На 127-й странице

Сцена 1

Бар «Старая индейка» начал свою жизнь далеко не в центре города. Но город рос от океана дальше в глубь побережья, и, как наступающая армия, охватывал старый бар со всех сторон. Вокруг него пролагались улицы, строились дома. У бара менялись владельцы. Теперешний хозяин, купив бар, взял и перенес его на первый этаж нового каменного здания, которым также владел. Перенес в основном элементы интерьера: тяжелую, потемневшую от времени барную стойку из дерева неизвестной породы, элементы обшивки стен, да старинную вывеску с изображением той самой старой индейки, которая, не смотря на приставку «старая» выглядела еще хоть куда. Сам же сарайчик, в котором раньше располагался бар разобрал на дрова, а землю, что была под баром снова продал, да еще и заработал на этом.

По улице, на которой стоял бар, проложили рельсы и запустили конку. Но время двигалось так быстро, что не прошло и несколько лет, как конку сменил трамвай, который теперь двигали не лошадки, а непонятно откуда появившееся таинственное электричество.

Эд, многолетний хозяин стойки бара «Старая индейка», хоть и не понимал, за счет чего движется трамвай, но замену конки одобрял. Уж больно трудно было тащить лошадкам вагончик по холмам Сан-Франциско. Прошедшее время поменяло и посетителей бара. Теперь это были не простые работяги с рынка или каменоломен, а опрятные работники близлежащих магазинов, шумливые журналисты и вполне солидные банковские клерки.

Вошедшего в бар мужчину Эд уже знал. Но даже, если бы и не знал, он бы не принял его за работника магазина, журналиста или даже за банковского служащего. Этот мужчина был немолод и бородат. Выше среднего, широкоплечий. На нем был темно серый, изрядно помятый костюм, а воротничок явно напрашивался на отправку в прачечную. В этом окружении совершенно неуместно выглядела заколка с явно драгоценным темным камнем, сверху вниз прокалывающая галстук.

Мужчина забрался на стул у стойки и кивнул бармену:

- Налей мне на два пальца, Эд.

Потом заметил порвавшийся шнурок на крепких, но далеко не новых ботинках. С кряхтеньем слез со стула и как-то завязал концы шнурка, сильно его укротив.

Когда он снова оказался на стуле, перед ним был небольшой стакан с янтарной жидкостью.

- Ваша Индейка, сэр. И …, - бармен замолк, дожидаясь пока бородатый мужчина выпьет свою порцию виски. - И хозяин просил передать, что это последняя выпивка в кредит.

Бородатый мужчина не спеша вытер несвежим платком усы и бороду.

- У тебя хороший хозяин, - сказал он и собрался уходить.

Ни мужчина, ни бармен, занятые разговором, не заметили, как сзади к мужчине подошел другой посетитель бара и с размаху опустил полупустую бутылку на голову бородача.

- Ты что творишь, ублюдок?! - закричал бармен.

Это последнее, что слышал бородатый мужчина, перед тем как погрузиться в темноту.

Сцена 2

Кто-то мотал перед моим лицом ярким фонарем. Вправо-влево, вправо-влево. Голова раскалывалась от боли. Во рту была какая-то кислятина, какая бывает, когда вас только что стошнило. А еще этот фонарь, из-за которого боль и тошнота накатывали высокими волнами. «Этот долбанный фонарщик, наверное, хочет до меня докричаться, типа «Эй, вы там! Есть кто живой?».

Я попробовал стереть с губ остатки рвоты. Рука была вялой и непослушной, а на лице обнаружились усы и густая борода.

- О, ожил! - Кто-то радостно воскликнул. – Сиди тихо Британец. Я уже заканчиваю.

Поскольку про глаза ничего не сказали я решил их приоткрыть. Оказалось, то, что я принял за фонарь, были двери бара. Посетители заходили и выходили из бара, двери болтались вперед и назад, солнечные блики в стеклах дверей метались по всему помещению и попадали мне в глаза.

- Да, Британец, вот где твое слабое место! - Кто-то стоящий за моей спиной, продолжал разговаривать со мной, упорно называя меня «британцем». – Большому Бизону надо было бить тебя по затылку, а он все в нос, да в нос. Так ты и перебегал его тогда по раундам.

- Ты кто? - хрипло спросил я. – Надеюсь не Харон?

- О, уже шутишь. Значит выкарабкаешься, как всегда. – Говорящий выплыл из-за моей спины. На Харона он явно не походил. Небольшого роста, круглое бритое лицо, очечьки…

С его появлением передо мной окружающая картинка стала проявляться, и я увидел, что сижу за столом, а псевдо-Харон собирает какой-то свой инструмент в саквояж стоящий на столе.

- Ну, что вспомнил? - спросил псевдо-Харон и не дожидаясь моего ответа добавил. – Я – Док, Стив Уолш. Я латал вас после боев в шестьдесят пятом. Нос, уши, брови, то да се…

- Док?

- Ну, вот, вспомнил! В общем у меня для тебя есть две новости. Плохая. Бутылка, которой тебя шмякнули, разбилась и пропорола кожу до самой кости. Почти, как твои друзья индейцы, когда снимают скальп.

Его слова про скальп почему-то вызвали у меня внутри волну недовольства и злости. Наверное, все это отразилось на моем лице.

- Молчу, молчу. – Он постарался быстро сменить тему. - А хорошая новость в том, что в бутылке было полно какого-то крепкого пойла, которое отлично промыла разрез. Я его заштопал и думаю, что ты выберешься.

- И все?

- А что еще? Ну, можешь зайти в аптеку к Фрицу. Он натолок мела, обозвал его каким заумным словом и хочет впаривать нам честным докторам по два бакса за пузырек. Нашел дураков! Кстати про баксы. С тебя три бакса, Британец.

И снова эта волна поверх головной боли и тошноты. В этот раз недоверие, злость. Много просит?

- Один, Док. На промывку ты не потратился. Только на нитки.

На удивленное и одновременно обиженное круглое лицо псевдо-Харона было приятно смотреть.

- Британец, с каких пор ты стал торговаться? Ты же почти британский лорд, твою мать, а не какой-нибудь ливанский еврей.

- Ты плохо знаешь британских лордов, - сказал я. – Торговля – это наш национальный спорт.

Кураж от торговли немного добавил мне здоровья. Я еще немного поторговался с Доком, и он ушел, унеся в «клюве» две мятые долларовые бумажки, которые нашлись у меня в кармане брюк.

Док ушел, а двери-фонари снова всколыхнули головную боль и тошноту. Эти ощущения полностью поглощали меня и мешали думать. Я знал, что мне надо что-то вспомнить, что-то очень важное. Но как только я мыслями подбирался к этому чему-то важному, волны боли и тошноты отбрасывали меня назад.

- Сэр, вы сами сможет дойти до дому?

Передо мной стоял пожилой мужчина с мощными густыми усами. Жилетка и полотенце на руке, выдавали в нем работника данного питейного заведения.

- Да, смогу.

В моем ответе было все неправильно, но что именно снова заслонила подкатившая к горлу дурнота. Думать совершенно не хотелось.

- Это от заведения, сэр. – Бармен, скорее всего, это был именно бармен, протянул мне бутылку, упрятанную в бумажный пакет. – Ублюдок оказался шустрым. Мы не смогли его поймать.

Я встал и пошатываясь вышел из бара. Свежий ветер на мгновение отогнал дурноту, но этого хватило, чтобы наконец я понял, что не знаю, где теперь мой дом. Что не знаю, откуда взялись эти допотопные трамвай и повозки, вся эта массовка из старомодно одетых мужчин и женщин. Меня стала охватывать паника. Совладать с собой мне помогли, как ни странно, мои уже почти старые друзья - головная боль и тошнота, а земля закачалась подо мной.

«Ладно,» - подумал я. – «С этой массовкой разберемся потом. А сейчас надо понять, что делать с раной на голове».

Я вспомнил, как Док вытирал руки от крови какой-то грязной тряпкой.

«Этот псевдо-Харон вполне мог ковыряться в ране немытыми руками. Надо дойти до аптеки, как его там, Фрица и посмотреть, что за порошок он предлагает».

Сцена 3

Проехал трамвай. Затем пара конных повозок. Одна была запряжена красивой, серой в яблоках лошадкой, а управлял ею мужчина в котелке. Это у них, типа, «легковая». Навстречу ей гораздо медленнее прошла, закрытая со всех сторон, повозка. Явно тяжело груженная. Какие-то чемоданы стояли даже у ног возничего, а саму повозку тянула пара крупных лошадей.

- Вам нужна помощь, мистер? – Это ко мне обратился полицейский. Он уже успел отпустить девчонку, которой минуту назад что-то внушал. Дорогу, что ли не там перешла? Вряд ли. Вон парень чешет напрямую через трамвайные пути.

- Нет, спасибо. Не нужна. – Это уже я. Подальше от полиции. Подальше. Вдруг спросит регистрацию. – Хотя, … подскажите, где мне найти аптеку Фрица?

- Вот там, на углу. – Он указал своей дубинкой вдоль трамвайных путей, вглубь домов. – И … у него хорошие примочки.

Рогаткой пальцев он коснулся своих глаз, а потом указал ими в мою сторону. И пошел дальше куда-то по своим полицейским делам.

Ну, да. Сейчас у меня под глазами наливаются два огромных синяка. Такая вот физиология. Бьют по затылку, а синяки под глазами.

Ну, что? Двинули? А вы можете начинать смеяться. Это ведь шоу. Не ниже первого канала. Больно декорации крутые. Обхохочетесь. А мне все равно. Мне на вас на…рать. Но вот дочь с внуком наверняка тоже смотрят. Внук вряд ли что понимает, маленький еще, а вот дочь переживать будет. Так что ведем себя достойно. Как же болтает! Ну, ничего. Голодный волк в обморок не падает. Это голодный волк. А как насчет волка с сотрясением мозга? Будем считать, что и с сотрясением мозга волк тоже в обморок не падает. А я волк? Да, я - волк, еще какой волк!

Так я и двигался, подбадривая себя. Прошел булочную, еще пару каких-то лавок. Почти прошел парикмахерскую с гордым именем "Барбершоп "У Джорджа", где скучал пожилой мастер, но вернулся назад. В окне парикмахерской отражался крепкий мужчина, выше среднего, и я подумал, что впервые вижу себя. Смешно? Можете опять хохотать. У меня были длинные, до плеч черные курчавые волосы, густая борода и усы. Волосы блестели и, скорее всего, из-за того, что были жирными, а значит грязными. С этим надо было что-то делать. И я шагнул в барбершоп.

- Привет, Джордж, - сходу заявил я.

Старичок отложил газету, которую читал.

- Чем могу помочь, мистер?

- Постричься и побриться, - сказал я и снял котелок.

- О! - только и смог сказать старичок.

Кровь успела пропитать волосы вокруг раны и засохнуть. Все это, наверное, выглядело неважно.

- А вы точно уверены, что вам надо ко мне, а не в больницу?

- Я там уже был, Мастер, - решил я немного подлизаться. – Они меня заштопали, но, когда я попросил их постричь меня, они сказали, что мне надо к вам.

- Ну, что же садитесь, но вам, с учетом всего этого, - он помотал руками над своей головой. – Будет стоить подороже.

- Все состричь и все сбрить. Это сколько?

Старичок пошамкал губами:

- Доллар.

- Стригите, - согласился я и уселся в единственное кресло в этом барбершопе. – Получите полтора, если мне все понравится.

Старичок крутился вокруг меня, щелкая своими ножницами, а меня снова словно окутал какой-то туман.

- Ну, вот готово!

Я выплыл из тумана и взглянул в зеркало. Было бы смешно, не будь так грустно. Старичок добросовестно сбрил мне бороду и усы, а на голове сделал мне ирокез. Волосы на самой ране он верно побоялся трогать, но вот вокруг все, как я и просил его, было сбрито. Ладно одену котелок, и никто не увидит.

Я протянул ему бутылку, врученную мне барменом.

- Полейте на болячку, мастер и … сами может глотнуть.

Старичок не отказался ни от первого, ни от второго.

Вручив Джорджу мятый доллар и монетку в пятьдесят центов, я покинул барбершоп.

Безбородое и безусое лицо приятно холодил ветерок.

«И обожгли мне щеки холодной острой бритвой восходящие потоки», - почему-то пришло в голову.

Сцена 4

Помещение аптеки Фрица было не больше барбершопа Джорджа, но гораздо опрятней. В комнате была еще одна дверь, которая, наверное, вела в лабораторию, где взглядам посторонних не место. А лестница слева вела куда-то наверх. Скорее всего, там было жилище самого Фрица.

Одет аптекарь был безукоризненно. Жилетка, брюки в коричневых тонах, белоснежная рубашка. Лысину Фрица обрамляли седые, коротко подстриженные волосы. Недостаток растительности на голове компенсировала седая борода, как у голландских моряков, то есть без усов.

Аптекарь стоял ко мне спиной и что-то переставлял в многочисленных шкафчиках со стеклянными дверцами, занимавшими всю заднюю стену комнаты.

- Добрый день, Фриц, - начал бодро я, но попытка оказалась неудачной.

- Герр Циммерман, с вашего позволения. – Аптекарь повернулся. Из-за очков на меня смотрели строгие глаза.

- Но… , - я указал на надпись на стеклянной витрине, на которой было написано «Fritz’s drugstore».

Аптекарь только поморщился.

- Что вам угодно молодой человек?

- Я хотел бы услышать рассказ о вашем порошке из толченого мела.

Эта попытка разговорить Фрица была еще менее удачной. Аптекарь побелел, потом покраснел, а его голос сорвался в фальцет.

- Вон!

Вместо того чтобы последовать совету разъяренного аптекаря, я тяжело опустился на стул, стоящий у прилавка, и приложился к бутылке, которую все так с собой и таскал.

- Здесь нельзя пить! Я вызову полицию!

- Вызывайте! А я скажу, что это вы мне продали, - устало сказал я и снял котелок.

- О!

Не знаю, что произвело на Фрица большее впечатление: моя прическа ирокез или рана, грубо заштопанная Доком.

- Так вам нужен сульфа ниламид? – смягчился аптекарь. Любому ученому нравится, когда его изобретение востребовано.

- И да, и нет, герр Циммерман, - наконец я смог перейти к делу. – Я хочу спасти ваше изобретение, которое некоторые врачи, сами знаете, как именуют.

Второй раз упоминать толченый мел я не рискнул.

- Неучи. Я предоставил им все доказательства. А они … Но чем вы можете мне помочь?

- У меня есть план, но я хотел бы, чтобы сначала вы мне рассказали о своем изобретении.

Фриц замялся, явно не зная с чего начать. Я решил помочь ему.

- Вы исследовали анилиновые красители?

Откуда я это знаю? У нас в школе была хорошая химичка. Именно она рассказала нам, что зеленка была изначально не средством заживления наших ссадин, а красителем. И что синьку, которую моя мама немного добавляла при кипячении белого белья, применяли для лечения малярии.

- Да, верно! Вы тоже химик? – обрадовался Фриц.

- В некотором роде, - я не стал развивать эту тему.

Самостоятельно я мог провести только два химических опыта. Капал глицерин в марганцовку, это - раз. И в завинчивающийся пузырек из-под чернил с карбидом заливал воду, это - два. В первом опыте все классно горело, во втором – взрывалось.

- Итак, какой краситель вы использовали?

- Протозил. Им окрашивают ткани в красный цвет. Но я пошел дальше. Я выделил из него сульфа ниламид. Он отлично убивает стрептококки и многие другие микробы. С его помощью можно быстро вылечить бронхит, пневмонию, ангину, скарлатину и даже, я думаю, гонорею …

- Но вам никто не верит, - прервал я его. Моя рана начала дергать, а меня самого - немного знобить.

Я же поверил Фрицу. Он, скорее всего, создал препарат, который потом назовут стрептоцидом. Мне нужен был этот порошок. С его помощью я быстрее оклемаюсь, но я хотел еще заработать немного денег, так как мои карманы были почти пусты.

- Именно так. Но вокруг меня одни неучи, - обречено сказал аптекарь и тут же спохватился. – Я, конечно же, не имею ввиду вас. А что с вами произошло? Отчего такая ужасная рана?

- Я упал с лестницы.

- О!

Мы немного помолчали, а потом я решил взять быка за рога.

- Герр Циммерман, вы же не хотите спустить свое изобретение в унитаз?

- Куда?

- В ватер-клозет.

- А, понял. Конечно же, нет.

- Тогда вот мой план. Вы залечиваете мою рану. Мы рассказываем всем о результате. Все бросаются покупать ваш порошок.

- Не получится. Я уже вылечил серьезную инфекцию у моего сына, но никто не поверил.

- Потому что это ваш сын. Они могли подумать, что вы сговорились.

- А вам поверят?

- Да, я стороннее лицо, и к тому же я английский лорд.

- Вы – английский лорд? А как вас зовут?

Вот незадача, я не знаю, как меня зовут. Чтобы потянуть время я снова приложился к бутылке.

- Спросите у Стива Уолша, - я сделал еще глоток. - Да, спросите у кого угодно!

Виски помогло. Как тогда в баре, меня накрыла волна, только теперь это было не недоверие или злость, а тепло и грусть. Энтони де Клер. Я вдруг понял, что меня зовут Энтони де Клер.

- Меня зовут лорд Энтони де Клер, - заявил я, чувствуя себя последним мошенником.

Фриц как-то странно посмотрел на меня.

- Вы знаете, мистер Деклер, я вам верю. Это местные аборигены совсем отторгли такие понятия, как честь и достоинство. Но мы то, жители Старого света, еще помним их. К тому же, я вижу, что вам плохо, а в такие моменты легко увидеть, лжет человек или говорит правду.

- Я рад, что вы мне поверили. - Это была моя маленькая победа. И главное, ведь я почти ни в чем не погрешил против истины.

- Но, что мне надо делать?

- Во-первых, больше нет никакого сульфа ниламида. Есть стрептоцид!

- Что?! Убийца стрептококков. Боже мой, почему я сам не догадался!

- Понравилось?

- Да, очень!

- Тогда самое время оговорить финансовые вопросы. Я хочу за свою помощь 100 долларов.

- Но это много!

- Ваша изобретение не стоит 100 долларов?

- Конечно, стоит!

- Ничего оно не стоит, так как его никто не покупает. Но будет стоить миллионы, после того как выполнится мой план.

- Миллионы? Вы думаете?

- Уверен. Предложите излечение писающему человеку, который болен гонореей, и он отдаст вам миллион, если он, конечно, у него есть. Тем более 100 долларов вы отдадите мне не сразу. Сегодня – 20 долларов, все остальное в течение месяца с начала продаж.

- И вы не боитесь, что я вас обману?

И снова волна. Теперь уверенность и … смерть, если я правильно понял нахлынувшие эмоции.

- Я мог бы сказать, что это местные аборигены совсем отторгли такие понятия, как честь и достоинство. Но мы, жители Старого света, еще помним их. Но я так не скажу.

- Почему?

- Потому что клятвопреступников убивают.

Фриц ошарашенно уставился на меня.

- Но я уверен, что до этого не дойдет.

- Согласен. Что я должен делать? – Было видно, что Фриц решился и готов сражаться за свое детище.

Вместо ответа я протянул руку.

Фриц засуетился, достал портмоне, а из портмоне достал две десятки, которые вскоре оказались в моем кармане.

- Теперь идите за фотографом.

Я поднял руку, чтобы остановить вопросы Фрица.

- Он сделает фотографии моей раны сейчас, потом через день после использования стрептоцида, потом еще через день… В общем пока рана не заживет. Из этих фото вы делаете выставку в вашей прекрасной аптеке. Запасаетесь несколькими бутылками виски и приглашаете на выставку докторов вашего прекрасного города.

- Стива Уолша я не приглашу!

- Правильно! И цена на стрептоцид для него будет повышенная.

Фриц посмотрел на меня почти с обожанием.

- Тогда я пошел за фотографом. А вы … ?

- Я подожду вас здесь.

Фриц что-то хотел сказать, потом передумал, накинул на себя коричневый пиджак и отправился за фотографом.

Я глотнул из бутылки и под звуки, поворачивающегося в замочной скважине ключа, задремал.

Сцена 5

Маленькая мансардная комната была по-своему уютна и функциональна. Умывальник типа «мойдодыр» - слева от входной двери, у стены напротив - железная кровать, стол со стулом. Мансардное окно, как часть крыши, было удобно тем, что через нее проникало достаточно лунного света, чтобы можно было передвигаться по комнате, не рискуя удариться головой о низкий потолок или перевернуть «ночную вазу».

Я лежал поверх заправленной кровати. Разобрать ее у меня уже не было сил. Пришел, снял брюки, под которыми обнаружил серые кальсоны с завязками, положил на подушку полотенце, с облегчением вытянулся на кровати и провалился в сон.

По ощущениям я проспал несколько часов, а проснулся от холода. Вспомнил о пальто, которое видел висящим на крючке на двери. Пришлось вставать. Полотенце на подушке оказалось мокрым то ли от гноя, то ли от сукровицы, вытекающей из моей болячки на голове. В темноте не разобрать. Взял носовой платок. Обильно смочил его виски и, упершись одной рукой в раковину «мойдодыра», другой рукой стал осторожно очищать платком рану на голове. Потом достал пузырек со стрептоцидом, который мне вручил Фриц, и стал, не торопясь, по щепотке, посыпать его на очищенную рану. Посидел немного на стуле. Подивился полной тишине на улице, от которой давно отвык. Убрал мокрое полотенце с подушки и снова вытянулся на кровати, накрывшись, оказавшимся тяжелым, пальто. Но в этот раз сон не шел.

Как все прошло у Фрица, я помнил смутно. Фотограф, притащивший с собой здоровенную деревянную коробку-фотоаппарат и треногу, фотографировал. Я ему что-то советовал, а Фриц на это только усмехался. Потом все как-то резко закончилось, и я обнаружил себя стоящим снова на улице рядом с аптекой Фрица.

И снова надо было думать, куда идти. Где могла быть «берлога» Энтони де Клера? Он же вышел выпить. Вряд ли он пошел бы за этой надобностью куда-то далеко.

- Эй, - окликнул я мальчишку, который катил мимо меня ржавый обруч от большой бочки. Чтобы обруч не падал, мальчишка время от времени подбивал его палкой.

От моего окрика мальчишка остановился, а обруч упал.

- Что желаете, мистер? – Как настоящий американец, он сразу перешел к делу.

- Ты меня знаешь, парень?

- Конечно, мистер. Вы тот англичанин, который уже два дня живет у фрау Бергман.

- Вот и отлично. Я что-то устал, парень. Доведи меня до дому. Получишь никель.

Мальчишка, как-то странно посмотрел на меня, но потом нагло заявил:

– Маловато, мистер. Надо бы добавить.

- Как хочешь, - я сделал вид, что оглядываюсь по сторонам в поисках другого кандидата в кормчие.

- Всегда готов, мистер, - мальчишка подлетел ко мне, взял за руку и отвел к крыльцу, стоящего напротив дома.

«Упс,» - подумал я.

Мальчишка уже стоял с протянутой рукой, в которую я положил пять центов. Поскольку это резко подняло степень доверия между нами, то я уже, не стесняясь, спросил его:

– И где здесь я живу?

Взгляд мальчишки ясно говорил, что он думает о моих умственных способностях. Но еще пять центов сделали свое дело.

- Фрау Бергман сдает комнату в мансарде, мистер. Она специально там ее оборудовала. Всего хорошего.

Мальчишка убежал, не забыв прихватить свое колесо.

Из кармана пальто, которым я укрылся, что-то выскользнуло и гулко ударилось об пол. Кровать была невысокой, и я опустил руку и стал шарить по полу, собираясь найти там, как минимум, кошелек с золотыми. Но рука сначала наткнулась на что-то пушистое, а потом я почувствовал холодный метал.

Я поднес находку поближе к глазам. Это был нож с прямым толстым лезвием, мощной рукояткой, которая заканчивалась пушистым хвостом какого-то зверька типа белки. Спрятав руки вместе с ножом под пальто, я снова уставился в темноту и задал вопрос, как-будто было кому.

-Это ведь не шоу? Это ведь навсегда?

Дикая волна отчаянья и безнадеги накатила на меня, и я удержался от слез только благодаря тому, что снова провалился в сон.

Сцена 6

(за несколько месяцев до ранее рассказанных событий)

В усадьбе Элтонфорд было три здания. Не считать же зданием усадьбы уютный, но небольшой коттедж, в котором жила семья управляющего. Из этих трех зданий только одно можно было считать обитаемым. И то – с большой натяжкой. Обитателем этого здания – старой усадьбы Диспенсеров был старик, который отринул от себя настоящее, а если бы кому-то в голову пришло прийти к нему, чтобы поговорить о будущем, то он сначала бы рассмеялся, а потом бы сильно разозлился.

Старика звали лорд Хью Диспенсер и сейчас он шел от усыпальницы своей жены Эвелин по тропинке к этому старому зданию. Путь к усыпальнице и обратно лорд Диспенсер совершал каждое утро. Дорога давалась тяжело. Больные колени и скрюченная спина делали его походку, по влажным от утренней росы камням, неуверенной и шаткой. И крепкая трость, на которую он упирался, мало в чем могла ему помочь. Но лорд, казалось бы, не замечал этих трудностей. В его голове, как отблески далекой грозы, мелькали видения. Каждый раз и только на этой тропинке.

«Почему они приходят только, когда я возвращаюсь от Эвелин?» - думал Диспенсер. – «Почему только этот бал в загородном доме герцога Портлендского?» Ведь после этого была их красивая свадьба, несколько лет счастливой семейной жизни? Масса других вопросов привычно появлялись в мозгу старика, но он их тут же забывал, так как бывал поглощен, встававшими перед ним и почти тут же исчезающими картинками. Многое было на этих картинках, но лорд ловил своим внутренним взглядом только одно – юную Эвелин стоящую на краю зала, танцующую Эвелин, улыбающуюся Эвелин, … его Эвелин.

Диспенсер старался удержать похищенную у него смертью любимую женщину. И даже заказал ее бюст известному скульптуру.

Что тот и сделал. Холодный, белый мрамор точно копировал молодую Эвелин уже ставшую миледи Диспенсер. Но жизни в ней не было. Может быть из-за глаз? Глаза у бюста, как и у всех других скульптур, были белые и без зрачков. Словно Эвелин ослепла и закрыла глаза, чтобы никто не видел ее ничего не видящих глаз. Тогда Диспенсер и допустил ошибку. Он поручил скульптуру сделать у бюста настоящие глаза. Как на картинах. Все его предки гордо взирали с полотен на стенах Элтонфорда обычными зрячими глазами. Скульптур вернулся через несколько дней, установил на стол перед Диспенсером бюст и, не торопясь, убрал с него красную толстую ткань.

На крик лорда сбежались все находящиеся в доме слуги и, ничего не понимая, уставились на своего лорда, который с перекошенным лицом, хватая открытым ртом воздух, пытался что-то сказать и на бледного, как тот же мрамор, скульптура. Гэрант, управляющий первым подбежал к хозяину, взял его под руки и усадил в кресло. А затем взглянул на то, от чего не мог оторвать взгляд сам лорд. У бюста появились глаза и вроде бы были даже похожи, но на белом мраморе они смотрелись хоть и красиво, но ужасно. Они словно выныривали откуда-то из далека. Гэрант вдруг понял из какого далека смотрят на него эти глаза и тут же перекрестился.

- Пусть уберет, пусть уберет, - только и смог вымолвить лорд и лишился чувств.

Сцена 7

Скульптор убрал нарисованные глаза. Бюст занял свое место на небольшом фортепьяно и смотрел на мир обычными для скульптур гладкими белками глаз. Но с того дня здоровье лорда стало ухудшаться. То одно, то другое. Постепенно его круг общения сузился до Гэранта. Жил лорд в старой усадьбе, а наружу выходил он только по утрам, чтобы дойти по усыпальницы Эвелин и вернуться обратно.

Сейчас Гэрант вернулся из Лондона и ждал лорда у дверей здания старой усадьбы. Он молча открыл перед хозяином дверь, зашел вслед за ним и замер в ожидании, когда лорд захочет с ним говорить.

В то время как голова Дисперсера была занята одним, его тело жило своей жизнью. Диспенсер сам не заметил, как расположился в кресле у разожженного слугами камина и вытянул к огню ноги.

Светлая гостиная с хорошо подобранной мебелью в бежевых тонах никак не соответствовала ни одеянию, ни настроению старого лорда. Просто все осталось так, как 30 лет назад задумала и воплотила Эвелин.

«Когда же Эвелин первый раз посетила Элтонфорд? Кажется, там была целая толпа. Ее тетушки и племянники». Диспенсер опасался, что вид неухоженного старого замка не понравится Эвелин. Но получилось все наоборот. Эвелин восторгалась и прудом, в который превратился ров вокруг усадьбы, и уцелевшими башнями, и тем более башнями разрушенными, и зарослями одичавших рододендронов, азалий и роз, которые густо разрослись вокруг.

А уж после того, как она стала полноправной хозяйкой замка, она развернулась на полную.

«Хью ты не представляешь, как жутко приходится проводить дни английской леди!» – говорила она. – «Утром целый час на чтение газет и обсуждение с тетушкой политики, потом фортепьяно, рисование, затем запланированные за неделю визиты к соседям, снова чтение. И так до одиннадцати часов, после - молитва и сон. Так нельзя жить! Надо делать что-то полезное!»

Диспенсер во всем соглашался со своей молодой женой. Хотя в душе считал, что именно так и должны жить воспитанные девушки из аристократических семей.

Сначала Эвелин направила свои усилия и деньги Диспенсера на приведение в порядок старой усадьбы. Полуразрушенные башни разобрали окончательно, не обнаружив, к расстройству Эвелин, никаких спрятанных сокровищ. Затем пришел черед внутренних помещений и вскоре комнаты Элтонфорда было не узнать.

А затем Эвелин убедила Диспенсера, что надо построить новую усадьбу. Доходы от сдачи земель в аренду вилланам были высокие, и Диспенсер согласился. Место было выбрано на холме рядом со старой усадьбой. Новое здание должно было снисходительно взирать сверху на «старичка», стоящего по колено в пруду.

Строить было решено из песчаника, карьер по добычи которого находился во владениях лорда. Работа, благодаря энергии Эвелин, закипела. Каждый день из каменоломен везли телеги с камнем. А однажды Эвелин остановила все работы и потащила Диспенсера прямо в каменоломни, в открытый карьер.

- Посмотри, это же отпечаток лапы дракона! – восклицала она.

Пласт старого песчаника, который отпиливали рабочие рухнул и, на одной из отвалившихся плит, был виден след, похожий на след от куриной лапы. Только курица с такой лапой должна была бы быть размером со слона.

- Ты мне про это не рассказывал, - не умолкала Эвелин. - Говори быстро, кто из твоих предков сражался с драконом?

Потом вечером они, наполовину серьезно, наполовину в шутку, попытались предположить кто из предков Диспенсера лучше всего подходил на роль рыцаря, сражающегося с драконом.

Сцена 8

Счастливая жизнь лорда Хью Диспенсера рухнула вместе с болезнью Эвелин. Слишком уж часто она выбегала из теплой старой усадьбы к строящемуся на холме зданию. А легкое платье, пусть и с накинутой на плечи теплой шалью, слабая защита от осенних ветров. Сильный жар и кашель уложили Эвелин сначала в постель, а через неделю мучений – в могилу. Все произошло так стремительно, что у Диспенсера случился апоплексический удар. Врач, еще не успевший уехать из усадьбы после смерти жены хозяина, получил шанс проявить свое мастерство. Он быстро вскрыл вену на руке лорда, и кровь отлила от головы убитого горем мужа.

Смерть отступила от лорда, удовлетворившись его женой. Диспенсер провел в постели почти месяц. Долгое время он ходил, подволакивая правую ногу. Слова выговаривать у него получалось с трудом, что, вкупе с постигшей трагедией, сделало его неразговорчивым. Строительство новой усадьбы приостановилось, а затем и вовсе прекратилось. Работники заколотили досками окна и двери и разъехались кто-куда.

Слишком близко вытянутые к огню камина ноги стали беспокоить своего хозяина. Лорд с кряхтеньем подтянул их к себе и недовольно взглянул на Гэранта. Тот стоял у рабочего стола Диспенсера. В руках у него была пухлая кожаная папка.

«Стоит. Ждет. Почему бы им всем не оставить меня в покое?», – подумал Диспенсер.

Гэрант вернулся из поездки в Лондон, где занимался финансовыми и прочими делами лорда. Посетить портовые склады и компании, совладельцами которых был лорд. Встретиться с управляющим других акционеров, погасить векселя, выпустить новые и даже выполнить ряд поручений, связанных с родней лорда. Поездка была удачной во многом благодаря его стараниям. И Гэранту, как и любому другому человеку, хотелось услышать, если не похвалу, то хотя бы слова одобрения от своего хозяина.

«А ведь не уйдет», - вздохнул лорд. - Ну что там? 

- Граф Аргайл называет вас финансовым гением, - сказал Гэрант.

- Это тебе сам граф сказал? - Лорд не любил, когда слуги обсуждали своих хозяев за их спиной. Даже если хвалили.

- Нет. Слова графа мне передал его управляющий. А вызваны они были ростом акций страховой компании, которые вы купили в прошлом году.

- Ты купил, Гэрант. Ты купил, - сказал лорд. Ему не нужно было чужой славы и чужих заслуг. В этом мире ему уже мало что было нужно.

- Без вашего одобрения и без вашего решения о размещении рентных доходов в акции, я бы никогда этого не смог сделать, – честно признался Гэрант.

«Да, так и было», – подумал Диспенсер. – «Все так и было».

После смерти Эвелин вся эта житейская суета – обеды, визиты, охота, рента, размещение активов - казались ему дикостью. Жизнь неожиданно открылась перед ним совсем с другой стороны. Оказывается, самым ценным было не золото, не власть, а человеческие отношения, которые оказалось так легко разрушить. Которые он так недостаточно ценил, когда они были. И которых ему стало очень сильно не хватать, когда они безвозвратно исчезли. Его все стало раздражать. Как эти люди могли есть, пить вино, чувствовать его вкус, рассуждать о видах на урожай, когда Эвелин лежит там одна, в холодной мраморной гробнице. Никто не смог ей помочь в беде, но все хотят забыть ее поскорей.

Первым делом тогда Диспенсер выгнал из усадьбы всех своих родственников, которые приехали якобы утешать его. А на самом деле все они были расстроены, тем что апоплексический удар не достиг своей цели, и Диспенсер выжил.

Больше всего он провозился со своей родной сестрой Кларой, которая никак не хотела уезжать и, чуть ли не завывая, утверждала, что не оставит его одного без сестринской заботы. Муж Клары, полковник королевской пехоты, слишком легкомысленно относился к приданному своей жены. Другими словами, он просто его потратил. К тому же он не нашел ничего более умного, чем словить шальную пулю в ходе очередного восстания в индийских колониях. Так что из Индии Клара вернулась без мужа, без денег, но с маленькой, писклявой дочкой, которую она зачем-то все время подсовывала под нос Диспенсеру. Пришлось пообещать ей денежную помощь. Это сразу убедило Клару, что ее сестринская помощь брату не нужна, и она покинула усадьбу Элтонфорд, на которую на многие годы опустилась тишина.

Сцена 9

В те дни, избавившись от родственников, Диспенсер еще более просто избавился от всех дел. Он поручил их Гэранту, сыну старого дворецкого. Сможет он управляться с полями и лесами Элтонфорда или нет, получится у него вести хозяйство и финансы или нет, лорда мало беспокоило. Он поручил, Гэрант согласился, и остальное было не важно. Последним вмешательством Диспенсера в этот мир стала рекомендация свободные деньги, поступающие в виде ренты за землю, вкладывать в торговлю. В молодости, поездив по старой доброй Англии, лорд убедился, что самую большую норму прибыли получают не вилланы, выращивающие зерно и овец, и даже не владельцы земли, на которой растет это зерно и пасутся овцы, а именно торговцы. Причем торговый бизнес, на взгляд лорда, был весьма безопасным. Упадут цены на зерно и мясо. Вилланы разорятся. Землевладельцы потеряют свои доходы. А торговец просто будет торговать другим товаром, получая при этом всю ту же высокую норму прибыли.

Гэрант творчески подошел к поручению лорда. Он, конечно, не стал открывать лавки и стоять за прилавком. Свободные денежные средства он из года в год вкладывал во все, что было связано с торговлей. Так лорд стал совладельцем складов в портах Кардифа и Бристоля, акционером нескольких страховых и транспортных компаний. И, конечно, Гэрант не упустил возможности приобрести акции ряда банков. Ведь именно банки были квинтэссенцией торговли и, кредитуя торговцев, фактически наживались на каждой проданной иголке, на каждом проданном зернышке.

По прошествии всех этих лет Гэрант из молодого человека превратился во вполне солидного мужчину, который обзавелся семьей, а его уже вполне взрослые сыновья вовсю помогали отцу в работе. Доходы от финансовых вложений давно уже стали превышать рентные платежи графства. И когда несколько лет назад цены на зерно и мясо из-за этих проклятых, бывших американских колоний резко упали, то это почти никак не отразилось на доходах Диспенсера. Вилланы разорялись, землевладельцы неожиданно для них потеряли поступления, к которым привыкли, и стали распродавать оказавшиеся ненужными земли. Кризис обошел стороной Элтонфорд. «Богач, финансовый гений», а иногда и даже «колдун», так шептались о старом лорде его соседи-аристократы. Об этих шепотках Гэрант иногда рассказывал лорду. «Глупцы! Какие же они все глупцы!» - было единственной эмоцией лорда на слова завистливых соседей.

- Леди де Клер почти закончила сделку по продаже своих земель, - сообщил Гэрант.

Графство Херефордшир, которое принадлежало семейству де Клер, граничило с землями лорда Диспенсера. Гэрант думал, что Диспенсеру будет не все равно, кто будут новые хозяева соседних с ними земель. Он ошибался. Лорду было все равно, а его интерес к семейству де Клер был совсем другой.

- Благодарю, Гэрант. Ты хорошо выполняешь свою работу. – Так Диспенсер дал понять, что он хочет остаться один.

Гэрант склонил голову и вышел.

«Как же это было давно!» - подумал Диспенсер.

Много лет назад он и его Эвелин наносили визиты к своим соседям. Эвелин все было интересно, а Диспенсер с удовольствием ее сопровождал.

Однажды, они приехали в усадьбу Херефорд. Возможно, визит был не очень удачным. Диспенсер и его молодая жена были полны радостных ожиданий от будущей семейной жизни, а леди де Клер только что потеряла своего мужа. Но, возможно, потому что граф Ричард де Клер был преклонного возраста, а Оливия де Клер была еще достаточно молода, то особой грусти и печали в усадьбе Херефорд не чувствовалось.

Леди де Клер оказалась радушной хозяйкой и приветливо принимала гостей. Во время прогулки по парку они увидели мальчишек, запускавших в небольшом ручье маленькие кораблики.

Несколько мальчишек при виде хозяйки бросились наутек. Остался только один, в аккуратном костюмчике. В руках мальчик держал деревянный кораблик с парусом.

- Энтони де Клер, подойдите ко мне! - Голос Оливии стал совсем не радушен и не приветлив.

- Добрый день, милорд. Добрый день, миледи. – Мальчик поклоном головы приветствовал Диспенсера и Эвелин.

- Энтони де Клер, что у вас в руках? – Леди Оливия явно намеревалась начать расследование.

- Это одномачтовый барк. На нем перевозят зерно, – сказал мальчик.

- А на парус вы, наверное, снова пустили свой носовой платок?

Мальчик молча смотрел вниз. Он понимал, что, скорее всего, его барк уже никуда не поплывет.

- Какой интересный корабль, - неожиданно вмешалась Эвелин. – Где ты его взял?

- Я его сам сделал, миледи, - сообщил мальчишка и с надеждой посмотрел на Эвелин.

- А сколько тебе лет? – Эвелин подошла поближе.

- Мне почти восемь лет, миледи.

- Восемь лет, а ты уже сам можешь строить корабли! Какой ты молодец! – И Эвелин погладила мальчика по голове.

Это было, как благословение. Отныне и во веки веков этот мальчишка стал связан с Эвелин. И тот свет, которым все вокруг освещала Эвелин, осветил для лорда Диспенсера и Энтони де Клера.

Диспенсер кряхтя поднялся из кресла, стоявшего у камина, и пересел за письменный стол. Среди бумаг, лежащих на столе, была вырезка из старой газеты со статьей о событиях гражданской войны в бывших британских североамериканских колониях. Корреспондент, в том числе, рассказывал об английском лорде, Энтони де Клере, который воевал сначала на стороне северян, а потом перешел на сторону южан. Корреспондент возмущался, как такое возможно? Воевать сначала на одной стороне, а потом перейти на другую сторону. В этой же статье приводился ответ де Клера. «Вы заблуждаетесь. Я всегда воевал только на своей стороне». Ответ еще больше возмутил корреспондента.

Диспенсер откинулся на спинку кресла, этого потребовала его больная поясница.

"Именно так," - подумал он. - "Именно так. Настоящий, благородный рыцарь всегда воюет только на своей стороне, которая называется честь и достоинство".

Он потянулся, взял стоящий на столе колокольчик и позвонил. На зов откликнулся Гэрант.

- Пошли за нотариусом, - сказал Диспенсер. – Я хочу внести изменения в завещание.

Сцена 10

(Через несколько дней после происшествия в баре «Старая индейка»)

Грегор Маккелан считал, что всем хорошим в своей жизни он обязан отцу, Дейвидху Маккелану. Не в том смысле, что отец вырастил его, дал денег на учебу, а потом назначил главным редактором своего успешного, ежемесячного журнала «Метрополитен». А в том смысле, что дал Грегу пример того, к чему стремиться. Этим примером был сам Дейвидх Маккелан.

Отважный кавалерист и рейнджер, который в годы гражданской войны со своим небольшим отрядом громил тылы южан: нападал на обозы, уничтожал штабы, приносил своему командованию важные сведения о перемещениях и планах противника. Под самый конец войны, когда из-за «золотой лихорадки» в Калифорнии дезертирство в обеих армиях приняло угрожающие масштабы, именно отряд лейтенанта Дейвидха Маккелана командование отправило в Калифорнию, навести с дезертирами порядок.

Грегор Маккелан был уверен, что и такую задачу его отец смог бы выполнить, но наверху решили по-своему. Боссы обеих сторон, северян и южан, встретились и заключили сначала перемирие, а потом и мир. И отряду бравого лейтенанта уже нечего было делать. Нет войны – нет дезертиров. Окончание войны не остановило движения вверх и вперед Дейвидха Маккелана. Он занялся бизнесом и в этом занятии стал не менее успешным, чем во время своих отважных вылазок во время войны с южанами.

Вот на него и хотел походить Грег. Нет, он не собирался становиться военным, но он хотел быть таким же целеустремленным, отважным и успешным. Пусть не в войне, а бизнесе. Всегда: во время учебы в школе, а потом в университете - Грег сверял свои действия с тем, как поступил бы его отец.

Когда после университета отец предложил ему место главного редактора своего журнала, то Грег не задумываясь согласился, но при одном условии.

"Отец," - сказал он. – "Когда ты готовился к рейду в тылу у южан, ты подготавливал массу вещей: проверял, готовы ли твои люди; все ли в порядке с лошадьми; хватает ли пуль и пороха; что слышно про южан в той стороне, где будет проводиться рейд и еще многое другое, чего я просто не знаю. Я хочу поступить также. Прошу у тебя один год, за который я на практике изучу издательское дело".

Отец согласился. Тогда Грег уехал в Нью-Йорк, где первым делом устроился рабочим в типографию. Кем он только не работал за этот год! Помогал проявлять фотографии сразу нескольким фотографам, был помощником редактора в одной желтой газетенке, писал статьи сразу в десяток разных газет и журналов и многое другое. Через год он вернулся к отцу, рассказал ему о своем «рейде», и вот теперь он главный редактор «Метрополитена». Уверенный, опытный и к тому же счастливый семьянин.

В то утро, в уютной столовой молодая семейная пара, Грег и его жена Эмили, заканчивала утренний завтрак. Грег, одетый в строгий серый костюм, только что с удовольствием съел омлет с ветчиной и читал газету. Служанка принесла чай, фрукты и варенье.

Эмили, молодая приятная женщина в розовом легком домашнем платье сидела боком к столу и еда, как кажется, ее не интересовала.

Грег, оторвавшись от газеты, воскликнул:

- Дорогая, послушай, что пишет этот придурок Уэмбли «Брак из собственно экономического института становится морально-правовым союзом женщины и мужчины, который основывается на личном выборе и любви. Происходят перераспределения обязанностей мужа и жены в семьях…»

- Уэмбли – это «Фриско Тайм»? – перебила его Эмили.

Грег, словно в восхищении, слегка развел руками и покачал головой:

- Дорогая, ты прекрасно разбираешься в местном газетном мире!

- Я же жена главного редактора самого успешного американского журнала. И ты знаешь, дорогой, меня интересует семья не в целом, а конкретно наша. И мне не понравилось, то, что ты мне вчера рассказал о своем первом дне в качестве главного редактора нашего «Метрополитена».

- Ты имеешь в виду инцидент с мисс Одли?

- Ну, конечно, Грег. Как она не понимает, что возражать главному редактору, да еще и совладельцу издания, в котором работаешь, по меньшей мере глупо.

- Но, вообще-то, это было такое производственное совещание с ведущими работниками. И я сам попросил их высказаться.

- Все равно. Разве она не понимает, что это твой первый день на работе и тебе нужна поддержка.

Эмили говорила с жаром и чувствовалось, что эта тема ее задела. Ее щеки раскраснелись, а губы блестели. Грегу очень нравилось смотреть на Эмили именно в этот период дня, за завтраком. Какой-то час назад они еще были в постели. Эмили лежала рядом с ним. И он при желании мог протянуть руку и коснуться ее тела. А когда Эмили поворачивалась на бок, Грег наблюдал, как ночная сорочка Эмили то натягивается, то сминается при ее движениях. К завтраку Эмили преображалась. Она меняла ночную сорочку на одно из своих многочисленных легких платьев, но Грег видел, что под ним по-прежнему ничего нет. Ткань платья, какое бы оно легким не было, уже не позволяло видеть тело жены, а разнообразные оборки и кружева скрывали формы. Но почему-то именно эта искусственная преграда между его глазами и телом жены заставляла Грега с жадностью поглядывать на Эмили, а внутри рождалось острое желание и сожаление о том, что надо идти на работу.

После сказанных Эмили слов, за столом на некоторое время наступила пауза. Грег рассеяно взял другую газету и … все с большей заинтересованностью начал пробегать ее глазами.

- Надо же! - воскликнул он. – «Нью Йорк пост» отправляет свою журналистку в кругосветное путешествие.

- Они с ума сошли или им просто денег некуда девать? – раздраженно спросила Эмили. Она была недовольна сменой темы.

Но Грег этого не заметил. Эмили на минуту показалось, что Грег сам бы хотел оказаться на месте этой журналистки, а может быть и рядом с ней.

- И не просто в кругосветное путешествие, а с заданием обогнуть Землю быстрее, чем герои Поля и Жюля Вернов из «Вокруг света за 90 дней», - продолжил Грег.

- Она тоже заключила с кем-то пари? – спросила Эмили. Насколько она помнила в этой книги все крутилось вокруг какого-то пари.

- Здесь не написано, но вряд ли. При желании, для «Нью Йорк пост» эта поездка может даже принести прибыль. Ежедневные репортажи, еще могут какой-нибудь тотализатор придумать или лотерею.

- А мы так не можем?

- Нет. Наш «Метрополитен» – ежемесячное издание. Для горячих новостей нужен ежедневный формат. Хотя ты знаешь…

- Что?

- Кажется, я придумал, как поставить на место нашу мисс Одли.

Эмили вся превратилась во внимание. Грег любовался женой и тянул с объяснением. Это был его небольшой звездный час.

- Ну же, говори, - не выдержала Эмили.

- Я сейчас приду в редакцию, вызову мисс Одли, покажу ей этот выпуск "Нью-Йорк пост" и сообщу…

Грег встал из-за стола, подошел к Эмили и склонился на ней. Он смотрел в ее глаза, а губы почти касались ее губ. Это тянулось секунд пять. Потом Эмили не выдержала и засмеялась.

- Ну Грег, перестань баловаться.

Она вывернулась из-под Грега и отошла к окну.

- Ну, так что же ты ей сообщишь?

- Сообщу,- со вздохом сказал Грег. - Что тоже отправляю ее в кругосветное путешествие с заданием обогнать ньюйоркскую журналистку. Как ее там? Еву Полански...

- Но ты только что говорил, что «Метрополитену» это не нужно!

- И снова могу это повторить. В том то и дело, что я не собираюсь никого никуда отправлять. Мисс Одли испугается этой поездки и откажется. А я констатирую, что она отказывается выполнять поручение главного редактора. Напомню ей условия контракта, посетую на ее несговорчивость. В общем, постараюсь сделать так, чтобы она почувствовала себя виноватой. Ну, и в дальнейшем это поможет мне в общении с ней.

Эмили задумалась. Как бы она отреагировала на подобное предложение. Ехать не знаю куда, одной, через одну огромную соленую лужу, потом через другую … По ее спине пробежал холодок.

- Это может сработать, - сказала она, потом подошла к мужу и обняла его, прижавшись к нему всем телом. Ведь он так хотел этого все это утро.

Сцена 11

Утро Терезы Одли в тот роковой день началось, как обычно. Стук копыт лошадки молочника, пауза, перезвон и перестукивание бидонов для молока, один из которых принадлежал Сьюзан, служанке Терезы. И вот, пожалуйста, никакого будильника не нужно.

Сам будильник у Терезы был. Он гордо стоял на прикроватной тумбочке и показывал, что наступило 7 часов утра. Стоял гордо, потому что сопровождал семью Одли во всех ее скитаниях по южным штатам во время войны.

Эти скитания не способствовали и без того слабому здоровью матери Терезы, и она первой покинула это мир. Отец держался значительно дольше и многое успел. Вместе с отцом они, наконец, закончили свои скитания в Сан-Франциско, где отец купил ту большую квартиру, в которой Тереза сейчас жила. С окончанием войны мистер Одли несколько раз возвращался в Теннесси, где смог продать их полуразрушенную усадьбу, плантацию и винокурню. Вырученные деньги мистер Одли положил в банк. Он рассчитывал участвовать ими в каком-то новом предприятии, но не успел. Его хватил удар, и он вскоре скончался. Банк же регулярно выплачивал Терезе ренту, которая хорошо дополняла то небольшое вознаграждение, которое молодая женщина получала в редакции. Вот и получалось, что будильник оказался в их семье одним из самых стойких, чем, наверное, сильно гордился.

- Ну, и, пожалуйста, - сказала Тереза будильнику. – Не очень ты и нужен.

Для Терезы, которая с детства начала сочинять разные истории, разговор с будильником был обычным делом. А не заводила она его, потому что боялась сломать. Давно, еще в детстве, она попыталась передвинуть тоненькую стрелку будильника, но у нее не получилось. Стрелка, вместо того, чтобы двинуться на назначенное ей место, погнулась. И вот что интересно. Сколько всего после этого произошло, сколько упаковок и распаковок пережили эти часы, погнутая стрелка оставалась единственным повреждением внешнего вида часов.

Проснувшись Тереза не торопилась вставать. Она так устроила свою спальню, что, если лечь на правый бок, то был виден фотографический портрет матери Терезы. Она смотрела на дочку, и Тереза вспоминала ее слова. «Воспитанная девушка никогда не будет вскакивать с постели проснувшись. От этого может произойти кровяное смятение и, если так делать раз за разом, то это приведет к головной боли или параличу». Мать Терезы была дочкой доктора и, наверняка, знала, о чем говорила. Может быть поэтому ее отца и хватил удар. Ведь он был деятельным человеком и не залеживался в постели.

Портрет отца тоже был в спальне Терезы, но висел на другой стене. Поскольку спальня было большой комнатой, то Тереза разместила в ней и диван, спинка которого опиралась на спинку постели, и журнальный столик, стоящий перед диваном, и рабочий письменный стол перед большим окном.

За письменным столом Тереза работала. Это было удобно. Иногда мысли приходили ночью, во время сна. Она вскакивала, включала новомодную электрическую лампу, садилась за стол и начинала писать. Если мысль ускользала, она поворачивала голову направо, и вот тогда ее взгляд встречался со взглядом мистера Одли.

Так и получалось, что мать со своего портрета наблюдала за Терезой, когда та была в постели, то есть в достаточно интимной обстановке и со своего портрета следила за нравственностью дочери. Отец же наблюдал за тем, как дочь работает и даже порой помогал ей в этом. Это было какое-то чудо! Секунду назад мысль, казалось, была потеряна, но хватало лишь одного взгляда на портрет отца, как мысль возвращалась, и слова снова послушно ложились на бумагу.

- Вы уже проснулись, мисс Одли? - Раздался стук в дверь. Ее служанка Сьюзан порой работала лучше любого будильника.

- Вот ваша почта и сейчас я принесу ваш утренний кофе, - служанка положила несколько газет и писем на постель рядом с Терезой и убежала, стуча каблучками.

Тереза подвинула подушку повыше к спинке кровати и оперлась на нее спиной. Она отложила в сторону газеты и счета, а сама взялась просматривать почту. Несколько подруг откликнулись на ее приглашение к сегодняшнему чаепитию у нее дома в 5 часов вечера. Были приглашения ей самой на такие же чаепития в другие дни недели, одно приглашение на ужин в одно почтенное семейство, приходящееся ей дальней родней, а еще ее портной просил найти сегодня время и зайти к нему на вторую примерку платьев, которые она заказала на прошлой неделе. Прочтя все письма, она еще раз прочитала приглашение и подумала, что хорошо бы надеть на этот ужин новое платье. Пятичасовые чаепития были приятным способом общения, но приличия заставляли Терезу приглашать на них только женщин, что совсем не устраивало еще пока молодую, незамужнюю девушку. Приглашение на ужин к дальней родне было интересно тем, что, зная круг их знакомых, можно было предположить, что на ужине будут и мужчины. Например, полковник Джеймс Меллори.

Мистер Меллори уже несколько лет, как оставил военную службу, но его продолжали по привычке называть по званию, Полковник. Сказывалось эхо войны, которое еще не до конца улеглось. Полковник занимал важный пост в управлении транс американской железной дороги. Тереза уже несколько раз пересекалась с ним на разных мероприятиях подобных, предполагавшемуся на следующей неделе, ужину. Каждый раз полковник очень радушно здоровался с ней, а два раза даже поцеловал руку, найдя для этого повод и пользуясь отсутствием рядом других людей. Эти два раза заставляли Терезу помнить о Полковнике и рисовать в ее воображении картинки, которые рисовать не подобает благовоспитанной девушке.

Были в жизни Терезы и другие мужчины. Например, Мартин Кастер, преподаватель литературы и истории местного университета. Они тоже пересекались на различных благопристойных вечеринках. В ходе одной из них Мартин по секрету рассказал Терезе, что пишет большую работу по древнегреческой литературе, после чего рассчитывает получить в университете профессорскую должность. Мартин был моложе Полковника и картинки с его участием, которые рисовала в своем воображении Тереза, были, скажем так, более живые.

- Вот ваш кофе, мисс Одли. - Это вернулась Сьюзан. На небольшом подносе кроме чашки черного кофе был круассан и несколько чернослив.

- Это новый сорт кофе, - сообщила Сьюзан. - Продавец его очень хвалил, говорил, что специально для кофе негро.

Для Сьюзан, чьи далекие предки прибыли в Америку из Испании, слово «негро» означало только цвет, но для Терезы оно значило значительно больше. Это слово обозначало для нее уставших, плохо одетых людей, работавших на плантации ее отца и его соседей. Кроме усталых глаз этих людей объединял цвет кожи «негро». Потому их все и называли – негры.

Пока не началась война, для уже подросшей Терезы приглашали разных учителей. Такое образование было бессистемным и обрывочным. Но уж Декларацию о независимости юная Тереза за время своего такого обучения прочла не единожды. Неизвестно, чего хотели добиться учителя, рассказывая девочке об этом основополагающем для Америки документе, но Тереза запомнила такие строки: «Мы считаем самоочевидными истинами, что все люди paвны по рождению, что они наделены творцом определенными и неотчуждаемыми правами, в частности правом на жизнь, свободу и стремление к счастью». Эти слова Тереза разделяла всей душой и сердцем. Из Старого завета, о котором она также узнала от учителей, Тереза запомнила, что в последний день творения Бог сказал: «сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему».

"Но как же так?" - думала Тереза. - "Не мог же Бог быть одновременно белым и черным!" Объяснение пришло позже из проповеди священника местной церкви. В ней священник доходчиво объяснил, что сначала все люди были белыми. Но потом некоторые их них отступили от заповедей Бога, погрязли в грехе и дикости. За это Бог и отметил их черным цветом. Получалось, что все эти черные мужчины, женщины и их дети расплачивались своей тяжелой жизнью за проступки своих предков. Поэтому Тереза негров жалела. "Но ничего," - успокаивала себя Тереза. - "Сейчас негры упорно трудятся, к ним приходит священник, они его слушают и со временем Бог их простит. Их дети побелеют и будут жить счастливо".

Но одно произошедшее событие неожиданно поменяло мнение Терезы о неграх. Ей стало казаться, что негры никогда не получат божьего прощения.

Сцена 12

Дженни Саммерс не была соседкой Терезы. Но мистер Саммерс, отец Дженни был дружен с отцом Терезы, поэтому Дженни часто бывала у Одли. Дженни была на два года старше Терезы, но это не помешало им подружиться и обсуждать разные важные девичьи темы.

Однажды Дженни ее огорошила. «Хочешь посмотреть, чем занимаются взрослые?»

Говорила Дженни шепотом на ухо Терезы, но Тереза все равно испуганно заозиралась по сторонам. Вдруг кто-то услышит!

- Ну, что скажешь? – уже обычным голосом спросила Дженни. – Хочешь?

Тереза только и смогла кивнуть головой, но потом тут же замотала ею из стороны в сторону.

Вид у нее был, наверное, еще тот, потому что Дженни рассмеялась.

- Боишься? Не бойся. Сэм покажет, как этим занимаются негры.

- Сэм – это кто?

- Помощник отца. Он следит за неграми: пригнать, угнать и все такое. Но ему надо заплатить. У тебя есть доллар?

В копилке у Терезы скопилось порядочно монет и вполне возможно, что доллар она могла бы вытрясти из нее. Об этом она и сказала Дженни.

- Хорошо. У меня тоже есть доллар. Вообще то Сэм обещал показать это за один доллар, но отец говорит, что Сэм пройдоха, поэтому будет лучше, если и ты приготовишь свой доллар.

Прошел месяц. Тереза вытрясла из копилки нужную сумму и каждый день с трепетом ожидала чего-то. Но ничего не происходило, и их разговор с Дженни стал забываться.

Но вот однажды в ее комнату зашел отец и сказал, что едет в усадьбу Саммерсов и, если она хочет, то может взять ее с собой. Сердце Терезы сильно забилось, и она смогла только кивнуть. Отец был занят своими мыслями и ничего не заметил.

В усадьбе Саммерсов Дженни сразу же потащила Терезу в свою комнату.

- Ну, что принесла доллар?

Тереза показала ей узелок, в котором были собраны монетки.

- Молодец! – одобрила Дженни. – Вы наверняка у нас заночуете и ночью мы все увидим.

Так и произошло.

Тереза и Дженни лежали в одной кровати и сна у них не было ни в одном глазу. Так тянулось достаточно долго, потом в окно их комнаты кто-то тихо постучал.

- Это Сэм, - сказала Дженни. – Пошли.

Они накинули на себя длинные шерстяные плащи с капюшоном и вышли во двор усадьбы, где их ждал высокий и худой человек с фонарем, который верно и был Сэмом. Они пошли к каким-то хозяйственным постройкам и зашли в одну из них.

Это был добротный сарай с лесенкой на чердак.

- Ну, что Сэм? Когда?

- Видите ли, мисс, - замялся Сэм. Теперь Тереза могла, благодаря свету лампы, рассмотреть его получше. У Сэма было морщинистое лицо с длинными висячими усами. 

- Ну, что Сэм? Говори, - торопила его Дженни.

- Надо бы добавить еще доллар, мисс.

- Но ты обещал!

- Да, но сегодня ваш отец мне еще раз сказал, чтобы я смотрел, чтобы вы не походили к неграм. Поэтому прошу еще доллар, мисс.

- Ну, ты и гад Сэм, - сказала Дженни. Потом повернулась к Терезе. – Дай ему.

Тереза протянула Сэму узелок с деньгами. Сэм усмехнулся чему-то, забрал монетки, а сам платочек вернул Терезе.

- Забирайтесь на чердак, - сказал Сэм. – Сейчас приведу. 

Они забрались на чердак. Между крышей и полом чердака было небольшое расстояние, и девочкам пришлось стать на коленки. От нижнего помещения их отделяло плетенное перекрытие, через щели которого Тереза и Дженни могли видеть комнату под ними, слабо освещенную фонарем, стоящем на покрытом соломой полу.

Через некоторое время вернулся Сэм и втолкнул в комнату молодую негритянку. Так показалось девочкам, потому что она была с короткими курчавыми волосами и очень худая. На ней было серое, грубое платье, которое Сэм заставил снять.

- Целее будет, - засмеялся Сэм и забрал платье с собой.

Негритянка постояла какое-то время посреди сарая, а потом уселась прямо на пол у стенки.

На этот раз Сэма не было дольше. Он привел с собой здоровенного, но худого негра.

Сэм втолкнул его в сарай, указал на негритянку и сказал: 

- Покажи на что способен. И, чтобы было тихо. 

После этого он закрыл дверь.

Тереза и Дженни замерли от страха. Внизу слабо горел фонарь и стоял ужасный черный человек, которому Сэм приказал что-то показать, а вокруг была темная ночь. И от всего этого ужаса их отделяло тонкое плетеное перекрытие. Если они могли как-то видеть происходящее внизу, то и этот негр мог их увидеть. Ему стоило только поднять наверх глаза. Тереза была готова бежать вниз по лесенке и кричать этому негодяю Сэму «Прекратите это. Мы уходим». Она бы это сделала, если бы не слышала, как Сэм с той стороны двери опустил засов.

Но негр не стал смотреть на верх. Он какое-то время смотрел на сидящую у стенки негритянку. Потом что-то проговорил на своем языке и подошел к женщине и, о ужас, сбросил на пол свои грубые штаны. И хотя Тереза могла рассмотреть только блестящую в свете фонаря кожу дикаря, ее воображение вмиг дорисовало все остальное. Она закрыла глаза, страстно желала, чтобы все это поскорее закончилось и боялась, что удары ее сердца будут слышны за пределами сарая.

Внизу стала слышна какая-то возня, а потом стоны. 

«Что он с ней делает? Убивает?» - подумала Тереза и рискнула взглянуть вниз. Все что она могла рассмотреть – это было переплетение тел и почему-то ступню негритянки, которая торчала вверх. Тереза увидела, что подошва ступни, несмотря на пыль и грязь, была белее остальных частей тела этой черной женщины. "Это что же?" - подумала совсем некстати Тереза. – "Эта негритянка уже стала белеть благодаря своей праведной жизни?"

Возня и стоны внизу продолжались, но эта мысль засела в голове Терезы. Вернулся Сэм и увел негров, она с Дженни вернулись в постель, а эта мысль все не уходила от нее. «Она же стала белеть! Что же с ней теперь будет?» Она хотела поделиться своими мыслями с Дженни, но та ее опередила.

Она повернулась к Терезе и с горящими глазами спросила: 

- Правда было здорово?

Эта детская затея Дженни сильно изменила отношение Терезы к неграм. Только животные могли вести себя так, как вели эти два существа той ночью, в том сарае. Ведь, если считать негров людьми, такими же как она сама, как, например, Полковник или Мартин Кастер из университета, то можно предположить, что и они могут вести себя как эти негры: валяться по полу, стонать и охать. Но это было определено невозможно. Ее попытка представить на месте негра со спущенными штанами милашку Мартина казалась дикой и противоестественной. Когда же она рисковала поставить себя на место той негритянки, то ее охватывал ужас.

Кофе и утренняя корреспонденция заставили детские воспоминания уйти прочь. И к тому времени, когда кофе был допит, Тереза успокоилась.

Она встала с постели, переложила бумаги на письменный стол и еще раз взглянула на фотографию мамы на стене. Мама должна была бы быть довольна ею. Все, как она советовала. И главное, никакого смятения.

Сцена 13

Пальто от холода не спасло. Меня по-прежнему знобило, и я не мог заснуть. А потом ко мне пришло привидение. Но сначала я почувствовал запах дыма, открыл глаза, чтобы понять, где пожар и куда бежать и увидел это привидение.

Привидением оказался немолодой индеец, одетый, как ни странно, в европейский зеленовато-серый костюм с жилеткой такого же цвета. Индеец сидел на стуле и курил вполне европейскую трубку. Ночь, лунный свет из мансардного окна, дым, индеец в костюме с жилеткой – чем не привидение!?

Страха не было. Наоборот, после того, как я вгляделся в лицо своего ночного гостя, внутри у меня потеплело. Опять сказывалось наследство предыдущего хозяина этого тела?

- Приветствую тебя, мой бледнолицый брат, – сказал индеец. – Я проходил мимо, а ты сегодня неплотно закрыл это окно.

Он, не поворачиваясь, указал трубкой в потолок.

- И не притворяйся, я вижу, что ты меня узнал. Хотя, - он глазами пробежался по своей одежде. – Порой я и сам себя не узнаю. Что с тобой случилось?

- Я упал с лестницы.

Индеец усмехнулся.

- Я так долго живу среди бледнолицых, что даже научился понимать скрытый смысл ваших слов. Ведь твои слова говорят о другом. Ты просто не хочешь говорить о том, что с тобой случилось.

- Можно и так сказать, - согласился я.

Поскольку у нас завязалась светская беседа, и меня никто не собирался бить по голове или как-то иначе калечить, то продолжать лежать в постели было невежливо. Я спустил ноги и сел на кровати. Нож, который я держал на груди, с шумом грохнулся на пол. Я судорожно поднял его.

Индеец на появление ножа отреагировал спокойно.

- Можно? – Он протянул руку.

Мне ничего не оставалось, как отдать нож.

- Да, это он. Я подарил его Шидижи, когда она решила уехать с тобой.

Он помолчал.

- Я слышал, она успела напоить его кровью врага? – Он спрашивал, хотя моего ответа явно не требовалось.

Когда индеец подходил ко мне за ножом я заметил, что у него босые ноги, а туфли стоят рядом со стулом.

- Благодарю тебя, мой брат, за то, что ты отомстил убийцам Шидижи, – сказал он, вернул мне нож и снова сел на стул.

Какое-то время мы молчали.

- Ты знаешь, - снова заговорил он. – Я выполнил твое пожелание и окончил двухгодичную вечернюю школу для взрослых. Она мне очень многое дала. Благодаря ей я стал еще больше ненавидеть бледнолицых.

- И чем ты сейчас занимаешься? – Такой вопрос показался мне вполне естественным.

- Граблю банки.

- Зачем?

- Бледнолицые отняли у нас нашу землю. Я отнимаю у них то, что могу отнять. – Он затянулся трубкой и не торопясь выпустил струю дыма. – Ты приехал сюда завершить месть? Ты нашел того, кто послал к тебе убийц?

- Нет, – честно ответил я.

Картина жизни Энтони де Клера постепенно стала приоткрываться мне, но вместе с ней стали появляться и его обязательства, которые теперь становились, как бы, моими. Совсем не простые обязательства.

- Тебе могут потребоваться деньги, - он что-то положил на стол. – Не отказывайся.

Он посмотрел по сторонам, выбил трубку в раковину «мойдодыра» и снова уселся на стул.

- Я посижу у тебя немного, - сказал он. – А ты спи.

Как ни странно, я заснул. Когда я проснулся вновь, в комнате никого не было. И только запах дыма напоминал о ночном госте.

Сцена 14

Утром я почувствовал себя лучше. Вернулась способность анализировать и делать выводы. Еще до того, как в голове эти самые выводы сформировались окончательно, на меня накатила черная волна тоски и отчаянья от того, что я уже никогда не увижу своих близких.

Почему? Как так получилось? Где я оказался? Эти вопросы еще только начали появляться у меня в сознании, а я уже был уверен, что никогда не смогу ни увидеть, ни обнять дорогих мне людей.

