезая наступающий летний вечер, проносятся стрекозы. Там высоко, птицы, над головами, разговаривают о своем, о том, что недоступно и близко. Что знают они? Что знаем мы? Налетевший ветер напомнил, что застывшая форма всегда мираж. Изменится место. Пролитая влага выгонит их всех прочь. Всего через полчаса, когда, опережая вечер с западной стороны появится тяжелая стена темной непогоды. И от чего, выбираясь, ежась от наплыва прохлады, будет казаться, что все это не хотело испортить принадлежащее им время, не задумывало так, чтобы разорвать ближний круг, и уж точно, не знало о том, что больше, в полном составе, он никогда не соберется, о том, что помимо туч и холодного дождя обитает что-то куда более страшное, то, о чем они сейчас не думают, не говорят, но очень скоро узнают.

О чем говорили, но одна лишь недосказанность, затертая временем. Смысл однокоренного мира. Частичные сомнения, которым суждено проиграть еще до прихода незапланированного дождя, и часть навсегда потерянного времени, в котором, на опустевшей улице, под шум ветра, без сомнения в том, что всё пришедшее со стороны извиняется за своё появление, просит прощения за то, в чем нисколько невиновато.

4

— Уходи отсюда, оставь нас в покое — жестко произнесла Наталья Владимировна, посмотрев на Лену, которая, в этот момент, стояла, прижавшись к стене коридорчика.

— Хорошо, я уйду, но мне нужно забрать одну единственную вещь. После этого, я обещаю, что больше не появлюсь. Если тебе лучше, чтобы твой сын находился в состоянии живого мертвеца, под контролем сотрудников, напяливших медицинские халаты, то пусть будет так — изменившимся голосом, с включением признаков сильного ожесточения и раздражения, ответил Егор.

— Нет здесь того, что тебе нужно. Еще раз прошу тебя: оставьте меня, Лену, Егора в покое — настаивая на своём, ответила Наталья Владимировна, а Лена по-прежнему стояла неподвижно.

— Я еще вернусь. Сейчас у меня нет времени — произнес Егор, сразу после этих слов, он подошел к Лене и лишь слегка коснулся своими губами её губ.

Дверь захлопнулась громко. В течение десяти секунд пространство наполнялось зловещим эхом, и казалось, что еще миг, и кто-то неизвестный обязательно перемотает этот эпизод в обратном направлении. Вновь хлопнет дверь, вновь повторится эхо. Странно, но ощущения обманули, и следующая секунда уверенно дополнила недосказанное: перемотка кадра не нужна, Егор вернется, он сделает ровно так, как и сказал.

Дальше, на смену внутренним выводам, пришла полная, гнетущая тишина. Ни Лена, ни Наталья Владимировна так и не двигались с места. Каждая из них ждала, каждая из них боялась начать то, что проигнорировать невозможно.

Тяжелый ком в горле поспособствовал шагу вперед, в одно мгновение, стало невыносимо трудно дышать, да, и внешний вид Натальи Владимировны: страшно, странно и сумрачно. Старушка реально потеряла несколько сантиметров от своего роста. Она вроде даже не дышала. Ведь ни единого звука, ни единого вдоха и выдоха. Просто неподвижное изваяние. Ничего не выражающие глаза, смотрящие в бездонную пустоту, а там ничего нет, и слишком далеко, что не прикоснуться.

А ведь лучше ничего не делать. Никогда ничего не касаться. Забыть обо всём, ни в чем не принимая участия. Но тогда нужно прекратить размышлять, сопоставлять, хоть как-то анализировать. И получается, что тогда и вовсе ничего не нужно, ведь в обратном случае неизменно все вернется на круги своя, и вновь придется что-то делать, чего-то касаться, и вновь станет невозможно ничего забыть. От этого, замыкая круг, становится страшно. Всего несколько слов. Набор не успевших воплотиться в жизнь планов. Обманчивая пустота, за которой лишь пропасть страха, ни сбежать, ни спрятаться — лишь преодолеть.

Но почему Наталья Владимировна продолжает молчать. Кто-то громко закашлял за дверью. Послышались шаги, спускающиеся вниз по деревянной лестнице. После Лена не выдержала и заговорила первой.

— Вы должны мне объяснить. Сделать это, пока я в состоянии хоть что-то понять.

Наталья Владимировна тяжело вздохнула и отвела глаза в сторону.

— Сложно, всё очень сложно — произнесла Наталья Владимировна.

— И всё же — настаивала на своём Лена, вновь начиная испытывать сильное раздражение и злобу.

— Они не убили Егора. Он и сейчас живой. Только, как бы тебе сказать, он не совсем нормален. Он сошел с ума. Случилось это после того, как он попал к ним, но и до этого, с ним не всё было в порядке. Просто, ты и его друзья не замечали этого, принимали его отклонения за что-то другое — испытывая нескрываемую тяжесть, говорила Наталья Владимировна, её глаза искали понимания со стороны Лены, но почти сразу Наталья Владимировна ощутила, что Лена не верит, не принимает озвученного.

— Вы виделись с Егором? Он в психиатрической клинике? — собравшись с силами, справившись с приливом нервной тряски, спросила Лена.

— Да, я его видела. Он в психиатрической больнице, в закрытом, специальном отделении, куда нельзя пройти постороннему человеку — ответила Наталья Владимировна, после этого она пододвинула к себе стул и, устав стоять на ногах, приняла положение сидя.

— Я могу его увидеть? — жестко спросила Лена, в этот же момент прекрасно осознавая, что ответ будет однозначно отрицательным и не ошиблась в этом.

— Нет, только я могу там бывать — тихо прошептала Наталья Владимировна, ощущая, что, в данный момент, лучше бы иначе, лучше бы, если имелась возможность, доказать, что всё ей сказанное правда.

— Так я и думала. И еще, теперь я не удивлена. Вы могли мне сказать об этом раньше. Впрочем, какая разница, главное, что Егор жив — глухо произнесла Лена, стараясь не смотреть на Наталью Владимировну.

— Но это не он, понимаешь, Егор ничего не соображает, он превратился лишь в подобие человека — более громко, более страстно, проговорила Наталья Владимировна.

— Я догадываюсь, я представляю, о чем вы пытаетесь мне сказать. Только десять минут назад я разговаривала с Егором, я его ощущала. Нет ничего такого, что могло бы обмануть моё сердце. Если вы Наталья Владимировна сумели убедить себя в том, что ничего невозможно, то со мной у вас этого не получится. И, слава богу, что всё это случилось, хотя мне крайне неприятно осознавать, что все эти годы вы меня обманывали. А ведь не было ничего проще, чем просто сказать правду — выговорилась Лена и именно в эти мгновения почувствовала некоторые сомнения: старушка выглядела настолько жалко. Нужно было извиниться, нужно было её обнять, постараться успокоить. Но нет, что-то неизведанное было сильнее, и оно, обхватив намертво, не давало сделать шаг навстречу, несмотря на трепет и мелькание слабых сомнений и контрастов. Всё что могла Лена, это сказать самой себе, как бы на заднем плане, как бы в оправдание: после, еще будет время, ничего никуда не уйдет.

— Тогда кто это, если он не Егор? — спросила Лена.

— Я не знаю, но это не Егор, это другой человек, который пришел за этой проклятой книжкой, из-за которой всё и случилось. Но не выйдет, ничего у него не выйдет — Наталья Владимировна начала сильно нервничать, её сморщенные руки стало потряхивать, заметно участилось дыхание.

— Он ищет рукопись? Почему из этого ничего не выйдет? Вы уничтожили рукопись? — не понимая откуда, но коснувшись этого вопроса, Лена отчетливо поняла: а ведь это основной, самый главный вопрос, что тогда, что сейчас.

В сознании плавали слова и взгляд явившегося из полного небытия Егора. Он сумел обмануть их, он сумел выбраться, сумел сделать невозможное, и сейчас неважно каким образом ему это удалось. Он скажет сам, скажет, когда придет для этого время.

— Я нет, причем тут я — растерялась Наталья Владимировна, Лена сразу обратила внимание на внешний вид Натальи Владимировны, но вида не подала.

— А кто? Кондрашов? — жестко спросила Лена.

Глаза Натальи Владимировны забегали.

— Какая разница? Дело ведь не в этом, а в том, что этой мерзости больше не существует. А тот, кто явился, он хочет, чтобы всё вернулось. Он хочет убить моего сына. Ты понимаешь? — Наталья Владимировна попыталась подняться со стула, но чуть не упала, сразу схватившись рукой за сердце.

— Я сейчас — отреагировала Лена и, опираясь на свою палочку, двинулась на кухню, чтобы принести Наталье Владимировне лекарство.

Приняв лекарство, Наталья Владимировна почувствовала себя лучше.

— Ты не должна верить этому человеку — произнесла Наталья Владимировна.

— Я сама решу — пробурчала Лена, понимая, что лжет, и от этого испытывая что-то подобное странному восторгу.

Наталья Владимировна хотела отреагировать на слова Лены, но не успела, и вновь заговорила Лена.

— Вы точно её уничтожили?

Вопрос прозвучал. Лена не сводила глаз с лица Натальи Владимировны. Нужно было поймать малейшее изменение, любую, даже очень скрытую эмоцию, и у Лены это получилось. Наталья Владимировна не смогла скрыть обозначившихся неуверенных сомнений.

— Да, этой страшной рукописи больше нет — ответила Наталья Владимировна, и теперь, Лена точно знала: Наталья Владимировна лжет. Рукопись существует, и Наталья Владимировна знает, где она находится.

— Зачем ты спросила о Кондрашове? — спросила Наталья Владимировна.

— Он предатель, у меня нет в этом никакого сомнения — жестко ответила Лена.

— О чем ты? Зачем тебе всё это? — ощутив озлобленность в голосе Лены, спросила Наталья Владимировна.

— Еще не знаю, но от прошлого не избавиться. Мне, уж точно — ответила Лена, а спустя полминуты она молча, не попрощавшись, покинула квартиру Натальи Владимировны.

5

Выйдя от матери и Лены, Егор испытывал двойственные чувства. С одной стороны, он оказался не готов к тому, что мама встретит его таким образом, но, с другой стороны Лена, она осталась прежней, она не предала его, он может на неё рассчитывать. От этого становилось тепло на душе, несмотря на поведение матери, и от чего-то что-то упорно подсказывало, опоздав вновь: реакция мамы, она не могла быть иной, для матери он Егор давно умер.

Быстро оказавшись возле развалин здания бывшего института, Егор сбавил скорость, а оказавшись на расстоянии в несколько метров от двери, остановился. Необходимо было сделать паузу. Ведь до этого он не имел времени, чтобы добраться сюда, чтобы проделать путь в обратном направлении. До этого он неизменно оказывался в темноте, терялся в неизвестности, чтобы вновь ощутить себя, попав в спасительный периметр мрачного коридора, предбанника перед входом в один из двух этих миров, в каждом, из которых он есть, и в тоже время, его нет не в одном из них.

Егор потянул дверь на себя, но она не сдвинулась с места. Проход был основательно и надежно закрыт, это означало только одно: он не ошибся в своих размышлениях. Есть лишь один вариант, одно направление. Нет никакой возможности проделать путь обратным порядком, чтобы сначала оказаться в мире его нереальных грез, а затем попробовать войти в сумрачное пространство темного коридора с другой стороны.

“Совершенно бесполезная идея. За этим ничего нет, это мне ничего не даст. Хотелось убедится, теперь это сделано” — думал Егор, а вокруг него, стараясь успокоить нервы, находилась привычная картина странного уединения.

Всё рядом, всё в десяти метрах, но не здесь. Как будто граница, которую нарушить табу. Но ведь это не так, ведь это всего лишь ощущение. Всем им просто нет дела до того, что находится рядом с ними. Может пройти пять лет. Ничем не удивят и десять, а они так же, ничего не меняя, будут проходить мимо, ничего не замечая. И всего лишь от того, что не надо, от того, что ограничено, и пока кто-то ни подтолкнёт, ни поведет за собой, они не двинутся с места, ничего не изменят. Грустно, так что связывает сухостью рот, но хорошо или плохо. Какая безмерная относительность, или самая примитивная инфантильность. Кто-то должен сделать, кто-то должен что-то положить в рот, обдумать, принять решение, запомнить, составить план. Кто-то, но не они. Путь будет один, пусть будет десять. Всё равно, лишь бы не множество. Вот от этого общее озарение бесконечно опаздывает, неизменно добирает своё задним числом.

Как просто и как доступно. Безмерно гениален этот человек. Ему дано больше, чем другим. Он — автор. Ему доступно авторство, которое станет светом для всех. Он рожден не таким, на него был наложен знак свыше.

И нет ничего этого. Нет, и никогда не было. Точнее было, но в точности до наоборот — он не гений, он даже не автор, а тот, кто просто выпал из общего ряда. Не для того, чтобы стать особенным, а только от того, что высшие, незримые силы забраковали данного индивида, вышвырнули из строя, чтобы не мешал. Но он, вот паскуда, каким-то неведомым образом сумел не просто выжить, но и не смирился со своей участью.

Одно наползает на другое. Выше и крепче стали стебли грязной от пыли крапивы. Не изменились кучи битого кирпича, и почему никто из местных жителей не растащил весь этот кирпич, для собственных нужд — это было последнее, о чем подумал Егор, после он, в какой уже раз, не ощутив момента перехода, провалился в полную, неосознанную пустоту, в которой был, в которой не мог себя ощущать, а значит, его там не было.

Места стало еще меньше. Даже имевшаяся до этого крохотная доля сомнения теперь исчезла. Пространство, плохо объяснимого коридора, сократилось, вместе с этим стало тяжелее дышать. И естественным выглядело, что Егор очень быстро ощутил приступ истерической нервозности, которая наплывала жаром, схлынув, обдавала холодом. Времени мало, оно не простит промедления. Всё происходящее с ним, происходящее здесь, начало обратного отсчета, и через неизведанное, но неизбежное, количество проходов сквозь дверь через дверь, он не увидит заветной двери, она исчезнет, станет недоступной. Только теперь ничего не вернется, не будет никакого кругового движения — это чувствовалось, это застывало пленкой на губах, стуком в висках.

Егор толкнул дверь, покинув темное пространство.

Часть шестая

1

Чужие сны. Чужие воспоминания. Вот, что можно было смело поставить в заглавие периода закрытых дверей, того периода, о котором безотрывно, не забывая ни на секунду, в течение очень многих лет, думал Влад Возков. И если бы только думал, нет, происходящее с ним имело куда более глубокий характер. Он представлял, анализировал, дополнял и смешивал. Да, что там, он этим жил, это стало смыслом всей его жизни. Пусть незаметное со стороны. Пусть скрытое и, как казалось, не влияющее на внешние параметры повседневности.

Он видел это во сне. Он сам себе пересказывал собственные сны, молча завтракая и не отвечая на вопросы, которые задавала ему мать, а до этого, до своей преждевременной гибели, делал это и отец. Влад молчал. Ему не хотелось впускать родителей в свой сокровенный мир. Не было им там места. И не нужно было им особо беспокоиться, потому что с каждым месяцем, с каждым годом Влад менялся только в лучшую сторону, и никто, включая родителей, не подозревал о том, что за всеми положительными процессами стоит не счастливое стечение обстоятельств, не вложенная в сознание Влада воспитательная работа, а то, что не имеет никакого отношения ни к школе, ни к дому, а находится в области внутреннего мира, того, о чем он не говорил никому, кроме своего друга Феликса, но и то откровения оборвались, как только пути дорожки товарищей разошлись в разных направлениях, и всё связанное с существованием параллельного мира стало лишь личным достоянием Влада — вот оно и меняло к лучшему, оно настойчиво заставляло стать другим, более собранным, более целеустремленным и ответственным. Ведь если есть цель, то она всегда требует своего. А цель была, еще какая цель.

Дверь поздно или рано, но обязательно откроется. В этом Влад был твердо убежден. Не может сложиться так, чтобы этого не случилось. Что-то взятое извне не давало даже усомниться, отбрасывало прочь любую попытку представить, что возможен вариант, в котором всё так и останется на своих местах, что ничего не изменится, и он Влад, раз за разом, будет оставаться возле закрытой двери, не имея шанса вновь, и уже куда более осознанно переступить заветную черту, вновь ощутить на себе трепетное волнение обладать тем, что другим недоступно, тем, что выбрало его частью себя.

Но что из этого? Сколько раз был задан этот простой вопрос, но количество сомнений и временных отсылок не поддавались разумному исчислению. Слишком много, слишком мало, и вопрос на протяжении многих лет никогда не терял своей актуальности, не находил утвердительного ответа ни в области принятого отрицания, ни в пространстве четкой уверенности, с которой было особенно плохо. Потому что Влад тут же начинал мысленно продвигаться далее. А что далее? Вот я, вот я вновь переступил порог. Прямо передо мной, обдувая чистотой непривычной свежести, лаская лучами непохожего солнца, раскинулся заждавшийся мир добра и гармонии. Я сделал несколько шагов. Я оставил за спиной сто метров. Я остановился, ощущая себя частью этой реальности.

Далее следовал тупик, перед которым крутилось множество различных сравнений, представлений, образов, даже маленьких сценок. Только прочная стена останавливала поступь. Новый мир упрямо ограничивался детскими воспоминаниями и ощущениями, и опыт познаний взрослой жизни, в другом, похожем мире, не мог ничем помочь. Он исчезал, он становился похожим на мягкий и податливый мартовский снег, спешащий растаять в течение часа, задумавший сделать это прямо на глазах. Значило ли это, что два противоположных мира не имеют между собой никакой связи. Влад точно знал, что нет, что связь между ними есть, и что эта связь очень сильная, и что глубина проблемы, лишь в том, что он не может отыскать, не может открыть в самом себе эту незримую, метафизическую сущность. Неудивительно, но временами проблема, сжигая, сводила с ума. Проклятие бессонных ночей становилось нормой, а приходящее утреннее забытье, имеющее право на два обрезанных часа, неизменно возвращало Влада в ту же самую плоскость. Где вопросы без ответов, где рядом тонкая нить, но не найти, но не нащупать. И вновь глухая стена отрешения и упрямства.

Последнее из упомянутых качеств. Думал ли он? Спрашивал ли себя? Да, и множество раз. Упрямство — это всё, что у него было, а дальше дополнением и еще большей убежденностью появлялась вера. Странное и малообъяснимое состояние.

Большое количество интерпретаций. Окружающие всегда не согласны. Им нет до этого дела. За бессмысленным набором фраз следует слепота. Думают, что множество всегда в состоянии заменить единичный посыл. Как бы ни так, лишь раздражение, сводящее с ума, отмеряющее железобетонные границы повсеместно. Именно там, где остался, где чем-то сейчас занят мягкий, и ставший с годами, хитрым Феликс.

Вспоминалось, как случайно встретились, как Феликс пытался прятать глаза, хотя ни в чем не был виноват перед Владом, ни сделал ничего такого, чтобы бояться и прятаться. Но ведь делал это, и это тогда поставило Влада в некоторое недоумение. Пришлось спросить прямо, еще больше замешкался Феликс, еще сильнее захотелось Феликсу поскорее завершить нечаянную встречу. Так и не прозвучало внятного ответа, и вот тогда, в последующий за встречей со старым другом вечер, Влад увидел самого себя со стороны по-новому. С помощью зеркала, на мгновение, прикуривая сигарету, когда следующее движение уже не могло скрыть пришедших изменений. На гладкой, мистической поверхности, суровым и целенаправленным отражением, на Влада смотрел иной Влад, изменившийся ни внешне, ни годами, ни опытом, ни уверенностью — всю эту мишуру Влад уже успел оценить, и не один он. Здесь же присутствовало чужое и свое одновременно, то, о чем он много раз думал, то, к чему стремился. От этого шарахнулся прочь Феликс, не увидев глазами прежнего друга. Не имели к этому никакого отношения должность и звание в управление государственной безопасности. Не имело к этому никакого отношения всё остальное, что было с ними когда-то, что обошло их стороной, не случившись. Просто перед Феликсом стоял чужой человек. Совершенно чужой, полностью незнакомый, с которым встретился впервые, встретились, перепутав, ошибившись, обознавшись.

И теперь всё остальное лишь могло дополнить и закрыть основные вопросы. Дверь неминуемо откроется, следом за этим уже не возникнет тупика и детской растерянности, следом случится пришествие не просто нового мира, а рождение ему принадлежащего мира.

Останется войти, останется взять своё. Сделать так, чтобы прежнее, чтобы всё то, к чему привык, всё то, чем жил, преодолевал, изучал, радовался — перестало существовать раз и навсегда, исчезло, растворилось, смешавшись с чужими снами и воспоминаниями, с частью того что, балансируя между незримыми границами, долгие годы способствовало рождению полной без альтернативности.

2

Близкий вечер находился в нескольких шагах от присутствующих, которые расположились в очень уютном месте, невидимые не с одной из возможных сторон. Лишь с воды, лишь, если пробраться сквозь густые заросли кустарников и высокой травы, спускаясь по крутому склону, ощущая под ногами узкую тропинку.

Небольшой пятачок, вытоптанный полукругом, окруженный всё тем же кустарником. Не доходя пяти метров до воды, пред которой полоска речной гальки, и свежесть, и чарующая влажная прохлада, напрочь прогоняющая, еще не успевший остынуть, разогретый солнцем, летний воздух. Несколько обыкновенных ящиков черного, синего цвета. Старая, видавшая виды, широкая и длинная доска, с одной её стороны камень, с другой стороны сразу несколько кирпичей, взятых неподалеку, что можно увидеть то место, можно добавить оттуда еще кирпичей, и совсем невозможно определить: строение какого назначения размещалось здесь когда-то давно, очень давно, что от него осталась лишь груда битого кирпича, лишь сохранилось подобие стен, высотой не более метра, под которыми, покрытый зеленой плесенью, фундамент. Далее, вместе с руинами, спрятавшаяся от всего остального мира тень, в ней сырость, с ощущением, что не высохнет никогда, и никогда не испытает давно потерянного эха от громких голосов тех, кто собирается здесь уже не в первый раз, тех, кто успели стать, для этого потайного участка, своими людьми. Их образы останутся в этом месте навсегда. Их голоса, и смысл произнесенных ими слов, не заметив произошедшего, успели стать частью истории, небольшой, пока мало кому известной, но от этого еще более ценной, облаченной в особый мир, в рамки неведомого, того, чему еще суждено состояться, тому, что еще станет легендой, которая разрушит рамки, до бесконечности расширит границы, сделав из оберегаемой тайны состоявшуюся реальность.

Тринадцать мужчин и одна женщина. Никто никогда не зачитывал правил, но она всегда садится в некотором отдалении, на каких-то пару метров в стороне от остальных, и на метр ближе к краю пологого берега. Часто улыбается, переводя глаза от поверхности воды на лица своих товарищей. Внимательно слушает и всё время молчит. Нет нужды говорить, она согласна со всем, что говорит красивый, молодой парень с чистыми, ясными глазами, с самой открытой и привлекательной улыбкой на всем свете, с волшебной интонацией голоса. Завораживают слова. Уже сейчас доступным видится пришествие нового мира, проводниками которого суждено стать всем собравшимся здесь молодым людям. Каждому по-своему и всем вместе.

На несколько секунд потеряна реальность. Две большие стрекозы пронеслись пред глазами. Поток прохладного дуновения освежил лицо и еще громче зазвучал спокойный, наполненный верой в истину, голос Егора.

— Просто открыть двери, просто обеспечить поглощение миром справедливости прежнего мира порочных страстей и жестокости — этого недостаточно. Само собой, произойдет многое, но не всё. И вот именно, чтобы не случилось возвращения к прежнему, чтобы не сдвинулись границы, чтобы больше никогда не появилась возможность появления двери через дверь, для этого мы должны нести слово, должны подавать пример и создать свой культ. Да, да, я понимаю, что эти слова неприятным скрежетом прорезали уши. Но у нас нет альтернативы. Если мы этого не сделаем, если отпустим своё завоевание на самотек, то через какое-то время вновь появится, возродится всё то, чему мы очень скоро положим конец. Поэтому, как можно больше людей должны нас слышать, должны пойти за нами. Я знаю, что все мы не сидим сложа руки. Отлично знаю и горжусь вами. Но и прошу, убеждаю вас, в последний раз пойти на неизбежный риск, предчувствуя ваше негодование.

Заходящее солнце пробивалось через умиротворенную зелень, касалось, играло отблесками своих лучей, сливающихся с шумом небольшого чистого переката, за которым замедлялась речка, чтобы через двести метров вновь ускорится, образовав еще одну отмель, прямо возле моста, опоры которого можно хорошо разглядеть отсюда. Там же более нахоженная тропа, которая, справившись с подъемом, выведет на неприметный проулок, где почти никогда не бывает прогуливающихся граждан, а почему они игнорируют это чудесное место, остается лишь догадываться. И не один раз, остановившись, прислонившись к металлическому ограждению руками, глядя вниз, туда, откуда доносится шум речного переката. Егор и Лена спрашивали друг друга об этом, и еще чаще радовались данному обстоятельству. Никто им здесь не мешал, никто не заставлял отвлечься на что-то постороннее. Как будто специально, позаботившись об них двоих, кто-то предусмотрел тишину и завораживающее одиночество волшебного места, прямо в самом центре, прямо на расстоянии ста метров от исторической площади, с камнем в честь основания города, от большой остановки общественного транспорта, где всегда много людей, где всегда шум и бестолковая суета. А здесь, даже перестук металлических колес трамвая и тот теряется, слабеет. Может перекат, может рельеф местности, необходимая реке низменность. Может густые заросли, через которые без труда ни протиснуться, а может что-то куда более значимое, то, что пришло не отсюда, но при этом долгие годы, с самого первого воспоминания, было частью всего этого. Иногда, или еще явственнее, но виделось так. Что-то иное, дожидающееся своего, уже сейчас отвоевавшее небольшие островки. Один из которых под ногами, один из тех, который видят глаза, который целиком заполнил, и душу, и сердце, и мысли.

— Я не могу согласиться. Поймите меня, прислушайтесь, и ты Егор должен сделать это в первую очередь. Слишком большой риск. Да, мы поклялись. Да, мы не изменим убеждений и веры в великое дело. Но разве можем мы подвергать всё это неоправданному риску. Всё крепче и сильнее сжимается вокруг нас кольцо. Уже сейчас они следят за каждым нашим шагом. И я, временами, в отчаянии думаю: почему они медлят — вскочив с ящика, стараясь по очереди смотреть в глаза товарищам, высказался Андрей.

— Я знаю, мы все знаем, все находимся в одинаковом положении. Твои последние слова, нет у меня ответа, только вера в предначертание, в сверхъестественные силы, которые помогают нам. Звучит не очень, но если поторопимся, то испортим всё — спокойно ответил Егор.

— Егор, я понимаю, что всего предусмотреть нельзя. Только в твоем учении, истории создания нового мира нет такой ситуации, о которой мы сейчас говорим. Значит ли это, что история является неполной, и ни думаешь ли ты о том, что нужно дополнить недостающие звенья. Вот тогда, как я полагаю, мы перестанем испытывать излишнее нервное напряжение — произнес Петр, не сводя своих глаз с Егора.

— Ты прав, ты видишь. Я сам хотел рассказать, напомнить, сопоставить — улыбнувшись, ответил Егор.

— Нет, вы не о том. Разве не понимаете? Разве самопожертвование есть главная цель? Я не боюсь, мне плевать. Но погибнет всё дело. Вместе с этим лишатся возможности обрести новый, справедливый мир миллионы людей. Об этом нужно думать, а ни дополнять понятия и параграфы. Еще раз, самопожертвование, эшафот, проклятия, ненависть — это главная цель? — продолжал горячиться Андрей, по глазам остальных было видно, что все они, хоть и в разной степени, разделяют беспокойство товарища, не являлся исключением Егор, и лишь Лена смотрела на происходящее с совершенной отрешенностью, так как будто всё это нормально, всё это её совсем не касается, лишь глаза, которых не сводила с Егора, говорили о том, что всё лишь кажется.

Теплота и безмятежность наполняла сознание. Никуда не торопилось время. Ощущение, что всё застыло, чтобы больше не сдвинуться с места. Оставив всё как есть, таким, каким много раз виделось Лене, и никогда не обманывало утверждение: всё так и будет, счастье, не смотря на происки тревоги, достигнет полномасштабного ощущения, наплевав на всё то, что остается за границами очерченного круга.

— Мы не можем разделить эти два понятия. Новая эпоха, новый, нами приближаемый, мир и самопожертвование, и страшная кровавая плаха, есть звенья одной цепи. Я не говорю о том, что так должно быть, что данное неизбежно. Но я и не говорю, что мы можем исключить такой поворот событий. Сколько раз было сказано, и я осознаю опасность, и я даже не могу заставить вас мне верить и следовать за мной. Я могу лишь верить в вас, верить в искренность нашего дела, в то, что неизбежно придет. И за это я готов пожертвовать своей жизнью, не испытывая никакого сожаления — поднявшись, повысив громкость голоса, произнес Егор.

— Давайте не будем отступать в самый ответственный момент. Давайте продолжим нами задуманное. Мы не одни, нас ждут, в нас верят много людей. Пройдет время, и их будет еще больше. Пройдет еще больше времени, и они смогут забыть наши имена, но наше, нами начатое дело, останется с ними навсегда. Придут поколения, наступит время, когда хозяевами жизни станут те люди, которые не будут иметь представления о том, что когда-то существовал вот этот мир, в котором всё сгорает от жадности, самолюбования, ненависти, презрения, злости, алчности, обмана — всего того, чему имя сплошной порок, сплошной обман. Я знаю. Я верю. Дверь через дверь должна исчезнуть, для этого я прошу у вас, прошу вас, еще три месяца — закончив говорить, Егор оставался на прежнем месте, ожидая реакции со стороны своих товарищей.

— Мы с тобой. Мы вместе. Мы готовы — послышалось, и справа, и слева.

Соратники окружили Егора. Каждый обнимался с каждым. Поднялась Лена. Смотрела, улыбаясь, несколько раз подняла голову вверх, взглядом встретившись с чистотой синего небосвода.

