ЭФРАИМ ШМУШКЕВИЧ (Еврейский)

 

ПЛАЧУЩАЯ СКРИПКА

 

 

 

 

 

Израиль 2014

 

УДК 821.161.1-1

ББК 84(2Рос=Рус) 6-4

 

 

 

Эфраим Шмушкевич (Еврейский)

Плачущая скрипка. Роман.

 

 

 

 

 

 

 

 

ISBN 5-98575-008-6

 

 

ВСЕ ПРАВА СОХРАНЕНЫ ЗА АВТОРОМ

 

@ Эфраим Шмушкевич

 

 

 

 

 

 

 

Светлой памяти моих родителей – Брони и Исаака Шмушкевич – посвящаю

 

 

 

Сказание о еврейском народе

О книге Эфраима Шмушкевича «Плачущая скрипка»

 

Автор писал эту книгу всю жизнь. А когда закончил ее, рукопись была потеряна. И восстановлена только через десять лет. Так трудно досталась она писателю. А он знал всегда, что эта книга – книга его жизни. Но она – эта горькая и светлая книга –она и наша книга. О нашей еврейской судьбе – такой необъяснимо трагической, о нашей хрупкой жизни, которая всегда под угрозой, о нашем упрямстве, о нашей Вере и надежде, о нашей непобедимости.

И у нее, у этой книги, есть тайна. Тайна, которая открывается нам только на самой последней странице, а еще точнее в последнем предложении.

Но вернемся к началу. Какое оно радостное, это начало. Утро в еврейском местечке Белая Церковь на Украине. Я наконец-то увидела моих дедушек и бабушек из такого же местечка. Ну и что, что в Белоруссии и что дедушка мой был не водовоз, а печник, но бабушка Рива была тоже очень красива и тоже умерла рано, и там у нас тоже, наверняка, были эти семейные на белой скатерти обеды, и так же любили, наверное, маленьких своих детей Авремеле и Рива…

Эта чудная картина счастья в книге Эфраима Шмушкевича обрывается так жестоко и страшно – Арон, отец маленького Хаима, у него на глазах погибает от руки пьяного антисемита. И тут я заплакала, и с этой минуты и до конца книги, в которой редкие мгновения радости оборачиваются жестокой болью, трагедия семьи Кац не прекращалась.

Погромы, революция, сталинский террор, вторая мировая война, афганская война...

Слезы мои не утихали…

Я только успевала полюбить Рахель, Арона, Хаима, Янкеля, Игоря, а они погибали, их не принимало время, их не принимала эта земля, которую они так любили и которой так верно служили.

Господи, спрашивала я, почему автор книги написал такую трагическую сагу, где в каждом поколении кто то гибнет – то деды, то родители, то дети...

И вот тут открывается тайна…

Каким-то непостижимым образом, когда прочитана последняя страница, и книга закрыта, я ощутила не слабость, не только боль, но и силу.

Потому что все герои этого сказания переносили испытания так достойно и гордо, что и мне передалось это ощущение стойкости, такое нужное, чтобы можно было сказать себе – Мы не сдаемся!

Как удалось Эфраиму Шмушкевичу передать нам, читателям, это чувство гордости и противостояния?

Я думаю, что тут ответ очень прост – мастерство автора, который выбрал для своего повествования язык простой и прозрачный, доверительную интонацию, которая только усиливает пронзительность и горечь книги.

И еще скрипка, та самая плачущая скрипка, которая появляется на первых страницах и сопровождает эту семейную летопись до самого конца.

Вот маленький Хаим уже в самом начале спрашивает своего отца: «Папа а ты знаешь, что из конских волос делают смычки для скрипок?» Казалось бы, что тут особенного в этом вопросе – но он был как бы вступлением ко всему, что произошло дальше.

И что бы ни происходило с героями, скрипка, музыка была с ними все время, так же, как мечта стать музыкантом у всех детей, в каждом поколении. Все эти годы, во всех пяти поколениях – она, эта музыка, эта скрипка была, она звучала, она была мечтой, она была надеждой, пока последний скрипач в этой семье, юный Игорь, изуродованный, почти убитый своими же стройбатниками узбеками во время военных сборов, не выронил ее из своих обрубков – тех, что остались у него от рук, – скрипка выскользнула и рассыпалась...

И на могиле своего старшего брата Игоря маленький Ленечка, единственный наследник всех поколений, говорит...

Но то, что он сказал, я хочу, чтобы Вы прочли сами...

 

Рина Левинзон

 

 

 

 

 

 

 

 

 

01.07.10

Уважаемый Эфраим,

Большое спасибо за ваше участие в семинаре, который проходил в музее «Бейт Лохамей ха-геттаот» (Дом борцов гетто) в июне 2010 года.

Нам очень важно видеть среди участников семинара людей, чья личная судьба неразрывно связана с трагедией еврейского народа. Именно такие люди, как Вы, смогли выстоять, выдержать тяжелейшие испытания и сохранить силу духа и веру в человека.

Ваша книга «Плачущая скрипка», которую Вы любезно подарили нашему музею, передана в библиотеку. Это очень трогательная история жизни пяти поколений одной еврейской семьи, написанная с большой любовью и искренностью. События, описанные в книге, заставляют читателя сопереживать героям, плакать и радоваться вместе с ними. История еврейской семьи Кац – это одна из множества историй поколений евреев Украины, со всеми тяготами и бедами тех лет. Музыка занимает в жизни героев одно из главных мест, она «звучит» со страниц, и это создает ощущение того, что люди не теряют надежду на лучшее. Будем и мы сохранять эту надежду и веру в человека!

Еще раз большое спасибо, всего самого хорошего.

С уважением,

 

Анна Копаева

Руководитель Отдела изучения Катастрофы евреев на территории бывшего Советского Союза,

Музей «Бейт Лохамей ха-геттаот»

 

 

Книга первая

 

Глава первая

 

...Уснуло все под сенью ночи.

Еврейской хижины одной

Не посетил отрадный сон.

А. С. Пушкин

 

I

На живописном извилистом берегу небольшой речушки Рось, несущей свои воды в широкий и могучий Днепр, пересеченный порогами, выступающими из-под бурлящей воды, словно клыки хищного зверя, раскинулось местечко Белая Церковь. В нем размеренно и однообразно протекала жизнь многих поколений украинцев и евреев.

На центральной улице возвышалась белая церковь, по рассказам старожилов, она дала местечку свое название. В пятидесяти метрах от нее находилась старая синагога, огороженная деревянным забором. Рядом стоял добротный особняк, в нем жил водовоз Арон Кац со своей семьей – красавицей Рахелью и четырьмя детьми.

Как правило, Арон просыпался с первыми петухами. Закончив утренние благословения, он надевал талит и тфилин, и приступал к чтению утренней молитвы «Шахорит». Затем, помолившись и наскоро позавтракав, водовоз запрягал в телегу двух лошадей и ехал к источнику минеральной воды. Наполнив водой полную бочку, он развозил ее по домам богатых жителей своего села и близлежащих местечек.

Был обычный июльский день. Лучи утреннего солнца проби-вались сквозь висевший на окне занавес, отражаясь от серебряного подсвечника, стоящего на подоконнике. Дети отдыхали на каникулах. Жена Рахель, красивая статная женщина лет тридцати пяти, с черными, как смоль, вьющимися волосами и голубыми глазами была занята хозяйством. Она поставила подсвечник на стол для встречи Святой Субботы и, то и дело посматривая на настенные часы, сервировала дубовый овальный стол, покрытый белоснежной скатертью. Арон, худощавый, чуть полысевший мужчина лет сорока с окладистой черной бородой после омовения рук произнес благословение на хлеб и вино и принялся за еду. За ним последовали жена и дети: худощавые девочки-близнецы – Голда и Табл, и мальчики-погодки Эля и Хаим, очень похожие на мать. Как и положено в еврейской религиозной семье, отец и сыновья носили кипы, мать повязывала голову косынкой. Ели молча. Запахи испеченного картофеля, квашеной капусты, салата и жареных котлет наполняли гостиную, обставленную красивой мебелью. На столе уже кипел горячий самовар.

– Папа, а когда мы поедем в Киев? – нарушив молчание, спросила Голдочка.

– Теперь уже точно на следующей неделе. Я договорился с дядей Рувимом, он поработает вместо меня недельку. А дядя Гершель купил нам билеты в цирк.

– Ура! – одновременно закричали сестренки.

– Вот и хорошо, – потирая ладони, с восторгом сказал Хаим. – А после Киева поедем в Умань. Там пообщаемся с цадиками.

Рахель одобрительно смотрела на улыбающегося мужа и думала:

«Слава Богу, что все хорошо у нас в семье, Арончик такой хороший и детки прекрасные».

Позавтракав, Арон и его семья произнесли благословение после еды.

– Ну что, Хаим, поехали работать, – отец, поднявшись со стула, обратился к младшему сыну. Во время каникул, в пятницу, Арон брал одного из ребят с собой на работу. Поездка с ним была радостью для детей.

– Ребятишки, не забывайте, шабат не за горами, – напомнил отец и нежно глянул на детей

– Мы, папуля, никогда не забываем, – отозвалась старшая девочка – умница Табл.

– Эля, наведи порядок в конюшне.

– Хорошо, папа.

Арон с сыном вышли во двор, там стояла запряженная пара лошадей. Хаим, со знанием дела взяв вожжи, сел на подводу.

На крыльцо вышла Рахель.

– Арон, не разрешай Хаиму далеко заплывать на Машке.

– Не волнуйся, не разрешу. Иди ко мне на минутку. – Он обнял улыбающуюся жену и нежно поцеловал в щеку.

Кони рысью бежали по знакомой дороге в сторону реки.

– Доброе утро, Арончик! Хорошего тебе дня! – приветствовал Арона идущий навстречу пожилой мужчина.

– Доброе утро, Петрович! – махнув ему рукой, ответил водовоз. По пути встречались односельчане, они уважительно здоровались с ним.

Подъехав к пологому, засыпанному щебенкой берегу, Арон спрыгнул на землю. Он снял с крючка прикрепленное к днищу подводы ведро, с резиновым шлангом с насадкой, быстро прикрепил один конец к торчащей между двумя большими булыжниками трубе, из которой лилась вода, а второй подал Хаиму, стоявшему на подводе. Тот вставил шланг в отверстие бочки.

Наполнив бочку, водовоз к полудню успел развезти воду клиентам: в имение графини Браницкой и на конфетную фабрику. Затем вернулся к реке, чтобы перед субботой помыть лошадей и прополоскать бочку.

День был жаркий. Солнце стояло в зените. Сидя верхом на лошади, Хаим с нескрываемым удовольствием расчесывал металлической гребенкой ее гриву. Арон стоял по колено в воде. В одной руке у него было ведро с мыльной водой, а в другой – большая жесткая, сделанная из лубяной части коры молодой липы мочалка, ею он мыл вторую лошадь.

– Папа, а графиня Браницкая, наверное, очень богатая? – спросил мальчик.

– Еще бы. У нее в Польше и на Украине есть поместья.

– И слуг тоже много?

– Конечно. Но она очень порядочный человек. И бедным людям помогает.

– Папа, а ты знаешь, что из конских волос делают смычки для скрипок?

– Знаю. – Наверное, много их можно сделать из Машкиных волос. – Ты случайно не хочешь заняться этим? – улыбнувшись, спросил отец.

– Это очень тяжелая работа. Особенно трудно сделать скрипку. Я читал, что в Италии, еще в семнадцатом веке, жил мастер по скрипкам, Страдивари. На его скрипках еще и сейчас играют самые известные скрипачи. Лучше него никто не умеет делать скрипки и сейчас. Они очень дорого стоят.

– Ты прав.

– Папа, помнишь, когда мы были на концерте в Киеве, там играли дядя и тетя на пианино и на скрипке?

– Помню, конечно.

– Интересно, как они без нот могли играть весь концерт?

– Запомнили. Выучили на память.

– Не представляю, как это возможно.

– Ты же можешь выучить на память много стихов, так и музыканты.

– А вот ты кантор в синагоге. Есть очень много молитв, и у каждой свой мотив. Правда?

– Не совсем так, сынок. Большинство молитв просто читают нараспев. Только в субботу и на праздники есть особые молитвы, имеющие свой мотив.

– Значит, у тебя хорошая память.

– Пока не жалуюсь. Но певцы в операх тоже несколько часов поют без нот. Станешь певцом, тоже будешь петь без нот и играть на скрипке смычком, который сделаешь из Машкиных волос, – подшучивал над сыном водовоз.

Старательно обмывая лошадь, он вдруг увидел выходящего из-за кустов здоровенного Ваську-шикера, как называли его все евреи в местечке. Он с трудом стоял на ногах и раскачивался, как медведь. На нем была распахнутая выцветшая рубаха без пуго-виц, до половины заправленная в разорванные брюки. Пройдя не-сколько метров, он тяжело опустился на песок. Пот градом катил-ся по его лицу. Васька-шикер жил вместе с больной матерью и младшей сестрой. Зарабатывал на ремонтных работах у богатых односельчан, работал и в добротном доме своего соседа Арона Каца. К водовозу Васька-шикер и его мать относились с особым уважением, так как он часто давал им возможность заработать или же одалживал деньги. Если кто-нибудь из односельчан хотел использовать Ваську – умельца на все руки, то всегда приходил к нему ранним утром, когда тот был еще трезвым.

– Слушай, Арон, дай мне один рубль, – вытирая рубахой потное лицо, промычал пьяница.

– Зачем тебе деньги, Васька? – не приняв всерьез его слов, спросил водовоз.

– Нужно! – гаркнул тот. Скривив физиономию, он чихнул несколько раз. Отец с сыном раскатисто рассмеялись.

– Дай, Арон, говорю тебе, три рубля, – прорычал Васька, глядя на водовоза и маленького Хаима, словно хищник на своих жертв.

– Нет у меня денег. Деньги дома! – настороженно ответил Арон.

– А я тебе сказал, дай мне деньги. У тебя всегда есть. А то я... – Поднявшись, он сделал шаг в сторону водовоза и его сына.

– Приходи ко мне вечером домой, я тебе дам деньги.

– А мне надо сейчас!

Арон продолжал мыть лошадь, глядя исподлобья на стоящего в угрожающей позе на широко расставленных ногах растрепанного Ваську с перекошенным лицом, вызывавшим страх. Взгляд у обычно добродушного парня был гипнотизирующий.

«Что с ним сегодня стряслось? Какая муха его укусила?» – подумал Арон.

– Ну-у? – промычал тот, не закрывая рта, будто хотел проглотить водовоза.

Дрожь пробежала по телу еврея.

– Ей-богу, Васька, у меня нет денег. Сейчас поедем ко мне. Я дам тебе сколько надо.

– Не ври, жид! Дай мне деньги, а то утоплю тебя в речке. – Васька тяжелыми шагами направился к Арону.

– Ты что, Вася, с ума сошел? – крикнул водовоз, не на шутку перепугавшись, и спрятался за лошадь.

– Я тебе дам, жид пархатый! – Разъяренный пьяница сделал несколько шагов и оказался рядом и, схватив Арона за руку, потянул к себе.

– Что ты делаешь, Вася? Я тебе всегда даю деньги и матери твоей. Зачем ты так делаешь?

– Дашь деньги или нет?! – Стоя по пояс в воде, пьяный Васька, мотая затуманенной головой, из всех сил стиснул водовоза здоровенными ручищами,

– Отпусти меня! Не трогай меня, Васюша, – задыхаясь от боли, умолял Арон.

– Отпусти, Васька, моего папу! Отпусти его, пьяница! – кричал и плакал Хаим.

Тот, одной рукой стащив мальчика с лошади, словно щенка, бросил его на песчаный берег и начал окунать голову Арона в воду. Водовоз мертвой хваткой уцепился за шею пьяницы.

– Люди добрые! Спасите! Спасите! Папу моего убивают! – кричал мальчик.

Превозмогая боль в колене от удара при падении на песок, то и дело оглядываясь назад и видя муки отца, Хаим весь в слезах выбежал на дорогу.

– Люди добрые, спасите!

Из хаты, находившейся рядом, вышла женщина.

– Что случилось?

– Васька-пьянчуга убивает моего папу!

– Степан! Степан! – закричала она. – Васька-пьянчуга убивает Арона-водовоза.

Муж выбежал из дома.

– Где они?!

– На берегу.

Степан схватил палку и вместе с женой побежал к реке. За ними, хромая, поплелся Хаим. Когда он вышел к берегу, там стояла женщина, ее муж и две лошади. Ни отца, ни Васьки не было видно.

– Мальчик, я забыла, как тебя зовут?

– Хаим, – вытирая слезы, ответил тот.

– Васька был пьяный?

– Да, он еле на ногах держался.

– Вот скотина! С утра наклюкался.

Степан бросился в воду и через некоторое время вынырнул и поплыл к берегу.

– Ну что? – спросила жена.

– Что, что! Тут, знаешь сама, какая глубина. И кругом водоросли, разве увидишь? Да и ямы, и водовороты. А, что там говорить! Концов в воде не найдешь, – сплюнув, сказал мужик. – Я сейчас возьму только весла и спущу лодку, подплыву чуть дальше к камышам.

Он быстро побежал домой за веслами, спустил на воду стоящую рядом на берегу плоскодонку и отплыл на середину реки. Перегнувшись через борт, он веслом начал разгребать камыши, лилии и водоросли, внимательно рассматривая сквозь прозрачную воду дно реки.

После часа безрезультатных поисков Степан приплыл к берегу, где сидели его жена и плачущий Хаим.

 

II

Спустя две недели тело Арона Каца случайно обнаружили ребятишки из соседнего села, рыбачившие в тихой заводи между камышами. Туда его занесло подводное течение.

Над кладбищем, разрывая душу, разносилась поминальная молитва. У могилы рыдала несчастная Рахель, окруженная обнимающими ее детьми. Рядом с ними стоял старший брат Арона Гершель, высокий мужчина в черном костюме с осунувшимся от горя лицом. На похороны он приехал из Киева. Десять мужчин, прихожан из синагоги, где Кац был кантором на еврейских праздниках, тоже были там. Когда закончилась поминальная молитва, Гершель достал из портмоне деньги и протянул старику, прочитавшему ее. Тот покачал головой.

– Для меня большая мицва хоть что-нибудь хорошее сделать для этого праведника. – Сжав губы, старик вытер глаза полные слез.

– Гершель, возьми сидур, – старик протянул ему старенький молитвенник. Он знал Гершеля, когда тот был ребенком и приходил с отцом и братом в синагогу. – Прочти кадиш¹.

Гершель читал кадиш, вытирая слезы. Мужчины молча положили на могилу камешки и ушли.

– Арон! Родной мой! Клянусь, что до конца дней не оставлю твою семью. Твои дети будут моими детьми. Я поставлю их на ноги. Ты всегда будешь жить в наших сердцах.

Держа за руки двух маленьких дочерей, Рахель, с трудом передвигая ноги, направилась к выходу. Чуть позади шел Гершель, прижав к себе двух племянников. Измученные горем дети дома разошлись по своим комнатам и вскоре уснули тяжелым, тревожным сном.

– Ой, Гершель, как нам теперь жить без Арончика? Ведь он для нас все! – рыдала Рахель.

– Знаю, но жить надо. У тебя четверо детей.

– Ох, как не хочется без него жить! Не хочется! – Она прикрыла ладонями глаза.

– Я буду вам помогать. Каждый месяц буду посылать деньги и детей одевать и обувать.

Они замолчали, горе разрывало их сердца. Вдова, не переставая, плакала, закрывая ладонью рот, чтобы не разбудить детей.

– Рахель, пожалей себя ради детей. – Гершель налил сердечные капли. – Прими, пожалуйста!

– Не надо, они мне все равно не помогут.

Было за полночь, Рахель поднялась с дивана.

– Выпей, Гершель, чаю, – предложила она.

– Спасибо, не хочу.

– А молока выпьешь?

– Да.

Рахель вышла из гостиной и вернулась с большой чашкой молока и печеньем.

– Ешь, Гершель.

– А ты?

– Я выпила немного молока.

– Рахель, как ты смотришь на мое предложение: тебе одной будет нелегко с четырьмя детьми. Давай я кого-нибудь из ребят возьму к себе, нерешительно предложил он.

– Нет! Не отдам никого! – судорожно зарыдала Рахель.

– Рахеличка, родная, успокойся, пожалуйста, очень прошу тебя. Ведь мы же не чужие с тобой люди. Я ведь не забираю ребенка навсегда. Ему будет легче и тебе. Если хочешь, я могу взять Хаима или Элю. Поверь, так будет лучше. Мы часто будем навещать вас, – положив руку на вздрагивающее от плача плечо невестки, уговаривал ее Гершель.

После мучительной паузы она тихо сказала сквозь слезы:

– Наверное, ты прав, спасибо тебе. – Если ты решил, то возьми, пожалуйста, Хаима. Он умный мальчик и очень хорошо занимается, и характер у него добрый, у тебя не будет с ним проблем. А я останусь с девочками и с Элей, он уже большой.

– Я согласен. Все будет хорошо.

– Иди, Гершель, хоть поспи немножко. Я приготовила постель в комнате рядом с ребятами. А мне скоро надо идти доить корову.

Утром вдова с тяжелым сердцем проводила Гершеля и Хаима до постоялого двора. Впервые в жизни разлучалась она со своим ребенком. Ей казалось, что у нее оторвали часть сердца.

Ямская тройка быстрой рысью бежала по центральной улице Белой Церкви, утрамбованной колесами телег и пешеходами. Хаим, высунул из окна голову, мама, сестренки и брат, махали ему, а он с тоской смотрел на удаляющихся от него родных людей. Чем дальше он отъезжал от родного дома, тем тяжелее становилось у него на душе. Мальчик жалел больную мать, младших сестер и старшего брата, на плечи которого теперь лягут все заботы о доме.

«Ну почему мама отослала меня в Киев? Если бы я был с ними, мы с Элей работали бы по очереди. А так... – думал Хаим. – Ну, зачем мама так сделала?»

Гершель, сидевший рядом, участливо поглядывал на племянника.

– Все будет хорошо, – положив ладонь на его плечо, подмигнул дядя и грустно улыбнулся. Хаим кивнул головой.

«Я люблю дядю Гершеля. Он очень добрый». Хаим вспомнил, как всей семьей приезжали они в гости, в Киев, как их всегда хорошо принимали, как он и Эля играли с двоюродными братьями интересными игрушками, таких в Белой Церкви не продавали. «Это все было, когда был жив папа», – думал мальчик. Сейчас же он ехал в Киев без всякого желания, не хотел возражать маме, зная, что ей нельзя нервничать.

 

Приехав с дядей в Киев, Хаим не встретил радушного приема. На сей раз все оказалось по-другому. Жена Гершеля даже не вышла к нему из своей комнаты, а двоюродные братья встретили его довольно холодно.

– Вот твоя комната, дорогой мой, чувствуй себя здесь как дома, – сказал дядя. Они вошли в небольшую комнату на втором этаже особняка, в котором шестой год жил Гершель с семьей. – Вот шкаф, сложи сюда свои вещи, вот кушетка и письменный стол, это этажерка для книг, а вот вазон с цветами – будешь поливать их. Хорошо?

– Хорошо, – ответил племянник.

– Рядом с твоей комнатой – комнаты Нахума и Менделя. Я думаю, дорогие мои, будете дружить. Правда, сынули? – Гершель обратился к сыновьям, стоявшим на пороге. Младший – ровесник Хаима, старшему было шестнадцать лет. Братья переглянулись и усмехнулись.

– Все, ребятишки, теперь идемте кушать. Мама, наверное, уже накрыла на стол. – Они сошли на первый этаж. – Пойдем, Хаим, вымоем руки с дороги.

Гершель с ребятами вошел в столовую. Стол не был накрыт, и жена не пришла.

– Мендель, покажи Хаиму библиотеку, он ведь после ремонта не был у нас.

Расстроенный хозяин вошел в спальню, обставленную богатой мебелью. Возле зеркала сидела его жена.

– Муся, ты почему не накрыла на стол? Мы же с дороги! – повысив голос, спросил он.

– Что, пожар? – недовольно буркнула она.

– Да, пожар!

– Что, голоден твой сын без бух вейтых²? – с иронией спросила жена.

– Да! И я тоже! Идем в кухню!

Хаим, под насмешливыми взглядами братьев и хозяйки, произнес браху³ перед едой и начал с аппетитом есть. Ели молча, Мальчик почувствовал напряжение и заметил недоброжелатель-ные взгляды. Аппетит пропал.

– Смотрите, братишки, дружите между собой. Ближе у вас нет родственников, – нарушив молчание, заговорил Гершель.

– Папа, Борух с родителями через неделю уезжает в Одессу, – сказал старший. – А мы никуда не поедем?

– В этом году нет, – нахмурившись, ответил отец.

– А папа Боруха говорит, что если бы у тебя умерли мать или отец, только тогда целый год нельзя никуда ехать.

– Мало ли что говорит он. У него мозги жиром заплыли, нужно похудеть – может, поумнеет.

Младший Нахум расхохотался. Пот градом лился по его полному лицу.

– Ну, чего ты! – недовольно буркнул его брат, сидевший рядом, и толкнул Нахума кулаком в живот.

– Правильно, и у твоего Борьки тоже мозги, как у поросенка.

– Можно подумать, что ты скелет.

– Хватит! Завелись! Успокойтесь! Лучше бы кушали, чем болтали! – сказала мать раздраженным тоном. Она вышла из столовой. Вернувшись, занесла пирог и кастрюлю с компотом, разлила по чашкам компот, разрезала пирог. Гершель положил в блюдце два куска и придвинул к Хаиму вместе с чашкой компота.

– Спасибо, – поблагодарил мальчик.

– Кушай на здоровье, дорогой.

– Ты думаешь, я обделю твоего племянника? – съязвила Муся.

Ее сыновья, глядя на Хаима, посмеивались.

– Вус нар штыпт⁴? – повысил голос Гершель. – Муся, ко мне не приходила госпожа Шапиро? – спросил он у жены.

– Нет. Она тебе еще не надоела?

– Мне мои клиенты не надоедают. Ее можно понять – хочет выдать замуж свою дочь. Что в этом плохого?

– Для такой красавицы нужно выписать жениха из-за границы.

Рассмеялся Нахум.

– На каждый товар есть свой покупатель. Во-первых, она хоть и не красавица, но зато умница и образованная, это тоже немало значит. А во-вторых, не нужно быть красивой, а нужно быть счастливой.

– Вот это правильно говорит папа, – вмешался в разговор Мендель. – Например, у нашего директора школы жена хуже обезьяны, а он – такой красивый и богатый.

– Вот какой грамотный! Лучше бы ты учил уроки по математике, которые учитель тебе дал на лето, – сказал Гершель.

– А я и так учу, – под нос буркнул сын.

– Учу! Ты всегда говоришь, что учишь! А результат мы знаем хорошо!

– Нет! Нет! Он занимался с утра, – заступилась мать.

– А вчера?

– И вчера, – обиженным тоном протянул Мендель.

– Не ври. Вчера ты даже книжку в руки не брал, – с ехидцей вставил Нахум.

– Брал, когда ты спал днем.

– Но ведь ты спал со мной.

– Спасибо, – допив компот и съев пирог, поблагодарил Хаим.

– На здоровье, – улыбнулся Гершель.

Мальчик чуть слышно произнес благословение. Его братья покатились со смеху, смеялась с ними и Муся. Хаим нахмурил брови, он нервно покусывал губы, в глазах появились слезы.

– Ну, чего вы, лоботрясы, смеетесь?! Всем нужно говорить благословение и перед едой, и после, – упрекнул их отец. – Ему было стыдно за детей и за жену. Это она их так воспитывала.

– Хватит! Надоело! Идите к себе, займитесь чем-нибудь, – прикрикнула на них Муся. Ребята вышли из столовой и направились каждый в свою комнату. – Ты знаешь, Гершель, нашей Дуньки уже неделю нет.

– Может быть, заболела?

– Я не думаю. Скорее всего, этой шиксе⁵ не нужны деньги. Я уже выбилась из сил.

– А ты подключи к уборке твоих бездельников, они сейчас на каникулах, – раздраженно сказал муж.

– Надо нанять другую, а то в последнее время она плохо работала.

– Все время ты ее хвалила, а теперь стала плохая.

– Что тебе? Тебя целый день нет дома.– Не жалеешь меня? Я как белка в колесе, – обиженно говорила жена.

– Жалко. Возьми другую. Только когда вернется Дуняша, она снова будет у нас работать!

– Так никто у тебя не захочет работать!

– Тогда сама убирай.

– Очень преданный муж. Ты любишь, чтобы все было чистенько и поглажено!

– А почему бы и нет? Такая у меня работа. Я имею дело с интеллигентными людьми, поэтому должен выглядеть соответственно. Все! Я пойду к себе!

Гершель встал со стула и пошел к себе в кабинет. После пережитой трагедии, потери младшего брата, ему хотелось остаться наедине с собой. Он запер дверь, сел на кушетку, закрыл ладонями глаза и заплакал. «За какие грехи мой Арончик погиб!? За какие грехи!?» Память перенесла его в далекое прошлое. Перед глазами выплыла страшная сцена: антисемиты убили всю его семью: отца, мать и двух старших сестер. Ему, восьми-летнему мальчику, удалось чудом незаметно выскользнуть из хаты, держа за руку брата, и спрятаться в курятнике. Мальчики ютились то у одних, то у других родственников до тех пор, пока Гершель, еще подростком, не начал зарабатывать себе и брату на хлеб. В наследство им остались дом, корова, пара лошадей с телегой и большая деревянная бочка для воды. Отец был водо-возом, и мальчики пошли по его стопам. Шло время, братья рабо-тали, довольно хорошо зарабатывали. К рано повзрослевшему Гершелю родственники и знакомые относились с особым уважением. Он с детства очень хорошо учился в хедере, у него был прекрасный музыкальный слух и вместе со своим отцом – кантором синагоги – в субботу и праздники распевал веселые народные еврейские песни. У Гершеля было странное для его возраста хобби – сватовство. Ему это очень удавалось и приносило заработок, и это было престижно. Он сосватал младшему брату Арону девушку из соседнего местечка – красавицу Рахель. После его женитьбы молодой человек уехал в Киев. Там он надеялся обзавестись знакомствами и стать «велт шатхеном⁶», как и его покойный прадед.

Первое время Гершель жил в Киеве у дяди – брата покойной матери. Тот приехал в Киев из Белой Церкви с немалыми деньгами, прожил там тридцать лет. Сначала он купил мастерскую по изготовлению обуви. Дела пошли хорошо. Потом купил обувной магазин на периферии города, а затем – в центре Киева, на Фундуклеевской улице.

Дядя обрадовался приезду племянника и устроил его подмас-терьем на фабрике своего приятеля. Общительный по натуре Гершель вскоре обзавелся множеством знакомых и начал зани-маться сватовством. О нем стали узнавать. Удачное сватовство умной, но некрасивой дочери его хозяина с красавцем – сыном хозяина конфетной фабрики из Белой Церкви принесло ему известность и хорошее вознаграждение от богатых родителей молодоженов.

Получив большой куш, проворный сват открыл небольшую контору в центре самого заселенного евреями района Киева – Подола. Там он чувствовал себя как рыба в воде. Авторитет удачного шатхена рос как на дрожжах. С его легкой руки люди находили свое счастье. Поженив детей нескольких крупных еврейских богачей, он стал вхож в высший свет еврейского общества. Гершеля с уважением начали называть «велт шатхен». Вскоре он устроил и личную жизнь, женившись на девушке из своего же местечка. Накопив приличный капитал, он купил хоро-ший особняк в престижном районе города. Гершель был доволен своей жизнью и радовался за единственного брата, с которым был очень дружен. Смерть Арона стала для него невосполнимой утратой.

С самого начала жизни в новой семье добродушный Хаим почувствовал острую неприязнь двоюродных братьев и их матери, относящихся к нему с высокомерной брезгливостью. Гершель устроил племянника в школу, в которой учились и его сыновья. Хаим был способным и трудолюбивым мальчиком и учился очень хорошо. Дядя радовался этому, а его жена и дети завидовали. Подросток очень болезненно воспринимал несправедливые обиды. Несколько раз Гершель заставал его со слезами на глазах, но тот наотрез отказывался рассказывать, в чем дело. Расстроенный дядя ласкал племянника, успокаивал его, и считал, что плохое настроение мальчика связано с тоской по дому и родным.

Однажды плохо почувствовав себя на работе, Гершель раньше обычного вернулся домой. Он услышал привычный для него крик сварливой жены. «Она постоянно отчитывает ею же избалованных детей», – подумал Гершель. Однако, войдя в квартиру, он понял, что жена кричит на маленького Хаима. В доме больше никого не было.

– Что случилось, Муся?! – вбежав в комнату, спросил он.

– Что случилось? Что случилось? Спроси лучше у своего племянника! Он тебе расскажет! Совсем обнаглел! Выродок какой-то, а не ребенок! – с силой захлопнув за собой дверь, крикнула она и вышла из комнаты.

Дядя долго не мог успокоить плачущего мальчика. Он верил племяннику: оказывается, Хаим был виноват в том, что, придя из школы, побежал в туалет и оставил ранец в прихожей на несколько минут. Гершель решительно направился к жене.

Хаим остался в своей комнате. До него доносился спор между супругами.

После этой ссоры мальчику стало жить еще тяжелее. Злопамятная тетка придиралась к каждому шагу ребенка. Братья подражали матери. Хаим чувствовал себя чужим, одиноким, никому не нужным.

Друзьями мальчика стали двое ребят из его класса, и он старался проводить с ними все свободное время. Родители его друзей, зажиточные евреи, видели трудное положение бедного мальчика из Белой Церкви и очень доброжелательно относились к нему. В субботу и воскресенье брали его на гулянья, в театр, на концерты.

А семье покойного Арона Каца, несмотря на помощь Гершеля, было тяжело – и не только морально, но и материально. У Рахели было больное сердце, после гибели мужа здоровье ее все ухудшалось. Ей, не привыкшей к физическому труду, приходилось теперь заниматься и домашним, и подсобным хозяйством, воспитывать детей. Вставала она с первыми петухами, а ложилась спать за полночь.

Когда время приближалось к трем часам дня, Рахель с двумя дочурками с волнением выходила на улицу встречать сына, теперь единственного кормильца семьи. Рахель постоянно боялась, как бы с ним не случилось ничего плохого, особенно в пятницу, когда он собирал с клиентов деньги. Эти мысли не оставляли ее ни днем, ни ночью. Увидев Элю, гордо сидящего на подводе, мать восхищалась им, не пряча слез радости. Она быстро входила во двор, открывала настежь ворота. Лошади медленно завозили во двор телегу с маленьким хозяином.

– Эля, что у тебя с рукой? – испугалась Рахель, увидев перевя-занную бинтом кисть. На нем были следы просочившейся крови.

Мальчик легко соскочил на землю.

– Не волнуйся, мамочка, я случайно порезался стеклом, не увидел на берегу.

– Иди! Иди! Скорее домой! Я только закрою ворота.

– Мама, у меня уже не болит, ведь я порезался утром.

– Иди, я тебе сказала!

Эля и сестренки вошли в дом. Рахель, подвела лошадей под навес к корытам с водой и соломой, и поспешила за детьми.

– Эля, кто тебе перевязал руку? – спросила она, вынимая из аптечки бинт и йод.

– Жена Друкмана.

– Дай Бог ей здоровья! Такая глубокая рана! Боже мой, так можно перерезать сухожилие, – сокрушалась мать. – Эличка, завтра будь дома, я сама поеду.

– Вот еще, что придумала!

– Подумай, ты ведь не маленький, нужно дать ране зажить.

– Мама, до свадьбы заживет, – рассмеялся мальчик.

– Тебе нельзя ничего брать этой рукой.

– Можно, мамуля. Завтра мне очень рано надо отвезти воду Герштейну, на конфетную фабрику.

– Как же ты с одной рукой справишься? – со слезами на глазах говорила Рахель. – Я поеду с тобой, помогу тебе набрать воду.

– Не надо, мама! – повысил голос Эля. – Я сам справлюсь, не маленький. А ты будь с Голдой и Табл.

Рахель заплакала.

– Ну, мамочка, не плачь, я тебя очень прошу, я уже большой.

– Если бы папа видел, каким ты стал у нас, сынок, – вытирая слезы, говорила она.

– Папа всегда хвалил Хаима, – нахмурился Эля. – Какой я был дурак, что тогда ленился. Если бы тогда я был с папой, я не дал бы Ваське его утопить, – с горечью произнес мальчик.

– Не нужно, сынок, упрекать себя. Ты ни в чем не виноват. Значит, судьба такая. Давайте пообедаем, – предложила Рахель.

Дети сели за обеденный стол. Мать принесла еду. Ели без аппетита.

Съев пол тарелки супа, Эля зевнул.

– Мама, я больше не хочу. – Он закрыл глаза.

– Ты очень устал, сынок.

– Нет, мама.

– Знаешь, Эля, к нам вчера приходил дядя Рувим. Он предложил свою помощь тебе. Я согласилась. Ведь ты, сынок, очень устаешь.

– Ну, зачем ты это сделала, мама? Не нужен он нам.

– Почему? Он ведь не чужой, а двоюродный брат папы. Рувим и раньше ему помогал, и тебе будет легче.

– Мама, ему ведь надо будет платить деньги. Нам сейчас стало немного легче, зачем ему отдавать деньги?

– Ничего, немного уплатим, зато тебе, Эля, не будет так тяжело, а то выбьешься из сил.

– Не выбьюсь!

– А когда наступит зима, кругом будут сугробы, ты один не справишься, сынок, а дядя Рувим – взрослый. Все будет хорошо, не волнуйся, он неплохой человек.

Мальчик промолчал и нахмурил брови, явно недовольный решением матери. Рахель встала, подошла к сыну и поцеловала его в щеку.

Обычно Эля приезжал с работы уставший, чтобы не волновать мать, садился обедать. Чуть пригубив, уходил в свою комнату и сразу же засыпал. Просыпался он поздним вечером, слегка перекусив, вновь ложился спать. Как и покойный отец, мальчик вставал ранним утром. А мать уже запрягала лошадей. И так каждый день. Но ни разу он не пожаловался на усталость. Рахель очень переживала и волновалась за него.

 

Доверчивая Рахель передала все дела двоюродному брату покойного мужа, несмотря на возражения сына. Хитрый и лживый Рувим воспользовался тяжелым положением семьи, оставшейся без кормильца. Он заставлял терпеливого Элю развозить воду по дворам с утра до вечера, лишь один раз в неделю подменял его, чтобы собрать с клиентов деньги. Львиную долю присваивал себе. Отдавая вдове часть выручки, Рувим все время жаловался на то, что многие из бывших клиентов ее покойного мужа якобы отказываются покупать у них воду, поэтому, мол, заработки уменьшились. Судьба семьи Кац теперь целиком зависела от Рувима. Рахель полностью доверяла ему, а он выставлял себя в ее глазах благодетелем.

III

Приближались летние каникулы, которых с нетерпением ожидал соскучившийся по своим родным Хаим.

Наконец наступил долгожданный день, Дядя Гершель, довольный успехами племянника, окончившего с отличием второй класс, привез его домой. Встреча с родными была трогательной и радостной. Рахель обнимала и целовала Хаима, Эля и младшие сестры с нескрываемой завистью смотрели на брата, городского «паныча» в школьной форме. Узнав от Эли о тяжелом положении своих родных, Хаим предложил матери и старшему брату избавиться от хитрого дяди и все дела вести самим, как когда-то их покойный отец. Рахель, испуганно озираясь, наотрез отказалась от предложения сына. Она опасалась, что своими «неразумными» действиями сыновья лишат их куска хлеба.

До конца лета братья развозили воду, а Рувим по-прежнему собирал деньги. За несколько дней до приезда Гершеля Хаим, прижавшись к ласкающей его матери, со слезами на глазах попросил ее разрешить ему не уезжать к дяде в Киев.

– Мамочка, я буду все время, как сейчас, работать вместе с Элей и по дому буду делать все, что скажешь...

– Ну что ты говоришь такое, сыночек, мой дорогой, ведь тебе в городе лучше будет, чем здесь, и учишься ты там, слава Богу! Спасибо дяде Гершелю, что он пожалел нас и взял тебя к себе, – с трудом сдерживая слезы, говорила Рахель. – Ты вырастешь, станешь грамотным. Ведь наш папа так мечтал об этом. Ты у меня умница, похож на папу. А мы как-нибудь с Божьей помощью справимся, проживем.

– Мамочка, мне дома лучше, – умоляюще глядя на нее, тихо сказал мальчик. Он выполнил обещание, данное дяде Гершелю, – не рассказывать о сложных отношениях с дядиной женой и двоюродными братьями. Рахель почувствовала, что Хаиму нелегко в чужой семье. Ей было больно отпускать сына, но она хотела, чтобы мальчик учился.

Приехав за племянником, Гершель привез всем детям гостинцы и на зиму новые теплые битые валенки с калошами. В тот же день с тяжелым сердцем Хаим уехал в Киев.

Семья Гершеля снова встретила его холодно. Мать велела сыновьям не разговаривать с братом, надеясь, что ненавистный ей «нищий нахлебник» уберется, откуда приехал. Так приходилось жить Хаиму в семье дяди.

Хаим, в отличие от своих двоюродных братьев, учился усердно. Однажды он сделал уроки, аккуратно сложил в ранец книги, тетради и пенал, и поставил его на место. Теперь можно было заняться чем-то приятным. Напевая, он открыл ящик стола, чтобы взять там «Сказки Андерсена», которые дал ему одноклассник. К удивлению Хаима, книги на месте не оказалось.

– Что такое? Где моя книга? Куда она делась?! – Мальчик нервно вновь и вновь перебирал содержимое ящика.

Он вскочил со стула и побежал в комнату братьев. Из соседней комнаты доносились крики постоянно ссорившихся между собой мальчишек.

– Нахум, где моя книга «Сказки Андерсена»? – со слезами на глазах спросил он у младшего брата.

– Какая книга, Хаим? – удивленно глядя на него, ответил тот вопросом на вопрос.

– Та, что ты взял в моем ящике.

– Я не видел никаких сказок Андерсена. Чего он пристал ко мне, Мендель? – обратился он к старшему брату, лежавшему на тахте.

– Никто, кроме вас, не мог взять. Я вчера вечером положил ее в ящик.

– Наверное, потерял ее, а на нас наговаривает, – ухмыльнулся Нахум, сидевший возле письменного стола.

– Отдайте мне книгу! Эта книга не моя! Мне ее дали почитать.

Мендель поднялся с тахты.

– Что ты такое произнес, профессор? Я у тебя брал книгу? А?! – повысив голос, крикнул он.

– Я вас очень прошу, пожалуйста, отдайте мне книгу, – сквозь слезы просил Хаим.

Они молчали.

– Отдайте мне книгу! – с отчаянием закричал он.

– Чего ты орешь, придурок?! Мы что, глухие? Ты что, поймал нас за руку? Правильно говорит Нахум: потерял где-то книгу, а к нам пристает.

– Нигде я не терял. Отдайте мне книгу! – плакал Хаим.

– Пошел вон отсюда, профессор! – крикнул Мендель.

– Отдайте книгу! – Хаим, не двигаясь с места, вытирал носовым платком слезы.

– Нахум, идем отсюда, пусть до ночи сидит здесь. – Мендель направился к выходу, за ним, покачиваясь, пошел толстый брат, но, дойдя до двери, он вернулся и сел на прежнее место.

– Отдай мне, пожалуйста, книгу, Нахум. Как я без нее приду к Мойше домой? – жалобно упрашивал мальчик.

Нахум повел плечами. Хаим сел на тахту. Он то и дело вытирал слезы мокрым платком.

Посидев немного, Нахум взял лежавший на столе карандаш, начал постукивать им по столу и что-то мурлыкать себе под нос. Карандаш выскользнул из его руки и упал на пол. Он нагнулся. В этот момент Хаим, сжав губы, рванулся к письменному столу, открыл ящик и увидел свою книгу. Но брат, опередив его, схватил ее двумя руками, прижал к животу и хотел выбежать из комнаты. Хаим вцепился изо всех сил в Нахума:

– Вор, отдай мою книгу! – кричал мальчик.

Тот понял, что ему не удастся выйти из комнаты, лег на пол, накрыв собой книгу, и закричал:

– Мендель! Мендель!

Хаим, сев ему на спину, старался вырвать книгу. На зов наглого толстяка прибежали мать и брат. Увидев лежащего на полу своего любимчика и усевшегося на него ненавистного племянника мужа, Муся вместе с Менделем набросились на Хаима. Розовощекий толстяк, улыбаясь и не выпуская из рук разорванной книги, выбежал из комнаты.

– Ах ты, подлец! Негодяй! Мало того, что тебя, нищего, при-ютили и накормили добрые люди, так ты, в благодарность за это, избиваешь моего сынулю, своего двоюродного брата! Да чтоб у тебя, байстрюка, руки отсохли! Чтоб ты не дождался вырасти! Ничтожный деревенский хулиган. Вон из моего дома! Сейчас же! Хватит! Натерпелись вдоволь! – Довольная супруга Гершеля вместе со своим отпрыском, оставив лежащего на полу плачуще-го ребенка, вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь. Вскоре она вернулась и швырнула книгу на пол: – На, подавись!

Хаим встал, подобрал книжку и поплелся к себе в комнату. Он горько плакал. Затем встал, надел пальто и шапку, взял ранец и выбежал на улицу.

Мальчик, всхлипывая, постоял возле дядиного дома, не спеша, пошел по покрытому слякотью от растаявшего снега переулку, который впадал, словно ручеек в реку, в широкую шумную улицу.

Была поздняя осень. Вечерние сумерки медленно поглощали день. Впервые в жизни Хаим оказался один в большом малозна-комом городе, без крыши над головой. Жгучая обида разрывала сердце. Ускорив шаг, мальчик шел куда глаза глядят. Он твердо решил, что никогда не вернется в дом, откуда его выгнали. Было очень жаль дядю Гершеля, который столько добра делает для их семьи. «Он придет домой, а меня не будет, начнет волноваться. Он хороший и не виноват, что у него такие дети и жена», – с горечью думал Хаим, не заметив, как дорога вывела его в центр города. Куда-то спешили прохожие, заполнившие тротуары.

Мальчик, то и дело останавливался и рассматривал красочные витрины больших магазинов и красивые фасады богатых домов. Мимо него плавно, словно лодки по реке, проплывали по центральной улице запряженные в пару или тройку лошадей роскошные кареты с крикливыми кучерами.

Незаметно проходило время. Короткий осенний день клонился к закату. Дворники зажигали керосиновые лампы возле домов.

«Наверное, уже поздно, – спохватился Хаим. Осмотревшись, он увидел, что находится на тихой, почти безлюдной улице. – А что я буду делать ночью?» От этой мысли ему стало не по себе. «Вот если бы сейчас было лето», – вздохнул мальчик. Холодный осенний ветер, продувая насквозь тонкое демисезонное пальто, пронизывал его до костей. Засунув замерзшие руки в карманы пальто, Хаим быстро шагал вперед, пока не устал. Его внимание привлек красивый, будто замок из сказки, особняк с большими колоннами. Из широких и высоких, овальной формы окон на улицу мягко падал свет горящих свечей. «Там, наверное, хорошо, тепло». Он съежился, с завистью глядя в окна.

Ветер усилился. С темного угрюмого неба сыпал мелкий снежок. Напротив к красивому парадному подъезду трехэтажного дома с резными дубовыми дверями подъехали две кареты, из которых, смеясь, вышли радостные, в нарядной одежде, четверо парней и четыре девушки. Швейцар с большой седой бородой выбежал им навстречу. В его сопровождении они веселой гурьбой вошли в дом. Мальчик, не зная почему, перейдя дорогу, подошел к дому, откуда послышалась музыка.

– Ты что тут делаешь, паныч⁷? – спросил у него белобородый швейцар.

Хаим растерянно смотрел на него.

– Иди домой, иди домой, папа с мамой тебя ждут, – повысив голос, скомандовал швейцар.

Подросток вновь вернулся к особняку с овальными окнами. Он чувствовал себя несчастным, никому не нужным. От усталос-ти свисающий с плеч ранец, полный книг, казался ему как никог-да тяжелым. Подойдя к стоящей рядом с домом деревянной ска-мейке, запорошенной снегом, над которой был сделан узенький козырек от дождя, мальчик снял с плеч тяжелый ранец и поставил на скамью.

«Что мне делать? Куда идти?» Он вспомнил о двух своих това-рищах по классу, их родители, конечно, согласились бы, чтобы он переночевал у них. Но Хаим боялся, как бы они не подумали плохо о его дяде Гершеле. Кроме них у него в этом огромном, по сравнению с их местечком, городе не было никого. Слезы заво-локли глаза мальчика. Подняв воротник, он взвалил на спину ранец. Тот, словно якорь, потянул его к земле. Изнемогший от волнений пережитого дня Хаим, сбросив рукой снег со скамьи, опустился на нее, прижавшись спиной к ранцу, словно к теплой печке. Перед глазами всплыла разорванная братом книга. «Как я теперь отдам ее Мойше? Что я скажу?» – с горечью подумал он.

Жалобно мяукая, медленно шел по тротуару серый котенок. Подойдя к Хаиму, остановился. Мальчик поднял его на руки и положил к себе на колени, накрыв полой пальто.

«Бедняжка, кто тебя, такого маленького, выбросил на холод? – Он гладил теплой ладонью мокрую шерсть котенка. – Меня тоже, как и тебя, выгнали из дома». Отяжелевшие веки Хаима невольно опустились.

– Добрый вечер! – Хаим услышал мужской голос. К счастью, он проспал, сидя на мокрой скамье, не более получаса. Открыв глаза, мальчик увидел стоящего перед ним высокого представительного мужчину, лет 40-50, модно одетого, в шляпе.

– Что это ты, дорогой, уснул здесь на скамье? Снег идет, – с доброй улыбкой спросил он у подростка. Слезы полились из глаз Хаима. – Ну что ты, милый, вставай! Вставай, здесь холодно. Пожалуйста, пойдем ко мне. Я живу в этом доме. Попьем горяченького чаю, сразу согреешься. У меня есть сынок твоего возраста. Идем, не стесняйся.

Мужчина взял под руку плачущего мальчика. Они вошли во двор. Залаяла собака. Из-за угла большого особняка с пристрой-кой выбежала большая черная овчарка.

– Джек, на место! – скомандовал хозяин. Собака послушно вернулась. На пороге дома показался высокий широкоплечий старик с седой бородой.

– Добрый вечер, Кузьмич, – поздоровался с ним хозяин.

– Добрый вечер, Тихон Феофанович. – Как дела?

– Все в порядке, – ответил тот. Они вошли в большой дом.

– Раздевайся. Вешай пальто и шапку на вешалку. Не стесняйся, пожалуйста! Все будет хорошо! – войдя в прихожую, сказал хозяин.

– Вот так, а теперь давай знакомиться. Меня зовут Тихон Феофанович, – он протянул мальчику руку, – а тебя как?

– Хаим, – ответил тот, смущенно опустив глаза.

– Очень приятно. Кузьмич, скажи Маше, пусть принесет, пожалуйста, чаю в гостиную, – попросил он старика.

Они зашли в большую гостиную с роскошной, изысканной мебелью. В комнате появился мальчик с белокурыми кудрями и большими выразительными голубыми глазами, очень похожий на хозяина.

– Хаим, это мой сын Валера.

Валера подошел к незнакомому сверстнику. Они обменялись рукопожатием.

– Это, Валерий, мой новый молодой друг, прошу любить его и жаловать.

В этот вечер ребята сидели рядом, за обеденным столом. К явному огорчению хозяев, Хаим, кроме чая, приятным теплом согревшим его продрогшее тело, и кусочка пирога, ни к чему не притронулся. Он был мрачен и молчалив. Понимая состояние подростка, хозяева тактично заводили веселые разговоры, чтобы как-то отвлечь его внимание от тяжелых дум.

Вскоре мальчик в сопровождении доброго старика – Степана Кузьмича – пошел в его комнату и уснул в чужом доме на чужой постели тяжелым тревожным сном.

Утром Хаим со слезами рассказал Тихону Феофановичу о причине своего ухода из дома дяди. Внимательно выслушав, хозяин пожалел его и решил оставить сироту в своем доме помощником смотрителя – старого Кузьмича, служившего у них уже много лет.

Профессор Печорин был родом из Петербурга, там он работал в консерватории. После смерти тестя, жившего в Киеве, он с женой, по ее просьбе, поменял место жительства и начал рабо-тать в музучилище старшим преподавателем по классу скрипки.

В тот злосчастный для Хаима день Гершель приехал домой очень поздно, все уже спали. Переодевшись, он, как всегда, подошел к детской комнате, осторожно открыл дверь. Его сыновья спали безмятежным сном. Он постоял немного, любуясь ими, закрыл дверь и заглянул в комнату племянника. Гершель обомлел. Хаима не было. Кушетка не застлана постелью. «Где Хаим?» – с тревогой подумал Гершель. Он быстро взбежал на второй этаж и вошел в спальню. Жена спала.

– Муся, где Хаим?! – закричал Гершель.

– Фу! Перепугал меня до смерти. Совсем с ума сошел, орет, - проворчала она.

– Я тебя спрашиваю, где Хаим?!

– Не кричи, сумасшедший, я не знаю. Он поругался с детьми, оделся и ушел.

– Что ты такое говоришь? Ты что, с ума сошла? Как ты могла разрешить ребенку одному выйти из дома! – кричал Гершель.

– А что я могла сделать? Не привязать же его веревкой.

– Что, довольна теперь? Твоя мечта наконец-то сбылась! Да?! Сироту выгнала из дома!

– Никто его не выгонял.

– Поганка ты! Вот кто ты!

– А ты сумасшедший, вместе со своим племянником.

– Скажи мне правду! По-хорошему. Что случилось с ним!? – Он подошел к кровати, сорвал одеяло. Яростью горели глаза Гершеля. Жена сказала, будто Хаим, избив их младшего сына, схватил свой ранец и, ничего ни сказав, убежал из дома.

– Боже мой! Боже мой! Да как ты могла такое допустить! Я не верю ни одному твоему слову! Ты думаешь, я не знаю, как ты все время придиралась к Хаиму! И настраивала против него наших бездельников! Это ты виновата во всем! Только ты! Сироту, несчастного племянника моего, из моего же дома выжила! – обхватив руками голову, в отчаянии кричал Гершель, шагая взад-вперед по комнате. – Я на похоронах у брата поклялся, что буду его детям вместо отца, что Хаиму в моем доме будет не хуже, чем у себя! Ведь это долг мой перед памятью Арона! Откуда у тебя столько взялось жестокости!

Та же, довольная, лежала в постели с закрытыми глазами. «Ничего, ничего! Покричишь, покричишь, и все встанет на свои места. А твой выродок пусть себе едет откуда приехал. Хам паршивый! Дрянь поганая! Чтоб он вместе со своей мамочкой счастья не знал! На чужих харчах хотят выехать! Местечковые! Босоногие! Бессовестные!»

Гершель, надев демисезонное пальто, выбежал на улицу. Улица была покрыта белоснежным ковром первого снега. Дул холодный северный ветер. Разгоряченный, он оббегал все близлежащие улицы, заглядывая в парадные подъезды домов, расспрашивая дворников, очищающих от снега тротуары. Не найдя племянника, Гершель заявил о пропаже в полицию и разбитый поехал домой, едва надеясь, что Хаим вернулся.

«Да! Да! Во всем только я один виновен! Не мог защитить Хаима от этих бездушных сволочей! Боже, прости меня! – Он со злостью ударил кулаком по кушетке. – Где Хаим?! Куда он мог пойти? Мальчик мой. Такой ребенок! Ангелочек. Мои лоботрясы не стоят его подметки. А что, Муся лучше их?! Правильно говорят: «Из Ивана в паны». Неужели он мог уехать в Белую Церковь? Позор! Как мне после этого смотреть в глаза Рахели? – со стыдом и тоской думал Гершель. Стенные часы, висевшие в передней, отбили три часа. – Хоть бы скорее пришло утро. Я пойду в школу. Ночью так холодно, а он, бедняжка, на улице»… От этой мысли у Гершеля защемило сердце. Он лег на кушетку, закрыл ладонями лицо. Голова разрывалась от боли. Слезы катились из глаз.

Изможденный пережитым, под утро Гершель задремал. В полусонном состоянии он словно живого увидел своего брата Арона. Одетый в черное, тот стоял в снегу и с упреком смотрел на него. От волнения сердце Гершеля барабанной дробью стучало в груди. Сквозь дремоту до него донесся голос жены, зовущей его. Он превозмог себя, открыл глаза. Рядом с ним стояла Муся в махровом халате.

– Иди, к тебе пришел мужчина, спозаранку. Не спится людям, – недовольным тоном сказала она. – А ты успеешь еще выспаться за целый день.

– Заведи его, пожалуйста, ко мне в кабинет, – попросил Гершель, – я через десять минут приду.

Она вышла из комнаты, спустилась по деревянной лестнице на первый этаж.

– Извините, пожалуйста, вчера муж очень поздно приехал с работы. Он через десять минут выйдет к вам, – обратилась она к стоящему в передней Тихону Феофановичу, приютившему Хаима. – Идемте в кабинет мужа. – Они вошли в большую комна-ту, где стояли два кожаных кресла и диван, маленький столик и в большом глиняном горшке рос многолетний фикус. – Садитесь, пожалуйста. Муж сейчас придет. Вам повезло, что он дома.

– А мне кажется, что ему больше повезло, – ухмыльнулся незнакомец.

Хозяйка с удивлением смотрела на незнакомца, подобное от клиентов мужа она впервые слышала.

– Доброе утро, – поздоровался Гершель с элегантно одетым мужчиной. – Извините, пожалуйста, что заставил вас ждать.

– Ничего! Ничего. Я ведь пришел без предупреждения.

– Еще раз прошу прощения, – Гершель сел на второе кресло, напротив незнакомца. – Слушаю вас. Чем я могу помочь вам?

– Спасибо. Мне ваша помощь не нужна. Я пришел относительно вашего племянника.

– Что с ним?! – вскочив с кресла, воскликнул Гершель.

– Не волнуйтесь, с Хаимом все в порядке, он у меня дома.

– Большое вам спасибо! Я его всю ночь искал и обратился в полицию. У нас дома такое...

– Не надо. Я все знаю.

– Извините. Большое вам спасибо. Я за Хаимом сейчас же поеду. Произошло недоразумение, – виноватым тоном говорил Гершель.

– Простите, давайте сначала познакомимся. Тихон Феофанович, – протянув руку хозяину, представился незнакомец.

– Очень приятно. Гершель Моисеевич.

Они обменялись крепким рукопожатием.

– Гершель Моисеевич, на мой взгляд, будет лучше сейчас, при такой атмосфере, которая у вас дома, и для Хаима, и, наверное, для вас тоже, если он поживет в моем доме. Я уверен, у нас ему будет хорошо. Дом у меня большой. Мы с супругой музыканты. Я преподаю в Киевском музыкальном училище. С нами живет младший сын. Он ровесник Хаима. Мальчик травмирован, ему нужна доброжелательная обстановка. После короткой паузы профессор продолжил: – Хаим нам очень понравился. Воспитан-ный мальчик, и он не возражает жить у нас.

– Я с вами согласен, Тихон Феофанович. Его покойный отец, мой родной брат, был верующим человеком и прекрасно воспитывал своих четверых детей. Поверьте, мне стыдно и очень больно, что с племянником такое случилось в моем доме. Ведь он мне как родной сын, – дрогнувшим голосом сказал Гершель и отвернул лицо.

– Не надо, Гершель Моисеевич. Мне Хаим все рассказал о вас.

– Тихон Феофанович, я безмерно вам благодарен за вашу доброту к Хаиму. Раз вы согласились, чтобы он жил у вас, то все расходы на его содержание я буду еженедельно оплачивать.

– Пусть это вас не волнует.

– Нет! Нет! Я хочу так. Я поклялся на могиле брата! Я уплачу обязательно! – волнуясь, говорил Гершель.

– Хорошо. Хорошо, – согласился профессор.

– Но вот как будет со школой? – нахмурился Гершель.

– Очень просто. Я Хаима и своего сына сегодня отвез в школы, они рядом.

– Вы сделали для меня, дорогой мой, больше, чем самый близкий человек. Большое вам спасибо!

– Единственная у меня к вам просьба, Гершель Моисеевич. Я понял, что Хаим не по возрасту самостоятельный и очень щепе-тильный, поэтому мы поступим таким образом. Всем хозяйством в моем доме многие годы занимается очень хороший человек. Он для нас как родной и любит детей. Своих у него нет. Мальчик будет жить с ним. Кузьмич очень благородный положительный человек. Мой сын от него без ума. Он много хорошего может дать и вашему племяннику.

Попрощались они как добрые приятели.

В тот же вечер к Хаиму приехал дядя. Он был счастлив увидеть его здоровым, однако не слишком уговаривал вернуться в свой дом. К огорчению Гершеля, ему не удалось уговорить Тихона Феофановича взять деньги на нужды племянника. Хаим же гордо заявил дяде, что теперь будет самостоятельно зарабаты-вать себе на жизнь, работая в доме профессора.

 

IV

Хаиму жилось хорошо. Он был сыт, обут, одет, находился под присмотром старого доброго слуги Степана Кузьмича. Старик привязался к мальчику, когда-то он и сам был в его шкуре. Жили они оба в большой светлой комнате пристроенного к дому флиге-ля. Хаим свободно разговаривал на украинском языке, и это было по душе Кузьмичу, уроженцу Волынской губернии. Профессор, как и обещал Гершелю, следил за занятиями его племянника. Он очень радовался дружбе, завязавшейся между Хаимом и его сыном. Валерий был слегка избалован, а Хаим трудолюбив и прилежен. Отец надеялся, что это хорошо повлияет на сына. Валерий учился играть на скрипке, и часто играл под аккомпанемент матери – профессиональной пианистки. Часами Хаим старался, чтобы никто не увидел его, стоял, прислонившись к двери гостиной, наслаждаясь игрой нового друга. В воскресные дни гостеприимный дом профессора наполнялся звуками музыки – играли мать, отец, Валерий и их друзья.

Неожиданно и в Хаиме пробудилась страстная любовь к музыке. С каждым днем она все усиливалась. В его воображении музыка рождала новые и новые образы. Мелодии, которые он слышал, казались ему похожими то на буйный ветер или весенний дождь, то на запах душистых цветов или усеянное далекими звездами ночное небо.

Однажды, стоя на коленях у слегка приоткрытой двери в гостиную, где играл на скрипке Валерий, Хаим не слышал, как в прихожую вошла его мать, Анастасия Николаевна. Ее добрый раскатистый смех испугал и смутил его, вырвав из царства грез. Вскочив на ноги, мальчик покраснел, виновато опустил глаза.

– Ну что ты, миленький? Зачем так? – Подойдя к нему, она нежно, по-матерински, погладила его густые кудрявые волосы. – Тебе, Хаим, нравится, как играет Валерий? – спросила слегка удивленная Анастасия Николаевна.

– Очень нравится! – восторженно воскликнул он.

– Это прекрасно, что тебе нравится музыка. Идем вместе в гостиную. Теперь, когда захочешь, можешь присутствовать на занятиях Валерия.

Они вошли в большую светлую гостиную. В углу у окна стоял немецкий рояль бежевого цвета, возле которого, как всегда, играл на скрипке красивый белокурый мальчик. Увидев вошедших, Валерий, улыбнувшись и подмигнув другу, продолжал играть.

– Хаим, не стесняйся. Садись в кресло, – сказала Анастасия Николаевна и села за рояль. – Давай, Валера, еще раз повторим.

Хаим закрыл глаза. Невольно он мысленно перенесся к берегам любимой реки Рось, где часто с раннего детства летним утром слушал соловьиные трели, монотонное журчание реки, легкий шелест плакучих ив, свесивших свои длинные, словно девичьи косы, ветви к прозрачной воде, унылое завывание ветра над раскинувшимся чуть поодаль бескрайним полем, покрытым душистыми цветами. Перед его глазами всплыла добрая улыбка отца. Словно на крыльях, как розовая птица, перед ним пролетела вся его короткая жизнь до смерти папы.

Валера перестал играть, а в сердце мальчика продолжала звучать прекрасная музыка Моцарта.

С этого дня Хаим не пропускал ни одного занятия. Валерий решил сам учить друга игре на скрипке. Когда впервые в жизни мальчик взял в руки скрипку и смычок, ему казалось, что счастливее его нет человека на земле. Шло время. Дружба ребят все крепла. Как-то Хаим невзначай сказал другу, что хочет своими руками сделать скрипку. К его удивлению, Валерий рассмеялся.

– Да что ты, белены объелся? Тоже мне, выискался новый Страдивари! Не всякий рабочий сумеет сделать скрипку.

– Я тебя очень прошу, достань мне, пожалуйста, хотя бы четыре струны, – настаивал Хаим. – Да, да! Ты достань, а потом не будешь смеяться, – обиженным тоном попросил он.

Через два дня Тихон Феофанович принес сыну четыре струны, которые тот, усмехаясь, передал другу. С помощью деда Кузь-мича, мастера на все руки, Хаиму наконец удалось смастерить нечто вроде оригинального смычкового инструмента. Скрипич-ный смычок старик сделал из березовой веточки и натянул вдоль нее пучок конских волос. Неописуемой радостью для обоих, но особенно для Хаима, был тот незабываемый момент, когда он извлек звук из общего детища. К тому времени мальчик с помощью Валерия успел усвоить ноты и выучился азам игры на скрипке. Ежедневно, когда дома никого из хозяев не было, он с упорством осваивал свой самодельный музыкальный инструмент.

После месяца репетиций Хаим решился продемонстрировать свою игру другу. Каково же было удивление Валерия, давно забывшего об этой затее, когда тот заиграл на «своей» скрипке. В этот же вечер, по просьбе Валерия, Хаим играл на ней перед его родителями, Они были восхищены не столько самой игрой, сколько его страстной любовью к музыке и незаурядным музы-кальным слухом.

На следующий день Тихон Феофанович поехал к Гершелю с просьбой купить своему племяннику скрипку. Он решил начать обучать его музыке. «Какое счастье, если сам профессор хочет учить играть на скрипке моего Хаима! И говорит мне, что из него выйдет музыкант! Я думаю, что ему можно верить!» – сидя на диване в своем кабинете после ухода г-на Печорина, думал гордый за племянника счастливый дядя.

«Я свою клятву сдержу, брат мой! Даже если моя жена встанет с ног на голову. Я выведу твоего сына в люди. Может быть, Бог даст, он еще станет знаменитостью. А почему бы и нет? – высоко подняв голову, спросил он сам себя. – Ведь какие голоса были у наших покойных папы и деда Рувима, когда они пели и молились в синагоге. Люди плакали. Пожалуй, и у Арона голос был не хуже. Я завтра же куплю Хаиму самую лучшую скрипку. Сколько бы она ни стоила». Гершель смотрел на записку, написанную профессором хозяину лучшего в городе магазина музыкальных инструментов. «Вот теперь уже мой покойный брат Арон может спать спокойно. Как я рад за Хаима! – радовался Гершель. – Мой племянник – не то, что мои два лоботряса! Бездельники! Похожи на свою мамочку...»

Хаим поблагодарил дядю за бесценный подарок. Скрипку он получил в присутствии Тихона Феофановича и его сына. Держа в руках скрипку, о которой еще недавно не смел даже мечтать, счастливый мальчик повел дядю к себе в комнату.

– Дядя Гершель, большое вам спасибо за подарок, но, наверное, эта скрипка очень дорого стоит? Да? – виновато спросил он.

– Не очень, сынок. Главное, чтобы ты хорошо научился играть на ней. Это для меня будет самым дорогим подарком. Помни только одно: скрипка – это еврейская душа!

– Когда я вырасту и заработаю деньги, то обязательно отдам вам, – тихо сказал Хаим.

– Будь счастлив, дорогой! – Посадив племянника на колени, Гершель прижал его к себе и поцеловал.

Тихон Феофанович, выкраивая время, давал уроки одновременно своему сыну и его новому другу. Он был рад, что и на сей раз интуиция его не подвела, он не ошибся в выборе ученика. Проходило время. Жизнь Хаима в доме Печориных была до предела заполнена трудом и учебой.

 

Тем временем влияние Рувима на Рахель стало настолько сильным, что она даже слушать не хотела жалобы Эли на обнаглевшего дядю, который отказывался ему помогать.

– Эля, ты снова за свое! – раздраженно говорила мать, – Мы хозяева, а дядя Рувим работает у нас. Я ему плачу зарплату, неужели ты не можешь это понять! Ты просто неблагодарный человек! Сколько он хорошего для нас делает! Ну почему ты не хочешь с ним работать?

– Не хочу с ним работать, и все! – категорически заявил Эля.

– Он ведь тебе помогает, Эличка!

– Не нужна мне его помощь!

– Эличка, мы ведь пропадем без него! – настаивала Рахель. – Ну зачем ты так делаешь, сынок?

– Мама, он нас обманывает! – Мальчик заплакал.

– Что ты такое говоришь! – Рахель прижала руку к сердцу.

– Мамочка, не нервничай! Я сейчас принесу лекарство. – Эля выбежал из гостиной. Вскоре вернулся, держа в руках флакончик с каплями и рюмочку с водой. – Не нервничай только, мамочка. Я буду работать с дядей Рувимом. Буду, буду работать с ним! Только очень прошу тебя, мамочка, не волнуйся, пожалуйста.

Придя немного в себя, Рахель, тяжело дыша, сказала:

– Сынок, дядя Рувим говорит, что наша Машка заболела, она рвала и кашляла. Он хочет показать ее ветеринару. Ведь Машка уже старая. Может быть, ее нужно будет продать.

– При мне такого не было, – чуть слышно произнес мальчик.

– Если ты не захочешь работать, то кто нам даст на кусок хлеба, ведь у тебя две младшие сестренки.

– Эля заплакал. – Ну что ты, дорогой мой мальчик. Не плачь, прошу тебя! Не разрывай мое сердце! – Она прислонила к себе сына и поцеловала. – Наш папочка будет просить за нас!..

 

Развалистой походкой, запрокинув голову, высокомерно глядя на идущих навстречу прохожих, предсубботним вечером шел по центральной улице Белой Церкви щеголевато одетый Рувим. Настроение у него было прекрасное. Он мурлыкал себе под нос какую-то мелодию. Для этого у него был повод. В некогда пустых карманах лежали деньги, собранные им сегодня с клиентов. Предвкушая вкусный обед и рюмку обжигающей рот холодной водки, он спешил в дом своего покойного двоюродного брата Арона.

Рувим вошел в гостиную, Рахель со своими дочерьми, прочитав благословения, зажигали субботние свечи. За накрытым столом сидел Эля в белоснежной выглаженной рубахе.

– Шабат шалом! – поздоровался Рувим.

– Шабат шалом! – хором ответили девочки.

– Садись, Рувим, – предложила хозяйка.

– Спасибо. Ой, как вкусно пахнет! – потирая руки, сказал шурин. – Эля, сегодня шабат, улыбаться надо. Радоваться в шабат надо, тогда вся неделя будет хороша. А ты сидишь надутый, как обманутый жених без приданого на свадьбе. – Он раскатисто рассмеялся. Рассмеялись и девочки. Эля, покраснел и нахмурил брови. – Давай, Рахеличка, выпьем по рюмочке. – Рувим, сидевший на противоположной стороне, встал, подошел к ней, взял бутылку вина и наполнил ее рюмку. Свою он наполнил водкой. – За шабат выпьем! Ура! – Рувим залпом опорожнил рюмку. – Завидую я вам, детки, что имеете такую маму. Золотые руки у нее, так вкусно готовит! Пальчики оближешь. А гефилте фиш⁸ никто лучше ее не делает! – Уплетая вкусную еду, подогреваемый выпитой водкой, словоохотливый Рувим забрасывал Рахель комплиментами. – Я, конечно, не такой верующий, как ваш покойный папа, но кое-что знаю. Все-таки я его близкий родственник. Кидуш я уже сделал, правда, Эля? – обратился он к молчавшему подростку.

– Кидуш делают на вино, а не на водку, – ответил тот.

– Здесь ты прав, дорогой, но ничего, я еще не опоздал. – Он встал, подошел к Рахель, взял бутылку с вином, наполнил свою рюмку. – Вот так, Эля, мы сделаем. И выпьем, как говорят в народе, ершик для поднятия настроения. Правда, Рахеличка? – Та неодобрительно покачала головой. – Ну, идите к дяде, мои любимые племяшки, Табл и Голда. – Девочки подошли к нему, сели на колени. Эля встал.

– Мама, я пойду к себе. Мне хочется спать. Я устал.

– Вот дает, ты же сегодня не работал, а говоришь, что устал, – усмехнулся Рувим. – Странный хлопчик⁹!

– Иди, иди, сынок, отдыхай. Ты наработался за всю неделю.

– Спокойной ночи! – Мальчик вышел из гостиной.

Мать печально смотрела ему вслед.

Младшая девочка, зевнув, подошла к матери и села ей на колени. – Что, Голдочка, тоже хочешь спать? – Та уткнулась носиком ей в плечо. Зевнула и Табл. – Все! Все! Идемте, голубушки мои, я вам постелю.

Когда они вышли, Рувим снова наполнил свою рюмку водкой, выпил, закусив сдобным пирожком с мясом и соленой капустой. Довольный, как сытый кот, он зевнул и потянулся. Встал. Подошел к двери комнаты Эли. Осторожно приоткрыл ее. Мальчик спал. Вернувшись в гостиную, он начал собирать со стола посуду и выносить ее в кухню. В комнату вошла Рахель.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Это не похоже на холостяка. Женился бы ты, Рувим. Жена была бы тобой довольна.

– Зачем мне жениться? Если бы я встретил такую женщину, как ты, – другое дело. Но такую не найдешь! Это только моему покойному брату могло так повезти на жену.

– Ты снова за свое. Кто ищет, тот найдет, – улыбнулась Рахель. Собрав посуду со стола, она села на диван.

Рувим подошел к окну.

– Ну и дождь хлещет! Такой дождь может до утра не пройти. Какие у тебя, Рахель, хорошие дети. – Рувим сел рядом с ней на диван.

– Да, дети очень хорошие, только такого хорошего отца они очень рано потеряли. А без отца... – вздохнув, она прикусила губу.

– Но я, Рахель, всегда буду с вами. Вы все-таки мне не чужие.

– Спасибо.

– Мы, Рахель, будем вместе. – Приблизившись к ней, он взял ее руку.

– Не надо, Рувим, не надо. – Она хотела освободить свою руку, но он не отпустил ее.

– Рахель, ты же знаешь, по еврейскому обычаю...

– Я знаю, – прошептала вдова. – Но я еще не готова. Рано об этом говорить.

– А мы никому говорить не будем. – Он опустил ее руку и обнял. – Рахель, я сделаю все, чтобы вы были сыты и чтобы у вас было все, как при Ароне. Я тебя давно люблю. Очень давно. – Рувим начал покрывать ее лицо и шею горячими поцелуями.

– Рувим, дети увидят, услышат, – испуганным голосом говорила она. – Здесь нельзя! Что ты делаешь!

Он встал с дивана и потянул ее за собой в спальню.

 

На Украине стояла суровая снежная зима. Наметенные ветром метровые сугробы загромоздили улицы Киева. Неожиданно для всех в доме Печорина захворал никогда не болевший любимец семьи Кузьмич. Вся тяжесть по уходу за большим домом профессора легла на плечи Хаима. Ему приходилось по нескольку раз в день расчищать дорожки от снега. Он успешно справлялся с работой. Кузьмич поправился, а Хаим почувствовал себя плохо, у него поднялась температура. Вскоре выяснилось, что у мальчика двустороннее воспаление легких. Расстроенный Тихон Феофанович пригласил к нему семейного врача. Сидя у постели больного и держа горячую от жара руку ребенка, профессор успокаивал его.

– Ничего, сынок, Бог даст, вскоре выздоровеешь. Закончишь школу. Поступишь в консерваторию. Закончишь и ее. Станешь настоящим профессиональным музыкантом...

От этих слов на лице Хаима появилась счастливая улыбка.

Вскоре дела его пошли на поправку. Дядя Гершель ежедневно навещал племянника. К середине весны, совсем оправившись после болезни, мальчик пошел в школу. Несмотря на почти полуторамесячное отсутствие, он сумел с отличием закончить учебный год. Хаим очень скучал по дому, по матери, брату и сестренкам и с нетерпением ожидал летних каникул, чтобы встретиться с ними.

После холодной зимы весна была ранняя и теплая. Резкое потепление, растопив толщу снега и льда, вызвало сильное наводнение. Река Рось затопила близлежащие деревушки, не обошла и Белую Церковь. Если в снежную зиму Эле кое-как с огромным трудом удавалось на санях привозить клиентам минеральную воду, то весной к роднику невозможно было добраться. Рахель приходилось довольствоваться лишь своим хозяйством, которое их не раз уже выручало. Всю зиму причиняли ей беспокойство частые простуды дочерей, особенно младшей Голдочки. Эля, хотя и не работал полтора месяца, по привычке просыпался в пять часов утра. Выходил из дома, кормил лошадей, корову, козу, кур, кроликов. После этого он очищал от снега двор и улицу возле их дома. Сыновья Рахель были похожи на отца, были хозяйственные работящие ребята.

Эля, ложившийся спать рано, всегда просыпался ночью, съедал вкусный пирожок – их он очень любил, – запивал молоком и вновь засыпал, но спал очень чутко. Однажды он услышал приглушенный кашель сестренки. «Бедная Голдочка, опять заболела, она ведь только недавно выздоровела». Он встал с постели, вышел в коридор. Зажег свечу и пошел в комнату сестренок. Голда не переставала кашлять.

– Голдочка, ну где ты снова простыла? – Девочка кашляла, не открывая глаз. – Я тебе принесу теплое молоко с медом, – нагнулся над ней Эля.

– Не хочу никакое молоко. Я хочу спать! Отстань от меня!

– А чай будешь пить?

– Не хочу! Дай мне спать! – закричала девочка.

– Тогда я позову маму.

– Иди!

– Но ты же хочешь выздороветь?

– Не хочу. – Она продолжала кашлять.

Мальчик приложил руку к ее лбу.

– У тебя температура. Выпей молоко с медом, я тебя прошу, Голдочка.

– Уйди. Дай мне спать! – заплакала она.

Эля, чувствуя, что ничем не может помочь, пошел за матерью.

– Мама! Мама! – приоткрыв дверь спальни, сказал он. – Голдочка заболела.

– Да! Да! Я сейчас, – спросонья ответила мать. – А где мои тапочки? – занервничала она.

Эля открыл дверь. Вошел в спальню с зашторенными окнами, чтобы подсветить матери, сидящей на кровати. Он нагнулся. Свет горящей свечи осветил лежащую на подушке голову Рувима. Мальчик, словно пронзенный электрическим зарядом, выскочил из спальни, вбежал в свою комнату, бросился на кровать и громко заплакал.

– Эля! Эля! – послышался крик матери. Она подбежала к сыну. – Что случилось? Что случилось, сынок? Почему ты пла-чешь? – Она положила ладонь ему на голову, но он со злостью оттолкнул от себя ее руку. – Ты напрасно злишься, что дядя Рувим остался у нас ночевать. Ведь ты уже не маленький. Про-шло больше года после папиной смерти, а по еврейскому закону брат умершего должен жениться на его жене. Понял, глупенький?

Эля, обхватив голову руками, чтобы не слышать режущий его сердце голос матери, еще сильнее заплакал.

– Я думала, что ты умница и взрослый, а ты глупый! Подумай о том, что я тебе сказала, – с досадой произнесла она, выходя из комнаты.

Рахель зажгла в кухне керосиновую лампу и пошла в детскую. Девочки спали. Голдочка лежала на спине и тяжело дышала. Рахель поцеловала ее и повернула на бок. «Какие мы несчастные! За какие грехи нас постигло такое горе, дорогие мои детки?»

Понурив голову, Рахель вернулась в спальню. Села на кровать. Проснувшись, Рувим обнял ее за талию, потянул к себе, но та локтем из всех сил ударила его.

– Ой! Ты что, с ума сошла? Мне ведь больно. Какая муха тебя укусила?

– Я дура, из-за тебя с сыном поссорилась.

– А-а! Вот в чем дело! Он ревнует! – усмехнулся Рувим.

– Не нужно было тебя пускать к себе в постель.

– Ты сама виновата. Я тебе предлагал пойти к раву. Ну, ладно, ладно. Он успокоится. Подрастет и все поймет. Пойдем, моя красавица, к раву, а сейчас иди ко мне.

 

На согретую весенним солнцем землю пришел главный еврейский праздник – Песах. Нарядно одетый Гершель приехал в дом профессора Печорина с разнообразными подарками и сладостями для своего любимого племянника Хаима и его друга Валерия. Но главное, он привез много мацы, которую с удовольствием, к радости еврейского мальчика, ели все члены семьи Тихона Феофановича, в том числе и закадычный друг Хаима – Кузьмич. К глубокому огорчению Гершеля, Хаим наотрез отказался отмечать праздничный пасхальный седер у него дома. Провел он его в семье своего друга по школе. Следом за еврейским праздником пришла русская Пасха. В доме профессора Печорина ее с нетерпением ожидали по двум причинам. Во-первых, она совпадала с днем рождения хозяина дома; во-вторых, хотя Тихон Феофанович и его супруга были людьми неверующими, они всегда соблюдали старые традиции своих предков: устраивали в первый день праздника в своем большом особняке веселое семейное торжество. Собирались их близкие родственники и друзья, люди искусства: артисты, писатели, музыканты. Хозяин торжества пригласил на свой день рождения Гершеля Каца с семьей, но пришел один дядя, и Хаим был очень рад этому. После праздничного обеда гости перешли в салон, где танцевали, пели, развлекались.

Все подобные торжества в доме Печорина по традиции завершались выступлением младшего сына. Отец обычно разучивал с ним что-нибудь новое к торжеству. На сей раз Тихон Феофанович захотел, чтобы Валерий играл вместе со своим другом Хаимом. Глядя на племянника, Гершель сиял от радости и гордости. «Молодец, мальчик мой, если бы тебя видела Рахель! – думал он. – Эх! Не дожил до сего дня бедный Арон!».

– Скажи, Тихон, про этого вундеркинда ты мне рассказывал? – слушая дуэт скрипачей, с иронией спросил друг Печорина, известный композитор.

– Да, Иван, я говорил именно о нем.

Друзья закончили играть. Валерий поспешил отойти от рояля. Было видно, что он больше не имеет желания играть. В последнее время родителей очень огорчало, что их сын все больше и больше охладевал к занятиям музыкой. Хаим медленно пошел за Валерой. Ребят проводили аплодисментами.

– Иван, ты хочешь послушать мальчика?

– Вундеркинда всегда интересно слушать.

Неожиданно для Хаима к нему подошел Тихон Феофанович.

– Хаим, сыграй, пожалуйста, нам. – Мальчик покраснел. – Не стесняйся, друг мой. Сыграй то, что хочешь.

– Иди, иди, Хаим, не волнуйся, все будет хорошо, – подбодрил друга Валерий.

Тот подошел к роялю, сидевшая за ним Анастасия Николаевна, ласково посмотрела на мальчика, улыбнулась и кивнула ему. Сжав губы и нахмурив густые брови, он положил на плечо скрипку и сосредоточился – как спортсмен перед стартом. Закрыв глаза – это стало его привычкой, – Хаим начал играть. Когда он закончил, все громко зааплодировали, а учитель поцеловал его.

– Молодец, сынок, – во всеуслышание похвалил профессор.

– Да, это еврейский самородок! – долетели до Гершеля слова восхищенного композитора.

– Мда-а, далеко не каждый прилежный студент удостоится такой похвалы от профессора, – услышал он слова сидящей рядом с ним женщины.

«Да, теперь я точно знаю, что Хаим будет большим скрипачом», – с уверенностью подумал Гершель.

Оставались две недели до окончания занятий в школе. Оценки по всем предметам были выставлены. Хаима ожидала похвальная грамота, подписанная директором школы, которую тот вручит ему в присутствии дяди Гершеля на родительском собрании в последний день занятий. Настроение у мальчика было хорошим. Его ожидали каникулы и поездка к своим родным в Белую Церковь.

Было за полдень. Весеннее солнце по-летнему обжигало землю. Сидя в беседке старого сада, Хаим с Валерой играли в шахматы против Кузьмича.

– Нельзя вам, голубчики, конем открывать своего короля, а то я королевой дам шах и сниму вашу туру. Понятно, казаки? – учил их Кузьмич.

– Да, – ответил недовольный своей невнимательностью Хаим,

Послышался звон колокольчиков, развешенных Кузьмичом на дверях и в коридоре дома, а также во всех отдаленных местах двора и сада.

– Наверное, мама приехала, – сказал Валерий, поднимаясь с плетеного стула, но Хаим, опередив его, вскочил на ноги и побежал открывать калитку. К его радости, перед ним стоял дядя Гершель.

– Здравствуй, Хаим, – войдя во двор, поздоровался он, и поцеловал племянника.

– Здравствуйте, дядя Гершель.

– Как дела, дорогой?

– Все хорошо у меня.

– Ну, слава Богу.

– Дядя Гершель, идемте в сад, там я с Валерой играю в шахматы против Кузьмича.

– Нет! Нет! Идем лучше к тебе.

Они вошли в комнату, где жили Кузьмич и Хаим.

– Я вчера, Хаим, был в Белой Церкви.

– Да?! – радостно воскликнул мальчик. – Как мама себя чувствует?

– Неважно, – чуть слышно ответил дядя.

– Снова сердце болит? – с тревогой спросил Хаим.

– Да, – тот кивнул головой. Мальчик сжал губы.

– Я так хотел бы увидеть маму, – он умоляюще взглянул на дядю.

– Но ведь у тебя еще занятия.

– Нет, дядя Гершель, нам уже на дом ничего не задают. Мы только ходим на экскурсии.

– Какие у тебя оценки, Хаим? – спросил Гершель и тут же пожалел об этом, зная, как тот занимается.

– Все отличные.

– Умница! – Гершель встал со стула, подошел к мальчику, потрепал его кучерявые волосы и поцеловал в щеку. – Хочешь поехать?

– Очень.

– Хорошо. Сегодня собери все, что тебе надо в дорогу, завтра поедем.

– Большое спасибо, – поблагодарил Хаим.

По приезде домой Хаим узнал от своего старшего брата об истинных причинах обострившейся в последнее время болезни матери. Во всем был виноват двоюродный брат покойного отца, которому она в свое время доверилась. Сказав ей, что одна из двух лошадей якобы заболела и ее срочно, пока не поздно, нужно продать на базаре в Киеве. Рувим, продав лошадь, больше в местечко не вернулся. Через некоторое время до Рахель дошли слухи, что он уехал в Америку. Оставшись с одной старой больной лошадью, старший брат Хаима по-прежнему развозил воду, но выручки едва хватало на то, чтобы сводить концы с концами.

Надеждам Хаима и его учителя музыки не суждено было сбыться. Видя положение своей семьи, мальчик, не раздумывая, несмотря на уговоры дяди, отказался вернуться в Киев. Ему было очень жаль прерывать занятия у профессора Тихона Феофановича Печорина, но ради благополучия своих родных он решил пожертвовать своим будущим.

По протекции Гершеля Хаим сразу же пошел работать подмастерьем на небольшую конфетную фабрику в Белой Церкви. О его учебе не могло быть и речи. Приходя поздно вечером после работы домой, изнемогая от непосильного труда, он, немного поев, падал на кровать и сразу же засыпал. Субботы он ждал с нетерпением, это был единственный день, когда он мог отдохнуть. Играя на скрипке, Хаим забывал о горе, обо всех невзгодах. Перед ним открывался светлый сказочный мир, в котором не было места лжи, жестокости, насилию, в котором царили только доброта и музыка. Волшебные мелодии скрипки пробуждали у мальчика яркие фантазии, ставшие для него тем неосязаемым колодцем, из которого он черпал силы.