Но сознание человека такая подлая сущность, которая ради своего выживания (а от тоски можно повеситься) придумает оправдание для чего угодно. Не прошло и пяти минут после того, как я начал горевать, а внутренний голос один за другим подсовывал мне доводы для успокоения.

«А ты хотел жить вечно?»

«Нет, просто, это все как-то внезапно».

«Это всегда и везде внезапно. Читай классику».

«Да, читал я … Просто, когда это с тобой происходит… Так горько на душе…»

«Ты все равно ничего не можешь изменить. Ты не просто уехал в другую страну. Это прошлое и, скорее всего, параллельный мир. Лучше подумай, зачем тебя сюда отправили! Может быть, какая-то специальная миссия?!»

«А, вот это - грубая разводка для простаков. Какая еще миссия!? Просто так крутанулось колесо».

«Ну, извини, немного приврал, хотел тебя приободрить».

Этот разговор мог продолжаться еще долго, но помешал достаточно громкий женский голос, снизу.

Он настойчиво вопрошал:

- Мистер Деклер, вы уже проснулись? Мистер Деклер, вы меня слышите?

Кричать в ответ не хотелось. Я вышел из своей каморки. В чем был, в том и вышел. Серой нательной рубахе и такого же цвета кальсонах. Внизу, перед лестницей на мою мансарду стояла пожилая, но вполне бодрая женщина. Темное строгое платье, гладко зачесанные назад волосы.

- Гутен морген, фрау Бергман, - я решил блеснуть своим немецким, которого не знал. По ощущениям не знал немецкого и Энтони де Клер.

- О, вы решили говорить по-немецки. – Фрау Бергман замахала на меня руками. – Не напрягайтесь, вам, наверное, это вредно. Генрих сказал, что вчера вы были весь в крови и едва смогли подняться по лестнице. Что с вами случилось?

- Я упал с лестницы.

- Надеюсь не с моей?

- Нет, фрау Бергман. Это была другая лестница.

- Вам ничего не угрожает?

Этот разговор начал мне надоедать. Возможно, поэтому я немного нагрубил пожилой фрау.

- Ни мне, ни ежемесячной плате за квартиру совершенно ничего не угрожает.

- Как вы могли подумать …, - начала было возмущаться фрау Бергман, но я остановил ее.

- Фрау Бергман, прошу вас, пусть кто-нибудь, тот же Генрих, принесет мне большой кувшин чистой воды и хороших фруктов. Я пару дней не смогу выходить из дома.

В это Фрау Бергман поверила. Она оглядела меня, словно только сейчас увидела недостатки в моем одеянии. Я надеялся, что мой вид подтвердит, что мне никак не выйти из дома в ближайшее время.

- Хорошо, - согласилась фрау Бергман, вышла на улицу, и я тут же услышал ее голос. – Генрих! Генрих!

А я снова вернулся в свою комнатку.

Сцена 15

Вернувшись в комнату, я намочил носовой платок в виски, приложил его к болячке на голове и стал ждать Генриха. На него у меня были виды.

Генрих оказался тем самым пареньком, который за пару никелей, вчера проводил меня до моей коморки. Он принес большой латунный кувшин с водой и, со словами «я скоро», вновь убежал. Вернулся он с корзинкой красных яблок, вполне аппетитных с виду.

Я расплатился с Генрихом, не забыв накинуть ему пару никелей за работу. Когда он довольный хотел уже уходить, я остановил его.

- Не хочешь поработать доктором, Генрих?

- Доктора много зарабатывают, - сразу взял быка за рога паренек.

- Ну, это будет не совсем работа. Это будет испытание. Сможешь ли ты вообще работать доктором?

- А что надо делать, мистер Деклер?

- Почистишь мне рану на голове.

- Это запросто! - Паренек вытер руки о свою старенькую тужурку и застыл, как бы в полной готовности. Думаю, что почистить ботинки и почистить рану были для него очень похожими понятиями.

- Не так быстро, парень, - остановил его я.

Я заставил Генриха помыть руки. Благо, что небольшой кусочек мыла нашелся на «мойдодыре». Потом протер его руки все теми же виски, которые уже подходили к концу.

- Вот смеху-то будет, когда расскажу ребятам, - хмыкал паренек.

Ножницы нашлись на столе. Ими Энтони де Клер, скорее всего, подправлял усы и бороду. На них тоже пришлось потратить немного виски.

Я пододвинул стул под мансардное окно, уселся на него, а ножницы вручил Генриху.

- Генрих, твоя задача срезать все волосы вокруг раны и при этом постараться не доставить мне лишних неудобств.

Генрих только хмыкнул.

- Ничего, мистер Деклер, я справлюсь. Мы как-то с ребятами поймали собачонку и постригли ее подо льва, вот было смеху то.

Генрих стриг, я время от времени слегка подпрыгивал на стуле, когда он задевал наиболее болезненные места.

- Мистер Деклер, здесь какие-то нитки. Их тоже срезать?

- Нет, что ты! Это - работа доктора Уолша. Он очень расстроится, если ты испортишь ее. И прошу, поосторожней.

- Это все ножницы, мистер Деклер. Они - тупые, и мне приходится натягивать волос, чтобы его срезать.

- А мне кажется, что ты их просто выдергиваешь.

- Нет, что вы, мистер Деклер! Как можно?!

Но все плохое когда-нибудь заканчивается. Закончил свою работу и Генрих.

- Волосы остались только в самой ране. Если хотите, то я могу в ней поковыряться, но это будет трудно.

- Нет, спасибо.

- Как скажите, мистер Деклер. Я прошел испытание? Я смогу стать доктором?

- Думаю, что сможешь, - вполне искренне ответил я. Меня впечатлило его предложение поковыряться в моей ране.

Я дал ему еще пол доллара, и он очень радостный убежал.

Я посыпал рану остатками порошка Фрица и какое-то время просто сидел на стуле, тупо глядя в стену. До меня долетали слабые звуки уличной жизни. «А ведь это моя новая жизнь, в которую надо как-то вливаться. Пока у меня есть отговорка, что я раненый, и что мне нужно лежать. Но уже вечером мне надо идти к Фрицу на фотосессию, которую я сам и придумал. Потом еще на одну, потом встречаться с городскими врачами… А, потом что?»

Взгляд упал на большой конверт лежащий на столе. Я вскрыл его. В нем оказались две пачки денег, перевязанные банковскими бумажными лентами.

«Блин! Приходите парни свататься».

Нашел спички, которые оказались рядом со спиртовкой на столе, сорвал банковскую упаковку и сжег ее в раковине «мойдодыра». Банкноты оказались не сотенными, как я ожидал, а номиналом в 50 долларов. На банкноте вместо Улисса Гранта было сразу два лица в профиль, которых я, естественно, не знал. Деньги считать не стал. Зачем? Рассовал их по карманам пальто, да и прилег на кровать. Надо было набраться сил к вечерней фотосессии.

Лежал и думал. Если взял деньги, то значит должен? Что должен? Индеец говорил, что Энтони де Клер приехал в Сан-Франциско найти того, кто послал к нему убийц. Которые что? Вместо де Клера убили его жену, а он потом отомстил? Со слов индейца выходит так. Но что я могу?! Я никого и ничего не знаю здесь. Да и навыков у меня таких нет.

После этих мыслей накатила волна тоски и беспомощности. Это были уже не мои чувства и эмоции. Почему так происходит? Откуда эти эмоции? Я был уверен, что в теле только мое сознание. Тогда что это? Что-то типа инстинкта собак Павлова? Видят свет – течет слюна. Но здесь человек и все, наверное, сложнее. Я увидел индейца и почувствовал теплоту. Я стал думать про убийц жены де Клера и почувствовал тоску и беспомощность.

Получается в мозгу де Клера, в чье тело я попал, сохранились какие-то устойчивые цепочки. Цепочки чего? А я откуда знаю? «… голова предмет темный и исследованию не подлежит…» Но ведь работает! Даже индеец заметил, что я его узнал. Получается мне в наследство досталось не только тело, но и эмоции прежнего хозяина. Долго они, конечно, не продержатся. Появятся мои собственные эмоции и вытеснят эмоции старые. И я больше не буду чувствовать теплоту и доверие к этому странному индейцу в зеленовато-сером костюме, не буду печалиться, вспоминая Шидижи. Получается, таким образом, я убью личность Энтони де Клера окончательно. И никто ни в чем не виноват. Нет виноват! Кто-то же шарахнул Энтони де Клера по голове в баре «Старая индейка».

Кроме индейца, которого я расспрашивать бы не стал, у меня есть еще один источник. Это – доктор Стив Уолш, который знал Энтони де Клера по Нью-Йорку. Надо у него аккуратно навести справки. А надо? Точно надо! Информация никогда не будет лишней, а вот что потом с ней делать, это уже другой вопрос.

Сцена 16

(Сан-Франциско, гостиница, разговор двух английских джентльменов, примерно в тоже время)

- Арчи, ты идиот! Зачем ты ударил де Клера бутылкой по голове?

- Что попалось под руку, тем и ударил.

- Я не про это спрашиваю!

- Винсент, когда я его увидел, то меня всего затрясло. Деньги этого старого дуралея Диспенсера были нашей путеводной звездой, нашей надеждой. И все теперь ему? Да, кто он такой!

- Арчи, твоя мать послала нас в Америку поговорить с де Клером. Она помнит, что это был очень романтически настроенный юноша, которого, по ее мнению, можно убедить отказаться от наследства.

- Винсент, ты сам понимаешь, что говоришь? Романтически настроенный юноша!? Прошло тридцать лет! Он прошел две войны. Он - отъявленный головорез и у него за душой ни гроша. И ты считаешь, что такой человек возьмет и просто так откажется от семи сотен фунтов стерлингов?!

- Да, хорошая цифра. Меня самого аж передернуло. А я ведь на нее тоже рассчитываю.

- Но для этого тебе надо будет сначала жениться на моей сестре. А к ней ты последнее время как охладел.

- А вот это, Арчи, не твое дело! Твое дело было следить, а не размахивать бутылками!

- Я хотел его убить!

- Убил? Что молчишь, Арчи? Убил?

- Нет.

- Вот! Надо было сначала поговорить, а потом уже принимать решение.

- Это ничего бы не изменило!

- Возможно, Арчи, возможно. Но теперь у нас нет и этой возможности. Едва мы заикнемся в разговоре с ним про наследство, он может связать нападение на него с фактом внесения его в завещание. Да еще и нас заподозрить. Я этого не хочу. Если то, что про него рассказывают верно, то он просто нас на кусочки разрежет и съест на завтрак.

- Боже, Винсент, что же делать?

- Надо продолжить следить за ним. К счастью, он не знает нас в лицо.

Сцена 17

Я почти заснул, когда в дверь комнаты постучали.

- Кто?

- Британец, это я, Стив Уолш.

На ловца и зверь бежит. Я отодвинул щеколду, на которую запер дверь, и впустил Уолша в комнату, в которой сразу стало тесно. Пришлось сесть на кровать.

- Британец, так не справедливо. Старина Фриц пригласил к себе на выпивку всех кроме меня.

- О! - Он только заметил мою лысую голову, сбритые усы и бороду. – Тебе идет. Сразу скинул пяток лет.

- А ты, что расстраиваешься?

- Как что? Он там будет рассказывать про свой порошок и что-то даже показывать.

- Ну и что? Ты же сам называл этот порошок толченным мелом. Зачем он тебе нужен?

- Если порошок помогает, а у меня его не будет, я буду терять деньги. Здесь у врачей основной бизнес – порезы, ссадины и другие … колото-резанные раны. И что мне говорить человеку с раной? Иди к Фрицу, купи порошка, а потом возвращайся ко мне?

- Ну, мне ты так примерно и сказал.

- Прости, Британец. Я же знаю, что на тебе все заживает, как на собаке.

- Ну, спасибо.

- Британец помоги. Я узнал, что вы партнеры с Фрицем. Значит он тебе доверяет. Замолви за меня словечко.

- Никакой я не партнер. Герр Циммерман был так добр, что дал мне своего порошка, который, кстати, называется «стрептоцид». А я подсказал ему, как лучше его продвинуть на рынке. Вот и все!

- Да это самое главное. Значит у тебя с ним уже налажены отношения. Просто так он не дал бы тебе порошка. Помоги, Британец. Ну, что тебе стоит…

- Хорошо, Стив. Я попробую поговорить с Циммерманом, но ничего не обещаю. Он где-то узнал, что ты плохо отзываешься об его лекарстве и, наверное, обиделся на тебя.

- Да? Я готов извиниться!

- Я попробую, Стив, все уладить, но от тебя мне потребуется тоже помощь.

- Что угодно, Британец! – согласился Уолш, но тут же переспросил. - А, что ты хочешь?

- Немного. Ты знаешь, что меня саданули по голове, а от ударов по голове иногда случается амнезия…

- Это ты мне объясняешь?! Да, я сам видел, как Коротышку Чарли после нокдауна в третьем раунде откачали, к нему подходит жена, а он ей "Ты кто?" Представляешь! Не узнал жену! … Постой… Ты хочешь сказать, что у тебя амнезия?

- Местами. – Про то, что «здесь помню, а здесь не помню» я не стал говорить.

- Да? – Уолш задумался, но только на пару секунд. – Кстати, Британец, ты же задолжал мне полтинник! Помнишь?

- Стив, может быть я чего-то и не помню, но я не разучился еще видеть, когда люди лгут, а когда говорят правду.

Эти слова у меня вышли, какими-то очень суровыми. Раньше я так не мог. Вон, Уолш даже в лице переменился.

- Да, шучу я, Британец, шучу.

Мы помолчали.

- Так чем я тебе могу помочь? Как лечить эту амнезия я не знаю. Да и другие тоже. Деньги сдерут, а потом скажут, что само пройдет.

- Ты расскажешь мне все, что ты обо мне знаешь.

- Все так плохо?

- Нет, Стив, все хорошо, – с нажимом ответил я. - Просто расскажи, а я постараюсь помочь тебе с Фрицем.

- Хорошо, - Уолш расстегнул пальто и уселся на стул. – Ты пришел к Фитцвотеру в шестьдесят пятом, когда бои стали проводить по новым правилам. Перчатки, то, се. Это вам хорошо, а у меня работы меньше стало. С новыми правилами тебе повезло, ты выигрывал в основном по очкам. Никто не мог в тебя попасть. Ты очень быстро двигался.

- Стив, …, про бокс мне расскажешь как-нибудь потом, ладно?

- Да, понял я, понял. Жена у тебя была местная, из племени чероки. Тебе еще из-за этого хотели дать имя для ринга «Индеец», но «индеец» уже был, «лорд» тоже. Вот так ты и стал Британцем. Но ты не долго у нас был, полгода где-то. Потом нашел работу по сопровождению грузов на железной дороге. Там, говорят, платили хорошо. Но опасно и поездки через всю страну. А потом, как рассказывали, ты вернулся из поездки, а на квартире у тебя полицейские и убитые: твоя жена и какой-то мужик. В твою жену всадили пять пуль из кольта, оружие не нашли. Этого мужика зарезала твоя жена, но у него оружия не было. Поэтому решили, что их было, как минимум, двое, и что это было ограбление. Убийцу не особо искали, но зато, как мне рассказывали, их нашел ты. По слухам, ты прирезал их главаря и еще пятерых, но и тебя там хорошо порезали. После этого я о тебе больше ничего не слышал. Я помог тебе?

- Возможно. Я поговорю с Циммерманом. Думаю, что все будет хорошо.

- Знаешь, Британец. Я тогда не смог… В общем, хочу выразить свои соболезнования в связи с гибелью твоей жены. Я видел тебя с ней пару раз. Она была очень хорошей …

- Спасибо, Стив.

Уолш ушел, а у меня на душе было просто погано. Моя смерть там, смерть де Клера здесь и смерть его жены в прошлом. В бутылке оставалось совсем немного виски. Я влил их в себя в тщетной попытке, как-то поднять себе настроение и стал собираться к Циммерману.

Сцена 18

Последующие дни у меня прошли в хлопотах. Я привыкал к окружающему миру и мне, хочешь-не хочешь, приходилось налаживать свой быт.

Воду и фрукты мне по-прежнему по утрам приносил Генрих. Он же каждое утро выносил мою «ночную вазу».

Под кроватью в комнате я нашел потрепанный кожаный чемодан.

Чемодан был не большой, не маленький. Средний такой чемодан. Углы чемодана были укреплены дополнительными кожаными накладками, а сами накладки были прилично потерты. Поперек чемодана, удерживаемые специальными петлями, располагалось два ремня. Набил чемодан сверх меры - ремнями можно утянуть. Или же создать дополнительное хлопоты воришкам – пока эти ремни расстегнешь. Замок на чемодане был один и простенький.

Я такой встречал в своем детстве на старых чемоданах. Медная пластинка, на ней круглая кнопка с замочной скважиной. Отодвинь в сторону эту круглую кнопку, и язычок, который не дает раскрыть крышку чемодана, под действием пружины откинется назад. А еще были медные заклепки, много медных заклепок, слегка позеленевших от времени.

Я стоял на коленях перед вытащенным чемоданом и пытался разобраться в своих мыслях. «Открывать? Не открывать?»

«Тело прикарманил, имя прикарманил, а теперь стесняться начал!» - Мой внутренний адвокат, как всегда, был убедителен.

Я сдвинул в сторону круглую кнопку замка, язычок щелкнул, и я раскрыл чемодан. Вместо карты острова сокровищ в чемодане, сверху лежало грязное белье: пара серых кальсон и нательные рубахи. Странно, но брезгливости я не ощущал. Я выложил грязное белье на кровать и стал разбираться с содержимым чемодана.

Надо сказать, что все было уложено хорошо и аккуратно, а грязное белью сверху просто прижимало другие вещи при закрытой крышке чемодана и не давало содержимому болтаться. Кроме того, само пространство внутри было как-бы разделено на две части. Левую занимали два небольших матерчатых мешка с завязанной горловиной, а правую – поношенная, но чистая одежда. Здесь я, к своему удивлению, обнаружил настоящие джинсы. Потертые, с фирменным лейблом «леви страус», потемневшими заклепками и одним единственным карманом сзади, справа. Ну, да. Удобно, если ты правша. Взял что-то правой рукой и убрал подальше, с глаз долой в задний карман. Передние карманы были на месте, в том числе маленький кармашек «пистончик». Под джинсами обнаружил рубаху, из такого же материала, как и джинсы. С медными пуговицами, сверху донизу и заклепками в верхних углах одинокого кармана слева.

Под джинсами и рубахой, на чистой паре белья лежали две женские фотографии, в деревянных рамочках. Внутри меня что-то колыхнулось. На первом фото была молодая индианка.

Зря говорят, что индейцы были монголоидной расы. У девушки с фотографии был совершенно нормальные, не узкие, не раскосые глаза, прямой, не приплюснутый нос, красиво очерченные губы. Скулы были, но назвать их выдающимися язык не повернется. На мой взгляд, симпатичная девушка, но только взгляд какой-то грустный. На второй фотографии была изображена та же девушка только уже в платье европейского покроя. Синее платье, как будто состоящее из двух частей: кофты и юбки - сидело на ней идеально. Все было на месте – талия, грудь, прическа с поднятыми наверх-назад черными, завитыми волосами… Вот только взгляд был по-прежнему грустный. Или мне это только казалось. А это что такое? В моих глазах сами собой навернулись слезы. Эмоции де Клера по-прежнему жили во мне. Ну и ладно. Я не против немного поплакать.

Рядом с фотографиями лежало что-то завернутое в кусок темной, на ощупь шерстяной ткани. Когда я развернул сверток, то мои слезы моментально высохли.

Я держал в руках достаточно большой, настоящий револьвер. Настоящий? Конечно, настоящий, а какой еще он может быть здесь. Килограмм с лишним, револьвер ощущался одним куском холодного железа. А в душе у меня был восторг. Интересно, это я или де Клер? Вот почему так, спрашивается? Взять, например, ту же мясорубку. Тоже железо, тоже вращается, тоже можно покалечиться неслабо, а возьми ее в руки и ощущения будут другими.

Я вытянул руку с револьвером, поймал мушку в целик и уже собрался спустить курок. Эй, эй, ты что? В барабане желтели цилиндры патронов. Револьвер был полностью заряжен. Большой палец моей руки сам лег на скобу с левой стороны револьвера и потянул на себя. Чуть влево, и барабан револьвера откинулся в сторону. Так, как вынуть патроны? Вот этот какой-то стерженек. Что это такое? Похож на короткий шомпол. Не вытягивается. А если в другую сторону? Стержень поддался, и розочка с другой стороны барабана вытолкнула патроны наружу. Шесть желтых цилиндриков высыпались на кровать.

Вот теперь можно рассмотреть револьвер получше. Небольшой товарный знак слева, у рукоятки. Лошадь, встающая на дыбы. Что за фирма? Ничего кроме «феррари» в голову не приходит. На стволе маленькими буквами тоже надпись «New Service Cal .45». С цифрами понятно, такие же на тыльной стороне патронов. А вот почему «new service»? Новая услуга по убийству себе подобных? Большим пальцем правой руки оттянул курок. Шел достаточно тяжело. Вспомнил, как в фильме «Золото Маккенны» шериф стрелял из револьвера чуть ли не очередями. Для этого он очень быстро, ладонью левой руки, взводил курок револьвера. Тра-та-та-та. С этим револьвером так бы не получилось. Либо ладонь бы повредил, либо механизм сломал бы. Да, и, наверное, в этой конструкции так делать и не нужно. Попробовал нажать на спусковую скобу при спущенном курке, и курок стал послушно взводиться. Дальше. Щелчок. Курок спустился. Был бы в барабане патрон, произошел бы выстрел. Еще раз. Я снова нажал на спусковую скобу, провернулся барабан, взвелся и снова спустился курок. Вот такая автоматика.

При всей кажущейся примитивности револьвер производил впечатление хорошей, качественной «машинки». Ладно, еще наиграюсь. Я снова зарядил револьвер и завернул его в тот же кусок ткани. Попутно про себя отметил, что хоть и был револьвер заряжен, но де Клер не носил его собой. То есть не ожидал на себя нападения? Возможно, все же удар по голове был какой-то случайностью. Я положил сверток с револьвером на место и стал дальше разбирать чемодан.

Развязал матерчатый мешок, тот что побольше. В нем оказалась металлическая посуда. Небольшой овальный котелок, с петлями по бокам, в нем кружка, еще мешочек с ложкой, двумя вилками и столовым ножом и большая коробка непривычно длинных спичек. В другом мешке, поменьше, я нашел опасную бритву с полустертым названием фирмы «Вильям и что-то там». Маленькую железную бутылку с маслянистой жидкостью. Понюхал, пахнет керосином. Обнаружил еще пару белых, маленьких брусочков размером со спичечный коробок, но только тот, что из моей прошлой жизни. Один завернут в бумагу. Понюхал тот, что открыт. Ничем не пахнет. Ладно, разберемся потом. Если лежит рядом с бритвой, то значит что-то для бритья. Так? А керосин для чего тогда? Как лосьон после бритья? Смешно.

Стал складывать пожитки де Клера обратно в чемодан и среди одежды обнаружил перевязанную пачку писем. Внутри меня опять что-то кольнуло. Какое-то сложное чувство. Тревога, обида, злость. Покрутил в руках найденные письма, бросил их на кровать, а чемодан с вещами задвинул обратно. Немного осталось после тебя де Клер. А что осталось после меня?

Я лег на кровать. Поудобнее устроил больную голову и стал рассматривать пачку пожелтевших писем.

Сцена 19

Я смотрел на тоненькую пачку писем и думал, что, если бы я был в прошлом филателистом, то, наверное, задыхался бы от восторга и счастья. Каждый конверт был украшен, как минимум, четырьмя проштампованными марками. Но в прошлом мое увлечение филателией захватило только детство и ограничилось покупками ярких марок и блоков далекой страны Бурунди в местной Союзпечати. Блеклые марки с изображением холодных английских королев меня никогда не привлекали.

«Ну, что? Покопались в грязном белье, переходим на новый уровень? Копаемся в личных делах?» Мой внутренний адвокат только хмыкнул и ничего не сказал, а я открыл первое письмо.

Письмо было от матери де Клера и написано было, естественно, на английском языке. Надо сказать, что именно язык окончательно убедил меня, что окружающий меня мир – это не розыгрыш. В прошлой жизни английский я знал хорошо, даже очень хорошо. Но здесь, в этом мире я просто думал на этом языке. Мне резал слух английский язык фрау Бергман, я слышал акцент Уолша, подмечал маленькие ошибки Циммермана, которые он делал, когда волновался. Такое не подделаешь. Это было внутри меня. Вот и сейчас я смотрел на текст письма, написанный черными чернилами и явно железной перьевой ручкой, и не думал над значениями слов, грамматикой и прочее. С пожелтевшего листка письма я сразу выхватывал смысл предложений, погружаясь в личные дела и прошлое человека, в тело которого я попал.

Это письмо было в самом низу, и я начал с него.

«Милый сын, Энтони,

Прошло почти шесть месяцев, с того момента, когда ты вместе со своими товарищами по 5-му ее королевского величества гусарском полку отправился в далекую Индию. Передо мной до сих пор стоит картина, как какой-то юноша с палубы уходящего корабля машет платком, тем кто остался на земле благословенной Англии. Почему то, мне кажется, что это был ты.

Несмотря на то, что именно я настояла на твоей службе в армии, мне так без тебя одиноко. Но я успокаиваю себя тем, что эта служба просто необходима любому благородному человеку, а тем более тебе, тому, кто в свое время займет место лорда, главы графства Херефорд.

Надеюсь, что у тебя все хорошо, ты служишь доблестно, как и полагается английскому аристократу. Уверена, что ты уже завел себе друзей среди таких же, как и сам благородных юношей. Помни, мой дорогой сын, что эта дружба будет тебе опорой в дальнейшей жизни и пропуском в высший свет.

Расскажу тебе забавную ситуацию с нашими соседями. Не знаю, помнишь ли ты лорда Диспенсера? Он как-то заезжал в наше именье вместе со своей покойной женой (прими господи ее душу и отпусти ей грехи большие и малые). Он после смерти своей жены помутился рассудком и вот уже 12 лет не покидает своей усадьбы. И даже не хочет знать своих ближайших родственников. Недавно к нему приезжала его родная сестра, чтобы показать ему своего малолетнего сына. Так вот, он не стал с ними даже разговаривать. Вместо него с ней общался его управляющий, наглый и невоспитанный тип, который предложил им свою помощь в размещении в ближайшем городе. Я все это знаю, потому что леди Клара, сестра этого сошедшего с ума лорда, заночевала у нас. Мы с ней проговорили всю ночь.

Меня расстраивает, что пока я не получила от тебя ни одного письма. Это, наверное, вызвано какими-то сложностями с твоим обустройством на новом месте. Вместе с тем, прошу тебя взять за правило и писать мне письма не реже одного раза в месяц. Думаю, что написание писем станет для тебя одной из возможностей отдохновения от трудной военной службы.

Буду рада получить от тебя вскоре письмо и узнать, что у тебя все хорошо.

Любящая тебя, твоя мать, леди Оливия Де Клер,

Херефорд, 12 октября, 1857»

Прочел письмо, хотел как-то съязвить по поводу прочитанного, но не стал. Внутри у меня появилось какое-то сложное чувство. Что-то неприятное, тоскливое и отталкивающее в «одном флаконе». Это чувство явно досталось мне по наследству от прежнего хозяина. Ладно, читаем дальше.

«Милый сын, Энтони,

Получила от тебя письмо, в котором ты сообщаешь, что вышел в отставку. Что это значит? Я ничего не понимаю. Мне казалось, что ты на хорошем счету у полковника Брэмса. Ты сам писал мне, что тебя повысили до капрала. Что произошло? Ты пишешь, что сам подал рапорт об отставке. Но почему? Ведь все так хорошо складывалось. И потом, мог бы посоветоваться со мной! Возможно, я не знаю каких-то нюансов армейской службы, но я бы навела справки через своих добрых знакомых и что-нибудь тебе присоветовала бы. 

Извини за сумбурное начало. Я его набросала сразу же как прочла твое письмо. Увидела, что письмо от тебя и обрадовалась. Но после прочтения расстроилась. Но, с другой стороны, твоя отставка означает, что ты скоро вернешься домой. Два месяца назад с казначеем вашего полка я отправляла тебе деньги, думаю, что ты их уже получил. Дела у нас в графстве идут хорошо. Хотя вилланы, как всегда, ленятся, и доходы от продажи зерна и шерсти могли бы быть и получше. Но год выдался хорошим. Никто из арендаторов не разорился, и все вовремя заплатили причитающуюся нам ренту. Поэтому я и смогла отправить тебе задержанное мной ранее содержание. Уверена, что этих денег с лихвой хватит тебе на расходы по возвращению в родной Херефорд. 

Думаю, что дома тебя будет ждать сюрприз! Я уже начала подыскивать тебе пару, воспитанную девушку, которая сможет обеспечить тебе семейное счастье. Думаю, что к твоему приезду у меня уже будут какие-то варианты. (здесь неумело, но узнаваемо нарисовало стилизованное сердечко).

С нетерпением жду твоего возвращения. Представляю, как ты возмужал. Как увидят тебя твои потенциальные женушки, так все и обомлеют от восхищения. Таковы уж все женщины. Нам бы только, чтобы мужчина посерьезнее был, да в военной форме.

С наступающим тебя рождеством и до скорой теперь встречи.

Любящая тебя, твоя мать, леди Оливия Де Клер,

Херефорд, 12 декабря, 1859».

«Да, вот так и бывает. Хочешь рассмешить небеса, расскажи им о своих планах», - подумал я и взялся за следующее письмо.

«Милый сын, Энтони,

Получила от тебя письмо, которое одновременно обрадовало и расстроило меня. Обрадовало тем, что ты жив и здоров и не забываешь о своей матери. Расстроило меня то, что ты по всей видимости не собираешься в ближайшее время возвращаться в Англию, иначе зачем тебе было вновь поступать на военную службу. Последнее меня особенно расстроило и озадачило. Мне совершенно непонятно зачем надо было бросать почетную службу в армии ее королевского величества Великобритании, чтобы потом поступать на службу к какому-то генералу Фримонту. Может ли это благоприятно отразиться на твоей карьере после того, как ты вернешься в Англию? 

У нас многое говорят про эту войну, в которую ты ввязался. Наши соседи довольны, так как из-за вашей войны зерна и шерсти из Америки стало поступать меньше, и цены на эти товары выросли. Твое содержание я перестала тебе направлять, как только узнала, что ты вышел в отставку. Но я теперь размещаю его в надежном банке Backhouse’s Bank of Darlington (Его мне порекомендовал один мой хороший знакомый в Лондоне). Всеми этими деньгами ты сможешь воспользоваться сразу же, как вернешься домой.

Удручает, что приходится писать на какой-то центральный Почт Амт в Нью-Йорке. Как мне объяснили, в этом учреждение мое письмо будет лежать до тех пор, пока ты не придешь туда и не заберешь его. Как это неудобно! У человека твоего происхождения должен быть свой дом и соответственно постоянный адрес. Впрочем, он у тебя есть. Это – Великобритания, графство Херефордшир, усадьба Херефорд. Помни об этом.

Любящая тебя, твоя мать, леди Оливия Де Клер,

Херефорд, 12 марта, 1862».

«Война, про которую она пишет, это, наверное, Гражданская война». О ней мне было известно, что эта война унесла больше жизней американцев, чем все последующие войны. «Кровопролитная штука. И в ней де Клер выжил. Выжил, чтобы погибнуть от удара бутылкой виски по голове». В пачке осталось еще два письма. Читать было интересно. После нескольких дней без книг, без Интернета письма читались, как приключения Фандорина. Если бы не одно «но». Неприятные чувства от прочтения писем, которые мне транслировались эмоциями де Клера, становились все сильнее с каждым прочтенным письмом.

«Энтони де Клер,

После того, как вы оставили службу в армии ее королевского величества Великобритании только лишь для того, чтобы оказаться в армии этого непонятного государства (впрочем, совершенно понятного, там все бунтовщики, раз они воевали против войск ее королевского величества), я думала, что меня уже ничего не может удивить. Но вы, Энтони смогли. Поздравляю!

Из вашего письма я узнала, что вы нашли себе жену из числа местных дикарок. Я бы еще поняла, если бы вы просто привели эту дикарку в свой дом исходя из потребностей своей мужской пагубной природы. Но вы объявили ее своей законной женой в соответствии с законами САСШ. Что это законы такие, которые регистрируют совершено неподобающие браки?! А брак между британским лордом и чумазой дикаркой и есть неподобающий брак! Более того, вы набрались непонятной уверенности, что я буду рада видеть эту дикарку в своем доме, о чем написали в своем письме!

Нет, Энтони де Клер! Этого я не могу принять и благословить! Я была слишком мягка к вам и слишком снисходительна в оценках ваших поступков. Я не проявила ранее должной твердости в направлении вас на путь истинный. Но лучше поздно, чем никогда. Я отказываю вам в содержании и не приму вашего возвращения до тех пор, пока вы не признаете своих многочисленных ошибок и не расторгнете этот постыдный брак.

Желающая вас любить, но отказывающая вам в этом, по описанным ранее причинам, ваша мать, леди Оливия Де Клер,

Херефорд, 7 мая, 1864».

«М-да», - только и подумал я и взялся за последнее письмо.

«Дорогой сын, Энтони,

Я узнала про твое несчастье от мэтра Кросби. Он - партнер нотариальной конторы, с которой у меня были некоторые дела. Недавно мэтр вернулся из САСШ, где совершенно случайно узнал о твоей потере. Так как он знал, что я сильно обеспокоена твоей судьбой, то он передал мне все известные ему новости о тебе. Прими мои соболезнования.

Но теперь, когда препятствие между нами волею небес устранено, я думаю только о том, чтобы ты поскорее вернулся домой, чтобы я могла тебя обнять. Если тебе потребуются деньги на дорогу, напиши мне, и я незамедлительно вышлю их. Пишу на единственный известный мне твой адрес в САСШ, центральный Почт Амт, Нью-Йорк.

По-прежнему любящая тебя, твоя мать, леди Оливия Де Клер,

Херефорд, 10 ноября, 1870».

К тому моменту, когда я дочитал последнее письмо, меня ощутимо потряхивало от эмоций де Клера. Среди них преобладали ненависть, обида и злость.

«Под препятствием, которое устранено, она подразумевает погибшую жену де Клера? Этой леди Оливии явно не хватает либо ума, либо такта».

Я встал с кровати, подошел к мансардному окну, чтобы видеть небо и постарался дыханием успокоить, обрушившийся на меня шторм эмоций.

«Не понятно, если де Клер испытывал такие чувства от прочтения этих писем, то почему он их хранил?»

Немного успокоившись, я почувствовал, что проголодался.

Сцена 20

Поесть я ходил в «Старую индейку». Там я расплатился по долгам Деклера, которых оказалось целых 25 долларов. Благодаря посещению Индейца-в-зеленом-костюме, как я его про себя называл, я был на ближайшее время финансово обеспечен. В «Старой индейке» готовили превосходные стейки и подавали вполне «макдональдскую» жаренную картошку. Эта картошка меня так растрогала, что я, не подумав, спросил у Эда, бармена в «Старой индейке», делают ли они на завтрак что-нибудь молочное. Взгляд Эда был весьма красноречив. Впрочем, видимо мою странную просьбу он списал на мое благородное британское происхождение, которое, наверное, благодаря болтовне Уошла, стало известно многим.

А на счет молочной каши я договорился с фрау Бергман. Из своей каморки я слышал, как она гремит посудой. Справедливо решив, что где посуда, там и кухня, я обратился к немке с рассказом о том, как я скучаю по овсянке. Намек фрау Бергман прекрасно поняла. Всего 5 долларов в месяц дополнительно к моей плате за комнату, и я мог каждый день рассчитывать на тарелку овсяной каши от этой пожилой немецкой фрау.

Но фрау Бергман превзошла себя. Кроме каши каждое утро, я стал получать большую чашку кофе с молоком и восхитительные булочки. Это были такие простые сдобные булочки без всяких изысков. Фрау Бергман брала их в ближайшей булочной, где их и выпекали, и ко мне в руки, а вернее в рот, они попадали еще теплыми.

Завтракал я вместе с ней в ее маленькой и очень опрятной комнате. В первый такой завтрак, я попытался ввернуть несколько фраз на немецком языке «Гутен морген», «Ви гейт эс инэн?», но был остановлен пожилой фрау.

- Мистер Деклер, вы говорите по-немецки?

- Нет, фрау Бергман, я не говорю по-немецки?

- Тогда зачем вы интересуетесь, как идут у меня дела, по-немецки?

- Мм, - ответа я сходу не придумал, но фрау Бергман нашла его сама.

- Вы, наверное, хотите сделать мне приятное?

Я сразу закивал головой.

- Не старайтесь. Как только 20 лет назад я ступила на землю Америки, я стала американкой, и я теперь говорю по-американски. – Говоря это, она гордо подняла подбородок и снисходительно посмотрела на меня, но потом, наверное, сменив гнев на милость, улыбнулась и спросила. – А какие языки кроме немецкого вы знаете?

Тут я не сплоховал.

- Кроме немецкого, я еще знаю еще два языка: английский устный и английский письменный.

Про русский я решил благоразумно не упоминать.

Немка несколько секунд недоуменно смотрела на меня, а потом разразилась таким простецким хохотом, которого я от нее не ожидал. Смеялась она с минуту, а потом спросила, еле переборов, свой смех:

- Скажите, что-нибудь на английском письменном.

Это она зря спросила. У меня был практически готовый ответ. Надо было только привести его местным реалиям. Что я и сделал.

- Es patético, pero tengo hambre*.

(* Это, конечно, нехорошо, но я голоден. Примечание автора)

Сан-Франциского был основан испанцами, поэтому совсем неудивительно, что фрау Бергман тут же возмутилась.

- Это же по-испански?

- Тогда четыре. – Не стал отрицать я и причислил знание испанского языка к первым трем: немецкому, английскому устному и английскому письменному.

Последняя моя фраза вновь вызвала хохот фрау Бергман. Когда она отсмеялась и отдышалась, она попросила:

- Больше никогда так не делайте, мистер Деклер. От такого хохота можно умереть, а я совсем еще не готова к этому.

Если не считать этого мелкого инцидента, наши завтраки проходили весьма мирно. Говорила в основном фрау Бергман, благодаря чему я узнал массу полезных и не очень мелочей из жизни города.

Кроме завтраков, фрау Бергман помогла мне и с прачкой. Она привела полную женщину средних лет. Та оглядела меня и мои жалкие пожитки, которые я приготовил для стирки, и сказала, что 5 долларов в месяц будет пока достаточно. Вещи для стирки я должен был оставлять у фрау Бергман, которые она будет забирать раз в неделю.

Надо сказать, что, если не считать удара бутылкой по голове, начиная с самого моего появления в этом мире, меня окружали вполне приветливые люди. Об этом я думал, лежа на кровати после завтрака. Так или иначе, все мне помогали. Уолш зашил мне рану на голове. Джордж побрил. Полицейский не огрел дубинкой по спине, а показал, как пройти в аптеку Фрица. Герр Циммерман дал чудодейственное лекарство, благодаря которому уже на третий день моя рана меня не беспокоила. Генрих проводил почти до кровати. Индеец-в-зеленом-костюме принес деньги. Фрау Бергман кормит завтраками и познакомила с прачкой. Глядишь, как только моя рана заживет, а я отъемся и отмоюсь, то деятельная фрау начнет подыскивать мне невесту. Но такая идиллия меня только настораживала. Ведь жизнь в полоску. И после белой полосы последует черная, а на смену милым и добрым людям придут люди плохие.

Сцена 21

По вечерам я ходил в аптеку Циммермана на фотосессии. Он косился на мой неопрятный вид. Но что поделаешь! Я никак не мог себя заставить одевать съемный воротничок, который был в запасе у Деклера. У меня было чувство, что я одеваю ошейник. Поэтому вместо воротничка я одевал шейный платок, который тоже нашел в его чемодане. Мой не слишком опрятный вид частично компенсировался гладко выбритой физиономией, так как перед посещением аптеки я заходил к Джорджу. «У нас бреются даже английские лорды». Эта надпись на витрине барбершопа Джорджа заставила меня ухмыльнуться. Вряд ли за счет этой надписи Джордж сможет привлечь в свою захудалую цирюльню каких-то клиентов. Но я недооценил силу рекламы. Зайдя на следующий вечер к Джорджу, я увидел, что цирюльник занят тем, что бреет какого-то упитанного мужчину. При этом Джордж делал страшные глаза, поднимал брови, чтобы обратить внимание толстяка, а потом слегка поворачивал свою голову в мою сторону. «Вот, мол, английские лорды прибыли».

«Блин, комики. А я опаздываю к Фрицу», – подумал я.

Когда толстяк ушел, я просто объяснил Джорджу ситуацию и попросил это время вечером не занимать. На что Джордж с готовностью согласился. Но я совсем не знал цирюльника. На следующий вечер, когда я пришел к нему побриться, я увидел двух посетителей безропотно сидевших в цирюльне и оживившихся с моим приходом. Джордж, как ни в чем не бывало, усадил меня в кресло, а на зеркале я увидел прикрепленный лист бумаги с гордым названием «Расписание». В этом расписании была только одна запись «с 6 вечера до 7 вечера – время лордов». Я усмехнулся про себя, а потом подумал, что с Джорджа надо брать пример. Старик сражается до конца. Случай подкинул ему неожиданного клиента. Он откуда-то узнал, наверняка от Уолша, что этот клиент, вроде как, английский лорд. И вот Джордж теперь старается выжать из этого максимальную пользу для себя. Всю, до последней капли. Молодец! По-другому и не скажешь.

С одеждой надо было что-то делать. Мне нравилось, как одевается Циммерман. Возможно, потому что его коричневый костюм, цельная белая рубашка, а не отдельные: воротничок, манишка и манжеты - напоминали ту одежду, к которой я привык в прошлой жизни.

Как-то после фотосессии я спросил его:

- Герр Циммерман, где вы купили такой хороший костюм? – Я увидел, что он меня не совсем понял и добавил. – Пиджак и брюки?

- А, вы про это. Этот, как вы говорите «costume», мне пошили не здесь, но я могу вам порекомендовать хорошего портного.

- Я хотел бы купить что-то готовое.

- Молодо-о-ой человек, - начал аптекарь и я сразу засомневался в его немецком происхождении. - Зачем вы торопитесь? Лучше немного доплатить, но вам сделают идеальный «costume». Поверьте, моему опыту.

- Все это так, но я хочу обновить гардероб к нашей презентации.

- О, я совсем забыл. Да, вы правы, тогда надо выбирать что-то из готового. Но вам повезло, Эндрю Вебер, портной, которого я хотел вам посоветовать, также держит магазин готового платья. И это не далеко, на нашей же улице, только ближе к порту.

- Благодарю, герр Циммерман. Я так и поступлю.

Сцена 22

Рекомендованный магазин одежды я нашел на углу Маркет стрит и маленькой безымянной улицы, пройдя немного в сторону порта. Хозяин магазина хорошо использовал его угловое расположение. Над стеклянной витриной вдоль Маркет стрит шла вывеска "Империя моды Веббера". Со стороны безымянной улицы вывеска была попроще - "Магазин готовой одежды Веббера". От слова «империя» я немного напрягся, но слова «магазин одежды» указали, что я на верном пути. Витрина под надписью "Империя моды Веббера" поражала количеством выложенных на обозрение вещей: шляпки, обувь, какие-то ленты, зеркальца и прочее, прочее. Но основное место занимали два манекена в полный человеческий рост. Манекены, очень натуралистично, изображали мужчину в темном строгом наряде и женщину в розовом платье с массой оборочек и кружев.

Перед витриной стояло несколько мальчишек. Они с открытыми ртами рассматривали манекены, словно ожидая, когда тем надоест стоять неподвижно, и они шевельнутся. Время от времени один из них что-то замечал на манекенах, тыкал пальцем, после чего мальчишки начинали громко хихикать. Из двери магазина вышел служащий и направился к мальчишкам. Те, не ожидая ничего хорошего, бросились в рассыпную.

- Мистер, вы что-то хотели? – служащий обратился ко мне.

- Я хотел бы обновить гардероб. Что-нибудь из готового.

- Пойдемте, я провожу вас.

Холл магазина был достаточно просторный. В нем на мягких креслах и диване сидели несколько хорошо одетых женщин. Я их приветствовал, только слегка подняв свой котелок, чтобы не испугать шрамом на голове. Их осуждающие взгляды не нанесли мне никакого морального вреда, поскольку мы почти сразу прошли в ту часть помещения, где, очевидно, предлагалась готовая одежда. Там мой сопровождающий передал меня другому служащему, правда, немного помоложе, который представился как Джон.

Помещение было небольшое и почти все заставлено длинными вешалками, на которых висела готовая одежда. Какие-то длиннополые пиджаки со скошенными передними полами, рубашки, брюки и еще многое, название чему я просто не знал. Три стены, до потолка были заняты открытыми полками, которые были также заполнены сложенной самой различной одеждой.

Пока я рассматривал помещение, Джон, служащий магазина, терпеливо смотрел на меня, но было видно, что его терпение не безгранично.

- Я хотел бы купить пару дорожных костюмов и так еще, …, по мелочи.

Служащий сразу ожил.

- Минутку. – Он осмотрел меня, куда-то метнулся и вернулся с парой костюмов. Каждый из них состоял из трех частей: брюки, пиджак и жилетка.

Один из них мне сразу понравился. Светло серый, в тонкую темную полоску прилично смотрелся бы и в 21 первом веке, если бы не застегивался чуть ли не под самое горло на четыре пуговицы.

- Тонкий хлопок, подкладка чистый китайский шелк, только прибыл из нью-йоркского салона моды, пуговицы укрепил лично мистер Вебер, – видя мой интерес, стал расхваливать Джон. – Хорошо подходит для лета, а жилетка просто незаменима при нашей погоде.

- И сколько он стоит?

- 25 долларов, – не моргнув глазом ответил парень, но, судя по его застывшему лицу, было видно, что у меня есть возможность для торговли.

- Я хочу померить.

- Конечно, конечно.

Примерочная была в углу между шкафами и пряталась от остального помещения за шторкой. Теснота примерочной была компенсирована большим, в рост человека, зеркалом.

Дело в том, что с момента своего попадания в этот мир, я не видел себя целиком. В моей комнатке, в доме фрау Бергман, над мойдодыром было маленькое зеркальце, в котором я мог рассмотреть сначала один, а потом другой карий глаз. У Джорджа, в барбершопе зеркало было побольше. Между мельканиями опасной бритвы мне удалось рассмотреть вполне приятное лицо немолодого мужчины. У Деклера был курносый нос, с явно приобретенной горбинкой и карие глаза. Губы, наверное, когда-то были пухлыми, но сейчас от пухлости не осталось и следа, а на верхней губе было несколько небольших старых шрамов. Подбородок был немного массивным. Я еще подумал, что с подбородком Деклеру не повезло. В такой подбородок было легко попасть. Зато скулы были едва заметны. Кулаки должны были просто соскальзывать с них, как немецкие снаряды с башни Т-34.

Я снял одежду, подумал, а потом снял нательную рубаху и кальсоны. Вот теперь я видел всего себя. Выше среднего роста, мужское достоинство на месте, живот подтянут, волосатость средняя, жилистые ноги. Не слишком широкие плечи, но и не покатые. «На таких хорошо из леса слеги таскать», - почему-то подумал я. Мускулистые руки, особенно предплечья. И шрамы…

Предплечья обеих рук имели множественные шрамы словно кто-то пьяный чиркал ножом по внутренней и внешней поверхности. Большой, старый и потому, как-бы размытый шрам был на сочленении левого плеча и ключицы. То ли рубанули чем-то, то ли операцию делали. Нет, операция, вряд ли. Не знаю, лазают здесь в человеческие внутренности или еще нет? Еще шрам на левом боку, словно кольнули чем-то острым, со следами когда-то грубо наложенных швов. Пуля? Штык? Тоже вряд ли. Здесь штыки здоровенные. Да и у пуль большой калибр. Был бы это штык или пуля, разворотило бы сильнее. Я невольно потянулся левой рукой назад и нащупал на спине еще один шрам. Как раз напротив того что спереди. Скорее всего, стилет какой-нибудь или маленькая пика типа заточки. «Крепкое у тебя здоровье было, Деклер, чтобы все это пережить».

На шрамы смотреть было неприятно, словно труп осматриваю. А ведь теперь это мое тело. Говорят, что свое тело надо любить. Кроме меня у него никого нет. «Вот я и люблю. В магазин пришел, буду покупать тебе обновки». От таких мыслей, вроде как, потеплело внутри. «Ну вот, разговаривать с телом начал», - подумал я. А с другой стороны, со мной последнее время и не такие чудеса происходили.

- У вас все в порядке, мистер? – Джон уже стал беспокоиться.

- Да, я одеваюсь, - ответил я. Хочешь победить в споре, никогда не отвечай на заданный вопрос. Вернее, отвечай, но совсем о другом.

Я еще раз посмотрел на себя в зеркале. Тело выглядело лет на сорок. Помоложе бы. Поскупился там кто-то наверху. Но, как говорится, даренному коню в зубы не смотрят. Лет двадцать мне сбросили и на том спасибо.

Я быстро, на голое тело одел «тройку». Надо сказать, что у этого Джона, служащего магазина, был глаз-алмаз. Все подошло просто отлично. Немного не по себе было в жилетке, но это потому, что я их никогда не носил. Еще немного непривычным было отсутствие стрелок на брюках. Уж как я их в свое время наглаживал! Как беспокоился об их сохранности! А тут на тебе! Хороший костюм, а брюки будто для работы в саду, без стрелок.

- Скажите, Джон, не делают ли у вас стрелок на брюках?

Служащий замешкался.

- Первый раз об этом слышу, мистер.

- Вот смотрите. Приличный, дорогой костюм. Так?

- Так.

- Дорогая ткань, подкладка чистый китайский шелк. Так?

- Так, – словно бандерлог за Ка повторял сбитый с толку парень. Я говорил ему те же слова, которые несколько минут назад, говорил он мне сам. Тут ему было очень трудно что-либо мне возразить.

- Вот! А брюки выглядят так, словно предназначены для того чтобы сидеть у ручья и мыть золото.

- Из чего вы сделали такой вывод? – Раздалось сзади меня.

Я обернулся. Вопрос задал невысокий мужчина, средних лет, прилично одетый. В голосе звучали властные нотки типа «я здесь хозяин». Из этого я сделал вывод, что это либо управляющий магазином, либо сам мистер Вебер. Поэтому я решил сначала представиться.

- Позвольте мне сначала представиться, а потом я отвечу на ваш вопрос. Меня зовут лорд Энтони де Клер.

- Что прямо, вот, целый лорд? – В глазах пожилого мужчины было недоверие и усмешка.

- Не совсем целый, - сказал я и снял котелок. Надо было немного выбить их из колеи.

- О, что с вами случилось? – Шрам на моей лысой голове произвел нужное впечатление.

- Не обращайте внимания! - Для разнообразия я не стал говорить ничего про лестницу. – Когда путешествуешь, то получаешь такие вещи в нагрузку к удовольствиям от созерцания пейзажей и знакомства с приятными людьми. А теперь я готов ответить на ваш вопрос.

- Смотрите, я - старатель. – Я присел в брюках на корточки. – Я мою золото. Брюки гладкие на передней поверхности, мне удобно и ничто не мешает.

- А теперь, я – лорд. Иду, любуюсь достопримечательностями вашего города. – Я выпрямился и принял гордую осанку. – А мои брюки ничем не отличаются от брюк старателя. Нонсенс, булшит, как вы говорите. Брюки должны подчеркнуть мой статус. Они должны чем-то отличаться от брюк старателя. И самый простой способ – это сделать на них спереди стрелку, складку, которая создается с помощью утюга.

И мистер Вебер, и Джон внимали мне почти с открытыми ртами.

- Согласитесь, что будь у старателя на брюках такая стрелка, то она бы быстро разгладилась и исчезла. И если по городу идет человек в хорошем костюме, в брюках со стрелкой, то всем сразу понятно, что он не лазает по шахтам и огородам. Всем сразу понятен его статус.

- Поэтому прошу вас на этих брюках, которые я покупаю, сделать мне стрелку.

- И вы это будет носить? – Задумчиво спросил мистер Вебер.

- Конечно, это же подчеркнет мой статус.

- А, что в Англии уже такое носят? - Не унимался мистер Вебер.

- Скоро такое будут носить во всем мире. - Я снова ушел от прямого ответа. – И ваше заведение может оказаться первым, кто начнет предлагать такие статусные брюки. Не мне вас учить, что быть первым – это значит снять самые густые сливки.

- А как они будут называться? – Обрел, наконец, дар речи Джон.

- Я полностью уверен в своей правоте и готов дать им свое имя. Например, пусть будут называться «деклерки».

- Мы вам будем очень благодарны, - сказал Вебер. Его глаза блестели. – Джон, максимальную скидку на все что купит мистер Деклер.

Скидки – это хорошо. И я развернулся. В дополнение к летнему костюму купил более теплую тройку, где пиджак имел более длинные полы, ткань была более плотная и менее маркая.

Еще мне приглянулись черные туфли. Надоело ходить в тяжелых разбитых ботинках, доставшихся мне от Деклера. Туфли выглядели словно из 21 века. Их местное происхождение выдавало то, что подошва была часто подбита маленькими гвоздиками.

Потом купил две белых рубашки и две синих, две пары тонких нательных рубах и кальсон. Лето все-таки на дворе. Еще купил сразу шесть пар черных носков. Но когда я их взял в руки, то понял, что резинка на носке слабая и не будет держаться на ноге. На помощь пришел все тот же Джон. Он с важным видом выложил передо мной специальные подтяжки для носков, при виде которых мне стало дурно, но деваться было некуда. Не буду же я ходить, постоянно наклоняясь и подтягивая носки. На все про все у меня ушло немногим больше чем 100 долларов. Приличная по местным меркам сумма. Джон обещал, что все товары будут доставлены по моему адресу.

Потом я еще какое-то время обучал бледную молодую девушку искусству создания стрелки на брюках, после чего покинул магазин Вебера с чувством выполненного долга и вернулся в свою каморку. Я лег на кровать и закрыл глаза. «Зачем я стал рассказывать про стрелки на брюках? Сам не пойму. Может быть, для того чтобы отвлечься от увиденных на своем теле шрамов?»

Сцена 23

Питер Хилл тяжело спускался по ступенькам в полуподвальное помещение, которое занимала семья его друга Генри Ли. Спускался тяжело не потому, что он был слаб или немощен. Нет, Питер Хилл был крепкий мужчина за пятьдесят. Просто ему предстоял тяжелый разговор, который он больше не мог откладывать. В молодости Питер и Генри были китобоями, ходили за китами на паруснике «Быстрая Марта», там и сдружились. Потом началась «золотая лихорадка», и их пути разошлись. Генри так и остался китобоем, а Питер рискнул и окунулся с головой в жизнь мелкого золотодобытчика. Ему, можно сказать, повезло. И золота намыл, и не пропил заработанное, сберег, а потом купил вот это жилое здание, в полуподвальное помещение которого он сейчас спускался. Бизнес был не самым прибыльным, но приносил небольшой доход, на который жила семья Питера, и еще даже немного оставалось.

Генри повезло меньше. Год назад «Быстрая Марта» ушла за китами и не вернулась. Семья Генри, его жена Эмма и сын Генрих, остались без кормильца. Какое-то время Эмме удавалось сводить концы с концами, работая прачкой, но три месяца назад она слегла, охваченная непонятной болезнью. На что они жили? Во всяком случае, никакой арендной платы Питер Хилл эти три месяца с них не получал.

Но пришел он к Эмме не за арендной платой. Питер Хилл огляделся. Он не был здесь с тех пор, как пропал Генри. Свет от небольших оконцев у самого потолка освещал небольшую комнату, в которой все говорило, что в эту семью пришла беда. И запах… Запах больного человека, причудливая смесь запахов застарелого пота, мочи и испражнений.

Питер Хилл подошел к кровати, на которой лежала Эмма.

- Здравствуй, Эмма. – Питер решил сказать все, как можно быстрее. Все равно ничего нельзя было поделать.

- Эмма, я продал это здание и не знаю, что с ним будет делать новый хозяин, - быстро заговорил он.

Все так и было. Город стремительно рос. Маркет стрит стала его центральной улицей и таким невзрачным домикам, одним из которых владел Питер Хилл, было на ней уже не место. Те люди, которые решили купить это здание и на его месте построить что-то более стоящее, поступили с Питером Хиллом еще по-божески. Они прислали к нему адвоката, который предложил невысокую, но вполне терпимую цену за здание. А могли бы прислать не адвоката, а бандитов, которых еще хватало в горах Калифорнии.

- Сам я уезжаю к сыновьям на Восточное побережье. Арендную плату мне можете не платить. Насколько я знаю, они собираются всех выселять через две недели.

Питер Хилл собрался было уйти, но потом сделал, то чего не собирался делать.

- Прости, Эмма, - сказал он и стал быстро подниматься по ступенькам. На волю, к глотку свежего воздуха.

За все время разговора Эмма не проронила ни звука, хотя ее глаза были открыты и, казалось, что она внимательно слушает Хилла. Высшие силы милостивы к человеку в тот момент, когда он приближается к своей последней черте. Эмоции и чувства притупляются. Раньше, до болезни услышанное, скорее всего, вызвало бы у Эммы слезы, теперь принесло только легкую грусть.

- Мама, мама, - послышался мальчишеский голос. – Фрау Бергман дала нам немного бульона.

Сверху, прижимая к себе небольшую кастрюльку, спускался ее сын Генрих.

- Мама, я сейчас накормлю тебя бульоном. Фрау Бергман говорит, что это очень полезно. А еще мистер Деклер дал мне пол доллара за то, что я срезал волосы в его ране на голове. Он говорит, что из меня получится доктор.

Генрих покормил мать, а потом стал делать, то что ему приходилось делать каждый день. Помочь матери сесть на ночной горшок, затем обтереть влажной тряпкой ее тело, поменять белье в постели, а потом с грязным бельем бежать на реку, чтобы его постирать.

Генрих снова ушел. Эмме было хорошо. Она была сыта. Ее постель не была мокрой, а забота сына согрела душу. «Мальчик растет самостоятельным, а когда вырастет, то станет доктором». С этой мыслью Эмма заснула.

Сцена 24

Дейвидх Маккелан шел по Маркет стрит. Было начало дня. С океана на Сан-Франциско наполз туман, но это не могло испортить настроение тому, кто провел свою юность в горах Шотландии. Поднявшееся солнце скоро нагреет воздух, и туман рассеется. 

Дейвидх Маккелан любил этот город, хотя здесь его все чаще называли не Дейвидхом, а просто Дэвидом. Это не задевало Маккелана. Старое имя было дано ему в какой-то другой жизни, которая сейчас казалась далекой и не настоящей. В той далекой жизни время текло медленно и неповоротливо. Здесь, в этой новой жизни, все было по-другому. Здесь не надо было иметь кучу благородных предков, чтобы жить достойно. Надо было быть только смелым, умным и настойчивым в достижении своих целей. Именно таким и считал себя Дейвидх Маккелан. А Маркет стрит была этому подтверждением. Восемь различных зданий на этой улице либо принадлежали Маккелану, либо он был их совладельцем, разделяя их владение с не менее успешными людьми.

В одном из таких зданий располагалась самая удивительная собственность Дейвидха Маккелана журнал «Метрополитен», который он основал три года назад. «Удивительная» - потому что Маккелан смог многих этим удивить. Сначала все удивились, что бывший рейнджер и успешный оптовый поставщик различных товаров вдруг взял и организовал семейный журнал. А потом удивились вторично, когда журнал стал популярным и начал приносить создателю неплохие деньги. Один только Маккелан не удивился. Прибыв в Калифорнию в разгар «золотой лихорадки», он не бросился столбить участки и добывать золото, как предлагали прибывшие с ним его товарищи. Вернее, он стал добывать золото, но по-другому. Он организовал доставку на прииски продовольствия. Кушать хочется всегда! Простые старатели, почуяв шальные деньги, платили за еду и другие товары не скупясь. И они очень бы удивились, узнав, что у поставщика продовольствия Маккелана норма прибыли выше, чем у людей, добывающих золото. Свой тогдашний бизнес Дейвидх называл «продажей лопат». Люди покупали у него "лопаты", чтобы копать золото. И это золото в конце концов оседало в карманах таких людей, как Дейвидх Маккелан.

Но времена менялись. Золотая лихорадка растворилась, как утренний туман. Сан-Франциско стал действительно большим городом. С магазинами, банками, шумным портом и даже трамваем, который вот сейчас проехал мимо Маккелана. И людям уже стали нужны не лопаты, а что-то другое. И Маккелан интуитивно угадал это «что-то другое», начав выпускать «Метрополитен». Люди просто устали от войн, потрясений и хотели строить другую жизнь. И так получилось, что «Метрополитен» стал неотъемлемой частью их новой жизни. Красивая девушка на обложке. Кто скажет, что это не часть вашей жизни? Немного о политике, немного о семейной жизни, немного о путешествиях, немного о кулинарии и воспитании детей, о светской жизни Сан-Франциско. Это тоже части нашей жизни! По кулинарии, конечно, можно купить одну толстую книгу. Но журнал выходит каждый месяц и так интересно узнать, что там будет нового!

Кроме того, Маккелан много, где побывал и многое видел и использовал увиденное в своем бизнесе. Как-то раз в своей голодной юности, в Лондоне, перед самым отправлением в Новый свет, он забрел в большой магазин со стеклянным потолком и свободным пространством в центре. В магазине было целых три этажа и благодаря внутренней конструкции они выглядели, как террасы. Тогда Дейвидх еще не знал, что такая конструкция называется «атриум». На самом верхнем этаже магазина располагался ресторан. Почему его там устроили Дейвидх не знал, но рекламное объявление про этот ресторан было размещено на первом этаже. И оно гласило «Только не смотрите на третий этаж, где в нашем ресторане вы можете попробовать самые изысканные блюда со всего мира». Прочтя это объявление, юный Дейвидх тут же посмотрел на третий этаж, хотя это объявление было явно не для его пустого кармана. Наверху, под стеклянной крышей здания стояли столики, за которыми сидели люди. Эти люди что-то ели, смеялись. Дейвидх тогда посмотрел по сторонам и увидел, что не он один таращится на этот третий этаж.

Если это работало тогда, то почему это не может сработать сейчас и в его журнале. Внизу на обложке журнала Маккелан стал всегда размещать одну и туже надпись. «Только не показывайте пятнадцатую страницу своим детям».

«Ну, ты и шутник, Дейвидх», - потом говорили ему многие. – «Я первым делом сразу же открыл эту пятнадцатую страницу. И что я там увидел?! Новую главу романа о приключениях охотника на берегах Великих озер. И объяснение, что это нельзя показывать детям, так как они зачитаются романом и не выполнят порученных им домашних дел». Номера страниц менялись, как и объяснения на этих страницах. Но надпись на обложке оставалась. Она стала особенностью журнала, которая неизменно привлекала к себе покупателей.

Хотя Маккелану нравилось вот так пройтись по утреннему городу, он не просто прогуливался. Он направлялся в «Метрополитен» занести ключи от сейфа своему сыну. Его сын на прошлой неделе занял место главного редактора журнала, чем Дейвидх весьма гордился, а ключи просто завалялись в его кармане. Для Дейвидха назначение своего сына руководителем своего детища – журнала «Метрополитен» – было очень важно. Бизнес Маккелана рос так стремительно, что он сам уже не мог везде успеть. Как только идеей о назначении главным редактором Дейвидх поделился с сыном, тот предпринял весьма продуманные и зрелые действия. Такой подход лишний раз убедил Маккелана-старшего, что Маккелан-младший будет его достойной заменой в журнале. А сам Дейвидх, сбросив с себя ответственность за журнал, сможет более плотно заняться другими делами. От таких мыслей у Дейвидха даже руки зачесались. Ух … сколько нового можно сделать!

Редакция «Метрополитена» располагалась на втором этаже и занимала пять комнат, одна из которых была кабинетом главного редактора с небольшой приемной. Дейвидх поднялся в редакцию, кивнул миссис Ганновер, пожилой и очень трудолюбивой женщине, которая работала в журнале с момента его создания, и прошел прямо в кабинет к сыну. Миссис Ганновер о чем-то попыталась ему сказать, но Дейвидх не обратил внимания.

- Привет. Грег … , - начал было с порога Дейвидх, но замолчал.

В кабинете собралась немаленькая компания. Грег, его сын и главный редактор журнала сидел за большим столом, а напротив него, на стульях примостились главный бухгалтер, мистер Гительсон и ведущая сотрудница журнала, редактор Тереза Одли. Наличие женщины среди пишущих сотрудников журнала было другой удивительной составляющей «Метрополитена». Удивительной и одновременно естественной. Пусть какой-нибудь мужчина-журналист напишет про модные тенденции в женской моде, про уют в доме, кулинарию, про уход за детьми! Нет, написать-то он сможет, но кто ему поверит! А поскольку «Метрополитен» с самого начала заявил о себе, как о семейном журнале, то обо всех этих вещах не писать он не мог. Дейвидх сам нанял на работу мисс Одли и за все время, которое он руководил журналом, ни разу не пожалел об этом. Эта молодая женщина оказалась очень трудолюбивым работником. Он закрывала все темы, так или иначе связанные с семьей, вносила посильный вклад в светскую хронику, а в последних номерах журнала стали печататься ее сказки для самых маленьких.

Перебивать только начавшееся совещание было не хорошо, но …

«Не смертельно», - решил про себя Дейвидх и протянул ключи Грегу.

- Прошу прощенья, вот ключи Грег, увидимся на выходных. – И Маккелан-старший собрался покинуть собравшихся.

- Отец задержись, пожалуйста, мне с тобой надо потом поговорить, - неожиданно попросил Грег.

Сцена 25

В это утро, благословленный своей женой, Грег решил приступить к реализации своего плана и показать, кто в редакции хозяин, хотя ему было немного не по себе начинать это делать с мисс Одли.

«Ну, ничего, я буду предельно вежлив и корректен. Потом, если все пройдет по моему плану, возможно, даже за что-нибудь похвалю ее перед другими сотрудниками», - так думал молодой главред.

Встречаться с мисс Одли наедине он не хотел. Ему нужны были свидетели ее позора. Поэтому он пригласил к себе в кабинет вместе с Терезой Одли главного бухгалтера Марка Гительсона. А когда в кабинет неожиданно зашел его отец, он только обрадовался. Еще один свидетель, да еще какой. Бывший главный редактор и собственник журнала. Мисс Одли будет очень стыдно.

Итак, все действующие лица были на месте. Гительсон сидел, совершенно не понимая, зачем его вызвали вместе с мисс Одли, которую он знал, как давно и упорно работающую сотрудницу журнала. Отец не захотел садиться и стоял у окна, раскуривая сигару. Тереза Одли внешне была совершенно спокойна. Все свои материалы она сдала в срок и замечаний пока не было. Грег немного нервничал и решил начать издалека.

- Мистер Гительсон, вы читали сегодняшние утренние газеты?

- Да, немного просмотрел. А, что?

- Ничего не заметили важного?

- М-м-м, на бирже все спокойно, война не началась, наш импорт в Европу растет … Нет, ничего необычного я не заметил.

- Ну, как же! А сообщение о том, что «Нью-Йорк пост» отправляет своего журналиста-женщину, Еву Полански в кругосветное путешествие, так же как героев Поля и Жюля Вернов?!

На полном лице мистера Гительсона можно было ясно прочесть, что ему все равно, куда и зачем «Нью-Йорк пост» отправляет эту польскую иммигрантку. Главное не за счет их журнала, а на все остальное ему чихать. Но он вежливо ответил:

- Нет, господин главный редактор, я этой заметки не видел, так как смотрел в основном финансовые новости.

- Понятно. А вы мисс Одли? – Грег, наконец, заставил себя взглянуть на Терезу.

- Нет, господин главный редактор не видела, но это действительно интересно. Если вы не против, то я подготовлю на эту тему статью.

- Не торопитесь мисс Одли, - остановил ее Маккелан-младший и взял паузу. Когда молчать уже было невозможно, он сказал:

- Я принял решение отправить вас в такое же кругосветное путешествие!

От окна послышался резкий кашель. Это поперхнулся дымом Маккелан-старший. На главного бухгалтера было больно смотреть. Это было лицо человека, которому только что сказали о расставании с самым дорогим для него на свете - деньгами.

Тереза Одли тоже растерялась. Мысли путались. В голову ничего не приходило кроме того, что ее посещение портного на этой неделе может не состояться. Что она, сама того не желая, сказала вслух:

- Но у меня последняя примерка у портного!