3

Не всегда, ох, как не всегда видения дарили картинки солнечного умиротворения, где застывшее оформленное в рамку время. Время, которого не было на самом деле, которое существовало параллельно, лишь образно вторгаясь в смутную и безликую палитру того, что существовало на самом деле, и этот странный контраст безжалостно убивал. Выворачивал наружу всё, что там находилось. Смеялся, отбирая в своё пользование самое лучшее, что только могло быть. Несусветная мука вытягивала нервы и ощущения. Старалась заменить одно другим, не дождавшись положенного этому времени, а спустя какой-то час наполняла сознание свершившимся счастьем, не эпизодом, целиком, чтобы уже никуда невозможно было уйти. Под ногами вершина. Беснующийся ветер — единственный враг, который еще сохранил силы к противостоянию, который продолжает попытки опрокинуть, сбросить вниз, лишить заслуженного пьедестала. Не выходит, лишь дразнит, доставляя дополнительное удовольствие, окатывая напоминанием о достигнутой победе, об отголосках продолжающейся борьбы, о свежести первозданного блаженства, в котором отчетливо и ясно видится приоткрытая дверь, как символ, как самый главный и давно обозначенный шаг, от которого уже нельзя отказаться.

Влад прижался к стене, в том углу, что с правой стороны от входной двери в суровый кабинет своего отца. Тяжело и отрывисто билось сердце. Противная, липкая влага застревала в волосах, прямо на макушке, чуть ниже, чуть ближе к шее. И если бы они могли его увидеть, если бы они смогли его почувствовать, то страшное видение, с незаконным присутствием, без всякого сомнения, исчезло, отпустив Влада, избавив перегруженные нервы от очередного испытания участвовать в том, что уже имело место, в том, что уже свершилось, миновав его присутствие. Зачем возвращаться, зачем еще раз слышать то, что уже не имеет актуальности. Но они не видели Влада, они не чувствовали его, а значит, ночь вновь располагает, только ей понятными планами.

Но ведь не было, почему, он должен воспринимать происходящее за чистую монету. Кто даст гарантии, что именно так, что так было на самом деле, или это не имеет значения. Отец, он редко выглядел настолько благодушным, он редко улыбался вовсе, а сейчас, в присутствии государственного преступника, с которым разговаривают, почти, как друзья. Без напряжения, без прочного барьера, который всему основа, который аксиома этому заведению. Время, может наложение на остановившееся за окнами лето. Такой солнечный с легким и приятным ветерком день. Что-то очевидно перепуталась, и он Влад, и Егор, и отец.

— Я прекрасно знаю, что нам с вами, как говорится, не суждено договориться. Принять и понять друг друга нам тоже не удастся. Думаю, что и вы Егор Евгеньевич об этом знаете не хуже меня. И вот из всего этого, вам ни приходит в голову вопрос: почему мы с вами продолжаем встречаться — произнес следователь Возков, поднявшись на ноги, и, в соответствии со своей привычкой, подойдя к окну.

— Мы не договоримся, это невозможно. А встречаемся мы, потому что вам необходимо получить бесполезную, отпечатанную на машинке, рукопись. И если бы вы в этом преуспели, то наши встречи прекратились сразу — улыбнувшись, ответил Егор.

— Да, верно, но вы же не рассчитываете на то, что если мы не найдем вашу рукопись, то всё будет продолжаться в том же ключе — тихо, смотря через окно, произнес Возков.

— Думаю, что не будет. Вам никто не позволит слишком долго затягивать дело — ответил Егор.

— Нет, это не совсем так, нас сейчас никто ни торопит. И мы можем провести здесь очень много времени. Вам ведь больше некуда спешить. У вас ведь больше нет никаких целей. Неужели, вас еще ни успокоило это обстоятельство. Какая разница, что случится позже. Вам ведь всё равно этого не увидеть — произнес Возков, повернувшись к Егору лицом.

— Вы лжете. Вполне возможно, что у вас есть какой-то запас времени, но не более того. Терпение же ваше вышло. Зачем вам нужна рукопись, если она без меня бесполезна. Убьете меня, и дело с концом — отреагировал Егор.

— Ну, это то, чего я и ждал от вас. Знаете, я часто думал об этом. Ведь какой смысл, в какой-то писанине, если не уметь это правильно употребить. Или кто-то действительно считает, что мир добра и справедливости существует на самом деле. Стоит прийти, стоит открыть двери, и нате получите всеобщее счастье. Так просто и легко, без всяких усилий и затрат. Вам ни кажется всё это смешным. Молчите, а для ваших последователей сие утверждение догма, понимаете, аксиома. Скажите мне, вы так же уверены в том, что загадочная и таинственная дверь существует — несколько иронизируя, говорил следователь Возков, а Влад, именно в этот момент, не сводил с отца своих возбужденных глаз: он говорит специально, он провоцирует Егора, или отец еще не знает о том, что дверь в новый мир существует, что это не вымысел.

— Да, существует — ответил Егор.

—Ваши последователи смогут её открыть без вашего участия? — спросил Возков, перейдя на очень серьезный, даже мрачный тон.

— Я уже говорил, успокойтесь, без меня ничего не произойдет. Мне совсем не хочется делать вам одолжение, но получается так. Так что оставьте свои опасения. В данный момент рукопись бесполезна — глухо выговорил Егор.

— Смешной вы человек, а еще пророк, мессия. Я ведь говорил о другом. Неужели вы думаете, что я поверю в существование параллельного измерения, в реальность каких-то дверей, за которыми счастье и сплошное благоденствие, где никаких низменных, порочных страстей. Ясно, что ничего этого нет сейчас, нет в физическом виде. Но всё это возможно, всего лишь от того, что оно находится в вашей голове, на вашем языке — засмеялся Возков.

— Я благодарен вам, что даете мне увидеть дневной свет и подышать более свежим воздухом. И я прекрасно знаю, что скоро всё это будет мне недоступно. Я сказал вам, и без того больше, чем следовало. Ваше право не верить в существование дверей, в возможность замены старого, прогнившего мира на новый и лучший. Нет никакой разницы, где обитают обозначенные понятия, в реальности или лишь в моей голове — произнес Егор.

— И всё же, меня удивляет ваше упрямство. Что-то детское, наивное. Хорошо, давайте сделаем так, давайте проведем следственный эксперимент. Вы мне покажите эту магическую дверь. Мы вместе пройдем, я посмотрю, увижу мир добра и справедливости. А затем решим, как поступить. Вы не согласитесь, потому что никакой двери не существует — вернувшись за стол, произнес Возков, а Влад, уже в какой раз, пытался уловить, прочитать мысли отца, понять: происходящее вымышленная импровизация или данное, действительно, имело место.

— А если я соглашусь? Прямо сейчас, это сделаю. Давайте, я покажу вам двери. Давайте, вы убедитесь, или нет, вы боитесь, что я скроюсь в параллельном мире — ответил Егор, глядя Возкову прямо в глаза.

— Если бы вы скрылись там, то я не пожалел об этом. Только, чтобы навсегда, чтобы вы больше не появились здесь — серьезно произнес Возков.

— Появится кто-то другой — отреагировал Егор и повернул голову в сторону Влада, смотрел, не отрывая глаз, смотрел молча, иронично улыбаясь.

— Обязательно появится — произнес Возков и, последовав примеру Егора, повернулся к Владу, долго не сводил с сына глаз, пока ни лопнула натянутая нить, и пространство сумрачного свойства ни переменила плоскости.

— Странный какой у нас разговор — произнес Егор, теперь собеседники вновь потеряли Влада, он же ощутил, что пропавшая прозрачная перегородка вернулась на своё место.

— Я об том же, ваше присутствие передает мне что-то необъяснимое. Только не могу понять через что, на каком уровне. Если вы думаете, что вы сумели меня убедить, привлечь на свою сторону, то это не так, ничего подобного. Для меня что-то иное, здесь что-то иное — устало произнес Возков.

— Я не знаю, о чем вы. Существует две стороны. Одна моя, другая ваша, которая на этот раз взяла верх — произнес Егор.

— Вот это и не дает мне покоя. Как будто что-то недосказано, как будто что-то неправильно. Заслуженная победа, отличная работа, а в итоге, вместо заслуженного удовлетворения, противный осадок, который упрямо заявляет: на этом еще ничего незакончено. Всё, на сегодня хватит. Да, у нас с вами будет еще одна встреча. Так что подумайте о том, чтобы указать место, где находится ваше нетленное творение. Помогите себе, я вам помочь уже ничем не могу — странно закончил свидание следователь Возков.

— Спасибо, за откровение. Сами сказали: уже ничем не поможешь — произнес Егор.

4

Как бы поступил отец? Чтобы случилось, как повернулась жизнь, если бы в тот злополучный день не закрылась дверь. Он ведь еще несколько лет прожил, зная о том, что все случившееся имеет, куда большую палитру, в которую был вовлечен его единственный сын. Чувствовал, он еще во время допросов ощущал, присутствие необъяснимой изнанки. Только не мог понять, не мог предположить, что всё это проходит через сына, а значит, и через его кровь. Вот почему, долго продолжались встречи с Егором Свиридовым. Отец старался выявить причину, ему хотелось нащупать эту всё время ускользающую нить. Знает ли отец сейчас, что всё это стало смыслом жизни его сына. Как бы поступил он? Смог бы устоять перед страшным искушением, смог бы добровольно отказаться, своей рукой закрыв дверь.

Тяжелая, душная ночь оставляла без воздуха. Хотелось кричать, хотелось заявить о себе, вернувшись во времени, чтобы они узнали о том, что не одни, что никогда не были одни, и что не им решать то, чему суждено состояться в недалеком будущем — это теперь его дело, это его судьба и участь, поэтому, без воздуха, поэтому, не смирившись, душит замкнутое пространство, не хочет отпустить, боится завтрашнего дня, не выпуская из своих стальных объятий. Проснуться, не оставаться здесь. Чтобы закончить. Чтобы не позволить обмануть себя ни отцу, ни Свиридову, ни всем остальным.

 Случилось что-то лишнее. Не отступила ночь. Еще более накалился духотой воздух.  Тридцать, тридцать три градуса выше нуля. Звезды оставшиеся за пределами квартиры, добавляющие тепла, делающие то, что им противопоказано. И откуда такое количество лжецов, откуда их здесь столько много? Прочь чужеродное действо. О чем они говорят?

Бесконечная и совершенно чужая ночь. Была бы еще одна, так нет, их множество. Подобно россыпи, подобно неисчислимому набору не написанных фраз, от которых очень хочется избавить голову. Чужие сны. Чужие воспоминания. Сколько лет? Двойная жизнь, вторая жизнь, ожидающая своего часа. Ей не терпится убить то, что много раз именовал первой, основной жизнью. Не по ошибке, а так, чтобы соответствовать, вкушая циничный обман, даже внутри самого себя. Совершенно неподвижна дверь. Кажется, что еще сто лет впитала она в себя. Не постарела, постареть не может, но приняла подобно маске. На время, ровно до того момента, пока ни наступит волшебный миг, следом за которым заскрипят заржавевшие петли.

И ведь не один раз, нет точного подсчета. Не было мысли, не было такой цели, чтобы сосчитать сколько раз искушение приводило к закрытой двери, как оно заставляло тяжело дышать и ощущать, что сейчас точно, что сейчас всё случилось, и дверь встретит притягательным, приоткрытым проемом, который только того и ждет, чтобы его сделали больше, чтобы открыли шире, чтобы вошли, и как оно же мучая сомнениями и робкой неясностью приводило к двери, как бы неосознанно, как бы исподтишка, чтобы невзначай, чтобы испугаться, неожиданно случившегося чуда. Но ни в том, ни в другом случае ничего не выходило. Дверь оставалась закрытой, такой, за которой если что и есть, то это всего лишь глухая, мрачная, кирпичная стена от которой обязательно повеет могильной сыростью и холодом издевающегося времени. Ведь поступь обреченного, загнанного стремления, ведь неподвижность, впитавшая в себя холод и тьму, ведь бессилие хоть что-то изменить, с ощущением собственной ничтожности — это вечные спутники того, что мы неопределенно зовем временем. Как же хорошо его знаем. Как же уверены в нем, как в самих себя. Обманываем свою сущность, ему подобно. Мечтаем и преувеличиваем всего лишь ему на смех.

Руки ощутят сырость. Затуманится взор. Всё перевернется в воображении. Дверь окаменела, дверь умерла.

Тихим шагом, не сводя глаз, всё еще на что-то надеясь, отступал Влад от закрытого прохода. Двигался прочь от того, что уже успело стать большей частью жизни. Не ощущал бешеной досады, не хотел панически опустить руки, потому что знал: пройдет день, за ним неделя, за ней месяц, и всё вернется обратно. В очередной раз убитая надежда оживет самым невероятным образом. В какой уже раз заставит поверить в неизбежность неотвратимого чуда. Всё придет. Лишь терпение, лишь готовность, с ними знания и утверждение: он сюда вернется, еще не один раз, он убедится, он отдаст должное своему будущему, сейчас закрытому, пока что не готовому, но ожидающему и неотвратимому, такому, которое принадлежит, в первую очередь, ему лично, а уже затем всем остальным. Не нужно быть жадным, и он с огромным удовольствием поделится со всеми, он сделает то, чего не смог Егор Свиридов. Только теперь это будет его историей, похожей на ту, что он уже видел. Жаль её, жаль стремления и идеалы, жаль порыва летнего искушающего блаженства, но теперь несколько иначе, с совсем небольшим дополнением.

5

Двигаясь по оживленному тротуару, Влад боялся не только встречных и попутных прохожих, но и собственной тени. Поэтому, пройдя двести метров, он перешел на другую сторону улицы. Теперь солнце не задействовало его вторую оболочку, и не показалось странным, что вот такая ерунда принесла заметное успокоение. Пройдя еще метров двести, Влад остановился. Прямо перед собой он видел хорошо знакомое здание государственной безопасности. На своем месте находились приветливые скамейки, и Влад поспешил принять положение сидя, на одной из них, на самой дальней, которую сверху накрывали мощные ветви старого клена. Прошло пять минут, к этому времени успокоился пульс, пришло в норму дыхание, и можно было спокойно заняться анализом странного события, которое не имело ничего общего с тем, что выпадало до этого. Да, были сны, да, были четкие и иногда пугающие видения, но всё это осознанно определялось потусторонним присутствием, через сны, через образы, с помощью осязаемого определения: это одно, а это иное. Но сейчас случилось необычное, он просто свернул с одной небольшой улочки на чем-то на неё похожую. Прошел метров триста и только после этого почувствовал, что что-то не то, причем совсем не то. Пришлось остановиться, и вот в этот момент. Подняв голову вверх, туда, где, как казалось, нельзя найти никакого намека на отличия, он понял, что попал в пространство параллельного измерения. Так же, ей богу, так же проплывали облака, ничем не могла удивить бескрайняя синева необъятного простора, но в это же время что-то не имеющее логического, мысленного объяснения заявляло Владу: ты же хотел, ты так сильно хотел, что понимать не надо, нужно воспользоваться. Влад осмотрелся внимательно. Холодный озноб покрыл тело целиком. Перед Владом была его мечта, он оказался на территории нового мира, минуя дверь через дверь. И это не было сном, всё происходящее было полной и определенной реальностью, что можно было сверить часы, подсчитать, что еще полчаса назад он был в пределах привычной обстановки. Вышел из дома. Нарушил устоявшуюся традицию, автомобиль уже два дня находился в автосервисе. Нужно было посетить два магазина, а после этого решил, что пешком будет удобнее, и к тому же, погода, не скрывая расположения, настаивала на этом. Ни о чем не думал, ничего не напрягало в эти минуты. Редкая расслабленность, за ней самый обычный поворот, приметная липовая аллея. Пешеходный переход, который обычно задерживает больше автомобилей.

Объяснения самому себе, которых и не требовалось. Люди входящие и выходящие из управления государственной безопасности, а далее приступ нервного страха. Еще одна волна озноба, и если бы не было принято волевого усилия, то руки начало бы потряхивать. Жар сменил озноб, к парадной лестнице подъехал черный автомобиль, представительского класса, из него вышли двое человек в штатском. По асфальтированной дорожке прошли две пожилые женщины. Одна из них внимательно посмотрела на Влада, перед тем, как они проследовали дальше. Грубый ком перегородил горло, вновь увеличился пульс. Каким образом вернуться назад, пришествие новой реальности не осуществляется таким образом. Всё случившееся обман, всё это очевидная ошибка. Должна быть задействована дверь. Шквал неприятных мыслей заставил глаза смотреть вниз, заставил впялиться в безликое асфальтированное полотно.

— Извините, неужели, это вы — женский голос мгновенно выдернул Влада из проклятия странных размышлений.

— Я, нет, вы, вероятно, ошиблись — уверенно произнес Влад.

— Ну, нет, разве такое возможно. Прямо неловко и стыдно, но вы, действительно, не Владислав Викторович — очень робко, старательно подбирая слова, произнесла пожилая женщина.

— Просто похож, бывает — ответил Влад и только сейчас до него начало доходить, что происходит.

От этого еще сильнее забилось сердце, но при этом пропал приступ страха.

— Мы пойдем — произнесла женщина.

— Конечно — ответил Влад и постарался улыбнуться.

— Бывает же такое — произнесла вторая женщина, когда они успели отойти на несколько метров.

— Нет ничего особенного, не стоит преувеличивать. Они узнали того Влада, который присутствует здесь — вслух произнес Влад, благо рядом с ним никого не было.

Отдав новому потоку размышлений еще три минуты, Влад двинулся внутрь родного учреждения. Обстановка выглядела несколько иначе. Не успел Влад сделать пары шагов, как перед ним оказался дежурный офицер, который чересчур заметно нервничал, хотел что-то сказать, но сбился, начав поправлять свою форменную одежду.

— Здравствуйте, я хотел бы видеть полковника Возкова Владислава Викторовича — произнес Влад.

— Владислав Викторович, здравия желаю — сбивчиво начал дежурный.

 Влад смотрел на него с недоумением. Чего-чего, а такого он никак не ожидал. Этот человек был готов упасть на колени, готов был провалиться сквозь землю, что уже говорить о том, что он не мог подобрать необходимых слов.

— Так я могу видеть полковника Возкова Владислава Викторовича — как можно спокойнее спросил Влад.

— У нас нет полковника Возкова Владислава Викторовича. Вы же давно в другом статусе. Я сейчас доложу Алексею Ивановичу Большакову. Вы без предупреждения, извините — лепетал дежурный офицер, который явно растерялся, не справившись с неожиданной ситуацией, а до Влада, с полной очевидностью, дошло: он не полковник, он не генерал, он тот, кем и должен быть, тот, кем он обязательно будет. Происходящее проекция, точная временная проекция, один из вариантов, или абсолютная неизбежность.

— Проведи меня к генералу — уже куда более уверенно произнес Влад.

Дальше была лестница, хорошо знакомый коридор и кабинет, в котором был незнакомый генерал, вытянувшийся в струнку и начавший говорить неуверенно, походя своей растерянностью на дежурного офицера.

— Здравия желаю, господин председатель верховного совета. Очень рад приветствовать вас в управлении государственной безопасности — несколько придя в себя, выкрикнул генерал.

— Успокойтесь, я здесь неофициально. Просто решил побывать, увидеть знакомые места, что-то вроде ностальгии — произнес Влад, при этом он четко давал себе отчет в том, что рискует, ведь история, по которой он стал верховным, была ему неизвестна.

— Конечно, полковник. Вы уж извините, господин председатель верховного совета, что я так к вам обратился — произнес генерал.

— Ничего страшного, мне это даже приятно — улыбнулся Влад.

— Желаете ознакомиться с делами. Осмотреть наше беспокойное хозяйство. Сейчас быстро соберем совещание — продолжил генерал.

— Нет, как-нибудь в другой раз, у меня мало времени, много неотложных дел. Так что продолжайте исправно нести службу — ответил Влад.

— Так точно, рады стараться, господин председатель верховного совета! — рявкнул генерал.

— Проводите меня — попросил Влад, но через минуту, когда они спускались по лестнице, Влад подумал, что генерал не увидит охраны, автомобилей, и это может показаться странным.

— Дальше я пойду один, а вы вернитесь к своим непосредственным обязанностям — жёстко и акцентированно произнес Влад, остановившись.

— Слушаюсь, господин председатель верховного совета — отчеканил генерал, развернулся и оставил Влада в одиночестве.

Влад быстро и уверенно покинул здание. И тут же ощутил, что прямо перед ним сущность старого мира, а из здания только что вышел полковник государственной безопасности Возков Владислав Викторович.

Часть седьмая

1

— Ты уверена в том, что она знает, где находится рукопись? — спросил Егор, держа Лену за руку, не сводя с её лица своих глаз.

— Я не знаю точно, но у меня есть сильное ощущение, что она знает, что она лжет, говоря обратное. Ведь и до этого она мне лгала, очень много лет обманывала — странно улыбаясь, ответила Лена.

Егор задумчиво молчал. Тусклый пасмурный день находился за стеклом кухонного окна. Лена чувствовала себя счастливой: Егор вернулся, появился быстро, всего сутки, ровно одни сутки, и они встретились вновь. Сейчас в его словах еще больше страсти и уверенности. Наплевать, что она выглядит для него чуточку непривычно. Никуда не денешь прошедшие годы, не избавиться от перенесенных травм и пережитых испытаний, от огромного количества несправедливости, которая выпала на их с Егором долю. Изменился Егор. Изменилась и она Лена.

— Это странно, это невероятно, но у меня извне возникла потрясающая догадка — резко и непонятно затараторил Егор и тут же вскочил со стула, начал нервно ходить от окна к двери.

— Что? Говори, не пугай меня — прошептала Лена.

— Я был там в прошлый раз, проход был недоступен, но если ты, если мы попробуем вместе. Не могу объяснить, но собирайся, мы не можем откладывать — еще более страстно произнес Егор.

— Хорошо, я вызову такси. Иначе мы будем слишком долго добираться — виновато улыбаясь, отреагировала Лена.

— Скоро всё изменится, поверь мне — произнес Егор.

— Я хотела тебя расспросить, узнать обо всем — произнесла Лена, вызывая такси.

— Затем, лучше попробую тебе показать, чем объяснять. Лучше, чтобы ты увидела всё своими глазами, но если ничего не выйдет, то тогда вернемся к этому разговору — говорил Егор, его глаза блестели, движение желало, как можно больше действия.

Такси не заставило себя долго ждать, а через какие-то десять минут они стояли возле заветной двери, среди хлама и развалин. Неожиданно появившееся из-за туч солнце, явственно подтверждало: вы на правильном пути, я с вами.

— Изменилась, она изменилась — страстно шептал Егор, хорошо видя, что дверь помолодела, что пропала большая часть ржавчины.

— Это она и есть? — сдавленным голосом, спросила Лена.

— Да — ответил Егор, помогая Лене приблизиться к двери.

— В тот день, когда я поняла, что Кондрашов предатель, я попала под машину — повернувшись лицом к Егору, глядя ему прямо в глаза, произнесла Лена.

— Вот сейчас и проверим, связано ли несчастье с этим делом или оно случайность — низко и глухо произнес Егор.

— Ты думаешь — произнесла Лена.

— Давай — четко проговорил Егор.

Лена потянула дверь, и последняя начала открываться.

— Не обмануло предчувствие — это всё, что услышала зачарованная волшебным действием Лена.

И было от чего, было бы, с чем сравнить. Но даже так нельзя представить, попробовать ощутить то, что испытывала Лена, перешагнув незримую границу всего на несколько шагов, которые уже сейчас не успевали за обратным отчетом времени.

 Если бы в один миг, если бы щелчок, и неприятие случившегося, удивление, превосходящее любое осознание — но ведь нет. Ощущалась каждая секунда. Сознание давало насладиться невозможным. Лена возвращалась в прошлое, обретала саму себя заново. Наполняла легкость, одним лишь дуновением исчезла физическая неполноценность. Не хватало зеркала, но и без него, оставляя его лишь для констатации факта, Лена знала, что помолодела как минимум на тридцать лет. Дыхание, наполнение крови кислородом. Шаги, взмах ресниц, желание бежать вперед не глядя, широко раскинув руки — всё это, несколько мгновений, с осознанием полной реальности.

И насколько было трудно себя обуздать, чтобы остановиться, вернуться, и возможно, что не получилось бы, но Лену окликнул Егор.

— Не торопись любимая, не торопись.

Лена всё же остановилась, повернула голову назад, где находился Егор. Ей навстречу шел молодой парень, шел тот самый Егор, которого она так хорошо знала, которого любила больше, чем саму жизнь.

— Перед тобой наш совместный мир — улыбаясь, произнес Егор, а спустя секунду он раскинул руки в стороны, повторив то, что только что делала Лена.

— Всё это правда. Я всегда знала об этом, я никогда не сомневалась в твоих словах. Я дождалась этого — с искрящимися глазами, испытывая неповторимый прилив совершенного счастья, говорила Лена.

Сейчас, и она сама олицетворяла собой саму безмятежность, она Лена была воплощением радости и совершенства. Необходимо было остановить мгновение, сделать так, чтобы оно повторялось из раза в раз, не уходило, не покидало, стало особой частью времени, что в глазах Егора, что в обозрении всего остального, огромного мира.

— Не ты одна Лена — произнес Егор.

Лена не заметила, она была поглощена восхищением, но слова Егора прозвучали с заметным оттенком грусти. Сейчас он не смог сказать. Легче было попробовать обмануть самого себя, представить: всё возможно, ошибки не исключены, ведь без Лены он не смог оказаться здесь, пройдя через дверь в обратную сторону. Только подсознание в эти секунды упрямо твердило своё: когда они вместе с Леной сделают то, что необходимо, то совсем не факт, что им суждено будет предстать в этом мире такими, как это случилось сейчас.

— Давай откроем эту дверь для всех. Давай сделаем так, как мы хотели. Мне хочется поделиться своим счастьем со всем миром — торжественно говорила Лена и, оказавшись вплотную с Егором, начала искать своими губами его губы.

— Не сейчас Лена, я еще о многом тебе не рассказал — уклончиво отреагировал Егор, но не стал отказываться от поцелуя.

Не хотелось, но даже здесь и сейчас, нужно быть осторожным. Всему свое время. Лучше после, может и никогда. Нет ничего плохого в том, что Лена будет верить во что-то не совсем возможное. Какой от этого может быть вред. Если любит, то примет. Уверенность, не позволяющая впустить вперед себя ошибку, а значит, выдержка и обстоятельность.

— Еще многое не ясно, а, если точнее, то ничего не остается на прежнем месте, и мы должны принять это — шептал Егор, а Лена, кивая головой, полностью соглашалась с каждым его словом.

— Всё то же самое. Поразительно, но внешних отличий почти нет — с детским изумлением говорила Лена, пока они двигались по широкой асфальтированной дорожке, находящейся прямо посередине красивого и большого сквера.

Со всех сторон, немного склонившись, их встречали клены и липы. На расстоянии пятьдесят метров друг от друга располагались широкие скамейки, с изящными боковинами. Несколько информационных щитов. Возле каждой скамейки урна для мусора, а Егор не мог избавиться от чувства всё более сильной тревоги. Здание института осталось в стороне, до него было не менее ста метров, и никогда он не видел этого сквера, а видеть должен и не один раз. Пусть задняя сторона здания, ведь её он узнал.

 Лена прервала размышления Егора.

— Что это за здание? Очень красивое, посмотри Егор, какая необычная форма арочных окон, и вот эти вставки из кирпича, прямо над окнами и дверьми. Я нигде не встречала такого. А там, видимо, вентиляционные отверстия.

Лена рукой указывала на круглые отверстия, расположенные над верхними окнами четырехэтажного здания, которое, с каждым шагом, а они к нему приближались, поражало своей величественностью и размером. Особенно на это влияло пространство сквера и уходящая от него вниз пустота, без жилых домов, без хозяйственных построек. Искусственный контраст, здание нависало над свободным пространством, казалось еще больше, бросалось в глаза, впечатляло, вторгаясь в воображение.

— Технологический институт — ответил Егор.

— Давай остановимся здесь — предложила Лена, когда они оказались в непосредственной близости от самой крайней скамейки, дальше дорожка уходила к строению института, расходилась вправо и влево и, без всякого сомнения, увеличившиеся в числе дорожки, обязаны будут обогнуть старинное здание.

В голове Егора продолжали составляться различные проекции, имитировались модели: где есть что, где сейчас какая из частей комплекса развалин, и точно, на месте сквера, производственные помещения, склады и гаражи. “Это не для вас, это не вам, вы не имеете к этому никакого отношения. Неразбериха сопоставлений и только” — носилось на подсознательном уровне. “Откуда что-то будет дано понять, когда для них ничего нет, ни контрастов, ни сравнений, ни глубины погружения. Одна лишь рутина, каждый раз одно и то же” — постороннее продолжало тревожить сознание Егора.

— Давай отдохнем — согласился Егор.

— Я не устала, но хочется посидеть, осмотреться — произнесла Лена.

— Конечно, как хочешь, только я хотел тебе сказать — произнёс Егор и взял в свою руку ладонь Лены.

— Говори — просто отреагировала Лена.

—Если я неожиданно исчезну — начал Егор.

Лена посмотрела на Егора излишне выразительно, но удивив Егора, произнесла незапланированное: — Тогда исчезну и я.

— Действительно, я не подумал. Слишком много навалилось, а времени мало, совсем его нет — отвлеченно произнес Егор.

Лена, на этот раз, промолчала, лишь крепче сжала своей ладонью ладонь Егора, и не сводила с Егора своих зеленоватых выразительных глаз.

— Ну, всё же, я могу исчезнуть в любую минуту. Тогда, если ты не исчезнешь, тебе нужно будет вернуться назад, к тому месту, оно находится внутри главного корпуса, правый коридор до самого конца, затем еще вправо, там лестница, прямо под ней старые, ржавые двери, сразу увидишь — произнес Егор.

Слова давались тяжело. Казалось, что незримая громада напирает сверху, хочет раздавить, чтобы ничего не состоялось, чтобы ничего из задуманного не вышло.

— Хорошо, но мы ведь вернемся сюда — четко и ясно, понимая больше, чем было дано, произнесла Лена.

— Да, мы вернемся, мы останемся здесь навсегда, но не сейчас. Для этого нам необходима рукопись, для этого нам нужно её уничтожить. Я не принадлежу самому себе. Сейчас я здесь с тобой, но и в это же время я в другом месте. Точнее тело, одно лишь тело, которое заключено в пространстве психиатрической клиники. Моё сознание, мой мозг, сумели найти выход. Что-то пошло не так, нет, не у меня, а у них. Мне трудно говорить, всё это выглядит бредом — произнес Егор, ему сейчас и вправду стало тяжело, и не только говорить, но и во всем остальном.