 

В еврейское местечко все чаще стали долетать отголоски бурных событий, разгоравшихся в Европе. Предвестником грядущего кровавого водоворота стал невиданный до сих пор всплеск шовинистических настроений. Не была исключением и Украина, где набирал силу крайний национализм, приведший к гибели во время погромов сотен ни в чем не повинных евреев.

Однажды утром, когда Хаим, наскоро перекусив, ушел на работу, а больная мать с трудом стряпала на кухне еду для еще не проснувшихся детей, в их дом с криком «Бей жидов!» ворвались четверо головорезов с саблями. Ломая все на своем пути, они вбежали в комнату, где спали дети.

– Смотри, Васька, как жиденята спят на украинской земле! – размахивая саблей над головой, крикнул один из пьяных. В комнату вбежала испуганная Рахель.

– Что вы делаете? Что вам нужно в нашем доме? – закричала она, встав между перепугавшимися детьми и головорезами.

– Смотрите, какая красивая жидовочка! Вон какие у нее красивые грудки! – схватив двумя руками груди Рахель, смеясь, горланил во всю глотку здоровенный усатый мужлан.

Ненавидящими глазами глядя на разбойников, Рахель изо всех сил оттолкнула его от себя. Тот под пьяный смех своих дружков, схватив ее на руки, уволок в соседнюю комнату. Вопли несчастной еврейки доносились до ее плачущих детей.

– Отпустите мою мамочку! – вскочил с кровати Эля, и бросился ей на помощь.

Но сверкнувшая в воздухе сабля мгновенно снесла голову мальчика с плеч. Он рухнул на пороге комнаты, где в двух метрах от дверей, на полу, лежала потерявшая сознание Рахель.

Страшную картину увидел Хаим, вернувшись с работы домой. На следующий день по обе стороны от могилы покойного отца он с помощью соседей похоронил свою мать и старшего брата. А через три дня, с помощью все тех же соседей продав все, что можно было, из оставшегося захудалого хозяйства, подросток со своими двумя младшими сестренками на попутной телеге уехал в Киев к дяде. Как он и ожидал, тот близко к сердцу принял постигшую их семью трагедию. Сняв небольшую комнату для своих дорогих племянников, Гершель устроил не по возрасту умного и энергичного Хаима в обувную артель. Работая в поте лица с утра до вечера, подросток с горем пополам, с помощью дяди, дела которого в то время шли плохо, содержал своих младших сестер.

В заботе о хлебе насущном проходило для них время. Старший брат изо всех сил старался подбадривать и успокаивать осиротевших сестер.

Трагедию, постигшую родных Хаима Каца, с глубокой горес-тью восприняли в семье Печорина.

– Ужас. Непостижимо! Только у нас такое могло случиться! Среди белого дня убить ни в чем не повинных людей! Это настоящее варварство! – сидя в гостиной вместе с семьей, напро-тив Гершеля, возмущался Тихон Феофанович. – Если и далее так будет продолжаться, это приведет нас к катастрофе! Когда раньше мне рассказывали о погромах, я, честно говоря, считал, что это проделки пьяных или безумных хулиганов. Однако то, что я услышал от вас, – похоже на преступную политику, поощряемую властями. Очень прискорбно, что подобное происходит у нас на Украине. Звери! Нет! Они хуже зверей! – негодовал профессор. Горькая тишина наполнила гостиную.

– Вот таких гнид нужно вешать в центре Киева, на площади, чтобы люди плевали на них, – нарушив молчание, произнес Кузьмич.

– Да, тяжелая доля выпала Хаиму, но я уверен, что у него хватит сил выстоять. Он умница. Большое спасибо, Гершель Аронович, что вы пришли к нам.

– Тихон Феофанович, у меня к вам просьба: пройдет немного времени, Хаим придет в себя, пожалуйста, если вам не трудно, продолжайте с ним заниматься. Я буду вам очень благодарен, ведь он не по своей воле прервал занятия и очень переживал.

– Вы меня опередили, Гершель Аронович, я сам хотел вам об этом сказать. Ведь будет обидно, если такой одаренный мальчик оставит музыку. Дай Бог, чтобы у всех были такие дети, как Хаим. Мы, например, очень привязались к нему. Он стал нам как родной. Если у него будут какие-нибудь проблемы, то, пожалуйста, пусть без стеснения обращается к нам по всем вопросам, мы с радостью будем ему помогать.

– Спасибо большое. Материально они не нуждаются, и квартиру я снял для них неплохую.

– А вот это напрасно, Гершель Аронович. У нас хватает места. Целый флигель свободный, правда, Анастасия? – обратился профессор к жене.

– Конечно, – искренне подтвердила она.

– Спасибо, – встав со стула, поблагодарил Гершель.

Поднялись и хозяева.

– Мы будем рады, если дети придут к нам в гости, а Хаим заниматься, – сказала хозяйка.

– Дядя Гершель, передайте, пожалуйста, Хаиму от меня привет. Пусть поскорее приходит к нам. Я по нему соскучился, – воскликнул Валера.

– И я тоже! – улыбаясь, сказал Кузьмич.

С чувством глубокой благодарности Гершель ушел из дома доброжелательных людей, ставших ему родными. К его радости, любовь племянника к музыке помогла мальчику справиться с подавленным настроением. Хаим раз в неделю приходил вместе с сестренками в дом своего учителя музыки. Встречали их очень хорошо. Пока Хаим занимался с Тихоном Феофановичем, Кузьмич и Валерий развлекали Голдочку и Табл, которые с удовольствием ходили к ним в гости.

 

V

Вереницей радостей и горестей проходили годы жизни осиротевших детей. На смену детству пришло отрочество, затем юношество. Хаим продолжал работать на обувной фабрике и хорошо зарекомендовал себя, со временем устроил туда же и своих сестер. Сняв две большие комнаты, они жили дружной семьей. Хаим, как и большинство рабочей молодежи, увлекся новыми, революционными веяниями. Он ежедневно посещал запрещенные властями подпольные собрания. Врожденный ум и организаторские способности привлекали к нему единомыш-ленников. Постепенно авторитет молодого революционера среди его товарищей рос, и он стал лидером.

Напряженная международная обстановка и внутреннее положение в огромной Российской империи, царский режим, который держался на штыках, постоянные волнениях рабочих, борющихся за свои права в ответ на репрессивные действия властей, частые еврейские погромы вынуждали евреев задуматься о выезде из страны. Не был исключением и Гершель.

Между тем Хаим познакомился у себя на работе с симпатич-ной девушкой Сарой, приехавшей из провинции на заработки в Киев. Они полюбили друг друга и решили пожениться. Узнав об этом, Голда и Табл оставили брату квартиру и сняли на двоих одну комнату.

Хаим очень переживал из-за того, что дядя уезжает в Америку. Он решил отпраздновать свадьбу до его отъезда. Для Гершеля это был приятный сюрприз. Он предложил отпраздновать свадьбу у себя дома, пока еще его не продал, причем половину затрат, несмотря на возражения Хаима, решил взять на себя. На семейное торжество пригласили самых близких и родных людей для жениха и невесты, среди которых были Тихон Феофанович с семьей. Свадьба Хаима проходила по еврейским традициям, с хупой. Жених и невеста были счастливы. Поздравительные тосты сменяли друг друга.

– Дорогие гости, разрешите мне, – говорила Голда, держа в руке наполненную рюмку вина. – Дорогой братик, ты для меня и Табл с детства заменил отца и мать. Ты днем и ночью работал, чтобы мы были сыты, обуты и одеты, Мы желаем тебе, Хаим...

– И тебе, Сара, – перебив сестру, продолжала Табл, – много, много здоровья, счастья и много деток, чтобы они были похожи на вас! – Сестры нежно обняли и поцеловали брата и его невесту.

– Ура! – закричали гости.

– Одну минутку! – подняв руку вверх, громко произнес Хаим. – А теперь я хочу от себя и от моих дорогих сестер, от всего сердца сказать большое спасибо нашему дорогому дяде Гершелю за его любовь к нам, как к своим детям.

– Спасибо, дорогие мои. – Он встал со стула и со слезами на глазах подошел к своим племянникам, обнял и поцеловал каждого из них. – Я очень рад, за вас, Хаим и Сарочка. Мне очень приятно, что Голдочка и Табл такие у нас умницы. Стали самостоятельными барышнями. Теперь им нужно, как ты, устроить свою личную жизнь.

– Просим внимания, господа! – громко произнесла Голда. – И мы с Табл собираемся замуж!

– Да! Да! Да! – одновременно воскликнули сестры. – А вот наши женихи, – к ним подошли два крепких молодых парня, – просим любить и жаловать.

Гости хором выкрикнули: «Мазаль тов!¹⁰». Хаим и его невеста широко раскрытыми удивленными глазами смотрели на стоящие в обнимку молодые пары.

– Вы что, договорились? – развел руками счастливый Гершель.

– Вот это сюрприз! Такого мы не ожидали! – не веря своим глазам и ушам, рассмеялся Хаим.

– И мы от тебя, наш любимый братик, тоже в ближайшее время не ожидали свадьбы. Ты нас просто опередил, правда, Табл? – рассмеялась Голда. – Правда, ребята? – она обратилась к стоящим возле них чуть смущенным женихам.

– Конечно, – подтвердили те.

– Почему вы раньше нас не предупредили, мы бы вместе справили свадьбу, – растерявшись от неожиданности, сказал брат.

– Ничего! Слава Богу, если вы, мои дорогие, не будете возражать, то мы все повторим, в агитер шу¹¹, у меня дома и вашу свадьбу. Гулять так гулять! Лично я счастлив за вас от всей души! – Гершель обнял своих племянниц. – Исполнилась моя мечта. Жаль, что не дожили до этого дня Арон, Рахель и Эличка. Я смотрю на вас, детки мои, и душа радуется. Как летит время! Вроде совсем недавно я привез вас в Киев – беспомощных цыплят. – Он умолк, нервно покусывая губы. – А сейчас!.. Спасибо вам, детки мои, за такой подарок! Спасибо! Но и мои вам всем будут подарки неплохие, не обидитесь, – пообещал любящий дядя.

Все гости подошли к Голде, Табл и их женихам, чтобы поздравить молодых людей.

В этот незабываемый свадебный вечер счастливый Хаим вдохновенно исполнял на скрипке прекрасную музыку Моцарта для своих родных и друзей. Профессор Печорин печальным взглядом смотрел на своего бывшего ученика, которому он пророчил блестящее будущее. Но увы! Действительность распорядилась по-иному.

– Дорогие мои, давайте выпьем за грядущие перемены в нашем обществе, – громко начал Хаим, – когда антисемитизм исчезнет, и банды, у которых руки по локоть в еврейской крови, будут сметены пролетарской революцией. И наступит равноправие, мир и благодать на нашей земле! – торжественно закончил он.

– Ура! Да здравствует пролетарская революция! – воскликнула Сара, захлопав в ладоши.

– Ура! Пролетарии всех стран, соединяйтесь! – усмехнулся Гершель. – Ты меня извини, Хаим, но, по-моему, ты просто утопист. Такого в нашей стране быть не может. Ведь с материн-ским молоком здесь дети впитывают ненависть к евреям. И это на протяжении веков. Антисемиты преклоняются перед Хмельницким.

– Хоть я в политике, дорогой мой племянник, не очень разбираюсь, но знаю одно: когда из Ивана делают пана – толку не будет. Он столько дров наломает, что после этого долго будут помнить. Отсюда, пока не поздно, нужно убегать. Послушай меня.

– Дядя Гершель, ты снова за свое? Ну, куда ты собираешься ехать? В Америку. Пойми, ты там никому не нужен. Тебе что, плохо здесь живется? И там тоже антисемитизм. Плюс ко всему, кого только там нет! И негры, и китайцы, и индейцы... Все со всего мира там собрались. Здесь наша родина, и нам нужно добиваться прав здесь.

– Эх, Хаим, Хаим! Голову твою заморочили эти босяки, – тяжело вздохнул Гершель.

– Вы правы, дядя Гершель, сейчас умные люди убегают из России, – поддержал его жених Табл. – Дай этим пьяницам оружие в руки – они будут грабить и убивать всех подряд.

– Здесь чувствуется душок собственника! – перебил его Хаим.

– Все! Все! Хватит, братик мой. Это же свадьба, а не проле-тарский кружок. Ты уже так заразился своей идеей, что всем навязываешь свое мнение, – упрекнула его Табл, заступившись за своего жениха.

– Хватит политики! Идемте лучше танцевать «фрейлэкс», – поднявшись со стула, Голда взяла за руку Меера.

Все поддержали ее и закружились в веселом танце.

Спустя месяц, к радости Гершеля, в его доме справили свадьбу Голда и Табл.

Неудержимо приближался день отъезда Гершеля с семьей в Америку. Смирившись с этим, Хаим с душевной болью воспри-нял неожиданное для него решение сестер и их мужей последовать примеру дяди и вместе с ним уехать за океан – в страну, как они выражались, неограниченных возможностей.

Возле стоящего на Одесском рейде парохода, словно растре-воженный улей, гудела разноязыкая толпа отплывающих в Америку эмигрантов и провожающих. Крики отчаяния, смех и плач смешались в сплошной хаос эмоций.

– Хаим, братик, родной, очень прошу тебя, не оставайся здесь! Давай поедем вместе! Мы не хотим жить без тебя! – обнимая его, плакали Голда и Табл.

– Успокойтесь! Прошу вас, успокойтесь! Все будет хорошо. Мы скоро встретимся, дорогие мои сестреночки, – не веря своим словам, говорил он. Сердце Хаима разрывалось. Ведь роднее их у него никого не было на свете.

– Нет! Нет! Не надо! Все оставь и приезжай к нам! Если ты сейчас к нам не приедешь, мы никогда больше не увидимся! – Плач Голды перешел в истерику.

Гершель, отвернувшись, вытирал слезы. Предупредительный сигнальный гудок парохода, словно лезвие ножа, полоснул сердца людей.

– Голдочка, пошли! Он еще пожалеет, что остался здесь, – Муж Голды потянул ее за руку и оторвал от брата.

– Да! Да! Он прав. Будешь еще кусать себе локти, что не поехал с нами, – вторил ему муж Табл.

Пароход скрылся за горизонтом. Хаим провожал его тоскливым взглядом.

Он глубоко переживал разлуку со своими сестрами и дядей. Сара сочувствовала ему всей душой, изо всех сил старалась поддержать его. Рождение сына, а через год – дочери, новые заботы – все это слегка притупило боль.

 

VI

Медленно и однообразно шли годы.

В это неспокойное время улицы и площади Киева, как и других крупных промышленных городов Украины и огромной России, все чаще заполняли голодные и униженные властями демонстранты с красными знаменами и плакатами с лозунгами: «Смерть буржуям!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Кульминацией этих событий стала первая мировая война, самая кровопролитная из всех до сих пор происходивших войн. Она втянула в свою орбиту десятки миллионов людей, многие пали на полях сражений.

Царивший в стране политический хаос толкал ее в пропасть. Наступило то, о чем мечтал обездоленный люд, – пролетарская революция разорвала в клочья сложившиеся веками устои жизни. Семья Кац с нескрываемой радостью встретила ее.

 

– … Товарищи! Я повторяю и буду повторять! Только бескомпромиссная борьба с контрреволюцией в конце концов приведет пролетариат к полной победе! – Буря аплодисментов наполнила зал театра Берконье в центре Киева, где собралось партийное руководство города. – Теперь мы можем с уверен-ностью сказать, что в Киеве навсегда установилась Советская власть! – энергично жестикулируя, продолжал говорить пожилой мужчина в расстегнутой кожаной куртке с маузером за поясом. – Много крови пришлось пролить, пока мы пришли к этому дню. Давайте, братцы, помянем наших боевых товарищей, отдавших жизнь за революцию! Да будет вечная память о них в наших сердцах, в сердцах наших потомков!

Присутствующие в зале стоя аплодировали оратору. На трибуну поднялся элегантно одетый, среднего возраста мужчина.

– Дорогие товарищи, мы все знаем, что в городе очень сложная обстановка, несмотря на то, что власть находится в наших руках. Контра лезет из кожи вон, чтобы расшатать нашу власть, Власть Советов! Но ничего у них не получится! Сейчас первостепенной задачей является беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть с этими контрреволюционными элементами. Мы должны быть едины, как пять пальцев вот этого кулака. Один за всех и все за одного! – То и дело его речь прерывали аплодисменты. – Сейчас, товарищи, перед нами стоит очень ответственная задача: выбрать из наших рядов лучших из лучших на руководящие посты в ЧК Украины. На наш взгляд, одним из таких является всеми уважаемый товарищ Хаим Кац, зарекомендовавший себя с самой лучшей стороны – как хороший товарищ, грамотный и целеустремленный борец за правое дело. Прошу проголосовать за то, чтобы товарищ Кац возглавил один из главных отделов – отдел борьбы с контрреволюцией. – Поднялся лес рук. – Принято единогласно. Товарищ Кац, займите, пожалуйста, место в президиуме.

Хаим под аплодисменты поднялся на сцену и занял свое место в президиуме.

 

Тяжелая и опасная работа была Хаиму по душе. Но у Сары, находившейся весь день с детьми в непривычной для нее большой обустроенной квартире в центре города, предостав-ленной мужу, эта работа не вызывала особого восторга. Она постоянно волновалась, зная, что жизнь его ежеминутно подвергается опасности, ведь сейчас он занимал должность недавно убитого коллеги и жили они в квартире покойного. Нервы Сары были напряжены до предела.

– Мама, почему ты всегда разговариваешь с папой, как командир? Ведь это папа начальник, а не ты. Правда, папа? – повел плечами кучерявый мальчик.

– Арончик, ты не прав. Дома мама начальник, а на работе я, – рассмеялся Хаим.

– Лучше бы наш папа не был начальником, нам бы спокойнее жилось, – заметила Сара, наливая чай из самовара в красивые чашки китайского сервиза.

– Осторожно, Арончик, разобьешь ложечкой чашку, они ведь фарфоровые, – сказал отец сыну, размешивающему в чашке сахар. – Это очень дорогой сервиз. Тебе он нравится, Сарочка?

– Ты ведь знаешь на этот счет мое мнение.

– Ты снова за свое.

– Да, да, Хаим, мне это все не по душе и в этих хоромах тоже не по себе. Я чувствую себя не в своей тарелке.

– Ну и напрасно. Этот буржуй, что здесь жил раньше, бежал за границу. Ну и скатертью ему дорога. Живи и пользуйся на здоровье всем, что в этой квартире, без угрызений совести. Ведь все, что здесь есть, мы ни у кого не украли, а бывшие хозяева приобрели это, я уверен, на эксплуатации бедняков и на обмане.

Допив чай, Хаим поднялся из-за стола и посмотрел на часы.

– Спасибо за вкусный завтрак, – поблагодарил он жену и поцеловал ее.

– На здоровье. Чем богаты – тем и рады.

– Наберись терпения, девочка моя, скоро наведем порядок, и все будет в магазинах, как до революции.

– Папа, когда ты мне дашь пострелять из нагана?

– Когда вырастешь, пойдешь в Красную Армию, там настре-ляешься вдоволь. А пока стреляй из игрушечного нагана.

– Дай Бог, чтобы к тому времени наступил мир, – заметила Сара.

Арончик, обиженно вытянув губы, подошел к окну.

– Папа, тебя машина ждет возле парадного.

– Спасибо, сынок. Мне пора. – Он подошел к жене и сыну и поцеловал их.

– Зачем тебе нужна такая работа? – не унималась жена. – Каждый день ходить по лезвию ножа. Работал бы на фабрике, как раньше, – со слезами на глазах говорила она.

– Ласточка, не дуйся только и выше носик, кому-то же надо делать эту работу. – Он надел кожаную куртку.

– Хаим, будь осторожен.

– Я всегда осторожен. Пока. Все будет хорошо! – Помахав ей рукой, он вышел.

 

– Доброе утро, Алеша, – садясь в кабину старой грузовой машины рядом с молодым шофером, поздоровался Хаим.

– Здравствуйте, Хаим Аронович.

– Ты позавтракал дома?

– Я, честное слово, позавтракал, – улыбнулся шофер.

– Не как вчера?

– Нет, – рассмеялся тот.

– Быстренько поехали на Подвальную, 5. Там ребята нас уже ждут. Это рядом.

– Внимательно меня слушайте, – обратился Хаим к чекистам. – Костя и Андрей, остаетесь. А мы сейчас проведем обыск у богатого ювелира. Только аккуратненько. Ничего не ломать и молчать как рыбы. Ты слышишь, Михаил?

– Так точно, Хаим Аронович.

Хаим с тремя чекистами вошли в парадное дома богатого фабриканта, уехавшего с семьей за границу, быстро вбежали по мраморным лестницам на третий этаж, который принадлежал семье ювелира. Предъявив ордер на обыск, чекисты, как всегда, рьяно взялись за дело. Хаим сидел в большом салоне за столом, ювелир и его жена испуганными глазами глядели на снующих из комнаты в комнату мужчин в черных кожаных куртках. Те то и дело, проходя мимо своего шефа, разводили руками – никаких драгоценностей они найти не могли, хотя ювелир и считался одним из богатейших людей Киева. Хаим, делая вид, что читает газету, исподлобья подозрительно поглядывал на хозяина, сидевшего напротив. «Да, твердый орешек. Видно, давно подготовился к нашей встрече. Неглупый еврей», – думал он.

– Ну что, Лазарь Леонидович. Вы должны быть сознательным гражданином. Дети голодают. Вам нужно поделиться с ними, – нарушил молчание Хаим.

– Я, товарищ начальник, уже два года нигде не работаю. Сами видите, что ничего у меня нет.

– Сергей, у тебя не будет немного деньжат одолжить бедному старичку? – обратился Кац к стоящему у окна чекисту.

– Если бы были, я бы голодным сироткам отвез, а не этому.

– Мы все знаем о вас, Лазарь Леонидович. Сказки нам рассказывать не надо. Если добровольно не захотите поделиться, тогда у вас будет время на нарах подумать.

– Товарищ начальник, мой муж очень больной человек. Он еле ходит по комнате. Не нужно его арестовывать. Он умрет в тюрьме.

– Я понимаю. А голодные дети пусть умирают, так? Скажите это ему. Неужели деньги для него дороже жизни?

– У меня нет денег. Я вам говорю как на духу, – сквозь зубы процедил старик.

– Нет денег – давайте драгоценности! – Хаим встал со стула.

– Товарищ начальник, – взмолилась старушка на ломаном русском языке, – Лазарь Леонидович очень добрый человек. Он помогает бедным и дает деньги каждую субботу в синагогу.

– Молодец. Мы сами хотим в этом убедиться. Теперь пусть пожертвует для бездомных и голодных детей. Вы знаете, сколько их сейчас, – шагая взад-вперед по комнате, говорил Хаим. – Ведь на тот свет ни деньги, ни драгоценности не заберете с собой.

В комнату вошли чекисты. Кац сел на прежнее место за столом. Гнетущая тишина наполнила комнату. Все в ожидании смотрели на сидевшего с опущенной головой ювелира. Неожи-данно для всех он вскочил на ноги. Лицо его просветлело, он добрыми глазами посмотрел на нежданных гостей.

– Мина, иди поставь самовар, будем чай пить, – он обратился к жене. – Садитесь, сынки, за стол.

Удивленные чекисты впервые встретили такой прием. Старик вышел из комнаты. Вернулся он с коляской, нагруженной едой. Молча поставил все на стол. Затем вынул из бара две бутылки дорогой водки и коньяк и, тоже поставив на стол, вышел.

– Ну и ну! Вот это царский стол, братцы, – сказал один из чекистов.

– Это что – вместо драгоценностей? – ухмыльнулся его коллега.

В это время в комнату вошли хозяева с сияющими лицами. Они держали в руках тарелки и хрустальные рюмки. Лазарь Леонидович хотел было открыть бутылку водки, но один из чекистов остановил его.

– Спасибо, батя, но мы на службе не пьем.

– Как? По рюмке?

– Нет! Нет, Лазарь Леонидович. Он прав, – улыбнулся Хаим.

– Тогда перекусите хоть, и чайку попьем, накладывайте себе на тарелки, не стесняйтесь. Поверьте мне, я от всей души угощаю вас и симпатизирую новой власти. Ведь мой старший брат был политкаторжанин и умер где-то в Сибири. Петлюровцы убили сестру мою и всю ее семью. Сын мой революционер в Москве. Покойный мой отец и мой дед мечтали: когда-нибудь наступит время, когда нас, евреев, которые ничего плохого никогда никому не делали, перестанут убивать. И слава Богу, что вы нас защищаете. Я хочу отдать драгоценности Советской власти, для помощи детям. В Гомеле после еврейского погрома остались сиротами трое детей моей племянницы, а сколько еще таких детей кругом! Покушайте и поедем на квартиру моих покойных родителей. Там наши драгоценности, – вытирая носовым платком слезы, говорил старый еврей-ювелир. – Я давно хотел это сделать. Да боялся, что они могут попасть не в те руки. Теперь я уверен, что они будут в надежных руках!

– Большое вам спасибо, отец. – Поднявшись со стула, Хаим подошел к хозяину дома и расцеловал его и его жену. То же самое сделали и его коллеги. Ювелир в сопровождении чекистов подошел к соседнему дому.

Хаим и Лазарь Леонидович поднялись на второй этаж. Старик вытащил из кармана связку ключей и один из них вставил в замочную скважину. Через переднюю они вошли в большую комнату. Воздух был спертый.

– Здесь жили мои покойные отец и мать. – Ювелир подошел к висящей на стене невзрачной картине из жизни местечковых евреев и снял ее. Вынув из бокового кармана пиджака миниатюрный перочинный ножик, он осторожно лезвием вырезал в обоях квадрат, вытащил металлическую пластинку, засунул руку в отверстие и вынул коробку с драгоценностями.

– Возьмите. На ближайшее время хватит пролетариату, – ювелир протянул ее Хаиму.

– Спасибо большое, Лазарь Леонидович, мне она не нужна. – Хаим пожал ему руку.

– Почему? – с удивлением спросил он. – Пусть будет на благо революции. Возьмите, – повторил он.

– Нет, нет, Лазарь Леонидович, вы хозяин этого. Мы поедем в ЧК и там примем с благодарностью от вас этот дар. Дадим вам официальный документ и отвезем вас домой. Не волнуйтесь, Вас в обиду не дадим.

– Спасибо. А ведь эти драгоценности, дорогой мой, нами заработаны честным трудом: своими руками и своей головой.

– Я не сомневаюсь.

– А вы, уважаемый, тоже еврей? – спросил ювелир.

– Да, я тоже еврей. Но это не имеет значения при Советской власти.

– И все-таки среди нашего брата много руководителей!

– Немало.

– Значит, заслуживают, – с гордостью сказал Лазарь Леонидович. – Но вот только непонятно, почему еврейские головы не могут сделать так, чтобы голода не было в стране.

– В скором времени все преобразуется.

– Дай-то Бог, – вздохнул ювелир.

 

После кровавого террора военного коммунизма и недолгого периода НЭПа, на смену старой политике пришла новая: так называемая коллективизация сельского хозяйства. Началось раскулачивание, приведшее народ к голоду. Сотни тысяч людей в городах и селах умирали от голода. Власти обвиняли в саботаже богатых крестьян-собственников, любой ценой старались отобрать у «контры» зерно и привезти его для голодающих в город.

Хаим, командированный в деревню, без малейшего энтузи-азма участвовал в этом всенародном мероприятии. Уставший от нервного перенапряжения, он со своим коллегой сидел на крыль-це дома недавно проверенного «кулака».

– Ты знаешь, Хаим, мне уже надоело ковыряться в чужом белье, – сплюнул пожилой чекист.

– И мне тоже, – согласился с ним Хаим. – Из одних ртов вырываем, а другим даем.

– Что вы делаете?! У меня дети. Вы их голодными оставите! Вам не стыдно? Я вам все равно не отдам этот мешок, – послышался крик женщины из соседнего двора.

– А вам не стыдно прятать хлеб от голодных людей? В город, небось, за шмотками и кастрюлями едешь, а хлеб туда не даешь. Кулачье проклятое! Устроили себе здесь богатую жизнь! – донесся голос чекиста, бывшего рабочего с завода «Арсенал».

Чекист хотел было побежать ей на помощь, но Хаим резким движением успел схватить его за руку.

– Успокойся, Вася! Успокойся! Прошу тебя! Возьми себя в руки! Сожми зубы! Баста! Сейчас так надо! Время такое.

– Эх, Хаим! Я, кажется, на все плюну и уйду обратно на завод. – Сев на скамью, он закрыл ладонями лицо. – Нет сил смотреть на это!

Они сидели молча. Вдруг из того же дома послышался неистовый женский крик.

– Рятуйте, люди добрые!¹²

Хаим, вскочив на ноги, вбежал в соседний двор, а затем в хату. На кровати лежала молодая женщина в разорванном платье, на ней пыхтел здоровенный его коллега. Увидев это, Хаим вспомнил свою мать.

– Чекист-насильник! – с яростью закричал он. Выхватив из кобуры пистолет, Хаим ударил насильника по лицу рукояткой пистолета. – Ты большевик или бандит?! Под трибунал пойдешь, паршивая собака! – Кровь брызнула фонтаном. В комнату вбежали два вооруженных чекиста. – Наручники надеть. Под революционный трибунал пойдешь! – Женщина, набросив на себя одеяло, громко плакала. – Будь ласка, пробачте¹³, – попросил прощения Кац. Тяжело дыша, он вышел из дома, провожая презрительным взглядом арестованного насильника.

– Успокойся, Хаим. В наши ряды немало подонков просочилось, – нахмурившись, говорил Василий. – Таких гадов надо прямо к стенке без суда.

– Совсем озверели! Ты, Василий, помнишь, неделю назад избили учителя? И кто?! Чекисты! Такие твари компрометируют нашу пролетарскую власть!

– Я с тобой согласен.

– Ты не забыл, конечно, как Леонтьев наказал Ткаченко? – Пожилой чекист промолчал. – Молчишь? А я молчать не буду. Щуку наказали, да? Бросили в реку? Я обязательно напишу рапорт в Москву. Если захочешь, подпишешься.

– Хаим, это все равно, что плевать против ветра.

– А где же большевистская принципиальность? – ухмыльнулся Кац.

– Давай, дружище, поменяем пластинку...

 

После долгих и глубоких раздумий Хаим, разочарованный политикой, проводимой властями, окончательно решил оставить свою работу – он не мог идти на компромисс со своей совестью. Перед его глазами, во сне и наяву, всплывали ужасные картины бесчеловечных издевательств «блюстителей» порядка над невинными людьми. Массовые выселения крестьян в Сибирь, расстрел без суда тысяч людей, строительство концлагерей для неблагонадежных. Придя в кабинет своего шефа и друга Степана, он спокойно положил на стол официальное заявление о своем увольнении. Тот, не веря своим глазам, в недоумении смотрел на друга.

– Ты что, шутить изволишь? – с недоумением спросил Степан.

– Нет.

– Тогда что стряслось с тобой?

– По семейным обстоятельствам, – сухо ответил Хаим.

– Не понял. Повтори.

– По семейным обстоятельствам, Степан Данилович.

– Не валяй дурака, тебе это не к лицу. Что стряслось? Какая муха укусила?

– Я серьезно говорю.

– Не криви душой и не забывай, где ты служишь. Я тебя знаю не хуже, чем ты сам себя. Пуд соли вместе съели. – Шеф положил руку на плечо закадычного друга.

– Ой, лукавишь, Хаим.

– У меня Сара серьезно заболела. Надо быть с ней, а я, как ищейка, все время в «погоне» за кем-нибудь.

– За кем-нибудь? Да вот эти самые «кем-нибудь» – наши враги. Если их не обезвредить вовремя, то нам каюк, ты не хуже меня это знаешь.

– Поверь мне, Степа, ко всему, я еще совсем измотал свои нервы. Мне надоели слезы жены. Я постоянно срываюсь. Скоро, как бешеная собака, на людей буду бросаться. И вообще, все осточертело! Я прошу тебя, подпиши мое заявление. – Хаим отвернул от шефа лицо.

– Вот нарисовал ты мне слезливую картинку. При чем тут болезнь Сары? Ты нам нужен позарез. Понял? Давай начистоту.

Наступила тишина.

– Начистоту, говоришь, – медленно поднимаясь со стула, процедил Хаим. – Что ж. Начистоту – так начистоту! От природы я такой, люблю правду-матку! Раньше она была в нашей работе. Была везде! На каждом шагу! Сейчас, ты и сам знаешь это не хуже меня, ее извратили. Я не хочу быть причастен к этому. – Снова наступила томительная пауза. – Ты знаешь, что я написал рапорт в Москву? – спросил Хаим.

– Конечно, знаю.

– Но мне даже не ответили.

– Зато мне ответили.

– Почему ты мне не сказал об этом? – Не хотел расстраивать.

– Тогда подпиши это заявление, – настаивал Хаим.

– Может быть, подумаешь?

– Нет, дружище. Чаша переполнена. Моего бывшего учителя, преподавателя консерватории, человека с кристально чистой душой, беспредельно любящего свою отчизну, свой народ, арестовали как врага народа и расстреляли.

– Как его фамилия? – Печорин.

Шеф развел руками. После длинной паузы он сказал:

– Ладно, пиши сейчас то, что ты мне в начале нашего разговора пел, только вместо нервов сошлись на болезнь сердца и кровяное давление. Понял, Хаим? В противном случае, ты сам знаешь, что тебя ожидает, от нас так не уходят. Перепиши заявление, здесь у меня. Пусти еще слезу.

– Спасибо, Степа.

Хаим глубоко переживал свой уход из органов. Ему было обидно до слез, что все страдания, выпавшие на долю тех, кто с оружием в руках находился у колыбели революции, отдавая ей свои сердца и жизни, сейчас растоптаны прорвавшимися к власти бесчестными людьми, для которых интересы народа не стоили и ломаного гроша.

Он устроился на обувную фабрику, где работал до революции. Благодаря своему другу Степану, ему как сотруднику органов, уволенному по состоянию здоровья, была выделена трехкомнатная квартира. Жизнь его, жены и двоих детей – Арона и Баси, – как и миллионов бесправных советских людей, походила на жизнь марионеток, смирившихся со своей незавидной долей. Тех же немногих, кто пытался протестовать, в лучшем случае ожидали уготованные для них концлагеря. Страну наводнили лозунги, восхваляющие правящую элиту, управляющую огромной многонациональной многомиллионной Советской империей.

 

Незаметно повзрослели дети Хаима и Сары.

После раскулачивания, утопившего в крови крестьянство и превратившего тружеников земли в крепостных, преступные политики, чтобы отвлечь народ от процветающего в стране беззакония, решили поднять на щит так называемое освоение новых земель. Форпостом был выбран Дальний Восток, на границе с Китаем. На призыв партии сразу же откликнулись комсомольцы, слепо верившие своим кумирам. Среди них была дочь Хаима и Сары, Бася. Она работала на обувной фабрике вместе с родителями и братом и заочно училась в институте. Естественно, дома не одобряли ее поездку «на край земли». «Кроме зэков, там никто не живет», – говорили Хаим и Сара. Но Бася называла их «несознательными элементами».

 

И вот наступил долгожданный для Баси и ее друга Фели, студента строительного института, день отъезда на Дальний Восток. Привокзальная площадь была заполнена народом. Настроение у отъезжающей молодежи было праздничное.

– Дорогие товарищи, – раздался через мегафон голос очеред-ного оратора, стоящего на сбитой из досок трибуне и отчаянно жестикулирующего, – десятки тысяч комсомольцев откликнулись на призыв коммунистической партии Советского Союза во главе с товарищем Иосифом Виссарионовичем Сталиным! – Площадь утонула в громе аплодисментов и торжественных возгласов. – Наш святой долг, – продолжал тот, – оправдать оказанное нам доверие. Мы уверены, что на месте маленького села Пермское, на исконно русской земле, мы построим наперекор нашим врагам прекрасный город. Ура, товарищи! – Все восторженно кричали, размахивая флагами и плакатами. Оратор поднял руку. Толпа умолкла. Он посмотрел на часы. – Дорогие товарищи! В добрый час! По вагонам!

Заиграл оркестр. Сара обняла дочь. Слезы катились по ее щекам.

– Мамочка, не плачь. Я ведь уже не маленькая, я взрослая, – целуя ее, умоляла Бася.

– Не маленькая! Не маленькая! Взрослая! Да ты куда-нибудь уезжала без меня и папы? А теперь собралась в такую даль.

– Так ведь я еду не одна, а с Фелей! А ты его всегда называла самостоятельным человеком. – Девушка любящими глазами посмотрела на высокого широкоплечего парня с выразительными голубыми глазами и добродушной улыбкой.

– Сара Моисеевна, пожалуйста, не волнуйтесь за Басю. Во-первых, мы с ней всегда будем вместе, а во-вторых, комсомольцы – всегда один за всех и все за одного.

– А какие там морозы, – вздохнула мать.

– Ну и что, мамочка, я ведь взяла с собой теплую одежду, и там всем выдадут на зиму кожухи и валенки, так нам сказали.

– Сказали, – ухмыльнулся Хаим.

– До скорого свидания, дорогие мои! – Бася с трудом освободилась от не отпускающих ее материнских рук, поцело-вала отца и брата Арона и вместе со своим другом быстро пошла к вагону, то и дело оглядываясь на стоящих на перроне родных.

– Феля! Смотри за Басей, – вырвалось из груди матери.

Раздался паровозный гудок, заглушивший ее просьбу. Поезд тронулся с места и, набирая скорость, скрылся в дали хмурого дня.

– Ой, Хаим, если бы ты знал, как у меня неспокойно на душе. Боже мой, девочке только что исполнилось 22 года, а она уже улетела из родного дома, – держа мужа под руку, говорила Сара, – и куда? К черту на кулички, на край света. Кроме зэков, там никого нет. Азохен вей¹⁴ нам, Хаим, смотреть на все это.

– Ну почему, мама? Она поехала с тысячами ребят на Дальний Восток строить города. – Арон старался успокоить мать, хотя был согласен с ее мнением.

– Здесь лучше бы строили. Люди в подвалах живут и мыка-ются в общежитиях. Вообще, она попала под влияние Фели. Он летает в облаках. Фантазер. Лучше, глупая, гуляла бы с Мойшей. Он мастеровой парень и тоже ее любил.

– Ой, мама, он ведь настоящий гломб¹⁵, – усмехнулся Арон.

– Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Когда мы с папой дождемся, чтобы ты уже женился?

– А я, мамуля, уже женился, – рассмеялся Арон.

– Очень умно, – обиженным тоном сказала Сара. – Такая хорошая девочка Ирочка, а он все тянет и тянет. Что еще тебе надо? Работаешь, неплохо зарабатываешь. Когда уже поумнеешь, – вытирая носовым платком слезы, говорила расстроенная мать. – У других дети как дети. В нашем возрасте у большинства уже есть внуки. А мы с папой... – Она, махнув рукой, вздохнула. – Сердце болит, глядя на вас. А твоя сестричка что, лучше? – Она умолкла на полуслове.

– Мамуля, я тебе говорю серьезно, что мы с Ирой решили пожениться и сегодня вам сказать об этом, – торжественно произнес Арон. – И нам обещали в профсоюзе комнату в общежитии.

– Хаим, ты слышал что-то подобное?

– Лично я не слышал, хотя каждый день разговариваю с Валентиной и бываю в профкоме.

– А мы с Ирой просили ее тебе заранее не говорить.

– Очень красиво. На фабрике раньше, чем мы с мамой, знают, что мой сын женится!

– А мы решили сделать вам сюрприз.

– Большое спасибо. Мы с мамой согласны на такой сюрприз. Правда, Сара? – рассмеялся Хаим, крепко пожав сыну руку.

– Наконец-то. Спасибо, Арончик. Поздравляю тебя. – Мать обняла сына и поцеловала.

Вскоре Арон отпраздновал свадьбу. Родители невесты работа-ли в одном цехе с Хаимом. По их просьбе молодожены согласились жить вместе с ними, в большой квартире.

Шло время. Ирина родила сына, которого назвали Яшей. Однако дед Хаим с первого дня ласково называл его Янкелем, и в большинстве случаев в доме все так называли малыша. Арон не поладил со строптивой тещей. Кормящая мать очень переживала, и это отрицательно сказывалось на здоровье ее и ребенка. Вскоре Хаиму, пользовавшемуся большим авторитетом на фабрике и в райкоме партии, удалось добиться комнаты в коммунальной квартире для молодоженов.

Все бы было хорошо, но маленький Янкель рос болезненным ребенком, постоянно простуживался, и Ирине приходилось большую часть времени не работать.

Сара и Хаим предложили молодой семье переехать к ним, пока Янкель не подрастет. Арон и Ирина были им очень благодарны.

 

VII

Приехав на Дальний Восток, комсомольцы с воодушевлением принялись за работу. Они жили в наскоро сколоченных бараках, плохо питались, замерзали в трескучие морозы и изнемогали от летней жары. Но не унывали, со светлой надеждой смотрели в будущее, строили город на реке Амур. Феля и Бася за короткое время приобрели самые требуемые специальности: он стал каменщиком, а она – штукатуром на стройке.

Рабочий день приближался к концу.

– Бася, когда вы с Фелей будете идти на танцы, зайдите, пожалуйста, за мной. Хорошо? – обратилась к ней девушка из ее бригады, киевлянка, подруга по школе.

– Хорошо, Оленька, обязательно зайдем, только чтобы ты была уже готова, не как в прошлый раз. Ты же знаешь Фелечкину пунктуальность, – разведя руками, улыбнулась Бася.

–Знаю, – рассмеялась та.

– Оленька, а что у тебя с Васей?

– Не могу его понять, он человек настроения.

– Сюда никто не входил?! – закричал вбежавший в комнату верзила в военной форме с пистолетом в руках. – Чего молчишь? – крикнул он, обращаясь к Басе. Глаза его были наполнены яростью.

– Сюда никто не входил, – испуганным голосом ответила она.

В комнату вошли еще двое солдат с собаками.

– Что случилось? – спросил вошедший в комнату Феля, держа полотенце в руках.

– Скажи своему бригадиру, политический сбежал! Понял? – ответил ему военный с пистолетом в руке. – Вот, черт побери, тварь паршивая, куда же эта скотина могла деться?! Если увидите высокого худощавого лет тридцати в спецовке, немедленно сообщите!

Они вышли на улицу.

– Феля, что это значит? – спросила Бася.

– Здесь такое бывает, – спокойным тоном ответил он. – Басенька, я пойду домоюсь, и встретимся в столовой. Хорошо?

Через несколько минут до девушек донесся лай собак и торжествующий крик военного.

– Вот он, гад! Контра! Куда спрятался, сволочь! Споймался! От нас не убежишь, сука! Фас! – скомандовал военный.

Солдаты спустили на заключенного двух овчарок. Они набросились на несчастного человека, стали рвать на нем одежду вместе с телом. Руки и ноги мужчины, отбивавшегося от здоровенных псов, были в крови.

– Будешь знать, как удирать, гад! Фас! Фас! – орал военный с пистолетом в руке. – Рвите его! Грызите!

– Что вы делаете?! Заберите собак! – закричали сбежавшиеся молодые люди, увидев страшную картину. Феля подбежал к верзиле, державшему в руке пистолет, и схватил его за локоть.

– Вам никто не давал права так делать, вы же не варвары!

– Руку забери, а то рядом с ним ляжешь, на тебя собак спущу!

– Попробуй только спусти на нас собак, сам без головы останешься! – подошел к ним один из рабочих.

– Изверги! Что вы с человеком делаете! Сволочи! – доносились со всех сторон возмущенные голоса.

Солдаты нехотя оттянули от своей жертвы разъяренных собак. Верзила, заломив руки несчастного за спину, защелкнул наручники.

– Пошли, контра! Там с тобой поговорим!

Ударив кулачищем по спине заключенного, он толкнул его вперед.

– Я не контра! Я и мои товарищи сделали революцию! А сейчас власть – из вас, подонков!

– Двигайся! Двигайся! В карцере сдохнешь, гнида! – толкая вперед с трудом держащегося на ногах заключенного, орал верзила с перекошенным от злости лицом.

Молодые люди долго не могли придти в себя. Басю увиденное привело в состояние шока. В столовой все обсуждали случившееся.

– Не знаю как вы, а я уже есть не могу. Когда приехали, кормили еще более или менее, а теперь дают какую-то баланду, – сказала Ольга.

Вслед за ней встали Феля и Бася, отмахиваясь от назойливой мошкары.

– Ты права, Оленька, но самое интересное, что когда встаешь из-за стола – вроде наелся, а через час уже голодный, – рассмеявшись, заметил Феля.

– Значит, дают очень калорийную пищу, – подытожила Бася.

Молодые люди, попрощавшись со своей соседкой по столу, молча пошли к реке.

– Бася, не забудь то, что я просила, – крикнула подруга.

– Не забуду. У меня, Феля, с утра на душе так неспокойно, – сев на скамейку, взволнованно произнесла девушка.

– Что случилось, Басенька?

– Мне в эту ночь такой плохой сон приснился, будто мама очень плачет. Не приведи Господь, что-то с ней случилось. Ведь она нездоровый человек.

– Мало ли что снится. Все будет хорошо. Не будь суеверной.

– Ты знаешь, милый, сейчас перед моими глазами стоит тот арестант. Как может такое произойти в нашей стране?

– Успокойся, дорогая, выбрось это из головы. В семье не без урода, – нахмурился Феля.

– Я боюсь, что это превратилось в тенденцию.

– Не говори глупости. Правильно говорят в народе: лес рубят – щепки летят. Здесь есть немало лагерей для контрреволюцио-неров. Там им и место. Просто не такими методами надо пере-воспитывать.

– Феля, мой папа был одним из первых чекистов и ушел из органов из-за несправедливости.

– Басенька, моя дорогая, это нервы у тебя немного расшатались, нежное у тебя сердечко. Потерпи еще немножко. Ты устала. Скоро у нас здесь будет жизнь не хуже, чем в столицах. Главное – не унывать и выше носик! Пойдем вечером потанцуем, сразу развеселишься.

– Ты прав, милый. И все-таки я устала от всего этого и вряд ли привыкну к такой жизни. Мне так хочется по-человечески отдох-нуть. Ты же помнишь, как было зимой. Я ведь женщина. А скоро опять зима. Они сидели молча. Феля нервно покусывал губы.

– Мда-а! – вздохнул он. – Нас трудности не согнут. Чьи это слова?

– Мои, – виновато ответила Бася, прижавшись к любимому.

 

После снежной суровой зимы быстро наступала весна. Ледяной панцирь Амура трещал по швам. Природа проснулась от зимней спячки. Все вокруг расцвело. Воздух был наполнен ароматом цветов, а молодые сердца – любовью.

Справляли первые комсомольские свадьбы. Среди трех пар были Феля и Бася. Свадьбу сыграли в бараке, где находилась столовая. На сдвинутых деревянных столах стояла скромная еда. Играл граммофон. Патриотические песни сменяли друг друга. Настроение у всех было прекрасное. Партийное начальство постаралось, чтобы на невестах были белые платья, а на женихах – черные костюмы.

– Дорогие молодожены! Простите, пожалуйста, меня за опоздание. Я уверен, что уже прозвучало много тостов. Буду краток, – говорил парторг стройки. – От имени парторганизации нашей комсомольской стройки я предлагаю тост за ваше семейное счастье и за то, чтобы вы нарожали много хороших деток, нашу будущую смену, и пустили бы глубокие корни в эту прекрасную землю, на которой мы сейчас с вами живем, чтобы добрым словом вспоминали нас, первопроходцев. Мы рады за вас, дорогие наши! Мы гордимся вами! Я хочу от имени горсовета нашего молодого города, Комсомольска-на-Амуре, вручить вам скромные подарки – ручные часы. Носите их на здоровье. – Он подал каждому футляр с часами.

– Горько! Горько! – слышались голоса.

– Братцы, вы хоть пожалейте нас, у нас уже губы болят, – жаловалась щекастая невеста.

– Ничего! Свадьба бывает не каждый день! – пошутил кто-то.

– И еще для вас, молодых, подарок. Каждой паре мы даем ключи от отдельной комнаты в доме, который вы сами построи-ли. – Председатель горсовета вручил невестам ключи.

– Спасибо! Вот это самое главное! – воскликнула щекастая невеста, обняла и поцеловала его.

– Иваныч! Я завтра тоже женюсь! – под общий смех вос-кликнул кто-то из гостей.

Заиграл граммофон. Начались танцы.

Молодожены, усталые, но счастливые, со свадьбы пошли в свое маленькое гнездышко. Все заранее было для них приго-товлено, в том числе полуторная железная кровать, застеленная матрацем, белоснежными китайскими простынями, одеялом и пуховыми подушками.

– Вот это сюрприз, – воскликнула Бася, садясь на кровать, – просто не верится! Как у меня дома! Феля, это, видно, тебе выде-лили по протекции – как лучшему бригадиру стройки, – пошути-ла она.

– Вот, фантазерка, придумала! Ведь всем дали ключи. – Он подошел к жене и сел рядом. Феля давно мечтал об этом дне.

Бася положила голову ему на плечо.

– Ой, Фелечка, какая я счастливая, милый! Наконец-то мы в своей комнате. Как я устала! – она зевнула.

– Я думаю. Весь вечер танцевать, да еще на каблуках!

– Сам Бог велел на своей свадьбе танцевать!

– Умница ты моя! – Он нежно поцеловал ее и прижал к себе.

Она закрыла глаза.

– Феля, не балуйся.

– А я не балуюсь, моя девочка.

– Пожалуйста, потуши свет, – прошептала она, прижимаясь к любимому.

Все новые и новые группы энтузиастов со всей страны съезжались на комсомольскую стройку. Проходило время.

Феля, был повышен в должности и одновременно по ком-сомольской линии.

Вскоре Бася устроилась на работу по специальности – бух-галтером в банке. Явной неожиданностью для Фели был вызов в горком партии.

– Присаживайся, Феликс, – указывая на стул, предложил ему сидевший за письменным столом секретарь горкома партии, старый большевик. Справа от него сидел на кожаном диване начальник отдела госбезопасности.

– Вот что, дорогой, мы тебя вызвали по такому поводу. Льва Петровича срочно отозвали в Москву. Мы посовещались и решили выдвинуть твою кандидатуру на должность первого секретаря горкома комсомола. Как ты на это смотришь? – Наступила пауза. – Чего молчишь? Отвечай.

– Я согласен. Спасибо за доверие, – ответил Феля.

– Молодец! Я другого ответа от тебя не ожидал. С завтрашнего дня приступай к исполнению своих новых обязанностей. Понял?

– Понял.

Гора проблем множества людей свалились на плечи Фели. Привыкший к общественной работе, он чувствовал себя в своей стихии, отдавая работе всего себя без остатка. С утра до позднего вечера он находился на самых трудных участках стройки. Феля исколесил необозримые пространства Приморского и Хабаровского края, встречался с тысячами людей, оставлявших в его душе чувства радости и надежды, и глубокого разочарования.

Отдушиной в неспокойной жизни Фели была любимая Бася, она старалась по мере сил и возможностей украсить их жизнь.

Комсомольцев Москвы и Московской области и сопровож-дающих их высокопоставленных функционеров, по указанию горкома партии, встречали особенно торжественно. Это нерви-ровало секретаря горкома комсомола. На привокзальной площади с приветственными речами выступало руководство города.

Не в пример им Феля обращался к молодежи без заранее подготовленной шпаргалки:

– ...Комсомолу всегда присуще качество – не оставлять товарищей в беде, – со страстью говорил он. – Сейчас наши братья сражаются в далекой, но близкой нашим сердцам Испании, сражаются не на жизнь, а на смерть. Завоеванную испанским народом свободу враги хотят залить кровью. Товарищи, могу не без гордости сообщить вам, что среди героев есть и активные участники нашей комсомольской стройки. – Раздались аплодисменты. – Я уверен, что их примеру последуют и многие другие комсомольцы. Да здравствует всесоюзный ленинский комсомол! Добро пожаловать в наш самый молодой город страны – Комсомольск-на-Амуре!

После митинга в столовой собрался весь партийный и комсомольский актив города и приехавших москвичей. Веселье затянулось допоздна. Подвыпивший шеф госбезопасности рассказал Феле, что его предшественник хорошо знает испанский язык и сейчас находится в Испании.

– Честно говоря, я ему завидую, – искренне сказал Феля.

– Да брось ты, Фелька, тебе что – жить надоело?

– Андрей, пойми меня, я по-другому не могу. Ведь там поги-бают наши товарищи. Ты же знаешь, что случилось со Славкой Колесниковым?

– Значит, такова его судьба, сам напросился. Я тебе честно говорю, что уважаю тебя, и твою кандидатуру я предложил, – многозначительно заявил он, – а сейчас ты мне помоги занять место нашего старого идеалиста грузина Пайчадзе,как говорят умные люди, рука руку моет. Вот увидишь: скоро эта старая гвар-дия в кальсонах рассыплется, как карточный домик,. Как солома, сгорит. Держись за меня, Феля, далеко пойдешь, браток. Для нас здесь хороший трамплин, а потом обоснуемся в Москве. Там у меня есть хорошие дружки в органах.

«Что у пьяного на языке, то у трезвого на уме», – молча слушая чекиста, с презрением глядя на него, думал Феля.

 

В это время в семье Хаима жизнь шла своим чередом. Дедушка и бабушка души не чаяли во внуке с черными, как смоль, кудрявыми волосами и голубыми глазами.

Сара в приподнятом настроении с раннего утра на кухне готовила праздничные блюда. Сегодня для нее был особый день: ее единственному внуку исполнилось два года. Она жила им. Он был ее радостью и надеждой.

Единственное, что омрачало жизнь матери – это постоянное волнение за живущую вдали от нее Басю. Сара то и дело забегала в спальню сына и невестки, где на мягком коврике игрался с машинками спокойный симпатичный карапузик – Янкель.

– Скоро, Яшенька, приедут с работы папа и мама, и дедушка Хаим. Они будут с Яшенькой играть и принесут нашему хоро-шему мальчику подарки. Что-то задерживаются твои родители, – посмотрела на часы Сара, засовывая внуку в рот очередную ложку яблочного пюре.

Щелкнул дверной замок. В спальню вошли Арон и Ирина.

– А вот и они. Легки на помине, – улыбнулась Сара.

Увидев родителей, малыш вскочил на ноги.

– Мама! Папа! – радостно закричал он.

Арон хотел было взять его на руки, но мать остановила.

– Нет! Нет! Мы кушаем. На, папа, ложку – если хочешь, докорми сына. У меня нет времени, скоро уже гости придут.

Сара и Ирина вышли в кухню, там Хаим вынимал из корзины покупки.

На день рождения Янкеля собрались самые близкие люди: двоюродная сестра Хаима – Хана с сыном, невесткой и двух-летним внуком Семой, и друг Арона с женой. Разговор зашел об Испании...

– … Этого следовало ожидать, – говорил Арон. – ведь там, как у нас, сразу же начали национализировать банки, заводы, фабрики, земли. Ну разве Запад допустит, чтобы еще один Советский Союз появился на карте Европы? У нас уже вовсю создаются интернациональные бригады. Мы лезем из кожи вон, чтобы показать всем, какие мы настоящие интернационалисты.

– А как вам нравится – сегодня на собрании Васильев, – держа Янкеля за руку, говорила Ирина, – бил себя в грудь, призывая молодежь ехать защищать испанскую революцию, ехать под пули, а сам, проходимец, такой сознательный, сидит на своем тепленьком месте, в парткоме, бездельник, и штаны протирает. Мне Ася из профкома сказала, что он – бывший работник НКВД.

– И без Аси это известно. На такие должности без их согласия не назначают, – заметил Хаим.

Послышался стук. Арон открыл дверь. Перед ним стояли его сестра Бася и зять.

– Ты впустишь нас в дом или нет? – с сияющей улыбкой спросил Феля. Они вошли с чемоданами и большим рюкзаком.

– Басенька! – воскликнула мать. – Басенька! Доченька! – Сара одновременно обняла дочь и зятя, покрывая их лица горячими поцелуями.

– Вот это сюрприз! Какими судьбами? – воскликнул Хаим.

Молодые люди оказались в горячих объятиях родных.

– А мы приехали на именины. Где наш племянник? – спросил Феля. Он подошел к сидевшему на плетеном стульчике мальчику, взял его на руки и посадил к себе на плечи. Увидев незнакомого дядю, тот заплакал.

– Вот так ты встречаешь своего дядю! – Феля отдал малыша в руки Ирине.

Маленький Яшенька продолжал плакать.

– Ну что, казак, мы сейчас познакомимся поближе с тобой и помиримся. – Феля вынул из рюкзака большого плюшевого мед-вежонка и поднес его к малышу. Тот сразу успокоился. Испу-ганными глазами смотрел на него. Затем осторожно прикоснулся к медвежонку, потянул за лапу и вцепился в нос зубами.

– Кто из них хищник – сразу не понять, – Сара поцеловала внука в щеку. – Вот это медведь, сразу видно, что люди приехали из тайги.

–Янкель, скажи спасибо дяде Феле за такой подарок. – Хаим взял у зятя медведя. – Иди, Феля, переоденься.

– Одну минутку! Вот рядом стоит еще один солдат. – Феля вынул из рюкзака машинку и отдал ее довольному Семе.

– Феля, тебе надо заводить своих детей, – усмехнулась Ирина.

– Ты права, Ириша, – он посмотрел на смутившуюся жену.

Умывшись и переодевшись, молодые люди сели за стол.

– А теперь давайте, дорогие наши, выпьем за ваш приезд, – предложил Арон. Все поддержали его.

– Нет! Нет! Сначала за именинника, – возразила Бася.

– Тогда соединим два тоста в один. Феля, тебе налить водку или коньяк? – спросил тесть. – Спасибо, я не пью, – отказался он.

– Ну и казак у тебя, Бася, – покачивая головой, заметил Хаим.

– Папа, меня такой еврейский казак более чем устраивает, – парировала дочь под общий смех присутствующих.

– Ну и слава Богу, с таким недостатком можно смириться, – облегченно вздохнула Сара.

– Басенька, вы надолго приехали? – спросила мать.

– Навсегда, – ответила дочь.

– Как же без вас, Бася, Комсомольск-на-Амуре будет стро-иться? – вопрошающе посмотрев на сестру, спросил Арон.

– Еще как будет строиться, – вместо жены ответил Феля. – Мы заложили фундамент, подняли первые этажи, теперь дело за нашей сменой.

– Феля, а ты знаешь, что о тебе говорили по радио на весь Союз? – спросила Ирина.

– Краем уха слышал. Но это было давно, когда я работал каменщиком.

– А когда Феле вручали орден, по радио об этом не объявляли? – лукаво улыбнувшись, спросила Бася.

– Так ты у нас теперь и орденоносец, и начальник?

– Орденоносец – точно, а начальник маленький, – кушая с аппетитом, сказал Феля.

– Он скромничает, – вмешалась жена. – Феля был первым секретарем горкома комсомола.

– Можно подумать, такой уж высокий пост, – рассмеялся ее муж.

Вдруг Янкель горько заплакал, растирая кулачком глаза.

– Его братик тоже на подходе ко сну, – сказала бабушка Хана, держа на руках внука.

– Ой, наш мальчик хочет спать. – Ирина взяла сына на руки.

– Арон, поиграй на скрипке. Вы сейчас увидите реакцию Янкеля, ему сразу расхочется спать, – предложил дед Хаим.

Арон принес скрипку. Начал играть. Малыш тут же умолк. Лицо его засияло. Он начал покачиваться в ритм мелодии, мурлыча себе что-то под нос, под аплодисменты взрослых.

– Будущий Паганини, – пошутила бабушка Хана.

– Кто знает! Только Богу известно, – загадочно произнес дед, довольный внуком.

Гости разошлись. Маленький Янкель давно уснул. Женщины, убрав со стола и вымыв посуду, присоединились к беседующим в столовой мужчинам. Лица Сары и Хаима сияли. Наконец-то, после длительного перерыва, как в былое время, они сидели у себя дома, за круглым столом, все вместе. «Как мало нужно человеку для счастья», – думала мать. Глядя на печальное лицо дочери, она нахмурилась, вспомнив, каким тоном ответила ей Бася: «Мы приехали навсегда». Сара знала упрямый характер зятя.

– Теперь, ребята, ответьте мне, пожалуйста, что случилось? – перебив разговор, спросила она. – Почему вы на год раньше приехали?

– Феля уезжает в Испанию, – после паузы ответила дочь.

Воцарилась напряженная тишина.

– Зачем тебе ехать? – нарушил молчание Хаим.

– Помочь нашим братьям в борьбе за народную власть, – твердо ответил Феля.

– Ты им не поможешь. Они воюют голыми руками против вооруженных до зубов регулярных армий.

– Допустим, не голыми руками. Те, действительно, лучше вооружены. Ну и что? В восемнадцатом году на Россию тоже напали интервенты. Чем это закончилось, известно. И там будет то же самое.

– Мы всегда должны быть ин-мытн¹⁶. Азохен вей Испании, – ухмыльнулся Хаим.

– Когда ты едешь, Феля? – встревожено спросила теща.

– В ближайшие дни.

Одним мгновением пролетели для Сары и Хаима трое суток. Бася и Феля приехали на вокзал задолго до отправления поезда. Уединившись, они молча сидели на скамье. Пальцы рук их переплелись в единое неразделимое целое, как протест против предстоящей разлуки. Слезы застыли в глазах Баси.

Из репродуктора раздался голос: «Объявляется посадка на поезд Киев – Москва».

Бася вскочила на ноги.

– Фелечка! Фелечка! Пора!

– Успокойся, девочка моя. Успеем.

– У тебя просто олимпийское спокойствие!

– А зачем нервничать? – Поцеловав в щеку Басю, он, держа в одной руке небольшой чемодан, обнял жену за талию.

Они медленно направлялись к платформе. На нем был новый модный, черного цвета костюм, белоснежная рубашка и галстук, на голове серая велюровая шляпа.

– Я не понимаю, Феля, почему ты не взял с собой переодеться.

– Ласточка моя, сколько раз тебе повторять. Все, что на мне, в Москве придется выбросить. Там меня полностью переоденут, посадят в поезд, и я уеду в Париж. – Бася украдкой вытирала платком слезы. – Ну, голубушка моя, выше носик. Не беспокойся. Разобьем контру, и я вернусь. – Они подошли к вагону. – Для меня главное, чтобы ты не переживала, тогда и мне будет легче, поняла? – Он поцеловал жену.

– Ты так говоришь, словно едешь в Испанию на экскурсию ... Ведь там, Феля... – Она умолкла на полуслове, прижалась к мужу и расплакалась: – Фелинька, не уезжай от меня, очень прошу, дорогой мой, не надо уезжать от меня, ведь там страшная война.

– Успокойся, девочка моя, все будет хорошо, все будет хорошо, мы победим их. И я вернусь. Все наши вернутся домой.

Феля нежно поцеловал ее и осторожно отстранил от себя.

– До скорого свидания, – попрощался он, прикусив губу.

– До скорого, Фелечка! Береги себя!

– И ты тоже! – Он зашел в вагон.

 

VIII

Из Испании ежедневно поступали тяжелые известия. На заводах, фабриках, вузах и школах проходили митинги и собра-ния солидарности с испанским народом. Басе казалось, что, принимая участие в подобных мероприятиях, она каким-то образом помогает мужу.

Невыносимо медленно тянулись для Баси и ее родных дни, недели, месяцы ожидания вестей от Фели. Каждый день отдавался тягучей болью.

Бася уверенным шагом вошла в кабинет парторга фабрики.

– Здравствуйте, Юрий Николаевич, – поздоровалась она с мужчиной средних лет в кителе (сталинке).

– Здравствуйте, комсомольцы-добровольцы, – не отрывая глаз от газеты, ответил он.

– Я только что из обкома комсомола.

Парторг поднялся со стула.

– Мне дали плакаты, их нужно повесить в цехах. – Девушка развернула один из них.

– Обязательно и поскорее. Сегодня же надо повесить! – согласился парторг, прочитав плакат: «Мы с вами, герои Испании! Мы с тобой, испанский народ!»...

– В обкоме решили организовать сбор подписей под воззва-нием к народам мира – выступить единым фронтом против фашистского переворота в Испании.

– Это очень хорошая и своевременная инициатива. Спасибо, Беллочка. (Большинство сослуживцев так называли Басю). Молодцы, ребята! От мужа есть новости? – спросил он.

– Нет. – Грустно ответила она.

– Скоро напишет. Ведь мы победим! – он отошел к окну, словно поставив точку в их разговоре.

«Вот идиот. Васильев разговаривает одними лозунгами. Как такого поставили парторгом. Он, по-моему, не умеет разговаривать по-человечески», – думала Бася, недавно назначенная зам. профорга фабрики. Она понимала, что получила эту должность благодаря заслугам ее мужа.

 

Волнения молодой женщины были не напрасны. Фалангисты Франко при поддержке фашистской Германии и Италии теснили отряды народной власти. Словно коршуны, в небе днем и ночью кружили немецкие самолеты, сбрасывая тонны смертоносного груза на головы отчаянно сопротивлявшихся патриотов. Смерть витала над окровавленной Испанией.

– Воздух! Воздух! Ложись! – словно на крыльях, пронесся над землей громкий мужской голос.

Оглушительные взрывы бомб, пронзительные визги пулеметных очередей, душераздирающие вопли искалеченных людей превратили все вокруг в кромешный ад. Не более двух минут продолжался этот ужас.

– Отбой! – вновь послышался тот же голос молодого командира, товарища Феликса – так называли Фелю подчиненные ему бойцы.

– Вот твари, что делают! – сморщившись от боли, поднимаясь с земли, сплюнув, произнес он, вытирая рукавом пиджака пот со лба. Лицо его было покрыто густой бородой. Внешне он абсолютно не был похож на того жизнерадостного молодого человека, которого все называли весельчаком. Только по большим, выразительным и добрым глазам можно было узнать прежнего Фелю.

Положение интернациональных бригад ухудшалось с каждым днем. Начали образовываться партизанские отряды.

– Хуан, пожалуйста, подойди ко мне, – обратился Феликс к молодому мужчине в военной форме. – Понемногу начинайте запрягать лошадей в телеги и готовить раненых в дорогу. Здесь опасно оставаться. Пока доберетесь, будет совсем темно. Там, в землянках, разместите их. До утра бомбить не будут. А мы снова построим фальшивые дзоты и укрепления, пусть бомбят их. Жаль, что раньше за нос этих асов не водили.

– А ты молодец, товарищ Феликс, придумал же приманку для фашистов, они сейчас так старались попасть в наши карточные домики... Вот это маскировка! Наполеон такое не придумал бы, – раскатисто рассмеялся Хуан. – Слышь, товарищ Феликс. Мне рассказали, что наших ребятишек отправляют в Советский Союз. Это правда?

– Правда, дорогой. А что делать. Столько сирот осталось. Их надо спасать, а то пропадут бедняги. А у нас в Союзе будут жить по-человечески, учиться будут, людьми станут. Закаляться, как сталь. В будущем – придет время, вернутся на свою родину и будут продолжать благородное дело своих отцов и дедов.

– Дай-то Бог, – перекрестился испанец.

– Да при чем тут Бог. Революцию мы, а не боги сделали. Мы, комсомольцы и коммунисты, сами с усами и не верим ни во что, кроме как в пролетарскую революцию, дорогой мой друг. Понял?

Тот промолчал.

– Да, кстати, можешь и своего сынишку отправить с ребятами. Там он будет в безопасности, и у тебя на душе станет легче, – предложил Феля.

– Нет, пока я жив, сын будет со мной. В крайнем случае, лучше, чем с моей матерью, ему нигде не будет. Все-таки свой дом, свои корни, – нахмурив брови, сказал Хуан.

– Товарищ Феликс, – к нему на коне подъехал военный, держащий под уздцы вторую лошадь, – вас срочно вызывают туда. – Он показал большим пальцем вверх.

– Хорошо. – Феля ловко вскочил на лошадь. – Хуан, собери людей, и приступайте к делу.

– Слушаюсь, товарищ Феликс.

Феля, оставив коня в амбаре, где хранилось зерно, поднялся по крутой дорожке в гору, заросшую лесом, вошел в одноэтажный домик лесничего.

– Здравствуйте, товарищи, – обратился он к сидящим на двух скамейках мужчинам в военной форме.

– Здравствуйте, товарищ Феликс, – хором ответили они.

– Садись сюда, – указал на стул интеллигентный, среднего возраста мужчина с утонченными чертами лица, в элегантном костюме с галстуком. Звали его Леонид Котов¹⁷.

– Спасибо.

– Феликс, мы познакомились с твоим планом эвакуации раненых в два этапа. Я его одобрил, и ребята тоже, так что приступай к осуществлению. Завтра пусть пересидят в лесу, а послезавтра – решающий день, вернее ночь. Адреса у нас надеж-ные. Явки я тебе дам, сегодня ознакомишь людей с ними и с паролем тоже. Все держать в голове. Наш долг – спасти наших товарищей, чтобы ни один из них не попал в руки фалангистам. Мы будем вас прикрывать. Думаю, все пройдет благополучно. Местные жители покажут дорогу к каждому дому, там вас будут ждать хозяева. Лекарства чтобы были на каждой телеге. Не забудьте. В общем, ребята, в добрый час. Школа у нас хорошая, надежная, – подмигнул он своим коллегам-чекистам.

– Советская, – уточнил один из них.

Котов встал, нервной походкой прошелся по комнате, подо-шел к каждому и молча пожал руку на прощание.

– Подводы с лошадьми готовы, Феликс? – спросил шеф, когда они остались вдвоем.

– Готовы, Леонид.

– Хорошо. Дай-то Бог спасти людей, а там будем небольшими группами уходить в горы. Будем двигаться на север и восток, в сторону Франции. Москва велела. Шлехт наши дела, хавер. Зеер шлехт¹⁸.

– Почему? Не укладывается в голове. Все вроде начиналось нормально.

– Понимаешь дорогой, народ здесь еще не созрел. Плюс ко всему, положа руку на сердце, они не доверяют нашей системе. К сожалению, есть в этом что-то. Жаль людей! Сколько погибло! Сколько труда вложено – и все напрасно.

– Да, вот если бы Россия была рядом! – мечтательно сказал Феля.

– Понимаешь, если бы у бабки были яйца, то она была бы дедом. Надо сматывать удочки. Мы сделали все, что в наших силах, и даже больше того, выполнили свой интернациональный долг. Совесть наша чиста.

Наступила томительная тишина.

– Единственное для нас утешение: золотой запас мы переправили к нам. Он послужит на пользу. У меня к тебе личная просьба, Феля. Присмотри за моим другом Вадимом, летчиком, твоим земляком. Он ранен серьезно.

– Не волнуйся, это и мой друг, Леонид. А как Яков Смушкевич?

– Яков уже на месте. Ему присвоили звание Героя Советского Союза¹⁹. Не будем терять время, дружище, – поднявшись со стула и посмотрев на часы, закончил Леонид Котов.

 

Тем временем Бася, не получая ни одной весточки от мужа, изнывала от горя. Где бы она ни пыталась что-либо узнать о судьбе Фели – никто не давал ей вразумительного ответа. Родным было горько смотреть на нее. Бася замкнулась в себе. Одна тень осталась от когда-то счастливой девушки.

Был выходной день. Она, к удивлению домашних, проснулась с петухами. Нарядно одевшись, вошла в кухню. Налила чай.

– Доченька, дорогая, ну что это за еда – чай с коржиком. Подогреть тебе гречневую кашу с котлетами? – с жалостью глядя на нее, спросила мать.

– Спасибо, мамочка, я не голодна, и времени нет.

– Но сегодня ведь воскресенье, выспалась бы лучше.

– Нет, мамочка. Мне звонила Оля, она получила весточку от мужа из Испании.

– Но нельзя же себя так изводить! Если бы Феля знал, как ты себя ведешь, он бы не знаю что сделал тебе.

Мать полными печали глазами проводила дочь.

– Сара, куда это так Бася спешила? – войдя в кухню, спросил Хаим.

– К Олечке, она получила письмо от Вадима из Испании.

– Я понимаю, он летчик, человек военный, поехал воевать в Испанию. Но зачем Феликсу понадобилось ехать туда? Такие, как он, – это пушечное мясо.

– Типун тебе на язык! – со злостью воскликнула Сара.

– Эх! – сжал губы Хаим и ушел в спальню.

 

Бася, словно на крыльях, прилетела к дому своей подруги. Расплатившись с таксистом, она, волнуясь, постучала в дверь.

Дверь открыла красивая молодая блондинка.

– Здравствуй, Олечка! Извини, что так рано приехала.

– Ну что ты, Басенька. – Молодые женщины вошли в квартиру, обнялись и расцеловались.

– Садись, дорогая. – Хозяйка указала ей на диван. – Позавчера мне передали письмо от Вадима. – Она подала подруге конверт с письмом.

Дрожащими от волнения руками та взяла его. «Дорогая Оленька, пишу тебе в тяжелый для меня, моих товарищей и всего испанского народа час. За меня, любимая моя, не волнуйся. Не буду лукавить, что ранен. Но для жизни это не опасно. Нахожусь в безопасном месте, у хороших людей. Я верю, что недалеко тот день, когда мы будем рядом. Как только полностью оправлюсь, меня переправят за границу. А оттуда – домой. Дорогая Оленька, я и мои товарищи-коммунисты можем с чистой совестью заявить: мы свой долг выполнили, сделали все, что в наших силах.

Да, чуть не забыл. Всего один раз и то мельком видел Фелю. Передай привет Басеньке. Целую тебя. Твой Вадим», – прочла Бася и заплакала от радости.

– Слава Богу, он жив! – облегченно вздохнула она.

– Да, ты права, – радостно сказала Ольга.

Бася вынула из сумочки носовой платок и вытерла глаза.

– Беллочка, не нужно отчаиваться! Наши мужья вернутся домой. Они сильнее смерти.

– У меня так неспокойно на душе.

– Не надо, родная. Все будет хорошо. Я уверена. Так мне заявили в компетентных инстанциях.

– Спасибо.

– Мы еще вместе будем радоваться и у вас дома, вот увидишь.

Улыбка надежды засияла на лице Баси.

 

Разветвленная сеть советской разведки в Европе сделала все возможное, чтобы без потерь, любыми путями переправить своих соотечественников из Испании на родину.

Море штормило. Волны и густой осенний дождь заливали небольшое торговое судно, плывущее в сторону Франции. Феля сидел в каюте капитана. На нем был потрепанный, маловатый для него коричневый костюм. Отложив газету, он вынул из бокового кармана пиджака небольшой кожаный бумажник, достал из него маленькую фотографию Баси. Лицо его посветлело.

Капитан, испанец среднего роста, крепкого телосложения, с открытым загорелым лицом, подошел к полированному шкаф-чику, вынул оттуда бутылку рома и закуску и поставил на столик, за которым сидел Феля.

– Разбуди друга, – сказал он на ломаном русском языке, указывая на спящего на узенькой кушетке мужчину.

– Костя, вставай. Мы подплываем к французской Ривьере, – пошутил Феля. Тот вскочил на ноги. Феля раскатисто рассмеялся. – Вот, красавчик! Губа не дура.

– Ну ты даешь, Филимон. Так можно разрыв сердца получить.

– Да ты что, в твоем-то возрасте. На Ривьере, где столько девочек, разрыв сердца получишь? Ты будешь первый в истории.

– Честно, Феля, нервы совсем расшатались, – зевая, пожаловался Костя.

– Ладно, садись за стол. Сейчас мы их подлечим.

– Давайте, друзья, выпьем и закусим перед тем, как сойдем на берег, – предложил капитан. Он наполнил три рюмки. – А может ребят из трюма позвать?

– Не нужно их будить, – возразил Феля. – Выпьем, дорогие товарищи, за мировую революцию!

– Жаль, конечно, что все у нас в Испании так закончилось. Будь проклят этот палач Франко, – тяжело вздохнул испанец.

– Все равно раньше или позже мы победим, – убежденно сказал Костя.

– Может, все-таки ребятам в трюм занести?

– Не нужно их будить, они сейчас, бедняги, спят без задних ног. Пусть выспятся, впереди еще нелегкая дорога. Каюта наполнилась заунывной испанской мелодией.

– Скоро берег, – посмотрев на часы, сказал капитан.

– Я провожу вас, а мой помощник проводит ваших товарищей, так будет спокойнее. Теперь будьте внимательны. – Он вытащил из кармана портмоне. – Вот вам, товарищи, адреса. Это магазины готовой одежды. Хозяева в курсе дела. Пароль: «У вас есть английский бостон?» – они понимают по-русски. До революции жили в России.

Суденышко причалило к маленькой деревянной пристани. Рассвело. Феля и Костя в сопровождении капитана спустились по трапу. Город был окутан туманом. Они быстрым шагом напра-вились к стоянке, где под крышей стояли две коляски с откидным навесом, на них сидели извозчики в ожидании клиентов. Капитан подал руку одному из них; сказав что-то по-французски, передал ему адрес и деньги и тепло попрощался с русскими.

– Благополучной дороги, – пожелал он.

– Спасибо за все, – поблагодарил Феля.

– Счастливо добраться на Родину.

Вскоре Феля и Костя, приведя себя в порядок, переодевшись, встретились на конспиративной квартире с представителем совет-ского консульства, который передал им паспорта русских эми-грантов.

– Они вам откроют беспрепятственный путь через границу. Вот вам билеты в разные вагоны и деньги. Ни с кем не вступайте в разговоры. Вокзал рядом. Выйдите отсюда в разное время. До поезда еще три часа. Можете пройтись по магазинам. Что понра-вится, купите, денег вам хватит, а потом – на вокзал. Счастливого пути. Дома вас очень ждут.

– А наши товарищи? – спросил Феля.

– Не волнуйтесь, вы приедете все вместе, – ответил пред-ставитель консульства, на прощание крепко пожав им руки.

 

Феликс с Костей и их товарищи по оружию без всяких препятствий пересекли границу Польши и Советского Союза. Они были счастливы, оказавшись на родной земле, сразу раскупорили бутылку французского коньяка и выпили за жизнь, дарованную им судьбой, за родину, за пролетарскую революцию.

– Эх, братцы! Много есть на свете прекрасных стран с красивой природой, с хорошими людьми, но лучше матушки-России нет! – сказал сибиряк.

– А что, Украина хуже? Посмотри в окно, – спросил украинец Костя.

– Это одно и то же.

– То-то же, – рассмеялся довольный Костя.

– Друзья мои, ведь весь Советский Союз, – один прекрасный дом. Другого у нас нет, и не нужно, – с гордостью произнес Феликс. – Давайте выпьем за дружбу...

Вдыхая полной грудью воздух любимой родины, Феля, держа в одной руке чемодан, в другой макинтош и купленные возле вокзала розы, быстрым шагом шел домой, к жене, по которой очень истосковался. Лицо его сияло от счастья. Он напевал веселую испанскую мелодию. Детские голоса наполнили сквер, мимо которого проходил счастливый Феля. Давно он не видел радостные лица ребят, не слышал детский смех. В душе невольно защемило. Он вспомнил страшное жестокое время, прожитое им в многострадальной Испании. Феля замедлил шаг, сердце уча-щенно забилось в груди. Увидев жену, сидевшую на корточках возле играющего в песочнице племянника, он медленно подошел к ним. Увидев мужа, Бася, не веря своим глазам, села на песок.

– Бася, родная моя, Басенька! – присев рядом на корточки, прошептал он.

– Феля! Фелечка! Милый, я дождалась тебя! – закричала Бася. Они обнялись и расцеловались.

– Родная моя, как ты? Я так по тебе тосковал, голубка моя.

– Теперь уже все хорошо. Слава Богу, что ты остался жив, – обвив руками шею мужа, говорила Бася, покрывая его лицо горячими поцелуями. Из глаз катились слезы радости.

Янкель удивленными глазами смотрел на свою тетю и незна-комого дядю.

– Это Яшенька? – спросил Феля.

– Да. Это тот самый, который кусал мишку за нос, – рассмеялась Бася.

Феля помог жене встать и отдал ей букет роз, поднял малыша над головой. Тот смеялся от удовольствия. Вокруг них стояли любопытные мамы с колясками и детьми.

– Бася, это твой муж? – спросила ее пожилая соседка.

– Да. Он приехал из Испании, – сияя от счастья, ответила она.

Молодые люди выходили из сквера, провожаемые понимаю-щими взглядами.

– Феля, почему ты не послал мне хотя бы маленькую весточ-ку? – обиженным тоном спросила Бася, крепко сжимая его руку.

– Ты разве не получала от меня коротеньких писем? – недоумевая, спросил он.

– Ни одного.

Он шел молча, насупив брови.

– Боже! Басенька, сколько тебе, бедняжке, пришлось пере-жить. Прости, родная, это не по моей вине, – тихо произнес Феля.

– Не за что, мой любимый, прощать тебя. Я знаю, что вам там пришлось пережить.

– Спасибо, – он поцеловал жену в щеку.

Они вошли в парадное. Феля постучал в дверь. Открыла Сара.

Широко раскрытыми глазами, полными радости, она смо-трела на зятя, держащего на плечах внука, и на сияющую дочь с алыми розами в руках.

– Сынок! – вскрикнула она, бросившись ему на шею, целуя в обе щеки.

– Заходи, родной! Заходи! Слава Богу, что ты вернулся здоровым! – воскликнула мать.

– Здравствуйте, мамочка, – Феля обнял и расцеловал ее.

Он сел на диван, добродушно улыбаясь и потягиваясь.

– Ой, как хорошо дома! Как вы тут живете? – спросил он.

– Как мы живем? Тебя ждали. Вот так мы живем, Фелечка, – ответила Сара, сев рядом.

– Как папа, Арон, Ирина?

– Все у нас хорошо. Потом наговоримся, Феля, а сейчас быстренько умываться – и за стол, – строго скомандовала теща.

– Спасибо, мамочка, я не очень голоден.

– Но покушать с дороги надо.

– Слушаюсь.

– И Яшенька с дядей будет кушать, как взрослый, правда? – обратилась она к внуку. Тот утвердительно кивнул головой.

– О! Тогда я согласен. Идем, дружок, мыть руки, а то они у тебя грязные.

– Ой, какой вкусный украинский борщ! А хлеб! У нас даже вкус хлеба совсем другой, чем в Испании, – кушая, восхищался Феликс.

Бася любящими глазами смотрела на мужа, сердце ликовало от счастья.

– Мама, смотри, как Феля похудел, – сокрушалась она.

– Ничего дочка, были бы кости, а мясо нарастет. Ешь, Фелечка, а потом пойдешь отдыхать. Там, наверное, ты вообще не спал и не ел.

– Вы правы, там было не до этого, – Феликс зевнул. – А за последние трое суток не больше трех часов подремал.

Янкель тоже зевнул.

– Очень хорошо. Яшенька вместе с дядей Фелей закончат кушать и пойдут спать.

Малыш, любящий есть в компании, уплетал за обе щеки, ста-раясь не отставать от дяди.

– Спасибо. – Феликс поднялся со стула.

– Спасибо, – поблагодарил Янкель. – Я до конца все поел, бабушка.

– Молодец. На здоровье, наши дорогие мужчины. Идите отдыхать. Я уже тебе постелила, – сказала Сара.

– Спасибо большое. Разбуди меня, пожалуйста, Басенька, когда наши придут с работы, – поцеловав жену, попросил Феля.

– Хорошо! Хорошо! Иди спать. – Бася вышла и прикрыла за собой двери спальни.

 

Воинов-интернационалистов, вернувшихся из Испании на родину, встречали со всеми почестями. На специально устро-енном собрании в большом клубе обкома партии Феле и еще троим его боевым товарищам, под гром аплодисментов, вручили боевые ордена. Их приветствовали коммунисты, комсомольцы, пионеры, в их честь был устроен концерт. После церемонии награждения секретарь обкома партии задержал Фелю для кон-фиденциальной беседы.

– … Вот что, дорогой мой, – сказал он по-дружески, сидя рядом с ним на диване в своем кабинете, – твоя кандидатура была предложена на пост председателя партконтроля области. Понимаешь, этот важный пост занимал до недавнего времени разоблаченный в пособничестве троцкистам некий Коваленко, сосредоточивший всю власть в своих руках. Сейчас тебе придет-ся закатать рукава и, как подобает коммунисту, приняться со всей ответственностью за работу. Мы верим, что ты справишься, как справлялся всегда там, куда посылала тебя партия. Я о тебе все знаю. – Первый секретарь обкома партии положил руку на плечо Фели.

– Спасибо за доверие.

– Кабинет займешь бывшего. Там есть секретарша. Завтра мо-жешь принимать дела и познакомишься со штатом. Будет у тебя машина и новый шофер. Старый был с Коваленко в одной упряж-ке. И квартиру тебе хорошую подберем. Принимай дела – и за работу. Ее будет, друг мой, немало. Мы тебе поможем. Не стесняйся, обращайся прямо ко мне. Ты сейчас моя правая рука, ты – мои глаза и уши. А голова у тебя еврейская, соображает отлично. Это раз! – закончил он. После небольшой паузы первый секретарь, многозначительно нахмурившись, добавил:

– Я уверен, что никогда меня не подведешь!

Наступили для Фели рабочие будни. Он со своими сослужив-цами, к удивлению и раздражению многих руководителей круп-ных предприятий Киева, без предупреждения появлялся в самой гуще рабочих. В непринужденных разговорах они изливали ему душу, жалуясь на руководителей. За сравнительно короткое время Феля нажил себе много врагов в высших эшелонах власти. На его «произвол» начали приходить жалобы и анонимные письма не только в обком, но и в ЦК Компартии Украины. Чувствуя свою правоту и поддержку первого секретаря обкома партии, он продолжал вести бескомпромиссную борьбу за чистоту власти.

Словно смерч, прокатилась по огромной Советской империи бесконечная полоса разоблачений «врагов народа», которых обвиняли в измене Родине и троцкизме. На многочисленных митингах и собраниях их клеймили позором, обвиняя во всех бедах, выпавших на долю страны.

Феля сидел в президиуме собрания партийного актива города, руководителей госпредприятий и НКВД, проходившем в клубе обкома партии, где еще не так давно ему вручали грамоту и орден. Потоки грязи лились на головы очередных жертв сталинских репрессий, среди них было немало евреев, которых он лично знал и не сомневался в их честности и патриотизме.

Феле хотелось встать и уйти с очередного сборища коварных иезуитов, для которых и честь, и совесть, и человеческая жизнь не стоили ломаного гроша. Охота за ведьмами вызывала в его душе ненависть и презрение к тем, кто затеял эту кровавую баню.

После собрания в отвратительном настроении он ехал на служебной машине домой, к теще и тестю, где всегда, соблюдая традиции, отмечали еврейские праздники.

«В Персии, во времена Ахашвероша, Аман тоже задумал уничтожить всех евреев, но у него ничего из этого не вышло, – Феля вдруг сравнил происходящее сегодня с событиями тысяче-летней давности. – А ведь мой тесть умнейший человек. Раскусил эту власть еще при первых ее шагах. А я с ним спорил с пеной у рта. Боже, как этим извергам удалось одурачить миллионы людей, в том числе и меня?..»

– Феликс Александрович, сегодня снова промывали мозги Ярмолову или кому-то другому? – нарушив молчание, спросил шофер. Не дождавшись ответа, он продолжал:

– Столько невинных людей губят. Можно сказать, самые сливки народа уничтожают. Сколько такое еще будет продолжаться...

Феля молча слушал своего шофера, не доверяя ему. Он знал, что НКВД внедряет своих людей в высшие эшелоны государственной власти, чтобы спровоцировать неугодных им, а затем уничтожить.

– Феликс Александрович, извините меня за эти разговоры, но просто на душе накипело. Я вам клянусь, что на такие темы ни с кем не разговариваю. Знаю, какое время. За такие слова по голове не погладят. А вам я доверяю. Вы умный человек, что не отве-чаете мне. Правильно делаете, что не доверяете. Но я не подсад-ная утка. Я работаю с вами больше года. Не хотел раньше гово-рить вам, но меня устроил к вам прекрасный человек, мой родич, а ваш начальник Павел Георгиевич, можете спросить у него. – Феля, довольный, усмехнулся. – Вот какая сволочная жизнь на-ступила, никому доверять нельзя. Человек человеку волком стал. Жуть сплошная! – Шофер сплюнул в окно. – Вот и приехали!