Грег смотрел на участников представления и был доволен произведенным впечатлением. Больше всего ему понравилась растерянность мисс Одли и ее фраза про портного. «Боже мой, у этих женщин только одно на уме!» – подумал он. – «Как они легко предсказуемы. Сейчас еще пару фраз и я достигну своей цели».

- Правильно ли я понял, мисс Одли, что вы отказываетесь от этого поручения редакции?

Тут явную заинтересованность проявил Марк Гительсон. Он с надеждой смотрел на Терезу, которая ему всегда нравилась. Причем не только, как исполнительный работник, но и как представитель противоположного пола. И если бы он был помоложе, не женат, а мисс Одли была бы правоверной еврейкой, то возможно он бы за ней приударил. Сейчас она откажет господину главному редактору и бюджет журнала будет спасен. «Подумаешь, не выполнила поручение редакции! Да это не поручение редакции, это - какой-то грабеж!».

Тем временем Тереза Одли успокоилась. В кругосветном путешествии ключевым словом было «путешествие», а о путешествиях она знала немало. Во время гражданской войны ее семье пришлось выбираться из опасного Юга сюда, на западное побережье. Дорога была опасна и трудна. Бытовые неудобства, плохое питание, болезнь мамы и самое главное постоянное чувство опасности, ожидание чего-то страшного, что может прийти внезапно – вот что осталось в памяти Терезы от этого путешествия. И когда мистер Маккелан сказал про кругосветное путешествие, все ее былые страхи и чувство опасности, которые, как оказалось, никуда не делись, а хранились глубоко в ее душе, накрыли ее с головой, как громадная океанская волна. Но эта волна отхлынула, и с ней ушла растерянность. «Войны сейчас нет, железная дорога работает, пароходы спокойно пересекают моря и океаны. Покупаешь билет и едешь до пункта назначения, там снова покупаешь билет и так снова и снова. Ничего сложного. Можно будет писать короткие репортажи и отправлять их по телеграфу».

Тереза посмотрела на главного редактора. Тот выглядел очень возбужденным и радостным, но Тереза не обратила на это внимания.

- Нет, господин главный редактор, я согласна. Когда надо выезжать?

На этот раз Маккелан-старший не поперхнулся дымом. Он уже давно загасил свою сигару в цветочный горшок, стоявший на окне и теперь с интересом смотрел на Маккелана-младшего. А вот Марк Гительсон выглядел плохо. Он был бледен и, казалось, что был на грани сердечного приступа. За короткий промежуток времени его внутреннее состояние совершило два головокружительных прыжка: от потрясения из-за ожидания потери денег до появившейся надежды на благоприятный исход, а потом обратно в пропасть отчаянья.

- Миссис Гановер, - позвал Маккелан-старший, как самый опытный, он увидел трагедию главного бухгалтера и решил принять меры. – Принесите стакан воды, мистеру Гительсону плохо.

Миссис Гановер и Тереза хлопотали вокруг несчастного главного бухгалтера: брызгали его водой, расстегивали тугой воротничок на шее. А про Маккелана-младшего все позабыли. Состояние главного редактора хотя и было лучше, чем у Гительсона, но ненамного.

- Давай поговорим наедине, - подошел к нему отец. – Заодно придешь в себя.

Он выпроводил всех из кабинета, сославшись на то, что мистеру Гительсону нужен свежий воздух, и на улице ему будет гораздо лучше, потом повернулся к сыну, который все также молча сидел на столом:

- Что это было Грег?

Сцена 26

- Что это было Грег?

Грег Маккелан был в не в том состоянии чтобы что-то придумывать, да и обманывать отца ему не было никакого резона. Он рассказал все как было. И о небольшом инциденте на совещании в редакции, и об утреннем разговоре с женой, и о своем плане по «воспитанию» мисс Одли.

- Ты был не прав Грег, - сказал Маккелан-старший, выслушав все еще находящегося в прострации сына.

Грег это уже сам понял. Теперь ему предстояло как-то объясниться с мисс Одли и мистером Гительсоном. Возможно, сослаться на неудачную шутку. Иного выхода он не видел. Посылать мисс Одли вокруг света не имело никакого смысла: ни коммерческого, никакого иного. Надо было просто зафиксировать «убытки», пока они не разрослись до неимоверных размеров, и начать жизнь с чистого листа. Об этом он и сказал отцу.

- И ты снова не прав, - не поддержал его Маккелан-старший.

- Знаешь, во время войны случалось много непредвиденного. Так и у тебя. Первая шеренга твоего отряда дала залп по врагу, но он оказался холостым. По какой-то причине солдаты не вложили в стволы пули. Был грохот, дым, но противник остался не уязвленным. Ты предлагаешь побросать ружья и бежать. Но «горе побежденным», как говорил один умник у нас отряде.

- Это слова галльского вождя Бренна, - машинально проговорил Грег.

- Ну, вот, ты изучал историю, а я эту историю видел наяву. Убегающего противника рубят саблями и колют штыками в спину. Так что надо продолжать бороться. Твоя первая шеренга дала промах, но есть вторая шеренга, которая сейчас даст залп. У твоих солдат на ружьях штыки, у тебя в руке сабля. Вперед на врага!

Они немного помолчали.

- Так было на войне, - продолжил Маккелан-старший. – Бизнес – та же война, только средства другие. Твоей первой ошибкой было то, что ты решил начать «воспитывать» своих работников с мисс Одли. Это – неправильный выбор. Надо начинать прополку грядки с самых высоких сорняков, ты же полез за мелочью. Вторая ошибка в том, что ты выдумал повод для воспитания. Так легче и быстрее, но можно ошибиться. Правильнее дождаться повода. Он обязательно будет. В работе не бывает без ошибок. И вот тогда, имея на руках настоящую ошибку подчиненного, можно заниматься его воспитанием. Ты просто не захотел ждать. Запомни этот урок сын.

- А теперь, берись за дело и докажи, что достоин быть главным редактором этого журнала. Ты организуешь кругосветное путешествие своего редактора мисс Одли. И не просто организуешь, а сделаешь так, чтобы она обогнала эту, как ее …

- Еву Полански, - подсказал Грег.

- Еву Полански и утрешь нос этим прощелыгам из «Нью Йорк пост»! Свободных денег у журнала, конечно, на все это не хватит, но я помогу.

- Спасибо тебе отец, - растроганного сказал Грег.

Сцена 27

Презентация стрептоцида проходила прямо в аптеке у Циммермана. Хотя сам Фриц Циммерман называл это демонстрацией.

На демонстрацию пришли пять из семи докторов, которые практиковали в городе. Был также и Стив Уолш. Для того, чтобы присутствие Уолша состоялось, мне пришлось долго убеждать Фрица. В итоге аптекаря убедили мои слова, что мы не прощаем Уолша, а используем его.

- Подумайте герр Циммерман, Уошл был первым, кто оказал мне медицинскую помощь. Он самый главный свидетель тяжести моего ранения. Мы должны это использовать!

- А разве ваших слов и фотографий не будет достаточно? – не сдавался Фриц.

- Кому-то моих слов, как потерпевшего, и фотографий будет достаточно, а кому-то нет. Мы должны предусмотреть любой поворот событий. Не знаю, как вас, но меня устроит только попадание в самый центр мишени. Только в яблочко и никаких компромиссов!

- Вы думаете? – заколебался Фриц.

- Ваше изобретение имеет очень большую значимость для человечества. Посмотрите моя рана затянулась за пять дней, хотя обычно на это требуется больше времени. Могут просто не поверить в тяжесть ранения.

Моя рана на голове действительно подозрительно быстро зажила. Стив Уолш, который приходил ко мне почти каждый день, только удивленно восклицал. На пятый день он снял швы и заметил:

- Либо на тебе действительно все заживает, как на собаке, либо старый Фриц придумал неимоверно стоящую вещь.

На мой взгляд, главная причина была в том, что бактерии в этом мире еще не привыкли к тому что их «бьют по голове» сильной химией и не выработали защитных свойств. Но думаю, что и организм Деклера сыграл свою роль. Не зря же Уолш твердил мне, что ссадины и синяки после боксерских поединков, в которых англичанин участвовал ради заработка, заживали у него очень быстро.

- Действительно, - согласился со мной Фриц. – Но мне кажется, что это произошло также благодаря соблюдению вами правил гигиены, что, не в обиду будет вам сказано, трудно было бы ожидать от неспециалиста.

- Просто, мы с этой девушкой давно дружим, - отшутился я.

(Название «гигиена» произошло от имени древнегреческой богини здоровья Гигеи. Примечание автора)

- Кроме того, вы не просто ученый, но и коммерсант, - продолжил я «добивать» Фрица. – Нет никакого смысла отказывать кому-либо в приобретении у вас стрептоцида. Уолш – доктор. Покупая у вас стрептоцид, он будет, таким образом, распространять информацию об этом ценном медикаменте. А значит, вы будете использовать его, я имею ввиду Уолша, еще раз.

После этих слов Фриц согласился пригласить на демонстрацию стрептоцида и Уолша, а я сдержал данное ему обещание.

Началась демонстрация с того, что Фриц, стоя за прилавком, как за кафедрой медицинского факультета университета, очень коротко, как и я настаивал, рассказал о своем открытии и его выдающихся качествах. В речи Фрица звучали слова «патогенные кокки», «кишечная палочка», «шигел», «холерный вибрион», «клостридий» и многие другие, большинство которых я просто не понял. Но пришедшие на демонстрацию доктора слушали, пусть и недоверчиво, но внимательно, что означало то, что Фриц говорит интересные вещи.

- Таким образом, все заболевания, вызванные указанными мной бактериями, могут быть успешно вылечены этим препаратом. Недаром я назвал его (он покосился в мою сторону) «убийцей коков», то есть стрептоцидом. Даже излечение гонореи ему под силу!

- Осталось только выяснить, как донести ваш стрептоцид до мест, где скапливаются эти бродяги кокки, - заметил один из пришедших докторов.

- Ну, на то вы и доктора, чтобы придумывать такие способы, - не остался в долгу герр Циммерман. – А сейчас, уважаемый гость, лорд Энтони де Клер расскажет о первом применении изобретенного мной препарата.

Герр Циммерман сделал небольшой поклон в мою сторону. Все с интересом посмотрели на меня, так как до этого момента я старался никак не привлекать к себе внимания. Вот теперь мой выход.

- Джентльмены, - начал я свою речь. – Мне очень приятно присутствовать на вашем ученом собрании. Путешествуя по вашей замечательной стране, я никак не ожидал, что окажусь связан с событиями вокруг этого поистине уникального лекарства. К сожалению, моя роль в этих событиях пассивна, хотя, возможно, и я войду в историю, как первый излеченный с помощью стрептоцида.

Я взял паузу.

- Обращаю ваше внимание, что речь идет не о гонореи, а совсем о другом «заболевании», - я изобразил улыбку. Как и договаривались, Стив Уолш поддержал мою шутку смехом.

- Дело в том, что, посещая один из ваших весьма уважаемых баров, я получил удар по голове бутылкой. Бутылка разбилась и почти сняла скальп с моей головы.

При этом я снял свою шляпу, обнажив бритую голову и весьма живописный шрам, и подошел к докторам поближе.

- Первую помощь мне оказал ваш коллега, доктор Уолш. Предоставляю ему слово.

Дальше все пошло по накатанной. Уолш добросовестно отрабатывал свое прощение и не жалел красок, рассказывая о том, в каком состоянии он меня обнаружил, и как он спасал меня от неминуемой гибели.

Потом была вновь очередь Циммермана. Он подошел к окну, вдоль которого висели в рамочках наши фотоотчеты и убрал простыню, которая до поры до времени их скрывала.

- Что это? – буквально выдохнул доктор, который сравнил кокки с бродягами.

- Это фотоотчет, который показывает весь процесс заживления раны уважаемого лорда Энтони де Клера с помощью стрептоцида.

Мгновенно фотографии завладели вниманием всех докторов. Рассказу Уолша, конечно, поверили, но он не был чем-то из рядя вон выходящим. Каждый из докторов мог бы рассказать немало подобных историй. А вот фотографии их поразили.

Думаю, дело в том, что пока фотографы в этом мире занималась в основном изготовлением портретов. Мы же показали другое применение фотографии. Фотография – доказательство. Фотография – наглядное пособие. В новинку было и то, что фотографии показывали процесс, движение. Кроме того, фотограф оказался молодцом, и его снимки вышли весьма живописными. В целом получился такой небольшой, кровавый комикс со счастливым концом.

Вопросы Циммерману, Уолшу и мне сыпались со всех сторон.

- Стив, могли бы и поаккуратней зашить!

- Поаккуратней!? Пациент без сознания, кровь хлещет, пальцы скользят … Я сделал все что мог!

- Мистер Деклер, вы сбрили волосы в тот же день?

- Именно в тот же день! Волосы способствуют собиранию пыли, а с ней и дополнительных болезнетворных бактерий.

- О, да вы разбираетесь в медицине?!

- Нет, господа, не в медицине, а в выживании. Я, как и многие, прошел войну и имею навык обхождения с колото-резанными ранами.

- Герр Циммерман, как вы решились испытать новый препарат на такой ужасной ране?

- Это было наше совместное решение.

- Герр Циммерман, а можно получить копию этих фотографий?

- Джентльмены, фотографический художник Гарри Хорсман заверил меня, что будет хранить пластинки со всеми негативами в течение месяца. Любой желающий может обратиться к нему за получением с них отпечатков.

- Мистер Уолш, как вы обрабатывали рану в течение этого времени?

- М-м-м…

- Мистер Уолш дал мне исчерпывающие рекомендации, которых я строго придерживался. Я промывал рану виски «Ерли Таймс» и посыпал ее стрептоцидом. И главное … ни капли виски внутрь!

- Ха-ха-ха.

- Кстати о виски, джентльмены. Прошу угоститься.

Это сказал Циммерман. Он указал на столик в углу аптеки, который был заставлен различными бутылками виски и бокалами.

- О!

Появление на сцене виски вызвало не менее бурный восторг, чем тот, который сопутствовал появлению наших фотографий.

Я не стал толкаться у столика с виски, но Уошл не забыл про меня.

- Держи, Британец, - он протянул мне наполненный бокал. – Фриц расщедрился на превосходное пойло. Твое здоровье!

- И твое тоже!

- Повторишь?

- Нет, спасибо.

- А, я повторю!

Уолш испарился, а я продолжил сидеть на стуле. Так докторам было более удобно рассматривать почти затянувшуюся рану на моей голове. Они ходили вокруг меня с бокалами в руках, что-то обсуждали. Время от времени к ним присоединялись Циммерман или Уошл, которые начинали тыкать пальцами вокруг моей болячки, что-то там поясняя.

А я делал небольшие глотки виски и думал, что история со стрептоцидом подходит к концу. Вернее, мое участие в этой истории, поскольку победное шествие этого препарата только начинается. Вокруг меня только-только сформировался небольшой, уютный мирок, и вот теперь из него придется выползать. Соображениями, что я раненый, что мне нужен постельный режим, я уже не мог больше самообманываться. В душе рождались беспокойство и неудобные вопросы. Что делать? Чем заниматься? Меня даже Циммерман не возьмет растирать порошки в аптеке! И не потому, что не доверяет или потому, что это какой-то сложный процесс. Просто тогда рухнет наша история про путешествующего лорда. Ну, не может «целый» лорд заниматься растиркой порошков.

Мои мысли, наверное, достигли небесной канцелярии. Где-то там что-то замкнулось, и неповоротливый механизм бытия сдвинулся еще на один зубец шестеренки, тем самым подтолкнув мою судьбу в новом направлении.

- Извините, а мистер Деклер здесь? – послышался из-за двери аптеки голос Генриха, мальчишки, который помогал мне с бытовыми вопросами.

- Что тебе? – Герр Циммерман открыл дверь и строго посмотрел на нарушителя процесса демонстрации.

- Мистеру Деклеру письмо.

На письме не было ни марок, ни штемпелей, ни адреса, ничего кроме слов «Энтони де Клеру, лорду». Я зашел за аптекарский прилавок. Я уже знал, где у Фрица хранятся писчие принадлежности, нашел костяной нож и вскрыл письмо. Потом перенес свой стул подальше от выпивающих докторов и принялся его читать.

«Уважаемый мистер Деклер,

Мы с вами познакомились во время прошедшей войны. Несмотря на то, что наше знакомство было мимолетным, вы произвели на меня сильное впечатление».

Я оторвался от чтения и прислушался к себе, а вернее к остаткам эмоций Деклера. Ни в какой войне я не участвовал и соответственно никого с той войны не знал. Поэтому эмоции Деклера были моим единственным источником информации, который хоть как-то мог помочь мне разобраться с окружающим миром и вот с такими неожиданными приятелями по войне. Эмоции на прочтенный текст были, но какие-то невыразительные. Надо сказать, что Деклер, как и ожидалось, беспокоил меня все реже и реже. Я жил уже своей жизнью. Уже мои эмоции пролагали химические цепочки в мозгу и начинали доминировать над прошлыми чувствами. Так что над письмом пришлось думать своим умом.

Первые строчки письма были построены очень обтекаемо. С автором письма мы могли ходить вместе в штыковую атаку, а могли и рубиться с разных сторон, а потом разбежаться каждый в свой лагерь. И там, и там знакомство было мимолетным и могло произвести сильное впечатление. Ладно, возможно, что-то понятней станет дальше из письма. Но зря я надеялся. Автор быстро закруглился.

«Именно поэтому я решил к вам обратиться с предложением, суть которого я могу вам объяснить при личной встрече. Обстоятельства таковы, что я вынужден торопиться, поэтому буду вас ждать завтра, в 12.00, в кафе «У Дороти».

Надеюсь на скорую встречу.

С уважением,

Дейвидх Маккелан, бизнесмен, почетный гражданин города Сан Франциско».

Я вышел за дверь аптеки, вручил ожидавшему Генриху мелкую монетку и вернулся обратно. Доктора под выпивку, что-то бурно обсуждали с Циммерманом. Там же я обнаружил и Уолша. Отозвал его в сторону и показал письмо.

- Ты знаешь этого почетного гражданина?

- Минутку.

Уолш исчез и вернулся с двумя бокалами виски.

- Ну, что тебе сказать? Маккелан известная в городе личность. Владеет несколькими китобойными шхунами, заводом по переработке добычи этих же шхун. Сейчас стал вкладываться в недвижимость. Да, и еще владелец журнала «Метрополитен». Такой толстый ежемесячный журнал с красотками на главной странице. Иногда покупаю его.

- Пишет, что воевал.

- Как и ты, как и многие другие. Но об этом я мало, что знаю.

- Может обмануть?

- Ну, ты спросил! Хотя, все возможно. У бизнесменов это называется деловая хватка.

Уошл засмеялся, довольный своей шуткой.

- Твое здоровье!

Больше я из него ничего не вытянул.

Сцена 28

Кафе «У Дороти» располагалось на берегу залива Сан-Франциско, и так далеко я еще не забирался. На мое счастье извозчики в городе сохранились, и лошадка неспешной ходьбой, с горки на горку, довезла меня до нужного места минут за тридцать. Я занял столик, как и полагается у шпионов и разведчиков, лицом ко входу. Заказал чашку кофе и пирожное «улитку», покрытую сахарной глазурью.

Сначала я вглядывался в каждого входящего в кафе, а потом прекратил это бесполезное занятие. Все равно я не знал и не помнил этого Маккелана в лицо. Хорошо, что в кафе были большие окна, и я мог видеть не только входящих в зал, но раскинувшийся невдалеке залив и строящийся мост «Золотые ворота». Опоры моста уже стояли. Между ними были перекинуты канаты. И от каждой опоры друг к другу тянулись металлические фермы.

Мост был серый, а не красный, как в моей действительности. Наверное, покрасят позже. Сам залив Сан-Франциско поражал своей величиной. Что говорить об океане, который был где-то рядом и не был доступен моему взгляду. Казалось бы, что есть море, что есть океан? Много соленой воды и больше ничего. Однако, не все так просто. С одной стороны, океан – это тайна, так как преграждает нам путь к далеким землям, а потому океан, как бы провоцирует, «вот не пущу тебя дальше и все». А с другой стороны, набегающие и тут же отступающие волны океана завораживают, словно метроном гипнотизера. «Расслабься, успокойся. Мы также набегали на этот берег и отступали и сто лет назад, и двести. Изо дня в день, изо дня в день».

За этими мыслями я не заметил, как к моему столику подошел тот, которого, наверное, я ожидал. Подошедшему был примерно под шестьдесят. На нем был строгий серый костюм, а на голове стетсон.

Кроме того, у мужчины были длинные, свисающие ганфайтеровские усы. Сочетание "стетсон и ганфайтеровские усы" заставляет ожидать наличия револьвера на правом боку. Но у этого джентльмена была только толстая золотая, свисающая из жилетного кармана, цепочка.

- Мистер Деклер? – спросил незнакомец.

Я встал изо стола и пожал протянутую руку. Что-то непонятное промелькнуло в глазах незнакомца.

- А ты изменился, Энтони, – сказал он.

У меня появилось такое чувство, что это замечание относилось не только к моей бритой голове и шраму на ней. Кроме того, озадачили «Ты» и «Энтони». Многие в неведении относительно своего будущего, но как же плохо быть в неведении своего прошлого!

- Мистер Маккелан? – Я не мог не задать этот вопрос, хотя и догадывался, что буду выглядеть глупо.

- Что так сильно постарел? И давай по именам. Просто, Дейвидх.

Мы сели за столик. Подошел официант. Я заказал еще кофе, а «просто Дейвидх» - виски со льдом. Официант ушел, и между нами повисла неловкая пауза, которую я решил разбить.

- Из письма я понял, что у вас Дейвидх есть ко мне какое-то предложение?

- Да, предложение, - он сделал глоток из бокала. - Послушай Энтони, я хочу тебя спросить. Война закончилась 12 лет назад. Все забыто?

Ну, что я мог ответить? В этом мире я осознал себя только в тот момент, когда очнулся в баре «Старая индейка» после удара по голове. О жизни Деклера я знал только из рассказов Уолша и писем его матери. Ни Уолш, ни письма ничего не сообщили мне о войне. Поэтому я совершенно честно ответил на вопрос Дейвидха.

- Все забыто. - В то время, как я говорил эти слова, вновь выплыли эмоции Деклера. Я их «прочитал», как презрение и брезгливость. Сильные эмоции. Надеюсь я вполне владел собой, и они не отразились на моем лице.

- Я рад, - сказал Дейвидх. – Потому что с тем делом, которое есть у меня, можешь справиться только ты.

Я промолчал и ждал продолжения. Дейвидх сделал еще глоток виски. Я не стал от него отставать и немного отпил кофе.

- Ты, наверное, знаешь, что я владею журналом «Метрополитен».

Я кивнул.

- Сейчас там главным редактором мой сын. Они решили отправить свою журналистку, вернее, редактора в путешествие вокруг света. Ну, как в той книге братьев Вернов.

«Братьев?» – мысленно удивился я.

- Это делается для рекламы, для расширения объемов продаж журнала и привлечения новых рекламодателей.

- Здорово! - сказал я.

Вот ведь «предки»! Шустрые были. Особенно если учесть, что здесь пока, как я понял, роль женщин в обществе ограничивается семьей. Да, я видел, как строчат за швейными машинками девушки в мастерской Вебера. Но одно дело управляться со швейной машинкой и совсем другое отправиться в путешествие вокруг света.

- Как сам понимаешь, такое путешествие не может быть легкой прогулкой. Мне хочется, чтобы с нашим редактором все было хорошо, и она смогла бы закончить это путешествие благополучно. Поэтому я хочу, чтобы за ней кто-нибудь присмотрел. Опытный и надежный.

- Я узнал, что ты появился в городе и подумал, что лучшей кандидатуры для этого быть не может. - Он закончил свой длинный спич и глотнул виски.

Вот для чего нужен виски во время переговоров. Не знаешь, что ответить, не хочешь смотреть в глаза сидящего на против – глотни виски. Обоснованная пауза, обоснованный увод глаз в сторону.

Тоже самое сделал и я. Еще немного отпил кофе. В голове было пусто. Эмоции Деклера, как не кстати, молчали. Между нами возникла пауза, которую вновь пришлось прерывать мне.

- Почему именно я? – Я вспомнил слова Уолша, что Маккелан владеет несколькими китобойными шхунами. – У вас, наверное, очень широкий круг знакомств и среди них немало бывалых людей.

- Все так. Бывалых хватает, – согласился он. – Вот благородных трудно найти, ведь сопровождать придется женщину.

Когда тебя называют, пусть и косвенно, благородным, то на это трудно что-либо возразить.

- А что именно надо будет делать?

- Негласно сопровождать ее в путешествии и защищать, если потребуется. Ты идеальная кандидатура, – продолжал нахваливать меня Маккелан. – Ты - лорд. Путешествующий лорд не вызывает подозрений. У богатых свои причуды. Успел побывать в разных странах. Воевал, значит крови не боишься. Слышал, что ты здорово управляешься и с ножом, и с револьвером. И при всем при этом ты известен своей щепетильностью.

- Почему сопровождать негласно? Трудно быть рядом с человеком все путешествие вокруг света и сделать так, чтобы никто на это не обратил внимания.

- Придется постараться. – Маккелан повеселел. Потенциальный работник задает вопросы – значит заинтересован в вакансии. – Дело в том, что «Нью Йорк пост» тоже отправляет своего редактора и тоже женщину, и тоже вокруг света. Только она поедет в сторону Европы, а наш редактор, кстати ее зовут Тереза Одли, поедет в сторону Азии. И нью-йоркскую журналистку никто, во всяком случае гласно, не будет сопровождать.

- Это что правила какие-то?

- Не то чтобы правила, но мы решили действовать схожим образом. Совершенно точно, что букмекеры начнут делать ставки. Поэтому надо, чтобы лоты были похожи, - сказал он и засмеялся.

- Понятно, – сказал я, хотя мне было понятно только то, что на американский континент нахлынула какая-то эпидемия, вирус которой заставляет отправлять журналисток не зная куда.

- Ты согласен?

- Эта работа оплачивается? – Вопрос был, скорее всего, риторический, хотя кто его знает, что Маккелан подразумевал под «благородством». Может быть, бесплатно и безвозмездно?

- Конечно. Твоя оплата – четыреста долларов: двести - сейчас и столько же после возвращения. Кроме того, оплачиваются все транспортные расходы. Только за них потом надо будет отчитаться. Понимаешь, тебе плачу я, а транспортные расходы будет оплачивать «Метрополитен». Там такой бухгалтер! Я сам его иногда боюсь, – снова засмеялся Маккелан. - Отчет - ничего сложного. Просто напишешь, на что израсходовал, а я подпишу.

- Согласен, - сказал я и сам испугался своих слов. «Что ты делаешь? – вскричало мое подсознание. – Откажись. Скажи, что ты пошутил. Лучше растирать порошки». Но я не обратил внимания на эти крики.

- Я согласен, - еще раз повторил я. – Когда отправляться.

- Завтра, в 3 часа дня.

А вот это неожиданно. Хотя с другой стороны, перед смертью не надышишься. Выползать наружу из того маленького мирка, который образовался вокруг меня все равно, рано или поздно, надо было.

– Давайте обсудим подробности.

Около часа мы обсуждали подробности. Макеллан передал мне пару фото Терезы Одли, билет 1-го класса на паровой парусник «Пасифик», отправляющийся из Сан-Франциско в Японию. Мой аванс от себя и деньги на транспортные расходы в виде дорожных чеков от «Метрополитен», на которых я тут же расписался. Затем Маккелан передал мне примерный маршрут путешествия, а также способы связи с редакцией.

Затем я ушел. До отплытия осталось чуть больше суток, а мне еще надо было собраться и попрощаться с людьми, к которым я уже привык в этой новой жизни.

Макеллан остался, сославшись на то, что у него еще назначена встреча. Но он просто немного посидел, допил виски, бросил пару долларов на стол, поднялся и ушел. Если бы кто-то мог прочитать мысли Макеллана, уходящего из бара, то он бы услышал: «А ведь ты соврал мне, благородный ублюдок. Ничего ты не забыл!»

Когда за Маккеланом закрылась дверь в кафе, из-за соседнего столика поднялся молодой человек, чья одежда выдавала в нем англичанина. Он осторожно вышел за дверь и бросился бежать, словно ему было надо срочно донести какую-то важную весть до командующего армией. Молодой человек добежал до небольшой гостиницы. Стремглав взлетел по лестнице на второй этаж, заскочил в одну из комнат и плюхнулся в стоящее у окна кресло. Он тяжело дышал и не мог говорить.

- Что случилось, Арчи? – спросил лежащий на кровати с книжкой в руках джентльмен средних лет. – За тобой гнались?

Молодой человек помотал головой и, наконец, смог выговорить:

- Винсент, он уезжает в кругосветное путешествие!

Сцена 29

(за день до отъезда Деклера)

В полутемном, маленьком баре, что притаился в закоулках улиц, непосредственно прилегающих к порту, за столом, спрятанном от посторонних взглядов перегородками, сидели два немолодых мужчины. Один - поважнее, другой - попроще. На столе стояла початая бутылка виски. Тот, что попроще чаще наполнял себе бокал, тот, что поважнее – лишь крутил свой бокал в руках.

- Не мешает в работе? - спросил тот, что поважнее и кивнул на бутылку.

- А почему это должно помешать?

- Можешь промахнуться.

- Это говорит о наличии у тебя недостатка классического образования. О, как сказал! «Наличие недостатка»!

- А это причем?

- Тогда бы ты знал теорему Пифагора. Представь себе у меня дрогнула рука, хотя я себе этого не могу представить. Пусть дрогнула на дюйм. Если прилегающий катет, то есть расстояние до цели, большой, то противолежащий катет тоже окажется большим и промах неизбежен. А если расстояние до цели не велико, как обычно я делаю, то этот дюйм почти не повлияет на траекторию.

- Ты всегда любил поумничать, Белый койот.

- Тебе виднее, Красный койот.

- Не жалеешь, что ушел из команды? Был бы сейчас уважаемый член общества.

- Ох, как вы мне надоели с этим обществом! Это общество порождено вашим дерьмовым государством, а не я не приемлю любое государство: ни монархическое, ни дерьмократическое.

- Что же ты тогда защищал это «дерьмократическое» государство во время Гражданской войны?

- Вот тут ты не прав. Я никого не защищал. Я просто … просто участвовал в войне, старался ее умножить.

- Не понял.

- Любая война, как ты ее не назови, не защищает, а разрушает государство. Война – она, как болезнь. Как тиф. Ты же видел тифозников, Красный.

- Видел.

- Тифозник приходит к здоровым людям и … бац …они тоже больны. Я думаю, что есть бацилла войны, просто ее еще не открыли. Эта бацилла поражает людей, прямо как тиф. Это навсегда. Даже вернувшись к мирной жизни, они продолжают воевать. И заражают других. Если бы не эта проклятая «золотая лихорадка». Мелким душонкам захотелось золота. Если бы война продлилась чуть дольше, я уверен, что ваше государство бы рухнуло. Возможно, на его останках возникло бы что-нибудь более стоящее.

- Тебе бы в университете лекции читать. У вас в Сибири все такие умные?

- Уже нет. Я же уехал, - мужчина засмеялся. – Но давай лучше про дело.

Вместо ответа тот, которого называли Красным койотом, бросил на стол несколько фото.

- Симпатичная, а мужик - не очень. Обоих? – прокомментировал фотографии Белый.

- Да, но основная цель мужчина. Зовут Энтони Деклер, вот здесь все данные откуда он родом, где жил в Новом свете и прочее. На фото он моложе, но ты не ошибешься. У него теперь большой шрам на голове. Женщина - журналисточка, Тереза Одли. Деклер, как бы ее телохранитель …

Белый удивленно поднял брови.

- Ничего серьезного. Обыкновенный вояка, бывший кавалерист.

- Я тоже бывший кавалерист, не находишь?

- Он спившийся бродяга, а ты … ты по-прежнему в деле, не так ли? Или ты струсил, как только увидел вражескую конницу?

- Нет, не струсил. Страх мне неведом, но надо выяснить все детали.

Оба мужчины помолчали, а Белый койот еще и виски глотнул.

- Что с женщиной?

- Надо обустроить, что будто бы напали на нее, вояка бросился ее защищать и погиб.

- Хитро. Как мне их найти?

- Оба уезжают завтра в кругосветное путешествие на пароходе «Пасифик». Первая остановка Йокагама.

- Елки-моталки! Что мне теперь, бежать за ними вслед?

- Нет, - теперь засмеялся Красный. – Это в тебе говорит недостаток классического образования.

- А это причем тут?

- Земля - круглая. Ты поедешь им навстречу. И все надо будет сделать в Европе.

- Вы здесь в Новом свете все с ума посходили? Европа будет побольше, чем ваш городишко Сан-Франциско. Где мне их там искать?

- Ты их найдешь легко. Мне сказали, что журналисточка обязана, как можно чаще писать заметки и статьи о своем путешествие.

Еще пауза.

- Берешься?

- Берусь. Плата за двоих, - немного подумав, ответил Белый.

- Здесь аванс, половина. Остальное после выполнения, - сказал Красный и передвинул в сторону собеседника сверток.

- С вами приятно работать, сэр. Аллилуйя, как же давно я не был в Париже!

Красный ушел. Белый какое-то время смотрел на полученные фотографии, словно что-то вспоминая:

- Пасифик, пасифик… Блин, - он хлопнул себя по лбу ладонью. – На этом же пароходе Верка уезжает домой.

Белый потер лоб, по которому слишком сильно опрометчиво заехал, задумчиво провел ладонью по лицу, затем полез в карман и вытащил серебряный рубль. Он потер рубль пальцами, очищая его от табачной крошки. Внимательно посмотрел сначала на двуглавого орла, потом на обратную сторону, на которой было написано содержание серебра в монете, чему-то ухмыльнулся, подбросил монету вверх и поймал ее у самого стола. На раскрытой ладони монета лежала потертым орлом вверх.

- Ну что же, так тому и быть, - твердо сказал Белый и быстро вышел из бара.

Сцена 30

Я стоял, опершись на фальшборт, который огораживал прогулочную палубу для пассажиров первого класса, и наблюдал за суетой на пристани. На ней было много женщин. Наверное, представители каких-то феминистских организаций. А еще молодые люди с блокнотами в руках. Явно из журналистской братии. Несколько важных, солидных мужчин, которых я определил, как представителей власти. Ну, куда без них? Да пара фотографов со своими огромными треногами.

Саму Терезу Одли я не мог разглядеть, но поскольку все крутилось вокруг одной молодой женщины с букетом в руках, то очевидно, что это и была она. Отважный редактор, который по заданию журнала «Метрополитен», должна объехать вокруг света быстрее 90 дней. И таким образом, обогнать героев одноименной книги, которую в этой действительности написали двое братьев, Поль и Жюль Верны.

В порт, чтобы сесть на корабль «Пасифик», отплывающий из Сан Франциско в Йокогаму, я прибыл, по старой привычке, заранее. Корабль стоял у пристани. С него, вдоль борта корабля, было спущено три трапа. Два, те что ближе к корме, стояли рядышком и по ним, вверх-вниз, с коробами на спинах бегали грузчики. Судя по черной пыли, которая покрывало пристань вокруг этих трапов, грузили уголь. Первый трап пустовал. Наверху, на корабле у этого трапа стоял матрос в белой форме с пачкой каких-то бумаг в руках.

Сам корабль мне не показался. Наверное, я был просто избалован громадными размерами паромов, на которых мне довелось побывать в турах по Северной Европе. Но, наверно, «Пасифику» было чем гордиться. Длинный корпус, выкрашенный в черный цвет. Надводная часть - высотой 2-3 человеческих роста, с двумя рядами иллюминаторов. Четыре мачты, гордо взирающие на одинокую трубу паровой машины, и недвусмысленно показывающие, кто здесь хозяин.

Я поднял по шаткому трапу и предъявил свой билет, скучающему матросу.

- Рады вас приветствовать на борту «Пасифика», мистер Деклер. Прошу вас заполнить регистрационную карту, - протараторил матрос.

И тут я понял, что писчих принадлежностей в дорогу я и не купил.

Когда я расстался со своим странным нанимателем, Маккеланом, я взял извозчика, доехал на нем до начала Маркет стрит, а потом пошел пешком. На этой улице располагались, наверное, все магазины, которые были мне нужны.

Сначала мне попался оружейный магазин. У Деклера было только шесть патронов, те что были заряжены в барабан револьвера. Других я не нашел. Я помнил цифры на тыльной стороне патрона, вокруг капсюля и попросил пару пачек таких же. Продавец попытался еще что-то мне впарить, но я быстро расплатился и ушел.

Потом я набрел на совершенно бесподобный магазинчик, мечту любой женщины или парикмахера. Чего в нем только не было! Меня заинтересовали маникюрные наборы. Можно быть донельзя мужественным, но забывать о ногтях на руках и ногах все же не стоит. Отсутствие заботы о первых может привести к кишечным расстройствам, а о вторых – к заболеваниям еще менее приятным. Я выбрал самый простой набор из четырех предметов в легкой, похожей на брезент, упаковке. Здесь же я купил простой, однолезвийный перочинный ножик.

Чуть пройдя дальше я набрел на посудную лавку и купил красивую фарфоровую чашку для фрау Бергман. Будет ей в память о наших чаепитиях. В винном магазине купил четыре бутылки хорошего виски: одну – Циммерману, вторую – Джорджу, третью – Уолшу, а четвертую – себе дорогому.

Покупок оказалось достаточно много, и мне снова пришлось взять извозчика. Останавливался я еще пару раз. У книжного – чтобы купить несколько журналов «Метрополитен». Мне хотелось понять, о чем и как писала Тереза Одли. И у магазина одежды. В нем я купил легкие туфли, которые здесь предназначались для игры в теннис. У них был парусиновый верх и толстая резиновая подошва. Судя по цене, подошва была из натурального каучука. В этом же магазине я попросил принести мне плащ на случай плохой погоды. Такой нашелся. Он был из плотной ткани, но его водоотталкивающие свойства вызывали у меня сомнения. Потом поколебавшись, купил еще средних размеров брезентовый саквояж. Я предпочел бы рюкзак, но таких вариантов не было, а этот саквояж можно было вешать на плечо. Пожалуй, в него я сложу предметы первой необходимости.

- Я заполню, мистер, - сказал матрос, видя мои затруднения. Других пассажиров пока не было, и он вполне мог себе это позволить. Я, в свою очередь, достал из саквояжа паспорт, который мне, благодаря стараниям мистера Маккелана, доставили сегодня из мэрии города.

- Лорд, Энтони де Клер, - проговаривая вслух, стал заполнять регистрационное свидетельство матрос.

- Лорд де Клер? – Кто-то спросил меня со спины.

Я обернулся. Черный офицерский мундир, с нашивками внизу на рукавах, фуражка с кокардой, неизвестный мне орден на груди и короткая, благообразная седая борода. Если это не капитан «Пасифика», то я – Майкл Джексон.

- Да, я лорд, Энтони де Клер, - ответил я.

- Гарольд Хемпсон, капитан этого корабля, - в ответ улыбнулся мужчина и протянул руку.

Капитан был не молод, но, пожав его протянутую руку, я почувствовал, как будто ухватился за что-то вырубленное из дерева или того покрепче. Хорошо еще, что мне не сжали руку.

- Потягаете несколько лет канаты, - догадался о моих мыслях капитан. – И у вас будут такие же ладони.

- Мне говорил о вас мистер Маккелан, - продолжил капитан. - Мы состоим в одном клубе. Так, что я рад знакомству. Некоторые пассажиры класса Салун обедают в капитанском зале. Надеюсь, вы не будете против, если я включу вас в их число. Это немного подороже, но если …

- Нет, нет, я согласен. Ваше общество мне будет очень приятно, - поспешил ответить я.

Матрос, заполнявший мою регистрационную карточку и внимательно слушавший наш разговор, что-то черкнул в ней.

- Можно вопрос, капитан? - я решил воспользоваться случаем. - У вас всего десять шлюпок на борту. Неужели их хватит на всех пассажиров в случае … непредвиденных обстоятельств?

- В случае, если корабль потонет? Не стесняйтесь, лорд. Называйте все своими именами, - усмехнулся капитан. – Мы же с вами бывалые люди и в обморок не будем падать.

- Не будем, - подтвердил я.

- Для цели, о которой вы спросили, шлюпки не потребуются, - сказал капитан и как бывалый актер взял паузу.

"Ну, да," - подумал я. - "Наверное, чтобы никто не мучился".

- Шлюпки не потребуются, потому что наш «Пасифик» не может утонуть!

- ???

- Посудите сами. Корпус «Пасифика» сделан из стали, а днище – двойное. Сам корпус корабля разделен на 11 отсеков с герметично закрываемыми дверьми. Если в одном из отсеков случится пробоина, то он тут же будет отсечен от остальной части корабля. Понимаете? «Пасифик» сохранит плавучесть, даже если получат пробоины сразу три отсека. Но чтобы это произошло, у капитана корабля должен быть кочан капусты вместо головы.

Он засмеялся, довольный своей шуткой.

- Дальше. Посмотрите за борт. Видите?

Я растерянно развел руками.

- И не можете ничего видеть, - продолжил капитан. – У нас нет гребных колес. Корабль приводится в движение гребным винтом, который всегда под водой. Это позволяет даже во время шторма сохранять управляемость.

- Винт вращает новейшая паровая машина. 9 тысяч лошадей! Представляете себе такой табун! И все в нашем трюме! – он снова засмеялся.

- Но и, если с этой железкой что-то случится, у нас есть паруса. И я еще не забыл, как с ними обращаться, - говоря это, капитан как-то даже немного распрямился.

- Так что, уважаемый лорд, вы на одном из самых надежных кораблей и может спать спокойно.

- Но зачем тогда шлюпки?

- Как зачем? Для оказания помощи другим терпящим бедствие.

«Сам погибай, а товарища выручай,» - подумал я.

- Можно мне в свою очередь вас спросить, - сказал капитан и указал на мои стрелки на брюках. – Что это такое?

- О, это совершенно новый фасон! - не задумываясь ответил я. – Морской стиль, знаете ли.

- Что?

- Взгляните на мои брюки и на нос своего корабля, как бы со стороны. Ничего не замечаете? Есть что-то похожее?

- Забавно, - проговорил капитан. – Но, наверное, трудно поддерживать брюки в таком виде постоянно.

- Ну, во-первых, моряки всегда отличались своим шиком, - заявил я, уверенный, что капитан не будет мне возражать. – А, во-вторых, скажите капитан, у вас на корабле матросы спят на койках или по-прежнему в гамаках.

- На моем корабле у каждого матроса есть своя койка, - гордо ответил капитан. – Гамаки – это удел деревянных парусников. Но причем тут койки?

- Матрос один раз наглаживает брюки, а перед тем как лечь спать, аккуратно раскладывает их под матрасом, и на утро они, как новенькие.

- А вы не так просты, как показались мне сначала, мистер Деклер, – проговорил капитан. – Уже ходили на кораблях?

- Только в мечтах, - честно признался я.

После этого капитан отправился по своим делам. А я подумал, интересно через какой срок матросы «Пасифика» начнут делать стрелки на брюках. Потом мысли вновь вернулись к шлюпкам и к спасению на воде. Корабли в этом мире можно было сравнить с самолетами из моей прошлой жизни. Там ведь тоже не было никаких средств спасения пассажиров. Ни парашютов, ни каких-нибудь спасательных капсул. Так же, как и здесь, напирали все больше на надежность самолета. А если авиакатастрофа с жертвами все же происходила, то тут на помощь приходила статистика. Мол в автомобильных авариях гибнет гораздо больше людей.

- Сэр, разрешите показать вам вашу каюту, - оторвал меня от мыслей вахтенный матрос.

- Пожалуй, да.

Матрос подозвал стюарда. Я обратил внимание, что в отличие от матросов у стюардов не было погон. Стюард подхватил мой чемодан и саквояж, а я двинулся за ним.

- Меня зовут Гилберт. Можно просто Гил. Я - ваш стюард, – он стал на ходу просвещать меня. – Горячая вода, напитки, еда, все что угодно. В каюте есть электрический звонок. Я покажу. Покрутите его, и я приду за заказом.

Каюта меня поразила. Справа, сразу у входа стояла белоснежная сидячая ванна с медным краном, а слева прекрасный умывальник с большим зеркалом, который назвать мойдодыром у меня не повернулся бы язык. Вода была только холодная, но плевать! Она же текла, стоило только мне открыть кран! Большой иллюминатор рядом с ванной. Большая, полуторная кровать с тяжелыми портьерами у стены. Небольшой диванчик напротив и платяной шкаф. Блин! Это же Титаник какой-то, а не Пасифик!

- Все освещение электрическое, - вещал стюард с таким видом будто это он его изобрел. – Вот здесь звонок. Вы приписаны к капитанскому салону. Это налево из вашей каюты. Сегодня ужин в 7 вечера, капитан просит всех не опаздывать. Мужские туалетные комнаты - тоже налево.

- Под потолком, видите? - Он указал на серый раструб. – Это громкоговоритель. По нему объявляются срочные сообщения. За время плавания будет одна учебная тревога. Вам надо будет подняться на прогулочную палубу, ту что у трубы.

Я вручил стюарду полдоллара и тот довольный ушел. Я еще с удовольствием оглядел свое временное пристанище. Надо бы разобрать вещи. Но я решил вернуться на палубу, а вещами заняться позже.

Сцена 31

«Пасифик», разворачиваемый небольшим паровым буксиром, медленно отходил от пристани. На ней, старясь быть незаметными, стояли два английских джентльмена. Один – помоложе, другой – постарше. Вокруг еще шумели остатки тех, кто пришел проводить отважную путешественницу, Терезу Одли. Но не это занимало двух джентльменов.

- Винсент, что нам теперь делать? – с отчаяньем в голосе спросил тот, что по моложе.

- Ничего, Арчи.

- Но как же?! Мы упустили Деклера! Даже с ним не поговорили!

- Все не так плохо, как ты думаешь, Арчи. Деклер ничего не знает про наследство, а значит не будет делать никаких шагов в этом направлении. Это – раз. Он отправляется в кругосветку, а это опасно. И с ним может произойти что угодно. Это – два. Он сопровождает эту журналистку, а значит мы всегда будем знать, где он. Это – три. Про четыре и пять я еще не придумал, но к встрече с твоей матерью обязательно придумаю. А что до разговора с Деклером, то считай, что он у нас просто в запасе.

- Как ты всегда здорово можешь все повернуть в свою сторону, Винсент!

- Учись пока я жив! Кстати, прямо сейчас мы отправляемся на вокзал и отбываем в сторону восточного побережья.

- А как же гостиница? Мы же не рассчитались!

- Какие глупости ты говоришь, Арчи! Эти жалкие лавочники не обеднеют.

- А где ты взял деньги на обратную дорогу?

- У местных жидов.

- А отдавать будешь?

- Конечно, но потом. Пошли, Арчи. Я вижу свободный экипаж.

В толпе на пристани стоял еще один примечательный провожающий. Хороший светло-зеленый костюм в мелкую клетку, дорогой котелок и легкие блестящие туфли. Только одно «но». Этот провожающий был индейцем. Он стоял неподвижно, наблюдая за уходящем в океан пароходом. «Надеюсь, брат, ты знаешь, что делаешь,» - подумал индеец и, слегка скосив глаза в сторону, заметил, что у выхода из порта появилась пара полицейских. «Пора,» - подумал он и двинулся в сторону ближайших зданий. Вслед за ним двинулись и стражи порядка. Через минуту индеец уже бежал, а вслед неслись крики «Стой!». Интересно, кто-нибудь, когда-нибудь останавливался, услышав за собой такие слова?

Индеец подбежал к двухэтажному зданию, бывшему частью ограды порта, привычно сбросил туфли и легко, по углу здания забрался на крышу. Видя, что тот уходит, полицейские начали стрелять, совершенно не заботясь о том, что пули могут задеть случайных прохожих. «Охотники» были раздосадованы видом уходящей дичи, которую они уже считали пойманной. Индеец перебежал крышу, спрыгнул на соседнюю улицу и почти сразу забрался на крышу другого дома. Здесь дома уже стояли почти впритык к друг другу, и беглец не сомневался, что сможет уйти.

Отчаянная стрельба полицейских, к счастью, никого не задела. Если, конечно, не считать одного английского джентльмена средних лет, которому не повезло. Пуля, скорее всего, отрикошетила от стены здания и попала ему точно между глаз. Ни документов, ни багажа этого джентльмена так и не смогли найти.

В это время с вокзала Сан-Франциско, гулко дернувшись, начал набирать скорость Юнион Пасифик Экспресс, которому предстояло пересечь весь Американский континент, чтобы на небольшое время, перед обратной дорогой остановиться на вокзале в Омахе. В салоне первого класса с выпученными от ужаса глазами сидел Арчи, а у его ног стояло два чемодана. Он старался вспомнить, что говорил Винсент в последние минуты, но в голове у него мелькали только «Это - раз, это - два, это - три». Как только он собирался продолжить счет дальше, его мысли сбивались, и приходилось начинать все с начала «Это - раз, это - два, это - три…». И так бесконечно.

Сцена 32

Я вернулся на палубу. Какое-то время наблюдал за пассажирами, которые поднимались по трапу на корабль, но мне это быстро надоело. На прогулочной палубе для пассажиров первого класса или класса Салун, как сказал капитан, я нашел деревянный шезлонг и расположился в нем. Прогулочная палуба была на небольшом возвышении. Расположенная рядом труба, начавшая уже дымить, ничуть не мешала. Во-первых, она была достаточно высокой, а, во-вторых, морской ветер отгонял дым прочь.

На душе было спокойно и даже благостно. Так бывает, как мне кажется, у многих отъезжающих в момент начала путешествия. Все сомнения позади, деньги на билет потрачены, с родными и знакомыми простился и обратной дороги нет. От тебя уже ничего не зависит и тебе нечего терять. Прошлое уже позади, будущее еще не наступило, а настоящее дарит минуту оправданного безделья и самоуспокоения.

Но моя минута спокойствия быстро прошла. С момента расставания с Маккеланом меня беспокоили несколько вопросов. Первый – приятный, второй – менее приятный и третий – совсем неприятный.

На первый вопрос «Почему я согласился поехать вслед за отважной путешественницей Терезой Одли?» я ответил легко и непринужденно. Кто хоть раз в жизни не мечтал отправиться в кругосветное путешествие? Новые страны и города, увлекательные приключения и яркие впечатления! Не знаю, как вы, а я мечтал. И вот тебе преподносят такой подарок, да еще оплачивают все твои расходы.

Второй вопрос был, как я уже говорил, менее приятным. «Ты взялся оберегать и защищать совершающую кругосветку женщину, редактора журнала «Метрополитен». А сможешь ли ты это сделать? Непростой вопрос. Тут надо главное понять, от чего ее надо защищать и оберегать? Что с ней может случиться по дороге? Для ответа на этот вопрос самое главное я уже сделал - купил блокнот. Каждую страницу блокнота я разделил пополам вертикальной линией. В левую колонку стал записывать возможные опасности, а в правую – способы их нейтрализации.

Кража. Это действие совершается, как правило, незаметно для клиента. Что мог сделать с этим Деклер, чего не могу сделать я? Здесь наши возможности с Деклером, как мне кажется, равны.

Ограбление. Тут проблема разбивается на две маленькие проблемки. Чтобы защитить мисс Одли я должен быть рядом с ней. Поэтому мне надо с ней сблизиться. Совместный осмотр достопримечательностей, посещение магазинов. Что-то в этом роде. Вторая проблемка, смогу ли я ее защитить? Деклер, скорее всего, смог бы. Воевал, работал экспедитором грузов, обидчиков своих порезал. У меня такого опыта нет. Немного владею разными боевыми искусствами: от бокса до айкидо, но практический опыт применения маленький. Надо как-то проверить, не осталось ли в теле Деклера какой-нибудь мышечной памяти? Ну, там, как всадить нож ближнему в печень или выстрелить в упор? Бр-р-р…

Нападения, похищения. Данная опасность похожа на предыдущую. Также надо находиться рядом. Тоже надо уметь дать отпор. Кроме того, наверное, надо следить за окружением мисс Одли. Возможно, такие «опасности» требуют подготовки, и кто-то подозрительный обязательно будет крутиться рядом с ней.

Различные опасности, в результате которых мисс Одли не сможет продолжить путешествие? Список таких опасностей был достаточно широк.

Болезнь. Надо познакомиться с судовым врачом, а в дальнейшем всегда знать, куда можно обратиться за врачебной помощью. Наблюдать за подопечной: цвет лица, сопли, кашель, наличие аппетита.

Опоздала на поезд, пароход и т.д. По прибытии сразу же собирать информацию о возможных вариантах передвижения в нужный пункт. Примерный план путешествия Маккелан мне вручил.

Влюбилась в «принца», прекратила кругосветное путешествие, уехала в путешествие свадебное. Маккелан говорил, что ему надо, чтобы мисс Одли благополучно совершила кругосветку. Значит, никакого свадебного путешествия до окончания выполнения поручения редакции. Но как бороться с этой опасностью, пока не знаю.

Я закрыл блокнот, и вместе с блокнотом закрылись и мои глаза.

Самый неприятный вопрос был в том, почему с поручением сопровождения мисс Одли Маккелан обратился ко мне? Судя по эмоциям Деклера, Маккелан ему не нравился. Как, впрочем, и мне. Какой-то слишком крученный, а строит простачка. Бухгалтера он, видите ли, боится.

Почему я не поверил в честность намерений Маккелана? В то, что он действительно считает, что для данного поручения нужен именно я со своим благородством? Не знаю. Как-то все ненатурально. Проще и дешевле было бы найти в своем окружении бывалого немолодого моряка, дать ему четкие инструкции, мотивировать премией в случае успешного завершения путешествия. Нет, надо было приглашать на эту работу английского лорда!

Еще Маккелан проговорился, что пару дней назад узнал, что я приехал в город. Значит мой приезд его как-то заинтересовал? Потом, что у них было с Деклером во время войны, то что надо забыть? Ну, и, конечно, эмоции Деклера. А еще взгляд Маккелана, когда я быстро пожал протянутую им руку. Так что, скорее всего, у Маккелана есть еще какая-то цель, с которой он отправил меня вслед за мисс Одли.

Что мне делать в такой ситуации? Прибыть в Японию и пусть мисс Одли идет своим путем, а я попробую пойти своим? А если я все это выдумал? Получится, что взял деньги, дал обещание и оставил слабую женщину без защиты? Нет, пока не буду принимать окончательного решения. До Йокогамы не меньше двух недель пути. За это время, что-нибудь придумаю.

Я не заметил, как задремал.

- Сэр! Мистер Деклер!

Кто-то осторожно тряс меня за плечо. Я открыл глаза и увидел Гила, стюарда, который показывал мне каюту.

- Сэр, уже 7 вечера. Капитан приглашает вас на ужин.

- Спасибо, Гил. Прекрасная новость! Покажи еще раз, в какую сторону двигаться?

- Прошу сюда, сэр.

Сцена 33

Бруно Эспозито тяжело поднимался на третий этаж редакции «Нью-йорк пост». Каждый раз, когда ему приходилось это делать, он ругал себя за каждый кусок пиццы, который он, запивая пивом, съедал на ночь. «Ты можешь уехать из Италии, но Италия никогда не уедет из тебя». Его друг и нынешний босс, Джозеф Эпштейн, частенько вспоминал это изречение и подсмеивался над Бруно. «Ты можешь распрощаться с голодным детством, но голодное детство никогда не распрощается с тобой». Потеряв родителей, помотавшись в детстве по улицам и закоулкам Нью-Йорка и вдоволь поголодав, Бруно приобрел одну пагубную привычку. «Видишь пищу, надо ее съесть, не откладывая на потом». Потому что это «потом» может не наступить.

В дверях кабинета главного редактора Бруно столкнулся с выходящим корреспондентом.

- Не перепутай! 9 часов 45 минут 7 секунд! – Это вслед корреспонденту кричал хозяин кабинета Джозеф Эпштейн.

- Привет, старый еврей, - сказал Бруно, тяжело опускаясь в кресло в углу кабинета.

- Привет, старый макаронник, - не остался в долгу Джозеф.

Бруно было 39 лет, Джозефу – 41, а приветствие «старый еврей, старый макаронник» было их обычным приветствием. Познакомились они давно, на судне, на котором их семьи перебирались из Старого света в Новый. Потом в Нью-Йорке их пути разошлись, чтобы вновь пересечься 6 лет назад. Джозеф создавал свою газету «Нью-Йорк пост» и с радостью взял Бруно свои заместителем, невзирая на его криминальное прошлое и, чего уж там лукавить, полукриминальное настоящее.

Постепенно так сложилось, что Бруно стал разгребать в газете все возникающие конфликты с внешними организациями: типография необоснованно задирает цены, арендодатель не хочет продлевать аренду, мэрии не понравился заголовок передовицы, журналист перепродал материал конкуренту и так далее. Джозеф был ему за это благодарен и целиком погрузился в творчество, если творчеством можно было назвать целенаправленную политику газеты на поиск и издание горячих новостей и сенсаций. С таким «товаром» случались проколы. Но выигрышных материалов было все равно больше. Тираж газеты рос, как на дрожжах. У жителей Нью-Йорка стало привычкой начинать день с «Нью-Йорк пост». Не прочтешь – можешь пропустить что-то важное, не о чем будет поговорить с друзьями, поддержать разговор со знакомой дамой.

Так они друг друга и дополняли. Худой еврей, с университетским образованием и толстый, макаронник со своими уличными «университетами». Они могли себя называть, как угодно. Те десять дней на судне, везущим людей из прошлого в будущее, сроднили их навсегда.

- Как все прошло? - спросил Бруно, раскуривая сигару.

- Хорошо, - ответил Джозеф. – Пароход отчалил в 9 часов 45 минут 7 секунд. Лично засек. Завтра будет в номере. Вот рисунки. Посмотри.

Он пододвинул поближе к краю стола пачку черно-белых рисунков. Бруно, кряхтя, выбрался из кресла и стал рассматривать рисунки.

- До этого помощник мэра сказал пару слов, - продолжил Джозеф. - Народу было много. Наши друзья-конкуренты так суетились и сверкали вспышками, что можно было подумать, что это они, а не мы, отправляют свою корреспондентку в кругосветку.

- Ну, это нам на руку, - пыхнул дымом Бруно. Он уже вернулся в кресло.

- Представляешь, Ева взяла с собой только небольшой саквояж, - переменил тему Джозеф. Он вышел из-за стола, достал из книжного шкафа бутылку и два стакана. – Давай, выпьем за ее успешное путешествие.

- Надеюсь, что ты положил ей деньжат в этот саквояж. - Бруно взял протянутый ему стакан. - Наша Ева – крутая бабенка. Уверен, что с ней будет все хорошо.

- Что-то я твоего человека не видел? - глотнув виски, спросил Джозеф.

- А должен был? Я же не «громилу» посылаю, а «живчика», - засмеялся Бруно. – Ты не увидел, не увидят и другие. Опытный и проверенный человек. Где надо подмажет, где надо и подтолкнет, а ты и не заметишь. Ха-ха.

- Это хорошо, потому что мы пишем, что она путешествует в одиночку.

- А что там у «Метрополитена»?

- Вчера стартовали. Маккелан своего не упустит. Тот еще старый лис.

- А им то зачем это нужно?

- А нам зачем?

- Ну, - Бруно глотнул из стакана. – Ева пишет, мы печатаем, люди раскупают наш тираж, рекламодатели с радостью отстегивают денежки. Есть на что выпить виски.

- Ты забыл сказать «каждый день». Мы каждый день пишем о путешествии. И старый хитрец Маккелан этим решил воспользоваться. Его «Метрополитен» выходит один раз в месяц и здесь на востоке пока не очень известен. А теперь, как только мы или какая-нибудь другая газета напишет про Еву, про ее путешествие, тут же у читателя появится вопрос «А как обстоят дела у другой женщины, редактора «Метрополитена», которая тоже едет вокруг света?»

- Но мы же не будем писать про их журналистку, - возразил Бруно.

В это время в кабинет заскочил молодой журналист, протянул какие-то листки Джозефу. Тот их быстро прочитал и поставил подпись. Когда дверь за журналистом закрылась, Джозеф продолжил:

- Мы можем делать вид, что никакой второй путешественницы не существует, но про это уже все знают и все равно будут спрашивать. Что там у букмекеров?

- Им только дай событие, - недовольно сказал Бруно. – Сначала были ставки на то, за сколько Ева обогнет шарик. Теперь принимают ставки на то, кто быстрее это сделает? Наша Ева или их … как ее… Тереза Одли. Видел я фотку этой Терезы. Симпатичная, наша Ева попроще. Но в этом деле я бы поставил на Еву.

- Уже поставил?

- Нет, конечно. Ты же знаешь, что я играю только в покер и только на те деньги, что есть в моих карманах. Так, вот. Пока букмекеры оценивают шансы, как равные. Ждут. Может шторм будет или еще чего произойдет.

- А почему ты думаешь, что это Маккелан-старший придумал, - переменил тему Бруно. - Вроде бы его сынок сейчас в журнале рулит. Он где-то год назад здесь в городе крутился. Люди говорят, что способный парень.

- Может быть, Маккелан-младший и способный парень, но я уверен, что это задумка старшего, - с жаром возразил Джозеф. – Этот, как увидит кусок пожирнее, так сразу вонзает в него свои зубы. Это мы с тобой живем с одной газеты, а у него и заводик, и чуть ли не своя китобойная флотилия.

- Фью, - присвистнул Бруно. – Откуда же он взял капиталец? У него же нет родственников евреев. Ха-ха.

- Все бы тебе хаханьки, - недовольно посмотрел на приятеля Джозеф. – Капитал он заработал во время войны.

- Не знал, что война такой прибыльный бизнес!

- Теперь знаешь!

- И как у него это получилось? – все, что касалось денег, интересовало Бруно. Он даже иногда называл себя коллекционером способов по «зарабатыванию» денег.

- В твоей коллекции этот способ уже есть, - разочаровал его Джозеф. – Называется «ограбление». Во время войны он с отрядом рейнджеров ходил по южным штатам и «чистил» брошенные усадьбы плантаторов-южан. Говорят, что не только брошенные.

- Молодец, - задумчиво протянул Бруно.

- И еще говорят, но это не проверенные слухи, что, когда он «чистил» одну такую «не брошенную» усадьбу, его застали на месте грабежа. Маккелан потерял половину своего отряда, но сумел уйти. Как раз тогда началась «золотая лихорадка» в Калифорнии. Маккелан со своими дружками дезертировал из армии и подался в Калифорнию. Деньги у него были, и он закрутил там бизнес с продуктами. И на этом хорошо разбогател.

- Чтоб тебя! Джозеф, а тем ли мы занимаемся?

- Каждый занимается тем, чем может заниматься. Теперь ты понимаешь, какой человек решил сесть нам на хвост?

- Понимаю. Действительно хитрец, - согласился Бруно. – Что будем делать? Стряхивать с хвоста?

- Зачем? Что нам это даст?

- Ну, не знаю. Так, чтобы не заходил на нашу улицу, - нашелся Бруно.

- А он и не заходит на «нашу улицу». Ни один из наших читателей не станет покупать «Метрополитен». Ни один из наших рекламодателей не откажется от рекламы у нас, ради рекламы в их журнале. Слишком мы разные. А потому пока просто наблюдем. Вот если Маккелан действительно «зайдет на нашу улицу» тогда будет думать, как отучить его от этой дурной привычки.

- Договорились, ты только мигни мне, - заверил Бруно, и они подняли бокалы.

Сцена 34

(через несколько дней после отъезда Деклера из Сан-Франциско)

Кабинет Майкла Вебера больше напоминал комнату для пошива одежды. Так оно сначала и было. Пока бизнес не разросся, Вебер в этой комнате принимал клиентов, которые хотели заказать у него пиджак, брюки, жилет – вместе или по отдельности. Здесь было все для этой работы: стол для раскройки материала, манекен для наметки и шитья, зеркало, примерочная, швейная машинка и многое другое, что могло потребоваться портному.

Веберу повезло, его бизнес стал расти. Все больше и больше портняжной работы выполняли нанятые портные. А с появлением магазина готовой одежды Вебер и совсем прекратил шить. Дел хватало и без этого.

Клиенты перестали заходить к Веберу, а сама портняжная комната стала рабочим кабинетом преуспевающего бизнесмена. Однако, все портняжные атрибуты Вебер сохранил. Во-первых, он к ним привык, а во-вторых, они сразу давали понять тем, кого принимал у себя в кабинете Вебер, что они пришли не в строительную фирму, не в винокурню и не в банк, а именно в компанию по пошиву одежды.

Вот в этом кабинете, за столом и сидел Вебер, разбирая накопившиеся за день бухгалтерские документы, когда в дверь постучали.

- Заходите, - Вебер никого не ждал и, наверное, это был кто-то из его сотрудников.

Так оно и оказалось. В кабинет вошел Генри, один из старших продавцов.

- Мистер Вебер, только что-то со станции доставили наш заказ из Лондона. Партию брюк, которую мы заказали в прошлом месяце.

- Ну, и…? – поднял голову от бумаг Вебер.

- Мы раскрыли на складе тюк. У всех брюк есть стрелка. Все, как говорил тот лорд.

- ???

- Хотите посмотреть?

Они быстро прошли на склад, посреди которого лежал большой тюк с брюками. Упаковочный брезент был открыт, снята полотняная обшивка товара, под которой и лежали брюки: темные и светлые, гладкие и в рубчик, на теплую погоду и на холода, в общем, на любой «вкус и цвет».

- Смотрите, сэр, - Генри взял брюки из тюка, встряхнул и на вытянутых руках показал их Веберу.

На брюках четко была видна стрелка от верха до низу. Конечно, не такая ровная, как та, что получилась у Мэри, работницы Вебера, которую обучал Деклер, но очень похожая.

- Может быть, просто так брюки неудачно сложили? - предположил Генри. - Вот они так и замялись.

- А как быть с тем, что рассказывал лорд Деклер?

- Не знаю, сэр.

- Покажи другие.

Они просмотрели еще десяток брюк. На них всех, так или иначе, была пресловутая стрелка Деклера.

- Это не совпадение, - выдал вердикт Вебер. – Мир меняется.

- Собери всех портных, - продолжил командовать Вебер.

Он почувствовал, что чуть было не упустил свою удачу, забыв о встрече с Деклером.

- Всем клиентам предлагать стрелку на брюках. Разыщи Джона. Он обслуживал Деклера. Пусть вспомнит все, что говорил Деклер про стрелку. Передай его слова другим. Пусть наизусть выучат! Дай объявления в парочку наших газет и парочку нью-йоркских о нашем, именно нашем, новом фасоне брюк. Придумайте, какой-нибудь броский заголовок. Как там говорил Деклер «Это подчеркнет мой статус»? Да, и этой Мэри, что наглаживала стрелки, слегка прибавьте жалованье, чтобы не переманили конкуренты. Фуххх… Кажется, мы сможем утереть нос этим нью-йоркским задавакам.

Сцена 35

Капитанский салон, в который меня пригласили на ужин, представлял собой довольно просторную комнату. В центре стоял длинный стол вишневого цвета на десять-двенадцать персон с удобными креслами. Каждое кресло было прикреплено к полу стальным тросиком на случай шторма.

Когда я пришел, за столом сидело несколько мужчин с капитаном во главе стола и две дамы.

Поскольку знания здешнего этикета у меня полностью отсутствовали, я решил быть максимально вежливым.

- Добрый вечер, дамы и господа. Позвольте представиться, лорд де Клер.

После чего я занял место на противоположном от капитана конце стола. Капитан удивленно посмотрел на меня, но никак не прокомментировал мои действия.

- Сейчас принесут аперитив, - начал капитан Хемпсон. - Я пока представлю вам присутствующих.

Понятно. Значит, я немного опередил капитана. С другой, стороны, зайти букой, сесть молча за стол было бы, на мой взгляд, хуже.

- С лордом Деклером вы уже знакомы, - капитан сделал небольшой жест рукой в мою сторону. – Поэтому я представлю сначала дам, которые своим присутствием безусловно сделают наше плаванье незабываемым.

- Справа от меня миссис Донахью, которая, повинуясь супружескому долгу, следует к своему мужу в Токио. Он занимает важный пост в дипломатической миссии САСШ.

Миссис Донахью была приятной молодой женщиной в бежевом платье с массой кружев и оборочек, как того, очевидно, требовала текущая мода. Она с улыбкой, как бы здороваясь, посмотрела на каждого из сидящих за столом. Последним в ее списке оказался почему-то Деклер.