Тело напитывалось металлом. Сдавливало дыхание и начинало ощущаться предательское головокружение.

— История и люди. Им нравится об этом, им хочется, чтобы было что-то фантастическое. Но это не так. Совершенная пустота, которая ничего не сдвинет с места, ничего, никогда, нигде — бормотал Егор.

Лена с испугом смотрела на Егора.

— Ты о чем? Вернись к главному. Я всё понимаю. Нет никакой фантастики, если мы с тобой здесь. Тебе не нужно мне много объяснять. Я уже всё поняла. Мы уйдем от психиатров, мы избавимся от моей инвалидности — начав осторожно, Лена перешла на страстное изложение.

Приступ отпустил Егора, сразу стало теплее. Егор улыбаясь, смотрел на Лену.

— Окончательной реальностью станет наш с тобой мир, для меня и тебя — проговорил Егор и притянул Лену к себе, их губы слились в продолжительном поцелуе.

А после всё пропало…

2

Лена очнулась в собственной кровати. Сильная мышечная боль накрыла тело, когда Лена с большим трудом начала подниматься с кровати. “Нам всего лишь нужно уничтожить написанную самим Егором рукопись, которую искали органы госбезопасности, но не нашли, которую найдем и уничтожим мы, тем самым помогая своим врагам, что может быть ироничнее этого — размышляла Лена.

Еще больше, еще заметнее сократилось пространство мрачного коридора между дверей, между двумя враждебными мирами.

… Наталья Владимировна отправилась на рынок. Делала она это каждое воскресенье, тратя на этот процесс очень много времени.

Егор выглядел напряженно. Срывался на приступы близкой агрессии. Швырял в разные стороны вещи, а Лена не пыталась хоть как-то его успокоить, потому что сама ощущала подобное состояние. Версия легкая и доступная, о том, что рукопись скрывается в квартире матери Егора, терпела полный крах. Бесполезными оказались поиски в двух импровизированных сараях, один из которых располагался в общем коридоре, а второй на улице, возле ряда других сараев, принадлежавших соседям.

— Ты уверена в том, что рукопись у матери — нервно переспрашивал Егор, который снова выглядел пятидесятилетним мужиком, Лена, вновь с трудом и очень аккуратно передвигаясь, отвечала спокойно: — Я не говорила об этом точно, но она знает, она боится того, что рукопись попадет к тебе.

— Ладно, пойдем другим путем — жестко произнес Егор, остановившись возле окна, смотря на умиротворенную обстановку внутри двора, на притихшую проезжую часть, лишенную автомобилей.

— Егор, ты сам попробуй вспомнить, напряги память — шептала Лена, в её голосе слышалось что-то похожее на претензию.

— Рукопись была у Артема. Утром, в день ареста, я её забрал — это точно. Принес домой и обычным образом положил в этот стол. Но, как я понимаю, обыски ничего не дали. Они не смогли найти рукопись, а лишь обнаружили копию, значит, оригинал кто-то перепрятал. Если это была не ты, то остается мать.

Егор отошел от окна.

— Ты видела рукопись, ну, хоть раз, после того, как меня арестовали, или может мать о ней говорила — спросил Егор.

— Нет, никогда ничего такого не было — ответила Лена.

— К сотрудникам она не попала, иначе меня здесь бы не было. Получается, что она её содержит в другом месте, но где. Только вот откуда она знает, что если не будет этих листочков, с отпечатанным на машинке текстом, то тогда умрет тот Егор, умрет то, что является моим телом, которое родная мать принимает за своего сына — Егор, размышляя вслух, сжимал от злости кулаки.

— Сама рукопись, Егор, сама рукопись, это она передала ей такое открытие — предположила Лена.

— Да, ты права — угрюмо согласился Егор.

— Могла она отнести рукопись к кому-то из друзей, чтобы её не было близко, но при этом эти друзья должны быть самыми надежными в мире людьми, она должна доверять этому человеку, как самой себе — рассуждала и спрашивала одновременно Лена.

— Есть такие, Лариса Евгеньевна и Людмила Алексеевна, в любом случае, только они — проговорил Егор.

— Припоминаю, эта Лариса Евгеньевна умерла лет десять назад. У неё еще была дочка, кажется, Александра, внук Костя, она дочку еще очень поздно родила, долго не получалось у них — задумчиво, вспоминая рассказы Натальи Владимировны, говорила Лена.

— О внуке не знаю — произнес Егор — Еще Людмила Алексеевна, но она уже тогда была довольно старенькая, старше моей матери. Я знал её сына, хороший парень, и тоже ведь поздний ребенок, он был моим ровесником — задумчиво, несколько успокоившись, говорил Егор.

Лена молчала, этим подталкивая Егора к дальнейшим воспоминаниям.

— Затем у сына Людмилы Евгеньевны, его звали Борис, вспомнил, Борис, родился сын, а они хотели дочку. Моя мама умилялась от этих разговоров, меня это раздражало. А больше никому она не могла отнести рукопись — продолжил Егор.

— Ты знаешь, где живут эти люди? — спросила Лена.

— Столько лет, очень мало шансов — прошептал Егор.

— Много, ведь действие имеет силу — не согласилась Лена.

— Придется спросить у матери — произнес Егор, стараясь сделать это как можно спокойнее, но от Лены не скрылась твердая и даже зловещая убежденность в предстоящем разговоре.

— Она не скажет — отвлеченно произнесла Лена, глядя в сторону входной двери, через которую очень скоро должна была появиться Наталья Владимировна.

3

— Что это? Лена, что это? — произнесла Наталья Владимировна, стоя посередине комнаты и совершенно ничего не понимая.

Вокруг было разбросано большое количество вещей. Мебель сдвинута со своих мест, освобождены все углы. А Лена стояла прямо напротив Натальи Владимировны, опираясь на свою палочку.

— Что ты молчишь? — не скрывая испуга и ощущая нехорошее, прошептала Наталья Владимировна.

—Потому что говорить буду я — со спины Натальи Владимировны раздался голос Егора.

— Я так и знала — обреченно произнесла Наталья Владимировна.

— Ты знала, что я вернусь мама — зловеще произнес Егор и, сделав два шага ближе к матери, накинул на её шее веревку.

— Ты не сделаешь этого, я все-таки твоя мать — произнесла Наталья Владимировна, её голос изменился, в нем появилась неожиданная твердость.

— Значит, всё же признаешь во мне своего сына — улыбаясь, произнес Егор, а Лену охватил прилив страха, она не ожидала, что события начнут развиваться самым страшным образом так сразу.

— Сына? Нет, лишь часть его, самую отвратительную, невозможную, которая не может быть сыном, но всё одно от меня происходит — ответила Наталья Владимировна.

— Всё же от тебя происходящую, тогда мы найдем общий язык. Было бы иначе, я бы попробовал убедить тебя мама в том, что ты ошибаешься, но у меня мало времени, у меня совсем нет времени. Ты знаешь, что нам с Леной нужно — совсем уж жутким голосом произнес Егор, и веревка в первый раз сдавила горло Натальи Владимировны.

Наталья Владимировна схватилась руками за веревку, попыталась ослабить нажим, но Егор еще сильнее сдавил петлю. Наталья Владимировна попробовала что-то сказать, только из этого вышел лишь сдавленный сиплый хрип. Еще одна секунда осталась позади. Егор резко ослабил хватку.

— Лена, неужели ничего не понимаешь — прохрипела Наталья Владимировна, её глаза были наполнены первозданным ужасом, начали сильно трястись руки.

Лена не ответила, отвернулась к стене.

— Где моя рукопись? — жестко спросил Егор, вновь начиная сдавливать веревку.

— Её забрали сотрудники госбезопасности, забрали её — ответила Наталья Владимировна, голосом больше похожим на скрип.

— Нет, не лги мне, если бы это было так, то я не смог бы с тобой встретиться — склонившись к уху матери, прошептал Егор.

Сейчас он впервые и в полном объеме предстал в образе злодея. Именно это настойчиво утверждалось в сознании Лены. Никогда до этого, никогда нельзя было этого представить. Могло бы не уложиться в понимании, но то, что было новым, что уже прочно владело Леной, говорило спокойно и уверенно: иначе нельзя, если иначе, то ничего не будет, ничего у нас не получится.

Вновь прочная и грубая веревка передавила дыхание. Наталья Владимировна потеряла равновесие. Егор ослабил нажим, а после, с помощью всё той же веревки, вернул мать на ноги.

— Ты не убьешь меня, ведь тогда не узнаешь, где твоя рукопись и тогда не сможешь убить моего Егора — еле слышно, какими-то отрывками бормотала Наталья Владимировна.

— Если ты скажешь, где рукопись, то не убью твоего Егора — предложил Егор

— Не верю, поэтому, не скажу, если скажу, то мой сын умрет — не согласилась Наталья Владимировна.

В этих словах прозвучала уже полная обреченность. Наталья Владимировна приняла решение. Только одно мешало ей — осознание, которое не помещалось в объем головного мозга, которое было выше всяких измерений. Её сын в клинике, она смогла убедиться в этом лично. Его глаза отреагировали на её присутствие, он её ощутил, он обрадовался тому, что мама рядом с ним, что она его никогда не бросит, и он не спросит о том, где находится эта чертова рукопись, которая убила всю счастливую жизнь, которая сумела всё похоронить заживо, и которую она спешно разделила на две части, большую и меньшую. Торопилась, казалось, что еще несколько секунд и в квартиру ворвутся сотрудники госбезопасности. Одну часть передала Ларисе Евгеньевне, другую Людмиле Алексеевне, сказала, что это ерунда, но лучше, чтобы это не попало в руки государства. Подруги не могли отказать, и не отказали. Прошли годы, лишь по одному разу вернулись воспоминания о странных бумагах, и случилось это почти сразу. Лариса Евгеньевна и Людмила Алексеевна были сильно напуганы. Обыск дело серьезное, допросы в компетентных органах тоже нельзя отнести к пустяковым вещам. Но ведь не одна из них ничего не сказала, и не в одном из случаев, сотрудникам ничего не удалось найти. Странная аура охраняла бестолковое сочинение сына — так, именно таким образом, неоднократно думала Наталья Владимировна. Еще сильно помогло, что Лариса Евгеньевна и Людмила Алексеевна никогда не были дружны между собой, каждая из них была подругой Натальи Владимировны, иногда пересекались в общей компании, но друг с другом подруги Натальи Владимировны не дружили. Разница в возрасте, разность интересов, и то, и другое, что-то третье, уже не имеет значения. А после, когда всё успокоилось и перетерлось. Да, случились разговоры о злополучных бумагах, но каждый раз тематика переходила к личному несчастью Натальи Владимировны, бумаги уходили в сторону, оставались в своем определенном положение. Дальше забвение продолжало надежно охранять свое сокровище, стоимость которого была недоступна действиям однообразного и ограниченного мира.

— Тогда умрешь ты, а тот, кого ты называешь своим сыном, он мертв давно. Ты понимаешь? Неужели до тебя не доходит, что твой сын перед тобой, и ты заставляешь его делать самое гнусное злодеяние из тех, что возможны. Ты понимаешь или нет? Ты и только ты сама не оставляешь мне выбора. Тебе хочется, чтобы твой сын остался живым мертвецом! А что будет с ним, когда умрешь ты? Я тебе отвечу: ничего! Ровным счетом ничего! Он даже не узнает об этом, он никогда ничего не поймет! Дай мне шанс, дай нам всем шанс! — сейчас Егор уже не говорил, он кричал.

— Что будет, если бумаги попадут к тебе — тихо спросила Наталья Владимировна.

Её лицо было совершенно бледным. Ни одной капельки крови не поступало в капилляры, неестественно выглядел рот. Погасшими, тяжелые с мутной поволокой глаза.

— Вот это лучше — Егор значительно ослабил веревку.

— Мы исчезнем, но ты будешь знать, что твой сын жив, что он сумел победить мрак небытия — произнес Егор.

— А мой сын, тот настоящий Егор — прошептала Наталья Владимировна.

— Вновь, нет его, его нет, он лишь оболочка — закричал Егор.

— Тебя нет, тебя не может быть — опустив голову, произнесла Наталья Владимировна.

Егор тяжело дышал. Лена видела, что у него самого трясутся руки.

— Рукопись искал Кондрашов, искали сотрудники — произнесла Наталья Владимировна.

— Говори дальше — произнес Егор, совсем отпустив веревку.

— Они не нашли рукопись, я разделила её на две части — начала Наталья Владимировна, а после случилось непредвиденное, тело старушки затряслось, она начала задыхаться без помощи веревки.

— Сердце, сейчас я принесу таблетки — как могла, торопилась Лена.

Но было поздно. Приступ убил Наталью Владимировну в двадцать секунд.

4

Егор сидел на диване. Наталья Владимировна лежала на полу прямо перед ним, а в открытом дверном проеме, стояла Лена, держащая в руках уже совершенно бесполезные таблетки. На большое окно зальной комнаты наползла темнота. Низко опустившаяся туча, не спешила начать дождь. Но, черт возьми, было в этом что-то символичное. Так как будто перевернулось не только восприятие момента, но и всё остальное вместе с ним. Будто наконец-то был пройден рубеж, за которым уже точно не свернуть. Но ведь и до этого абсолютно ясным виделось отсутствие альтернативы. И темень прочно держала ситуацию в своих руках. Только она, и ничего кроме неё нельзя было противопоставить, чтобы выиграть начатую игру, которая лишь вскользь, лишь поверхностно, могла показаться простой, односторонней. Ничего подобного, и вновь не только, и точно ни одно лишь сокращение жизненного пространства и времени. Рядом находилось многое, что вот-вот вступит в игру, чтобы не позволить скучать, чтобы довести нерв до предела. Сколько пластов изнанки. Открыл один, подумал: хватит, ясно. Но не успел закончить цикл, как понял: за этим слоем еще один, далее, еще один. Ровно до того момента, пока ни подойдешь к финалу, в пришествии которого и нужно объединить всё воедино, нигде не сделав ошибки.

— Что теперь будем делать — спокойно и очень размерено спросила Лена, глядя то на Егора, то на мертвую Наталью Владимировну.

— Что они сделали. Ты можешь представить, насколько безгранично зло творимое этими людьми. Они добились того, чтобы сын убил мать, и при этом не испытывал никакой доли раскаяния, лишь осознание, с примесью ненужной пошлой грусти, где второе вытекает из первого — еще спокойнее, смотря на мертвую мать, произнес Егор.

— Они способны на большее, они способны на всё — отреагировала Лена.

— Есть мы, есть они, всё так же, как и было. И по-прежнему неизменная ставка, ценой в жизнь — проговорил Егор.

— Если мы оставим всё, как есть, то меня обвинят в убийстве — произнесла Лена.

— Не было убийства и было убийство. Я не собирался её убивать, хотя не знаю, может, что и убил бы — так же, не сводя глаз с мертвой матери, произнес Егор, а Лена молча ждала продолжения.

— Придется повесить маму, чтобы создать видимость самоубийства. Хотя нет, она должна быть с веревкой на шее, но при этом на полу. Злоумышленник душил её. Она умерла раньше, не выдержало сердце. Ровно так, как и было. Только тебя здесь быть не должно — произнес Егор.

—А ты, как же ты? — прошептала Лена.

— Я? Я в психиатрической больнице, у меня самое лучшее, в истории преступлений, алиби — улыбнулся Егор.

— А я, я же должна была слышать. Мне нужно, чтобы меня не было дома — нервничая, говорила Лена.

— Ничего страшного. Ты же пошла проводить маму до рынка.  Если никто не видел, что ты вернулась раньше — начал Егор, выразительно посмотрев на Лену.

— Я вышла подышать свежим воздухом, а не проводить Наталью Владимировну. Как я передвигаюсь известно всем, а возвращаясь, я никого не встретила, но меня могли видеть из окна — пояснила и предположила Лена.

— Риск большой — произнес Егор.

— Ударь меня по лицу, сильно ударь — неожиданно произнесла Лена.

— Ты думаешь — промычал Егор.

— Я инвалид, слабая никому ненужная баба, которая потеряла сознание — боясь собственных слов, говорила Лена.

— Я себе не смогу простить — произнес Егор, и тут же резко развернувшись, со всей силой ударил Лену в лицо. Лена упала на пол, свалив своим телом сразу два стула. Егор испугался, Лена, действительно, потеряла сознание, и Егору пришлось потратить какое-то время, чтобы привести подругу в чувства.

— Извини — шептал Егор.

— Всё хорошо, а теперь уходи — пытаясь улыбнуться, чувствуя сильное головокружение, произнесла Лена.

“Она разделила рукопись на две части Лариса Евгеньевна и Людмила Алексеевна, но и это еще не всё. Нужно навестить одного старого друга, очень нужно” — думал Егор, нарочно остановившись посередине двора, чтобы как можно больше людей смогли его увидеть.

5

Странной и непредсказуемой бывает человеческая судьба. Андрей Дмитриевич Кондрашов, к этому времени, стал преуспевающим бизнесменом, но, на свою беду, любил район своего детства и юности. Поэтому, выкупил полный двухэтажный особняк, в котором когда-то было восемь квартир, одной из которых была его квартира, квартира его родителей. Теперь вновь вместо восьми, была одна квартира, так, как и было прежде, в те времена, которые Кондрашов, будучи нищим студентом, ненавидел, а сейчас боготворил всем существом, посещая близко расположенную церковь. Имел большую семью, но, как на зло, в этот день дома был один, если не считать пожилой служанки.

В дверь раздался звонок.

— Я сам открою — произнес Кондрашов, обратившись к служанке, которая незамедлительно бросилась к двери.

— Не ожидал — произнес Егор.

— Кто вы? — раздражено спросил Кондрашов, полагая, что перед ним предстал один из местных пьянчуг.

— Не узнал, но неудивительно. Сколько лет, сколько зим — иронично произнес Егор, Кондрашов хотел быстро закрыть дверь, но Егор помешал ему, всунув ногу между дверью и дверной коробкой.

— Что вам нужно? Вы хотите, чтобы я вызвал полицию — всё более нервничая, выкрикнул Кондрашов.

— Зачем полицию? Лучше сразу сотрудников управления государственной безопасности. Вы же хорошо знакомы, и нет сомнения, что еще остались телефонные номера необходимых людей — голос Егор наливался металлом, до Кондрашова смутно что-то начало доходить, а Егор резким движением, отпихнув растерянного Кондрашова, оказался внутри роскошного особняка.

— Нет, этого не может быть. Я не сошел с ума — отступая внутрь, бурчал Кондрашов.

— Почему бы и нет, сойти с ума совсем несложно, и не всегда для этого требуется специальная инъекция — говорил Егор.

Тень зловещего непонимания, невозможного сумрака, накрыло побледневшее лицо Кондрашова.

— Егор? — вопросительно произнес Кондрашов.

— Он самый, или ты думал, что от меня, что от прошлого так просто сможешь избавиться — ответил Егор.

— Я не думал, я не ожидал. Ты мог бы сразу представиться, и я бы…

Егор не дал Кондрашову договорить.

— И что бы тогда? Обрадовался моему появлению или более незаметно попытался вытащить оружие из верхней полочки стола.

В этот момент они уже находились в гостиной первого этажа, которая располагалась сразу за пространством небольшой прихожей, часть которой занимали сразу две лестницы, одна справа, другая слева. Кондрашов прижался к массивному письменному столу, его правая рука сейчас находилась в районе той самой верхней полочки.

— Ты полагаешь, что меня можно просто взять и застрелить — дьявольская улыбка озарила лицо Егора.

— Зачем я тебе? Скажи, и я сделаю всё, что ты захочешь — произнес Кондрашов.

— У меня нет времени слушать твоё раскаяние. Я всё знаю и без лишних соплей — проговорил Егор, сделал паузу, чтобы продолжить, но Кондрашов перебил его.

— Ты изменился.

— Еще бы, большой опыт пришлось получить — растягивая слова, проговорил Егор, а на исходе последнего звука, резко бросился вниз. Руки схватились за шерстяной коврик, размером не более трех квадратных метров, на котором сейчас стоял Кондрашов и явно не ожидал произошедшего. Егор с бешеной силой потянул коврик на себя. Кондрашов потерял равновесие и, в одно мгновение, оказался на полу. Еще две секунды, Кондрашов попытался вскочить, только Егор опередил его, ударив коленом в лицо. Теперь Кондрашов принял положение лицом вверх, и с ужасом наблюдал, как Егор быстро достал из полочки стола пистолет.

— Не стреляй, у меня есть деньги. Я компенсирую, я отдам всё, что у меня есть — шептал Кондрашов, не веря самому себе, не веря в то, что это хоть как-то поможет.

— Рукопись где? — спросил Егор, наставив пистолет на Кондрашова.

В голове Кондрашова секундой промелькнула обнадеживающая мысль: он не знает о существовании предохранителя, но всё оказалось тщетным. Егор показательно произвел это действие.

— Я не знаю. Она была у тебя. Они требовали с меня, но я и тогда ничего не знал, ничем не мог им в этом помочь — жалостливо лепетал Кондрашов, а пожилая служанка, онемев от страха, боялась сдвинуться с места, чтобы добраться до близлежащего телефона, с которого можно было бы позвонить в полицию.

— Ты искал рукопись? — спросил Егор, держа Кондрашова под прицелом.

— Да, меня заставили. Они требовали от меня этого, но я ничего не нашел. Да, я пытался войти в контакт с твоей матерью, но она ничего мне не сказала. Я ничего не смог узнать, я даже нанимал людей, чтобы они проверили квартиры подруг твоей матери, всё было безрезультатно. Не стреляй, я прошу тебя. Я никому не скажу о том, что ты был здесь. Поверь мне — переходя на истерический крик, говорил Кондрашов.

— Верю — произнес Егор, и тут же раздался выстрел, за ним еще один, и лицо Кондрашова превратилось в кровавое месиво.

6

— Владислав Викторович, ты меня хорошо слышишь. Кто-кто, Родионов, и сейчас по очень серьезному поводу.

Голос в телефоне был слишком беззаботным, от этого не складывалось никакого намека на серьезность.

— Уверен? — устало спросил Возков.

— Еще как уверен, и с тебя причитается, ну, как и договаривались — продолжил излучать жизнерадостность Родионов.

— Кончай майор, давай к делу, а то у меня и без того сегодня голова болит — произнес Возков.

— Пить нужно меньше, а если к делу, то у меня кое-что интересное — не меняя интонации, озвучил Родионов.

Влад Возков тяжело и раздражено выдохнул, правда, перед этим убрал телефон в сторону.

— Говори уже — с трудом сдерживаясь, попросил Возков.

— Двойное убийство, точнее двое, на очень близком расстоянии, в одном районе — начал Родионов.

— И что? — недоуменно спросил Возков.

— Убита пожилая женщина и солидный бизнесмен. Фамилия женщины Свиридова, а бизнесмена величали Кондрашовым — наконец-то голос Родионова приобрел хоть что-то напоминающее серьезность.

— Свиридова, так это, Кондрашов — после этих слов, произнесенных Возковым, возникла пауза.

— Да, именно эти люди — утвердительно обозначил Родионов.

— Вы ничего не делали? Ничего не трогали? — нервно спросил Возков.

— Пока нет, я хорошо знаю инструкции, и еще лучше помню наш с тобой разговор — ответил Родионов.

— В управление не звонил? Сразу прямо мне? — уточнил Возков.

— Ну, я же сказал — ответил Родионов.

— Ничего не трогайте, я буду через полчаса, может раньше — сказал Возков и начал быстро собираться.

“Вот это поворот, кто бы мог подумать, но никогда не знаешь, что ждет тебя за этим самым поворотом. Показалось, ведь сумел убедить себя самого, что показалось. Но нет, не показалось. Недаром мурашки по коже пробежали, и кровь замедлилась” — думал Возков, приближаясь на личном автомобиле к району, где произошли два особо странных убийства, где его сейчас ожидает старый приятель, майор полиции, Родионов.

“Сколько раз просматривал материалы этого необычного, можно сказать, культового дела, с которым был непосредственно связан, что в прямом, что в переносном, что в любом из смыслов. Отец, правильно ли он вел это дело. Сколько странных загадок он оставил, ведя это дело. Конечно, не он один. И разве только в этом суть. Собственные ощущения, личные воспоминания и переживания. Пусть они, любой из них, удовлетворятся тем, что остается на бумаге. Любой из них, но не я” — автомобиль остановился возле двухэтажного деревянного дома, представляющего собой исторический объект.

“Триста, без малого, триста лет этому дому. Много ему довелось поведать, во многом он был вынужден принимать участие. И вот вновь, и еще, какой расклад. Нет сомнения, что это начало еще одной истории. Может куда более значимой, чем все предыдущие. А ведь и вправду, что-то необычное завораживает сознание, когда находишься здесь. Если оставить место, если впустить всё это в своё воображение, сделать частью только тебе доступного мира. Всё всегда индивидуально. Только идиоты могут полагать, что есть какой-то образец, с помощью которого нужно определять, построить собственную жизнь. Они так и делают. Они убивают в самих себе то, что могло бы дать им несоизмеримо больше, чем они даже могут представить. Всегда об одном и том же, ничего не замечая, направляемые потоком, а здесь, а внутри, а в нескольких шагах. Наверное, хорошо, что им этого не дано, что никогда не будет дано”.

Сигарета закончилась. Дым еще держался рядом. Отсутствие ветра было в этом помощником. Старое крыльцо покосилось, а дверь, приглашая войти, была приоткрыта.

“Нельзя верить в невероятное, я этим и не занимаюсь. Я знаю и верю в то, что возможно, неизвестно каким образом, только это ничего не определяет, главное, что возможно. И никогда не обманет предчувствие. Показалось, да ведь именно так решил, когда увидел его лицо. Тридцать с лишним лет. Но это им, это для них. Мне эти тридцать лет подобны трем минутам. Навсегда ли, прочно ли закрылась дверь? Ненужная ирония. Сколько было туда визитов, никогда не считал, но сегодня будет еще один, тот самый которого пришлось ждать все эти тридцать три года, которые уместились в какие-то три минуты”

Возков выбросив себе под ноги окурок, вошел в дом и начал подниматься по деревянной лестнице на второй этаж, где располагалась квартира Натальи Владимировны Свиридовой, бывшая квартира самого Егора Свиридова, в которой сейчас был чудовищный беспорядок.

— Если бы не было информации, кто является убитой, то всё это походило бы на самую банальную кражу, во время которой, на свою беду, появилась хозяйка — произнес Родионов, после того, как поздоровался с Возковым.

— У Кондрашова, что там, там твои люди? — спросил Возков.

— Там два выстрела в голову. Пистолет, скорее всего, принадлежит убитому — ответил Родионов.

— Сам там был или подчиненные доложили? — спросил Возков.

— Нет, не был, по телефону — ответил Родионов.

— Свидетели там тоже есть? — продолжал спрашивать Возков.

— Служанка, говорят: страшно напугана, истерика у неё — ответил Родионов.

— Дай отбой своим людям, у Кондрашова — произнес Возков.

— Хорошо — безразличным тоном ответил Родионов, вытащив свой телефон.

— Здесь, кто сообщил об убийстве?

— Соседка, она утверждает, что зашла на шум, её сразу ударили в лицо, она потеряла сознание, а когда пришла в себя, то грабителя уже не было, Наталья Владимировна уже была мертва. Я, помня инструкцию, особо расспрашивать не стал — пояснил Родионов.

— Где она? — спросил Возков.

— В соседней комнате — ответил Родионов и жестом указал направление.

— Дима бросай все дела, ты мне нужен — проговорил в телефон Возков, не забыв точно указать адрес, по которому следовало прибыть Диме.

— Я думаю, что вы можете быть свободны, но и с меня причитается — улыбнувшись, произнес Возков, обратившись к Родионову, и вместе со словами, протянув тому сигарету, Родионов не отказался от сигареты, а на слова Возкова отреагировал лишь утвердительным кивком.

— Я составлю бумагу, как полагается — произнес Возков.

Двое полицейских, сидевших на стульях, с безразличными к происходящему лицами, поднялись на ноги.

— Вопросов к тебе ни возникнет, что лично тебе сообщили — поинтересовался Родионов.

— Нет, это моя епархия. Просто не люблю, когда они начинают лезть под руку, сам должен понимать. Лучше спокойно, лучше обстоятельно, а уже затем коллегиально — ответил Возков.

— Понимаю, не у тебя одного такие проблемы — с участием отреагировал Родионов.

Родионов и его помощники удалились. Возков прошел в комнату, где находилась Лена, сидевшая на кровати, опустив голову вниз.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Возков, присаживаясь на стул, прямо напротив Лены.

— Спасибо, терпимо — ответила Лена.

— Может, нужно было вызвать скорую помощь — поинтересовался Возков.

— Нет, не надо — не согласилась Лена.

— Куда он пошел, после того, как убил Кондрашова? — спросил Возков.

Лена замедленно, не справляясь с мгновенным удивлением, подняла глаза на Возкова.

— Так куда? — еще раз спросил Возков.

Лена старалась подобрать слова. Возков самым внимательнейшим образом наблюдал за мимикой на лице Лены, у которой под левым глазом красовался огромный и свежий синяк.

— Я не понимаю, о чем вы, откуда я могу знать. И причем здесь Кондрашов, я ничего не знаю о том, что он убит — тихо, что Возкову пришлось напрячь слух, произнесла Лена.

— Хотите сказать, что Свиридов не поставил вас в известность — произнес Возков, не отводя глаз от растерянной и плохо соображающей Лены, у которой в голове вертелась одна единственная мысль: сотрудники или полицейские каким-то образом сумели схватить Егора.

— Я не знаю никакого Свиридова — произнесла Лена.

— Разве? — изумленно произнес Возков.

— Вы ничего не путаете? — на этот раз спросила Лена.

— Я-то нет, а вот вы Елена Андреевна, думаю, говорите мне неправду, и гражданин Свиридов вам хорошо знаком — как можно спокойнее произнес Возков.