Машина остановилась.

– Подождать вас, Феликс Александрович? Поедете с Беллой Хаимовной домой? – спросил шофер.

– Нет! Нет! Спасибо. Сегодня именины. Мы будем здесь допоздна.

– Заехать за вами?

– Спасибо, не надо. Бери, Петр, машину и займись своими делами. Утром жду тебя.

– Спасибо. До свидания.

– До свидания.

«Хороший парень», – входя в парадное, подумал Феля.

Квартира родных ему людей была наполнена ароматом сдоб-ных, треугольной формы, гоменташ – булочек, испеченных в честь праздника Пурим.

– С праздником, дорогие женщины, – поприветствовал он Сару, Ирину и Басю.

– Феля, ты сегодня как никогда рано освободился, это что – в честь праздника? – пошутила жена.

– Ты права, аманы предчувствуют свой конец. А я думал, меня уже все ждут за столом.

– Папа в синагоге с утра, а Арон с Яшенькой поехали его встречать, он очень плохо чувствует себя, еле ходит, так радикулит его скрутил, – сказала Сара. – Фелечка, ты наверняка проголодался, идем в кухню, я тебя накормлю.

– Спасибо, мама, я не голоден.

– Честно?

– Честно.

– Тогда я тебе дам гоменташ.

– Хорошо, это я люблю, – рассмеялся Феля.

В это время во дворе единственной в городе синагоги на улице Щековицкой, собрались евреи. Среди них были Арон и его сынок Янкель, ожидавшие молившегося Хаима.

– Папа, я хочу к дедушке, – в который раз просил он отца.

– Наберись, Яша, терпения, ты уже был один раз у дедушки, скоро кончится молитва, и мы поедем вместе домой.

Вдруг из синагоги вышел розовощекий еврей и пустился в пляс, напевая во весь голос веселую песню на идиш.

– Моше фармахт дайн пыск!²⁰ – подойдя к нему, закричала его жена, держа в руке гоменташи. – Нэм гоменташ²¹.

– Барух а-Шем!²² Маленький, иди сюда, идем танцевать! Хаг самеах!²³ – обратился он к стоящему в нескольких метрах от него Янкелю, державшему за руку отца.

– Папа, я не понимаю, что он говорит. На каком языке он разговаривает? – пожимая плечами, спросил мальчик.

Мужчина еще громче запел.

– На этом языке, малыш, разговаривают в Палестине, – с гордостью объяснила ему стоящая рядом с ними сгорбленная старушка.

– На каком, папа? – не поняв, переспросил Янкель.

– Это – настоящий еврейский язык.

– А бабушка с дедушкой разговаривают на еврейском языке?

– Нет, Яшенька, они разговаривают на идиш, – старался Арон объяснить сыну, но тот так и ничего не понял.

– Моше их бидэр дир, фармах дайн мойл. Гиб акик выфел ду фин НКВД. Ди вилст инзери киндер махен цурес, мишигенер мэнч²⁴? – Она схватила мужа за руку и потянула за собой на улицу.

– Папа, я ведь тоже еврей, – нахмурив брови, сказал мальчик, поняв все, что говорила на идиш женщина. Сара с Хаимом дома часто говорили на идиш.

– Конечно, мы все евреи, – подтвердил отец.

Из синагоги начали выходить верующие, среди них был и Хаим.

– Дедушка, ты уже закончил молиться? – подойдя к деду и прижавшись к нему, спросил внук.

– Закончил, дорогой мой. – Ответил Хаим, поцеловав его. – На улице уже стемнело. Ну, зачем ты, Арон, взял с собой ребенка? Ведь он устал и голодный.

– Нет, дедушка, я ведь уже большой, и нам бабушка Сара дала гоменташи, – возразил Янкель.

– Я бы и сам добрался домой.

– Мы не устали, правда, Яшенька?

– Я же дедушке говорил, что мы вовсе не устали.

– Папа, идем через Межигорскую к Верхнему валу, там легче будет поймать такси.

– Какие такси, ведь праздник совпал с субботой! Мне не хочется ехать.

– Но, папа, не идти же тебе пешком в гору с твоим ради-кулитом. Тебе, больному, Бог простит. Ты утром, наверное, в синагогу часа два, а то и больше пешком шел.

– Ничего страшного, не так часто у нас праздники, а я, к сожалению, только по праздникам хожу в синагогу.

– Да, но ты с трудом ходишь. Поедем на такси, – катего-рически заявил Арон, останавливая машину.

– Наконец-то, – воскликнула Бася, открыв двери.

Стол был накрыт. Его украшением было большое фарфоровое блюдо – подарок Баси и Фели, привезенный с Дальнего Востока, – на котором лежала гефилте фиш²⁵.

– Ура! Феля приехал, – закричал мальчик, подбежав к нему. Янкелю очень нравилось, когда высокий, всегда веселый дядя поднимал его почти до потолка.

– Прошу всех за стол! – скомандовала Сара.

– И в наше время есть немало Аманов, – раскупорив бутылки водки и вина, сказал Арон.

Настроение у всех было хорошее. Только Феля был угрюм и молчалив.

– Фелечка, что-то случилось? – спросила тревожно Бася.

– Ничего, я просто устал немного, – ответил муж.

Как и в каждом доме, разговоры велись на злободневные темы, о политических и судебных процессах по делам о «врагах народа» постоянно говорили по радио, газеты пестрели осуждаю-щими статьями.

– Хватит о политике! Давайте подведем черту, выпьем за то, чтобы козни, которые Аманы строят против нас, обернулись бумерангом против них самих, – провозгласила Бася.

– А тебе, миленький, дать гоменташ? – ласково обратилась она к мужу.

– Не хочу. Сначала напьюсь, как положено сегодня, а потом на закуску возьмусь за Амановы уши, – растягивая каждое слово, под общий смех ответил Феля.

Вдруг он нервно встал и вышел на балкон. Вытащив из пачки папиросу, он тут же вложил ее обратно, вернулся к столу и под удивленными взглядами присутствующих, знающих его как неис-правимого трезвенника, залпом опорожнив фужер с вином, молча стал закусывать.

«Боже мой! Это не к добру», – подумала Бася. В дверь посту-чали. Пришла двоюродная сестра Хаима – Хана, ее сын с женой и двое детей. Веселый детский смех наполнил квартиру. После «штрафных» тостов разговор опять вернулся «на круги своя» – перешел к политике.

– … Так ему, Постышеву, и надо! – воскликнул Хаим, – по его указке мало безвинных людей погубили? Мне его ничуть не жаль! В тридцать четвертом начали с Кирова, потом пошли-поехали. Лес рубят – щепки летят.

– Да у него мания преследования, – после долгого молчания заговорил Феля, – окружил себя подонками, у которых лишь одна цель – любой ценой удержаться у власти. Сейчас тюрьмы переполнены безвинными людьми. А ведь они все верили ему! – Он вновь наполнил фужер вином и залпом выпил.

– Феля! – Бася умоляюще посмотрела на мужа.

– Ну, чего, Басенька. Я слушаюсь мою тещу. Ведь она преду-предила нас, чтобы мы напились так, чтобы не отличать Амана от Мордехая. А я пока их хорошо различаю. – Все рассмеялись.

– Папа, можно мне поиграть на скрипке? – спросил Янкель.

– Конечно можно. Даже нужно.

– Ура! – закричал мальчик и побежал за скрипкой, а за ним брат и сестренка.

Мальчик положил на плечо скрипку и, закрыв глаза, начал играть. Все с удовольствием слушали музыку. В глазах у Хаима стояли слезы.

– Янкель, мой дорогой… – прошептал он. Невольно память перенесла его в далекое детство.

 

Феля недавно вернулся из продолжительной командировки в Москву. Неожиданно его вместе с первым секретарем обкома партии снова срочно вызвали в столицу.

– Ну, хватит, Бася, ты меня словно на Северный полюс снаряжаешь, – говорил он жене, готовясь к отъезду.

– Феля, ты забываешь, ведь уже осень. А Москва – это не Киев, там и заморозки могут быть.

– Не фантазируй. Во-первых, нам предоставят машину. Ты лучше напиши, что купить тебе в Москве, а то я забуду, и ты будешь обижаться.

– Бессовестный. Из-за таких пустяков я никогда не обижаюсь. – Она взяла его руку и приложила к своему животу. – Он умница, подгоняет тебя, чтобы ты не опоздал на поезд, – лукаво глядя на мужа, сказала Бася.

– А может быть это не он, а она?

– Какая разница, – рассмеялась жена. – Не мне, а ему нужно покупать. Мы принимаем подарки заранее. Понятно?

– А вдруг там они? – раскатисто рассмеялся Феля.

– Типун тебе на язык, – Бася надула губки.

– Почему? – Расстегнув ее халат, он поцеловал живот.

– Кто бы там ни был – ждем с нетерпением. – Бася прижала к груди голову мужа. – Все! Все! Все! Феля, посмотри на часы! Уже восемь утра. Машина тебя ждет.

– Ой! – вздохнул он. – Как никогда, нет настроения ехать.

– Иди, иди, поешь на дорогу.

– Спасибо, не хочется. Я выпью кофе. Басенька, ведь ты себя плохо чувствуешь, не нужно меня провожать на вокзал.

– А я хочу. Петр меня с вокзала отвезет к маме.

– Ой, ты у меня упрямая.

Обкомовская машина резко остановилась возле вокзала. Из машины вышли Феля с женой. Увидев их, первый секретарь обкома партии, стоящий метрах в тридцати со своим телохрани-телем, помахал им рукой и показал на часы.

– Все, родная, меня уже заждались. – Бася обняла мужа. – Ну-ну, хватит, милая моя! – Он поцеловал ее в обе щеки. – Береги себя.

Отойдя на несколько шагов, Феля вернулся и вновь поцеловал жену. Неожиданно тяжелое чувство наполнило ее душу. На глаза Баси накатились слезы.

– Позвони мне, пожалуйста, завтра, – крикнула она вслед уходящему мужу.

Бася до утра не сомкнула глаз в ожидании звонка от мужа. Так и не дождавшись, она с головной болью поехала на работу. Весь день не отходила от телефона, не находила себе места, металась по комнате, не понимая причины молчания всегда пунк-туального Феликса. Нервы ее были напряжены до предела. При каждом телефонном звонке Бася вздрагивала, в этот день телефон звонил часто. И каждый звонок был, как нож в сердце. Она в очередной раз сняла телефонную трубку. Звонила мать.

– ...Нет, мамочка, он еще не звонил. Не знаю. Не знаю. И я тоже волнуюсь. Я сейчас позвоню в обком, к его заместителю. Может быть, он в курсе дела... Хорошо, мамуля, я тебе пере-звоню. Мама, а что папа может сказать? Я полчаса назад разговаривала с ним в цехе. Он что, ясновидец? – раздраженным тоном закончила дочь.

Не кладя телефонную трубку на аппарат, Бася достала из сумочки записную книжку, набрала номер телефона одного из заместителей Фели. К ее радости, тот снял трубку. С волнением она объяснила причину своего звонка.

– ...Басенька, напрасно ты волнуешься. Ты же знаешь, какую должность занимает Феликс. Он, скорее всего, находится на секретном объекте, оттуда нельзя звонить. Наберись терпения. Все будет в порядке.

– Но, Николай, ты ведь знаешь Фелю, – чуть слышно произнесла она.

– Я тебе, Басенька, позвоню.

– Спасибо большое, до свидания.

 

После работы Хаим, как всегда, когда Феликс находился в командировке, зашел за дочерью.

– Нет, нет, папочка, я сегодня поеду к себе. Феликс может позвонить в любое время, и Николай обещал позвонить к нам, если что-нибудь узнает.

– Хорошо, – напряженно улыбнулся Хаим.

Погрузившись в свои невеселые думы, Бася сидела у окна, смотрела на улицу невидящим взглядом. Медленно тянулось время. Наступил вечер. Стенные часы пробили восемь. Она вышла в кухню, заварила крепкий кофе и, наполнив большую чашку, вернулась в столовую. «Фелечка, почему ты не звонишь, родной мой? Уже полдевятого. Неужели не можешь найти несколько минут? Ты ведь знаешь, что я волнуюсь! Что с тобой? Что случилось с тобой?..»

Она закрыла лицо ладонями. Слезы сползали по ее щекам и ладоням, плечи вздрагивали.

Словно током пронзил ее телефонный звонок.

– Алло! – воскликнула она. – А, это ты, мамочка? Добрый вечер, верней – не добрый, – поздоровалась Бася.

– Как дела, доченька?

– Все по-прежнему.

– Басенька, позвони домой к шефу Феликса, они ведь вместе поехали в Москву. Ты знакома с его женой?

– Конечно, знакома. Мы с Фелей были у них дома, и не один раз, и они у нас тоже.

– Тем более, позвони ей, она наверняка все знает.

– Ты права, мамочка. Я обязательно позвоню, но сегодня поздно, она, наверное, уже спит.

– Смотри сама. По-моему, еще детское время. Спокойной ночи, доченька. Держи себя в руках. Сейчас тебе нельзя нервничать.

– Спасибо, мамуля. Спокойной ночи.

Бася нервной походкой начала ходить по комнате взад и вперед, стараясь отогнать от себя мучившие ее мысли. Она села на маленький стульчик, стоявший возле журнального столика. На нем лежали купленные Фелей за день до отъезда газеты. Бася развернула «Правду». На первой странице большими бук-вами было написано заглавие статьи: «Троцкисты-отщепенцы и в профсоюз пробрались...». Бегло, отрывками, прочла она статью, которая по содержанию была похожа на сотни подобных, разо-блачающих «врагов народа». Обычно они заканчивались призы-вом советских людей приговорить троцкистов к суровому нака-занию – смертной казни.

Измотанная от переживаний она закрыла глаза. Невольно память перенесла ее к документальным кадрам расстрела контрреволюционеров, показываемым в кинотеатрах.

– Боже! Что происходит?!

Бася подошла к вешалке, сняла сумку, вынула из нее маленький блокнотик и нашла номер домашнего телефона первого секретаря обкома партии. Позвонила.

– Добрый вечер, Нина Федоровна.

– Добрый вечер, – послышался приятный женский голос.

– Извините, пожалуйста. Это вас беспокоит Белла, жена Феликса Маргулиса.

– Да, я вас слушаю, – сухо ответила та.

– Вы не знаете, что случилось с Феликсом...

– Извините, я занята. Если хотите, завтра приходите к филармонии, в семь вечера. До свидания, – резко оборвала она.

Бася стояла, словно облитая холодной водой.

«Что с ней? Боже! И к нам пришло несчастье? – мелькнуло в ее голове. – Неужели и их тоже?!» – Ее бросило в жар. Она качала головой, словно хотела отогнать от себя эту страшную мысль.

Весь следующий день Бася не находила себе места, с нетер-пением ожидая встречи с женой секретаря обкома партии.

Приехав намного раньше назначенного времени к филармо-нии, она прохаживалась нервной походкой, внимательно и печально всматриваясь в беззаботные лица людей.

«Три дня тому назад я была такая же счастливая, как они все», – с грустью думала Бася.

Но тут же, спохватившись, упрекнула себя: «Ведь это же не по-человечески. Зная, какие чудовищные дела совершаются рядом с нами, с нашими близкими людьми, мы закрываем на все глаза по принципу: моя хата с краю, я ничего не знаю, потому что это лично нас не коснулось. Этим нашим равнодушием пользуются палачи».

К Басе подошла представительная, модно одетая женщина средних лет.

– Здравствуйте, – поздоровалась она.

Взяв Басю под руку, она молча увела ее от главного входа. Пройдя метров пятьдесят, Нина Федоровна остановилась.

– Наши мужья арестованы, – огорошила она Басю.

– Как это арестованы! За что?

– Как все до них, – только и ответила та.

– Что же нам делать?

– Мне посоветовали из Москвы не торопиться, не подымать бурю. Наберись терпения, девочка. – Они не спеша шли. – Нужно надеяться на лучшее. Может быть, за нами уже следят, – прикусив губу, поглядывая по сторонам, сказала супруга секре-таря обкома.

– Я тебя буду держать, Беллочка, в курсе дела. У меня есть ваш телефон. Ко мне не звони, они прослушивают. – Она поцело-вала Басю в щеку и растаяла в темноте подступающей ночи.

Семья Кац была потрясена страшным известием.

– ...Такой устроили произвол! Уму непостижимо, – возмущалась Ирина, сидя за столом рядом с мужем. – Если уже такого человека, как Феля, арестовали, тогда можно арестовать всех подряд.

– Мда-а! Сейчас у этих опричников золотое время, – согласил-ся с женой Арон, – а ведь и папа мог тоже по сей день работать в органах и дослужиться до высокого звания.

– Слава Богу, что он вовремя ушел оттуда, а то с его харак-тером он давно бы был в тюрьме, – заметила Сара.

Хаим сидел на диване рядом с женой, обнимавшей плачущую Басю.

Вдруг он резко поднялся и пошел в спальню. Через несколько минут Хаим вернулся, на нем был костюм и галстук.

– Ты куда? – испуганным голосом спросила жена.

– Я хочу поехать к Степану.

– Но он ведь давно не работает там.

– У него есть большие связи.

– Папа прав, ведь дядя Степа столько лет работал шефом в органах, – сказал Арон.

Хаим взял такси и через двадцать минут был в самом престиж-ном районе Киева, Печерском районе, где жила элита города. Милиционер дежурил у дома «чекистов». Хаим, предъявив паспорт, сообщил, к кому идет; тот, отдав честь, ключом открыл дверь парадного.

– Галочка, иди быстро сюда, посмотри, какой гость к нам приехал! – обнимая друга, позвал жену Степан.

В переднюю вышла симпатичная седая женщина.

– Здравствуй, Хайчик, наш дорогой, – так ласково многие годы друзья называли Хаима, – сколько лет, сколько зим. – Радостно встретила она гостя.

– Здравствуй, Галочка.

Все вместе вошли в большую гостиную, обставленную добротной мебелью, стены были обвешаны картинами и фотографиями родных и друзей, среди них и старая фотография Хаима и Сары с чекистами и их женами в клубе во время праздника.

– Садись, дружище. Каким ветром тебя занесло к нам? – спросил хозяин. Они сели в кожаные кресла. – Совсем забыл старых друзей!

– Извините, дорогие мои. Прошу вас, только не обижайтесь, пожалуйста, – работа, внук, совсем замотались, – оправдывался Хаим.

– Ладно, ладно. Сами в такой же шкуре, – сказала хозяйка.

– Вот видишь, Хаим, она, как всегда, тебя выручает, – рассмеялся Степан.

Галина вышла из комнаты, вскоре вернулась, принеся в чашечках кофе, пирожные и конфеты.

– Несчастье у меня дома, друзья мои, – прикусив губу, вздохнул Хаим.

– Что случилось?! – воскликнула Галина.

– Зятя моего арестовали.

– Басиного мужа?! – спросила она.

– Его.

Степан встал с кресла.

– Когда?

– Три дня назад, в Москве.

– Мда-а…

– Вместе с его шефом, первым секретарем обкома.

– Меня ты этим, Хаим, не удивишь. Косилка косит без остановки, – нахмурившись, произнес хозяин.

– Что делать, Степан?

– Что делать? – усмехнулся тот. – В наше время для прохо-димцев самая благоприятная почва. Стоит написать на порядоч-ного человека анонимку, обвинив в высказываниях против наше-го папы, – и человека нет. Такого тирана еще свет не рождал. Беспощадный хищник. Сотни тысяч жертв на его совести. Ты помнишь раскулачивание? – сказал Степан. – Эпидемия. Страшная у нас эпидемия. А вакцины еще не придумали. – Наступила мучительная пауза. – Плохо, что они арестованы в Москве. Уж очень большого полета птицы. Хотя… И повыше то же самое, Хаим.

– Что делать, Степа? Такой парень Феликс! Сколько наград у него! За Комсомольск-на-Амуре, руководил там комсомолом, и за Испанию! Кристально чистый человек. Настоящий коммунист. С большой буквы. Да он за всю жизнь мухи не обидел, и врагов у него нет!

– Вот тут ты неправ. Есть, дорогой мой, у него враги. У таких, как он, всегда есть враги. Они рядом с ним – друзьями прикиды-ваются. Они-то его и утопили. Понимаешь, Хаим, скажу тебе, дружище, как есть. Если бы я сейчас работал начальником управ-ления – и тогда был бы бессилен помочь Феликсу. Может быть, у жены шефа есть кто-то там. – Он поднял большой палец вверх.

После короткой паузы Степан продолжал:

– Месяц тому назад мы с Галочкой были в Москве в гостях у моего закадычного друга, ведущего архитектора Москвы, прекраснейшего, интеллигентнейшего человека. У него дома частенько собирается, можно сказать, творческая элита Москвы. Там я познакомился с писателем Вениамином Кавериным. Он мне рассказал о своем брате, микробиологе Льве Зильбере, который спас на Дальнем Востоке десятки, а может быть, сотни тысяч людей, среди которых были тысячи военнослужащих, от неминуемой смерти. Причина этой страшной эпидемии – дальневосточный клещ. И как ты думаешь, Хаим, его отблагодарили? Зильбера обвинили во вредительстве, якобы он занес эту заразу в Москву. Его арестовали, избивали до полусмерти, принуждая признаться в этом. Но у них ничего не вышло. Его осудили на 10 лет. Вот так, дорогой мой, а ты говоришь о заслугах праведников…

Что я тебе могу обещать? Завтра поеду в управление и узнаю, что смогу. Вечером приезжай ко мне. По телефону не звони. Эх, дорогой мой, знали бы мы тогда, ради чего брюхо свое надрывали. Сейчас я, дружище, преклоняю перед тобой голову. Ты их раскусил задолго до нас. Если бы ты только знал, я тебя не хотел расстраивать, сколько за последние два года нашего брата погубили эти презренные желторотые выскочки. Хозяин дал им полную свободу. Чаша безвинной крови давно переполнена! Видишь, он какого друга себе приобрел – Гитлера. Гитлер у него многому научился.

С тяжелым сердцем Хаим ушел от верных друзей.

На следующий день Бася, видя, как болезненно реагируют родные на ее самочувствие, под предлогом встречи с нужными людьми уехала с работы к себе домой. Там она металась, стараясь отвлечься от безжалостно угнетающих ее горьких, как полынь, дум. Но ничего не получалось.

К реальности ее вернул резкий стук в дверь. В комнату вошли четверо здоровяков. Один из них подал Басе ордер на обыск.

– Вы пришли не по адресу, – с презрением ответила она.

Не реагируя на ее реплику, двое в кожанках молча вышли в соседнюю комнату, двое остались в гостиной.

– Пересядьте, пожалуйста, на стул, – вежливо попросил ее один из них.

Она пересела с дивана на стул. Верзила раскрыл диван и стал выбрасывать оттуда содержимое. Второй вывалил все из буфета, потом начал вынимать книги из книжного шкафа и перелис-тывать каждую. Бася села возле окна, закрыла глаза руками.

– Вон какие книжки читает, – сказал один из них, держа в руках старую брошюру Троцкого. А это, глянь, тоже статьи Каменева и Зиновьева. Недаром его упрятали за решетку. Шпион проклятый!

– Как вы смеете! – закричала Бася. – Вы здесь погромы в квартире честных людей устраиваете, а мой муж в Испании с фашистами воевал и награжден орденом Красной Звезды!

– Ага! А по совместительству обманывал Советскую власть, – язвительно заметил второй.

Перевернув все вверх дном, забрав несколько книг и захлопнув за собой дверь изо всех сил, они ушли. Всю ночь сердце несчастной женщины разрывалось от боли. С этого дня она ходила на работу, как на каторгу. Обстановка вокруг нее стала невыносимой. Непосредственная ее начальница, бывшая швея, а теперь профорг фабрики, смазливая и языкастая, пере-спавшая со всем начальством, кроме директора, буквально издевалась над Басей. Ей вторили задушевная подруга – парторг – и их прихлебатели.

Хаим впервые пришел к директору, с которым работал долгие годы и дружил, поговорить о дочери и попросить помощь.

– ...Хаим, ничего не поделаешь. Такова действительность. Сейчас время таких прохвостов, – говорил директор. – Тебе же не надо рассказывать, как эти две шлюхи заняли свои кресла. Никто у меня не спрашивал. Они знали к кому идти, вот и все. Жаль, что ты ко мне раньше не зашел. Но ничего, не волнуйся. Я Беллочку переведу в технологический отдел. Там она с ними не будет сталкиваться.

Иди, спокойно работай. Завтра пусть выходит на новое место к технологам. Сегодня будет приказ по фабрике.

– Что обидно, Михаил, те, кто совсем еще недавно казались лучшими друзьями, теперь демонстративно отворачиваются, – возмущался Хаим.

– Меня это не удивляет. Хамелеоны, – тяжело вздохнул дирек-тор. – У нас политика – друг за другом следить. Я Беллочке сочувствую. Она умница. Пусть не обращает на них внимания. Пока я на своем месте, она может не беспокоиться.

– Спасибо, дружище, – Хаим крепко пожал ему руку и пошел к дочери.

Когда после работы они вышли из проходной фабрики, к ним подошла красивая молодая блондинка.

– Здравствуй, Басенька.

– Здравствуй, Оленька.

Они обнялись и поцеловались.

– Здравствуйте, дядя Хаим. Извините, пожалуйста, – обратилась Ольга к нему. – Басенька, на минутку можно тебя, – взволнованно произнесла та и отвела подругу в сторону.

– Что случилось, Оленька?

– Басенька, у меня к тебе просьба. Если у тебя есть немного времени, удели мне, пожалуйста, полчаса, ведь ты знаешь, мы сейчас рядом живем. Зайдем ко мне.

– Конечно, – ответила Бася.

Попрощавшись с отцом, они молча направились к Оле домой.

– Ну, что случилось, Оля?

В ответ молодая женщина горько заплакала.

На пороге дома их встретили пожилые родители Ольги.

– Здравствуйте, Мария Ивановна, здравствуйте, Павел Георгиевич, – поздоровалась Бася.

– Здравствуй, Беллочка. Давненько вы с Феликсом к нам в гости не приезжали, – упрекнула ее хозяйка.

– Извините, времени не было, Мария Ивановна.

– Басенька, идем ко мне в комнату, – предложила Ольга.

Женщины вошли в спальню.

– Садись! – Оля указала подруге на незастеленную кровать.

– Нет! Нет! Я на стул.

– Садись на стул. – Оля быстро переложила две маленькие подушки со стула на кровать.

– Ну, рассказывай скорее, что у тебя стряслось?

– У нас большое несчастье, моего Вадима арестовали, – расплакалась Ольга. – Басенька, родная, ведь Феликс работает в обкоме. У него много знакомств.

– Оля! Перестань! Перестань! Феликс тоже арестован!

– Как?! Когда?!

– Месяц тому назад, в Москве. Выходит, мы с тобой, Оленька, подруги по несчастью, – прикусив губу, сказала подруга.

– У нас вчера в квартире были сотрудники НКВД, устроили настоящий погром. Искали компромат на Вадима.

– Нашли?

– Нашли несколько писем, которые Вадим писал мне из Испа-нии, и забрали их с собой.

– Это все, что они нашли?

– Да. А что они могли найти такого компрометирующего у Вадима – профессионального летчика-испытателя?

Лицо Баси перекосилось от боли. Она прижала руки к животу.

– Что с тобой, Басенька? – спросила испуганная Ольга.

– Я беременна, – закрыв глаза, ответила та, – очень плохо себя чувствую.

– Дать тебе воды?

– Нет, спасибо. Фу-у, отпустило, – облегченно вздохнула Бася.

– Белла, ты обращалась к властям?

– Конечно, и я, и мой отец обращались. Друг его работал на руководящем посту в органах. Он сейчас беспомощно разводит руками. Мол, арестовали Фелю в Москве, поэтому ничем помочь не может... а те, настоящие коммунисты, которые раньше с ним служили, – их давно уже уволили, арестовали или расстреляли, там тоже кровавая карусель. Когда был Ягода, он всех своих поставил, а бывших уничтожил, точно так же сделал и Ежов, а нынешние что, лучше?! Просто не знаю, что мне делать, Оленька. Передо мной непробиваемая бездушная стена, – нервно покусывая губы, говорила Бася. – Не жизнь, а сплошной кошмар.

– Ты права. Нам еще повезло, что при обыске папы не было дома, – продолжала Ольга, – он у нас такой горячий, бывший моряк. Точно бы не разрешил им делать обыск. Они бы и его арестовали. А сейчас он собирается ехать в Москву. Я его, конеч-но, не пущу. Сама хочу на следующей неделе ехать в Москву, в НКВД, в Кремль, хоть к черту на рога, но я должна вырвать Вадима из рук этих палачей, не ждать их приговора!

– Оля, я поеду с тобой! – выпалила Бася. Они обнялись и горько расплакались. – Спасибо, дорогая. Наши мужья были вместе в Испании, и мы будем вдвоем за них бороться!

 

Через несколько дней Оля и Бася с надеждой отправились в Москву. Выйдя из здания вокзала, они остановили такси. Услышав адрес, названный пассажирками, пожилой шофер с удивлением поглядывал на них.

– Девочки, я остановлюсь за квартал от этого заведения; там запрещено останавливаться транспорту. Пройдете вперед, увидите большое здание и много охраны.

Машина резко остановилась.

Бася вынула крупную купюру и протянула ему.

– Сдачи не надо.

– Большое спасибо, – поблагодарил тот, – держите там ухо востро! Бог в помощь.

– Счастливо! – Пожелал таксист, проводив их сочувствующим взглядом.

– Интересно, как нас там встретят, – сказала Бася.

– Думаю, без восторга, – ответила подруга.

У массивных деревянных дверей стояли три здоровенных охранника. Увидев женщин, один из них быстрым шагом напра-вился навстречу.

– Здравствуйте. Вы к кому?

– Мы приехали из Киева. Нам нужно попасть на прием к начальнику, – объяснила Бася.

Ничего не ответив, он подвел их к двум стоящим возле дверей охранникам.

– Вот, гости из Киева. Хотят видеть главного начальника, – усмехнувшись, обратился он к усатому коллеге.

– Ну и ну! Сразу к нему. Если он, гражданки, всех начнет принимать, то очередь будет аж до Киева. А вы по какому вопросу? – спросил усатый.

– Дело в том, что наших мужей арестовали, – ответила Ольга.

– А зачем ехать в Москву? Надо было зайти в милицию, – заметил третий.

– Наши мужья – орденоносцы. Они воевали в Испании. Их несправедливо арестовали!

– А моего мужа арестовали в Москве, – добавила Белла.

– Предъявите ваши документы, – потребовал усатый охран-ник. Они отдали ему паспорта. – Отойдите чуть подальше. Вас позовут.

Охранник вошел в здание.

– Вот каких мордоворотов здесь держат, – сказала Ольга, – им бы вагоны разгружать! А морды, как у бульдогов.

– Когда ты с ними говорила, у меня поджилки тряслись.

– Почему мы должны их бояться?! – возмутилась Ольга. – Мы и наши мужья в чем-то провинились?

Наступило мучительное ожидание. Наконец-то дверь откры-лась. Их позвали.

– Приходите завтра, в три часа дня, – возвратив им паспорта, сказал усатый охранник.

– Спасибо. А к кому нам обратиться? – спросила Бася.

– Я буду дежурить.

Бася и Оля никого в Москве не знали. Они подошли к ближай-шей гостинице. Но, увы, все номера были заняты. Администратор дала им адрес женщины, сдающей на ночь комнату. Всю ночь подруги не сомкнули глаз. Они вспоминали свою семейную жизнь, наполненную горестями и радостями, мужей, которыми гордились. В их сердцах теплилась надежда, что им удастся вырвать своих любимых на свободу.

 

В три часа дня охранник ввел Басю и Ольгу в здание НКВД. Дежурный, взяв у них паспорта, вежливо предложил присесть. Через несколько минут к каждой их них подошел мужчина в штатской одежде. Спросив фамилии, мужчины предложили следовать за ними, в разных направлениях. Бася шла по длинно-му, извилистому, словно лабиринт, коридору, в конце которого возвышалась освещенная со всех сторон мраморная статуя Сталина. Подойдя к последней двери, мужчина в штатском остановился и повернул дверную ручку. Бася с тревожно бьющимся сердцем вошла в пустой кабинет, напоминавший жилую комнату, обставленный красивой мебелью. На большом письменном столе было много телефонов. Рядом стояло кожаное кресло.

– Садитесь, – сказал сопровождающий.

– Спасибо.

– Извините. Мне нужно уйти, через несколько минут придет следователь. – Он вышел из кабинета.

Дрожь пробежала по телу Баси. Она с тревогой оглянулась по сторонам. Мертвая тишина наполняла комнату. Ей казалось, что сотни невидимых глаз в упор смотрят на нее. Острая боль в животе, уже в который раз за сегодняшний день, повторилась. Она сжала губы и приложила ладонь к животу.

–Не волнуйся, миленький мой. Мы спасем нашего папочку, – шептала Бася.

Шло время. Она сидела в напряженном ожидании, поглядывая на настенные часы. Неожиданно невидимая дверь, покрытая теми же обоями, что и стены, открылась. Бася вздрогнула.

– Добрый день! Сидите! Сидите, пожалуйста. – В комнату вошел высокий белокурый мужчина среднего возраста в элегант-ном костюме и галстуке. – Извините, что заставил вас ждать. Совещание. – Он сел за стол. После выяснения анкетных данных сказал: – Дело вашего мужа поручено вести мне, а курирует его генеральный прокурор. Оно находится на завершающей стадии.

– Но в чем обвиняют моего мужа? – в недоумении спросила Бася.

– Не только его, но и других пока не обвиняют, а подозревают в связях с иностранными разведками.

– Но ведь это же абсурд. Вы ведь знакомы с его биографией?

– Да, но это еще не о чем не говорит. Все бывают до поры хорошими и честными, – с иронией ответил он.

– Да как вы смеете даже подумать так о моем муже! Он из детдома. Руководил комсомольской организацией Комсомольска-на-Амуре, воевал в Испании, он патриот нашей страны, настоя-щий коммунист, человек с чистой совестью! Вы обязаны его немедленно освободить! – закричала Бася. Ее крик перешел в порывистый плач.

– Очень хорошо, Белла Хаимовна. Успокойтесь, пожалуйста. Если мы убедимся в правоте ваших слов, то мы извинимся. Но в киевском деле, как вам ни неприятно, уже многое выяснено. Есть арестованные, которые сознались в своих преступлениях против Советской власти.

– Моему мужу не в чем сознаваться, он честный человек.

– Я прошу вас, пожалуйста, успокойтесь. Вытрите слезы.

Она вынула из сумочки носовой платок. Вытерла слезы.

– Понимаете, многое зависит от поведения жены, ведь жена – правая рука своего мужа.

– Я вас не понимаю, – сказала Бася.

Он подошел к ней и положил руку ей на плечо. Встав, она сняла ее и брезгливо посмотрела ему в глаза.

– Очень хорошо. До свидания. Буду рад с вами встретиться, если у вас возникнут вопросы. Понятно? – многозначительно сказал следователь.

– Когда закончится следствие? – сухо спросила Бася.

– Мы вам сообщим, – резко ответил он.

Бася села на стул. Следователь тоже сел в кресло, впившись взглядом в красивую молодую женщину.

– Где находится мой муж?

– В следственном изоляторе, – облокотившись на спинку, ответил он.

– Я могу с ним встретиться?

– Пока нет. Но в ближайшее время – может быть. Это зависит от вас, от вашего сотрудничества со следственными органами. По-моему, я понятно вам объяснил! – Следователь нажал кнопку.

В кабинет вошел милиционер и, проведя Басю запутанными коридорами к входной двери, вывел ее на улицу. Бася вышла со слезами на глазах и не сразу заметила стоящую в стороне Ольгу. Они повисли на шее друг у друга.

– Что они тебе сказали, Оля?

– Что Вадим сознался в шпионаже, – всхлипывая, ответила та. – Я знаю, что это – ложь. Представляешь: следователь, подонок, верзила, предложил помочь мне, если я с ним пересплю. Я ему смазала по роже.

– Оля, и со мной было то же самое. – Бася вытерла носовым платком слезы.

– Беллочка, у кого власть в руках? И этих подонков называют блюстителями закона? Что нам делать, дорогая?!

Подавленные, они медленно пошли прочь из мрачного гнезда беззакония и жестокости.

Подруги вернулись на квартиру, где вчера ночевали, и обессиленные упали на кровать. Но горе не давало уснуть. Они лежали молча, перебирая в памяти ужасный отрезок времени, со дня ареста их мужей до сегодняшнего дня.

– У меня, Оля, есть идея, – поднявшись с кровати, нарушила молчание Бася, – давай напишем плакат протеста и встанем напротив этих подонков. Там проходит много людей, в том числе и иностранцы. Мне кажется, это может помочь. Ведь наши власти не любят выносить сор из избы. Другого выхода я не вижу. Как считаешь ты, Оля?

– Ты права, нам терять нечего, и я тоже не вижу другого выхода, Беллочка. Завтра же! Боже! Кто мог подумать, что Фелю и Вадима будут называть «врагами народа», будут обвинять в измене Родине. До чего мы дожили! Если они шпионы, то кто же тогда честные люди? – с трудом сдерживая слезы, говорила Ольга.

 

Утром подруги купили в магазине канцтоваров лист ватмана, кисть с красками и большими буквами написали: «ОТПУСТИТЕ НА СВОБОДУ НАШИХ НЕВИННЫХ МУЖЕЙ!» Они встали напротив здания на Лубянке, держа в руках плакат. Удивленные прохожие, с опаской глядя на них, опустив глаза, не замедляя шага, проходили мимо. Рядом с ними остановилась пожилая пара, говорившая по-английски.

Охранник сразу же сообщил своему начальству о демон-странтках. Из окна кабинета старшего следователя в полевые бинокли на молодых женщин смотрели трое мужчин в штатском, двое из них вчера разговаривали в своих кабинетах с Басей и Ольгой.

– Ну и нагленькие же эти киевские телки! Вчера вон та, черненькая, смазливая еврейка, у меня в кабинете себя так гордо держала, как будто папа у нее министр без портфеля! – под смех своих коллег сказал блондин.

– А она ничего. Вон какие ножки и бюстик, все в порядке, – заметил щупленький начальник следственного отдела, – я еще вчера ее хорошо рассмотрел.

– А мы в этом и не сомневаемся, правда, Вася? – рас-смеявшись, обратился он к здоровенному коллеге.

– Да пошли вы! А вообще еврейки – преданные жены, недаром все вожди наши на них женились. Говорят, они еще и очень темпераментные.

– А ты что, Николай, никогда их не пробовал на зуб?

– Было в молодости, в институте.

– А мне больше по вкусу блондиночка. Симпатяга. Глянь, какой у нее курдючок и глазки. Но когда она выпускает когти! – скривил он физиономию.

– А ты что, уже попробовал вчера? – смеясь, спросил старший следователь.

– Было. Такая вся из себя. Преданная. Куда там. Скучает очень по своему летчику.

– Ничего не поделаешь, дружок, ты же не летчик. Но не огорчайся. Если они будут очень скучать по своим ненаглядным, можно помочь им с ними встретиться. Ведь они уже давно с ангелами гутарят²⁶, – усмехнулся блондин. Все трое рассмеялись.

– Только ты, Николай, случайно не ляпни, – повысил голос его начальник. – Потом от них так легко не отделаешься.

– А я от них не собираюсь отделываться. Вот что, ребята, раз они нам по вкусу, надо этих барышень по-царски встретить. По одной завести в комнату отдыха и хорошо погулять.После этого сразу успокоятся и станут послушными девочками.

– Ты глянь, жидовочка разговаривает с иностранцами. Нам еще этого не хватало, – блондин указал на нее пальцем.

К Басе и Ольге подошел мужчина в штатском, предъявив удостоверение сотрудника НКВД, потребовал паспорта и поло-жил их себе в карман.

– Пройдемте, пожалуйста, гражданки. Для вас есть хорошая новость. – Женщины свернули плакат, пошли за сотрудником.

– Птички у нас в клетке. Ну что, давайте бросим жребий, чтобы никому не было обидно. Кому достанется блондинка, кому еврейка, а кто будет третий. Потом будем меняться, догово-рились? – предложил начальник следственного отдела.

– Надо не тянуть резину. А то приедет очкарик, он у нас их изо рта вырвет, – предложил верзила.

 

После трех дней мучительного безмолвия Баси и Ольги их отцы вместе поехали в Москву, в НКВД.

– Где моя дочь? Где моя доченька?! Что они с ней сделали, эти изверги? – причитала Сара. – Ну почему вы все молчите? Боже! Я не выдержу. Я сойду с ума. Что мне делать? Где моя любимая девочка? Уму непостижимо, чтобы человек исчез в Москве!

– Мамочка, папа ведь поехал в Москву. Он все узнает. – Сидевший рядом с матерью Арон старался утешить ее.

– Ой, Арончик! Если бы ты знал, как горько у меня на душе! Они, бедняжки, пропали.

– Ничего они не пропали.

– Так где же они? Где? Уже четвертый день нет от них ни слуху, ни духу, как и от Фели, – вытирая носовым платком слезы, говорила несчастная мать.

– Все будет хорошо. Папа и Олин отец – такие люди, что все узнают, только, пожалуйста, мамочка, еще немножко потерпите, – просила Ира.

 

Хаим и отец Ольги, капитан второго ранга, с большим трудом добились приема в НКВД.

– Вы нам конкретно, а не расплывчато ответьте: какое преступление совершили наши дочери? В Советской конституции нет запрета выражать свое мнение – тем более защищать своих мужей, которых беззаконно арестовали, в невиновности которых мы уверены, – раскрасневшись от нервного напряжения, говорил Хаим, рядом сидел отец Ольги. На нем была военная форма с наградами на груди.

Напротив в креслах восседали два самоуверенных сотрудника. Они не скрывали своего пренебрежения.

– Я вам повторяю еще раз русским языком. Если вы не пони-маете, я не виноват. Еврейский язык я не знаю, – чеканя каждое слово, говорил верзила с тупым подбородком. – Ваши дочери устроили хулиганскую выходку! И это в столице нашего социалистического государства, в Москве, из-за чего, естест-венно, под одобрительные возгласы прохожих были арестованы. Что здесь непонятного?

– К вашему сведению, у нас в Советском Союзе перед тем, как человека арестовать, хорошо проверяют, есть ли для этого основания. У нас все делается по закону, – заговорил все время молчавший энкаведешник. – К большому сожалению, – про-должал он, – ваши дочери прониклись чувством ненависти к Советской власти. Наверное, яблоко от яблони недалеко падает.

– Ты, сморкач! Когда я работал в ЧК, ты еще под столом ползал! – вскочив, закричал Хаим. – Щенок!

– Хаим! Успокойся. – Отец Ольги пытался усадить его. – Наши дочери-комсомолки добровольно поехали на строительство Комсомольска-на-Амуре, их мужья одними из первых отправи-лись сражаться за свободу Испании и награждены орденами за это! Поняли, желторотые?! – спокойно сказал бывший капитан.

– Вы здесь чего базар устроили?! – рявкнул верзила. – Забыли, где находитесь?! Так мы вам можем напомнить! – стукнув кулаком по столу, заорал он громовым голосом.

Открылась дверь, в комнату вошли четверо, почти двух-метрового роста, в штатском, с каменными лицами. Закрыв за собой дверь, они, став в ряд, впились хищным взглядом в своих очередных жертв.

– Ваши дочери арестованы, и суд рассмотрит, какое наказание они заслужили! Это первое. А во-вторых, вы не по адресу обратились, да еще и скандал устроили. Они были арестованы милицией за нарушение общественного порядка. Все! Поняли?! Вы свободны. У нас здесь не бюро жалоб. Я вообще удивляюсь, как это вас сюда пропустили без специального разрешения. Мы еще разберемся в этом, – верзила встал со стула. Хаим и Григорий продолжали сидеть. – Вам непонятно, что я сказал?

– Мы отсюда не уйдем, пока вы не освободите наших дочерей, – твердым тоном заявил бывший капитан.

– Мой вам совет по-хорошему покинуть помещение, иначе вам помогут это сделать.

Четверо головорезов подошли к сидящим.

– Батя, вставай! – гаркнул один из них. Словно тисками, они сжали руки пожилым людям и выволокли их из кабинета, подвели к лифту.

Лифт опустился в подвальное помещение, где стояли машины.

– Садитесь, – подойдя к одной из них, с зашторенными окнами, скомандовал охранник.

Хаим и Олин отец вместе сели на заднее сиденье. Один энкаведешник рядом с ними, двое впереди. Машина въехала в грузовой лифт. Поднялась во двор. Выехала в безлюдный переулок и помчалась по улице. Проехав минут двадцать, она остановилась возле пустого сквера. Сотрудник, сидевший на переднем сиденье, вышел из машины и открыл задние двери.

– Выходите! – скомандовал он. – Скажите спасибо! Если еще раз появитесь близко, то без головы останетесь, мартышки! – Машина без номерных знаков рванулась с места и скрылась за поворотом.

 

Была весна. Дожди щедро насыщали влагой плодородные земли Украины, предвещая богатый урожай.

– Ирочка, закрой, пожалуйста, у нас в спальне окно. Снова, как из ведра, льет дождь, – послышался из кухни голос Сары, – не припомню, когда в апреле было так жарко и столько дождей.

– Иду! Иду закрывать, – ответила невестка, стиравшая в ванной комнате белье.

– Бабуля, ты не видела мой новый танк? – донесся из комнаты голос Янкеля.

– Яшенька, по-моему, он у тебя в ящике шкафа.

– Бабуля, почему ты плачешь? – войдя в кухню, спросил мальчик.

– Я не плачу, – она поцеловала внука.

– Нет, плачешь, – закашлявшись, сказал он, вытирая ручонкой мокрую от слез щеку бабушки.

– Ой, какой ты простуженный, дорогой мой. Иди, Яшенька, ты ведь искал танк.

Опустив голову, он вышел из кухни и вошел в ванную комнату.

– Мамочка, а бабушка снова плачет, – печально прошептал он.

– Иди играй, Яшенька, – она погладила его кудрявые волосы.

Ирина вошла в кухню. Сара быстро вытерла полотенцем глаза, отвернула от невестки лицо.

– Мамочка, я очень прошу вас, перестаньте, пожалуйста, не изводите себя.

– Ой, Ирочка, я этого не переживу. Они загубили три души. Я не выдержу такое горе...

– Не надо, мамочка, оплакивать Басю. Все еще будет хорошо, – не веря своим словам, говорила невестка.

– Нет, Ируся, те, кто попадает в их кровавые лапы...

Она умолкла на полуслове.

– Зачем мне жить?!

– Но мы ведь не знаем, что с ними.

– Материнское сердце не обманешь, – заплакала Сара, схватившись за сердце, она опустилась на стул и закрыла глаза, лицо перекосилось от боли.

– Мама, вам плохо? Дать лекарство?

– Ничего, ничего, сейчас пройдет. – Сара открыла глаза.

– Может быть «скорую» вызвать?! – растерянно и испуганно спросила Ирина. – Спасибо. Не надо.

Ирине от всей души было жаль свекровь, заменившую ей мать. В дверь постучали. Арон пришел с работы.

– Мамочка, тебе снова плохо?

– Ну, чего вы всполошились? Я еще не умираю.

– Тебе ведь нельзя волноваться. Ведь только вчера вызывали «скорую». Слышала, что врач сказал? – упрекнул ее сын.

– Мамочка, идите отдохните. Я закончу жаркое, – сказала Ирина.

– Вы правы. Я немного полежу. – Ирина и Арон проводили ее в спальню.

– Если тебе что-нибудь нужно будет, позови меня, – глядя на измученное лицо матери, сказал Арон.

– Басенька, доченька, что они с тобой сделали?

Плечи Сары вздрагивали от рыданий.

В дополнение ко всем несчастьям, выпавшим на долю семьи Кац, неожиданное известие об аресте их близких друзей Степана и его жены повергло Хаима и Сару в отчаяние.

– Хаим, ведь Степан уже давно не работает в органах. Неужели кто-то донес, что он интересовался Фелей?

– Не думаю, – нахмурившись, ответил муж.

С каждым днем здоровье Сары ухудшалось. Приступы стено-кардии повторялись по несколько раз в день, особенно в ночное время. Она почти не вставала с постели. Хаим оставил работу, чтобы быть рядом с женой. После очередного очень тяжелого ночного приступа «скорая» увезла Сару с обширным инфарктом в больницу. Хаим ни на шаг не отходил от постели жены.

В выходной день, с самого утра, возле больничной палаты в напряженном ожидании стояли Арон, Ирина и их родственники. Хаим пригласил известного в Киеве профессора-кардиолога. Арон то и дело поглядывал на часы. Наконец-то открылась дверь палаты.

– Ну что, профессор? – спросил Арон.

– Состояние очень серьезное. Сердце истощилось, оно не в силах нормально функционировать. Одна надежда... – Он поднял глаза к небу. – Можете зайти к ней.

Они на цыпочках вошли в палату, где находились еще четверо больных женщин. Сара лежала на спине с закрытыми глазами. Хаим сидел на табуретке у ее изголовья. Глаза его были красны-ми от бессонницы и слез. Жизнь любимой жены угасала. Вместе они прожили долгие нелегкие, но счастливые годы.

Сара открыла глаза. Хаим наклонился к ней, взял ее за руку.

– Профессор сказал, что все будет хорошо, милая моя.

Она продолжала тяжело и хрипло дышать. – Ирочка и Арон-чик, идите домой. Яшенька очень кашляет. Идите, – прохрипела она. Она широко открыла рот, чтобы глотнуть воздух, и тут же глаза ее закатились, губы посинели, лицо побелело.

 

Расстрел зятя, арест дочери, а теперь еще и смерть любимой жены – все это повергло Хаима в глубокую депрессию. Жизнь казалась ему бессмысленной. Он чувствовал себя раздавленным огромной государственной машиной произвола, сокрушающей все стоящее на ее пути.

Арон и Ирина глубоко переживали трагедию, постигшую их семью, с волнением следили за все ухудшающимся здоровьем отца, которому не в силах были помочь.

Болезнь Хаима прогрессировала. Врачи беспомощно разводили руками, зная ее причину.

Новое несчастье пришло в их дом. – Янкель заболел желтухой. Его положили в инфекционное отделение районной больницы, где умерла Сара. Ирина вынуждена была оставить работу.

Неожиданно, к радости родных, настроение Хаима резко пере-менилось. Взяв себя в руки, он настоял, чтобы невестка верну-лась на работу. Выходив Янкеля, Хаим твердо решил посвятить себя любимому внуку, ставшему единственной отрадой его жизни.

Праздник 1 Мая 1941 года в семье ждали с нетерпением осо-бенно Янкель. Образцовый детский сад обувной фабрики, куда он ходил, в предпраздничном соревновании занял первое место в городе. По инициативе молодой директрисы на праздничный утренник было приглашено начальство. В ожидании начала концерта в актовом зале детского сада собрались родители, дедушки и бабушки. В первом ряду сидела сияющая директриса, а рядом с ней – высокие гости. На сцене, возле сидевшей за пианино учительницы музыки, стояли готовые к выступлению нарядно одетые взволнованные дети и ее шестилетний сын с гармошкой в руках.

– Арон, а где Яша? Почему его до сих пор нет на сцене? – встревожено спросила Ирина.

– Не знаю, куда он мог деться.

– Сходи, пожалуйста, посмотри, где он.

Арон вышел из зала. Все комнаты, куда он заглянул, были пусты. Обеспокоенный Арон пошел в раздевалку. На стульчике сидел Янкель и громко плакал.

– Что случилось, сынок?

– Я не знаю, где моя скрипка

– Как это ты не знаешь? Куда ты ее положил?

– Я ее поставил к себе в шкафчик!

– Странно, куда же она могла деться?

– Не знаю.

– Сынок, подожди меня здесь, я сейчас вернусь.

Арон быстро вышел из раздевалки. Вернулся он с пожилой воспитательницей. Янкель все еще плакал.

– Яшенька, успокойся, пожалуйста, – обняв его, сказала женщина.

– Когда ты поставил скрипку в свой шкафчик?

– Когда мы с дедушкой пришли утром.

– Мда-а, снова этот маленький мерзавец! Как он всем надоел! – сердито процедила воспитательница и вышла из раздевалки.

– Не плачь, сыночек, все будет хорошо. Все будет хорошо, – Отец вытер ему слезы. Через несколько минут воспитательница вернулась, держа за воротник худенького мальчика.

– Костя, отвечай мне. Куда ты дел скрипку?! – схватив его за ухо, допытывалась она.

– Я не брал никакой скрипки! – словно поросенок, визжал малыш, стараясь вырвать ухо из ее руки.

– Не брал?! Да?! А вчера ты тоже не украл у Павлика наган и у Юры увеличительное стекло?! А у Леночки шоколадку?! Ты же нам дал слово, что больше не будешь воровать. Байстрюк, вот ты кто!

Испуганный Костя, присев, одной ладонью закрыл глаза, другой прикрыл щемящее от боли, красное, как свекла, ухо. Арону стало жаль мальчика. Он подошел к нему.

– Костя, идем со мной. Все будет в порядке, – он положил руку на его плечо.

Они вышли из раздевалки. Мальчик с опаской поглядывал на доброго, как ему показалось, отца Яши. Яшу все хвалили и ставили в пример, из-за чего Костя завидовал и не любил его. К ним подошла Ирина.

– Ира, иди, мы с Костей поговорим по-мужски. Он хороший парень. – Они отошли в сторону. – Ну, скажи мне честно, ведь правда, Яша тебе ничего плохого не сделал? Правда? – Костя молчал, насупившись, исподлобья смотрел на Арона. – Очень прошу тебя, Костя, пожалуйста, отдай Яше скрипку. Он очень переживает, плачет. Он долго готовился к этому концерту. – Малыш хотел было убежать, но Арон остановил его: – Вот ты какой? Значит, так. Если ты сейчас не отдашь мне скрипку, я вызову милицию и твоего папу.

– А у меня папа – пьяница, – буркнул Костя.

Арон, не зная, что делать, растерянно смотрел на малыша.

– А вот я знаю, что ты любишь! Шоколадные конфеты. Правда?

– Да, – широко раскрыв глаза, ответил Костя.

– Отдай мне скрипку, а я тебе куплю целую коробку шоколадных конфет и мороженое.

Лицо Кости преобразилось от радости, он счастливо улыб-нулся, подал Арону руку и потянул за собой к запасному выходу детского сада. В углу, за метлами и ведрами уборщицы, лежала скрипка.

– Спасибо. Я тебе завтра же принесу конфеты и мороженое.

Янкель выступал последним. Дедушка Хаим с глазами, полны-ми слез, восхищался игрой своего маленького внука, которого безумно любил, в которого вложил всю свою неугасающую, выстраданную жизнью любовь к музыке. Взрослые и дети дружно аплодировали, к чему уже привык мальчик, и не отпускали его со сцены...

 

IX

Над страной сгущались черные тучи войны. На этом зловещем фоне в Советском Союзе процветала сталинская инквизиция, многократно превосходящая по своей жестокости свою средне-вековую «сестру». К тому времени репрессивным мерам под-верглась вся элита высшего комсостава Красной Армии, многие были расстреляны. В огромной стране правил свой кровавый пир жестокий тиран и его прихвостни. Пропагандистская машина, как всегда, работала на полных оборотах, восхваляя держащийся на штыках государственный строй и его руководителей, хвалившихся своей дальновидной политикой и мощью несокрушимой армии.

Наступил двадцать второй день июня 1941 года. Началась Великая отечественная война. С первых же ее дней под натиском фашистского вермахта, словно карточный дом, рассыпалась обо-рона огромной державы. Под ружье были поставлены сотни тысяч мужчин. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!» – песня била в набат, взывая к патриотизму советского народа.

Киевский вокзал был наполнен людьми – это были разного возраста мужчины, мобилизованные в армию, и провожающие.

– Папа, а мы немцев победим? – в который раз спросил Янкель.

– Обязательно победим, сынок. Видишь, сколько нас. Но и ты должен теперь во всем помогать маме и дедушке, ведь ты уже большой, – поцеловав его, сказал отец.

– Я, папа, во всем буду им помогать, – прижавшись крепче к нему, серьезно ответил мальчик.

Послышалась команда «По вагонам!».

Ирина бросилась мужу на шею и заплакала. Заиграл оркестр.

– Ну перестань, Ируся. Прошу, не плачь. Если будет туго, все бросайте и уезжайте из Киева. Папа, береги их и себя. – Они обнялись. – До скорой встречи! – крикнул Арон, вскочив на ступеньку вагона. – Не волнуйтесь! Мы победим!

– Алевай!²⁷ – тихо прошептал Хаим.

Тревожные вести с фронта вызывали панику в Киеве. Ирина твердо решила немедленно эвакуироваться с сыном. Свекор же наотрез отказался уезжать.

– Я уверен, Ируся, что даже если немцы войдут в Киев, они – народ культурный – не будут плохо относиться к местному насе-лению, особенно к евреям. Я же помню восемнадцатый год. Тогда они с евреями были в самых лучших отношениях, наши языки очень похожи.

– А «Хрустальную ночь» вы забыли? – складывая вещи, с иронией сказала Ирина.

– Так это же были распоясавшиеся хулиганы. Немецкий народ на такое не способен! – твердо стоял на своем Хаим.

– Я удивляюсь, папа, как вы можете такое говорить! Народ, как овцы, делает то, чего хочет пастух! А пастух у них – Гитлер! – с раздражением отвечала Ирина.

– Можно подумать, что наша власть или Сталин лучше. Я уверен на сто процентов, что они виновны в войне! А наш тиран! Сколько миллионов невинных душ он загубил. Положа руку на сердце, я был бы не против, да и не только я, а тысячи, чтобы такую преступную власть, как нашу, свергли бы к чертовой матери! Будь она проклята!

Ирина сложила чемодан, посмотрела на сына. Нервы ее были напряжены до предела. Она вытерла с лица пот и устало села на диван.

– Дедуля, не волнуйся только. Мы поедем с мамой, а потом ты к нам приедешь, хорошо? – обнимая деда, сказал Янкель.

– Хорошо. Дай-то Бог, чтобы все было хорошо, – с горечью сказал Хаим.

 

Глава вторая

I

Мерный стук колес и беспрерывное дребезжание старых деревянных теплушек, отопляемых товарных вагонов, приспособленных для перевозки людей, уносили беженцев, спавших тревожным сном на наскоро сколоченных двухъярусных нарах, в покрытую мраком неизвестность. Изредка через грязное застекленное окошко в кромешную тьму теплушки, наполненной, словно сырая тюрем-ная камера, спертым воздухом, проникали отблески тусклых фонарей полустанков. С грохотом проносились на восток поезда, переполненные людьми, спасавшимися от неудержимо рвущейся с запада германской армии.

 

Хотя было далеко за полночь, голодный и замерзший Янкель не спал. Его знобило. Он в который раз вспомнил вкусный пирожок с повидлом, купленный мамой на вокзале, и проглотил чуть подслащенную памятью слюну. Мальчуган невольно вспом-нил картины веселого праздника Пурим, во время которого едят очень вкусные треугольные пирожки с маком. Для него, папы и дедушки Хаима их пекла мама. Маленький Янкель вспомнил дедушку, молившегося в праздники в синагоге. На плечах его была белая накидка с черными полосами и кистями по краям, на голове – похожая на берет черная шапочка.

– Ой-о-о-й, – прервал приятные воспоминания протяжный стон дремавшей рядом с ним матери.

– Мамуля, что с тобой?! У тебя снова сердце болит? – быстро повернувшись лицом к ней, спросил Янкель.

– Нет-нет, сыночек, не волнуйся, пожалуйста, спи, родной, – прижав к себе сына, ответила мать.

Из темноты, из дальнего угла теплушки, где лежал незнако-мый старик, послышался его хриплый кашель, к которому все поневоле привыкли.

«Как там дедушка, может, его уже убили немцы?» – жалостно подумал мальчик. От этой мысли ему захотелось плакать. Перед ним всплыло морщинистое лицо любимого деда, уговариваю-щего невестку с внуком не уезжать из города. Память уже в который раз за последнюю неделю переносила мальчика на узло-вую станцию, где по неизвестным причинам почти сутки стоял их состав с беженцами из Киева. Среди них было много стариков и женщин с детьми. Станция была переполнена ранеными солдатами, и непрерывный стон стоял в воздухе. Сердце Янкеля сжалось при мысли, что и его папа может оказаться там.

Все реже слышался кашель старика. Повернувшись на правый бок и положив под голову ладонь, а другую руку вытянув вдоль туловища, как учил его отец, мальчик закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать. Он засыпал. Вдруг раздался пронзительный детский плач.

– Ша-ша, тихо-тихо... – послышался женский голос, – сейчас, сейчас, вот так, так, умничка моя.

Наступила тишина. Янкель крепче прижался к маме. Неожи-данно раздался стук упавшего на пол детского горшка.

– Боже, что они делают, они меня облили! – вскрикнул хрип-лым голосом старик.

– Извините, ради Бога, здесь темно, хоть глаз выколи, а вы еще и подтолкнули меня, – оправдывалась молодая женщина с нежным голосом.

– Ой, ведь это же моча! Как вам не стыдно, где вы находитесь, бессовестная женщина! Здесь и так дышать нечем! А еще и холодно, – возмущался старик.

– Ну что ты разорался на весь вагон, старый хрыч! Учти, если ты захочешь, то нальешь себе в карман! – раздался писклявый голос женщины.

– Это точно, а еще выставим ночью твою пипетку за дверь, чтобы она сосулькой стала, – поддержала ее тетя Маша, мать маленькой Инночки, лежавшей рядом с Янкелем. Грубоватая шутка вызвала у проснувшихся пассажиров смех.

– Тихо! Тихо! Давайте спать. И без того на душе тошно, – из ночного мрака донесся раздраженный мужской голос, и усталые беженцы послушно замолкли.

Яша вспомнил похожий голос няни из детского сада. Дрожа от холода, мальчик накрыл голову полой расстегнутого зимнего пальто матери и еще крепче прижался к ней.

– Яшенька, тебе не холодно? – поцеловав его в холодную щеку, прошептала Ирина.

– Нет, нет, я сплю, – съежившись и зевнув, прошептал он.

– Спи, спи, родной. – Вновь поцеловав сына, она крепче прижала его к себе. Янкелю стало теплей.

«Вот если бы не было войны, то на поезде хорошо кататься, а на войне сейчас немцы убивают людей...» Устав от невеселых дум, он уснул.

... Ему снилось хаотическое нагромождение событий двух минувших месяцев, которые Янкель пережил вместе с матерью в длинной и полной тревог дороге.

Сотни тысяч беженцев, спасаясь от нашествия фашистов, расселялись в Зауралье, Средней Азии и Казахстане. Местные жители в большинстве своем с сочувствием и пониманием относились к людям, оставшимся без крова на чужбине. Однако попадались и такие, кто с нескрываемой враждебностью относились к ним.

После трехмесячных скитаний Ирина Кац с шестилетним Янкелем наконец-то доехала до Ташкента. Положение Ирины было незавидным. За время поездки почти все деньги, которые она взяла в дорогу, были истрачены. Оставалась одна надежда: продать кое-что из вещей, чтобы как-то продержаться первое время, пока не найдется работа.

В каждом уголке огромной страны, как бы далеко от фронта он ни находился, чувствовалось дыхание войны. Не был исключением и сравнительно небольшой кишлак, расположенный недалеко от города Коканда, туда отправили из Ташкента группу беженцев, среди них были Ирина и ее сын.

Их и беженку с мальчиками-близнецами приютила у себя пожилая узбечка. Она жила в большом доме вместе с тридцатилетним, хромым от рождения сыном, отец которого давно сбежал за границу.

Каждое утро Ирина и ее новая соседка по квартире Циля вместе с молодым хозяином, хромым Будэ – бригадиром на хлопковом поле колхоза, – садились на его двухколесную арбу, запряженную ишаком, и ехали на работу.

Почти все беженцы с большим трудом переносили климат Средней Азии. Особенно тяжко приходилось сердечнице Ирине, она работала на уборке хлопка. Жестокий Будэ снисходительно относился к красавице-квартирантке, приписывал ей трудодни, которые она не заработала. Совсем иначе он обращался с остальными беженцами из своей многочисленной бригады.

Однажды Ирина, утомленная непосильной работой, потеряла сознание. Бригадир был недалеко, он заметил столпившихся женщин и, подойдя к ним, увидел, что его квартирантка лежит на земле и тяжело дышит. Рядом с ней на коленях стояла Циля.

– Что случилось? – спросил Будэ, глядя на оголившиеся выше колен стройные ноги Ирины.

– Ирине стало плохо. Мы еле ее привели в сознание, – вытирая пот с лица, ответила Циля. – Надо, Будэ, чтобы здесь были какие-нибудь лекарства.

– Надо! Надо! Все надо. С узбеками такого не бывает, – раздраженным тоном сказал бригадир. – Ирина, как вы себя чувствуете? – спросил он.

– Немножко легче, – тихо ответила та.

– Я хочу отвезти вас домой. Вы можете подняться? – спросил недовольный Будэ. С его помощью она встала на ноги. – Молодец.

Бригадир помог Ирине дойти до арбы и сел рядом с ней. Арба, трясясь по потрескавшейся от жары узкой дорожке, быстро покатила в сторону города.

По дороге она вновь потеряла сознание. Когда Будэ занес ее в свою комнату, маленького Янкеля в доме не было, он играл с новыми друзьями.

...Очнулась Ирина на постели молодого хозяина в большой светлой комнате. Возле нее сидел испуганный Янкель. Чуть поодаль, возле низенького столика, покрытого яркой ковровой скатертью и уставленного фруктами, лепешками, конфетами, расположился Будэ.

– Мамочка! Мамочка! Тебе уже легче? – обвив руками ее шею, нежно целуя бледные щеки, чуть слышно шептал маленький Янкель.

– Легче, сыночек, легче. Большое спасибо вам, Будэ, за все.

Не в силах подняться на ноги, она смущенно глядела на своего хозяина.

– Не волнуйся, отдыхай, чувствуй себя, как дома, напугала ты сегодня всех, – неестественно улыбаясь, сказал Будэ.

– Спасибо вам, дядя Будэ, – прижавшись щекой к матери, поблагодарил его мальчик.

– Яша, иди ко мне, бери со стола, что хочешь, и маме дай тоже. – Хозяин, ухмыльнувшись, указал мальчику на стол, ломившийся от яств.

Янкель, не зная, что делать, посмотрел на мать. Та одобри-тельно кивнула и улыбнулась, показав симпатичные ямочки на щеках, очень нравившиеся Будэ. Мальчик несмело подошел к столу. Глаза его разбегались от изобилия вкусной еды. Голодный взгляд остановился на белой аппетитной лепешке. Такие были для беженцев настоящим деликатесом.

– Не стесняйся, Яша, бери, бери лепешку, она очень вкусная и свежая, у вас таких там нет, правда? – не без злорадства говорил хозяин.

Яша взял лепешку и отошел к матери.

– Э, Яша, так не годится, а маме почему ты не взял? А на столе кроме лепешки разве ничего нет? – Будэ прищурил глаза.

Опершись на руки и вытянув вперед свою негнущуюся в колене ногу, он встал.

– Спасибо большое, Будэ, но мне, честное слово, совсем не хочется сейчас есть. – По выражению лица и голосу можно было не сомневаться в том, что Ирина говорила правду.

– Тогда съешь хоть немного виноград, это очень полезно для сердца.

Положив в большую пиалу гроздь сочного винограда «дамские пальчики», Будэ понес ее Ирине и Янкелю и поставил возле красивых ног квартирантки.

– Кушайте на здоровье. – Он не отрывал страстного взгляда от ее ног.

– Большое спасибо! – одновременно сказали мать и сын.

Узбек раскатисто рассмеялся. Оторвав большую виноградину, Ирина с удовольствием съела ее. Примеру матери последовал и Янкель.

– Очень вкусный виноград, правда, мамочка? – спросил мальчик, с аппетитом закусывая сдобной лепешкой. Настроение его было прекрасным. – Мамочка, если ты хочешь, я для тебя могу сейчас сыграть новый концерт для скрипки. Сегодня утром я услышал его по радио и запомнил. Он мне очень понравился.

Ирина промолчала, почувствовав себя неловко. Янкель, не дожидаясь ее ответа, побежал за скрипкой. Ему очень хотелось поднять настроение маме своей игрой. Ведь она всегда говорила, что это для нее лучшее лекарство.

– Хороший у тебя сынок, Ирина, – раскачиваясь всем телом взад-вперед, говорил Будэ.

– Да, да, Яшенька очень хороший, сердечный ребенок.

В комнату, запыхавшись, вбежал мальчик, держа в руках свою скрипку. Узбек насмешливым взглядом встретил его.

Прекрасный музыкальный слух и память, достались Яше по наследству от отца и деда. Комната наполнилась нежными звуками скрипки. Не было войны, горя, была лишь музыка...

Когда Янкель закончил играть, Ирина и Будэ громко зааплодировали. Мальчик, подражая артистам, поклонился. Он вдруг вспомнил довоенное время, когда с родителями или с дедушкой Хаимом, а порой со всеми вместе, ходил в филармонию на концерты симфонической музыки. Это были светлые минуты их жизни.

– Мамочка, тебе нравится? – спросил раскрасневшийся Янкель.

– Очень нравится. А кто автор этой музыки? – спросила Ирина, гладя его курчавые черные локоны.

– Я не знаю. Когда я включил радио, она уже звучала.

– Яша, сегодня ты очень хорошо играешь, но мама очень устала, ей нужно отдыхать, тишина нужна, понимаешь? Иди, иди погуляй, ты ведь послушный ребенок, – указывая на дверь, притворно ласково сказал узбек.

Мальчик, опустив голову и взяв скрипку, нехотя вышел из комнаты, провожаемый удивленным взглядом матери. Не обращая внимания на боли в сердце, Ирина, сжав зубы, села на постели, подогнув под себя ноги. Немного задравшийся кверху сарафан обнажил ее красивые круглые колени. Будэ впился в них страстным взглядом.

– Лежи, лежи, отдыхай, тебе надо набраться сил, зачем ты, Ирочка, хочешь уйти, неужели тебе здесь плохо? Можешь даже, если захочешь, остаться здесь жить, места хватит у нас, – вкрад-чиво сказал узбек.

Сердце женщины тревожно забилось, наступило молчание.

После короткой паузы он продолжал:

– Честное слово, у тебя и у твоего сына будет все, что вы только пожелаете, и работать не нужно будет, у меня денег много, да и кроме денег кое-что есть. Как царица, Ирочка, будешь жить! Ничего для тебя не пожалею. По душе ты мне. Ну, что скажешь? – Будэ смотрел исподлобья на свою квартирантку. Не дождавшись ответа, он продолжал: – Пойми, сейчас война, немцы вот-вот войдут в Москву, а через месяц здесь будут, сама знаешь, они всех евреев убивают, а со мной тебе и твоему сыну, Ирочка, бояться нечего! – Он медленно, прихрамывая, как хищник, чувствующий легкую добычу, приблизился к ней.

Ирина с испугом смотрела на него. Расплывшееся похотливое лицо Будэ вызвало у нее ужас. Ясно было, чего хочет от нее хозяин.

«Боже, спаси меня, пожалуйста, от этого дьявола», – закусив до боли губы, впервые в жизни обратилась неверующая Ирина к Всевышнему.

– Ты молодая, но больна, в твоем положении нужно иметь рядом надежного мужчину. С таким здоровьем, как у тебя, работать на поле нельзя, а то – не дай Бог! – Будэ умолк, коснулся ладонью ее нежной щеки. Его прикосновение, словно огнем, обожгло тело женщины.

– Подумай только, – продолжал он, – а если бы вместо меня был другой человек, ведь ты могла бы умереть в поле. Тебе нуж-но подумать: если сам Аллах дал тебе такую красоту и хорошего сына, ты должна быть умной и сохранить это.

Согнув в колене здоровую левую ногу, Будэ, вытянув негнущуюся правую, удерживая равновесие, опустился рядом с красавицей. От него несло удушливым запахом табака и потных ног. Его рука опустилась на плечо квартирантки и медленно начала сползать по ее спине, остановившись на ягодицах. Ирина ощущала себя беспомощным ягненком рядом с волком. Глаза ее наполнились страхом, навернулись слезы.

– Ирочка, поверь мне, я тебя люблю, я женюсь на тебе, – обхватив сзади талию молодой женщины, он хриплым голосом он шептал ей на ухо: – Ирина, Ирина, я хочу тебя, ох, как хочу тебя!

– Что вы делаете, у меня есть муж, – резко повернувшись к нему, она изо всех сил старалась высвободиться из его рук, сжимающих, словно клещами, ее тело.

Животное чувство, переполнившее до предела все его суще-ство, рвалось наружу. Стараясь забросить на нее иссохшую, твер-дую, как полено, несгибающуюся ногу, Будэ со звериной страс-тью целовал отбивавшуюся от него руками и ногами женщину. Ей было трудно дышать.

– Помогите! Помогите! Яшенька, Яшенька, сыночек! – исте-рически кричала Ирина.

Услышав душераздирающий зов матери, испуганный мальчик вбежал в комнату. Увидев плачущую маму, боровшуюся с хозяи-ном, Янкель подбежал сзади к Будэ и изо всех сил начал бить его кулачками по голове.

– Отпустите мою маму, отпустите мою маму! – захлебываясь слезами, кричал мальчик.

Крики сына придали Ирине силы. Хромой насильник оттолк-нул от себя ребенка и, метнув на него злой взгляд, словно хищник, у которого отобрали добычу, отполз от молодой женщины. Он с трудом поднялся на ноги и, со злостью взглянув на ребенка, вышел из комнаты. Немного придя в себя, Ирина с помощью Янкеля встала с постели. Опершись на его хрупкое плечо, она, с трудом волоча ноги, вышла из комнаты хозяина.

Когда на кишлак опустилась темная ночь, измученную полу-сонную Ирину разбудил сильный стук в дверь.

– Кто там? – подойдя к закрытой на крючок двери, испуган-ным голосом спросила она.

– Открывай скорее! Спит, как ни в чем не бывало! – послы-шался за дверью голос хозяйки. – Вон, шлюха и воровка, из моего дома!

Пожилая узбечка крича вбежала в комнату. Схватив стоящий возле постели, на которой спали мать с сыном, деревянный чемо-дан, она швырнула его к дверям.

– Ну чего ты, гадина, шлюха паршивая, стоишь на месте, как вкопанная! Забирай своего волчонка и сейчас же вон отсюда! – размахивая кулаками, орала мать Будэ. Она приехала полчаса назад из Ташкента, где навещала родственников. Подождав, пока та поест с дороги, Будэ рассказал ей, что чуть ли не за руку поймал в своей спальне квартирантку, шарившую в шкатулке на маленькой тумбочке. Пойманная с поличным, она якобы предложила ему сожительство, чтобы он не подавал жалобу в милицию…

– Как? Прямо сейчас? Ночью? – глядя на нее растерянным взглядом, спросила Ирина, ожидавшая какой-то реакции, но не в такой форме и не от самой хозяйки, а от Будэ.

– А как ты думала, воровка, я захочу еще с тобой в одном доме жить после этого?! Пожалела змею!

– Я не воровка! И не шлюха! Ваш сын оклеветал меня! Он хотел меня изнасиловать! – Слезы ручьями текли по ее лицу.

Янкель, разбуженный криком узбечки, накрыв голову одея-лом, смотрел на нее сквозь щелочку испуганными глазенками.

– Ух, воровка! Впусти этих евреев и цыган к себе в дом, так по миру голым пойдешь. Ну, чего выпучила глаза?! Вон отсюда, сейчас же!

Подойдя к Янкелю, хозяйка с силой сорвала с него одеяло. Мальчик подбежал к матери и крепко прижался к ней.

– Ох ты, хитрая лисица! Захотелось ей богатого молодого узбека! Не выйдет! Я своему сыну верю!

– Разрешите хотя бы нам уйти утром. Ведь я с ребенком, а сейчас ночь! – взмолилась Ирина.

Та, словно не слыша, открыв дверь настежь, начала выносить из комнаты во двор их жалкие пожитки.

Больная женщина с маленьким сынишкой оказалась ночью на улице в чужом краю.

– Идем, сыночек, свет не без добрых людей, – тихо, сквозь слезы, сказала Ирина.

Повесив на плечо авоську с нехитрым скарбом, она взяла в одну руку деревянный чемодан, за другую руку держался полу-сонный мальчик.

Они медленно плелись по узенькой улочке между старыми, закрытыми на замки домиками. Пройдя метров пятьдесят, они остановились.

– Мамочка, где же мы будем сегодня спать? – прижавшись к ней, спросил с трудом державшийся на ногах ребенок.

– Яшенька, посиди пока на чемодане, я постучу вот в эту калитку, хорошо?

Мальчик кивнул. Ирина толкнула ближайшую калитку, но та оказалась запертой. Она постучала. На стук никто не откликался. Она постучала вновь, посильнее, однако результат был прежним. «Может, нет никого дома?» – подумала женщина.

– Яшенька, посиди, пожалуйста, еще немного. Я попробую достучаться в дом напротив. Только не закрывай глазки, а то упадешь, хорошо? – попросила она сына. Сердце несчастной женщины ныло от боли и обиды.

Калитка, к которой она подошла, была, как и предыдущая, заперта. Посмотрев поверх невысокого глиняного дувала, она увидела пробивающийся во двор через небольшое окошко в боковой стене дома тусклый мигающий свет керосиновой лампы. Ирина постучала в калитку. Никто не откликнулся.

– Мамочка, а ты сильнее постучи. Они, наверное, не слышат, – посоветовал ей сын.

Было очень стыдно стучать в столь поздний час в дом к незна-комым людям. Будь Ирина одна, она предпочла бы ночевать на улице, но только не беспокоить людей. Сейчас же у нее не было выбора. «Неужели здесь так заведено: никого не впускать в дом ночью?» Она сильнее постучала в калитку. Со двора послышался голос мужчины, кричавшего что-то по-узбекски.

– Извините, пожалуйста, будьте добры, я с ребенком, впустите меня! – взмолилась женщина.

– Иды! Иды! Нету! Нету! – донесся грубый крик.

Опустив голову, Ирина отошла от калитки.

– Мамочка, он не хочет нас впускать, ну и не надо! Поду-маешь! – сказал Янкель. – Садись возле меня. Только не волнуй-ся, мамочка, пожалуйста.

– Потерпи еще немножко, голубчик мой.

Ирина с сыном вновь пошли на поиски ночлега. Пройдя метров двадцать, они остановились возле огромного, по сравнению с другими домами, особняка, окруженного высоким забором. «Может быть, здесь живут современные люди?» – с надеждой подумала она. На сердце у нее потеплело при виде стоящей возле калитки деревянной скамейки. Ирина вспомнила украинские деревни: красивые хаты с крылечками и скамейками возле них. Деревни эти так не похожи на выгоревшую под безжалостным солнцем серость этих мест.

Она подошла к калитке и несмело постучала. На этот раз ответ последовал мгновенно: послышался оглушительный лай свире-пого пса. От неожиданности и страха она отпрянула назад. Ее больное сердце стучало, словно хотело вырваться из нее.

Янкель подбежал к матери.

– Мамочка! Идем скорее отсюда! Идем! – схватив мать за руку, он потянул ее за собой.

– Успокойся, успокойся, сыночек, ведь собака за забором, – говорила она.

Отойдя метров на десять, Ирина остановилась, надеясь, что хозяин выйдет на несмолкающий лай собаки. Действительно, через несколько минут из глубины двора донесся раздраженный голос женщины, говорящей по-узбекски.

– Уважаемая женщина, я не понимаю узбекский язык. Разре-шите, пожалуйста, мне с ребенком только до утра побыть у вас.

Та продолжала кричать. Ей то и дело вторил лай собаки. Вдруг в разговор вмешался мужской бас:

– Нету! Нету! Уходи отсюда!

– Пожалуйста, разрешите мне с ребенком переночевать у вас – и все. Утром мы уйдем. Ребенок очень хочет спать. Пожалуйста! – умоляющим голосом говорила Ирина.

– Уходи! Уходи! Наехали к нам, свиньи неверные! Только жить людям мешают! Свиньи! – еще пуще заорал он. Вдруг открылась калитка. Со двора с лаем выскочила серая, большая, словно теленок, собака. Испуганная Ирина, схватив Янкеля на руки, закричала.

Собака, удержанная натянутой цепью, остановилась в нескольких шагах от них.

– Иди отсюда, а то спущу! Он сожрет тебя и твоего змееныша, – засмеялся узбек.

– Попробуй только! Сами вы хуже змей! – повернувшись боком к подошедшему к собаке хозяину, смело бросила ему в лицо молодая женщина.

– Иды, иды. – Он понизил тон.

Взяв в руки чемодан и авоську, держа за руку сына, Ирина, высоко подняв голову, прошла мимо смеющегося ей вслед узбека и неистово лающего волкодава. Нервы ее были напряжены до предела.

Она шла быстрым шагом куда глаза глядят, не чувствуя сердечной боли и усталости, ей хотелось лишь одного – поскорее уйти от этого безжалостного человека с его собакой. Ирина еще никогда в жизни не чувствовала себя такой несчастной. Собачий лай становился все глуше и остался позади. Тяжело дышавшая женщина остановилась. Бежавший рядом с быстро идущей матерью полусонный мальчик сел на чемодан. Глаза его невольно закрылись.

«Боже! Помоги! Умоляю! Что делать нам?» – Глядя на черное, покрытое яркими звездами небо, вновь обратилась неверующая Ирина за помощью к Богу.

– Яшенька, вставай! Не спи. Идем! Идем, пожалуйста, быстрее! Я тебя очень прошу. Постучим к кому-нибудь в дом, вдруг нас пожалеют. – Она нагнулась и поцеловала его в лоб.

Мальчик с жалостью провел ладонью по мокрой от слез щеке матери.

Он нехотя поднялся с чемодана, широко зевнул и, то и дело спотыкаясь, держа за руку мать, с закрытыми глазами поплелся следом за ней.

На перекрестке двух улочек, словно из-под земли, вынырнула женская фигура в черном.

– Добрый ночь вам, люди добрые, – произнесла на ломаном русском языке незнакомая старушка. – Вы это куда в такой тем-ный ночь идете? – спросила она.

– Не знаем, – чуть слышно ответила Ирина, глядя удивлен-ными глазами на незнакомку.

– Нехорошо, – с материнской теплотой в голосе, покашляв, сказала та, как видно, не удивившись этой встрече.

Местные жители уже привыкли к слоняющимся по кишлаку несчастным беженцам без крыши над головой и работы. – Тогда идем ко мне. У меня места много, а живу я одна. И сыновья, и внуки мои на фронт. У всех общий горе.

– Большое спасибо, – с трудом сдерживая слезы радости, поблагодарила Ирина. Посмотрев в небо, она мысленно поблагодарила Бога.

– Я недалеко живу, пять минут ходить. А как тебя звать, мальчик? – погладив Янкеля по кудрявой голове, спросила старушка.

– Яша, – ответил тот, глядя на нее с восхищением.

Взяв у Ирины авоську, узбечка повела новых знакомых в свой гостеприимный дом.

«Боже дорогой, большое Тебе спасибо за то, что помог нам! Не оставил нас в беде!» – прошептала Ирина слова благодар-ности, уверенная в свершившемся чуде.

Угостив мать и сына ароматным чаем со свежими лепешками и абрикосовым повидлом, хозяйка уложила совсем выбившихся из сил гостей спать в комнате, где до войны жил ее внук.

Утром старушка проснулась в хорошем расположении духа. В эту ночь Зухре Юсуповне приснился радостный сон. Она впервые ясно, как наяву, видела дома двух своих сыновей и любимого старшего внука, ушедших на фронт два месяца тому назад.

После всего пережитого Ирина, по настоянию доброй хозяйки, несколько дней пролежала в постели. Когда она немного окрепла, ей ничего не оставалось делать, как снова вернуться в хлопко-уборочную бригаду. В первые дни Будэ, чтобы не привлекать внимания беженок, делал вид, что между ними ничего не произо-шло. Однако вскоре хищник оскалил зубы. Он с садистским хладнокровием посылал больную Ирину на самые тяжелые рабо-ты. Демонстративно издевался над ней, вызывая глухую нена-висть работавших рядом с ней женщин, которых судьба забро-сила за тысячи километров от родного дома. Приходилось держаться из последних сил.

Каждое воскресенье утром они с Цилей отправлялись на узенькую речушку стирать, как это делали женщины-узбечки. Во время одной из таких постирушек неожиданно на берег пришел Будэ в новом цветном полосатом халате и расшитой бисером тюбетейке. Увидев женщин, он растянул свой рот в фальшивой улыбке:

– Здравствуйте, девочки! Что это вы, пришли свои беленькие ножки мужчинам показывать? А узбекам очень нравятся такие ножки. Ух, и хороша фигурка у Цилечки! – Не отрывая взгляда от Ирины, Будэ подошел к Циле, нагнувшейся над тазом с детским бельем, погладил ее по ягодицам. – Ух, и хороша фигурка! – повторил он, явно демонстрируя свою близость с ней.

И действительно, Циля продолжала стирать, не оскорбившись наглой выходкой узбека. Сняв с себя халат и верхнюю рубаху, он неуклюже опустился на большой, отполированный водой и солнцем камень.

«А Ирка все же лучше Цильки! – глядя на стройные ноги Ирины, подумал Будэ. – Ничего, красавица, ты еще пожалеешь, что побрезговала мною. Я тебя все равно покорю, сломаю твою гордыню. Все равно будешь моей, как Цилька. Кушать захотите, ты и твой щенок, тогда придешь, красоточка, ко мне. Все, что захочу, буду делать с твоим беленьким телом и ножками».

Перебросившись с Цилей несколькими бессмысленными фразами, чтобы обратить на себя внимание Ирины, но не добившись этого, узбек вскоре ушел.

Подруги молча стирали. «Боже мой! Как Циля могла продать-ся этому подонку? Как она могла опуститься до этого?» – с воз-мущением думала Ирина, искоса поглядывая на стирающую подругу. Тяжелое, томительное для обеих молчание нарушила испытывающая одновременно стыд и страдание Циля:

– Ну, чего ты молчишь?! Осуждаешь меня? Правда? – выпря-мившись, она с яростью глядела на Ирину.

Ирина молчала.

– Тебе-то что! Я вижу, ты осуждаешь меня. Ну, чего ты добилась, целомудренная? Тебе легче стало? Да посмотри в зер-кало, на кого ты стала похожа! Точно ходячая мумия. Тебе, с твоим здоровьем, так бездумно поступить! Подумала бы лучше о сыне! Ты не усмехайся. Не забывай, дура, что сейчас война! Война! – закричала Циля. – Мы живем на чужбине одни, без мужей, с маленькими детьми! Мы не можем себя прокормить, а ведь с нами дети! Я не хочу, чтобы они были голодными. Понимаешь?! Вот поэтому, ради них, ради их благополучия, я жертвую собой, хотя и мне этот узбек противен не меньше, чем тебе! И мужа я по-прежнему люблю.

Ирина молча продолжала стирать, не желая понять свою под-ругу. Сама же она никогда не смогла бы предать своего мужа.

А Будэ ежедневно придумывал новые пакости, превращая жизнь ее в сущий ад. В один из таких невыносимо тяжких дней, изнемогая от усталости и болей в сердце, Ирина раньше обычного пришла домой. Ничего не поев, обессиленная, упала на постель.

Янкеля, как всегда в это время, не было, он находился у своего нового узбекского друга – ровесника с соседней улицы, с которым его познакомила новая хозяйка. Сердечные спазмы клещами сжимали грудь и перехватывали дыхание. Она лежала, корчась от боли, на спине, глядя помутневшими от слез глазами в серый потолок.

– Боже, дорогой мой! Где мой Арончик? Что с моим мужем? Умоляю Тебя, Готыню, смилуйся! Спаси, пожалуйста, моего любимого! – Она вытирала маленьким носовым платочком слезы, медленно ползущие по ее впалым щекам.