- Мне очень приятно, - сказала она.

«Мне тоже», - подумал я и пожалел, что опоздал к «раздаче» мест.

- Слева от меня, - продолжил капитан. – Известная журналистка, редактор журнала «Метрополитен», мисс Одли. Она по заданию редакции совершает кругосветное путешествие.

Он хотел еще что-то добавить, но молодой военный, сидящий напротив Терезы Одли не смог сдержать восторга и захлопал. Захлопали и остальные. Один из мужчин, грузноватый, средних лет даже вышел из-за стола, достал откуда-то небольшой букет цветов, подошел к мисс Одли, сказал что-то приветственное и поцеловал руку. Мисс Одли была явно растроганна таким оборотом событий. Она раскраснелась, но потом взяла себя в руки и не менее грациозно, чем миссис Донахью, раскланялась с присутствующими. Одета она была в серое дорожное платье. То ли не успела переодеться, то ли просто у нее не было возможности взять столько же багажа, как миссис Донахью.

Дальнейшее представление было не столь эмоциональным. Молодой военный, аплодировавший мисс Одли, оказался первым лейтенантом кавалерии армии САСШ. Другой военный, сидящий рядом с ним и недовольно на лейтенанта поглядывающий, был его непосредственным начальником, майором той же кавалерии. Оба ехали в Японию по приглашению правительства этой страны. Им предстояло принять участие в обучении японской армии нового образца. Сидящий напротив майора и рядом с капитаном мужчина, в строгом черном костюме, оказался священником-кальвинистом. Он и еще пятнадцать последователей этой ветви христианской церкви ехали в Японию проповедовать и обращать в свою веру заблудших во тьме язычников. Пожилой мужчина, целовавший руку мисс Одли, оказался промышленником, разбогатевшим на торговле с Китаем. Япония была для него промежуточным пунктом. Он следовал дальше в Гонконг.

В качестве аперитива два стюарда принесли холодное шампанское. Пока собравшиеся пробовали напиток и разговаривали между собой, стюарды принесли меню основных блюд. Поскольку я сидел с краю, разговаривать мне было не с кем, и я углубился в чтение меню. Там было что почитать.

Меню было отпечатано типографским способом, и в нем были указаны только разделы: рыба, мясо, салаты, сыр, фрукты и десерт. Напротив каждого раздела оставалось свободное место, куда можно было вписать то конкретное блюдо, которое было приготовлено коком в этот день. Так стюарды и поступили.

Супов по понятной причине не было. На первом месте в разделе Рыба стояли «фиш&чипс». Наверное, как дань британским корням «Пасифика». Потом шло несколько наименований салатов. Ни «Цезаря», ни «Греческого» я не обнаружил, а остальные названия мне ничего не говорили. Брать что-то незнакомое мне не хотелось. Дальше шли ветчина, мясной рулет и стейки. Затем – сыр и фрукты. Завершали меню десерты: яблочный пирог и какие-то синнабоны.

Перед отъездом я зашел в «Старую индейку», где основательно подкрепился. Голод меня не мучил, и я решил на ночь не наедаться. Заказал ветчину и сыров, каждого понемногу, из тех что были указаны в меню. Из напитков попросил принести воды и по бокалу сухого красного и белого вина. Цены на блюда, указанные в меню, были смешные, а с учетом тех денег, которые мне достались от индейца-в-зеленом-костюме и которые были выданы Маккеланом на путешествие, очень смешные. Самым дорогим оказалось вино и, скорее всего, потому что было, как написано в меню, итальянским. Конечно! Что стоит довезти до западного побережья вино из Италии?!

А капитан Хемпсон тем временем продолжал:

- Дамы и господа, еще минуту вашего внимания, - попросил он. – Хочу от лица компании предложить вам абонемент на ужин на ближайшие 10 дней. Все, что вы видите в сегодняшнем меню, вы сможете получать каждый вечер с 50% процентной скидкой.

- Хм, а если я не захочу брать этот вот, Уолдорфский салат? – задал вопрос промышленник, едущий в Гонконг. Джеймс Томпсон, кажется. Его имя, как-то сразу запомнилось мне, а вот, как зовут майора и лейтенанта, я не запомнил. Может быть потому, что к ним можно запросто обращаться без имени, по званию: майор, лейтенант?

- Не захотите салат, возьмете стейк, - бодро ответил капитан.

Томпсон был бы плохим бизнесменом, если бы не спросил:

- Но за салат-то я уже заплачу, когда куплю абонемент?

- Да, но именно поэтому и дается такая большая скида, господа! 50%! Все за полцены! – как заправский ярмарочный зазывала продолжал уговаривать капитан. Я решил его поддержать.

- Отличное предложение, капитан! Я согласен, - сказал я, вскинув при этом, как на аукционе руку.

- Правильное решение, лорд, - кивнул мне капитан. – Стюард зайдет к вам в каюту и все оформит.

Я поблагодарил его кивком головы.

Чуть погодя, и все остальные выразили желание приобрести абонемент на ужин. Ни я, ни другие тогда не поняли, что это предложение с подвохом.

Принесли еду. В отличие от меня аппетит у остальных был отменный. Одно блюдо сменяло другое. И все почему-то недовольно поглядывали на меня с моими двумя тарелками ветчины и сыра.

Наконец, когда первый голод был утолен, майор не выдержал и спросил:

- Лорд, а почему вы совсем не едите?

Ну, что ему ответить? Что не ответишь, этот человек, который только что съел рыбу с картошкой, а потом еще стейк, все равно меня не поймет. Поэтому уходим от прямого ответа и напускаем тумана.

- Знаете, майор, считается, что в борьбе головы и сердца побеждает желудок. - Я сделал паузу, давая всем возможность оценить фразу. – Но сейчас мое сердце занято присутствующими дамами, голова – предстоящим путешествием, поэтому про желудок я просто забыл.

- Браво! – это сказал Томпсон. Наверное, он решил поддержать гражданское лицо в «борьбе» с военными. – Предлагаю выпить за присутствующих дам.

Вот так вот. Что не скажи, каждый услышит свое. Мы все подняли бокалы и выпили.

- Скажите, мисс Одли, - поставив бокал, продолжил Томпсон. – Вы будете что-нибудь писать для своего журнала во время путешествия?

- Да, конечно, - ответила Тереза Одли. – Как только мы прибудем в порт, и я доберусь до ближайшего телеграфа, я отправлю, наверное, сразу несколько репортажей о плавании.

- О! – раздалось со всех сторон.

Наверное, только я и миссис Донахью восприняли спокойно, сказанные Терезой Одли слова.

- Напишите про доблестную американскую армию! – это просил лейтенант.

- Про наш корабль, который борется со стихией! - это были слова капитана.

- Уделите немного вашего внимания тому, как мал и хрупок человек на фоне великого океана, - предлагал священник. – И спасти его может только молитва.

- Господа, а вы читали какие-нибудь мои статьи в журнале? – робко спросила мисс Одли и, как я понял, поставила всех в неловкое положение.

Все замолчали. Откровенно врать не решались. Вдруг, еще что-то спросит. На редкость не тактичная дама.

- Я читал, - сказал я, решив помочь мисс Одли. – Я читал ваши сказки. Они мне очень понравились.

В моем чемодане лежало пять старых номеров «Метрополитена». В номере, как правило, было несколько материалов, написанных Терезой Одли. Рассуждения про семью, описание окружающей город природы, репортажи со светских вечеринок, рецензии на книги, статьи о женской одежде и косметике и сказки. Писала мисс Одли под псевдонимами и только сказки подписывала своим именем. С расшифровкой псевдонимов мне помогла фрау Бергман, оказавшаяся преданным читателем «Метрополитена». Журнал продавался очень дешево, был достаточно толстым и выходил раз в месяц. Поэтому фрау Бергман находила деньги для своего небольшого читательского развлечения.

«Горожанка», «Аврора», «Чайка» и даже «маркиза де Помпадур». Под этими именами скрывался одни автор – Тереза Одли. Почему она так поступала? Когда ее об этом спрашивали, то она говорила что-то про личное и общественное, про то, что все статьи есть результат работы всего журнала, про то, что не хочет, чтобы читатель обращал внимание на личность автора, а сосредоточился на сути изложенного. Но ее не понимали. Ее материалы многим нравились, женщина-журналист была в диковинку и привлекала внимание. Для журнала раскрыть инкогнито мисс Одли было бы на руку. И, собственно говоря, первый спор между новым главным редактором Маккеланом-младшим и Терезой Одли был связан именно с этим. Маккелан-младший резонно предлагал Терезе начать писать под своим именем. Он указывал на высокое качество ее материалов, популярность мисс Одли среди читателей и не видел причин для отказа. Терезу же это не устраивало. Что-то сдерживало ее. Это было бы, как выйти на улицу осенью без плаща. А вдруг дождь! А вдруг подует ветер!

Из прочитанного мне понравились только сказки. Другие материалы, написанные под псевдонимом, были написаны таким сложным языком, что, читая их, я стал сомневаться в знании английского языка. Это я-то, лорд Энтони де Клер!

Вот, к примеру, отрывок из репортажа, в котором описывалось небольшое путешествие в окружающие Сан-Франциско горы, где обнаружили наскальные рисунки:

«Мы взбирались все выше и выше. Деревья и кустарники встречали все реже и реже, а потом разом исчезли. Громадная серая равнина простиралась вокруг нас, покрытая тонким, цвета пепла, слоем высохших растений; печальный результат неравной борьбы за существование, что по странной случайности напомнило мне сучковатые, скукожившиеся сосны, которые из последних сил своими корнями цеплялись за почву на подветренном склоне горы. Поселения встречались редко. Тощие лошадки, пытавшиеся подобрать с земли остатки травы на уединенных высокогорных лугах, да непонятно откуда выскочившая и облаявшая нас рыжая дворняжка – вот и все разнообразие форм жизни, которое нам удалось наблюдать по пути».

Сказки были написаны совсем по-другому. Простым и понятным языком. Словно их писал другой человек. Текст сказок нес в себе эмоции, дарил чувства и заставлял переживать за маленькую девочку, которая передвигалась в фургоне с родителями и их попутчиками по дорогам войны. Взрослые были заняты своими делами, и единственными друзьями девочки были ее игрушки и домашние вещи, что лежали в большой корзине, стоящей в фургоне. Время от времени и игрушки, и домашние вещи оживали и помогали девочке в трудную минуту.

- Что же вам понравилось в моих сказках? - спросила мисс Одли.

- Абсолютно все, - честно ответил я. – От формы написания до самих персонажей. Особенно мне нравится нравоучительный и обстоятельный будильник с погнутой стрелкой, который поучает жизни свою маленькую хозяйку.

- Спасибо, - негромко поблагодарила мисс Одли, и мне показалось, что, возможно, похожий будильник с похожей погнутой стрелкой стоит на комоде дома у самой Терезы Одли.

Мужчины за столом смотрели на меня с ревностью, а миссис Донахью – с интересом. 

«Ну, раз интересно, то продолжим,» - подумал я.

- Ваши сказки восхитительны и поэтому я предлагаю вам описать наше плаванье в форме сказки, - предложил я.

- Сказки?

- Какой еще сказки?

- Сказки же для детей?

Такие вопросы посыпались от сидящих за столом.

- Ну, вариантов может быть много. Например, мисс Одли в этой сказке может назваться Терезой-мореходом, а сопровождать ее в плаванье будем мы, ее друзья. Каждый из нас отправился вслед за Терезой-мореходом по своей причине и каждый из нас владеет каким-то волшебным свойством.

Видимо душевный подъем от начала плаванья и выпитое вино развязали мне язык, и я не смог остановиться.

- Вот каким бы волшебным качеством хотели бы обладать вы, майор? – обратился я к пожилому военному. 

- Ну, наверное, волшебная сабля, - на большее старому вояке не хватило фантазии.

- Отлично, - сказал я. – Теперь, когда в сказке на судно нападет громадный осьминог, вы и ваша волшебная сабля спасут и Терезу-морехода, и всех остальных на корабле.

Было видно, что сказанное мной понравилось майору. Порой всем хочется оказаться в сказке и размахивать чудо-саблей.

- Прелестно, - сказала миссис Донахью, еле слышно похлопав ладоши. – А какое волшебство будет у меня?

- Думаю, что об этом надо спрашивать мисс Одли, - ответил я. – Это она у нас главная по сказкам.

Было правильно перевести все стрелки на мисс Одли, но миссис Донахью с такой надеждой смотрела на меня, что я не удержался.

- Я бы наградил вас маленькими крылышками за спиной. И когда на океан опускался бы туман, наш капитан просил бы вас подняться повыше и посмотреть, нет ли на пути корабля чего-то опасного. Например, айсбергов.

- Чур меня, чур меня, - замахал руками капитан Хемстон. – Не накаркайте лорд. Только тумана и айсбергов нам не хватало.

Тут всех, как прорвало. Не одного меня расслабило выпитое, а моя идея о волшебных свойствах, наверное, задела спрятанные в каждом человеке, детские надежды и мечты. Слава богу, что все стали обращаться со своими предложениями к мисс Одли, а не ко мне. Да и зачем я им? С мисс Одли было общаться гораздо приятней.

Минут десять стоял небольшой переполох. Каждый из мужчин хотел получить минутку внимания от нашей отважной журналистки-путешественницы и рассказать о своем волшебном умении. Мисс Одли поглядывала на меня с укоризной. Миссис Донахью казалась недовольной. Все мужское внимание было сосредоточено на Терезе Одли.

Но вскоре все утихомирились. Женщины удалились в женский салон. Была такая специальная комната в отсеке кают первого класса. А капитан пригласил мужчин в мужской салон выкурить по сигаре. Я, сославшись на то, что врач мне запрещает не только курить, но даже смотреть на курящих, извинился и вернулся в свою каюту. Что я там забыл? Дышать дымом и слушать разговоры про здешнюю политику, в которой я не разбираюсь, и про наших спутниц, на которых уже, наверное, кто-нибудь стал строить свои планы. Лучше лягу пораньше спать.

Пришел стюард. Я расплатился за ужин и отдал деньги на абонемент. Спать не хотелось. Я вышел из каюты и поднялся на прогулочную палубу, чтобы проветриться перед сном.

На прогулочной палубе горели редкие огни. Океан оправдывал свое название и вел себя тихо. Паруса, за неимением ветра, не были поставлены. Работала только паровая машина, которая толкала «Пасифик» вперед. Невидимые волны бились о борт корабля, а вокруг простиралась непроглядная тьма. У фальшборта, между висящих шлюпок стояла мисс Одли и смотрела в окружающий нас океан.

Я хотел было потихоньку пройти мимо и не мешать уединению молодой женщины, но потом вспомнил, что я здесь, можно сказать, на работе и что мне надо так или иначе сблизиться с Терезой Одли. Поэтому я вздохнул, подошел поближе и спросил:

- Не возражаете, если я присоединюсь к вашему обществу? – И не дожидаясь ответа продолжил. – Океан завораживает, не правда ли?

- О, это вы мистер Деклер? Пожалуйста, - улыбнулась мне мисс Одли. – Я раздумываю над словами святого отца, что был с нами на ужине. Как точно он сказал про хрупкость человека по сравнению с окружающей его стихией! Верно ведь?

Я-то думал, что она мечтает о любви, а она полна дум о высоком. Все забываю о серьезном отношении к религии здешних женщин.

- Это, если противопоставлять человека стихии. Тогда да, шансов у человека мало. Но можно и по-другому, - забросил я наживку.

- По-другому это как?

- Возьмите наш корабль. Он превосходен, но все же пытается именно противостоять стихии. Посмотрите, как он пытается раздвинуть своим носом волны, а они за это зло колотят его в борта.

- А разве можно по-другому?

- Наверное, можно. Я видел лодки туземцев, которые не пытаются бороться с океаном, просто скользят по его поверхности.

Я не стал вдаваться в подробности и рассказывать, что лодками были доски для виндсерфинга, а туземцами - обитатели серф станции в Дахабе. Тут же в голову пришла мысль «Дахаб, виндсерфинг… а было ли это все? Не сон ли мне приснился?»

- Видимо вы много путешествовали? - спросила мисс Одли, оторвав меня от нерадостных мыслей.

- Пришлось. А как вам начало путешествия?

- Пока не поняла, - сказала мисс Одли. – Хорошо, что вокруг темно, а то, наверное, было бы страшно?

- Это все ночь. Утром страхи уйдут, и мысли будут совсем другими.

- Наверное, - согласилась мисс Одли. – Прошу меня простить. Что-то я неважно себя чувствую. Наверное, мне надо вернуться в каюту.

- Спокойной ночи, мисс Одли.

- Спокойной ночи, мистер Деклер.

Тереза Одли ушла. Я поставил себе плюсик за общительность и следование своему плану. Потом посчитал, что план по проветриванию выполнен и вернулся в каюту.

***

Когда Деклер ушел, из темноты показалась еще одна фигура. Все это время миссис Донахью тоже стояла у фальшборта прогулочной палубы, только через одну шлюпку от мисс Одли и Деклера.

- Как мило! Что они все в ней нашли? – вслух сказала молодая женщина. – Надо с этим что-то делать.

Потом она также покинула палубу.

Сцена 36

Тереза вернулась в каюту, приготовилась ко сну и расположилась на кровати, которая оказалась совсем не хуже той, что была у нее дома. Но заснуть не смогла. Слишком много нового произошло в ее жизни за последние часы. В голове бурлили мысли, а сердце продолжало учащенно биться. Обычно, во время бессонницы Тереза садилась за письменный стол в своей спальне и работала. Так она поступила и сейчас.

Стол был, был удобный стул, чистый лист бумаги и дюжина карандашей, которую она взяла в путешествие, резонно рассудив, что чернильница и перьевая ручка ненадежные спутники путешествующего журналиста. Но лист так и остался чистым. Она не могла сосредоточиться. Ее отвлекало все. Шум волн за иллюминатором. Гудящая и содрогающаяся где-то в недрах корабля паровая машина. Но больше всего мешали воспоминания о ее бурных проводах.

Направляясь в порт Тереза все еще надеялась серенькой мышкой прошмыгнуть на корабль и забиться в своей норке-каюте. Не вышло. «Метрополитен» превратил ее отправление в путешествие в событие всего западного побережья Америки. Кроме городских журналистов прибыли их собратья по перу из Сакраменто и Лос-Анжелеса. Мэр города вручил ей букет и громогласно объявил, что город зарегистрировал лотерею «Метрополитена» в поддержку путешествия своего редактора вокруг света. Главный редактор «Метрополитена» Грег Маккелан тоже не остался в стороне. По его словам, его отец Маккелан-старший заканчивает процедуры по покупке ежедневной газеты «Экспедитор». Это означало, что теперь материалы Терезы из путешествия будут печататься не только раз в месяц в «Метрополитене», но и каждый день на страницах этой газеты. Пришли проводить Терезу и представители Международного женского союза, которые зачитали поздравительную телеграмму от их лидера Сьюзен Дакстоун, которая в это время находилась в Англии. Это были довольно милые женщины. Терезе только не понравилось, что они слишком сильно размахивали звездно-полосатыми флагами и время от времени дудели в дудки. При этом эти милые женщины не забывали раздавать всем присутствующим листовки союза и приглашать стать его членами. От Терезы они добились обещания сразу после возвращения из путешествия влиться в их ряды.

Было много еще совершенно незнакомых людей, которые, как поняла Тереза, были ее читателями. Это было одновременно и приятно, и хлопотно. Это ведь не письмо от благодарного читателя, которое можно отложить и ответить на следующий день. Каждому из пришедших хотелось пообщаться с Терезой, сказать несколько теплых слов и получить взамен хотя бы ее улыбку. Довершали картину вспышки магния на подставках фотографов, что делало картину проводов, на взгляд Терезы, совершенно гротескной.

Тереза откинулась на спинку стула и попыталась переключиться на другие мысли, чтобы потом, обновленной, вернуться к написанию первой статьи о путешествии. Этот прием часто выручал ее. Тереза стала думать, что все не так плохо складывается. Узнав, что ей надо будет срочно выехать в кругосветное путешествие, она расстроилась, так как не попадала на прием у своих дальних родственников, где могла рассчитывать на встречу либо с Полковником, либо Мартином Кастером, преподавателем литературы и истории местного университета. Не то чтобы она питала какие-то чувства к ним, но их внимание к ней было приятно. Но вышло еще лучше. Вместо компании двух привычных и, что там скрывать, уже немного наскучивших мужчин она получила внимание других, каждый из которых был по-своему был ярок и привлекателен. Джеймс Томпсон был галантен и, как показалось Терезе, имел утонченный вкус. Букетик горной лаванды, перевязанный золотистой лентой, который он ей вручил на ужине, сейчас лежал на столе, за которым расположилась Тереза. Майор и первый лейтенант тоже казались хорошими людьми, хотя и малоразговорчивыми. Зато лейтенант так смотрел на Терезу, что, казалось, попроси она его прыгнуть за борт, он это непременно выполнит. Капитан Хемпсон внушал уверенность. Его внимательные в морщинках глаза на бронзовом обветренном лице и сейчас смотрели на Терезу и как-бы беззвучно говорили: «Спокойно, детка, мы переплывем эту соленую лужу. Потом немного отдохнем и переплывем ее еще десяток раз». К священникам Тереза всегда относилась уважительно. Рональд Скотт, глава кальвинисткой делегации в Японию только повысил «градус» этой уважительности. Надо быть не только преданным христианином, но и просто отважным человеком, что отправится проповедовать среди язычников. И не одному, что означает взять на себя ответственность за других.

Пробежавшись таким образом по всем участникам сегодняшнего ужина, Тереза вдруг рассмеялась:

- Ну надо же!

Она только что сделала то, о чем говорил этот странный британец. Она наделила всех мужчин какими-то качествами. Пусть не волшебными, но тоже весьма достойными. Обделенным остался только сам британский джентльмен. Для него Тереза припасла качество «странный», которое со временем грозило перерасти в «таинственный». Посудите сами. Все мужчины носят хотя бы усы. У этого оригинала не только нет усов и бороды, но и голова гладко выбрита. Впрочем, это объяснимо. Тереза читала, что на Востоке, не на восточном побережье Америки, а на настоящем Востоке, где султаны и гаремы, так ходят все мужчины. И этот джентльмен, будучи путешественником, мог запросто взять себе такую привычку, прожив на Востоке долгое время. А его бесцеремонность!? Зайти, словно выплюнуть приветствие, гордо заявить о своей принадлежности к английской аристократии и усесться за столом так, что и не поймешь, то ли капитан во главе стола, то ли этот лорд. «Нет, господин англичанин, угнетатель колоний! Возможно, у вас в Британии звание лорда очень важно и уважаемо, но у нас, в нашей свободной стране в почете другие качества!» Высказав про себя эту гневную тираду, Терезе немного все же стало стыдно. Ведь из всех присутствующих на ужине только этот странный лорд читал ее статьи и сказки. И очень щедро похвалил их. На этом он не остановился и, недрогнувшей рукой, переименовал Терезу в Терезу-морехода, явно с намеком на Синдбада-морехода из сказок «Тысяча и одна ночь». А потом стал раздавать чудесные свойства других присутствующим, предлагая Терезе превратить их плаванье в сказку-репортаж. Тереза подумала, что сейчас этого лорда поднимут на смех. Но все ухватились за эту идею и теперь ждут от Терезы, когда она облечет ее в письменную форму.

Думая обо всем этом, Тереза не заметила, как перебралась на кровать и укрылась одеялом.

"Странно," - засыпая подумала она. – "У этого лорда нет ни одного положительного качества, а в моих мыслях он занял место больше, чем все остальные".

Сцена 37

Открыв глаза, я какое-то время не мог понять, где нахожусь. Но потом шум от паровой машины в глубине корабля и небольшое поскрипывание корпуса судна освежили мне память. Я на пассажирском корабле, капитан которого утверждает, что тот не может потонуть. И этот корабль движется в сторону Японии.

Выспался я отлично. Матрас был в меру жесткий, простыни - белоснежными, подушка - высокой, а под легким шерстяным одеялом мне ночью было тепло и уютно. Я выскочил из кровати. Впервые за несколько последних дней я почувствовал себя полностью здоровым. Голова не болела, я тело требовало физической активности. Я открыл иллюминатор, и прохладный ветер бросил мне в лицо порцию мельчайших соленых брызг. «Здорово!» - подумал я, но все же, на всякий случай, решил иллюминатор закрыть.

Потом мне пришлось одеться, чтобы посетить туалетную комнату, которая была снаружи в конце коридора. Снова разделся. Помахал ногами. Ноги у Деклера поднимались плохо, и я какое-то время занимался растяжкой. Но потом Деклер меня удивил. Я сделал десяток отжиманий и совершенно не почувствовал усталости. Перешел на отжимания с хлопками. Отталкиваться от пола получалось неожиданно легко, и потому я слишком сильно хлопал ладонями. Не разбудить бы соседей. На счет «пятьдесят» я остановился. Уж слишком сильно горели ладони от хлопков. Не побрезговал и лег животом на пол. Попробовал ухватиться руками за ступни, но не получилось. Ну, не хотело тело Деклера прогибаться. Ладно, будем двигаться вперед потихоньку.

Почистил порошком зубы, а затем, забравшись в ванну, несколько раз ковшиком облил себя с головы до ног водой. У-у-х. Вода была весьма холодной и, наверняка, качалась из-за борта. Растерся большим толстым полотенцем и совершенно счастливый вытянулся на кровати в чем мать родила.

Карманные часы Деклера показывали семь часов. Мне вдруг сильно захотелось еще раз почувствовать морской ветер в лицо. Я быстро оделся и вышел на прогулочную палубу.

Солнце уже взошло, ветер по сравнению со вчерашним усилился, на море появились небольшие волны, а матросы, среди которых было достаточно китайцев, ставили паруса. Видимо капитан решил сэкономить немного угля.

Я развернулся лицом к ветру и некоторое время наслаждался. Но потом я почувствовал какую-то неправильность. Из пассажиров на палубе я был один. Вчера капитан говорил, что на борту 87 пассажиров первого класса и еще 544 человека разместились в третьем классе. Я подошел к лестнице, по которой можно было спуститься на прогулочную палубу для «третьеклассников».

Там оживления было больше. Думаю, что условия третьего класса были гораздо скромнее тех, в которых находился на корабле я. Поэтому неудивительно, что эти люди в отличие от «первоклассников» в массовом порядке вышли подышать воздухом. В основном это были китайцы. Надо отдать им должное. Эти люди, одетые в простые темные одежды, не слонялись толпой по палубе, не создавали сложностей для работающих матросов. Они рядами, спиной к друг другу, сидели на палубе. Без звуков и лишних движений. Некоторые из них были заняты делом. Я заметил, что несколько человек, это были женщины, то ли что-то шили, то ли что-то штопали. Некоторые из сидящих держали в руках дымящиеся палочки. Поэтому со стороны этой палубы шел приторный, сладковатый аромат, который никогда мне не нравился.

- А где все? – спросил я, у пробегающего мимо меня матроса.

- Может спят, но, скорее всего, морская болезнь, сэр, - ответил он, не останавливаясь.

Ба! Морская болезнь! Как я про нее мог забыть! Тошнота, рвота, головокружение. Получается, что большинство пассажиров сейчас лежат в своих каютах и наслаждаются этими чувствами. Не позавидуешь! А я? Почему я ничего не чувствую? Еще один подарок от Деклера?

Я вернулся в каюту, вызвал чудо-электрическим звонком Гила. Было приятно смотреть на его удивленное лицо, когда я стал заказывать ему омлет с беконом, яблочный пирог и побольше кофе.

- Все сделаем! Я мигом!

Гил умчался, предвкушая чаевые. Видно с едой его беспокоили сегодня немногие.

В каюте явно не хватало кресла. Сидеть на стуле было неудобно, а ложиться на кровать я не хотел, чтобы не помять костюм. Поэтому какое-то время бездумно смотрел в иллюминатор, наблюдая за волнами, качающими корабль. Благо, что никаких негативных ощущений у меня это не вызывало.

Пришел Гил с едой. Омлет был большущий. Наверное, кок бухнул в него не менее пяти штук яиц. Бекон был превосходный и еще пытался шкворчать. А еще песочный яблочный пирог! Все как я люблю!

Каким бы хорошим не был мой аппетит, съесть я смог только половину. Я откинулся на спинку стула, пил кофе и думал, что «жизнь хороша». Еще бы полежать, но все эти одевания и раздевания мне уже надоели. «В чем ходят эти господа в домашней обстановке? В халатах?» На ум пришла когда-то виденная в учебнике картина «Утро свежего кавалера». Кажется, так она называлась. На ней какой-то с похмелья, не проспавшийся барин тыкал себя в грудь, на которой был прикреплен орден. Сам барин был в пижамных брюках и халате. Мне что ли такие «одежды» завести? Но картина была написана мастерски и вызывала не самые приятные чувства. Легкая усмешка, ироничное сочувствие и немного брезгливости. Эти чувства моментально переносились и на одежду, в которую был одет этот «свежий кавалер». Поэтому следовать его дресс-коду не хотелось совершенно. Но тут в голову пришла превосходная мысль. Я допил кофе, снова вышел на палубу и спустился по лестнице к китайцам.

Я стал ходить между рядов сидящих китайцев и, как бы мимоходом, разглядывать, во что они одеты. В основном одежда была грубой и примитивной. Что-то типа балахонистой рубахи сверху и просторные брюки. Те, кто померзлявее, одевали сверху рубахи жилетки из толстой ткани. Даже, пожалуй, не жилетки, а настоящие «душегрейки». И еще … от рядов ощутимо попахивало. Здесь аромат тлеющих палочек уже не казался неуместным.

Несколько китайцев носили то, что мне было нужно. Ничего особенного. Рубаха из темной, плотной ткани, похожая на френч, с воротником стойкой и с веревочными застежками спереди. Ну, а брюки и есть брюки. Главное, чтобы движения не сковывали. Я собирался в них заниматься по утрам на палубе, ну, и валяться на кровати. Куда уж без этого? Если ткань будет не толстой, то много места в багаже такой костюмчик не займет.

Среди серой массы, расположившихся на палубе китайцев, выделялся один пожилой мужчина. В отличие от всех остальных он сидел на деревянном шезлонге, явно принесенным с прогулочной палубы пассажиров первого класса. Но тем не менее ни один из, бегающих поблизости, матросов не только не отобрал у него стул, но и не сделал никакого замечания. Одеждой этого пожилого китайца были все те же черная рубаха-френч и такого же цвета брюки. Только отвороты были другие. Белые, белые. 

"Как стрелки на брюках," - подумал я. – "Не иначе, чтобы подчеркнуть статус".

А еще рубаха и брюки были расшиты причудливыми драконами, которых я поначалу не заметил. Для вышивки использовалась черная, явно шелковая нить. Рельеф рисунка лишь слегка выделялся на поверхности основной ткани. Но когда этот китаец немного менял позу: небольшое движение ногой или рукой – драконы на мгновение оживали. Это солнце отражалось от шелковой нити и оживляло рисунок. Потом пожилой китаец снова замирал в своем кресле, и драконы затихали вместе с ним.

Я подошел к двум что-то шьющим китаянкам. Обе сидели прямо на палубе, скрестив перед собой ноги, и шили что-то цветастое.

- Добрый день, - на английском поздоровался я. – Мне нужно сшить одежду.

Китаянки смотрели на меня снизу верх и явно ничего не понимали.

- Рубаху и штаны, - я показал на свой пиджак и брюки. – Только не такую одежду, а как у вас.

- Нет, нет, - замотали головами портнихи.

Наверное, у меня бы ничего не получилось, если бы мне на помощь не пришел, проходивший мимо, матрос-китаец.

- Они вас не понимают, мистер. Вам помочь?

- Да, помогите, - обрадовался я. – Я хотел бы у них заказать для себя одежду по китайскому образцу: рубаху и брюки. Вот как у них.

Я рукой указал в сторону китайцев, чья одежда мне понравилась.

- Буду в этой одежде заниматься … спортом, - я решил открыть все свои карты.

- Спортом? – удивился моряк-китаец.

- Ну, да, - я немного расставил ноги, присел и помахал из стороны в сторону, как будто отгонял мух. Типа, стиль боевого журавля.

- А, - закивал, улыбаясь, мне матрос и что-то быстро, быстро стал говорить сидящим женщинам.

Женщины послушали моряка, посмотрели на меня, а потом повернули головы и осторожно взглянули на пожилого китайца в расшитой одежде. Этот китаец, оказывается, давно наблюдал за нами. У него был внимательный и какой-то очень спокойный взгляд. "Как у тигра," - пришло мне на ум. – "Захочу - съем, а захочу – не съем". Пожилой китаец еле различимо кивнул, и тут же китаянки что-то загалдели. "Фу-ты, ну-ты," - подумал я. - "И тут свои тайны, свои правила".

- Завтра, - дергала меня за рукав, сидящая внизу китаянка. – Пять долларов.

- Завтра? – не понял я. – Все будет готово? Так быстро?

- Нет, нет, - возразила она. – Нельзя быстро. Завтра.

- Я хотел сказать, что завтра – это быстро, - пустился я в объяснения, но понял, что зря.

- Нет, нет. Нельзя быстро. Завтра.

Матроса-китайца поблизости уже не было. Поэтому я просто достал из бумажника пять долларов и вручил их женщине.

Проходя мимо сидящего пожилого китайца, я, сам того не желая, немного замедлился, посмотрел на него и приложил руку к шляпе, как бы приветствуя его. Он в ответ немного склонил голову. Затем я продолжил свой путь на верхнюю прогулочную палубу.

На палубе по-прежнему было пусто, если не считать снующих по своим делам матросов. В каюту возвращаться совершенно не хотелось. Я уселся на деревянный шезлонг, слегка надвинул шляпу на глаза и незаметно задремал.

Сцена 38

Мое пробуждение было поистине прекрасным.

Передо мной лежал океан, а миссис Донахью старалась запечатлеть его с помощью акварели. У нее были небольшой этюдник на ножках, краски и океан для позирования. У меня были все тот же океан и миссис Донахью, вид со спины. Вид мне понравился. Миссис Донахью была одета в светлое платье и соломенную шляпку с голубой лентой. Фигура у молодой женщины была очень изящной. Порыв ветра немного натянул ткань платья, очертания тела стали четче, а мое воображение дорисовало все остальное. Тело Деклера отреагировало, и я порадовался, что сижу, а не стою. "Молодец Деклер. Быстро реагируешь. Правда, говорят, что в этом деле главное голова, а мозги сейчас мои. Так, что мы с тобой оба молодцы," - похвалили я нас обоих.

- Мистер Деклер, - словно прочла мои мысли миссис Донахью. – Вы, наверное, на мне сейчас дырку протрете.

- Нельзя же так, - она, улыбаясь, повернулась ко мне.

- Прошу меня простить, - стал оправдываться я. – Я задремал, а доктора не рекомендуют резко вставать после сна.

- Сидите, сидите, - великодушно махнула она рукой. – Так что вы там на мне увидели? Признавайтесь!

Я слегка успокоился, поэтому поднялся со стула и подошел в художнице.

На закрепленном в этюднике листе были нарисованы океанские волны, уходящий в даль горизонт и, смыкающееся где-то вдалеке с океаном, небо.

- Я любовался вашим рисунком, - сказал я. – Удивительно, что можно было сделать такой рисунок с помощью акварели.

- Чем вам не нравится акварель?

- Ненадежный инструмент. Все стремится расплыться и размазать края.

- А, вы про это. Меня учили рисовать вот так, по мокрому. – она показал на свой рисунок. – Еще минуту назад он смотрелся по-другому. Но ветер высушил его, и что-то поменялось. Непредсказуемо, как в жизни. Мне так нравится.

Я посмотрел на нарисованное море, и мне показалось, что оно стало, как-то строже.

- Чудеса, - искренне удивился я.

- Я вы можете рисовать? - спросила миссис Донахью.

Этим вопросом меня прострелило насквозь. Там, в прошлой жизни мне приходилось сидеть с внуком, а дочь не разрешала показывать ему мультики. Приходилось выкручиваться. Я доставал карандаши, фломастеры, черновики, которые с работы приносила дочь, и мы вместе с внуком заполняли их своими «творениями». Он – по-своему, я – по-своему.

- Немного могу.

- Нарисуйте что-нибудь!

- Но где?

- Ну, хотя бы прямо на моем рисунке.

Я подошел ближе к этюднику и оказался почти вплотную к этой молодой женщине. Она не отодвинулась.

- Но тогда, возможно, я испорчу его, - сказал я, глядя в ее такое близкое лицо. У нее были черные, соболиные брови, прямой нос, тонкие губы, а зеленые глаза игриво смотрели из-под шляпки.

- А, вы постарайтесь, - она все же сделала шаг назад.

Я пожал плечами. Снял рисунок, нашел немного свободного пространства на столе этюдника, взял карандаш и начал.

- Что это? – изумилась миссис Донахью.

Над нарисованным ею океаном непонятные крылатые существа несли на руках маленькую девочку.

- Это летучие обезьяны, - разъяснил я. – Они несут на руках маленькую девочку Элли, которую называют Феей убивающего домика.

Такие рисунки карандашом мне удавались. Там штришок, здесь другой. Так и получался у меня рисунок. Ну, а темы для рисунков мне подсказывал внук.

- Это что опять сказка? - удивилась миссис Донахью. 

Для того чтобы лучше рассмотреть, что я рисую, она снова пододвинулась ко мне и коснулась плечом. Я ощутил ее дыхание и аромат. «М-м, я готов так рисовать вечно!».

Я добавил еще парочку обезьян с крыльями. В их руках оказался Страшила. Его глаза были вытаращены, а из головы летела солома. Потом я еще добавил обезьян, теперь с Дровосеком. И, наконец, появилась последняя парочка, которая несла Трусливого льва.

- Это ваша соотечественница, - указал я на Элли. – В Канзасе случился ураган. Домик ее родителей, вместе с ней унесло в волшебную страну. И это только часть приключений, которые случились с ней в этой стране.

Миссис Донахью посмотрела на меня и с наигранной серьезностью сказала:

- Никакой вы ни лорд, мистер Деклер. Вы, наверное, потомок братьев Гримм?

- Не соглашусь, - возразил я. – У меня даже есть доказательства.

Я хотел эту женщину все сильнее и сильнее, и уже был готов на все.

- Какие-нибудь грамоты, гербы?

- Нет, совсем, совсем не то!

- А что же тогда?

- Понимаете, каждый прирожденный аристократ имеет одну особенность…

- Какую? – молодая женщина заглотнула наживку, а меня уже невозможно было остановить.

- Знаете, у кошек есть такие полоски поперек спины?

- Да.

- Так вот у прирожденных аристократов есть такие же полоски только вдоль спины.

- Что? Вы шутите?

- Нет, не шучу. И поскольку вы усомнились в моей правдивости, то я предлагаю, нет, я требую, чтобы я их вам продемонстрировал.

- Что? Прямо здесь!? – миссис Донахью была восхитительна. Ее щеки раскраснелись, а глаза блестели.

- Нет. В моей каюте, - не моргнув глазом, ответил я. Вот сейчас заодно и проверим, работает ли метод поручика Ржевского для организации близкого знакомства с незнакомой женщиной.

Миссис Донахью внимательно и с какой-то повышенной серьезностью оглядела меня:

- Мои знакомые говорят, что все английские лорды – извращенцы. Что им только мальчиков подавай. Что скажите?

- Наглая ложь! Готов развеять и эту небылицу!

Миссис Донахью рассмеялась, но тут же прикрыла смеющийся рот обеими ладошками, а потом тихо сказала:

- Хорошо. Пойдемте.

Мы стали спускаться в коридор, ведущий к каютам первого класса. Мое сердце бешено колотилось в груди. Когда я взял миссис Донахью за руку, чтобы помочь спуститься по лестнице, ее рука слегка дрожала.

- Куда теперь? – чуть хрипло спросила она.

"О, боже! Я не выдержу," - прорычал я про себя.

- Сюда. Вот моя каюта.

Дверь была не заперта. Наверное, я ее так и оставил.

Я открыл дверь и пропустил миссис Донахью вперед.

- Хм, - сказала миссис Донахью.

- Генрих, - сказал я. – Ты что здесь делаешь?

Это был тот самый Генрих, который помогал мне по хозяйству в Сан-Франциско. Он же тупыми ножницами состригал мне волосы вокруг раны на голове. 

Сразу Генрих не смог ответить. Его рот был занят остатками омлета, который я не доел утром. Он пыхтел, краснел, но ничего не мог сказать. Когда же, наконец он проглотил пищу, то почему-то обратился не ко мне, а к миссис Донахью.

- Мисс, вы не подумайте ничего такого, - быстро залепетал он. – Я не собирался ничего воровать.

- А это, - он кивнул на опустошенную тарелку. – Я просто не смог удержаться. 

- Мистер Деклер меня знает, - скороговоркой продолжил он. – Я носил ему воду и фрукты в Сан-Франциско. Мы даже один раз играли в доктора.

- В доктора? – заинтересовано переспросила миссис Донахью. – Как интересно?

Я молчал. Оправдываться в таких ситуациях бесполезно. 

- Пожалуй, я пойду, - подвела итог миссис Донахью. – Порисую еще немного.

Я закрыл за ней дверь, сел на кровать и посмотрел на, все еще стоящего посередине каюты, Генриха:

- Что случилось, Генрих?

- Я не хотел, чтобы все так получилось, мистер Деклер. Просто, … просто, у меня мама умерла, - сдавленным голосом проговорил он и расплакался.

***

В это время миссис Донахью подошла к оставленному этюднику, закрепила новый лист бумаги и смочила его водой из бутылочки. Потом взяла кисть, посмотрела на краски, словно раздумывая с какой начать, и произнесла:

- Верушик? Как же теперь тебе к нему подобраться вновь?

Сцена 39

Когда англичанин прошел мимо Чжан Сю и поздоровался с ним, Чжан Сю узнал его. Пусть прошло почти два десятка лет, пусть англичанин сильно изменился, но это был он. Мысли Чжан Сю развернулись и побежали вспять прошедшему времени. Он хотел остановиться на том отрезке своей жизни, когда он встретил этого англичанина, но мысли уже набрали инерцию и унеслись значительно дальше.

Вот деревня, в которую переехал жить отец. Вот их родной дом. Вот мама готовит еду. Вот отец занимается с ним боевым искусством байхэ. Вот к отцу приезжают ученики, и отец занимается байхэ уже с ними. Потом ученики почему-то перестали приезжать, и их семье пришлось заняться крестьянским трудом. Первое время отец еще находил возможность продолжать тренировки с сыном, но потом работа на поле, огороде и уход за скотиной поглотили все их свободное время, а воспоминания Чжан Сю затянула серая дымка. 

Но были в его воспоминаниях и светлые пятна. Вот он женится на Линь Мей, девушке из соседней деревни. С этого момента мысли понеслись вскачь, а прожитая жизнь стала казаться просто сном. Вот постаревшие родители. Вот, все больше и больше, грустнеющая Мей. Боги не дали им возможности иметь детей. Смерть родителей от старости и Мей от непонятной болезни. Разгорающийся пожар войны вокруг. Постоянные отряды военных: то армии Цин, то повстанцев – проходящие через деревню. И в какой-то момент Чжан Сю подумал, что нет никакого смысла трудиться и выращивать урожай риса, если потом к тебе в деревню придут вооруженные люди и заберут его. Он решил все бросить и однажды ушел вместе с отрядом повстанцев, проходившем неподалеку. На удивление, навыки, полученные им во время занятий с отцом, не забылись. Видя, как новичок обращается с шестом, предводитель отряда вручил ему двухметровое копье. 

А потом в воспоминаниях пронеслась череда самых разных боев и сражений. В этих сражениях проливалась и его, и чужая кровь. И вот, наконец, его воспоминания достигли того времени, когда Чжан Сю оказался в Шанхае, окруженным цинскими войсками и отрядами французов и британцев. В городе уже несколько месяцев был голод. Большинство населения покинуло его, а повстанцы приняли решение прорвать кольцо окружения и уйти на север, где они были еще сильны. Ночью повстанцы открыли главные ворота, и Чжан Сю вместе со всеми бросился в атаку на позиции врага. Ему не повезло. Или наоборот повезло. В темноте он зацепился за что-то ногой и упал. Сильно ударился головой и потерял сознание. Он оказался прикрыт несколькими трупами своих товарищей. Цинские солдаты, которые после боя отрезали: и мертвым, и раненным - головы, просто не докопались до него. 

Чжан Сю очнулся, выполз из-под трупов и … вскоре оказался со связанными руками в толпе таких же пленных, но в лагере британских войск. Чжан Сю понимал, что это ненадолго. Он спас свою голову, но английская пуля убьет его не хуже грязного ножа цинского солдата. Бежать было невозможно. Голова еще кружилась. Кроме того, британцы связали их по несколько человек, пропустив веревку через уже связные руки. Чтобы бежать, надо было действовать совместно, что было не просто. Большинство людей в их группе было ранено и смирилось со своей судьбой. 

Группу пленных выводили за пределы британского военного лагеря. Звучали выстрелы. И отряд британцев возвращался за новыми пленниками. Настал черед той группы, в которой был Чжан Сю. Он внимательно смотрел по сторонам, но не находил ни одной возможности для бегства. Рядом с ним, в одной связке шел высокий китаец в дорогой одежде. Никаких ранений на нем Чжан Сю не заметил. Его лицо было спокойно, а губы слегка шевелились, словно он напевал какую-то песню.

Солдаты подвели пленных ко рву, который был наполовину заполнен убитыми. Британцы отошли на несколько шагов и подняли ружья. Британский офицер вынул тяжелую саблю из ножен, но потом вернул ее обратно. Он повернулся к солдатам и отдал какую-то команду. Эту команду ему пришлось повторить дважды. Потом солдаты повернулись кругом, перестроились в колонну по двое и пошли к направлению к лагерю. Британский офицер достал небольшой нож, подошел к Чжан Сю и разрезал веревки, связывающие его руки. Затем сделал два шага назад, посмотрел на Чжан Сю и с силой метнул нож в сторону, стоящего неподалеку дерева. Затем развернулся и пошел по направлению к лагерю.

Чжан Сю действовал быстро. Бегом к дереву. Вытащить нож. Разрезать веревки у других пленных, а после бежать прочь. Просто подальше от города. Но тот высокий китаец, который был рядом с ним в связке, схватил его за руку.

- Цинцы на лошадях, поймают. Идем со мной! – его голос звучал уверенно, и Чжан Сю поверил ему.

Они обогнули город с северной стороны и спрятались в лачугах бедняков у реки, среди которых у высокого китайца были знакомые. А через несколько дней они уже плыли на большой джонке на юг, где в многолюдных провинциях можно было легко скрыться. Высокого китайца звали Лю Ливэй. Он был, как он сам рассказал Чжан Сю, главой одного из тайных обществ.

- Мы ошиблись, - говорил он Чжан Сю. – Нашим девизом было «Преданность, Идти до конца». Теперь мы изменим свой девиз. Он будет звучать как «Скрытность, Преданность, Идти до конца». 

- Мы проиграли в открытой борьбе, - продолжал говорить Лю Ливэй. – Скрытность сделает нас непобедимыми.

Присутствие рядом с ним такого человека, как Лю Ливэй дарило Чжан Сю спокойствие, также как когда-то и присутствие отца. Будущее стало простым и ясным. Но все же один вопрос продолжал мучить Чжан Сю.

- Могу ли я задать вам вопрос, господин, - решился он наконец.

- Спрашивай.

- Почему этот британец решил нас отпустить?

- Если судьбе будет угодно, - сказал Лю Ливэй. – Ты еще встретишь его и сможешь задать ему этот вопрос.

Сцена 40

Генрих стоял посреди каюты и ревел.

«Вот еще один попаданец!» - думал я, крутя ручку электрического звонка, чтобы вызвать Гила.

Генрих посмотрел на меня и сквозь слезы выговорил:

- Не надо!

- Не бойся, - успокоил я его. - Я закажу тебе поесть. Еще омлет будешь?

Генрих утвердительно закивал головой.

Пришел Гил. Я заказал один омлет, кофейник кофе и две чашки.

Гил немного покосился на Генриха, но ничего не сказал.

Я усадил Генриха на диванчик напротив кровати и попросил рассказать о том, как он оказался на «Пасифике». Его рассказ был коротким.

Без отца Генрих остался давно. Китобойная шхуна, на которой тот работал, не вернулась из плаванья несколько лет назад. А несколько дней назад умерла его мать. Старый друг его отца, Питер, он же владелец дома, в подвале которого жила семья Генриха, организовал похороны, взяв все расходы на себя. После похорон он посоветовал Генриху идти в порт и попробовать наняться на какой-нибудь корабль матросом. Возможно, Питер действительно видел в этом жизненный выход для Генриха, а, возможно, просто хотел убрать мальчишку с глаз долой, чтобы успокоить свою совесть.

В порту Генрих случайно увидел Деклера, поднимающегося по трапу «Пасифика», и решил последовать за ним, совершенно не отдавая отчета в своих действиях. Пробраться на корабль он смог, встроившись в цепочку грузчиков-китайцев, таскавших уголь на борт. Китайцам было все равно, а матрос на входе не проявил бдительности. Остаток дня и ночь он провел, спрятавшись под брезент одной из шлюпок.

На утро голод и жажда заставили его покинуть убежище. Какое-то время он провел на палубе для пассажиров третьего класса, а потом заметил Деклера и последовал за ним. Генрих уже собирался постучаться в дверь каюты Деклера, когда услышал шаги и снова сбежал на нижнюю палубу к китайцам. Потом он увидел Деклера, дремавшего в шезлонге на палубе. Генрих не решился будить Деклера, и вновь вернулся к его каюте. Та, на его счастье, была не заперта. Минута колебаний, а послышавшиеся рядом шаги толкнули Генриха внутрь.

- Дальше вы все знаете, мистер Деклер, - закончил рассказ Генрих. - Ваша еда так хорошо пахла, что я не удержался и съел ее. Но я отработаю.

- Возьмите меня в прислугу, мистер Деклер, - с надеждой произнес мальчик. – Я знаю, что у таких как вы должны быть слуги. Я буду делать все, что вы скажите…

Рассказ Генриха прервал Гил, который принес еду. Я пододвинул омлет Генриху, а себе налили кофе.

- Гил, спросите у капитана, когда он сможет меня принять, - обратился я к стюарду. – Мне надо урегулировать с ним один финансовый вопрос.

- Финансовый вопрос?

- Да, именно, так и скажите.

Гил вновь ушел, а я смотрел на то, как ест Генрих и думал, что моей беззаботной жизни, которой я пожил всего одно утро, скорее всего, пришел конец. Не смогу я оттолкнуть от себя этого мальчика. А, собственно говоря, почему? Можно прийти к капитану, рассказать про то, что обнаружил «зайца», и пусть капитан сам разбирается. Это - его корабль, и безбилетники – это его проблема. А сам буду крепко спать, по утрам буду делать зарядку, вкусно завтракать, помирюсь с миссис Донахью…

Нет, не смогу. Я и раньше не смог бы так поступить. А сейчас тем более. Я на себе понял, что просто знать, что ты смертен и действительно пройти через эту «процедуру» - это две разные вещи. Поневоле начинаешь ценить каждый прожитый миг. Поневоле начинаешь хотеть прожить этот миг хорошо, чтобы не было стыдно. Вот сейчас мне надо было выбрать, кем я хочу быть? Холодным аристократом, который с барского плеча накормил мальчишку-безбилетника и сбросил его на руки капитану? Или добрым, отзывчивым человеком, который откликнулся на бессознательный призыв о помощи и протянул руку навстречу? Каким я себе больше нравлюсь?

После того, как я задал себе последний вопрос, сомнений у меня уже не осталось.

В дверь постучали.

- Мистер Деклер, капитан готов сейчас поговорить с вами. – Это был Гил.

- Отлично, Гил. Я иду.

Генрих оторвался от омлета и посмотрел на меня.

- Не беспокойся, Генрих. Все будет хорошо, - успокоил его я.

Сцена 41

Капитанский мостик представлял из себя помещение с большими окнами, которое находилось на той же палубе, где я разгуливал сегодня утром. От возможных пассажиров доступ к мостику отделяли перила. Эти перила были чисто символической преградой, так как перемахнуть через них было достаточно легко. Очевидно, вся надежда была на сознательность пассажиров и их умение читать, так как на перилах висела табличка «Внимание! Только для членов экипажа!». Мы со стюардом прошли мимо этой таблички, спустились на нижнюю палубу, а уже с нее по лестнице поднялись ко входу на капитанский мостик.

На мостике капитан Хемпсон, слегка наклонившись над столом, что-то обсуждал с другим морским офицером. За штурвалом, в синей, выгоревшей на солнце, форме стоял матрос, который время от времени, еле заметно шевелил рулевым колесом. Чуть влево, замер. Чуть вправо, замер.

- Какой у вас вопрос, мистер Деклер? – перешел сразу к делу капитан. Сегодня выражение лица капитана было на редкость угрюмым.

Я ничего не стал скрывать. Рассказал, все как было. Про удар по голове, про то, как Генрих довел меня до дома, про его регулярную помощь, про горе, которое его постигло и про свое решение помочь ему.

Капитан молча выслушал мой рассказ. При этом он продолжал задумчиво смотреть на карту на столе. Потом обернулся к стюарду, который, как оказалось, еще не ушел, и приказал ему, привести безбилетника.

Когда Генриха привели, то капитан первым делом спросил:

- Малец, ты взял мои часы?

Выражение лица и без того испуганного Генриха стало еще более испуганным. Он не в силах что-либо сказать так сильно замотал головой, что я испугался, что она может оторваться. Такая реакция по всей видимости убедила капитана в невиновности Генриха.

- Понятно, - продолжил он. – Так ты, значит, хочешь быть с мистером Деклером?

- Да, сэр, - наконец смог заговорить Генрих. – Мистер Деклер был добр ко мне, и я готов выполнять для него любую работу.

- Хорошо, - сказал капитан. – Иди, подожди мистера Деклера на палубе, а мы перекинемся с ним парой слов.

Когда Генрих ушел, капитан Хемпсон продолжил:

- Так случилось, что в свое время, я оказался в похожей ситуации, что и этот мальчишка. Был я тогда чуть постарше этого вашего Генриха. Только у меня не было под рукой доброго английского лорда, которому я мог бы служить дворецким, - он засмеялся и его хмурое выражение лица немного отступило. – Тогда мне пришлось тянуть лямку наравне с другими матросами.

- Сделаем так, - он взглянул на штурмана. – Будем считать, что этого мальца мы выловили при выходе в океан и подняли на борт, как терпящего бедствие. Ты, не против, Ингвар?

- Нет, сэр. У меня самого двое таких мальчишек. И каждый раз возвращаясь домой, я боюсь узнать, что они убежали на каком-то корабле, чтобы стать пиратами.

- Ну, тогда договорились. Могу поменять вам каюту. Она будет поближе к днищу, во втором ряду, но зато там будет двух ярусная кровать.

- Большое спасибо, капитан. Я готов оплатить проезд Генриха.

- Что вы такое говорите, мистер Деклер?! Я моряк! Я еще не стал такой скотиной, чтобы брать с терпящих бедствие плату за проезд! – возмутился он, но потом немного ослабил напор. – Каюта все равно пустует. Распроданы далеко не все билеты первого класса. 

- Питаться он может с матросами, - продолжил капитан. – Но, если захотите кормить его по-другому, тогда это будет уже за ваши деньги.

- Спасибо, капитан.

- Это вам спасибо, что берете на себя труд заниматься мальчишкой. Не пожалеете?

Я пожал плечами и собрался уходить, но потом все же решил задать вопрос:

- Вы спрашивали Генриха про часы?

- Да, у меня пропали часы. Мой хронометр. На корабле есть свои часы, - он кивнул на большие часы, висящие на стене. – Но мы с Ингваром привыкли к моим. Кроме того, это был подарок моей жены.

- Понятно.

- Вы хотите помочь в поисках? - спросил капитан. Было видно, что он уже распростился со своими часами и был готов даже пошутить на эту тему. – Говорят, что у вас в Англии распространены частные детективы?

- Хотел бы, но у меня нет такого опыта, - сказал я и откланялся.

На палубе меня поджидал Генрих. Когда мы с ним достаточно далеко отошли от капитанского мостика, он остановился и почти шепотом сказал:

- Мистер Деклер, я, кажется, знаю, кто взял часы капитана.

Сцена 42

В тот день Генрих так и не смог рассказать мне, кто взял часы капитана и откуда он сам это знает. Когда мы вернулись в каюту, Генриха скрутило. Он позеленел и еле успел добежать до ванны, куда и отправился съеденный до этого омлет. Видимо напряжение, которое копилось все эти дни с момента смерти его матери, словно разогнавшийся экспресс, вдарило по подростковому организму. Плюс бессонная ночь в шлюпке, без воды, еды и морская качка.

Подошедший Гил проводил нас новую каюту. Он нес мои вещи, а я поддерживал Генриха под локоть. Мы спустились по лестнице этажом ниже. Каюта оказалась не хуже моей предыдущей. Та же ванна, холодная вода в водопроводе, двухярусная кровать. Только иллюминатор не открывался, так как до него легко доставали волны. Больного я разместил на нижней полке, рядом же поставил деревянное ведро, которое принес Гил.

Идти никуда не хотелось. Я попросил Гила принести мне кобб салат, название которого запомнил с прошлого ужина, бутылку белого вина и кувшин воды для Генриха.

Пока несли еду, я заставил Генриха раздеться. Осмотрел его голову. Никаких насекомых не нашел. Потом заставил залезть в ванну и вымыться с головы до ног. И только после этого разрешил улечься в постель.

Принесенный Гилом, кобб салат оказался дальним предком салата Оливье, который я знал в прошлой жизни. Такое же большое количество ингредиентов, только не смешанных, а разложенных ровненькими рядками на тарелке. Овощи были свежими, курица вкусной, заправка нежирной, а вино легким. Ужин удался. Я так увлекся едой, что забыл про Генриха, но, обернувшись, увидел, что он, тихо посапывая, крепко спит.

Сцена 43

Утро следующего дня я встречал с легкой надеждой в то, что он будет не такой насыщенный событиями, как день предыдущий. Лежа в постели, попробовал составить план хотя бы на ближайшее время.

Во-первых, побриться. Хотя щетина у Деклера росла не сильно, но, как я заметил, здесь с трехдневной щетиной ходили только маргиналы. У всех остальных: либо ты - с бородой, либо гладко выбритый. Вот у Деклера была борода. И практично, и на цирюльнике экономия. Но мне с бородой было непривычно, поэтому я решил на бритье пока не экономить. Эх, экономия, экономия. С экономикой надо было что-то думать. До появления Генриха я как-то не боялся оказаться без денег. Такой вот был бесстрашный. Но сейчас все переменилось. Впрочем, до безденежья пока далеко. Деньги от индейца-в-зеленом-костюме, аванс от Маккелана и дорожные чеки от «Метрополитена» в ближайшее время не дадут умереть от голода. Но подзаработать я бы не отказался. Но как? Китайцы народ прижимистый, пассажиров первого класса не видно, по каютам болеют.

Во-вторых, надо продолжить знакомство с Терезой Одли. Взялся за работу – надо выполнять. Как? Спросить ее совета в чем-либо. Давно замечено, что если попросить человека о небольшой услуге, которую ему легко оказать, то он почувствует к вам небольшое, но расположение. Сколько сейчас времени? Угостите сигареткой! Как пройти до библиотеки? Вот и я попрошу. Только что? Эврика! Напишу небольшую сказку. В моей памяти благодаря внуку их было много. Про ту же Элли из «Волшебника изумрудного города». Даром что ли я рисовал картинки для миссис Донахью? Кроме того, эта история хорошо перекликается со сказками самой Терезы Одли. У нее там тоже главная героиня девочка. А ведь Элли тоже попаданка! Я рассмеялся. Свесился со своего второго яруса вниз, посмотреть, не разбудил ли Генриха. Нет, тот крепко спал. Решено. Бреюсь, пишу сказку, забрасываю ее мисс Одли. Кстати, как она там? Тоже болеет?

Я спустился вниз. Делать полуголым зарядку перед Генрихом не хотелось. Еще что-нибудь надумает. Поэтому я умылся, оделся, бегом в туалетную комнату и отправился на поиски брадобрея. Его я нашел быстро. Он занимал небольшую каюту в отсеке для пассажиров первого класса. Ну да, первый класс – самая платежеспособная категория пассажиров. «Третьеклассники» пусть сами бреются. Брадобреем оказался крепкий пожилой матрос ничем не напоминающий моего знакомца, старичка Джорджа. Звали его Митчелл. С бритвой он обращался виртуозно, и через полчаса я вышел от него с гладко выбритым лицом. На голове волосы отрасли совсем немного, и я решил их пока не трогать. Заплатить на удовольствие иметь гладкую физиономию пришлось в два раза больше, чем, если бы я брился у Джорджа. Это и понятно. Конкурентов у Митчелла не было. Не нравится? Поищите среди океана еще какой-нибудь барбершоп!

Вышел на палубу подышать морским воздухом и тут же почувствовал на себе чье-то внимание. Покрутил головой и увидел, что с палубы третьего класса мне машет руками какая-то китаянка. Да это же моя портниха! Наверное, готова моя одежда.

Китаянка меня встретила такой открытой и доброй улыбкой, что я не смог удержаться и заулыбался ей в ответ.

- Пожалуйста, пожалуйста, - китаянка кланялась и одновременно протягивала мне аккуратно сложенную одежду.

Серовато-черный материал грубого плетения, но приятный на ощупь.

- Спасибо, - я тоже на автомате стал повторять поклоны китаянки. – Большое спасибо. Пойду, примерю.

В каюте я получше рассмотрел приобретение. Швы простые, не двойные, как на джинсах. Но строчка ровная, словно не на руках шили, а на машинке. Края обметаны. На поясе, внизу у брюк и на манжетах пропущены крепкие ленты, которыми можно затянуть рукава или штанины. Быстро переоделся. Сделал боксерскую троечку влево, обозначил удар ногой назад, развернулся, еще троечку. Место еще оставалось, добавил мая-гири. (Мая-гири - прямой удар ногой вперед. – Примечание автора). Мышцы ног Деклера недовольно заныли. Пошитая одежда был классная! Нигде ничего не тянуло, не мешало. Носить такой костюм было одно удовольствие.

- Мистер Деклер, а меня научите драться ногами?

Я совсем забыл про Генриха. Вот он о себе и напомнил.

- Мы это еще обсудим, Генрих. Ты как?

- Хорошо, мистер Деклер, но только немного тошнит.

- Вот выздоровеешь, тогда, возможно, и начнем занятия. Ты читать умеешь?

- Да, немного. Отец научил.

- Это хорошо. Мне неграмотные слуги не нужны.

Я заметил, как Генрих немного погрустнел. Видно, что читал он не очень.

- Сегодня весь день лежишь.

- Мне бы это…

- Одежда твоя вот здесь, - я указал на шкаф. - Туалетная комната налево. Потом из комнаты ни шагу.

Я вновь влез в цивильный костюм и вызвал Гила. Попросил принести для Генриха, если есть, чашку бульона. Оказалось, что это самая востребованная еда на корабле в данный момент. Сам я отправился завтракать в капитанский салон.

- О, мистер Деклер, - приветствовал меня капитан. – А мы тут в гордом одиночестве с Ингваром. Слабоват нынче сухопутный народ пошел.

Я поздоровался и заказал у подошедшего стюарда кофе с неизвестными мне синнабонами. Потом выждал небольшую паузу и спросил у капитана:

- За сколько дней вы рассчитываете дойти до Йокогамы?

- Вот, молодец! Именно дойти! А то со всех сторон только и слышу доплыть, доплыть…, - похвалил меня капитан.- Ветер нам благоприятствует. Если ничего не измениться, то дней за 12 дойдем. А вы торопитесь?

- Нет, что вы? Просто из Йокогамы я планирую отправиться в Гонконг, но хотелось бы несколько дней выделить на местные достопримечательности.

- Да, какие там достопримечательности?! Нищета да дикость! – возмутился капитан.

– Впрочем, я подскажу вам пару адресов, где вы сможет найти не одну очень привлекательную «достопримечательность», - хохотнул он.

- Буду вам признателен, - не стал отказываться я. Почему бы и не посетить, понравившуюся капитану, «достопримечательность»?

Стюард принес мою еду. Синнабонами оказались булочки, покрытые сахарной глазурью, которые я пробовал в кафе «У Дороти», когда ожидал Маккелана.

Потом я вернулся в каюту, переоделся в обновку и засел за написание сказки для Терезы Одли.

Только я начал писать, как меня осенило.

- Генрих, - развернулся я к мальчику, лежащему на кровати. – А ты знаешь сказку про дорогу из желтого кирпича?

Собрался писать, а вдруг, она уже написана.

- Нет, мистер Деклер.

- Там еще девочка была. Звали ее Дороти.

- Нет, мистер Деклер. Такой сказки я не знаю.

- А какие сказки ты знаешь?

- Мама мне рассказывала, про волка и козлят, про девушку без рук. Про храброго портняжку. Про портняжку - это моя любимая сказка.

- Мне тоже она нравится, - сказал я, и тут мне в голову пришла одна идея. – А ты хотел бы походить на такого портняжку?

- Конечно, мистер Деклер, - не задумываясь, ответил Генрих. – Он храбрый. Даже единорога поймал.

Он еще не догадывался, что ему придется делать, чтобы походить на храброго портняжку. Кто-то, возможно, скажет, что я решил поиздеваться над ребенком, но это не так.

Я вновь вернулся к сказке. Я решил написать только сюжет, а Терезе предложить развить его и написать уже полноценную сказку. Может взять меня в соавторы, а может просто поделиться гонораром. Хе-хе. Сюжет получился небольшим. Оканчивался он на том, как Элли последовательно встретила Страшилу, Железного дровосека и Трусливого льва, и они все вместе отправились в Изумрудный город.

- Мистер Деклер, так что с часами? – Генриху стало по лучше, и ему явно надоело лежать без дела в кровати.

Одежду мальчика я отнес прачке. Как ее найти, подсказал мне Митчел, у которого я брился утром. 

- Я вам все расскажу, а вы передайте капитану, чтобы он не думал, что часы взял я, - Генрих до сих пор боялся, что его объявят воришкой.

- Рассказывай, - я забрался на второй ярус и вытянулся на кровати.

- Ну, в общем, спрятался я в шлюпке, - начал Генрих. В пустоту ему рассказывать было неудобно, и он время от времени поглядывал с нижней полки в мою сторону «Не заснул ли я?».

- Наступила ночь. Было страшно. И тут я услышал кашель. К моей шлюпке подошел рыжий матрос…

- Какой еще рыжий матрос? - вклинился я. – Была же ночь.

- Да, мистер Деклер, то, что он рыжий я увидел только на следующий день, а ночью я не мог видеть, что он рыжий, но он покашливал, я и запомнил.

- Понятно, - рассказчик из Генриха был еще тот. - А что было дальше?

- Ну, вот, слышу, что кто-то кашляет. Потом кто-то приподнял брезент шлюпки и положил в нее часы. Это я потом разглядел, что это были часы, - стал быстро объяснять Генрих, - А тогда я так напугался! Думал, что меня найдут и … мне достанется.

- А утром я увидел, что в шлюпке лежат часы с цепочкой. Потом все утро около шлюпки крутился рыжий матрос. Он тоже покашливал. Вот я и подумал, что это он был ночью. Иначе, что ему крутиться около шлюпки. Потом он ушел, а я из шлюпки вылез. А часы остались там.

- Расскажите капитану? - с надеждой спросил Генрих.

- Расскажу. Только часов там, скорее всего, уже нет.

- Почему?

- Думаю, что этот рыжий нашел место получше, чтобы их спрятать.

- А что же делать?

- Матроса узнать сможешь?

- Смогу, мистер Деклер, - как-то неуверенно сказал Генрих. – Только вы меня в обиду ему не давайте. Очень уж страшный он на вид.

- Не бойся, покажешь издали, - успокоил мальчишку я. – Он и не узнает, что это ты рассказал.

- Ну, тогда, да, - повеселел Генрих. – Тогда он не догадается. А когда пойдем смотреть?

- Не торопись. У нас в запасе не менее 12 дней. Куда он с подводной лодки денется?

- С какой подводной лодки, мистер Деклер?

- С корабля, то есть.