— Вы имеете ввиду Егора Свиридова, который был убит, с помощью вашего ведомства, тридцать три года назад, и мама которого сейчас лежит мертвой на полу, в соседней комнате, а вы даже не торопитесь забрать из квартиры тело — нервно выговорилась Лена, а сразу за этим подумала: когда этот человек успел узнать её имя отчество.

— Почему вы решили, что я представляю это ведомство, а, впрочем, не преувеличивайте, наше ведомство не настолько всемогуще, то, о чем вы говорите, сделало всё же государство. Да и, сделало ли? Я вот в этом не уверен. Думаю, что и вы недавно имели возможность усомниться в вашем же утверждении. Только, как сейчас? Вот, что мне хочется узнать. А насчет, тела несчастной матери Егора Евгеньевича, то думаю, что не стоит особо торопиться. Еще множество экспертиз будет проведено, но всё это в том случае, если мы с вами не сможем найти общий язык — не остался в долгу и Возков, говорил уверенно и обстоятельно, при этом мягко, в его голосе не было враждебности.

Лена вновь подбирала слова, а у Возкова зазвонил телефон.

— Да, именно так, что так долго Дима. Я буду позже, примерно через час, может меньше — проговорил Возков, закончив разговор, он вернулся к Лене.

— Меня зовут Возков Владислав Викторович. Вам о чем-нибудь говорит моя фамилия — произнес Возков.

— Припоминаю что-то, нет, не могу — в голове Лены, действительно, вертелись отрывки из прошлого, но во что-то определенное сложиться не могли.

— Мой отец Виктор Андреевич Возков когда-то вел дело антигосударственной группы Егора Свиридова. Теперь я, как бы по наследству, держу под контролем всё связанное с событиями давно минувших дней — и всё же Возков старался говорить как можно деликатнее, чтобы расположить Лену к себе. Он прекрасно знал, кто перед ним, и какую роль играла в деле Свиридова эта женщина, бывшая молодой, наивной и очень красивой девушкой, в те далекие годы.

— Я не понимаю. Егор убит, я уже говорила. Я вошла, слыша нехорошие звуки. Здесь был мужчина, но не из местных, ему больше пятидесяти лет, такой, которые бродят в поисках выпивки — начала Лена.

— Продолжайте — произнес Возков, в тот момент, когда Лена сделала паузу и посмотрела него.

— Невысокого роста, коренастый, с неприятным лицом. Я не успела его, как следует разглядеть. Он резко ударил меня в лицо — продолжила Лена, а у самой в голове было другое: на что намекает этот человек, почему он так себя ведет.

Возков продолжал молчать.

— А разве есть необходимость контролировать дело, которому тридцать с лишним лет? — спросила Лена.

— Конечно, у нас есть дела, которые не имеют срока давности — спокойно ответил Возков.

— Понятно — прошептала Лена.

— Так что этот мужчина маргинального вида? — напомнил Возков.

— Я же говорю, не смогла его особо запомнить — ответила Лена.

— Ну, а звуки, на которые вы пришли к Наталье Владимировне, что было в них — спросил Возков, произнес без особого пристрастия, напротив, с какой-то безразличностью.

— Шум был, крики, ругательства — ответила Лена.

— А до этого вы видели этого мужчину в гостях у Натальи Владимировны — продолжил Возков.

— Нет — ответила Лена.

— Значит, появление вашего бывшего жениха вас не устраивает. А ведь это очень интересная история. Тем более, я открою вам некий секрет, хотя мне от чего-то кажется, что вы об этом уже знаете. Только сомневаюсь: от кого? Вряд ли Наталья Владимировна сообщила вам, скорее, это сделал сам Егор. Для вас ведь эта неделя стала самой необычной и счастливой в жизни, точнее, за последние тридцать три года. Так вот, о чем я хотел, Егора Свиридова никто не убивал. Он был помещен в специальное отделение психиатрической больницы. Гуманность или наоборот, но Наталья Владимировна имела доступ, могла видеть сына. Мне, если честно, это решение до сих пор видится спорным, и как оказалось, опасным, но что было, то было, иногда приходится удивляться, сталкиваясь с необъяснимым. Так вот, решение и хлопоты моего отца, по этому поводу, остаются для меня делом странным — говорил Возков, и в эту же минуту, определенно лгал, всё ему было прекрасно понятно, отлично он знал, что стояло за решением отца.

— Он и сейчас живой?  Я могу его увидеть? — спросила Лена, плохо справившись с мимикой и интонацией.

— Прекратите Елена Андреевна, не буду продолжать.             Только вернуться придется. Еще хорошенько продумайте вашу версию, но не для меня, ведь всякое может произойти. Наш приватный разговор не всегда возможен — обстоятельно произнес Возков, и еще более акцентировано посмотрел на Лену, после этого поднялся на ноги, вышел на кухню и стал звонить.

— Родионов мне лично сообщил. Нет, было время. Решил предварительно осмотреться — слышала Лена голос Возкова.

7

— Есть в этом что-то символичное и даже правильное — произнес Возков, глядя на обезображенный труп Кондрашова.

— Жестко — отреагировал Дима.

Пожилая служанка сидела в кресле, её трясло. Слезы смешивались с невнятным шепотом, кажется, что в этот момент она настойчиво обращалась к высшим силам, но не благодарила их за то, что осталась жива, а предъявляла претензии за то, что они не уберегли её работодателя.

— Предатель должен умереть, даже если прошло тридцать три года. Без всякого сомнения вызывает искреннее уважение. Ты как думаешь, Дима?  — с философским настроем говорил Возков.

— Не совсем понимаю, но то, что предатель заслуживает лишь смерти, в этом у меня нет никаких сомнений — серьезно ответил Дима.

— Но тогда тебе повезло. Сейчас ты видишь заслуженную кару. Приговор, приведенный в исполнение — произнес Возков.

Дима с некоторым подозрением посмотрел на служанку: стоит ли говорить при ней. Возков перехватил взгляд своего подчиненного, но не отреагировал на это.

— Я понял первую часть, а вот со второй плохо — честно признался Дима.

— То, что Кондрашов наш информатор — это ты понял — улыбнулся Возков, и в этот же момент подумал: сейчас дверь через дверь должна быть открыта, нет в этом никакого сомнения, и это будет самым лучшим доказательством возвращения Егора Свиридова из небытия.

Трудно обмануть собственные ожидания. Не менее трудно свои глаза, которые в один миг определили в числе незнакомцев знакомое лицо.

— Да — ответил Дима.

Служанка подняла свои заплаканные глаза в сторону разговаривающих сотрудников.

— Правильно, и за это убивают, особенно, когда дело настолько серьезное — произнес Возков.

— Алла Сергеевна опишите мне убийцу хозяина дома — спросил Возков.

— Но, я уже рассказала вашему товарищу — отреагировала служанка.

— Давайте еще раз, а то у меня возникли некоторые сомнения в ваших словах, в вашем душевном состоянии — очень жестко, безапелляционно, проговорил Возков.

— Мужчина лет пятидесяти, стройный, с очень странными глазами, злыми, в которых какой-то ненормальный блеск, как будто у него не все дома. Они разговаривали о чем-то необычном, но я не ожидала такого развития событий — ответила Алла Сергеевна.

— Вы ничего не путаете. Этот тип совершил еще одно убийство, за десять минут до того, как появился у вас, и там его описали несколько иначе. Возраст совпадает, а вот всё остальное — не сводя пристального взгляда с Аллы Сергеевны, произнес Возков.

— Я не уверена, может, мне показалось — начала мямлить Алла Сергеевна.

— Такое случается. Этот мужчина выглядел не столь презентабельно. Следы излишнего употребления спиртного. Трясущиеся руки, а пистолет. Ваш хозяин хотел припугнуть проходимца, но тот оказался отмороженным настолько, что случившееся стало возможно. Вы слышали Алла Сергеевна, о чем я разговаривал со своим коллегой. Надеюсь, что вы сейчас меня правильно понимаете, что вы во всем согласны с сотрудниками государственной безопасности, что вы умеете держать язык за зубами — начав спокойно и размерено, закончил Возков с явным акцентированием.

— Да, всё так и было. Я сильно испугалась, я согласна с вами — прошептала Алла Сергеевна.

— Тем более, мы хорошо знакомы с убийцей, если вы успели об этом догадаться, из нашего с Дмитрием разговора — еще раз подчеркнул Возков.

— Да, конечно — еще тише прошептала Алла Сергеевна.

— Я вызову вас, сейчас можете быть свободны.

— И о себе, и о деле, и о предстоящем — произнес Возков — Обо всём вместе — добавил он.

— Подождите Владислав Викторович, мне будут даны специальные инструкции — произнес Дима.

— Да, обязательно, но позже — ответил Возков и быстрым шагом покинул дом.

Путь был недолгим. Остановился Возков, не доехав триста метров. Можно было подъехать ближе, но он решил подойти пешком, решил самому себе о многом напомнить. Десять, двадцать, двадцать пять, тридцать три — и зачем понадобилось перечисление, ведь он и без того очень точно знал сколько лет минуло, точно знал, когда в последний раз был здесь, какая была в этот день погода, что заполняло в эти минуты голову. Тогда не надеялся, но шел. Убеждал себя, что побывать в параллельном мире не удастся, но при этом, с юношеским трепетом, верил, что чудо возможно, когда именно его не ждешь. Но вновь ничего не случилось, стало муторно и жутко уныло. Тогда захотелось убить мечту навсегда, сказать себе, что невозможное невозможно, чтобы не думать, чтобы уже не возвращаться.

Куда ниже выглядела трава. Куда более впечатляющей виделась, скрытая от глаз горожан, помойка. Неизменными, неподвластными течению времени предстали развалины здания. И можно было не сожалеть о том, что несколько лет, стараясь держать себя в руках, не посещал этого места. Не видел застывшей, в своей мрачной неподвижности, двери через дверь. Лишь ожидающей, накапливающей ржавчину, грязь и пыль, чтобы пришел этот день, и терпеливый, целеустремленный Владислав Викторович Возков вернулся сюда. Теперь не проиграв, не вернувшись восвояси безрезультатно, а взяв то, что уже давно принадлежит ему по праву.

Осталось несколько метров. Испарились последние сомнения. Дверь выглядела иначе. Свиридов открыл проход. А значит, осталась самая малость, сделать так, чтобы он уже никогда не закрылся, не просто не закрылся, а открылся настолько широко, чтобы параллельный мир поглотил собою всю прежнею реальность, всю имеющуюся сейчас жизнь, в которой он Возков так и не сумел перешагнуть, еще отцом достигнутого, рубежа, в котором можно о многом мечтать, но ничего нельзя сделать, чтобы эти мечтания осуществились.

Трепет, озноб, сухость во рту. Что еще, меньше или больше, или ничего из того, что предшествовало. Самостоятельность, разве это может удивить. Но, как если больно. Что можно сказать о целом мире, без всякого присутствия удушающей духоты. Потому что сам, одним щелчком пальцев, сможешь убрать любое из того, что так долго причиняло дискомфорт. Волнующий трепет, и вот уже в какой раз, трудно стало дышать. Что навязывает обещание? Возраст, ушедшее время, изменившиеся правила, скрытое искушение, опоздавшая мысль. Нужно потянуть железо на себя.

Огромный, огромный лес. Ты в нем, ты можешь в любой момент посмотреть на самого себя сверху, можешь увидеть всё, хотя и без того знаешь всё и даже больше. Тебе подвластно всё, и они, которые бродят только по тем тропам, что им известны. Всего боятся, видят лишь вокруг себя. Хотя рядом, что слышен каждый вдох, различимо каждое потерянное слово. И вновь становится смешно. Потерялись, заблудились, не имея возможности различить то, что в одном шаге, что там, где авторство мира не имеет ничего общего с процессом воображения, там, где оно уже стало реальностью, и осталось лишь слиться с этим в одно целое.

Часть восьмая

1

Возков потянул дверь на себя. Не издав скрипа, мягко и плавно, дверь поддалась усилию Возкова…

— Я тебе зачем? — спросил Феликс Эдуардович.

— Наконец-то решился задать свой главный вопрос — произнес Возков, видя, как дневной, хоть и тусклый, осенний свет проникает в пространство меж дверей.

— Да, если тебе так хочется — глухо пробормотал Феликс Эдуардович.

— Нельзя нарушать преемственность, никак нельзя Феликс. Мы можем измениться, мы можем не понимать и не думать, но есть такие вещи, с которыми шутить нельзя. Да, и сама судьба, согласись со мной, кто бы мог подумать, что ты станешь известным издателем. Ну, прямо в тему, а может требование большей силы — улыбаясь, говорил Возков, Алена и Костя стояли в явном оцепенении, смотрели то на Возкова, то на Феликса Эдуардовича, то на довольную физиономию Димы.

— За мной — приказал Возков, смело двинувшись вперед.

Каких-то пять шагов, и вторая дверь осталась позади. Ноги переступили границу, с непривычки все почувствовали сильное головокружение. Чистота опьяняла. Сознание ускоряясь, чувствовало приступ несравнимого блаженства. Предвидение, пришедшее раньше, смешивалось с волной торжества.

Возков, увлекая своих гостей, уверенно двинулся по коридору технологического института. Феликс Эдуардович двигался сразу за Возковым, за Феликсом Эдуардовичем, отставая на два метра, Костя и Алена, а последним шел Дима, который поглядывал по сторонам с опаской, но, будучи в пределах нового мира уже во второй раз, продолжал восхищаться невиданным открытием, которое осуществил Владислав Викторович, и в котором очень скоро сам Дима займет настолько достойное место, что до этого даже не могло прийти в голову, и сейчас, лучше было каждый раз старательно избегать окончательной формы, предпочитая использовать небольшие, суеверные оговорки.

На выходе, перед самой дверью, с Возковым начали здороваться все идущие навстречу люди. При этом у некоторых из них был совершенно ошарашенный вид, оказавшись на несколько шагов позади Возкова и его спутников, эти люди о чем-то шушукались друг с другом. Алена несколько раз дернула Костю за рукав, она и сама испытывала ужасное удивление и непонимание, хотелось расспросить, хотелось, чтобы поскорее объяснили: что же здесь происходит. Костя не реагировал, не хотел отвлекаться от созерцания странного действа, свидетелем которого ему суждено было быть.

— Тебе неприятно Феликс? — спросил Возков, в тот момент, когда они покинули здание технологического института.

— Ты знаешь, что всех нас ждет, когда твои коллеги узнают об этом — мрачно произнес Феликс Эдуардович.

— Конечно, но это в том случае, если узнают, если смогут нам что-то противопоставить. Я хотел обрадовать тебя Феликс, а получается, что не вышло. Когда ты стал таким занудой, когда ты превратился в воплощение потребительского дерьма, которое ничего не видит дальше своего носа. Я перевоспитаю тебя Феликс — иронично говорил Возков.

— Зачем? Ну, неужели тебе плохо жилось? Я не понимаю, они ведь не будут меня слушать. Вот так, живешь, строишь планы и на тебе то, о чем даже не предполагал. У меня Влад семья, у меня двое сыновей. У тебя, насколько я знаю, тоже сын и дочь — нервно отреагировал Феликс Эдуардович.

— Так это прекрасно, это начало начал и не только нам с тобой, а еще и нашим детям. Посмотри на этих молодых людей (Возков указал на Костю и Алену, которые с восхищением поглощали открывшиеся взору окрестности), они рискуют в тысячу раз больше тебя, но они счастливы. Ты просто успел превратиться в гнусного старика, забыв что-то когда-то с изумлением воспринимал весь этот мир, наш с тобой мир Феликс, вспомни — с улыбкой на лице говорил Возков.

— Хорошо, будь, по-твоему, у меня всё равно нет выбора — ответил Феликс Эдуардович.

— Пока нет, но затем я тебе его предоставлю, или это сделают мои коллеги — засмеялся Возков.

— Здравствуйте Владислав Викторович — хором, очень громко, выкрикнули сразу семеро ребятишек, трое мальчиков и четыре девочки, одетые в школьную форму, на девочках были коричневые платья и белые, нарядные фартуки, на мальчиках имелись синие форменные костюмы.

— Здравствуйте ребята — ответил Возков.

— Мы хотим попросить, чтобы вы Владислав Викторович, и Алена Борисовна, Константин Михайлович расписались на наших книжках. У нас больше никогда не будет такой возможности — по-прежнему хором кричали дети, Возков широко улыбался, глядя на них, а Алена, Костя, Феликс Эдуардович стояли в некотором замешательстве, происходящее еще не доходило до них.

— Ну, не все сразу — говорил Возков, расписываясь на первой книжке, которую ему протянула бойкая рыжеволосая девчонка.

— Что же вы не хотите мне помочь, вас ведь это касается в первую очередь — произнес Возков, обратившись к Косте и Алене.

— У вас есть, чем расписаться — обратилась к детям Алена, у неё в руках уже находилась одна из книжек, а сердце готово было выпрыгнуть из груди, на обложке, выше названия “Пришествие мира равенства и справедливости”, значилась её фамилия и инициалы, рядом была фамилия Кости, а на первой странице, там, где и необходимо было поставить автографы, находились три фотографии, с хорошо знакомыми лицами. Выше, крупнее, показательнее размещался портрет Возкова, а под ним, меньшего размера присутствовала она Алена, рядом с ней улыбающийся Костя.

“Что же я такая строгая” — улыбаясь, думала Алена, и уже третья книжка была ею подписана, в руках появилась четвертая, затем пятая, каждая из которых передавалась Косте.

— Владислав Викторович, как же вы без предупреждения. Мы, конечно, понимаем, но уделите руководству института хотя бы пятнадцать минут — перед Возковым стояла совершенно растерянная, смущенная женщина средних лет, на лице которой были аккуратные очки, делающие её старше, руки женщины не могли найти себе места, выдавая нервное напряжение.

— Другой раз, в другой раз. У нас с товарищами еще много очень важных дел — произнес Возков.

Женщина, окончательно потерявшись в пространстве, кивала головой, здороваясь с товарищами Возкова. Феликс Эдуардович, Дима, Алена и Костя отвечали взаимностью, а счастливые дети, отойдя на пару метров, друг другу показывали одинаковые книжки, с совершенно одинаковыми подписями.

— До свидания Владислав Викторович, до свидания Алена Борисовна, Константин Михайлович, Феликс Эдуардович — говорила женщина, отходя в сторону.

— До свидания — за всех ответил Возков.

— Пойдемте, прогуляемся — произнес Возков, и его гости послушно двинулись за ним, сейчас каждый из них прекрасно осознавал, что каждое им произнесенное слово, для них неоспоримая аксиома, руководство к исполнению, иначе быть не может, но от этого не становилось плохо, напротив, это чувство приносило заслуженное блаженство.

Преодолев всего сто метров, они оказались возле входа в уютный, зеленый сквер, посередине которого располагался памятник. Вокруг было много народу. Кто-то фотографировался, кто-то смеялся, туда-сюда носились маленькие дети. Сразу две компании, по пять-шесть человек, что-то живо обсуждали между собой, стоя возле информационных щитов, возле красивых газонов, с разноцветьем великолепной свежести и красоты. Пожилые люди степенно занимали многочисленные лавочки, которые можно было наблюдать почти повсюду. Ажурные, высокие фонари, даже в выключенном состоянии, внушали эстетическое уважение. Легкий, чуть заметный ветерок помогал объемности дыхания, касался кожи и волос, еще немного было до того момента, когда наваждение окончательно поглотит в свои сети, уже не отпустит, и не будет никакого сожаления, не возникнет ни одного вопроса. Так лучше, всё так и должно быть. Счастье и гармония сумели обмануть любую из условностей. Блаженство, наконец-то найдя нужную дорогу, явилось, чтобы больше никуда не уходить.

— Добрый день, здравствуйте, добрый день, здравствуйте Владислав Викторович — слышалось со всех сторон.

Возков лишь кивал головой, это же делали его спутники. Всех их здесь знали, все смотрели на них с уважением и полным поклонением. Полицейский патруль вытянулся в струнку. Костя и Алена не отводили глаз от величественного постамента. Возков, Дима и Феликс Эдуардович стояли рядом, почтительно, в стороне держались незнакомые люди.

— Не очень-то похож — скептически произнес Феликс Эдуардович.

— Да, есть над чем поработать — отреагировал Возков.

— А мне даже очень, в этой скульптуре добавлена торжественность и грандиозность — улыбаясь, не выпуская Костиной руки, шептала Алена.

— Видели свои портреты? — серьезно произнес Возков, обратившись к Косте и Алене.

— Да, это совершенное чудо, это то, ради чего можно отдать всё то, о чем я даже не могла мечтать — не скрывая возбуждения, говорила Алена.

— Вершина — произнес Костя.

— Ты не совсем доволен, ожидал чего-то иного — произнес Возков, обратившись непосредственно к Косте.

— Нет, что вы Владислав Викторович. Просто, я очень рациональный человек, и у меня возникают некоторые вытекающие вопросы — честно ответил Костя.

— Говори — произнес Возков.

— Почему мы не можем остаться здесь прямо сейчас. Зачем нам необходимо возвращаться назад, в пространство нашего поганого мира? — озвучил Костя.

— Чтобы всё то, что сейчас я вам показал, стало полной реальностью. Нам нужно, чтобы этот мир поглотил собою наш мир, уничтожил его, вот тогда проекция станет действительностью — жестко, но при этом спокойно, ответил Возков.

— Что для этого необходимо? — неожиданно и очень серьезно спросила Алена.

— Всего лишь дождаться, когда Свиридов начнет осуществление своего плана. Не упустить этот момент, а затем, перехватив инициативу, не дать ему сделать запланированного, сделать то, что нужно нам. Без Свиридова мы ничего не можем, а вот, когда его не станет, тогда уже я займу его место, тогда уже всё будет иначе — задумчиво ответил Возков, легкая тень сомнений проскользнула между разговаривающими, солнце на минуту встретилось с непредвиденной тучей.

“Чтобы всё это стало реальностью, чтобы всё это зафиксировалось окончательно, нужна сущая ерунда. Сделать то, что не смог сделать Егор Свиридов тридцать три года назад. Необходимо принять эстафету, но не у нынешнего Свиридова, а у того, который навечно остался в специальном отделение психиатрической больницы, который перестал существовать тридцать три года назад, умер, для того, чтобы родится вновь, родится в другом облике, но с той же целью” — думал Возков, он долго не мог уснуть, он несколько раз заходил, чтобы посмотреть на мирно и счастливо, в обнимку, спавших Алену и Костю, на зажавшегося, подогнувшего ноги к животу, Феликса. Дима пару раз поинтересовался: — У вас всё нормально, ложились бы спать. Мы всё держим под полным контролем.

2

Видение могло бы перейти в кошмар, но для этого нужно было уснуть. Только в отведенном пространстве такой возможности не представлялось. Здесь, либо ты есть, либо тебя нет. Ты дожидаешься своего дня, а через какое-то время, ты в этот же день умираешь. За этим катастрофически сокращается пространство, которое всё, из которого можно сделать шаг к полноценному рождению, и, потеряв которое, придется окончательно умереть.

Уже ясно, что сна не было. Поэтому, ничего не могло наслоиться, ничего не могло дополнить и запутать. Лишь точное воспроизведение. Кадр за кадром. Минута за минутой. Уже просмотренная пленка, архив на будущее, памятка на близлежащую неделю. И можно было найти еще какое определение, если бы ни одно отступление, возникающее само по себе, но четко соответствующее тому, что и будет определять этот самый день, этот временной отрезок, между очередным рождением и последующей смертью. Всё то, что пришло извне, что стало новым, что имело одно очень простое наименование — злость. Это она сжигала, это она настойчиво торопила. Кажется, что она одна точно знала о том, что время не ждет, о том, что злость и время теперь превратились в одно целое, и им хочется лишь одного — действия. От того фотографические отпечатки памяти, прокрученная кинопленка не могли сохраниться в своем первозданном виде. Лежавшая на полу мать была совершенно чужой женщиной, той, которая хотела обратного, хотела не дать достигнуть поставленной временем и злобой задачи. И значит, есть ли смысл испытывать хоть что-то кроме раздражения и крайней неприязни, Егор этого и не делал, не это огорчало противным скрежетом на зубах, а та оставленная способность анализировать и сопоставлять. Вот если бы не было, то уже сейчас он мог бы представить в совсем ином облике. Стать тем, что не имеет никакого отношения с тем, что имелось давно, имелось изначально, тем, что стало отправной точкой в этой странной и неоднозначной борьбе. Но он анализировал, он взвешивал, от этого становилось страшно, как бы ни казалось это странным.

Урывками, мгновениями, которые короткий разряд импульсов, ничего не меняющий, но, господи, как противно передергивает размеренный и целеустремленный ход. Чужая старуха. Рядом с ней внешне малознакомая женщина. Между ними огромная пропасть разделившая их без его ведома, оставившая старуху по одну сторону, женщину по другую, ту, где он сам, с которой никогда никуда не уйти. Даже если, даже если всё не так, и нет ничего иного, чем зрительный обман, то всё равно — она молода, она звонко смеется. Лишь пелена ненужного, несуществующего времени пытается испортить неизбежное. Открытая дверь. Поток свежего воздуха. Уже не только она, но и он с ней вместе — одно целое. Почему он решил, кто дал ему такое право. Почему молодость невозможна, от чего она должна смириться со старостью. Какая глупость. Есть варианты еще, и их совместный проход через дверь, их общее исчезновение, разве не лучшее этому подтверждение. Судьба ведет своим маршрутом, это она приоткрывает новые и новые страницы, да, те, которых он сам не писал, те, которые даже не попали в голову. Не было там убитой собственным сыном матери. Не было там женщины инвалида. Ничего там не было о разделенной на две части рукописи, отыскать которую нужно чего бы это ни стоило.

3

Тот же самый район. Другая улица. И чем-то схожие, родственные друг с другом дома. Неудивительно, одно время, один период человеческой жизни, поэтому трудно тому, кто явился со стороны, поэтому предстоит испытывать ему нескрываемое удивление. Вроде, я здесь уже был. Неужели такое возможно. Нет, справа совсем другой формы окошки ближнего дома. Детали, конечно же, всё дело в деталях. Еще в цвете, немного в расстоянии, но точно, что не в геометрии, не во внешнем антураже, где параллельная похожесть ставит в тупик. Ладно, если одна, лишь самая близкая параллель, то удивило слегка. Так нет, ряд за рядом, в унисон с широкой улицей, от которой пошли и пошли повороты. Каждый собственная улица, каждая неизбежно убегает вниз, и за каждой воображение рисует неминуемый обрыв, путая плоскость с горизонтом.

Еще тише, любой громкий звук чужероден, заставляет оглянуться застигнутых врасплох прохожих, с ними и всё остальное: дома, деревья, окна, заборы, серые постройки, и далее: кошек, ворон, приблудных и домашних собак. Вплоть до того самого горизонта, что вниз, туда, где каждый раз опасаясь весеннего паводка, расположились чем-то похожие на те, что вверху дома. Но всё же не те, а в разнобой, а утеряв стройность. Один большой, в два этажа. Другие меньше, сразу три штуки. Меньшие, неказистые и со временем сильно пораженные недугом разложения и ветхости. Куда более узкие меж ними проходы, а один, что красуется странной и малообъяснимой надстройкой, вылез за пределы хоть как-то допустимой симметрии, но ему всё равно, кажется, что и нам тоже. Потому что, ступая дальше, натыкаешься на развалины, скорее, остатки того, что когда-то было строением. Части бревен, лишь куски досок. Обожженные, превращенные в древесный уголь, что-то черное на зеленом, что-то слишком неестественное, ведь всего триста метров до исторического центра, до двух огромных перекрестков, под которыми очень уж дорогая земля. И вот от этого неоднородность. Вот, что заставляет переключить воображение, чтобы не запутаться во времени, сделав всего несколько шагов в сторону, туда, где возле самой воды, на самой низкой геодезической отметке, располагается по-настоящему уникальный объект. Что это было? Какой дурак строил это? Если даже сейчас, когда на дворе царствует осень, до воды считанные метры. Разве не было иного места? Некоторые вопросы не в силах дождаться ответов, но ведь и они, причем всегда, заставляют заработать мышление, с ним воображение, домыслы, гипотезы. И тогда, уже в какой раз, перепутается всё связанное со временем, и хорошо, что не огорчит, ведь всегда здесь так было. Пусть октябрь, пусть июль, может свежее буйство апреля. Развалинам старой часовни сейчас до этого нет никакого дела. Было ли до этого, хочется подумать, что да. Только вот оказавшись возле воды, на самом краешке, чувствуя всё более сильный освежающий прилив прохладного воздуха, обязательно додумаешь, и, согласившись с ничтожеством отведенного человеку времени, поймешь: и тогда, в пору целых стен, и белой, под майским солнцем, штукатурки, не было странному строению ни до чего никакого дела. Лишь люди. Лишь миг. Их мысли, их образы. Уже утерянные, уже недосягаемые, сквозь пелену воображаемого, еще не наступившего, но неизбежного осеннего вечера.

Егор какое-то время не мог вспомнить точного адреса, по которому проживала Людмила Алексеевна. То, что думать об этой женщине необходимо в прошедшем времени, у Егора не возникало никаких сомнений, и лишь на первый взгляд, это могло показаться несущественным, на самом же деле данное обстоятельство значительно затрудняло программу, теперь придется иметь дело с потомками Людмилы Алексеевны, её сыном Борисом, возможно, что с его детьми, о которых Егору ничего не было известно. Впрочем, лучше вернуться к Борису, ведь когда-то они были дружны, входили в общую детскую компанию. Пройдут годы, разойдутся дорожки. Возраст имеет свои резоны. Интересно, что там еще может быть. От матери он тогда узнал о том, что у Бориса родился сын, которого назвали Сергей, или Стас, неважно, но было это в тот самый последний год. И ведь не до этого тогда было, но запомнилось. Скорее, что укоризной и мещанским противопоставлением звучали тогда слова матери. Ей хотелось, чтобы у неё, с помощью единственного сына, обязательно случилось подобное. Простое и понятное, как окружность рублевой монеты, как солнце, которое никогда не обманет, и если даже задержится на какое-то время, то обязательно появится, переборов холодную ночь. А он, тогда было раздражение, причем, его редкая форма, не обдуманная и взвешенная, а мимолетная, как бы между делом. То, на что не хотелось тратить ни одной лишней минуты. Только теперь пришлось вернуться.

“Странная жизнь, самая странная из всех, что я когда-то видел” — подумал Егор.