В таком состоянии застала свою квартирантку хозяйка.

– Салям алейкум, доченька моя! – поздоровалась она. – Яшенька еще не пришел? А я ох какой вкусный плов сварила. – Присев возле квартирантки, ласковым материнским взглядом она смотрела на измученную Ирину.– Ну, зачем ты, милая моя, так убиваешься? Вот увидишь, Аллах поможет, и все будет хорошо. Разобьют наши немцев. Наступит снова мир на земле. Вернутся все с войны домой. Снова придет счастье в каждую семью. Не нужно так переживать, милая. Я знаю, доченька, что изверг этот издевается над тобой. Аллах его покарает. Он такой, как его отец. Тот, шакал, убежал в Иран. Сколько невинных людей загубил, сволочь! Конечно, Аллах все сверху видит. Не оставит и тебя с сыночком в беде. Скоро, милая моя, избавишься ты от него, поедешь в час добрый к моему племяннику в Коканд. Он тебя устроит работать и поможет с квартирой. Он большой человек! Работает в милиции начальником. Я ему все рассказала о тебе, когда была у него в гостях. Сегодня утром приезжала ко мне дочка его, она учится в институте и ведет учет в нашем кишлаке. Вот она мне сказала, чтобы в понедельник мы с тобой приехали в Коканд, и все будет как надо. Так ей сказал мой племянник. Поняла? – радостным голосом говорила Зухра Юсуповна, поглаживая своей шершавой ладонью руку больной женщины. – Ты, доченька, не иди завтра на работу, а деньги за твои трудодни получит моя внучка, она привезет тебе их в Коканд. Мы так договорились.

Ирина молча слушала хозяйку и не верила своим ушам. Красноречивей слов были ее слезы и поцелуй.

В понедельник вечером, попрощавшись с захворавшей доброй Зухрой Юсуповной, как с самым близким человеком, Ирина, Янкель и дочь племянника уехали в Коканд на машине.

 

II

Начальник милиции Рашидов выполнил обещание, устроил беженку на работу в паспортный стол и поселил ее и сына в большом доме, где жила его дальняя родственница вместе с невесткой Фатимой и ее дочуркой.

Жизнь Ирины резко изменилась. Работящая и добросовестная, она сразу же завоевала уважение своих сослуживцев. Ушла в прошлое отчаянная нужда. К тому же ей как сотруднице милиции полагались некоторые привилегии.

Бесконечно долгими казались Ирине месяцы войны. Никаких известий от мужа она не получала, хотя с тех пор, как поселилась в Коканде, почти ежедневно, не зная даже номера воинской части, где служил Арон, посылала письма на фронт, словно на деревню дедушке. Но Ирина верила, что ее Арончик жив. Эта вера помогала ей безропотно переносить тяготы военного време-ни. Ее единственной отрадой был маленький Янкель, поступив-ший в первый класс русской школы. К радости матери, рос он здоровым, умным, не по возрасту самостоятельным. Немалую роль в этом сыграла война. Единственное, что волновало Ирину, как, наверное, всех еврейских матерей, – это то, что ее маленький сын мало ест. Как и прежде, большую часть своего свободного времени Янкель проводил, играя на скрипке. К его счастью, хозяевам квартиры, а особенно внучке хозяйки, очень нравилась его игра

Ирина по мере возможности доставала, где только могла, ноты. Каждая такая покупка становилась праздником для сына. Хотя мать не играла ни на одном инструменте, однако была наделена прекрасным музыкальным слухом. Музыка и сроднила ее духовно с музыкальной семьей Кац, с которой она связала свою жизнь. Янкель радовался, видя, как усталое лицо и грустные глаза матери преображаются во время его игры, становятся такими же жизнерадостными, какими он видел их в Киеве до этой страшной войны.

Каждое воскресенье маленький музыкант устраивал вечером во дворе концерт для мамы, хозяев и соседей. Эти концерты, как лучи весеннего солнца, согревали своим теплом их измученные войной души, невольно возрождая светлые воспоминания о, казалось, безвозвратно потерянном прошлом. Музыка отражала настроение Янкеля. Парящие, окрашенные грустью звуки скрип-ки наполняли большой двор, в середине которого стояла беседка, увитая виноградом. Все с удовольствием слушали прекрасную музыку и награждали мальчика аплодисментами.

Перед глазами Ирины проплывала довоенная жизнь в большом шумном Киеве, в простой и дружной рабочей семье.

– Мамочка, тебе понравилось? – несмело спросил Янкель.

– Очень, сыночек! – ответила, глядя с любовью на сына, размечтавшаяся Ирина.

– Это написал композитор Шостакович! – с восторгом говорил мальчик.

Лишь теперь ей стала понятна причина необычного волнения ее сына перед сегодняшним концертом. «Боже! Наверное, так переживают только настоящие музыканты. Неужели и мой Яшенька тоже станет музыкантом? Ведь он еще совсем маленький, а как хорошо уже играет на скрипке. Когда закон-чится война, нужно будет отдать его в музыкальную школу». Она нежно поцеловала кудрявую голову сына.

Все чаще Янкель стал приводить к себе домой новых школьных друзей. В основном, это были еврейские ребята, родители которых бежали из Польши на восток. Не знающим русского языка, не приспособленным к новой жизни беженцам из Польши было невыносимо тяжело. За мизерную зарплату они вынуждены были работать с утра до ночи на самых тяжелых работах: строить железные дороги, автомобильные шоссе, рыть оросительные каналы. Эти люди терпеливо переносили невзгоды, выпавшие на их долю. Но они были счастливы, что остались живы. Янкель, чем только мог, помогал своим всегда голодным одноклассникам, над которыми постоянно издевались старшие ученики, и русские, и узбеки.

Незадолго до первомайских праздников, не спеша, держа в руке скрипку, шел вместе со своими друзьями со школьного праздничного утренника немного уставший, но счастливый Янкель. Настроение у ребят было приподнятое. Яркое солнце уже по-летнему обжигало землю. Мальчики остановились у берега мелкой узенькой быстрой речушки, дно которой было усеяно отшлифованными водой камнями. Прохладная вода, словно магнит, тянула к себе все живое. Ребята и раньше приходили сюда купаться. Осмотревшись и убедившись, что поблизости никого нет, они сбросили одежду и голышом, взявшись за руки, вошли в воду.

Янкель накрыл скрипку одеждой и последовал их примеру. Вскоре все вокруг наполнилось детским смехом. Брызги фейерверком разлетались во все стороны. Ребятишки радовались весне и жизни.

Неожиданно до слуха ребят донесся девичий смех. От чайханы, находившейся метрах в пятидесяти от речки, шли две девочки, на вид восьми и четырнадцати лет. На них были яркие разноцветные блузки и длинные, почти до земли, расклешенные юбки. С криком: «Цыгане! Цыгане!» мальчики, выбежав на берег, быстро натянули на себя одежду. Девочки подошли к ним, словно ничего особенного не произошло.

– Цыганки! Цыганки! – усмехаясь, с опаской глядя на них, шептались между собой одноклассники.

– А вода холодная? – спросила младшая девочка, глядя на Янкеля большими, красивыми, похожими на две черные сливы глазами.

– Нет, – покраснев до ушей, ответил он.

– А почему вы дразнитесь? «Цыганки, цыганки...» – ну и что, что мы цыганки? А вы евреи. И нас, и вас немцы не любят. Убивают, – сказала старшая девочка.

Мальчишки умолкли, виновато опустив глаза. После короткой паузы рыжеволосый пацан спросил:

– А ты гадать умеешь?

– Конечно, я ведь цыганка! – В ее голосе были одновременно и гордость, и обида. – Дай мне твою руку, тогда убедишься.

Девочка хотела было взять его руку, но тот спрятал ее за спи-ну, глядя на нее испуганными глазами.

– Боишься? – усмехнулась она.

– Ну а ты, скрипач? Тоже боишься? – обратилась маленькая красивая цыганка к стоящему рядом с ней Янкелю, прижавшему к груди скрипку.

– Нет, – тихо ответил тот, хотя на самом деле, как и все его товарищи, с недоверием относился к цыганам, о которых ходила нехорошая молва, особенно среди беженцев, обвинявших их в похищении маленьких детей.

С опаской Янкель протянул свою руку. Ребята, плотным кольцом окружив их, с нескрываемым любопытством ожидали, что будет дальше. Держа на своей теплой ладони руку мальчика, старшая цыганка таинственно зашептала:

– Ты человек очень умный. Правда? – обратилась она к окружившим их ребятам.

– Правда! – хором ответили они.

– Ты хорошо учишься и хорошо играешь на скрипке. Все тебя хвалят. Правда? – снова спросила она одноклассников Янкеля. Те вновь подтвердили правильность ее слов. – Отец твой на фронте. Он очень храбрый человек, – продолжала она, скользя пальцами по его ладони, – вы с мамой его очень любите, но не знаете, где он. Правда? – на сей раз она спросила Янкеля.

– Да! Да! Это именно так! – Он кивнул головой.

– Вот видите, я говорю всю правду, – сделав серьезное лицо, сказала гадалка.

– Вот это да!.. – зашептали восхищенные мальчишки.

– Отец твой жив. Скоро вы получите от него письмо. Ты не волнуйся. Кончится скоро война. Он останется жив. Все будет у вас хорошо. А когда ты вырастешь, то станешь знаменитым музыкантом. А с этими ребятами ты никогда больше не встре-тишься. Вот так! – закончила цыганка, отпустив руку мальчика.

Услышав невеселую концовку, ребята молчали. Янкель тоже не был от этого в восторге. Никто из них не заметил, как подъе-хала арба с запряженным в нее ишаком. На арбе сидели худоща-вая цыганка с черными усиками над верхней губой и толстый цыган с густой окладистой черной бородой, на голове его была широкая черная шляпа. Он держал в одной руке уздцы, в другой плетку.

– Ну что, доченька, нагадала хлопцам? Кто из них танкистом будет, а кто артиллеристом, а кто артистом? – шутливым тоном обратился он к девочке.

– А она правильно гадает? – громко спросил рыжеволосый в веснушках мальчик.

– Ну, любезный, ты меня и мою дочь, и всех цыган обижаешь. Да ведь ее с пеленок уже гадать научили. Секрет свой в гадании с молоком матери, понимаешь, цыганки передают только своим. – Он махнул рукой и медленно опустил на землю тучное тело.

– Ну ладно, ладно, красненький, так и быть, прощаю я тебя.

Подойдя к мальчику, цыган дружелюбно похлопал его по плечу.

– Ну как, танкисты, путешествовать любите? – сев на землю, зевая, как бы невзначай спросил он у ребят.

– Конечно. А кто не любит путешествовать? – усмехаясь, отве-тил за всех Янкель.

– А я уже ездил на поезде и на корабле, – подхватил один из ребят.

– На корабле плывут, а не ездят, – насмешливо поправил его худенький мальчуган.

– И я! И я! – перебивая друг друга, кричали дети. Каждый из них, хвастаясь, старался перещеголять другого рассказами о раз-личных видах транспорта, на котором он ехал, отчаянно фанта-зируя при этом.

– Эх, ребята! Ребятишки! На поезде ехать хорошо! На пароходе хорошо! А на лошади верхом или на телеге все-таки еще лучше! Едешь себе, и все перед глазами у тебя. Не то, что на поезде, самолете, пароходе. Быстро проедешь, ничего не уви-дишь. Правда, Розочка? – обратился цыган к своей маленькой красивой дочурке.

– Конечно, – ответила она. – А как на арбе кататься хорошо, все-все видно.

– А вы, мальчики, никогда на арбе не катались? – спросила их старшая девочка.

– Нет, – с завистью поглядывая на арбу, запряженную ослом, за всех ответил рыжеволосый.

– Если хорошо попросите, то папа вас, может быть, покатает.

– Нет, нет, ты ведь знаешь, что я очень устал. Надо немного отдохнуть.

– Ну, папа, ведь мальчики никогда не катались на арбе, – попросила его дочь. – Ну, папа, покатай! Это хорошие мальчики.

– Вы правда, орлята, хотите покататься?

– Хотим! Хотим! – дружно закричали дети. Громче всех кричал Янкель, давно мечтавший покататься на лошади или же, на худой конец, на ишаке.

– Ну что с вами, гавриками, поделаешь! Уговорила меня дочка! Только учтите: каждого понемножку, а то ишак устал и жена моя тоже, – поднявшись на ноги, сказал толстый цыган.

– Ура! Ура! – хлопая в ладоши, подпрыгивая от радости, закричали ребята.

– Ну что, жена, покатаем танкистов или нет? – подойдя к арбе, спросил толстый цыган улыбающуюся женщину.

– А ты, когда был ребенком, разве не хотел кататься? Или ты когда-нибудь отказывал детям?

– Ну ладно! Ладно! Так и быть, кто из вас первый? – взобрав-шись на арбу, спросил он у ребят.

– Я! – Раньше всех к арбе подбежал рыжеволосый, самый рослый из ребят.

– Садись! Я вижу, ты, красненький, из них самый ушлый. – Мальчик мигом взобрался на арбу и сел рядом с цыганом. – Как говорится, кто смел, тот и двух съел. А теперь очередь устройте, чтобы никому не было обидно. Я быстро вернусь, а то ишак устал. Понятно, пацаны?

– Понятно! – хором ответили ребята.

– На, красненький, держи уздцы, как лихой казак, – хозяин ударил кнутом по спине ишака.

Тот побежал по высохшей, как сухарь, от солнца узенькой дороге между старыми домиками.

– Вот бы нам иметь такого ишачка, мы бы все покатались! – мечтательно произнес худенький мальчик. – А интересно, сколько стоит такой ишак? – повернувшись к двум девочкам-цыганкам, спросил он у них.

– За всю жизнь ты не соберешь денег купить ишака. Мы продали до войны, когда уезжали, двух лошадей, а здесь купили одного ишака, – ответила старшая сестра.

– Вот дает. Что же, две лошади стоят меньше одного ишака? – спросил мальчик из Польши.

– Конечно, меньше.

– А ишаки, я читал, между прочим, даже выносливее, чем лошади, – заметил Янкель.

– Я же говорила, что этот мальчик умный, – сказала старшая девочка.

– Едут! Едут! – закричали ребята, увидев приближающуюся арбу.

Толстый цыган остановил ишака возле детей. – Сходи, вес-нушчатый. Понравилось кататься, а про других забыл, – сойдя на землю, бросил цыган. – А теперь, пацаны, машину надо залить бензином. – Став на колени, он достал висящее под арбой пустое ведро. – Братцы, кто принесет воду, тот сейчас и покатается. Кто хочет?

– Я! Я! – перебивая друг друга, закричали дети.

К цыгану подошла старшая девочка и, что-то шепнув ему на ухо, отошла в сторону.

– Вот молодцы! Значит, вы не ленивые. Это очень хорошо. Только не нужно, гаврики, цыганский базар устраивать. Всех я покатать сразу не могу, а первым поедешь ты, так как громче всех кричишь. – Цыган подал ведро Янкелю.

Счастливый мальчик, отдав свою скрипку товарищу, побежал к речке. Наполнив ведро водой, он, гордый оказанным ему дове-рием, подошел к цыгану.

– Ну, чего ты отдаешь мне ведро? Дайте попить нашему ослику. Ох, как жарко. Он очень пить хочет.

Янкель с рыжеволосым другом поднесли ослику ведро.

– Вот молодцы! Как говорится, любите кататься – любите и саночки возить... Бак машины полный! – Хлопая ишака по живо-ту под хохот ребят, довольный своей шуткой цыган раскатисто рассмеялся.

– Теперь можно и попутешествовать! Садись, дорогой! – Цыган положил руку на плечо Янкеля.

– Яша, а скрипка? – подойдя к другу, спросил худощавый мальчик.

– Лева, пусть она побудет у тебя. Хорошо?

– Э, нет! Нет! Хороший хозяин свои вещи никому не остав-ляет, – вмешался цыган. – Пусть она будет при тебе. А то вдруг что-нибудь случится с ней, тогда мать из тебя отбивную сделает.

– Да! Да! Спасибо. Я ее лучше возьму с собой, – послушался мальчик совета и сел на арбу рядом с цыганом.

– Как тебя звать? – спросил тот.

– Яша, – ответил он, впервые посмотрев в глаза цыгана, пока-завшиеся ему страшными и злыми.

– А меня – дядя Будулай. Вот что, дорогой. Ты, пожалуйста, сядь позади меня, а то твоя скрипка будет нам мешать.

Янкель послушно сел между ним и его женой.

– Ну, а теперь, вы, танкисты, разберитесь между собой, только без драки, кто из вас поедет следующим. Поняли?

– Поняли! – хором ответили ребята, взглядами провожая друга, машущего им рукой.

Арба медленно удалялась от них. Проехав метров двадцать пять, она остановилась. Подозвав дочь, цыган что-то шепнул ей на непонятном Янкелю языке, и они поехали дальше.

– Яшке и тебе, Ромка, повезло, – с досадой произнес худоща-вый мальчик.

– Подумаешь, и ты поедешь через десять минут. А на арбе классно ехать! – подпрыгивая на одной ноге, ответил рыжеволо-сый мальчуган.

– А почему ты, Ромка, распоряжаешься, кому следующим ехать, – возмутился самый старший из ребят, сын бывшего банкира из Лодзи. – Давайте, чтобы никому не было обидно, на бумажках напишем номера, и каждый будет тянуть.

Ребятам понравилась эта идея. Не теряя времени, они так и поступили. Время для них, как им казалось, тянулось, как никогда долго. Прошло полчаса с тех пор, как уехал Янкель.

– Давид, который час? – то и дело спрашивал каждый у сына бывшего банкира, на руке которого были часы.

– Если всякий будет так долго кататься, то мы и до вечера все не успеем покататься, – насупив брови, проворчал худощавый мальчик, которому очень хотелось проехаться на арбе, а еще больше – верхом на ослике.

– А вы попросите разрешения всем вместе сесть на арбу! – предложил рыжеволосый мальчуган.

– Чего захотел! Сам-то ехал один. А нас всех осел не потянет, – сказал один из ребят.

– Хэ! Хэ! Да ты что, Ицик, знаешь, какие ишаки сильные! Спроси у цыганок.

Оказывается, заговорившись, они не заметили, что девочек не было рядом с ними…

– А где цыганки? – спросил один из них.

– Да черт с ними, – раздраженно сказал худощавый мальчик.

Тем временем арба, на которой сидел Янкель, грохоча по безлюдной узенькой дорожке, давно уже выехала из маленького Коканда в открытое поле. Цыганка с черными усиками над верхней губой напевала мелодичные цыганские песни.

Заслушавшись, Янкель с широко раскрытыми восторженными глазами рассматривал все окружавшее его, не замечая, как быстро проходит время. Лишь когда кнут в руке цыгана, описав в воздухе дугу, громко ударил ишака по спине и арбу затрясло, мальчик встрепенулся. Его радость, в один миг испарившись, превратилась в страх.

– Дядечка Будулай, поедемте обратно! Мне домой пора... – заикаясь от волнения, умоляющим голосом попросил Янкель.

Цыган молчал, равнодушно глядя впереди себя, словно не расслышав его просьбы, и еще крепче хлестнул кнутом ишака. Жена его по-прежнему продолжала напевать цыганские мелодии. Страх обуял мальчика.

– Дядя Будулай, прошу вас, пожалуйста, отвезите меня домой к маме. Она будет очень волноваться. У нее больное сердце.

– Сам, понимаешь, напросился, а теперь хнычет. Почему рань-ше не сказал? – рявкнул цыган, толкнув локтем сидящего сзади мальчика.

– Хотел посмотреть и покататься, так катайся себе и помалкивай, а то спущу на землю и добирайся сам. У меня и без тебя дел по горло, а времени нет, понял?! – еще громче прежнего крикнул цыган.

Плечи мальчика судорожно вздрагивали от плача. Только теперь он понял, какое проявил легкомыслие, когда согласился сесть на арбу к цыганам. «Что я наделал, я ведь хорошо знал, что они похищают детей!»

– Отвезите, пожалуйста, меня домой.

– Цыть, паршивый щенок! А то вместо осла кнутом смажу тебя! – повернувшись к ребенку, выпучив глаза, прорычал толстый цыган.

Янкель, крепко прижав к себе скрипку, испуганно, словно ягненок на волка, смотрел на своего похитителя. Он понимал, что попал в беду и помочь ему теперь никто не сможет, и что во всем случившимся с ним виноват только он сам. Ему от всей души было жаль себя, а еще больше – маму. «...Она придет домой с работы, а меня не будет. Начнет волноваться. Ведь вчера у нее так болело сердце...» – с горечью думал мальчик. Слезы ручьями лились по его горящим щекам. Угрызения совести мучили его.

Цыган, что-то сказал жене, вызвав у нее смех.

«Что теперь они со мной сделают? Может быть, захотят убить и забрать мою скрипку? А может, захотят продать другим цыганам?»

Солнце, перейдя зенит, начало медленно опускаться к гори-зонту. Подул легкий ветерок. Проехав несколько часов по просе-лочной дороге, арба остановилась посреди степи. Неуклюже сойдя на землю, цыган уставился на еврейского мальчика. Дрожь пробежала по телу ребенка.

– Слезай! – скомандовал Будулай.

Янкель не шевелился. Еще крепче прижав к себе скрипку, он испуганными глазенками смотрел на своего похитителя.

– Слезай! Я кому сказал! – громче прежнего крикнул Будулай.

Ребенок умоляющими глазами посмотрел на сидящую рядом с ним женщину, ища у нее защиты, но та демонстративно отверну-лась. Мальчик, плача, спустился на землю. Глазами, полными страха, он смотрел на цыгана.

– Ну, что мне делать с тобой? Ну, чего ты, такой умный, ехал? И все молчал, молчал. Я думал, тебе нравится. Вот и я молчал. Незаметно далеко и заехали. А теперь что делать?! Ну, чего ты скулишь, как щенок? Надоел. Сам же напросился ехать. Черт побери! Ух, и жалею, зачем взял тебя. Уже очень поздно, не хочу в этой пустыне ночевать. Здесь скорпионов полно. Да и всякие бандюги и дезертиры по степи по ночам рыщут. Ограбят еще, да и ишака отберут, а еще и убить могут. Так что нам пора, пока не поздно. А то живыми отсюда не выбраться. Хочешь, выбирай: или пешком сам обратно, или поехали с нами. Меня дома дети ждут. Голодные уже они. Вот еще навязался на мою голову! – ударив кнутом по земле, крикнул цыган.

Вокруг, кроме барханов, ничего не было. Янкель не знал, что ответить злодею.

Ехать с ним он не хотел, но и оставаться здесь одному на ночь в этой безмолвной пустыне тоже было страшно.

– Ну, что решил?

Янкель молчал. Он пришел в ужас при мысли о том, что его ждет.

– Будулай, поехали, пусть здесь пропадает, черт с ним! – усмехаясь, сказала цыганка.

– Что же, тогда поехали.

Не спеша сев на арбу, он, медленно проехав метров двадцать пять, как и ожидал, услышал позади себя душераздирающий детский крик:

– Дядечка! Дядечка! Остановитесь, пожалуйста! Останови-тесь! Не оставляйте меня здесь одного!

Арба остановилась. Мальчик подбежал к цыганам.

Его силы совсем иссякли, он перестал плакать и беспомощно стоял с опущенной головой.

– Ты что, Яша, думаешь, мы тебе зла желаем? Ты ведь сам говорил, что любишь путешествовать. – Голос его стал мягче, тон безобидный, словно в сказке у волка, разговаривающего с Красной Шапочкой. – Просто у меня, пойми, нет времени возвращаться назад. Слишком далеко заехали. Дела у меня. И дети голодные, – повторял он. – Только освобожусь, обязательно тебя обратно отвезу. Ну, что стоишь? Залезай на арбу, поедем.

Мальчик не двигался с места.

– Эх ты, трусливый путешественник. Тоже мне, танкист назы-вается! – Сойдя с арбы, Будулай, подняв Янкеля, словно пушинку, посадил его рядом с собой. – Вот так! Не унывай! Сейчас война, всем нелегко.

Сегодня цыган, словно заядлый охотник, был очень доволен своей добычей. Он не сомневался, что на сей раз ему привалила большая удача.

Сказав что-то жене, Будулай, громко рассмеявшись, изо всех сил хлестнул по спине ишака. Таким способом он постоянно вымещал на нем свои чувства. Рванув с места, ишак быстро поскакал, таща за собой дребезжащую старую арбу. Худощавая цыганка вновь затянула свою унылую мелодию. Вздрагивали от рыданий худенькие плечики ребенка.

«Ничего, ничего, поскули еще немножко, я тебя приструню! Заставлю на себя работать. Буртя мой с тебя быстро шкуру спустит, сразу станешь как шелковый».

Будулай имел в виду своего нечистого на руку двенад-цатилетнего младшего сына, с которым даже он – гроза всех цыган табора – не мог справиться.

Вскоре арба, обогнув кишлак, остановилась возле большой брезентовой палатки, рядом с которой находилось еще с дюжину палаток. «Будулай! Будулай!» – к арбе со всех сторон бежали разного возраста босоногие ребятишки. То, что они кричали, было непонятно Янкелю… Цыган с женой сошли с арбы на землю. К ним подходили любопытные соплеменники, которых дети успели предупредить о «богатой добыче». Они с любопытством разглядывали сидящего на арбе кудрявого, внешне похожего на цыгана мальчика с испуганным лицом и скрипкой в руках.

Неожиданно крик прекратился. К арбе медленно подошел высокий широкоплечий седобородый старик с шапкой густых вьющихся волос. Перебросившись несколькими словами с Будулаем, он подошел к арбе. Внимательно осмотрев Янкеля, спокойным голосом спросил его имя.

– Яша, – чуть слышно ответил тот.

– О-о! – протянул старик. – Яков, значит. А отца как звать? – Арон. – Тоже красивое имя, – не спеша, с расстановкой говорил всеми уважаемый в цыганском таборе старейшина.

– Разреши, пожалуйста, посмотреть твою скрипку, – попросил он мальчика.

Тот кивнул, вынул ее из чехла и протянул. Внимательно осмотрев инструмент, старый цыган не спеша положил на плечо скрипку и, коснувшись несколько раз смычком ее струн, начал играть. Стоящая рядом с ним детвора села на землю. Их примеру последовали взрослые. Задушевная цыганская мелодия заполнила тишину наступающих сумерек. Янкель пораженно слушал игру старого цыгана. Внешне тот напоминал ему Карла Маркса. Однако, к его удивлению, когда старый цыган закончил играть, никто не зааплодировал.

– Спасибо тебе большое, мальчик. Хозяин такой хорошей скрипки должен хорошо уметь играть. Правда? – отдавая ему скрипку, улыбнулся он.

Смущенно опустив глаза, Янкель ничего не ответил. К ним подошли стоявшие в стороне от них Будулай и его младший сын Буртя.

– Сыграй нам, Яша! Видишь, сколько цыган тут собралось! Все хотят услышать тебя, – обратился к нему похититель.

– Слышишь, играй, малый! Не тяни резину! – крикнул угро-жающим тоном подросток.

Но Яша продолжал сидеть на арбе, не шевелясь, будто и не слыша их слов. Его взгляд, полный горя и отчаяния, был устрем-лен в небо, словно оттуда он ожидал помощи.

– Ты что, оглох, щенок! – сжав локоть Янкеля своей сильной рукой, сквозь зубы прорычал Будулай.

Ребенок застонал от боли. Старый цыган недовольным тоном что-то сказал Будулаю. Янкель, как всегда, с достоинством, словно артист, взял свою скрипку и, став на арбу, начал играть.

Цыгане с нескрываемым восхищением слушали игру малень-кого музыканта. Когда последние звуки скрипки затихли, они, вскочив на ноги, громко зааплодировали. Старый цыган подошел к мальчику, обнял и поцеловал его в обе щеки. Подобного от него, скупого на похвалы, никто не ожидал. Цыгане еще громче зааплодировали. Послышались крики восторга.

– Спасибо тебе, сынок, за удовольствие, которое ты нам доставил своей игрой. Сам видишь, цыгане разбираются в музыке.

«Вот это я поймал золотую рыбку! Теперь заработаю на полную катушку!» – предвкушая успех, думал довольный собой Будулай.

Ночная тьма окутала землю. Взяв Янкеля за руку, он в сопровождении своей большой семьи вошел в десятиместную воинскую палатку, украденную им у солдат на одном из вокза-лов. Средняя дочь Абдулы, Ляля, зажгла две свечи, стоящие в позолоченных подсвечниках на небольшом сундуке. Все сели на лежащий на земле шерстяной ковер, в центре которого находился красивый круглый коврик, покрытый белой салфеткой, заменявший хозяевам стол. Цыган посадил Янкеля рядом с собой. Его жена, вынув из кожаного чемодана привезенные из Коканда лепешки, изюм, конфеты и коврижки, положила все на салфетку. Затем вместе с дочерью вышла из палатки.

В полутьме в противоположном от входа углу Янкель увидел лежащие одно на другом одеяла и подушки. Будулай вел ожив-ленный разговор с тестем и тещей. Минут через двадцать Ляля вместе со своим братом вошла в палатку, держа в руках две удлиненной формы дыни. Положив их на коврик, она снова вышла. К удивлению Янкеля, никто из цыган не прикоснулся к еде, пока не вошла жена Будулая. Пройдя вглубь палатки, она, взяв мисочки и алюминиевую подставку, расстелила белую скатерть перед сидящими. Дочь внесла большущий чугунный казан, доверху наполненный узбекским пловом с кусками баранины. Хозяйка наполнила миски пловом, поставила большие пиалы и бутылку водки для мужа. Тот налил водку себе и тестю, залпом выпил и принялся за жирный плов. Все ели молча. Янкель, хотя есть ему хотелось, откусил лишь кусочек лепешки и запил зеленым чаем. На душе у него было горько. Он все время думал о своей маме, как она там мечется в поисках его по городу.

Пообедав, Будулай, словно неуклюжий медведь, с трудом под-нявшись на ноги, кивнув головой мальчику, вместе с ним вышел из палатки. Ночь была прохладная. В небе ярко светили звезды.

Желтая луна тусклым светом равнодушно освещала грешную землю. Скрутив из обрывка газеты цигарку, цыган подошел к еще не погасшему костру, на котором грелся плов, взял тлеющий уголек и закурил. Настроение у него было прекрасное. С удоволь-ствием втягивая табачный дым, он искоса поглядывал на Янкеля. «Завтра посыплются мне в карман денежки...» – довольный собой думал Будулай, которому все тяжелее и тяжелее становилось доставать их для семьи, а с золотыми монетами и драгоценностями, что вывез из Бессарабии, не хотелось расставаться.

– Слышь, Яша, а ну-ка поиграй мне что-нибудь сладенькое на душу, – улыбаясь, не глядя на ребенка, сказал цыган.

Янкель послушно начал вынимать из чехла скрипку. В это время из палатки послышался женский крик. Оттуда, смеясь, выбежал младший сын Будулая. Отец что-то сказал ему раздраженным голосом, тот огрызнулся.

– Клади скрипку обратно! – прорычал цыган.

Докурив самодельную цигарку, он вместе с ребятами вошел в палатку, где тускло горела свеча. Слышался храп. Мать и дочь лежали в дальнем углу на расстеленных на ковре ватных одеялах, рядом с ними, ближе к выходу, спали старики. Мужу и двум ребятам хозяйка постелила у порога палатки. Будулай, не раздеваясь, лег и сразу же уснул и громко захрапел. Рядом с ним приземлился его сын. Почти у самого выхода лег, прижав к груди свою скрипку, совсем выбившийся из сил Янкель. Закрыв полные слез глаза, он тут же уснул.

Не спал лишь двенадцатилетний самолюбивый и завистливый цыганенок: перед его глазами все время стоял играющий на скрипке еврейский мальчик, а в ушах слышались адресованные тому восторженные аплодисменты цыган. Ревность не давала ему уснуть. После ареста старшего брата он считал себя вторым человеком в семье после отца. Злость на маленького музыканта все усиливалась. Убедившись, что все спят, Буртя дернул за руку лежащего рядом Янкеля. Тот мгновенно проснулся, не понимая, в чем дело, сел на постели. Сердце его от испуга учащенно билось. В кромешной тьме он ничего не видел.

– Вставай, сопляк! – прошептал ему на ухо цыганенок, ударив в бок кулаком. – Пошел вон отсюда, паршивый жиденок! Слышишь? – Он дернул Янкеля за рубашку.

Сонный мальчик, не понимая в чем дело, не выпуская из рук скрипку, медленно поднявшись на ноги, вышел из палатки. Ночная прохлада окутала его разгоряченное тело. Вокруг стояла мертвая тишина.

Постояв несколько минут, немного придя в себя, мальчик, со страхом оглядываясь по сторонам, направился в сторону стоящих метрах в тридцати-сорока друг от друга приземистых цыганских шатров. Он останавливался возле каждого из них, надеясь, что кто-нибудь его увидит, пожалеет и приютит на ночь. Обойдя весь спящий табор, Яша ни с чем вернулся к палатке своих похи-тителей, откуда его так безжалостно выгнали. Обойдя ее, к своей радости, он увидел опустившегося на колени, привязанного к арбе ишака, возле которого находилась недоеденная им куча соломы. Подойдя к нему, мальчик с опаской прикоснулся к его шерсти. Неожиданно для него ишак, словно специально приподнявшись, поприветствовал нежданного гостя. Тот испуганно отскочил от животного. Но вскоре, успокоившись, снова подошел к нему, положил на солому скрипку, погладил спину, потом голову.

– Хорошенький, умненький ишачок. Если бы ты знал, как мне здесь плохо, – жалобно говорил Янкель. – И тебе, я знаю, тоже плохо. Мне очень жаль тебя, осленочек мой. Будулай ни за что так больно бил тебя кнутом.

Прохладный ночной ветер обдувал мальчика, на котором были коротенькие до колен штанишки и тоненькая рубашечка, а на ногах сандалии. Мальчик подошел к арбе и к радости своей увидел лежащую на ней шерстяную циновку. Взяв ее, свер-нувшись калачиком, он лег на солому, прижался спиной к теплой шкуре осла и сразу уснул.

 

Ирина, потеряв от горя голову, искала в городе и его окрест-ностях своего похищенного цыганами маленького сына. Она рас-спрашивала у встречающихся на ее пути прохожих о толстом цыгане, увезшем на арбе маленького мальчика со скрипкой в руках. Под утро, надеясь на чудо, измученная горем женщина вернулась домой, но, увы, Янкеля дома не было. С этими недоб-рыми вестями измученная мать пришла на работу. Несмотря на то, что из городской милиции Коканда сообщили в Ташкент и Фергану о пропаже сына их сотрудницы, поисками еврейского мальчика никто не занялся. Всем было не до него. Тысячи поте-рянных, осиротевших, сбежавших из детдомов детей, словно бес-призорные собачонки, бродяжничали по огромной России в поис-ках куска хлеба и крыши над головой.

В невыносимых страданиях прошла для Ирины первая неделя жизни без сына. Видя ее мучения, сослуживцы попросили начальника милиции разрешить ей взять отпуск, чтобы поехать искать пропавшего Янкеля. В течение двух недель она по специ-альному пропуску, выданному ей шефом, побывала почти во всех больших, по местным меркам, городах и поселках Узбекистана, на всех базарах, где обычно скапливаются цыгане. Ирина пред-лагала деньги, чтобы кто-нибудь из них рассказал, где находится бородатый цыган и ее маленький Янкель. Однако расспросы не помогли – никто не мог, а быть может, не хотел ей помочь.

Полная отчаяния, она в конце концов вернулась в Коканд ни с чем.

 

Вскоре после эвакуации невестки с внуком Хаим узнал от беженцев-евреев, проезжавших с Запада через Киев, о том, что немцы на оккупированных территориях зверски убивают евреев или же отправляют их в концлагеря. Он не мог простить себе, что уговаривал невестку с ребенком не эвакуироваться, и упрекал себя за то, что отпустил Ирину одну с внуком в неизвестность, взвалив непомерную тяжесть на ее хрупкие плечи.

Уехав из Киева за несколько дней до оккупации, как и большинство беженцев, в Среднюю Азию, он оказался в Ташкенте. После долгих и тяжелых поисков Хаим случайно встретил в городе знакомую, ранее жившую в том же кишлаке, где жили и Ирина с Яшей. Она рассказала ему, что Ирина живет с Янкелем в Коканде. Обрадованный неожиданным известием Хаим, приехав туда, сразу же направился в паспортный отдел узнать адрес невестки. Войдя в милицию, он увидел приклеенную к стене картонную стрелку, на которой было написано «Паспортный стол». Стрелка указывала на второй этаж. Хаим открыл дверь.

– Здравствуйте, – поздоровался он с сидящей за столом молодой секретаршей в разноцветном полосатом платье. Та ответила ему кивком головы. – Скажите, пожалуйста, как я могу узнать адрес моей невестки? Она живет в Коканде.

– Напишите ее фамилию, имя и отчество, на столе лежат ручка и бумага.

– Спасибо.

Написав, он отдал ей бумагу. Секретарша прочла и улыбнулась.

– А Ирина работает в этой комнате и скоро придет.

Хаим, не поверил своим ушам.

– Как? Это похоже на чудо! – Девушка рассмеялась. – Садитесь, пожалуйста. – Она указала на стул у открытого настежь окна. – Хотите воды? – Не дождавшись ответа, паспортистка подала ему пиалу с водой. Хаим залпом выпил ее.

– Спасибо большое.

– Мне нужно выйти, а Ирина скоро придет, подождите. – Она вышла из кабинета.

– Господи, большое тебе спасибо, – прошептал Хаим.

Прошло полчаса …

– Папа! – услышал он голос Ирины.

– Доченька! – вскочив на ноги, закричал он, заключив ее в объятия. – Ирочка, как Яшенька?

Невестка горько заплакала.

– У нас большое несчастье. Яшеньку украли цыгане.

– Как это украли?! – побледнел он.

– Уже месяц я не знаю о нем ничего, и милиция не может найти его.

– Ирочка! Я его найду! Я его найду! Бог нам поможет. Напи-ши мне твой адрес. Я поеду его искать!

– Папа… Куда ты поедешь?

– Я поеду! Напиши мне, пожалуйста, твой адрес! – сказал Хаим. Ирина на листке написала адрес.

– Все будет хорошо, Ируся. – Поцеловав невестку, он вышел из кабинета.

– Папа, я дам тебе денег! – вдогонку ему крикнула невестка.

– Не волнуйся, Ирочка, у меня есть деньги, – на ходу бросил он.

– Я во всем виноват! Только я!.. – повторял Хаим.

 

Тем временем хитрый Будулай после похищения ребенка, не желая рисковать, отправился с ним на заработки не по городам, а по кишлакам. Возле каждой чайханы он заставлял изнемогавшего от жары и жажды полуголодного мальчика часами играть на скрипке. Маленький музыкант, смирившись со своей долей, потерял надежду когда-нибудь увидеть мать. Охрану его Будулай поручил своей «правой руке» – так называл он младшего сына. Каждый раз после окончания выступления тот, держа в протянутой руке свою потрепанную старую фуражку, подходил к слушателям, которых собиралось немало возле чайханы. Они щедро благодарили маленького скрипача за доставленное удовольствие. Постоянно находившийся рядом его похититель внимательно следил за каждым движением Бурти, который однажды присвоил себе часть добычи, за что отец жестоко избил его. Несмотря на это хитрый отпрыск все же умудрялся отложить несколько монет за край отпоротой подкладки фуражки.

Единственной отрадой в жизни Янкеля была не видимая никому в семье цыган его дружба с младшей дочерью Будулая, красавицей Розой. Отыграв свой очередной концерт, обесси-левший мальчик ложился на спину в тени винограда, росшего, как правило, возле чайханы. Слушая пение птиц, он вспоминал о любимых: матери, отце, дедушке, о своей счастливой довоенной жизни. Она казалась ему далекой прекрасной сказкой, куда он никогда больше не вернется. Каждый раз, когда Янкель погружался в грезы, к нему неожиданно, осторожно озираясь по сторонам, чтобы никто не увидел, подходила его подружка, держа в руке цветную косыночку, в которой были завернутые в газету свежая лепешка и фрукты. Янкель, к нескрываемой радости девочки, с аппетитом съедал все.

– Хочешь, Яша, еще? – заглядывала она ему в глаза.

Тот, как всегда, поблагодарив Розу, ничего ей не отвечал. Девочка быстро бежала к арбе, на которой обычно сидела ее мать, взяв снова лепешку, пригоршню изюма и урюка, делала вид, что ест, а сама окольными путями вновь возвращалась к нему. Довольно часто изрядно выпивший Будулай заставлял ребенка развлекать его игрой на скрипке. В отсутствие отца его примеру следовал сын. Когда же уставший маленький скрипач отказывался играть для цыганенка, тот избивал его.

Однажды Роза, увидев, как брат безжалостно бил лежащего на земле, скорчившегося от боли, плачущего друга, бросилась ему на помощь. Споткнувшись, она упала, разбив лицо о торчащий из земли засохший корень срубленного виноградника. Кровь залила лицо девочки. Испуганный цыганенок, боясь наказания отца, убе-жал без оглядки. Быстро поднявшийся с земли Янкель, не расте-рявшись, вынул из кармана платок, прижал его к кровоточащей ране Розы. Три дня разъяренный Абдула искал своего отпрыска. Как жалкого щенка, приволок он сына в табор. К тому времени гнев его немного поутих.

Девочка все-таки пожалела своего брата, и наказание ограни-чилось несколькими подзатыльниками. Однако после случивше-гося отношение цыган к Янкелю в корне изменилось. Он стал равноправным членом не только в семье своего похитителя, но и во всем цыганском таборе, где пользовался особенным уважением.

Шло время. Где бы ни играл маленький скрипач, его игра при-носила семье цыган немалый доход. Встречая Будулая, кочую-щего по всему Узбекистану, цыгане с завистью смотрели на доставшегося ему еврейского мальчика, советовали ехать с ним в большие города, где, как они заверяли, их ожидают крупные заработки. Уверенный в безнаказанности, цыган решился на всю катушку, как он выражался, начать зарабатывать на кучерявом музыканте, внешне похожем на цыганенка.

Итак, он, посадил всю семью на арбу и в прекрасном настроении отправился в Ташкент.

Янкель продолжал тосковать по матери, часто видел ее во сне, но острая тоска со временем притуплялась. Как и прежде, един-ственной радостью мальчика в тяжелой кочевой жизни оста-валась игра на скрипке. Помогала и дружба с Розой, на красивом лице которой так и остался глубокий шрам, всегда напоминав-ший о ее поступке.

Старая скрипучая арба стучала колесами по улицам большого города, поразившего мальчика яркой восточной суетой. Своим гомоном Ташкент немного напомнил ему город, в котором он жил до войны, там ему, его родителям и дедушке было так хорошо.

Неожиданно для Янкеля арба резко остановилась. Будулай, спустившись на землю, неуклюжей походкой быстро подошел к стоящей возле магазина толпе цыган. Те, увидев своего бывшего соседа, с криком «Будулай!» бросились обнимать и целовать его. Шустрые цыганята тут же, на тротуаре, начали радостно петь и танцевать. Янкель равнодушно смотрел на них. Проходившие мимо узбеки презрительно усмехались.

Вдоволь насладившись приятной встречей со своими быв-шими односельчанами, Будулай поехал к центральному базару.

Поставив арбу в ближайшем к базару переулке, цыган надел на голову широкую черную фетровую шляпу. Приказав недовольному младшему сыну сторожить арбу, вместе с семьей и Янкелем направился к базару. Оттуда доносились призывные звуки труб. Шумный восточный базар поражал изобилием фруктов, овощей и других товаров, особенно в выходные дни. В разношерстной толпе, похожей на муравейник, Абдула чувствовал себя, как рыба в воде.

Перед ними неожиданно открылось необычное зрелище. Мет-рах в пяти над землей по натянутому между двумя деревянными столбами толстому канату, балансируя длинным деревянным шестом, шел коренастый узбек в национальном полосатом халате и узорчатой тюбетейке. Янкель с восторгом и удивлением смотрел на храброго канатоходца. Под громкие аплодисменты многочисленных зрителей на середине каната узбек в знак благодарности согнул колено и раскланялся. Выполнив еще несколько опасных трюков, он под восхищенные крики толпы, под трубные звуки и удары бубна по прибитым поперек столба планкам, словно по лестнице, быстро спустился на землю. Девочка-узбечка подала ему большую миску, и он вышел к зрителям за вознаграждением за свою опасную работу.

Дважды обойдя вокруг аттракциона под звуки музыкального аккомпанемента, узбек вошел в деревянную будку.

С нескрываемой завистью смотрел Будулай, как медный тазик канатоходца наполнялся бумажными купюрами и монетами. Цыган схватил Янкеля за руку и закричал во всю глотку:

– Слушайте! Слушайте, уважаемые товарищи! Сейчас перед вами выступит играющий на скрипке вундеркинд. Никогда вы такого не слышали и не услышите! Только сейчас! Только сей-час! Не расходитесь! Вот увидите, не пожалеете!

Яша быстро вынул из чехла скрипку и начал играть. Живое кольцо с каждой минутой расширялось. Парящая над толпой печальная мелодия проникала в наполненные горем сердца зрителей.

А Будулай мысленно предвкушал счастливый момент, когда в его фетровую шляпу посыплются деньги.

Он с нетерпением переступал с ноги на ногу. Ему так хотелось побыстрее получить побольше денег с этих людей, с наслаждением слушающих непонятную ему музыку. Сам он такую музыку не любил и неоднократно ругал маленького упрямого еврейчика, приказывая ему исполнять только веселые цыганские мелодии. Ох, как ему сейчас захотелось выпить вкусного молдавского вина!

«Что он тянет, поганый щенок! – сгорая от нетерпения, злился Будулай. – Им-то что, бездельникам! Слушают себе! Захотят – дадут, не захотят – не дадут деньги!» Подойдя вплотную к музыканту, цыган незаметно толкнул его в бок, дав понять, что пора закругляться, концерт окончен. Однако Яша всецело находился во власти музыки, он не почувствовал толчка и продолжал вдохновенно играть.

Неожиданно для всех, расталкивая плотное кольцо слушате-лей, к Янкелю подошел тяжело дышавший пожилой мужчина, с его лица лился пот. Это был Хаим.

– Янкель! Мальчик мой! – схватив его на руки, он начал целовать внука. – Наконец-то, ангелочек, я нашел тебя! – Он плакал от счастья, с трудом произнося каждое слово.

– Дедушка! Дедушка! Родненький мой! Ты нашел меня! – Не выпуская из рук скрипку и смычок, мальчик крепко прижался к нему и уткнулся в мокрую от слез и пота седую бороду.

Стоящие вокруг зрители громко аплодировали ребенку и радо-вались вместе с ним и его дедушкой их счастливой встрече.

– Дедушка, а где мама? Что с ней?

– Все хорошо! Все хорошо, мой дорогой! Она ждет тебя! Ох, как ждет, мой маленький!

– Это цыгане украли мальчика! Эти сволочи крадут наших детей! Где они?!.. – доносились со всех сторон гневные голоса.

Неожиданно для деда Хаима Янкель, освободившийся из его объятий, соскользнул на землю. Настороженный взгляд его чер-ных, как угольки, глаз тревожно скользнул по толпе, окружавшей их. – Роза! Роза! Я здесь! – закричал мальчик.

Слова его утонули в шуме восточного базара. Янкель сквозь сотни голосов ясно услышал зовущий голос любящей его маленькой цыганки.

– Яшенька! Что с тобой? – испуганно спросил внука Хаим. – Кого ты ищешь?

– Нет, нет, дедушка! Мне очень хорошо! – смутившись, отве-тил счастливый мальчик. Он еще крепче прижался к деду, тревожно оглядываясь по сторонам, словно опасаясь, что его снова похитит Будулай.

Цыгане, увидев деда Янкеля, тут же всей семьей сбежали с базара.

– Добрый день! – подойдя к ним, поздоровался высокий, хорошо одетый седовласый мужчина в пенсне. Он протянул Хаи-му руку и представился:

– Константин Николаевич Александров, профессор Москов-ской консерватории.

– Очень приятно. Хаим Аронович.

– Как звать тебя, дружок? – обратился профессор к мальчику.

– Яша, – смущенно ответил тот.

– Простите, пожалуйста, этот мальчик ваш внук?

– Да, конечно, это мой внучек, – воскликнул счастливый дедушка и поцеловал Янкеля. – Только что я его нашел. Его два месяца тому назад украли цыгане.

– Боже мой! Поздравляю вас от всей души! Значит, ваш внук родился в рубашке.

– И мы тоже, ведь из рук цыган вырваться детям почти невозможно.

– Ужасное время. Люди на земле во сто крат хуже зверей. Слава Богу, что все уже позади, – потрепав кудри Янкеля, сказал профессор.

Мальчик утвердительно кивнул головой.

– А ты действительно похож на цыгана. Какие кудри! Парень ты что надо! У вашего внука, Хаим Аронович, между прочим, музыкальные способности, и довольно-таки неплохие. Простите, на какой улице вы живете в Ташкенте?

– Мы живем в Коканде.

– Очень жаль. Я бы с большим удовольствием позанимался с Яшей. Но ничего не поделаешь. Война!

Он замолчал, потом продолжил:

– А вы сами откуда?

– Из Киева.

– Понятно. Ну, музыкант, расти на здоровье. Занимайся музы-кой. Кончится война, подрастешь, приезжай в Москву с папой и мамой. И я научу тебя очень хорошо играть на скрипке. Согла-сен? – положив на плечо мальчика руку, спросил профессор.

– Конечно, – кивнул головой счастливый Янкель.

– Умница! Все именно так и будет у нас...

Константин Николаевич вручил Хаиму визитную карточку, тепло попрощался и ушел.

«Как хорошо было бы, если бы он позанимался с моим внуком», – подумал дедушка.

 

III

Счастливый Хаим, приехав с внуком в Коканд, не застал невестки дома, хотя был выходной день. Еще неделю тому назад, после очередного сердечного приступа, «скорая помощь» отвезла Ирину в больницу. Состояние ее здоровья было настолько тяже-лым, что врачи опасались за ее жизнь.

В выходной же день с самого утра, сама не понимая почему, она почувствовала себя гораздо лучше. На душе стало легко, словно тяжелый камень вдруг сняли с измученного сердца.

«Что это вдруг со мной сегодня? Такое ощущение, словно я снова на свет родилась. Ничего не болит, будто нет вокруг никаких проблем», – думала она, лежа на больничной койке, немного уставшая после утренней процедуры, которую прописал ей врач. Ее клонило ко сну, глаза невольно закрывались сами собой. Ирина задремала. Впервые с начала войны она, словно наяву, увидела во сне радостные лица мужа, сына и свекра. От волнения ее больное сердце учащенно билось в груди, на лице сияла чуть заметная улыбка. Сквозь сон Ирина услышала зову-щий ее женский голос. Но ей было так хорошо, что не хотелось открывать глаза и возвращаться в реальный мир.

– Ирочка! Ирочка! Просыпайся, дорогая! У тебя большая радость! Твой сыночек нашелся!

Словно из далеких далей долетели до сознания эти радостные слова.

– Ну, проснись же, Ира! Яшенька с дедушкой ждут тебя во дворе, – настойчиво будила ее соседка по палате.

Ирина взволнованно вскочила с кровати.

«Ой, какая я дура, мне нужно было ее сначала подготовить», – упрекнула себя соседка.

– Не волнуйся только, пожалуйста, слава Богу, все плохое уже прошло. Да, да, дорогая ты моя! Твой сынок нашелся!

Ирина выбежала из палаты.

– Сильнее материнской любви ничего нет на белом свете! – улыбнулась сквозь слезы пожилая женщина, два сына которой находились на фронте.

– Яшенька! Яшенька! – кричала мать, несясь по коридору навстречу сыну. – Яшенька, сыночек мой дорогой! Мальчик мой! Цветочек мой ненаглядный! Слава Богу, мы вместе! – Ирина крепко прижала сына и целовала его похудевшее личико, они оба плакали от счастья.

Находившиеся в коридоре раненые солдаты с умилением смотрели на них. Хаим вытирал слезы радости.

– Большое спасибо, папа, – держа в своих объятиях сына, она поцеловала в щеку свекра, давно заменившего ей покойного отца.

Все трое вышли в больничный двор. Сели на скамью.

– Теперь, Яшенька, я тебя ни на шаг от себя не отпущу. Ну почему ты сел на арбу к этому злодею, ведь ты умный мальчик?! – вытирая слезы, говорила Ирина.

– Я никогда больше не буду так делать, – виновато пообещал Янкель.

– Слава Богу, что все это уже позади, – сказал Хаим. Он положил свою руку на плечо невестки и прижал их обоих к себе.

Вскоре за одной радостью последовала другая. Пришло долгожданное письмо от Арона. Он описал все невзгоды, выпавшие на его долю с самого начала войны: окружение, прорыв, где погибла половина части, ранение, госпиталь, откуда и писал письмо. Там он узнал адрес сына и жены. Ведь Ирина писала во все инстанции письма с просьбой найти мужа. В своем коротком письме Арон писал, что ранение у него легкое, и все идет на поправку.

Ирина почувствовала себя лучше. Теперь ей было ради кого и для чего жить. Хозяйка-узбечка всей душой привязалась к беженцам, разделяя с ними их горести и радости. Они отвечали ей взаимностью. Хаим, мастер на все руки, занялся ремонтом обуви, материально помогая семье. Каждая полученная от Арона весточка была праздником. Они жили ожиданием.

Неожиданно новое испытание пришло в дом Ирины. Все началось с того, что у Янкеля заболело ухо. С каждым днем боль усиливалась. Как-то ночью, проснувшись от боли, мальчик начал плакать. Он весь горел. Температура была под сорок. Кое-как дождавшись утра, на арбе доброго соседа мать с сыном и свекром поехали в больницу.

Проезжая мимо паспортного стола, она забежала предупредить, что едет в больницу. Случайно в это время там был начальник милиции. На служебной машине он повез их в госпиталь, где все его знали, и на руках внес Янкеля в кабинет главврача, профессора-хирурга московской клинической больницы, Ивана Ивановича Иванова.

Следом за ними вошла Ирина, но он попросил подождать ее в коридоре.

Начальник милиции вскоре уехал. Ирина с Хаимом с нетер-пением ожидали ответ главврача.

Вскоре медсестра позвала мать.

– Простите, как ваше имя и отчество? – ласково спросил профессор.

– Меня зовут Ирина.

– Ирина, возьмите себя в руки. – После короткой паузы он продолжал: – Вашего сына нужно немедленно оперировать. Он находится в тяжелейшем состоянии. Ему необходимо сделать трепанацию черепа. Все, что в моих силах, я сделаю, хотя гарантию на положительный исход операции не даю. – Она закрыла лицо руками. – Решайте сейчас. Нет времени ждать.

Ирина стояла перед сложным выбором. Сердце ее возражало, разум же – наоборот, настойчиво требовал согласиться с пред-ложением профессора. Медсестра, видя ее состояние, подала ей стакан воды.

Проходившие мимо операционной раненые солдаты с состраданием смотрели на сидевших в коридоре плачущую женщину и седобородого старика. Стрелки часов неудержимо вращались, равнодушно отсчитывая время человеческих страда-ний. На улице давно стемнело.

– Бог нам поможет. Бог нам поможет. Он не оставит нас, – все время повторял Хаим.

Открылась дверь операционной. Вышла медсестра. Ирина подбежала к ней.

– Ну что? – спросила она.

– Иван Иванович делает все возможное.

Не останавливаясь, та быстро прошла мимо Ирины. Через несколько минут медсестра вернулась в операционную, держа в руке сверток.

Сердце матери разрывалось от боли.

Наконец открылась дверь операционной. В коридор вышел профессор.

– Как мой сыночек, доктор? – подойдя к нему, чуть слышно спросила Ирина.

– Успокойтесь, мамочка. Я надеюсь на благоприятный исход, плюс... – Он поднял кверху глаза.

Она все поняла.

– Большое спасибо.

К счастью, операция прошла успешно. У Янкеля полностью сохранился слух.

В госпитале Ирина ни на шаг не отходила от своего ребенка. Ежедневно к ним приходил дедушка Хаим, приносил свежие фрукты и овощи, как советовал профессор.

Послеоперационный период у мальчика проходил без осложнений. С каждым днем его самочувствие улучшалось. Он с матерью три раза в день прохаживался по большому двору госпиталя.

В госпитале Янкель подружился с ранеными солдатами. Чтобы как-то облегчить их страдания, он попросил дедушку принести из дома скрипку. Главврачу очень понравилась идея мальчика. Он полагал, что музыка для раненых не менее важна, чем лекарства.

Янкель начал играть на скрипке не только у себя в палате, куда всегда битком набивались ходячие больные, но и в палатах тяжелораненых. Это доставляло маленькому музыканту большую радость.

К тому же во время ежедневных прогулок с матерью во дворе госпиталя он полюбил забредшего туда симпатичного щенка. Когда осталось несколько дней до выписки из госпиталя, Янкель упросил Ирину забрать домой бездомную собачонку.

– Яшенька, я-то с удовольствием, но нужно сначала спросить разрешения у нашей хозяйки. Со щенком ведь немало мороки. К тому же он скулит по ночам.

– Ну, пожалуйста, мамочка! Он ведь такой красивый. И у него здесь никого нет. Собачка здесь пропадет. А мы завтра уедем домой и больше сюда не вернемся, – держа щенка на руках, уговаривал мальчик.

– Почему не вернемся? Ты ведь обещал Ивану Ивановичу приезжать в госпиталь и радовать раненых солдат своей игрой. Правда?

– Да, – он утвердительно кивнул головой.

Ирина была очень довольна, что у ее сына доброе сердце, и он любит животных. Она обещала ему, что если хозяйка не будет возражать, то обязательно вернется за щенком. Ирина с сыном на присланной начальником милиции машине приехали домой, где их с нетерпением ожидали дед Хаим и добрая хозяйка-узбечка.

Приятная неожиданность ждала Ирину дома – встреча с двоюродной сестрой свекра Ханой и ее невесткой Ривой с деть-ми: девочкой и мальчиком, ровесником Янкеля. Перед приходом Яши с Ириной из госпиталя Хаим был на базаре и случайно встретил свою сестру. Оказалось, что уже более полугода она с детьми и свекровью тоже живет в Коканде. Фридманы жили впроголодь, на мизерную зарплату Ривы. Та работала уборщицей в школе. Как только Ирина вернулась на работу, она попросила своего начальника устроить родственницу на работу. И тот принял ее на должность заместителя бухгалтера. Вскоре Фридманам удалось снять квартиру по соседству с родными. Дружба между обеими семьями, начавшаяся в довоенное время, еще больше укрепилась. Женщины почти ежедневно встречались по вечерам в небольшой, но уютной квартире Ирины, вспоминали довоенную жизнь и, конечно, своих мужей, находившихся на фронте. К радости деда Хаима и его невестки, способный Янкель, несмотря на то, что долгое время не был в школе, быстро наверстал упущенное и, как прежде, стал лучшим учеником класса.

Война, ежедневно уносившая тысячи жизней, тянулась мучительно медленно. Однако появилась и надежда. Разгром немцев сначала под Москвой, а затем на Волге, под Сталинградом, поднял дух народа, укрепил уверенность если не в скорой, то, во всяком случае, в неизбежной победе. Все чаще Информбюро сообщало новости о новых победах Красной Армии над врагом и освобождении от фашистов захваченных сел и городов.

 

Десятки раз Ирина перечитывала короткие весточки от мужа с фронта. Но в последние три месяца она не получила ни одного письма. К тому же судьба безжалостно уготовила им новую муку. Дружба Янкеля с симпатичным щенком обернулась для мальчика тяжелой болезнью – стригущим лишаем. В единственную в городе больницу, находящуюся на окраине, деду Хаиму приходилось через день носить на спине внука, так как сосед-старик, всегда выручавший их, заболел распространившимся в городе брюшным тифом. Мальчику накладывали на стриженую, пораженную лишаем голову липкую, как смола, подогретую массу черного цвета, которую затем, застывшую, с болью срывали с головы. Трудно передать мучения несчастного Янкеля, а вместе с ним – его матери и дедушки.

 

Глава третья

I

...Все чаще в Москве и других больших городах гремели победные артиллерийские салюты. Все дальше на запад откаты-валась линия фронта. Люди надеялись на скорую победу. После всеобщего ликования по поводу разгрома немцев на Курской дуге пришло радостное известие об освобождении Киева. Семьи Кац и Фридман с нетерпением ждали, когда наконец-то исполнится их мечта, и они сумеют вернуться домой, в родной город.

Как всегда, по воскресеньям гостеприимная Ирина принимала гостей. Приходили тетя Хана и ее невестка Рива с детьми. Пообе-дав, все выходили во двор послушать игру Янкеля. Мальчик, под руководством дедушки, готовился к «концерту» всю неделю.

Обычно после его концерта бабушка Хана, которую все уважали за ясный ум и доброе сердце, сажала маленького музыканта к себе на колени, ласково гладила его черные, как смоль, кудрявые волосы и говорила:

– Ирочка, когда, с Божьей помощью, кончится война, обяза-тельно нужно Яшеньку устроить в музыкальную школу, а потом и в консерваторию. Если не получится, то поезжайте с Яшей в Москву. Пусть его в Москве по-настоящему оценят.

– А у моего внука уже есть приглашение от профессора Московской консерватории, – заметил Хаим.

– Ты не смейся, это тебе не шутки. Тебе, старый, тоже не мешало бы в свое время поехать с Арончиком в Москву! – С укоризной сказала Хана.

– Бабушка Хана, а дедушка не шутит. Меня пригласил в Москву профессор консерватории, он случайно услышал, как я играл. Этого профессора зовут Александров Константин Николаевич! – сияя от счастья, воскликнул мальчик. Он запомнил эту фамилию навсегда.

– Значит, нам повезло! – Рассмеялась старушка и поцеловала Янкеля.

С улицы во двор вошли хозяйка квартиры, ее дочь и внучка.

– Здравствуйте, дорогие! Только что по радио передали: наши войска выгнали немцев из Минска! – радостно сообщила хозяйка.

– Ура! Ура! Гитлер капут! Гитлер капут! – хором закричали ребята.

Взрослые захлопали в ладоши.

– Дай Бог, дай Бог, чтобы всех фашистов побыстрее уничто-жили, – вздохнула бабушка Хана.

Ирина, наполнив большие пиалы ароматным чаем, поставила их на стол в тени виноградника. Настроение у всех было хоро-шее, хотя и с привкусом горечи. Женщины, как всегда, вспом-нили довоенные годы. Пожилая хозяйка печально затянула заду-шевную узбекскую песню. Все слушали и с грустью вспоминали родных и близких, с которыми разлучила их кровавая война. Хаим, уставший от изнурительной жары, прилег в комнате на кушетке. Неожиданно открылась калитка, и во двор вошла пожилая узбечка-почтальон с большой кирзовой сумкой на плече.

– От папки письмо! От папки письмо! – окружили ее дети.

Женщина тяжело опустилась на подставленную ей табуретку. Обычно веселая, сейчас она была мрачной. Хозяйка чуть слышно по-узбекски обратилась к ней. Та, не поднимая глаз, что-то ей ответила. В тот же миг Янкель, словно ужаленный скорпионом, подбежал к матери, обвив руками ее шею. Ирина побледнела. Хотя она и неплохо владела узбекским, но не расслышала ответ почтальона. Ирина не сомневалась, что в их дом пришло нечто ужасное, непоправимое. Мать крепко прижала к себе сына. Маленькие дети Ривы, не понимая, в чем дело, глядели испуганно. Они тоже подошли к матери и прижались к ней. Воцарилась зловещая тишина. Взгляды всех были обращены на хозяйку-узбечку, лицо которой вытянулось и побледнело, посиневшие губы сжались. Страх, граничащий с ужасом, заполнил маленький двор, в котором лишь несколько минут назад все искрилось радостью и было наполнено детским смехом и музыкой. Все молчали, боясь проронить слово. Никто не решался обратиться к сидевшей с опущенной головой женщине-почтальону, опасаясь ужасного жребия. Вздохнув, почтальон, как всегда в подобных случаях, подготовив всех к самому худшему, быстро открыла сумку. В глазах Ирины потемнело:

– Арончик, – простонала она.

Сквозь затуманенное сознание до нее донеслись отчаянные крики Ривы и Ханы... Почтальон специально принесла страшное известие не в их дом, а родственникам. Сотни тысяч зловещих конвертов черными воронами залетали в дома людей, принося с собой горе и слезы.

 

Несколько месяцев прошли с того дня, когда Фридманы полу-чили скорбное известие о гибели мужа, сына, отца. А Ирина и ее семья переживали от неизвестности, давно не получали они вестей от Арона.

Хаим тяжело переживал гибель племянника. К тому же угнетающее неведение о судьбе сына подтачивало его и без того подорванное войной здоровье. Как говорят, «пришла беда – открывай ворота». Старик неожиданно заболел брюшным тифом.

– Ира, какая у меня температура? – лежа в постели, спросил Хаим. – Ну почему ты молчишь?

– Такая, как была, – чуть слышно ответила невестка.

– Значит, 39. Ира, умоляю тебя, пожалуйста, не держи меня дома. Мне нужно в больницу. Ведь я могу заразить вас.

– Но вы ведь в отдельной комнате и принимаете лекарства. Врач сказал, что может наступить кризис, и все будет хорошо.

– Нет, Ирочка, я хочу в больницу!

– Ну хотя бы еще один денек.

– Спасибо, доченька, но я прошу тебя: Яша должен быть дома, а не у Ханы, и я буду спокоен.

Почувствовав себя еще хуже, Хаим настоял на том, чтобы его в тот же день положили в больницу.

– ...Боже! Не за себя прошу Тебя! Смилуйся, пожалуйста, над моими детьми! Спаси, умоляю, моего любимого внучонка Янкеля, мою дорогую Ирочку и моего зиндалы²⁸ Арончика. Готыню! Умоляю Тебя! Ой! Ой! – стонал старый Хаим. – Спаси, пожалуйста! Рахмуныс обн аф майне киндерлах²⁹. Ведь они совсем молодые. Умоляю Тебя! Накажи, пожалуйста, проклятых немцев за страдания всех безвинных людей! – То и дело он впадал в беспамятство. – … Как там мои любимые сестрички Табл и Голдочка? Дядя Гершель, наверное, уже давно умер, какой он был умница! Нужно было мне его послушать и уехать с ним вместе в Америку. И Сара, и Беллочка были бы живы, а так все пошло прахом! – По его измученному пожелтевшему лицу медленно катились слезы.

На рассвете Хаим скончался. Горячий ветер, прилетевший из пустыни, жалобно завывал над могилой праведного еврея, похо-роненного на узбекском кладбище. Вторя ему, плакали невестка с внуком, Фридманы и уважавшие его узбеки.

– Вот так, дети мои, вся жизнь как один день пролетает. Бедняжка, у него ни одного дня хорошего не было. Одни цурес и больше ничего! Даже умер на чужбине и Арончика не дождался, – плача говорила Хана.

–Дай Бог, чтобы война поскорее закончилась. Вы уедете к себе домой, а мы, не волнуйтесь, присмотрим за могилкой Хаима Ароновича, ведь он лежит рядом с моим отцом, – говорила узбечка, хозяйка их квартиры.

 

Ирина, страдая от отсутствия известий от мужа, гнала от себя черные мысли, верила, что он жив, а не пишет только потому, что нет у него возможности, или же он вновь ранен, находится в госпитале, но ни в коем случае не убит. «Арончик мой жив! Он жив! Я чувствую это всем сердцем! – постоянно повторяла она. – Что бы с ним ни случилось, я буду с ним всегда. Лишь бы он был жив!»

Интуиция ее не подвела. Однажды в кабинет паспортного сто-ла, где работала Ирина, с криком: «Мамочка! От папы письмо!», запыхавшись, вбежал Янкель. Она закрыла глаза руками. Ее бросило в жар, сердце защемило от боли.

Мальчик положил письмо на стол перед матерью. Он ожидал от нее бурной реакции, но Ирина сидела, не шевелясь, спиной к сыну. Янкель в недоумении смотрел на мать. Ему стало обидно за отца. Впервые в жизни он был недоволен ею.

Придя немного в себя, Ирина открыла глаза. Дрожащей от волнения рукой она взяла распечатанное сыном долгожданное письмо.

«Здравствуйте, дорогие мои! Извините, что не писал так долго... С тяжелым ранением попал я в госпиталь. Думал, что не выживу. Но, слава Богу, фортуна не отвернулась от меня. Навер-ное, моя любовь к вам, мои дорогие, придавала мне силы выжить. Ирочка, дорогая моя, знаю, что вам очень трудно, особенно тебе, но крепись, пожалуйста! Берегите друг друга, ведь у нас, Ирочка, уже совсем взрослый сын, к тому же самостоятельный. Не за горами тот день, когда снова засияет солнце мира над нашей окровавленной страной, и она станет снова свободной. За меня не волнуйтесь, меня должны перевести в другой госпиталь. При первой возможности напишу. Крепко-крепко целую и обнимаю тебя, Яшеньку и папу, любящий вас Арон».

Известия были не слишком радостные. Ирина понимала: Арон не случайно не сообщил свой адрес. Значит, ранение тяжелое. Но, самое главное, он жив, и это придавало ей силы и вселяло надежду.

Тем временем Красная Армия успешно наступала, продолжая вести ожесточенные бои с еще сильным и озлобленным против-ником. Никто уже не сомневался в том, что полный крах гитле-ровской Германии не за горами. Закономерное поражение воору-женных до зубов фашистских войск было предопределено самой историей.

Фашистская Германия, подобно хищному зверю, смертельно раненному в своем логове, продолжала затягивать в мясорубку кровавой войны сотни тысяч человеческих жизней.

Началось постепенное, а затем массовое возвращение эвакуи-рованных в родные края. Горячая пора наступила и в паспортном отделе милиции Коканда, где работала Ирина. Сотни беженцев обращались к ней за специальным пропуском для въезда на бывшие оккупированные немцами территории. Оформлять документы было непросто.

Однажды, придя с работы домой, уставшая Ирина, к своему удивлению, застала там ожидавшего ее незнакомого представи-тельного мужчину лет пятидесяти. Это был отец одноклассника Янкеля по школе, еврей, выходец из Польши.

– Очень прошу вас, Ирина Давидовна, – с трудом подбирал он слова на русском языке. Затем, извинившись, спросил ее, говорит ли она на идиш, и, получив утвердительный ответ, перешел на «мамэ лушн»³⁰. – Помогите, пожалуйста, мне и моей семье выехать отсюда. Ведь на нас, польских евреев, здесь смотрят, как на чужаков. Моей жене здесь совсем плохо, малярия замучила, – жаловался он. – Нет сил так дальше жить.

Янкель не все понимал из разговора, но с состраданием смотрел на отца своего лучшего друга. После небольшой паузы мужчина на глазах у Ирины и Янкеля вдруг преобразился: гордо поднял голову и заговорил тоном уверенного в себе человека.

– Ирина Давидовна, вы не думайте, что я какой-то бедняк. Нет. До войны я в Польше, в Лодзи, был банкиром. Ко мне, Тифинброму, обращались за помощью заводчики и фабриканты. Но, как говорят, все под Богом! Я очень много передумал и понял: мы, евреи, большие грешники, очень провинились перед Богом. Вот и получили по заслугам. Но, слава Богу, мы остались живы! Ничего, как только вернусь в Польшу, то все свое богатство заберу. Оно спрятано в надежном месте за городом. А из Польши сразу уеду в Палестину. Теперь я понял, что только там еврей может себя чувствовать, как в своем доме. Там наша Родина, а не где-то в другом месте! – твердо закончил он. – Ну что, Ирина Давидовна, разве я не прав?

Улыбнувшись, она промолчала. Довольный ее реакцией, он оживленно продолжал:

– Ох, как жаль, что рядом с нами нет вашего мужа, а то мои друзья-поляки сейчас могли бы подтвердить, что вы с семьей вместе с нами убежали от немцев и потеряли свои документы, тогда бы мы уехали сначала в Польшу, а оттуда в красавицу Палестину. Так уже сделал один наш знакомый еврей из России. А моих долларов и золота хватило бы нам и нашим внукам и пра-внукам, – размечтался он. – Я уже один раз в жизни был в Иерусалиме...

Ирина обещала Тифинброму попросить у своего начальника ускорить рассмотрение его документов. Через несколько дней после этого разговора он и его семья получили пропуск, дейст-вительный в течение полугода. Счастливые супруги, несмотря на возражения паспортистки, уговорили ее принять от них в знак благодарности подарок – сережки. Через неделю семья польских евреев, твердо веря в лучшее будущее, уехала из Коканда побли-же к западной границе Украины, надеясь оттуда после осво-бождения переправиться в Польшу. Уезжая, Тифинбром рас-сказал всем своим землякам из Польши, с которыми он под-держивал тесную связь, о доброй еврейской женщине, работаю-щей в паспортном столе.

Та же от всей души рада была помочь несчастным польским евреям, но категорически отказывалась принимать за это какое-либо вознаграждение. К ее удивлению, с тех пор, как она попросила своего шефа ускорить отъезд Тифинброма, все поляки, словно конвейером, быстро получали пропуска в Западную Белоруссию. Последний из них, покидавший город Коканд, расстроил Ирину до глубины души. Он подстерег ее после работы и заявил:

– Вы и ваш шеф – взяточники и кровопийцы! Ничего, на чужом горе счастье не построите. Последнюю рубашку с нас сдираете, хлеб изо рта вырываете! Придет и наш час! Бог покарает вас за наши слезы! Обязательно покарает!

Несмотря на уговоры начальника милиции Рашидова, обещав-шего повысить зарплату, Ирина и Рива начали готовиться к отъезду в Киев. Последнее письмо Арона из госпиталя обнаде-живало.

– Яшенька, родной мой, скоро закончится война, и мы снова будем в Киеве. Наш папа выпишется из госпиталя и приедет к нам. Мы пойдем с папой на работу. Все будет у нас хорошо, – сидя на кровати, обняв сына, мечтательно говорила Ирина, держа в руках полученное от мужа письмо.

– А я буду учиться. Закончу школу, – улыбаясь, по-взрослому сказал Янкель.

– Конечно. И поступишь в институт. Станешь инженером. А может быть, ты захочешь стать музыкантом? Что больше нравится, сынок?

– Конечно, музыкантом! – воскликнул подросток.

– Значит, будешь музыкантом. Ведь дедушка так мечтал о том, чтобы ты играл на скрипке на концертах.

В дверь постучали. Янкель открыл. На пороге стояла поч-тальонша.

– Ура, мама! От папы еще одно письмо пришло! – закричал мальчик.

– Извините, пожалуйста, Ирина, я забыла вам передать вместе с письмом повестку. Специально вернулась. Подпишитесь, пожа-луйста.

– Откуда повестка?

– Из прокуратуры.

– Странно. Это, наверное, ошибка, – рассмеялась удивленная Ирина.

– Не знаю. До свидания.

Приняв повестку, она на следующий день после работы пошла в городскую прокуратуру, находившуюся рядом с милицией. Там ей предъявили обвинение в получении взяток от беженцев при оформлении их документов на выезд из Коканда. Ирина, естест-венно, отвергла предъявленное обвинение. В тот день она домой не вернулась. Узнав о случившемся, Рива забрала Янкеля к себе, сказав ему, что мать уехала в командировку.

Через два дня после ареста следователь устроил паспортистке очную ставку с ее начальником, которого привели под конвоем. Только теперь она поняла, почему последний месяц шеф не здоровался с ней, старался ее избегать. Не глядя в глаза своей бывшей сотруднице, майор Рашидов категорически заявил, что вообще никаких личных отношений с беженцами не имел, а только подписывал пропуска, оформленные и выписанные Кац и начальником паспортного стола, более пятнадцати лет проработавшей в этой должности, в честности которой он не сомневался. Вопросами о выезде беженцев из Коканда, мол, он не занимался.

«Какой подлец, сколько денег и золота вымогал у людей за пропуска, особенно с несчастных поляков. А теперь все хочет свалить на меня. Бог покарал меня за то, что я, догадываясь о его проделках, молчала...»

Тогда она не могла себе представить, что уготовила ей жестокая судьба. «Боже! Что они со мной сделали?! Прошу Тебя, пожалуйста, пожалей меня, без вины виноватую! – сидя на нижних нарах в сырой тюремной камере для уголовных преступниц, среди отбросов общества, горько плакала несчастная Ирина. – Что теперь будет с моим сыночком? Как он?» Плечи ее судорожно вздрагивали от рыданий.

– Эй, ты, беленькая жидовочка, завязывай ныть! Надоело! А то возьму сейчас парашу и надену тебе на башку, как солдат каску, сразу заткнешься! – под визгливый хохот играющих в карты воровок язвительно сказала худощавая пожилая рецидивистка, на руках и ногах которой была татуировка.

– Золушка, а ты б ее к себе на ночь положила. Вон какая она красавица! Кровь с молоком! – бросила сидящая на соседних с Ириной нарах старуха, курящая самодельную цигарку, скрученную из газеты.

– А что, ты, Принцесса, права. Ух, и проголодалась я по молоденькому кобельку. Сегодня ночью я запрягать ее буду.

Каждую ночь воровка, залезая под одеяло Ирины, безжа-лостно измывалась над ней.

 

В напряженном ожидании тянулось время. Жалобы Ривы во все инстанции о незаконном аресте Ирины никаких результатов не дали. Следствие по делу Рашидова и его родственницы, начальника паспортного стола, закончилось.

С трудом передвигавшую ноги Ирину под конвоем ввели в шумный, словно улей, зал суда, заполненный узбеками. В основном, это были родственники и знакомые начальника мили-ции. За месяцы, проведенные в тюрьме, Ирина изменилась до неузнаваемости. Ее воспаленные глаза быстро пробежали по рядам в поисках сына. Не найдя Янкеля, она опустилась на ска-мью рядом с улыбающейся паспортисткой. Трудно было предположить, что она подсудимая. Так же выглядел и Рашидов, сидевший чуть поодаль. Он, самодовольный, ободряюще кивнул своей родственнице и постоянной ком-паньонке, с которой на протяжении многих лет занимался различ-ными махинациями, нередко подключая и свое высшее началь-ство. В последнее же время Рашидов наживался на «золотой лихорадке», как он называл выдачу пропусков для выезда из Узбекистана, особенно на евреях из Польши. С каждым днем аппетиты росли.

Родственница Рашидова договаривалась с беженцами о сумме взятки, а шеф получал ее лично в своем кабинете. Деньги следовало положить под большую пепельницу, стоявшую на его огромном письменном столе, когда он специально выходил на минутку из кабинета. После этой несложной процедуры для уезжающих открывалась зеленая улица.

Львиную долю начальник милиции забирал себе, треть отдавал своей родственнице, а остальное, в виде подарка, – высшему начальству.

Неожиданно в безоблачной жизни начальника милиции насту-пило невеселое время. Как-то раз бывший следователь из Моск-вы, оказавшись в Коканде на излечении в госпитале, случайно встретил в городе свою близкую родственницу с двумя малень-кими детьми, жившую до войны в Житомире. Со слезами на глазах она рассказала ему о беззаконии, царящем в городской милиции, где у людей вымогают деньги за «помощь» в выезде.

Возмущенный офицер решил вывести взяточника на чистую воду. Он договорился со своей родственницей, чтобы она передала деньги, которые он ей дал, предварительно переписав при надежных свидетелях номера купюр. Взяточник был пойман с поличным с помощью сотрудников военной комендатуры и оказался на скамье подсудимых. Однако надолго затянувшееся следствие по этому делу было заранее спланировано в городской прокуратуре в расчете на то, чтобы дождаться, когда ретивого москвича выпишут из госпиталя и он уедет из Коканда. Так оно и произошло.

– Суд идет! – ударив по столу деревянным молотком, объявил судья. – Слово предоставляется государственному обвинителю. Прошу вас, товарищ прокурор.

– Гражданка Кац, на предварительном заседании суда вам было предъявлено обвинение во взяточничестве. Вы все отри-цали. Но факты, предъявленные следователем, полностью подтверждают то, что вы с самого начала выезда беженцев на прежнее место жительства непосредственно занимались оформлением пропусков для выезда и, воспользовавшись образовавшейся очередью, для ускорения выдачи документов брали с них взятки.

– Что вы можете сейчас сказать в ваше оправдание по этому поводу, гражданка Кац? – обратился к ней судья.

Сердечные спазмы клещами сжимали грудь женщины. Она не в силах была говорить. Ее ответом, как и на предыдущем заседании, были горькие слезы, текущие по ее горевшим, как огонь, щекам.

– Как видно, ответа мы не дождемся. Тогда продолжайте свою обвинительную речь, товарищ прокурор.

– Спасибо. Что вы, гражданка Кац, все время плачете? Когда брали и вымогали деньги у людей, тогда, понимаете, небось радо-вались, что можете поживиться на чужом горе! Вы совесть поте-ряли! Потеряли совесть! – повысил голос прокурор.

– Товарищ прокурор, прошу вас поспокойнее, – улыбаясь, ска-зал судья.

– Извините, но как, понимаете, можно быть равнодушным к таким отщепенцам? Итак, предъявленные гражданке Кац обвине-ния во взяточничестве полностью подтвердились. Я прошу суд осудить гражданку Кац по всей строгости военного времени – лишением свободы сроком на десять лет. По этому же делу прошу суд осудить начальника паспортного стола милиции... за бесконтрольность – на два года условно с запрещением работы на прежнем месте. Рассмотрев данное дело, следственные органы пришли к выводу: ввиду отсутствия состава преступления товарища Рашидова признать невиновным и освободить из-под стражи в зале суда. У меня все, товарищ судья.

– Спасибо.

Как положено, судья вышел из зала, чтобы вскоре вернуться и огласить решение суда. Под громкие аплодисменты присут-ствующих он полностью согласился с предложением прокурора, снизив на два года срок заключения Ирины. Слезы лились из ее глаз. Единственно, на что хватило у нее сил, это чуть слышно шептать: «Я ни в чем не виновата...»

К ее последним словам никто не прислушался. Они утонули в восторженных возгласах друзей и коллег Рашидова, а также его родственницы.

– Товарищ судья! Что же получается! Невинного человека заключают в тюрьму, а преступников выпускают на свободу! С больной головы перекидывают на здоровую! Главного преступ-ника поймали за руку! Я все знаю! Честного человека сажают за решетку! Ее муж лежит раненый в госпитале. Он жизни своей не жалел, а вы издеваетесь над его женой! – кричала Рива.

– Вон отсюда! Вон! Приехали сюда шкуру свою спасать! Жиды хитрые! – послышались из зала крики.

К Риве подошел милиционер.

– Гражданка, выйдите из зала! Нечего здесь орать! Вам слово не давали! – Он взял ее под руку.

– Вы все за это ответите! Ирочка, не плачь, тебя скоро осво-бодят, а они будут сидеть на твоем месте!

Ирина слышала ее, но не видела. Пелена горя затмила ее глаза. Из последних сил она попыталась громко сказать, но вместо этого только прошептала: – Ривочка, смотри, пожалуйста, за Яшенькой…

Так во время Великой Отечественной войны, в глубоком тылу тоталитарного государства свершалось очередное преступление.

 

Спустя три месяца после ареста Ирины Рива получила от нее письмо, в котором та подробно описала все невзгоды, выпавшие на ее горькую долю, и просила Риву не рассказывать Янкелю о том, где она находится, а также не писать об этом Арону и умоляла относиться к ее сыну, как к своим детям. «...Дорогая Ривочка, если у тебя будет возможность, то обжалуй, пожалуйста, несправедливое решение суда. Напиши жалобу в Верховный суд в Москву и в Ташкент. Ведь правда должна восторжествовать»…

Рива не сидела сложа руки. Она два раза ездила в Ташкент в республиканскую прокуратуру, писала жалобы во все высшие инстанции. Везде ей обещали разобраться, но все оставалось без изменений. С тех пор, как арестовали Ирину, отношение к Риве на работе резко ухудшилось. Она прекрасно понимала, что от нее всеми силами хотят избавиться и заставить уехать из Коканда. Этот план был согласован между главным бухгалтером и начальником милиции. Ежедневная нескрываемая травля стала для Ривы невыносимой. Видя, что ее старания хоть чем-то помочь родственнице бесполезны, она окончательно решила уехать со своей семьей в Киев и оттуда через Москву добиваться правды. Написав об этом Ирине и получив согласие, Фридманы, взяв Янкеля, с тяжелым сердцем навсегда покинули маленький узбекский городок, оставив в нем новых друзей, могилу дедушки Хаима и заточенного в тюрьму родного человека.

 

II

Тяготы военного времени непосильной ношей легли на плечи измученного народа. Несмотря на это, люди, преодолевая невзго-ды, с нескрываемой надеждой и нетерпением ожидали грядущую победу над фашистской Германией.

Тем временем приехавшей из Коканда в родной Киев Риве Фридман с тремя детьми и свекровью пришлось нелегко. Дом, где они жили до войны, был разрушен. Устроиться по специаль-ности в разрушенном городе не было возможности. Из той ми-зерной зарплаты, которую она получала, работая одновременно посудомойкой и разнорабочей в портовой столовой, Риве прихо-дилось треть зарплаты отдавать за съем. Двухкомнатная квар-тира была старенькой, полуподвальной и находилась в грязном и небезопасном квартале на Подоле, рядом с Житным рынком.

Работая за гроши с утра до вечера, без выходных дней, из последних сил Рива старалась как-то свести концы с концами. Она была счастлива, когда ей удавалось во время отсутствия завстоловой, ярого антисемита, накормить троих детей.

По сравнению с Кокандом это была жизнь впроголодь. Каждое утро после скудного, состряпанного бабушкой Ханой «из ничего», как шутила Рива, завтрака, полуголодные Янкель и его брат Семен шли в школу, а их маленькая сестренка Дорочка с мамой в столовую.

К радости Ривы и бабушки Ханы, Янкель окончил учебный год с похвальной грамотой, а Семен – с хорошими оценками.

Начались летние каникулы. Косые лучи июньского солнца скупо согревали остывшую за ночь землю. С раннего утра к ог-ромному Житному рынку, мимо которого проходили ребятишки, со всех сторон съезжались на трамваях, крестьянских повозках и добирались пешком торговцы овощами, фруктами, новыми и по-держанными вещами – дорогими и дешевыми. Среди них были и те, кто продавал с себя последнее, чтобы прокормить семью, и те, кто спускал награбленное в еврейских домах за время оккупации добро.

Легкий теплый ветерок игриво развевал кудрявые локоны и белоснежные шелковые бантики, вплетенные бабушкой Ханой в косички симпатичной девочки, крепко державшей за руки своих братьев Сему и Янкеля. Они медленно шли к Риве на работу. На дорогу у них уходило не менее часа, однако время в веселых разговорах проходило незаметно. Запах свежих фруктов, овощей и пряностей наполнял базар, и невольно вызывал у постоянно голодных детей чувство зависти к тем, кто был в состоянии купить хоть что-нибудь из съестного. Пока ребята дошли от своего дома до столовой, они успели основательно проголодаться.

– Сема, может быть, мама вынесет нам булочку с сахаром, как вчера? – проглотив слюну, мечтательно пролепетала Дора.

– Может быть, Дорочка, – утешил брат, который был голоден не меньше ее. «Мне бы хоть кусочек черного сухарика по-грызть», – подумал он.

– А помнишь, Сема, какие вкусные лепешки мамочка прино-сила нам в Коканде?

– Помню! Помню! Ну и что? Закрой уже свой рот! Надоело! То было там, а это здесь! – раздраженно ответил брат.

– Ох, какие вкусные были лепешки, – не унималась девочка, облизывая языком губы.

Мальчики молчали. Каково же было их удивление, когда их сестренка, забежав в столовую к матери, вскоре вернулась во двор. В руках у нее были завернутые в газету яблоки и сдобные булочки с повидлом.

– Ура! Ура! – Дети со свертком, словно с подарком, ниспо-сланным с неба, побежали вглубь двора к давно облюбованной ими старой плакучей иве, опустившей до земли свои ветви, образовав зеленый шатер. Усевшись на лежащую там доску, ребята с аппетитом принялись уплетать праздничный завтрак. Настроение у них было превосходное. Улыбаясь, они облизывали испачканные повидлом губы.