Что делать с рассказом Генриха? Самое простое – пересказать его капитану Хемпсону. Пусть сам разбирается со своим матросом. Или попытаться извлечь для себя какую-нибудь пользу? Капитан говорил про лондонских частных детективов. Интересно, Конан Дойл уже начал писать свои истории про Шерлока Холмса? Взять расследование на себя? Прослыть проницательным сыщиком? А это мне надо?

Под эти мысли я задремал.

Проснулся от стука в дверь. Это прачка принесла выстиранную одежду Генриха.

- Я кое-где подштопала, сэр. Но больно все изношенное, того и гляди разорвется, - прокомментировала свою работу прачка. То ли хотела набить себе цену, то ли действительно удивлялась плохому состоянию одежды.

- Подскажите, а на корабле, где-нибудь можно приобрести одежду для мальчика, - спросил я.

- Я об этом ничего не знаю, - ответила прачка. – Может быть, у баталера завалялась пара другая старой матроской формы. Попробуйте спросить у капитана.

- Спасибо, - поблагодарил прачку, но решил поступить по-другому. За стирку плата оказалась тоже повыше, чем на берегу. Монополисты, блин!

- Одевайся, - протянул я Генриху одежду. – Будет тебе сейчас первое поручение.

А сам я сел снова за стол писать письмо Терезе Одли.

«Мисс Одли, редактору журнала «Метрополитен»

Уважаемая мисс Одли,

Заранее приношу свои извинения, если это мое письмо нарушает какие-то правила хорошего тона, принятые в вашем обществе. Я старый путешественник и, возможно, подрастерял часть своих хороших манер в пустынях, морях и океанах.»

Я остановился и посмотрел на написанное. Ну, ничего так. И извинился, и объяснил свою возможную нетактичность.

«Никакой другой цели, кроме как развлечь вас, данное письмо не имеет. Для себя же я надеюсь извлечь пользу из вашего совета или комментария, которые вы, возможно, выскажите после прочтения данного письма».

Я снова остановился. Ну да – мне нужен ее совет или мнение по поводу сюжета сказки.

«Ваши сказки мне понравились. А манера их написания настолько выразительна, что и я тоже загорелся идеей написания чего-либо подобного. Но умение излагать свои мысли и облекать их в подобающую форму не самая сильная моя черта. Поэтому я ограничился только лишь грубыми набросками будущей сказки. Сам сюжет прилагается к данному письму.

Прошу вас, если у вас найдется на это время, силы и желание, высказать свое мнение по поводу приложенного сюжета.

Еще раз извиняюсь за возможное беспокойство.

С уважением,

лорд, Энтони де Клер».

Я протянул листки, уже одевшемуся, Генриху.

- Это письмо для мисс Одли. Она корреспондент «Метрополитена». Слышал про нее?

- Нет, мистер Деклер.

- В общем, мне самому неудобно передавать ей письмо. Вот ты и будешь курьером.

- Я как я найду ее каюту?

- Ее каюта этажем выше. Будешь стучаться в каждую дверь и спрашивать мисс Одли.

- Правда, что ли? – не поверил Генрих и правильно сделал.

- Конечно, нет, - ответил я. – Прояви смекалку, Генрих. Я бы подошел к вахтенному матросу, рассказал бы про поручение, спросил бы, где каюта мисс Одли.

- Хорошо, мистер Деклер. Я постараюсь.

- Я ухожу на ужин. Тебе закажу в каюту бульон. Завтра попробуешь есть обычную пищу.

Мы ушли, каждый по своим делам.

День, и правда, оказался на редкость спокойным.

Сцена 44

Первый ужин на корабле и вечер после него показались Терезе очень приятными, но все быстро переменилось. Ночью она проснулась от головной боли. Ее сильно тошнило, и вскоре весь ужин был извергнут из ее организма самым неподобающим образом. 

«Наверное, я чем-то отравилась», - подумала Тереза. 

Она вызвала стюарда, который пришел сонный и весь какой-то помятый. Тереза попросила его привести судового доктора. Стюард кивнул и ушел.

Доктора пришлось ждать долго, словно ему надо было прийти к Терезе не из каюты, расположенной на «Пасифике», а с какой-то окраины Сан-Франциско.

Судовым доктором оказался сухонький, пожилой мужчина, которого еще не назовешь стариком, но который уже давно перешагнул рубеж среднего возраста. Он молча и как-то небрежно осмотрел Терезу: оттянул веки, заглянул в рот, потрогал ладонью лоб и зачем-то постучал по спине. Потом посмотрел в ванну, куда отправился ужин Терезы и наконец заговорил:

- Не переживайте, мисс Одли. Это - не отравление. И вы не одна такая.

Из объяснения Тереза поняла, что причиной ее недомогания является морская болезнь. Питер О’Хара, отвечающий в «Метрополитене» за политику, экономику и географию, перед ее отъездом что-то говорил об этой напасти, но тогда она не приняла его слова всерьез. Почему-то она посчитала, что морская болезнь, о которой предупреждал Питер, опасна только во время шторма. Но сейчас океан был спокоен. Только небольшие волны бились о борт корабля. Об этом Тереза и спросила судового врача.

- Некоторые ученые считают, что это происходит из-за того, что человеческий мозг запутывается, - снизошел до объяснения доктор. – Вот посмотрите, вы лежите в постели, и мозг полагает, что никакого движения не может быть. Вы же спите. А что происходит на самом деле? На самом деле корабль качается на волнах, и вместе с ним качается мозг человека. Не понимая, что происходит, мозг начинает мстить человеку тошнотой и головной болью.

- Что же мне делать? – спросила Тереза.

- Соблюдать диету и спать. Как правило, пассажирам становится легче через несколько дней.

- А как быть с ужином? Я купила абонемент на ужин на десять дней.

Доктор только пожал плечами.

- В качестве диеты рекомендую бульон. Наш кок специально готовит несколько разных бульонов. Кроме того, если у вас есть имбирное или мятное масло, то для облегчения головной боли мажьте этим маслом виски.

Объяснения и рекомендации по лечению обошлись Терезе в один доллар. Он вздохнула, а потом, борясь с головокружением, все же записала этот расход в специальный блокнотик для будущего отчета для главного бухгалтера «Метрополитена», мистера Гительсона.

Судовой доктор поблагодарил за деньги, предложил звать его, если будет худо, и распрощался.

Ночь прошла сумбурно. Терезу продолжало тошнить. Она подходила к иллюминатору, открывала его, и прохладный морской воздух приносил некоторое облегчение. Под утро она оставила иллюминатор открытым, а сама легла в постель, и ей удалось, наконец, заснуть.

На второй день тошнота уменьшилась. Наверное, по причине пустого желудка. А имбирное масло, которое нашлось в косметичке Терезы, слегка уменьшило головную боль. Терезе подумала, что раз свежий воздух приносит облегчение, то хорошо бы было выбраться на палубу. Так она и поступила. 

Она надела одно из своих новых платьев, причесалась и вышла на палубу.

«Наверное, от меня за милю разит имбирным маслом,» - подумала она, но опасения были напрасны.

Палуба, предназначенная для пассажиров первого класса, была пустынна. Только ближе к ее краю, близко к друг другу, стояли миссис Донахью и мистер Деклер. Слишком близко к друг другу. Они рассматривали какой-то рисунок, закрепленный на небольшом этюднике. Увиденное почему-то было неприятно для Терезы. Она не стала подходить к ним и перешла на другую сторону палубы. Внизу, на прогулочной палубе для пассажиров третьего класса было более многолюдно. Кроме того, от этой палубы тянуло каким-то неприятным, сладковатым запахом. Тереза вновь почувствовала тошноту, а головокружение усилилось. Ей пришлось вернуться в каюту. Она немного постояла у открытого иллюминатора и легла в постель. Как-то не так она представляла себе путешествие по океану.

За весь день Тереза выпила миску бульона и чашку чая. Все остальное время она лежала в постели. Пробовала что-то писать или читать, но от этого тошнота только усиливалась. Она снова возвращалась в постель. Так и прошел первый день ее путешествия.

На второй день ни тошнота, ни головная боль никуда не делись, но стали как-то привычней. Тереза боролась с ними сном, походами к иллюминатору и втиранием в виски имбирного масла. Ближе к вечеру в дверь неожиданно постучали, и мальчишеский голос сообщил, что ей пришло письмо от мистера Деклера.

«Надо же,» - подумала она. - «На «Пасифике» есть своя почта».

Письмо Терезе понравилось. Вежливое и интересное. Тереза подумала, что такое письмо вряд ли смог бы прислать ей кто-нибудь из ее прошлых знакомых. Нет, вежливых людей среди них хватало. Многие из них хвалили ее публикации в журнале. Но Терезе всегда казалось, что это происходит, потому что она женщина. Женщина в журналистике была в диковинку. Примерно, как собака, которая в цирке ходит на задних лапах. Ходить то на задних «лапах» все могут, но это же собака. Такой собаке можно и похлопать. Поэтому Тереза уже не один раз подумывала начать подписываться мужским псевдонимом, чтобы посмотреть на реакцию читателей. Пример Авроры Дюпен, подписывавшей свои романы как Жорж Санд, был свеж и заразителен. Но против этого насмерть стал главный редактор «Метрополитена». Автор-мужчина, пишущий на женские темы, на его взгляд, было явным перебором.

Слова Деклера показались ей искренними еще и потому, что он прислал сюжет своей сказки и просил совета. Вряд ли человек стал бы просить совета в таком деле у того, чьи литературные способности были бы сомнительными.

Сам сюжет сказки Терезе понравился. Ей даже немного стало обидно, что не она придумала его. Сказка Деклера чем-то напоминало ее собственные сказки. Героиней была также девочка-подросток. Также в сказке оживали предметы и вещи, которые в обычной жизни ожить не могли. Но ее героиня была слабой и беззащитной. Это умиляло и выдавливало из читателей слезу. Предметы, которые оживали в сказках Терезы, были очень умными и предусмотрительными. Это давало им возможность и помогать маленькой героине, и поучать ее. У Деклера все было по-другому. Его героиня тоже была слабой девочкой, но храброй и решительной. Не зря говорят, что Fortes fortuna adiuvat* (* судьба помогает смелым. – Примечание автора). Наверное, поэтому домик Элли, девочки из сказки Деклера, упал не просто так, а придавил собой злую волшебницу. Отличались и спутники Элли. У каждого был свой недостаток, который их угнетал. Странно, но именно наличие таких недостатков делало спутников Элли похожими на людей. И наоборот, если бы Деклер присвоил бы им какие-нибудь чудесные свойства, как это он предлагал за ужином в капитанском салоне, то эти персонажи стали бы приятными, милыми, но куклами. А читать про живых людей всегда интересней, чем про куклы.

И еще было нечто в сюжете Деклера, что тронуло Терезу. Это – дорога из желтого кирпича. Много лет назад, скитаясь по дорогам войны вместе с отцом и матерью, она видела такую же дорогу перед собой. Пусть она была не из желтого кирпича, а пыльной, поросшей травой и кустарником на обочинах, но они были похожи. Эту дорогу надо было пройти, чтобы в конце найти покой и уют. "Какая она счастливая, эта Элли!" - подумала Тереза. – "Она храбрая и решительная. У нее есть друзья, цель и даже дорога, по которой надо идти, чтобы выполнить задуманное. И какая она, Тереза, несчастная! Одна-одинешенька, океан вокруг и головная боль с тошнотой".

Сцена 45

А с другой стороны Американского континента, через другую «соленую лужу», называемую Атлантическим океаном, спешил другой корабль, «Виктория». В одной из своих кают он вез ценного пассажира, Еву Полански, редактора «Нью-Йорк пост», которая смело отправилась в кругосветное путешествие по следам героев Поля и Жюля Вернов. 

Еве тоже было плохо. Атлантический океан был спокоен, только небольшие волны бились в борт корабля. И все же большая часть пассажиров «Виктории» страдала от морской болезни. В их число попала и Ева Полански.

- Твою мать, - выругалась Ева, очередной раз в приступе рвоты согнувшись над шикарной медной ванной, стоявшей в ее каюте. – Твою мать.

Тошнить уже было нечем. Голова кружилась. Прежде чем лечь в постель, она налила из кувшина в чашку воды и жадно ее выпила.

В дверь постучались.

- Кто там? – из последних сил сдерживаясь, спросила Ева.

- Это я. Луи де Бриемм, - мужчина за дверью вежливо представился. – Мадемуазель Полански, не желаете прогуляться на палубе. Вечер просто превосходный.

Это уже было слишком.

- Твою мать! – высказалась в дверь Ева.

Американские ругательства ей нравились. А то все «пся крев, пся крев».

- Какая в жопу палуба?! Какой в жопу вечер?! Я сейчас себе весь желудок выблюю! – Ева давно так легко и свободно не ругалась. Если бы не тошнота и головокружение, то, наверное, она от этого даже получила бы удовольствие.

- Если хотите мне помочь, сходите за судовым доктором. Пусть выпишет мне какую-нибудь микстуру, иначе я помру.

За дверью послышались торопливые, удаляющиеся шаги.

"Четров Джозеф," - помянула нехорошим словом главного редактора «Нью-Йорк пост» Ева. – "То в психушку отправит меня собирать материал для статьи, то в это гребанное кругосветное путешествие. Долбанный урод, вернусь, я разберусь с тобой".

Ева горестно вздохнула. До конца путешествия оставалось еще много дней, а поквитаться с этим хитрожопым евреем хотелось уже сейчас.

Сцена 46

По утрам, я начал на палубе делать зарядку. Делал я ее в форме первого ката, которое когда-то давно выучил, занимаясь карате. В те времена как-то не делили карате по школам и названиям. «Ты чем занимаешься? Карате». Это уже потом появились названия сетокан, кекусинкай и другие. А тогда для нас, советских граждан все стили карате были на одно лицо. Так и с ката. Называли просто, это – первое ката, это – второе ката. Так они и сохранились у меня в голове. Если делать ката спокойно, плавно, без фиксации ударов, то оно очень хорошо подходит для моей цели: проснуться, нагрузить ноги, потренировать координацию, подышать.

Так я и делал. «Медленно подтянуть заднюю ногу к центру, ноги полусогнуты, одна рука на поясе, другая вытянута. Вместе с движением ногой вперед выношу вперед и руку с пояса,» - проговариваю я про себя. Это удар, но я делал его плавно. И еще. В ключевых точках перед сменой направления движения, после удара рукой я делал мах ногой, имитируя удар. В ката этих движений нет. Но ноги у Деклера тяжелые, растяжка никакая, поэтому я и ввел в свою утреннюю разминку махи ногами. Может быть, будет хоть какой-нибудь прогресс.

В первый раз, начав делать свою зарядку, почувствовал, что кто-то за мной наблюдает. Не иначе, как с мостика, потому как пассажиры все еще болели по каютам, а матросам – некогда, они делом заняты. Палуба, на которой я занимался, находилась за капитанским мостиком. Другими словами, капитан или кто там, смотрели на меня вместо того, чтобы смотреть вперед. «Хорошо, что здесь айсбергов нет, а то так и врезаться недолго. Ладно, пусть смотрят. Мне не жалко».

На зарядку я надевал, пошитые мне китаянкой, куртку и штаны. Телу не жарко, движения свободные. Ноги в теннисных туфлях, которые я купил еще в Сан-Франциско, легко скользили по деревянной палубе корабля. Вдох, нога подтянулась к центру, медленный выдох, двигаюсь вперед, удар рукой и мах ногой. Задержка дыхания, смена направления, вдох и все сначала. 

Ката я делал до тех пор, пока хорошо не пропотею. Останавливался, любовался взошедшим над морем солнцем, делал несколько глубоких вздохов и выдохов с наклоном вперед. Красота!

- Мистер Деклер, - меня все же окликнули с мостика. – А что это вы такое делали?

Это капитан выглянул с мостика.

- Если позволите, я расскажу об этом за ужином, - предложил я.

Хотелось побыстрее ополоснуться, да и время нужно было, чтобы придумать что рассказывать.

- Хорошо, - согласился он. – Тогда вечером с вас интересный рассказ, а то я вас сначала за ханьца принял.

Я кивнул головой и направился в каюту. Ну, да. Это я про себя говорю «китайцы, китайцы», а здесь их ханьцами кличут.

С Генрихом пока мои планы не реализовались. Его по-прежнему мучила морская болезнь. Выполнив мое поручение с письмом к Терезе Одли, он вернулся весь зеленый и с холодным потом на лбу. Я даже испугался и вызвал судового доктора.

Судовой доктор только развел руками. Мол морская болезнь и слабый организм подростка. Прописал питаться бульоном, который Генрих и так пил, и спать. Пообещал, что через несколько дней наступит улучшение. И вообще сказал, что в первом классе только я и миссис Донахью не страдаем от морской болезни. 

- Почему так? – поинтересовался я.

- Всегда и в любой сфере жизни можно встретить уникумов, - был его ответ. – Вот вас не берет морская болезнь. А у нас на корабле служил матрос, у которого никогда не было похмелья, сколько бы не выпил.

- Не может быть! – позавидовал я. - А почему был?

- В прошлом плавание за борт выпал. Вот так! - назидательно сказал доктор, взял плату за свой визит и откланялся.

Так и прошло несколько дней. По утрам я занимался своей зарядкой на палубе. Пассажиры потихоньку оживали. Иногда по утрам я видел одну-две бледных, не очень хорошо причесанных женщин, а иногда и детей, которые не уверенно ступали по палубе. Сначала они косились на мои экзерциции, а потом привыкли. Я стал для них частью пейзажа, а может быть, они просто посчитали мои «рукомашества» и «дрыгоножества» чудачеством эксцентричного английского аристократа. Как там было на самом деле, не ясно, но друг другу мы не мешали. Пару раз видел миссис Донахью с ее этюдником, но она меня демонстративно не замечала. Тереза Одли на палубе так и не появлялась.

После зарядки и водных процедур я ввел за правило беседовать с Генрихом. Если нам суждено, сколько не знаю, но быть вместе, то мне хотелось бы, чтобы он следовал определенным правилам, к которым я сам привык. В первую очередь рассказал ему про гигиену. Под лозунгом «ну, ты же хочешь быть доктором?» я рассказал ему про ужасных, невидимых глазом существ, которые появляются из грязи, набрасываются на человека изнутри и вызывают различные болезни. На мое удивление, Генрих слушал с интересом и очень внимательно. Может быть, он примерял то, что только что услышал от меня, на болезнь и смерть своей матери. Не знаю, я не стал его расспрашивать. Утренними беседами дело не ограничивалось. Каждый вечер перед сном я просил его рассказать, что и как он понял из моих рассказов. Порой из этих ответов Генриха я узнавал для себя много нового.

Работать языком приходилось и за ужином. За неимением других развлечений мои утренние занятия привлекли всеобщее внимание. Мне пришлось придумать историю, как в САСШ я повстречал старика японца, который и обучил меня этим «рукомашествам» и «дрыгоножествам». На вопрос «Зачем?». Я отвечал сначала коротко «А захотелось!», а потом длинно, что мол я путешественник, а значит нацелен узнавать все новое. 

Но просто так от меня не отстали. Как только в капитанском салоне появился новый «едок» - промышленник, Джеймс Томсон, то вопросы посыпались на меня вновь. А на сколько это благородно биться ногами? А почему я не стою боком, как боксе? А почему я так широко шагаю?

В конце концов, я попросил у стюарда бумажную салфетку и карандаш, и принялся записывать все вопросы, пообещав ответить на следующий день. На следующий день, когда меня спросили, а где мол ответы, то я лишь развел руками.

- Господа, ответы получились такими длинными, - сказал я с серьезным видом. – Что я решил написать целую книгу об этом. Если вы сообщите мне свои адреса, то, как только эта книга выйдет из типографии, я сразу ее вам направлю.

После этого я принялся за еду и в тот вечер меня уже никто не отвлекал от этого занятия. То ли обиделись, то ли переваривали сказанное мной.

Сцена 47

Однажды, придя утром заниматься на палубу, я обнаружил, что у меня появился партнер. Ну, как партнер? Просто еще один пассажир первого класса решил заняться физкультурой. Правда, это был не пассажир, а пассажирище. Одного взгляда на него мне было достаточно, чтобы у меня в голове зазвучала мелодия «Выходят на арену силачи, не ведая, что в жизни есть печаль…». Выше меня, грудная клетка раза в два шире моей, мощные руки. Ноги, бугрящиеся мускулами, были коротковатыми, но от этого казались еще более монументальными. Вместо брюк у него было надето эластичное сероватое трико, а сверху было то, что мое время женщины называли «боди». Боди было черного цвета. Наверное, для этого времени такой наряд был обычным. Но я еле сдержал улыбку. Из-за того, что туловище было слишком мощным, голова этого человека казалась неестественно маленькой. Комичности, на мой взгляд, добавляли жиденькие, прилизанные волосы и усики с задранными вверх концами. Рядом с великаном стояли две гири. Думаю, что веса в них было не менее 36 килограмм. Почему я так уверенно говорю? Двадцати четырех килограммовые гири я видел и даже одно время ими пользовался. Так вот, эти были побольше.

Ладно, у всех свои «недостатки». Вот я, например, китайцем вырядился. Я слегка наклонил голову, чтобы поприветствовать великана, и начал выполнять свой утренний комплекс. За прошедшие дни я уже научился не обращать внимания на окружающих и полностью погрузился в контроль движения и дыхания.

Когда я закончил зарядку, я с удивлением увидел, что вокруг собралось больше пассажиров, чем обычно. То ли морская болезнь пошла на убыль, то ли их внимание привлек великан, то ли и первое, и второе сразу.

Я собирался покинуть палубу, когда ко мне подошел великан.

- Не хотите попробовать настоящие мужские упражнения, - вместо приветствия сказал он.

- Предлагаю сначала познакомиться, - ответил ему я. 

Его предложение было не особо вежливым, но этот великан, несмотря на свою комичность в моих глазах, вызывал у меня симпатию. Поэтому я решил не поднимать вопрос о правилах хорошего тона.

- Меня зовут Деклер. Энтони Деклер.

- Великодушно простите. Аллар Менье, - слегка наклонил голову он и тут же спросил, что-то на французском.

- Нет, я не француз, - ответил я. Фамилия Деклера уже пару раз вводила в заблуждение, тех с кем мне приходилось знакомиться. – И, к сожалению, я не говорю на французском.

- Жаль, - сказал Менье. – Было бы здорово встретить соотечественника.

- Так, что насчет поднятия гирь, - он снова вернулся к первоначальной теме.

Этот большой человек явно хотел покрасоваться перед публикой. Гири даже на вид казались тяжеленными. Я собрался было вежливо послать господина Менье куда подальше, но потом вспомнил, как легко отжимался от пола Деклер.

Я подошел к гирям, ухватился правой рукой за одну из них, чуть приподнял и сразу опустил. Со стороны окружающих нас женщин послышались смешки.

Вес гири не показался мне чем-то невероятным, и я решил рискнуть.

- Сколько раз мне надо поднять вашу гирю, чтобы удовлетворить ваше любопытство? – прямо спросил я Менье.

Тот с сомнением посмотрел на меня, а потом сказал:

- Поднимите три раза.

Три так три. Я подошел к гире с простым намерением сделать то, что меня просят и не больше, но смешки все же меня задели, и я решил немного похулиганить.

Я поднял гирю, прижал ее к животу обеими руками. Потом меня качнуло в сторону группки, стоящих на палубе женщин, откуда и слышался смех. Словно не в силах остановиться, меня понесло в их сторону. Что тут началось! Визг, отчаянные попытки разбежаться. На месте осталась только одна миссис Донахью. Испуганной она не выглядела. «Поговорить, что ли?» Но задуманное надо отрабатывать до конца. Меня качнуло в обратную сторону, и я, смешно перебирая ногами, вернулся на то же место, с которого стартовал. Поставил гирю на палубу, присел. «Так, давай делай толчок ногами и подхватывай движение рукой». Нет, не зря я поверил в возможности Деклера. Гиря тяжело, но поднялась вверх. Раз. Бросил гирю вниз, чуть удержав внизу, чтобы не разгромить палубу. Снова толчок ногами, потом рука. Два. Только бы гиря не выскользнула из руки. А сердечко-то забилось. Вновь повторил последовательность «ноги-рука». Три. Оставляю гирю на палубе. Подошел к Менье и протянул руку.

- Спасибо за сыгранный матч, - и собрался было уходить, когда ко мне подошел невысокий мужчина в сереньком костюме.

- Очень, очень хорошо, мистер Деклер, - он приподнял свой котелок. – Позвольте представиться. Меня зовут Дэниел Картер. Я менеджер Аллара Менье. Вот моя визитная карточка.

- Это же почти готовый номер! - искренне восхищался он. – Даже я сначала купился. Если надумаете начать карьеру в цирке, обращайтесь.

Я посмотрел на менеджера. Вроде бы говорит серьезно. Какие оказывается у меня способности! В этом мире я нарасхват: маркетолог для аптекаря, телохранитель для путешествующей журналистки, а теперь еще и клоун в цирке.

Сцена 48

На пятый день Генриху стало лучше. Он выпил свой бульон и теперь с завистью смотрел, как я уминаю, принесенный Гилом, омлет.

- Не смотри так, - сказал я, наливая себе кофе. – В обед закажу тебе овсянку, если все будет нормально, то на ужин получишь что-нибудь посущественнее.

- Спасибо, мистер Деклер.

- И еще, - продолжил я.- Нам надо обсудить ряд важных вопросов.

Я так и не смог внутри себя определиться, кто мне Генрих. Слуга, помощник, воспитанник или товарищ по несчастью? Если слуга, то зачем я веду с ним разъяснительные беседы каждое утро, а на сон грядущий еще и проверяю качество усвоенного материала? Кроме того, слуге полагается плата. Я же не рабовладелец какой-нибудь! Воспитанником называть его я боюсь. Нет у меня средств для его воспитания. Он вроде бы хочет стать врачом, но для этого нужны деньги и, наверное, большие. Хотя, конечно, можно воспитывать по разному. Например, как завещал товарищ Макаренко: трудом, дисциплиной и коллективом. Звучит, конечно, слишком общо. За этими словами могут скрываться, как и веселый летний трудовой лагерь для подростков, так и что-нибудь страшненькое.

- Дело в том, Генрих, - начал я. – Что ты ошибся в выборе хозяина. Я хоть и лорд, но денег у меня совсем немного. У меня нет ни замка, ни усадьбы, ни счета в банке. Я также, как другие простые люди, должен работать для того, чтобы не умереть от голода.

Как видно, для Генриха, сказанное мной, было откровением. Его лицо выражало растерянность и испуг.

- Как же так, мистер Деклер? - сказал он. - А как же этот пароход, первый класс? Так живут только богатые люди.

- Я здесь выполняю поручение одного действительно богатого человека. Он и оплатил мой проезд в первом классе.

- Значит, вы меня прогоняете, мистер Деклер? – испугано спросил Генрих.

- Совсем нет, - поспешил я его успокоить. – Просто ты должен знать правду.

- Вот, например, ты хочешь стать доктором. Так?

Генрих кивнул.

- Но на учебу надо много денег, которых у меня нет. Если ты будешь помогать мне также, как помогал в Сан-Франциско, то я, конечно, буду тебе платить из тех денег, что заплатили мне самому. Но поручение закончится, и закончатся деньги. Кроме того, тебе надо думать о будущем. Желательно получить какую-нибудь профессию, которая будет кормить тебя. Если ты будешь у меня на побегушках, что это за профессия?!

Я взглянул на Генриха, ожидая от него какой-то реакции, но он молчал.

- Может, мне поговорить с капитаном? Возможно, он возьмет тебя юнгой. Вырастешь – будешь матросом. Что скажешь, Генрих?

- Мой отец был матросом на китобойной шхуне, но это ничего хорошего не принесло ни ему, ни нам с мамой, - как-то очень по-взрослому сказал Генрих. – Пожалуйста, не прогоняйте меня, мистер Деклер. Я очень буду стараться!

- Не пожалеешь?

- Нет, мистер Деклер, не пожалею. Я помню отец со мной занимался… И вы тоже …  Я от вас узнал столько нового!

- Хорошо. То, что мне поручили, продлится примерно 90 дней. За это время я заплачу тебе 20 долларов. Кроме того, с меня еда и одежда. Что скажешь?

- Это здорово, мистер Деклер! – воскликнул Генрих. – А что за поручение вы выполняете?

- Скажу позже. Но ты должен мне обещать, что будешь выполнять все мои поручения, даже если они покажутся тебе глупыми.

- А что надо делать, мистер Деклер? – с опаской спросил Генрих.

Я не стал скрывать от него, то что я задумал.

- Ближайшие дни ты будешь учиться шить.

- Что? Как девчонка!?

Я молчал.

- А это точно нужно, мистер Деклер? – посмотрев на меня, пошел на попятную Генрих.

- Помнишь, ты состригал мне волосы вокруг раны.

- Помню.

- А помнишь, там были швы? Кто их сделал?

- Доктор Уолш, вы говорили.

- Ну, и …

- Вы хотите сказать, что доктор должен уметь шить? А кто меня будет учить этому?

- Есть варианты, - я не стал сразу раскрывать все карты. – И давай договоримся на будущее. Просто так я поручения не даю. Прежде чем что-то тебе поручить, я это обдумываю. И мне не хотелось бы в будущем снова слышать твои крики «Что? Как девчонка!?»

- Извините, мистер Деклер.

- Ну, так что? Договорились?

- Да, мистер Деклер.

- Точно?

- Точно.

- Запомни, ты трижды подтвердил свое решение.

Я оставил Генриха в каюте, набираться сил перед овсянкой в обед, а сам отправился на палубу. Может быть, моя подопечная появилась?

Сцена 49

На палубе я попал в профессиональные «лапы» Дэниела Картера, менеджера Аллара Менье, циркового силача и борца, от которых мне не удалось избавиться. Впрочем, надо отдать должное Картеру, он сделал все, чтобы навязанное им общество было, если и не очень приятным, то весьма интересным. Дэниел Картер ничего не расспрашивал, ничего не просил, а сам выдавал один блок информации за другим, волна за волной. От него я узнал, что едут они в Японию не просто так, а выполняют государственное поручение. САСШ в свое время вскрыли Японию, тогда еще сохраняющую режим изоляции, как нож консервную банку. 

- Представьте себе, - говорил Картер. – Эскадра адмирала Перри на нескольких паровых броненосцах входит в порт Йокогама, а японцы пытаются им помешать. Для этого они насылают на броненосцы массу своих суденышек, на которых в качестве десанта притаились вооруженные мечами самураи. И что делает адмирал Перри?

- Не знаю. Дает залп из орудий? – рискнул предположить я.

- Нет, не угадали, - с довольным видом возразил Картер. – Перри приказал поставить по пятерке матросов с брандспойтами с каждого борта и включить насосы.

- Вот была потеха! - хлопнул он себя по бокам. – Со всех сторон на наши корабли лезут узкоглазые, а наши матросы смывают их мощными струями за борт. Так продолжалось не менее часа, пока японцы не поняли, что в этой бескровной битве они теряют свое лицо, и над ними будет потешаться весь цивилизованный мир. Они прекратили атаки и согласились сесть за стол переговоров. За дело взялись наши дипломаты, для которых так хорошо подготовил почву адмирал Перри. Наши дипломаты тоже не промах. Раз! И Япония открыла страну для наших товаров. Ну, а дальше наши промышленники не упустили свое.

- Таким образом, - резюмировал Картер. – Мы победили япошек и на военном поприще, и на дипломатическом, и на торговом. Но наше правительство решило на этом не останавливаться. Решено было показать преимущество американского образа жизни во всех его проявлениях.

- Думаете, что тут делают наши святоши? – продолжил он. – Большая часть их поездки, если не вся, финансируется государством.

- А наш Аллар должен победить япошек в их обожаемой борьбе сумо, - подытожил менеджер циркового борца – И ведь победит!

- Я не был бы так уверен, - проявил я скептицизм.

- Я понимаю вас, мистер Деклер, - с улыбкой согласился Картер. – В вас говорит обида, что Америка, а не Британия захватила рынок Японии.

- Совсем нет, - возразил я. – Представьте, что вы садитесь за карточный столик играть в игру, правил которой вы не знаете, а против вас будут только опытные игроки. Много ли у вас будет шансов на выигрыш?

- Думаете, они будут подыгрывать своим?

- Нет, просто тот арсенал приемов, которые знает ваш подопечный, может оказаться не востребованным, а те приемы, которые знает противник, вам не известны.

- К тому же у вас не будет под рукой насосов и воды, чтобы смывать соперника в океан, - позволил я себе пошутить.

- А вам доводилось видеть поединки сумо?

- Да, - не стал отрицать я, но и не стал уточнять, что видел их только по Ютьюбу.

- Подождите одну минутку, - сказал Картер, убежал и вернулся с Алларом.

- Мистер Деклер, - Дэниел Картер приложил руки к груди. – Прошу вас, пожалуйста, расскажите, что вы знаете про борьбу сумо.

- Мистер Деклер, самолично видел, как борются эти япошки, - пояснил он, обратившись к Аллару.

Мне было не жалко, и я рассказал. Про очень упитанных борцов сумо, про то, что их упитанность обманчива, про их способность очень мощно стартовать, про площадку, на которой они борются, про удары ладонями, про невозможность проведения удушающих приемов, про то, что наиболее красивым считается столкнуть или бросить соперника, а вот просто уклониться красивым не считается. Хотя я знал не так много, но после моего рассказа Аллар Менье и его менеджер выглядели озадаченными.

Воспользовавшись их замешательством, я ускользнул от этой парочки и отправился по палубе, вокруг трубы на променад.

Сцена 50

Сделав круг по прогулочной палубе и не найдя Терезы Одли, я собирался было вернуться в каюту, но вновь был пойман. На этот раз меня удерживал Рональд Скотт, пастор пресвитерианской церкви, с которым я познакомился на первом ужине в капитанском салоне. Прием, которым он удерживал меня, был очень эффективным и назывался «взять за пуговицу пиджака». Он выполнил этот прием безукоризненно и тактично, что не позволяло мне ответить на него грубостью. Лицо Рональда Скотта было настолько простодушно и безмятежно, что заподозрить его в чем-то нехорошем было просто невозможно. Но это была лишь маска. Его выдавали пальцы, которые стальной хваткой держали меня на месте и не давали уйти.

Пока я размышлял о возможных путях избавления от пастора, Рональд Скотт обрабатывал мои уши. Однако, та словесная религиозная пропаганда, которая должна была на меня повлиять, с тихим шорохом осыпалась на палубу к нашим ногам.

"Из него бы вышел хороший торговец," - подумал я. – "Настойчивый. Убежденный. Опытный."

После того, как я об этом подумал, я понял, что это именно тот человек, который мне нужен.

Рональд Скотт, как и другие служители пресвитерианской церкви, не носил каких-то специальных одеяний. Сейчас на нем был хороший, строгий, темный костюм: пиджак, жилетка, брюки. А на пиджаке были пуговицы. Чем я и воспользовался. Я взялся за одну их них и посмотрел в глаза мистеру Скотту.

Рональд Скотт не ожидал от меня таких действий и на мгновения замолчал. Этой паузой, в его бесконечном словесном потоке, мне удалось воспользоваться.

- Мистер Скотт, есть новый, верный способ повысить авторитет вашей церкви в целом и ваш в частности, - сказал я.

Его ответ был ожидаем.

- Авторитет нашей церкви и без того очень высокий. Мое и моих соратников нахождение здесь является тому подтверждением, - гордо ответил он.

- Ладно, - не стал спорить я. – Обращусь тогда к буддистам. Думаю, что они не откажутся.

На корабле располагалось более 400 китайцев. Неужели среди них невозможно будет найти хотя бы одного буддиста.

Наверное, мысли у Рональда Скотта были примерно такие же. 

- Но это же как-то неправильно, - стал возражать пастор. Он не понимал, что я задумал, но не хотел отдавать даже гипотетическое преимущество своим конкурентам на религиозном фронте.

- Мы с вами из одного цивилизованного мира. Зачем вам так поступать?

- Не «зачем», а «почему», - поправил его я.

- Почему? - спросил он.

- Потому что мне нужны деньги, – я не стал скрывать от него свою главную цель.

- Деньги? – удивился пастор. Видимо он был настроен на борьбу идеологий, а на деле столкнулся с банальным стяжательством.

- Да, мистер Скотт, деньги. Причем очень небольшие, 25 долларов.

- Но и не такие маленькие, - возразил пастор. – Что вы можете предложить взамен?

- Предлагаю сначала освободить наши пуговицы, а то со стороны мы, наверное, смотримся странно. Подумают, что мы последователи церкви «Двух пуговиц».

- А что, есть такая церковь? - не понял юмора пастор.

- Наверное, есть. И поскольку наши пуговицы уже свободны, слушайте мое предложение.

Мы отошли с ним к фальшборту, и я рассказал свою задумку.

- У капитана Хемпсона украли часы, - начал объяснять я. – Вы обращаетесь с молитвой к небесам, а потом находите вора.

Да, я решил с помощью пастора найти часы капитана Хемпсона. Почему найти? Да потому что тот рыжий матрос наверняка их уже перепрятал. И даже если его прижать к стенке и заявить, что это он взял часы, то он просто посмеется над таким обвинением. «Я не я, и хата не моя». Надо было воздействовать на его психику. Вывести его из равновесия. Это можно было сделать с помощью мистики. На борту корабля были сразу две возможности задействовать мистику. Пилигримы-пресвитерианцы и китайцы, среди которых наверняка были убежденные буддисты. Буддисты подошли бы для моих целей даже получше, но судьба столкнула меня с пастором. Если все сложится, как я задумал, авторитет пресвитерианцев вырастет, а я заработаю немного денег.

- Если мы договоримся, то сегодня, за ужином в капитанском салоне, вы объявите, что начнете поиски часов и что будете использовать для этого свои молитвы, - продолжил я объяснять свою задумку. – Ваши подчиненные должны будут в последующие несколько дней, как минимум, два раза в день молиться за успешные поиски.

- Петь псалмы, - поправил меня пастор.

- Пусть будут псалмы, - согласился я. – Чем больше шуму, тем лучше.

Пастор на меня нехорошо покосился, но ничего не сказал.

- Я буду следить за вором…

- Так вы знаете, кто вор? - возмутился пастор.

- А что это меняет? – ответил я.

- Как что? Это какое-то мошенничество получается!

- Совсем нет, - не согласился я. – Обвини сейчас похитителя в краже, он просто не сознается. Нам же надо, чтобы вор занервничал, раскаялся, а потом принес часы вам, ну, или капитану. Вы таким образом, запишите на свой счет одного раскаявшегося грешника.

- М-да, странные у вас представления о деятельности священников, - проговорил пастор. – И как же это произойдет?

- Как я уже говорил, я, а вернее мой агент, будет следить за вором и когда мы увидим, что он занервничал, то начнем заключительный акт.

- Допрос?

- Нет, вы попросите капитана построить нескольких матросов, среди которых будет вор, а потом прочтете их мысли и выявите того, кто взял часы.

- Хм, не переоцениваете ли вы мои способности, мистер Деклер? - засомневался пастор.

- Вам надо будет только быть солидным и внушительным, - успокоил я его. – Вора я вам покажу. Кроме, того вы с моей помощью используете один способ, благодаря которому мысли вора будут видны всем.

- Что за способ?

- Простой и действенный, - не стал я раскрывать сразу все свои «карты». – Если вы согласны, то с вас аванс 15 долларов, оставшиеся 10 долларов - по окончанию представления.

- Как-то вы не похожи на настоящего лорда, - задумчиво проговорил пастор.

- А вы все меньше и меньше похожи на делового человека, - не остался в долгу я.

Пастор молча достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, открыл его и вручил мне две банкноты: 10 и 5 долларов. Я также молча спрятал их в карман брюк.

Мы еще немного пробежались по тем действиям, которые нам надо предпринять в ближайшие дни и разошлись. Я был вполне доволен собой. Был ли доволен Рональд Скотт, я не знаю. «Не надо было хватать меня за пуговицу пиджака».

Сцена 51

На следующий день, после завтрака я и, почти выздоровевший Генрих, отправились на нижнюю палубу, так я стал называть прогулочную палубу для пассажиров из третьего класса, воплощать задуманное мной. Генрих, узнав, что учить шить его будет пожилая китаянка, сделал большие глаза, но промолчал.

Разговор с китаянкой, которая сшила мне костюм, я начал с того, что попросил сшить для Генриха такую же одежду. Для этого мне пришлось показать на Генриха, потом на свои куртку и штаны, и так несколько раз. После такого объяснения китаянка, очевидно наконец поняв, что от нее хотят, заулыбалась и закивала головой. 

- Три доллара, - улыбаясь, объявила она мне цену. – Три доллара.

Я согласно кивнул головой, но дальнейшие мои объяснения в форме пантомимы не привели ни к какому результату. Более того, мне показалась, что китаянка вообще запуталась и если остановить наше общение на этом месте, то результат был бы непредсказуемым. А мне надо было получить от нее два костюма для Генриха в китайском стиле. Причем второй должен был сшить Генрих сам, под руководством китаянки.

Не знаю, чем закончился бы наш разговор, если бы я не увидел матроса-китайца, который помогал мне в общении прошлый раз. Я призывно замахал ему руками и для пущего результата добавил словами:

- Нужна помощь! Я заплачу!

Матрос-китаец сразу понял, что мне нужно. Причем, он совсем не удивился, когда узнал, что я хочу отдать Генриха в ученики.

- Хорошо, хорошо, - проговорил он и стал быстро что-то говорить портнихе.

Та слушала, кивала головой, потом посмотрела на меня, на Генриха и … рассмеялась.

- Мальчик, работа, хорошо, - она чуть приподнялась с палубы, схватила Генриха за рукав и стала тащить к себе.

- Садись рядом с ней, - помог нам разобраться с ее действиями матрос-китаец.

- 10 долларов, - продолжила китаянка.

- 3 доллара и 10 долларов, - уточнил я.

- Нет, нет. 10 долларов, - замотала головой портниха.

- Два костюма, - я показал два пальца. – 10 долларов, но один костюм мальчик должен сшить сам. Хорошо?

Матрос-китаец честно заработал пол доллара. Он стоял рядом со мной и переводил мои слова. В конце концов, я решил, что стороны поняли друг друга и оставил Генриха заниматься шитьем до обеда.

Все-таки деньги хорошие слуги. Сейчас я стоял на верхней палубе и наблюдал, как внизу среди китайцев сидит Генрих и что-то там шьет. Что ему поручила китаянка, я не знаю. Время от времени, он морщится, то ли от того, что колется иголкой, то ли еще по какой-то причине. Таким образом, Генрих при деле, а я на какое-то время получил свободу действий. И все это благодаря деньгам. Никчемные зеленые бумажки, которые, казалось бы, даже на хлеб не намажешь, но которые заставляют вращаться мир.

Но не только деньги движут миром. Еще есть жажда славы и признания. Эта мысль пришла мне в голову, когда я увидел, как на нижней палубе кучкой стали собираться пресвитерианцы-пилигримы, которые ехали третьим классом. Вчера вечером пастор за ужином в капитанском салоне объявил, что найдет, украденные у капитана Хемпсона, часы, чем вызвал определенный фурор. На все вопросы «Как вы это сделаете?», он отвечал, он и его единомышленники несколько дней будут молиться.

- И что будет тогда, когда вы закончите молиться? – спросила миссис Донахью.

- Все просто, - отвечал пастор. – Вор раскается в содеянном и вернет часы.

Это было сказано с таким простодушным выражением лица и звучало так наивно, что даже военные не засмеялись.

- А если все же не раскается? – продолжала допытываться миссис Донахью.

- Не знаю, - также простодушно ответил пастор и посмотрел на меня. – Что-то должно произойти и это укажет мне того, кто украл часы.

«Он что, сомневается?» – подумал я.

Надо было его поддержать. Я достал из кармана десятку, которую днем вручил мне сам пастор.

- Ставлю 10 долларов на то, что нашему пастору удастся найти часы, - сказал я, помахав в воздухе банкнотой.

- О! Становится интересно! - оживился промышленник Джейсон Томпсон. - Извините, уважаемый пастор, но только для обострения борьбы ставлю 10 долларов против вас. Кстати, а кто будет держать весь банк?

- Предлагаю обратиться с просьбой к нашему уважаемому капитану, - предложил я.

- Я не против, – пожал плечами капитан.

И Тереза Одли, и миссис Донахью поставили по доллару на успех новоявленного сыщика.

- Да, ни за что! – как-то не очень связано заявил майор и поставил 5 долларов против пастора.

Первый лейтенант немного поколебался, но тоже последовал примеру своего начальника.

Честное слово, я не планировал этого тотализатора. Но все, что не делается, то – к лучшему. Если информация о его существовании выйдет за пределы капитанского салона, то это будет нам с пастором на руку. Чем больше людей будет говорить о мистических поисках часов, предпринимаемых пастором, тем сильнее это будет влиять на вора. Не железные же у него нервы, чтобы игнорировать эту шумиху вокруг. Глядишь дрогнет и наделает ошибок.

И вот сейчас я наблюдал первый акт представления. Пресвитерианцы, наконец, собрались на палубе и затянули какое-то нудное песнопение. То ли пели они не на английском языке, то ли ветер доносил мне только обрывки фраз, но я не понял ничего. Но картинка мне понравилась. Надутые ветром паруса. Скрип мачт. Шум волн, бьющихся в борт корабля. Еле слышимый бубнеж китайцев на своей палубе. Отрывистые команды боцмана. И над всем этим нудная мелодия кучки верующих, рваными кусками разносимая ветром в пространстве.

Сцена 52

Оторвавшись от созерцания поющих псалмы пилигримов, я оглядел прогулочную палубу, на которой стоял, и увидел миссис Донахью. У нее было прежнее развлечение. Перед ней стоял этюдник, а миссис Донахью рисовала что-то воздушное, небесного цвета. Рядом с ней стоял какой-то малолетний карапуз и клянчил.

- Мисс, нарисуйте солдатика. Ну, пожалуйста, нарисуйте солдатика.

Миссис Донахью в растерянности смотрела по сторонам, надеясь увидеть родителей этого попрошайки, но увидела только меня.

- Мисс, ну, что вам стоит? Нарисуйте солдатика. Ну, пожалуйста, - продолжал канючить мальчишка.

Миссис Донахью была в растерянности. Прогнать мальчишку ей, наверное, не позволяло воспитание, а нарисовать солдатика она, скорее всего, не могла.

Я подошел к участникам «конфликта».

- Какого солдатика ты хочешь? – спросил я малолетнего вымогателя.

- С большим ружьем, - не раздумывая, ответил мальчишка.

- Вы позволите, - спросил я у миссис Донахью, показывая на бумагу.

- Пожалуйста.

Я взял лист бумаги с этюдника и отрезал от него две длинные широкие полосы. Наложил их друг на друга и примерно посередине, карандашом, который нашелся на этюднике, несколькими точками наметил квадрат, где будет рисунок. Давил на точки сильно, чтобы они отпечатались и на втором листе. Потом на верхнем листе нарисовал солдата с ружьем. Кепи, форма, как у первого лейтенанта из капитанского салона, ружье со здоровенным штыком, высокие сапоги. Эх, мне бы фломастеры, чтобы добавить цвета. Но мальчишке видимо и без цвета было хорошо. Он смотрел на мое творчество раскрыв рот. То ли еще будет! На моем верхнем рисунке солдат только готовился к атаке, а вот на нижней полосе я изобразил этого же солдата, но уже колющего штыком какого-то врага. Затем я взял одну из кисточек миссис Донахью и намотал на нее верхнюю полосу. Посмотрел на миссис Донахью, на мальчишку и стал быстро двигать кисточкой.

- Ах, - это ахнула миссис Донахью.

- Здорово! – закричал мальчишка.

При движении кисточкой верхняя накрученная полоса бумаги разворачивалась и был виден только верхний рисунок, где солдат держит ружье вертикально. Движение кисточкой. Верхняя полоса сворачивается и виден второй, нижний рисунок, где солдат уже идет в атаку. При быстрых движениях кисточкой, верхняя полоса разворачивалась и сворачивалась, а солдат оживал.

Я дал мальчишке в руки кисточку. Он пару раз подвигал солдатиком, визгнул и чуть было не убежал с рисунком и кисточкой миссис Донахью.

- Нет, дружок, - успел я его поймать. – Рисунок тебе, а у мамы попросишь карандаш.

Для таких непосед главное задать вектор движения. Неизвестно, даст ему мама карандаш или нет, но карапуз убежал, а мы избавились от его общества.

- Хороший фокус, - кто-то сказал из-за спины.

Я обернулся. Это был Джеймс Томпсон, с которым я, как и миссис Донахью, ужинали в капитанском салоне.

- Добрый день, миссис Донахью, - поздоровался он. - Вы, как всегда, превосходно выглядите!

- Спасибо.

- Где вы научились этому фокусу, мистер Деклер? - он обратился ко мне.

- В журнале «Мурзилка», - не стал скрывать я. 

Был такой журнал. А в нем была специальная страничка. Можно было разрисовать человечка, который там был изображен, разрезать страницу по пунктирной линии, взять карандаш и наслаждаться двух кадровым мультфильмом. Только не в этом мире. И не в этой жизни.

- Не слышал, - удивился названию Томпсон. – Английский журнал?

- Нет, русский.

- А, - изобразил понимание Томпсон. - Все время забываю, что вы путешественник.

И он отправился дальше по палубе.

Для Томпсона моего объяснения хватило, а вот миссис Донахью посмотрела на меня очень внимательно и с каким-то новым интересом. Словно заметила на мне какую-то потаенную петельку, за которую меня можно взять и повесить на гвоздик.

- Я тоже хочу, - это меня дергала за рукав маленькая девочка, рядом с которой стояла девочка постарше.

- Мистер, извините нас, но не могли бы вы сделать такой же фокус для моей младшей сестры.

Я посмотрел на миссис Донахью. Та лишь пожала плечами.

- Кажется, что пора отсюда бежать, - сказал я, быстро выполняя просьбу девочек.

Две полосы. Два человечка, изображающие жениха и невесту с букетом. Вот они стоят неподвижно, а потом… раз и они подпрыгивают. Это они от счастья так делают.

Счастливый визг девчонок был, как выстрел стартового пистолета для меня.

- Бежим? – я посмотрел в глаза миссис Донахью.

- Бежим, - улыбаясь согласилась художница. 

Мне было приятно видеть, что она довольно таким развитием событий.

Миссис Донахью с моей помощью быстро собрала этюдник, который я подхватил в руки. Снова лестница вниз к каютам. Снова гулко бьется мое сердце. Снова я беру немного дрожащую руку миссис Донахью. Это - какое-то дежавю.

- Только на этот раз ко мне, - едва слышно выдохнула она.

Сцена 53

Этюдник улетел в сторону. Захлопнулась дверь. Я обнял молодую женщину, имя которой я не знал. Ее тело слегка вздрагивало в моих руках. Страсть и желание, которые еще только что переполняли меня, вдруг поменяли тональность. Мне захотелось, чтобы этот миг продолжался бесконечно, и больше мне ничего не надо было. Предвкушение всегда сильнее самой трапезы, так как у него нет границ для воображения.

В моей голове хаотично метались мысли, но тело действовало. Я слегка наклонился и поцеловал художницу. Ее руки обвили мою шею, а сама она прижалась ко мне. Наш поцелуй продолжался долго.

- Я почти задохнулась, - сказала миссис Донахью, когда наконец я смог оторваться от нее.

Я нащупал под ее подбородком бант, развязал его и снял, мешавшую мне при поцелуе, шляпку.

- Боюсь, это все, что я могу помочь тебе снять, - прошептал я.

Она засмеялась, взяла мою руку и положила себе на грудь.

- Чувствуешь пуговицы?

- Да.

- Расстегивай их.

- Теперь развяжи пояс. Узел сзади.

Так она направляла меня, пока ее платье не рухнуло на пол.

- Помоги мне снять туфли.

Я опустился на одно колено. Попутно, на мгновение, прижался к ее мягкому животу. Какое-то время возился с застежками. Потом туфли улетели в сторону.

- Теперь ты.

Она забралась на кровать и смотрела горящими глазами, как я, путаясь с пуговицами и штанинами, раздевался. Когда я лег рядом с ней, она обняла меня за шею одной рукой и прошептала:

- Только не торопись. Пожалуйста.

На какое-то время я отключился от реальности. Я не знал, не понимал, кто я. Только что, это был я, человек из двадцать первого века, но мгновенье спустя на его месте оказывался Деклер, а потом снова я. И у меня, и у Деклера были свои эмоции и темперамент, которые менялись одновременно со сменой каждого «Я». И каждый раз это «Я» выстраивало свой мир, со своими морями, океанами, пустынями и городами. Но затем приходило новое «Я», и его новые эмоции сметали старый мир и начинали строить свой. А потом все повторялось заново. Из этой цепочки перерождений меня вырвал стон художницы.

- М-м-м.

Мы из всех сил прижались друг к другу и замерли. 

Сколько мы так пролежали, я не знаю. Потом я услышал шум волн за бортом и чьи-то шаги в коридоре.

- Почему ты молчишь? - прошептала миссис Донахью.

Мы лежали лицом к лицу, а мои пальцы скользили по ее спине. Трогательная шейка, гладкая кожа, изящная талия, переходящая в бедра.

- Что ты там исследуешь?

- Чудесную русалку, которую шторм выбросил на берег.

- И…

- Надо вернуть ее обратно в океан, но…

- Но...

- Но не хочется расставаться.

- Не расставайся.

Она сама потянулась ко мне. Ее губы были мягкими и желанными. Моя рука скользнула вниз ее живота.

В этот раз все было спокойнее. Я никуда не исчезал и каждой клеточкой своего тела чувствовал, как откликается на мои действия тело художницы. Это был уже не шторм. Два случайно сблизившихся человека нежно любили друг друга. Мне хотелось бы запомнить и сохранить это ощущение.

- Мне тоже, - прошептала художница и крепко прижалась ко мне.

Видимо, какие-то свои мысли я, сам того не осознавая, говорил вслух.

- Я не знаю, как тебя зовут, - сказал я.

- Пусть будет Элизабет. А тебя?

- Пусть будет Энтони, - назвал я имя Деклера.

Интересно, чье имя назвала мне она?

Сцена 54

Уже два дня как Тереза чувствовала себя лучше. И хотя голова еще немного кружилась, и совсем не было аппетита, вчера она все же пошла на ужин в капитанский салон. Просто уже не было сил сидеть в каюте, ставшей неожиданно тесной. 

На ужине она ела совсем немного, больше слушала. Сидевший рядом промышленник Джеймс Томпсон пытался заинтересовать ее разговором про свои торговые дела на Востоке. Казалась бы, интересная тема. Но что бы не начинал рассказывать Томпсон, он почти сразу переходил на подсчет прибылей и убытков. Терезе предлагалось восхититься, что за одну какую-то сделку этот промышленник получил прибыль сразу 1000 долларов. Умом Тереза понимала, что эта цифра очень большая, что она никогда не держала в руках такой суммы и, наверное, никогда не будет держать. Возможно, именно поэтому эта 1000 долларов никак ее не впечатляли. Процентов по отцовскому вкладу в банке и жалованья от редакции ей с лихвой хватало на все ее нужды. Она просто не представляла, зачем ей могла бы понадобиться эта 1000 долларов. Не будет же она, вместо одного завтрака, съедать сразу три или четыре, а вместо одного платья носить сразу несколько. 

Но приходилось вежливо кивать, чем она сильно расстраивала лейтенанта, сидевшего напротив. Участвовать в разговоре лейтенант не мог. Через стол особо не поболтаешь. Внимание сразу двух мужчин было Терезе приятно. Не все же этой, распущенной миссис Донахью, блистать! Почему она назвала миссис Донахью распущенной, Тереза не знала. Это словечко было из арсенала ее мамы, которое та использовала, когда хотела сказать что-то плохое о какой-нибудь персоне женского пола.

Но мысли неожиданно для Терезы снова вернулись к цифре 1000 долларов. Она подцепила вилкой кусочек ветчины и отправила его в рот. 1000 долларов, 1000 долларов… А если миллион долларов? Как можно потратить миллион долларов? Если бы мне предложили потратить один миллион долларов? Какие мои действия? А ведь, пожалуй, из этого может получиться неплохой рассказ. Человеку предлагают потратить один миллион долларов, а в рассказе описываются его действия.

- Вы меня совсем не слушаете, мисс Одли, - с притворной обидой в голосе сказал Томпсон, но отвечать ему не пришлось.

Пастор слегка постучал вилкой по стоящему перед ним бокалу с вином и, когда все обратили на него внимание, то заявил, что найдет пропавшие часы капитана Хемпсона. Удивлены были все. Сам капитан был удивлен тем, что пастор знает о пропаже, а также решением пастора найти их. Остальные присутствующие вообще впервые услышали, что у капитана что-то пропало. А само решение пастора найти пропажу было из ряда вон выходящим. Пастору посыпались вопросы. Как? Каким образом?

Единственным человеком за столом, которого эти новости оставили безучастным, был мистер Деклер. За ужином он ел, наверное, даже поменьше самой Терезы. И все больше поглядывал в сторону миссис Донахью, которая полностью игнорировала его взгляды. Заявление пастора Деклера нисколько не удивило, а потом он проявил свойственную англичанам любовь к всевозможным пари. Деклер достал десятидолларовую банкноту и словно мальчишка-газетчик стал ею размахивать, чем оттянул всеобщее внимание на себя. Выяснилось, что он решил заключить пари, а вернее поставить эти 10 долларов на то, что пастору удастся найти часы капитана. Предложение Деклера заинтересовало присутствующих не меньше, чем планы пастора. Даже Тереза не удержалась и поставила 1 доллар на успех пастора. Ставить пришлось свои деньги, так как вряд ли главный бухгалтер «Метрополитена», мистер Гительсон согласился бы с такими расходами. В результате этого Тереза неожиданно обнаружила себя на стороне Деклера и миссис Донахью, которые тоже верили в успех пастора. На другой стороне оказались и военные, и, влюбленный в финансы, Томпсон.

После ужина она немного постояла на палубе в обществе лейтенанта, а потом, сославшись на остатки морской болезни, ушла в свою каюту. Пока она была на палубе, а стоявший рядом с ней лейтенант что-то рассказывал из армейской жизни, мимо них несколько раз проходил мистер Деклер. Он, очевидно, хотел переговорить с ней о своем письме. Но Тереза его демонстративно не замечала. Не надо было так часто смотреть на эту распущенную миссис Донахью.

Сцена 55

На следующий день, вечером Тереза стояла перед зеркалом и собиралась нанести еще один удар по миссис Донахью. Удар назывался новое красивое платье. Таких платьев в багаже Терезы было два. Всего два. Ее детский опыт путешествия в фургоне из охваченного огнем гражданской войны Юга на запад, в Калифорнию, говорил, что такие платья не годятся для путешествия. Они маркие, их сложно стирать, сложно гладить. Поэтому, собираясь в путешествие, Тереза из одежды взяла пару немарких жакетов на разную погоду, несколько юбок темного цвета и десяток блузок. Она справедливо решила, что жакеты и юбки будут более удобны в путешествии, а большое количество блузок позволит их часто менять. Да и стирать блузки будет значительно легче, чем целое платье. Но, взглянув на только что принесенные от портного платья, она переменила свое решение. Неужели после стольких примерок и ожидания, она могла бы их бросить пылиться в пустом доме! Пришлось взять чемодан побольше и аккуратно уложить платья в поездку.

Одно из этих платьев Тереза надела и рассматривала себя в зеркале. Плотный красивый материал в красную и зеленую клетку, белые кружевные воротничок и манжеты. Нарядное и одновременно строгое платье, которое как раз подходит для молодой современной женщины. А ряд пуговиц от шеи до пояса делал платье удобным в использовании. Насмотревшись на себя и оставшись довольной, Тереза надела шляпку и отправилась на ужин.

В капитанский салон Тереза пришла в приподнятом настроении. Она специально немного припозднилась. И теперь наслаждалась взглядами, обращенными на нее. Благодаря смене серых жакета и юбки на новенькое платье ее облик разительно изменился, и со всех сторон сыпались комплименты. Молчали только миссис Донахью и Деклер. Но это не могло испортить настроения Терезы. Она сама подошла к Деклеру.

- Мистер Деклер, мне понравился ваш сюжет, который вы изложили в письме, - сказала она, чем заставила лейтенанта покраснеть от гнева. – Я готова обсудить его сегодня вечером, после ужина, на палубе.

- Это очень приятно слышать, - ответил Деклер, слегка приподнявшись из кресла. – Буду с нетерпением ждать окончания ужина.

После чего он продолжил ужин, совсем не замечая недовольных взглядов лейтенанта.

Ужин был превосходным. Собравшиеся в капитанском салоне уже привыкли к друг другу, но еще не надоели, а, намечавшаяся вражда между лейтенантом и Деклером, пока не превратилась в войну.

За ужином Тереза узнала, что банк, в котором капитан собирал ставки на результаты, затеянных пастором поисков, вырос с 32 долларов до 72 долларов, причем большая из них часть была поставлена против пастора. Терезе стало немного обидно, но сидящий рядом Джеймс Томпсон ее, как он считал, успокоил.

- Это же хорошо, что против вас ставят больше, - сказал расчетливый промышленник. – Если пастор найдет эти часы, то вы получите кругленькую сумму.

Поняв, что он опять сбился на тему финансов, Томпсон достал из кармана пиджака несколько листков и карандаш.

- Посмотрите, что придумал наш мистер Деклер, - сказал он. – Эту штуку мне пришлось выкупить за доллар.

«Ого», - подумала Тереза. – «Уже не просто мистер Деклер, а наш мистер Деклер».

Тем временем Томпсон начал двигать карандашом, верхний листочек стал то сворачиваться, то разворачиваться, и солдатик задвигался. Как живой!

- Как интересно! -сказала Тереза. – А можно мне?

Томпсон передал ей листки, и какое-то время Тереза увлеченно заставляла солдатика колоть штыком невидимого врага.

- Кстати, на нашего лейтенанта похож, - неожиданно сказал Томпсон, показывая пальцем на нарисованного солдатика.

«Действительно», - подумала Тереза и посмотрела на лейтенанта.

Лейтенант сидел молча с красным лицом и раздувающимися ноздрями. Деклер спокойно ел на своем конце стола и не принимал участия в разговоре.

Тем временем Тереза передала листочки с карандашом миссис Донахью, а та, почти сразу, капитану Хемпсону.

Пока все за столом развлекались с нарисованным солдатиком, Томпсон обратился к Деклеру.

- Мистер Деклер, как вы смотрите насчет партнерства со мной по выпуску таких игрушек?

- Положительно, - сразу же согласился Деклер. - Только зря вы считаете, это игрушкой. Эта игрушка сможет в недалеком будущем заменить театр. Представьте себе большой театральный зал, свет потушен, и на вас со сцены едет иллюзия в виде настоящего паровоза. И основой этой иллюзии сейчас развлекаются за нашим столом.

- Ну, и фантазия у вас, мистер Деклер, - сказал Томпсон и усмехнулся. – Картинку вы нарисовали занимательную, но, знаете, я бы не пошел в театр, чтобы смотреть, как на меня надвигается поезд.

- Давайте, все же сосредоточимся на применении вашего фокуса в виде игрушки, - продолжил Томпсон. – Поверьте моему чутью, это более перспективно. Только надо сделать игрушку более… долговечнее что ли. И чтобы движущихся картинок было побольше, если это возможно?

- Без проблем! Для этого надо…, - начал Деклер.

- Ни слова больше, - остановил его Томпсон.

– Давайте обсудим это после ужина, - он посмотрел на Терезу и исправился. – А лучше завтра, ближе к обеду.

- Хорошо. Увидимся завтра на палубе, - кивнул Деклер.

Пока Томпсон был занят разговором с Деклером, Тереза незаметно, как ей казалось, наблюдала за Деклером. Тот отвечал Томпсону немного рассеяно и только один раз немного воодушевился, когда стал рассказывать про поезд в театре. Во время разговора, как и положено вежливому собеседнику, Деклер смотрел на промышленника, но нет-нет, а посматривал на миссис Донахью. Та по-прежнему не обращала внимания на взгляды Деклера. Казалось бы, ничего не изменилось. И вчера, и сегодня эта парочка вела себя схожим образом. Но женская интуиция подала Терезе сигнал тревоги. «Между ними что-то было!» Она еще раз внимательно посмотрела на Деклера. Действительно, что-то все же изменилось. Например, взгляд Деклера, когда он смотрел на миссис Донахью. Взгляд стал нежнее что ли? Тереза перевела взгляд на миссис Донахью. И здесь были изменения. Когда Деклер смотрел в сторону этой молодой женщины, ее лицо приобретало такое выражение, которое как будто говорило: «Ну, ты же понимаешь, мы не должны давать повод для разговоров».

«Да, ты у меня превосходная сказочница!» - похвалила себя Тереза. – «Надо же, на пустом месте придумала целую любовную историю». Тереза успокоилась. Ужин заканчивался хорошо, а впереди был не менее интересный разговор с Деклером.

Сцена 56

В этих широтах солнце быстро садилось. Когда после ужина я и Тереза Одли поднялись на прогулочную палубу, было уже темно. Только свет фонарей вдоль борта позволял матросам перемещаться по кораблю и делать свою работу. По этим же световым дорожкам при желании могли прогуливаться и пассажиры. За бортом корабля стояла непроглядная тьма. В этой тьме что-то шумело и плескалось, словно живое существо, что могло напугать излишне впечатлительного человека. Я посмотрел на небо. Свежий ветер нагнал небольшие стаи туч, которые не позволяли любоваться звездами.

Мы с Терезой заняли два шезлонга в центре прогулочной палубы, на приличном расстоянии друг от друга. Редкие гуляющие могли видеть, что у молодой женщины на коленях лежат листки бумаги, и она что-то читает, глядя в них, а джентльмен, сидящий на почтительном расстоянии, внимательно ее слушает.

Немаловажно, что одним из этих редких гуляющих был лейтенант, который ходил кругами и неодобрительно посматривал на нас. Но я не обращал на него внимания. То ли на меня подействовало вино, выпитое за ужином, то ли холодность Элизабет подпортили мне настроение, но я думал о другом. Меня вдруг поразила абсурдность ситуации. Маленький кораблик посреди великого океана, с горсткой людей, которые по своей наивности или глупости считают, что находятся в безопасности. В любой момент океан может махнуть своей лапой-волной и смыть и кораблик, и людей, словно их никогда не было. И в завершении - я и Тереза Одли, сидящие в круге тусклого света, и ведущие литературную беседу.

- Мистер Деклер, вы меня совсем не слушаете, - сказала мисс Одли.

- Извините, я задумался, - поспешил оправдаться я.

- О чем, если не секрет? - поинтересовалась мисс Одли.

- О разной ерунде, - ушел от ответа я. – Просто, таким образом, оттягиваю тот момент, когда вы сообщите свое мнение о моем сюжете. Мне очень страшно. Вдруг, он вам не понравился?

Мисс Одли рассмеялась, а проходящий, как назло, мимо лейтенант хищно посмотрел в нашу сторону.

- Нет, ваш сюжет мне понравился, - поспешила успокоить меня Тереза. - Но у меня есть несколько вопросов.

- Пожалуйста.

- Почему у Элли все попутчики с какими-то недостатками? В сказках ведь не так. Вот Синдбад, когда путешествует, то у него все попутчики обладают какими-нибудь чудесными свойствами: кто-то быстро бегает, кто-то может выпить озеро, кто-то проходит сквозь стены.

- Если честно, то на ваш вопрос у меня нет ответа, - сказал я. – Просто я так увидел эту историю. Кроме того, я изложил вам только канву сюжета. На самом деле, Страшила только считает себя глупым. По ходу путешествия Элли и ее друзья будут попадать в разные непростые ситуации, и именно Страшила будет находить из них выход.

- Что же получается, Страшила на самом деле умный, а Трусливый лев - не труслив? - спросила Тереза.

- Получается так. Только они об этом не знают, - ответил я.

- Но так ведь не бывает! – возразила Тереза.

- Как раз наоборот. Только так и бывает, - не согласился я. - Кто-то считает себя смелым, а жизнь показывает, что он трус. Нерон мнил себя великим актером, а оказался грязным убийцей.

- Интересно, - задумчиво сказала Тереза. - А чем закончится сказка?

- Сначала Элли и ее друзья будут долго идти в Изумрудный город. Потом, наконец, придут, а Мудрый и Ужасный правитель Изумрудного города даст им то, что они просят.

- Мозги – Страшиле, сердце – Дровосеку, а храбрость – Трусливому льву?

- Да, именно так.

- Ах, я совсем забыла, что это сказка и в ней все возможно, - улыбнулась Тереза.