“Здесь, точно здесь, вот этот деревянный гараж. Вроде он стал значительно ниже. Нет, это я вырос, пролетело время. Старик, вредный и постоянно бурчавший плохо различимые ругательства, да, он всегда сидел возле этого строения, что-то перебирал, что-то мастерил из дерева. Мы чаще бывали возле наших домов, но Борис и Виталий жили здесь. Первый этаж и налево. Крайние окна. Сколько минуло лет. Но если бы рукопись была уничтожена, то и моё появление здесь было невозможным. Так мало места, так мало вариантов, и это должно помочь” — размышления ставили непреодолимую стену.

Не было никакой потусторонней помощи извне, на которую Егор рассчитывал именно сейчас.

“Ничего особенного им тогда ни принадлежало. Стандартный набор: квартира, бывший дровяник, рядом с ним сарай, на котором обычный, навесной замок. Продали квартиру. Давно переехали, еще один из вариантов” — Егор мялся с ноги на ногу, то поднимал глаза в направлении окошек квартиры, где много лет назад обрела приют часть рукописи, то смотрел себе под ноги, всё же надеясь на хоть какое-то вмешательство сверхъестественных сил.

— Людмилу Алексеевну, как мне найти, не помню фамилию, но она должна проживать здесь, в одном из двух этих домов — спросил Егор, когда возле него появилась старушка, лет за восемьдесят возрастом, согнутая к земле и чудовищно старая, которая точно должна всё и обо всех знать.

— Богданова Людмила? — произнесла старушка, пытаясь вспомнить, её лицо напряглось, и Егору показалось, что бабушка сейчас лишь помотает головой, но память еще не покинула женщину окончательно.

— Лет пятнадцать, как её похоронили. Ты, наверное, издалека, если не знаешь. Вспомнить, ей богу, сразу даже не смогла — проговорила старушка, с интересом разглядывая Егора.

— Да, я очень давно здесь не был — честно ответил Егор.

— Вот так бывает — произнесла старушка и сделала шаг в сторону.

— Подождите, а кто из её родных? — спросил Егор.

Старушка вновь задумалась, и Егор уже готов был услышать: уехали они отсюда, давно уехали. Но старушка ответила иначе.

— Сын её Борис, внучка Алена. Внук Сергей, он далеко где-то живет, а жена Бориса, она умерла. Хорошая женщина была, такая общительная, добрая — произнесла старушка.

— Они здесь живут? — настаивал на своём Егор.

— Да, в этой вот квартире. Только сейчас вряд ли кто есть дома, оно понятно, на работе все — ответила старушка.

— Спасибо, большое спасибо, прям груз с плеч свалился — поблагодарил бабушку Егор.

— А ты-то им кто? — всё же не удержалась старушка.

— Родственник, дальний, двоюродный — несколько замешкался Егор.

— Ну, бывай — проговорила бабушка и двинулась к соседнему дому.

Егор дождался пока бабуля окончательно скроется из виду, после направился в нужный дом.

“Ничего не изменилось, почти всё то же самое. Здесь никогда и ничего не измениться” — думал Егор, стоя напротив дверей в квартиру, которые, кстати, существенно изменились, поменяв деревянное полотно на металлическое.

Конечно, словам старушки можно было верить, но Егор для пущей убедительности несколько раз, и довольно долго, не отпускал руку с кнопки электрического звонка, тот пищал противным звуком, без всякого результата.

“Нет никого” — просто резюмировал самому себе Егор, и спустя десять секунд оказался на улице, прямо под окнами квартиры.

“Два выходят сюда, два должны выходить с левого угла” — обстоятельно сопоставлял воспоминания Егор.

Сделав несколько шагов, он оказался за углом дома. Одно окно, самое дальнее было не до конца закрыто, и Егор, одним мгновением, почувствовал прилив заслуженного торжества.

— Нет, не всё так просто — произнес он очень тихо, напоминая себе, что помимо него самого есть еще что-то, которое уже не один раз вмешивалось в текущие события.

Пришлось внимательно осмотреться, и лишь после этого, подтащить, как будто специально для этого оставленную, небольшую лестницу, состоящую ровно из трех ступенек. Дальше, Егор, удивившись самому себе, с легкость молодого человека, открыл окно и перевалился внутрь чужой комнаты, которая принадлежала женщине.

“Апартаменты Алены” — подумал Егор, после чего остановился, замер, не делая ни единого движения.

Осмотрительность, в первую очередь, осмотрительность. Истекли две минуты, а дальше, слыша стук собственного сердца, Егор приступил к поискам.

 —Так мы коллеги, если уж так можно сказать — сам себе говорил Егор, аккуратно разбирая многочисленные листочки, исписанные крупным женским почерком. Естественно, что содержимое не заинтересовало Егора, а вот свою долю раздражения это поимело, затрудняя поиски, хотя Егор прекрасно помнил, как должна выглядеть часть его собственной рукописи. Текст отпечатан на машинке. Листы должны давно пожелтеть от времени, и спутать их с теми, что сейчас имелись в комнате Алены, было невозможно. 

Было осмотрено всё, что можно. Большая комната, в которой отсутствовало наличие литературного духа, была проверена быстрее. То же самое касалось коридора, санузла, кухни. Настало время жестокого разочарования, сразу после того, как была проверена большая стопка архивных, семейных бумаг, включающих фотографии, документы и прочее. Ничего совершенно ничего.

 Липкая испарина выступила на лбу. Не справившись с приступом злобы, начало трясти тело. Чтобы хоть немного успокоиться, Егор уселся в мягкое глубокое кресло. Подмывало остаться здесь, хотелось дождаться возвращения хозяев, чтобы поговорить с ними иначе. Так же, как с Кондрашовым, так же, как и с собственной матерью. Слишком высока цена. Для осуществления задуманного нужно отдать всё. Нет смысла оставлять что-то на потом, потому что этого потом не будет. Одна темнота, сплошное небытие, в котором нет времени, нет чувств, нет мыслей. Пустота, бесконечность неопределенного. И нет разницы между этим и тем, чего суеверно боятся люди. В точь-точь такая же могила, и здесь, и там, без тепла, без холода, без света, да и используемая мозгами темнота возможна лишь сейчас, пока работает сознание, пока, вызывая пульсацию в крови, страстно бьется сердце.

 Не было вариантов, и Егор, без всякого сомнения, остался бы здесь. Неизвестно к чему это привело, но у неведомого были свои планы.

4

Егор осторожно подошел к окну, еще осторожнее им воспользовался. Лишь краешком, и испытал напряжение, которое, спустя секунду, заставило ладони сжаться в кулаки. Во дворе, на расстоянии двадцати метров, находились два человека, которых трудно было с кем-то спутать — это были сотрудники управления госбезопасности, одним из которых был следователь Возков.

Первые несколько секунд заставили испытать что-то похожее на оцепенение. Но на исходе первой же минуты, Егор ощутил, что очень хорошо владеет собой и всеми выводами, что следовали из произошедшего. Лишь один вопрос: как они выследили его, при первом же возвращении в пространство, им реального мира. Хотя и этот вопрос долго не просуществовал, найдя ответ в виде самого банального наблюдения за районом, где случились две странные смерти, дополняемые общим прошлым, к которому управление госбезопасности имело самое непосредственное отношение. Из этого вытекало всё остальное. А значит, Лена сейчас тоже у них под контролем, что несколько осложняет дело, но не более того. Он Егор в данный момент им не по зубам, причем совершенно недоступен. Вот она первая из наград, которую реально можно ощутить. Славно и злорадно до степени подросткового восторга. Они ничего не могут ему сделать. Даже если схватят, даже если закроют в любой из своих мрачных казематов. Он через какое-то время просто исчезнет, чтобы появиться, где ему нужно вновь.

Только откуда Возков? Он должен быть старше, он должен быть как минимум семидесяти летним стариком…

… Возков и Дима сидели в автомобиле.

— Вы уверены, что он может появиться по этому адресу? — спросил Дима.

— Да, если я еще что-то соображаю — ответил Возков и тут же продолжил: — Помнишь, я тебе говорил о том, что однажды потребую уплаты долга. Конечно, мои слова тогда звучали шуткой, так и было, не волнуйся. Но обстоятельства перевернули все, не оставив выбора. Мне не хочется напоминать тебе, что ты и Камышов обязаны мне очень многим — приглушенно и очень серьезно говорил Возков, а Дима внимательно слушал.

— Если бы не вы Владислав Викторович, то у нас ничего бы не было, ни работы, ни семьи, ни детей. Минимум пятнадцать лет лагерей, из которых сейчас истекло бы ровно две трети, но это если бы не убили, к этому времени. Так что я всё понимаю и помню — серьезно ответил Дима.

— Мне нужна твоя и Камышова помощь. Вся загвоздка в том, что действовать необходимо нелегально. В управление будет известна лишь некоторая часть нашей работы, да и то, возможно, искаженная. В случае успеха награда будет такой, что сейчас ты не сможешь себе представить, а я пока не могу озвучить. На кону больше, чем деньги и положение, больше, чем сама жизнь, в её нынешнем виде — довольно туманно и расплывчато произнес Возков.

Но Дима не стал ничего переспрашивать, а лишь утвердительно кивнул головой, дав тем самым своё полное согласие.

— С Камышовым сам поговоришь, или лучше это сделать мне — спросил Возков.

— Предварительно поговорю сам, а если нужно будет что-то добавить вам, то я сообщу об этом — четко и ясно ответил Дима.

— Отлично — отреагировал Возков, после прикурил сигарету, приоткрыв окошко автомобиля.

— Сейчас я вкратце обрисую ситуацию — сказал Возков, но после этих слов молчал, наверное, минуты две, не торопясь справлялся с сигаретой и с собственными мыслями.

Дима же терпеливо ждал, поглядывая через окошко, и стараясь не допускать в свою голову предварительных прогнозов.

— Давно это было. Мне тогда только исполнилось одиннадцать лет. Дело, с которым мы сейчас столкнулись, вел мой родной отец. Главным фигурантом был Егор Свиридов, он же являлся неким лжепророком, агитатором противления государственному строю, человеком, подбивающим на бунт других граждан. К тому же, он действовал не один, их была целая группа, включая самого Свиридова, тринадцать человек. Настоящая и очень опасная организация. За месяц до ликвидации заговорщиков, в управлении появился гражданин по фамилии Кондрашов, который входил в их ближний круг, и который добровольно предложил органам свою помощь — в этом месте Возков остановился, чтобы прокашляться и взять еще одну сигарету.

— Это тот самый Кондрашов. Только он не покончил с собой, испытывая угрызения совести — произнес Дима.

— Да, тот самый. Через тридцать три года нашло его возмездие. Меняются времена, меняются в худшую сторону нравы — сделав первую затяжку, произнес Возков.

— От рождения до смерти тридцать три года, от смерти до рождения тридцать три года. Правильно я понимаю — голос Димы прозвучал мрачно.

— Рад, моя школа, не прошла даром, ты уловил суть того, о чем пойдет речь далее — улыбнулся Возков.

Дима улыбнулся в ответ, А Возков продолжил.

— Дело в том, что все эти события имели место быть. Я не о деле, которым занималось наше ведомство и мой отец. Я о том, что Свиридов был настоящим мессией, господи, если так можно выразиться.

— Владислав Викторович, я перебиваю, но у вас эта информация от вашего отца — спросил Дима.

— И да, и нет, мой отец погиб при исполнении, когда я еще был подростком. Всё несколько сложнее, я сам имел возможность убедиться в существовании некого мира добра и справедливости. Я лично, вместе со своим другом Феликсом, бывал там — Возков говорил и в тоже время внимательно смотрел на лицо Димы, хотелось увидеть реакцию со стороны своего верного помощника.

— Невероятно, но я не могу вам не верить — произнес Дима.

— У тебя будет возможность, убедится в моих словах. Сейчас дверь через дверь вновь открыта, через неё к нам и пожаловал изменившийся Егор Свиридов. И я думаю, что убийство Кондрашова не было его целью. Так что-то типа уплаты обязательного долга — произнес Возков, стараясь объяснить доступнее, но чувствуя, что получается не так хорошо, как бы хотелось.

— Получается, что он убил собственную мать — произнес Дима.

— Да, поэтому, мы сейчас не будем иметь дело с блаженным, хоть и убежденным до крайности, идеалистом, пророком.  Теперь перед нами холоднокровный убийца. Цель, которого обрести свободу в новом воплощении, и самое страшное в том, что сделать это он может лишь навсегда закрыв за собой дверь через дверь, которая необходима нам с тобой, чтобы обеспечить пришествие нового мира, мира добра и справедливости, где мы будем вознесены на самую вершину — произнес Возков.

В этот момент Дима осознал, что его сознание начало погружаться в плотное марево тумана. Слишком много неясного, но настолько притягательного, что всё внутри сжимается, и без признаков нервозности, пересыхает в горле.

— Наша задача заключается как всегда в обратном, в противодействии, если Свиридов хочет уничтожить дверь через дверь, то мы должны её не просто отстоять, но и открыть настежь, чтобы случилось то, чего когда-то хотел сам Свиридов, тридцать три года назад. Вот такие метаморфозы. Кто бы мог подумать — Возков говорил несколько жестче, ведь речь коснулась конкретной задачи.

— А управление, а государство — спросил Дима, данный вопрос не мог остаться не озвученным, о нем нужно было еще раз вспомнить.

— Смешно, но я уже упоминал об этом, только в иной форме. Цель же нашего государства совпадает с целью нынешнего преступника Свиридова. Только мы не должны допустить, чтобы их желания осуществились. Тем более, в управление пока никто ничего не знает, если, конечно, ни брать в расчет нас с тобой и Камышова — пояснил Возков.

— Но они, разве им трудно сопоставить. Тот же отдел контроля, собственной безопасности — не скрывая опасений, произнес Дима.

— Могут, если проколемся мы, наш отдел ведет это дело, но всё равно, мы должны быть очень осторожны и осмотрительны — глядя Диме прямо в глаза, говорил Возков, он просверливал своего помощника насквозь.

— Я всё же спрошу о главном. Что будет, если мы добьемся успеха — медленно с расстановкой, спросил Дима.

— Всё, мой друг, всё. Мы будем владеть этим миром. Не спеши решить, что у твоего начальника поехала крыша. Сам всё увидишь, сам всё поймешь. Игра не просто стоит свеч, а стоит всех имеющихся в мире свеч, предметов, денег, желаний. Выше этого уже ничего не бывает, и до этого всего несколько шагов. Пусть перед нами опасный и коварный противник, но и мы чего-то стоим. Или я не прав? И лучше довольствоваться тем, что есть. Скажи мне, это важно — сейчас голос Возкова превратился в напор, перед которым Дима устоять не мог, да и не хотел этого делать, подсознание опережало мышление и твердило только одно: пришло то, о чем ты не мог даже мечтать, будь благодарен судьбе, которая выбрала тебя, которая свела тебя с Возковым Владиславом Викторовичем, верь ему, умри за него, забыв обо всем на свете.

— Но как подобное возможно, как он вернулся из мертвых — Дима спросил то, чего не мог откладывать.

— Он не был убит. Я не знаю, что стояло за решением властей, но ему, как и всем им, поставили специальную инъекцию, превратив Свиридова в живого мертвеца. Только, видимо, что-то пошло не так. Он и сейчас находится в психиатрической больнице особого назначения, а вот другая его часть, она рядом, она здесь, и она хочет убить собственное тело, отвязавшись от него. Бороться с прошлым можно лишь при помощи будущего. Для этого ему нужна рукопись, его же творения, которую так и не сумели найти наши предшественники. Только с помощью её он сможет закрыть дверь через дверь — пояснил ситуацию Возков, еще более заинтересовав Диму.

— Ну, ладно, но почему он не хочет сделать то, что планировал тридцать три года назад, ведь тогда наступит его время, тогда он сможет отплатить не только Кондрашову — неуверенно предположил Дима.

— Он не может, у него нет тела. Я не знаю всего, но в этом уверен. Мне тоже кое-что дано, а всего лишь от того, что я имел возможность воочию видеть существование близкого будущего, бывать там. Этот мир намного сильнее нашего. Стоит открыть дверь через дверь, стоит обеспечить процесс, как нынешнего мира не станет. Новый мир поглотит его, не оставив ничего. Значит, наш мир станет частью нового, а Егор Свиридов в этом нынешнем мире уже есть. Но его нет в мире будущего, там ему есть место, туда он стремится, напрочь забыв об идеалах прошлого.

Возков потянулся за очередной сигаретой. Дима многозначительно произнес: — Да.

— Мы выполним миссию Свиридова, мы возьмем на себя то, что он не смог сделать тогда. А об идеалах подумаем позже — уверенно и четко обозначил Возков.

— Получается, что вся эта игра возможна только через Свиридова — пытаясь сопоставить информацию, произнес Дима.

— Да, но это в данный временной отрезок. Мне сейчас особо важно, чтобы до поры, до времени ничего не случилось со Свиридовым, с тем его воплощением, которое находится в психиатрической больнице. Нельзя перекрыть источник. Нельзя позволить двери закрыться, как это случилось после того, как Свиридову поставили специальную инъекцию — Возков говорил так, как будто размышлял вслух.

— А его сторонники? — спросил Дима.

— Никого из них сейчас нет. От того меня не покидает мысль: кто-то намерено изменил дозировку препарата — произнес Возков.

— Логично — произнес Дима.

— Еще мой отец, он знал о реальном существовании соседнего мира. Он знал о том, что Свиридов говорит правду. Вероятно, что из-за этого, он позволил матери Свиридова посещать сына, по специальному пропуску. Есть мысль, что это так же повлияло на то, что мы имеем в конечном итоге. Если о сторонниках, то жива лишь Елена, давняя подруга Свиридова и его же любовь. Ты её видел, она же соседка убитой матери Свиридова — проговорил Возков, он начал уставать, рассказ пора было заканчивать.

— Еще один оборот, что она не входила в круг избранных — быстро и правильно отреагировал Дима.

— В том-то и дело, что входила. Но её вывели за рамки этого дела, не привлекли даже в качестве свидетеля. И за этим, я уверен, тоже стоял мой отец. Ладно, давай заканчивать с воспоминаниями и размышлениями. Сейчас нам нужен Свиридов, нужно всё, что он будет делать, появляясь здесь. Необходимо установить наблюдение за дверью через дверь, только через неё он может оказаться здесь.

— Какие еще будут инструкции — спросил Дима.

— Свиридова не трогать, не мешать, чтобы он ни делал. Он ищет рукопись, она же нужна и нам. Выйдем из машины, ноги затекли — произнес Возков.

Бесшумно открылись дверцы автомобиля. Сотрудники оказались на улице.

— Поедем, покажу место — проговорил Возков, но тут же выражение его лица изменилось.

— Он здесь, он в пяти метрах от нас — тихо прошептал Возков, четко разглядев в окне лицо Егора.

5

Егор сильно изменился, но ошибки быть не могло — это был он. Буквально прошлой ночью, когда нагромождение событий и выводов, перевернув всё внутренне существо, вернув прошлое, открыв доступ к будущему, истратив на себя все нервные запасы, перешли в состояние тревожного и неоднородного сновидения — вот тогда Возков увидел Свиридова другим. Для пущей убедительности нереальная сущность, в течение короткого отрезка, наглядно продемонстрировала сравнение. Сначала Возков увидел прежнего Свиридова, который с открытой улыбкой, с радушным воодушевлением, о чем-то рассказывал своим единомышленникам, а затем, он быстро пошел от них прочь Темная стена, сильный ветер и огромное количество падающих сверху желтых листьев, таких жалких неестественно озябших, летело под ноги, туда, где стояла мать Свиридова, не сводящая своих печальных глаз с удаляющегося прочь Егора. Рядом, в пяти метрах, был сам Возков. Наивность детского восхищения, близость и неопознанность совершенной тайны, окутывало полностью, что не было сил сдвинуться с места и, невозможно было, отвести глаз.

А человек — пророк продолжал удаляться. Оставалось совсем чуть-чуть до того момента, когда его фигура окончательно растворится в непроглядном сумраке, но именно в последний миг, почти целиком исчезнув, мессия развернулся.

Вот теперь, изменив не только походке, но и чему-то куда большему, он пошел назад. Уже от самого движения становилось жутко. Хотелось не участвовать, хотелось не быть этому свидетелем. Жаль, что многое бывает ограниченным, что форма происходящего никогда не позволит внести изменений, потому что всё отрицательное, всё мерзкое успело предстать пред глазами, и для этого было достаточно одного лишь лица бывшего пророка. И глаза, и дыхание, и сама пасмурность — видели совершенного злодея, жестокого, готового на всё, лишь бы не уйти сквозь, оставшуюся за спиной, темную пелену.

— Поехали Дима — произнес Возков и тут же запустил двигатель автомобиля.

— Мы его оставим? — спокойно спросил Дима.

— Да, сейчас оставим, но ненадолго — ответил Возков, а автомобиль сдвинулся с места.

— Еще увидимся, следователь — произнес вслух Егор, хорошо видя, что сотрудники покидают его.

— А теперь остановимся — произнес Возков, автомобиль замер на месте, пристроившись в хвост нескольких припаркованных собратьев.

— Ясно — отреагировал Дима.

— Ладно, есть еще один вариант — сам себе произнес Егор, после чего, подождав еще пару минут, обратным ходом выбрался на улицу.

“Ничего, ровным счетом ничего, они мне не могут сделать. Тридцать с лишним лет, как один день” — думал Егор, ускоряя шаги в сторону квартиры Ларисы Евгеньевны.

— Ну, он может последовать только по одному адресу — произнес Возков, глядя на удаляющуюся фигуру Егора Свиридова.

Дима не стал уточнять, переспрашивать, а подождав того момента, когда спина Егора скрылась из обозрения, произнес: — Надо трогаться.

— Да, нам нужно его опередить — пробурчал Возков.

Машина резко сорвалась с места, совершила полный разворот и, набирая всё большую скорость, направилась к тому месту, куда направлялся Егор Свиридов.

— Сюда, быстрее — произнес Возков, когда автомобиль остановился возле кирпичного трехэтажного дома, напротив старого сквера, с памятником известному писателю.

Дима молча последовал за Возковым. Несколько звонков в дверь оказались безрезультатными.

— Нет никого — проговорил Возков и вытащил из внутреннего кармана пиджака связку отмычек.

Дима, не дождавшись указания, отошел на несколько шагов, чтобы наблюдать за лестничными маршами. Не прошло и минуты, как дверь отворилась, но Возков не стал входить внутрь, а прикрыв дверь, произнес: — Быстрее назад.

После завелся автомобиль, чтобы переменить место стоянки, надежнее скрывшись от нечаянного взгляда Егора. Ждать пришлось полных пять минут, на исходе которых Возков начал сомневаться: правильно ли он предположил дальнейшие действия Свиридова. Но увидев последнего, входящим во двор, самодовольно улыбнулся.

— Если найдет рукопись? — акцентированно спросил Дима.

— Кто не рискует, тот не пьет шампанского — отвлеченно произнес Возков.

— Как узнаем? — продолжил Дима.

— По внешнему виду, если я еще совсем не идиот, то сноровка не подведет — ответил Возков, хотя, в этот же момент, сомневался в собственной уверенности: слишком уж необычный и опасный противник перед ними.

— Рукопись разделена на две части, теперь я в этом уверен, хотя, изучая дело, и всё с ним связанное, очень внимательно, я еще до этого времени пришел к такому выводу — очень тихо, что Дима с трудом различал произнесенные слова, шептал Возков.

Егор сделал вид, что не заметил автомобиль сотрудников госбезопасности, но сознание начало наполняться выводами и возможными вариантами. Вряд ли они знают, что он ищет, хотя нет, это как раз вполне вероятно, если он найдет рукопись, то они попытаются её отнять — это опасно, потому что неизвестно, что произойдет с бумагами, в момент его исчезновения. Возможно, что рукопись попадет в руки врага. А значит, нужно быть осторожнее. Если даже ты сам имеешь надежную форму полной безнаказанности, то это может не распространяться на то, что находится рядом, не являясь с тобой одним целым. Они ждут, они не хотят сделать ошибки, ладно, предупрежден, значит вооружен. Дом тот, но квартира. Вновь подводит память.

Егор нажал на кнопку звонка одной из квартир и ошибся совсем чуть-чуть. Дверь, которая привлекла внимание, являлась соседней с дверью квартиры Константина. Открыла дверь пожилая женщина, за спиной которой находился пьяный мужчина, примерно сорока лет.

“Мать и сын” — тут же пронеслось в мозгу Егора.

— Мы ничего не покупаем — произнесла женщина.

— А я не продаю — улыбнувшись, ответил Егор — Подскажите, где здесь квартира Ларисы Евгеньевны — продолжил Егор.

— Её давно нет, не квартиры, а Ларисы Евгеньевны — ответила женщина.

— Умерла она — раздался голос сына.

— А квартира? — повторил Егор.

— Да, вот, рядом, соседняя — ответил сын.

— А вам она зачем, там её внук проживает, но его нет, он на работе — затараторила женщина, с недоверием поглядывая на Егора.

— Есть дело — ответил Егор, вновь улыбнувшись.

— Может что-то передать надо — не унималась любопытная женщина.

— Нет не надо — ответил Егор — Спасибо, за информацию — добавил он и начал спускаться вниз.

“Значит, третий этаж, смотри, есть еще достаточно памяти” — подумал Егор, остановившись на лестничной площадке между вторым и третьим этажами.

Простоял пять минут. После этого, ступая неслышно, вновь оказался перед соседской квартирой, прислонился к дверному полотну ухом и отчетливо расслышал, как мать с сыном громко ругаются, находясь в отдалении от входной двери. Далее, Егор сделал два шага влево, рука коснулась белой металлической ручки, и случилось неожиданное. Дверь легко поддалась, освободив значительную щель.

“Интересно” — это всё, что посетило Егора, он, поддавшись искушению, оказался внутри жилища Константина.

Из углового окна был виден автомобиль сотрудников. Вокруг царил творческий беспорядок. Листочки, книги, сразу два ноутбука, один из которых находился в раскрытом виде. На полу мусор, из тех же бумаг, из конфетных фантиков. Не убранное постельное белье на диване, рядом хаотично побросанная одежда.

“И здесь литературная суета, а ведь только на первый взгляд всё это выглядит случайностью. Скорее, что всё как раз наоборот. Пару шагов, несколько дней, которых и без того в обрез, и всё на свое место, всё не просто так. Магия авторства, которая всегда выглядит беспомощной и бесполезной. Но не так, нет, это совсем не так. Просто, отдельная планета. Всего лишь то, что недоступно и не нужно большинству. Только вот, от ненужной фантазии до сотворения мира бывает всего несколько шагов, за которыми особый, что вся вселенная, шлейф, и воздух особый, что сейчас и здесь. Где-то это уже было. Господи, позволь мне не согласиться, или всё это, ну, нет, хотя легко и четко ложится определение” — набор букв, слов, предложений, с большой скоростью передвигались в голове Егора, пока он очень старательно и не торопясь разбирал бумаги Константина, изучал содержимое его письменного стола.

“Это же мой привкус, да, это мой стиль. Здесь есть частичка моего. Рукопись была уничтожена, но её сущность осталась, что здесь, что в комнате той девчонки” — влажная испарина выступила на лбу Егора, на секунду затряслись руки, и он был вынужден сесть на диван, ощущая сильный и неравномерный стук сердца.

“Если ты пишешь андеграунд, то делай это, как никогда уверенно. Ведь всё равно никто особо не оценит твое творчество, так десять-двадцать человек, которые всё тебе в лицо и выскажут, а так, ну, какая разница, нечего трепетать и подбирать слова. Тем более держать под рукой какую-то пакостную книжку, где тебя учат тому, чего сами не умеют” — ассоциации вертелись у Егора на языке, глаза смотрели на разбросанные бумаги и ту самую книжку, авторства известного американца.

“Вся атмосфера пропитана тем, что принадлежит мне. Но рукописи нет. В чем смысл подсказки” — размышляя, Егор поднялся и, не создавая лишнего шума, покинул квартиру.

6

— Нет ничего, он ничего не нашел — произнес Возков, наблюдая за внешним видом и походкой Егора.

— За это время рукопись могла быть уничтожена без всякого участия нашего управления — произнес Дима.

— Не согласен, если бы это произошло, то Свиридов не появился бы здесь, не открыл бы двери — отреагировал Возков.

— За ним? — спросил Дима.

— Нет, он сейчас направится к Елене Андреевне. Нам это ничего не дает, и куда лучше будет встретиться с ней без участия Свиридова — ответил Возков.

… — Что-то случилось? Говори, не тяни — взволновано встретила Егора Лена.

— Нет рукописи, всё возможно, но у меня ощущение, что её нет совсем, но при этом она как бы совсем рядом, в несколько ином измерении — непонятно и устало сообщил Егор и сразу после этого обнял Лену.

— Как понять? — прошептала Лена.

— Сам пока не знаю. Только чувство у меня крайне необычное. Я даже как-то успокоился. Один за другим в мою голову наползают фрагменты из мною же написанной книги, и, кажется, что всё точно по порядку — произнес Егор, не отводя глаз от Лены.

За стеной послышались громкие голоса. Спустя несколько секунд что-то упало на пол. Егор встрепенулся, а Лена была вынуждена отреагировать: — Родственники твои дальние пожаловали, соседи, друзья по работе, знакомые. Я тоже там была, хорошо, что тебя через окно увидела — произнесла Лена.

— Что там? — удивленно спросил Егор.

— Сегодня твою мать похоронили — ответила Лена.

— Да, мать, как давно это было — тихо прошептал Егор.

Лена молча смотрела на него, держа в своей руке его руку.

— Ты сожалеешь, тебе жалко её, ты жалеешь, что всё так произошло? — неожиданно спросил Егор.

— А ты? — вопросом на вопрос ответила Лена.

— Нет, что случилось, то должно было случиться. У нас нет на это времени. Я умер, я, для неё давно умер, и этого достаточно — без тени сомнения ответил Егор.

— И я здесь умерла, поэтому мне нечего жалеть, мне ничего не жаль. Не сомневайся во мне, слышишь, ни секунды не сомневайся — страстно произнесла Лена и впилась своими губами в губы Егора.

— Не сомневаюсь, мы выиграем эту игру. Теперь ты поверь мне, будь со мной — так же страстно говорил Егор.