– Яша и Сема, мама просила, чтобы мы никуда не уходили. Может быть, позавтракаем в столовой, – сказала девочка.

– Вот если бы так каждый день! – мечтательно сказал Семен.

– Когда кончится война, так и будет, – уверенным, как всегда, голосом заявил Янкель.

– А правда, здесь красиво, Яшка? Всех мы видим, а нас не видно. По немцам классно было бы отсюда стрелять из пулемета, – ухмыльнулся брат.

Янкель утвердительно кивнул. Из столовой доносился запах жареного мяса, украинского борща, смешавшийся с душистым запахом свежевыпеченных булочек.

– Слышь, Яшка, вот было бы здорово, если бы ты принес сюда свою скрипку, – потирая руки, сказал довольный своей идеей Семен.

– Да, да! Яшенька, возьми, пожалуйста, завтра скрипку. Ты будешь здесь играть, а мы будем слушать. Я попрошу маму, она тебе разрешит, – подпрыгнула и захлопала в ладоши маленькая Дорочка.

– Яшка, давай поиграем в шашки, – предложил брат.

– Давай, – нехотя сказал тот.

Семен вытащил из-под лежащей на земле коробки квадратный лист картона, на котором была нарисована шахматная доска. Там же лежали черные и белые пуговицы, заменяющие шашки. Ребята только начали играть, как услышали голос Ривы.

– Идемте, идемте быстрее, детки мои! – крикнула она из подсобного помещения. – Садитесь кушать. – Дети быстро поели, запив компотом.

– Спасибо, – сказала девочка вставая.

– Дорочка, а почему ты вторую котлету не съела? – спросила мать.

– Я больше не хочу кушать, я наелась.

– Яшка, давай поделим ее пополам, – предложил Семен.

– Кушай, Сема. Я не хочу.

– Давай!

– Кушай, я тебе говорю.

– Как хочешь. – Семен с аппетитом съел котлету.

Ребята в радостном настроении вышли во двор.

Сегодняшний день был для них невероятно удачным. В два часа дня Рива, воспользовавшись тем, что ее шефа не было на работе, вновь накормила ребятишек. Наевшись вдоволь, они отправились в укромное местечко под плакучей ивой. Как обыч-но, над находившимся рядом со столовой элеватором кружили тучи воробьев. Они покрывали сплошным серым ковром крыши близлежащих домов, деревьев, заборов, наполняя птичьим гомо-ном все вокруг.

– Хлопцы, айда сюда! – вдруг послышался громкий голос мальчугана лет двенадцати, вбежавшего во двор столовой, отде-ленный от элеватора двухметровым деревянным забором. Следом за ним с криком «Ура!» вбежала орава подростков с рогатками в руках.

– Бей фашистов! – во всю глотку орали они, беспорядочно стреляя по воробьям сделанными из стальной проволоки скоб-ками.

– Хлопцы, так неинтересно! – подойдя к забору, подняв вверх руки, закричал крепкого сложения пацан. Все ребята умолкли, обступив его со всех сторон. – Давайте так. Станем все в один ряд и по очереди будем стрелять. Кто попадет в воробья, тот настоящий ворошиловский стрелок, а кто нет, тот дурной мазила. А то если все сразу стреляют, то не знаешь, кто попал, а кто промазал. Поняли? Становись в один ряд! – скомандовал он. По всему было видно, что это вожак.

Мальчишки выстроились в один ряд метрах в десяти от забора.

– Ну, кто первый хочет стрелять? – спросил вожак.

– Я! – выйдя вперед, вызвался розовощекий толстяк.

Наступило напряженное ожидание. Тот долго целился в свою беззащитную жертву. Наконец толстяк выпустил стальную скобу из рогатки. Просвистев в воздухе, она пролетела мимо счастливца-воробья.

– Мазила! – хором кричали его друзья.

Опустив голову, тот, покраснев от стыда, отошел в сторону. От крика воробьи взлетели с забора, но как только мальчишки умолкли, вновь опустились на него. Следом за толстяком, держа высоко голову, вышел на шаг вперед сухощавый, выше всех ростом, нездоровый на вид подросток с бледным лицом. Натянув резинку большой рогатки, он сразу же выстрелил. В тот же миг камнем на землю упал несчастный воробышек.

– Ну как, пацаны, я в жиденка попал?! Учитесь!

– Ура! – от восторга дружно закричали маленькие убийцы.

Сменяя друг друга, подростки безжалостно стреляли по жи-вым мишеням. То и дело крики восторга после удачного попадания сменялись свистом и насмешками в адрес неудач-ливых стрелков. Им вторили кричавшие и хлопавшие в ладоши Семен и маленькая Дорочка, воспринимавшие происходящее как забавную игру. Вожак, стрелявший самым последним, как и ожидали все его дружки, легко убил очередного воробья.

– А теперь, братцы-кролики, дружным залпом сразу из всех орудий ударим по фашистам. Заряжай! Приготовились! – скоман-довал он.

Растянувшись в один ряд, мальчишки заряжали рогатки сталь-ными скрепками.

– Без моей команды не стрелять по фашистам!

Слова вожака вызвали рев восторга у его дружков.

Один лишь Янкель, нахмурившись и сжав губы, стоял в сторо-не, прислонившись к стволу ивы, и с ненавистью смотрел на тех, кто равнодушно убивал и радовался смерти каждого воробья. В нем все кипело и протестовало.

– Сами вы фашисты! – не выдержав, закричал Янкель, подбе-жав к забору, возле которого лежали мертвые и дергавшиеся в предсмертных судорогах птицы. – Фашисты убивают наших людей, как вы убиваете беззащитных птичек! Смотрите, сколько вы их убили! Как вам не стыдно, совесть у вас есть?! Хотите, стреляйте в меня, но не в них! – смело глядя в глаза разбойникам, закричал он.

Эти неожиданные слова поразили мальчишек. Они растерянно молча смотрели на смельчака. Ничего подобного не могли ожи-дать, тем более от маленького, младше их самих, еврейского мальчика. От стыда ребята опустили глаза. Они напоминали пойманных с поличным воришек.

– Да что ты, Вася, этого жиденка слушаешь? Дай ему по шее и под жопу носком! – после короткой паузы обратился к вожаку сухощавый с болезненным лицом подросток.

Ребята по-прежнему молчали.

– Закрой глотку, а то не ему, а тебе, полицай вонючий, по халяве дам! Мы же не похожи на твоего батька-полицая! Дума-ешь, мы забыли, как он по евреям палил и тащил их и комму-нистов за волосы в полицию? Сволочь ты! Ладно уж, пацаны, что мы на самом деле... – Вожак умолк на полуслове. – Айда отсюда!

И, не глядя на стоящего у забора Янкеля, мальчишки ушли прочь. Лишь долговязый с желтым лицом, выходивший послед-ним, погрозил ему на прощанье кулаком.

Семен и маленькая Дорочка с восхищением смотрели на братишку-героя. Тот, ничего не сказав, ушел куда-то. Вскоре он вернулся, держа в руках небольшой металлический прут и кусо-чек фанеры. Вырыв в глубине двора небольшую яму, он подошел к мертвым птицам. Рядом стояли огорченные брат и сестренка. Обоим было очень стыдно из-за того, что и они радовались смер-ти несчастных птиц.

Янкель, ползая на коленях по земле, осторожно, словно сани-тар на поле брани, подбирал каждого мертвого воробышка, клал его себе на ладонь и внимательно осматривал, жив ли тот. Мерт-вых относил к вырытой для них могилке.

– Яшенька! А вот воробышек лежит с открытыми глазками и смотрит на меня! – закричала девочка.

Он быстро подошел. К их радости, у птички было лишь подбито крылышко. Похоронив птичек, мальчик, бережно неся в руках раненого воробья, вместе с Семеном и Дорочкой напра-вился в их зеленый шатер под плакучей ивой. Они внимательно осмотрели его.

– Вот гады! Сколько воробушек убили! – вздыхал Семен.

– Да их судить нужно, как преступников! – нахмурившись, произнес Янкель.

– Дорочка, пойди, пожалуйста, к маме и скажи ей, что я вернусь сейчас домой, не буду ее ждать. Мне нужно сделать клетку для воробья и начать его лечить, – попросил ее брат.

– Хорошо. А можно я тоже пойду с тобой? Ладно, Яшенька?

– Как хочешь.

– Дора, скажи маме, что и я пойду домой, – крикнул ей вдо-гонку Семен.

Сбив из тонких планок, отломанных от старых посылочных ящиков, подобранных у почты, просторную клетку, ребята помес-тили в нее раненого воробья, положили рядом с ним крышку от металлической баночки, наполнили ее водой и насыпали хлебные крошки.

– Молодцы вы у меня! Добрые детки! Так всегда и нужно поступать! – похвалила их бабушка Хана, а затем и пришедшая с работы Рива.

В тот вечер Янкель и Семен, спавшие вдвоем на одной кровати в проходной комнате, долго шептались, не могли уснуть.

– Слышь, Яшка, а может быть, мы случайно закопали в землю раненых птичек? – испуганно спросил Семен.

– Ты что, Семка, с ума сошел? Я ведь всех их дергал за крылышки и ножки. Они бы открыли глазки. Ведь наш «Кры-лышек» открыл глаза, хоть и был ранен.

– Я тебе скажу, Яшка, если бы у меня был автомат, я бы не пожалел этих пацанов.

– И я тоже, – зевнув, согласился Янкель. – Давай спать. Завтра очень рано утром нужно накормить воробушка.

Утром они решили, во-первых, назвать воробья Крылышком, а во-вторых, как только тот выздоровеет, выпустить его на волю.

В этот же день ребята на заборе элеватора повесили объяв-ление, написанное Янкелем большими печатными буквами на двойном листе бумаги: «Стыд и позор всем, кто, как фашисты, убивает беззащитных воробьев! Скоро придет день расплаты! Тимуровцы». Янкелю несколько ночей подряд снилось, будто он один сражается с множеством фашистов, одетых в черное и вооруженных рогатками.

Когда мальчик проснулся ранним воскресным утром, сердце его учащенно билось после страшного сна. В комнате без окон было темно, хотя за окном уже светило летнее солнце. Открыв на мгновение глаза, Янкель тут же закрыл их. Страшный сон, словно водоворот, снова затянул его в свою пасть. Неожиданно в сновидении появилась тетя Рива, пришедшая на помощь ему и Семену. В руках у нее были вкусно пахнущие румяные пирожки с повидлом, которые он так любил.

Вскоре Янкель вновь проснулся, продолжая ощущать аппетит-ный запах сдобного теста, хотя еще полностью не осознавая, что все это происходит наяву. Рывком поднявшись с кровати, он услышал доносившийся из маленькой кухоньки странный равномерный скрип. Одевшись, мальчик подошел к приоткрытой двери спальни тети Ривы, бабушки и Дорочки. Там не было никого, кроме его сестры, безмятежно спавшей на маленькой кушетке. Он на цыпочках подошел к стоявшей на подоконнике самодельной клетке с раненым воробышком. Птичка сидела нешевелясь. «"Крылышку", наверное, очень больно. Он даже ничего не ел», – с состраданием глядя на птицу, думал Янкель. Из кухни продолжал доноситься странный скрип.

– Доброе утро! – войдя в кухню, служившую одновременно и столовой, он поздоровался с бабушкой Ханой и тетей Ривой, рас-катывавшими на двух скрипучих старых столиках тонкие листы теста. Мальчик вспомнил, что точно так же готовила когда-то тесто для пирогов его мать, которую он так давно не видел и по которой очень скучал. Рядом с женщинами на табуретке стоял эмалированный тазик, наполненный до краев сдобными приятно пахнущими горячими пирожками. – Доброе утро, Яшенька! Умойся и попробуй наши пирожки с маком и повидлом. Они еще тепленькие! – улыбалась бабушка Хана.

– Спасибо, – обрадовался мальчик. Ему казалось, что сегодня он во второй раз будет есть вкусные пирожки. Первый раз это было во сне.

Умывшись из прибитого к стене в кухне умывальника, Янкель не осмеливался подойти к тазику с пирожками.

– Яшенька, ты почему не ешь?

– Спасибо, тетя Рива, я не голоден.

– Нет-нет, Яшенька, не дури! Ешь и не выдумывай! Неужели ты считаешь, что мы с бабушкой Ханой делаем пирожки хуже, чем в столовой?

– Ну что вы! Я уверен, что ваши пирожки намного вкуснее тех, – виновато ответил он.

– А вдруг! – рассмеялась бабушка Хана.

– Тогда налей себе чаю и закуси пирожками, – подмигнула ему тетя Рива.

Видя, что их семья с трудом сводит концы с концами, бабушка решила заняться «бизнесом». Все до копейки рассчитав, старуш-ка на деньги, вырученные ею от продажи золотого колечка, купила муку, мак и яблочное повидло, намереваясь печь пирожки и продавать их на базаре. По ее расчетам, расходы должны были полностью окупиться в течение короткого времени.

Этот день для ребят был необычным. Наскоро позавтракав, они вместе с бабушкой Ханой и тетей Ривой, держащими боль-шую соломенную корзину, наполненную сдобными пирожками, направились на базар. Настроение у всех было приподнятое. С первого же дня торговля у деятельной бабушки пошла хорошо. В семье появились деньги, но главное, теперь они были сыты.

Скромную лепту в семейный бюджет решили внести Янкель и Семен. Не говоря ни слова Риве и бабушке Хане, они присоеди-нились к сверстникам из соседних дворов, большинство из кото-рых остались сиротами после войны и с чайником и кружкой ходили по базару, продавая холодную воду.

– Кому воды холодной?! Кому воды холодной?! – разносились по киевским базарам звучные детские голоса.

Довольно часто за бойкое место на базаре между ребятами возникали жестокие драки. В жаркую погоду уставшие после изнурительного дня, когда большие чайники с водой опорожня-лись буквально на глазах, ребята собирались в доме у старшего из них, сироты Кости. Он жил вместе со своей старенькой бабуш-кой. Все дружно высыпали из карманов в одну кастрюльку заработанные за день деньги. После этого бабушка Дуся ставила на стол большую миску с приготовленными ею варениками с творогом или с мясом и вынимала из погреба любимый всеми холодный фруктовый морс.

– Кушайте на здоровье, зайчики! – ласково говорила старушка и гладила каждого по голове мягкой теплой рукой.

Ребята делили деньги поровну, отдавали Костиной бабушке за обед и в прекрасном настроении расходились по домам.

Однажды в воскресенье, проходя по кишащим народом торго-вым рядам с тяжелым, наполненным водой чайником и крича изо всех сил: «Кому воды холодной?!», Янкель неожиданно столк-нулся лицом к лицу с директором своей школы, преподававшим в их классе историю. На войне он потерял левую руку.

– А, Яша, здравствуй! – как обычно, запросто поздоровался он со своим учеником, словно встретил его в коридоре школы.

– Здравствуйте, Алексей Сергеевич, – мальчик смутился и покраснел.

– Фу, черт побери, жарко же сегодня невыносимо! Яша, налей мне, пожалуйста, кружку воды, – попросил его учитель. – Фу! Фу! Ну и жара! Вот хорошо, что встретил тебя, а то совсем в горле пересохло. Давай я тебе помогу налить, – вытирая платком пот с лица, предложил он своему ученику.

– Ну что вы, Алексей Сергеевич, я сам. Мне совсем не тяжело.

Янкель, сполоснув кружку, привязанную к ручке чайника, дрожащими от волнения руками, наполнил ее холодной водой. Учитель с удовольствием выпил.

– Большое спасибо! Ну и вкусная же у тебя вода, дружище! – положив руку ему на плечо, улыбаясь, сказал учитель. Он знал почти все о каждом из своих учеников и чем только мог старался помочь им. Алексею Сергеевичу было известно и о том, что Янкель живет у своих родственников, что семья очень нуждается. «Хороший, трудолюбивый мальчик», – подумал он.

– А ты, Яша, молодец, что помогаешь своим родным, – не снимая руки с его плеча, сказал директор.

– Алексей Сергеевич, пожалуйста, не нужно говорить об этом моей тете и бабушке. Они, наверное, не разрешили бы мне... – Он умолк. После паузы добавил: – А так я сам могу им помочь.

– Как же ты им помогаешь, если не отдаешь в дом деньги? – разведя руками, спросил учитель. Янкель умолк. После короткой паузы он, как бы оправдываясь, сказал:

– А когда я хожу за покупками в магазин. Алексей Сергеевич, я воду продаю только на каникулах.

– Не волнуйся, никому не расскажу. Но ты напрасно беспоко-ишься. Не думай, дорогой мой, что я тебя осуждаю за что-то. Это очень даже похвально. Ты делаешь людям добро, и честным трудом зарабатываешь деньги. А работы, если ты выполняешь ее честно, какая бы она ни была, никогда не нужно стесняться.

– Здравствуйте, Алексей Сергеевич! – появился Семен. Он тоже держал в руках чайник с водой и кружку и тоже смутился.

– Здравствуй, Сема! Вот какие вы молодцы! А теперь, Яша, я хочу рассчитаться с тобой. Сколько стоит кружка воды? – серь-езно спросил учитель.

– Ничего! Ничего не нужно! Ну что вы, Алексей Сергеевич!

– Нет, нет, Яша! Я буду на тебя обижен, если ты не возьмешь с меня за воду деньги. Ведь я занимаюсь с вами не бесплатно, – говорил учитель, стараясь уговорить своего ученика.

– Я вас очень прошу! – Ну, хорошо. Я буду перед тобой в долгу. – Увидев накатившиеся на глаза подростка слезы, Алексей Сергеевич по-взрослому попрощался со своими учениками, крепко пожав им руки.

К радости ребят, спасенный ими воробышек по кличке Кры-лышек совсем оправился после ранения. С утра до вечера он пры-гал по клетке, весело щебетал и пытался взлететь. Со дня на день Янкель и Семен откладывали день освобождения птички из нево-ли. Она стала очень дорога ребятам. И все же, пересилив себя, за день до начала учебного года, взяв клетку с воробышком, они отправились на Татарскую гору, чтобы выпустить его на волю. Хотя сами ждали этого дня, но расставаться с любимым питом-цем было очень грустно.

– Яшка, а вдруг Крылышек не сумеет взлететь? – с надеждой глядя на брата, спросил Семен.

– Тогда давайте заберем Крылышка обратно домой! Хорошо? – захлопав в ладоши, обрадовалась маленькая Дорочка.

– Не волнуйся, мы оставим Крылышка у нас, пока он совсем не выздоровеет, – ласково успокоил ее Янкель. – Но мне кажется, он полностью выздоровел и сразу же, как только мы откроем клетку, улетит.

Поставив клетку на землю возле обрыва, Янкель с волнением отодвинул задвижку дверцы и отошел к сестре и брату. Однако птица, как ни странно, продолжала сидеть, не шевелясь.

– Яша, а Крылышек не хочет улетать из клетки, – нарушила напряженное молчание Дорочка.

– Только не кричи. Сейчас улетит. Он что, дурак – сидеть в клетке? Он же не какая-то ручная ворона или канарейка, – усмех-нувшись, нерешительно высказал свое мнение Семен.

Янкель медленно подошел к клетке.

Постояв несколько минут, он опустился на колени, осторожно вынул воробья из клетки и положил к себе на ладонь, как в тот страшный день птичьего побоища. Дорочка с грустью смотрела на воробышка. Птица повернула головку в сторону своего спасителя, будто благодарила его за все, что он сделал для нее. На душе мальчика было легко и радостно, как у человека, выполнившего свой долг. Воробей продолжал сидеть на ладони, не собираясь улетать.

– Вот, я же говорила, Сема, что Крылышек хочет остаться жить у нас, – обрадовалась девочка.

– Дорочка, ты ведь не разучилась после болезни ходить.

– Но ведь я же не болела так долго, как Крылышек. И у меня не болели ноги, а у него крылышко было ранено.

Воробей, будто поняв, что говорят о нем, встрепенулся и зашевелил крыльями.

– Яшка, давай, подбрось его, тогда мы точно узнаем, сможет он летать или нет, – предложил Семен.

– Не надо! Не надо, Яшенька! Крылышек может еще больше пораниться! – запротестовала девочка. – Лучше положи его на землю.

Янкель послушался ее совета. Ребята отошли на несколько шагов в сторону, ожидая, что будет делать птичка. Они внимательно наблюдали за странным, как им казалось, поведением воробья. Вдруг, не говоря ни слова, Семен подполз к нему, взял его в руку, поднялся на колени и слегка подбросил вверх. Тот, словно только этого и ждал, расправив крылья, взлетел. Пролетев немного, он опустился на куст сирени. Янкель с сестрой, не веря своим глазам, вскочили на ноги и громко закричали в восторге: «Ура!»

– Ну чего вы орете, перепугать Крылышка хотите? Он все-таки после болезни, – упрекнул их Семен.

Посидев на траве несколько минут, дети медленно подползли к кусту, на котором сидел их любимец. Неожиданно Дорочка громко чихнула. Воробей, вспорхнув с ветки, мгновенно скрылся из поля зрения ребят. Несколько секунд они смотрели на опустевшую ветку. Затем вскочили на ноги и с восторгом стали кричать, прыгать, кувыркаться по траве, празднуя полное выздоровление своего питомца и его освобождение.

 

III

В это время выписанный из госпиталя после сложнейших опе-раций Арон Кац приехал в Коканд. Держа в левой руке бамбуковую палку, а в правой – небольшой фанерный чемодан, с трудом передвигая искалеченные ноги, обливаясь потом, он подошел к калитке в глиняном дувале, ограждавшем двор, где стоял большой дом, в котором жила его семья.

На Ароне была гимнастерка с сержантскими погонами и гали-фе. Офицер-танкист, с которым он подружился в госпитале и у которого ампутировали ногу, подарил ему новые сапоги. На гимнастерке сверкали на солнце орден Красной Звезды и две медали «За отвагу». Пот градом лился по его лицу. Мокрая гимнастерка, словно приклеенная, прилипла к спине.

От волнения сердце его учащенно билось. Еще сравнительно недавно, лежа на госпитальной койке – он был ранен в правое бедро, левую ногу и живот, – не смел даже подумать об этой счастливой минуте. «А вдруг...» – этот страшный для инвалида вопрос в который раз с мучительной болью приходил ему в голову. Арон в нерешительности приоткрыл калитку, но тут же отпрянул назад, захлопнув ее. «Она молодая, красивая, а я калека до конца моих дней. Зачем я нужен ей такой?» – думал он.

– Здравствуйте, вы к кому? – услышал он голос стоящей за его спиной женщины в парандже,

– Скажите, пожалуйста, здесь живет Ирина Кац?

– Заходите, пожалуйста. Вы, наверное, муж Ирины, правда?

– Да.

– Очень рада вас видеть, – отбросив паранджу и приветливо улыбаясь, хозяйка открыла перед гостем калитку. Она хотела было взять чемодан из рук инвалида, но тот не позволил ей. Арон пропустил впереди себя пожилую женщину. – «Боже! Неужели я сейчас увижу моих родных?» – Сердце его тревожно билось. Они вошли в большую, светлую комнату, где когда-то жили его жена с сыном и покойный отец. После ареста Ирины туда почти никто не входил. Приятная прохлада окутывала дом.

– Фу! – облегченно вздохнул он.

– Давайте знакомиться, – протянув ему руку, улыбнулась узбечка, – меня зовут Гельма Шаралиевна.

– А меня Арон. Мне Ирина очень много хорошего писала о вас. Большое вам спасибо за все, что вы сделали для моей семьи.

– Мы жили все вместе дружной семьей, – вздохнула хозяйка. – Садитесь, пожалуйста, ведь вы с дороги очень устали.

Поблагодарив хозяйку, Кац опустился на табуретку, вынул из кармана галифе носовой платок и вытер с лица пот.

– Жарко сегодня, – произнес он, с недоумением глядя на взволнованно ходившую по комнате пожилую узбечку.

– Извините, я на одну минутку, – не глядя на гостя, хозяйка вышла из комнаты. Неестественность ее поведения насторожила его. Не прошли мимо ушей и слова, сказанные о его семье в про-шедшем времени.

Через несколько минут Гельма Шаралиевна вернулась в ком-нату, держа на подносе две большие тарелки с виноградом, пер-сиками, урюком и белыми лепешками, а также пиалу с холодной водой. Поставив поднос на маленький столик перед Ароном, хозяйка сказала, не глядя на гостя:

– Угощайтесь, пожалуйста.

– Большое спасибо. Мои скоро придут?

Не ответив, пожилая узбечка, закрыв лицо руками, заплакала.

– Что случилось? – Он подошел к ней.

Женщина продолжала плакать.

– С ними что-то случилось? – тихо спросил Арон.

Немного придя в себя, Гельма Шаралиевна, то и дело вытирая слезы, подробно рассказала все, что знала о несчастье, постигшем Ирину, а также об отъезде из Коканда его родственницы вместе с Янкелем в Киев. Нахмурив густые брови, он сидел не шевелясь, не промолвив ни слова. В его сердце кипела злость.

Наконец сказал: – Как же так можно? Подлецы, не нюхавшие пороха, издеваются над людьми, обогащаются на их горе! Изде-ваются над моей женой!

– Что поделаешь! В семье не без урода. Клянусь вам, Арон Ха-имович, когда мой брат так сделал, я ему в глаза сказала: «Нет у меня больше брата!».

– Гельма Шаралиевна, скажите, пожалуйста, где находится кладбище, на котором похоронен мой отец?

– Не очень далеко, но и не близко, как-нибудь доберемся. Но вы, Арон Хаимович, с дороги сначала поешьте чего-нибудь! – по-матерински предложила она. – Не стесняйтесь, мы с Ириной очень дружили. Поешьте пока, а я схожу к моему соседу. Он был другом вашего покойного отца, его сын тоже в армии. Хороший человек. У него есть ишак. Он нас отвезет на кладбище.

– Большое вам спасибо, Гельма Шаралиевна, за все. Мне об этом Ирина писала, когда я еще был нормальным солдатом, а не то, что сейчас... – с горечью сказал инвалид.

– Не нужно так говорить. Слава Богу, что вы живы. Руки и ноги есть. Ирочка и ваш замечательный сынок Яшенька вас очень любят. Она, бедняжка, так переживала, мучилась, когда от вас не было писем.

Хозяйка встала. Следом за ней встал и Арон.

– Очень прошу вас, поешьте, пожалуйста.

– Спасибо, спасибо большое, я не голоден.

Налив в пиалу из графина холодной воды, он залпом выпил.

– Чемодан оставьте у нас, и мы пойдем к моему соседу.

Они вышли на улицу.

– Подождите меня здесь, я через минуту вернусь.

Гельма Шаралиевна отправилась в дом напротив. Опершись рукой о глиняный дувал, Арон закрыл глаза. На сердце у него было невыносимо тяжело. Он так долго мечтал о дне встречи со своей семьей, но сегодня надежда на скорую встречу рухнула в один миг.

Ярость переполняла сердце. Как помочь Ирине? Как вырвать ее из тюрьмы? Эти мысли прервал скрип ворот. Появились Гельма Шаралиевна и худощавый старый узбек в цветном полосатом халате и с тюбетейкой на голове. Он держал под уздцы запряженного в арбу ишака.

– Салям алейкум! – улыбнулся старичок. Они обменялись крепким рукопожатием. – Рад тебе помочь, сынок. Садись на арбу.

С помощью старика Кац, превозмогая боль, с трудом взобрался на арбу. Затем старик помог сесть женщине, и с завидной для его возраста ловкостью, не отпуская узды, сел впереди, рядом со своей соседкой. Арба двигалась по неровной дороге, и каждый бугор отдавался болью в еще незаживших ранах инвалида. Лишь золотые руки опытного хирурга, сделавшего ему две сложнейшие операции, смогли поставить его на ноги. Всю дорогу Арон молчал.

Старик остановил ишака возле кирпичной арки, на которой было написано на арабском языке какое-то изречение из Корана. Привязав ишака к дереву, они вошли на кладбище. Впереди по узкой тропинке шла Гельма Шаралиевна. Они медленно прохо-дили мимо могил и склепов богатых горожан. Издалека доноси-лась скорбная молитва муллы. Наконец они остановились возле глиняной насыпи, в нее была вставлена толстая палка с прибитой к ней дощечкой. Фамилия, имя и отчество Хаима были выжжены на этой дощечке на русском и узбекском языках.

– Здесь похоронен ваш отец, – с опаской оглядываясь по сторонам, сказала пожилая узбечка, – а рядом с ним спит мой отец. Мы похоронили Хаима Ароновича на нашем, узбекском, кладбище, потому что очень его уважали, и могила его всегда будет присмотрена.

– Большое вам спасибо, Гельма Шаралиевна, – сквозь слезы чуть слышно сказал Арон. Стоящий в стороне старик, привезший их на кладбище, тихо молился, покачивая головой.

«Эх, папа! Почему ты не дождался меня? Ушел от нас здесь, на чужбине. Проклятая война во всем виновата! Все она разру-шила! Ничего, к сожалению, хорошего не видел ты в этой жизни. С самого детства и до самой смерти – одно только горе... Как мне жаль тебя, родной мой. Как жаль! Прости меня, если я когда-нибудь хоть чем-нибудь тебя обидел. Спасибо тебе, дорогой мой, что спас нашего Яшеньку... Эх! Даже врагам нельзя пожелать умереть с тем тяжелым чувством, с каким ушел ты из жизни, лежа на смертном одре, ничего не зная о судьбе сына и дочери».

Старик-узбек закончил молиться и направился к выходу. Следом пошла Гельма Шаралиевна.

– Зай агитер бытер фар инзере мишпухи и фар олы идн³¹, – на идиш говорил Арон, словно так лучше поймет его покойный отец. Оторвав сухую веточку от низенького куста, он бросил ее себе за спину, как делали они всегда с его уже теперь покойным отцом, отходя от могилы матери.

Арба с грохотом катила по неровной дороге в сторону центра города.

– Гельма Шаралиевна, скажите, пожалуйста, где находится милиция, в которой работала Ирина, и городская прокуратура? – спросил Кац.

– А мы, Арон Хаимович, будем проезжать мимо. Я вам пока-жу, они рядом. Это недалеко от нашего дома. Но лучше сначала отдохнуть с дороги, а завтра поутру пойдете, – искренне сочув-ствуя ему, предложила добрая женщина.

– Нет, нет! Спасибо, мне нужно пойти туда сейчас!

Узбечка попросила соседа остановиться возле зданий милиции и прокуратуры.

– Вот в этом двухэтажном доме работала Ирина, а в этом находится прокуратура, – показала она рукой на добротное одноэтажное здание.

Поблагодарив ее, Арон направился прямо к прокурору.

В небольшой приемной никого не было. Стул был вплотную придвинут к столу, стоящему у окна. На столе стояли пишущая машинка и большой чернильный прибор. На одной из дверей висела табличка с надписью на русском и узбекском языках: «Прокурор». Был полдень. Кац, постояв несколько минут в ожидании, подошел к двери без вывески, рассчитывая спросить у кого-нибудь, на месте ли прокурор. На его стук никто не откликнулся. Он потянул за дверную ручку. Дверь была заперта. Заперта была и вторая дверь.

«Куда они, черт побери, подевались, эти канцелярские кры-сы?» – с раздражением подумал Арон. Нахмурившись, он отошел к окну, но не в силах устоять на месте, вновь направился к двери с надписью «Прокурор» и изо всех сил дернул за ручку. Дверь открылась. В большой светлой комнате за письменным столом сидел лысоватый мужчина лет тридцати – тридцати пяти с круг-лым холеным лицом и с аппетитом поглощал вкусно пахнущий плов. От удивления он прекратил есть и недовольно взглянул на вошедшего к нему без вызова.

– Здравствуйте, – поздоровался тот.

Прокурор, насупившись, вопросительно посмотрел на сидев-шую на диване красивую молодую узбечку. Она тут же встала.

– Извините, у нас перерыв. Обед, – раздраженно сказала секре-тарша, виновато посмотрев на своего шефа.

– Подождите, товарищ сержант, в приемной. Я вас позову, – сухо произнес хозяин кабинета.

Арон молча вышел.

«Нарушил их пир. Видно, неплохо устроились оба. Вон себе какую рожу отъел. Сейчас кровь льется рекой, люди гибнут, а они здесь флиртуют. – Возмущался инвалид. – Боже мой! Что сейчас с моей Ирусенькой!»

Из кабинета донесся голос прокурора, кричавшего что-то по-узбекски.

«Вот сволочь, кричит, наверное, на свою кралю за то, что та забыла закрыть входные двери, – усмехнулся Кац. – Теперь жирная свинья захочет отыграться на мне. Но ничего, я ему, пусть только полезет в бутылку, быстро рога обломаю. Здоровила! Жрет, как свинья, в кабинетике, а на фронт небось боится идти. В тылу пригрелся с красоткой».

Нервно покусывая губы, Арон медленно ковылял взад и вперед по комнате.

Время шло. Наконец-то открылась дверь. Из комнаты вышла секретарша с раскрасневшимся лицом.

– Идите! – буркнув, она прошла к своему столу. – Перед тем, как войти, нужно стучать, а не рвать дверь! – глядя исподлобья, язвительным тоном бросила она вслед инвалиду.

– Садитесь. – Прокурор указал на стул.

– Спасибо.

Прокурор встал, подошел к вешалке. Вынув из висящего пид-жака пачку папирос «Казбек», закурил и вернулся на прежнее место за столом.

Узбек молча, с наслаждением, втягивал табачный дым и при-стально всматривался в сидящего перед ним еврея.

– Слушаю вас, товарищ сержант, – наконец сказал он.

Арон подробно рассказал прокурору о причине своего прихо-да и просил помочь освободить из заключения безвинно постра-давшую жену. На протяжении всего своего рассказа он не мог понять причину не сходящей с лица чиновника улыбки. Наконец, узбек медленно поднял со стула свое тяжелое тело и не спеша подошел к окну.

– Должен огорчить вас, товарищ сержант. Я помню, ко мне приходила по этому же вопросу молодая женщина, наверное, ваша родственница. Я тогда внимательно ознакомился с этим делом, хотя и повторно, и твердо убежден, что вашу супругу и всех, кто проходил с ней по этому делу, осудили справедливо, так что дальнейшему обсуждению этот вопрос не подлежит.

Выпятив нижнюю губу, чиновник умолк, глядя на Каца стек-лянным взглядом.

– Как это не подлежит? – Арон повысил голос и ударил палкой по полу. – Да ведь посадили в тюрьму совершенно безвинного человека. Она за всю жизнь ни у кого не взяла копейку и абсолютно непричастна к аферам начальника милиции и его родственницы. Ведь вы хорошо знаете, что их схватили за руку! Этого мало?! Все взвалили на мою жену, а проходимцев, греющих руки на несчастных беженцах, осудили условно, да? Как в басне Крылова: «бросили щуку в реку». Думаете, если сейчас война, то все будет для вас шито-крыто? Не выйдет! – возмущенно кричал Арон. – Я знаю всю эту подноготную.

– Ты чего тут разорался? Не забывай, где находишься! На ура меня не бери! Не разбираешься в советском законодательстве, так не распускай язык. А то за такие, понимаешь, выражения мо-жешь схлопотать путевку туда, где твоя жена находится. Когда, понимаешь, делала делишки, то о последствиях не думала, а сейчас родственники ее ангелом считают. Факты, понимаешь, налицо! Свидетели, понимаешь, давали показания. Это не шутка, товарищ сержант! Вот так. Все! Разговор окончен! – Узбек со злорадством смотрел на посетителя.

– Да нет, разговор только начался. Я вас всех выведу на чистую воду. Мы еще посмотрим, какие у вас выискались свидетели! – с презрением глядя в глаза чиновника, закончил Арон. Он хлопнул дверью и вышел из кабинета. Сердце его учащенно билось, как во время атаки, когда, презирая смерть, он рвался вперед с единственной целью – опрокинуть, растоптать и уничтожить как можно больше фашистов, принесших столько горя в каждый дом, в каждую семью.

«Мерзавец! Ничего, я ему и его дружку – начальнику милиции шею сверну! Обязательно сверну. Никуда не денетесь, ответите за все!»

Не обращая внимания на боль в бедре, Кац быстрым шагом вошел в здание милиции, поднялся на второй этаж и зашел в паспортный стол. Войдя в кабинет, он увидел двух молодых узбечек и обратился к одной из них. Однако паспортистки ответили ему, что ничего не знают об аресте Ирины, хотя прекрасно знали обо всем. Так ни с чем вышел Арон на улицу.

«Что делать? Как помочь Ирине? К кому обратиться за помо-щью?..» – лихорадочно задавал он себе вопросы, но не находил ответов. Хотя был уверен: действовать нужно безотлагательно.

Пройдя метров пятьдесят, обессилевший от горя и усталости Кац опустился на скамью, стоящую у чайханы. От нервного напряжения голова его гудела.

«Боже мой! Как все плохо у нас складывается! Ужасно плохо. Папа умер. Ирина в тюрьме. Муж Ривы, Миша, погиб. Как там наш Яшенька? Эх!» – вздыхал Арон.

Его тяжелые думы прервал голос подошедшего старика-узбека.

– Асалям алейкум!

– Здравствуйте, – удивился незнакомцу Кац.

– Ты, товарищ военный, только что был в милиции, где работала твоя жена? – коверкая русские слова, озираясь по сторо-нам, спросил он.

– Да, да! Я хотел узнать у ее бывших сослуживцев, как могло случиться, что честного человека посадили в тюрьму. Может быть, вы что-нибудь знаете?

– Знаю, знаю, дорогой. Все знаю. Я работаю завхозом в мили-ции уже двадцать пять лет. Всю правду, как перед Аллахом, расскажу тебе. Во всем виноват этот шайтан, наш начальник милиции, Рашидов. Чтоб его, собаку бешеную, молния спалила! Это он погубил вашу невинную жену. Очень подлый человек! Я его хорошо знаю. Бессовестный. Жилы тянул из бедных людей. Последний кусок хлеба у них изо рта вырывал. В золоте, подлец, купался вместе со своей сестричкой-паспортисткой, с этой шлюхой. Но с помощью Аллаха русский раненый из госпиталя его, шайтана, разоблачил. Когда же русский уехал из Коканда, – продолжал он, – дружки Рашидова вашу жену в тюрьме оставили, а его выпустили. Понимаешь, всюду у Рашидова есть дружки очень сильные, даже в самом Ташкенте. Вот они его и сестру оправдали на суде, а все на жену вашу свалили. Она умница и добрая, все ее уважали. Теперь понимаешь, сынок? – после небольшой паузы спросил старик.

– Да, спасибо, отец, Мне то же самое рассказал еще один человек. А скажите, пожалуйста, вы не знаете, куда уехал тот самый раненый из госпиталя?

Он положил свою ладонь на морщинистую руку старика.

– Чего не знаю, того не знаю. Но скажу вам, кто очень хорошо знает и кто помог этому благородному и смелому человеку, и познакомлю вас с ним. Это тоже очень хороший человек. Он, бедный, даже имел неприятности из-за этого. Если хотите, можем сейчас пойти к нему.

– Спасибо большое, отец!

– Как твое имя и отчество, сынок?

– Арон Хаимович, но лучше просто Арон.

Они медленно шли по лабиринту узеньких улочек, которым, как казалось Арону, не будет конца. Пот градом лился по его обожженному безжалостным южным солнцем лицу. Непривыч-ная жара затрудняла дыхание. Во рту пересохло. Язык казался деревянным. «И как только целый день люди работают на таком солнце?» – подумал Кац. Только сейчас он оценил преимущества теплого халата, который носили узбеки.

Тем временем узбек рассказывал о человеке, к которому они направлялись. До войны тот служил милиционером в Коканде. После тяжелого ранения на фронте вернулся из госпиталя, где ему ампутировали левую руку. Рашидов, нуждавшийся в кадрах, предложил ему работу в милиции в качестве следователя. Видя безнаказанность своего до предела обнаглевшего шефа, он старался найти на него явный компромат. К его радости такой случай представился. Он был счастлив, когда его начальника арестовали, и с охотой свидетельствовал против преступников на суде. Однако, когда Рашидова оправдали и восстановили в должности, он немедленно уволил ненавистного следователя, пригрозив ему, что отправит его в тюрьму, если тот вздумает снова «копать» под него.

Они подошли к невзрачному дому, огороженному глиняным забором. На стук в калитку к ним вышел мужчина лет тридцати пяти.

– Салям алейкум, – поздоровался старик со своим старым приятелем. Они обнялись.

– Здравствуйте, проходите, пожалуйста, – видя незнакомого солдата, на русском языке сказал хозяин. Он провел гостей в тень деревянной беседки, покрытой ветвями винограда.

– Садитесь. – Бывший следователь указал на деревянную скамью.

– Это муж Ирины Кац.

– Очень приятно, Алишер, – представился хозяин. – Арон Хаимович.

– Очень прошу тебя, сынок, помоги этому человеку. Скажи, как ему найти следователя из Москвы, – попросил старик.

– Я знаю, что до войны он жил в Москве, фамилия его Воронин, а звать его, не помню точно, не то Валерий, не то Владимир, в общем, на «в». Вот все, что я знаю о нем, – развел руками Алишер.

– Как же мне найти его? – нахмурился Арон.

– Я вам советую пойти в госпиталь. У них наверняка есть архив и сохранились данные.

– Это точно! – воскликнул старик.

– Вы правы. Большое спасибо, – обрадовался Арон.

– Не за что. Рад вам помочь. Хотите дыню? Утром сорвал с грядки, – предложил Алишер гостям.

– Спасибо большое, я не хочу.

– Тогда я принесу вам воды. При нашем климате надо пить много воды и зеленого чаю, а то организм обезвоживается.

Гостеприимный хозяин принес графин с водой и чашки.

Утолив жажду, Арон встал.

– Ну вот, дорогой мой солдат, первый шаг ты уже сделал, а теперь с Божьей помощью освободишь свою жену. Вот видишь, свет не без добрых людей! – Улыбка засияла на лице старика.

– Теперь я пойду в госпиталь!

– Нет! Нет! Арон Хаимович, это не так близко. Я вас туда отвезу, – предложил хозяин.

– Вот это настоящая солдатская дружба! – заметил старик.

На арбе, запряженной ослом, они доехали до двухэтажного здания госпиталя – бывшей областной больницы.

– Пойти с вами? – предложил следователь.

– Нет. Большое спасибо. Я здесь все сам выясню.

– Когда встретите Ирину, передайте от меня привет.

– Обязательно.

– Счастья вам и вашей семье, – пожимая на прощание руку Кацу, от всей души пожелал бывший следователь.

– Дорогой мой Арон, если найдешь следователя, то считай, что Ирина скоро выйдет на свободу. Всего тебе хорошего, – на прощание сказал доброжелательный старик. – Увидишь жену, передавай и от меня привет.

Арон, к которому пришло второе дыхание, не чувствуя усталости, как мог быстро вошел в госпиталь.

У входа дежурный в военной форме спросил:

– Вы к кому?

– Мне срочно нужна старшая медсестра.

– Таня?

– Да.

– По коридору прямо, потом вторая дверь налево.

– Спасибо, браток. – Кац быстро пошел по коридору. Без стука вошел в кабинет.

– Здравствуйте. Вы старшая медсестра? – обратился он к сидящей за столом пожилой женщине в белом халате.

– Нет, старшая медсестра в операционной, – ответила она, – если хотите, можете подождать ее здесь.

– Это долго?

– Честно скажу, не знаю.

– Я ее подожду в коридоре.

– Как хотите.

Арон вышел. Сел на деревянную скамью возле окна. Вынул из кармана галифе бумажник, а из него фото. На него смотрели улыбающиеся жена с сыном. «Потерпи немножко, Ируся. Я тебя вырву из их пасти!»

Послышались шаги. Арон спрятал фото в бумажник.

Из-за угла вышли высокий пожилой мужчина в белоснежном халате с седой шапкой волос и молодая женщина в белом халате и в белой косыночке. Увидев сидящего незнакомого человека с орденами и медалями на гимнастерке, они остановились. Арон, опираясь на палку, подошел к ним.

– Здравствуйте. Извините, пожалуйста. Вы старшая медсестра?

– Да, – улыбнувшись, ответила она.

– У меня к вам большая просьба, мне очень нужно узнать адрес офицера Воронина, он москвич, где-то полгода тому назад выписался из вашего госпиталя. Для меня это жизненно важно. – Инвалид вытер с лица пот.

– Простите, пожалуйста, товарищ старший сержант, как ваша фамилия? – спросила медсестра.

– Кац, – ответил Арон.

– Товарищ Кац, если ваш знакомый лежал в нашем госпитале, то у нас есть все его данные, но, к сожалению, наш завхоз уехал в командировку в Ташкент на два дня, а ключи у него.

Арон нахмурился.

– Скажите, пожалуйста, молодой человек, неужели такая срочность? – спросил стоявший в нескольких метрах от них высокий мужчина.

– Да.

– Тогда идемте ко мне. – Они вошли в кабинет главврача. – Садитесь, пожалуйста, – и сам сел рядом. – Если не секрет, расскажите, что у вас случилось?

Арон подробно рассказал о горе, обрушившемся на их семью.

– ...Так моя жена оказалась на скамье подсудимых, – закончил он рассказ. – Ее осудили на 8 лет.

– Мда-а... Действительно большое несчастье, – сказал глав-врач, ни разу не перебив инвалида. – Простите, пожалуйста, ва-шего сынишку случайно не Яшей зовут?

– Да. Его зовут Яша, – с удивлением ответил Арон.

– А жену, по-моему, Инна или Ири…?

– Да, ее зовут Ирина.

– Точно, Ирина! – улыбнулся профессор. – Я их очень хорошо знаю. Я оперировал вашего сына. – Ваш сынок – чудо-мальчик. Прекрасный скрипач. Он в госпитале выступал. Мы его часто вспоминаем.

– Мне жена писала о вас, Иван Иванович. Большое вам спасибо за то, что спасли моего Яшеньку.

– Это мой долг. Давайте познакомимся. Как вас зовут? – спро-сил профессор.

– Арон.

– А отчество, простите?

– Хаимович.

– Очень приятно. А с кем сейчас живет Яша?

– Он с нашей родственницей, они живут сейчас в Киеве.

– Эх, как все скверно получилось. Но ничего, правда должна восторжествовать, – нервно прохаживаясь по комнате, говорил главврач.

Иван Иванович вызвал к себе старшую медсестру и столяра, которому велел открыть дверь архива, а сестру попросил при-нести папку с документами бывшего раненого Воронина. К сожа-лению, точного домашнего адреса в карточке не оказалось.

– Не волнуйтесь, пожалуйста. Все нормально. Улицу и дом узнаем элементарно, Арон Хаимович. Да, кстати, где вы остановились?

– В доме, где жили жена и сын.

– Очень хорошо. Вы мне оставьте свой адрес. Я постараюсь в ближайшее время узнать точный адрес Воронина. И привезу его к вам домой.

Поблагодарив главврача, Арон с облегченным сердцем вышел из больницы.

«Я должен успеть еще сегодня пойти в тюрьму. Мне надо увидеть Ирусю!» С затеплившейся надеждой он направился туда.

Арон договорился с администрацией тюрьмы о свидании на следующее утро и поздним вечером вернулся домой. Его с беспокойством ожидали гостеприимные хозяева.

Гельма Шаралиевна рассказала ему о жизни его семьи в Ко-канде и накормила ужином. Они легли спать, когда было уже далеко за полночь.

До утра Арон не сомкнул глаз. На свидание с женой он пришел задолго до назначенного времени. Несмотря на то, что раны ныли тупой болью, Кац, предвкушая долгожданную встречу с Ириной, не мог усидеть на месте. Он, нервничая, ходил взад-вперед вдоль длинного и высокого тюремного забора, обнесенного сверху колючей проволокой. Время ожидания тянулось мучительно медленно.

«Ничего, родная моя, они ответят за твои мучения. Боже, сколько горя пришлось пережить Ирочке! Бедная моя девочка, я представляю, как ты страдала, когда цыгане украли Янкеля. Да, тебе, пожалуй, во сто крат было тяжелее, чем мне, хоть я и был все время рядом со смертью. Спасибо Тебе, дорогой мой Готыню, за то, что Ты спас жизнь нашему маленькому сыночку и вернул его нам. Умоляю, не оставляй нас в беде! Пошли, пожалуйста, нам здоровье и силы пережить и это страшное горе»…

...Неверующий Арон впервые в жизни обратился к Богу с благодарностью, когда очнулся после тяжелейшей операции в полевом госпитале. Туда его привезли в бессознательном состоя-нии, с осколками снаряда в ногах и животе.

После полугода страданий он чудом остался жив, уверовав при этом, что спасся только благодаря Божьей помощи... С тех пор он постоянно, просыпаясь утром и ложась спать, благодарил Бога.

Наконец-то Каца ввели в небольшую комнату, предназначен-ную для свиданий. Она была разделена на две равные части метровой деревянной перегородкой и металлической решеткой до потолка. Прошло минут десять. Открылась дверь, и в сопро-вождении конвоира в комнату вошла Ирина в арестантской одежде.

– Аро-о-н! – не веря своим глазам, закричала она. Сделав несколько шагов, она потеряла сознание и упала.

– Ирочка! Ирочка! – он стучал палкой по деревянной перегородке, разделяющей их.

Конвоир выбежал из комнаты и через считанные секунды вер-нулся вместе со старшиной и с солдатом с носилками. Осторожно положив на них женщину, они вынесли ее из комнаты.

– Откройте! Откройте! Впустите меня к жене! Впустите меня к жене! – кричал Арон, продолжая яростно стучать палкой и кулаком по дверцам деревянной перегородки, которые никогда не открывались.

– Не волнуйтесь, товарищ сержант, через минуту придет врач. У нее просто обморок от волнения. Здесь такое бывает. У нас очень хорошие врачи. Через пятнадцать минут она выйдет к вам, успокойтесь, пожалуйста, – спокойно сказал старшина – мужчина с приятным открытым лицом, привыкший, по-видимому, к подобным сценам.

– Умоляю вас, товарищ старшина, пойдите, пожалуйста, найдите побыстрее врача, она сердечница! – взмолился Арон.

Он сел на табуретку и в отчаянии обхватил руками голову. Дверь, наконец, открылась и вошла Ирина, поддерживаемая дежурным старшиной, взявшим на себя ответственность и разрешившим ей в виде исключения находиться по одну сторону перегородки вместе с мужем.

– Арончик, – чуть слышно произнесла она, не в силах говорить, и тяжело опустилась на табуретку. Арон сел рядом. Обняв его, женщина горько заплакала. Их пальцы переплелись, их сердца и души слились воедино.

– Ирочка! Ируся! – шептал он, покрывая ее измученное лицо нежными поцелуями. – Родная моя! Голубушка! Наконец-то я вижу тебя! Не плачь, любимая моя. Я знаю все. Потерпи немно-го. Эти подонки будут сидеть в тюрьме вместо тебя! Ты будешь на свободе, а они будут здесь!

– Как твое здоровье, Арон? – сквозь слезы спросила она, нежно гладя рукой его щетинистую щеку. Ее трясло, как в лихорадке.

– Нормально, голубушка моя. Все хорошо будет у нас, все будет хорошо! – целуя холодные руки жены, говорил он.

– Папа умер, – вытирая слезы руками, сказала Ирина.

– Я был вчера на его могиле.

– Вот так у нас все, Арончик, плохо. – Положив голову на плечо мужа, она продолжала плакать.

– Не надо, не надо, девочка моя. Горя сейчас у всех немало. Не волнуйся, пожалуйста, Ируся. Скоро мы будем вместе с нашим Яшенькой. Я тебя в обиду не дам. Скоро тебя освободят.

– Арончик, очень прошу тебя, поезжай к Яшеньке. Он один.

– Не волнуйся за нашего сына. Он не один. Он умница и все понимает. Я только найду одного человека, и все сразу станет как надо. Мне обещали в ближайшие дни раздобыть его адрес. Ты очень хорошо знаешь профессора, который хочет нам помочь: это главврач госпиталя, где лежал Яшенька, Иван Иванович. Он передает тебе большой привет.

– Спасибо, – облегченно вздохнула Ирина, вновь опустив голову на плечо мужа.

Она не сомневалась: если Арон рядом с ней, то обязательно вырвет ее из этого ада, в который бросила ее жестокая судьба. Хотя сердце ее по-прежнему болело, душа воспрянула. Час, проведенный рядом с любимым, пролетел для нее одним счастливым мгновением и воскресил надежду на освобождение.

Как только Ирина вышла из комнаты свиданий, туда сразу же вошел дежурный старшина. Из-за глубоких шрамов на лице он выглядел гораздо старше своих лет. За два года до начала войны он, уроженец Херсона пошел работать в органы правопорядка. С первых же дней войны молодой человек добровольцем пошел на фронт, но не прошло и трех месяцев, как был тяжело ранен и отправлен в госпиталь в глубокий тыл – в узбекский город Коканд. Пролежав там четыре месяца, был комиссован. Его родной город был в руках у врага. О судьбе оставшихся там родных старшина ничего не знал. Оставалось одно – вернуться к своей довоенной профессии, она привела его на службу в тюрьму, хотя эта работа и была ему не по душе. По своей натуре он был добросердечным и порядочным человеком. Увидев Ирину и ее мужа, он понял, что ей не место в этом мрачном доме.

– Спасибо тебе, браток, что ты помог мне встретиться с женой, – положив руку на плечо старшине, поблагодарил Арон.

– Если что надо, то пожалуйста. Я всегда, чем сумею, помогу вам.

– Заранее благодарю тебя! – Они обнялись.

– Я твою жену сегодня же переведу из ее камеры. Она ведь, наверное, грамотная?

– Конечно, – подтвердил Арон.

– Я ее пристрою писать. – Большое спасибо.

Арон вышел из тюрьмы. Встреча с дежурным старшиной приободрила его. Он понял, что приобрел еще одного надежного друга, и тот облегчит участь Ирины в тюрьме.

С этого дня колесо судьбы семьи Кац медленно начало вращаться в обратном направлении.

Утром у дома, где поселился Арон, с визгом затормозила машина «скорой помощи». Из нее вышел главврач госпиталя Иванов. Из соседних дворов выбежали испуганные соседи. Они были уверены, что с Гельмой Шаралиевной случилось несчастье. Нагнув голову, чтобы не стукнуться о раму калитки, профессор вошел во двор, где в глубокой печали сидел расстроенный Арон.

– Доброе утро, товарищ сержант, – улыбаясь, поздоровался профессор.

– Здравствуйте, здравствуйте, профессор! – вскочив с места, радостно воскликнул Арон.

– Пожалуйста, садитесь! – Взяв еще одну табуретку, стоявшую у забора, профессор сел рядом. – Могу вас обрадовать, Арон Хаимович! Привез я вам хорошие известия.

«Запомнил мои имя и отчество, как и имена Ирины и Янкеля», – с благодарностью подумал Арон.

– Как я и предполагал, нужный нам адрес удалось разыскать через военкомат. Живет он в Москве. Его фамилия Воронин. А вот и его адрес. – Профессор протянул сложенный вдвое лист бумаги с двумя адресами: своей матери и следователя уголовного розыска. – К сожалению, номер домашнего телефона в личном деле этого следователя не указан. Мой вам дружеский совет, Арон Хаимович, незамедлительно ехать в Москву. Да, кстати, есть ли у вас в Москве родственники или близкие знакомые?

– К сожалению, нет. Но ничего, я как-нибудь устроюсь. Может быть, в гостинице. Это не беда.

– Нет, нет! Ни в коем случае! Заезжайте, пожалуйста, без всяких стеснений ко мне домой, а заодно передайте от меня и моей жены привет моей маме. Она у меня гостеприимна и будет очень рада. Договорились, товарищ сержант?

– Большое спасибо, Иван Иванович, за то, что вы сделали и делаете для нашей семьи, – растрогался Арон.

–Арон Хаимович, я еду по делам в Ташкент послезавтра утром. Если хотите, могу отвезти вас к поезду.

Комок подступил к горлу. Кац смотрел на почти незнакомого человека, помогающего ему, и не мог вымолвить ни слова.

– Ну что ж, молчание – знак согласия! Теперь, дорогой мой, есть еще один немаловажный вопрос. Только заранее прошу вас, без всякого стеснения. Естественно, что у вас, в вашем положе-нии, денег не густо. Деньги я вам одолжу. Бог даст, наступит мирное время, пойдете работать, тогда и отдадите мне долг. В общем, договорились, товарищ сержант! – Иван Иванович достал из кармана брюк две запечатанные пачки денег и положил их ему на колени. Губы раненого солдата задрожали от волнения. У него не было сил даже поблагодарить профессора.

– На вокзале у нас времени не будет, так что передайте маме, что у нас все нормально. У внука тоже. Летает наш орел уже не в нашем небе. Фашистов бомбит на их земле. Вот его последнее письмо. Пожалуйста, дайте бабушке почитать, она очень ждет его. – Иван Иванович подал Арону треугольник. – Ну, вроде бы все. Как будто ничего не забыл. Бог даст, послезавтра, ровно в 8.00 я буду здесь у вас. С билетами в Москву проблем не будет.

Тепло попрощавшись с сержантом, профессор уехал в госпиталь. В операционной его ждал тяжелораненый солдат.

Кац теперь уже был уверен, что каждый новый день приближает час освобождения Ирины.

 

Когда вечернее небо Москвы разукрасилось звездами артилле-рийского салюта в честь очередной победы Красной Армии, поезд Ташкент – Москва медленно подъезжал к вокзалу. Крепко держась за поручень, Арон сошел по скользким ступеням вслед за проводницей на полупустой перрон. Моросил дождь. «Прохладно здесь, хорошо, что прихватил шинель», – подумал он и вышел на привокзальную площадь.

Приехавших тем же поездом офицеров высшего комсостава встречали несколько машин. Возле автобусной остановки стояли две старенькие, черного цвета эмки-такси. Арон подошел к ним.

– Что, сержант, начальство не взяло тебя с собой? – ухмыль-нувшись, спросил один из водителей, высокий тучный среднего возраста мужчина, стоящий под навесом.

– Ну и хрен с ним, с этим начальством, правильно, сержант? Им только заседать в кабинетах, а нашему брату, солдату, вшей кормить в окопах да матушку Россию грудью своей защищать! – заметил второй, щупленький на вид пожилой шофер в очках.

– Э, не говори, Степа, начальство все же планы боевые в штабах разрабатывает!

– Разрабатывать-то разрабатывает, а обстановка на фронте часто меняется так, что этими штабными планами можно в туа-лете подтереться, понял, Васька? Ты на фронте не бывал и пороха не нюхал с твоим белым билетом, а мне приходилось хлебнуть всякого говна, так что знаю я, что такое начальство там, в окопах, и кто такие канцелярские крысы в штабах! Почитал бы хоть «Войну и мир» Льва Толстого, тогда бы знал, что такое война, – сплюнул со злостью худощавый таксист.

– Ну, ладно, ладно! Ты прямо стратег, словно Кутузов или сам Жуков. Все знаешь! – буркнул обиженно его коллега.

– Да знаю, Васька, на своей шкуре испытал. А ты, понимаешь, раскудахтался.

– Тебе, наверное, автобус нужен, сержант? – спросил толстый водитель у Арона.

– Да, – ответил тот.

– Автобус по вечерам ходит редко. Сам понимаешь: война.

– Это верно, – вздохнул Арон.

– А ты спешишь, сынок? – с сочувствием спросил худощавый шофер.

– Очень.

– Тогда на такси езжай, – усмехнулся грузный таксист.

«Пожалуй, надо ехать на такси, пока не поздно, а то будет неудобно тревожить незнакомую старушку. Времени нет здесь торчать. Дорог каждый час», – подумал Арон.

– Подвезете меня? – спросил он у стоящего рядом с ним толстяка.

– А почему нет? Куда тебе надо?

Арон вынул из кармана лист бумаги, на котором был написан адрес, и протянул ему.

– О, это удовольствие тебе очень дорого обойдется, – выпятив губы, протянул тот.

– Ничего. Другого выхода нет, – решительно сказал Арон.

Пожилой таксист забрал у толстяка бумагу, прочел адрес и сказал:

– Садись, сынок, ко мне, я тебя не обижу.

– Ладно, не бесись, батя, я пошутил, – буркнул толстяк.

Такси быстро неслось по полупустым московским улицам.

Мысли унесли Арона в далекий Коканд, где за колючей проволокой томилась жена. Ему не терпелось поскорее поговорить с человеком, от которого зависела судьба Ирины. Было девять часов вечера.

«Пока я приеду, будет совсем уже поздно. Но профессор наверняка позвонил матери и предупредил о моем приезде. Там переночую, приведу себя немного в порядок, оставлю чемодан, а завтра поеду к Воронину. Один день ничего не решит. Лишь бы все закончилось благополучно», – размышлял Кац.

– К родственникам едете, сержант? – спросил водитель.

– Нет.

– А сам откуда родом?

– С Украины, – неохотно ответил Арон, мысли его были заняты предстоящими встречами. «Захочет ли Воронин помочь?.. Кто мы для него? Чужие люди…»

– Слава Богу, дождь кончился, – облегченно вздохнул таксист, вновь прервав тяжелые думы пассажира.

За окном автомобиля мелькали, словно сотни глаз, окна домов. Арон вспомнил родной Киев. Сердце защемило от тоски. Такси, подъехав к большому пятиэтажному дому дореволюционной постройки, остановилось.

– Большое спасибо. Скажите, пожалуйста, сколько с меня?

– Сколько дашь.

– Но я не знаю, какие сейчас цены.

– Не надо ничего, сынок. Счастливо тебе. Мне все равно в эту сторону. Домой пора. Такая погода. Радикулит меня совсем замучил.

– Нет! Нет! – запротестовал Арон. Он вытащил из бумажника купюру.

– Не надо. Тебе, сержант, пригодятся в Москве. Счастливо оставаться! – Таксист нажал на газ. Машина, рванув с места, скрылась за поворотом.

– До свиданья, огромное вам спасибо! – Вдогонку крикнул Кац.

«Красивый дом, ничего не скажешь. Как у нас, на Саксаган-ского, Энгельса или на Пушкинской. До революции здесь, навер-ное, жили графы или князья», – подумал Арон, вытаскивая из кармана бумажник, чтобы посмотреть номер квартиры.

«О господи! Я забыл забрать бумажку с адресами у шофера! Черт бы меня, дурака, побрал!» – разозлился он на себя. Арон подошел к парадному подъезду. Над дверью висела табличка с названием улицы и номером дома.

«Точно, 18! А квартира – восьмая! Там были две восьмерки!» – вспомнил он. Поднявшись на третий этаж, он подошел к двери, на ней была аккуратно выведена цифра «8». Арон позвонил. К его удивлению, на пороге показался блондин в очках лет тридцати пяти.

– Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, здесь живет Екатерина Павловна Иванова?

– Нет, не здесь, – хмуро ответил хозяин.

– Как не здесь? Я... я, вроде, запомнил, – смутившись, невнятно произнес Арон.

– Нет, товарищ сержант, такая семья здесь действительно не проживает, – разводя руками, повторил блондин.

Внизу хлопнула парадная дверь. Под стеклянным куполом крыши отозвалось эхо.

– Товарищ сержант! Товарищ сержант!

Арон сразу же узнал голос таксиста.

– Да! Да! Я здесь! Спасибо! Одну минуту, я сейчас спущусь! – радостно закричал Кац.

– Не надо! Стойте, сержант! – Таксист быстро поднялся на третий этаж. – Извините меня, пожалуйста, забыл отдать вам адрес. Память совсем стала никудышная, – тяжело дыша, говорил он.

Арон, улыбаясь, поблагодарил водителя и взял листок с адресом:

– Ну что вы! Спасибо большое! Это я сам виноват, сам забыл. И вы уж, пожалуйста, простите меня за беспокойство, – обратился он к блондину, стоящему в дверях квартиры.

– Ничего. Бывает.

Все трое прочитали адрес.

– Но это же мой адрес! – воскликнул блондин. – Значит, вы не ошиблись, а ниже написан адрес Екатерины Павловны.

– Извините, пожалуйста, – смутился Арон. – Так поздно я не хотел вас тревожить. Сначала думал заехать к Екатерине Павловне. – Он ударил ладонью себя по лбу. – Как у Маршака: «Рассеянный с улицы Бассейной». Нехорошо получилось, – Арон виновато смотрел на блондина.

Все трое рассмеялись.

– Почему же нехорошо, товарищ сержант! Ведь от перемены мест слагаемых сумма не меняется!

– Я очень рад, что все так прекрасно закончилось. Еще раз извините меня. Счастливо оставаться, желаю хорошо провести время в Москве, – сказал довольный таксист и помахал рукой молодым людям.

Хозяин любезно пригласил Арона Каца в квартиру. Пройдя по широкому освещенному коридору мимо большой кухни, они вошли в гостиную с большими полуовальными окнами, обставленную красивой мебелью. Книжный шкаф во всю стену был заполнен книгами по юриспруденции.

– Садитесь, пожалуйста, я сейчас вернусь. – Взяв чемодан, хозяин указал ему на кожаное кресло.

– Большое спасибо, мне очень неудобно.

– Все в порядке.

Вернувшись в гостиную, хозяин представился:

– Владимир Николаевич Воронин.

– Арон Хаимович Кац, – ответил сержант, нервничая.

– Рад с вами познакомиться, Арон Хаимович. Прошу вас, не стесняйтесь. Квартира у нас большая. Нас вы абсолютно не стесните. Живем мы здесь только вдвоем с матерью.

В это время дверь в соседнюю комнату открылась, и вошла симпатичная пожилая женщина в очках и бежевом махровом халате.

– Добрый вечер, – улыбнулась она.

– Мамочка, познакомься, пожалуйста, это мой фронтовой товарищ Арон Хаимович Кац. Прошу любить и жаловать, – пред-ставил его хозяин.

– Очень приятно. Клавдия Петровна, – с улыбкой сказала она.

– Извините меня, пожалуйста, что потревожил вас в такое позднее время, – виновато произнес гость.

– Ну что вы, Арон Хаимович, мы раньше чем в одиннадцать часов вечера не ложимся – вернее, я. А Володя, трудно даже сказать... Наверное, с первыми петухами засыпает.

– Владимир Николаевич, большое горе заставило меня обра-титься к вам за помощью, – начал Арон … и умолк.

– Я весь внимание.

– Я приехал из Коканда. Вы там лежали в госпитале. Там вы встретили вашу родственницу…

– Да, да. Наденьку с детьми.

– Она вам рассказала о начальнике милиции Рашидове, кото-рый вымогал у нее деньги за пропуск на выезд.

– Совершенно верно. Его тогда же арестовали за взятки.

– Их дело пересмотрели сразу же после вашего отъезда, и начальника милиции выпустили на свободу вместе с его сообщницей, а вместо них в тюрьму на восемь лет посадили мою ни в чем не повинную жену, которая работала в паспортном столе. – Арон умолк. Воронин встал со стула и нервной походкой начал ходить по комнате. Затем сел. Лицо его пылало гневом.

– Ну и сволочи же этот Рашидов вместе с прокурором! Я так и думал, что это одна шайка и они его в конце концов вытянут. Как подло все это дело провернули, нашли, значит, козла отпущения! Переложили свои грехи с больной головы на здоровую. Надо же дойти до такой подлости! – возмущался заместитель старшего следователя военной прокуратуры Москвы подполковник Воронин. – Ну ничего! Вы просто молодец, Арон Хаимович, что приехали в Москву. Рано эти преступники празднуют победу. Я вас, гадов, всех до одного заставлю еще раз, но уже при мне, поплясать на раскаленных углях! Дождусь суда над вами.

– Дорогой мой, лично я не удивляюсь этому произволу и беззаконию. Нашей семье тоже пришлось испытать много несправедливости, – заговорила Клавдия Петровна. – Моего мужа, известного адвоката, при Ежове без всякой причины арестовали и расстреляли, а потом, когда и самого Ежова расстреляли, мужа реабилитировали. Что и говорить! Сердце разрывается! Сотни тысяч невинных людей, как и ваша жена, сейчас томятся в тюремных застенках, и не видно этому конца. – Тяжело вздохнув, она умолкла.

– Володя, наш гость с дороги. Он наверняка проголодался и устал, – после короткой паузы сказала хозяйка.

– Да, да, мамочка, ты права. Мы сейчас отметим приезд Арона Хаимовича.

Разговор затянулся далеко за полночь. Владимир Николаевич с теплотой вспоминал главврача госпиталя, профессора Ивана Ивановича, который оперировал его после тяжелого ранения и которому был обязан своим полным выздоровлением. В этой гостеприимной семье Кац чувствовал себя так, словно они были давними приятелями.

На следующий день он навестил мать профессора Иванова. Старушка была очень благодарна за привет от сына и письмо от внука. В то же время она расстроилась, что симпатичный моло-дой человек остановился не у нее. По ее просьбе Арон с боль-шим удовольствием отобедал в этот день в ее доме.

Спустя два дня Воронин, получив разрешение своего началь-ства, как официальное лицо, обладающее широкими полномо-чиями, уехал в Ташкент вместе с довольным Ароном. Там, в обход гражданских властей, через военную комендатуру был арестован Рашидов вместе с его сообщниками. Им были предъявлены обвинения во взяточничестве, обмане и преднамеренном незаконном аресте невинной паспортистки Кац. Расценено это было как тягчайшее преступление в военное время.

Усилия Владимира Николаевича увенчались успехом, и правда восторжествовала.

 

Глава четвертая

I

Несколько дней весь Киев бурлил в ожидании предстоящей казни через повешение фашистских преступников. На их совести были тысячи безвинных жертв, большинство из которых – киевские евреи, расстрелянные в Бабьем Яру.

Придя с работы домой, Рива вместе со свекровью, своими детьми и Янкелем отправилась на центральную площадь города, где все с нетерпением ожидали часа возмездия палачам. Людское море заполнило площадь и прилегающие улицы. Площадка, где были установлены виселицы, была окружена солдатами с автома-тами в руках.

По мере приближения часа казни живое кольцо людей сужалось вокруг эшафота. Рива, держа на руках дочурку, изо всех сил старалась протиснуться поближе к месту казни. Неописуемая ненависть и ярость бушевали в ее сердце. Кто-то из толпы случайно локтем больно толкнул девочку в бок. Та расплакалась.

– Рива! Рива! Куда ты лезешь с ребенком! Вас же раздавят там! – закричала бабушка Хана, услыхав плач внучки. – Оставь, прошу тебя, Дорочку со мной! Ее могут задушить! Ты же видишь, что делается!

Старушка кричала изо всех сил, держа за руки мальчиков, которых, как и ее саму, давили со всех сторон. Стоявший немно-го позади Ривы военный, услышав крик старушки, протиснулся к женщине с девочкой на руках. Взяв на руки плачущую Дорочку, он, разгребая локтями, словно веслами, толпу, с трудом пробрал-ся к бабушке Хане и передал ей в руки внучку. Та, прижав плачущего ребенка к груди, вместе с Янкелем и Семеном, дружно кричавшими: «Пропустите!», медленно отходила назад. Ее же невестка изо всех сил рвалась вперед, чтобы собственными глаза-ми увидеть казнь палачей.

Наконец, по образовавшемуся с помощью солдат и милиции коридору к месту казни длинной вереницей подъехали двенад-цать грузовых машин. В кузове каждой стоял сбитый из досок, в человеческий рост, решетчатый ящик, в котором находился воен-ный преступник. Двери ящика были заперты амбарным замком. Рядом стояли по два солдата с автоматами в руках. Медленно друг за другом машины, развернувшись на отгороженной от людей части площади, задним ходом подъехали к одиннадцати виселицам. По команде солдаты вывели преступников из будки. Не менее пяти минут над центральной площадью города, приле-гавшей к лежащему в развалинах Крещатику, бушевала толпа негодующих людей.

– Прошу внимания! – прозвучал в рупор голос стоящего на машине офицера.

Наступила гробовая тишина.

– Мне сказали, что среди этих нелюдей есть два генерала полиции, и несколько офицеров СС, полиции, жандармерии и охранных частей, – долетели до Ривы слова стоящей впереди женщины.

Был оглашен смертный приговор. Пришел час справедливого возмездия.

 

II

Приближались к концу летние каникулы. Янкель и Семен с нетерпением ожидали начала учебного года. За день до начала занятий бабушка Хана испекла детям вкусный пирог с маком и торжественно вручила сшитые ею из старой в крупную клетку юбки две удобные сумки для книг, застегивающиеся на пуговицу и с накладными карманами для чернильниц.

Рива пришла с работы, как всегда, поздно, но дети ожидали ее и не садились за праздничный стол.

Она купила мальчикам по две тетради: в клетку и в косую линейку, чернильницы, чернила, ручки, обычные и цветные карандаши и, конечно, учебники. Маленькая Дорочка с завистью смотрела на братьев.

– Теперь вам нужно с новыми силами учиться только на отлично! – торжественно заявила Рива. – Вы довольны?

– Да! – одновременно радостно воскликнули ребята.

Когда все в приподнятом настроении, предвкушая завтрашний день, принялись ужинать, неожиданно раздался стук в дверь, уже запертую на ночь на два засова и один толстый крючок.

Рива, насторожившись, подошла к двери. В это послевоенное время в Киеве была довольно тревожная обстановка. Часто слу-чались грабежи и убийства, в основном, зажиточных людей, разбогатевших во время оккупации на мародерстве и грабеже еврейских домов, опустевших после расстрела в Бабьем Яру и эвакуации. Но зачастую не брезговали грабители и квартирами победнее.

– Кто там? – нерешительно спросила она.

– Открой, Ривочка, это мы, Ирина с Ароном, – послышался знакомый голос.

– Мамочка! Папочка! – закричал Янкель, бросившись им навстречу.

Арон подхватил сына на руки. Счастливые родители покры-вали его лицо горячими поцелуями.

– Спасибо! Спасибо вам, дорогие, за Яшеньку, – сквозь слезы радости говорила Ирина.

Бабушка Хана суетилась, ставя на стол еду для таких желан-ных и родных людей.

– Рива, почему вы не могли поселиться у нас? – спросил Арон.

– А в вашей квартире живет какой-то гад. Он нас не хотел даже на порог дома впустить. Я не написала об этом Ирине, чтобы не огорчать ее.

– Вот чудеса происходят на белом свете, – возмутился Арон, – но ничего, мы его заставим убраться вон! Правда, Яша? – обратился он к сыну, сидящему у него на коленях.

– Еще как заставим!.. – рассмеялся счастливый Янкель.

На следующий же день Арон отправился в свою довоенную квартиру, занятую чужими людьми. Как он и ожидал, встретили его там откровенно враждебно. На стук в дверь в длинный коридор коммуналки вышел молодой шатен лет тридцати, плот-ного сложения, в военной форме без погон. Следом вышла сухо-щавая женщина в цветастом, явно не по размеру, халате. Пред-ставившись новоявленным «хозяевам», Кац вошел вместе с ними в комнату.

Со щемящей болью в сердце он увидел свою мебель, свой стол, на котором из его же посуды ели незнакомые люди. Арон сказал им о цели своего прихода.

– Знаешь что, сержант, – со злостью проговорил мужчина, – война все списала. Сейчас люди живут по другим законам. Я тебе это объясняю как офицер, понял? – с пренебрежением глядя на нежданного незнакомца, сквозь зубы процедил лжехозяин.

– Нет, не понял. А вот то, что вы сидите на моих стульях, едите из моих тарелок, спите на кровати, купленной мною, это я прекрасно понимаю, – спокойно произнес Арон, усаживаясь на табурет у двери.

– А ты знаешь, сержант, что такое демагогия? – отойдя к окну, спросил мужчина.

– Я знаю лишь одно: ты сегодня же и по-хорошему уберешься из моей квартиры. Понял?! – Арон повысил голос.

– Ну, скажи на милость, Дуся, ну не наглый он, этот еврей? Недаром же говорят, что хитрее их брата на земле нет.

– Ну как же, явился – не запылился. Весь Ташкент жидами забит, – не глядя на инвалида войны, бросила она.

– Вообще-то, ты мне, сержантик, надоел. Валяй отсюда подобру-поздорову, пока еще цел.

Однако тот, не реагируя, продолжал сидеть.

– Ты что, оглох, жидовская морда?! Или тебе помочь?! – подойдя к нему, заорал новоиспеченный «хозяин».

– Попробуй, – спокойно улыбнулся Арон. – Вот это уж действительно наглость: из моей же квартиры – и меня выгоняет!

– Выходи! Я кому сказал?!

– Наверное, себе.

– Нет, тебе, жидовская харя! Жид пархатый! – схватив Арона за рукав гимнастерки, кричал «хозяин» все громче.

– Руки убери, – не вставая с табуретки, спокойно произнес Кац, с трудом сдерживая ярость.

– А я тебе сказал – вон отсюда! – наглец изо всех сил потянул на себя Арона, выбив из-под него табурет.

Тот с трудом удержался на искалеченных ногах. От природы он был физически здоровым человеком, с хорошей реакцией, сильным, жилистым, и с самого детства привыкшими к труду руками. Успев схватить горлопана, он резко рванул его в сторону. Явно не ожидавший от еврея такой строптивости, тот упал на пол.

– Ах ты, жидовская сволочь! Да я таких, как ты! – он бросился на инвалида с кулаками.

Мужчины обменялись сильными ударами. Из разбитой губы антисемита сочилась кровь.

– Милиция! Милиция! – закричала женщина.

На крик в комнату вбежали соседи, пожилая женщина и старик, находившиеся все это время в кухне.

– Арон! Арончик, дорогой ты наш! Здравствуй! Что здесь происходит?! – подбежав к нему, воскликнула довоенная соседка.

– Здравствуйте, тетя Клава. Вот этот, – показал он на наглеца, – хотел силой вытолкнуть меня из моей же комнаты.

– Что?! Да мы ему, этому спекулянту, дезертиру, глотку за тебя перегрызем. Гад этакий! Сидел здесь со своей кралей, а наши дети на фронте кровь проливали! Инвалида войны бьет! Чтоб у тебя руки отсохли, хулиган паршивый!

Она подняла с пола бамбуковую палку Арона.

– Вон отсюда, поганец! – Соседка раскраснелась от возму-щения. До войны она очень уважала семью Кац, особенно лю-бимца всех соседей – кудрявого Янкеля. – Бессовестный! Залез в чужую квартиру, бугай здоровый! Мы еще тебя выведем на чис-тую воду! Вон какую морду отъел!

– Мы будем свидетельствовать, что он избивал инвалида, – вставил старик. – Здесь все их ненавидят, Арончик.

Не прошло и десяти минут, как в комнату в сопровождении милиционера вошла незаметно выскользнувшая во время разговора сожительница лжехозяина. Милиционер, дежуривший на улице, был приятелем ее любовника.

– Ваши документы! – отдав честь, обратился он к Арону, лицо которого было в крови. Вынув из кармана гимнастерки удостоверение, Кац протянул его блюстителю порядка. Про-смотрев его, тот предложил Арону пройти с ним в районное отде-ление милиции.

– Это вы за что инвалида войны, довоенного жильца этой квартиры, которого избил незаконно живущий здесь хулиган, в милицию забираете? – встав между Ароном и милиционером, размахивая руками, кричала пожилая соседка. – Лучше этого возьмите, ему, бугаю здоровому, там давно самое место. Мы свидетели, что он избил нашего соседа!

– Да! Да! Мы свидетели! И пойдем, Клава, в милицию к начальнику, подтвердим, что он избивал инвалида войны, товари-ща Каца, – заикаясь от волнения, говорил старик.

– А вы, граждане, не вмешивайтесь! Без вас разберемся, – сказал милиционер, недовольный вмешательством нежела-тельных свидетелей. Из-за них он вынужден был лишь посоветовать самим разобраться по-хорошему, а если нет – так на то есть власть.

Три месяца беспрерывной нервотрепки понадобились Арону, чтобы после вмешательства военной прокуратуры, не без помощи своего нового верного друга из Москвы, Воронина, выселить из своей комнаты родственника управдома. Через несколько месяцев выяснилось, что этот тип жил в Киеве по поддельным документам, сбежав из Белоруссии, где во время немецкой оккупации служил полицаем. Он был осужден по всей строгости закона, а его родственника уволили с работы.

 

Трудные осень и зиму пришлось пережить семье Кац в родном Киеве. Особенно тяжко было Ирине, узнавшей о гибели ее роди-телей в Бабьем Яру. Из-за неимоверной дороговизны их положе-ние было очень тяжелым. Арон найти посильную постоянную работу не мог. Не жалея здоровья и сил, он, где только мог, старался подработать, чтобы кое-как прокормить свою семью. О работе для Ирины не могло быть и речи. Ее подорванное тюрем-ным заключением и без того слабое здоровье требовало лечения и отдыха, а также усиленного питания. Этого они, при всем желании, не могли себе позволить. Открытие обувной фабрики, где работал Арон до войны и с которой связывал все свои надежды, все время откладывалось.

 

III

Лишь через полгода на обувную фабрику начали, наконец, набирать рабочих. Как и следовало ожидать, предпочтение отдавалось довоенным специалистам. Арон, хотя ему было очень тяжело, вновь начал работать закройщиком, и, конечно, положение семьи стало заметно улучшаться. И у Ирины здоровье постепенно пошло на поправку. Она начала подумывать о работе бухгалтером на своем довоенном месте на фабрике, где мужу часто напоминали о ней ее бывшие коллеги. Однако этому помешала незапланированная беременность. По настоянию мужа Ирина сначала должна была рожать.

Шло время. Янкель, к радости родителей, учился очень хорошо. Особенно ему нравилась история, которую преподавал директор школы. Ребята приходили на урок истории, как на праздник. Алексей Сергеевич был эрудированным человеком и прекрасным рассказчиком, никогда не ограничивался одной лишь учебной программой. Он любил иллюстрировать свои рассказы картами и рисунками, сделанными им самим.

В классе на его уроках всегда царила атмосфера непринуж-денности и доброжелательности.

После того, как Алексей Сергеевич впервые в честь Дня Победы прикрепил к пиджаку свои боевые награды, в числе которых были орден Красного Знамени, два ордена Красной Звезды и медаль «За отвагу», не было предела гордости ребят за своего учителя. Закончив с отличием исторический факультет Киевского пединститута, он попросился на работу в Сибирь, учителем истории, хотя мог устроиться работать в Киеве, где в городском отделе народного просвещения много лет работал его отец. В таежной сибирской деревне и застала молодого человека война. Он добровольно ушел на фронт. В 1943 году стал командиром разведгруппы. Однажды, возвращаясь после сложной операции из вражеского тыла с захваченным «языком», Демин со своими подчиненными, переходя линию фронта, попал под шквальный огонь фашистских орудий, потерял половину боевых товарищей и сам был тяжело ранен.

Пролежав пять месяцев в госпитале после ампутации руки, он приехал в освобожденный от фашистов родной Киев. Перед ним открылась ужасная картина. Центральная улица, Крещатик, где жил до войны Демин, представляла собой сплошные руины. О судьбе своих родителей он ничего не знал. В военкомате ему сообщили, что отец пропал без вести. Единственной отрадой в его жизни стала работа. Вскоре он был назначен директором школы. Ученики чувствовали его отцовскую любовь и отвечали ему тем же.

Было у Алексея Сергеевича большое увлечение – шахматы. Он создал в школе шахматный кружок и начал обучать ребят этой увлекательной игре. Школа переживала настоящий шахмат-ный бум. Ученики сами выстругивали из деревяшек шахматные фигуры. Янкель, как и все его сверстники, увлекся этой игрой и уделял ей много времени, это не очень пришлось по вкусу его родителям, зато учитель был им очень доволен.

Прекрасные отношения между Алексеем Сергеевичем и Янке-лем сложились не сразу. Об их знакомстве тот и другой не любили вспоминать, а если и вспоминали, то с горечью и сожа-лением.

В классе, в котором занимался Янкель, были ребята разного возраста, от десяти до четырнадцати лет, так как из-за войны многие прервали учебу. За одной партой с ним сидел его сверстник, весельчак и баламут Толик, отец которого погиб на фронте, а мать вышла замуж вторично. Отношения между ним и любившим выпить отчимом были довольно натянутыми. Мальчик целыми днями был предоставлен самому себе. Уроки дома никогда не делал, а вместе с ребятами гонял мяч. Однако он имел пристрастие к чтению книг, особенно исторических. Янкель жалел своего непутевого одноклассника, особенно во время контрольных работ по арифметике, которые были для того сущим адом. Он постоянно старался успеть за сорок пять минут выполнить задания сразу за обоих, так как не мог видеть, как расстраивался Толик, когда получал плохие оценки.

Именно он и был причиной происшедшего с Янкелем ЧП на уроке истории. Алексей Сергеевич на одном из первых своих послевоенных уроков, развесив, как обычно, на доске карты, схемы и рисунки, начал рассказ о походах знаменитого полко-водца Гая Юлия Цезаря. Учитель, с азартом размахивая указкой во время рассказа, показывал ею на карту, где большими стрел-ками были изображены маршруты походов римских войск. Уче-ники, затаив дыхание, слушали его. Толик при каждом резком взмахе указки учителя, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться в голос, подталкивая Янкеля, шептал:

– Гляди, гляди, Яшка, он, как Дон-Кихот, сражается с мельни-цами!

Алексей Сергеевич сразу же уловил шепот в тишине класса. Он то и дело, внезапно поворачивая голову, посматривал на Янкеля и на Толика, уткнувшегося лицом в парту. Ненормальное поведение ребят начало его раздражать.

Когда рассказ о сражениях легионов Юлия Цезаря достиг кульминации, Янкель, улучив момент, когда учитель повернулся спиной к классу, показал Толику палец.

– Пустосмех, – шепнул он.

В этот момент директор школы, резко повернувшись лицом к классу, умолк, глядя в упор на сидевшего с невозмутимым лицом Яшу. А испуганный Толик, словно страус, в тот же миг уткнулся лицом в лежащие на парте руки. Это было настолько смешно, что Янкель, не выдержав, рассмеялся. Алексей Сергеевич, положив указку на стол, быстрым шагом подошел к нему и схватил ученика за шиворот.

– Вы что это себе позволяете!? – воскликнул учитель, но тут же отпустил его.

Ребята в недоумении смотрели на лучшего ученика, стоящего с глазами, полными слез.

На следующий день, в начале первого урока, секретарь вызвала Янкеля к директору. В директорском кабинете Алексей Сергеевич извинился перед учеником за свой вчерашний поступок. Не прошло и десяти минут, как, к удивлению и радости переживавших за него ребят, Янкель вернулся в класс, не сказав никому о том, что произошло в кабинете. С этого дня началась настоящая дружба между двумя людьми разного возраста. Эта дружба сохранилась на долгие годы.

 

День рождения Арона совпал с днем Победы над фашистской Германией. Ирина решила отметить этот день, как в довоенные годы.

Впервые после войны в квартире Кац собрались гости. Играл чудом сохранившийся довоенный патефон. Кроме бабушки Ханы и Ривы с детьми, Арон пригласил двух коллег с фабрики, хоро-ших товарищей и бывших фронтовиков. Они пришли с женами, работавшими там же.

Янкель, Семен и Дорочка с удовольствием уплетали за обе щеки вкусную еду. Сидящая рядом с ними бабушка Хана вздыхала, глядя на голодных внуков, и вспоминала то недолгое хорошее для ее семьи время, когда она пекла вкусные сдобные пирожки для продажи на базаре. К сожалению, вскоре ей запретили заниматься «кустарщиной», считая это пережитком капитализма.

Хотя беременность Ирины проходила тяжело, она с помощью бабушки Ханы с радостью обслуживала желанных гостей. То и дело вперемешку звучала еврейская, русская и украинская музыка. Янкель, к всеобщему удовольствию, играл на скрипке.

Рива со смешанным чувством радости и грусти смотрела на веселые лица Арона, Ирины и их гостей. «Боже мой! Как я несча-стна! Как мне жить одной с детьми? Как поставить на ноги своих сироток?» – с горечью думала молодая вдова. Вскоре она, сослав-шись на головную боль, оставив свекровь и детей, ушла домой.