- Сказочные возможности здесь не потребовались. Мудрый правитель обошелся булавками, плюшевым сердцем и стаканчиком виски.

- ???

- Он насыпал Страшиле в голову булавок и тот поверил, что теперь он умный. Трусливый лев вылакал из блюдца виски, и теперь никто не разубедит его в том, что он бесстрашный.

- Но ведь это обман?! Ведь сказку будут читать детям!

- Надеюсь, что ее прочтут и взрослые. И поймут, как важно заставить человека поверить в себя. Почему вы молчите, мисс Одли?

- Знаете, мистер Деклер, я открою вам тайну. Я ужасная трусиха, может быть мне тоже надо выпить стаканчик виски? – глядя в глаза Деклеру и улыбаясь, спросила Тереза.

- И это говорит та, которая в одиночку отправилась в кругосветное путешествие? Вы – храбрая, мисс Одли.

- Но, что делать, если я себя такой не ощущаю?

- Если бы я был Мудрым и Ужасным правителем Изумрудного города, то я бы что-нибудь вам подсказал. Но я, возможно, Ужасный, но не Мудрый, - я попытался отделаться шуткой, так как ответа на ее вопрос у меня не было.

- Знаете, мистер Деклер, сегодня я долго не засну. Буду думать о вашей сказке.

- Ну, раз так, то подумайте еще об одном. Мне хотелось бы написать эту сказку вместе с вами.

- Что? Но почему? – Тереза была искренне удивлена.

Все было просто. Если Тереза Одли примет мое предложение, то я смогу обосновано следовать за ней, общаться с ней, знать ее передвижения, иметь возможность прийти к ней на помощь при необходимости. В общем, выполнить то задание, которое мне поручил Маккелан. Конечно же, обо всем этом я не собирался рассказывать Терезе.

- Я ленив от природы, а у вас - блестящее перо. Кроме того, есть хорошая поговорка, если можешь не писать – не пиши. Так вот я могу не писать, но мне хочется воплотить данный сюжет.

- Но как возможно писать вдвоем?!

- А как пишут братья Гонкур? - спросил я.

- Но они братья!

- Мисс Одли, мы с вами плывем на корабле, который вместе строили сотни людей. Неужели мы с вами вдвоем не договоримся, как написать одну сказку, - такой аргумент мне показался убедительным.

- Я не прошу вас ответить мне прямо сейчас, - быстро продолжил я, не давая ей ответить. - Просто подумайте над моим предложением.

Как назло, именно в этот момент мимо нас вновь проходил лейтенант. Возможно, он мог услышать последние мои слова. Также он не мог не видеть, что Тереза Одли чем-то сильно взволнована. Боюсь, что из всего этого он мог сделать ложные выводы.

Сцена 57

После разговора с Терезой Одли я вернулся в каюту. Прошедший день оказался богат на впечатления и события. Память о близости с Элизабет ярким пятном пульсировала в моей голове. За ужином Элизабет была со мной нарочито холодна. «А что ты хотел?» – задавал я сам себе вопрос и тут же сам себе отвечал. – «Она замужняя женщина. Ей надо блюсти свою репутацию». Открывая дверь в каюту, я старался не шуметь, но Генрих еще не спал.

- Как прошел день? - спросил его я, а сам стал раздеваться и готовиться ко сну.

- Терпимо, только пальцы все исколол. Сшил два рукава, но эта тетка заставила все распороть, - пожаловался он.

- Терпи казак, атаманом будешь, - не подумав, по-русски ляпнул я, после чего пришлось сначала коряво перевести, а потом долго объяснять Генриху, кто такие казаки и почему так здорово быть атаманом.

То ли объяснял я слишком нудно, то ли, наоборот, нарисовал слишком интересную и красочную картинку, но к концу моего объяснения Генрих уже спал.

Ну, тогда и мне пора.

Я забрался по лесенке на второй ярус и вытянулся в кровати. Мысли сами собой вернулись к Элизабет. Кто она? На миссис Донахью она совершенно не походила. Слишком она была сексуально неопытна для замужней женщины. Или у них тут это в порядке вещей? Хотя… Может быть, я выдаю желаемое за действительное? Может быть, мне просто хочется, чтобы она оказалась свободной женщиной? Тогда я бы мог протянуть ей свою руку, а она вложить в нее свою узкую ладошку. Почему, говоря о своем имени, она сказала «Пусть будет Элизабет»? Сплошные вопросы без ответов.

- Блин! – воскликнул я, подпрыгнув на своей верхней полке, чуть было не ударившись о потолок каюты. Я вспомнил эпизод, который произошел на днях. Тогда после обнаружения Генриха в каюте, Элизабет тоже держала со мной дистанцию. Не знаю, за кого она меня тогда приняла. Генрих страдал в каюте от морской болезни, а я от нечего делать разгуливал по палубе и хочешь не хочешь пару раз проходил мимо Элизабет, которая привычно что-то рисовала акварелью. И вот один раз, проходя мимо нее, я услышал, как она со вздохом что-то тихо говорит. Мне показалось, что я услышал русские слова «Эх, Вера, Вера…» Я тогда очень удивился и даже остановился. Она обернулась и словно специально для меня сказала:

- Очень, очень я не внимательна.

(Русское имя «Вера» и английское слово «вери», что означает «очень» похожи по звучанию. – Примечание Автора)

«Показалось», - тогда подумал я и поспешил пройти мимо. Сейчас же с учетом того, как она представилась «Пусть будет Элизабет», я был склонен считать, что ее зовут по-другому. Что у нее русское имя Вера. 

- Блин! – я снова подпрыгнул на своей верхней полке и опасливо посмотрел вниз. 

Но Генрих спал. Мои терзания его совсем не беспокоили.

Я снова прокрутил в голове услышанные слова «Эх, Вера, Вера…» Звучали они так, как, если бы их произносил человек, для которого русский язык был родным. Что же получается? Что Элизабет - не Элизабет, а Вера. И она русская?

Я снова вытянулся на своей полке. Гадать было бессмысленно. Подумаю об этом завтра. После всех этих неожиданно снизошедших откровений я думал, что не смогу быстро заснуть. Но проверенные дыхательные упражнения не подвели, и я провалился в сон.

Сцена 58

Следующий день прошел ровно и спокойно. Прохладное отношение Элизабет ко мне сохранилось. Она продолжала держать со мной, что называется, дистанцию. Женщины это могут. Смотришь на женщину и понимаешь, что лучше к ней не подходить. Ничего хорошего не будет. Я и не подходил. Раскланивался, когда проходил мимо, приподнимал шляпу и… проходил дальше. Пару раз сталкивался с Терезой Одли. В отличие от Элизабет с Терезой мы обменивались улыбками, с ответом на мое предложение она не спешила, а я ее не торопил. Как я разузнал у капитана Хемпсона, до прибытия в Йокогаму оставалось примерно 4 дня. Примерно, потому многое зависело от ветра, который мог, как подтолкнуть корабль вперед, так и замедлить его движение. 

За эти четыре дня нужно было довести дело по поиску часов. Поэтому утром, до того, как Генрих отправился шить, мы с ним прогулялись по палубе. В один момент он схватил меня за руку, что было нашим условным сигналом. Мимо нас проходил здоровый матрос с рыжей бородой. Я и он оглядели друг друга. Ну, что сказать, наглый тип. Смотрел на меня, словно примерялся, как поудобнее вытащить мой бумажник или даже сунуть нож под ребра. Но поскольку мы встретились не в глухом лесу и не в темном переулке, мы спокойно разошлись. Теперь я знал за кем следить. Я знал, что это он вор, что это он взял часы капитана. А вор ничего не знал обо мне. Преимущество было у меня, и поэтому наглый взгляд матроса меня совершенно не задевал.

Генрих ушел к китайцам, а я занял шезлонг на палубе и примерно час наслаждался солнцем и морским соленым ветром. За это время я пару раз видел рыжего матроса и пока никаких признаков беспокойства не заметил. Но пресвитерианцы пели, возвещая о продолжении расследования, пастор продолжал общаться с пассажирами, рассказывая им о своих поисках, и впереди было еще несколько дней для того, чтобы вывести вора из безмятежного состояния.

Потом я отправился на поиски бумаги, которая мне была нужна, чтобы нарисовать чертеж игрушки для Томпсона. Капитана беспокоить я не стал. У нас были с ним вполне хорошие, доброжелательные отношения, но я решил ими не злоупотреблять. Поиски начал с цирюльника, у которого заодно и побрился. Цирюльник ожидаемо оказался в курсе, что где лежит на корабле. По его совету я разыскал корабельного каптенармуса, у которого получил десяток листов бумаги чуть меньше альбомного размера, пару карандашей и бутылочку клея. За все это пришлось заплатить целый доллар.

Затем я уединился в каюте и попытался представить какой должна быть игрушка с бегающими картинками. Понятно, что главной деталью должен быть барабан, вращающийся в горизонтальной плоскости. На этом барабане должна была крепиться лента с картинками. Например, тот же самый солдат, колющий врага. Окружность барабана будет большая, и на ленте может поместиться больше двух кадров. Пусть солдат прежде чем колоть немного промарширует. Да, а лента должна меняться. На каждой ленте свой сюжет. Это понятно. А что с барабаном?

Эврика! В моей голове всплыло одно дачное наблюдение. У соседей шла стройка и постоянно что-то гремело и скрежетало. Сквозь щели забора ничего не было видно, но если идти вдоль забора быстрым шагом, то картинка становилась целостной. За забором рабочие палками колотили по мини бетономешалке, тем самым создавая соответствующий шум. Поэтому делаем барабан с вертикальными щелями, как у забора. Но будем не сами бегать, а пусть покрутится барабан. Чертеж я нарисую за полчаса. А если вместо чертежа приготовить Томпсону макет? Да еще работающий? Это же будет здорово!

Я выбежал на палубу и какое-то время, стараясь быть максимально вежливым, подходил к дамам и задавал один и тот же вопрос. Нет ли у них ненужной шляпной коробки? В конце концов одна дама, средних лет продала мне за полдоллара шляпную коробку средних размеров, которая ей была не нужна. Шляпку, которая хранилась в этой коробке, сдул ветер и теперь она покоилась на дне океана. И дама, и я остались довольны сделкой.

Больше всего времени ушло на создание кадров – отдельных рисунков на ленте. В качестве сюжета я взял непростые отношения кота Тома и мышонка Джери. Джери, как всегда, убегал, а Том его догонял. И в конце концов врезался в столб. И так бесконечно, до тех пор, пока крутился барабан. 

Барабан я сделал из шляпной коробки. В ней я, сверху и до середины, сделал узкие, в полсантиметра, вертикальные прорези. На всю окружность коробки получилось 12 таких прорезей-окошек. Лента с картинками размещалась понизу шляпной коробки. Мне повезло, что снаружи шляпная коробка была черной. Благодаря этому взгляд концентрировался на том, что было видно в окошке. В днище коробки я закрепил карандаш. Если вращать карандаш, то вращалась и коробка. А если смотреть сквозь прорези, то Том начинал гоняться за Джери. Томпсон намекал, что хорошо бы нарисовать какие-нибудь картинки для взрослых. Ну, что сказать? Не удивлюсь, если полосы с картинками эротического содержания будут одними из самых продаваемых. Но пусть их кто-нибудь другой нарисует. Думаю, что найдутся умельцы.

Сцена 59

Разговор с Томсоном прошел плодотворно и интересно. Интересно, правда, было в основном для Томпсона. Сначала он недоверчиво смотрел на мою поделку. Черная шляпная коробка с вырезанными ножом окошками-прорезями смотрелась, конечно, не очень. Но когда я показал ему, как это работает, он отобрал у меня макет и крутил его, пока, в конце концов, карандаш не открепился от коробки. При этом он довольно громко хохотал.

Когда же сделанная мной конструкция не выдержала и сломалась, он, наконец, опомнился и заозирался по сторонам. Его поведение лучше всего говорило о том, что игрушка ему понравилась. Он в нее поверил и собирался заработать на ней много денег. И не хотел, судя по его взглядам, ни с кем делиться.

- Можете починить или сделать еще такую же? – сразу же, без перехода спросил Томпсон.

- Понравилось? – в ответ спросил я.

- Да, очень.

- Тогда самое время обсудить наши финансовые взаимоотношения, - сказал я и подумал, что где-то я уже такое говорил.

- Я думаю, что мы можем поделить прибыль пополам, - предложил он. – Идея - ваша, мои деньги - на производство. Мне кажется, это справедливо.

- 50% - это неплохо, - согласился я. – Но с производством вы ошибаетесь.

- Почему? Найму инженера, рабочих, арендую заводик. Мне это не в первой.

- Верю. Только скажите, как ваше мнение, может эта поделка, - я указал на шляпную коробку, которую прижимал к себе Томпсон. – заинтересовать и других промышленников?

- Конечно!

- Я тоже так думаю. В этом случае, ваш заводик проиграет всем остальным по объемам выпуска. Другими словами, сливки снимут другие.

- Но мы будем продавать патенты, - возмутился он.

- Правильно! – поддержал его я. – Причем, я уверен, что выручка от продажи патентов будет превышать доходы вашего заводика.

- Хм. Вы предлагаете заниматься только патентами?

- Да. И моя доля должна быть 15% от их продажи.

- Так много!? – Томпсона ничуть не смутило то, что ему оставалось 85%.

Наш спор затянулся примерно на полчаса. В его результате я согласился на единовременный платеж в размере 100 долларов и 10% выручки от продажи патентов на игрушку.

- Кстати, как нам бы назвать эту игрушку? - спросил в конце Томпсон.

- Телевизор! – уверенно ответил я.

- Вы думаете, - с сомнением спросил Томпсон. – Может быть «Волшебный фонарь» или «Лампа Алладина»?

- Телевизор – очень перспективное название! - заверил его я.

- Хм, телевизор, … возможно, возможно, - проговорил он. – А как насчет починки?

- Лучше поступить по-другому, - ответил я. Мне не хотелось вновь возиться с клеем и картоном. – Поговорите с капитаном. У него на корабле точно есть мастерская. Договоритесь и вам там изготовят нужное количество макетов.

На этом мы и расстались. Вновь встретиться решили завтра днем. Томпсон обещал подготовить к этому времени договор между нами.

«Может ли он меня обмануть?» - идя в каюту, думал я. – «Легко. И я никак не смогу этому помешать.»

Сцена 60

Оставшуюся часть дня я просидел в каюте. Просидел не просто так. Благодаря походу к каптенармусу, кроме клея и карандашей, я получил два больших белых листа бумаги. Примерно на таких листах рисовала свои акварели Элизабет. Вот над ними я и трудился. В чемодане Деклера я разыскал иголку и с ее помощью рисовал на листе, а вернее нацарапывал, карманные часы. С открытой крышкой, тремя стрелками, римскими цифрами на циферблате и вьющейся цепочкой. Бумага под воздействием иголки слегка топорщилась, но если особо не приглядываться, то царапины были совершенно не заметны. Первый рисунок я забраковал. Часы получились слишком маленькие. Пришлось взяться за второй лист. Теперь я рисовал часы размером в половину листа. Получалось лучше. Сказывался, наработанный за время первого рисунка, опыт.

За этой работой меня и застал Генрих.

- Мистер Деклер, а что это вы делаете? - спросил он.

- Это будет лист, читающий мысли других людей, - честно ответил я. Потом смахнул рукой с листа воображаемые микроскопические кусочки бумаги и убрал оба листа на шкаф.

- Что это у тебя? – в свою очередь спросил я.

- Это - мой костюм, - ответил Генрих и поспешил разъяснить. – Нет, это не я. Это сшила китаянка, а свой я закончу, может быть, завтра. Если этой тетке все понравится.

- Ну-ка, давай посмотрим!

Генрих развернул сверток и, как заправский портной, стал мне показывать сшитый костюм. Внешне он был почти такой же, как и мой, только меньшего размера.

- Вот здесь, видите мистер Деклер, есть запас. Если я вырасту, то штаны можно будет сделать длиннее. Такой же запас есть на поясе. Только не подумайте, я не собираюсь толстеть.

Такой подход мне понравился. Молодец портниха.

- Ну, а как тебе вообще китайцы? – решил поинтересоваться я.

- Ничего так, только говорят, как будто мяукают, - ответил Генрих.

- Что есть, то есть, - согласился я. - Ну, а как люди?

- Как-то не очень, - ответил мальчишка.

- То есть американцы лучше? – решил выяснить я.

- Конечно, мистер Деклер, - поддержал меня Генрих.

- То есть китайцы – плохие, а американцы – хорошие?

- Ну, конечно, мистер Деклер!

- Тогда возьми вот этот доллар, - я достал из кармана серебряный доллар и протянул его Генриху. До ужина оставалось еще полчаса и было время для беседы.

- И вот этот доллар у тебя хочет отнять американец-бандит, из тех, что скрываются в горах Сакраменто. Помнишь, ты мне рассказывал?

- Да, мистер Деклер. Их там целая банда. Они…

- Подожди, - прервал его я. – Так вот, американец-бандит хочет отнять у тебя доллар, а китаец тебя защищает.

Генрих молчал. Наверное, представлял в голове эту картину.

- Так скажи мне, Генрих, кто - хороший, а кто – плохой?

- Конечно, бандит – плохой, а китаец – хороший!

- Но это совершенно невозможно! – деланно удивился я. – Ты только что до этого сказал, что американцы – хорошие. Значит и этот бандит хороший. Ведь он американец!

Генрих задумался.

- Я понял, - сказал Генрих. – Надо по делам судить. Мне мама что-то такое читала из Библии. Но у вас, как-то попроще получилось.

- Да, - усмехнулся я и протянул руку за долларом. – С долларом в руках каждый становится более сообразительным.

«Так, ставлю себе плюсик. Вечерняя воспитательная беседа с личным составом проведена».

- Костюм твой очень кстати, - перешел на другую тему я. – Завтра с утра вместе пойдем на зарядку.

- Здорово! – воскликнул Генрих. – Вы будете учить меня драться?

- И это тоже, - не стал уточнять я. – Что будешь есть на ужин?

Я вызвал стюарда, заказал Генриху ужин, а сам отправился в капитанский салон.

Вечер в капитанском салоне прошел без новостей, мирно и спокойно. Элизабет продолжала держаться отстраненно. С Терезой я перекинулся парой вежливых фраз. Обменялся взглядами с пастором и подбодрил его, как мне показалось, улыбкой. Лейтенант бросал на меня недобрые взгляды, но я их полностью игнорировал. Единственной новостью стало, что желающих, поставить на успех или неудачу пастора, стало больше. В банк уже набралось 150 долларов, причем, как и раньше, большинство ставило на то, что пастор не сможет найти того, кто украл часы.

(Первая часть романа «На 127-й странице» подходит к своему завершению. Продолжение, также бесплатно, можно читать на Автор.Тудей)

Сцена 61

Утро, на мой взгляд, лучшее время на корабле. Ветер - свеж, а на палубе - пустынно. Тем утром мы выбрались с Генрихом на зарядку. В своих китайских костюмах. Большой китаец и китайчонок-подросток. Но, как я уже сказал, смеяться над нами было почти некому. Невдалеке занимался своими гирями силач Аллар Менье, а подальше, у трубы, на шезлонге дремал его менеджер, Дэниел Картер. «Вот же дотошный человек!» - подумал я. – «Сам не занимается, но все равно поднялся в такую рань, чтобы составить компанию своему подопечному». Дальнейшие события показали, что мистер Картер появился здесь не только для этого.

Я и Генрих немного помахали руками и ногами для разминки. Причем, Генрих не имел никакого представления о физкультуре и любые упражнения, будь то вращение головой или тем более вращение тазом, вызывали у него смех. С горем пополам разминку мы сделали. И я стал учить его самому главному, как когда-то учили меня самого: «Главное – не отступай. Рано или поздно твое отступление превратится в бегство. Если ушел в сторону, то это, можно сказать, ничья. Чтобы получить преимущество, надо уйти в сторону и вперед». Так мы и упражнялись. Я делал прямой удар рукой, а Генрих старался увернуться, сделав шаг в сторону и вперед. Потом менялись. Он наносил удары, а я уворачивался. Надо сказать, что к этой части упражнений Генрих относился со всей серьезностью. Никаких смешков с его стороны не было.

- Хорошо, для начала хватит, - наконец сказал я.

Мы прозанимались минут сорок, и оба хорошо вспотели. Настроение у меня было отличное. Теперь у меня появился какой-никакой, а партнер. Вдвоем заниматься было веселее.

- Вот такой у нас будет бойцовский клуб, - вещал воодушевленный я, а Генрих внимал.

- Знаешь, какое первое правило бойцовского клуба? – спросил я и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Первое правило бойцовского клуба – никогда не рассказывать о бойцовском клубе*. (* - здесь и далее ГГ произносит несколько измененные правила бойцовского клуба из одноименного фильма. Примечание автора)

Всходило солнце, соленый ветер обдувал мне лицо, и у меня была благодарная аудитория.

- Второе правило бойцовского клуба - никогда и никому не рассказывать о бойцовском клубе. И третье, самое важное правило – если тебя вызвали на поединок, то ты должен принять бой, - закончил я.

- Извините, что вмешиваюсь, мистер Деклер, но у меня к вам есть небольшая просьба, - к нам незаметно подобрался Дэниел Картер. – Не согласитесь ли вы на тренировочный поединок с Алларом?

- По правилам сумо, - добавил он.

Я ошарашенно посмотрел на Картера, потом перевел взгляд на занимающегося с гирями циркового силача. Аллар Менье был на голову выше меня, неимоверно шире в плечах и весил, наверное, на килограмм тридцать больше меня. Картер, как-то, рассказал мне, что познакомился с Алларом в полицейском участке, куда пришел выручать своих жонглеров из цирка. Те, будучи пьяными, слегка побуянили в небольшом местном ресторанчике. В тот день мистер Менье, который служил в то время полицейским, принес в участок двух хулиганов. Хулиганами были два, вполне упитанных, дядечки, а Менье держал их под мышками, как мешки с картошкой. Картер был хорошим цирковым менеджером, поэтому через некоторое время Аллар Менье стал выступать в цирке с силовыми и борцовскими номерами. И вот с ним этот, нехороший мистер Картер, предлагает провести поединок по правилам сумо.

- Вполсилы, - стал объяснять Картер, правильно поняв мои колебания. – Просто джентльменский поединок. Аллару нужна тренировка перед Японией. А для вас это будет просто разминка.

Услышав это объяснение, я уже было собрался вежливо послать подальше Картера с его предложением, но тут я посмотрел на Генриха и увидел его восторженное лицо. Я понял, что если я не хочу упасть в его глазах, то я должен принять бой.

- Завтра. Утром, - сказал я. Лишние зрители моего поражения мне были не нужны.

- В семь утра, если вы не возражаете, - предложил Картер.

- Согласен, - подтвердил я. – И … вполсилы.

- Да, да, конечно, - с воодушевлением заверил меня Картер, но его слова меня совершенно не успокоили.

Сцена 62

На завтрак я заказал омлет в каюту. Ел без аппетита. Генрих, как всегда, наяривал за обе щеки. Потом он ушел к китайцам дошивать свой костюм, а я вышел на палубу и устроился в шезлонге. Настроение было отвратительное. В голову лезли разные мудрые восточные изречения типа «Военная тактика подобна воде, которая избегает высот и стекает вниз. Так и вы должны избегать того, что сильно, и бить в слабое» или «Выигрывает тот, кто знает, когда сражаться, а когда нет», но я не видел, как я могу использовать эти идеи в данной ситуации. 

Немного меня отвлекло наблюдение за рыжим матросом, который, как считал Генрих, спер у капитана Хемпсона часы. Тот пару раз скандалил с боцманом. О чем они ругались, я не слышал, но оба были сильно возбуждены. Потом меня стал развлекать мистер Томпсон.

- Добрый день, мистер Деклер, - поздоровался он. – А я вас искал в салоне.

- Я завтракал в каюте, - объяснил я. – Присаживайтесь.

Он присел на стоящий рядом шезлонг. Некоторое время мы играли в игру «кто первый скажет, тот кошку съест». Проиграл Томпсон. Он несколько смущенно, насколько мог смущаться опытный делец, начал:

- Понимаете, лорд, я вчера вечером думал о нашем разговоре и …

- Вы переменили свое мнение? - решил помочь ему я.

- Нет, что вы! Ваш «Телевизор» - прекрасная вещь! Но, может быть, вы согласитесь продать мне свою идею?

«А ведь это выход,» - подумал я. – «Мне нужны деньги сейчас и не нужны хлопоты потом».

- 500 долларов.

- Возьмете чеком? Стандарт банк принимает мои чеки по всей Юго-Восточной Азии, - сразу согласился Томпсон, заставив меня подумать, что я продешевил.

- Половину, - согласился я. - Половину - наличными, а на половину - выписывайте чек.

Томпсон ушел, а через полчаса вернулся и вручил мне конверт.

- Здесь все, как мы договорились, лорд.

- С вами приятно работать, мистер Томпсон, - похвалил его я.

Затем я пробежал глазами договор о продаже всех своих прав на изобретение под названием «Телевизор», похмыкал про себя над его описанием, которое составлял явно сам Томпсон, не нашел никаких «подводных камней» и поставил свою подпись.

Томпсон ушел, как мне показалось, весьма довольный. Конверт с чеком и деньгами лежал во внутреннем кармане моего пиджака. Мысли опять вернулись к завтрашнему поединку. «Ладно,» - подумал я. – «Если я и буду битым дураком, то дураком с деньгами».

Сцена 63

Во Владивосток весна приходит поздно, не раньше середины мая. Но и тогда привычного для средней полосы России буйного цветения яблонь, вишен и груш здесь не увидишь. Как не старались энтузиасты-одиночки, но не приживались эти деревья в здешнем холодном климате.

Елизавета Васильевна часто вспоминала ту яблоньку, которая росла у них саду в Тобольске. Ее она самолично выписала из центральной России и несколько лет выхаживала. И пусть после начала цветения на Тобольск часто налетали холода, но яблонька все же цвела и радовала взор пожилой женщины.

Но яблонька осталась где-то там, вдалеке. Здесь, на краю света Елизавета Васильевна вместо яблони, в саду их нового дома, посадила несколько саженцев местного дикого абрикоса и теперь часто, вздыхая, говорила:

- Не дождусь я, когда они зацветут. Помру.

- Что ты бабушка, конечно, дождешься, - успокаивала ее Вера. – Ты же у нас такая молодая!

Елизавете Васильевне было приятно внимание внучки, и она улыбалась, слыша такие слова. Вера знала, как порадовать свою бабушку. Она просила отца, и тот, после работы в гимназии, покупал на местном рынке веточки дикого рододендрона. Несмотря на то, что была середина февраля, Вера ставила веточки в воду, а через пару недель они уже цвели ярко розовыми цветами. Ее бабушка любовалась распустившимися цветами, а Вера запечатляла их на своих акварелях.

В тот год Елизавета Павловна тоже успела полюбоваться цветами рододендрона, а потом слегла и больше уже не встала с кровати. Сильный кашель и жар свели ее в могилу. Умирая, она перекрестила сына Александра, а внучке сунула книжку сказок, которые они часто читали вместе.

В книжке сказок, между страницами с приключениями Ивана-царевича Вера нашла письмо, в котором ее бабушка снова напоминала ей о мести, а в коробке своих игрушек – красивый лакированный футляр. В нем лежали очень красивые серьги, кольцо и ожерелье. «Продай. Деньги используй на месть,» - так написала в письме ее бабушка, Елизавета Васильевна Порошина, мужа которой, Николая Степановича, расстреляли тридцать восемь лет назад во дворе Петропавловской крепости.

Тридцать восемь лет назад началось путешествие Елизаветы Васильевны из Петербурга во Владивосток. От балов и модных салонов до могилы на одной из сопок, окружающих растущий город на берегу океана. Ее муж, Порошин Николай Степанович, был членом Союза благоденствия и Северного тайного общества. Будучи полковником, он командовал Коломенским пехотным полком. Был обвинен в том, что «знал об умысле на цареубийство и участвовал в умысле бунта принятием в тайное общество членов», лишен дворянского звания, разжалован в рядовые и казнен в июле 1828 года. Ближайшие члены семьи Порошина: жена и сын также лишены дворянского звания, приписаны к мещанскому сословию и отправлены в ссылку в Сибирь.

Обо всем этом Вера знала из разговоров с бабушкой, когда та откладывала в сторону книжку со сказками и начинала рассказывать о том, как жила раньше. Это было нестройное повествование. В один день Вера могла услышать описание чудесного города Санкт-Петербурга и их белого каменного дома, в котором только жилых комнат было сорок семь. В другой день бабушка рассказывала про балы, которые она посещала, и иногда эти рассказы заканчивались, к огромному удовольствию Веры, тем, что из большого сундука в комнате бабушки доставали старые платья, а Вера в них наряжалась. Бывали дни и не такие веселые, когда бабушка рассказывала про казнь своего мужа так, как будто видела все это своими глазами. Причем в зависимости от настроения бабушки способы казни могли меняться. В один день это был расстрел, что было почти мило и спокойно. В другой день дедушке отсекали голову, и кровь лилась рекой. В самые плохие дни, когда бабушка болела или у нее было тяжелое настроение, дедушку вешали. Такая казнь, которую сама Елизавета Васильевна не видела, но о которой со всеми подробностями рассказывала внучке, была самой ужасной. Каждый такой рассказ бабушка заканчивала словами о мести. Мстить полагалось не тем, кто поднимал топор и не тем, кто командовал «пли». Имя главной цели мести никогда не называлось, но и бабушка, и Вера знали, что это не кто иной, как тот, кто стоит на самой вершине, император всероссийский. То ли под влиянием таких разговоров, которые велись с Верой чуть ли не с пяти лет, то ли от общей слабости ее организма, в душе Веры поселилась необъяснимая тревога. Эту тревогу нельзя было объяснить рациональными способами, как нельзя объяснить наличие темных сущностей в сгущающихся сумерках. Но эта тревога, будучи совершенно необоснованной, вполне себе реально влияла на аппетит, сон и поведение маленькой девочки.

Отец Веры отвел дочь к единственному в городе доктору, который кроме телесных болезней лечил и болезни душевные. Бронислав Вишневский, выпускник Варшавского медицинского университета, как и отец Веры, не по своей воле попал в эти края. Он осмотрел Веру, постучал молоточком по ее коленке, поговорил на разные несерьезные темы, а потом спросил, обращаясь к Александру Николаевичу:

- Вы знаете, почему в крестьянских семьях почти нет заболеваний, связанных с необъяснимым чувством страха, тревогой и бессонницей?

Александр Николаевич только пожал плечами. Крестьяне в городе были везде: на дорогах, на рынках, у церквей, но как они живут и чем они болеют, он никогда не задумывался.

- У них просто на это нет времени, - сам себе ответил доктор Вишневский и, видя, что отец пациента его не понимает, добавил. – Крестьяне постоянно заняты каким-то делом. Их сознание постоянно отвлечено на предмет труда: возделывание огорода, уход за скотом и так далее. Думаю, что конфликтов в крестьянской среде хватает, но их повседневный физический труд требует концентрации, тем самым давая отдых их психике.

- Вы что предлагаете Вере возделывать огород и пасти коров?

- В этих краях заниматься огородом приходится даже мне, - улыбнувшись, сказал Вишневский. – Но, если вам не нравится этот вид деятельности, то выберите другой. Например, хоровое пение или рисование. И пение, и рисование отвлекут вашу дочь, снимут нагрузку с психики, и ей станет легче.

Совет доктора Вишневского оказался хорош. Вера начала рисовать и увлеклась этим занятием. Домашние хвалили ее акварельные пейзажи, но самое главное к Вере вернулось душевное равновесие, в доме снова слышался ее детский смех.

Сцена 64

Почему, умирая, Елизавета Васильевна передала драгоценности Вере, которой в тот момент было двенадцать лет? Почему именно ей она завещала выполнение мести?

Овдовевшая Елизавета Васильевна и ее сын, которому тогда было одиннадцать лет, в начале ссылки попали в маленький городок на юге Сибири, название которого Вера то ли не запомнила из рассказов бабушки, то ли сама бабушка его не называла. Если Елизавету Васильевну в тот момент переполняли гнев и ненависть к тирану, то Александр был просто сильно напуган. Его привычный мир рухнул. При виде любого полицейского чина или военного, у него начинали трястись ноги. Когда мать начинала разговоры о мести, он начинал плакать и просить: «Не надо, пожалуйста, не надо». После нескольких попыток Елизавета Васильевна поняла, что Александр на роль мстителя совершенно не годится. Это было крушение. Елизавету Васильевну в тот момент спасло только то, что ей пришлось самой решать все бытовые проблемы по устройству на новом месте. Елизавета Васильевна купила дом и занялась его обустройством, а ее сын Александр стал ходить в местную гимназию.

После окончания Александром гимназии, получив высочайшее разрешение, семья переехала в Тобольск, где Александр, сдавший соответствующий экзамен, был принят на работу младшим учителем математики. Елизавета Васильевна купила более основательный дом, чем прежде. По ее указаниям дом был перестроен и утеплен. В нем было восемь жилых комнат и две прихожих. Жизнь текла своим чередом. Александр женился, и в положенный срок его молодая жена родила мальчика, которого назвали Дмитрием. Но мать Дмитрия после рождения сына захворала и через два года после его рождения тихо скончалась. Все заботы по воспитанию Дмитрия легли на Елизавету Васильевну, но она этому была только рада. Поскольку ее собственный сын не был настроен отомстить за гибель своего отца на «плахе», Елизавета Васильевна с надеждой обратила свой взгляд на внука.

Через несколько лет Александр вновь женился. К тому времени он уже стал старшим учителем и неплохо, по местным меркам, зарабатывал. Тем более, что покупка дома и его переоборудование были сделаны на деньги Елизаветы Васильевны. В этом браке у Александра долго не было детей. Его вторая жена прилагала для этого много усилий, в частности, совершала паломничества в близлежащие монастыри. Наконец, через семь лет родилась Вера. Ее брату Дмитрию к тому времени уже было двенадцать лет. Стараниями Елизаветы Васильевны, которая находила ему соответствующих наставников, он был хорошим наездником, силен физически, метко и сильно метал ножи.

Российская империя двигалась на восток. Ее манили возможности «откусить» часть зашатавшегося царства Цинь. Одним из центров приложения сил был форпост империи на востоке – город Владивосток. Город быстро рос и ему требовались не только военные и каменщики, но и учителя. Когда Вере исполнилось пять лет, ее отца, Александра Николаевича пригласили на должность инспектора, только что организованной классической гимназии, во Владивостоке. Должность инспектора была второй после директора гимназии. Инспектор отвечал за воспитание и нравственность гимназистов. То, что на эту должность назначили сына государственного преступника, говорило, с одной стороны, о незаурядных талантах самого Александра Николаевича, а, с другой, о сильном кадровом голоде на востоке российской империи.

Дорога из Тобольска во Владивосток была тяжелой. Только первую часть пути семья проехала на поезде, остальную часть пришлось проделать на повозках. Елизавета Васильевна, жена Александра Николаевича и маленькая пятилетняя Вера заболели во время этой поездки. Вере и ее бабушке удалось выздороветь, а жена Александра Николаевича умерла. Больше Александр Николаевич не женился.

За пять лет до смерти бабушки Веры ее брат Дмитрий сбежал из дома, прихватив небольшие сбережения отца. В оставленной записке он объяснил свой побег. «Иду воевать за освобождение рабов Америки. Когда разбогатею, то верну все деньги сполна». Тогда отец Веры был очень зол на сына.

Примерно через месяц после смерти бабушки произошло два события. Сначала отцу Веры пришло письмо от Дмитрия, а затем отделение Стандарт банка во Владивостоке сообщило, что на имя Александра Николаевича пришел перевод. Это были те деньги, о которых писал, убегая в Америку, брат Веры.

Отец Веры время от времени стал получать письма от Дмитрия и отвечать на них. Почти в каждом письме отец просил сына вернуться домой.

Так случилось, что в 1877 году, когда Вере исполнилось двадцать два года, отец одного из учеников гимназии, где уже директором работал отец Веры, ехал в Сан-Франциско. Александр Николаевич долго колебался, но затем отправил с ним Веру, с тем, чтобы она уговорила брата вернуться домой. Вера же отправилась к брату совсем с другой целью, напомнить ему о мести. В своем багаже она везла кольцо, серьги и ожерелье, которые, умирая, отдала ей бабушка.

Сцена 65

После бабушки больше всего Вера общалась с братом. Он был высокий, сильный и ничего не боялся. А как он точно бросал ножики! Они часто уединялись в большом саду, что был рядом с их домом. У Дмитрия был специальный деревянный чурбан, в который он, под восторженные ахи и охи маленькой Веры, метал ножи. Получали удовольствие оба. Вера - от сознания, что у нее такой замечательный брат, а Дмитрию было приятно слышать восторги своей маленькой сестры.

Брат встречал ее в порту Сан-Франциско. Когда Дмитрий убежал из дому, ему было девятнадцать лет. Он только-только сменил гимназическую форму на простую гражданскую одежду. Но Вера все равно помнила его в серых гимназических брюках, прямом френче с блестящими латунными пуговицами и фуражке с кокардой, почти всегда улыбающегося, с широко открытыми на мир глазами. Сейчас ее встречал хорошо одетый, зрелый мужчина. Но Вера сразу узнала брата. Узнала, несмотря на то, что Дмитрий не просто изменился, а постарел. Но это был он, ее любимый братик, те же глаза, та же улыбка, те же вьющиеся, русые почти до белизны волосы. Они обнялись.

- Вера, как я рад, что ты приехала? – сказал Дмитрий. – Тяжелая была дорога?

- Ничего. Федор Викентьевич мне во всем помогал, - ответила Вера.

- Кто это?

- Знакомый отца. Его сын учится в гимназии, где отец служит директором.

- Отец уже директор гимназии!? Он мне об этом не писал.

- Да, уже два года.

Так разговаривая, они разместились в извозчике. В ноги поставили чемодан и сумку Веры.

- Сейчас отвезу тебя в гостиницу, покажу, где можно поесть. Потом у меня дела, а вечером встретимся, - огласил распорядок Дмитрий.

- Я не против, - кивнула головой Вера.

Вечером они ужинали в ресторане гостиницы. Вера впервые была в таком заведении. Обстановка вокруг казалась ей прекрасной, а еда - очень вкусной.

- Как ты думаешь, - не выдержала она. – В Петербурге такие же красивые рестораны или лучше?

- Думаю, что не хуже, - улыбнулся Дмитрий. – Но лучше разговор на эту тему продолжить в твоем номере.

В номере было одно кресло и в нем расположился Дмитрий. Вера присела на краешек кровати.

- Я знаю, зачем ты приехала, - начал Дмитрий. – Бабушка говорила мне об этом.

- Но, бабушка давно умерла, - возразила Вера.

- Не важно, - ответил брат. – Она была умнейшим человеком. Порой мне кажется, что она могла предвидеть будущее.

- Ты ведь не знаешь, что это не я решил сбежать в Америку, - продолжил Дмитрий. – Так решила бабушка. Это она сказала мне, где лежит отцовская заначка.

- Но зачем? Для того, чтобы участвовать в освобождении рабов-негров? – спросила Вера, вспомнив, что именно было написано в записке, которую оставил брат.

Дмитрий засмеялся.

- Нет, про рабов придумал я сам, - сознался он. – Бабушка посчитала, что мне надо набраться военного опыта. И я с ней полностью согласен. В том, что мы задумали, без такого опыта не обойтись.

- И какой опыт ты получил здесь? - растерянно спросила Вера. 

Узнав, что побег брата спланировала бабушка и что ее поездка из Владивостока в Сан-Франциско совершилась тоже благодаря планам, умершей десять лет назад, Елизаветы Васильевны, она не знала, что и думать.

- Опыт в убийстве себе подобных, - спокойно ответил Дмитрий. – Ведь именно это мы собираемся сделать.

- Мы собираемся отомстить, - возразила Вера, понимая слабость своего аргумента.

- Да, - согласился Дмитрий. – И для этого нам надо убить императора Российской империи.

- А это очень трудно, - продолжил он. – Очень трудно.

- Но, к счастью, не для нас, - со смехом, сам себе возразил брат. – За эти годы я очень хорошо подготовился.

Вера смотрела на брата и не знала, что сказать. С одной стороны, уверенность брата вселяла в нее надежду, что месть будет успешно совершена, а с другой стороны, в ее душе росла тревога. Ей очень хотелось раскрыть свой этюдник и рисовать. Рисовать что угодно, только бы рисовать. Но брат, казалось, не замечал происходящего с Верой.

- Ты знаешь, кто такой киллер? – спросил Дмитрий.

Вера покачала головой.

- Киллер – это тот, кто исполняет заказы на убийство, - словно учитель гимназии стал разъяснять Дмитрий. - Заказы на убийство людей.

- Ты убиваешь людей за деньги? – спросила, шокированная спокойным признанием брата, Вера.

- Нет, - возразил Дмитрий. – Я не убиваю, я только исполняю заказ.

- Пойми, - стал объяснять брат. – Ко мне приходит заказчик, а вернее посредник и предлагает заказ на убийство какого-то плохого человека. Если я откажусь, то этот человек все равно будет убит. Не знаю, как у вас, а здесь в Америке полно людей, готовых перерезать другому глотку. Отказавшись от заказа, я не спасу человека, а просто потеряю деньги. Понимаешь?

- Понимаю, - кивнула Вера, хотя в ее голове гудело от разных мыслей, а тревога усиливалась.

- Я знал, что ты меня поймешь и поддержишь, - обрадовался брат. – Я бы и в одиночку справился с местью, но вдвоем мы это сделаем наверняка.

- Ты знаешь, - вдруг вспомнила Вера. – Я так и не научилась метать ножи.

- Ерунда, - засмеялся Дмитрий. – Тебе и не надо будет этого делать. Сила женщины в другом. Женщина может подобраться к заказанному объекту так близко, как не сможет никакой, самый ловкий мужчина.

- Скажи, - он как-то по-особенному посмотрел на Веру. – У тебя уже было «это» с каким-нибудь мужчиной?

- Что это? – хриплым голосом спросила Вера, хотя уже догадалась, о чем спросил Дмитрий.

- Физическая близость.

- Это не твое дело, - резко ответила Вера.

- Ну, не мое, так не мое, - как-то быстро согласился брат. – Но ты должна знать, что это то, на что клюет любой мужчина. Показав мужчине эту «приманку», ты сможешь подобраться к нему вплотную и никаких ножей метать не придется.

Брат взял стоящий рядом с ним саквояж, раскрыл его, достал из него небольшой вытянутый футляр и протянул Вере.

Вера раскрыла футляр. В нем на красном бархате, в черных ножнах лежал нож. Руки Веры сами потянулись к ножу. Она вытянула, оказавшийся очень узким, клинок из ножен и, сама того не желая, залюбовалась им.

- Я знал, что тебе понравится, - сказал Дмитрий, наблюдавший за сценой. – Такой нож называется стилет. Теперь это твое оружие.

Вере стилет действительно понравился. Но не внешней красотой. Взяв в руки это действительно холодное оружие, она почувствовала, как тревога, накрывавшая ее с головой только что, ушла. Бежать и раскрывать этюдник было уже не надо.

- С этого дня мы начнем готовиться, - сказал Дмитрий. – Здесь, в городе мы больше не увидимся.

- Вот деньги, - он протянул ей конверт. – Купи себе в дорогу, что пожелаешь.

- У меня все есть, - начала было Вера, но брат ее остановил.

- Я хочу, чтобы у тебя появились обновки, - сказал он. – Ты моя любимая сестра, и я хочу тебя побаловать.

Вера вспомнила про драгоценности и показала их брату.

Дмитрий, увидев драгоценности, только присвистнул.

- Здесь продавать не будем, - сказал он. – Деньги пока есть, а в Европе за них сможем получить большую сумму.

- На днях я сделаю тебе новые документы, - продолжил Дмитрий. – И пришлю их с курьером.

- Как только ты их получишь, то переедешь вот в эту гостиницу, - он передал ей записку с названием отеля. – В нем запишешься под новым именем.

- Какое имя ты хочешь? Хочешь быть маркизой де Помпадур? – смеясь спросил Дмитрий.

- Перестань, - тоже смеясь, махнула на него рукой Вера, в которой так и остался стилет.

- Шучу, шучу, - закрыл голову руками Дмитрий. – Выберем что-нибудь из местных имен, неприметное.

- Но зачем это нужно? – спросила Вера, с сожалением укладывая стилет в футляр.

- Может пригодиться, - пожал плечами брат. – Например, противник будет видеть только меня и не подозревать о твоем существовании. А в нужный момент ты вступишь в игру.

- Эх, жаль, - сказал брат. – Что у тебя не будет времени потренироваться со стилетом.

- Почему? - спросила Вера. – Я буду тренироваться в номере.

- Я не это имел ввиду, - сказал, сразу посерьезнев, Дмитрий. – И еще, я возьму тебе билеты на корабль, следующий в Йокогаму. Ты будешь ждать меня там. Оттуда мы поедем вместе в Европу, а затем в Петербург.

- Какое-то время мы не будем видеться, - продолжал инструктировать Веру Дмитрий. – Я буду посылать тебе сообщения. Будь внимательна. Если сообщение – от меня, то оно будет подписано «Белый рассвет». Если тебе придется отправлять сообщения мне, то подписывайся … ну, например, «Зимний рассвет». Сообщениям без этих подписей не верим. Поняла?

- Поняла. «Белый» - это потому что …? - Вера показала на светлые, чуть тронутые сединой волосы брата.

- Да, - засмеялся Дмитрий. – В нашем отряде северян меня так и называли Белый или Белый койот.

- Койот – это кто? – не совсем правильно спросила Вера.

- Койот – это такой небольшой, но храбрый американский волк, - гордо ответил Дмитрий.

- Понятно, - кивнула Вера и спросила о том, что постоянно мучило ее. – Скажи, когда мы это сделаем, ну, когда отомстим, что будет? Как мы будем жить?

- Не знаю, Вера, - на лицо Дмитрия при этом легла какая-то тень. – Честное слово, не знаю.

Сцена 66

Дмитрий все же нарушил свое обещание не видеться с Верой до встречи в Йокогаме. Вечером, накануне отплытия он пришел к Вере в номер гостиницы «Грета», в которую она переехала уже под именем миссис Донахью.

- Ты решил со мной попрощаться? – спросила Вера.

- И да, и нет, - ответил брат.

Он присел на стул перед столиком с небольшим трюмо и стал выкладывать на стол какие-то бумаги.

Среди бумаг Вера заметила фотографию молодого человека, и у нее от плохого предчувствия похолодело на сердце.

- Вера, - обратился к ней Дмитрий. – Когда я говорил, что тебе надо тренироваться, я говорил не только про упражнения со стилетом.

- Вот этого человека мне заказали, - он показал Вере фото, которое она заметила ранее. – Тебе надо будет его убить.

Видя, что Вера молчит, Дмитрий продолжил:

- Этот человек уже не жилец. Если мы откажемся от заказа, то это сделает другой. А тебе, Вера, надо приобрести опыт либо забыть о мести.

- Уверяю тебя, - убеждал Веру Дмитрий. - Это плохой человек. Я навел справки …

- Тебе тоже было трудно сделать это в первый раз? - перебила брата Вера.

- Наверное, мне было проще. Шла война. Вокруг все только и занимались, что убивали друг друга.

- Но без такого опыта у нас ничего не получится. Тебе придется перешагнуть через это, иначе в самый неподходящий момент ты подведешь и себя, и меня. Ты ведь этого не хочешь? – начал слегка «продавливать» сестру Дмитрий.

- Я согласна, - сказала Вера. Мысленно она уже совершила убийство этого молодого человека с фотографии, который, если судить по виду, никак не мог быть плохим человеком.

Дмитрий ушел, пообещав встретиться с ней в Йокогаме, а Вера сидела и рассматривала, оставленные братом бумаги, рассказывающие о человеке, которого ей предстояло убить. Это был англичанин и не из простых. Будучи единственным сыном хозяина графства Херефорд, он мог претендовать на звание лорда. Для англичанина у него была слишком французская фамилия «де Клер». Энтони де Клер. Но чаще всего в бумагах он упоминался на американский манер, Деклер. Фотография с молодым человеком оказалась старой, двадцатилетней давности. По всей видимости, Деклеру на ней было не более 20 лет.

«То есть сейчас ему не меньше сорока,» - подумала Вера. – «За это время он вполне мог стать подлецом и мерзавцем, и брат, возможно, прав, назвав его плохим человеком».

Из бумаг, принесенных братом, следовало, что Деклер служил в королевской кавалерии в британских колониях. С начала - в Индии, а потом - в Ханьском царстве. Чем он мог там заниматься? Наверняка, участвовал в подавлении восстаний местного населения против британских войск. А что такое «подавление»? Просто слово, под которым скрываются такие понятия, как убийства и грабежи. Через несколько лет бросил службу. Хм. Просто так престижную службу в королевских войсках не бросают. Скорее всего, начальство выгнало его за излишнюю жестокость. Бежал в Америку. Очевидно, скрывался. Воевал сначала за северян, потом перешел на сторону южан. Больше заплатили? Сразу видно, беспринципный наемник.

Потом Вере попались несколько странных фотографий. На фотографии под номером один был уже немолодой Деклер, в ужасном виде. Бледное лицо и ужасная рана голове. На фотографии номер два Деклер уже выглядел получше, только рана была явно воспалена. Бабушка Веры не раз водила внучку в местную больницу, в которой она насмотрелась на самые разные ужасные вещи. Только сейчас Вера начала догадываться для чего это делала ее бабушка. Приучала к виду крови? Вера просмотрела остальные фотографии по очереди. Если бы не мысль о предстоящем убийстве, то Вера, наверное, подивилась бы на задумку неизвестного фотографа показать постепенное заживление рваной раны на голове.

Вера снова просмотрела фотографии, которые, скорее всего, являлись каким-то медицинским пособием. Фотограф оказался мастером своего дела. Рана получилась, что называется «как живая», но Вера обратила внимание на глаза Деклера. Его взгляд не был похож на взгляд страдающего человека. Этих взглядов Вера насмотрелась во время ее с бабушкой походов по больницам. У него был взгляд человека, который принимает участие в каком-то шутовском спектакле. Вот сейчас фотограф закончит свою работу. Опустится занавес. Актеры смоют грим и разъедутся по домам. «Фальсификация?» – подумала Вера, посмотрела еще раз на фотографию Деклера и, на всякий случай, перевернула ее лицевой стороной вниз.

В остальных бумагах Веру заинтересовала только фотография молодой индианки в национальном наряде. Оказалось, что Деклер был женат на местной американской аборигенке, что несколько выбивалось из нарисованной Верой картины под названием «Деклер - подлец и мерзавец». Обычно, как считала Вера, подлецы и мерзавцы женятся на богатых и доверчивых женщинах. Подлецы и мерзавцы их обкрадывают и убегают с награбленным прочь. За тем фактом, что английский лорд женился на дикарке, явно стояла любовь. Или Вере просто захотелось в это поверить? Вера внимательно посмотрела на фотографию девушки, затем на фотографию Деклера с раной на голове, но со смеющимися глазами, и ее уверенность, что ей придется убивать именно плохого человека, дала первую трещину.

План убийства в изложении брата выглядел чрезвычайно просто. Перед самым прибытием в порт Йокогамы она должна была позволить Деклеру увести себя в его каюту. Там заставить его раздеться, затем попросить его отвернуться, словно ей стыдно раздеваться при нем, а затем пустить в ход стилет. Брат говорил все эти ужасные вещи так спокойно, как будто делился планами поездки на пикник.

- Но как я могу его заставить что-либо делать? – больше для порядка, спросила Вера. Судя по поведению Федора Викентьевича, который сопровождал ее в поездке до Сан-Франциско, ей и делать то ничего не придется. Все произойдет само собой.

- Я тебе уже говорил, Вера. Ты очень привлекательная молодая женщина, - ответил ей Дмитрий. – Подмигни и любой мужчина побежит за тобой, спотыкаясь.

- Когда все произойдет, сойдешь с корабля, избавишься от документов на миссис Донахью и сядешь на поезд до восточного побережья Японии, - продолжил Дмитрий, хотя всю эту последовательность действий они уже обсудили в течение последнего часа не один раз. – Поселишься в приличной гостинице, телеграфируешь мне и будешь ожидать моего приезда.

Они обнялись. Дмитрий поцеловал ее в лоб и ушел. Вера не знала, что видела брата в последний раз.

Сцена 67

Корабль «Пасифик», на котором Вере предстояло добираться до Йокогамы, ее приятно удивил. Большая и благоустроенная каюта, очень похожий на ресторан капитанский салон, закрепленный за каютой стюард, женский салон, где при желании можно было посплетничать с другими женщинами, все это разительно отличалось от тех условий, в которых ей пришлось ехать из Владивостока до Сан-Франциско. Хотя тогда они казались ей вполне приличными.

С ролью миссис Донахью Вера справилась легко. Брат придумал ей подпись «Зимний рассвет» не просто так. Вера часто замыкалась в себе, что окружающие воспринимали как холодность. Так, что миссис Донахью получилась у нее надменной и неприступной. С общением также не было сложностей. Вере легко давались языки и, благодаря стараниям бабушки, она свободно могла говорить на французском, немецком и английском языках. За акцент Вера не волновалась. Мало ли какой национальности могла быть жена сотрудника американского консульства в Йокогаме. Может быть немкой? А может быть француженкой? В Америке, в стране, созданной потомками иммигрантов, про такое не спрашивали.

Деклер сразу привлек ее внимание. Он отличался от окружающих. Широкоплечий, без бороды и усов, с бритой головой и свежим шрамом он походил больше не на английского лорда, а на восточного разбойника. И еще его глаза, как будто взятые от другого человека. Веселые, смотрящие на всех вокруг, как на маленьких детей. Или это и есть английский снобизм?

Вере было неприятно, когда брат спросил ее про физическую близость с мужчиной. Но почему-то мысль, что надо будет сблизиться именно с Деклером, не вызывала у Веры чувства неприятия. Наоборот, мысль о том, что она будет касаться его руками, всем телом, была ей приятна. В минуты, когда она об этом думала, краска заливала ее лицо, а сердце начинало бешено колотиться в груди. «Если бы я была шекспировской Джульеттой и мне было бы 16 лет,» - думала Вера. – «Я бы, наверное, сказала, что это – любовь».

Но Вере было не 16 лет, и даже не 20, а целых 22 года. Человек взрослеет и с каждым годом простая формула любви «Я хочу тебя, а значит, я тебя люблю» усложняется и обвешивается различными нравственными и просто бытовыми условностями. Их, этих условностей, с каждым годом становится все больше. Конструкция под названием «любовь» становится неимоверно сложной. Человек примеряет эту конструкцию на себя, сравнивает чувства, которые у него есть, с теми, которые согласно, построенной им же самим конструкции, должны быть и разочарованно разводит руками. Нет, то, что я чувствую это - не любовь. И только значительно позже, может быть, уже в пожилом возрасте, когда он гладит рукой руку своей, такой же, как и он, пожилой подруги, он понимает, что зря так усложнял формулу любви. Мне нравится гладить эту руку и осознавать, что другому человеку это тоже приятно. Вот и вся формула.

Физическая близость с мужчиной у Веры была. Этим мужчиной был Федор Викентьевич Заруцкий, которого ее отец попросил сопроводить Веру в Америку, поскольку тот ехал туда же. Федор Викентьевич был купцом, пятидесяти пяти лет от роду. Во Владивостоке у него была жена и двое вполне взрослых сыновей. Не дурак и не наглец, но знаки внимания стал оказывать Вере с самого начала их совместного путешествия. Скорее всего, он это делал просто по дурацкой мужской привычке. Вера не давала Федору Викентьевичу никаких поводов для того, чтобы он перешел в решительную атаку. Ее замкнутость, обращенный в себя взгляд, лучше всяких слов отталкивали от нее мужчин. Но Федор Викентьевич безнадежно продолжал за ней волочиться, и Вера решилась. Что ее подвигло на такой поступок, она сама не могла потом себе объяснить. Может быть непривычная обстановка и оторванность от дома? Или желание почувствовать себя окончательно взрослой и узнать о том, как это все происходит? Или простое любопытство? Или и то, и другое, и третье, и все вместе? Федор Викентьевич, как кажется, сам не ожидавший ничего подобного, сначала путался в своей одежде, раздеваясь, потом как-то совсем неуклюже навалился на Веру, а потом стало больно, мокро и липко. Вера сначала испугалась, увидев кровь, потом успокоилась, а под конец просто прогнала купца из своей каюты и думала только о том, как ей теперь выстирать, а потом высушить свои испачканные панталоны.

В близость с Федором Викентьевичем она нырнула, как холодную прорубь зимой. Сейчас все было совсем не так. Мысли о возможной близости с Деклером, подобно дурманящему туману, обволакивали ее, лишая воли. Казалось бы, она должна была сопротивляться этому, но на это у нее не было ни сил, ни желания. Когда он впервые подошел к ней и придумал глупую сказку про полосы на своей спине, как повод позвать ее в свою каюту, она согласилась не раздумывая. И … ничего не получилось. В каюте Деклера обнаружился плохо одетый мальчик. Мальчишка что-то лепетал. Деклер был в полной растерянности. Вера тоже что-то пролепетала и ушла, оставив Деклера разбираться с возникшей ситуацией. Несмотря на то, что у них с Деклером ничего не получилось, Вера была довольна. Перед ней обнажился небольшой кусочек настоящего Деклера. Появление мальчишки перевернуло все, что раньше Вера надумала про этого англичанина. Дети инстинктивно тянутся к хорошему. Их не обмануть внешней оболочкой. Деклер не мог быть плохим человеком.

«И чему ты радуешься, подруга?» - сама себе задала вопрос Вера, когда вернулась в свою каюту. – «Все равно тебе придется его убить. Не убьешь ты, убьет кто-то другой».

Так ведь говорил ей брат, самый близкий для нее человек на свете. Она не может спасти Деклера. Она не может отказаться от мести, от того, что ей завещала бабушка, от памяти о своем, никогда невиданном, деде, погибшем за правое дело. От всех этих мыслей Вера разрыдалась, потом взяла себя в руки, достала со дна чемодана стилет и стала выполнять упражнения, показанные ей братом. Взять нож в правую руку и резко выбросить руку вперед, в последний момент сжав кисть так сильно, как это возможно. Вера выполнила сто тычков правой рукой, потом левой. К концу второй серии ее слезы совсем высохли.

Несколько дней после этого происшествия Вера не разговаривала с Деклером, хотя часто ловила на себе его взгляды. Вера инстинктивно старалась не сближаться с Деклером, понимая, что чем больше будет узнавать его, тем сложнее ей будет выполнить задуманное. Ведь с каждой минутой общения Деклер превращался из придуманного ею на основании бумажек и фотографий злодея в живого человека. Но он сам подошел к ней и снова увел Веру. Или правильнее сказать, она его увела. Ведь, в конце концов, они оказались у нее в каюте.

Близость с Деклером была негой и блаженством, в котором Вера словно купалась. Он был трогателен, нежен и ласков. Подушечки его чуть шероховатых пальцев ни на минуту не прекращали свое движение. Вокруг ушка, по шейке, по позвоночнику, снова к шейке, раскрываются ладонью и скользят вниз, поднимаются к бедру и опускаются вниз ее живота. Здесь Веру накрывала волна удовольствия, а пальцы Деклера вновь уходили в путешествие по ее телу, ни разу не повторяя пройденного пути.

Произошедшая близость сделала Деклера для Веры очень близким человеком. Ведь между ними появилось, то, чего у Веры не было до этого ни с кем. Ни с братом, ни с отцом. Противоречие между этим и необходимостью убийства Деклера снова заставили Веру разрыдаться в своей каюте. Вдоволь наплакавшись, она клятвенно дала себе обещание больше не общаться с Деклером, и, как только они прибудут в порт назначения, выполнить задуманное.

Жизнь на корабле продолжалась. Американский священник продолжал свои поиски украденных у капитана часов, а Деклер зачем-то затеял поединок с цирковым силачом. Весть об этом джентльменском поединке по непонятным японским правилам Вера услышала в капитанском салоне. Аллар Менье, цирковой силач здесь не столовался, а Деклера в тот день в салоне не было. Поэтому завсегдатаи капитанского салона просто посплетничали, поудивлялись английской тяге к спорту и дружно решили сходить посмотреть на поединок. Других развлечений на корабле все равно не было.

Утром, выйдя на палубу, Вера оказалась рядом с мисс Одли. Понятно, что журналистка не могла пройти мимо этого события. Они обменялись приветствиями.

Появился Деклер и его воспитанник. Оба были одеты в черные, китайские народные одежды.

Затем появился Аллар Менье в полосатом обтягивающем трико. «Вот уж, гора мышц,» - подумала про него Вера. При появлении Менье многие, находящиеся на палубе, захлопали. Деклер на фоне циркового силача казался весьма худощавым человеком. Вера ничего не понимала в придуманном англичанами спорте, но поединок казался ей явно неравным. Она слышала, что Менье едет в Японию бороться с японскими борцами. Но эти японские борцы будут явно побольше Деклера. Тогда не понятно, зачем Менье нужен этот поединок. Согласие Деклера на поединок, кроме как его неуемными амбициями, Вера не могла объяснить. Она посмотрела, как восторженно смотрит на Деклера, стоящий рядом с ним мальчишка. «Скорее всего, дело в мальчике,» - подумала Вера. Наверное, Деклер хочет что-то этим поединком показать, объяснить своему воспитаннику.

Засуетился, пришедший вместе с Менье, его менеджер, мистер Картер.

- Дамы и господа, прошу разойтись по сторонам. По правилам японской борьбы сумо нам нужен круг на 4 метра. Прошу вас, подвиньтесь.

Люди стали раздвигаться. Менеджер силача шагами отмерил площадку, а матросы канатами выложили ее границы. Получился большой круг, в котором остались одетый во все черное Деклер и полосатая гора мышц Менье.

«Как Давид и Голиаф,» - пришла в голову Веры кощунственная мысль.

Сцена 68

Ранним утром, без пяти минут семь, как и мы и договорились с Картером, я вместе с Генрихом вышел на палубу и неприятно удивился. На палубе собралось уже человек двадцать. Среди них было много знакомых лиц. «Да, незаметно «пообщаться» с Менье не получилось,» - подумал я.

Не рассчитывал я на зрителей. Поднимаясь на палубу, я надеялся, что она будет такой же пустынной, как обычно утром. Спешащие по делам матросы и полное отсутствие пассажиров. В моих планах была пара сшибок с Алларом Менье, в которых мы бы попытались изобразить японских борцов сумо, и на этом бы упражнения закончились. Поскольку Картер обещал, что Менье будет бороться в пол силы, то я рассчитывал, что все обойдется без травм. У меня обойдется без травм. Надеяться нанести травму этому бугаю, было бы чрезмерно самонадеянно.

Но все изменили зрители. Были бы мы с Алларом Менье одни на палубе, то это был бы наш мужской междусобойчик. Потолкались бы, потом выпили чего-нибудь за укрепление физкультуры и разошлись бы довольные собой. Я и до этого был не в восторге от этого поединка, а теперь, когда на глазах у десятков пассажиров, среди которых я увидел Терезу и Элизабет, меня будет валять цирковой борец, этот поединок казался глупой и никчемной затеей. Надо было отказаться от него, а Генриху попытаться объяснить свой отказ в стиле «время обнимать, и время уклоняться от объятий». Но уже было поздно. Мы стояли с Менье в круге, который оказался очень маленьким. В таком круге не побегаешь, когда в тебя летит разогнавшийся паровоз.

Менье уже встал в стойку сумо, как я ему раньше, ничего не подозревая, объяснил. Ноги согнуты, корпус наклонен вперед, одна рука упирается локтем в колено, а другая – кулаком в пол. Взгляд Менье был устремлен вперед, на меня. Ого! На него, как видно, тоже подействовали зрители. Его взгляд был очень серьезным, почти злым. Блин! Какие «вполсилы»!? Эта скаковая лошадь не может бежать вполсилы. Она уже почувствовала шум ипподрома. И теперь ее задача прийти к финишу первой, любой ценой. Менье смотрел на меня, ожидая, когда я, в свою очередь, коснусь кулаком палубы, чтобы сорваться и что есть силы врезаться в меня. И самое обидное, в моей голове была только одна мысль «Зачем я во все это вязался?», но назвать ее полезной было бы явным преувеличением. С такими мыслями я опустил свой кулак на палубу.

Менье тут же сорвался с места и точно что-нибудь мне повредил, если бы я стоял в бездействии. Но в момент столкновения мои руки оттолкнулись от набегающей горы мышц, и я ушел в полет. Со стороны, наверное, казалось, что Менье просто смел меня, а я словно мячик полетел назад. Если я чему-то и научился в айкидо, то умению падать. Вернее, переводить падение в кувырок. Лучше всего это умеют делать, конечно, паркурщики. Ведь у них нет даже рисовой соломы, которая частично может смягчить удар при падении. Но айкидоки тоже неплохо справляются с падениями после броска. Если бы я просто упал после атаки Менье на палубу, то точно бы что-нибудь сильно отбил. Но мое тело в момент касания палубы тут же перешло в кувырок назад, и удар «размазался» на большое количество точек от поясницы до плеча, сделав воздействие хоть и болезненным, но вполне безопасным. В конце кувырка я еще помог себе руками, оттолкнувшись ими от палубы и выбросив ноги вверх. В итоге получилось, как будто я только что глубоко поклонился почтенной публике, а потом распрямился, сохранив гордую осанку. Не сальто, конечно, но тоже красиво. Поэтому неудивительно, что со стороны мостика я услышал восклицание «Ловко!». Кто это сказал, не знаю. Может быть, капитан. А, может быть, штурман. Но это восклицание стало кодовым словом, которое отпустило скрученную пружину в моем теле, неизвестные мне шестеренки завертелись, а тайные окошки открылись. Тело стало мягким, дышать стало легко, а на лице появилась улыбка. С этой улыбкой я вновь вступил в круг. Наверное, мы с Менье составляли странную картину. Он – грозный, с насупленными бровями, и я – со своей улыбкой на лице, идущий к нему навстречу.

Снова он стоит в стойке сумо и ожидает меня. Снова я касаюсь кулаком палубы. Снова его рывок ко мне. Но в этот раз все было по-другому. Я чуть сдвинулся вперед и вправо. Гора мышц Менье прошла впритирку ко мне, почти сдирая одежду, но это только помогло мне развернуться к нему лицом. Одна моя рука легла ему на шею, а другой я подцепил его ближнюю руку и чуть-чуть повернул. Голову – вниз, руку – вверх. Менье не мог сопротивляться этому движению. В тот момент он был просто снаряд, летящий с огромной скоростью «без руля и без ветрил». Повинуясь моим движениям, его прямолинейный маршрут перешел в кувырок. К движению Менье я добавил свои «три копейки», всем телом толкнув его в том же направлении. Кувыркался Менье с не меньшей скоростью, чем несколькими минутами ранее я, но вес его был значительно больше. А потому инерции он набрал очень много. У борта стояли шлюпки, и я испугался, что Менье воткнется в одну из них. Но я не угадал. Менье кувыркнулся один раз, вызвав дрожь и гул палубы, второй раз, но в шлюпки не попал. Он проскочил между ними, оказался около фальшборта, нелепо взмахнул руками и … вывалился за борт.

- Он совсем не может плавать! – где-то за моей спиной, неожиданно тонким и визгливым голосом, закричал Картер.

Но и без его возгласа я уже бежал к фальшборту. По дороге теннисные туфли, в которых был я, слетели сами собой. Я заскочил на фальшборт и, не задерживаясь, прыгнул вслед за Алларом Менье.

Сцена 69

Вода оказалась на удивление прохладной, но, прежде чем уйти с головой под воду, я все же заметил барахтающегося Аллара. Волны были не большие, но все же на какое-то время циркач пропадал из виду, пока я плыл к нему. В эти моменты я больше всего боялся, что больше не увижу его. Я подоспел вовремя. Наверное, уже порядком наглотавшийся воды, Менье собирался пойти ко дну, когда я подплыл сзади него, захватил рукой за шею и попытался придать его телу горизонтальное положение. Он почувствовал мою руку, захрипел и попытался развернуться ко мне. «Нет, твои объятия мне точно не нужны,» - подумал я и тоже сделал разворот, стараясь оставаться сзади него.

- Менье, это я, Деклер, - закричал я. – Не дергайтесь! Не хватайте меня за руку! Я вас вытащу отсюда!