— Я с тобой, нет мне другого пути — отвечала Лена.

За стеной вновь послышались громкие голоса.

— Чего они там — недовольно пробурчал Егор.

— Какая разница, я хотела сказать тебе о другом — произнесла Лена — Следователь из управления, он знает о тебе, он открыто меня о тебе спрашивал — голос Лены сразу наполнился тревогой.

— Возков Виктор, не могу вспомнить отчества, но очень занятный человек — отвлеченно произнес Егор.

— Откуда он знает, он не может знать о том, что ты появился вновь — произнесла Лена.

— Если спрашивал, значит знает. А вот откуда, то можно только догадываться. Сути дела не меняет, хотя лучше было бы, чтоб их не было — произнес Егор, а спустя десять секунд, в течение которых Лена молча ожидала продолжения, произнес вновь — Они следили за мной. Сначала на квартире Людмилы Алексеевны, затем на квартире Ларисы Евгеньевны. Им, так же, как и тогда, нужна рукопись, они не смогли её обнаружить, хотя об этом я знал без их помощи. Если бы у них получилось, то я не смог вернуться, мы бы не встретились Лена.

— Сволочи, ничего не меняется. Так и не могут насытиться кровью — жестко произнесла Лена.

— Для них кровь — это не более чем образное значение. Дорого ли стоит чужая кровь? Ответ однозначен: она ничего не стоит, ведь ты не можешь её ощутить. Закон им, правильное понятие вещей — с неприязнью произнесла Лена.

— Страх, в первую очередь. Затем всё остальное. Напрасно думать, что страх, лишь о тех, кто боится, забившись в угол. Страх — это еще о тех, кто убивает сам, о тех, кто творит злодеяния. Они боятся больше, чем те, кто боится их. А всё от того, что преимуществом для них, одна лишь сила, за которой больше ничего нет, за исключением, ощущения другой силы, которая сделает с ними то же самое, что делают они. Если бы идея, если бы было так, то многое подлежало оправданию. Я сам сейчас ощущаю что-то подобное — монотонно и сдавленно проговорил Егор.

— Нет, ты другое, совсем другое. Ты делаешь, чтобы опровергнуть, уничтожить те злодеяния, которые они совершили над тобой, над нами, над нашей будущей жизнью. Месть, и то это понятие не подходит — выразила свое мнение Лена.

— Я, кажется, смогу, оно выходит само собой, и мне даже не нужно ничего наносить на бумагу — со странным, заметно изменившимся выражением, произнес Егор.

— Рукопись воскреснет, произойдет то же самое, что случилось с тобой, а дальше, наше потерянное будущее станет реальностью, вернется. В этом символический смысл, в этом высшая сила предзнаменования — растворяясь в глазах Егора, с пафосом говорила Лена.

— Да, ты права, ты быстрее меня всё поставила на свои места. Сама судьба благосклонна к нам. Нельзя было уничтожить рукопись, она существует помимо бумаги, она такая же часть мира добра и справедливости — отвечая Лене, сливаясь с ней одним дыханием, говорил Егор.

— Но, только я не поняла, как она появится, если ты не будешь её извлекать из своей памяти — робко спросила Лена.

— Это сделают, уже делают другие люди, те, которые сейчас живут в тех самых квартирах. Сначала не мог понять, почему писательство, почему мое присутствие, и оно сразу в двух разных местах, но вот оно что. Рукопись сама стремится к нам навстречу — улыбнулся Егор.

… Два последующих дня Владислав Викторович Возков посвятил наблюдению за старой металлической дверью, расположенной почти в самом центре города, там, где когда-то красовался главный корпус технологического института, там, где две улицы разделяются по высоте. Одна проходит выше, другая ниже, а между ними то, что можно было бы назвать склоном, если бы дело шло об обычном загородном рельефе, но в городе этого не заметить. Улочки, проулки, всё застроено, всё огорожено. Подъем и спуск, спуск и подъем. Дождевая вода извечно стремится сверху вниз. Простые законы физики.

…Мгновение застыло, начала останавливаться кровь. В висках появилась неприятная пульсация. Слишком сильное напряжение сдавливало дыхание, а Егор Свиридов смотрел на Возкова без всякого удивления. Было видно, что он ожидал встречи, что знал о ней, чувствовал.

Только вот глаза, в них не было ничего общего с теми глазами, которые видел Возков, тогда еще просто Влад, когда одиннадцать прожитых лет плохо различали контрасты и нюансы скоростного потока. В тех глазах жила доброта, умноженная на целеустремленность и уверенность, без примеси превосходства и тщеславия. Глаза светились ликованием, в них, как в зеркале, отражалась убежденность правильного выбора. Даже, в те страшные минуты, когда, наблюдая за Егором со стороны, под крышей всемогущего управления госбезопасности, видя его избитым и раздавленным, даже тогда не было того, что предстало перед Возковым сейчас.

Эти глаза, они не просто лишились всего прежнего, они отражали сугубо противоположное. Злость и превосходство, надменность и расчет, время дополнением ко всему этому. Неестественные морщины, укравшие еще десять лет. Снизу скривленный рот. Кожа потерявшая упругость, на лице и шее.

— И почему-то я не удивлен нашей встрече, господин следователь — лукаво улыбаясь, произнес Свиридов, сделал это он громко, чо эхо на секунду застряло меж развалинами кирпичного здания.

— Я бы всё же удивился — ответил Возков, стараясь не выдать того, что сейчас испытывает сильное внутреннее напряжение.

— Вы имели возможность удивиться во время нашей первой встречи. Я не слежу за календарем, могу лишь предположить, что это было вчера — смех прорывался сквозь слова Свиридова.

— Позавчера, но я ожидал вас увидеть, а если удивился, то только тому, что вы заметно изменились, и я сейчас не о внешности — к Возкову начало возвращаться самообладание, пока частично, но от головы отхлынул прилив жара.

— Вы проницательны, впрочем, и раньше вам было этого не занимать — произнес Свиридов и только сейчас на его лице появились тени сомнений, секунда догоняла секунду, пришла еще одна, составляя общее, рождая неминуемую паузу.

— Теперь удивлены? — спросил Возков, видя, что Свиридов впал в недоумение.

— Вы, вы тот мальчишка, конечно, как я сразу не смог догадаться. Вы не Виктор Андреевич, вы его сын. Вот почему тогда наш разговор затянулся. Признаюсь, вам удалось поставить меня в неловкое положение — всё более изумленно говорил Свиридов.

— Всё это так, только обстоятельства изменились. Теперь мы с вами поменялись местами — четко и уверенно произнес Возков.

— Нет, зачем вам всё это. Разве вам безразлично дело вашего отца — всё более изумленно говорил Свиридов.

— А вот здесь, вы господин Свиридов ошиблись. Мне очень дорога память об отце. Мне еще дороже смысл и суть прожитых лет, и вот поэтому, сейчас мы не будем делать с вами одно дело. Ведь на это вы надеялись? Не самым сложным вам казалось сделать то, что тридцать три года назад сделали сотрудники госбезопасности. Но не до конца, но малость ошиблись, а может кто-то из них захотел ошибиться. Всё ведь частности, и для вас, в данный момент, частное определяет больше чем то, за что вы не пожалели собственной жизни, вместе с ней жизни своих двенадцати последователей — как можно спокойнее говорил Возков, будучи уверенным на все сто, ощущая, что это именно то, зачем он оказался здесь, зачем ему был необходим этот разговор.

— Нет, ничего не может мне помешать. Я не для того вернулся вновь, чтобы вы или кто еще открыли двери настежь, нет, этому не бывать. Я явился не для того, чтобы еще один раз умереть, не для того, чтобы, воскреснув вновь провалиться в полное небытие. Вы знаете, что это? Вы имеете об этом хоть какое-то представление?

7

— Давненько не встречались. Наверное, лучше было бы при других обстоятельствах, но сложилось иначе — произнес Возков, усевшись на стул, напротив него, на диване, сидели трое им похищенных граждан. Алена прижималась к Косте, Феликс Эдуардович чуть в стороне, положив руку на боковую спинку дивана.

Возков обращался к Феликсу Эдуардовичу, смотрел тому прямо в глаза, делал это с нескрываемой иронией: мол, вот как вышло, но ничего, бывает, главное, что встретились.

— Не понимаю, Влад, зачем весь этот спектакль. Как будто мы не могли, действительно, встретиться нормальным образом и всё обсудить — нервно отреагировал Феликс Эдуардович.

— Э, нет, мой друг, очень скоро я тебе и всем вам, мои дорогие, всё объясню, чтобы не было никаких вопросов. Дело у нас с вами общее, и дело непростое — театрально развел руки в стороны Возков, после взял сигарету, немного помяв последнею пальцами, закурил.

Клубы белого, вонючего дыма наполнили помещение. Алена сморщилась, но протестовать не стала.

— Всё же объясните хоть что-нибудь, зачем откладывать — не удержавшись, спросил Костя.

Возков же продолжал курить и, не скрывая близкой интриги, рассматривал своих гостей.

— Книга, Костя, книга. Думаю, не стоит объяснять то, что она не очень обычная. Ты же и без меня об этом прекрасно знаешь. То же самое, как уже понятно, касается и прекрасной девушки, которую зовут Алена. Ну, и многоуважаемого издателя, Феликса Эдуардовича. Вы ведь все представители одного ремесла. Одни пишут, другой издает — засмеялся Возков и затушил окурок.

— Ничего непонятно, причем здесь книга? — вновь напомнил о себе Костя, а Алена, в этот момент, в своей ладони держала его ладонь, чтобы одернуть Костю от излишних глупостей.

— Может мой дорогой друг, вы мне скажите, что странное творение, которое мы уже забрали из вашей квартиры — это ваших рук дело. Думаю, что не скажите. И вы Алена не осмелитесь, подобное озвучить — начал Возков.

— Я пока не в теме, мало чего понимаю, но проблемы авторского права никак не входят в компетенцию органов государственной безопасности — усталым, слегка натянутым голосом, произнес Феликс Эдуардович.

— Конечно, кто бы с этим стал спорить, если бы дело касалось лишь никому неинтересного авторского права. У нас ситуация почище. Не правда ли, Константин, Алена. Может быть, что я ошибаюсь, и данное произведение не принадлежит особо опасному государственному преступнику, и может вам хочется взять на себя волнующее бремя авторского триумфа — произнес Возков, говорил он с иронией, которая не имела злобного оттенка, а простая и открытая улыбка подтверждала хорошее настроение Возкова.

— Мы не писали этого, это получилось помимо нашего желания — произнесла Алена, сразу после этого перевела свой взгляд с Возкова на Костю.

— Знаю, но это ведь не совсем так. Почерк, тетрадки, место их обнаружения — продолжал улыбаться Возков.

— Алена говорит чистую правду — пробормотал Костя.

— Не бойтесь, я же сразу сказал, что мы с вами друзья, а напомнил я, это так для острастки, всё же статья на высшую меру. Как тебе Феликс? — совсем уж беззаботно говорил Возков.

— Я-то здесь причем. Скажи, что есть договор на публикацию — промямлил Феликс Эдуардович.

— Ты сильно изменился. Мне бывает неприятно на тебя смотреть, но ты мне нужен. А договор, то вот он — Возков достал из кармана брюк аккуратно сложенный листок бумаги, протянул Феликсу Эдуардовичу, у которого, по мере проникновения в текст, начали трястись руки.

— Но, ты же не сделаешь этого Влад — еле слышно произнес Феликс Эдуардович.

— Нет, но вы должны знать всё обстоятельства и последствия, чтобы без фокусов — теперь слова прозвучали жестче.

— Мы всё поняли, мы не настолько глупые — прошептала Алена.

— Вот и хорошо, теперь к делу. Автор этого бестселлера некий Егор Свиридов. Вы Алена имели честь с ним пообщаться. Человек этот, как я уже сказал, опасный государственный преступник, который хочет скрыться от правосудия. Рукопись, так в просторечье, в управление госбезопасности, именуется хорошо вам известное произведение, находится в розыске уже тридцать три года. И не стоит думать, что на этом всё. Я еще даже не перешел к главному. Содержание творения вам, окромя Феликса, известно. Хотя Феликс имеет не меньшее познание на данную тему. Просто, он не хочет, он старается не помнить. Существует параллельный мир, он же мир добра и справедливости. Между мирами двери, особые двери, которые Свиридов хочет закрыть навечно. Наша же задача заключается в обратном — открыть их настолько широко, чтобы один мир поглотил другой. Ну, прямо, как для школьников рассказываю — выговорился Возков, после подошел к окну.

— Я тебя не пойму, ты не можешь так говорить — произнес Феликс Эдуардович, до которого дошло явное несоответствие планов Влада и его же службы. 

— Могу, цена слишком высока. Ты так и не понял, с чем тебе суждено было столкнуться, и, конечно, сейчас испытываешь суеверный страх. Но я тебя успокою, ничего страшного не случится. А если ты думаешь, что сможешь как-то меня переиграть, то не советую Феликс. Они всегда поверят мне, моим людям, чем тебе, у которого, к тому же, нет ни единого доказательства — спокойно произнес Возков.

— Я не собираюсь, мне нет от этого никакого прока. Я просто удивлен, мне не верится, чтобы ты Влад пошел на преступление, чтобы ты выступил против системы, которая тебя вырастила, чтобы дело твоего отца — здесь Феликс остановился, тяжело выдохнув.

— Дело моего отца, а чего добился мой отец. Фотографии в холле первого этажа, фамилии на медной табличке перед входом. Я же буду иметь всё, и не подумай, что меня волнует материальная сторона, на это мне плевать, куда большее, что даже трудно выразить словами. А вы, мои дорогие влюбленные, если бы вы знали, как же я вам завидую. Но вам всё же придется стать авторами нетленного творения, участниками сотворения нового мира — повернувшись от окна, произнес Возков.

— Но вы же обещали — прошептала Алена.

— Не хотите, уже передумали окончательно, а где же творческое тщеславие — засмеялся Возков.

— Жизнь дороже любого авторского успеха — промычал Костя.

— Будет вам, и жизнь, и успех. Такой успех, о котором можно лишь мечтать. Но для этого, вам необходимо помнить мои слова, помнить обо мне, позже, после нашей странной экскурсии, вам необходимо оставаться вдвоем, необходимо дождаться, когда за вами явится Егор Свиридов — напряженно говорил Возков, не сводя глаз с Алены и Кости.

— Вы же говорили — вновь не удержалась Алена.

— Когда он придет, вы должны его слушаться во всем, еще моментально сообщить мне, о том, что он вас посетил, а дальше по теме: что, куда, когда, где. От этого зависит ваша жизнь, не его, его я оставлю у себя — в этот момент Возков указал на Феликса Эдуардовича рукой и засмеялся.

Феликс Эдуардович не стал что-то говорить, он старался сохранять полное безразличие. Алена с Костей молчали, ожидая продолжения от Возкова. В комнате появился Дима, взял со стола серую папку, и сразу, молча вышел.

— Я пугать вас не хочу, но ваша жизнь находится в моих руках, и так, и сяк.  Если проиграю я, то умрете вы. Если я выиграю, то и вам будет место на самой вершине. Если доверитесь Свиридову, то умрете неминуемо. Он убьет вас, как только закроет двери. Ему и его подруге Елене нужны будут ваши тела. Да, да, не делайте, моя милая, такие выразительные глаза, я сейчас совсем не шучу. А через какие-то два-три часа вы сможете во многом убедиться. Впрочем, наш разговор затянулся. Настало время наглядного пособия. Дима, готова машина, Андрей где? — громко выкрикнул последние слова Возков.

— Всё готово Владислав Викторович — ответил Дима, заглянув в комнату.

Часть девятая

1

— Куда больше, чем вы можете подумать, господин Свиридов — напористо ответил Возков, не сводя глаз с озлобленного лица своего оппонента.

— Вы же были там, вы имеете возможность там находиться — замедленно, с наигранным выражением, произнес Егор.

— Конечно, иначе, о чем бы вообще могла идти речь. Мне, чтобы разговаривать с вами, необходимо находиться в одной с вами весовой категории — произнес Возков.

— С этого нужно было начинать. Теперь мне ясно, что движет вами, за что вы готовы отдать всё, что у вас есть. Поставить на карту, не о чем не жалея. А если это бред? Если после того, как откроются настежь двери, после того, как один мир уничтожит другой, если после этого ничего не случиться, если пропадет всё, на что вы рассчитываете. Что тогда?  — безумием, уже нескрываемым безумием, были наполнены глаза Егора.

— Нет, вы знаете, что нет. Не пытайтесь разговаривать со мной таким образом, я не клюну на это, а если даже ничего не произойдет, то всё равно игра стоит свеч и назначенная цена адекватна. Какая-то жизнь, какого-то среднестатистического сотрудника, некоторых его помощников, в обмен на пришествие нового мира. О чем вообще можно рассуждать. Я готов заплатить эту цену, я готов сделать то, чего вы не смогли в своё время. Вы ведь тоже не сомневались — улыбнувшись, произнес Возков.

— Я нет, но я нес идею. Я делал это не для себя. Вы понимаете разницу? Вам может это прийти в голову? — в этот момент взгляд Егора смягчился, он скорее выражал интерес, а не надменность и злобу.

— Догадываюсь, а одного всё одно понять не могу. Зачем вам понадобилось тянуть время, ведь всё было в ваших руках. В этом я не могу ошибиться. Я сам был на той стороне, я сам видел и ощущал, что всё готово. Я видел собственного отца, через него можно было понять, он был совсем другим, он был спокоен и счастлив — нервно отреагировал Возков, он и Егор сохраняли прежнею дистанцию, и если бы, кто со стороны мог наблюдать эту сцену, то точно, свидетелю показалось бы странным, как разговаривали эти люди, как они смотрели друг на друга, каким неестественным стало пространство их разделяющее.

— Вы видели очередную проекцию, часть заложенной сущности, но не конечный результат. Конечно, может всё произошло бы удачно, возможно, что всё сработало, а может, что и нет. Я должен был рисковать. Слишком высока была ставка, ничего не изменить, ничего не переделать. К тому же, рукопись, она имела огромное значение. Вы же её даже не читали. И вот, что самое странное. Мы с вами похожи. Всё, что мы делаем — это не стоимость нового мира, это лишь цена свободы, что для меня, что и для вас. Для меня она конкретна — это сама жизнь, а для вас возможность другой жизни, которую вы никогда не сможете получить здесь. Между этими величинами огромное пространство — ответил Егор.

— Согласен, но времени на другой путь у меня нет, вы мне его не даете — произнес Возков, понимая, что сейчас озвучил то, что подсознательно не давало покоя, с чем приходилось бороться внутри собственного сознания.

— Где же ваш товарищ? Вы тогда были вдвоем — неожиданно спросил Егор, остановившись, перед этим он уже успел сделать пару шагов в направлении старого, вечно засыпающего проулка.

— Жив, здоров — ответил Возков, не будучи готовым к столь странному вопросу.

— Мне пора — произнес Егор и быстрым шагом начал выбираться с заброшенного участка исторических развалин.

“Прекрасно работает незримая составляющая, которая предчувствие, черт бы побрал, вот и Свиридов совсем не с проста вспомнил о Феликсе. Условие, необходимое мне условие” — размышлял Возков, возвращаясь к автомобилю.

2

— Здесь ничего не изменилось. Ты чувствуешь, только не говори мне, что я одна это ощущаю. Когда-то было, и было не один раз. Я приходила сюда. Я специально меняла свой маршрут, чтобы здесь оказаться и почувствовать эту неповторимую магию, но в те моменты, даже если очень сильно, если от всего отключиться, всё равно не было такого волшебства — улыбаясь, говорила Лена, держа Егора за руку.

Прямо над их головами, тихим шепотом двигалась от чуть заметного ветерка зеленая листва старого раскидистого клена. Большая, пыльная паутина вздрагивала сама собой, примостившись под окошком, единственным окошком, портившим собой монолитность кирпичной стены какого-то производственного здания, а широкий и совершенно пустой тротуар был отделен от стены двумя трамвайными путями.

Лена спиной прижималась к металлическому ограждению из давно некрашеных труб, кое-где помятых, кое-где нарушивших первоначальную симметрию, но избежавших внимания к необязательному факту постигших метаморфоз. Егор стоял рядом, он беззаботно улыбался, он временами крепче сжимал своей ладонью ладонь Лены, но при этом продолжал молчать, впитывая, наслаждаясь сумасшедшим блаженством, которое щедрым жестом дарило им с Леной давно ушедшее время. Да, Лена была во всём права, и он, спустя минуту, обязательно скажет ей об этом. Подтвердит то, что в подтверждении не нуждается. Сюда, нарушив всевозможные рамки, вновь вернулось лето их любви, только им принадлежащее лето. Оно здесь, оно в тихом шепоте листвы, оно, спрятавшееся за раскидистые ветви, солнце, оно этот чарующий воздух. Пусть накалившийся от дневной жары, пусть страстно требующий вмешательства опаздывающего порыва сильного ветра. Пусть, но ведь и в те волшебные дни было всё в точь-точь так же. Здесь ничего не изменилось. Здесь ничего не могло измениться, а всё от того, что они с Леной получили возможность оказаться там, куда дорога всем остальным надежно закрыта.

— Еще тридцать секунд, и мы услышим стук колес приближающегося трамвая — тихо прошептал Егор, притянув Лену к себе, чтобы поцеловать в губы.

— Да, а после этот звук случится с другой стороны, и два трамвая встретятся, двигаясь в противоположных направлениях, прямо за нашими спинами, но мы с тобой не будем их видеть, мы будем целоваться под их оглушительный стук колес — томно и нежно говорила Лена, а как только она закончила, то они услышали стук металлических колес с правой от себя стороны. Лена смотрела в глаза Егору. Егор не сводил своих глаз с Лены. Пролетели еще пять секунд, и послышался звук трамвая с левой стороны.

— Сейчас — прошептал Егор.

— Сейчас — повторила Лена.

А когда два красных трамвая встретились, создав еще больший грохот, Егор и Лена слились в том самом поцелуе.

Хотелось подумать, хотелось опередить небольшой отрезок, использовав сумасшедшую мысль о том, что, но не успело желание оформиться, как кто-то неизвестный сделал то, чего так сильно хотелось, нажав незримую кнопку, поставив волшебный миг на паузу, и два встречных трамвая застыли на месте. Укрывшись за ними, в остановленном фрагменте, целовались, оставив в стороне, как прошлое, так и будущее, Лена и Егор. Старый клен, две его подруги — черемухи, притихли, ниже опустив свои ветви. Солнце сместилось еще на пару метров, чтобы отблеск лучей лишь краешком касался распущенных волос Лены, но не беспокоил, но не вмешивался в магию происходящего, так и в планы того, кто, не выдержав всё же пошел влюбленным навстречу, превратив чарующее волшебство в самую дорогую на свете фотографию, в застывший момент, которому суждено было состояться дважды.

Быстро двинулись и разошлись в разных направлениях трамваи. Порыв прохладного ветра разбудил деревья. Лена и Егор разомкнули продолжительный поцелуй.

— Что было дальше? — с искрящимися от восторга глазами, спросила Лена.

— Еще целых два часа, еще берег реки, еще потерявшаяся в летней духоте странная улица, где каждый дом история, о которой ты будешь строить предположения, а я буду молчать, буду любоваться тобой, ощущая безмятежность нерушимого счастья — ответил Егор.

— Да, я всё помню. Мы с тобой заменим целую вселенную, она перестанет существовать, исчезнет, чтобы не мешать нам. Так ты скажешь. Так я буду ощущать каждое подаренное нам мгновение, и еще, невероятным сжигающим пламенем станет уходить от нас за горизонт солнце, когда первые признаки вечерней прохлады заставят еще сильнее закружиться голову — говорила Лена, Егор её обнимал, их тела были плотно прижаты к друг другу, а последний день застывшего лета никуда не смел торопиться. Наверное, странно, но ему самому не хотелось нарушить нечаянно пришедшую идиллию.

Несколько минут растворились, окончательно покинув пространственный контур. Лена и Егор спустились с моста, по тропинке вниз. Долго стояли, вслушиваясь в голоса птиц, в жужжание насекомых, и в звук накатывающей на отмель воды.

— Нужно идти — произнес Егор, Лена согласилась, кивнув в знак одобрения головой.

Но при этом они еще долго оставались в неподвижном состоянии, любуясь друг другом, не отпуская друг друга ни на единую секундочку, готовясь использовать последние отведенные им минуты, свидетелем которых станет та самая улица, спускающаяся вниз, дарящая вид на уходящее, за последний горизонт счастья, солнце.

3

Сейчас уж точно не стоило углубляться в размышления о последних годах семейной неустроенности, которые, к этому моменту, можно было обозначить числом два, да, два полных календарных года, как странным образом испарилось всё то, что виделось нерушимым и четко определенным. Как случилось? Просто пришло, родилось из недосказанности, усталости, привычки. Ровно так, как бывает со всеми остальными людьми. Нужно было бы объясниться, выяснить причину и как можно скорее найти необходимые точки соприкосновения. И, кажется, что каждый из них это прекрасно осознавал, но ничего не делал, не хотел переступить черту, сделать первый шаг. Пару месяцев ждали, испытывали нервы — этим упустили главное время, а затем успокоились. Игра в молчанку прекратилась еще месяц спустя. Следующий месяц вернул всё на свои места, и могло показаться, что все противоречия остались в прошлом, но это было не так. Внутренний надлом сделал своё дело. Отчуждение приняло законную форму. Недосказанность и безразличие прочно пролегло между Возковым и его женой Ириной. Теперь каждый из них с полным правом считал, что может жить, в первую очередь, с оглядкой на собственные планы, а лишь затем участвовать в общем, семейном проекте. Тем более, дети уже успели стать, относительно, самостоятельными гражданами.

 Сыну было шестнадцать. Дочери четырнадцать. Тяжелый период, разве не это тут же приходит в голову, когда подумаешь о подростковом возрасте. Очевидно, что так, и это никого удивить не сможет, и можно, с полной уверенностью, продолжать до бесконечности, но в семье Возкова всё выглядело иначе. Дети особых хлопот не доставляли. Жили своей, огороженной от родителей, жизнью. Без эксцессов, без истерик, без излишних требований. Жизнь детей как бы способствовала отчуждению между родителями, не подозревая о том, убирая важную точку соприкосновения.

Очередное излишнее отступление, а все лишь для того, чтобы обрисовать состояние Возкова, который размышлял в полном одиночестве, которому никто не мешал этим заниматься, и самое главное, его совершенно не отвлекали посторонние мысли. Слышал звуки. Воспринимал движение и присутствие бытового порядка. Осознавал себя определенной частью всего этого. Но при этом не участвовал. В этот период вообще никто из них ни в чем не участвовал. За исключением себя любимых. Остальное молча. Остальное, в соответствие, с давно устоявшимися правилами. Первый оплачивает счета. Второй позаботился о наполнении продуктовой корзины, выполнил обязанности по приготовлению пищи. Первый перевел на счет второго обозначенную сумму. Всё без лишних слов, всё без возникновения особых вопросов, так иногда, так, в виде исключения.

Значит можно спокойно погрузиться во что-то куда более важное. Куда более? Это ли определение уместно. Нет, конечно, нет. То, что занимало Возкова не определяется подобным образом. Ведь речь о том, что должно изменить всё, что возможно, что даже не поддается воображению. Какая семья? И что с ними будет, включая его самого, хотя собственное положение он уже знал, уже был в этом уверен. А они?

Мысль о том, что положение семейных не ухудшится, останавливала дальнейшие размышления. Дальше, о самом главном, которое имеет имя, и это еще не осознание и принятие нового мира. Не размышления о том, каким образом эта еще плохо изученная сущность, примет своего владельца. Могло бы показаться странным, но об этом думать было необходимо, ведь Возков не автор, даже не соавтор, а тот человек, который всего лишь был там прописан. Только изучение самого себя на страницах учения Свиридова не помогало. Там не было ничего о взрослом мужчине, о председателе верховного совета Возкове Владиславе Викторовиче, ничего такого представлено не было. Мальчишка, соучастник, имеющий право быть и участвовать. Особенный, конечно так, но величина неопределенная. Поэтому, не стоило даже пытаться формулировать, куда лучше представлять, еще лучше приближать, а для этого, Свиридов, для этого правильное устранение Свиридова, чтобы не допустить закрытие дверей, чтобы реальностью стало обратное действие.

В воображении, включая солнечный свет, раздвигающий вековечные тучи, виделась картинка, с которой всё и должно начаться. Картиной, яркого солнца над головой, с невероятной чистотой и свежестью небосвода в необозримом пространстве, с порывами шквального ветра, сдвигающего контуры, виделась заключительная сцена. Между этим пока имелся чистый лист, вот его и нужно правильно заполнить. Недооценить Свиридова — это значит проиграть, проиграть — это равнозначно умереть. Без Свиридова нельзя, данное заключение никогда и ни разу не вызывало вопросов. Окончательный процесс возможен лишь с участием автора, которого не получится убить перед дверью, потому что оболочка лишена тела, которого не удастся убить после дверей, потому что будет поздно. И пусть последнему заключению нет четкого обоснования, но и нет даже мысленной альтернативы. Ясно одно, ясно совершенно — убить, не получится.

Метод исключения или многочасовой анализ. Только в пространстве между дверьми. Откуда, не имеет значения, но именно там одна часть Свиридова соединяется с другой частью. Оттуда он выходит, оттуда проникает в свой авторский мир, чтобы, пройдя через двери, оказаться там, где остается беспомощное тело. Убить можно только в пространстве этих нескольких метров. Убить нужно медленно. Стрелять нужно так, чтобы он не умер сразу, но и так, чтобы не смог преодолеть это расстояние даже ползком.

Возков долгое время сидел с закрытыми глазами, представляя финальную сцену, прокручивая её кадры снова и снова. Кто где должен стоять, какое расстояние, какая очередность. А дальше противный сумрак, слишком ограниченным был сценарий, слишком много непредвиденного таилось за каждым движением, пряталось за каждой неучтенной секундой. Лучше не стрелять, лучше другим способом. Почему бы ни вернуться к тому, с чего начинали. Это была последняя, но очень привлекательная мысль.

Через десять минут, Возков уже спал, и в нарушение принятых стереотипов, не снился проход между дверьми, не было в его сне Свиридова, не наступало пришествие нового мира. Одна лишь пустота, включающая обрывки, движение минут, образов, предметов.