Увидев небогатое жилище своего товарища по работе и усло-вия, в которых он, имеющий золотые руки, живет, друзья решили познакомить Арона с человеком, продающим обувь на толкучке. Он стал приносить Кацу кожу и все необходимое, чтобы тот шил для него новые сапоги и туфли для продажи. С легкой руки своих друзей Арон начал хорошо зарабатывать, и жизнь семьи коренным образом изменилась. Достаток пришел в дом.

Кац сумел обменять комнату в коммунальной квартире на трехкомнатную квартиру с доплатой. Эту квартиру он обставил новой мебелью. Самым большим счастьем для семьи было благо-получное рождение дочери, которую назвали Диной.

Хотя Арон своим нелегким трудом и зарабатывал немалые деньги, постоянный страх за завтрашний день преследовал его. Он прекрасно понимал, что в любой момент его могут арес-товать и конфисковать все имущество.

Это держало в постоянном напряжении Арона и Ирину, боявшихся любого стука в дверь.

С наступлением холодов у семьи Кац начались проблемы. С самого утра их комнаты наполнялись дымом, так как бывшие хозяева, алкоголики, за деньги разрешили живущим под ними соседям провести через наружную стену двухэтажного дома трубу на крышу, рассчитывая таким способом осушить свои постоянно сырые стены. Но так как вся эта работа была проделана неумело, дым просачивался в квартиру, и существовала постоянная опасность пожара.

Арон отправился к соседям, живущим под ними, с намерением разрешить этот больной вопрос.

– Если вам не нравится, можете убираться отсюда. Ехать туда, откуда приехали! А то не успели еще пожить, а уже свои порядки наводите! Мой зять не вернулся с фронта, а он командует!.. – бранью встретила его пожилая еврейка.

– Ну, пожалуйста, зачем вы кипятитесь? Я ведь не ругаться с вами пришел. Поймите, пожалуйста, и вы нас. Во-первых, у меня маленький ребенок, а в квартире дым. Девочка все время кашляет. Во-вторых, ваша труба проходит через мою стенку и деревянное перекрытие, а это уже грозит пожаром. Давайте вместе найдем выход из положения...

– Нечего мне с вами обсуждать. До вас жили нормальные со-седи. Они никогда не жаловались, что дымит. Если у вас дымит, вы и ремонтируйте. У меня не дымит и денег нет платить за вас. Я дома туфли не шью! – громко закричала старуха, чтобы стоя-щие во дворе соседи услышали.

– Глупая вы женщина. Я просто вызову сегодня же пожарных, и они запечатают вашу печь! – категорично заявил Арон.

– А я вызову ОБХСС! Увидим, кому будет хуже! – съехид-ничала старуха.

После ссоры со старухой-«махшейхой»³², как потом назвал ее Арон, они с Ириной решили сами уплатить трубочисту. Однако угроза соседки была воспринята супругами как серьезное предуп-реждение.

Буквально через неделю после ссоры, вечером, когда Арон, придя с работы домой, умывшись, сел за обеденный стол, раздал-ся стук в дверь. Янкель пошел открывать. В комнату он вернулся в сопровождении милиционера.

– Добрый вечер. Я ваш участковый инспектор, – представился высокий худощавый милиционер, быстрым взглядом осматривая комнату.

– Очень приятно. Садитесь, пожалуйста, – поднявшись со стула, сказал хозяин. – Ирочка, принеси, пожалуйста, паспорта.

Они не были удивлены приходом участкового. Периодически в каждой квартире проверяли паспорта, так как в Киеве многие жили без прописки, к тому же криминальная обстановка в городе по-прежнему оставалась очень напряженной.

– Не беспокойтесь напрасно. Я не документы проверять пришел. Видите ли, вы здесь новые жильцы, а я недавно начал работать на этом участке, так что мне не совсем приятно, откро-венно говоря, что милицией получено анонимное письмо на вас. Скажите, пожалуйста, где вы работаете и кем?

– Я работаю на обувной фабрике закройщиком.

– Ясно. Понимаете, кто-то написал, что вы дома шьете новые туфли для продажи, а кожу берете на фабрике, где работаете.

Ирина изменилась в лице.

– Я знаю, кто написал эту ложь. Это сделала живущая под нами соседка, которая меня ни за что отругала и сказала, что напишет обо мне всякие гадости, – усмехнувшись, как всегда, спокойно сказал Кац.

Он рассказал участковому, из-за чего у них произошла ссора.

– Ничего не поделаешь. Всякие есть люди. Пакость каждый сделать может, а вот на хорошее способны не все, – разводя рука-ми, сказал доброжелательный участковый.

Хозяин пригласил его, бывшего фронтовика, составить им компанию за обедом. Тот не отказался. Расстались они поздно вечером хорошими приятелями. Едва за милиционером закрылась дверь, Ирина с плачем бросилась мужу на шею.

– Нам, Арончик, миленький, ничего кроме куска хлеба не надо. Я завтра же устроюсь на работу. Чувствую себя, слава богу, хорошо. Ты ведь сам видишь, что в нашей стране нельзя жить по-человечески. Диночку отдадим в ясли при фабрике. Мне Клара сказала, что там очень хорошие ясли. Очень прошу тебя, ты больше дома не шей. Договорились, Арончик? Я тебя умоляю. Ничего нам не надо! Хочу только одного – жить спокойно и никого не бояться!.. – плача говорила Ирина.

– Успокойся, успокойся, дорогая! Все, что ни делается, дела-ется к лучшему. Теперь мы будем осторожны. Очень хорошо, что у нас такой участковый. А когда Диночка немного подрастет и окрепнет, тогда обязательно отдадим ее в ясли, и ты пойдешь работать. Все образуется.

Как только мог, Арон старался успокоить совсем расстроив-шуюся жену. Теперь он старался, чтобы к ним домой пореже приходили клиенты, и сам, хотя ему и было тяжело, ездил к ним снимать мерку, а обувь шил на чердаке, поставив там станок со швейной машинкой, чтобы стук его не был слышен соседке.

Ирину немного успокаивало то, что муж сшил из принесенной участковым кожи туфли его жене и жене его начальника. Те оста-лись очень довольны. Несколько раз в деликатной форме участ-ковый советовал своему приятелю быть очень осторожным, так как соседка не унимается. Но Ирина об этом не знала. А Арон чувствовал себя так, словно за каждым его шагом следят. Но другого способа обеспечить семье нормальную жизнь не было.

После переезда на новую квартиру он решил наконец-то осуществить заветную мечту – устроить своего одаренного сына в музыкальную школу.

К радости родителей, Янкель с самого начала начал выделять-ся среди своих соучеников. Через полгода учебы, по настоянию преподавателей, его перевели в старший класс. Никто из них не сомневался, что новый ученик обладает большим талантом.

 

Проходило время. После очередного концерта в большом заводском клубе к родителям Янкеля подошел его преподаватель, еврей.

– Поздравляю вас! Первая скрипка играла на пять с плюсом, – улыбаясь, сказал он.

– Спасибо большое, Геннадий Леонидович, в этом ваша заслуга, – ответил Арон.

– Мне, конечно, очень приятно заниматься с вашим сыном, но вам, родителям, уже пора начать задумываться, куда в будущем он поедет учиться. Надеюсь, вы меня поняли? – с грустью смотрел на Арона и Ирину старый учитель.

Его слова не выходили у них из головы.

Неожиданно Янкель вспомнил о профессоре Московской кон-серватории Константине Николаевиче Александрове, с которым он и его покойный дедушка Хаим познакомились на базаре в Ташкенте в день спасения Янкеля от цыган. Но, к сожалению, домашний адрес при переезде в Киев затерялся. Арон с надеждой написал письмо своему московскому другу Владимиру Николаевичу. Он просил его узнать адрес и домашний телефон профессора, а если будет возможность, то и встретиться с ним и напомнить ему о маленьком скрипаче, игру которого он слышал в Ташкенте на центральном рынке.

Прошло более месяца томительного ожидания. Однако полу-ченный в конце концов ответ был совершенно неожиданным. Воронин писал, что Константин Александрович по не известным ему причинам находится в заключении уже более двух лет. Вместе с тем, он по-дружески, от всей души, предложил семье Кац прислать сына к нему в Москву, и он постарается устроить его сначала в музыкальную школу, а жить тот будет в их доме, как он выразился, «на всем готовом». А после окончания школы Янкель поступит без всяких препятствий в консерваторию.

Арон с благодарностью отнесся к предложению друга. Янкель предоставил своим родителям решать этот вопрос, хотя сам хотел поехать на учебу в Москву. Ирина же была против отъезда сына, не представляя себе жизни вдали от него.

Тем временем Яша продолжал заниматься в общеобра-зовательной и музыкальной школах. Неожиданно мать обратила внимание на странное поведение сына. Всегда общительный, он замкнулся в себе, стал раздражительным, часто уединялся в своей комнате, откуда то и дело доносились печальные мелодии. Это вначале удивило, затем не на шутку встревожило Ирину, боль-шую часть времени находившуюся рядом с Янкелем. Несколько раз она в деликатной форме пыталась узнать у него причину его подавленного настроения, но он, смутившись, уклонялся от ответа, что еще больше настораживало мать. Арон, работавший с утра до позднего вечера, по мере сил старался успокоить жену, заверяя ее, что во всем виновен переходный возраст, хотя сам не меньше ее беспокоился за Янкеля. Но родители не могли даже предпо-ложить, что причиной переживаний сына была зарождающаяся любовь…

А все началось на второй день после их новоселья. Вечером за праздничным столом собралась вся семья, их родственники и знакомые. Как всегда, семейное торжество завершилось игрой Янкеля на скрипке. Дворовые ребята, забравшись через чердак на крышу соседнего дома, с любопытством смотрели через открытое настежь окно на играющего сверстника. Некоторые из них знали его в лицо, так как учились с ним в одной школе, и там он выступал на всех праздниках.

На следующий день Янкель вместе со своим братом Семеном, оставшимся у них на выходной день, вышел во двор. Их тут же обступили мальчики и девочки. Каждый старался заговорить с юным музыкантом, как со старым знакомым.

В стороне от всех стояла девочка с большими, выразитель-ными, голубыми, как небо, глазами и длинными русыми косами. Она была любимицей всех, кто ее знал. Света жила с матерью, работавшей горничной в гостинице, и бабушкой, которая в ней души не чаяла. Ее отец, приехав после войны в Киев, развелся с женой, но продолжал поддерживать тесную связь с единственной дочерью, а также со своей тещей, которую очень уважал, и материально помогал им.

Света тяжело переживала уход отца. Благодаря его стараниям, девочка, обладавшая от рождения музыкальным слухом и хорошим голосом, брала частные уроки игры на фортепиано. Учительница предсказывала ей большой успех. В школе она была отличницей.

Свете, как и ребятам из ее двора, Янкель представлялся на-стоящим артистом. После его вчерашнего концерта она долго не могла уснуть. Игра юного красивого скрипача, волшебные мелодии Моцарта, и восторженные рассказы ребят о нем – все это создавало в ее воображении образ романтического героя.

Снова и снова Света перебирала в памяти события вчераш-него дня…

– … Сам директор школы при всех сначала пожал ему руку, а потом расцеловал и даже, честное слово, прослезился, когда он закончил играть, – рассказывал рыжий Нюмка.

– Да он еще и круглый отличник, ко всему, – пожимая плеча-ми, скривил смешную мину Толик.

– А я, например, не люблю такую музыку. Скрипит на своей скрипке, как сверчок. Даже хуже, чем тот хромой инвалид, что на углу возле нашего дома на губной гармошке играет. И чего все его хвалят, черт его знает! – сплюнув, сказал Пашка.

– Ну, скажи, Толик, я не прав? – обратился он к другу.

Тот промолчал.

«Что понимает вообще этот дурак Пашка, недоразвитый, – с негодованием думала о нем возмущенная Света. – Мальчик замечательный, играет на скрипке, и вообще он симпатичный, даже очень, и похож на прекрасного маленького Паганини», – улыбнувшись, подытожила она свои мысли.

Восторженные возгласы стихли, и живое кольцо собравшихся вокруг Янкеля ребят стало распадаться. Мальчик увидел стоящую неподалеку Свету. Не выдержав взгляда его больших черных глаз, она смущенно опустила голову.

– Яшка, а это Света, познакомься. Она умеет играть на пиани-но и тоже, как ты, отличница. Вот, хлопцы, будет хорошая пароч-ка. Теперь две «культурные ляльки» будут жить у нас во дворе! – рассмеялся Пашка, рассчитывая, что его поддержат ребята.

Но на сей раз у него вышла осечка. Мальчишки, отвернув-шись, сделали вид, что не расслышали его. Янкель и Света по-взрослому внимательно смотрели друг на друга. Неожиданно для них самих оба покраснели и опустили глаза.

Ежедневно встречаясь во дворе, они старались скрыть от посторонних глаз проснувшееся в их сердцах чувство, хотя стоило им это немалых усилий. Все же это гораздо лучше удавалось девочке.

Проходили недели, месяцы, но подростки не решались рас-крыть свои чувства. Как-то раз Янкель встретил Свету на улице. В руках у нее была папка с нотами.

– Яша, если хочешь, я могу тебе дать ноты концерта Моцарта для скрипки с оркестром, они у меня дома, – растягивая каждое слово, громко сказала она. – Мне их отдала моя учительница музыки. Они ей не нужны.

– Большое спасибо, – покраснев до ушей, поблагодарил он.

Вечером того же дня, встретившись с ним во дворе, девочка напомнила ему о нотах. Лишь спустя неделю Янкель, предварительно убедившись, что никто из дворовых ребят его не видит, дрожащей от волнения рукой постучал в дверь Светиной квартиры.

– Кто там? – послышался нежный голос Светы.

– Света, это я. Я, Яша, – взволнованно ответил он. «Хоть бы она была одна дома», – испуганно озираясь по сторонам, подумал мальчик.

Девочка открыла дверь. На лице ее были смущение и радость.

– Можно к тебе?

– Да, да, конечно! – пропуская гостя в небольшую переднюю, ответила она. Мальчик вошел в однокомнатную квартиру. Посередине стоял большой круглый стол, слева от дверей, возле стены, – платяной шкаф, кровать, накрытая вышитым покрывалом, у окна – пианино, справа от дверей – клеенчатый диван, буфет и заполненный книгами застекленный книжный шкаф.

Перед тем как после долгих колебаний Янкель все же решился пойти к Свете домой, он мысленно отрепетировал каждый свой шаг, начиная от порога ее квартиры: что говорить и как себя вести, если она будет дома одна, и что делать в том случае, если кроме нее будут еще и взрослые. Но, оказавшись со Светой наедине, влюбленный мальчик растерянно смотрел по сторонам, не зная, что сказать, стараясь не встречаться с ней взглядом.

– Яша, садись, пожалуйста, – указывая на диван, сказала девочка.

– Спасибо большое. – Он сел на диван и положил руки на колени.

Света села напротив. Наступило неловкое для обоих молча-ние. Янкель чувствовал, что лицо его горит огнем. Он был уверен, что Света, глядя на него, посмеивается про себя. Первый раз в жизни Янкель чувствовал себя таким скованным и смешным. Но он ничего не мог с собой поделать. Наконец она нарушила молчание, которое казалось ему бесконечным.

– Яша, очень хорошо, что ты пришел, я еще несколько дней тому назад хотела спросить у тебя. Хочешь ли ты пойти в филармонию второго или девятого мая на концерт Ленинградского симфонического оркестра? Если да, то мой папа может купить билет тебе тоже.

– Очень хочу. Большое спасибо, – облегченно вздохнув, с радостью сказал он. Мгновенно Яша мысленно представил себе, как на концерте сидит рядом со Светой, как им обоим хорошо... На душе у него посветлело. Он почувствовал, что к нему вернулось самообладание, которое раньше почти никогда его не покидало. Девочка также была рада, что сейчас рядом с ней снова тот самый, гордый, умный и, как всегда, такой простой и милый ее сердцу мальчик. Вместе с тем ей, как и каждой девочке, льстило, что ее гость взволнован и не в силах скрыть своих чувств. Ей стало немного жаль сидящего перед ней Янкеля, к которому она была более чем неравнодушна, хотя признаться себе в этом не хотела.

– Света, ты знаешь, зачем я к тебе пришел? – спросил у нее Янкель.

– Нет, – раскрыв широко глаза, ответила девочка.

– Ты можешь мне дать ноты, о которых недавно говорила? Ты не забыла?

– Нет, конечно. Я думала, что они тебе уже не нужны. Одну минутку, я их сейчас принесу. – Она быстро вышла в кухню.

Янкель, облегченно вздохнув, вынул из кармана брюк носовой платок и вытер вспотевшее лицо. «Вот дуралей я. Что со мной происходит? Будто язык онемел. Тоже мне, называется – репетировал дома...» – упрекнул он себя.

В комнату вернулась улыбающаяся Света.

– Возьми, пожалуйста, Яша, – она протянула ему ноты. Их глаза встретились.

– Спасибо большое, – вновь покраснев, поблагодарил он девочку, невольно коснувшись ее пальчиков.

Приятное тепло разлилось по его телу. Подобного волную-щего ощущения он никогда раньше не испытывал. Сердце уча-щенно забилось. Те же чувства испытывала и девочка. Янкель начал быстро листать ноты. Света, смущенно опустив глаза, ото-шла к окну. Немного придя в себя, он, оторвав взгляд от нот, исподлобья посмотрел на стоящую к нему спиной девочку. «Неужели я такой счастливый, что буду сидеть рядом со Светой и слушать симфоническую музыку?» – предвкушая радостное со-бытие, думал Янкель. Взгляд его остановился на книжном шкафу.

– Как много у вас книг, Света! – восторженно воскликнул мальчик.

– Папа мне подарил их, – повернувшись к нему лицом, улыбнулась она.

– Ты, наверное, уже многие из них прочла? – с завистью в голосе произнес Янкель.

– Нет, что ты! Они, в основном, для взрослых. Но кое-что, конечно, прочла.

Она, не в пример ему, не очень любила читать.

Подойдя к книжному шкафу, мальчик не мог скрыть изумле-ния. Он впервые видел в обычной квартире такую большую библиотеку.

– «Айвенго», «Ричард Львиное Сердце», «Чингиз-хан», «Батый»! – вслух читал он названия любимых им книг на исторические темы. – Света, ты читала эти книжки?!

– Еще нет, – спокойно ответила она, с удивлением глядя на возбужденное лицо и горящие глаза Янкеля.

– Как?! Такие классные книги до сих пор не прочла? Обяза-тельно прочти!

– Хорошо, – тем же невозмутимым тоном пообещала девочка. – Яша, мне нужно сейчас позаниматься музыкой, если хочешь, послушай.

– Да! Конечно, хочу! – радостно воскликнул гость.

Света не меньше его хотела того же. Подойдя к стоящему у окна пианино и устроившись на стуле с крутящимся мягким сиденьем, она начала играть. Яша с восхищением смотрел на девочку. Ему хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно долго...

Когда она закончила играть, мальчик громко зааплодировал. По лицу Светы было видно, что она очень довольна оценкой своей игры. Авторитет Янкеля для нее был очень высок.

Наконец-то прошла длинная неделя после этого незабывае-мого для них обоих дня. Почти каждый вечер они встречались во дворе.

В воскресное весеннее предпраздничное утро, когда семья Кац завтракала, в дверь их квартиры постучали. Открыв дверь, Ян-кель был приятно удивлен, увидев перед собой Свету.

Поздоровавшись, она, войдя в коридор, отдала ему билет в филармонию.

– Яша, начало концерта в семь часов вечера. Мы с папой бу-дем ждать тебя в шесть возле фуникулера. Понял? – спросила она, словно строгая учительница ученика.

– Понял, – кивая головой, ответил покрасневший мальчик.

– До завтра, – улыбнулась Света и быстро выпорхнула из квартиры.

– Большое спасибо, – выбежав за ней, вдогонку крикнул Янкель.

– Не опаздывай!

Янкель вернулся за стол с покрасневшим и в то же время сияющим от счастья лицом. В руке у него был билет. Ирина, держа у себя на коленях маленькую дочурку, улыбнулась и переглянулась с мужем. Они не хотели спрашивать у сына, с кем он разговаривал в коридоре, но по выражению его лица легко было понять, что это их соседка Света, о её богатой библиотеке с восторгом рассказывал им на прошлой неделе Янкель.

– Мамочка, я завтра иду на симфонический концерт Ленин-градской филармонии. Мне принесли билет, – сказал он, покрас-нев еще больше прежнего.

– Очень хорошо, Яша, только нужно было пригласить того, кто тебе принес этот билет, домой, и не мешало бы заплатить за билет.

Мальчик виновато опустил глаза.

– Пригласить в дом, конечно, нужно было, ну а деньги он занесет, – как всегда, спокойно произнес отец, продолжая завтракать.

Янкель, взял у матери деньги и зашел к Свете.

– А ты, мать, волновалась, что твой сын в расстроенных чувствах, – усмехнулся Арон.

– А ты говорил, что у него такое настроение из-за переход-ного возраста.

– Так я был прав, – рассмеялся Арон.

Весь день мальчик был на седьмом небе от счастья. Уединив-шись в своей комнате, он до вечера читал стихи о любви, которые взял в школьной библиотеке. Сейчас эти стихи вызывали в нем не чувства грусти и печали, а чувства радости и вдохновения. Глядя на сына, радовались и его родители.

К глубокому огорчению Янкеля, Света, которую он с нетерпением ожидал увидеть вечером во дворе, не вышла. Зато ночью она приснилась ему в образе доброй феи.

С самого утра у Янкеля было праздничное настроение. Он то и дело поглядывал на часы, купленные ему отцом. Невыносимо долго тянулось время. Мать дала ему деньги на мелкие расходы.

– Ой, Арончик, смотри, как вырос наш сынок. Так и не заметишь, как невесту в дом приведет... – улыбаясь, говорила Ирина, гладя брюки сына.

– Ну и слава Богу! – держа на руках маленькую дочурку, рассмеялся Арон. – Жизнь не стоит на месте. Мы стареем поне-многу, Ируся, а дети наши растут. Верно, Диночка?

– Слышишь, Динуля, может быть, наш папа себя к старикам начал причислять, а мы с тобой еще молоденькие девчонки, правда, доченька? – Подойдя к ним, Ирина поцеловала обоих.

 

Янкель быстрым шагом шел в сторону фуникулера, хотя до встречи со Светой и ее отцом еще оставалось больше часа, а идти было не более десяти минут. Он волновался. «Спокойно! Спокойно! Только бы не растеряться, как тогда у нее дома. – Янкель не мог себе простить неловкого поведения у Светы дома. – Нет! Хватит себя так глупо вести! Это больше не повторится! Я ведь уже не маленький». Сегодня он был доволен собой. Все заранее отрепетировав по нескольку раз, мальчик был уверен, что на сей раз, встретившись со Светой и ее отцом, не ударит лицом в грязь. Он с удовольствием посматривал на новые часы «Победа», на скрипучие коричневые туфли, изготовленные отцом, и сшитый на заказ к празднику серый костюм, и на кожаный ремень с блестящей пряжкой. Янкель шел твердым, уверенным шагом, подражая во всем своему верному другу, учителю истории Алексею Сергеевичу, которому давно рассказал о дружбе с девочкой из своего двора.

Как и ожидал Янкель, ни Светы, ни ее отца возле фуникулера не было. Немного отдышавшись от быстрой ходьбы, мальчик перешел на противоположную сторону улицы, где находился небольшой скверик, и сел на скамейку.

«Я подойду к фуникулеру одновременно со Светой, не буду унижаться, – подумал он, но тут же, спохватившись, решил: – Нет! Нет! Это некрасиво. Я ведь мужчина. Нужно подойти немного раньше. Надо уважать женщин».

От этой мысли он вырос в своих глазах. В это время мимо него прошел парень лет девятнадцати с папиросой в зубах, ведущий под руку девушку.

«Вот если бы мне со Светой было столько лет, сколько им, – провожая их завистливым взглядом, думал мальчик. – Когда я вырасту, то хотел бы иметь такую жену, как Света, и чтобы мы с ней так же хорошо и дружно жили, как мама с папой. И у нас были бы тоже дети, как наша маленькая Диночка. Вот было бы здорово, если бы мы с ней были музыкантами и гастролировали по всему миру...» – размечтался мальчик, вспомнив недавно прочитанную им книгу Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды», которая ему очень понравилась.

– Яша! Яша! – неожиданно он услышал Светин голос.

Янкель вскочил на ноги и взглянул на часы. Было без четверти шесть. Возле входа на станцию фуникулера стояли рядом худощавый мужчина в очках и Света. Она махала ему рукой.

«Как же я их просмотрел? Какой дурак! Снова оказался насто-ящим болваном!» – упрекал себя немного растерявшийся маль-чик. Он быстро перебежал улицу и подошел к ним.

– Здравствуйте. Извините меня, пожалуйста! Сам не знаю, как случилось, что не заметил вас. Я уже давно пришел, – оправдывался он.

Мальчик старался не встречаться взглядом со Светой, уверенный в том, что она осуждает его. На самом же деле та, глядя на растерянного Янкеля, улыбалась той счастливой улыбкой, какой улыбаются все влюбленные.

– Ничего, ничего. Не огорчайся, Яша. Мы ведь договорились встретиться в шесть часов, а сейчас только без десяти минут, у нас, ребята, еще уйма времени! – ободряюще сказал Светин отец, положив ладони на плечи дочурки и симпатичного курчавого мальчика, к которому она, нетрудно было догадаться, была неравнодушна.

– Папа, познакомься, пожалуйста, это мой друг, – серьезно, по-взрослому, сказала Света.

– Очень рад. Лазарь Моисеевич, – он протянул руку смущен-ному мальчику.

– Яша, – тихо сказал тот.

– Ну вот что, дорогие мои! Раз у нас до начала концерта еще час времени, давайте приятно его проведем!

Поднявшись фуникулером на Владимирскую горку, они зашли в кафе, где Лазарь Моисеевич угостил их вкусным мороженым, лимонадом, конфетами и пирожными. После чего они не спеша пошли по заполненным нарядно одетыми людьми аллеям старого парка, любуясь с высоты живописными днепровскими берегами. Затем по уложенной кирпичом извилистой дорожке и крутой де-ревянной лестнице они спустились к построенному еще в дорево-люционные годы зданию филармонии. Настроение у ребят было превосходное. Они чувствовали себя непринужденно в обществе жизнерадостного и простого в общении Лазаря Моисеевича.

В зале Янкель со Светой сидели рядом. Их локти касались друг друга. Неповторимая, величественная музыка Шостаковича и Бетховена казалась ребятам еще прекраснее. Этот незабывае-мый вечер, проведенный вместе, запомнился им надолго.

С того дня их отношения стали еще теснее. Казалось, ничто не могло помешать дружбе влюбленных. Но однажды, играя во дворе со своими сверстниками, Янкель невзначай, в запале спора мальчиков о девочках, живущих во дворе, в частности о Свете, имел неосторожность, защищая ее достоинство, выкрикнуть:

– Не болтай, Витька, зря о ней так! Я лучше ее знаю, чем ты! Она моя... – Он не успел сказать «подруга», как ребята подняли его на смех.

Мальчик сам не понимал, как могло это случиться: его неосторожность стала ложкой дегтя в чистой безоблачной дружбе подростков. Ребята начали дразнить его и Свету «жени-хом и невестой». Янкель не мог простить себе допущенную им нелепую оплошность. Отношение Светы к нему резко изменилось. Она начала избегать встреч с ним, из-за чего мальчик очень страдал.

 

Тем временем в жизни семьи Кац возникли серьезные ослож-нения. Объяснялось это тем, что их начальника милиции перевели в другой район города, и он взял с собой участкового – приятеля Арона. На имя нового начальника милиции по-прежнему поступали анонимные письма о том, что Арон ворует кожу на фабрике, где работает, и шьет из нее у себя дома новые туфли и сапоги на продажу. С первого же появления в квартире Каца новый участковый был настроен весьма агрессивно. Он с подозрением рассматривал все вокруг.

– Товарищ Кац, какая у вас зарплата? – сощурив глаза и искусственно картавя (так копировали евреев антисемиты), спросил он Арона.

– Восемьсот десять рублей, – ответил тот.

–А по вашей обстановке этого не скажешь. Живете вы явно не по средствам. Да и вообще... – Он многозначительно прервал себя на полуслове.

– Я живу на те деньги, которые зарабатываю своими руками! – чуть повысив голос, сказал Арон.

– Ну что же, поживем – увидим, – выходя из квартиры, сквозь зубы процедил тот.

Начальнику милиции он с пристрастием доложил о еврее – спекулянте и воре, и сказал, что ему давно место в тюрьме.

На следующий день по распоряжению шефа, которому надоели анонимные доносы, посылаемые во все инстанции, была установлена слежка за квартирой Каца и лично за Ароном. Нервы Арона были настолько напряжены, что он, всегда выдержанный и уравновешенный, по всякому пустяку выходил из себя. Вместе с мужем нервничала и Ирина. Естественно, обстановка в семье не могла не коснуться Янкеля, болезненно воспринимавшего все неурядицы.

Шло время. Жить на одну зарплату семье из четырех человек было невозможно. Ирина же из-за постоянных болезней дочери не могла выйти на работу. Каждая пара обуви, сшитая ее мужем у себя дома, стоила ему и его семье немало крови.

В один из выходнх, когда жена гуляла с ребенком в сквере недалеко от дома, а Янкель делал уроки в своей комнате, Арон услышал сильный стук в дверь. Быстро свернув заготовки туфель, он вложил их в небольшую сумочку, медленно по крутой лестнице спустился с чердака в кухню, на цыпочках подошел к входной двери. Стоя в темном коридоре, он сквозь едва заметную щель в двери увидел участкового инспектора, двух мужчин в штатском, а также дворника и незнакомую женщину. Он понял, что к нему пришли с обыском.

«Слетелась стая воронов на пир», – с презрением подумал Арон.

Он вернулся в комнату, где его ожидал стоящий с испуган-ным лицом сын.

– Яшенька, к нам пришли делать обыск, – шепнул отец.

В дверь вновь постучали. Сжав губы, нахмурив брови, Арон стоял не шевелясь. Случилось то, что неизбежно раньше или позже должно было случиться. «Что делать? Если они найдут новые туфли и заготовки, то мало того, что я получу срок, они по штампам на коже узнают, у кого я ее покупал», – лихорадочно думал он.

Неожиданно для Янкеля отец, опустившись на колени, впервые начал молиться Богу. В двери продолжали стучать более настойчиво. Поднявшись на ноги, Арон подошел к шкафу, вынул две пары сшитых им новых туфель и положил их в сумку, где лежали заготовки.

– Яша, будем уходить через кухонное окно, – тихо сказал он.

Они вышли на кухню. Арон осторожно открыл окно. Оно вы-ходило в соседний двор.

– Когда я спущусь на землю, сбросишь мне сумку.

– Папа, мне же легче. Давай лучше я первый слезу, – умоляю-щим голосом попросил его Янкель, прекрасно понимая, как отцу с его больными ногами тяжело спускаться со второго этажа на землю.

– Не волнуйся, сынок. Все будет хорошо, – улыбнувшись, подмигнул он. – Ничего не поделаешь. Нужно спасаться.

Кац, схватившись цепкими руками за выступы торцевой части стены, оставшейся от разрушенного во время войны двухэтажного здания, прилегающего к их дому, словно скалолаз, опираясь ногами на небольшие выступы, медленно спускался вниз. До Янкеля доносился непрекращающийся стук в дверь. Мальчик облегченно вздохнул, когда его хромой отец с огромными усилиями наконец-то коснулся земли. Сбросив ему сумку, он прикрыл за собой окно и через считанные секунды стоял рядом с тяжело дышавшим Ароном.

– Сынок, с этой сумкой беги к тете Риве. Понял? – с тревогой озираясь по сторонам, тихо произнес отец.

Янкель, повесив на шею сумку, стремглав побежал к деревян-ному забору, пролез через известную только детворе дырку в нем и оказался в школьном дворе, находившемся на другой улице. Затем быстрым шагом направился к тете Риве.

Кац не спеша пошел в старый зеленый сквер, излюбленное место отдыха стариков и молодых мам с маленькими детьми. Рассказав Ирине обо всем, он вместе с женой и дочкой отправился домой. Во дворе их встретил шедший навстречу сосед-портной, чех по национальности.

– Арон, не ходи домой, там пришли к тебе с обыском. Трое легавых ждут тебя возле дверей, – взволнованно сказал он.

– Пусть себе ждут. Плевать я на них всех хотел. Они мне могут только соль на хвост насыпать.

«Вроде бы умный человек, а какую глупость делает. Не слу-шает доброго совета...» – пожимая плечами, подумал портной, всю жизнь боявшийся фининспекторов. Удивленным взглядом он проводил соседей, спокойно идущих в пасть «легавым».

– А мы вас уж совсем заждались! – не ответив на приветствие хозяев, скривив презрительную мину, растягивая каждое слово, сказал участковый.

Супруги вместе с нежданными «гостями» вошли в квартиру. Показав хозяину ордер на обыск, инспектор и двое мужчин в штатском рьяно принялись за работу. Перерыв все комнаты вверх дном, они, расстроенные, ушли ни с чем. На сей раз фортуна улыбнулась семье Кац.

Но вскоре грянула новая беда. Затаившийся в теле осколок, не тревоживший Арона все эти годы, все чаще начал напоминать о себе. Он терпел и скрывал от жены порой невыносимую боль, продолжал работать, надеясь на чудо. Когда же стало совсем невмоготу, Кац обратился в хирургическое отделение Киевского госпиталя. Там ему предложили удалить осколок, так как началось нагноение кости.

Четыре месяца пришлось Арону пролежать в госпитале. Все это время Ирина и Янкель буквально выбивались из сил, особен-но в первые два месяца после операции, так как состояние боль-ного было тяжелым. Они по очереди дежурили возле его постели.

Оставшись одна с двумя детьми, нигде не работая, Ирина вынуждена была все накопленные на «черный день» деньги истратить на то, чтобы поставить мужа на ноги.

Наконец-то пришел долгожданный день, когда Арон вернулся домой. По состоянию здоровья он уже не мог работать на обувной фабрике. С большим трудом ему удалось как инвалиду войны получить право сапожничать. Его по-прежнему мучили боли в искалеченных войной ногах.

По совету приятеля Иосифа Круля, Арон и Ирина решили одолжить деньги и за минимальную цену купить в магазине пред-назначенную для инвалидов первой группы легковую машину с ручным управлением. Это облегчило жизнь ему и всей семье.

Вначале он спокойно зарабатывал на жизнь. Однако вскоре, как и ко всем сапожникам в его положении, к нему в будку стали подсылать подставных «заказчиков», предлагавших отремонтировать обувь, не выписывая квитанции или же по завышенной цене, тем самым желая спровоцировать на «преступление». Эта постоянная нервотрепка, естественно, отрицательно сказывалась на самочувствии Арона.

Пошатнулось и здоровье Ирины.

 

IV

Проходило время. Возмужав, Янкель старался скрыть от больных родителей глубокие переживания, связанные со своим будущим, которое он не мыслил без музыки. Ему до глубины души было обидно, что ребята нееврейской национальности беспрепятствен-но поступают в музыкальные учебные заведения, а для него двери туда наглухо закрыты.

Янкель, как и его родители, понимал, что если даже он окон-чит музыкальную школу и общеобразовательную школу с золо-той медалью, в чем очень сомневался из-за пятой графы, ему все равно вряд ли удастся поступить в киевское музыкальное учи-лище или в консерваторию. Поэтому с согласия родителей юно-ша после окончания восьмого класса решил устроиться в качест-ве ученика электрика на обувную фабрику, где раньше работали его отец и дед, чтобы до армии получить специальность.

Вечерами, после работы, он продолжал учиться в музы-кальной школе и в вечерней школе рабочей молодежи.

Нелегко было ему совмещать работу с учебой, но он успешно справлялся с трудностями. К радости Арона и Ирины, музыка по-прежнему была для их сына жизненной необходимостью.

Отношения между Янкелем и Светой внешне были только приятельскими. Их редкие встречи на улице ограничивались лишь приветственным кивком головы. В глубине души гордая девушка все это время чувствовала свою вину перед ним, хотя и не хотела себе в этом признаться.

Их чувства друг к другу не убавились, но никто из них не решался сделать первый шаг для сближения.

 

Глава пятая

I

Надежды семьи Кац полностью оправдались. Янкель сделал даже больше, чем ожидали от него родители, – окончил вечернюю школу с серебряной медалью, а также музыкальную школу, приобрел специальность и продолжал работать на фабрике.

Арон с белой завистью узнал, что Ривин сын, Семен, успешно закончивший школу, уехал из Киева в Воронеж и поступил там в университет. Туда же, как сказала Рива, будет поступать после окончания школы и ее младшая дочка, Дорочка.

В то же время Арон в глубине души не мог простить себе, что послушал жену и не настоял на том, чтобы Янкель поступал в Московскую консерваторию.

«Вот дурак я! Умница Владимир и его матушка Клавдия Пет-ровна ведь звонили нам перед вступительными экзаменами и просили Янкеля приехать к ним поступать в консерваторию. Да что уж говорить – опоздали, электричка ушла…», – упрекал себя отец.

 

Приятной неожиданностью для Янкеля была случайная встре-ча в кинотеатре со Светой. Он был уверен, что это подарок судь-бы. С этого дня их дружба не только возобновилась, но стала крепче и серьезней. Пора отрочества осталась позади. Они по-взрослели и были счастливы, находясь рядом. Однако время неумолимо и безжалостно приближало их к разлуке.

 

Света, окончив школу с серебряной медалью (хотя как круг-лая отличница могла рассчитывать на золотую), даже не пыта-лась поступать в Киевский мединститут, зная, что двери для евреев туда наглухо закрыты. Она поехала в Ригу и без всяких проблем поступила в мединститут. Девушке пришлось нелегко в чужом городе, особенно в первый год, так как никогда раньше не разлучалась с семьей.

Жила Света в общежитии, в основном, на свою мизерную сти-пендию. Посылки от разведенных родителей получала очень редко, каждый из них перекладывал эту обязанность на другого. Гордая девушка не хотела напоминать им о себе, экономя буквально на всем, часто недоедала. Симпатичная, компаней-ская, добрая и отзывчивая студентка, лучшая по успеваемости на факультете, пользовалась уважением и любовью однокурсников. Вместе с тем ей непросто было устоять перед соблазнами, окружавшими ее. В мединституте учились, в основном, молодые люди из довольно зажиточных семей. Подруги часто приглашали Свету в гости. Ее поражал и их западноевропейский образ жизни, так не похожий на тот, к которому привыкла с детства. Оказавшись в компании нарядно одетых ровесников, она чувствовала себя довольно неловко, но это и не мешало ей иметь много поклонников. Но в сердце девушки было место только для любимого ею с детства Янкеля.

Был поздний вечер. Янкель в прекрасном настроении приехал из филармонии домой после концерта камерной музыки. Сняв в передней туфли, он на цыпочках, чтобы не потревожить спящую сестренку и родителей, направился в кухню, где на плите, как всегда, стоял ужин.

К удивлению молодого человека, за столом с мрачным видом сидели его родители. Увидев сына, мать подала ему повестку в военкомат. По его лицу пробежала тень. Сердце Ирины заще-мило.

Она, как все матери, не могла смириться с мыслью, что Янкеля заберут от нее на три года и она так долго его не увидит.

 

На медицинской комиссии врач-окулист направил юношу на дополнительную комиссию, хотя прекрасно видел, что у парня слабое зрение.

– А ты, Кац, часом не симулируешь? Ведь ваш брат сачковать любит? Не в Ташкенте ли во время войны была ваша семья? – ухмыльнувшись, с издевкой спросил у него пожилой окулист гар-низонного госпиталя.

Янкель ничего не ответил ему. Он внешне был невозмутим, внутри же клокотал гнев. Юноша впервые в жизни лицом к лицу столкнулся с откровенным незавуалированным антисемитизмом.

После двухнедельных издевательств его отправили служить в Хабаровский край, в строительный батальон. В суровые морозы и в летний зной Янкелю и его товарищам по службе, наравне с работающими недалеко от них заключенными, приходилось рубить лес, прокладывать дороги в дикой тайге.

Порой, лежа в десятиместной брезентовой палатке, под завывание холодного осеннего ветра или задыхаясь от жары летом, Янкель думал о любимой девушке, от которой его отделяли тысячи километров.

В памяти солдата словно из далеких далей выплывали ранние сумерки, тускло освещенный товарный вокзал, протяжные звуки паровозных гудков, полные слез глаза Светы, приехавшей попро-щаться с ним, ее печальная улыбка, в которой он прочел ее чувства, нежный поцелуй и легкий взмах руки, утонувшие во тьме наступающей ночи.

Молодой человек вспоминал детские годы, проведенные в родном дворе рядом с этой девочкой. Сейчас они казались ему такими далекими и неповторимо прекрасными.

Из глубины палатки послышался стон спящего солдата. «Бедный Аркадий и несчастные его родители! До сих пор бедняга не может прийти в себя», – подумал Янкель о друге, семью которого постигла трагедия. Брат-близнец Аркадия из-за болезни был призван в армию на год позже него. Служил он в Горь-ковской области во внутренних войсках. Не выдержав постоянных издевательств со стороны солдат-антисемитов, поощряемых старшиной, слабохарактерный, не в пример своему брату, еврейский парень, находясь на ночном дежурстве, покончил жизнь самоубийством. Родителям так и не удалось добиться наказания виновных в смерти сына.

Невыносимо медленно тянулись для Янкеля безрадостные месяцы службы в армии. Особенно тяжел для него, как и для всех солдат, был третий, последний, год службы. Это усугублялось еще и непонятным двухмесячным молчанием Светы. Ему каза-лось, что время остановилось.

В ожидании сына совсем измучилась Ирина. Арон изо всех сил старался успокоить ее.

Наконец-то был опубликован в газетах долгожданный приказ о демобилизации. Со дня на день Янкель ожидал отправки домой. Но неожиданно в части произошло ЧП. В этот же день он был вызван в кабинет замполита.

– Вы сегодня были в клубе?! – не ответив на приветствие вошедшего в его кабинет солдата, громко спросил тот.

– Был, – стараясь быть спокойным, ответил Янкель, поняв по тону замполита, что произошло что-то неладное.

– А зачем вы туда ходили? – наклонившись вперед и вытянув морщинистую шею, словно подвижные меха у гармоники, чеканя слова, презрительно глядя на солдата, продолжал замполит.

– Почитать свежую газету.

– И все?! – криво усмехнувшись, спросил тот, многозначительно посмотрев на сидящего в его кабинете коман-дира стройбата. Возле дверей стоял старшина.

– А зачем же еще ходить в клуб? – с удивлением глядя на замполита, ответил Янкель.

– А мне кажется, что это для вас было лишь прикрытием вашего чудовищного преступления!

– Я вас не понимаю, товарищ майор.

– Зато я вас очень хорошо понимаю, рядовой Кац!

Янкель в недоумении посмотрел сначала на антисемита-стар-шину, на лице которого была злорадная улыбка, затем перевел взгляд на комбата, которого он уважал и считал порядочным человеком. Но тот смотрел в сторону.

«Что им от меня нужно? Мне пора ехать домой», – нервно покусывая нижнюю губу, думал Яша.

– А вы не нервничайте! Во всем признайтесь честно, это смяг-чит вашу вину, – словно следователь на допросе, говорил замполит. Видно было, что ему нравилась роль допраши-вающего.

– Мне не в чем сознаваться. Я ничего плохого не сделал, – пожал плечами Янкель.

– Ну это ты брось! Ничего не сделал. Разорвать портрет товарища Ленина – разве это не преступление?!

– Зачем вы такое говорите, товарищ майор? Я никакого портрета не рвал. Я полчаса находился в читальном зале, это может подтвердить сержант Мухин. Мы вместе с ним зашли в клуб и вышли из клуба.

– Это все разговоры. А нам известны факты. Мухин здесь ни при чем.

«Э-ээ, нет, партийная крыса! Это уже алиби», – глядя на зам-полита, радостно подумал комбат. Чуть заметная улыбка скольз-нула по его лицу. Он относился с симпатией к этому интелли-гентному парню, музыканту, играющему на всех праздничных вечерах на скрипке, и ненавидел замполита, которого недавно прислало начальство. В части его окрестили «Суслов» – за внешнее сходство и сходство характеров.

– Пока можете идти, рядовой Кац, – не дождавшись, пока заговорит «партийная крыса», сказал ему командир стройбата, которому не по душе была вся эта история с портретом Ленина, бросавшая тень на его часть.

Он не хотел раздувать это дело, выносить сор из избы. Однако рвущийся к власти карьерист хотел скомпрометировать комбата в глазах начальника гарнизона – своего земляка. В его памяти еще свежо было позорно провалившееся так называемое «дело врачей». Сейчас же отъявленным антисемитам – замполиту и старшине – представилась возможность отыграться на еврее. Эта идея пришла в голову старшине, узнавшему о портрете и увидевшему выходящих из клуба Янкеля и сержанта Мухина. Он сообщил об этом своему новоявленному другу, по настоянию которого в тот же день по стройбату был отдан приказ об отсрочке демобилизации солдата Каца и двух его друзей-литовцев в связи с происшедшим в части ЧП.

Немало здоровья отняло у Янкеля и двух его друзей дело о разорванном портрете Ленина. Оно было преподнесено так, будто никаких сомнений относительно виновных в этом «преступлении» не существует. Однако, к счастью попавших в беспощадные жернова произвола и беззакония, часть разорванного портрета была обнаружена в кармане солдата, посаженного в тот злополучный для них день за пьянство на гауптвахту. Дежурившие в прачечной с радостью принесли грязный разодранный китель и обрывки скомканного портрета в руки обрадовавшемуся комбату. Эта счастливая случайность спасла Янкеля и его друзей.

Приехав домой, он ничего не сказал о случившемся. Лишь преждевременно появившаяся на голове седая прядь осталась горькой памятью о пережитом. Молодой человек был безмерно счастлив, что снова дома, рядом со своими родными. Его огорчало лишь то, что рядом нет его любимой.

Через несколько дней Янкель встретил во дворе бабушку Светы, которая была очень рада его приезду и переписке внучки с ним. Она рассказала о том, что в последнее время Света писала домой не так часто, как раньше.

– Скоро будет месяц, как от нее не получили даже маленькой весточки... Ой, Яшенька, тяжко ей далеко от дома. Азохен вей с такой жизнью. Ты же не маленький, сам понимаешь, если бы у моей дорогой внученьки родители были, как у тебя. А то мама сама по себе, папа имеет свою семью. Ой, что там говорить, сынок! – говорила бабушка, то и дело вытирая носовым платком слезы.

Янкель старался по мере сил утешить ее. После этого тяже-лого разговора на душе у парня стало еще более тревожно.

 

Полный энергии молодой человек окончательно выбрал свой путь и стремился стать профессиональным музыкантом. Зная о льготах для солдат, отслуживших срочную службу в армии, при поступлении в средние и высшие учебные заведения, Янкель начал настойчиво готовиться к экзаменам. Не щадя себя, с утра до вечера изучал скрипичные произведения великих композиторов-классиков под руководством опытного репетитора, которого нашел для него отец. Понимая, насколько трудным стало положение семьи из-за болезни отца, Янкель все же настоял на том, чтобы сократить наполовину количество уроков, предложенное учителем музыки.

Зная планы сына, Арон и Ирина глубоко переживали, глядя, как он самозабвенно, до изнеможения, занимается, уверенный в том, что обязательно поступит в Киевское музыкальное училище, а закончив его, – в консерваторию. В последнем, однако, роди-тели очень сомневались, видя, как расцветает антисемитизм по всей стране, особенно на Украине,

Приближались вступительные экзамены, Нервы у него были напряжена до предела, и ему сейчас так нужна была Светина поддержка!

 

Обычно в субботу вся семья Кац обедала вместе. Арон мог вы-брать для себя выходной в любой день недели. Утром Янкеля удивило и расстроило хмурое лицо отца, уединившегося в спаль-не и не обращавшего внимания на свою любимую дочурку Диночку.

«Наверное, папа себя снова плохо чувствует, – подумал он. – А вдруг на работе какие-нибудь неприятности?..»

– Яша, тебе не кажется, что ты слишком уверен в своем поступлении в музыкальное училище? – неожиданно спросил Арон во время обеда.

Янкель ничего не ответил. Ему не хотелось думать о неудаче, он слишком сильно верил в победу.

– Сынок, ты же взрослый человек и прекрасно знаешь, где мы живем, так что будь готов ко всему... – Голос отца стал мягче. – А может быть, все же тебе стоит поехать поступать в Москву? – неожиданно спросил отец.

Ему было нелегко говорить об этом Янкелю, он хорошо понимал, что его талантливый сын гораздо лучше подготовлен, чем многие из тех, кто беспрепятственно поступит в музыкальное училище и даже в консерваторию. Однако решил подготовить его к худшему.

– Может быть, настанет такое время, когда будут принимать в институты по знаниям, а не по пятой графе. В конце концов, – продолжал Арон, – поступить как медалисту без экзаменов (хотя он сомневался и в этом) в Институт легкой промышленности на электромеханический факультет тоже не так уж и плохо, тем более что тебе нравится иметь дело с электротехникой.

Янкель молча выслушал не обнадеживающие, но правдивые слова отца. Ирине тоже было нелегко.

На прошлой неделе она с мужем встретила своего давнего знакомого. Его дочь – еврейка по отцу, украинка по матери окончила музыкальную школу с отличием и мечтала поступить в музыкальное училище. Однако хороший приятель ее отца, препо-дававший там, посоветовал им срочно поменять паспорт, где она числилась еврейкой, и взять национальность матери. Иначе, как он выразился, «ей не видать училища, как своих ушей», туда, как и в консерваторию, евреев не принимают.

Эта встреча и послужила основной причиной тяжелого суб-ботнего разговора. И все же Кац решил за неделю до вступи-тельных экзаменов добиться того, чтобы игру Янкеля прослушал высокопрофессиональный музыкант и дал бы ей беспристрастную оценку. Но, к сожалению, музыканта такого уровня он не знал.

Два дня Арон ломал голову, каким образом осуществить свой замысел. Ничего не придумав, решил искать помощи в самой Киевской консерватории.

«Ведь свет не без добрых людей, в конце концов, я ведь попрошу только прослушать моего сына. Я уплачу за это... – рассуждал он. – Ну почему наш умный и талантливый народ такой несчастный? За что нас все не любят и как только могут издеваются над нами? Боже! Как папа мечтал, чтобы Янкель стал музыкантом! Эх, жизнь! Бьют и плакать не дают! Яшенька, Яшенька! Сынок!» – Горький комок подступил к горлу.

На следующий день, оставив работу, Кац поехал в консерва-торию. У здания стояли небольшими группами улыбающиеся, никогда не унывающие студенты. Арон с белой завистью смотрел на них. Из окон одновременно доносились музыка и голоса поющих студентов. Он приблизился к входу. У порога стоял дежурный и проверял у входящих студенческие билеты.

«Мне туда не пройти. Этот горластый вахтер меня ни за что не пропустит», – подумал Арон.

Внезапно из консерватории в окружении студентов вышел высокий, худощавый, элегантно одетый улыбающийся старик в очках, в руке он держал палку с костяным набалдашником. Перебивая друг друга, молодые люди то и дело обращались к нему с вопросами, на которые тот охотно отвечал. Их оживленная беседа продолжалась не более десяти минут.

Затем, попрощавшись с молодыми людьми, старик, не спеша, направился в сторону театра им. Франко. Арон, догнав преподавателя, некоторое время шел рядом с ним. Он интуитивно почувствовал доверие к этому совершенно незнакомому человеку. Так прошли они метров двадцать-тридцать, искоса поглядывая друг на друга... Наконец Арон решился попытать счастья.

– Извините меня, пожалуйста, вы работаете в консерватории? – несмело спросил он.

– Да. Вот уже тридцать лет. Что вас интересует? – остано-вившись, спросил преподаватель, с интересом глядя на незнакомца.

– Извините, пожалуйста. У меня есть к вам очень большая просьба.

– Ну, раз такое дело, то давайте сначала познакомимся. Ана-толий Павлович, – улыбаясь, представился он

– Арон Хаимович, – Они обменялись рукопожатием. – Анатолий Павлович, будьте добры, если есть у вас время, уделите мне, пожалуйста, не более десяти минут.

– Ну, что же, не возражаю. Я к вашим услугам, – произнес тот. – Только пойдемте в сквер, это рядом, и там спокойно побеседуем. Не возражаете, Арон Хаимович? – спросил он.

– Буду очень рад, большое вам спасибо!

Они вошли в зеленый сквер.

– Слушаю вас, – улыбнувшись сказал преподаватель, садясь рядом с инвалидом на садовую скамейку.

Арон вкратце рассказал ему о причине, заставившей его обра-титься за помощью. Внимательно и с сочувствием выслушав его, Анатолий Павлович написал на листке бумаги свой домашний адрес и предложил придти к нему с сыном завтра вечером.

С этой радостной новостью Арон ехал домой.

«Я уверен, что мой сын лицом в грязь не ударит. Преподава-тель консерватории наверняка оценит его игру. Уж он-то знает толк в музыке!»

Приехав домой, Кац рассказал жене и сыну, ожидавшим его к обеду, о своем разговоре с Анатолием Павловичем.

– ...Его мнение, замечания и совет обязательно помогут тебе, Яша, при поступлении в училище. Не все, выходит, преподава-тели в консерватории – антисемиты. Он просто прекрасный и благородный человек! – с восхищением говорил Арон.

За полчаса до назначенного времени отец с сыном приехали к назначенному месту. Сверив время, они, волнуясь, словно перед ответственным экзаменом, минута в минуту вошли в парадное, поднялись на второй этаж. Янкель нажал на кнопку звонка. К двери была прикреплена бронзовая пластина с выгравированной на ней надписью: профессор консерватории А.П. Григоренко.

– Добрый вечер! Проходите, пожалуйста, не стесняйтесь, – пригласил их в дом гостеприимный хозяин.

Анатолий Павлович, взяв под руку Арона, пройдя с ним через широкую освещенную переднюю, вошел в светлую гостиную с большими окнами. На стенах висели картины известных художников, а также очень красивые изображения животных и растений чеканной работы, сделанные руками хозяина. С юных лет он увлекался искусством чеканки и явно гордился своими работами.

– Давайте знакомиться, молодой человек. – Профессор протя-нул Янкелю руку.

Они обменялись крепким рукопожатием.

– Садитесь, пожалуйста, – он указал на большие коричневые кожаные кресла. Сам сел на кожаный диван.

В этот момент в гостиную, улыбаясь, вошла полная, невысокого роста, седая старушка, аккуратно и со вкусом одетая,

– Машенька, познакомься, пожалуйста, – обратился профессор к супруге, с которой недавно отпраздновал золотую свадьбу. – Это Арон Хаимович и его сын, Яков.

– Очень приятно. Мария Евдокимовна, – приветливо произ-несла она и села рядом с мужем.

– Арон Хаимович, где вы живете? – спросил Анатолий Павло-вич.

– На улице Жданова, бывшей Кирова. На Подоле.

– В каком номере?

– В 33-м. Рядом с Игоревской.

– Ну как же, знаю. Люблю Подол. Своеобразный район. Как в Одессе – Молдаванка.

– Яков, а где ты служил в армии? – спросил профессор.

– Под Хабаровском.

– Да-а! Морозы там до сорока градусов доходят. Правда?

– И довольно часто.

– В 38-м году приходилось ездить в те края. Навещал друга в лагере. Горькое, очень горькое время было тогда. Тысячи людей, как мухи, погибали, – тяжело вздохнул хозяин.

Мария Евдокимовна, поддержав минут пять разговор, извини-лась и вышла из гостиной. Вскоре она вернулась, держа на под-носе небольшой чайный сервиз, печенье, конфеты и варенье. Поставила все на полированный, с резными ножками, столик и наполнила маленькие чашечки ароматным чаем.

– Угощайтесь, пожалуйста, не стесняйтесь.

– Это фирменное печенье моей супруги, – улыбнулся профес-сор.

После чаепития Анатолий Павлович провел Арона и Янкеля в комнату, где рядом с окном стоял бежевый рояль фирмы «Беккер».

Он предложил Арону сесть на покрытую персидским ковром тахту, возле которой стояли журнальный столик и два кресла – точно такие же, как в гостиной, но бежевого цвета. Слева от входных дверей на высокой полированной тумбочке возвышалась бронзовая голова Бетховена, рядом стоял книжный шкаф, заполнен музыкальными изданиями.

– Чем вы нас порадуете, молодой человек? – садясь на тахту рядом с Ароном, спросил профессор.

– Паганини, – коротко ответил Янкель, вынимая скрипку из чехла.

– Ну что же, Паганини так Паганини! – В его голосе промельк-нула нотка иронии.

Отойдя к роялю, Янкель вынул из чехла скрипку, положил чехол на стоящий рядом низкий с круглым мягким сиденьем стульчик. Как всегда перед игрой, он закрыл глаза, сжал губы. Сосредоточенность была на его лице, словно у спортсмена перед решающим стартом.

Яша играл вдохновенно. Губы безмолвно шевелились. Пот лился по лицу скрипача, отражавшему его внутреннее состояние. Необычная манера игры Янкеля импонировала слушателям. Звучала знаменитая «Кампанелла». Анатолий Павлович поднял брови, он был весь внимание. Отец, слушая игру сына, наблюдал за выражением лица профессора, стараясь прочесть его мысли.

В комнату на цыпочках вошла супруга профессора и села в кресло. Когда Янкель закончил играть, Мария Евдокимовна, по профессии музыковед, громко зааплодировала. Ее же супруг после небольшой паузы спросил:

– Что Вы можете еще нам сыграть?

– Чайковского, Вивальди, Бетховена, Моцарта.

– О, богатый у вас репертуар. Ну, что ж, прошу вас! На ваше усмотрение. Мы внимательно слушаем, – доброжелательно про-изнес он.

На этот раз Янкель выбрал музыку Вивальди, своего любимо-го композитора. Не более чем через минуту полузакрытые двери медленно открылись. На пороге показалась высокая миловидная блондинка лет сорока, дочь профессора, внешне очень похожая на него. Улыбаясь, она кивнула головой и, осторожно ступая по ковру в мягких тапочках, прошла и села в свободное кресло. Анатолий Павлович удивленно посмотрел на свою любимицу Наташеньку, преподавателя вокала в консерватории, очень редко удостаивавшую вниманием приходивших к ее отцу студентов.

Закончив игру, Янкель вытер пот носовым платком. Мать и дочь дружно захлопали ему.

– Большое спасибо. Спасибо, – застенчиво улыбался он.

– Садись, сынок, – ласково сказал профессор.

– Папа, давай поменяемся местами, так тебе будет удобней беседовать с молодым человеком, – предложила ему дочь.

– Ты права, Наташенька, спасибо. – Анатолий Павлович сел напротив Янкеля. – Скажите, Яков, кто научил вас играть на скрипке?

– Папа. И покойный дедушка, – ответил молодой человек, с любовью посмотрев на улыбающегося и гордого за сына отца.

– Вот тебе на! Ей-богу, если бы мне задали такой же вопрос, я бы точно так же ответил, – Анатолий Павлович рассмеялся. – Но я имею в виду, в музыкальной школе у какого преподавателя вы занимались?

– У Геннадия Леонидовича Фишмана.

– Теперь все понятно. А ты знаешь, что Геннадий Леонидович – одессит? Там-то он, как Максим Горький, закончил свои уни-верситеты. Он рассказывал мне, что научился хорошо играть на скрипке благодаря страшному голоду. В детстве, когда он хоро-шо играл, ему давали кусок хлеба, а если плохо – не давали. А кушать-то хотелось. Так что другого ничего не оставалось делать, как хорошо играть, – рассмеялся профессор. – А вы, значит, музыкант, Арон Хаимович? – спросил он.

– Нет, не музыкант.

– Но имеете музыкальное образование, не так ли?

– Увы, не имею, Анатолий Павлович. И мой покойный отец не имел музыкального образования. Но человек, выучивший его до революции играть на скрипке и прививший любовь к музыке, был потомственный музыкант, Печорин Тихон Феофанович, профессор Киевской консерватории. Любовь к музыке он передал нам с сыном.

Наступила пауза. Анатолий Павлович, нахмурившись, закрыл глаза. Так он просидел несколько минут. Арон с сыном в недоумении смотрели на него.

– Спасибо тебе, сынок, за твою игру. Крепкие и надежные корни у тебя, – открыв глаза, задумчиво произнес профессор. – Вы, Арон Хаимович, только что назвали имя очень дорогого мне человека... Тихон Феофанович был моим близким другом. Нет, можно сказать, он был мне как старший брат. Это был талантливейший и благороднейший человек. Человек с большой буквы, в полном смысле этого слова. Чекисты его расстреляли. Семью выслали в Сибирь… – Он умолк.

– Нашей семье известно об этом, – сказал Арон.

Горечь воспоминаний мрачной тенью легла на лицо про-фессора.

Помолчав, он тихо сказал:

– Мой тебе совет, Яков, поезжай в Москву и там поступай в консерваторию. Я напишу рекомендательное письмо моему хоро-шему приятелю и прекрасному человеку, Давиду Федоровичу Ойстраху. Туда таким, как ты, легче поступить. Хотя и я, положа руку на сердце, не отказался бы иметь такого ученика, как ты. Теперь относительно твоего исполнения: пожалуйста, поменьше импровизаций, для этого у тебя в будущем будет много времени, понял, дружок? Вот так, – закончил он.

Ему, человеку, для которого чувство справедливости было превыше всего, нелегко было говорить, что из-за государственного антисемитизма двери Киевской консерватории закрыты для Янкеля, и он при всем своем желании и влиянии бессилен помочь. Отец и сын все поняли без слов.

– Большое вам спасибо за все, Анатолий Павлович. Извините за беспокойство, – сказал Арон.

Тепло попрощавшись с хозяином и его гостеприимной семьей, Арон и Яков с чувством благодарности ехали домой, хотя на душе у них было тревожно.

– Яша, по-моему, в совете Анатолия Павловича ехать учиться в Москву есть резон, – сказал отец.

Янкель промолчал. Он твердо решил поступать сначала в Киевское музучилище, закончить его, а затем постараться, назло всем антисемитам, поступить в Киевскую консерваторию, даже на вечернее отделение. Ехать же учиться в Москву, оставив больных родителей, он не хотел, хотя понимал, что там у него есть больше шансов поступить в консерваторию, чем в Киеве в музучилище. И, несмотря ни на что, молодой человек верил в себя, в свой талант и настойчивость, которые помогут преодолеть все препоны.

Наконец-то наступил для Янкеля долгожданный день вступи-тельных экзаменов. Ирина и Арон, несмотря на его возражения, проводили его до самого училища.

По совету знакомых Янкель поехал в военной форме, чтобы выглядеть более солидно и вызвать благожелательное отношение у экзаменаторов.

Он настоял, чтобы родители не ждали его, нервничая, а уехали домой. К девяти часам утра абитуриенты столпились возле аудитории. Все были нарядно одеты. Среди них Янкель в военной форме выглядел белой вороной. Он чувствовал на себе насмешливые взгляды, но старался держаться с достоинством и не обращать на них внимания.

Ему недолго пришлось ожидать своей очереди. Твердым строевым шагом, держа в руке скрипку, он вошел в большую светлую аудиторию и остановился в трех метрах от стола, покрытого красным полотном, за которым сидели пятеро экзаменаторов: трое мужчин и две женщины. Возле каждого из них лежали папки с личными делами абитуриентов. В углу у окна стоял черный рояль.

Янкель, словно в армии, громко поздоровался. Экзаменаторы, не ответив на его приветствие, удивленно и насмешливо смотре-ли на него. Сидевший в центре стола худощавый, лысоватый мужчина с заостренным носом, глядя исподлобья на бывшего солдата, спросил:

– Скажите, Кац, какую музыкальную школу вы окончили?

– Школу № 7, – ответил Янкель.

– Вы знаете, что в нашем училище не дают стипендию? А вам уже пора жениться, – с издевкой сказал председатель экзамена-ционной комиссии.

– Мне это хорошо известно.

– Странно. А почему вы не поступали в консерваторию? Непо-нятно, – разводя плечами, съязвил председатель, как бы обра-щаясь к самому себе и одновременно к сидящим рядом с ним членам экзаменационной комиссии. Те, словно по команде, хи-хикнули, заискивающе глядя на председателя.

– Мне вообще непонятно, каким образом у вас приняли документы. Но раз так уж получилось по нерасторопности секре-таря, что вы нам споете, Кац?

Янкель, превозмогая ярость и уже почти не надеясь на положительный исход экзамена, все же решил доказать, по мере своих сил, на что он способен.

– С вашего разрешения, я «спою» из Паганини, – презрительно усмехнулся Янкель.

Он не спеша вынул из чехла скрипку и посмотрел прямо в глаза нервно заерзавшему на стуле председателю экзамена-ционной комиссии, явно не ожидавшему от еврея подобной «наглости».

– А что, разве нет русских или украинских композиторов? Или они вам не подходят по национальности? – заметил тот.

Янкель, словно в последний раз в жизни, исполнял то же музыкальное произведение, что и в доме профессора консерватории Анатолия Павловича.

Когда молодой человек закончил играть, члены экзаменационной комиссии, преподаватели с многолетним стажем, посмотрели на председателя, ожидая его решения, так как последнее слово всегда оставалось за ним. Тот молчал, чувствуя, что явно попал впросак. Экзаменаторы же с нескрываемым интересом разглядывали талантливого музыканта. Они бессменно многие годы принимали вступительные экзамены и заранее знали, кого надлежит отсеять. Сегодня они стояли перед сложной дилеммой.

Несомненно, будь на месте еврея юноша или девушка любой другой национальности, особенно украинец, все экзаменаторы, не скрывая своего восхищения, с воодушевлением аплодировали бы его прекрасной игре. Сейчас же они напряженно ожидали последнего аккорда драматической сцены, развернувшейся перед ними.

– Вы, Кац, исказили музыку великого композитора, которая вовсе не нуждается в вашей импровизации, – чеканя каждое свое слово, скрипучим голосом заговорил председатель комиссии.

Лицо антисемита от нервного напряжения горело огнем, что случалось с ним крайне редко.

– Можете идти! О решении экзаменационной комиссии узнае-те через два дня, на доске объявлений, – закончил он свой приго-вор. Янкель вложил скрипку в футляр, вежливо попрощался и с высоко поднятой головой вышел в коридор.

– Поздравляем! Поздравляем! Молодчина! – обступили Яшу со всех сторон ожидавшие возле аудитории своей очереди юноши и девушки, полчаса тому назад с насмешкой поглядывавшие на него.

Когда молодой человек вышел из аудитории, председатель облегченно вздохнул.

«Еще один Ойстрах нашелся. Пусть едет к нему учиться», – со злостью думал он. Все, кроме молодого преподавателя, впервые включенного в состав «могучей кучки» (так называли приемную комиссию студенты), нахмурившись, смотрели на своего шефа.

– Я считаю, что наше училище очень многое приобрело бы, имея такого студента. – После длительной паузы твердо заявил молодой преподаватель, способный скрипач, недавно окончив-ший с отличием Одесскую консерваторию.

– Мы при окончательном решении учтем ваше мнение, Владимир Юрьевич, – сквозь зубы процедил недовольный председатель комиссии.

 

Приехав после экзамена домой, Янкель, чтобы не огорчать ро-дителей, ни словом не обмолвился об издевательствах и униже-ниях, которые ему пришлось пережить.

«Избави Бог нас от этаких судей», – с горечью думал молодой человек.

Через неделю он узнал, что в музучилище его не приняли.

«...Папа был прав. Этого следовало ожидать. Нечего было строить иллюзии... – упрекал себя Янкель, – правильно евреи называют себя в Союзе "белыми неграми..."»

Не меньше его переживали родители, хотя и предвидели это. Горький осадок остался в сердце Янкеля, в очередной раз столкнувшегося с жестокой действительностью в так называемом социалистическом обществе, где человек человеку «друг, товарищ и брат». Несмотря на уговоры родителей, он наотрез отказался поступать в институт легкой промышленности.

«Хватит с меня! Я не хочу, чтобы антисемитские ублюдки из-девались надо мной! Будь они прокляты со всей системой, поро-дившей их!» – с ненавистью думал разочарованный Янкель.

Забрав документы из музучилища, он на следующий день вернулся на работу электрика на обувной фабрике, где работал до армии. Однако спокойствия не обрел. В нем росло убеждение, что с музыкой покончено навсегда, такова судьба. Так Янкель собственными руками закапывал живой родник, который постоянно питал светлую надежду и давал силы и уверенность.

Музыка была смыслом его жизни. Сейчас же, когда разочарованный молодой человек порвал с ней, жизнь для него стала безразличной.

Никуда, кроме работы, не ходил, вел замкнутый образ жизни. Единственной отрадой были книги, за чтением которых он засиживался за полночь.

Арон и Ирина с болью в сердце видели, как страдает их сын, но ничем не могли ему помочь. Негодование кипело в душе отца. Он все больше и больше ненавидел тех, кто лишил Янкеля на-дежды стать музыкантом. Не в силах смириться с положением, в котором оказался его сын, Арон твердо решил пойти к директору музучилища, высказать все, что накипело в душе. Если это не поможет, поехать в Москву, добиться встречи с министром про-свещения и попросить, чтобы игру Янкеля оценили беспристраст-но и официально подтвердили его законное право заниматься в высшем музыкальном учебном заведении, а не быть изгоем на земле, где он родился и вырос.

 

II

Был 1956 год. Однажды вечером Арон, с не покидавшими его ни на минуту тяжелыми мыслями, слушал по радио последние известия. Диктор сообщил об указе, разрешавшем гражданам СССР, проживавшим до 1939 года на территории Польши, репатриироваться на родину.

– Немало евреев уедет из Союза, особенно из Литвы, – сказала Ирина.

– А почему именно оттуда? – спросил Янкель.

– Потому что эти территории до 1939 года принадлежали Польше. Сколько я в свое время оформила в Коканде документов польским евреям! Они после войны уехали в Польшу, а оттуда многие – в Палестину. Помню, и меня уговаривал бывший поль-ский банкир ехать в Польшу, а затем в Палестину, – сказала она.

– Слышишь, папа, наша мама могла стать банкиршей, – рас-смеялась Диночка.

– Банкиршей без денег, – заметил Янкель.

– Вот глупенькие! Он мне предлагал, во-первых, ехать со своей семьей, а во-вторых, хотел, чтобы несколько поляков были свидетелями, что наша семья потеряла документы, и мы якобы жили раньше в Польше. Я знаю, что так делали неко-торые евреи, чтобы уехать из Советского Союза. Яша, его сын учился с тобой в одном классе.

– Я понял, это Моше Тифинбром. Мы его все звали «банки-ром». Очень умный был мальчик.

– А относительно денег, сынок, то этот бывший банкир сказал, что припрятал все свои доллары и золото в таком местечке, что ни одна война, как он выразился, их не коснется.

– Вот здорово! – захлопав в ладоши, воскликнула Диночка.

– Да, были умные люди, они вовремя уехали из этой несчаст-ной страны! Молодец Гомулка, что убедил нашу мылыху³³ выпустить поляков в Польшу. Я не могу простить себе, что не послушал в 1948 году своего фронтового друга, Пиню Зингера, и мы не поехали во Львов, когда он меня приглашал. И что меня здесь удерживало – ОБХСС и черносотенцы? Не мог с ними расстаться, – горько иронизировал Арон.

Янкель, поднявшись со стула, медленно вышел в свою комна-ту. Он не в силах был смотреть, как страдает из-за него отец.

– Бедный мальчик, был бы твой отец умнее, тебе не пришлось бы мучиться в этом проклятом гулесе³⁴. Эх, если бы Янкель жил в Израиле! Там бы он показал, на что способен! – ударив кулаком по столу, расстроенный Арон, взяв газету, вышел в спальню.

Ирина сочувственным взглядом проводила мужа.

– Мамочка, что это с папой сегодня случилось? – вернувшись в столовую, спросил Янкель, услышав громкий стук и дребезжа-ние посуды. Его сестренка тоже испуганно посмотрела на мать. Они впервые в жизни видели отца в таком состоянии.

– Папа очень устает на работе, Яша, и нервы ему там тоже немало треплют. – Ирина едва сдерживала слезы.

Янкель сел рядом с ней.

– Не расстраивайся, мамочка, все будет хорошо, – спокойным тоном сказал сын, обняв ее за плечи и нежно поцеловав.

– Ты думаешь, Яшенька, мало папе и мне стоит здоровья смотреть, как ты... – Она умолкла, отвернулась, украдкой вытерла непослушные слезы.

– А что я, мамочка? У меня все нормально. Работаю, как все, зарабатываю деньги, как все. Вот и все. Что еще нужно?

Диночка подсела к ним.

– Ну чем нам плохо? Правильно, сестренка? – Поцеловав ее и мать, Янкель ушел к себе в комнату.

 

Ранним утром следующего дня, за неделю до начала учебного года, Арон, к удивлению жены и сына, надел выходной костюм с колодками орденов и медалей. Он сказал Ирине, что после рабо-ты задержится на собрании, а сам поехал в музыкальное училище, чтобы встретиться с директором. Если разговор с ним ни к чему не приведет, то постарается попасть в тот же день в министерство. Выйдя из своего старенького автомобиля, опираясь на палку, инвалид, превозмогая боль в ногах, направился в училище. Было восемь часов утра. Массивные двери были еще заперты. Постояв несколько минут, он слегка ударил по ним ручкой своей палки, рассчитывая на то, что сторож, находящийся внутри, разрешит ему подождать директора в вестибюле. Однако на его стук никто изнутри не откликнулся.

Осмотревшись, он увидел скамейку на противоположной стороне улицы. Арон перешел через дорогу, тяжело опустился на скамью и закурил.

Бывший разведчик, жизнь которого на фронте неоднократно висела на волоске, надеялся, как и все советские люди, на луч-шую жизнь после одержанной с таким трудом и с такой кровью победы. Но вскоре для него, как и для большинства бывших солдат и особенно инвалидов войны, наступило горькое разоча-рование. Болезненно воспринимая произвол и равнодушие со сто-роны властей по отношению к людям, спасшим страну от фашис-тов, процветающий антисемитизм, не видя выхода из этой горькой ситуации, Арон понемногу начал выпивать. Пил он, в основном, дешевую водку, причем только на работе, забивая валидолом ее запах, чтобы в семье не узнали об этой пагубной привычке. Однако Ирине очень быстро стало ясно, что происходит с мужем. Когда же он узнал, что антисемиты провалили Янкеля на вступительных экзаменах, Арон не в силах был сдержать возмущение и уже готов был заглушить водкой свою боль, однако нашел в себе силы сдержаться. После более чем десятилетнего перерыва он вновь начал курить, курил постоянно, с ожесточением, словно единственной целью его жизни было выкурить как можно больше папирос.

«Вот система негодяев и подлецов! За что эти антисемиты нас ненавидят? Я им еще покажу!»

– Агит морген³⁵, Арончик! – поздоровался с ним проходивший мимо него хороший приятель, Иосиф Круль, мужчина лет пятиде-сяти, работавший в небольшом хозяйственном магазинчике одновременно продавцом и заведующим. – Что ты здесь делаешь в такую рань? По-моему, ты со вчерашнего дня не поменял места работы. Мы только вчера разговаривали по телефону, – пошутил он.

– Горе меня привело в тот дом, Иосиф, – указывая на музыкальное училище, ответил Арон.

– Что же у тебя там случилось?

Кац подробно рассказал приятелю обо всем, что произошло с его сыном.

– Сочувствую тебе всей душой, но напрасно ты так убиваешь-ся. Мы должны были к этому давно привыкнуть. Мой сын еще в пятидесятом году окончил школу с тремя четверками, хотя, по-верь мне, знаний у него было больше, чем у медалистов из его класса. Он поехал в Свердловск и там спокойно поступил в институт. Учился на одни пятерки. Сейчас работает инженером. И твоему нужно было уехать поступать в Россию.

– В том-то и дело, что мне очень обидно. Я ему то же самое говорил. А профессор Киевской консерватории, после того, как его прослушал, даже хотел дать ему рекомендательное письмо к самому Давиду Ойстраху.

– Ты меня извини, друг мой, но твой сын поступил по-дурацки. Почему ты его не заставил поехать в Москву?

– Эх, Иосиф, Иосиф, он очень гордый. Янкель просто знает себе цену и поэтому был уверен, что поступит в Киеве.

– Я в прошлом году тоже цурес³⁶ имел со своим племянником из Донецка. Ему, видите ли, хотелось учиться только в Киевском университете на физмате. Только там, говорил он, можно полу-чить настоящие знания. И что ты думаешь? Во-первых, я себе нажил врага в лице моей двоюродной сестры, так как отговаривал ее посылать сына в Киев. Она считала, что я не хочу, чтобы он жил у меня. Такая дура! Ты же понимаешь, Арончик, я с дорогой душой, но ведь это пустая трата времени и напрасная нервотреп-ка! Я их предупреждал! Он хоть и хорошо окончил школу, но в университет, как и следовало ожидать, не поступил. Да будь он даже вундеркиндом, ему бы ничего не помогло. Здесь же петлюровское гнездо. Вот так. Тогда они надо мной посмеялись и все равно приехали. Ой! Ой! Ой! Азохен вей инзере киндерлах³⁷ и нам вместе с ними. Мой тебе совет, дружище, не унижайся перед ними. Плюй ты на них! Мой младший сын, хотя и был лучшим учеником школы и закончил ее с серебряной медалью, не захотел поступать в институт. Научился ремонтировать холодильные ус-тановки, обслуживает кафе, рестораны и гастрономы и имеет кусок булки с маслом. А вообще, все это чепуха! Послушай, майн гитер франт³⁸, возьми, пожалуйста, свою фру³⁹ и обязательно приезжайте ко мне в субботу вечерком. Позавчера приехала из Вильнюса племянница. Она скоро уезжает – сначала в Польшу, а потом в Израиль. В Польше ее ждет старшая сестра с мужем. Короче говоря, мы вас ждем в субботу. Есть, Арончик, о чем поговорить, может быть, и это важнее, чем поступление твоего сына вместе с делами моих сыновей. Понял? – похлопав своего приятеля по плечу, многозначительно сказал Иосиф. – В общем, мы вас ждем.

Весело насвистывая, он ушел. После этого разговора на душе у Арона немного потеплело.

Все же, дождавшись девяти часов утра, Кац вошел в музыкальное училище. Секретарша сказала ему, что директор в отпуске. Арона принял заместитель, тот самый председатель экзаменационной комиссии, издевавшийся над Янкелем.

– … Видите ли, в наше училище ежегодно очень большой кон-курс, – глядя мимо него стеклянным взглядом, говорил председа-тель, – а в этом году был как никогда раньше. Нечего удивляться, что ваш сын не поступил. Могу только посочувствовать. Пусть попробует на следующий год. Может быть, ему повезет, – развел он руками.

– Повезет? А он не рассчитывает на везение. Вы не хотели его принять по одной причине: потому, что он еврей! – глядя в упор на замдиректора, громко сказал Арон, с трудом сдерживая гнев.

– Как вы смеете оскорблять экзаменационную комиссию?!

– Разве это экзаменационная комиссия?! Так судили немцы советских граждан на оккупированных территориях. Да вы знаете, что за неделю до этих лжеэкзаменов моего сына прослушал профессор консерватории Анатолий Павлович Григоренко? Он предлагал ему поступать в консерваторию!

– Так почему же он не поступал в консерваторию? – ехидно улыбнулся председатель.

– Ничего, улыбайтесь! Я вас всех здесь проучу! Я пойду сна-чала к министру, а потом поеду в Москву. Понял, взяточник?! Я выведу вас на чистую воду. Вы меня, антисемиты, запомните!.. – кричал Арон.

«Черт с ним, с этим солдатом, лучше бы я пропустил его. Учился бы жид у меня в училище, – глядя на кричащего инвалида, с тревогой думал антисемит, – а то этот шороху может наделать, заставит провести повторный экзамен. Если Москва вмешается, могут быть неприятности. Такого еще не было. А впрочем, Василий все уладит», – успокоил он себя, вспомнив своего приятеля, заведующего гороно, дочь которого приняли без экзаменов в музучилище.

От этой мысли ему полегчало. «Ну, а если надо будет, то я подключу и Козлова, тот для меня сделает все возможное и невозможное. – Он имел в виду своего закадычного друга, полковника КГБ УССР, с которым выпил не одну бутылку коньяка. – Ну что для него какой-то жиденок. Он их тоже ненавидит».

– Знаешь что, ты меня только не пугай! Мы уже пуганые такими, как ты! Иди, жалуйся куда хочешь. Не мешай мне работать, а то вызову милицию! – поднявшись со стула, антисемит отошел к окну и отвернулся, чувствуя свою полную безнаказанность.

Когда Кац вышел на улицу, сердце его разрывалось от боли. Он задыхался. С трудом дошел до скамейки и, присев на нее, вспомнил весь свой разговор с Иосифом Крулем. Рассказ приятеля о его племяннице заставил глубоко задуматься.

 

В субботу вечером Арон и Ирина поехали в гости к семье Круль, у которых давно не были. Гостеприимные хозяева встре-тили их, как всегда, очень радушно. Миловидная, умная и общи-тельная племянница Иосифа, Рая, очень понравилась супругам Кац. Оставшись сиротой после гибели матери в автокатастрофе, она с помощью своих близких родственников оформила фиктив-ный брак с тридцатилетним холостяком, евреем по националь-ности, жившим со своей семьей, матерью и отцом до 1939 года на территории Польши. За эту сделку уплатили немалую сумму. Несколько месяцев назад в Польшу вместе с супругом, урожен-цем Варшавы, уехала родная сестра Раи, которая с нетерпением ожидала ее там, чтобы затем вместе уехать в Израиль.

– Вам легче, у вас сын, – улыбаясь, говорила девушка, – а многие молодые польки с родителями едут к себе на родину. Заработать никто из них не откажется...

Перед уходом Арона и Ирины Иосиф попросил приятеля, что-бы Янкель по мере сил и возможности уделил внимание его племяннице, показал ей достопримечательности Киева, так как его старший сын находился в командировке, а младший в отпуске, в Крыму.

Супруги Кац были очень рады познакомить сына с красивой жизнерадостной девушкой, приехавшей из Вильнюса.

Янкель согласился без особого энтузиазма. Как истинный джентльмен всю неделю, после работы, и в выходной день, он показывал Рае Киев. Красивый, эрудированный и воспитанный молодой человек не мог не понравиться девушке. Она была в восторге от прекрасного города, но еще больше – от своего гида, хотя боялась себе в этом признаться.

За день до ее отъезда в Вильнюс Арон и Ирина пригласили Иосифа с женой, Фридой Исааковной, и их племянницу на званый обед. С искренним радушием встретили они желанных гостей. Кульминацией встречи, повергшей девичье сердце в смятение, была игра Янкеля на скрипке. Она с восхищением смотрела на него. Сердце Раи трепетало от незнакомого чувства. Его же мысли в это время были далеко от нее. В воображении Янкеля неизменно присутствовала любимая Света, по которой он очень тосковал.

В ту ночь девушка долго не могла уснуть. Она снова и снова до мельчайших подробностей вспоминала встречи с Янкелем. «Завтра утром я уезжаю в Вильнюс. Возможно, в ближайшее время уеду из Союза и никогда больше его не увижу, – с грустью думала она. – Яша не хуже, нет-нет! – даже лучше, а тем более красивее и, наверное, не менее талантлив, чем Лева! – Рая сравнила его со своим шурином, закончившим вместе с сестрой физмат, которого любила, как родного брата. – Как мне дальше жить без него?..» – Слезы наполнили ее глаза.

 

К радости Арона и Ирины, настроение их сына с тех пор, как он встретился с племянницей их приятеля, как им казалось, заметно улучшилось. На лице его изредка появлялась улыбка. На самом же деле в жизни Янкеля не было никакого просвета. Хотя предложение отца фиктивно расписаться с полькой, чтобы затем вместе с семьей уехать из страны, показалось ему довольно заманчивым, однако его пугало то, что может навсегда потерять Свету, без которой не представлял своей жизни.

В день отъезда Раи в Вильнюс Янкель в скверном настроении пешком возвращался домой с работы. Шел он медленно, спешить ему было не к кому. По Рае, в обществе которой молодой человек провел целую неделю, он не скучал, она была ему совершенно безразлична, хотя общение с умной, симпатичной девушкой в какой-то мере отвлекло его от мрачных мыслей.

Не доходя до дома, Янкель, словно во сне, услышал, как это часто с ним бывало в последнее время, голос любимой девушки:

– Яша!

От неожиданности сердце его учащенно забилось.

Он резко повернулся. Перед ним стояла улыбающаяся Света.

– Света? – не веря своим глазам, тихо произнес Янкель.

– Здравствуй, Яша, – протянув ему руку, сказала она.

– Здравствуй, милая моя! Когда ты приехала? – он нежно поцеловал ее в щеку. Лицо его сияло любовью.

– Вчера, – надув губки, ответила девушка.

– Жаль, что я не знал, – расстроился Яша.

– Но ведь ты вчера все равно был занят, – с иронией произ-несла Света.

– Ну и что. Это не было бы помехой для нашей встречи, – поняв причину ее иронии, сказал Янкель. Он взял Свету под руку, и они медленно пошли в сторону дома.

– Вчера у нас были гости из Вильнюса, – как бы оправдывался молодой человек.

– Вот поэтому я не хотела тебя беспокоить.

Света, приехавшая вчера вечером, случайно увидела через ок-но своего возлюбленного и его родителей, выходящих из дома вместе с симпатичной девушкой и, как она думала, ее родителя-ми. Настроение девушки, ожидавшей встречи с любимым, естест-венно испортилось. Ревность не давала ей уснуть.

– Я тебя, Светик, ждал еще две недели назад.

– Да, так получилось. Неожиданно ко мне приехал папа на две недели, поэтому я задержалась. Но папа предупредил бабушку об этом. А почему ты в последнее время не писал? У тебя что-то случилось?

– Да, Светочка, случилось, – он нахмурил брови, – но это неважно. Главное, что ты уже в Киеве. Что ты будешь сейчас делать? – глядя на нее влюбленными глазами, спросил Янкель, остановившись возле ворот.

– То, что делаю, – рассмеялась девушка. – И все же, Яша, ты мне не ответил, что у тебя произошло?

– Все нормально, милая моя. Через полчаса давай встретимся здесь и я тебе расскажу. Я так по тебе соскучился. Хорошо?

«Яша так возмужал и стал еще красивее, чем прежде», – любу-ясь им, думала Света.

– Договорились, здесь, через полчаса, – радостно повторил Янкель.

– Яша, я, пожалуй, не успею. Встретимся через час.

Молодой человек с сияющим лицом вошел в дом. Мать, нахо-дившаяся одна в квартире, с удивлением посмотрела на сына.

«Боже! Неужели наш Яшенька влюбился в Раечку? Ох, какая красивая была бы пара, – подумала она, но тут же спохватилась: – Как же тогда будет?.. Ведь она уезжает в Израиль, а мы остаемся здесь. И что будет со Светой?»

– Яшенька, иди, сыночек, обедать. Сегодня очень вкусный обед, по рецепту французской кухни.

Ирине недавно подарили книгу «Блюда французской кухни».

– Спасибо, мамочка, я, честное слово, не голоден. Мне через полчаса надо уходить.

Яша быстро прошел в свою комнату. Вынув из шкафа темно-серый выходной костюм, включил утюг. Аккуратно выгладив брюки и приняв душ, он, напевая веселую мелодию, вошел в гостиную.

– Яшенька, ты ведь после работы, голоден, поешь хотя бы блинчики с компотом, – предложила Ирина.

Он не мог отказать матери, хотя ему сейчас было не до еды.

Нарядно одетый молодой человек буквально выбежал из дома. Сердце Ирины радовалось, глядя на сына. Она уже не помнила, когда в последний раз видела его таким.

«Что это с ним? Откуда вдруг такая в нем перемена? Тут при-чина, конечно же, не в Рае. Дай Бог, чтобы у него все в жизни на-ладилось», – думала мать, провожая Янкеля любящим взглядом.