В ответ я только услышал хрип. Держа его рукой за шею под подбородком, мне удавалось отталкиваться ногами и помогать себе еще другой рукой. Мы стали двигаться, и тело Менье понемногу стало принимать горизонтальное положение.

- Не понимайте голову! – продолжал кричать я. – Волна пройдет – вдохните и ждите новую волну.

Поняв, что он не один, почувствовав уверенность в моем голосе, а, главное, почувствовав, что он не тонет, а может держаться на поверхности, Менье стал вести себя спокойнее и следовать моим советам. Дышать он стал лучше, меньше хрипеть. Но время от времени его накрывало волной с головой, и в такие моменты я чувствовал, как его тело напрягается. Надо было как-то его успокоить.

- Менье, у вас есть жена? – прокричал я.

- Гр-хр, есть.

Уже хорошо. Начало диалогу положено.

- Я как ее зовут? – продолжил я.

- Гр-хр, Салли. Малышка Салли.

- Прекрасно! Давайте разучим песню для вашей малышки Салли.

Плыть я таким грузом, как Менье было тяжело. Волны сбивали мне дыхание, но я решил не сдаваться.

- Гр-хр, вы сошли с ума! - закричал Менье, но я почувствовал, как его тело стало более расслабленным, он уже не старался занять вертикальное положение, а мне легче стало тянуть его.

- Ничуть! Повторяйте за мной! «Годы пройдут, не оставив следа*».

(* Здесь и далее мой вольный перевод песни Битлз «When I’m sixty four» - примечание автора.)

- Гр-хр, не оставив следа.

- Отлично! Хорошо уловили мотив! И еще «И где в конце пути».

- Гр-хр, в конце пути.

- И теперь самое главное. Вы как-бы спрашиваете свою малышку Салли: «Ждать ли подарка мне от тебя, после шестидесяти...»

- Гр-хр, после шестидесяти….

В начале дело шло со скрипом. Но Менье все же был спортсмен. У него были навыки владения телом. Благодаря им и моим скромным попыткам переключить его внимания, постепенно дело пошло на лад.

Когда к нам подошла спасательная шлюпка с «Пасифика», Менье уже мог без моей помощи лежать на воде, раскинув руки, и мы вместе с ним распевали припев:

Буду ль я нужен? Будет ль мне ужин, после шестидесяти?

Сцена 70

Я лежал в кровати, в своей каюте на верхней полке под двумя одеялами и потел. Снизу на стуле сидел Генрих и время от времени наливал мне горячего чая, щедро добавляя в него меда и малинового варенья, которые нашлись на корабле. В воде мы с Алларом Менье провели примерно около часа. Вода в океане была прохладной, и горячим чаем я спасался от полученного переохлаждения. Чтобы совместить приятное с полезным, я стал рассказывать Генриху обо всем, что было связано с этим. Про температуру тела, про то, как быстро «вымывается» водой тепло из человека, про ацетилсалициловую кислоту, содержащуюся в малине и про пользу меда. Где-то на палубе Генрих нашел металлическое ведро, и мне теперь не приходилось выходить из каюты за малой надобностью.

Наше затворничество продолжалось недолго.

Первым постучал в дверь Картер, менеджер Аллара Менье.

- Мистер Деклер! Как вы могли?! - Картер начал сразу с обвинений. – Мы же договорились вполсилы!

- Так это и было вполсилы.

Такие обвинения я «отбиваю» на раз. Пойди попробуй проверь вполсилы это было или в три четверти силы.

- Хорошо, что я вместо себя не поставил Генриха, - сказал я, вспомнив сказку про храброго портняжку. - Он вообще бьет наотмашь, не думая.

Генрих эту сказку знал и заливисто засмеялся. Картер надулся.

- Дэниел, - на правах больного я стал называть Картера по имени. – Положа руку на сердце, скажите, Аллар в полную силу бил меня или нет?

- Это все из-за зрителей, - нехотя признался Картер. – Аллар, когда на арене, всегда заводится и не может себя сдержать.

- Ну, тогда будем считать, что все еще хорошо закончилось, - подытожил я. – Лучше скажите, вы выполнили мои рекомендации по лечению Менье.

- Да, конечно, - заверил меня Картер, как будто именно мне это было нужно в первую очередь. – Лежит, потеет.

После Картера пришла Тереза Одли. Не одна, конечно, а в компании с Джейсоном Томпсоном, которому я продал свой «телевизор». Разговор с ними тоже начался неожиданно.

- Ну, вы и хитрец, лорд, - сразу же заявил Томпсон. – Блефуете превосходно. Я с вами играть в покер не сяду. Это же надо! Специально пропустили первый удар. Даже я поверил в вашу слабость, а потом раз, и этот громила за бортом. Был бы тотализатор, могли бы сорвать крупный куш.

- Все получилось случайно, - я попробовал разубедить его.

- Я - стрелянный воробей, - только усмехнулся в ответ Томпсон. – Я сразу понял, что вы непростой человек. Впрочем, мы с мисс Одли хотели узнать, как ваше здоровье?

- Да, мистер Деклер, - воспользовавшись возможностью, спросила Тереза Одли. – Как вы себя чувствуете?

- Небольшое переохлаждение, - не стал скрывать я. – Но завтра, думаю, что буду в полном порядке.

- Еще у меня вопрос по вашему предложению, - сказала мисс Одли и, увидев, удивленный взгляд Томпсона, поторопилась продолжить. – О совместном написании сказок. Как вы это себе представляете?

- Я набрасываю основной сюжет, - я стал излагать давно приготовленное объяснение. - Если он вам нравится, то вы придаете ему литературную форму. И, конечно, любые ваши творческие предложения будут только приветствоваться.

- Вы очень щедры, мистер Деклер, - сказала Тереза. – Сюжет, возможно, самое главное в произведении.

- Наверное, - не стал спорить я. – Но если я не могу его грамотно изложить, то он для меня бесполезен.

- Возможно, - тоже согласилась Тереза. – Но после Йокогамы мне надо будет плыть в Гонконг, а у вас, наверное, какой-то свой маршрут?

- Я просто путешественник, - поспешил ответить я. – Мне все равно, куда двигаться. В Гонконге я не был, так что с удовольствием побываю там.

- Отлично, - обрадовался Томпсон, который тоже направлялся в Гонконг. – У нас подбирается хорошая кампания. Рекомендую вам новый пароход «Звезда Востока». Если будут сложности с билетами, то я смогу вам помочь.

- Понятно, - сказал Тереза и как-то странно посмотрела на меня. – Если вы не возражаете, мистер Деклер, я вам отвечу в ближайшее время.

За Терезой и Томпсоном пришел пастор, Рональд Скотт.

- А у вас какие ко мне претензии? – спросил я его, не дожидаясь, когда он заговорит.

Пастор некоторое время, скривив губы, рассматривал меня. Но я лежал на верхней полке, а давить взглядом снизу-вверх у него не получилось.

- Вы правы, - наконец сказал он. – Я пришел сказать, что вы поступили опрометчиво.

- В чем именно? – поинтересовался я.

- Вы прыгнули за борт. Вы могли утонуть! - искренне возмутился пастор. – Как бы я тогда нашел вора?

- Ну, не утонул же, - возразил я. 

Честно признаться, в тот момент я не думал про наши дела с пастором. Но в чем-то он прав. Я мог действительно его подвести.

- Капитан Хемпсон рассчитывает, что завтра к вечеру мы прибудем в Йокогаму, - продолжил пастор. – Ночь простоим в открытом море, а утром войдем в порт. Поэтому я предлагаю, завтра закончить поиски вора.

- Нет возражений, - согласился я. – Генрих сейчас пойдет с вами и, если повезет, то он покажет вам возможного вора. Завтра утром попросите капитана Хемпсона построить нескольких матросов. Среди них должен быть тот, на которого укажет Генрих.

- Что дальше? –спросил пастор. Он был очень, очень серьезен.

- Затем сделаете следующее …

После того, как мы с пастором обсудили все детали, он вместе с Генрихом ушел, а я остался один. Из всех пришедших больше всего я обрадовался мисс Одли. Но был еще один человек, приход которого был бы мне очень приятен. Но он не пришел.

Но долго печалится мне не дали. В каюту снова постучали. Сердце предательски заколотилось в груди. Но это был мой стюард, Гил.

- Извините, мистер Деклер, но капитан прислал вам счет, за вынужденную остановку корабля, - он протянул мне какую-то бумажку.

- Что? 50 долларов?

Блин! Я так и знал, что эта затея с поединком закончится плохо.

(Первая часть романа «На 127-й странице» подходит к своему завершению. Продолжение, также бесплатно, можно читать на Автор.Тудей)

Сцена 71

Тереза отложила в сторону карандаш и устало откинулась на спинку стула. День оказался очень плодотворным. События предыдущих дней плаванья казались блеклыми по сравнению с тем, что произошло сегодня. Поединок между цирковым борцом и английским лордом и его неожиданная концовка. Остановка корабля и спасение, оказавшихся за бортом. Это то, о чем сейчас, несмотря на прошедшее время, продолжал говорить весь корабль. И все эти события требовалось вместить в несколько сжатых репортажей, которые уйдут по телеграфным каналам вокруг земного шара в «Метрополитен». Сначала тексты получились излишне сухими. Тереза добавила красок в описание событий, но получилось длинно. Слишком длинно для несовершенных и главное ужасно дорогих телеграфных линий. И только третий вариант устроил Терезу. Именно этот вариант она отправит в редакцию, как только «Пасифик» доберется до Йокогамы.

Тереза кое-как ополоснулась в ванне с уже остывшей водой, переоделась в просторную ночную сорочку с длинными рукавами и забралась под одеяло. Стало сразу теплее. Немного повздыхала, вспоминая свою уютную квартиру в Сан-Франциско. «Все. Теперь спать». Но драматические события, свидетелем которых она стала сегодня, не отпускали ее.

Поединок называли джентльменским, но Тереза опытным взглядом журналиста видела, что противники будут биться всерьез. Поначалу ей было даже немного жаль Деклера, проигрыш которого был наиболее вероятным. Многие из присутствующих, если не сами видели выступление Аллара Менье в цирке, то неоднократно читали о его рекордах в газетах. Он, можно сказать, был знаменитостью на Восточном побережье. Но даже без этой информации, стоило только посмотреть на Менье и Деклера, чтобы понять, на чьей стороне будет победа.

Сначала Тереза считала, что Деклера подвела всем известная тяга англичан к спорту, но потом, уже после поединка, выясняя подробности, она узнала, что идея поединка принадлежит Аллару Менье. Получается, что это и не поединок вовсе, а такая своеобразная дуэль, от которой Деклер, конечно, не мог отказаться. Жалость к Деклеру сменилась уважением. Ведь он согласился участвовать в, заведомо проигрышном для себя, поединке.

Но все пошло не так, как ожидали собравшиеся зрители. После первого столкновения Деклер вышел улыбающимся, чем сильно поразил Терезу. А потом он что-то такое сделал, и Аллар Менье, который представлялся Терезе настоящим великаном, оказался за бортом. Все произошло так стремительно, что ни Тереза, ни окружающие не успели даже ахнуть. Только в груди гулко застучало сердце. А потом Деклер снова удивил Терезу. Как только Менье вывалился за борт, Деклер без колебаний прыгнул за ним в пучину океана. Перед глазами Терезы всплыла картинка, которую даже сейчас, лежа под одеялом, она видела сквозь слипающиеся ресницы. Деклер широкими шагами бежит к фальшборту, запрыгивает на него и, размахнув руки, которые в просторных одеждах кажутся крыльями, улетает в океан.

Боже мой, что началось после этого! Когда она вернется из путешествия, то напишет обо всем этом со всеми подробностями. Метался вдоль борта менеджер Менье, мистер Картер. Он требовал, просил, умолял сделать что-нибудь, чтобы спасти его подопечного. «У нас государственная задача, мы едем в Японию с государственной целью,» - не замолкая, твердил он. Некоторым женщинам из числа зрителей стало дурно. Тереза заметила миссис Донахью, которая стояла вплотную к фальшборту, крепко сжимая поручень руками. Ее лицо было бледно, и она вглядывалась вдаль, туда, где могли быть Менье и Деклер, если, конечно, они уже не пошли ко дну.

- Вы их видите? – повернувшись к Терезе, спросила миссис Донахью.

- Нет, - ответила Тереза. 

Как ни вглядывалась она вдаль, но волны и, отраженные от них, утренние лучи, поднимающегося солнца, не позволяли ничего рассмотреть.

- Они утонули?

Волнение миссис Донахью передалось Терезе. Она стояла и молчала, глядя на бледное лицо жены дипломата. Но за нее ответил кто-то другой.

- Нет, они не утонули. Деклер пытается плыть и поддерживает этого циркача.

Тереза обернулась и увидела капитана Хемпсона. У того в руках был большой бинокль. После этого Тереза услышала, как ругаются настоящие морские волки. Капитан Хемпсон прошелся по всем и по-всякому. Если сделать выжимку из его слов, то он приказал остановить корабль и спустить шлюпку.

А затем потянулось тягучее ожидание. Матросы, как казалось, очень медленно спускали шлюпку, очень медленно двинулись куда-то в море, долго не возвращались, но, когда шлюпка появилась вновь, Терезе показалось, что она заметила в ней одетого в черное человека. Деклер? Кажется, тоже самое увидела и миссис Донахью.

- Боже мой, он жив! – воскликнула миссис Донахью, а потом произошло необъяснимое. Молодые женщины потянулись к друг другу и обнялись. В глазах обеих стояли слезы. Объятия длились мгновение. Миг радости и чистосердечных слез быстро прошел.

- Извините, - сказал миссис Донахью и поспешила прочь с палубы, оставив Терезу в полной растерянности.

«Почему так произошло?» – засыпая, подумала Тереза. – «Были ли наши объятия просто жестом радости за спасенную человеческую душу. Или мы радовались спасению дорогого для нас человека?» Дальше мысли окончательно спутались, и Тереза погрузилась в крепкий сон.

Сцена 72

Утром Тереза проснулась отдохнувшей и бодрой, хотя, как оказалось, поток мыслей о вчерашних событиях в ее голове не останавливался ни на минуту всю ночь. Пока тело отдыхало во сне, мозг работал. Теперь Терезе стало все ясно. Если раньше Тереза подозревала, что между Деклером и миссис Донахью была связь, то теперь это подозрение переросло в уверенность. И не надо спрашивать, на основании каких фактов Тереза сделала такой вывод. Есть женское чутье, которое срабатывает лучше всяких дедукций и индукций!

«И что мне с того, что между ними была связь?» - попыталась притвориться безразличной Тереза.

«Как с чего? Ты же возомнила себе, что это твой мужчина?» - ответила сама себе Тереза.

Впрочем, это была не совсем она. Вернее, та, которой она хотела стать. Про себя Тереза называла эту часть себя «Жорж Санд» или просто «Санд» в честь любимой писательницы, которая покинула этот мир год назад.

Жорж Санд была для Терезы примером современной женщины. Женственная и чувственная, с одной стороны, и решительная поборница равных прав женщин, в том числе в вопросе взаимоотношения полов, с другой стороны. В том, что Тереза занималась журналистикой, была заслуга и Жорж Санд. Конечно, у Терезы пока были за душой только репортажи и сказки. Они не шли ни в какое сравнение с романами прославленной писательницы. Но Тереза успокаивала себя, что у нее все впереди. Появится нужный сюжет, придет вдохновение и роман напишется. В этом у нее не было сомнений. Сомнения были в другом.

Легко сказать, что следуешь примеру прославленной писательницы и идешь по дороге равенства полов. Совсем другое дело жить также свободно, как жила мадам Санд. А что это значит? Вот, например, Тереза почти каждый день приглашает к себе на пятичасовые чаепития знакомых женщин. Что будет, если она, приняв за аксиому равенство полов, пригласит на такое чаепитие и мужчину. Например, мистера Кастера, преподавателя литературы и истории из местного университета, ее давнего знакомца. Скандала, конечно, не получится, но переполох поднимется изрядный. Ее знакомые сочтут, что у Терезы и Кастера любовная связь. Сам Кастер сначала, скорее всего, растеряется, а потом, того и гляди, начнет распускать руки. То есть все сведется к сплетням среди женщин и непристойному поведению со стороны мужчины. А в объяснения Терезы, что она за свободу, равенство и братство и что нет ничего такого в совместном распитии чая мужчинами и женщинами, никто не поверит.

«Вот так вот, моя дорогая мадам Санд,» - ответила Тереза своей второй сущности. – «Сдается, что и у вас не все так просто было с равенством полов». Тереза помнила, что череда любовников Жорж Санд началась только после того, как ее брак дал трещину.

«Что из этого следует?» - сама себя спросила Тереза. – «Мне тоже надо сначала выйти замуж, а уж потом идти дорогой равенства полов?»

«Ерунда какая-то,» - подумала Тереза. – «Получается, что у мужчины есть что-то вроде феодального права первой брачной ночи».

Нет, это точно не тот путь, которому она хочет следовать. Не хочет она признавать над собой никаких феодальных прав.

И тут Терезу осенило. «Какая я глупая!» Судьба сама подбросила ей возможность заполучить те же права и вольности, что уже есть у мужчин. Она, незамужняя молодая женщина, сама, в одиночку плывет через океан, без приглашения ужинает в окружении незнакомых мужчин, окружающие выказывают ей внимание и уважение. Пусть это внимание и уважение, пока похоже на интерес к неведомой зверушке. Пусть! В ее силах преобразовать этот интерес в нечто большее.

«Ух!» - задохнулась от перспектив Тереза.

У Жорж Санд были ее романы. У Терезы будет ее кругосветное путешествие, а романы от нее никуда не уйдут.

«Ладно, Тез, убедила,» - проявила себя ее вторая сущность. – «Но, что делать с Деклером и соперницей?»

- А ничего не делать, - вслух сказала Тереза. – Наша миссис Донахью сойдет с корабля в Йокогаме, а Деклер поплывет со мной дальше, в Гонконг.

Довольная собой, Тереза отправилась на палубу, где ее ждало новое событие, которое она несомненно превратит в интересный репортаж для читателей «Метрополитена».

Сцена 73

Я проспал. Днем, спасаясь от переохлаждения, полученного в результате совместного купания с Алларом Менье, я пил чай с медом и малиновым вареньем, потел, а потом незаметно заснул. Проснулся глубокой ночью, переоделся в сухое белье, но вновь заснуть сумел только под утро. И вот результат. Где-то там наверху пастор разоблачает рыжего матроса, укравшего часы капитана, а я этого не вижу.

«А мне это надо?» - мысленно спросил я себя. – «Нет, не надо».

После этого я повернулся на другой бок и попробовал снова заснуть. Ничего не получилось. Пришлось вставать и выбираться из своей «берлоги».

Наверху стояла солнечная погода. На палубе, примерно на том же месте, где мы сцепились с Менье, стояла группка матросов и пастор перед ними.

«Прямо постоянная театральная сцена!» - подумал я. – «Вчера были гладиаторские бои, сегодня что-то на религиозную тематику».

Зрителей набралось больше, чем на наш поединок с циркачом. Это понятно. Пастор несколько дней проводил «рекламную кампанию». Кроме того, сработал и тотализатор. Если не ошибаюсь, на вчерашний день у капитана в банке было собрано более 400 долларов, причем большинство поставило на то, что пастора ждет фиаско.

«Получается,» - подумал я. – «Все эти люди собрались, чтобы насладиться поражением пресвитерианца?»

Ветер доносил обрывки песнопений соратников Рональда Скота с палубы для пассажиров третьего класса. Не иначе, как они решили поддержать своего лидера.

Я протиснулся поближе к «сцене». Меня узнавали и пропускали вперед. Приятно. Вот она, мирская слава!

Совсем недалеко от группы матросов и вещающего им пастора стоял Джейсон Томпсон, а чуть подальше Элизабет со своим этюдником. Если Генрих правильно выполнил мое поручение, то сейчас на этюднике, поверх других листов бумаги лежит и мой, специально подготовленный лист. Чтобы не стоять в одиночестве, я подошел к промышленнику.

- О, это вы лорд?! – вместо приветствия шепотом сказал Томпсон. Но все равно, пожилая леди, сидящая рядом на шезлонге, зашипела на нас: «Тише».

Мы замолчали, а я, можно сказать, весь превратился в слух.

- Горько осознавать, что моим надеждам не суждено было сбыться, – вещал пастор, а его лицо изображало вселенскую скорбь. – Когда я узнал, что у нашего уважаемого капитана похитили часы, то принял это очень близко к сердцу по двум причинам. Во-первых, кто наш капитан? Капитан есть кормчий, своеобразный пастырь. Пусть тот отрезок нашей жизни, по которому он ведет своих последователей, коими являются его пассажиры, короток, но от этого не менее опасен. Для капитана часы не просто безделица, отбивающая бессмысленно проведенное время, но инструмент, помогающий ему находить путь для всех нас в этом безбрежном океане. Человек, взявший часы, вольно или невольно поставил всех нас под угрозу того, что мы будем блуждать в этой соленой пустыне многие дни и ночи. А во-вторых, воровство есть грех, которым вор запятнал свою бессмертную душу, тем самым, обрекая ее на мучения после смерти его бренного тела.

Томпсон посмотрел на меня и молча показал большой палец. Надо же, здесь этот знак тоже известен.

- Несколько дней назад я и мои соратники начали молиться за то, чтобы вор одумался, вернул капитану его путеводную звезду и раскаянием очистил свою душу. Но все тщетно! – пастор обвел глазами матросов, потом зрителей и на некоторое время задержал свой взгляд на мне. Я слегка кивнул ему.

- И тогда я пришел сюда, чтобы лично просить человека, взявшего часы, покаяться, ибо нет ничего лучше, чем раскаявшийся грешник, - сказав это, пастор опустился на колени перед матросами.

Зрители ахнули.

«У этого сериала рейтинг будет повыше,» - подумал я про себя.

Матросы тупо смотрели на пастора, явно не понимая, что от них хотят. Только рыжий здоровяк нервно поглядывал по сторонам, словно намечал возможные пути отхода.

- Покайся, - изо всех сил заорал пастор. В его крике не было ни капли прежнего благочестия и мягкости, с которыми он до сих пор проповедовал.

От силы крика и главное от перемены тональности все вокруг вздрогнули, а рыжий матрос широко раскрытыми глазами уставился на стоящего на коленях пастора.

- Все тщетно, - уже спокойным голосом сказал пастор и встал с коленей.

- Остается только один способ найти грешника. Нам на него будет указано.

С этими словами пастор подошел к этюднику Элизабет взял с него заготовленный мною лист белой бумаги. Я узнал его по загнутому уголку. После этого пастор подошел к матросам, постоял рядом с каждым из них и остановился около рыжего.

- Дай мне, пожалуйста, руку свою, - попросил пастор.

Когда рыжий матрос протянул ему свою, заросшую рыжими волосами, ладонь, пастор взял ее и приложил к листу бумаги. Прошла минута или около того. Вокруг стояла тишина. Только где-то в глубине корабля гудела паровая машина.

Пастор, наконец, отпустил руку матроса и отошел от него.

- Если наша молитва была сильна, - громко сказал пастор. – То будет знак, и на этом листе мы увидим тот предмет, который держала рука этого матроса.

С этими словами он достал из кармана маленький кулечек с тертым грифелем и стал сыпать его на лист бумаги. Царапины, оставленные мной на листе иголкой, захватывали графитовую пыль. По тем местам, где царапин не было, тертый грифель скользил беспрепятственно и опадал на палубу. Скоро на листе стали проступать знакомые контуры. Пастор поднял лист бумаги высоко над головой. Его глаза горели. Зрители ахнули, который раз за сегодняшнее утро. На листе вполне явственно угадывались карманные часы, с открытой крышкой и вьющейся цепочкой.

- Разрази меня гром! Это же мои часы! – это был хриплый возглас капитана.

Слова капитана, словно сигнал, подействовали на рыжего матроса. Он прыгнул в сторону от стоящих рядом с ним матросов и бросился прочь.

- Куда это он? - растеряно спросил Томпсон.

- Наверное, побежал уничтожать улики, - сказал я.

- А? – не понял меня Томпсон.

- Где-то на корабле у него спрятаны часы. Скорее всего, он растерялся и решил от них избавиться, чтобы уйти от наказания.

- Так это вор?

- А у вас есть сомнения? – вопросом на вопрос ответил я.

- Разрази меня гром, - сам того не желая, Томпсон повторил, только что прозвучавшие, слова капитана. – Вы опять выиграли, лорд! Вы ведь с самого начала ставили на пастора. А я опять проиграл.

- Если не везет в азартные игры, то повезет в любви, - поспешил его успокоить я.

- Вы так считаете?

- Не сомневайтесь! Так и будет! – заверил его я. Каждому человеку необходима хоть небольшая толика надежды на лучшее.

После этого я двинулся прочь с палубы. Страшно хотелось есть, и я отправился на поиски еды.

Вера смотрела вслед уходящему Деклеру. «Да, он мошенник!» – думала она. Ее брови хмурились, но на губах была улыбка.

Сцена 74

Вечером, в капитанском салоне, после того как все насытились, была «раздача слонов».

- Не знаю, как это делают в букмекерских конторах, - начал капитан Хемпсон. - Я поступил просто, в соответствии с правилами арифметики. 

Он потряс в воздухе пачкой зеленых долларов.

- Всего мне в банк было передано 423 доллара. Из них 318 были поставлены на то, что наш уважаемый пастор не найдет виновного в краже часов. 105 долларов внесли те люди, кто верил в успех. Как вы все знаете, пастор не оплошал. Виновный в краже матрос сознался.

- А часы? – не выдержал майор-кавалерист. – Часы-то нашли?

- Вы не поверите, - рассмеялся капитан. – Этот бедолага хранил их в своем рундуке.

- Как только, пастор недвусмысленно указал на него, как на вора, он бросился к своему рундуку, - продолжил свой рассказ капитан Хемпсон. – Не иначе, как хотел выбросить их за борт. Но боцман с верными матросами скрутили воришку, а часы нашли в его рундуке.

Капитан вынул из кармана часы и продемонстрировал присутствующим.

- А почему он решился на кражу? - поинтересовался я.

- Он явился на борт пьяным, а я наложил на него штраф, - объяснил капитан. – Вот он и решил, наверное, так компенсировать свои потери.

- В общем, три доллара я, с вашего позволения, передаю нашему коку, который кормил всех нас в течение этого плаванья, - продолжил свои подсчеты капитан. – После этого каждому, кто поставил на пастора доллар полагается ровно три доллара выигрыша.

- Мистер Деклер получает свои десять долларов обратно и еще тридцатку сверху.

Стюард, обслуживающий нас за столом, взял указанную сумму у капитана и передал ее мне.

Тереза и Элизабет получили по доллару обратно и по три доллара выигрыша. Они тут же, не сговариваясь, попросили передать свой выигрыш пастору, чтобы он использовал их на распространение христианской веры в языческой Японии.

Пастор довольно улыбался и многозначительно поглядывал на меня. Но я невозмутимо убрал полученные деньги в бумажник. Нам с Генрихом еще плыть и плыть.

За всем этим с печальным видом наблюдали майор и первый лейтенант. А вот Джейсона Томпсона вся эта процедура, наоборот, развеселила.

После ужина я поспешил на палубу за пастором. Весь день вокруг него толпились люди. Кто-то поздравлял с разоблачением вора, кто-то интересовался религиозными тонкостями пресвитерианства, а кто-то просто стоял и слушал, что говорили другие. В общем подойти и забрать 10 долларов, которые мне остался должен пастор, не было никакой возможности. Это в мое время 10 долларов были мелкой бумажкой. Здесь на эту сумму мы с Генрихом могли бы питаться «от пуза» дней десять, а прачка за эти деньги в Сан-Франциско готова была целый месяц стирать мое белье.

- Мистер Скотт, думаю, что сейчас самое время произвести окончательный расчет, - без вступления сказал я, как только мы вышли на палубу и остались одни.

Ночь уже почти укрыла корабль темнотой, но в свете палубных фонарей я увидел, как искренне удивился пастор.

- О чем вы? – не моргнув глазом, спросил он.

- С вас оставшиеся десять долларов, - с улыбкой ответил я, хотя внутри был очень зол. То штраф за остановку корабля, то этот «факир» обмануть норовит.

- Мне кажется, что вы уже и так хорошо поживились на мне, - продолжал гнуть свою линию пастор.

- А какое отношение, полученные от капитана, деньги имеют к нашим договоренностям?

- Жадность до добра не доводит, мистер Деклер, - с умным видом заявил пастор.

- Ладно, я понял, - сказал я. Этот спор начал мне надоедать. – Хочу вам рассказать о новой рубрике в журнале «Метрополитен».

- Зачем мне это? – непонимающе спросил пастор.

- Просто очень интересно, - пояснил я. – Называется рубрика «Маленькие хитрости для домашнего развлечения»: всякие карточные фокусы, игры и тому подобное. Самое интересное, что этими хитростями будут делиться сами читатели журнала. Понимаете?

- Нет.

- Дело в том, что я решил направить туда «маленькую хитрость» про «чтение» мыслей с помощью листа бумаги, иголки и графитового порошка. Думаю, что многих заинтересует, как вы считаете?

Пастор какое-то время сверлил меня глазами, как это он делал на днях в каюте, когда я лежал на второй полке и потел после чая с медом. Тогда «просверлить дырку» во мне ему помешала неудобная диспозиция «снизу-вверх», а теперь – сгущающиеся сумерки.

- Вот ваши деньги, - он вынул из кармана десятку и протянул мне.

«Надо же, он приготовил ее заранее!» - догадался я.

- Надеюсь, что все произошедшее останется между нами? – с нажимом спросил пастор.

- Обещаю, - я развернулся и направился в каюту. Весь этот торг был мне неприятен, но оставаться в дураках я не хотел.

Сцена 75

В каюте я застал Генриха, который крутился перед зеркалом в новом костюме «made in China», пытаясь получше разглядеть свою работу. То, что это именно его работа, я понял сразу. Очень уже гордый вид у него был. Зеркало было небольшим. Этакое мини-трюмо, стоявшее на столе, и разглядеть себя полностью у Генриха не получалось.

- Отличная работа, Генрих! - решил похвалить его я.

- Правда, мистер Деклер?

- А ты сам, как думаешь?

- Я очень старался, мистер Деклер. И тетя Янлин меня тоже…

- Хвалила?

- От нее дождешься! Почти не ругала в последние дни.

- Ну вот, видишь. Теперь у тебя два костюма. Выбери один, в котором будешь заниматься по утрам, а в другом будешь находиться в каюте.

- Знаешь, что, Генрих? – я оглядел его с ног до головы. – Не к лицу такому самостоятельному джентльмену ходить без цента в кармане.

- ? – не понял Генрих.

- Я тебе обещал за 90 дней заплатить 20 долларов. Пожалуй, я выплачу тебе первое жалованье.

Я прикинул в уме сколько дней прошло, поискал в бумажнике мелочь и вручил Генриху целых три доллара. Немного с запасом, но ничего.

Генрих растерянно смотрел на полученные деньги.

- Мистер Деклер, я не могу взять у вас эти деньги, - сказал он. - Вы и так для меня столько делаете. Одна еда сколько стоит! Я еще никогда не ел такой вкусной еды!

Я уже заметил, что, когда я заказываю у Гила еду для Генриха, он чувствует себя как-то скованно. Когда же Гил уходил, он обычно просил меня в следующий раз заказывать поменьше. Мол, он и так объедается.

- Это часть нашего договора, Генрих. Если я его нарушу, то стану бесчестным человеком.

- Но мне их даже положить некуда! – вспомнил Генрих.

- Ты же теперь у нас портной! – деланно удивился я. – Сшей потайной кармашек и спрячь их. Нитки с иголками я тебе дам, кусочек ткани, может быть, раздобудешь у китаянки. Как ты ее назвал?

- Тетя Янлин.

- Вот, попроси у тети Янлин, только не говори для чего. Три доллара – это много для нее. Столько стоит твой костюм.

- Хорошо, мистер Деклер. Я так и сделаю.

Я переоделся в «домашнюю» одежду, которой я называл сшитый мне китаянкой костюм, умылся и забрался на свою вторую полку.

- Ложись спать, Генрих, - сказал я. – Завтра мы, скорее всего, прибываем в Йокогаму и, наверное, будет хлопотный день.

- Мистер Деклер, а что будет дальше? – спросил Генрих.

- Что значит «что будет дальше»? – я уже погрузился в свои мысли и не сразу понял мальчишку.

- Куда мы дальше поедем, мистер Деклер?

- Дальше мы поедем в Гонконг, - сказал я. 

– И знаешь, - я спрыгнул с верхней полки на пол и уселся на край кровати Генриха. – Ты зарекомендовал себя хорошим помощником, и я расскажу тебе, чем я здесь занимаюсь. Но это - наша тайна.

- Как про бойцовский клуб? – спросил Генрих.

- Как про бойцовский клуб, - ответил я и на всякий случай оглянулся по сторонам. – Мне поручили охранять мисс Одли и помогать ей во всем. Только ни она, никто другой об этом знать не должны.

- А что ей угрожают? – широко открыв глаза, спросил Генрих.

- Слава богу, нет, - успокоил его я. – Но я должен быть начеку, а ты будешь мне помогать. Сможешь?

- Я все сделаю, что вы скажите, - заверил меня Генрих и тут же снова спросил.

- Значит, мы поедем с ней до самой Америки, до самого Сан-Франциско?

- Да.

- А потом вы меня бросите? - спросил, хмурясь, Генрих.

- Почему ты так решил?

- Ну, … ведь работа закончится.

- Не переживай! Найдем другую. А может быть, организуем агентство по охране путешествующих журналисток. Опыт и репутация у нас будут.

- Шутите, мистер Деклер!

- Придумаем что-нибудь, Генрих. И как только подзаработаем денег, отправлю тебя в школу, а потом в медицинскую школу.

- Правда, мистер Деклер?

- Конечно, к тому времени я уже стану старым и мне потребуется хороший доктор, которому я бы мог доверять.

- Опять вы шутите, мистер Деклер!

- А почему бы не пошутить, Генрих? - сказал я, забираясь опять на свою полку. – У нас есть крыша над головой. Мы не голодаем. В кармане есть деньги. Я помогаю тебе, ты помогаешь мне. Так и будем жить.

Эти слова я говорил не столько для Генриха, сколько для самого себя. Начиная с самого попадания в этот мир, я старался не заглядывать далеко в будущее. Словно боялся сглазить. Как неожиданно появился я в этом мире, также неожиданно могу и исчезнуть. Вследствие этого у меня появилась привычка жить одним днем. Будущего не то, чтобы не стало, оно просто остановилось на том моменте, когда я опускал голову на подушку и засыпал. В результате будущее стало осязаемым и понятным, а на душе стало легко и спокойно. И пришла какая-то необъяснимая легкость бытия. Что будет дальше? Я знал, что проснусь. Знал, как примерно проведу день, знал, где буду есть, где и когда лягу спать. Дальше я не заглядывал.

Генрих попробовал заглянуть дальше. Но что будет дальше, я не знал. Это не помешало мне успокоить Генриха.

- Все будет хорошо, Генрих, - сказал я, уже засыпая. – Все будет хорошо.

Сцена 76

Утром, выйдя на палубу, я увидел, что мы уже зашли в какой-то залив, вокруг были незнакомые берега, которые после почти двух недель в океане было очень радостно видеть. Все-таки, человек – это сухопутное «животное».

«Пасифик» медленно двигался за небольшим паровым катером, который, очевидно, указывал нужный путь в гавань Йокогамы. Впереди в заливе стояло много европейских кораблей, но все они, как мне показалось, были парусниками. Ближе к берегу жались корабли поменьше с характерными парусами гармошкой.

- Ищите причал?

Я обернулся и увидел подошедшего Томпсона, с которым мы так часто общались последнее время, что стали почти приятелями. Впрочем, говорят, что такое происходит со всеми, кто вынужден проводить время вместе в отрыве от остального мира.

- Его нет, - продолжил промышленник. – Его только начали строить. Вон посмотрите туда, справа.

Он указал рукой на какие-то деревянные строения, которые частично выходили в море.

- Кроме того, им надо будет углубить фарватер, иначе к этому причалу кроме китайских джонок никто не сможет подойти.

- А как же пассажиры?

- Те, кому надо на берег, будут перевезены шлюпками. Те, кто продолжает путь, могут переехать прямо на свой корабль. Вы решили, куда отправитесь из Йокогамы?

- Я рассчитываю достичь соглашения с мисс Одли по совместному творчеству, - максимально серьезно постарался сказать я. – Поэтому я, скорее всего, отправлюсь с вами в Гонконг.

- Отлично, - без особого энтузиазма сказал Томпсон. – «Звезды Востока» я пока не вижу не рейде. Возможно, задержалась на пути из Гонконга. Еще день-два уйдет на погрузку угля и провианта, так что еще несколько дней мы проживем на «Пасифике».

Поймав мой удивленный взгляд, он пояснил:

- Так принято. На всех пассажиров мест в Гранд Отеле не хватит. Я уже не говорю про ханьцев, которых на берегу просто некуда будет девать.

- Вот как? А я уже стал паковать чемоданы, - я решил немного ему подыграть.

- Ха, - усмехнулся опытный путешественник Томпсон. – Я иду в бар. Не хотите наконец нарушить свой «сухой закон»?

- Спасибо, но нет. Предпочитаю выпивать, когда под ногами твердая земля. А то не поймешь, то ли виски в голову ударил, то ли - просто волна сильная.

Томпсон хохотнул в ответ на мою незамысловатую шутку и отправился по своим делам.

На палубе было достаточно много пассажиров. Наверное, многие, как и я, соскучились по виду земли. Но чемоданов с ними не было. И вообще, какой-то суеты я не увидел. Среди пассажиров я также заметил Элизабет, которая стояла за своим неизменным этюдником. Очевидно, что один лишь я был не в курсе того, что нам придется задержаться на «Пасифике» еще несколько дней. Мимо меня пробежал Генрих с несколькими мальчишками примерно его возраста. Сегодня ему уже не надо было идти к «тете Янлин» шить костюм, и он быстро нашел себе товарищей среди детей пассажиров.

Тем временем «Пасифик» стал замедлять ход. Берег был уже достаточно близко. Можно было разглядеть отдельные строения на берегу. Выделялось несколько больших двухэтажных, добротных, вполне европейских домов. Но всю картину портили, окружающие их, десятки каких-то допотопных домиков и откровенных сараюшек. Загремела корабельная цепь, с шумом вошел в воду якорь, и через какое-то время корабль остановился. Матросы стали спускать на воду для каких-то своих морских дел шлюпку, но рядом не было ни Томпсона, никого другого, чтобы рассказать, что они задумали.

Я почувствовал на себе чей-то взгляд, оглянулся вокруг и увидел, что Элизабет собрала свой этюдник и смотрела на меня. Мы встретились глазами. После этого она подняла этюдник и направилась к лестнице, ведущей вниз, к каютам. У входа она остановилась, снова посмотрела на меня и шагнула на лестницу. Я вспомнил, как однажды мы вместе спускались по этой лестнице, и я поддерживал ее за руку, как билось мое сердце, и как она слегка охрипшим голосом сказала: «В этот раз - у меня». Как только она скрылась из виду, я, не раздумывая, вновь пошел вслед за ней.

Сцена 77

В верхнем коридоре, где располагалась каюта Элизабет, я никого не увидел, но расслышал удаляющиеся шаги. Кто-то спускался на нижний коридор, куда я переехал, когда появился Генрих. Я двинулся вперед и вниз. Элизабет стояла у дверей моей каюты с этюдником в руках. Ни с того ни с сего, у меня появилась мысль: «Как ей не надоедает таскать с собой этот ящик?». Своевременная мысль, что ни говори. Я подошел к Элизабет, посмотрел на нее. Ее лицо пылало, наверное, не меньше моего. Дверь – на замок. Этюдник – к стенке. Шляпку – долой. И я склонился, целуя такие желанные губы девушки. Когда я почувствовал, как ее руки обняли меня за шею, то волна наслаждения захлестнула меня. Я зарыскал руками по платью Элизабет в поисках пуговиц.

- Подожди, - сказала Элизабет. – Сначала я раздену тебя.

Даже если бы на иллюминаторе не были задернуты занавески, то все равно стыда бы я не ощущал. Меня всего переполняла истома ожидания близости с женщиной, к которой я в этот момент чувствовал безграничное доверие. Элизабет немного задержалась у нашей двухъярусной кровати, помедлила, а потом заставила меня лечь на нижнюю полку, где обычно спал Генрих. Но мне было все равно.

Потом она быстро скинула с себя платье и осталась в нижнем белье. Когда в прошлой жизни я рассматривал картинки из девятнадцатого века в стиле «ню», все на них мне казалось смешным, вычурным и, в конечном счете, отталкивающим. Слишком полные фигуры, слишком длинные панталоны с кружевами, слишком утянутые в талии корсеты, слишком слащавые улыбки. В стоящей передо мной Элизабет, ничего этого не было. На ее стройной, изящной фигуре все то же самое белье смотрелось естественно и привлекательно. Она вытащила заколки из прически, и ее рыжеватые волосы рассыпались по плечам. Она подошла ко мне, присела на кровать. Был долгий, долгий поцелуй. Мои руки опять пришли в движение.

- Подожди, - снова сказала она.

Элизабет отошла к этюднику, а когда вернулась, у нее в руках была веревка.

Она снова присела на край кровати и снова склонилась надо мной. Ее губы находились почти вплотную к моим губам. Я чувствовал ее прерывистое дыхание.

- Можно, я тебя свяжу? - наконец выдохнула она.

«Неожиданно,» - подумал я. – «С другой стороны, все когда-то бывает в первый раз».

Вместо ответа я кивнул. Что-то в этом было. Неуверенные движения Элизабет, когда она привязывала мои руки и ноги к прутьям кровати, ее случайные касания моего тела своим, привели меня в сильное возбуждение. Если бы я не был привязан, то, наверное, бросился бы к Элизабет, схватил бы ее в объятия и не отпускал бы столько, сколько мог.

Но мои руки и ноги были связаны, а Элизабет снова отошла к этюднику, а когда вновь вернулась ко мне, то в руках у нее был длинный узкий нож, который, наверное, правильнее было бы назвать стилетом. Такое оружие появилось, чтобы проникать в щели доспехов рыцарей. Но здесь он зачем? Я, например, лежу совершенно голый.

- Ты знаешь, - сказала она, облизнув губы. – Мне надо тебя убить.

- Убить? – эхом повторил я, не сразу поняв смысл этого простого слова.

- Да, - ответила Элизабет. – Откуда это у тебя?

Она вновь присела на край кровати и кончиком стилета коснулась моего шрама на левом боку.

«Если б я знал!» - мысленно ответил ей я. 

Небольшая с мелкую монету отметина имела «двойника» на спине, словно чем-то острым и тонким проткнули меня насквозь. Ни штык, ни пуля не подходили. Слишком маленький шрам. «Да это же стрела, тонкая и без наконечника!» - догадался я. Видимо стилет «под носом» и обещание скорой смерти хорошо стимулировали мой мыслительный процесс. Хорошо бы, теперь придумать, как выбраться из сложившейся ситуации живым и невредимым.

- Это была индейская стрела.

- И ты выжил?

- Как видишь.

- Тогда я возьму немного повыше, - сказала Элизабет. – Ты же не будешь кричать?

- Не буду, - подтвердил я. – Но прежде чем ты это сделаешь, можно несколько вопросов?

- Да, - ее лицо был очень бледным, словно она собиралась вот-вот грохнуться в обморок.

- Почему ты это делаешь?

- Меня попросил брат. Мне надо приобрести такой опыт.

- Понятно, - сказал я, хотя было ничего непонятно. – А брат, почему это делает?

- Ему тебя заказали. Ты обречен. Тебя уже не спасти, - какими-то чужими словами заговорила Элизабет. – Если я тебя не убью, то это сделает другой. А у меня не будет опыта.

- А зачем тебе нужен такой опыт?

- Этого я не могу тебе сказать, - сказала Элизабет и придвинулась ко мне поближе.

«Кажется, пора впадать в отчаянье,» - подумал я, но вслух сказал совсем другое, то, что хочет, как я надеялся, услышать любая женщина.

- Жаль. Ты мне очень понравилась. Я даже хотел сделать тебе предложение. Я хотел бы, чтобы ты стала моей женой.

- Что? Ты шутишь? Ты, правда, так думал?

На какое-то мгновение я подумал, что мой план удался. Бледность Элизабет отступила, ее щеки порозовели, а глаза вновь засияли.

- Да, - подтвердил я. – Я об этом мечтал.

- Врешь ты все. Я тебе не верю, - сказала Элизабет. – Ты просто тянешь время.

- Нет, не вру. Но если не веришь, то у меня к тебе еще один, последний вопрос. Можно?

Элизабет кивнула.

Идея, как спастись, немного наивная пришла в голову мне только что. Если она не сработает, то, пожалуй, я начну кричать, рычать и все такое. Других мыслей в голове уже не было.

- Твоему брату заказали убить Деклера? – спросил я.

- Да, Деклера. Тебя, - подтвердила Элизабет. 

Как ни старался я спокойно лежать, но все же натер веревками запястья и щиколотки. А если заниматься любовью в таком положении?! В кровь все разотрешь! У меня появилось острое желание как можно быстрее избавиться от этих пут.

- Отлично! Так вот, я – не Деклер, - сказал я и добавил, как можно, более мягким голосом. - Развяжи меня, пожалуйста.

Сцена 78

- Как не Деклер? – опешила Элизабет. – Все зовут тебя Деклером. В списках, купивших билеты на «Пасифик», только один Деклер и другого нет.

- Ну и что? – я, как смог, пожал плечами. – Тебя тоже все зовут миссис Донахью. Списков пассажиров я не видел, но думаю, что там только одна миссис Донахью. Но ты же не миссис Донахью?

На Элизабет было больно смотреть. Бледность стала еще сильнее, на лбу выступила испарина. Она нервно переложила стилет из одной руки в другую. Зря я поднял эту тему. Какая разница, кто она? Мне сейчас важно спасти свою тушку, а потом уже выяснять, кто есть кто.

- Если вам заказали Деклера, то, убив меня, ты и брат сделаете ошибку, поступите непрофессионально. Вы же не убиваете всех подряд?

- Нет, но если ты не Деклер, то кто ты?

- Я его друг. Мы вместе воевали в одном отряде. Многие находили, что мы похожи. Не близнецы, но похожи. Месяц назад я получил от него письмо. Он приглашал приехать меня в Сан-Франциско. У него было какое-то дело для нас обоих. В баре, где мы договорились встретиться, меня ударили бутылкой по голове, а потом все стали называть меня Деклером. Сам Деклер так и не появился.

Я видел, что Элизабет начала колебаться. Ее уверенность, что ей надо меня убить, падала с каждой минутой, и это очень хорошо подхлестывало мое красноречие и фантазию.

- А как ты попал на корабль?

- Мне поручили одно дело.

- Как Деклеру?

- Да, как Деклеру.

- И ты согласился?

- Конечно, мне нужны были деньги.

- И ты взял себе имя друга без его разрешения?

- Именно. Мы ведь друзья. Кроме того, как ни крути, но он у меня в долгу. Били по голове точно не меня, а Деклера. Взяв его имя, я отвожу опасность от него.

«Боже, что я несу. Пожалуй, мне можно начать писать романы», - подумал я.

- И кто же ты? Как тебя зовут?

- Меня зовут Андрей Порошин. Я русский. А как твое имя? Вера?

Я угадал. Элизабет, а вернее Вера села на стул и, все еще сжимая в одной руке стилет, закрыла лицо руками. Я подумал, что сейчас она заплачет. Не от горя, от напряжения. Но я не угадал. Девушка не хотела отступать от своей цели.

- Я тебе не верю. Какой ты русский? Ты настоящий англичанин!

- Ну, вот это я как раз могу доказать!

- Опять будешь рассказывать про полосы на спине?

- Нет, - ответил я по-русски. – И заранее извиняюсь.

И я начал. Начал ругаться матом. Наверное, так я не ругался с того времени, когда был подростком. Я вспомнил все. Ругательства из книг, которые прочел. Вспомнил, как ругались мои друзья и не очень друзья. Представлял себя ругающимся уголовником; робким интеллигентом; безусым подростком; бойцом, идущим в бой; пьяной деревенской бабой. Под конец, уже выдыхаясь, вспомнил ругательства из американских боевиков, но они выглядели как-то блекло по сравнению с исконно русским матом. Поэтому я закончил свое «оправдательное» выступление ругательством, которым пользовался товарищ с моего двора. Оно было какое-то нескладное и, возможно, поэтому мне запомнилось.

- Сука бл…ский род.

Именно так без запятых, без особого смысла. Одна сплошная экспрессия.

Вера остолбенело слушала весь этот мой фольклор с широко открытыми глазами. Он краснела, потом бледнела и снова краснела.

Наконец я выдохся и замолчал.

- Как ты мог?! – ошеломленно выдавила она из себя. – Как ты только все это мог произнести?!

- Очень жить хочется, - сказал я. – Кроме того, я не хочу, чтобы вы с братом сделали ошибку.

Мы помолчали.

- Развяжи меня, пожалуйста, - снова попросил я.

Если ты чего хочешь, надо попросить. Не зря же говорят: «Стучи и тебе откроют, проси и тебе дадут».

До Веры я достучался. Она разрезала веревки, при этом слегка поранив мне левую руку. Но этого не заметил ни я, ни она. Я даже помог ей надеть платье и собрать этюдник. Прежде чем уйти, она повернулась ко мне, какие-то слова хотели было сорваться с ее губ, но так и не сорвались. Когда дверь за Верой захлопнулась, я, все еще голый, сел на кровать, и меня начала колотить мелкая дрожь. Так и не уняв дрожь, я поднялся и покрутил ручку электрического звонка.

Когда пришел Гил, я был уже в своем китайском костюме и успел перевязать платком порезанное левое запястье. Гила я попросил принести мне бутылку виски. Тот попытался навязать мне разговор, какое виски, сколько, но меня продолжала бить дрожь, и я не хотел, чтобы Гил это увидел. Поэтому я заказал «самого простого виски» и выставил его за дверь.

Я намеревался выпить всю бутылку. Но когда виски появилось в моей досягаемости, я сделал только пару небольших глотков, подивился его противности, но тут же похвалил за результативность. Дрожь прошла.

Сцена 79

Выйдя от Деклера, Вера была в полной растерянности. Бежать с корабля, опасаясь, что Деклер уведомит о происшествии капитана? Или остаться? Логичнее было бежать, но нелогичное сердце говорило: «Останься и все будет хорошо».

«Что все будет хорошо?» - сама на себя злилась Вера. – «Нет ничего этого «все».

Все что было – это глупая любовная интрижка, которую практически она сама и начала, а любвеобильный англичанин ее только подхватил. Или не англичанин? Говорил он по-русски чисто, без акцента, но как-то непривычно. Хотя, если поверить, что он участвовал в этой местной войне и с тех пор жил в САСШ, то эта «непривычность» была объяснима. А его слова про предложение руки и сердца?

«Такая большая, а все веришь в сказки!» - опять сама себя пристыдила Вера.

Обычная мужская ложь, рассчитанная на глупых провинциалок, но как в нее хотелось верить. И тут ее, как молния, резанула деталь, которой она, там, в каюте Деклера, не придала сначала внимания. «Меня зовут Андрей Порошин», - сказал этот наглый авантюрист.

Он назвал фамилию ее бабушки и деда, которого она никогда не видела. Возможно, он как-то догадался про ее настоящее имя «Вера». Она могла проговориться из-за своей дурацкой привычки говорить сама с собой, но как он мог догадаться про фамилию ее деда? Это никак невозможно! Или возможно? Голова шла кругом.

Но когда Вера вернулась в свою каюту, решение пришло само собой. Она оставила в каюте этюдник, взяла небольшую сумочку с деньгами и вернулась на палубу. Ее надежда оправдалась. На палубе собирались пассажиры, которым за различными надобностями надо было на берег. Среди них Вера заметила и мисс Одли. Вдоль борта «Пасифика» вниз, на стоящее к нему вплотную небольшое, но отчаянно дымящее, суденышко, был спущен трап. По нему уже начали спускаться первые пассажиры.

Если бы кто-нибудь раньше сказал Вере, что она сможет вот так, безбоязненно и самостоятельно спускаться по этому акробатическому атрибуту, который словно в насмешку был назван трапом, то она бы не поверила. Но все дело в восприятии. Вера видела, как по трапу стали спускаться сначала мужчины, потом самые отважные женщины. Все они достигали своей цели, оказывались на борту парового катера. Они смогли, смогла и Вера. На борту катера, которое повез их на берег, она оказалась рядом с мисс Одли. Молчать было уже неприлично, и Вера спросила:

- Вам не страшно было спускаться по трапу?

- Очень! - ответила журналистка. – А вам?

- Еще как! - призналась Вера, и девушки одновременно рассмеялись.

Не зря говорят, что совместные трудности сближают, и лед между двумя молодыми женщинами, который мешал их отношениям все плавание, стал потихоньку таять.

- Вы, наверное, на телеграф? – поинтересовалась Вера.

- Точно, - согласилась журналистка. – Наш главный редактор – хороший человек, но за просто так платить деньги не будет.

- Можно мне с вами? - попросила Вера. – Одной в чужом городе, как-то неуютно.

- Конечно, - сразу же откликнулась мисс Одли. – После корабля, где всех знаешь, мне самой немного не по себе.

Но страхи молодых женщин оказались напрасными. На берегу они увидели, запряженный парой лошадей, омнибус, возничий которого громогласно предлагал доставить всех желающих в английский сеттльмент. Поскольку именно там и располагался телеграф, то молодые женщины одними из первых забрались в повозку. Вскоре они отправились. Журналистка всю дорогу смотрела в окно и что-то черкала в блокноте. Вере было не до этого, она обдумывала текст телеграммы, которую собиралась отправить брату. Как описать все, что произошла в нескольких словах и еще спросить совета?

Омнибус проехал по мосту через какую-то неширокую реку и потом через арочные ворота в каменном заборе въехал в самый настоящий европейский город. В такой, каким его представляла себе Вера. С красивыми каменными домами, окруженными цветниками и мощенными брусчаткой улицами. Только вот среди прохожих нет-нет, а попадались азиаты. Впрочем, большинство из них были одеты в европейскую одежду.

- Гранд Отель, - громогласно объявил возница, и омнибус остановился.

Где находится телеграф, им подсказал все тот же возница. Впрочем, его найти было не трудно. Здание, на первом этаже которого находился телеграф, стояло рядом с отелем.

Обратно Вера добралась тем же путем, тем же способом и в той же компании. Попав на корабль, она заперлась в своей каюте, села на стул перед небольшим столиком и перестала сдерживать чувства, которые ее переполняли. Гамма этих чувств была чрезвычайно широка. От растерянности и непонимания ситуации до жуткого ощущения безграничного одиночества. От легкого сожаления, что не удалось выполнить задуманное ее братом до удивительного облегчения по тому же поводу. От обиды на саму себя за свое непристойное поведение с Деклером до неожиданного сильного влечения к этому авантюристу.

Чувства были такими разными, но все вместе привели к тому, что Вера разрыдалась. Слезы грозили перейти в истерику, поэтому Вера, продолжая всхлипывать, достала из этюдника стилет и стала выполнять с ним упражнения. Старый боевой нож так и не стал для нее оружием убийства. Подсознание Веры прочно перекинуло ниточку связи между этим ножом и возможностью восстановления душевного равновесия. Даже, если нож просто находился в руках девушки, это оказывало успокоительное воздействие на нее. Вера не замечала, что в результате упражнений ее руки стали крепче и появились мышцы, о которых она раньше и не подозревала. Верино рукопожатие теперь могло бы удивить и крепкого мужчину, если бы такое могло произойти. Вере все это было не важно. Упражнения со стилетом помогали купировать слезы, если они появлялись. Также Вера заметила, что если она занималась с ножом утром, то хорошее настроение на весь день ей было обеспечено. Так произошло и в этот раз. Слезы удалось быстро унять, и вернулась способность рассуждать здраво.

Вера отложила нож в сторону и похвалила себя за то, что в такой непростой ситуации она сначала отправила телеграмму брату и только потом опустилась до слез. Над текстом телеграммы она долго думала. Благо, что время для этого у нее было. На телеграфе она пропустила вперед журналистку, хотя та настаивала на обратном, ведь у нее для отправки было много корреспонденции, в то время, как у Веры - лишь одно сообщение. Но Вера настояла на своем, и за то время, пока мисс Одли отправляла свои статьи в «Метрополитен», она смогла сформулировать текст послания.

«Вместо англичанина на корабле был русский. Опыт не получен. Что делать? Зимний рассвет»

Подпись Дмитрий придумал так себе. Лучше бы было подписаться как-нибудь «Твоя любящая сестра» или на худой конец «Ваша случайная знакомая». Впрочем, Вера настояла на отправке телеграммы латинскими буквами в русской орфографии, и телеграфист все равно ничего не понял.

Отправка телеграмм было дорогим удовольствием, и Вера хотела поступить так же, как и журналистка. Мисс Одли отправила свои статьи с частичной оплатой за счет получателя. Но выяснилось, что такой тариф возможен только для журналистов, к которым Вера не имела отношения. Все путешествие обошлось Вере в пять долларов, часть из которых были не запланированными расходами.

Но было еще и другое, что беспокоило Веру. За много лет, находясь рядом с бабушкой и под ее воздействием, совершение мести стало в один ряд с такими человеческими проявлениями, как дружба, любовь, сострадание, честность, доброта и взаимопомощь. Однако, еще только начав путь к свершению мести, Вере пришлось самой проявить совершенно противоположные свойства человеческой натуры. Использование чужого имени сначала казалось забавной игрой, а потом оказалось, что это были своеобразные ворота, войдя в которые Вере надо было совершить убийство. Слава богу, что этого не случилось!

Но одна ложь неминуемо приводит к другой лжи. При возвращении на корабль журналистка поинтересовалась, почему она не переезжает с корабля в апартаменты к мужу? Вера не очень логично ответила, что муж вернется только через несколько дней из поездки в Китай. Хорошо, что журналистка оказалась воспитанной женщиной. Другая бы спросила, как Вера могла узнать, что муж находится в поездке. И тогда пришлось бы снова врать.

Получалось очень странно. Для того чтобы совершить доброе дело, которым Вера считала месть, надо было совершить совершенно противоположные по направленности поступки. Неужели так бывает всегда? Для того чтобы сказать правду, надо несколько раз до этого соврать? Для того чтобы кого-то спасти, надо лишить кого-то жизни? Ответов не было. Вернее, они были. Они сами просились наружу из глубины Вериной души, но она запретила себе даже думать об этом. «Дождусь ответа брата,» - сказала себе Вера. - «Он все разъяснит».

(Первая часть романа «На 127-й странице» подходит к своему завершению. Продолжение, также бесплатно, можно читать на Автор.Тудей)

Сцена 80

Нотариус Оливер Берджес смотрел в окно из своей небольшой, но хорошо обставленной рабочей комнаты и думал, что ему в жизни большей частью везло. Если, конечно, не считать скрюченной от рождения левой ступни. Да, еще в начале своей недлинной жизни он хлебнул лиха попав, как подкидыш, в так называемый «дом малютки», а потом - в детский приют. Но раскрашенное в серые тона детство быстро забылось, когда Оливеру повезло в первый раз – его взяла к себе на воспитание пожилая, бездетная семья Берджес.

Мистер и миссис Берджес были добры к Оливеру. Их банковской ренты хватало на собственное безбедное существование и воспитание юного Оливера. Почему семейство Берджес решило взять мальчика-инвалида к себе на воспитание, можно было только догадываться. Если учесть, что и мистер Берджес, и его супруга были людьми набожными, то вполне возможно, что, таким образом, они рассчитывали на особое к себе отношение со стороны высших сил после смерти. Оливер успел выучиться на нотариуса, когда его приемные родители умерли, тихо и одновременно. Банковская рента была рассчитана таким образом, что прекращала свое действие после смерти Берджес и их погребения. Оливеру осталась большая квартира в доходном доме, но вот денег на текущие расходы было в обрез. Надо было как-то зарабатывать на жизнь.

Оливера всегда манило море. Берджесы жили в Ливерпуле. В этом же городе Оливер поступил в университет, где изучал право и который успешно окончил. Возвращаясь домой после занятий в университете, Оливер частенько делал крюк и заглядывал в порт, чтобы посмотреть на корабли. Сколько раз он представлял себя бывалым моряком, стоящим за штурвалом парусника или даже ловко взбирающимся по веревочным лестницам вверх на мачты вместе с другими матросами, чтобы поставить паруса! Но так было только в мечтах. В жизни ему приходилось использовать трость, иначе хромота на одну ногу было особенно заметна. Трость добавляла солидности, но никак не способствовала свершению мечтаний Оливера. Еще учась в университете, Оливер стажировался в местной нотариальной конторе в должности солиситера. Мистер Берджес имел какие-то дела с этой нотариальной конторой. Оливер предполагал, что именно благодаря этому его и взяли на стажировку, хотя и без оплаты. Также он предполагал, что после смерти его приемных родителей, стажировка быстро закончится. Да и продолжать работать без оплаты ему самому было неразумно. И тут Оливеру повезло во второй раз.

Глава нотариальной конторы, где он проходил стажировку, сказал ему, что Оливер может стать полноценным нотариусом, только для этого ему надо будет поехать куда-то на край света. Оливер сразу же согласился, чем сильно удивил пожилого юриста. Ехать неизвестно куда, из доброй, старой Англии, этому седому джентльмену, казалось, весьма хлопотно и неразумно. Оливер же согласился потому что понимал, что здесь в Англии он не скоро найдет работу, а о том, чтобы стать полноценным нотариусом можно было только мечтать. Но более привлекательным и, возможно, решающим аргументом было то, что Оливер уже представлял, как он много дней будет стоять на палубе парусника, идущего в неведомые дали. Пусть не за штурвалом, но зато под парусами посреди бескрайнего моря.

Оливер договорился с управляющим доходным домом, где у него была квартира, о сдаче ее в аренду, заказал новую трость со спрятанным в ней узким лезвием и посчитал себя готовым к плаванию на край света. Край света, как он выяснил чуть позже, назывался Страной восходящего солнца или попросту Японией.

От приятных воспоминаний Оливера отвлек стук в дверь.

- Войдите, - громко сказал Оливер и, хромая, вернулся в свое кресло за большим рабочим столом, готовый принять посетителей.

В комнату вошли двое. Высокий, широкоплечий мужчина и мальчик. Мужчине, скорее всего, было около сорока лет, а мальчику – около двенадцати. «Наверное, отец и сын,» - подумал Оливер, но потом засомневался. Если мужчина был одет в хороший европейский костюм, то мальчик – во что-то восточное. Такие одежды носили ханьцы, которых в порту Йокогамы Оливер встречал достаточно. Мужчина кого-то напоминал Оливеру, только кого?

- Мистер Берджес? – спросил мужчина.

- Да, это я, - сказал Оливер и утвердительно кивнул.

- Отлично! Как поживаете, мистер Берджес? – приветствовал Оливера посетитель.

Фраза была исконно английской и полновесной в отличие от американских лающих упрощений, но все равно звучала, как-то не так.

«Англичанин, давно живущий в САСШ. Значит приехал на «Пасифике»,» - сделал вывод Оливер.

У окна он стоял, не просто мечтая. Он знал почти все корабли, стоящие в гавани. Сегодня утром в гавань вошел красавец «Пасифик», и вот первый клиент с этого корабля.

- А как вы поживаете, мистер… ?

- Деклер, Энтони Деклер, - помог Оливеру посетитель и чему-то усмехнулся. – Поживаю неплохо, но хотелось бы лучше.

Закончив фразу, мистер Деклер снова улыбнулся.

«Видимо давно на Востоке,» - подумал Оливер. – «Улыбается по поводу и без повода».

Но посетитель молодому нотариусу понравился. Он по крайней мере улыбался, а не кривился, как другие приходящие в его кабинет, которых всегда удивляла молодость Оливера.

- А это, - мистер Деклер указал на мальчика, - мой воспитанник, Генрих Миллер. Я хотел бы оформить опекунство над ним.

После этого посетитель положил на стол стопку документов.

Из них Оливер узнал, что мистер Деклер родом из метрополии, из графства Херефорд, которая является фамильной областью рода де Клеров. Это говорило о том, что, скорее всего, этот джентльмен мог именоваться лордом, но почему-то этого не делает. Возможно, у него есть старший брат, а ему самому полагается всего лишь почетное звание виконта.

Мальчик оказался жертвой кораблекрушения. Это следовало из отчета капитана «Пасифика», мистера Хемпсона, которого Оливер хорошо знал самого, как и его размашистую подпись. Прочтя отчет капитана, Оливер участливо посмотрел на мальчика и пообещал себе сделать скидку на оформление документов на опекунство.

- Это займет некоторое время, - сказал Оливер, закончив просматривать бумаги. – Но прежде, чем я начну их оформлять, я должен в соответствии с недавно принятым «Актом об опекунстве» спросить самого возможного опекаемого о его согласии.

Деклер пожал плечами, как бы не возражая против сказанного, и посмотрел на мальчика.

Видя, что мальчишка не понимает, Оливер задал вопрос напрямую:

- Генрих Миллер, вы не возражаете, что мистер Энтони де Клер станет вашим опекуном?

- Конечно, нет, - быстро заговорил мальчишка. – То есть, да. Вернее, я только «за», чтобы мистер Деклер был моим опекуном.

- Я вас понял, юный джентльмен, - сказал с удовольствием Оливер. Не так часто ему приходилось называть кого-то «юным джентльменом».

- Я внесу в документ все стандартные условия об опекунстве и зарегистрирую в канцелярии у посла ее величества королевы Виктории.

- Это обязательно?

- Что именно?

- Регистрация в канцелярии.

- Ах это, - улыбнулся Оливер. – Видите ли, год назад так поступил один джентльмен. И теперь все хотят, чтобы на их документе была не только моя печать, но и красивая печать посла Великобритании в этих краях.

- Но разве это не ущемляет ваши права, как нотариуса? - спросил мистер Деклер.

- Я об этом аспекте, как-то не думал, - честно признался Оливер.

- Тогда я, пожалуй, стану на вашу сторону и поддержу ваши права, - сказал, улыбаясь, этот странный посетитель. – Тем более, канцелярия посла, наверняка, берет за свою печать какую-то «денежку». Так ведь?

«Совсем даже не денежку, а целых тридцать шиллингов,» - сам себе ответил Оливер.

- Поэтому, если вашей подписи достаточно, то ей и ограничусь, - видя, что Оливер молчит, подытожил мистер Деклер. – Скажите, когда мне зайти за готовыми документами и сколько я вам должен?

- Документы я подготовлю в течение часа и с вас пять долларов, - сказал Оливер и который раз пожалел, что у него нет надежного помощника, на которого он мог бы переложить все денежные расчеты.

Посетитель тут же расплатился и спросил, где в сеттльменте можно найти обувной магазин.

- Нигде, - не стал скрывать Оливер. – Его попросту нет. Если появляется товар, то его распродают прямо на главной площади сеттльмента. Но сейчас на площади никого нет.

- Жаль. Ботинки Генриха совсем износились, - сказал мистер Деклер.

- Кстати, чаще всего привозит товар ваш «Пасифик».

- Что? То есть вы хотите сказать, что трюмы «Пасифика» забиты обовью?

- Нет, что вы! – усмехнулся Оливер. – Но какой-то товар он точно привез. Попробуйте узнать у капитана.

- Но может быть, весь товар уже перевезли на берег?

- Нет, к «Пасифику» еще не подходили таможенники.

- Откуда вы знаете?

Вместо ответа Оливер показал на окно.

- Мне видна вся гавань. Таможенное судно еще не подходило к вашему кораблю.

- Интересно, - сказал мистер Деклер и внимательно посмотрел на Оливера.

Документ Оливер подготовил к обещанному времени и с почтением вручил мистеру Деклеру. Документ был в жесткой картонной папке. Кроме того, Оливер заказал несколько сумок из прочной холщовой ткани, одну из которых вручил понравившемуся клиенту.

Тот повертел в руках сумку и сказал:

- Не хватает самого главного.

- Что? – удивился Оливер.

- Вы же гордитесь своей работой?

- Да, конечно, да! – ответил Оливер.

- Тогда на сумке надо написать ваше имя, - сказал мистер Деклер. – Что-нибудь вроде «Оливер Берджис. Любые нотариальные услуги хоть на краю света!»

Сказав это, мистер Деклер улыбнулся и, прощаясь, приподнял свой котелок. Оливер увидел, что у этого джентльмена гладко выбритая голова, на которой красовался уродливый шрам.