4

— Иван Андреевич, дело обстоит таким образом, что появился кто-то из неучтенных нами сподвижников Свиридова. Всё факты говорят нам об этом. Сейчас мы под очень плотное наблюдение взяли гражданку Бойко Елену Андреевну, есть основание полагать, что она может знать, где находится черновик учения Свиридова. А если допустить, что это сочинение попадет в руки этого некто, то данное будет представлять серьезную опасность. К тому же, факт пребывания Свиридова в психиатрическом отделе, о нем, как я уже знаю, стало известно Елене Андреевне, и она, без сомнения, уже поведала об этом своему новому другу — говорил Возков, находясь в кабинете своего непосредственного руководителя.

Перед Возковым сидел грузный, пожилой мужчина, в звании генерала, хотя одет он был в темно-серый костюм. Лицо выражало стойкое ощущение неприязни и тревоги, к тому, о чем докладывал Возков. Нахмуренные брови, тяжелые складки на лбу и наглухо сжатые массивные челюсти. В правой руке генерала находилась авторучка, которой он периодически постукивал по столу.

— Хорошо, пока не нужно арестовывать Бойко, нам нужен этот другой. А то, что Свиридов до сих пор жив, то это она сообщила, узнав от матери Свиридова, здесь нет другого варианта. Убийство Свиридовой и Кондрашова связаны с поиском бумаг — генерал, меняя некоторые слова, повторил то же самое, что говорил ему Возков.

Но Возков делал вид, что эти умозаключения являются для него откровением, и раз за разом утвердительно сопровождал слова начальника кивками головы.

— Я до сих пор не понимаю, почему этого Свиридова оставили в живых, и почему он до сих пор жив. Вроде, его соратники давно отправились в небытие — раздражено произнес Иван Андреевич.

А вот это было то, что необходимо Возкову.

— Действительно, на лицо странная недоработка — тут же поддержал генерала Возков.

— М, да — промычал Иван Андреевич.

— Думаю, что Свиридова необходимо ликвидировать, доделать то, что было недоделано — спокойно и даже безразлично предложил Возков.

— Да, конечно, Владислав Викторович возьмите это на себя — согласился Иван Андреевич.

… Алена, не отрываясь, смотрела на собственный портрет. Рядом с ней, что на плакате, что и в одном шаге слева, находился Костя. Чуть в стороне Возков, подле него Феликс Эдуардович. Теплый майский ветерок приятно перебирал волосы, касался лица. Чувство неповторимой эйфории переполняло возбужденное сознание. Не хотелось лишний раз двинуться, не хотелось говорить, лишь задержать мгновение, в котором всё, о чем даже не могла мечтать. Вновь мало что понимая, по-прежнему плохо соображая, но уже точно зная: вот оно то, о чем говорил тот странный человек, здесь они другие, здесь им уготована куда лучшая доля.

— И кто мы? — спросил Костя у Возкова.

— Вы авторы произведения, которое послужило прологом к созданию нового мира, в котором воплотились многие мечты человечества, о справедливости, о равенстве, братстве, доброте, дружбе. Думаю, что можно не продолжать — улыбаясь, ответил Возков.

— А вы кто? — по-детски спросила Алена, её глаза сверкали, её грудь высоко поднималась при каждом вздохе.

— Я тот, кто сумел всё это воплотить в жизнь, и теперь, мы с вами в одной нерушимой связке — ответил Возков и рукой указал на памятник самому себе.

— Чудо, самое настоящее чудо — прошептала Алена.

— Кто бы сомневался, это то, за что можно отдать всё — неожиданно появился, широко улыбающийся Дима.

— Да, но я всё же не пойму, почему мы не можем зафиксировать это всё прямо сейчас, почему мы должны еще чего-то ждать — произнес Костя, обратившись к Возкову.

— Этого я сам не знаю. Сегодня я привел всех вас сюда, но вновь ничего не получилось, а значит, нам необходимо что-то еще — ответил Возков.

— Может быть, но я сомневаюсь, дело в количестве сторонников. У Свиридова их было двенадцать — произнес Феликс Эдуардович, который не особо выражал эмоции, а занимался исключительно воспоминаниями.

— Я думал об этом, но не будем торопить события — отреагировал Возков.

— Нужен сам Свиридов, без него ничего не выйдет, но я не горю желанием наниматься к вам в проводники — раздался голос Егора Свиридова.

Алена вздрогнула, повернула голову на голос, и увидела молодого парня, лицо которого выражало насмешку, переходящую в нескрываемую злость.

Теперь уже вся компания испытывала потрясение. Алена вцепилась в руку Кости. Феликс Эдуардович прятался за спину Димы. Лишь Возков имел смелость смотреть на Свиридова, который продолжал улыбаться самой противной ухмылкой. Он не боялся их, он был уверен в том, что бояться должны они, и что он хозяин положения.

— Спасибо за информацию. Только без нас, без этих вот двоих (при этом Возков указал жестом на Алену и Костю) вам, господин Свиридов, так же ничего не светит — смело произнес Возков.

— Разве? А если рукопись, у вас в руках лишь копии, что на бумаге, что в головах у этих милых молодых литераторов. Оригинал же у меня — произнес Свиридов.

— Вы уверены? Нет у вас Свиридов никакого оригинала, он у меня, он в головах этих молодых людей — грубо засмеялся Возков.

— Посмотрим, нам очень скоро предстоит это выяснить. У меня совсем не осталось времени — произнес Свиридов и тут же быстро двинулся прочь, освободив сознание Алены от своего присутствия.

На несколько секунд стало легче. Алена хотела обратиться к Возкову, но он начал растворяться прямо на её глазах, следом последовал Феликс Эдуардович, Дима. Оставался Костя, его глаза были наполнены ужасом. Алена пыталась взять Костю за руку, но из этого ничего не выходило, Костя отодвигался от неё. Прошло еще десять секунд, и Костя стал превращаться в пожилого мужчину, того самого Свиридова, который приходил к Алене, который рассказал ей о Косте. Алена, испытывая приступ удушающего страха, посмотрела на себя, но её самой не было. Тетка пятидесяти лет от роду, с палочкой, с тяжелым дыханием — вот кого видели глаза Алены. Хотелось закричать, хотелось броситься прочь, чтобы злобное сновидение прекратило своё дьявольское действо. Но прочная паутина железной хваткой не давала сдвинуться, не давала открыть рта, а Костя упал прямо на землю. Две секунды затормозились в сознание, Костя превращался в тлен, исчезал, умоляюще смотря на неё.            Алена рванулась. Только вместо освобождения от кошмара упала рядом с Костей, от которого осталась одна лишь голова. Пропадали ноги, пропадали руки, исчез Костя. Оставались глаза, оставался ужас, ровно до того момента, когда кошмар насытившись своей болезненной фантазией оставил сознание, проснувшейся Алены в покое.

Алена какое-то время смотрела в потолок, иногда переводила глаза на безмятежно спавшего рядом Костю. Затем прижалась к нему, обняла. Костя тут же очнулся и, улыбаясь, спросил: — Ты чего, страшный сон видела?

— Да, а ты ничего не видел? — в свою очередь спросила Алена.

— Нет, сплошное мельтешение. Всё бежал куда-то, всё выбирал и сомневался — ответил Костя.

— Что выбирал? — встревоженно спросила Алена.

— Не что, а между чем — произнес Костя.

— Ясно — произнесла Алена.

— Я еще ничего не сказал, а тебе уже все ясно — улыбнувшись, произнес Костя.

— Но не мы авторы того волшебства — произнесла Алена.

— Почему? Помнишь наши ощущения? Разве они нас обманывали. Если этот человек поместил своё творение в нас, звучит жутко, но это ведь так. Значит, мы и есть авторы. Ты сама видела подтверждение этому — не согласился Костя.

— Я согласна в том, что мы часть этого, и одно мне до сих пор непонятно: почему мы, с чем это связано — глядя в окно, не двигаясь, остановив взгляд в одной точке, произнесла Алена.

За окном Костиной квартиры текла близкая и в тоже время далекая от них жизнь. Та самая, которая еще несколько недель назад виделась понятной и простой, где всё на своих местах, где всё привычно настолько, что в какие-то моменты можно предсказать, представить то, что ждет тебя завтра. Частенько закрадывалось дежурное разочарование. Черная полоса, за ней следом белая, а чаще серая, которая основа, где серый цвет надуман примитивным смешиванием красок, и от того что-то другое, с вкраплениями и дополнениями, с оттенками, всегда знакомое и четко определенное. Так должно продолжаться долго. Точно, что в запасе есть как минимум тридцать лет. Взлеты и падения. Волнующие контрасты и совершенная пустота. Нахлынувшие чувства и их обратная сторона. Всё это соответствуя незримому графику твоей, тебе назначенной жизни. Всегда в одной, такой же, как и у всех остальных, плоскости.

И не было извержений молний. Не случилось что-то подобное мировому катаклизму. Пространство не перевернулось с ног на голову. Не было замечено ничего особенного. Лишь иногда удивление, лишь робкая, тревожная степень непонимания. А плоскость поменялась, она стала другой. С другой скоростью начало двигаться время, теперь ничего нельзя планировать, нельзя отстраниться. Ведь всё здесь живет иными законами. День может стать годом. Посредственность превратиться в талант. Обыденная суета заменится ощущением вершины, на которой ты, которая центр мироздания, и с которой можно свалиться, не успев осознать и обдумать: а что же это было.

С чем всё это можно сравнить? К чему привязать, если всё же отойти от хода поглотивших целиком событий.

Авторство — вот, что это. Непризнанное авторство, которое всегда свободно, для которого нет никаких рамок и шаблонов, которое не нуждается в том, чем все остальные определяют свою жизнь. Их нет в любом из возможных пределов, им нет места в любой из существующих плоскостей. Их нет в пространстве, их нет во времени. Их нет — есть мы. Есть возможность увидеть больше, есть шанс всё перевернуть с ног на голову. Даже не для того, чтобы получить сиюминутный результат, а для того, чтобы ощутить ни с чем несравнимое блаженство быть избранными, находиться в другой плоскости, которая не имеет ничего общего с будничной, предсказуемой рутиной, со всем тем, что уже навсегда осталось с другой стороны времени.

— Мы должны считать себя авторами того, что нам было назначено — вторя мыслям Алены, произнес Костя.

— Ты точно в этом уверен? — улыбнулась Алена.

— Не говори мне, что другого мнения. Я не поверю — ответил Костя.

— Я не сразу, я еще боюсь. Я стараюсь не вспоминать, что, не подозревая ни о чем, разговаривала с этим опасным человеком — произнесла Алена.

— Теперь нам предстоит совместная встреча — произнес Костя.

— Я думаю о том, насколько нам повезло, но иногда, когда закрываю глаза, погружаясь в свои мысли, то мне не верится в происходящее. Если бы я не видела всего этого своими глазами, если бы эти строчки не были написаны моим почерком, то решила, что всё это всего лишь сон или моя больная фантазия — произнесла Алена.

— И всё же, мы авторы этого романа. Нам будет принадлежать вся слава. Не хочу стесняться своих слов. Если нам выпала такая честь, то нет никакого повода, чтобы от этого отказаться — ближе прислонившись к Алене, произнес Костя.

— Нам и не дадут отказаться — прошептала Алена, найдя своими губами губы Кости.

— Значит, весь мир теперь будет наш — в ответ прошептал Костя.

— Если не весь, то его огромная часть, без сомнения — отреагировала Алена.

5

 Прошло несколько дней.

Пространство мрачного прохода меж дверей сократилось до первоначального размера. Доступной оставалась дверь, но по бокам, справа и слева места не оставалось вовсе. Егор старался не обращать на это внимания. Старался быстрее следовать через дверь, но злым эхом преследовала неотвратимая истина. У него нет времени, у него совсем не осталось времени. Еще несколько раз, может больше, и все неизбежно будет кончено. Он проиграет. Он умрет окончательно. И совсем неважным станет, каким образом это произойдет. Полное небытие или дополнительный яд, размещенный в шприце, предисловием к безвестному мраку.

— Давай я буду печатать на ноутбуке. Ты станешь мне диктовать текст — произнесла Лена, когда Егор появился у неё в квартире.

Выглядел он плохо. Постарел еще на десять лет. Лицо приобрело серый, землистый цвет. Еще глубже впали глаза, оставляя на своем месте лишь узкие щелочки. Рот нервно дергался, и даже голос, он изменился, звучал ниже и грубее. Всё чаще Егор был вынужден делать паузы, чтобы перевести дух. Дыхание давалось нелегко. Отдышку скрыть было невозможно. Егор уходил — это отчетливо понимала Лена, ощущая приближение истерики и желание найти выход из положения, любым возможным способом.

— Нет, они появились в квартире Константина. Возков отпустил их, чтобы я начал действовать. Наше время и наши желания совпали. Только вот, Возков не может высчитать ситуацию точно. Я тоже этого не могу, поэтому нельзя откладывать дело. Сейчас я отдохну и отправлюсь на свидание со своими соавторами — усевшись в кресло, тяжело дыша, произнес Егор.

— Если они не согласятся, что тогда — тревожно спросила Лена.

— Заставлю — произнес Егор, поднялся на ноги, а спустя несколько секунд в его руке появился пистолет Кондрашова, из которого уже было использовано два патрона.

— Эти ребята, у них ведь есть родные люди. С их помощью мы быстренько выманим влюбленных к дверям — произнесла Лена, подталкивая Егора к действию.

— Знаешь, ты права. Лишним не будет. Я хорошо знаком с отцом Алены — отреагировал Егор.

— Можно осложнить жизнь господину Возкову — удивив Егора, произнесла Лена.

— Не совсем понимаю — пробурчал Егор.

— Привлечь к делу его коллег, они ведь не в курсе его замыслов — предложила Лена.

— Было бы время, можно было рассмотреть этот вариант. Но нет сомнения, что на это потребуется не один день, даже, не одна неделя. Еще и сам Возков, я уверен, что он предусмотрел такой вариант развития событий — медленно и спокойно произнес Егор.

— Есть еще один способ — произнесла Лена.

— Ты меня сегодня удивляешь — улыбнулся Егор.

— Я же чувствую, я не просто понимаю, я внутри себя ощущаю, что происходит, и не хуже тебя осознаю, что у нас нет времени, что всё висит на волоске — произнесла Лена, Егор промолчал, не сводя с Лены глаз.

— Можно войти в открытый контакт с Возковым. Он говорил мне, когда вызывал к себе на допрос — начала Лена.

— Что он тебе говорил? — с интересом спросил Егор.

— Он сказал: Ну, так как же нам быть со Свиридовым. Может, всё же убедите его последовать с нами, соответствуя его же первоначальному плану. Да, с жестоким исходом, но ведь именно этого он хотел. Такую цену он уже однажды заплатил, но безуспешно. Сейчас есть шанс восстановить справедливость. Разве я предлагаю что-то особенное. Идея в обмен на жизнь. Осуществление мечты. Или всё это уже ничего не значит. Ведь если разобраться, то ничего не изменилось, всего лишь прошло каких-то тридцать три года.

— Интересный разговор — произнес Егор, а сам в эти же секунды представлял предстоящий визит к Константину и Алене, которые находились вместе, этим помогая осуществлению неизбежного.

— Я ему ответила: Как же вы? Но это для нас не так важно. Мы не пойдем на это, потому что для вас эти тридцать три года пустой звук, потому что не вам было суждено воскреснуть из мертвых. И самое главное, вас ведь не интересует идея. Вас интересует только личная выгода. Всё остальное лишь антураж, и Егор уверен в том, что с вашей помощью не наступит то, о чем мы тогда мечтали. Скорее, наоборот, всё погрузится в еще больший мрак, чем сейчас.

— Что он тебе ответил? — терпеливо спрашивал Егор.

— Он меня удивил, сказав: Нет, не делайте из меня чудовища. Личные выгоды, это, конечно, но не только они руководят мною. Больше детство, больше мечта, а они совсем недалеко от идеалов Свиридова, совсем недалеко, поверьте мне — озвучила Алена.

— Если мы проиграем, то поглощение состоится в любом случае. Я даже злорадно успокоился. Что так, что эдак, но мы окажемся в выигрыше, конечно, не совсем так, как мы когда-то хотели. Понимаю, мои слова — ложь, и нам один выигрыш — это наша жизнь, жизнь заново, вновь приобретенная молодость, которую мы заберем у этих двоих незадачливых мечтателей — жестко произнес Егор, его глаза сверкнули, лицо еще более потемнело.

— Я с тобой. У нас нет иного пути — уверенно произнесла Лена.

6

— Ты не понимаешь. Я делаю то, что должен сделать. Не пытайся меня убеждать и не собирай всякой сентиментальной ерунды — произнес Возков, усевшись на стул, который находился возле стены, в небольшом по площади кабинете.

Кабинет же располагался в самом конце длинного и широкого коридора, с высокими, примерно в три метра, потолками, со стенами, окрашенными обычной белой краской, где не было скамеек и кушеток, и даже отсутствовал пост дежурной медсестры. Не было и окон, поэтому, несмотря на дневное время, под потолком включенными оставались светильники электрического освещения. Каждая из немногих, уходящих в разные стороны, дверей была металлической, с небольшим отверстием и глазком. Только всё описанное здесь тюрьмой не являлось — это было специальное отделение психиатрии, под контролем управления государственной безопасности.

— А ты не думаешь, что я боюсь за тебя, что у меня лишь один сын, а если бы было больше, то это ничего не изменило. Ты мне не говоришь, но знаю, я чувствую, что всё это не просто так, а то, что ты сейчас что-то затеваешь. Я ведь хорошо помню тебя, помню, как изменился твой отец, в те самые дни. И если вы не рассказали мне всю правду, то это не значит, что я осталась в полном неведении. Даже если не знаешь одного, то очень часто чувствуешь другое, то, что связано с этим первым. Ты думал об этом? Ты, вообще, думаешь о том, что у тебя есть мать, есть жена, сын и дочь. Твой отец, пусть он был неидеален, но даже он лучше умел чувствовать и осознавать — очень серьезным тоном произнесла Наталья Васильевна, та самая, которая была главным специалистом в особом отделении, и та самая, которая являлась родной матерью Возкова Владислава Викторовича.

— Я думаю, но у меня распоряжение сверху — мрачно проговорил Возков.

— Прекрати, ты сам выпросил это распоряжение. Лучше попробуй мне нормально объяснить — с недоверием и вызовом отреагировала Наталья Васильевна.

— Наивно, ей богу, наивно рассуждать такими категориями. Неужели ты думаешь, что можно взять и выпросить распоряжение, за которым убийство человека. Нет, это всё очень серьезно. Свиридов представляет огромную опасность, здесь промедление смерти подобно. И ошибки, их поздно или рано, но нужно исправлять — стараясь говорить мягче, произнес Возков.

— Влад посмотри, какую опасность может представлять этот человек, который уже не человек, которого уже очень давно нельзя назвать человеком. Лишь внешняя оболочка. Больше ничего, пойми это, в конце концов — отреагировала Наталья Васильевна.

— Правда, чистая правда, в твоих словах. Он не человек, он уже не человек, а чудовище, которое вернулось, чтобы убивать, что бы любым способом достичь своей цели — сейчас голос Возкова прозвучал настойчиво и заметно акцентировано.

— Куда он вернулся? — ничего не понимая, спросила Наталья Васильевна.

— Я не хотел тебе говорить — начал Возков, после чего взял крохотную паузу, во время которой Наталья Васильевна, не отрываясь, смотрела на сына.

— Да, мама, что-то произошло. Произошло невозможное, и это ваша недоработка, это то, что вы не заметили. Ты, твои коллеги, твой предшественник. Егор Свиридов научился, сумел, я не знаю, как правильно сказать, покидать вот это, собственное бесполезное тело. Дальше, он проникает в наш мир, делает это через параллельный мир — Возков начал говорить импульсивно.

— Вот и ты Влад о том же — с недоверием посмотрела на сына мать, вспоминая странные рассказы мужа.

— К сожалению — промолвил Возков.

— Хорошо, если он хочет оставить свою оболочку, если он хочет перебраться в этот параллельный мир, то зачем ему мешать. Пусть он туда отправляется, пусть найдет там себе место. За эти тридцать три года он выстрадал право на это — озвучила своё мнение Наталья Васильевна.

— Если бы, если бы так, мама, но это существо не хочет просто так оставить наш мир. Ему нужно уничтожить всех нас, открыв эти проклятые двери, из-за которых, с другой стороны, придет то, о чем он мечтал, то из-за чего он оказался здесь. Тот мир, та сущность — она сильнее, она уничтожит нашу реальность, только стоит дать ей такую возможность. Теперь ты знаешь больше, чем тебе положено — ни моргнув глазом, ни подав вида, ни запнувшись, соврал Возков, поменяв себя и Свиридова местами.

— Но как, я ничего не могу понять. У меня возникли вопросы. Мы обсуждали это с коллегами. Глаза Свиридова, они выдавали, что происходит что-то странное. Только кто бы мог подумать. Я до сих пор не верю в подобное. Всё это похоже на бред, да, да, именно бред. Ничего такого происходить не может — растеряно шептала Наталья Васильевна.

— Ну, хорошо, я знаю твой характер — мягко произнес Возков и начал открывать нужный раздел в своем телефоне.

— Сейчас — произнес он, хотя в этом дополнении не было никакой нужды.

— Смотри — Возков протянул матери телефон, где на фотографиях, сделанных несколько дней назад, был запечатлен Егор Свиридов, внешность которого один в один совпадала с тем Свиридовым, который сейчас находился в одиночной специальной палате.

Только полностью осмысленный взгляд. Только злые, надменные глаза. Наталья Васильевна пролистала все, из пяти, фотографии. Рассматривала каждую из них очень внимательно.

— Пресвятая богородица — шептала Наталья Васильевна, но Возкову этого показалось мало, и он, взяв из рук матери телефон, открыл видео длиной в целых сорок секунд.

Теперь можно было сопоставить движения.

— Не пытайся мне сказать о том, что перед тобой всего лишь похожий человек — произнес Возков, внимательно наблюдая за мимикой на лице матери.

— Это он, без всякого сомнения, он. Я думала, что изменения во взгляде, они касались присутствия, хоть и очень редкого, его мамы. Оказывается, что всё гораздо серьезней — произнесла Наталья Васильевна, уже в третий раз, ознакомившись с видеосъёмкой.

— Он убил свою мать — спокойно и как бы даже отвлеченно произнес Возков.

— Зачем? Он не мог этого сделать, ведь мать — начала Наталья Васильевна.

— Сделал, ему всё равно. Ты сама сказала о том, что он уже не человек — утвердительно произнес Возков.

— Только мать? — спросила Наталья Васильевна.

— Еще своего старого друга, еще, на очереди, двое наивных молодых людей. Мы тоже всего не знаем. И вот поэтому, его ликвидация должна пройти по определенному сценарию. Нужно попытаться спасти этих несчастных влюбленных — очень обстоятельно озвучил Возков.

— А что же эти двое? — спросила изумленная Наталья Васильевна, в её голове по-прежнему не хотела укладываться полученная информация, ничего не могло сложиться в единую картину. Слишком невероятными были изложенные факты, слишком необъяснимым был механизм произошедшего события. Сознание, полученные за долгие годы знания, опыт — всё то, что вообще возможно, не допускало к осуществлению данного сценария. Лишь в стороне, лишь краешком, возвращаясь к фактической реальности, крутились странные сопоставления: ошибка во время инъекции, намеренное изменение дозы препарата или добавка к субстанции чего еще.

— Парень и девушка, влюбленные, наивные, они же должны заменить собою Егора Свиридова и его подругу Елену — произнес Возков.

— Не поняла, как заменить? — с выражением ужаса на лице, спросила Наталья Васильевна.

— Трудно поверить, но возможно, по крайней мере, Егор Свиридов в этом уверен. В необходимый момент, когда один мир начнет поглощать другой, Егор и Лена поменяются местами с этими несчастными. Я не знаю каким образом. Я не знаю, что станет с Егором и его женщиной, помолодеют ли они в своем облике или примут облик своих жертв. Умрут ли Костя и Алена или станут Егором и Леной. Здесь можно лишь предполагать — старательно объяснил Возков.

— Невероятно, мой мозг отказывается принимать эту информацию, и если бы ни твой отец, если бы ни его странные речи и поведение, то не поверила бы, ни за что бы не поверила — произнесла Наталья Васильевна.

— Вот когда меня убьют, а это вполне возможная реальность, может тогда, ты поверишь. Или даже эти слова бесполезны — с наигранной трагичностью произнес Возков.

— Что говоришь, не собирай ерунды. Что я должна сделать, точнее, в каком порядке и когда — перестала сопротивляться Наталья Васильевна.

— Что сделать известно. А когда, я сообщу. Всё должно быть готово. Всё должно быть произведено четко. Свиридов должен быть готов, в назначенный мной день, может, на протяжении нескольких дней. Я позвоню, сделаю распоряжение. А когда я оставлю контрольный сигнал, нужно без промедления ввести ему в кровь специальное вещество, которое убьет его в течение минуты — старательно, ощущая прилив внутреннего напряжения, объяснил Возков.

— Не совсем понимаю, зачем такая сложность — вновь проявила скепсис Наталья Васильевна.

— Я же говорил, что Свиридов действует не один, и у него в заложниках находятся люди — терпеливо произнес Возков.

— Хорошо, всё будет сделано. Но, самое главное, будь осторожен. Я прошу тебя. Помни, о своих словах, для меня нет ничего более важного, чем то, чтобы с тобой сынок ничего не случилось. Не лезь в самое пекло, не повторяй ошибки своего отца.

После этих слов Наталья Васильевна обняла сына, поцеловала в щеку. Возков несколько растерялся. Он не ожидал такой откровенности от матери, он не мог припомнить, когда такое случалось в последний раз, и было ли вообще, во всей взрослой жизни.

7

Конечно, Егор предполагал, что Возков нанесет свой удар, что сделает это, без всякого сомнения, и промедления, как только появится такая возможность. Думать, что Возков не станет ничего предпринимать, что он не имеет никакого представления о том, какие составляющие должны входить в правила начавшейся игры, было бы, по крайней мере, глупо. Егору потребовалось несколько минут и ряд эпизодических воспоминаний, чтобы сделать однозначный вывод: перед ним очень опасный противник. Правда, сумрачная, изначальная пелена обманула. Время, которое должно было сразу поставить всё на свои места, не постеснялось предложить сознанию Егора что-то вроде розыгрыша. Егор принял сына за отца. Прошедшие годы имели для него абстрактное значение, это же перекинулось на внешнее восприятие. Казалось бы, странно, казалось неестественно, но лишь во время следующей встречи, той самой, которая произошла прямо возле дверей, Егор сделал необходимые поправки, и это не принесло радости. Напротив, ситуация стала значительно хуже. Одно дело — это следователь Возков, человек ограниченный своим ведомством, от и до, а другое дело — это его сын, тот самый мальчишка, который сначала обрел себя, о том не зная, на страницах романа, затем, натурально стал частью действия, повторив сюжетные события в реальности. А это значит, что он вовлечен в общее, значит с ним будет куда сложнее, чем с его отцом, ведь его проекция существует за пределами этого мира, и, нет сомнения, что он прекрасно об этом знает. Иначе другими были бы глаза, иначе другие слова звучали из его уст.

Основания были, и были они серьезные. Егор ждал хода от Возкова. Егор не удивился, когда не обнаружил Костю и Алену там, где они должны были быть. Три визита, три перехода из мира в мир — вот сколько времени Егор и Лена находились на грани полного отчаяния. Лишь первый отрезок времени потратили они на поиски пропавших влюбленных, на поиски самих себя, ведь к этому времени Егор уже успел обрести полную уверенность в том, что еще недавно являлось лишь предполагаемой возможностью, в параллельном мире обрести не только новую жизнь, но и чужую молодость.

Порывами, раздражающим смятением, в определенные мгновения, мелькали обрывки, умершей вместе с прежним сознанием, совести. Виделось жестоким, хотелось, чтобы иным путем. Но проходили тридцать секунд, и счастливое осознание превосходства дурманом наполняло душу. Всё так и должно быть. И даже хорошо, что судьба распорядилась настолько благосклонно, уничтожив оригиналы рукописи на бумаге, дав возможность воссоздать содержание самым невероятным образом, в головах и телах этих молодых людей. Чтобы, пройдя через дверь, получить полную компенсацию за несправедливо потерянное лучшее время жизни, за те идеи и стремления, которые превратились в лишь досадную память и основание для действия главного врага.

Поиски ни к чему не привели. Точнее, подвели к осознанию случившегося, которое имело вполне определенное имя — Возков, а уже за ним последовали нехитрые размышления и сопоставления. Особых противоречий не возникло. Как ни давила тревога и всё более сокращающееся время. Вывод, в противовес этому, был однозначен: Возков сам предоставит в распоряжение Егора своих подопечных, Алену и Костю. Просто отпустит домой или пойдет на контакт, держа их при себе. Значения не имело. Возкову без Егора не обойтись. Егор и Лена могли бы без Возкова, но простейший вариант долго не продержался. Возков не зря ел свой хлеб. Возкову нельзя было отказать в умении и профессионализме, к тому же, он был одержим не менее чем они с Леной.

Логические выводы уверенно привели бы к успокоению, за которым оставалось лишь ожидание, но вот именно это неодушевленное существительное перечеркивало всё то, что имелось в первой части, потому что времени на ожидание уже не было. А знает ли об этом Возков. Насколько он в курсе расклада их общего дела? В этом уверенности не было и вариант, в котором произойдет самый бесполезный сценарий, виделся вполне отчетливо.

Адрес Возкова найти не удалось. Подобная информация надежно скрыта от интереса посторонних, да и надежда на то, что Возков станет содержать Алену и Костю в собственном доме имела слишком уж зыбкое основание. У Возкова было много других возможностей, которые щедро предоставляло ему всемогущее управление госбезопасности.

8

— Нет, они появились в квартире Константина. Возков отпустил их, чтобы я начал действовать. Наше время и желания совпали… — произнес Егор.

… Борис, глядя на Егора, сразу понял, что случилось что-то крайне неприятное и сильно изменившийся внешний вид Свиридова не имеет к этому прямого отношения, потому что предчувствия опережая визуальные ощущения, в несколько секунд, заняли весь объем воздушного пространства, которое разделяло Бориса и Егора, которое было выше, ниже, вокруг находившейся за спиной Свиридова Лены.