Через четверть часа подошла улыбающаяся Света. На ней бы-ло новое, темно-синее крепдешиновое платье и черные лакиро-ванные туфли.

Янкель с любовью глядел на нее. «Красавица и умница», – думал он.

«Какой все же Яша красивый! Все девчонки института мне бы завидовали, если бы увидели нас вместе», – с гордостью думала девушка.

Держа Свету под руку, Янкель повел ее по улице Жданова, по старому маршруту, в сторону фуникулера. Поднявшись на Владимирскую горку, молодые люди пошли в свое любимое кафе, то самое, в котором угощал их в детстве Светин отец в памятный для них день. Влюбленные полакомились мороженым с лимонадом и пошли гулять по извилистым аллеям старого парка. Они, как бывало, спускались к Днепру, к своей излюблен-ной скамейке. Когда-то Янкель поздним вечером с трудом при-тащил её из аллеи и поставил между двумя большими кустами сирени, вдали от посторонних глаз. В годы разлуки молодые люди часто вспоминали незабываемые часы, проведенные ими на скамейке под сиренью. Шли молча. Ни Янкель, ни Света не были уверены в том, что скамья все еще находится на прежнем месте, но их тянуло туда, где они были так счастливы.

– Светочка, постой здесь, я мигом. – Поцеловав девушку, он быстро поднялся по сравнительно крутой горе к кустам сирени.

– Ура! – закричал счастливый Янкель, увидев старую скамей-ку, полинявшую от дождя и снега.

Света радостно рассмеялась и захлопала в ладоши. Сбросив засохшую листву и ветки, Янкель вернулся и подал девушке руку, она осторожно, чтобы не поцарапать лакированные туфли, прошла по узкой тропинке к долгожданному месту и, облегченно вздохнув, села.

– Яша, а нашу скамеечку уже кто-то облюбовал, – кокетливо посмотрев на своего возлюбленного, она вслух прочитала имена, выцарапанные на доске.

– Разведчиков у нас хватает, – пошутил Янкель.

– Прошу вас, мадемуазель, – положив на скамью белый в голубую клетку носовой платок и поклонившись, торжественно произнес молодой человек.

– Благодарю за любезность, – ответив в тон, Света сделала реверанс, затем, медленно опустившись на скамейку, громко рас-смеялась.

– Боже мой, честное слово, Яша, мне не верится, что я снова в Киеве, и мы здесь вместе. – Света улыбнулась той милой, нежной улыбкой, которая так нравилась ему.

Губы молодых людей слились в горячем страстном поцелуе.

– Яша! Яшенька! Хватит! Хватит! Подожди немного. Успо-койся! Расскажи мне, пожалуйста, что у тебя случилось? – гово-рила девушка, стараясь освободиться из его объятий.

– Светочка! Любушка моя, ничего особенного у меня не про-изошло. Чуть позже об этом, дорогая моя, милая моя, ангелок мой. Как мне тебя все время не хватало. Как ты мне нужна! – шептал Янкель, осыпая ее шею, лицо, руки жаркими поцелуями.

– И ты мне тоже очень нужен, милый мой! – Обвив руками шею любимого, она целовала его лицо и кудрявые, как смоль черные, с полоской седой пряди, волосы. – Ну все! Все! Все! Хватит, Яшенька, я ведь волнуюсь. Расскажи, пожалуйста, что у тебя? – категорическим тоном попросила Света, лицо ее стало серьезным.

Янкель подробно рассказал ей обо всех унижениях, которым он подвергся со стороны антисемитов во время вступительного экзамена в музыкальное училище. Девушка с сочувствием слушала любимого. Когда он умолк. Света придвинулась к нему, поцеловала в раскрасневшуюся щеку и нежно погладила его густые кудри.

– Успокойся, пожалуйста, Яшенька. Я понимаю, что тебе тяжело, но что можно сделать? Эти подонки плюют на людей! Что для них человек? Я уверена, что тебе вовсе не следует отчаиваться. Прав был профессор, когда посоветовал тебе поступать в Московскую консерваторию. Ведь для нас, евреев, двери в Киеве закрыты в консерваторию, университет и мединститут. После окончания школы меня папа предупредил об этом. Ты ведь знаешь, что именно по этой причине я уехала поступать в Ригу. На следующий год поезжай, милый, в Москву. Я не сомневаюсь, что ты станешь студентом консерватории.

– Что же, по-твоему, я должен уезжать из своего дома, оставлять больных родителей одних, потому что я еврей? – горь-ко усмехнулся Янкель, отвернувшись от Светы. – С какой стати? Я не хочу быть белым негром в этой красной стране. Не хочу ни перед кем унижаться и ни к кому приспосабливаться.

– Но пойми, Яша, у нас другого выхода нет. Ведь все так живут. Нужно с этим смириться. Значит, еврейская доля такая. Пройдет время, Бог даст, станем на ноги и будем жить не хуже других.

– Не хуже других – это значит жить от аванса до получки и от получки до аванса и держать язык за зубами. Вот наша золотая перспектива.

Они сидели молча. Легкий вечерний ветерок плав-но раскачивал ветви сирени.

«Что для Яши мои слова утешения? От них ему не станет лег-че, они, пожалуй, для него – соль на рану. Я представляю, как он переживает, – думала девушка. – Для него это страшный удар. Он ведь не такой, как все, он талантливый и гордый человек, сформировавшийся музыкант, если профессор консерватории хотел дать ему рекомендательное письмо к самому Давиду Ойстраху. Боже, как страшно, когда в человеке насильственно подавляют талант», – с горечью думала Света, которой было больно и обидно за своего друга.

– Яшенька, родной, прошу тебя, только не отчаивайся. Поверь мне, не нужно видеть все вокруг только в черном цвете, есть немало светлого в нашей жизни. Я уверена, что все у тебя будет хорошо. Ты достигнешь всего, чего по праву достоин. Придет день – я и твои родители обязательно будем гордиться тобой.

Ей от всей души было жаль Ирину и Арона, которые так мечтали, чтобы их сын стал музыкантом.

– Нет, Светочка, я реалист, не люблю предаваться иллюзиям. Надо смотреть правде в глаза. В Москву я не поеду, так как отца и мать не оставлю одних. Они оба больные люди. Пусть тебе это не кажется нескромностью с моей стороны, но я уверен в своих силах и не нуждаюсь ни в чьем покровительстве. Я знаю, что играю не хуже тех, кто уже закончил консерваторию. Единст-венное, чего я лишен, – это бумажки с печатью. Ну что же, проживу и без нее. Антисемиты считают нас второсортными людьми, но от этого мы не стали глупее, а они умнее. При нынешней системе ни моим предкам, ни мне, ни моим детям не суждено быть настоящими музыкантами.

Янкель умолк. После короткой паузы он продолжил:

– Светочка, милая, я решился на шаг, который может корен-ным образом изменить нашу жизнь. Выслушай, пожалуйста, меня очень внимательно. Но учти, что только при твоем согласии я сделаю то, что задумал. От этого будет зависеть наше будущее.

Его загадочное предисловие сначала насторожило, а затем испугало девушку. Ей показалось, что с безоблачного неба сейчас грянет гром.

– Светочка, сейчас из Советского Союза разрешают репатриироваться в Польшу гражданам, проживавшим там до 1939 года. Вчера в гости к нам приходила девушка, ее зовут Рая, она из Вильнюса. Ее родная сестра замужем за евреем, проживавшим до войны в Польше. Они три месяца тому назад уехали в Польшу, а оттуда хотят уехать в Израиль. Многие евреи из Прибалтики, Западной Украины и Белоруссии, те, кто не жили до тридцать девятого года в Польше, заключают фиктивные браки с теми, кто родом оттуда, – заикаясь от волнения, говорил Янкель, – чтобы уехать из этой проклятой антисемитской тюрьмы сначала в Польшу, а затем в Израиль. Рая тоже так сделала. Наша семья решила, Светочка, пойти по этому же пути.

От его последних слов девушку бросило в дрожь. Лицо ее побелело, сердце от волнения учащенно забилось.

«Боже, я вновь буду без Яши! Навсегда!» Ее ужаснула мысль о разлуке с ним.

– Отец с матерью в конце месяца поедут в Вильнюс – узнать насчет обмена квартиры. Мы рассчитываем получить хорошую доплату. Многие русские, живущие в Вильнюсе, хотят жить в Киеве, а квартира у нас хорошая. Там же нам найдут польку, которая собирается репатриироваться в Польшу, я оформлю фиктивный брак. Светочка, если ты хочешь, чтобы мы были счастливы, сделай то же самое. Мы тебе поможем во всем. О деньгах не волнуйся. Родители не брали у меня деньги, зарабо-танные мною на фабрике, так что все в порядке, – не выпуская нежные теплые руки любимой, волнуясь, говорил Янкель. От напряжения пот выступил на его лбу. – Светочка, если мы уедем вместе в Израиль, перед нами там откроется новая жизнь, о которой мы даже не смеем мечтать!

Он умолк. Умоляющими глазами Янкель смотрел на нее, ожидая ответа. Свете казалось, что перед ней внезапно разверзлась пропасть, жестоко отделившая ее от любимого.

– Светик, родная моя, почему ты молчишь? Почему?! Неужели ты не хочешь, чтобы мы были счастливы? Ведь подобный счаст-ливый случай, возможно, никогда больше не повторится. Давай же воспользуемся им. Может быть, это наша с тобой судьба, – обняв Свету за плечи, он вывел ее из оцепенения. Девушка невидящим взглядом смотрела на Янкеля. – Ну ответь же мне, наконец, на мое предложение. Почему ты молчишь?! Или ты меня не любишь?!

– А что мне остается говорить? Ведь ты уже все сам решил за меня, – в ее голосе чувствовалась одновременно обида и ирония.

– Ну что ты такое говоришь, девочка моя? Ты меня совсем не поняла. Ведь я сказал, что без твоего согласия никуда от тебя не уеду, – Янкель прижал ее к себе и поцеловал. – Я не мыслю своего будущего без тебя! Знаю, что только с тобой смогу быть счастливым! Пойми меня, дорогая, я делаю это для нас обоих. Мы, Бог даст, будем жить на своей истинной родине, на той земле, где должны жить евреи. Мы там будем чувствовать себя свободными людьми, полноправными гражданами нашей страны. Никто нам не скажет: «жид». Ведь это прекрасно! Клянусь, я сделаю все, чтобы тебе было хорошо и чтобы ты мною гордилась!

– Боже мой! Яша, ты сейчас такое говоришь, что от твоих слов голова моя ходуном ходит. Все это так неожиданно. – Света умолкла. Освободившись из объятий возлюбленного, она взвол-нованно продолжила: – Яша, не знаю, что тебе ответить. Пойми, все это очень серьезно, я ведь живу не одна. У меня тоже есть ро-дители и бабушка. Не знаю, как они на это посмотрят. К тому же я еще не окончила институт.

Сухой горький комок подступил к ее горлу. Она с трудом сдерживала слезы. На душе было мучительно тяжело. Света сов-сем по-иному представляла долгожданную встречу с любимым.

– Дорогая моя, ведь все это будет не сегодня и не завтра, пройдет еще время... – стараясь успокоить ее, нарочито бодрым голосом сказал Янкель.

 

Молодые люди встречались каждый день. Янкель не хотел возобновлять разговор на болезненную, как он понял, для Светы тему. Отношения между ними не изменились. Они были счастли-вы, находясь рядом, хотя предложение Яши не выходило из голо-вы девушки.

Сразу же после того, как Арон и Ирина со светлой надеждой уехали в Вильнюс, Янкель снова как бы невзначай заговорил со Светой о выезде евреев в Польшу. К его удивлению, на этот раз она более спокойно отнеслась к его предложению. В ее тоне не было не только отрицательных ноток, но, наоборот, почувство-валось понимание его планов.

Немалую роль в этом сыграла мать, а особенно ее мудрая верующая бабушка, которая уважала семью Кац и их сына и были искренне рада, что их любимица свяжет свою жизнь с хорошими добрыми людьми. Через два дня после этого разго-вора Янкель провожал уезжающую в Ригу расстроенную Свету.

– Боже мой! Как бы я хотела, чтобы мы никогда не расстава-лись, чтобы всегда были вместе, – прижавшись к Янкелю, положив голову ему на плечо, сквозь слезы говорила девушка.

Неделя, проведенная рядом с любимым, пролетела как один счастливый день. На душе у Светы было как никогда тяжело. Молодые люди поклялись друг другу в вечной любви и верности.

 

Глава шестая

 

Меланхолия, в которой находился Янкель после экзаменов, бесследно испарилась. Он целиком был занят приготовлением к предстоящим важным переменам в жизни семьи.

В Вильнюсе Арон и Ирина познакомились с гостеприимными родными сестрами Иосифа и их семьями, энергично занимающимися приготовлениями любимой племянницы в дальнюю дорогу. Рая была очень рада встрече с родителями молодого человека, которого полюбила от всей души, хотя была уверена, что ни они, ни он сам об этом не догадываются. С помощью своих новых приятелей супруги Кац познакомились с родственницей их соседей, недавно репатриировавшихся в Польшу, двадцатичетырехлетней полькой Ядвигой. Сухощавая неинтересная шатенка, остроносая, с бегающими маленькими, чуть прищуренными глазами и тонкими, длинными ногами производила довольно неприятное впечатление. Но стоило ей заговорить, как стало ясно, что за словом в карман она не полезет.

Хотя родители Янкеля были не в восторге от своей будущей «фиктивной невестки», как окрестил ее Арон, но для дела, как они считали, она вполне подходит.

– ...Ируся, волноваться нам не нужно будет, на такую «кра-савицу» наш сынок наверняка не польстится, хотя она и станет его законной женой, – пошутил Арон.

В Вильнюсе супругам Кац не удалось найти желающих об-меняться с ними квартирами на тех условиях, которые они пред-лагали. Ядвига согласилась заключить с Янкелем фиктивный брак и перевести его с семьей в Польшу за деньги.

Оставив объявление в обменбюро, они, поблагодарив новых приятелей за гостеприимство и пожелав их племяннице всего самого лучшего, вместе с «фиктивной невесткой» уехали в Киев.

Через несколько дней Янкель и Ядвига расписались. Полька, держа в руке красивый букет цветов, с сияющим лицом и с гордо поднятой головой вышла из ЗАГСа. Оглядываясь по сторонам, она старалась обратить на себя внимание прохожих, особенно девушек, с завистью смотревших на ее красивого жениха.

– Ну, Яшенька, теперь, когда мы стали по всем законам мужем и женой, у меня есть к тебе просьба: давай отметим наш закон-ный брак в кафе или в ресторане, – держа его под руку и улы-баясь, сказала Ядвига.

– Пожалуйста, рядом есть хорошее кафе. Идем, отметим нашу торжественную дату, – ухмыльнулся молодой человек.

В уютном кафе за несколькими столиками ели мужчины. Заказав мороженое, конфеты, пирожные и сладкую воду, Янкель сел напротив польки.

– Яша, а Киев мне очень нравится.

– Вы раньше не приезжали в Киев?

– Ведь мы муж и жена, а ты снова за свое – вы! вы! вы! – обиженным тоном сказала «супруга».

– Ты права, Ядвига. Больше не буду.

Официантка поставила на стол заказанное Янкелем.

Полька, разводя руками, разочарованно смотрела на своего спутника.

– Угощайся, не стесняйся, – растерянным взглядом глядя на нее, сказал Янкель.

– Яшенька, разве так отмечают такую дату? Запивают лимона-дом и закусывают мороженым? Ну, ты и даешь!

– Если ты хочешь выпить что-нибудь покрепче, то пожалуйста.

–Ну, а как, по-твоему? Мы ведь не в детском саду играем в маму и папу.

– Что ты хочешь выпить? – спросил Янкель.

– А ты? – задала она ему встречный вопрос.

– Мне, Ядвига, все равно, я непьющий. Что ты будешь, то и я.

– Впервые встречаю непьющего парня. Ты что, вообще не прикасаешься к спиртному?

– Ну, как не прикасаюсь… Во время праздников или именин могу выпить рюмку.

– Вот и замечательно. А я испугалась, думала, ты вообще какой-то чокнутый, пьешь только кефир. Тогда закажи коньячку.

Янкель подошел к буфетчице: – Пожалуйста, нам еще по рюмочке коньяка.

– Что?! По рюмочке?! Ты что дома или в гостях? У нас по рюмочке не подают, – она насмешливо смотрела на Янкеля.

– А как вы продаете?

– Минимум 200 грамм, – ответила та.

– Хорошо.

Янкель хотел было отойти, но буфетчица его остановила.

– Иди сюда! Ты что, закусывать будешь мороженым? – брезг-ливо глядя на молодого человека, спросила она.

– А что у вас есть на закуску?

– Есть борщ, а есть салатик, колбаска, селедочка и тому подобное.

– Давайте салат, колбаску и селедочку.

– Садись, мы принесем, усмехнулась она.

Ядвига положила ладонь на руку Янкеля.

– Не переживай, у тебя просто нет опыта в таких делах, – успокаивающим тоном сказала она. – Но ничего, этому можно научиться, чтобы больше не позориться. – Наполнив рюмки коньяком, полька, чуть приподнявшись со стула и приблизив ли-цо к Янкелю, прошептала: «Яша, давай выпьем на брудершафт».

Отпив немного, Ядвига поцеловала растерявшегося молодого человека в щеку. Он с трудом дождался, когда его лжесупруга допила до конца коньяк и, как ни в чем не бывало, не имея никакого музыкального слуха, забормотала модную песню.

Уцепившись за руку Янкеля, в беззаботно-радостном настроении она вернулась в дом своего «мужа», где их с нескрываемой радостью встретили Арон и Ирина, считавшие, что сделали первый шаг к заветной цели.

Новоиспеченной «невестке», жившей в семье нечистого на руку отца-пьяницы, с детства испытавшей на себе побои, посто-янную ругань и упреки матери за плохую учебу и поведение, пришлись по душе непривычные для нее порядки в еврейской семье. Но больше всего был ей по душе «законный муж», женой которого она не прочь была бы стать по-настоящему.

Проходили дни, недели, однако с обменом квартиры на Виль-нюс ничего не получалось, что очень беспокоило семью Кац.

Лишь настроение Ядвиги было праздничным. Она ежедневно с нетерпением ожидала прихода с работы своего «мужа», чтобы вместе с ним вечером пойти гулять. Полька сначала шутя, затем демонстративно начала подчеркивать свои права на Янкеля, кото-рый ей все больше и больше нравился. Особенно это становилось явным, когда они находились вне дома, что вызывало у него раздражение. Ядвига, к своему огорчению, не могла этого не заметить. Самолюбивая и вздорная по натуре, полька назло ему все чаще начала подчеркивать свою роль жены, в которую вошла без всякого на то права. Каждый раз, когда они выходили из квартиры во двор, она, на глазах у сидевших на лавках по вечерам любителей посплетничать, взяв «супруга» под руку, при-жималась к нему, вызывающе глядя на нервничавшего Янкеля и соседей.

Бабушка и мать Светы, увидев через окно идущих рядом молодых людей, хотя и с пониманием относились к затеянному семьей Кац предприятию, с большим неудовольствием реагировали на это. Обе они старались не встречаться с Янкелем.

Арон, понимая, что задуманный его семьей обмен квартиры затягивается, посоветовался с Иосифом Крулем, решил, что обмен нужно делать в самом Киеве, и документы в ОВИР подавать тоже в Киеве, причем сразу после обмена квартиры, так как от советских властей можно было ожидать все что угодно.

Ядвига не возражала против такого варианта. Ей не хотелось возвращаться снова в Вильнюс, где немало людей знали ее далеко не с лучшей стороны. С помощью Круля Арону удалось успешно обменять свою трехкомнатную квартиру на однокомнатную, получив большую доплату. На эти деньги он купил, как и все репатриирующиеся в Польшу, различные дефицитные товары, чтобы их там перепродать, купить доллары и уехать в Израиль.

Янкель вынужден был уволиться с работы, так как в против-ном случае на фабрике отказались бы дать ему характеристику для ОВИРа.

Наконец-то наступил долгожданный для семьи Кац день – день подачи документов на выезд из Советского Союза. Об этом никто, кроме самых близких им людей, не знал. Вечером того же дня они решили отметить это радостное событие.

– Ну, теперь, дорогие мои, нам надо всем дружно набраться терпения и ждать. Бог даст, скоро мы вырвемся отсюда, – сидя за праздничным столом, улыбаясь, говорил счастливый Арон.

Настроение у всех, кроме Ядвиги, было превосходное.

– Арончик, ты и твои близкие будете первыми ласточками нашей семьи в Израиле. Дай Бог, чтобы сбылось у вас все, что вы задумали, – поднявшись с рюмкой вина в руке, со слезами на глазах, от всего сердца пожелала своим родственникам всеми любимая бабушка Хана.

– Ничего, бабушка Хана, как только мы приедем в Израиль, вышлем вам вызов, и вы приедете к нам, – заверил ее Янкель.

– А нас не забудешь, Яша? – спросил его Круль.

– Естественно, нет. Но вы получите сразу два вызова: от нас и от Раи.

– Папа, мы сразу же узнаем, где живут бабушка Табл и бабушка Голда в Америке. Они, наверное, уже миллионерши, – пошутил молодой человек.

–Все может быть, Янкель, они ведь поехали совсем молодыми и с толковыми мужьями, я их хорошо помню, – улыбаясь, сказала старушка.

В конце вечера Янкель после долгого перерыва вновь взял скрипку. Ядвига, насупив брови, сидела молча и не слушала его. «Пиликанье» – так она называла серьезную музыку. Полька зло смотрела на «мужа», который за четыре месяца их знакомства ни разу ее не приласкал и даже не поцеловал.

«Ему хочется только одного: чтобы я их всех вывезла отсюда. Вон как радуются эти жиды! Они думают, что выгодно купили меня, что я такая дешевая. За десять тысяч захотели все уехать. Шиш с маком получите вы, а не Польшу!» – с раздражением думала она. По ее мнению у нее была веская причина для злости.

После того, как они подали утром в ОВИР документы на выезд, Янкель с отцом поехали в магазин, чтобы купить несколь-ко банок резинового клея для ремонта обуви и отвезти их в сапожную будку. Ирина с дочерью заехали по дороге на базар, а Ядвига, которая абсолютно безразлично относилась к радости еврейской семьи, отправилась домой.

Подойдя к квартире, она вытащила торчащее в двери письмо, на конверте женским почерком был написан адрес отправителя: «Город Рига, общежитие мединститута», а предназначено было оно лично Янкелю. Ревнивая женщина быстро распечатала конверт.

«Здравствуй, дорогой мой Яшенька! Сегодня вечером получи-ла от тебя долгожданное письмо. Я понимаю, что ты был очень занят и у вас, к сожалению, никаких новостей пока нет. Слава Богу, что сейчас вы, как ты пишешь, удачно обменяли квартиру и на днях подадите документы в ОВИР... – держа дрожащими от волнения руками письмо, читала Ядвига. – Я очень рада, что все идет по плану, что наш план, хоть и медленно, но все же пре-творяется в жизнь. Я очень рада, что твоему папе обещали найти и для меня подходящего «перевозчика». Яшенька, милый, набе-рись, пожалуйста, терпения. От всей души я тебе сочувствую. Ради нас всех, ради нашего будущего счастья, не обращай внима-ния на твою нахальную бессовестную польку».

Дочитав до этого места, Ядвига в ярости изо всех сил скомкала письмо, бросила его на пол и с ожесточением начала топтать ногами.

– Ах ты, жидовка паршивая! Ах ты, гадина! Вы все заодно! Умираете, так хотите убежать отсюда! Нет! Нет! Никогда! Ни-когда вы не уедете! – кричала Ядвига. Почувствовав усталость, она села на диван. – Вот жидовские морды! Нашли меня, дурочку. Видишь, что он ей пишет про меня! Ну ничего, ты у меня за это еще ох как поплачешь, жид пархатый, музыкантишка! Сама не уеду, но и вы останетесь здесь, в этой вонючей комнате, все вместе!

Отдышавшись немного, она поднялась на ноги, чтобы порвать письмо и выбросить его в ведро для мусора. Однако женское любопытство заставило ее поднять с пола скомканное письмо, расправить и продолжать читать.

«...Яшенька, очень прошу тебя, не обижайся, пожалуйста, на маму и бабушку, им, наверное, просто неприятно видеть тебя с этой польской мымрой».

– Ух, сучка ты жидовская! – закричала Ядвига.

Письмо, словно крапива, жгло ее руки. Читать дальше она была не в силах. Налитыми злобой глазами полька смотрела на белый лист бумаги, мысленно представляя себе ненавистных ей молодых людей. Ядвига взяла спички и подожгла скомканное письмо. Не выпуская его из рук, она старалась продлить свое наслаждение.

 

На следующий день семья Кац отмечала день рождения Ирины. Комната была заставлена до предела мебелью. Тут же, у стены, между двумя окнами, находился привезенный Ароном из Москвы мотороллер, который очень ценился в Польше, на нем стоял итальянский многорегистровый аккордеон вишневого цвета, также предназначенный для продажи.

– Ядвига, ты, случайно, не заболела? Ничего не ешь, – видя её хмурое лицо, с беспокойством спросила Ирина, ставя на стол яства.

– Нет, – сухо с недовольной миной ответила та.

– Сейчас я принесу вкусную новинку – грузинский торт. Тако-го ни ты, ни мы еще не ели, – улыбнулась хозяйка.

– А вы за всех не отвечайте. Думаете, только у вас, евреев, все самое лучшее? – съязвила полька.

– Я так вовсе не думаю, и ведь этот торт не еврейский, а грузинский. Попробуй все же, Ядвига. Мне, например, его хвали-ли, а впрочем, как говорится, на «вкус и цвет товарищей нет», – сказала Ирина, проходя на крошечную кухню, в отгороженную бывшими хозяевами часть комнаты, где стояли новый холодиль-ник и двухконфорочная плита, над которой висела прикреплен-ная к потолку широкая жестяная труба, предназначенная для вытяжки и выходившая на крышу.

Квартира находилась на третьем этаже в доме гостиничного типа, где комнаты выходили в общий длинный коридор с газовыми плитами – одна на три семьи.

«Что сегодня с ней? Какая муха ее укусила?» – С тех пор, как они обменяли квартиру, поведение невестки стало странным, думала Ирина. Во время ужина злость, кипевшая в душе ревни-вой Ядвиги, неудержимо рвалась наружу. Ей хотелось кричать, даже ударить этого красивого неблагодарного мужа, которого только она одна может вывезти из Союза, дать ему настоящую свободную жизнь, какая существует на Западе, особенно для ев-реев. Так размышляла она, с отвращением отвернувшись от продолжавшего играть на скрипке Янкеля. Полька перевела взгляд на аккордеон и мотороллер.

«Да, набрали прилично. Чего только не накупили. И дорогие фотоаппараты, и меха, и кожаные пальто, все для продажи в Польше… Но ничего, жидовские морды, не говорите «гоп», пока не перепрыгнули», – со злорадством думала она.

Янкель, награжденный аплодисментами, сел рядом с Ядвигой.

– Фу, устал сегодня, как никогда.

Ядвига демонстративно отвернулась.

– Что с тобой сегодня случилось? Ты плохо себя чувствуешь? Вот тебе на! Ведь сегодня у нас радостный день, у всех должно быть хорошее настроение, – взяв ее за руку, ласково сказал Янкель.

Прикосновение его руки, словно бальзам для души, успокаивающе подействовало на польку. Улыбнувшись, она повернулась к нему. На глазах у нее выступили слезы.

– У тебя что-то случилось? – удивленно спросил Янкель. Та покачала головой. – Ну, сейчас совсем другое дело! Выше носик! Давай лучше для подъема твоего настроения выпьем по рюмочке, а заодно и за наш успех! – наливая себе и Ядвиге вина, радостно сказал он.

В эту минуту полька ему все простила. Злость улетучилась. Ей хотелось от него немногого: лишь ласкового взгляда и хотя бы одного поцелуя. Янкель хотел было чокнуться с ней, но Ядвига, забрав свою рюмку и прищурив глаза, громко сказала:

– С тобой только на брудершафт!

Когда их руки переплелись, а лица чуть ли не коснулись друг друга, Ядвига с трудом сдержала себя, чтобы не поцеловать его.

– Мда-а! Губа не дура! – чуть слышно шепнула бабушка Хана сидящей рядом с ней Риве.

 

Ирина действительно не ошиблась, когда ей показалось, что с тех пор, как они переехали, настроение «невестки» резко ухудши-лось, она стала нервной, а порой агрессивной. Поведение Ядвиги стало вызывать страх у родителей Янкеля, ведь от нее зависела судьба всей семьи. Жизнь в одной комнате способствовала еще большему влечению польки к Янкелю.

Однажды, после очередного приступа стенокардии, который случился у Ирины ночью, Арон утром поехал с ней в поликлинику.

– Ира, сейчас надо обязательно сделать кардиограмму, с таки-ми вещами не шутят, – говорил он жене по дороге.

– Ой, Арончик, как мне надоела вся эта обстановка в доме.

– А ты поменьше реагируй на эту ненормальную.

– Арон, ты можешь быть спокойным, глядя на нее? – Он промолчал. – Она дошла до того, что без стеснения чуть ли не в ширинку к Янкелю лезет. По-моему, пока его не изнасилует – не успокоится, – с жаром говорила Ирина.

– Если бы на месте нашего сына был другой парень, он бы ее использовал на полную катушку, а в Польше сказал бы ей «гуд бай».

– Что ты говоришь такое, Арон. Она забеременеет и привяжет его к себе на всю жизнь. Ей только этого и надо.

– Да, но и от него тоже немало зависит. Мы с тобой предохра-няемся столько лет, и ничего.

– Но это же мы. А твой сын такой опытный? И с какой стати он должен ложиться с ней? Это что, входило в нашу договорен-ность?

– Хватит, Ируся, себя заводить, потом за сердце держишься. Оно тебе надо?

– Ой, Арончик...

Янкель дома чистил картошку и овощи для борща. Дина ушла в школу. Он приготовил все, что велела мать, прибрал в квартире, позавтракал. Вынул из почтового ящика свежую газету «Известия».

– Яша, а где мама? – спросонья спросила Ядвига.

– Пошла в поликлинику, – не отрывая глаз от газеты, ответил он.

Она громко зевнула и потянулась, сбросила одеяло, встала и подошла к телевизору. На ней была прозрачная рубаха.

– Яша, подойди, пожалуйста, к телевизору, что-то скачут кадры. Отрегулируй.

Он с невозмутимым выражением лица подошел к телевизору, повернул регулятор частоты кадров и вернулся на свое место.

– Спасибо, – поблагодарила Ядвига и легла на тахту, укрыв-шись одеялом.

– Яша, скажи, пожалуйста, у тебя в Киеве есть девушка? – после небольшой паузы спросила она.

– Нет. А что? – Так просто. А была? – Была. – До армии? – Да, до армии. – Красивая? – Симпатичная. – Тебе нравилась? – Да.

– Я, например, нравлюсь мужчинам. Но есть такие, которые любят толстых женщин. – Ядвига зевнула и оголила одну ногу.

Янкель не хотел продолжать разговор на эту тему. Но, оста-ваясь с ним наедине, полька на другие темы не говорила.

– Не так давно у нас в Вильнюсе был суд над одним офице-ром. Он убил свою овчарку и хотел убить свою жену, но только ранил ее из-за того, что она жила с этой собакой. Как тебе нра-вится, Яша, такое?

– Мне не нравится.

– Мне тоже не нравится, но говорят – это часто бывает у воен-ных, ведь они мало уделяют внимания своим женам, всегда заняты.

Он молчал, продолжая читать.

Резко сбросив с себя одеяло, она села.

– Немного холодно в квартире. Правда, Яша?

– Я не чувствую.

Ядвига не спеша начала одеваться, потом вышла в кухню, умылась.

– Яша, что можно покушать? – спросила она.

– На плите стоит завернутая в полотенце кастрюля с картош-кой, а в холодильнике – биточки и селедка.

– Ух, я и проголодалась! – чмокая губами, сказала полька, входя с едой в комнату.

– Яша, будешь кушать?

– Нет, я не голоден.

– Давай к такой закуске возьмем по рюмочке, сразу захочется есть.

– Спасибо, не хочу.

– Тогда я себе налью рюмочку для аппетита. Хорошо?

– Как хочешь.

Она подошла к серванту, вынула бутылку «Столичной» водки и наполнила хрустальную рюмку.

– Вот та-а-к. Сейчас мы приголубим горилочку. За твое здоровье, Яшенька! – улыбаясь, сказала она, залпом опорожнив рюмку. – Хороша! Да еще с такой закуской. Напрасно ты, Яшенька, не составил мне компанию. А ведь врачи даже рекомендуют каждый день выпивать по рюмочке, именно водку. Это укрепляет здоровье, – рассуждала Ядвига. Выпив, она становилась особенно словоохотливой. – Яша, прошлым летом я ехала на поезде из Вильнюса в Каунас. Со мной в купе был симпатичный офицер, мы с ним познакомились, начали играть в карты. Он по уши влюбился в меня, предложил выйти за него замуж. Думал, дурочку нашел. Когда мы с ним попрощались, он передал мне карты. Такие ты никогда не видел.

Она подошла к вешалке и вынула из висящей на ней сумочки игральные карты.

– Яша, полюбуйся. Ты видел когда-нибудь такое? – Ядвига положила перед ним колоду карт с порнографическими картинками.

Он, не рассматривая, положил их обратно в футляр.

– Я, конечно, подобное видел, когда еще учился где-то в пятом классе, – равнодушно заметил он.

Закончив завтракать, полька, взяв карты, подошла к магнитофону и включила его. Мелодия медленного танго разлилась по комнате.

– Разрешите пригласить Вас на танец, – она протянула ему руку.

«Начинается. Уже завелась», – подумал он. Всем телом полька прижалась к нему, левой рукой она крепко сжимала его ладонь. Щека Ядвиги коснулась щеки своего лжемужа, что еще больше возбуждало ее.

– Яша, я хочу тебя, – закрыв глаза, прошептала полька. – Я хочу тебя! – повторила она, ведя его к тахте. Явно ощущался запах алкоголя, смешанный с запахом селедки и лука.

Янкель отвернул лицо.

Прижав к себе закрывшую от удовольствия глаза Ядвигу, он резким движением повернул ее, сделал шаг в сторону, затем снова повернул и начал медленным шагом в такт мелодии плавно вести навязавшуюся ему партнершу по узкому проходу между столом и мотороллером. Когда танго закончилось, молодой человек, по-джентльменски поклонившись, улыбнулся и сказал:

– Спасибо, Ядвига, ты прекрасно танцуешь.

– Пожалуйста, – отвернувшись, ответила она разочарованно.

Ее постоянные старания соблазнить «мужа» и на сей раз ока-зались безрезультатны. Это задевало ее женское самолюбие. Она была готова на все, чтобы добиться своей цели. Порой злость переполняла ее душу, и полька готова была разорвать его на куски, чтобы он никогда никому, кроме нее, не принадлежал.

 

У Янкеля, раз и навсегда полюбившего Свету, поведение Ядвиги вызывало раздражение, а порой даже отвращение. Однако он всячески пытался не обнаруживать этих чувств, тактично старался держать ее на расстоянии от себя, и это вызывало у польки еще большее озлобление.

 

Наступила весна. Ядвига то и дело срывалась на крик, устраивала по всякому поводу шумные скандалы, создавала невыносимую, нервозную обстановку, непривычную для семьи Кац.

Наступил международный женский день, 8-е марта.

Улыбающиеся Арон и Янкель, державшие в руках букеты роз, вошли в квартиру.

– Дорогие женщины, поздравляем вас с Праздником Весны! Желаем счастья и много-много здоровья! – Зная характер своей «супруги», он преподнес букет ей первой.

Она в последнее время часто была в плохом настроении, а тут засияла от радости.

– Спасибо, дорогой мой, что не забыл поздравить, – кокетливо поблагодарила Ядвига.

– Это еще не все! – произнес Арон. – Мы поздравляем тебя, Ядвига, хотя и на неделю раньше, чем положено, с днем рожде-ния – вот наш скромный подарок, – он подал ей футляр от часов.

Открыв его, Ядвига увидела золотые часы и золотой браслет.

– Ой! Большое спасибо! Какие красивые! – воскликнула она и поцеловала в щеку Арона и Янкеля.

– А день рождения мы отметим вовремя, – улыбаясь, сказала Ирина.

– Яшенька! Сегодня праздник, пойдем погуляем. Я бы с удо-вольствием посидела в ресторане.

Янкель промолчал. Его не удивило это предложение. Он ни-когда раньше не посещал ресторанов; теперь, по настоянию Ядвиги, ему, к своему неудовольствию, приходилось это делать. На сей раз они отправились в считавшийся весьма престижным ресторан «Абхазия», находившийся в центре города, на Крещатике.

Изрядно выпив, полька пригласила Янкеля танцевать. Выйдя размашистой, небрежной походкой на небольшую площадку возле оркестра, она, положив голову ему на плечо, не в такт музыке то и дело наступала ему на ноги.

«Что за наказание на мою голову свалилось? Повезло же нам с «невестой», черт бы ее побрал раньше, чем мы ее узнали!» – со злостью думал Янкель, с нетерпением дожидаясь конца танца.

Держа молодого человека под руку, улыбающаяся Ядвига подошла к столику, за которым они сидели. Вынув из сумочки пачку очень модных и дорогих папирос «Футбол», она, не найдя спичек, громко выругалась. Янкель от стыда готов был провалиться сквозь землю. Не сказав ни слова, Ядвига, держа папиросу, встала со стула, вразвалку подошла к соседнему столику, за которым сидели модно одетые мужчина лет пятидесяти с глубоким шрамом на щеке, симпатичная молодая блондинка и красивый парень, с загорелым лицом и челкой.

– Извините, пожалуйста, у вас есть спички? – С улыбкой обратилась она к мужчине.

– Да, конечно.

Ответив, тот хотел было полезть в карман за спичками, как вдруг неожиданно для Ядвиги возле ее щеки вспыхнуло пламя от самодельного большого пистолета-зажигалки, внешне ничем не отличающегося от настоящего. Его держал в руке молодой человек.

Она испуганно отскочила в сторону под раскатистый смех сидевших за столом. Сообразив, в чем дело, Ядвига начала смеяться вместе с ними. Поблагодарив парня за огонь, она села на свое место.

– Фу! До смерти напугали меня! – глубоко затянувшись, ска-зала она, не сводя глаз с парня.

Докурив папиросу, полька вновь наполнила коньяком рюмки себе и Янкелю.

– Может быть, хватит? – недовольно сказал он.

– Ну что ты, Яшенька, миленький! Разве я пьяна? Сегодня же праздник! Наш женский праздник! Поэтому нам нельзя отказывать. Не волнуйся, твоя жена так быстро не пьянеет. Не из того теста сделана! Ты меня еще плохо знаешь. Когда я веселюсь, могу хоть догола раздеться и танцевать на столе, – она говорила нарочито громко, чтобы ее услышали смотревшие на них соседи.

– Вот это чува⁴⁰! Наш человек! – глядя на Янкеля и Ядвигу, громко произнес мужчина со шрамом на щеке.

– Не трухай⁴¹, Яшенька! Живы будем – не помрем! – на блатном жаргоне продолжала полька.

За соседним столом с удивлением и восторгом встретили ее слова. От стыда лицо Янкеля горело. Ядвига же продолжала вызывающе смотреть на понравившегося ей молодого человека. Сидевшая рядом с ним блондинка что-то шепнула ему на ухо.

Янкель залпом опорожнил свою рюмку.

– Вот, умничка ты у меня! Ты мне начинаешь нравиться! – громко похвалила его лжесупруга, похлопав по руке.

Последовав его примеру, полька медленно выпила рюмку пятизвездочного коньяка, словно сладкий лимонад, ничем не закусывая.

– Разрешите, пожалуйста, пригласить вашу даму на танец, – обратился к Янкелю парень с челкой.

Тот, ничего не ответив, посмотрел на Ядвигу.

– Да, конечно! – встав со стула, улыбнулась она.

В душе Янкель даже рад был, что хоть немного отдохнет от её назойливости. Когда оркестр перестал играть, она продолжала стоять с партнером на танцевальной площадке. После следующего танца, держа партнера под руку, Ядвига прошла мимо Янкеля, небрежно бросив на ходу:

– Извини, пожалуйста, Яша, я на минутку.

Подсев за столик к незнакомым людям, Ядвига, словно их давняя приятельница, завела непринужденный разговор. По просьбе блондинки официант принес еще один столовый прибор. Мужчина со шрамом наполнил свою и друга рюмки «Столичной», а женщинам налил ликер и произнес тост за знакомство.

«Как в нее столько вмещается? Я, наверное, ни языком, ни ногами шевельнуть бы не мог», – подумал Янкель.

Ядвига не обращала на него никакого внимания. Она танце-вала поочередно с новоиспеченными друзьями, но чаще с парнем. Янкель поднялся со стула. Вышел из зала. Постояв минут десять возле гардероба, он вернулся, сел за стол. Полька продолжала танцевать, делая вид, что не видит его.

Шло время.

Янкель чувствовал себя неловко. Он впервые оказался в таком неудобном положении. Ему казалось, что люди, сидящие за соседними столами, насмешливо смотрят на него. В большинстве своем это были уроженцы Кавказа, постоянные посетители ресторана «Абхазия». Молодой человек сидел, словно на иголках. Неожиданно его взгляд встретился со взглядом симпатичной девушки, сидевшей с родителями. Он подошел к ней и пригласил на танец.

– Молодец, Яшенька, что не скучаешь, – выдавила из себя Ядвига.

– Это ваша жена? – спросила у Янкеля девушка.

– Нет, знакомая, – соврал он.

Только в одиннадцать часов, когда официанты начали убирать со столов и часть освещения была выключена, Ядвига в сопро-вождении своих новых знакомых подошла к Янкелю.

– Здравствуйте, – поздоровался с ним высокий представитель-ный мужчина со шрамом на лице, – извините, пожалуйста, что задержали у себя за праздничным столом вашу очаровательную супругу. Заговорились с ней о Польше. Ведь это и моя историческая родина. У меня самого, понимаете, там куча родственников живет. Вот так время незаметно и пролетело, – оправдывался он, поглядывая на довольную его фантазией польку.

– Ничего, ничего. Бывает.

Они вместе вышли из ресторана. Новые знакомые сели в собственную «Победу», Янкель и Ядвига не спеша пошли в сторону троллейбусной остановки.

– Яшенька, ты не злись на меня. Честное слово, интересная компания подобралась. Пожалуйста, не рассказывай об этом до-ма. Мы ведь не маленькие. А если честно, то я ведь знаю, тебе со мной неинтересно, правда, Яша? Я тебе не нравлюсь, а некоторым, представь себе, нравлюсь. – Пока они медленно шли вдоль опустевшего Крещатика, она держала его под руку. – Я ведь живой человек, пойми меня! Жениться тебя я на себе не заставляю, а так просто ты почему-то не хочешь. А я живой человек, мне хочется, вот и все. А ты бессердечный, мужчина, называется...

А ему в это время хотелось только одного – поскорее прийти домой, чтобы избавиться от безмерно надоевшей ему лжесуп-руги.

 

После посещения ресторана Ядвига немного утихла. А через несколько дней она, к удивлению и радости Янкеля и его роди-телей, изъявила желание поехать в ОВИР, чтобы узнать, как про-двигаются их дела. Однако, выйдя утром из дому, полька верну-лась только в час ночи. Ничего подобного с ней никогда не случа-лось. Встревоженная семья Кац не знала, что и подумать. Обычно она не любила ходить одна по чужому городу.

Если такое все же случалось, и Ядвига задерживалась или же у нее возникали какие-нибудь проблемы, она сразу же звонила до-мой. На этот раз полька объяснила свою задержку тем, что смо-трела двухсерийный фильм на последнем сеансе, а не позвонила, мол, потому, что не нашла поблизости исправного телефона.

Спустя несколько дней, никому не говоря ни слова, полька вновь ушла утром, а вернулась домой за полночь, причем выпив-шей. Подобное повторилось еще несколько раз. Такое ее поведе-ние, естественно, серьезно волновало Янкеля и его родителей.

Чаша терпения переполнилась, когда Ядвига не пришла ноче-вать домой. Всю ночь Арон и Ирина не сомкнули глаз.

Постоянная нервотрепка, связанная с выездом, и непристой-ное поведение Ядвиги совсем расшатали и без того слабое здоровье Ирины. Несколько раз за ночь она принимала сердечные капли.

Утром Арон вызвал участкового врача на дом.

Расстроенный Янкель, чтобы немного развеяться, то и дело выходил на улицу. Вернувшись домой в очередной раз, он застал мать плачущей.

– Мамуля, зачем ты так? Здоровье дороже, чем все это. – Подсев к ней, он обнял ее и поцеловал. – Разве так можно? Она перебесится и придет, – успокаивал он мать.

– Нет, так больше продолжаться не может! Эта шлюха просто издевается над нами! Шляется где-то. Напивается, как биндюж-ник. Стоять возле нее противно. Повезло же нам с этой шиксой! Выродок какой-то. Ее такое положение вполне устраивает. Малину устроила себе. Ее еще надо уговаривать, – повысив голос, не в силах успокоиться, говорил Арон.

Щелкнул дверной замок, в комнату вошла Дина, держа в руке портфель.

– Здравствуйте, – поздоровалась она. – Что, Ядвиги снова нет?

Не получив ответа, девочка вышла в кухню.

– Диночка, подогрей себе на плите обед, – сказала Ирина.

– Спасибо, мамочка!

Пообедав, девочка, видя настроение родных, взяла книгу, села на диван и начала читать.

– Яша, а может быть, с ней что-то случилось? – взволнованно спросила мать.

– Не думаю. С этой проходимкой ничего не случится.

Было заполдень, когда пришла Ядвига.

– Здравствуйте, – поздоровалась она.

Ей ответила только Ирина. Повесив плащ на вешалку, полька, напевая какую-то мелодию, вышла в кухню. Арон подошел к дочери.

– Диночка, пожалуйста, пойди погуляй, я хочу поговорить с ней, – шепнул ей отец.

– Мама, я забыла у Наташи задачник. Пойду за ним, – громко сказала девочка и вышла из квартиры.

– Ты будешь кушать, Ядвига? – выйдя в кухню, спросила Ирина.

– Нет, – резко ответила полька. Она взяла журнал, вошла в комнату и села на диван.

– Ядвига, ты себя очень странно ведешь. По-моему, тебя никто не насиловал, ты в Вильнюсе согласилась поехать в Киев и рас-писаться. И живешь сейчас с нами, а в нашей семье не привыкли к подобному поведению.

– ...А что вы мне читаете мораль? Я не маленькая! – повысив голос, сказала она. – Я разве виновата, что мы до сих пор не выехали в Польшу? Мне это все надоело! Понимаете или нет? Мои родители уже давно там. Если бы я не связалась с вами, то тоже давно бы уже уехала! Что вы от меня хотите?! Идите и сами добивайтесь, чтобы вас выпустили! Вы что хотите, чтобы я целый день сидела дома и на вас смотрела? Да и муженек мой, ваш сынок, уделяет мне не очень много внимания. Так что от всего этого меня уже тошнит! – в ярости кричала полька.

Арон промолчал. В душе его бушевала злость на свою непуте-вую лженевестку, на советскую власть и на себя за то, что не довел до конца обмен квартир в Вильнюсе, откуда гораздо легче было уехать, чем из Киева, где правили бал антисемиты. У Ири-ны, как обычно, на нервной почве сразу поднялось давление и началась сердечная боль. Янкеля, нервы которого были также напряжены до предела, впервые в жизни начало трясти, словно в лихорадке. Он с нескрываемой ненавистью смотрел на лжесупругу, в чьих руках сейчас находилась судьба их семьи.

В комнате наступила угнетающая тишина.

«Что, жиды, сразу приутихли!» – глядя на их хмурые лица, со злорадством подумала Ядвига. После небольшой паузы, словно несколько минут тому назад не было никакой стычки, она, заис-кивающе улыбаясь, обратилась к Янкелю:

– Яшенька, пойдем в кино?

– Нет, – резко ответил он.

– Тогда дай мне денег, я сама пойду в кино, – улыбаясь, ска-зала полька. – Я все-таки твоя законная жена, – добавила она, переведя взгляд с него на Ирину, опустившую глаза. После короткой паузы она продолжала: – Интересно получается. Очень интересно. Ну, что же. Раз игра пошла такая, то посмотрим, кому от этого будет хуже, – сквозь зубы процедила Ядвига, поднявшись со стула.

Ирина тоже встала и испуганным взглядом смотрела на нее.

«Боже! Что она с нами делает», – подумала она.

– Арон, у тебя есть деньги? – тяжело дыша, спросила Ирина.

– Возьми у меня в пиджаке, – буркнул он.

Ирина принесла три рубля.

– Неужели сразу наступила такая бедность? – скривила губы полька.

Ирина принесла еще два рубля. Та, переодевшись и набросив на плечи кофту, демонстративно хлопнув дверью, вышла из квар-тиры.

– Арон, что нам делать? Это не человек, – держась за сердце, произнесла Ирина.

Тот молчал, не видя выхода из отчаянного положения, в кото-ром они оказались.

 

Шло время. Их отношения с Ядвигой стали еще более напря-женными. Они уже не обращали внимания на то, куда она уходила без всяких объяснений, требуя при этом денег, и когда возвращалась домой.

 

Фридманы решили отметить одновременно два радостных события в жизни их любимицы Доры – день рождения и окончание школы. К этой дате давно готовились Рива и бабушка Хана. Главными гостями на этом семейном торжестве, естественно, была семья Кац. Вместе с ними пришла Ядвига, которую там, правда, не очень хотели видеть. Хорошо проведя вечер и немного отвлекшись от невеселых дум, все в хорошем настроении возвращались домой. Янкель, как всегда, взбежал на третий этаж, чтобы открыть дверь. К его удивлению, она была не заперта. Переступив порог комнаты и включив свет, он обомлел. Квартира выглядела, как после погрома. Шкаф был открыт нас-тежь, матрацы от тахты и кровати лежали на полу. Все было перевернуто вверх дном.

– Боже, нас обокрали! Унесли все, что мы купили! – с отчаянием воскликнул молодой человек.

Незадолго до этого злосчастного дня вдруг пропала одна из трех связок ключей от их квартиры. Все, кроме Диночки, счита-ли, что это именно она потеряла их в школе. Никто не придал этому особого значения, так как почти весь день Ирина была дома; лишь на короткое время выходила за покупками в гастро-ном, который был на противоположной стороне улицы, или же по мелочам на базар недалеко от дома. К тому же обычно возле газовых плит, стоящих почти рядом с каждой комнатой, всегда находился кто-то из жильцов. Заказав новую пару ключей, все вскоре забыли о потерянных.

– Боже! Боже! Что случилось? – войдя в квартиру, закричала Ирина. – Нас оставили голыми и босыми!..

Арон беспомощно опустился на стул.

– Это настоящий рок! Боже, что я сделал плохого?! За что Ты караешь так меня и мою семью? – закрыв глаза, простонал он.

– Все! Все украли! И аккордеон, и фотоаппараты, и шубу, кожаные пальто и чернобурки, и облигации, и деньги! Все забрали! Вот тебе финал!.. – словно сквозь страшный сон доноси-лись до Арона разрывающие его сердце горькие причитания пла-чущей жены. Плакала и Диночка.

Ядвига сидела молча, насупив брови. Вдруг она встала и дро-жащим голосом сказала:

– Надо пойти в милицию.

– Да, да! Чего же мы ждем? – поддержала ее Ирина.

Арон сидел неподвижно с опущенной головой и закрытыми глазами, из которых медленно капали слезы. В милицию семья Кац не обратилась, чтобы не привлекать к себе внимания. Семья Кац очень болезненно переживала этот неожиданный удар судьбы. Ирина и Арон по мере сил старались утешить друг друга, хотя это не очень им удавалось.

Время тянулось мучительно медленно. Шаткие надежды семьи на выезд в Польшу почти улетучились. В один из похожих, как близнецы, тяжелых дней, ночью в их квартире раздался телефонный звонок. Арон снял трубку.

– Здравствуйте, – послышался женский голос, – извините, что звоню так поздно. Я хочу с вами встретиться относительно ваше-го выезда в Польшу. Дело в том, что нам все известно насчет вашей «невестки». Чтобы это осталось между нами, вы сами понимаете, надо рассчитаться… и мы сумеем вам помочь, – многозначительно умолк твердый незнакомый голос.

Прикусив до боли дрожащие губы, Арон дослушал и после небольшой паузы, взяв себя в руки, спокойно сказал:

– Что же, интересно, вам известно о нашей невестке? Она что, изменяет своему мужу, что ли? – с иронией спросил он.

– Не стоит притворяться. Нам известно, что она вам такая же невестка, как мне. Вы договорились с ней, договоритесь по-хоро-шему и со мной. Тогда только уедете. Не советую вам дурака валять. Это в ваших же интересах. Так говорите, где встретимся. И без свидетелей, – повысив голос, закончила женщина.

– Вы вздумали меня шантажировать? Так могу вас заверить, что я не из робкого десятка! – с болью в сердце произнес он.

Арон с силой повесил трубку на прикрепленный к стене старый телефон и опустился на стоящий рядом с ним стул. Ирина, соскочив с кровати, включила свет. Лицо мужа было бледным, как полотно. Капли холодного пота покрывали его лоб, сердце учащенно билось.

– Что случилось, Арон? – спросила она и протянула ему таблетку валидола. – Прошу тебя, сейчас же положи под язык.

– Спасибо. – Он принял таблетку, но состояние его не улучшилось.

– Боже мой! Зачем все это нам вообще нужно было делать?! Эта затея нас всех погубит, – глядя на мужа, шептала Ирина.

Янкель и Дина, проснувшись, сидели на своих кроватях.

– Откуда все, что делается в нашем доме, становится всем известно? – членораздельно произнес Арон, со злостью глянув на проснувшуюся Ядвигу. – Я уже говорил и повторяю еще раз: мы никого не принуждали, а делали по обоюдному согласию. Многие девушки из Вильнюса были бы счастливы заработать!

Полька молчала. Она лихорадочно искала ответ.

– Вы не в тот огород камни бросаете. Лучше спросите у ваше-го дорогого сыночка, кому он обо всем рассказал.

Все посмотрели на Янкеля.

– Ну вот видите, он молчит, ему нечего ответить, – съязвила Ядвига, – я-то никому не рассказывала, а он, наверное, перед кем-то оправдывается, почему не женился на еврейке.

– Бессовестная ты! Кроме одного человека, я никому из своих самых близких знакомых об этом не говорил ни слова! – вспылил всегда уравновешенный и сдержанный Янкель.

– Ты говоришь одному, а та одна, – подчеркнула полька, – сначала другой или другому и так далее. Вот и результат!

– Яша, ведь ты же взрослый человек. Сейчас такое время, что никому, даже родному брату, нельзя на сто процентов доверять, – нахмурив брови, тихо сказал Арон.

– Папа, зачем ты так говоришь? Неужели не догадываешься, о ком идет речь? Этому человеку я доверяю больше, чем себе. А вот читать чужие письма и уничтожать их – это низко! – презрительно глядя на Ядвигу, сказал он.

– Я ни в коем случае не имел в виду Свету. Она очень поря-дочный человек. Мы ее знаем с детства и, естественно, ей верим.

– А вот эта его невестушка и не хочет его выпустить одного за границу, это понятно любому ребенку, не дура же она! Вот в чем все дело! Теперь мне ясно, почему нас не выпускают! Из-за вас и я не могу уехать! – приподнявшись, закричала полька.

Демонстративно повернувшись ко всем спиной, она снова лег-ла. Ревность разрывала ее душу. Сейчас Ядвига готова была уничтожить все, что находилось в этой квартире, вместе с хозяе-вами, точно так же, как сожгла письмо ненавистной ей невесты. Она впервые не хотела смотреть на Янкеля, ради которого только недавно готова была разнести вдребезги киевский ОВИР и МИД Союза и Польши, добраться до самого Хрущева и Гомулки, чтобы вывезти его с семьей в Польшу, лишь бы он только не брезговал ею. Слезы текли по ее щекам.

«Сволочь! Нашел себе какую-то жидовку. Невеста! Невеста! Идиот!» – с ненавистью думала Ядвига о той счастливице, кото-рую любит Янкель.

Естественно, Арон и Ирина были полностью уверены в Свете и ее семье и не сомневались, что в звонке шантажистки виновна их лженевестка. Две недели подряд каждый день, утром и вече-ром раздавались телефонные звонки с угрозами в адрес семьи Кац.

Через несколько дней после того, как прекратился шантаж, неожиданно Ядвига заявила, что хочет поехать в Вильнюс немного развеяться. Никто ей не возражал. Янкель проводил ее на вокзал. У самого вагона полька насмешливо бросила ему:

– Отдохнем немного, муженек, друг от друга. Это пойдет нам всем на пользу. Не поминай лихом! – Вскочив на ступеньки ваго-на с чемоданом в руке, она скрылась.

Проходили дни, недели. Никаких известий от Ядвиги не было. Положение семьи Кац было отчаянное, они находились на рас-путье, не знали, что ожидает их в будущем, напоминая беспо-мощных людей, оказавшихся среди ночи в лодке без весел посре-ди бурлящей реки, усеянной порогами. Приятель Арона, Иосиф Круль, звонил в Вильнюс к своим сестрам с просьбой узнать что-либо о словно провалившейся сквозь землю Ядвиге. Однако и ее родственникам о ней ничего не было известно.

– Я считаю, что кража тоже на ее совести. Сначала из дома пропали ключи, это, конечно, дело ее рук, а потом случилось наше горе, – уже в который раз повторяла Ирина. – Только она могла знать, где находятся наши деньги и облигации. А мы ей доверяли. Какими же мы были слепыми котятами, ничего не видели и не раскусили сразу эту подлую воровку...

Арон и Янкель были согласны с ней, но чтобы еще больше не расстраивать Ирину, они старались не говорить на эту тему.

Прошло еще два месяца. Вдруг ранним утром, словно блудная дочь, держа в руке маленький старый чемодан, вошла в квартиру исхудалая и измученная на вид Ядвига. Свое долгое отсутствие полька объяснила болезнью. Со всеми была приветлива. На сле-дующий же день после своего приезда она и Янкель отправились в ОВИР. На сей раз вместо обычного стандартного ответа «документы находятся в стадии рассмотрения» им велели явиться через две недели. От этой новости семья Кац воспрянула духом. Полька же вела себя, словно победительница, хотя и не проявляла восторга.

«...Чего они такие довольные? Можно подумать, что в этом Израиле их ждут миллионы», – со злой иронией думала она.

Для радости у Янкеля был двойной повод. Он получил на почте долгожданное письмо от Светы. Письма она теперь решила посылать на его имя до востребования. В нем девушка сообщала своему возлюбленному радостную для них обоих новость: она хочет в ближайшее время оформить фиктивный брак с молодым евреем, талантливым, как она писала, врачом-окулистом, заведующим отделением больницы, где проходила учебную практику. Он собирался с матерью и младшей сестрой репатриироваться в Польшу, где они жили до 1939 года. Об этом молодой человек невзначай рассказал Свете. Узнав о ее и Янкеля намерениях, рад был им помочь.

«У нас все будет хорошо! Ведь должен же праздник прийти и на нашу улицу, – размечтался Янкель, придя с почты домой в прекрасном расположении духа. – Боже! Неужели все сбудется, как я задумал? Это будет просто чудо! А почему бы и нет? Мы со Светой будем в Израиле счастливыми супругами. У нас будут дети. Много детей! Ведь я ее безумно люблю…»

Через две невыносимо длинные недели ожидания Янкель с Ядвигой поехали в ОВИР. К его огорчению, в приемной в этот день работала не та секретарша, которая велела им прийти, а подменявшая ее сотрудница. Она, усмехаясь, дала им, как и прежде, стандартный ответ.

– Но нам же две недели назад сказали, чтобы мы пришли именно сегодня, а вы, даже не посмотрев наши документы, кото-рые мы подали год тому назад, отсылаете нас домой без ясного ответа, – возмутился Янкель.

– Если вам мой ответ не нравится, то придите через неделю, из отпуска придет та, от которой вы ожидали чуда, – сказала женщина.

Прошла еще одна не столь радужная, как две предыдущие, неделя. Молодая симпатичная секретарша с удивлением выслушала Янкеля. Ничего не ответив, она взяла паспорта и вышла из приемной. От нервного напряжения сердце парня учащенно забилось. Он ощущал холод и дрожь во всем теле, проявляющуюся в нем в последнее время при нервном перенапряжении.

«Боже! Что это со мной происходит?!» – сжав губы, думал он. В таком состоянии молодой человек просидел не менее десяти-пятнадцати минут, они казались ему вечностью. Его раздражало монотонное мурлыканье лишенной музыкального слуха Ядвиги. Она всегда так делала, когда волновалась, видимо, успокаивая себя; и это нервировало окружающих. Янкель быстро встал, когда в комнату вошла секретарша.

– Пока никаких новостей для вас, к сожалению, нет, – глядя на него, сказала девушка. – Вам придется еще подождать, – переведя свой недовольный взгляд на польку, сухо закончила она.

– Сколько же можно еще ждать? – умоляющим голосом спро-сил Янкель.

– Значит, есть еще какие-то проблемы у вас с документами. Не все, видно, в порядке.

– Мы сидим у моря в ожидании погоды, – сказала Ирина, выслушав рассказ сына о разговоре в ОВИРе.

– Ну сколько они еще будут нас мучить?! – разводя руками, воскликнула Дина.

– Ой! Ой! Ой! Йой! Йой! – вздыхал Арон, держась за сердце и принимая очередную таблетку валидола, чтобы не увидела жена. Ему, в надежде на хорошие новости, в этот день не работалось. Но, увы, все получилось иначе.

После длинной и бурной увеселительной поездки в Вильнюс Ядвига постепенно входила в свою прежнюю форму. К ней вернулись самоуверенность и нахальство. Ее отношения с Янкелем снова обострились. Последствиями этого стали спровоцированные ею размолвки и последующие за ними гулянки за полночь, а затем и ночевки вне дома.

Во время очередного посещения Янкелем ОВИРа секретарша, с сочувствием относящаяся к нему, посоветовала, чтобы его жена-полька настойчиво добивалась в МИД СССР и Польши, а также в польском посольстве в Москве разрешения на выезд из Союза. Однако Ядвига демонстративно отказалась выполнить просьбу Янкеля.

– Ради чего мне куда-то ехать? Езжай, если хочешь, а мне на голову не капает, – усмехнулась она, оставшись с ним наедине, давая в очередной раз понять, чего она добивается.

Вновь вереницей потянулись беспросветные дни. Безобразное поведение польки всем надоело. А после того как Янкель, про-вожая друга на вокзале, случайно увидел Ядвигу в компании ее знакомых по ресторану, вульгарно ведущих себя, ему стало ясно, с кем она связалась и чего от нее можно ожидать. Теперь все члены семьи Кац старались незаметно для польки следить за каждым ее шагом.

Вскоре Ядвига вновь заявила, что хочет на несколько дней поехать в Вильнюс, – якобы для того, чтобы повидать приехавшую из Польши тетю. Ей не возражали, наоборот, были рады этому. Янкель купил ей билет на поезд.

Проходили дни, недели, полька не давала о себе знать. Это уже никого не удивляло, они почти не надеялись, что получат разрешение на выезд в Польшу.

Иосиф Круль незаслуженно упрекал себя в том, что невольно был причастен к горю семьи своего приятеля.

– ...Ведь я же заварил всю эту кашу, – говорил он жене, – надо же было такому случиться, чтобы Арону попалась такая босячка и воровка. Но разве, черт побери, мог я тогда знать, что все так неудачно для них обернется. Ведь сотни еврейских семей заключают фиктивные браки и благополучно уезжают в Польшу, и в ОВИРе об этом знают, – расстроенно говорил он.

В письме сестра сообщала, что Ядвига направо и налево распродает разные вещи, предлагая их даже соседям, и вовсю кутит со своими бывшими дружками и подружками...

«...Передайте семье Кац, чтобы они это ничтожество не пускали на порог своего дома».

С тяжелым сердцем Круль на следующий день поехал к Арону на работу. Однако, к его удивлению, тот внешне абсолютно спо-койно отнесся к содержанию прочитанного им письма, хотя в душе его бушевала буря.

 

В Киев пришла дождливая осень, серые тучи сплошной пеленой нависли над городом. Мелкий назойливый дождь, слов-но сквозь сито, не переставая, вот уже несколько дней поливал землю, усеянную мокрыми, пожелтевшими листьями.

На перроне вокзала, нервно переступая с ноги на ногу и держа в руке букет роз, стоял в радостном ожидании улыбающийся Янкель. С минуты на минуту должен был прибыть из Риги поезд, на котором приедет Света. В последнее время переписывались они весьма нерегулярно. Для этого у них обоих были уважительные, хотя и очень разные, причины. Янкель целиком был погружен в семейные неурядицы, связанные с выездом в Польшу, в жизни девушки произошли события, которые еще совсем недавно она сочла бы просто вздором и бредом. Но они нежданно и очень стремительно ворвались в ее жизнь.

Янкель встречал Свету со смешанными чувствами. Ему было, конечно, радостно, но, вместе с тем, обидно, так как она не сообщила ему о своем приезде. Об этом он узнал от ее заболев-шей матери, та накануне попросила встретить дочку, с отличием окончившую мединститут.

Поезд Рига – Киев приближался к вокзалу. Молодой человек, пробежав по перрону несколько десятков метров следом за проехавшим мимо него нужным вагоном, остановился возле задней двери, откуда должна была выйти Света. Приятно удивленная, увидев Янкеля, она, словно на крыльях, вылетела из вагона и оказалась в долгожданных объятиях своего любимого, по которому безмерно истосковалась.

– Светик, идем немного быстрее, может быть, есть свободное такси, – сказал Янкель.

– Не надо, Яша! – Она потянула его к трамвайной остановке.

Им повезло. Подъехал к остановке полупустой трамвай.

– Вот и прекрасно, милый. Через полчаса мы будем дома. – Яшенька, а почему мама не пришла меня встречать? – насторо-женно спросила девушка.

– Она доверяет тебя только мне, – пошутил Янкель.

– Я серьезно, Яша. Мама заболела?

– Нет, просто неважно себя чувствует и хочет хорошо встре-тить свое единственное чадо, – шутливо ответил он.

Девушка положила голову на его плечо. Их пальцы переплелись. Глядя любящим взглядом на его худощавое измученное лицо, она нежно поцеловала Янкеля и тихо спросила:

– Яшенька, как ваши дела?

– Вообще никак, – ответил тот, сжав зубы. После небольшой паузы добавил: – Нам ужасно не повезло с ней. Она нам принесла очень много горя.

...Они ехали молча. В трамвае было жарко – окна закрыли из-за сильного пронизывающего ветра с дождем, а пассажиров на остановках набилось много.

– Все же, Света, почему ты мне не позвонила, что приезжаешь сегодня? – нарушив молчание, спросил Янкель.

– Потому что можешь меня, милый, поздравить: я вчера в три часа дня случайно стала замужней женщиной. Серьезно, Яша, – глядя ему в глаза, сказала девушка. – Да, да. Я не шучу. Ты что, недоволен? Я неправильно поступила? – Обиженно спросила она.

Янкель, не говоря ни слова в ответ, лишь кивал головой.

– Я считала, что если представится такой случай, то чем рань-ше распишусь, да еще с человеком, на которого можно положить-ся, тем лучше. Ведь это тот самый молодой врач, о котором я тебе писала.

– Все верно, верно ты сделала. Очень правильно. Просто это все для меня так неожиданно, – сжав её пальцы, с отчаянием в голосе говорил молодой человек.

Сказанное Светой его буквально ошеломило.

«Что я наделал? Что я сделал? Прости меня, любимая моя!» – закрыв глаза, думал он.

«Что это происходит с Яшей?» Девушке стало бесконечно жаль его. Сейчас, как казалось Свете, ее любимый даже внешне весь сник. Это было так не похоже на него. Она привыкла видеть Янкеля целеустремленным, всегда уверенным в себе. Неожи-данно для девушки перед ней всплыл образ Давида Когана – ее лжесупруга и будущего коллеги, уважаемого всеми, кто его знал, – человека, немало хорошего сделавшего для нее, студентки.

На протяжении года Света восхищалась тридцатитрехлетним высококвалифицированным офтальмологом и хирургом. И ему пришлась по душе симпатичная любознательная и способная практикантка, присутствовавшая по его просьбе почти на всех операциях и консультациях, которые он проводил в клинике. Света находилась много времени в больнице и подружилась с общительным молодым завотделением.

Однажды, когда практикантка уже выходила из больницы, чтобы ехать в общежитие, она столкнулась с ним в дверях. В тот день была характерная для Риги сырая пасмурная погода.

– Светочка, куда это вы так спешите? – спросил он.

– Куда же еще, как не в родное общежитие.

– А я на вашем месте пошел бы лучше со мной в кино. Нужно порой немного и развеяться, – запросто предложил Давид.

– А на хороший фильм нет билетов, – улыбнулась кокетливо она.

– Если вас это волнует, то я вам, в крайнем случае, отдам свой билет. Идет? – он вынул из бумажника билет в кинотеатр.

– Нет, что вы, с моей стороны это было бы просто непри-лично.

– В таком случае свой билет я сдам администратору, моему бывшему пациенту, а он нам даст два билета на забронированные места. Договорились?

– Вот как? Везде, как всегда, нужно иметь протекцию.

– Что поделаешь, такова реальность. Ты – мне, я – тебе. Это иногда очень даже выручает в жизни. Значит, идем в кино? – радостно сказал молодой человек, взяв под руку Свету.

Выйдя из кинотеатра в хорошем расположении духа, Давид попросил ее зайти к нему домой на чашку кофе. Жил он букваль-но в нескольких минутах ходьбы от кинотеатра. Девушке неудобно было отказаться, тем более что было всего семь часов вечера. Давид жил вдвоем с матерью и семнадцатилетней сестренкой. Матери Давида не было дома, она преподавала математику в старших классах вечерней школы, сестра занималась плаванием в спортивной секции.

Между молодыми людьми, устроившимися в небольших крес-лах за чашкой кофе, завязался душевный разговор. В основном, поддерживал его Давид, который чувствовал себя очень хорошо в обществе симпатичной и умной девушки. Почему-то ему хоте-лось все узнать о ней и в то же время по-дружески излить ей свою душу.

Он был родом из Польши, из города Лодзи. Его семья, как тысячи других еврейских семейств, спасаясь от фашистов, бежа-ла в Советский Союз. Отец пошел добровольцем в сформировав-шуюся на советской территории польскую дивизию. В сорок третьем году он погиб.

После окончания войны мать Давида, Сара Боруховна, осталась одна с двумя детьми. От польских родственников не было известий. Она считала, что многие из них погибли, как и большинство евреев, в оккупированной немцами Польше. По совету подруги-коллеги по школе, где она работала, переехала вместе с ней из города Чкалов в Ригу – «маленький Париж», как называли рижане. Как и обещала подруга, ее муж-полковник, назначенный военкомом в Риге, устроил их обеих в школу. К тому же она получила в центре города квартиру, бывшие хозяева которой убежали с отступающими немцами на Запад.

Семья Когана была неплохо обеспечена. Закончив во время эвакуации с отличием школу, Давид поступил в Рижский мединститут на хирургическое отделение.

Но неожиданно в их дом пришло несчастье. У Сары Боруховны начало резко ухудшаться зрение. Ни лечение, ни сильные очки не помогали.

Вскоре она вынуждена была оставить работу. Для нее это было не только моральной травмой, но и потерей средств к существованию.

Уйдя с работы, она некоторое время давала частные уроки, но вскоре и это стало ей не под силу.

Давид очень близко к сердцу принял болезнь матери. Несмот-ря на ее настойчивые возражения, сын решил перевестись с днев-ного отделения института на вечернее офтальмологическое отделение и пойти работать. По ночам он дежурил в больницах и подрабатывал, где только мог, в том числе разгружал вагоны на товарной станции, чтобы своим скромным заработком поддержать семью.

Работа никак не отразилась на результатах занятий молодого человека, на плечи которого легла забота о семье.

Болезнь матери начала настолько быстро прогрессировать, что врачи порекомендовали делать срочную операцию. Результат операции, однако, был плачевным – женщина почти лишилась зрения. Для семьи Коган это была настоящая катастрофа.

Давид поставил перед собой цель возвратить матери зрение.

Он закончил мединститут с «красным» дипломом и стал вра-чом-окулистом. Хорошо зарекомендовав себя на работе, Коган вместе с двумя другими молодыми врачами-окулистами был на-правлен на стажировку к знаменитому офтальмологу, академику Академии Наук УССР Владимиру Петровичу Филатову. Проработав под его руководством год, многому у него научив-шись, Давид, вернувшись в Ригу, предложил матери поехать с ним к Филатову, который обещал одаренному ученику прокон-сультировать его мать, а если понадобится – прооперировать. Однако Сара Боруховна, однажды побывав под ножом неумелого хирурга, наотрез отказалась от его предложения, боясь пол-ностью потерять зрение.

Медленно тянулись тяжелые, но плодотворные для Давида го-ды самостоятельной работы в городской больнице. Успешные сложнейшие операции, проведенные молодым хирургом, ввели его в число ведущих окулистов города и даже республики. После защиты диссертации он был назначен заведующим отделением глазных болезней в центральной больнице.

После долгих колебаний Давид тщательно обследовал мать и решился предложить ей сделать операцию, хотя подобная практика категорически была запрещена законом. Она умоляла сына отказаться от этой рискованной затеи, тем более что хорошо знала, какие неприятности ожидают его, если об этом узнает начальство. Но больше всего ее беспокоило, какую тяжелую душевную травму придется перенести сыну в случае неудачного исхода операции. И все же ему удалось уговорить мать, и вопреки всем сомнениям операция закончилась успешно. Исполнилась заветная мечта Давида – он вернул матери зрение. Это было безмерное счастье для всей семьи.

Заслуженный и все более растущий авторитет Когана плюс еврейская национальность пришлись не по вкусу старшим коллегам и бюрократам из отдела здравоохранения города. Их старания закончились для Давида освобождением от занимаемой им должности.

Но вскоре, после успешно сделанной им операции высокому чиновнику из обкома партии, он вновь был восстановлен в прежней должности. Тем не менее отношения между Давидом и начальством продолжали ухудшаться. Лаборатория, где он вел исследовательскую работу, была закрыта.

Все дрязги очень нервировали Когана и отнимали у него немало здоровья. Когда же было сообщено о репатриации в Польшу граждан, проживавших там до 1939 года, Давид, с согласия матери и сестренки, без колебаний начал готовиться к отъезду.

К этому времени его отношения со Светой стали весьма дру-жескими. Она очень нравилась Давиду, хотя он ни разу не приз-нался ей в этом. Умную миловидную девушку полюбили и его родные. О своем намерении уехать в Польшу, а оттуда в Израиль, он поделился с девушкой. К его удивлению, она очень обрадо-валась, услышав об этом, и рассказала ему о своем возлюбленном и об их плане тоже уехать в Израиль. Давид не мог отказать Све-те в просьбе вступить с ней в фиктивный брак. Но при этом поставил одно условие: она ни при каких обстоятельствах не дол-жна изменить их договоренность, тем самым помешав выехать его семье из Союза. С этим счастливая девушка уехала в Киев.

Переступив порог своего дома, Света оказалась в объятиях бабушки Бузи Леонидовны и матери Лоры Михайловны. В комнате за столом сидел мужчина средних лет в элегантном костюме.

– Роберт, познакомься, пожалуйста, это моя любимая дочень-ка Светочка. Она меня вылечит, ведь у нас теперь будет настоящий врач.

– Очень приятно познакомиться. Роберт Эммануилович, – поцеловав девушке руку и не отпуская ее, улыбаясь при этом широкой улыбкой, демонстративно показывая свои ровные белоснежные зубы, сказал зав. продуктовым складом.

– То, что твоя прелестная, как бутончик цветка, дочь – врач, нет ни малейшего сомнения.

«Где она только находит таких пижонов», – насмешливо глядя на него, подумала Света.

– А это ее жених, Яша.

Все, кроме суетившейся на кухне счастливой любящей бабуш-ки, сели за празднично накрытый стол.

– Мамочка, как твое здоровье? – с беспокойством в голосе спросила дочь.

– Спасибо, уже легче.

– Светочка, можете не волноваться. Ваша мамуся в отличной спортивной форме. Это я вам могу со всей ответственностью подтвердить как мужчина. Правда, Лора Михайловна? – лукаво улыбнулся Роберт Эммануилович.

Та с гордостью кивнула головой. Она любила похвастаться «разнообразной коллекцией мужчин». Света от стыда готова была провалиться сквозь землю, а Янкель с трудом удерживался от смеха. Тем временем бабушка Бузя ставила на стол все новые и новые яства, приготовленные в честь приезда внучки. Лора Михайловна завела патефон.

– Теперь разрешите мне поднять тост за очаровательного мо-лодого врача. За ее успехи в личной и профессиональной жизни!

Выпив очередную рюмку коньяка, Роберт Эммануилович, словно петушок, вскочив на ноги, подошел к Свете. – Разрешите, очаровательная принцесса, пригласить вас на танго. – Девушка нехотя поднялась со стула. – Поверьте мне, я вас устрою в самую лучшую клинику города Киева. У меня есть надежные связи, ведь я работаю в четвертом управлении. Вы меня, наверняка, поняли. – От него несло перегаром от спиртного. Света отвернула лицо. – Так что можете на меня положиться. Я буду курировать вашу будущую работу, она будет в надежных руках.

Подвыпивший Роберт то и дело произносил тосты за всех присутствующих и прежде всего за Свету, которой он, к ее неудовольствию, уделял все больше внимания. Особенно девуш-ку раздражали его приглашения на танцы, на которые она отвечала отказом.

В этот вечер Янкель, как никогда, был молчалив, даже немно-го мрачен, его же любимая, наоборот, была рада, что стала вра-чом и, наконец, вернулась домой.

Но больше всех радовалась ее приезду Бузя Леонидовна, не сводящая с внучки любящих глаз.

– Боже, какая она у нас красавица! Настоящая стала невеста! Дай ей Бог только хорошего жениха, – переводя взгляд на Янкеля, улыбаясь, думала она, мечтая увидеть нахес⁴² хоть от своей любимицы, которой гордилась, постоянно обвиняя дочь в том, что Света была лишена настоящей семьи.

 

Незаметно для молодых людей прошел месяц. Янкель не рабо-тал и ежедневно встречался со Светой. Они были уверены, что по-прежнему любят друг друга, мечтали о счастливой совместной жизни. Однако когда оставались наедине, в их сердца вкрадывалось пугающее и гнетущее их обоих сомнение. Девушке казалось, что за год разлуки Янкель изменился не только внешне – в нем произошел внутренний надлом.

«Нет! Нет! Это не так! Все пройдет. Обязательно пройдет! Ведь Яше пришлось за это время столько пережить...» – успокаи-вала она себя, но, сама не желая того, все чаще вспоминала Давида и его доброжелательную семью, к которой привыкла и даже чуть-чуть скучала, словно по родным. Упрекая себя, Света невольно сравнивала не похожих друг на друга молодых людей. Девушка не могла отдать предпочтение кому-либо из них, так как каждый был хорош по-своему. «Конечно, Яша более утонченная натура. А Давид – умница, практик. Он привык упорно добивать-ся своей цели, наперекор всему. Мне повезло, что я встретила их обоих, но с Давидом как-то проще и все ясно. С Яшей же всегда сложно. Наверное, потому что с детства он не похож на других, ведь Яша – талант», – рассуждала она.

Янкель, чуткая и впечатлительная натура, с первой же встречи с болью в сердце почувствовал, что в Свете произошли явные перемены. Он гнал от себя грустные мысли, но они все чаще возвращались к нему, жестоко мучая.

 

Приближался ноябрь. Первый снежок мягко ложился на чуть подмороженную землю. Однажды вечером Янкель со Светой в хорошем настроении возвращались домой из театра, с восторгом обсуждая новую пьесу Арбузова. К удивлению молодых людей, возле ворот двора их ожидала Бузя Леонидовна. Не говоря ни слова, она подала внучке телеграмму:

«Света, получили разрешение. Заказал разговор. Завтра 9 вече-ра. Главпочтамт. Давид».

Прочитав этот короткий, но очень важный текст, девушка не в силах была произнести ни слова. На ее лице были растерянность и испуг. Сердце ее тревожно защемило.

Забежав к себе домой, Янкель предупредил родителей, чтобы они не волновались, так как задержится у Светы. До этого времени родные Светы реально не представляли себе всю серьезность предстоящего шага. В принципе, они, ради ее счастья, не возражали, чтобы она вместе с Янкелем и его семьей, которую они много лет знали и уважали, уехала в Израиль. Однако при этом перспектива отъезда представлялась еще очень отдаленной. Но теперь стало ясно, что речь уже идет о ближайшем будущем. Ни мать, ни бабушка не имели права в чем-либо упрекнуть Свету, так как она еще более года тому назад рассказала им о предложении Янкеля. И еще тогда сказала, что ее ответ полностью зависит от их решения.

Бузя Леонидовна, воспитанная в религиозной еврейской семье, сохранила веру и сберегла в сердце любовь к Эрец-Исраэль. В глубине души она была рада за свою внучку.

«Пусть хоть Светочка по-человечески поживет на нашей Свя-той земле», – думала она, хотя прекрасно понимала, как ей будет тяжело вдали от самого дорогого и близкого человека, ради кото-рого жила. Ведь вся ее большая родня, жившая до войны в Киеве, погибла в Бабьем Яру. Несмотря на это, внутренне старушка была готова к расставанию с любимой внучкой, хотя и не думала, что это произойдет так скоро.

Что касается Лоры Михайловны, то она совсем другими глаза-ми смотрела на разлуку с дочерью. «Судьба играет человеком» было ее любимое выражение, и воспринимала она отъезд Светы как нечто само собой разумеющееся. Лора Михайловна никогда особенно не заботилась о ней, возложив воспитание на плечи сво-ей матери. Только сейчас в полной мере поняла она смысл проис-ходящего – отъезд единственной дочери означает, что, возможно, она никогда больше ее не увидит и в недалеком будущем останется абсолютно одинокой, больной, никому не нужной.

Янкель, глядя на переживания любимой и ее родных, во всем винил себя, свое вечное невезение. Однако никто не отговаривал Свету от принятого решения.

 

С нескрываемым волнением молодые люди приехали на пере-говорный пункт. Давид просил, чтобы Света через неделю при-ехала в Ригу для получения визы на выезд.

Мучительные семь дней пролетели, как одно мгновение.

На перроне киевского вокзала собрались самые близкие люди. Бабушка Бузя, поддерживаемая с обеих сторон Янкелем и внучкой, с трудом передвигая ноги, пошла к железнодорожному вагону, который навсегда увозил от нее ее любимое дитя, без которого она не мыслила своей жизни. Янкель решил ехать вместе со Светой до границы.

– Доченька, ведь мы не думали, что так получится. Ты должна была ехать с Яшей и его семьей, а ты уезжаешь с чужими людьми на чужбину, – вытирая слезы, говорила Лора Михайловна. – Что тебя, доченька, одинокую, будет там ждать? Останься лучше с нами. Не уезжай, – повиснув на Светиной шее, плакала она.

– Мамочка, не надо. Ведь поздно говорить об этом. Не разры-вай, пожалуйста, прошу тебя, мою душу. Не волнуйся за меня. Я еду со спокойным сердцем. Я взрослый человек. У меня, слава Богу, есть хорошая специальность, и я уверена, что не пропаду. А вскоре ко мне приедут Яша с родителями. Бог даст, пройдет время, мы вас тоже заберем к себе. Все будет хорошо, – успо-каивала она мать, хотя сама еле сдерживала слезы.

Положа руку на сердце, Света сейчас жалела, что вообще зате-яла эту поездку. Она не в силах была видеть страдания, которые причинила самым близким и дорогим ей людям.

– Бог даст! Бог даст! – кивая головой, без конца повторяла бабушка Бузя, смотревшая помутневшими глазами на внучку, образ которой она старалась запечатлеть навсегда в своей памяти, так как не сомневалась, что никогда больше ее не увидит.

Отец, понурив голову, чувствуя угрызения совести, смотрел на уезжающую в неизвестность дочь, перед которой был до конца жизни в неоплаченном долгу. Облокотившись на Арона, рядом со Светой и Янкелем стояла расстроенная Ирина. Прощальный гудок поезда разлучил машущую на прощание рукой, рыдающую навзрыд Свету с родными и близкими людьми, со всей дорогой ее сердцу прошлой жизнью.

В Риге Янкель познакомился с Давидом и его семьей, которые произвели на него очень хорошее впечатление. Это его в какой-то мере успокоило.

«Слава Богу, что хоть Свете повезло, она встретила порядоч-ных людей... – думал он. – Как ей, девушке, будет трудно одной! Ну почему должно было случиться именно так, а не наоборот? Она приехала бы ко мне на все готовое... Что теперь ждет нас обоих? Вот проклятая жизнь! Поверь мне, я хотел, как лучше, Светик ты мой ненаглядный. Прости, пожалуйста, меня за все волнения, которые я, непутевый, тебе причиняю», – упрекал себя молодой человек. На душе у него было невыносимо тяжело.

Янкель провожал Свету до Бреста.

До самой последней минуты расставания молодые люди, что-бы не причинять боль друг другу, изо всех сил старались внешне казаться спокойными, хотя давалось это им с большим трудом. Они говорили о том, что никакого отношения не имело ни к ним, ни к их жизни, ни к их будущему. Неожиданно для Янкеля лицо Светы побледнело.

– Что с тобой?! – испуганно спросил он.

– Ничего! Ничего! – широко раскрытыми глазами смотрела она на любимого. – Боже! О чем мы с тобой говорим, Яшенька? О чем мы с тобой говорим?! – словно проснувшись от страшного сна, воскликнула девушка. – Мне страшно подумать. Ведь завтра мы уже не будем вместе!

– Успокойся, любимая моя, все будет хорошо.

– Светочка, пора заходить в вагон! – донеслись до нее, словно издалека, слова Сары Михайловны. Эти несколько слов, словно болезненный укол, мгновенно вывели Свету из состояния самогипноза, в котором она находилась в последние дни, возвратили ее в действительность.

– Яшенька! – громко закричала она, бросившись ему на шею. Сдерживаемые всю дорогу слезы ручьями лились из покраснев-ших от бессонницы глаз.

Из окон вагона люди с состраданием смотрели на плачущую девушку, покрывающую поцелуями лицо своего возлюбленного.

– Девушка, пожалуйста, зайдите в вагон. Пора ехать, – сказала молодая проводница.

Но Света не слышала ее, она никого не хотела слышать и видеть, кроме своего Яшеньки.

– Успокойся, пожалуйста, ты взрослый человек! – сначала спокойно, а затем с нотками раздражения в голосе сказал подошедший Давид. – Яков, пожалуйста, – он взял его за локоть.

Света сейчас ненавидела всех, весь белый свет, свою судьбу, которые были повинны в ее разлуке с любимым.

Она изо всех сил обвила руками шею Янкеля.

– Светочка, родная моя, умоляю тебя. Успокойся, пожалуйста! Наберись только терпения. Тебе пора идти, мы вскоре встретимся.

– Нет! Нет! Я не могу, не могу!

– Яша, так нельзя! – шепнул ему на ухо Давид.

Янкель осторожно разжал на шее ее пальцы.

– Не надо, Яша! Не надо! – умоляла Света.

– Светочка, тебе пора! Пора! – Давид, взяв девушку под руку, потянул за собой в тронувшийся с места вагон.

Стоя на перроне, Янкель всем своим существом ощутил душевную пустоту и горькое одиночество. В ушах раздавался плач Светы.

Когда он вернулся домой, его ожидал очередной сюрприз лжесупруги.

– Мамочка, я уже поел, но ты бы мне все равно аппетит не испортила, если бы рассказала до еды об очередной проделке нашей «королевы».