«Как у настоящего пирата!» - подумал Оливер и про себя воскликнул. – «Вот кого он мне напоминал! Овеянного морскими ветрами пирата!»

Но Оливер тут же сам себе возразил: «Остепенись, какие сейчас могут быть пираты?!»

Сцена 81

- Хей, хо-о-о, хей, хо-о-о.

Я возвращался с Генрихом обратно на корабль. Лодочника нашли быстро. У берега их крутилось множество и вот сейчас один из них налегал на весла, словами помогая себе.

- Хей, хо-о-о, хей, хо-о-о.

Цель поездки была достигнута. Теперь до самого совершеннолетия Генрих мог находиться со мной на всех законных основаниях. Хотя, если говорить откровенно, на берег я поехал, чтобы отвлечься от неприятных мыслей. Пара глотков виски помогли унять дрожь, но, чтобы забыть о происшедшем, нужна была гораздо большая порция, а напиваться мне не хотелось. Я вспомнил, что у меня есть дела на берегу, сходил к капитану за обещанными документами про выдуманное спасение Генриха на море и вместе с Генрихом отправился к нотариусу в английский сеттльмент. Пока мы были у него, пока я покупал билеты на «Звезду Востока» до Гонконга в фойе Гранд Отеля, пока пили кофе в небольшом уютном кафе, отвлечься получалось. Но как только лодка с нами поплыла к «Пасифику», мысли вернулись.

- Хей, хо-о-о, хей, хо-о-о.

Беспокоили даже не мысли, а образы. Вот Вера подходит ко мне с веревкой, и сразу в душе появляется обида за свою глупость и доверчивость. С мазохистским наслаждением в голове появляется выдуманная моим мозгом картинка, как я лежу голый, словно жертвенный баран, а меня связывают по рукам и ногам.

«А ведь тогда мне это даже нравилось,» - подумал я, шумно выдохнул и покрутил головой, чем привлек внимание сидящего рядом Генриха.

Образы на мгновение отступили, но быстро вернулись. Вот Вера в нижнем белье, склонившаяся надо мной. Ее, поднимающаяся от учащенного дыхания, грудь. Острие стилета, осторожно касающееся моих шрамов на боку. Снова Вера, сидящая на стуле с закрытым ладонями лицом. Где она сейчас? Осталась на корабле или уехала?

И тут я понял, что меня тревожит не попытка моего несовершенного, в чем-то даже потешного убийства, а мысль о том, что теперь у меня с Верой, наверное, уже ничего не будет. А было? Не «было», а «есть»! Моя, неожиданно появившаяся, привязанность к этой, внешне холодной, молодой женщине, никуда не исчезла. Мне по-прежнему хотелось быть рядом с ней, смотреть, как она рисует, обнимать ее, раздевать, целовать ее губы, слушать ее дыхание. И все, появляющиеся в голове, образы просто напоминали мне, что этого всего, скорее всего, больше не будет, от чего на душе становилось неприятно и тоскливо.

- Хей, хо-о-о, хей, хо-о-о, - считал лодочник, и я стал мысленно повторять за ним, подстраивая под его счет свое дыхание. Как обычно, это помогло успокоиться. Образы отступили. А может быть, дело было в том, что я просто осознал причину своих переживаний, и этим, всплывающим в моей голове картинкам, уже не надо было докучать мне.

В этот момент лодка с негромким глухим стуком ткнулась носом в железный борт «Пасифика», а лодочник ловко вскочил и ухватился за перила все еще спущенного трапа. Я вручил лодочнику обещанную плату и подтолкнул Генриха вперед. Мы поднялись на борт корабля.

На корабле Генрих отправился искать своих новых друзей-мальчишек, а я спустился в каюту, чтобы убрать полученные документы. Получше и подальше. Достал свой чемодан, и как были документы в холщовой сумке, подаренной молодым нотариусом, так я и засунул их на самое дно.

Я уже почти закрыл чемодан, когда заметил на боковой стенке кармашек, который раньше как-то прошел незамеченным. Кармашек был из той же ткани, что и обивка чемодана. В его верхний край была вшита, очевидно, какая-то резинка, которая прижимала верхний край кармашка к стенке чемодана и не давала вывалится содержимому, которым я и поинтересовался. В кармашке был совсем небольшой сверток. Я развернул его. В окружении старых рекламных объявлений лежало небольшое женское колечко с блестящим, прозрачным камнем. Скорее всего, золотое. Металл был желтоватым, и само кольцо, несмотря на небольшие размеры, невесомым не ощущалось. Камень был небольшой, но и немаленький. Его размер, на мой взгляд, хорошо соответствовал размеру самого кольца. 

«Еще один отголосок жизни Деклера,» - подумал я. При этом никаких эмоций старого хозяина тела я не ощутил. Я повертел кольцо в руках, посмотрел на камень на свету из иллюминатора и почему-то положил не обратно в чемодан, а в карман пиджака.

У меня был выбор завалиться на кровать, дождаться начала ужина, а затем отправиться в капитанский салон, либо подняться на палубу и подышать свежим воздухом. Я оглянулся по сторонам, где еще совсем недавно я доказывал Вере, что я не Деклер, а совсем другой человек, вздохнул и отправился наверх.

Сцена 82

Стоять, облокотившись на фальшборт застывшего в гавани корабля, и наблюдать за жизнью порта, в которой ничего не понимаешь, занятие достаточно скучное. Позицию я выбрал между шлюпок, так что другим пассажирам издалека меня не было видно. А когда кто-то подходил поближе, то видел мою негостеприимную спину, что явно указывало на мое нежелание затевать с кем-либо разговор. Никто и не затевал. Но кто-то, очевидно, не испугался трудностей, и я услышал за спиной:

- Добрый вечер, мистер Деклер.

Голос был молодой, жизнерадостный и принадлежал женщине. Его я сразу узнал и обрадовался.

- Добрый вечер, мисс Одли, - ответил я на приветствие. – Как ваши дела?

- Отлично, - сказала журналистка. – Отправила всю накопленную корреспонденцию в редакцию, и я … согласна.

Мисс Одли смотрела на меня улыбаясь, а я понял, что потерял возможность понимать простые слова.

Мое непонимание еще сильнее подняло настроение мисс Одли, которая поспешила разъяснить.

- Я согласна на совместное написание сказки, сюжет которой вы мне показали.

- Я очень рад.

Я действительно был рад, хотя ответил без особой радости в голосе. Моя задумка сработала. Теперь я смогу вполне объяснимо двигаться по маршруту вместе с, совершающей кругосветное путешествие, журналисткой. У сказки про Элли было много разных продолжений, и я знал, что смогу растянуть ее до самого возвращения в Сан-Франциско.

- Теперь вам придется покупать билеты до Гонконга, - почти игриво сказала мисс Одли.

Я похлопал себя груди, словно билеты на «Звезду Востока» лежали во внутреннем кармане пиджака, а не в глубине моего чемодана.

- Уже приобрел, - я словами подтвердил свой жест.

- Да?! Вы меня опередили! Когда? Где?

Я поведал мисс Одли о своем небольшом путешествии на берег. Рассказывая, я заметил в руках молодой женщины блокнот.

- Если хотите, можно обсудить сюжет сказки еще раз. Наш кабинет как раз свободен, - я улыбнулся и указал на пару деревянных стульев-шезлонгов недалеко от пароходной трубы.

- Да, это было бы кстати, - согласилась журналистка.

Когда мы заняли свой «кабинет», мисс Одли раскрыла блокнот, пробежала глазами по написанному и спросила:

- Скажите, мистер Деклер, а не слишком ли много персонажей в сказке?

- Нет, все, как в жизни, - ответил я. – Преданность, мудрость, любовь и храбрость.

Видя, что мисс Одли задумалась, пояснил:

- Тотошка – маленький пес, но пес. Он будет олицетворять преданность. Страшила – это мудрость, хотя, как я уже говорил, сам пока об этом не знает. Железный дровосек – любовь и отзывчивость, а Трусливый лев – храбрость.

- А как вы себе их представляете? – спросила мисс Одли.

- Я думаю, … Можно мне ваш блокнот и карандаш?

- Пожалуйста, - немного растерялась она.

Я взял блокнот и быстро набросал на его страничке Страшилу. Толстенький, лупоглазый, с торчащими во все стороны соломенными волосами. Заплатанная синяя курточка. Темные штанишки и просящие каши сапоги. И улыбка вполовину лица.

- Какой симпатичный! - сказала мисс Одли.

- Теперь, это будет ваш друг, - делая последние штрихи, сказал я. – Прошу его любить и заботиться.

- А еще?! – попросила молодая женщина.

Мне самому, до того момента, когда я понял, что могу рисовать, было удивительно и захватывающе наблюдать за теми, кто рисует. Простые линии складывались в формы, фигуры, в узнаваемые предметы и лица. Появлялась перспектива и объемность. Это было похоже на какое-то колдовство.

Еще я нарисовал Железного дровосека.

- А почему он такой застывший? - спросила мисс Одли.

Она так увлеклась, наблюдая за тем, как я рисую, что приблизилась ко мне на очень двусмысленное расстояние. Ее локон почти касался моей щеки, и я чувствовал ее дыхание. Хорошо, что на палубе было пустынно. Кто-то уже ужинал, кто-то съехал на берег и еще не вернулся. Иначе косых взглядов было бы не избежать.

Чтобы не компрометировать молодую, увлекшуюся женщину, я откинулся на спинку стула-шезлонга, как будто хотел рассмотреть рисунок издалека.

- О, тут целая история! – ответил я и стал рассказывать.

- Как печально! – резюмировала мисс Одли. – Но Элли его спасет?

- Теперь все зависит от вас, - ответил я и повторил вопрос. – Элли его спасет?

Мы вместе рассмеялись.

Потом я нарисовал еще несколько рисунков: Трусливого льва, Тотошку, а потом всех их вместе, шагающих по дороге из желтого кирпича. Материала, для того, чтобы начать писать сказку, у мисс Одли было достаточно. Мы еще немного поговорили и затем отправились в капитанский салон ужинать.

Вера ужинать в капитанский салон так и не пришла.

Сцена 83

Вера практически не выходила из каюты. Это помогало избегать ненужных вопросов, которые могли к ней появиться у знавших ее пассажиров «Пасифика». Еду и горячую воду приносил стюард. Он же забрал плату за пять дополнительных дней на корабле, а потом привел прачку, которая забрала приготовленное для стирки белье и одежду. Оставалось только бороться со скукой, а вернее с тревожными мыслями, которые нет-нет, а появлялись в голове. О бабушке. О брате. О Деклере.

С тревожными мыслями Вера успешно боролась с помощью рисования. Она установила этюдник напротив иллюминатора, который теперь на ее акварелях занял важное место. Такое волшебное око: то ли показывающее окружающий мир, то ли смотрящее на тебя. Когда Вера уставала стоять за этюдником, она ложилась на кровать и вспоминала прочитанные книги. Не просто содержание, а диалоги героев, описание природы, городов, домов и просто жилищ. Все, что упоминалось в книгах, она старалась повторить, проговорить близко к тексту. И чем сложнее было это сделать, тем сильнее это отвлекало молодую женщину от размышлений о будущем.

Через два дня она не выдержала. Оделась и отправилась на берег, на телеграфную станцию. Парового катера уже не было. Спускаться пришлось в туземную лодочку, которой управлял полуголый азиат. В остальном путешествие прошло, как обычно. Тот же омнибус, тот же служащий за телеграфной стойкой. Только вот ответа от брата не было. Вера вернулась на корабль ни с чем.

Она выждала еще два дня и вновь отправилась на берег. В этот раз ответ был. Телеграфист, как-то странно посмотрел на Веру, вручая ей телеграмму.

«Прочитал,» - догадалась Вера.

Телеграмма адресовалась ей и была подписана условной фразой «Белый рассвет». Но была написана телеграмма на английском языке и отправил ее совсем незнакомый для Веры человек.

Прочитав телеграмму, Вера побледнела и села на, стоящий у стойки, стул. Она боялась, что грохнется в обморок от того, что ей вдруг стало душно, а на сердце - тесно. Телеграмма выпала из рук и лежала у ее ног. Все было очень плохо.

Сцена 84

Красный и Белый встретились в том же баре, что и прошлый раз. Закоулки припортового района и отсутствие мощенных улиц и нежелательного внимания со стороны полиции.

- Что случилось? – спросил Красный койот, присаживаясь за столик в отдельной кабинке, которую уже оккупировал Белый.

С утра в контору к Красному койоту с запиской прибежал посыльный мальчишка. В записке было только несколько слов «Вечером. Срочно. Белый».

Перед Белым койотом стояла бутылка виски, которую он явно не обходил стороной. Красный вдруг подумал, что картинка: початая бутылка; стаканчик, наполовину полный виски; сидящий рядом в одиночестве небритый человек – для большинства людей означала бы только одно «спивающийся забулдыга растягивает удовольствие». Но так ли пьян Белый койот? Красный повнимательней посмотрел на сидящего напротив «старого» боевого товарища и подумал, что Белый не так прост. Возможно, и початая бутылка, и небритость, и сивушный запах изо рта – это все, чтобы усыпить бдительность собеседника. Пусть тот посчитает Белого несерьезным соперником. Пусть расслабится и, возможно, если до этого дойдет, пропустит удар.

- Что случилось? – повторил свой вопрос Красный койот, окончательно усевшись за стол.

- Будешь? – вместо ответа кивнул на бутылку Белый.

- Нет, - помотал головой Красный и сделал заказ подошедшему бармену. – Пинту пива.

- Ты обманул меня, Красный, - прямо сказал Белый койот, когда бармен ушел.

- В чем и когда? – спросил Красный, откинувшись на мягкую спинку кресла.

Красный койот не был ангелом. Бывало, что ему приходилось утаивать часть общей добычи от своих товарищей. Если что-то всплыло, то пусть Белый пояснит, о чем речь. Там подумаем, что ответить.

- На корабле не было Деклера, - сказал Белый.

Этого Красный не ожидал. Бармен принес его пинту пива, и у него было полминуты, чтобы потянуть с ответом.

- Это точно? – спросил он Белого, сделав глоток пива.

- Точно. Пасифик. Отплыли 8 июня. Энтони де Клер. Около 40 лет. Выше среднего. Плечи широкие. Гладко выбрита голова. На голове шрам. Так?

- Так?

- Это был не Деклер.

- Как такое может быть?!

- Скажи, Красный, - Белый койот сделал паузу. - Деклер – это тот Индеец, который командовал Винтовками Чероки?

- Да.

- Это же его отряд застукал нас, когда мы чистили усадьбу Готфридов на левом берегу Миссисипи?

- Да, - подтвердил Красный мрачным голосом, который не сулил ничего хорошего.

- Ха, ты тогда только-только расположился на дочке хозяина, - хохотнул Белый. – Ну, и дали мы деру тогда! А ты, можно сказать, удирал со спущенными штанами!

Белый вновь хохотнул. Он, казалось, не замечал помрачневшего собеседника.

- И ты на него за это обиделся и решил убрать, - подвел итог Белый.

- Не для того я уехал из своей родной Шотландии, чтобы разные благородные ублюдки гоняли меня, как зайца, - сквозь зубы проговорил Красный.

- Зря, - легкомысленно ответил ему Белый. – Надо воспринимать это, как игру. Один убегает, другой догоняет. Потом наоборот.

Они помолчали.

- Я тут навел справки. После твоего заказа, - снова заговорил Белый. – Ты уже заказывал его ребятам из Нью-Йорка. И они там сели в лужу. И ты мне про это ничего не сказал.

- Какое отношение это имеет к делу?

- Какое отношение?! Ты говорил про простого кавалериста, не так ли? Так вот этот «простой кавалерист» порешил всех твоих посланников. И мне про это не надо было знать?

- Киллеров убила его жена. Она была чероки. А ты знаешь, что они такое могут.

- Верно. Одного стрелка зарезала его жена, но потом всех его подельников прирезал сам Деклер, - жестко сказал Белый. – Извини, Красный, но убрать «простого кавалериста» или убрать человека, который может ножом зарезать нескольких бандитов – это совсем разные вещи.

- Что ты хочешь? Надбавки?

- Хочу понять, ты меня хотел подставить или что?

- Нет, - спокойно ответил Красный. – Никакой подставы не было.

- А как ты объяснишь, что на корабле вместо Деклера был русский?

- Русский?! Какой еще русский? – искренне удивился Красный. – Откуда ты знаешь?

- Мне сообщила об этом моя сестра?

- Ты послал свою сестру убрать Деклера? – спросил Красный.

- Не убрать, а провести разведку, - ответил Белый, но его слова прозвучали, как оправдание.

- Другим словами ты нарушил условие контракта, - продолжал давить Красный. – Мы же говорили про Европу?

- Красный, ты не слышишь, что я тебе говорю. Это была разведка.

- Ты послал свою сестру выполнить заказ, а сам остался в городе. Почему?

Белый молчал.

- У тебя был еще заказ, - догадался Красный. – После исполнения, которого тебе не надо было бы объяснять мне, почему Деклера убрали не в Европе.

Еще мгновение молчания.

- Тебе заказали меня?

- Ты всегда был догадливым, - сказал Белый и метнул из рукава нож.

Только зря он говорил последнюю фразу. Пока он ее проговаривал, даже не проговаривал, а выдыхал, Красный метнул свой нож. Все Койоты отменно управлялись с ножами.

Нож Белого оцарапал скулу Красного, а его нож проткнул кадык Белого, залив кровью его самого и стол перед ним.

Красный подождал немного, пока Белый не затих, а потом вышел из бара. 

Он шел темными улицами порта. Его уверенная походка и массивная фигура многое говорили тем, кто мог видеть его сейчас. И желающих поживиться за его счет не находилось. А может быть, его просто узнавали. Красный койот был известной фигурой в порту, с которым связываться было себе дороже.

«Если хочешь сделать что-то хорошее, то сделай это сам,» - пришла на ум Красного некогда услышанная им фраза. – «Придется так и поступить».

***

В пустынном баре, к затихшему телу подошел бармен. С Белым они были что-то вроде компаньонов, но не настолько, чтобы потеря компаньона могла его расстроить. Такой поворот событий был предусмотрен ими обеими, так как их бизнес подразумевал опасность, в том числе смертельную. В случае реализации этой смертельной опасности доля погибшего переходила к уцелевшему компаньону, а тот был обязан выполнить последние указания покойного.

До утра бармен решил все вопросы с телом и уборкой испачканных стола и кресел. Потом он вскрыл конверт Белого, прочел вложенное письмо и отправился на телеграф. Бармена нельзя было назвать очень обязательным человеком. Отправляю телеграмму, о которой просил в письме Белый, он просто надеялся, что благодаря его действиям в следующий раз, когда уже он будет среди мертвых, другой его компаньон также скрупулезно выполнит последнюю его волю.

Сцена 85

Вера плохо помнила, как она добралась до берега и как нашла лодку. Лодочник греб осторожно, но небольшие брызги иногда срывались с его весел. Ветер поднимал их, и они попадали на лицо Веры. Нет худа без добра. Брызги привели Веру в чувство, а прохладный ветерок расшевелил мысли.

Телеграмма была очень короткой. «Your brother is dead. Return home. White sunrise». (Ваш брат мертв. Возвращайтесь домой. Белый рассвет. – Перевод автора). Само известие, что Дмитрий умер, не поразило Веру. За время многолетнего отсутствия брата в ее голове появлялись разные мысли, в том числе и мысли о возможной гибели брата. Просто судьба оказалась очень коварной. Весть о том, что брата больше нет, пришла не год назад, не пять лет назад, а всего через пару недель после того, как Вера встретила его после долгой разлуки. После того, как они построили планы, после того, как по настоянию Дмитрия она решилась на эти ужасные действия в отношении Деклера. И все это теперь рухнуло. Все оказалось напрасно.

«Прости меня, бабушка,» - подумала Вера. – «Но одна я ничего не смогу сделать».

Следовало возвращаться домой. Но Вера стала другой. Той Веры, которая ступила на пароход, отходящий из Владивостока в Сан-Франциско, уже не было. Той же Вере, которая заняла ее место, было решительно нечего делать в ее отчем доме. Сидеть и ждать. Чего? Когда тебя выдадут замуж за какого-нибудь «Федора Викентьевича»?

Вера задумалась. Сначала ушла бабушка. Теперь ушел Дмитрий. Вокруг Веры образовалась пустота. Нет, не правда. Был в этой пустоте человек, который слабым мерцанием разгонял сгустившуюся тьму. Его свет был слабым не потому, что его звезда была неяркой. Просто ее свет, как боялась Вера, не предназначался ей. Но другой звезды у Веры не было. Когда лодка достигла «Пасифика», Вера уже приняла решение.

Сцена 86

Я и Генрих играли в шахматы. Вернее, я учил его этой игре.

На корабле было решительно нечего делать. Аллар Менье со своим менеджером съехали на берег. Прощаясь, Аллар помял меня в своих объятьях и настоятельно просил меня заходить к нему в гости, если я буду проездом в Бостоне. Но, как водится, адреса не оставил. Тереза Одли видимо была занята работой, и докучать ей я не хотел. Джейсон Томпсон обрадовался, когда узнал, что я тоже еду в Гонконг на «Звезде Востока» и предпринял очередную попытку затащить меня в бар, но безуспешно. Вера так и не появлялась ни на палубе, ни в капитанском салоне. Я может быть мы просто разминулись. Ехать развлекаться на берег совершенно не тянуло, несмотря на все мои китайско-японские боевые увлечения. Реальность оказалась совершенно не похожа на прилизанную кинематографическую картинку. Поэтому появились шахматы, которые я раздобыл у запасливого корабельного каптенармуса.

Также, помня о совете нотариуса, я спросил каптенармуса о грузе, который мог везти «Пасифик» для продажи в Японии. Тот хитро посмотрел на меня, какие-то шестеренки в его голове закрутились и, очевидно, заняли нужное положение, потому что он махнул рукой:

- Пошли!

По дороге каптенармус рассказал, что в Японии пользуются спросом почти все промышленные товары, выпускаемые в САСШ. Но на вывоз ряда товаров надо было иметь лицензию. Например, на оружие. А ряд товаров «Пасифик» просто не смог бы перевозить. Например, железнодорожные рельсы. В этот раз свободное место в трюме в основном занимали ткани: из хлопка и из шерсти. Вполне возможно, что их качество уступало лучшим образцам подобных изделий, которые делали местные японские умельцы. Но зато по соотношению цена-качество товар из Америки был вне конкуренции.

Ткани меня не слишком интересовали. Мне бы Генриха обуть! Мне повезло. Каптенармус подвел меня к той части склада, где были сложены изделия из кожи. При виде этих «сокровищ» у меня, можно сказать, «затряслись руки». Это было очень опрометчиво, так как мой проводник в эту «пещеру Али Бабы» заметил это, что впоследствии отразилось на цене приобретенных мной товаров. А удалось мне купить ботинки для Генриха. Очень красивые. Темно-коричневые, на толстой подошве и с высокой шнуровкой. Также взял небольшой кожаный чемодан. У Генриха уже набралось немало вещей.

Из одежды были только рубашки. В основном белые. Каптенармус объяснил, что японцы предпочитают именно такую расцветку, чтобы потом самостоятельно окрасить рубашки в нужные им цвета. Пришлось взять для Генриха пару белых рубашек, хотя я бы предпочел менее маркие цвета. Уже уходя, я зацепился взглядом за коробочки знакомой расцветки. Оказалось, что это шахматы, которые привезли «на пробу».

Ботинки Генриху оказались впору и понравились так, что он не хотел их снимать. Ну и отлично! Пусть разнашивает. Правила игры в шахматы Генрих быстро уяснил, и мы приготовились разыграть первую партию, когда раздался стук в дверь.

Генрих вскочил, скрипя своими новыми, подошел к двери и открыл ее. На пороге стояла Вера. Ее лицо было бледным, но глаза блестели.

- Можно мне войти? – спросила она.

- Конечно, - я вскочил с кровати Генриха, на которой мы расположились играть с ним в шахматы и выдвинул из-за стола единственный имеющийся в каюте стул, приглашая Веру присесть.

Она зашла в каюту, но осталась стоять.

- Я согласна, - сказала Вера, гладя мне прямо в глаза.

Не знаю почему, но я заволновался, а мое сердце стало набирать обороты. Мы продолжали стоять друг напротив друга. Вера, как видно, была уже взволнована до прихода ко мне, а я стремительно ее догонял.

- Вы предлагали мне свою руку и сердце, - сказала Вера. – Я согласна.

К этому моменту мое сердце уже прилично разогналось, и сказанное Верой гулом разнеслось в моей голове. Все эти дни я был расстроен тем, что, скорее всего, больше не увижу Веру. А я очень хотел ее увидеть. Но то, что наша разлука прервется подобным образом, я, конечно, не предполагал. Это было очень неожиданно.

А с другой стороны, точно также появился в моей жизни и Генрих. Пробрался на корабль и в самый неподходящий момент оказался в моей каюте. Его же я не оттолкнул. Я, конечно, неплохой человек, но причиной моего такого поведения были, скорее всего, не мои личные качества.

Я знал, что я по-прежнему чужой в этом мире. Никто не мог дать мне гарантии, что все то, что есть сейчас вокруг меня, не видения лежащего в коме человека. Что все мои приключения в Сан-Франциско и на море – это не всего лишь мгновенные образы, проскочившие в угасающем сознании. А раз так, то нет оснований быть плохим и расчетливым. Надо быть добрым и щедрым, надо отдавать, не задумываясь о возврате, надо любить, даже если эта любовь несет на своих губах привкус крови, а поступать - красиво и великодушно.

"Удивительно, как все совпало," - подумал я.

Я нащупал в кармане кольцо, которое нашел в чемодане Деклера, но которое обратно не положил, затем подошел к Вере и опустился на одно колено.

- Милая Вера, прошу тебя стать моей женой, - я протянул ей кольцо. – Если ты согласна, то прими от меня это колечко.

Вера какое-то время не верящими глазами смотрела на меня, потом взяла колечко и надела на безымянный палец правой руки.

- Подошло, - ошеломленно сказала она.

Она опустилась на колени напротив меня и снова повторила:

- Подошло, - в ее глазах блеснули слезы.

Я опустился на второе колено и обнял, стоящую напротив меня, девушку. Так мы и стояли какое-то время. Обнявшись, на коленях, друг перед другом.

А Генрих с выпученными от удивления глазами, молча, наблюдал за нами.

Сцена 87

Я вновь пришел в нотариальную контору Оливера Берджеса на следующий день после того, как я и Вера сделали… Я даже затрудняюсь объяснить, что мы сделали. Кроме того, каждый раз, когда я об этом думаю, меня охватывает приятное волнение, а на лицо лезет непрошенная улыбка. Так, вроде бы, не должен вести себя ни сорокалетний Деклер, ни тем более шестидесятилетний я, Андрей Порошин. И все же, когда я думаю о вчерашнем дне, я улыбаюсь.

В ту ночь Генрих остался в каюте один.

Мы лежали на кровати Веры лицом к лицу, уставшие от страсти и объятий. Было не столько жарко, как душно. Иллюминатор был открыт, но ничего не мог поделать с этой духотой. Мы были полностью голые, а укрывшая нас темнота позволяла не чувствовать по этому поводу никакого стеснения. Вера, приблизив свои опухшие губы к моему лицу, говорила шепотом, а я ловил каждое слово. Она рассказала мне про свою семью.

Я с удивлением узнал, что ее фамилия такая же, какая была у меня до попадания в этот мир. Узнал, что дед ее был декабристом. Правда, здесь их называли общественниками из-за названий Северного и Южного общества, в которых они состояли членами. Фоном прошла мысль, что в нашей реальности декабриста с фамилией Порошин не было. Не то, чтобы я был силен в истории, просто в школе, в нашем классе был Петька Завалишин, двоечник и хулиган. Наши учителя своими напоминаниями, что он позорит имя своего великого однофамильца, декабриста Завалишина, его просто замучали. И хотя я был, в отличие от Петьки, хорошист, но думаю, что если бы у нас в истории был декабрист с фамилией Порошин, то те же учителя не преминули бы сказать что-нибудь и по этому поводу. Рассказала Вера также о том, как жестоко расправился местный российский царь с бунтовщиками. Из 600 человек, признанных в той или иной степени причастными к бунту, была казнена почти половина. Больше всего рассказывала Вера о своей бабушке и о ее идеи отмщения. Много - о брате Дмитрии и совсем немного - о своем отце.

Я молча слушал, время от времени дул на ее лицо, чтобы немного охладить, и пальцами рисовал узоры на ее спине.

- Андрюша, - спросила меня Вера, закончив рассказывать о себе. – А твоя фамилия тоже Порошин?

- Да, солнце мое, - ответил я. Почему-то ни «Верочка», ни тем более «Веруня» не ложились у меня на язык.

- А мы не можем оказаться братом и сестрой?

- Нет, точно не можем, - ответил я.

- Хорошо – сказала Вера. – А ты расскажешь мне что-нибудь о себе?

- Обязательно, но давай я это сделаю утром.

- Ладно.

- А теперь давай спать.

- Давай.

Я продолжал время от времени дуть на ее лицо, пока не услышал, что дыхание Веры стало ровным и спокойным. Вскоре заснул и я.

Проснулся я рано. Стараясь не шуметь, оделся, но Вера все же проснулась, посмотрела на меня и тут же накрылась простыней. Я подошел к кровати, нагнулся и поцеловал Веру сначала в лоб, потом в носик, а потом долго-долго в губы.

Потом сел на край кровати и объяснил свою спешку.

- Вернусь в свою каюту пока на корабле не проснулись пассажиры, а потом поеду на берег. Выясню, как нам оформить наш брак. Ты не передумала?

- Нет.

- Для этого мне нужен твой паспорт. Тот, где ты - Вера Порошина.

Вера встала, неловко закутавшись в простыню, достала чемодан, потом маленькую сумочку и протянула свои документы. Размером местный паспорт был почти такой же, как в моей реальности, только обложка была мягкой, да бумага - желтоватой, а все записи были сделаны размашистым почерком и синими чернилами.

Я взял ее документы. Потом обнял и поцеловал. Сейчас она выглядела еще привлекательнее. Без обуви она стала немного ниже ростом, что делало ее как-бы более беззащитной, растрепанные волосы сложились в какую-то волшебную прическу, а накинутая простыня только усиливала привлекательность наготы. Уходить совершенно не хотелось, но я успокоил себя, что у нас с Верой все еще впереди и шагнул за дверь.

Сцена 88

Нотариус Оливер Берджес был занят. У него сидела пара пожилых джентльменов. Скорее всего, какие-то купцы. Уж больно у них был деловой вид.

Берджес извинился и просил меня зайти примерно через сорок минут. Я вспомнил, что так и не позавтракал на корабле, поэтому нашел кофейню, в которой мы были с Генрихом прошлый раз. Пока изучал меню, пока заказывал, а потом ел, время пролетело незаметно.

Когда я вновь оказался в нотариальной конторе, нотариус принял меня приветливо и спросил, что меня привело к нему на этот раз. Я не стал тянуть и ходить вокруг да около.

- Я решил жениться и мне нужен ваш совет, как лучше это сделать, - сказал я.

- ???

- Не беспокойтесь я полностью оплачу ваше потраченное время и ваши консультации, - поспешил успокоить его я.

Деньги у меня были. На днях я все же пересчитал, сколько денег мне досталось от Индейца-в-зеленом-костюме. В каждой из двух, оставленных им пачек, было 100 пятидесятидолларовых банкнот. Все это складывалось в совершенно неприличные десять тысяч. Огромные деньги по нынешним временам. От Джейсона Томпсона, который был промышленником, я узнал, сколько в среднем получает американский рабочий – около трех долларов в день. Получалось, что за год он сможет заработать, если будет работать без выходных и праздников, 1095 долларов. На эти деньги ему надо питаться, одеваться, платить за жилище, а еще и содержать семью. Получается, что на дне моего чемодана все путешествие через Тихий океан пролежало примерно 10 годовых окладов простого американского трудяги. А еще на эти деньги можно было десять тысяч раз сходить на представление в театр оперы и балета, мимо которого я как-то раз проходил в Сан-Франциско.

Если бы я посчитал эти деньги раньше то, возможно, не стал бы придумывать ни «Телевизор», ни связываться с пастором.

- Нет, вы меня не так поняли, - ответил нотариус. – Просто обычно все идут в церковь.

- Так уж все?

- Вы правы. Не все. Особенно, если они разного вероисповедания.

- Это как раз наш случай, - сказал я и протянул Берджесу свои документы, которые он уже видел, и паспорт Веры.

Нотариус изучил документы, а потом стал объяснять мне, как он может мне помочь. Оказалось, что гражданские браки существуют, и они не так редки. Для этого британские юристы придумали две формы брачного контракта: один – отложенным исполнением, другой, der verba de praesenti – немедленно вступающий в действие. Я выбрал последний. Что-либо откладывать я не собирался.

- Отлично, - сказал Берджес. – Я подготовлю документы. Вы придете ко мне вместе с вашей будущей супругой, и мы их подпишем. Вы – как стороны, я – как свидетель.

- А вас достаточно будет одного? - спросил я.

- Да, ведь я нотариус, - ответил Берджес. – После этого брачный контракт я зарегистрирую в канцелярии посла. Канцелярия у нас выполняет многие функции, в том числе функции бюро регистраций.

– В этот раз без этого не обойтись, - добавил он, вспомнив, что при оформлении документов на опекунство, я не пожелал регистрировать их у посла.

- Надо так надо, - согласился я. – Но у меня есть еще просьба.

- Я хочу, чтобы вы дополнили брачный контракт приложением, в котором прописали равные права супругов, - сказал я, посмотрел на нотариуса, а потом добавил. – Равные права во всем.

Нотариус выглядел очень удивленным.

Мы часто восхищаемся красивыми церемониями венчания. Но в нынешнее время эта красивая картинка скрывала за собой факт, что молодая супруга выходила из церкви фактически рабыней своего мужа. Она не могла, например, владеть собственностью или представлять свои интересы в суде.

Обо всем этом я узнал из общения с тем же Джейсоном Томпсоном, который упомянул об этом вскользь, рассказывая какую-то историю про своего партнера. И спорить с такой юридической позицией было трудно. После венчания муж и жена объявлялись одним целым. А раз одно целое, то и представлять интересы этого одного целого должен один человек. И, конечно, им становился муж. Все формы брачного контракта повторяли эти условия.

- Но почему тогда женщины так рвутся выходить замуж? – спросил я Томпсона.

Он задумался. Очевидно, раньше ему не приходилось отвечать на такие вопросы, но нашелся он быстро.

- Смотрите, вот – миссис Донахью. Путешествует одна. Так? – задал мне вопрос Томпсон.

- Так, - подтвердил я.

- Она может так поступать, потому что замужем, - сказал он и, видя мое удивление, добавил. – Была бы она незамужней, то после такого путешествия у вас в Англии ее бы не пригласили ни в один приличный дом в гости.

- Почему? – не понял я.

- Лорд, - теперь пришла пора удивляться Томпсону. – Вы как с Луны свалились! Считается, что за время путешествия, она могла бы быть обесчещена.

- В Америке тоже так?

- Нет. Мы все же свободная страна, но на подобное поведение тоже смотрели бы косо, - был его ответ.

Зная все это, прийти и предложить Вере, которая фактически является сиротой, подписать договор, который делает ее еще и рабыней, я не мог.

- Но это невозможно, - наконец заговорил нотариус.

- Что невозможно?

- Вы хоть понимаете, что если начать прописывать, все условия равных прав супругов, то на этой уйдет очень много времени, а сам договор превратится в фолиант, - возмущался Берджес.

- Тогда пусть это будет в форме декларации, - я не хотел отступать от задуманного. – Составьте перечень основных прав: собственность, судебная защита, дети и так далее. А потом каждую строчку из этого перечня превратите в красивую декларацию.

- Но так никто не делает! – снова воскликнул Берджес.

Все его юридическое естество сопротивлялось моей задумке. 

Тогда я подошел к окну, из которого была видна гавань, и в которое так часто смотрел сам Берджес.

- Оливер, -начал я. -Вы позволите мне вас так называть?

Нотариус кивнул.

- Посмотрите, Оливер, - я указал на гавань. – Вот стоят корабли. Скоро их капитаны дадут команду «поднять якоря», паруса поймают ветер, и они отправятся в путь. Кто знает, что их ждет в пути? Но они упорно идут вперед, открывают новые земли и новые морские пути.

Видя, что Берджес меня внимательно слушает, я продолжил:

- Считается, что обычные люди, как мы с вами, лишены возможности быть первооткрывателями. Но это не так!

Нотариус все еще не понимал, к чему я клоню.

- Вы говорите, что невозможно прописать равные права супругов в договоре. Это трудно, долго, да и коллеги могут косо посмотреть, - я позволил себе немного улыбнуться. – Но разве труд моряков не более труден и опасен, чем то, что я вам предлагаю. 

- Но я, - начал было Берджес, но я его прервал.

- Он труднее и опаснее, но это моряков не останавливает, - резюмировал я. - Я предлагаю вам написать Декларацию о равенстве прав супругов. Вы можете стать первым, кто сделает это и применит на практике. Я предлагаю вам стать первооткрывателем! Разве это не заманчиво?!

Пока я говорил, я разгорячился. Мне пришлось снять шляпу, достать платок и вытереть пот.

Но Берджес выглядел не менее возбужденным. Мы стояли и смотрели друг на друга.

- Сэр, я сделаю это! – наконец торжественно сказал он.

Я молча протянул ему руку. Наше рукопожатие было крепким.

***

На следующий день я приехал к нотариусу с Верой.

Оливер Берджес приоделся. Его белый, накрахмаленный воротничок был повязан ярким, зеленым шейным платком, а сам нотариус выглядел торжественным. На его столе лежало три папки в обложках из красной замши. Мы сели на стулья, что стояли перед столом нотариуса. Берджес вручил нам по папке и попросил все внимательно прочесть.

Наш брачный договор состоял из двух частей. Стандартный брачный договор der verba de praesenti и к нему, как приложение, шла декларация о равенстве прав супругов. Здесь Берджес постарался. Он озаботился обо всех сторонах жизни супругов: от владения собственностью до раздельного времяпровождения.

Мне, цинику из двадцатого века, всегда казалось, что обязать брачным контрактом двух людей жить дружной семьей невозможно. Если муж и жена сами не захотят выполнять писанные или, наоборот, неписанные правила, то ничто и никто не сможет заставить их это делать.

Однако, вместе с тем мне казалось важным хотя бы изложить эти правила. Произнести их вслух, тем самым обозначив, как мы хотим совместно идти по жизни. Эти правила были бы своеобразным фундаментом. Если фундамент - хоть немного кривой, то эта кривизна только усилится при последующем возведении здания. Декларация о равенстве прав супругов хорошо, на мой взгляд, подходила в качестве такого фундамента.

Для декларации Берджес подобрал простые и понятные для меня слова, а вот Вера, читая вторую часть брачного договора, явно была удивлена и время от времени посматривала на меня. Наконец, мы оба закончили чтение договора и посмотрели на Берджеса.

- Сэр, леди, - он обратился к нам. – Прошу вас сообщить мне свои замечания и возражения по прочитанному вами брачному договору.

- У меня возражений нет, - сказал я. – Декларация о равенстве прав супругов написана очень дотошно и талантливо.

- У меня возражений тоже нет, - сказала Вера.

- Тогда, - с очень серьезным лицом начал Берджес. – Прошу вас подписать все три экземпляра.

Начала подписывать Вера. Она осторожно макала ручку с металлическим пером в прозрачную стеклянную чернильницу, ставила свою подпись, там, где указывал Берджес, а нотариус промокал поставленную подпись специальной каталкой. Подпись у Веры была незамысловатой «В.Порошина», но красивой. Выводя буквы, она меняла нажим ручки, поэтому линии букв были то тоньше, то толще, что делало их аккуратными и привлекательными. Когда дело дошло до меня, то я думал только о том, чтобы не посадить кляксу и не расцарапать бумагу острым концом пера ручки. Но, в конце концов, я справился.

После этого все экземпляры договоров подписал и сам Берджес. Когда на договорах была промокнута последняя подпись, Берджес поднялся из-за своего стола и посмотрел на нас. Он явно что-то задумал. Его взгляд был настолько торжественным, что мы с Верой тоже встали со своих стульев.

- Взяв на себя роль свидетеля вашего соглашения о браке, - начал Берджес. – Я хочу вам напомнить о словах, сказанных известным богословом Виктором Ломбардом, который, как гласит история, еще в 12 веке сказал: «Если женщина и мужчина произнесли фразы «я беру тебя в мужья» и «я беру тебя в жены», то они становятся законными супругами, со свидетелями или без них, с оглашениями о браке или в их отсутствие, с благословением или без оного. Не имеет значения, где были произнесены эти слова, в часовне, на кухне, в поле, или на сеновале».

- Поэтому, - продолжил Берджес. – Я прошу вас - Энтони де Клер и вас - Вера Порошина, если ваши намерения вступить в брак твердые, а препятствий для этого нет, произнести эти слова.

Мы с Верой посмотрели друг на друга. 

- Я беру тебя в мужья, - опередила меня Вера.

- Я беру тебя в жены, - сказал я, подошел к Вере и поцеловал ее.

Оливер Берджес смотрел на целующихся двух счастливых людей. Его обуревали самые различные чувства. Во-первых, возбуждение. Он еще никогда не видел так близко целующихся мужчину и женщину. Во-вторых, он был довольным. Деклер заплатил ему за эту сделку очень приличные деньги. И, в-третьих, он испытывал профессиональное удовлетворение от того, что он способствовал заключению такой необычной для него сделки. Возможно, самой важной сделке в его жизни.

Сцена 89

Посол ее величества королевы Великобритании в Японии, Кристофер Олрок был немолод. Месяц назад ему исполнилось 68 лет. Среднего роста, худощавый вследствие того, что был весьма умерен в еде, он выглядел бы моложе своих лет, если бы не лысина, которой, впрочем, он совершенно не стыдился. Недостаток волос на голове восполняли бакенбарды, которые были призваны показать, что он уже не юноша, а седина бакенбард свидетельствовала о зрелости их хозяина. Щеки и подбородок были всегда гладко выбриты.

Как он оказался на чиновничьей должности, Кристофер Олрок так и не мог понять. С ранней молодости он решил пойти по стопам своего отца, врача по профессии. Для этого он поступил в Лондонский медицинский колледж, а после его окончания еще год отработал в его клинике. Не имея возможности открыть свою врачебную практику в Лондоне, Олрок пошел на службу в армию, а вернее, стал врачом в английском вспомогательном корпусе в Португалии. По дороге на службу молодой врач представлял, как он будет совершенствовать свои медицинские навыки и попутно изучать португальский язык.

Но прибыв в корпус, Олрок столкнулся с неудовлетворительной организацией быта солдат: не применялись необходимые меры по соблюдению гигиены, отсутствовал должный режим в казармах, отвратительно готовилась пища. Олрок обратил на это внимание, так как ясно понимал, что именно вышеуказанные недостатки приведут к тому, что он будет загружен работой с утра и до глубокой ночи. А сама работа будет сконцентрирована на лечение поносов и избавления солдат от вшей. В этом случае совершенствовались бы только навыки вставления спринцовки в заднепроходное отверстие солдат, а про изучение португальского языка можно было бы сразу забыть. Благодаря энтузиазму молодости, а возможно от отчаянья Олроку удалось убедить командование в необходимости перемен. Командование махнуло рукой в знак согласия и нагрузило этой работой самого Олрока.

К удивлению командующего корпусом, молодой врач справился. Для этого ему пришлось выбить несколько зубов одному из интендантов, ответственному за поставку продовольствия в корпус и вызвать на дуэль трех офицеров. Первому Олрок с хирургической точностью проткнул брюшную полость, не задев при этом жизненно важных органов. Два других дуэлянта об этом не догадывались и поспешили извиниться перед странным доктором. Сколько раз пришлось Олроку заезжать по физиономиям солдатам, он даже не считал. На слова командующего, что он так переломает носы всем солдатам, «бешенный доктор», как прозвали в корпусе Олрока, самонадеянно отвечал:

- Я сломаю, я и вправлю.

Такая деятельность Кристофера Олрока не прошла незаметной мимо еще более высокого начальства. Его повысили в должности. Теперь он в составе специальной комиссии должен был обеспечить выполнение португальским правительством требований, которые возникли к нему у вспомогательного корпуса. На что рассчитывало начальство Олрока, непонятно. Что он переломает носы всем в правительстве Португалии? Работа комиссии затянулась, но вскоре Кристофера Олрока перекинули на новое место службы в Индию. Снова с повышением и снова на чиновничью должность. Возможность совершенствования медицинских навыков и изучение языков отодвигались все дальше и дальше.

После нескольких лет работы в Индии, была многолетняя работа в Китае. Затем он несколько лет проработал в Лондоне в Форин офисе, после чего он был назначен генеральным консулом в Японию.

Кристофер Олрок был разумным и наблюдательным человеком. По роду своей работы он побывал во многих странах и видел огромную разницу между человеческим бытием в Великобритании и существованием людей в других странах. Даже Португалия, бывшая географически так близко к передовым европейским странам, погрязла в древних феодальных обычаях. Эти обычаи возносили наверх не самых умных и способных, а тех, у кого было больше благородных предков, которые, впрочем, мало чем отличались, как считал Кристофер, от средневековых разбойников.

В таком обществе ни сам Кристофер, ни его отец никогда не смогли бы выучиться на врача, а если бы и смогли, то вряд ли пользовались тем уважением, которое было у них сейчас. Генеральный консул ее величества королевы Великобритании! Будь на его родине в ходу феодальные обычаи, как, например, в Португалии, он, Кристофер Олрок, простолюдин никогда бы не занял этот пост. На него бы назначали человека, у которого было бы не меньше девяти колен предков, промышлявших грабежом собственных подданных. А Кристофер был бы в лучшем случае писарем.

Такие мысли были у Олрока о Португалии. Про положение простых людей в Индии и Китае говорить вообще не приходилось.

Именно наблюдения за жизнью в других странах и сравнение с жизнью в Великобритании убедило Кристофера в том, что, то ли волею Бога, то ли благодаря усилиям достойных людей путь, выбранный его страной, являлся наиболее правильным. Он искренне верил, что другие страны только выиграют, если возьмут в качестве примера организацию общества его родины. Из этого следовало, что надо было каждодневно укреплять позиции Великобритании на порученном ему участке земного шара, тем самым приближая к благоденствию другие народы.

В работе генерального консула было много интересного. Например, ему выпало несколько раз посетить дворец императора Японии, хотя самого императора он не видел. Но было много и технической работы. Например, подписание различных свидетельств. Консульство выполняло функции бюро регистраций, от того первая половина каждого понедельника у генерального консула была занята визированием различных бумаг.

Вот и сегодня Олрок подписывал документ за документом, а его помощник, Генри стоял рядом и ставил на них печати генерального консульства.

- А это еще что такое? – удивился Олрок, разглядывая непривычный документ.

Его помощник держал раскрытую на последней странице папку. В документе было порядочно листов, а обложка документа была, как видно, картонной, обтянутой красной замшей.

- Это - брачный договор, господин генеральный консул.

- Хм.

- Подготовлен и засвидетельствован нотариусом Берджесом.

Олрок повертел в руках документ. Папка была увесистой и красивой.

- А неплохо, - сказал Олрок. – Как этот нотариус, справляется?

- Очень профессиональный и трудолюбивый специалист, - ответил помощник, который уже три месяца должен был Оливеру Берджесу два фунта. Берджес за это время даже не заикнулся о долге.

Генеральный консул открыл первую страницу договора, вчитался в текст.

- Надо же! Английский дворянин женится на русской мещанке. Де Клер, де Клер. Он не из графства Херефорд?

- Совершенно верно, господин генеральный консул, - подтвердил его помощник.

- Кажется, мой отец лечил некого Ричарда де Клера из этого графства, - сказал Олрок. «Но неудачно,» - продлил он эту мысль, но уже про себя.

- Позволю обратить ваше внимания, господин генеральный консул, на новоиспеченную супругу, - оторвал Олрока от своих мыслей его помощник.

- А что с ней особенного? Красива?

- Не знаю, но ее девичья фамилия совпадает с фамилией одного из заговорщиков, так называемых «общественников». Они около тридцати лет назад пытались свергнуть российского императора. Соответствующие списки имеются в нашем консульстве.

- И что удачно? Хотя, о чем это я? Тогда это был бы не мятеж, - разъяснил сам себе Олрок. – И как мы это можем использовать?

- Предполагаю, что упомянутая в договоре Вера Порошина является внучкой казненного бунтовщика, Порошина Николая Степановича. Но как это использовать, пока не знаю.

- Как долго они пробудут в Йокогаме?

- Насколько я знаю, де Клер – путешественник и в Японии проездом. Он ждет подходящего корабля, чтобы отправиться в Гонконг.

- Передайте Берджесу, что я хотел бы встретиться с де Клером до его отъезда, - сказал Олрок, подписывая договор.

- И не забывайте, Генри взимать за каждую мою подпись 30 шиллингов, - добавил Олрок, разминая кисть и пальцы. – Если я не буду брать этих денег, то моя рука скоро точно отсохнет и отвалится.

(Подходит к концу первая часть. Вторая часть уже закончена и размещена на АТ)

Сцена 90

Выйдя от Берджеса, я согнул левую руку в локте, даже не подумав, есть такой обычай здесь и не противоречит ли это существующим правилам этикета. Но Вера не удивилась и взяла меня под руку.

- А куда мы идем? – спросила она.

- Хочу купить тебе цветы, солнце мое, - сказал я. – Извини, что заранее не позаботился.

- Но, у тебя на это просто не было времени!

- Да, но… , - я пожал плечами.

Как найти улицу, на которой торгуют цветами, Берджес рассказал мне еще в прошлый раз. Мы вышли за пределы английского сеттльмента и попали на широкую, но пыльную улицу настоящего японского города. По обеим сторонам улицы стояли двухэтажные строения, причем между ними, казалось, нет никаких проходов. Такие длинные «китайские» стены. И первый, и второй этаж зданий выходили на улицу небольшими лоджиями или террасками. Большинство таких террасок второго этажа были занавешены бамбуковыми шторами, а вот на первом они были превращены в торговые прилавки, на которых были разложены всевозможные товары. Овощи, посуда, ткани, фрукты, корзины, различные предметы домашнего быта, снова овощи. Предметов в каждой лавочке было так много, что глаза просто не могли сконцентрироваться на чем-то одном, а потому было трудно понять, чем же все же торгует тот или иной торговец.

Людей было много, но благодаря тому, что улица была широкой, мы с Верой двигались беспрепятственно. Мимо проходили, как мужчины, так и женщины. Цвета одежды людей были, как правило, блеклых тонов. Как видно, химические красители из Европы сюда еще не добрались. У женщин, которые попадались навстречу были совершенно плоские лица с глазами щелочками. Они семенили мимо на слегка согнутых ногах, бросая на нас косые взгляды. Одежда мужчин была весьма разнообразна. Кто-то носил штаны, а кто-то обходился просто длинным халатом. А один раз навстречу пробежал немолодой носильщик, одетый только в набедренную повязку. На плече он нес прямое тонкое коромысло, на обеих концах которого висели корзины. Тяжелые, как мне показалось, корзины. Носильщик двигался быстро, но благодаря тому, что его шаг был таким плавным, корзины почти не раскачивались.

Один раз навстречу нам прошли двое самураев. По-другому назвать их язык не поворачивался. Несмотря на то, что стояла очень теплая погода, они были одеты «по полной форме». На каждом было по две, а то и три рубахи-куртки, которые запахивались, как халаты. На груди, где края рубах пересекались, можно было видеть их слои. Первый слой, самый ближний к телу – рубаха потоньше и посветлей, второй слой - потолще и посерей и третий – грубый и темный. Все эти рубахи-куртки были заправлены в хакаму, такие широкие верхние штаны с многочисленными складками. Если учесть, что под хакамой должны быть еще штаны, то можно только посочувствовать надевшим все это. Вот на мне, например, был только мой любимый легкий серый костюм в узкую полоску без жилетки, но мне все равно было жарко.

Наверное, после церемонии у Берджеса я был в некоторой эйфории и забыл, что вокруг не декорации к фильму «Последний самурай», а реальная чужая жизнь. В чувство меня вернула Вера, которая слегка дернула меня за локоть. Я отвлекся от разглядывания самураев и осознал, что они остановились и грозно смотрят на нас. У каждого из них за поясом было по паре мечей, что придавало их взглядам особую серьезность. Надо было как-то выходить из положения. Я развернулся в их сторону, убрал руку Веры со своего локтя, затем опустил свои руки и прижал их к бедрам. После этого я сделал короткий, небольшой наклон всем корпусом, задержался на мгновение в нижней точке, распрямился и посмотрел на самураев. В пору моих занятий айкидо наш сэнсей говорил:

- Не надо кланяться в пояс. Только небольшой поклон с прижатыми к бокам руками. Так будет более достойно: и вам, и тому, к кому вы проявляете уважение.

Шедший первым самурай мой поклон оценил. Он хмыкнул, сказал что-то непонятное, а затем оба самурая продолжили свой путь.

«В следующий раз я иду на берег только с револьвером,» - мысленно пообещал я себе.

Наконец, торговая улица закончилась, и, как рекомендовал Берджес, мы свернули налево и оказались на нужной нам улице. Она напоминала ту, по которой мы только что прошли, но ее центральная часть была вся заставлена цветами. Цветы стояли в круглых небольших корзинах и больших квадратных плетенных коробах. Было несколько двухколесных повозок, на которых стояли более тяжелые, сколоченные из досок короба. Как я понял, все это были живые, не срезанные цветы. В коробах и корзинах была земля, и нераспроданные за день цветы не надо было выбрасывать. Мы прошли с Верой по рядам цветов. Торговцы сидели на корточках и с интересом смотрели на нас. Названий многих цветов я не знал, хотя и видел их на картинках в прошлой жизни.

В конце концов я остановился рядом с торговцем, который продавал небольшие белые розы. А еще в его коробах росли цветы, у которых мелкие цветки на конце ветки с широкими листьями собирались в большие шары. Цветы были розового и голубого цвета. Вера сегодня была в синем платье и шляпке такого же цвета, поэтому я попросил срезать мне три ветки с голубыми «шарами». Что торговец и сделал.

Затем я указал на белые розочки и сказал: «Дзю». (Дзю – десять. Перевод автора). Тот, кто хоть какой-то более или менее продолжительный срок занимался карате, на своей шкуре знал японский счет, от одного до десяти. Торговец меня понял и стал срезать розы. Я брал розы и укладывал их вокруг «шаров» с голубыми цветами. Торговец догадался, что я задумал, сбегал куда-то и принес три широких больших зеленых листа. Я расположил эти листья по бокам букета. Получилось хорошо, оставалось только связать букет, чтобы он не распался. Кроме того, у роз были мелкие, но острые шипы, которые кололи руки. Тогда я достал из нагрудного кармана пиджака носовой платок и свернул его в широкую полосу. Носовые платки здесь большие, так что получилось два раза обернуть основание букета, а концы завязать маленьким узелком. А дальше возникли затруднения.

Я, изображая из себя доброго барина, протянул торговцу один доллар. Доллар - это оплата за треть трудового дня американского рабочего, между прочим. Но торговец мотал головой, что-то говорил, но я его не понимал.

- Может быть, он хочет больше? - предположила Вера.

Букет был у нее на руках, и она осторожно прижимала его к себе. Я достал еще два доллара и протянул их торговцу. Но тот продолжал мотать головой. Тут у нас из-за спины послышался гортанный окрик. Торговец сразу же упал на колени, а мы с Верой обернулись. Мы лицом к лицу стояли с теми двумя самураями, которых встретили на первой торговой улице. Только их взгляд был уже не такой грозный.

Первый самурай, который, наверное, был что-то вроде начальника для второго или был просто старше его, что-то сказал и протянул руку к букету. Вера посмотрела на меня, я кивнул. Самурай принял букет двумя руками, осмотрел его со всех сторон, что-то сказал и с небольшим поклоном вернул его Вере. Затем он что-то крикнул торговцу и тот уже безропотно взял мои три доллара. Самурай еще что-то сказал уже нам, снова слегка поклонился. Затем оба самурая развернулись и ушли по своим делам. Надеюсь, что в этот раз безвозвратно.

Сцена 91

Наше возвращение на «Пасифик» прошло без приключений. Вера ушла в свою каюту, а я отправился искать капитана. Надо было найти способ, как-то объяснить исчезновение миссис Донахью и появление миссис Деклер.

Конечно, можно было бы дождаться «Звезды Востока» и появиться на ней мистером Деклером и миссис Деклер. Но это все равно не решало бы всех проблем. На «Звезде Востока» были бы и Джейсон Томпсон, и Тереза Одли. С Томпсоном у меня сложились приятельские отношения, и так просто обойти молчанием вопрос о миссис Деклер у меня бы не получилось. С Терезой Одли было еще сложнее. Я рассчитывал на совместное творчество с ней, что подразумевало определенное доверие, которое я не хотел разрушить. Со всем этим мне мог помочь капитан Хемпсон. Если он, конечно, не окажется формалистом. Фактически капитан мог обвинить Веру в подделке документов и возразить ему что-либо в таком случае было бы сложно.

На мостике капитана не оказалось. Возможно, это - к лучшему. Проводить нужный мне разговор на мостике в окружение штурмана, рулевого, а, может быть, кого-то еще мне было совсем не с руки. Но все сложилось удачно. Штурман крикнул боцмана, боцман нашел матроса, а тот повел меня незнакомыми коридорами к каюте капитана. В конце концов он указал на одну из кают и тут же убежал по своим делам.

Я немного поколебался, потом вздохнул и постучал в дверь.

- Кому я так срочно понадобился? – раздался сонный голос капитана.

- Прошу прощения, капитан. Это – я, Деклер, - ответил я. – Мне надо приватно переговорить с вами.

- Что еще случилось? – спросил капитан, отворяя дверь каюты.

Он был без кителя, но в рубашке и брюках.

Каюта капитана была чуть побольше нашей с Генрихом. Только кровать была одна, да еще был большой стол и буфет, к которому подошел капитан.

- Как насчет виски? – спросил капитан.

Так или иначе я был связан с самыми разными событиями, которые произошли на борту «Пасифика», когда тот совершал переход из Сан-Франциско в Йокогаму. Очевидно, это принесло мне определенный авторитет. Меня не выгнали, и мне предложили выпить.

- С удовольствием, - согласился я, чем удивил капитана.

Капитан налил нам в бокалы виски из бутылки, этикетку которой я не смог разглядеть. Мы сделали по глотку.

- Так, что у вас за срочность? – спросил капитан.

- Я пришел к вам повиниться, - ответил я, а потом, как смог, перевел с русского на английский поговорку «Повинную голову, меч не сечет». Но получилось не слишком хорошо. Что-то среднее между «Один раскаявшийся грешник лучше двух праведников» и «Не согрешишь – не покаешься».

А потом мне пришлось врать. Я рассказал, что я давно знаком с миссис Донахью, которая совсем не миссис Донахью, а Вера Порошина. Что мы решили, прежде чем решиться на создание семьи, проверить свои чувства. Для этого сели на «Пасифик», как будто незнакомые люди. Я под своим именем, а Вера Порошина – под именем миссис Донахью. Что все это было моей идеей от начала и до конца, и что мы не собирались нанести никому никакого вреда. Под конец я показал капитану свой экземпляр брачного договора.

Капитан Хемпсон молча слушал меня и кряхтел.

Когда я замолчал, он вернул мне мой брачный договор и сказал:

- Да, мистер Деклер с вами не соскучишься. Я уже думал, что вы больше не сможете меня удивить, но вы смогли.

Я только пожал плечами. Мол, да, я такой.

- Но от меня, что вы хотите? - спросил капитан.

- Легализации.

- Что? – не понял капитан.

- Если говорить прямо, то мне хотелось бы сегодня рассказать все, что я сейчас вам сказал, в капитанском салоне, и чтобы вы подтвердили, что были в курсе нашего розыгрыша, - не стал юлить я.

Капитан задумался.

- Знаете, что, мистер Деклер, я пойду вам навстречу, – наконец сказал капитан. - Но не потому, что одобряю ваши действия. Я их, как раз, не одобряю.

- Вы заставили свою будущую супругу пойти на подлог, а сами остались в стороне, - стал меня воспитывать капитан. – Это, знаете ли, некрасиво.

- Подождите, - остановил он мою попытку вставить слово в свое оправдание. – То, что вы, в конце концов, на ней женились, вас оправдывает, но не полностью.

- Но я прикрою вас, - со вздохом сказал капитан. – И знаете почему?

Я пожал плечами.

- Потому что вы хорошо относитесь к Генриху, - привел капитан неожиданный аргумент. – Я слежу за вами. Вы не просто поите, кормите и одеваете его, но вы еще и тратите свое время на его воспитание.

- Я говорил уже вам, что я сам в детстве был в похожей ситуации, - продолжил капитан. – Кто знает, если бы мне тогда попался такой человек, как вы, то, возможно, у меня все было бы по-другому.

Я промолчал, но про себя подумал, почему это капитан Хемпсон недоволен тем, что имеет. На мой взгляд, быть капитаном такого корабля как «Пасифик» было очень достойно.

- Так, что рассказывайте за ужином то, что запланировали. Я кивну головой, - как-то печально закончил капитан.

Но печалился он недолго.

- Но наказать вас, без огласки конечно, надо, - это был уже прежний капитан Хемпсон. – Вы внесете в корабельную кассу 50 долларов за … ну, скажем, за дополнительные услуги.

«Видимо, 50 долларов на «Пасифике» – стандартная такса,» - подумал я и согласился. Деньги у меня были, а за разрешение этой проблемы я был готов заплатить и больше.

Сцена 92

Вчера Тереза Одли опоздала на ужин. Она засиделась над написанием сказки по сюжету Деклера. Герои из этого сюжета, сначала описанные им, а потом еще и нарисованные, получились, как живые. С ними было легко.

Тереза представила себя Элли. Верный Тотошка тут же залаял у нее где-то в голове, и Тереза зашагала по дороге из желтого кирпича. Еще никогда ей не писалось так легко и свободно. Словно наяву она познакомилась со Страшилой. Диалоги между Элли и этим бывшем огородным чучелом ложились на бумагу сами собой. Терезе только приходилось удивляться уму и рассудительности Страшилы, а также его твердому убеждению, что он глупый и ему очень-очень нужны мозги.

Когда Тереза все-таки остановилась, то на ужин идти было уже поздно. Наверняка, все уже поели, и ей пришлось бы ужинать под внимательными взорами присутствующих, что было бы очень некомфортно. Поэтому она заказала в каюту легкий салат и бокал белого вина. Надо же было отметить начало написания новой сказки! Потом Тереза приняла ванну, ее тянуло к столу, чтобы продолжить путешествие Элли, но она все же заставила себя лечь в постель и вскоре заснула. Тереза спала и не знала, что пропустила важное событие, которое произошло в этот вечер в капитанском салоне «Пасифика».

Сцена 93

Проснулась Тереза рано. Гораздо раньше, чем требовалось, чтобы умыться, одеться, посетить дамскую комнату, в общем сделать все, чтобы потом отправиться на завтрак в капитанский салон. Тем не менее она не стала залеживаться в постели и решила заполнить паузу прогулкой по палубе. «Может быть,» - подумала Тереза. – «Даже увижу, занимающихся своей непонятной гимнастикой, Деклера и его воспитанника».

Но на палубе было пустынно. Многие пассажиры съехали на берег, как, например, майор и первый лейтенант, которые также были посетителями капитанского салона. Но все же обычно на палубе по утрам было более шумно.

Тереза прошлась пару раз взад и вперед по палубе, когда ее поприветствовал чей-то усталый голос.

- Доброе утро, мисс Одли.

Тереза обернулась. Это был Джейсон Томпсон. Его лицо было бледным, а от его обычной бодрости не осталось и следа.

- Что с вами случилось? – спросила Тереза и очередной раз порадовалась за себя.

Ее принадлежность к журналистике позволяла делать то, что не могла сделать никакая женщина из ее круга. Первой задать вопрос постороннему мужчине считалось ужасно вульгарным. Такая женщина моментально прослыла бы невоспитанной. Она потеряла бы возможность посещать приличные дома, а значит ее круг общения существенно бы сузился. Фактически такая женщина становилась изгоем.

- Во всем виноват наш с вами знакомый, мистер Деклер, - проворчал Томпсон, чего раньше за ним не замечалось.

Тереза подошла поближе к промышленнику и невольно остановилась. От Томпсона попахивало спиртным.

- Да, да, я знаю, что еще не протрезвел, - согласился Томпсон, увидев реакцию Терезы. – Но, может быть, вам будет интересно знать, что произошло вчера в капитанском салоне? Ведь вас там вчера не было.

- Что же там произошло? – Тереза подошла поближе. Ее журналистское чутье победило обычный человеческий нюх.

В конце концов, некоторые считают, что так и должно пахнуть от настоящих мужчин. Тереза вспомнила, что спор на эту тему был между двумя ее знакомыми дамами на одном из чаепитий у нее дома.

- О, я уверен, что из этого вы сделаете отличную статью для своего журнала! – подлил масла в огонь Томпсон. – Оказалось, что миссис Донахью совсем не миссис Донахью.

- А кто?

- Она оказалась некой Верой Порошиной.

- И что в этом интересного? - искренне не понимала Тереза.

- А то, что эта мисс Порошина оказалась давней знакомой нашего мистера Деклера. Они уже хотели пожениться, но решили проверить свои чувства, - тут Томпсон сделал театральную паузу. – Только подумайте, «они решили проверить свои чувства»?!

В голове у Терезы разом, набирая темп, застучали молоточки, а Томпсон, не замечая состояния собеседницы, продолжил.

- Для этого они сели на «Пасифик». Деклер под своим именем, а мисс Порошина под именем миссис Донахью. Как я понял, все это делалось с согласия капитана. Этот Деклер, как видно, умеет быть убедительным.

Со стороны моря над палубой пронеся свежий порыв ветра. Терезе стало немного лучше.

- И это все? – спросила она Томпсона, явно боясь ответа.

- Нет, что вы! Это только начало, - ответит Томпсон. – Вчера они были на берегу и в нотариальной конторе заключили брачный договор.

- Так что теперь миссис Донахью больше нет, а есть миссис Деклер. Не ошибитесь! – хохотнул Томпсон.

Тереза стояла ни жива, ни мертва, а Томпсон продолжал сыпать информацией.

- Под конец Деклер объявил, что любая выпивка в баре для пассажиров первого класса весь вечер за его счет. То же самое касалось дамского салона. Дамы могли заказать себе любые напитки. Все оплачивал Деклер. Каков, а?! Кстати, вот и он.

Тереза повернула голову туда, куда смотрел Томпсон и увидела, что на палубу вышли Деклер, его воспитанник Генрих и новоиспеченная миссис Деклер. Авантюристка держала за руку мальчика, на лице которого была улыбка. Самое обидное, что и на лице Деклера было на редкость глупое выражение вселенского счастья.

- Извините, мне нужно вернуться в каюту, - сказал Тереза и, не дожидаясь ответа промышленника, пошла прочь.

- Да, да, я понимаю, - сказал Томпсон, хотя в это утро он мало что понимал. Его страшно мучило похмелье.

Сцена 94

Вернувшись в каюту, Тереза сняла шляпку и села за стол, перед небольшим зеркалом. На душе было пусто, а ей самой было очень обидно. Самое плохое, что обижаться надо было только на саму себя. Деклер не давал ей никаких поводов, не делал никаких попыток ухаживания. Все его общение с ней было в рамках их совместного литературного творчества. Тереза вспомнила, как совсем еще недавно они сидели одни на палубе. Деклер рисовал ей героев сказки, а она, как дура, решила прижаться к нему. Тогда Деклер сделал вид, что не понял ее движения и отодвинулся от нее словно для того, чтобы рассмотреть получше рисунок.

Тереза раскрыла свой блокнот и вынула из него фотографическую карточку Жорж Санд. Великая писательница и феминистка молча смотрела своими большими глазами на Терезу.

- У тебя тоже такое бывало? – спросила Тереза.

Но фотография молчала.

- Конечно же, бывало, - ответила за мадам Санд сама Тереза. – Но ты не сдалась и в конце концов обрела счастье.

«Не сдамся и я,» - решила Тереза. – «Я переплыву океаны, я напишу самые лучшие репортажи, я даже не откажусь от совместного творчества с Деклером. Я пройду свою дорогу из желтого кирпича от начала и до конца, как бы трудно мне это не было».

Конец первой части.

 

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/