Это нельзя было назвать пришествием беды, это уже сейчас хотело претендовать на что-то куда большее, то, что общего определения не терпит, а стремиться, чтобы всё и всюду, и всё то, что всегда опережает несчастье на несколько шагов. Пусть покажется необычным, но еще не случившееся иногда, издеваясь над сдавленным осознанием страха, заявляет о своей неизбежности заранее. Делает это уверенно и нагло. Ставит перед фактом, о котором еще не знаешь, который еще не успел состояться. И то, что мысль не принимает столь наглого заявления, настойчиво стараясь выставить временные рамки, ничего изменить не может.

Железное понимание, что поздно, что если и можно что-то изменить, то точно другим образом, точно, что не здесь и не сейчас.

— Что сильно изменился — хриплым голосом спросил Егор, а Борис только спустя несколько секунд увидел, что в правой руке Егора находится пистолет.

— Что с Аленой? — вопросом на вопрос ответил Борис.

— Ты же узнал меня, когда мы встретились в первый раз — вновь не последовало ответа.

— Узнал, но не знал, как лучше отреагировать. Твой двоюродный брат умер четыре года назад — наконец-то диалог принял привычную форму.

— С твоей дочерью пока всё нормально. Только это самое нормально зависит от тебя. Я думаю, что ты уже успел об этом догадаться — теперь настала очередь Егора ответить на вопрос Бориса.

— Что тебе от неё нужно? — спросил Борис.

— Всего ничего, помочь нам с Леной уйти отсюда, уйти, чтобы больше не вернуться. Как тебе? Что может быть проще и понятнее, и хорошо, что для нас, что для вас, все в выигрыше — произнес Егор, и только сейчас дуло пистолета оказалось на уровне головы       Бориса.

— Я должен не оставить дочери выбора? Неужели недостаточно пистолета? — улыбаясь, произнес Борис, по его внешнему виду нельзя было подумать о том, что он напуган и растерян, он держался спокойно, ничем не выдавая своего внутреннего напряжения, которое зашкаливало все возможные пределы.

— Думаю, что хватит пистолета. Но ведь не помешает и придаст дополнительной ответственности — ответил Егор.

— Мне нужно позвонить? — спросил Борис.

— Нет, поедешь с нами — ответил Егор.

Борис закрыл двери и двинулся к выходу из дома. Егор следовал за ним. Лена отставала. Прямо напротив крыльца их всех ожидало такси, услуги которого были оплачены Леной, с учетом нескольких адресов.

— Все не влезем в автомобиль, когда заберем молодых — произнесла Лена, сразу после того, как они оказались в машине.

Лена заняла переднее сидение, а Егор и Борис оказались на заднем сидении.

— Не понял — отреагировал Егор.

— В такси четыре пассажирских места, нас же будет пятеро — пояснила Лена.

— Ничего потеснимся — безразлично произнес Егор.

… Возков предупреждал Костю и Алену о том, что долго ожидать Свиридова им не придется. Сказал: самое большее сутки, у него нет времени, даже я уже ощущаю скорое приближение неизбежной развязки.

Слова Возкова, с одной стороны, приносили облегчение, ведь долго ждать того, что одной мыслью, заставляет испытывать приступы страха, что может быть хуже, но, с другой стороны, короткий временной отрезок не позволяет расслабиться, постоянно держит в напряжении. Вот-вот раздастся электрическая трель дверного звонка, вот еще одна минута, и на пороге появится тот, кто пришел с одной единственной целью убить тебя. И совсем неважно, что он никогда не озвучит своего желания, что он будет уверенно и четко говорить тебе о чем-то противоположном. Будет самым банальным образом лгать. Таковы правила игры, такова жесткость её требований. Но ты ведь знаешь. Соблюдая каноны, держишь внутри. Только страх, только этот предательский озноб. Сможешь его скрыть, или быть может всего этого не нужно, а куда проще озвучить ему в глаза, нарушив не тобой определенное правило, но и в этом случае, не изменится суть происходящего. Другой станет оболочка, иным предстанет окружающее пространство, в котором голоса, жесты, выражение лиц. Но нет, не можешь. Боишься даже подумать о том, чтобы попробовать внести изменения, разве ни об этом шла речь выше, но вновь не хватает силы духа. Тогда, как же авторство, тогда, как всё то, о чем вы говорили последние несколько часов, делали с оглядкой на притихшую в неподвижности входную дверь, но это не меняло предвкушения грандиозного, это не могло отменить триумфа следующего дня, где, в одночасье, по воле счастливого проведения или свыше данного предназначения, вы из ничего становились всем. Достигали такого уровня, которому лишь головокружение характеристика. Ведь нет, и долго не будет полного осмысления. Уже сейчас знаете, еще не зафиксировав то, что имели возможность лицезреть.

Чужое авторство? Да сколько всего этого перетерлось, исчезло, родилось вновь. Кто вспомнит? Кто может знать? Нет чужого авторства. Прочь удалилось скромное участие, именуемое соавторством. Настал иной этап, и липкий страх зыбкой неуверенности тому одна помеха. Обнять друг друга. Еще, и уже в какой раз, произнести то, где вера в благополучный исход переборет все имеющиеся и будущие страхи, где господин Возков не просто обещал, что всё будет хорошо, а уже сдержал свое слово, уже перестал быть офицером госбезопасности, а принял на себя то бремя, подле которого и засияет яркими лучами ваша слава, где исчезнет чужое авторство, не оставив о себе никакого следа.

В тот момент, когда             Костя и Алена смотрели старый американский фильм, в дверь раздался тот самый звонок. Алена вздрогнула от звука, посмотрела на Костю.

— Я открою — произнес Костя, поднимаясь с дивана.

— Нет, я сама — не согласилась Алена и, не дожидаясь ответа, пошла к двери.

— Папа — услышал Костя.

— И не только он один — это было следующее, что отчетливо расслышал Костя.

Костя до этого никогда не видел Свиридова, никогда не слышал его голоса, но то, что это был он, ошибиться не мог. Волной по телу прокатился холодный озноб. Неприятный комок, в один миг, застрял в горле. А в комнате появился незнакомый мужчина, следом за которым двигался Свиридов. Перепутать незнакомцев Костя не мог, даже если бы тот, что двигался чуть позади, не имел в руках оружия.

— Сядь — скомандовал Свиридов, обратившись к пожилому мужчине.

— И ты вернись на своё место — теперь гость обратился к Косте.

В комнату вошла Алена, а следом за ней женщина, которая опиралась на палочку, передвигалась, испытывая заметное затруднение.

— Зачем вы привели сюда моего отца, зачем вы держите его под прицелом. Вы говорили о том, что мы с вами друзья, что мы будем делать одно общее дело — заговорила Алена.

— Всё верно, мы собрались вместе, чтобы сделать одно, как ты сказала, общее дело. А твой папа, знаешь, я хотел его убить и, вероятно, что убил бы, если бы ни случилось неожиданного — начал Свиридов, на его лицо было страшно смотреть, оно перекашивалось мелкими судорогами, когда он говорил, а землистый цвет делал говорящего Егора похожим на живой труп.

— Ты знаешь, что я уничтожил твое творение — произнес Борис

— Да, но узнал не сразу. Иначе убил бы тебя. Только ничего не вышло. Ты уничтожил бумагу, всего лишь бумагу. А творение уничтожить нельзя. Ты сам того не понимая помог мне и Лене. Ты этим убил свою дочь. Ты убил своего будущего зятя. Смешно, но этим ты Борис убил самого себя. У меня нет времени, чтобы рассказывать вам сказки. Собирайтесь, мы отправимся закончить дело — выговорился Егор.

— Мы никуда не пойдем, какое вы имеете право — произнесла Алена.

В этот же момент Борис вскочил с кресла и бросился на Егора. Казалось, что внезапность, что физические данные Бориса, позволят осуществить задуманное, но ничего не вышло. Странная, необъяснимая сила отбросила Бориса на пол, использовав всего одно движение Егора.  Бешеной злобой горели глаза Егора. Дергалась рука, в которой находился пистолет. Только и без него, не было в этом сомнения, Егор мог покончить с Борисом голыми руками.

У Кости всё поплыло в голове. Противная тошнота поднималась всё выше и выше. Никогда до этого не чувствовал Костя себя настолько жалким и испуганным.

— Мне нужно переодеться. Я никуда не убегу — произнесла Алена.

— Я с ней — наконец-то напомнила о себе Лена.

— Не нужно — отрезал Егор.

Алена вышла в соседнюю комнату, думая о том, что её телефон, слава богу, находится именно в этой комнате.

— Сам-то знаешь, что творишь — произнес Борис, посмотрев на Егора.

— Очень хорошо знаю — ответил Егор.

— Почему я убил свою дочь? — вновь подал голос Борис, а Егор пристально на него посмотрел.

— Если они, если мы, выполним твои требования, то зачем тебе убивать — продолжил Борис.

— Хорошо, я не убью. Но еще есть господин сотрудник управления госбезопасности, а он, соответствуя своим обязанностям, обязательно сделает это, вот о чем я говорил — сейчас голос Егора смягчился, он даже через силу улыбнулся.

Борис опустил голову вниз, стараясь понять то, о чем не имел никакой информации, а Егор, уловив еле различимые звуки, направился в комнату, где минуту назад скрылась Алена.

9

Алена, испытывая сильное волнение, быстро набрала номер Возкова. Ответ раздался незамедлительно.

— Владислав Викторович, сегодня, прямо сейчас. Мы постараемся потянуть время — стараясь говорить тихо, но очень внятно, произнесла Алена.

— Отлично, понял — ответил Возков.

Алена хотела сказать, что Свиридов захватил в заложники её отца, но резко отворилась дверь, в проеме появился Свиридов и тут же громко произнес: — Передайте господину Возкову, что я с особым удовольствием встречусь с ним, потому, что не рассчитывал на то, что случиться чудо и нам будет суждено избежать свидания, в назначенном, для обоих, месте. Эх, если бы это было возможно, какое блаженство испытал бы я тогда. Но не настолько идиот. Одно меня удивило, я думал, что господин Возков незримым чутьем, с помощью своих наблюдателей, не пропустит нашей очередной и самой важной встречи.

Свиридов специально говорил очень громко. Алена отстранила телефон от уха, чтобы Возков мог слышать своего врага.

— Слышу, пусть господин Свиридов не иронизирует и не переживает, наша встреча неизбежна — произнес Возков.

Свиридов расслышал слова Возкова, но комментировать не стал, между ними и без того всё было ясно. В проигрыше оставалась Алена, ведь для неё особо важным виделось сообщить Возкову о том, что её папа находится под прицелом пистолета Свиридова. Сама бы не решилась, не хватило бы силы воли, но Свиридов неожиданно пришел на помощь Алене.

— Ваши соратники не хотели составлять нам компанию, видимо, не смогли правильно понять ваших наставлений. Чтобы их поторопить, чтобы заставить не тянуть с премьерой грандиозного спектакля, мне пришлось расширить количество участников, взяв с собой своего друга детства. Богданов Борис Алексеевич вынужден был к нам присоединиться.

Алена держала телефон в правой руке. Свиридов находился на расстоянии двух шагов. Говорил еще громче, чем в предыдущий раз, и поэтому Возков хорошо понял, о чем идет речь

— Я понял, я надеюсь на благоразумие господина Свиридова — громко произнес Возков, так, чтобы Свиридов его тоже хорошо расслышал.

Алена ждала реакции со стороны Свиридова, но он не стал ничего говорить, а молча покинул комнату, оставив Алену одну.

— Владислав Викторович, он убьет папу, он убьет нас с Костей — еле сдерживая слезы, произнесла Алена.

— Успокойся, в любом случае, выбора нет. Мы постараемся сделать так, чтобы этого не случилось. Поэтому, сохраняйте спокойствие, и скажите отцу, чтобы он не предпринимал никаких действий. Если это произойдет, то последствия могут быть печальными. Слушайте Свиридова, исполняйте его распоряжения, пока я ни возьму дело в свои руки — как можно спокойней произнес Возков.

… Свинцовый туман ползал по развалинам здания технологического института. Низко опустившееся небо прижимало к земле, сокращая расстояние между прошлым и будущим практически до нуля. Не было ни одного звука, не было даже намека на то, что что-то сможет вмешаться в эту гнетущую изморозь сознания, с наполовину остановленным дыханием, с опаздывающим на целую минуту временем. Лишь серость, лишь совершенно посторонняя влажность. Между ними, как разрыв, и путеводная нить в одночасье, единым целым — мрачная, уже сейчас ожившая дверь. В это можно было не верить, можно было не смотреть, но она перестала быть неодушевленным предметом, взяв на себя часть пока еще не случившегося, чтобы они не смогли передумать, не попробовали отступить назад, чтобы сделали то, зачем здесь оказались.

Егор выглядел жутко. Враждебное пространство и исчезающее время сделали его ниже ростом. Последний, истекший час заставил Егора постареть еще на пять-шесть лет. Древний, разбитый старик, которому трудно было удерживать собственное тело в вертикальном положении, которому хотелось сесть. Всего десять метров до двери. Несколько минут до избавления. И всё, что нужно сейчас — это не исчезнуть, нужно, чтобы не обманул расчет, не произошло непредвиденного сбоя.

Борис стоял рядом с Егором. Лена на расстоянии трех шагов, а возле неё Алена и Костя. Ближе к двери, перегораживая единственную тропинку, находился Возков, за его спиной Дима и Феликс Эдуардович, который испытывая суеверный ужас, старался смотреть себе под ноги, не желая лишний раз поднимать голову, преодолевая всё более тяжелое, ставшее ненормальным, атмосферное давление.

— Вы всё же пожаловали господин следователь — хриплым голосом произнес Егор, обратившись к Возкову.

— Никак не мог пропустить столь значимого события — ответил Возков.

— Хотите стать свидетелем того, как дверь через дверь перестанет существовать. Знаете, она просто исчезнет. Не станет меня, пропадет и всё со мной связанное — засмеялся Егор.

— Вы плохо выглядите, очень плохо выглядите — отреагировал Возков.

— Да, времени у меня не осталось, но для того, чтобы побеседовать с вами хватит — произнес Егор, к этому моменту между ними сократилось расстояние, и теперь всего несколько метров отделяли друг от друга две группы людей.

— Отпустите Бориса Алексеевича, он вам ведь уже не нужен — предложил Возков.

— Вы думали о том, что стрелять в меня возможно только тогда, когда я буду находиться между дверей — произнес Егор, не отреагировав на предложение отпустить отца Алены.

— Конечно, и я отлично владею оружием — произнес Возков, улыбнувшись.

— Тонкая игра, много разных нюансов. А как если дверь закроется. Первая дверь, когда я и мои заложники пройдем через неё. Не думали об этом — произнес Егор, до дверей осталось несколько шагов.

Возков и его товарищи находились по левую руку от двери.

— Я не могу всего предусмотреть. Если у меня не будет выбора, то я проиграю. Что в этом такого, ведь, если разобраться, то не я автор всего предстоящего, я лишь участник — произнес Возков, в одной руке он сжимал рукоятку пистолета, а в другой руке телефон, который должен будет подать самый важный в жизни следователя сигнал.

— Участник, который совсем не против того, чтобы самому стать автором. Колоссальная возможность, и цена, она лишь на первый взгляд, может показаться незначительной. Я не ошибаюсь, я не могу ошибиться. Всё поставлено на карту, и проиграв, вы не сможете вернуться к прежней жизни. Не будет в ней никакого прока. Знаете, сейчас уже это ощутили — засмеялся Егор, теперь они были прямо перед приоткрытой дверью. Алена и Костя впереди, с ними Борис, затем Егор, а возле него Лена, которая мрачно молчала, стараясь сохранять полную концентрацию, зная, что для неё всё уже решено, чтобы ни случилось, но оба варианта дороги назад не оставляют.

— Вы правы, писать мемуары я не стану. Цена, мной заплаченная, за все эти годы, она настолько высока, что не стоит даже вдаваться в рассуждения — произнес Возков.

— А вы ведь убьете их всех, если сможете осуществить задуманное. Ответьте, сейчас самое время — спросил Егор, его рука потянулась к двери, но в последний момент он опустил руку вниз.

— Не нужно приписывать мне то, что планируете сделать вы. Моя задача открыть двери. Я мечтаю подарить благо всем гражданам, сделать жизнь каждого лучше. Зачем тогда мне убивать своих помощников? Какая от этого польза? — вопросом ответил Возков.

— Нет, благо пытаюсь осуществить я, сделав, чтобы всё осталось на своих местах. Потому что тот мир, который вы подарите всем гражданам, не будет миром добра и справедливости, он будет отражать вашу сущность, а она лишена идеалов свободы и равенства, ей правит корысть и самолюбование, удовлетворение собственных амбиций, а уже затем всё остальное. Конечно, даже в таком виде новый мир будет значительно лучше ныне существующего. Но для того, чтобы он принял полную форму нужно стремление к идеалам, необходима полная чистота помыслов. Я открою вам секрет, но боюсь, что вы им не воспользуетесь: всё в ваших руках, всё будет в ваших руках. И в этом главное отличие. Новый мир не должен зависеть от воли одного человека. Дверь через дверь, ей суждено было исчезнуть, чтобы уже ничего нельзя было повернуть в обратном направлении. Всё это в случае вашего меткого выстрела — выговорился Егор и теперь ждал ответа, рука вновь коснулась дверного полотна.

Еще более темный небосвод накрыл пространство, еще более прозрачным, лишенным всего постороннего, стал воздух. Холодные, тяжелые, но редкие капли осеннего дождя вмешались в странный диалог между двумя разными полюсами, которые, одним движением, разделяли огромную вселенную, и которые, следующим шагом, делали её монолитной. Слишком всё близко. Дверь открыть. Дверь закрыть.

— Я надеялся на то, что вы одумаетесь. Будь я на вашем месте, то я добровольно еще раз заплатил своей жизнью за свободу, чтобы миллионы незнакомых людей обрели свободу, ценой в жизнь всего одного человека. Подумайте, откройте двери сами. Пожалейте хотя бы тех, кто рядом с вами — произнес Возков, не сводя глаз с Егора.

— Я понял вас. Вы хотите всё сделать чужими руками — ответил Егор.

— Вы же сами говорили о том, что новый мир не получит необходимых качеств, так дайте ему этот шанс — эмоционально произнес Возков.  

— Многое тогда вы господин Возков потеряете. Вам лишь кажется, что вы выиграете при любом раскладе, лишь бы открылась дверь — ответил Егор, ощущая, что его руки и ноги всё сильнее сжимают незримые, но прочные ремни, что ему трудно находиться даже в статичном положении.

— Я согласен на это. Слово за вами. Сделайте то, о чем мечтали, ради чего не пожалели своей молодой жизни, своих друзей, свою девушку, свою маму — пафосно и громко произнес Возков.

— Не выйдет, вам придется взять ответственность на себя — начал Егор, но не договорил, поскольку у Бориса вновь не выдержали нервы, и он бросился на Егора.

Алена успела лишь вскрикнуть: — Папа.

Тут же раздался выстрел. Борис упал на землю, прямо под ноги Егора. Алена кинулась к отцу, но Егор резким движением отбросил девушку в сторону, а следующим, возле её головы появилось дуло пистолета.

— Хватит сантиментов, вперед — прохрипел Егор, потянув дверь на себя.

Алена и Костя буквально ввалились в пространство мрачного прохода, который освещался слабым бледным светом, идущим со стороны второй двери, которая оставалась слегка приоткрытой. Две противоположные стены, выполненные из кирпича, сдавливали коридор, от силы два метра было между ними. Тянуло противной прокисшей сыростью, и Алена чуть не упала, споткнувшись. Костя успел подхватить Алену. Света больше не становилось, но помещение стало наполняться теплым воздухом.

— Вперед, смелее — скомандовал Егор, но Алена и Костя не торопились исполнить указание, поскольку стало совершенно темно.

Первая дверь, нарушив всякие привычные расклады, стала закрываться, сразу после того, как Возков нажал на кнопку вызова своего телефона.

— Что за черт! — громко произнесла Лена.

— Проклятие, мать его — выкрикнул Возков, стараясь, с помощью Димы и Феликса Эдуардовича, не дать первой двери закрыться.

Усилия были тщетными. Дверь, преодолевая сопротивление троих мужчин, уверенно, хоть и медленно, закрывалась.

— Всё хорошо — начал Егор, из его рта вырвалась еще несколько букв, и он, захрипев, начал опускаться вниз, держась рукой за кирпичную стену.

— Что, что с тобой! — Лена бросилась к Егору, но тут же потеряв равновесие, оказалась на земле, прижав своим телом Егора, которого простреливали сильные судороги.

— Тащите меня к двери — прохрипел Егор, его язык заплетался, и Лена сразу не смогла понять, что он говорит.

Сильные удары в первую дверь сообщали о крайнем бессилии со стороны Возкова, в неистовой злобе, колотящего руками и ногами в закрытую дверь. Костя и Алена попытались тащить Егора прямо по земле. Лена опираясь об стену устремилась к второй двери, которая начала медленно закрываться.

— Она закрывается! — завизжала Лена.

— Поздно, слишком поздно. Я не предусмотрел. Я ничего не мог сделать. Моё собственное тело, оно мне неподвластно — шептал заплетающимся языком Егор, но ни Алена, ни Костя ничего не могли понять.

— Сделайте что-то. Мы останемся здесь навечно, эти двери похоронят нас, похоронят новый мир, уничтожат вашу идею и ваш роман! — что есть сил кричала Алена, тряся Егора за плечи, за голову.

Только Егор уже ничего не соображал, его глаза начали закатываться, а вторая дверь оставила лишь небольшой проем, сантиметров десять, еще мгновение, и стало девять.

— Назад, к выходу в наш мир — глаза Егора на секунду прояснились, сквозь хрип прорвался слабый голос.

С остервенением, прикладывая все имеющиеся силы, пленники темного прохода сдвигали тело умирающего автора в обратном направлении.

— Вместе умрем — шептала Лена.

Костя тяжело дышал, в голове всё перемешалось, ужас застрял в глазах и груди.

— Открывается, открывается! — закричала Алена, Лена подняла глаза и смотрела, как двигается, освобождая полоску света, первая дверь.

Со спины потянул поток теплого воздуха. Алена обернулась. Вторая дверь, синхронно повторяя движение, открывалась вместе с первой. В одно мгновение стало светло. Егор лежал на спине. Лена сжимала его руку. Алена и Костя прижались к стене, а чужеродное пространство, с неизмеримым превосходством, начало отодвигать собой реальность привычного мира.

Не справляясь, не удерживаясь на ногах, Возков подполз к Егору и Лене.

— Смотри, смотри, ведь об этом ты мечтал. Ты сделал это. Я лишь помог, смотри! — кричал Возков, сжимая руку умирающего Егора.

Егор беззвучно двигал губами, его глаза изменились, вернулись к тому, что было давно, было в пору лучших, счастливых лет.

— Застрели меня — произнесла Лена, обратившись к Возкову, тот поднял на Лену свои глаза.

— Пока он жив, застрели меня! — громко крикнула Лена, схватив Возкова за плечо.

— Хорошо — прошептал Возков, понимая всё без лишних объяснений.

Лена успела закрыть глаза. Алена и Костя вздрогнули от звука выстрела.

— Спасибо — отчетливо произнес Егор, чувствуя на себе тяжесть тела Лены, ощущая руку Возкова, и последнее, незапланированное ядом, просветление.

— Ты крепкий парень — прошептал Возков, думая о том, что действие инъекции обмануло, что это уже не так важно, что новая сущность всё доделает сама.

Алена и Костя смотрели навстречу новому миру. Забыв о Возкове, Лене, Егоре, они, держась за руки, вступили во владения новой реальности. Опьяняла мгновенная эйфория, от невыносимой легкости и чистоты кружились головы. Глаза сливались с горизонтом, сильнее и сильнее стучали возбужденные сердца. Не было слов, не было мыслей — всё поглощало пришествие невиданного волшебства, которое дождавшись своего часа, меняло всё вокруг, не внося особых внешних отличий, но наполняло другой сущностью, придавало куда более глубокий смысл. Во всем этом растворялись Алена и Костя, сами собой двигались ноги. Отделившись от сознания, окончательно перестали существовать всё возможные переживания и сомнения.

— Убей их, они должны стать легендой, они должны остаться со мной — еле слышно прошептал Егор, остатки жизни покидали его стремительно, произнесенные слова стали последним, через секунду Егор испустил дух.

Глаза Егора остались открытыми, отражая собой стеклянную пленку, через которую Возков видел, как исчез потолок, как проход перестал быть проходом, как расширились стены. Развалины превращались в здание технологического института. Более светлое, могущественное пространство уже на триста метров отодвинуло прочь старое измерение. Меняли свой облик дома. Выше и чище становилась голубизна небосвода. Расширилась близлежащая улица. Осень покорно сменялась весной. Трепетным шорохом колебались уставшие ветви кленов и тополей. Новое беспощадно уничтожало старое, делая свою работу всё более объемной, быстро вовлекая в ход событий всё большую и большую территорию.

В глазах Возкова мелькали лица, фигуры, силуэты, строения, времена года. Казалось, что потребуется время, что еще долго можно будет наслаждаться магическим процессом, пойти за ним следом, не упустить шанса стать первым и главным свидетелем, но закружилась голова, молния проскочила по телу, Возков моргнул дважды, сделал это быстро, и тут же понял: новый мир вступил в свои права.

Взглядом окинув преобразившееся пространство, Возков посмотрел вниз. Прямо пред собой он видел Егора и Лену, которые лежали прислонившись друг к другу. Они снова были молоды. Их лиц не коснулась страшная маска смерти. Они были счастливы, они улыбались. Улыбнулся и Возков.

— Какие будут указания — раздался голос Димы.

— Застрели влюбленных мечтателей, я смотреть не буду, не смогу — произнес Возков, последний раз глянув на Алену и Костю, которые по-прежнему держась за руки, наслаждались пришествием нового мира.

— Будет сделано, господин председатель верховного совета — беззаботно улыбнувшись, ответил Дима.

10

Огромное количество людей и цветов переполнили площадь возле здания управления государственной безопасности. Яркое, летнее солнце помогало празднику, дарило хорошее настроение, ласкало прикосновением жизни. Маленькие дети, не осознавая торжественности момента, выбегали из толпы присутствующих. Мамочки пытались их вернуть. Окрики и наставления заглушались громко играющим оркестром. Возле центрального крыльца, справа от нарядной трибуны, находились офицеры управления, одетые в парадную форму. На лицах светились улыбки. Дуновение ветра отрывало музыкальные ноты, унося их дальше, в сторону центрального проспекта, откуда сюда двигались желающие принять участие в знаковом мероприятии. Большой автобус телевизионщиков. Множество камер и микрофонов. Оркестр замолчал, и на трибуне появился мужчина средних лет, облаченный в генеральский мундир.

— Можно и без моих слов наслаждаться праздником. Но произнести я обязан. История нам не простит — улыбаясь, произнес генерал в микрофон, а толпа ответила яростными и долгими аплодисментами.

— Сегодня — начал генерал, толпа тут же притихла — Мы делаем первый шаг. Большая мемориальная доска, найдет своё пристанище на стене управления государственной безопасности. Поверьте, что очень скоро появится много памятников, переименованных городов и поселков. Всё будет, всё случится, всё неизбежно. Но сегодня, и именно здесь, откуда всё началось, мы отдадим первый долг памяти. Мы зафиксируем своё почтение павшим героям, которые отдали свою жизнь, чтобы мы могли жить в обществе всеобщего равенства и справедливости, чтобы мы могли дышать и наслаждаться полной свободой, спокойствием и уверенностью в сегодняшнем, в завтрашнем дне. Пройдут годы. Настанет день, когда наши потомки будут вспоминать о нас с благодарностью. Наступит день, когда наши потомки не будут иметь никакого представления о том, что в мире может быть иначе, чем то, к чему они привыкли, чем они живут, что является их счастливым и безмятежным существованием. Эти дни придут. И вот для этого, там, откуда всё началось, мы склоняемся в минуте молчания, по тем, кто не пожалел жизни, для создания нашего государства, нашего общего дома.

 Генерал замолчал. Замолчали все остальные. Целую, полную, минуту сохранялась абсолютная тишина, которая собой испугала даже малышей, они притихли, вторя взрослым.

— Спасибо — произнес генерал, и тут же раздался шквал аплодисментов, переходящий в неистовое волнение, трепет, восхищение, экстаз. Рядом с генералом появился Возков Владислав Викторович. Он долго, в течение пяти минут, наслаждался потоком восхищения. Он не торопил их. Он смотрел на их лица, он требовал их силу и энергию.

— Спасибо — наконец-то глухо произнес он.

Мгновение, все стихли, прижались, ожидая его слов, самых важных и всегда правильных, которые, что дар божий, что есть всё, что еще только будет.

— Дмитрий Владимирович, он всё верно и правильно сказал. Я дополнять не стану. Я склоню голову. Я счастлив, что вы доверили мне честь перерезать ленточку. Огромная честь. В ваших глазах, в ваших сердцах, в ваших руках и мыслях, в памяти. Вместе, только вместе, сейчас и навсегда. Вечная память нашим соратникам!  Вечная память героям!

Вновь улица превратилась в сплошной гул. Вновь Возков ожидал, вновь не мешал им. Он смотрел на них. Он улыбался. Небо вторило ему. Птицы опустились ниже, чтобы поблагодарить его. На соседнем, через дорогу, здании, перекрыв все окна, появился огромный транспарант с изображением Владислава Викторовича. Еще сильнее заревела толпа. Стеснительно упала на асфальт перерезанная ленточка. Следом за ней белая материя. И граждане увидели застывшие в металле лица Егора Свиридова и Елены Бойко, ниже надписи, ниже фамилии и имена погибших героев, соратников Свиридова, в число которых скромно попали Алена, Костя, Борис Алексеевич.

… Пасмурное небо, рождая несильный, холодный дождик, опустилось ниже. Возле развалин старинного здания, возле ржавой, неприметной двери крутились двое пацанов, которым успело исполниться по одиннадцать лет.

Неисправимые искатели приключений…

Октябрь 2020 — Апрель 2021.

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/