– Наш сын недооценивает свою «жену», – заметил Арон.

– Ты прав, – согласилась Ирина. – Янкель, Ядвига в тюрьме.

– Как в тюрьме? – Он мог ожидать от нее всего, но только не этого.

– Вот так, Яша. Ее арестовала железнодорожная милиция в поезде Вильнюс – Киев. Она распродавала вещи. Тебя вызывал следователь. Мы с папой были у него. Он нам обо всем этом рассказал. Ядвига находится в киевской городской тюрьме. Вот так, сынок. Доигралась! Сколько это ничтожество из нас крови выпило! Боже мой! Ведь она нас разорила! Мы из-за нее остались без квартиры! Без здоровья! – вытирая слезы, говорила Ирина.

– Как же дальше жить нам, сынок?!

– Мамочка! Успокойся, пожалуйста! Черт с ней! Мне ее не жаль! Так ей и надо! – успокаивала ее младшая дочь.

Арон сидел молча. Все ждали, что он скажет. Наконец он твер-до заявил:

– Надо нанять адвоката и постараться освободить ее из тюрь-мы. Может быть, она образумится. Это наш последний шанс!

Арон нанял хорошего адвоката. Несмотря на все старания, освободить польку из заключения ему не удалось. Единственное, чего он смог добиться, – это уменьшения срока лишения свободы с четырех до двух лет.

Для семьи Кац это был очередной страшный удар. Их надежда на выезд растворилась, как мираж в пустыне.

 

Сразу же после отъезда Светы самочувствие Бузи Леонидовны резко ухудшилось. Последовавшие друг за другом два сильных приступа стенокардии приковали ее к постели. Потерявшая мужа и двух сыновей на войне, она не надеялась на дочь. В Свете была вся ее жизнь.

Теперь любимая внучка была далеко, и жизнь потеряла для неё всякий смысл.

Янкель ежедневно навещал больную. Изо всех сил старался утешить ее.

– Яшенька, дорогой, как у меня неспокойно на душе. Ведь Светочка поехала с чужими людьми. Я думала, вы все вместе уедете. Ведь мы хорошо знаем вашу семью. Азохен вей и все! – в очередной раз повторяла она. – Ведь бедняжка ни одного хорошего дня не знала. При живых родителях росла, как сирота. Намучилась одна на чужбине, а теперь и дома не успела согреться и снова – одна-одинешенька. Милая внученька, радость моя ненаглядная. Такая прекрасная девочка. Добрая, умница. – Слезы катились по ее щекам.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, Бузя Леонидовна, все будет хорошо. Света уехала с хорошими людьми, и у нее есть специальность. Она серьезный и самостоятельный человек. Устроится на работу…

– Дай Боже, дай Боже. Да, наверное, должно так быть, ведь она едет в Израиль, а Бог евреям помогает, особенно на нашей Святой земле... Конечно! Счастья всем детям Израиля! – Ста-рушка улыбнулась, но вдруг закашлялась. Ей стало тяжело ды-шать. Она хотела сесть, но ослабевшее тело не подчинилось ей.

Янкель одной рукой приподнял ее вместе с подушкой, другой, взяв на табуретке стоящий возле постели стакан с водой, дал ей напиться. Сделав несколько глотков, она перестала кашлять и закрыла глаза.

–Вам плохо?! – взволнованно спросил он.

– Нет, нет. Спасибо, сынок. Мне легче, – открыв глаза, прошептала она.

Приступы удушья повторялись ежедневно и довольно часто. Старушка угасала на глазах. Единственное, что еще удерживало ее на белом свете, – это отчаянное желание дождаться весточки от внучки из Израиля. Она денно и нощно умоляла Бога дать ей дожить до этого счастливого часа.

Через полгода наступил долгожданный день. К радости своих родных и близких, Света сообщила о благополучном приезде ее и Давида с семьей в Израиль.

– Мамочка, родная, теперь ты должна выздороветь. Наша Све-точка, слава Богу, приехала в Израиль. – Лора Михайловна со слезами на глазах склонилась над тяжелобольной и с трудом выдавила из себя улыбку. В дрожащей руке она держала только что принесенную почтальоном телеграммму от дочери.

– Скоро и мы поедем к ней.

Эта радостная весть стала целительным бальзамом для бабуш-ки. В этот счастливый день улыбка не сходила с ее лица.

– «Барух а-Шем! Аллилуйя! Барух а-Шем!..» – шептала она на иврите слова благодарности Всевышнему. Жизнь её медленно угасала.

За день до смерти она попросила свою дочь пойти в синагогу и обратиться там к ее хорошему знакомому, благочестивому еврею, Натану Моисеевичу, чтобы тот постарался похоронить ее по еврейским обычаям. На рассвете она умерла.

В воскресенье утром, перед похоронами двор заполнился людьми разных национальностей, искренне уважавшими бабуш-ку Бузю. Семья Кац очень болезненно восприняла смерть Свети-ной бабушки, ставшей для них родной. Стоя возле гроба покой-ной, завернутой в тахририм⁴³, больная Ирина со слезами на глазах тихо, чтобы никто ее не услышал, шепотом сказала стоящему рядом с ней мужу:

– Когда я умру, Арон, похорони меня так же, как Бузю.

– Не говори глупости, дорогая, – вложив в свои ладони ее холодные, как лед, пальцы, сказал он.

 

Зная взбалмошный характер Ядвиги, семья Кац после долгих раздумий пришла к единому мнению: несмотря на то, что полька была осуждена на два года, необходимо, чтобы Янкель не по-давал на развод, а дождался ее освобождения. Они надеялись, что, хлебнув горя, она образумится, в ней заговорит совесть, и она вывезет их из Союза.

Время шло. В жизни семьи не произошло никаких перемен. Янкель вновь вернулся работать на обувную фабрику. Неопределенность, в которой они находились, угнетала, изматывала нервы и подрывала здоровье.

Естественно, труднее всего было больной Ирине, тяжело воспринимавшей все невзгоды; кроме того, большую часть дня она находилась дома наедине со своими мрачными мыслями. Все это не могло не сказаться на её слабом сердце.

Однажды, когда они сидели всей семьей за обеденным столом, к ним в дверь постучала почтальон, передала Янкелю письмо из Израиля от Светы. По просьбе Арона всю корреспонденцию она отдавала им лично в руки. В благодарность он бесплатно чинил ей обувь.

– Большое спасибо, Галочка. Садись за стол, наверное, прого-лодалась, ведь с утра небось на ногах? – пригласил ее хозяин.

– Большое спасибо, Арон Хаимович! Честное слово, я не го-лодна, а вот детки дома кушать хотят. Я бегу. – Она попрощалась и ушла.

Обрадованный Янкель распечатал конверт, сел на тахту и при-нялся читать. Обычно он читал письма Светы с улыбкой, сначала про себя, а затем вслух. Однако на этот раз, к удивлению родных, не сводящих с него глаз, лицо Янкеля побледнело. Оно становилось все более хмурым и напряженным.

– Боже, что случилось?! Неужели что-то со Светочкой? – ис-пуганно глядя на сына, спросила Ирина.

Тот, словно не слыша вопроса, дочитав письмо до конца, передал его матери.

Ирина трясущимися от волнения руками взяла письмо.

– Ира, дай я прочту, – видя состояние жены, попросил Арон.

– Только, пожалуйста, прочти вслух.

«Дорогой Янкель, извини, пожалуйста, что долго тебе не писа-ла. Все это время я не решалась это сделать. Честное слово, у меня просто не хватало сил. Но все же я считаю: лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Да и к чему это? Прости меня. Как видно, судьба распорядилась иначе, чем мы оба хотели...»

Арон сделал паузу, затем продолжил. Ирина напряженно слушала. В её широко раскрытых глазах стояли слезы.

«...Я поняла, что нас с Давидом соединяет очень многое, преж-де всего общие интересы, связанные с работой, и вообще взгляды на жизнь. Мы подходим друг другу…»

При этих словах лицо матери побледнело. Она закрыла глаза. Из-под ресниц текли слезы.

«...Еще раз прости, если можешь. Я знаю, что недостойна тебя. Желаю тебе всего самого лучшего, друг мой, и много счастья, которого ты заслуживаешь», – закончил читать Арон.

Нежданная новость потрясла несчастную еврейскую семью.

Все сидели молча. Родители с жалостью и сочувствием смотрели на любимого сына, не заслужившего от Светы, ради которой он был готов на все, такого поступка. Они видели страдания Янкеля.

– Баба с воза – кобыле легче, – неожиданно для всех пошутил Арон.

– Правильно, папочка! – поддержала его дочурка.

– Ты, сынок, не переживай. Неизвестно еще, кому повезло.

– А я вовсе не переживаю.

– Что ни делается, делается к лучшему, – с болью в сердце произнесла Ирина, чье самолюбие было задето изменой Светы.

 

Прошел год с тех пор, как Ядвигу осудили за спекуляцию. В семье Кац все еще продолжала теплиться маленькая надежда на выезд, пока к ним домой не приехал Иосиф Круль.

– Майн гитер франт, – начал он на идиш, который очень хоро-шо понимал, но разговаривать почти не умел, о чем очень сожа-лел. – Могу сообщить вам, что ваша так называемая «невесточка» уже на свободе. И что вы думаете, эта вусынкурт⁴⁴ не одна, а с ребенком на руках. Моя Аня видела ее в Вильнюсе неделю тому назад.

– Вот это да-а! – протянул Янкель. – Очевидное – невероятное.

Для него и его родных это был смех сквозь слезы. Он, не откладывая, решил немедленно ехать в Вильнюс и там навсегда порвать с полькой.

В Вильнюсе после немалой нервотрепки Янкелю все же уда-лось с помощью адвоката получить развод у Ядвиги, вышедшей досрочно на свободу из-за беременности.

 

Одно утешение осталось в жизни Янкеля – музыка, без которой он не мыслил своей жизни. Молодой человек настойчиво стал изучать историю и теорию музыки, композицию, пытался сам сочинять. Его постоянными слушателями, как и раньше, были самые близкие ему люди. Слушая сына, Ирина со слезами на глазах то и дело повторяла:

– Яшенька, твоя игра для меня лучше всякого лекарства...

Плакала и стонала старая скрипка, музыкант черпал проникно-венные мелодии из глубины своего страдающего сердца.

 

…Лютуют февральские морозы, превращая высокие сугробы в ледяные горки, украшая узорами окна домов, прогоняя с улиц все живое. Два часа ночи. Возле дома, в ожидании «скорой помощи» вот уже более часа ходит Янкель. Холодный колючий, как иголки, северный ветер обжигает лицо и уши парня, глубоко переживающего за здоровье матери.

Четвертый день подряд из-за сильных болей в сердце и высокого давления к Ирине вызывают «скорую помощь». Каж-дый раз после очередного измерения давления и наскоро сделан-ного укола врач на прощание советовал ей обратиться к участ-ковому врачу. Терпеливая Ирина с трудом шла в поликлинику, находящуюся недалеко от их дома, останавливаясь каждые двадцать – двадцать пять метров от одышки и сердечной боли. Там дожидалась часами в длинных очередях приема у загруженного работой и поэтому раздражительного врача. Он часто упрекал ее в чрезмерном внимании к своему здоровью.

В ожидании «скорой помощи», стараясь согреться на 25-гра-дусном морозе, Янкель стучал ногой об ногу и растирал шерстя-ными перчатками щеки и уши. Тем временем мать, тяжело дыша, запрокинув голову, с посиневшими губами лежала на кровати и стонала от боли. На стуле рядом с ее постелью, сжав губы и дер-жа за руку жену, сидел Арон, нетерпеливо поглядывая на часы. Диночка сидела на диване, закрыв лицо руками, и тихо плакала.

Наконец-то в комнату вошел сын. Следом за ним – пожилая женщина-врач и медсестра. Врач послушала у больной пульс, быстро сделала укол, подошла к висящему на стене телефону и вызвала бригаду кардиологов.

В это время медсестра налила в тазик подогретую воду и помогла Ирине поставить в нее ноги.

Холодный пот выступил на лице больной. Сердца родных разрывались от горя, но они не в силах были ей помочь.

Через полчаса приехала кардиологическая бригада: врач, медсестра и двое практикантов, подрабатывающих в ночное время. Сделав электрокардиограмму, врач вызвала в кухню Арона и предложила немедленно госпитализировать жену.

– Но ведь в таком тяжелом состоянии, как вы говорите, по-моему, ее очень опасно везти в больницу, – со слезами на глазах сказал Арон.

– Что же вы хотите, чтобы она умерла дома? – отрезала она.

Положив больную на носилки, практиканты спустили ее с тре-тьего этажа на улицу, внесли в машину «скорой помощи». Вместе с Ириной в машину по разрешению врача сел Янкель.

В районной больнице Ирину поместили в палату, где кроме нее на узких железных кроватях лежали еще шестеро тяжело-больных женщин.

– Осторожно, пожалуйста, – попросил Янкель.

– Отойди! – оттолкнув его, раздраженно сказал практикант. Стоны наполнили палату.

– Мамочка, все будет хорошо, только не волнуйся, – поцеловав ее руку, прошептал Янкель.

– А я не волнуюсь, сыночек. Мне уже стало легче. Иди домой. Я вас всех за эти четыре дня измучила. Иди поспи хоть немнож-ко, тебе ведь утром на работу, – с трудом говорила она.

В палату вошли дежурный врач и медсестра. Их сонные лица выражали явное недовольство. Медсестра сделала укол и дала порошок. Вскоре Ирина уснула.

– Молодой человек, – к Янкелю обратилась пожилая женщина, лежавшая рядом с его матерью, – из этого окна очень дует. До вашей матери на этой кровати лежала женщина, она сильно простудилась. Ко всем своим болячкам заработала еще и воспа-ление легких. Завтра же обязательно заклейте окна и закройте дырки в рамах ватой.

– Понял, большое спасибо.

– У вашей матери инфаркт?

– Да.

– Понимаете, в этой проклятой больнице есть всего одна палата для тяжелобольных, она переполнена, и они кладут боль-ных везде, где только есть свободные места. Я тоже полгода тому назад перенесла инфаркт. Мой вам совет: принесите две подушки и положите одну под спину, другую под больничную подушку. И если есть кусок толстой фанеры, то ее можно положить под подушки. Нужно, чтобы она полусидела. Так положено.

– Спасибо большое, сейчас приедет отец, и я поеду за подуш-ками и ватой.

– Иди, иди, сынок, не волнуйся, мать спать будет до утра. Они ей вкололи снотворное.

Через полчаса у постели больной находилась вся семья.

Муж и сын, сменяя друг друга, круглые сутки дежурили возле Ирины, которой не становилось легче. Янкель, взяв отпуск за свой счет, находился в больнице с утра до вечера, ночью рядом с ней был работающий днем Арон. Так тянулись долгие мучительные дни.

На двенадцатые сутки, в среду, больной стало намного легче.

– Слава Богу, все скоро пойдет на поправку, – глядя любящи-ми глазами на Ирину, говорил Арон. «Наверное, наступил кри-зис», – радостно думал он.

– Дорогая моя, когда тебя выпишут из больницы, мы начнем жить по-другому. Диночка у нас совсем уже большая. На все лето поедем на дачу, в Пущу-Водицу. Черт со всеми деньгами, лишь бы ты была здорова. Все домашние дела мы будем делать сами. А ты будешь у нас отдыхать. А у меня и там будут клиенты, сапожник повсюду нужен. На кусок хлеба заработаю.

– Нет, Арончик, я чувствую, мне отсюда живой не выйти, – со слезами на глазах сказала Ирина.

– Ируся, ну зачем ты говоришь такие глупости. Ведь сама же сказала, что тебе еще вчера вечером стало намного легче, и серд-це совсем не болит.

– Нет, Арончик, нет. Сегодня ночью мне приснилась мама. Она звала меня к себе. – Слезы, медленно катились по щекам больной, касаясь ее посиневших губ.

– Все это ерунда, пусть твоя мама покойная будет агитер бытар фар дир⁴⁵, – сухой комок застрял в горле мужа. – Врач мне сегодня после обхода сказал, что ты идешь на поправку.

Ирина молчала.

Арон перед уходом с работы прикрепил к двери своей сапож-ной будки записку о том, что заболел и выйдет на работу в пятни-цу, так как хотел присутствовать во время осмотра профессором тяжелобольных. Сына он попросил поесть в столовой и купить на базаре все необходимое для матери, а в больницу прийти к одиннадцати часам утра.

Янкель сделал все намного раньше, беспокойство подгоняло его.

Набросив на ходу белый халат и с сумкой в руке, он взбежал на второй этаж. Возле палаты, где лежала Ирина, стоял Арон и говорил с дежурным врачом.

– Яша, не заходи, подожди меня здесь, – тихо произнес отец.

– ...Надо надеяться на лучшее, Арон Хаимович. Если что, я буду у себя, – сказала дежурившая врач.

– Папа, как мама?

– Сегодня ночь была очень тяжелая. Три кислородные подуш-ки пришлось ей дать.

– А профессор был?

– Нет, и неизвестно, будет ли он вообще сегодня. Я поеду за другим профессором-кардиологом. Мне дала его адрес врач, с которой я разговаривал только что.

Отвернувшись, он вытер слезы.

– Будь внимательным, Яша, – входя в палату, шепнул он.

Все больные встретили Янкеля дружелюбными улыбками.

– Вот и смена пришла. Как весеннее солнышко сияет. Мамоч-ке сразу станет легче, – улыбаясь, сказала соседка по палате.

Ирина тяжело дышала.

– Доброе утро, мамочка, – он поцеловал ее в холодную щеку.

– Яшенька, родной мой сыночек, почему ты так рано пришел? Поспал бы еще немножко. Как Диночка?

– Все хорошо, мамочка. Я проводил ее в школу. Вчера она получила три пятерки, – желая порадовать мать, сказал Янкель.

– Умничка моя, – прошептала Ирина, и чуть заметная улыбка скользнула по ее лицу.

Чувствовалось, что каждое произнесенное слово с болью вы-рывалось из ее груди.

– Ирочка, я скоро приду, – сказал Арон, с болью глядя на страдания жены.

– Иди, милый, отдыхай, Яшенька ведь уже со мной. Если мо-жешь, привези ко мне, пожалуйста, Диночку.

Янкель сел на табуретку у изголовья матери.

– Мамочка, вот увидишь, ты скоро выздоровеешь. Поедешь домой. Все у нас еще будет хорошо. Лишь бы ты была здорова, –улыбаясь доброй улыбкой, которую так любила Ирина, как всегда, спокойно говорил сын.

– Нет, мой мальчик, не доживу я до всего этого. К сожалению, не увижу нахес от вас и внуков не увижу. Такова, видно, моя\ судьба. Бабушка твоя приснилась мне сегодня. Она зовет меня к себе, – прошептала Ирина.

– Все это чепуха, мамочка! Все выздоравливают, и ты выздо-ровеешь. Обязательно выздоровеешь. Тебе есть ради кого жить. Ты нам очень нужна, – бодрым голосом говорил Янкель, стараясь придать матери уверенность и силы.

Она молча с жалостью смотрела на сына.

«Боже! За что ты нас так жестоко караешь? Бедный мой сыно-чек, сколько горя пришлось тебе уже испытать за то, что ты на белый свет родился умным и талантливым евреем», – с горечью думала она.

– Мамочка, хочешь пить? – спросил Янкель.

Она ничего ему не ответила. Ее мысли были далеки от всего, что ее окружало.

– Диночка, голубушка, – закрыв глаза, шептала Ирина.

Янкель налил в стоящий на тумбочке стакан воду. Вдруг тяжелое дыхание матери превратилось в хрип. Лицо ее побелело.

– Мамочка! Мамочка! – закричал Янкель, испуганно глядя на нее.

– Яшенька, – чуть слышно прошептав, она, словно проснув-шись от глубокого сна, приоткрыла глаза.

– Мамочка! Выпей, пожалуйста, водичку, – умоляющим голосом попросил он.

– Да-да-да, дай мне напиться, сыночек.

– На, мамочка, пей, – он поднес стакан к ее бескровным губам.

Ирина лежала не шевелясь, не видя сына.

– Мамочка! Мамочка! Ты слышишь меня? Вот водичка. На-пейся, пожалуйста!

Янкель приблизил свое лицо к лицу матери.

– Яш... – донеслись до него, словно из далеких далей, глухие звуки начальных букв его имени.

– Вот вода, мама.

Губы Ирины слегка шевелились.

Янкель налил в столовую ложку воду и поднес ее к приотк-рывшимся губам матери. Она, с трудом приподняв голову, проглотила воду. Лицо женщины сморщилось.

– Спа-си-бо... –хрипло прошептала больная.

Глаза ее медленно закрылись. Из-под ресниц выползли две большие слезы. Хрипы усилились. Глаза Ирины закатились. Изо рта потекла пена. Она начала задыхаться.

– Мама! Мамочка! Где врач? Где врач? – громко закричал Янкель, выбежав из палаты.

В палату быстро вошла врач вместе с пожилым профессором в окружении студентов-практикантов. Он начал делать больной искусственное дыхание. Лицо Ирины пожелтело.

– Все, – выпрямившись, чуть слышно произнес профессор-консультант. После паузы он сказал: – Крепись, молодой человек. Мои тебе соболезнования.

– Нет! Не может быть! – выкрикнул Янкель.

– Увы. – Нахмурив брови, профессор в сопровождении своих учеников вышел из палаты.

Горькие слезы лились по щекам стоящего на коленях Янкеля, припавшего губами к холодеющей руке матери.

– Встань! Встань! – услышал он за своей спиной женские голоса. Кто-то тянул его за рукав. Возле кровати покойной Ирины стояли с носилками две женщины, от которых шел густой запах перегара.

Одна из них, вынув из кармана грязного в пятнах крови халата карандаш, поднесла его к губам, затем обнажила ногу умершей и что-то написала на ней.

– Бери! – обратилась она к своей напарнице.

Схватив покойную Ирину, они переложили ее на носилки.

– Осторожно, – сказал Янкель.

– Осторожно надо, когда живая, а сейчас ей уже все одно, – бросила молодая женщина в окровавленном халате. – Придержи лучше дверь, – сказала она убитому горем молодому человеку.

Накрыв покойную Ирину простыней, они, с трудом передвигая ноги, вынесли ее из палаты. Янкель медленно шел вслед за ними. Выйдя во двор больницы, женщины направились в сторону стоящего в глубине большого двора мрачного серого домика. Это был морг.

Как ни невероятно, но он вторично за эти сутки шел по этой дороге вслед за лежащей на носилках умершей матерью. Все это Янкель видел в приснившемся ему в эту ночь страшном сне.

– Ну чего плетешься за нами? Иди отсюда! – посмотрев на него, буркнула одна из работниц морга.

– А может, он хочет тоже там отдохнуть, – хихикнув, бросила ее полупьяная напарница.

Ничего перед собой не видя, словно во сне, шел из больницы домой несчастный Янкель.

В тот же день покойную уже в гробу привезли в квартиру, в которой ей пришлось испытать столько горя.

Так как умерла Ирина в четверг, то хоронили ее только в вос-кресенье. Арон, выполнив просьбу жены, похоронил ее в соответствии с еврейскими религиозными традициями. Три дня и три ночи приглашенный из синагоги праведный старик читал поминальные молитвы. Рядом с ним сидел Арон со своими детьми, оплакивая любимую жену и мать. В день похорон с самого утра до полудня в комнату приходили знавшие и глубоко уважавшие Ирину люди, чтобы отдать свой последний долг этой доброй женщине, обладавшей прекрасной душой и сердцем.

«Мамочка, любимая, ты мечтала дожить до счастливого дня, когда увидишь нахес от меня, когда ко мне на свадьбу придет много гостей. Эх, мама, мамулечка! – с горечью думал Янкель, глядя затуманенными от слез глазами на завернутую в тахририм мать. – В нашем доме так много людей, а тебя, милая моя, нет больше с нами...»

По дороге на кладбище гроб с телом покойной вынесли из автобуса возле синагоги, затем внесли обратно. Похоронили ее на еврейском участке кладбища.

 

Смерть Ирины была страшным ударом для семьи Кац. После смерти жены Арон всем своим существом ощутил, что жестокая судьба выбила почву из-под его ног и обрекла на неминуемую гибель. Он безгранично любил Ирину и без нее не мыслил своей жизни. Оставаясь наедине с самим собой, Арон изо всех сил старался подчинить свои чувства холодному разуму. Прежде всего он считал своим долгом ежедневно ходить в синагогу и говорить кадиш⁴⁶ по умершей жене.

«Я не имею права умирать. Я должен жить ради моих детей, ведь они оба не стоят еще на ногах... А Диночка?..» Слезы наво-рачивались на глаза несчастного, спазмы клещами сжимали грудь, он судорожно хватался за находившийся всегда под рукой валидол.

Подобное случалось с ним по несколько раз в день. Однажды во время работы в присутствии заказчика Арону стало настолько плохо, что он потерял сознание. Испуганный клиент, молодой парень, случайно оказавшийся рядом, вызвал «скорую помощь». Врач привел больного в сознание и посоветовал срочно пойти к участковому врачу и взять у него направление на электрокардио-грамму.

Однако Арон не послушал его и продолжал работать, как всегда, с утра до позднего вечера. О случившемся не сказал детям. Он спешил установить памятник на могиле жены. С огромным трудом ему удалось купить в карьере возле города Коростышев гранитные полированные глыбы. На памятнике Кац велел сверху в центре выгравировать «маген давид», под ним, с левой стороны, установить фотографию Ирины, а с правой оставить место для своей фотографии. Под ними сделать памятную запись от себя и детей.

– … Вот, детки мои дорогие, и построили мы для нашей люби-мой мамочки, да и для меня тоже, дом не хуже, чем у других. Пусть она спит себе спокойно и просит Бога за вас, чтобы счаст-ливы вы были... – вытирая носовым платком слезы, тихо говорил Арон, словно боялся разбудить спящую жену.

– Теперь посадим в горшки многолетние цветы, а вам, дорогие мои, нужно будет, когда я умру, иногда приезжать и поливать их.

– Папочка, ты снова за свое, – упрекнула его дочь, которая очень переживала, когда отец начинал говорить о своей смерти, в последнее время это бывало с ним не так уж редко. Хотя он был волевым человеком, на сей раз он не смог преодолеть свою глубокую скорбь.

 

Через две недели после установки памятника Арон Кац умер во время работы в своей сапожной будке от обширного инфаркта миокарда. Чувствуя приближение смерти, он написал письмо, которое находилось у него в верхнем ящике верстака. Точно такое же он оставил в своем портмоне. Арон сообщал детям, где находится оформленное им у нотариуса завещание. В этом пись-ме он просил Янкеля и Диночку похоронить его под одной плитой рядом с Ириной. Там же было написано, где находятся деньги и сберегательная книжка.

«...Оставшиеся мои и мамины золотые вещи возьмите себе, а наши носильные вещи отдайте бедным в синагоге. Янкель, сынок, я знаю, что ты, слава Богу, умный и сильный человек. Умоляю и заклинаю тебя, будь своей сестре одновременно и матерью, и отцом. Единственное, хочу просить у вас, дорогие мои, прощения за причиненную вам боль в связи с моей идеей выезда в Израиль ради вашего счастья. Увы, значит, не судьба. Теперь моя просьба к вам обоим: когда, даст Бог, придет время и вы захотите устроить свою жизнь, то пусть спутниками вашей жизни обязательно будут наши соплеменники. Поняли, детки мои дорогие? Да поможет вам Бог. Безмерно любящий вас отец».

 

 

 

Книга вторая

 

Глава первая

I

Первое время после смерти родителей осиротевшим Янкелю и Дине пришлось очень нелегко. Кроме того, что их постигло горе, многочисленные бытовые заботы легли на их плечи.

Однако, к удивлению и радости брата, его сестра, привыкшая с детства помогать матери, взвалила на себя почти все заботы о доме. Она варила, стирала, ходила на базар, следила за порядком в квартире. Янкель работал каждый день по полторы-две смены, а в выходные дни чем мог помогал сестре.

Он был доволен тем, что Дина ни в чем не нуждается. Его радовало и то, что у сестры не было от него никаких секретов. Она делилась с ним своими самыми сокровенными мыслями. Брат жил мыслями о сестре, которую во что бы то ни стало хотел поставить на ноги.

Однажды в субботнее утро, когда Дина была на занятиях, Янкелю неожиданно захотелось поиграть на скрипке. С тех пор, как умерли родители, он не прикасался к ней. Молодой человек старался не поддаваться этому желанию и отвернулся от висящей на стене скрипки. Сердце учащенно забилось. С ним никогда ничего подобного не происходило. Он сел на диван и закрыл глаза.

«...Надо мной чужое небо, подо мной земля чужая, и вокруг чужие люди, а вдали земля родная...» К удивлению, в глубине его сердца неожиданно рождались стихи. Молодой человек не мог этому поверить. Ему хотелось записать то, что только несколько минут назад он сочинил, но тут же забыл. «...В тюрьме родился, вырос и живу. Не вижу в жизни я своей просвета. А впереди бездушная стена, в овечьи шкуры палачи одеты...»

«Это что – стихи? – открыв глаза, усмехнулся Янкель. – Очень странно. Смешно, но факт, – с иронией подумал он. – О Боже! Я говорю стихами! Что вдруг со мною приключилось? А ну-ка, ты, рифмоплет, сейчас же прекрати!..»

Однако с этого дня ежедневно молодой человек начал писать стихи, в них раскрывал сокровенные мысли. Это стало для него жизненной необходимостью, как в свое время музыка. Писалось ему легко. Стихи были о природе, о любви, но больше всего – о беспросветной жизни своих соплеменников в стране бесправия и произвола и о своей истинной родине, Израиле, куда мечтал уехать.

За сравнительно короткое время Янкель исписал мелким почерком два блокнота. Обычно он носил блокноты с собой в боковом кармане пиджака, так как в течение дня записывал неожиданно приходившие к нему интересные, по его мнению, мысли. Однажды, убирая дома, Дина случайно увидела блокноты на подоконнике. Она была удивлена. Усевшись на тахту, девушка принялась за чтение.

 

...О, горе! Слезы! Стоны!

Кровь и смерть!

Терпенья чаша

переполнилась до края!

И год семнадцатый,

все на пути сметая,

пронесся над страной,

как страшный смерч.

И, веря в революции исход,

Со всеми в ногу из низов евреи

Шли, ни души, ни жизни не жалея,

Казалось, к свету, к счастью, –

шли вперед…

...

…Холодные дожди весь месяц моросят,

Текут по желтым листьям, словно слезы.

Прощаясь с летом, белые березы

С улыбкой горькой на осенний мир глядят.

Озябший ветер сиротой скулит,

И надо мной – лишь тучи и невзгоды.

Душа болит от мрака несвободы,

Душа в тюремной камере скорбит…

 

То, что брат – талантливый скрипач, сестра хорошо знала, но она никак не могла предположить, что он и стихи пишет. Это было для Дины полной неожиданностью. Зачитавшись, она не услышала, как Янкель, открыв своим ключом дверь, вошел в комнату. Увидев сестру за чтением своих стихов, он, чтобы не ставить ее в неловкое положение, громко закашлял. Дина моментально положила блокноты на место.

– Яшенька, а ведь ты у меня просто неповторим, – улыбнулась она.

– А что, сестренка, тебя это удивляет? – шутливо спросил он. – Все мы неповторимы. Так, во всяком случае, утверждает наука.

– Яшенька, ты меня извини, пожалуйста, но я увидела на подоконнике два блокнота, – Дина виновато опустила голову.

– Ну, и что можешь сказать? – Он с волнением ожидал ответа, ведь сестра была первой, кто прочел его стихи.

– Яшенька, честное слово, ты молодчина. Они мне очень по-нравились! – громко, торжественно заявила она. – Но что же ты будешь делать со своими стихами? По-моему, большинство из них никогда не напечатают.

– Это я знаю, милая, спасибо тебе за добрые слова, – тяжело вздохнул брат.

– Боже мой! Ведь я раньше никогда не замечала, чтобы ты писал стихи. Мы все тебя по праву считали музыкантом, а не поэтом.

– Я вовсе не поэт и себя таковым не считаю. В последнее время мысли мои стали невольно рифмоваться, и я решил их записывать.

Конечно, для Янкеля отзыв его сестры был очень приятен, однако он понимал, что ее мнение может быть небес-пристрастным и ошибочным. Ему давно хотелось, чтобы стихи его прочел профессионал. Но не каждому можно довериться, ведь они не воспевали советскую действительность. После долгих раздумий молодой человек решил показать свои опыты бывшей школьной учительнице русского языка и литературы, Кларе Львовне Левиной. Янкель считал ее отличным преподавателем и надеялся, что она с пониманием отнесется к его увлечению.

Не откладывая своего решения в долгий ящик, Янкель поехал в школу. Ему казалось, что с тех пор как он занимался, ничего не изменилось, но сама она стала меньше, чем была. Из дверей, смеясь, друг за другом выбегали ребята. От нахлынувших воспоминаний сердце его учащенно забилось, щемящая тоска по безвозвратно ушедшему детству наполнила его душу.

Он поднялся на второй этаж в учительскую. В большом кабинете, уставленном письменными столами, сидели преподаватели.

– Здравствуйте, скажите, пожалуйста, в школе еще работает Клара Львовна Левина?

– Работает. Сейчас она на уроке. Садитесь, пожалуйста, скоро будет перемена и Клара Львовна придет, – ответила одна из учительниц.

– Большое спасибо. Я подожду ее в коридоре.

– Молодой человек, вы относительно ребенка? – спросила преподавательница.

– Нет, спасибо. Я бывший ученик Клары Львовны.

– Очень приятно такое услышать. Теперь, к сожалению, уче-ники редко помнят о своих бывших учителях, – приветливо глядя на него, сказала она.

Он был удивлен, что среди учителей не было ни одного из его бывших преподавателей.

Янкель вышел из учительской в коридор. Буквально через несколько минут зазвенел звонок. Из классов с шумом выбежали ребята. По лестнице, держась одной рукой за перила, а в другой, как в былое время, неся стопку тетрадей и классный журнал, медленно спускалась Клара Львовна, «колобок», как прозвали ученики низенькую полную, с приветливым лицом, учительницу русского языка и литературы.

– Здравствуйте, Клара Львовна, – Янкель с улыбкой подошел к ней.

Здравствуйте, – пристально глядя на него, напрягая память, ответила она. – Вы ко мне по какому вопросу?

– Клара Львовна, вы меня не узнали?

– Подожди, подожди... Яша?! Конечно же, Яшенька Кац! – ра-достно воскликнула она.

На лице молодого человека засияла улыбка.

– Боже мой! Как я рада видеть тебя! Идем! Идем в учитель-скую! – потянула за собой Янкеля старая учительница.

Так всегда она делала, когда входила на урок, держа кого-нибудь из своих учеников за руку.

– Клара Львовна, я вас подожду в коридоре.

– Нет, нет! Я положу только тетради и журнал.

– Дорогие мои коллеги! – торжественным тоном громко обратилась она к ним. – Познакомьтесь, пожалуйста, это мой лучший ученик за все годы моего преподавания в школе. Это – Яков Кац! К сожалению, из-за сложившихся семейных обстоятельств он не окончил школу, но, как мне потом рассказали его бывшие одноклассники, закончил вечернюю школу рабочей молодежи с серебряной медалью. К тому же он еще и прекрасный скрипач! Часто при встречах с моими старыми коллегами мы вспоминаем о тебе, Яшенька. Мы очень рады, что ты был нашим учеником, никогда не забываем о твоих школьных концертах, – обмахиваясь журналом, словно веером, говорила взволнованная встречей со своим любимым учеником учительница.

– Вот такой был у нас замечательный ученик, – глядя на смутившегося Янкеля, рассмеявшись, закончила Клара Львовна.

– Все! Все! Идем! Идем! Теперь я к твоим услугам, Яшенька.

Выйдя из учительской, она продолжала держать его за руку.

– Здесь рядом есть сейчас свободный класс, пойдем туда, там нам никто не помешает поговорить по душам.

Они вошли в большой светлый класс. До революции в здании размещался пансион благородных девиц.

– Садись, Яша, – Клара Львовна указала на парту.

– Рассказывай, дорогой, как жизнь молодая, – сняв очки со сложными линзами и вытирая их носовым платком, говорила учительница.

– Нет, Клара Львовна, сначала вы скажите мне, как вы живете и, прежде всего, как ваше здоровье?

– Что у меня может быть нового? Я уже с ярмарки. А здо-ровье, слава Богу, для моего возраста ничего. Тяну еще помалень-ку. Сам видишь, даже подрабатываю. Вот так-то...

Янкель знал, что его учительница не была замужем, жила с матерью, которая умерла, когда он еще учился в школе, а все родственники ее, как она рассказывала на уроке, погибли во время войны в Бабьем Яру.

– Ну, хватит обо мне, это совсем неинтересно. Рассказывай, где и кем ты работаешь.

– Я работаю на обувной фабрике электриком.

Как Янкель заметил, по лицу учительницы скользнула чуть заметная тень.

– Ты что, не поступал после окончания школы в институт? Ведь ты же окончил школу, как я слышала, с серебряной медалью? – разочарованно спросила Клара Львовна.

– Поступал, конечно, но увы! Меня не приняли даже в музыкальное училище, – развел руками Янкель.

– А мы-то все думали, что ты давно окончил консерваторию, стал знаменитым скрипачом. Таким, как Давид Ойстрах, Леонид Коган, – усмехнувшись, сказала она. – Видишь, в жизни не всегда складывается, как того хочешь. Многие твои одноклассники, учившиеся намного хуже тебя, гораздо большего достигли в жизни.

После короткой паузы Клара Львовна продолжала: – Да, так, к сожалению, бывает. Талант нужно, друг мой, постоянно совер-шенствовать. Это хоть и Божий дар, но и он угасает без постоян-ного труда. Жаль. Очень жаль...

Парню было очень больно слышать незаслуженные упреки в свой адрес, но он не хотел оправдываться, тратить, как он считал, время попусту.

– Клара Львовна, у меня к вам просьба.

– Слушаю тебя, – сухим тоном произнесла она.

– Если вам не трудно, прочтите, пожалуйста, мои стихи и скажите свое мнение.

Учительница с недоумением посмотрела на Янкеля.

– Ты меня удивляешь, Яша. Не получилось в музыке, подался в поэзию. Ну, что же, раз принес, показывай свои стихи. – С иронией сказала учительница.

Янкель вынул из кармана пиджака два небольших блокнота, положил перед ней на стол. Открыв один из них, Клара Львовна прочла вслух название стихотворения, написанное красивым почерком: «Я слышу голос родины моей».

Я слышу голос Родины моей,

Куда добраться мне невмочь.

Я слышу голос Родины моей,

Хотя в эфире день и ночь

Шипит антисемитский черный змей...

Я жду и знаю – будет час полночный,

Неповторимых несколько минут,

Когда ко мне сквозь хаос звуков прочих

Звук долетит: «Израиль говорит...»

 

Когда Святая снится мне земля,

То на душе становится светлей.

О, если б крылья были у меня,

Чтоб долететь до родины моей!

Она вновь с удивлением посмотрела на своего бывшего ученика-отличника. Дочитав до конца это стихотворение и бегло просмотрев еще два-три, Клара Львовна, с брезгливостью отдав Янкелю блокноты, язвительным тоном сказала:

– Забери, Кац, эту ересь. Я не хочу дальше читать этот грубый пасквиль! И тебе советую: выбрось это все в мусорный ящик, а то плохо кончишь! Ты до глубины души удивил и разочаровал меня, – пренебрежительно и вместе с тем со страхом глядя на него, говорила учительница. – Смотри, многие талантливые профессиональные поэты, далеко не ровня тебе, к примеру Осип Мандельштам, закончили свою жизнь за решеткой. Ты, надеюсь, понял, о чем я говорю.

Переваливаясь с ноги на ногу, как утка, не попрощавшись с Янкелем, она поспешила выйти из класса, где находился враг социалистического строя, который она считала самым лучшим и самым справедливым и которому, как она была уверена, с честью служила всю свою сознательную жизнь.

 

С горькой досадой молодой человек вернулся домой. Он сожалел, раскрыл бывшей учительнице свою душу. В ушах Янке-ля продолжали звучать ее презрительные слова. Он не предпола-гал, что могут сущеествовать евреи, которые закрывают глаза на все происходящее вокруг и стараются по-холуйски, без угрызе-ний совести относиться к не только антисемитскому, но и антина-родному режиму и восхвалять его. В то же время Янкель очень хотел знать, стоит ли ему вообще продолжать писать стихи, так как относился к категории тех людей, которые стараются делать любое дело не кое-как, а хорошо и от всей души.

«И все же она не сказала, что мои стихи бездарны», – думал молодой человек, стараясь найти рациональное если не зерно, то хоть маленькое зернышко в словах бывшей учительницы. Однако встреча с ней не прошла бесследно. Он решил перестать писать стихи.

Шло время. Дина росла, незаметно для Янкеля превращаясь из подростка во взрослую девушку. После окончания школы перед ней встала сложная проблема: продолжать учебу или же приобрести хорошую специальность. Сестра и брат не знали, как правильно поступить. К счастью, у них были верные друзья – семья Круль, поддерживающая с ними очень близкие отношения. Часто навещали их, помогая во всем. Сразу же после сдачи Диной последнего экзамена они приехали и предложили ей поступить в медучилище.

– По-моему, для девушки это очень хороший вариант. А если захочешь, доченька, продолжать учебу после окончания, то я не сомневаюсь, что ты и с этим справишься, даже если будешь одновременно работать, – с жаром говорила Раиса Исааковна, зная, что Дина окончила школу с хорошими оценками. – Как ты смотришь на нашу идею, Диночка?

– Я – за, – ответила девушка.

– Вот и прекрасно! – радостно воскликнула пожилая женщина. – Мы тебе поможем поступить в медучилище и, даст Бог, в мед-институт.

– У нее в аттестате почти все пятерки, и если бы не «пятая графа», то Дина, я уверен, могла бы получить золотую, в крайнем случае, серебряную медаль. Она ведь была отличницей с седьмого по десятый класс, – с благодарностью глядя на доброжелательных людей, говорил Янкель.

– В этом мы не сомневаемся, но ничего не поделаешь, такая уж у нас участь, – ухмыльнулся Иосиф Аркадьевич.

– А в это медучилище, о котором мы тебе говорим, не так уж легко поступить даже украинцам, а тем более нашему брату, ко-нечно, за исключением тех, кто имеет хороший блат. Но директор – близкий друг моего сына. Он с детства из нашей квартиры, можно сказать, не выходил. Мы соседи, рядом живем еще с довоенного времени.

– Большое вам спасибо. Я не сомневаюсь, что у Дины достаточно знаний, чтобы поступить в училище, лишь бы ей не вставляли палки в колеса.

– Не волнуйся, Яша. Считай, что она уже поступила – и без всяких денег. Теперь только нужно решить, на какой факультет ей следует поступать, – заговорила Раиса Исааковна.

– Я хочу дать тебе практический совет, девочка моя, однако ты решай сама. Там есть отделение зубного протезирования и лечебного массажа. Эти специальности дают хороший заработок и не надо возиться со всякими лекарствами и клизмами. С любой из этих профессий у тебя будет обеспеченное будущее. А теперь выбирай, что тебе больше по вкусу.

Дина в нерешительности смотрела на брата. Янкель, как всег-да, особенно когда решались серьезные вопросы, был предельно сосредоточен. После небольшой паузы девушка твердым голосом произнесла:

– Постараюсь стать зубопротезистом.

– Идише коп⁴⁷! Ничего не скажешь. Ну скажи, Раечка, разве она не умница? – воскликнул Иосиф Аркадьевич.

– Умница, – согласилась супруга.

Ко всеобщей радости вскоре вопрос о будущем Дины был ре-шен. Сдав все вступительные экзамены, девушка беспрепятствен-но поступила в медучилище. Для нее началась новая студенчес-кая жизнь. Ее стипендия, хотя и очень небольшая, стала скромным вкладом в их семейный бюджет. Янкель был счастлив за сестру.

К ним домой стали приходить Динины подруги по училищу. Они вместе занимались и, как водится у молодежи, частенько шумели. Янкель чувствовал себя в их обществе довольно нелов-ко. В большинстве случаев он, извинившись, уходил из квартиры. Первое время сестра обижалась, упрекала брата в неуважении к ней и ее подругам, потом привыкла и в глубине души была рада, так как в его присутствии девушки вели себя стеснительно.

Выходя из дома, Янкель, как правило, отправлялся в кино или же просто без всякой цели бродил по улицам. С друзьями он пос-ле смерти родителей почти перестал общаться, так как их интересы настолько отличались, что ему просто не о чем было с ними говорить. Неожиданно ему пришла мысль не тратить время зря, а проводить его с пользой для себя. Янкель записался в Цент-ральную городскую библиотеку, где имел возможность на свой вкус выбирать художественную литературу, в основном на исто-рическую тему. Все свободное от работы время он проводил в читальном зале. Если постоянное отсутствие брата первое время вызывало у Дины удивление, затем недоумение, то вскоре им на смену пришли возмущение и ревность: «Ну почему вдруг у Яши появились от меня секреты? Ведь я от него ничего не скрываю. Допустим, у него даже есть девушка, почему он мне об этом не сказал? Я что, ему чужой человек?.. » – с обидой думала она.

Однажды Дина, пересилив сон, решила дождаться брата и по-говорить с ним начистоту. Выбрав время для объяснения, она обиженно спросила его:

– Яшенька, ты бы мне когда-нибудь рассказал, куда это ты по вечерам исчезаешь, у тебя появились секреты от меня?

– Нет у меня, Диночка, от тебя никаких секретов. Я просто хожу каждый день в читальный зал библиотеки, вот и все.

– Глупенький! Неужели ты не можешь взять в библиотеке книги и читать дома? Я тебе клянусь, что не буду мешать, – под-сев к нему и взяв за руку, виноватым голосом сказала девушка.

– А ты мне вовсе не мешаешь, просто там обстановка такая... – опустив глаза, ответил Янкель.

– А я-то обрадовалась, думала, что у тебя появилась девушка, – сказала сестра.

Янкель громко рассмеялся.

– И не думаю об этом, и не собираюсь. Ты у меня вон какая стала невеста, – он нежно, с любовью поглаживал ее красивые, мягкие, вьющиеся волосы, так похожие на волосы их покойной матери. – Сначала я выдам тебя замуж, а потом вместе подумаем обо мне. Согласна?

Та, смутившись и опустив голову, ничего ему не ответила.

– Молчание – знак согласия. – Янкель взял ее за плечи и поцеловал в лоб.

Дина осталась довольна этим разговором. У нее отлегло от сердца, потому что, по правде говоря, она иногда с боязнью дума-ла о том, что будет с ней, если Яша женится, у него появится своя семья, а она останется совсем одна. Теперь же девушка была очень рада и благодарна старшему брату за заботу о ней, за все хорошее, что он сделал и делает для нее.

В их жизни все осталось без изменений. Дина продолжала усердно заниматься в медучилище. Янкель, придя с работы до-мой и пообедав, уходил в библиотеку и находился там до ее за-крытия. Выходные дни он проводил дома вместе с сестрой.

Часто в ночное время Янкель слушал передачи западных радиостанций. Он все более внимательно присматривался к тому, что происходит не только внутри огромной державы, но и за ее пределами.

Молодой человек понял, что в стране существует очень много оппозиционно настроенных к существующему режиму людей, среди которых не только евреи, но и мыслящие люди других национальностей. Началось это с того, что, к своей радости, он случайно познакомился в читальном зале с пожилым человеком, журналистом и бывшим политзаключенным, Николаем Николаевичем Михайловым. За сравнительно короткое время их дружба настолько окрепла, что журналист рискнул дать Янкелю запрещенный, ходивший в самиздате роман Пастернака «Доктор Живаго». Книга произвела на него огромное впечатление. Вскоре Михайлов познакомил молодого человека и со многими другими материалами, изобличающими и антинародный строй, установленный в стране, и преступное руководство.

Литература стала для Янкеля вторым «я». Новые замыслы рождались в его голове. После долгих колебаний он дал Николаю Николаевичу блокнот со своими стихами и попросил прочесть и дать им объективную оценку. Тот, приятно удивленный, обещал молодому другу не позже, чем через неделю, высказать свое мнение.

 

В назначенный день Яша впервые приехал к Николаю Николаевичу в гости с коробкой шоколадных конфет. Жил он в коммунальной квартире. Туда его поселили после реабилитации в 1955 году. Довоенный дом, в котором тот жил с семьей, был разрушен. Жену, мать и двух дочерей Михайлова сразу же после его ареста в 1937 году выслали в Сибирь. Ему удалось выяснить, что в живых осталась только его десятилетняя младшая дочь, которую отправили в какой-то детский дом. Все усилия найти ее до сего времени ни к чему не привели.

– Входи, входи, дорогой, я тебя уже заждался. – Радостно встретив на пороге взволнованного гораздо больше, чем перед экзаменами, Янкеля, Николай Николаевич повел его в комнату, обставленную скромной мебелью.

– Раздевайся, Яша, чувствуй себя как дома. Садись на тахту, читай журналы, вот новые номера журнала «Америка», или тебе больше не хочется расстраиваться? – рассмеялся он. – Тогда почитай «Юность», там есть тоже несколько интересных рассказов, или посмотри телевизор. – Он указал на стоящий в углу комнаты на продолговатой тумбочке маленький телевизор «КВН» с линзой.

– Спасибо большое, – поблагодарил молодой человек.

– А я на минутку отлучусь, – сказал хозяин.

Приняв у гостя пальто и шляпу, он вышел из комнаты, а Ян-кель взял журнал и сел на тахту. Медленно листая страницы, он, к своей радости, увидел стихи талантливой киевской поэтессы Юнны Мориц, которую с детства хорошо знал, так как жил с ней по соседству. Она дружила с девочками из его двора.

– Тебе нравится, Яша, как пишет наша землячка? – войдя из кухни в комнату, держа в одной руке чайник с только что закипевшей водой, а в другой – сахарницу, спросил хозяин.

– Очень нравится. Мы с ней знакомы с детства. В нашем дворе играли вместе в лапту. Она училась в 118-й школе, которая находилась во дворе нашего дома, а Юнна жила в соседнем.

– Да, Мориц действительно талантливая поэтесса, но, к сожа-лению, ее редко печатают, – вздохнул Николай Николаевич.

Выпив чай с пряниками и конфетами, хозяин завел старый лю-бимый патефон, доставшийся ему вместе с пластинками от род-ственницы. Зазвучал голос Шаляпина, которого Михайлов очень любил. Прослушав несколько пластинок, он подошел к книжному шкафу. Вынув из толстой в коричневом переплете книги два блокнота со стихами, хозяин положил их на стол перед гостем:

– Вот что, дорогой мой, я могу тебе сказать относительно твоих стихов... Я внимательно их прочел. По ним видно, что ты писал о выстраданном тобой. Лично я прочувствовал всей душой то, о чем ты хотел сказать. В общем, твои стихи, Яша, пришлись мне по вкусу. В художественном отношении, на мой взгляд, часть из них написана на хорошем уровне, но остальные, безусловно, требуют редактирования. Свои замечания я написал на листах в конце блокнота. Спасибо тебе, сынок.

Михайлов с доброй улыбкой крепко пожал руку молодому другу. Янкель не очень надеялся на положительный отзыв. Сей-час же он был счастлив.

– Но учти, Яша, к большому сожалению, из всех твоих стихов, я уверен, лишь считанные могут напечатать – и то сомнительно. Я думаю, ты и сам это знаешь.

– Конечно, – тяжело вздохнув, ответил молодой человек. – Их, наверное, нужно пересыпать нафталином и положить на полку.

– Не торопись, давай попробуем вместе выбрать из них лирические и, так сказать, благонадежные и послать в журнал «Юность», а об остальных нужно подумать. Согласен? – положив руку на плечо Янкеля, спросил Михайлов.

– Согласен. – Вот и прекрасно.

В этот вечер разговор между ними затянулся за полночь. Янкель рассказал о несчастье, постигшем их семью. Много интересного поведал Николай Николаевич гостю о своей тяжелой жизни, о том, что в молодости увлекался поэзией и дружил и до сего времени поддерживает добрые отношения с известными русскими и украинскими писателями и поэтами. Но особенно Янкеля взволновал его рассказ о близком друге, известном советском нейрохирурге Рабиновиче, арестованном по сфабрикованному «делу врачей», с которым Николай Николаевич познакомился в лагере для политзаключенных. Трагическая судьба этого Человека с большой буквы, еврея по национальности, настолько взволновала и заинтересовала Янкеля, что он неоднократно расспрашивал о его жизни.

После просмотра правдивого кинофильма «Чистое небо», поставленного режиссером Григорием Чухраем, у Янкеля воз-никло желание написать о посмертно реабилитированном про-фессоре Абраме Исааковиче Рабиновиче. К огромной радости молодого человека, ему представилась возможность познако-миться в квартире Михайлова с его друзьями – людьми различ-ных профессий, пострадавшими в той или иной степени от государственного террора. Общение с ними духовно обогащало Янкеля. Достав учебные пособия для студентов сценарного фа-культета, а также самые известные работы киносценаристов Кап-лера и Габриловича, он настойчиво изучал «технологию» этого нелегкого ремесла, одновременно с помощью своего школьного приятеля Ивана, работающего оператором на киностудии имени Довженко, посещая съемки художественных фильмов.

Работа над задуманным сценарием, естественно, шла медлен-но и болезненно, так как не хватало опыта.

Шло время. Терпение и упорство Янкеля в конце концов увенчались успехом.

Иван, прочитав интересный сценарий, сразу же поехал к своему учителю с просьбой помочь протолкнуть его и по необходимости отредактировать. Иван и Янкель с нетерпением ожидали ответа режиссера. Спустя месяц тот позвонил Ивану и попросил приехать к нему домой.

– … Вот что я тебе скажу, Ванюша. Передай своему молодому киносценаристу, что я бы его сценарий с удовольствием занес в «Книгу рекордов Гиннеса», если бы таковая существовала в Союзе, так как ничего подобного мне до сего времени не приходилось встречать в нашем кинематографе. Очень оригинальный и смелый сюжет. Однако должен огорчить автора. Несмотря на то, что мне сценарий пришелся по душе, хотя требуется его немного отремонтировать, т. е. отредактировать, ни я, ни какой-либо другой режиссер при нашей «демократической» системе не станет его снимать. Жить нам пока еще не надоело, да и никогда подобный сюжет в «первом отделе» не пропустят, а тому, кто его написал, поверь мне, можно будет не позавидовать, если его там прочтут. Пусть сразу же собирает рюкзак с сухарями и чесноком и собирается в дальнюю дорогу. Неужели тебе, дорогой мой, это непонятно? Или ты думаешь, что в нашем Союзе что-то существенно изменилось? – закончил тот, возвращая Ивану папку со сценарием. – Очень сожалею. Восхищаюсь талантом парня, непрофессионала, я бы ему сегодня поставил пять с плюсом за эту работу. Честное слово, дружище, если бы он написал сценарий на таком же уровне на любой другой сюжет, то я бы с дорогой душой...

– Федор Максимович, но почему «Чистое небо» Чухрая пропустили в Москве? – спросил расстроенный Иван.

– «Чистое небо», – усмехнулся режиссер, – это случайный эпизод в нашем кинематографе. Просто произошло чудо. Думаю, что больше такое не повторится. А Грише, вспомнишь мои слова, в будущем об этом еще не один раз напомнят... Увы! Мы еще не созрели, и не знаю, когда это будет. Привет передай талантливому молодому человеку.

– Мне от всей души жаль парня...

– Я не сомневаюсь. Вот так, Ванюша. Не сладок наш хлеб. Скажи автору, чтобы не отчаивался. Он не первый и не последний. Такова наша действительность. От нее никуда не денешься! Мой ему совет: пусть в будущем воздержится от подобных затей и наберется терпения, ведь он молод. Будем надеяться на лучшие времена. Пусть бережет себя...

Янкель, принимая от своего друга с таким трудом написанный сценарий, выслушав похвалы режиссера и его предложение напи-сать сценарий с более благонадежным сюжетом, твердо заявил:

– А я-то думал, что если пропустили «Чистое небо», то наступила оттепель в нашей жизни. Я не хочу писать полуправду. Покойный хирург Рабинович заслужил, чтобы о нем написали целый правдивый роман.

С душевной болью молодому человеку пришлось положить на свою книжную полку рядом с двумя блокнотами никому не нужных стихов и киносценарий. На отправленные же им в журнал «Юность» три месяца назад десять «благонадежных» стихов никакого ответа он так и не получил.

 

И вновь наступило время сомнений, новых разочарований. Тогда-то Янкель твердо решил, чего бы это ему ни стоило, написать роман и в нем правдиво показать всю трагичность жизни его соплеменников при тоталитарном режиме, а главным героем должен быть профессор Рабинович. Для этого было немало материала. Молодой человек с еще большим рвением, чем раньше, принялся за дело, без которого уже не мыслил жизни. Дина, видя, с какой страстью он занимается литературой, старалась создать в доме благоприятные условия для работы.

Она, как правило, уходила заниматься к подругам или же в библиотеку медучилища. Янкель, наоборот, большую часть времени писал дома, а библиотеку посещал крайне редко.

Шло время. Однако, несмотря на все старания и упорный труд, Янкель, работая над романом, названным им «Под глыбой», желаемого результата не достиг. Самокритичный, как всегда, он не был доволен ни темпами, ни качеством своей работы.

«Эх, пожалуй, не по зубам мне этот твердый орешек!» – все чаще думал молодой человек о своем грандиозном замысле, охватывающем жизнь трех поколений еврейской семьи потомственных медиков. Все это время Николай Николаевич возмущался отсутствием ответа из редакции журнала «Юность». Смириться с этим он не мог и с помощью своего давнего хорошего приятеля и коллеги, живущего в Москве, узнал, что стихи какого-то никому не известного Каца из Киева просто не хотят печатать.

«Яша должен, не откладывая, поехать в Москву, в редакцию журнала и отдать те же стихи лично в руки главному редактору, – твердо решил он после того, как прочел несколько первых глав его романа «Под глыбой». – Будет большая несправедливость, если этот талантливый самородок не сумеет в полной мере проявить свой Божий дар...»

В последнее время друзья встречались редко. Михайлов со своими предложениями поехал домой к молодому другу. Гостеприимные хозяева радостно встретили его. Дина поставила на стол испеченные ею печенье и пирог с маком, чашки с чаем, варенье и коробку конфет, принесенную гостем.

– Николай Николаевич, угощайтесь, пожалуйста, – улыбалась Дина.

– Большое спасибо, доченька, – поблагодарил гость, отпивая чай и закусывая пирогом. – Очень вкусно. Ты сама испекла?

Дина в ответ кивнула.

– Умница.

Глаза его наполнились слезами. Лицо нахмурилось. Молодые люди переглянулись, не понимая причину этого.

–До войны у моей жены и дочери тоже были хобби – главное, конечно, кулинария. – Гость умолк. – Сотни рецептов приготовления разнообразной пищи были у них записаны в блокнотах. И они очень вкусно пекли. – Михайлов вытер носовым платком накатившиеся на глаза слезы.

– Да! – Гость сжал губы. – Очень тяжело, Диночка, говорить о самых близких людях в прошедшем времени. Увы. Жизнь жестока. Вернее, наша действительность.

Вскоре Дина, извинившись, уехала к подруге.

– … Если бы тебя хоть разок напечатали в журнале, тогда двери его были бы для тебя открыты. Ведь в «Юности» печатают не только поэзию, но и прозу… – заметил Николай Николаевич, стараясь подбодрить друга.

Янкель, выслушав советы умудренного опытом учителя (именно таковым он его считал, часто сравнивая с любимым школьным учителем Алексеем Сергеевичем), печально сказал:

– Если бы не проклятая пятая графа, может быть, меня напеча-тали, а так – очень сомневаюсь...

Наступила томительная тишина.

За столом сидели два человека, для которых честь и нрав-ственность были принципом их жизни. Сейчас они думали об одном и том же – паутине ядовитого паука, опутывавшей на про-тяжении десятилетий народы огромной многонациональной дер-жавы, не дававшей им свободно думать, дышать, высасывающей из их тела живительные жизненные силы. Они чувствовали себя беспомощными и обреченными. Николай Николаевич с жалостью смотрел на молодого человека и вспоминал свою молодость. На душе у него было невыносимо тоскливо. Взгляд журналиста остановился на висевшей на стене скрипке.

– Яша, ты мне рассказывал, что играешь на скрипке.

– Играл, – ответил он.

– В детстве я тоже немного играл на скрипке. Мне очень нравилось. К сожалению, я был сорванец и, упав с дерева, вывих-нул ключицу и пальцы левой руки. –Он показал на два искривленных пальца. – На этом закончилось мое музыкальное образование, но любовь к музыке не угасла. Я в прошлом месяце слушал у нас в филармонии прекрасного скрипача Леонида Когана, получил море удовольствия.

– Мы с Диночкой тоже были на его концерте.

– По-моему, он вошел в элиту лучших скрипачей нашего вре-мени.

– Вы правы, Николай Николаевич, – согласился Янкель.

– Яша, сделай приятное старику. Сыграй мне, пожалуйста. Развесели душу.

Янкель в последний раз играл на скрипке на дне рождения покойной матери, за месяц до ее смерти, но отказать своему старшему другу он не мог. Как истинный музыкант молодой человек с волнением начал играть. Слезы умиления выступили на глазах Николая Николаевича. Впервые он встретил такого разносторонне талантливого творческого человека. Душу его настолько разволновала игра Янкеля, что он, скупой на похвалы, с трудом сдержал переполнившие его эмоции. С тяжелым сердцем он ушел из гостеприимного дома.

Ему было больно и обидно за одаренного парня, которому, к сожалению, ничем не мог помочь. Единственное, что он в силах был сделать, – это предложить Янкелю передать свои рукописи на Запад. Николай Николаевич не сомневался в том, что там их напечатают, но после этого, как он прекрасно понимал, КГБ превратит жизнь его друга в ад, чего ни в коем случае не мог допустить, а следовательно, должен был, скрепя сердце, отказаться от этой идеи.

«Не могу понять, за что у нас не любят евреев. Что они плохого сделали нам? Только хорошее. Ведь русский народ умный, добрый, талантливый. Недаром говорят: «Умом Россию не понять», – думал старый журналист, глядя в окно автобуса. – Ну к чему нам нужно было дело Бейлиса, разгром Еврейского антифашистского комитета, уничтожение Соломона Михайло-вича Михоэлса и элиты еврейской культуры, дело врачей? Лиш-ний раз показали наше лицо. Единственный, кто был в свое время у власти в России умным и порядочным человеком, так это Петр Аркадьевич Столыпин. И то его свои же убили…»

 

II

Однажды, осенним воскресным утром, после очередной бессонной ночи, проведенной за тяжелой работой над романом, Янкель, забыв поставить будильник на шесть часов утра, как это делал ежедневно, проснулся позже обычного, причем с головной болью. Было девять часов. Не желая будить уставшего брата, Дина сама отправилась на базар.

«Ну и свинья же я, снова проспал и не пошел на базар, – упрекнул он себя. – А Дина тоже хороша, ведь просил ее разбудить меня, так нет же, жалеет. Эх, сестренка, сестреночка! В следующее воскресенье точно не забуду, рядом с подушкой поставлю будильник».

Придя с базара, приготовив завтрак и наскоро поев вместе с братом, Дина поехала к своим подругам по медучилищу готовиться к лабораторной работе. Как обычно, в выходной день Янкель принялся за генеральную уборку квартиры, как и при жизни родителей, она всегда находилась в идеальном порядке. Закончив уборку, он взял с полки блокноты своих стихов, к которым не прикасался более полугода.

Быстро прочитывая стихотворения, делая при этом кое-где незначительные поправки, молодой человек не заметил, как наступил вечер. Еще раз прочитав посланные им стихи в журнал «Юность», уставший, но вместе с тем с чувством внутреннего удовлетворения Янкель отложил блокноты.

«А ведь Николай Николаевич и его друзья столько хорошего говорили о писателе Полевом. Скорее всего, он и в глаза не видел моих стихов, и в этом ничего удивительного нет. Ведь в функции главного редактора не входит прочитывать корреспонденцию со всего Союза»… Однако, несмотря на эти рассуждения, которыми он старался сам себя успокоить, чувство досады не только не ослабевало, но, наоборот, все более усиливалось. «Николай Нико-лаевич прав, надо ехать в Москву. Встретиться лично с Полевым и попросить его прочесть мои стихи, и не только лирические. Ведь идут разговоры, что вскоре восстановятся в стране законность, свобода печати и слова, а также начнется настоящая, а не показушная борьба с антисемитизмом. Под лежачий камень вода не течет! Надо ехать!» – твердо решил Янкель.

Он рассказал о своем намерении Николаю Николаевичу, тот полностью одобрил его. Сестре же сказал, что якобы ему и еще нескольким работникам механического цеха предложили поощрительные тридцатипроцентные туристические путевки в Москву. Дина была очень этому рада. Она хотела, чтобы брат хоть немного развеялся. Оформив на работе набежавшие за долгое время отгулы, Янкель незамедлительно отправился в путь.

Было прохладное осеннее утро, когда он приехал в Москву. Несмотря на бессонную ночь (в его купе все время плакал ребенок), молодой человек чувствовал себя довольно бодро. Настроение у него было хорошее, как у всякого здорового, уверенного в своих силах человека. Выйдя из здания вокзала на площадь, Янкель направился к веренице стоящих такси и через двадцать минут оказался у здания, где размещалась редакция журнала «Юность». Он вошел в приемную.

– Доброе утро. Скажите, пожалуйста, Борис Николаевич у себя? – спросил он у пожилой секретарши. Большой письменный стол был уставлен телефонами, здесь же лежали стопки папок и груды запечатанной и распечатанной корреспонденции, которую та разбирала. Нехотя подняв голову, она оценивающим взглядом посмотрела на не знакомого ей молодого человека с чемоданом в руках, в коричневом болоньевом плаще и коричневой велюровой шляпе.

– Вам назначено время? – с иронией спросила она.

– Нет, – спокойным тоном ответил Янкель.

– А вы по какому вопросу к Борису Николаевичу?

– По личному.

– А как ваша фамилия?

– Какое это имеет значение? Скажите, пожалуйста, главный редактор у себя? – повысив голос, спросил молодой человек.

– Нет.

– А когда он придет?

– Он мне об этом не докладывает, – не поднимая глаз, ответила пожилая женщина.

– Извините, пожалуйста, за грубый тон, я с дороги устал, но Борис Николаевич мне очень нужен, – виновато сказал Янкель.

– Он всем нужен. Я вас спрашиваю, по какому вопросу он вам нужен?

– Я хочу показать ему свои стихи.

– Откуда вы приехали? – продолжая что-то писать, спросила она.

– Из Киева.

– Это очень глупо с вашей стороны, молодой человек. Нужно было просто прислать по почте свои стихи, причем копии, так как обратно мы их не возвращаем. По таким вопросам главный редактор не принимает. Если бы он это делал, здесь с утра до вечера стояла бы длинная очередь, как в Мавзолей. Можете свои стихи оставить в отделе корреспонденции.

– Несколько месяцев назад я уже послал в редакцию журнала свои стихи, но до сих пор ответа не получил.

– Ждите, ждите, – безразличным тоном сказала секретарша. Янкель отошел к окну большой приемной, сел на один из стульев, предназначенных для посетителей, с намерением дождаться редактора.

– Не теряйте зря время. Главного редактора нет в Москве. Он в командировке, – удивленно глядя на приезжего, сквозь зубы процедила она.

Янкель не поверил и, не отвечая ей, молча, демонстративно продолжал сидеть. Секретарша пожала плечами и начала стучать на машинке. Через полчаса в приемную вошел модно одетый пожилой мужчина.

– Здравствуйте, Марина Ивановна! Борис Николаевич для меня ничего вам не оставлял?

– Нет, – с улыбкой ответила она.

– Леонид Тимофеевич, вот молодой человек ждет главного редактора. Не верит, что его нет в Москве.

– Если не верит, так пусть сидит и ждет у моря погоды, – рассмеялся тот.

– Он специально приехал из Киева, чтобы, видите ли, отдать главному редактору лично в руки свои стихи.

– О-о! – протянул мужчина. – Это будет большой честью для Бориса Николаевича, не правда ли, Марина Ивановна?

– Это точно.

Оба рассмеялись.

Янкель, просидев почти целый час, расстроенный вышел на улицу. Он стоял в нерешительности, хотя был готов к такому ответу.

Как его и предупреждали, к главному редактору не так-то легко было попасть на прием.

«Да, мне здесь ничего не светит, такая уж тут система. Надо переправить блокноты за рубеж и напечатать стихи под псевдонимом». – Эта мысль впервые пришла ему в голову. Единственный человек, по его мнению, которому можно было доверить стихи и который при желании мог это сделать, был Евгений Евтушенко.

Узнав у милиционера, где находится Союз писателей, Янкель с тяжелым сердцем поехал туда узнать его адрес. Вернувшись на Киевский вокзал и оставив в камере хранения чемодан, молодой человек отправился на Котельническую набережную, где в высоком красивом доме жил Евтушенко. К его огорчению, тот несколько дней тому назад уехал к себе на дачу в Переделкино, под Москву.

– Вы не огорчайтесь, поезжайте туда. Спросите, где дачи творческих работников. А там все друг друга знают. Вам покажут его дом, – объяснила ему приветливая соседка Евтушенко.

...Возле двухэтажного, сложенного из толстых бревен дома, похожего на сказочный терем, в качающемся деревянном кресле с книгой в руках сидел хозяин. На нем были спортивные брюки и серый шерстяной свитер. Увидев незнакомца, Евтушенко неохотно встал, холодно ответил на приветствие и спросил о цели прихода Янкеля. Тот попросил знаменитого поэта, чтобы он при возможности помог передать за границу два блокнота с рукописями стихов и поэм. Молча, с угрюмым выражением лица выслушав непрошеного гостя, Евтушенко взял из его рук блокнот со стихами и направился к деревянной скамейке, стоящей под высокой старой сосной.

– Садитесь, пожалуйста, – предложил он Янкелю.

Открыв первую страницу блокнота, поэт прочел вслух название поэмы: «Колыма», затем несколько страниц.

– А вы, простите, кем работаете? – спросил поэт.

– Электриком, – ответил тот.

– Вам не стоит писать стихи. Возможно, вы и талантливый человек, но не в литературе. А передавать ваши блокноты я не буду и вам не советую. За границей есть достаточно хороших русских поэтов. Там ваши стихи никто не возьмется печатать, кроме, может быть, какого-нибудь миллионера-еврея, и то тиражом не более трехсот экземпляров. А это ни к чему, только сами себе навредите. Вот так. – Поднявшись со скамейки, он отдал Янкелю блокнот со стихами. – Вы меня извините, но я очень занят, молодой человек, – добавил он.

В голосе его все время чувствовалось раздражение. Янкель ушел от него с чувством досады. Он медленно шел по прямой, как струна, пыльной проселочной дороге, по обеим сторонам которой горделиво стояли, будто соперничая друг с другом своей красотой, высокие терема ведущих деятелей советской культуры.

Невидящим взглядом Янкель смотрел в окно мчавшейся в сторону Москвы полупустой пригородной электрички. Горечь и обида наполняли его душу. «...Евтушенко просто не хотел нарушать свой покой. Неужели, прочитав 1-2 стихотворения, можно было вынести мне окончательный приговор?.. Возможно, он не хотел рисковать из-за какого-то там незнакомца, имя которого ему ни о чем не говорит. А впрочем, может быть, он прав. Во всяком случае, он не антисемит. Ну, Бог с ним …»

Всегда сдержанным и уравновешенным Янкелем сейчас овладело неудержимое желание во что бы то ни стало переправить свои два блокнота с рукописями за границу. «Может быть, мои стихи в художественном отношении несовершенны, зато правдивы, а это для читателя важнее всего», – думал он. Это был настоящий, давно назревавший бунт человека, не желающего более мириться с презрительным отношением к себе и к своим соплеменникам. Он чувствовал бесполезность ожидания каких-либо положительных перемен в обозримом будущем.

Лихорадочно напрягая ум, Янкель перебирал возможные вари-анты и, хотя каждый из них был связан с неизбежным риском, другого выхода он не видел.

Внезапно ему в голову пришла неплохая, как ему казалось, идея: воспользоваться посольством Нидерландов, представляющим интересы Израиля в Советском Союзе. По рассказам своих киевских знакомых он знал, что все дела евреев, выезжающих в гости или на постоянное место жительства в Израиль, решаются только там.

«Мне нужно обязательно пройти туда и передать свои блокно-ты! Но как это сделать и где находится посольство? Попробуй узнать в Москве...» – тяжко вздыхая, нервно покусывая губы и глядя в окно мчавшейся электрички, думал молодой человек, не замечая, как на землю постепенно опускаются сумерки.

Дул холодный осенний ветер. В небе тускло мерцали звезды, бледноликая луна уныло глядела на суетную людскую жизнь. Когда он вышел из здания вокзала, его неожиданно осенила мысль отправиться в Хоральную синагогу. «Она, наверное, еще не закрыта, – подумал он, – может быть, там у евреев узнаю адрес посольства».

«А где находится сама синагога?» Янкель задал себе вопрос, на который, естественно, не мог ответить. Он внимательно вгля-дывался в лица прохожих, надеясь определить своих соплемен-ников и спросить у них адрес синагоги. Время уходило. Он не знал, что делать. Неожиданно к нему, стоящему с чемоданом в руке, подошел мужчина средних лет.

– Здравствуйте, вам нужно куда-то поехать?

– Да, но я потерял адрес и номер телефона своих родст-венников. Единственное, что помню, – их дом находится рядом с синагогой.

– Очень хорошо. Наверное, нет коренного москвича, который не знает, где находится синагога. Если хотите, я вас подвезу.

– Спасибо большое, буду вам очень благодарен.

Рассчитавшись с шофером, Янкель увидел стоявших возле входа в здание большой синагоги трех пожилых мужчин, говоривших между собой на идиш. Не двигаясь с места, он в нерешительности смотрел на них.

– Молодой человек приятной наружности, вы ищете что-то? – обратился к нему сутуловатый еврей.

– Да, простите меня, пожалуйста, вы не знаете случайно, где находится посольство Израиля, вернее, посольство Нидерландов?

– Хаим, ты знаешь, где находится посольство? – удивленно глядя на странного молодого человека, спросил он у стоящего рядом.

– Как же мне не знать, когда мы с моим шурином, приехавшим к нам в гости из Израиля, полгода тому назад были там, вернее был он один, а я стоял на улице, – рассмеялся еврей. – У меня есть в записной книжке адрес. Не волнуйтесь, молодой симпатичный человек. Одну секундочку, я скажу точный адрес посольства.

– Так, значит, где здесь буква «пэ» и где мои очки? – Он открыл нужную страницу, затем, достав листок бумаги, записал на нем нужный Янкелю адрес.

Поблагодарив пожилых евреев, молодой человек вышел на площадь Ногина. На душе у него было неспокойно. Теперь перед ним стояла проблема ночлега. После короткого раздумья он решил поехать в гостиницу. Было половина девятого вечера. Янкель подошел к проходившему мимо него солидному мужчине с портфелем в руке.

– Извините, пожалуйста, вы мне не подскажете, где есть поблизости гостиница?

Тот, оценивающим взглядом глядя на молодого человека, сказал:

– Вот что, дорогой, переночевать в Москве в гостинице – это проблема, а в центре города, поверьте мне, практически невоз-можно. Мой вам совет: поезжайте в гостиницы ВДНХ. Они недорогие, и наверняка вы найдете место для ночлега.

– Большое спасибо, – поблагодарил Янкель симпатичного мужчину.

– Счастливой ночи, – пожелал тот.

Не теряя времени, Янкель на такси доехал до гостиниц, расположенных рядом друг с другом. Однако его ждало разочарование.

Он убедился, что и здесь не так-то просто найти свободный номер. Было уже поздно. В одной из гостиниц Янкель, уставший за день, сел в кресло в вестибюле. «Черт побери, неужели всю ночь придется тут просидеть?»

От батареи центрального отопления исходило приятное тепло. Его разморило. Вдруг он заметил, что некоторые новоприбывшие быстро оформляют документы и расходятся по номерам. Сон как рукой сняло. Вскочив с кресла, молодой человек пошел следом за напевающим какой-то веселый мотивчик модно одетым мужчиной, который держал в одной руке большой кожаный портфель, а на пальце второй руки вертел ключи от номера.

– Извините, вы только что получили у администратора место?

– Ну и что? – удивился тот.

– Странно. Я здесь давно ожидаю, а мне говорят, что мест нет.

– Так оно и есть, – разводя руками, невозмутимым тоном сказал мужчина.

– Но ведь вы только пришли и уже получили...

– Сразу видно, что вы не командировочный. Так?

– Вы правы, я первый раз… – кивнул Янкель, наивно глядя на улыбающегося незнакомца.

– Вот чудак! Значит, первый раз в первый класс. Положи трояк в паспорт, и все будет в ажуре! Все хотят жить, и администратор тоже. Только это между нами, хорошо? – тихо сказал тот.

– Понял. Спасибо!

– Будь здоров и не кашляй. Может, через пять минут встретимся. – Похлопав Янкеля по плечу, мужчина скрылся за поворотом коридора.

Усталость заставила Янкеля пойти наперекор совести и последовать совету незнакомца. Он проделал процедуру с трояком и немедленно получил уютный двухместный номер, вторая кровать которого была пока никем не занята.

«Ждет очередной трояк...» – ухмыльнулся молодой человек. Усталый и расстроенный от всего пережитого за день, он, сбросив с себя одежду, повалился на кровать. Тяжелые мысли не давали уснуть. Ведь уже сама попытка советского человека войти в иностранное посольство несет немалый риск.

И тогда Янкель придумал правдоподобное, как ему казалось, объяснение. В случае задержания он решил сказать, что у него якобы живет в Израиле тетя, и он волнуется, почему от нее нет никаких известий. Вместе с тем он думал и о том, что не имеет права распоряжаться своей судьбой, так как несет ответственность за благополучие своей несовершеннолетней сестры, которую не поставил еще на ноги.

«А может быть, попытаться передать блокноты через интуристов? Но ведь это тоже риск. Как знать, в чьи руки могут попасть рукописи?» – думал он, не зная, как поступить.

Было 10 часов утра. Он стоял на перекрестке двух улиц, откуда хорошо было видно здание посольства Нидерландов и стоящая рядом зеленая будка охранника.

«Как войти туда? Может быть, подбежать к двери и нажать на кнопку звонка?» – нервничал молодой человек.

Ворота посольства открылись, и оттуда выехала легковая машина. Тут же из будки вышел охранник. Поприветствовав сидящего в ней дипломата, он несколько минут прохаживался взад и вперед возле посольства. Янкель стоял в нерешительности, не зная, что делать. Минут через двадцать к посольству подошли мужчина и женщина. По их внешности нетрудно было определить, что они иностранцы. Мужчина нажал на кнопку звонка. Охранник вышел из будки, но, услышав их речь, не подошел к ним. Открылась дверь, и они вошли в посольство.

«А может быть, подождать их и передать через них мои блокноты? А вдруг они побоятся взять у меня?..» Янкель вспомнил услышанную им неделю назад передачу радиостанции «Голос Америки», в которой рассказывалось о том, как советские спецслужбы старались спровоцировать иностранных туристов в Москве, подбросив в их гостиничный номер «антисоветскую литературу».

«Возможно, что и за ними следят. Тут же на каждого иностранца по дюжине кэгэбистов. Нет, все же лучше войти. Это рискованно, зато надежно. Необходимо только войти туда вместе с иностранцами».

К посольству подошел пожилой мужчина, судя по его внешности – явно еврей из Советского Союза. Моментально из будки, словно злая собака, заметившая чужака, выскочил охранник и быстрым шагом направился к нему. Отдав честь, милиционер о чем-то с ним заговорил. Тот, вынув из бокового кармана плаща бумаги, подал охраннику. Они вместе подошли к будке. Милиционер вошел внутрь. Янкель напряженно ждал, чем все кончится. Через пять минут он вышел и отдал еврею бумаги. Тот незамедлительно ушел.

Время шло. Никто не выходил из посольства и не входил в него. Вдруг рядом со зданием остановилась черная «Волга». Из нее вышли милиционер и двое в штатском, и тут же из будки вышел охранник. Поговорив с ними несколько минут, он сел в машину вместе с одетыми в штатское, оставив вместо себя здоровенного милиционера с багровым лицом, сразу же скрывшегося в зеленой будке.

«Смена караула. Они здесь не для того, чтобы охранять посольство от преступников, а чтобы нас туда не впускать».

– Молодой человек, скажите, пожалуйста, где находится улица Герцена? – подойдя к Янкелю, спросила девушка.

– Извините, не знаю.

«Ну что я стою здесь, как на посту? В конце концов, попытка не пытка. Все будет хорошо». Успокоив себя, он быстрым шагом направился к посольству. Но когда он нажал на кнопку звонка, из сторожевой будки выбежал охранник.

– Ты что это делаешь, паршивец?! – Схватив Янкеля за руку, «держиморда» потянул его за собой.

Тот с трудом удержался на ногах.

– Что вы делаете? Отпустите немедленно! Кто вам дал право! – крикнул он, пытаясь освободиться.

– Я тебе, жид пархатый, дам такие права, что ты забудешь, как тебя зовут! Понял?! Документы! – отпустив руку, приказал охранник, озираясь по сторонам, чтобы никто из прохожих не обратил на них внимания.

Янкель вынул из кармана паспорт и подал его.

– Зачем хотел пройти в посольство? – положив в карман паспорт, спросил он.

– А что, разве нельзя? – сделал удивленную мину молодой человек.

– Я спрашиваю, зачем хотел пройти в посольство?

– Я живу в Киеве вместе с сестрой. Родители у нас умерли. Никого из родственников не осталось после войны, а в Израиле живет наша единственная тетя. От нее уже давно нет писем. Мы волнуемся, там ведь все время неспокойно. Мне посоветовали обратиться в посольство за помощью.

– А почему сначала не подошел ко мне?

– Я думал, что туда свободный вход. Мне нужно только спросить и все, – виновато говорил Янкель.

– Спросить, – передразнил его милиционер. – Это тебе что, справочное бюро? А почему не написал?

– Мы писали несколько раз, но ответа не получили.

– Иди на ту сторону, я тебя позову!

Сказав это, он вошел в будку. Буквально через несколько минут возле посольства заскрипели тормоза черной «Волги». Из нее вышли трое в штатском. К ним вышел охранник.

«Слетелось воронье», – подумал Янкель.

Охранник указал им на молодого человека с несчастным выра-жением лица. Поговорив пару минут, те громко рассмеялись, сели в машину и уехали. Милиционер жестом позвал Янкеля.

– Так что, говоришь, тебе нужно было в посольстве? – снова спросил он.

– Мы с сестрой очень волнуемся, почему нет известий от нашей единственной тети, – повторил свою версию Янкель.

– Надо было подойти сначала ко мне, – уже более мягким тоном заговорил охранник, снисходительно глядя на него.

– Я не знал.

– Вот теперь будешь знать. Вот тебе адрес «Красного Креста и Полумесяца». Пойди туда, и тебе пришлют ответ от твоей тети. Понял?

– Понял. Большое спасибо, извините, пожалуйста, – облегченно вздохнув, поблагодарил его молодой человек.

Охранник, отдав ему паспорт и бумагу с адресом общества «Красного Креста», окинул его презрительным взглядом.

Янкель был рад, что все для него закончилось благополучно.

В Киев молодой человек приехал в дождливый воскресный день, усталый и подавленный.

Он постучал в дверь, так как в предотъездной спешке забыл ключи.

«Неужели Дина, не дождавшись меня, ушла гулять, ведь я ей позвонил, что сегодня приеду... – недоумевал Янкель. – Черт побери, не везет же мне. Как назло ключи забыл!»

«Не ропщи на судьбу, – упрекнул он себя, – слава Богу, что кэгэбисты мне поверили на слово и не обыскали меня. Если бы нашли мои стихи, мне бы Колымы не избежать». Постояв с минуту с чемоданом в руках, молодой человек вновь, но уже сильнее забарабанил в дверь. «А может быть, Дина уснула, ведь она, бедняжка, так устает». Изнутри щелкнул замок.

«Слава Богу!» – облегченно вздохнул Янкель. Дверь открылась. К его удивлению, на пороге вместо сестры стоял высокий, худощавый, модно одетый незнакомый парень, в упор смотревший на него.

– Здравствуйте. Разрешите войти в свою квартиру.

– Здравствуйте. Извините, пожалуйста.

Посторонившись, тот пропустил хозяина в дом.

– Яша! Яшенька!

Из комнаты в переднюю выбежала Дина. Они обнялись и по-целовались.

– Раздевайся, – стягивая с него мокрый плащ, спросила сестра. – Как, Яшенька, отдыхалось в Москве?

– Спасибо, все хорошо. Но дома лучше, и Киев красивее.

– Он поздоровался с сидящими за накрытым столом знакомыми ему Диниными однокурсницами.

– А это Алексей, студент шестого курса Киевского мединститута, – глядя на него влюбленными глазами, чего не мог не заметить брат, представила она молодого человека.

Янкель вышел на кухню. Умылся и вернулся в комнату.

На столе стояли пустые бутылки из-под вина и лимонада, недоеденная закуска и начатый «Киевский» торт.

– Яшенька, садись, я принесу тебе поесть, – засуетилась Дина.

– Диночка, спасибо, я не голоден. – Брат был недоволен тем, что именно сегодня, в день его приезда, собралась компания.

– Дина, мы тебе поможем убрать, – предложила одна из девушек.

– Ну зачем, Верочка, я что, не могу убрать?

В присутствии Янкеля разговор у молодых людей явно не клеился. Вскоре девушки, вместе с хозяйкой убрав все со стола, договорились о месте и времени встречи и, извинившись, ушли. Ушел с ними и высокий парень.

– А теперь, дорогой мой братик, садись кушать с дороги, и без фокусов у меня! – велела сестра.

Она принесла приготовленную специально к приезду его любимую фаршированную рыбу. Брат всегда хвалил Дину за вкусные блюда, она с детства научилась у покойной матери очень хорошо готовить. Янкель вынул из чемодана подарок – красивую голубую шерстяную кофточку, сделанную в Венгрии, две пары капроновых чулок, лайковые перчатки и духи «Красная Москва».

– Диночка, примерь, пожалуйста, кофточку. Это твой размер. Не знаю, понравится тебе или нет.

– Это мне? – удивленно и радостно глядя на брата, спросила Дина, словно впервые он покупал ей подарки.

– А кому же? – обиженно ответил брат.

– Большое спасибо. – Взяв кофту, девушка подошла к зеркалу. – Ой, какая прелесть! – воскликнула она, приложив нарядную голубую кофту к груди.

Поблагодарив сестру за вкусный обед, Янкель вкратце расска-зал ей о некоторых достопримечательностях Москвы, якобы увиденных им.

– Я очень рада за тебя, Яшенька. Очень хорошо, что ты немно-го развеялся. Может быть, когда-нибудь вместе поедем в Москву. – На лице Дины засияла улыбка, поразительно похожая на улыбку их матери.

– А почему бы и нет? Бог даст, закончишь училище, у тебя будет отпуск, и я тоже возьму отпуск, и махнем, сестренка, вдво-ем в Москву. Но вначале, наверное, в Ленинград, он, говорят, гораздо красивее. А оттуда – в Израиль, – пошутил Янкель.

– Яша, ты скучаешь по ней? – неожиданно для него спросила Дина, понимающе глядя на брата.

– Нет, Диночка. Честное слово, – спокойно ответил он, развеяв сомнения сестры.

– Молодец! – поцеловав его в щеку, воскликнула она. – Мы сегодня всей группой договорились идти на вечер в Октябрьский дворец. После вечера пойдем в кафе.

– Деньги тебе нужны? – спросил Янкель.

– У меня еще немножко есть, – пожав плечами, ответила девушка.

Тяжело поднявшись со стула, брат вышел в переднюю, где висел его пиджак, и, вынув бумажник, дал сестре десять рублей.

– Большое спасибо. Нам скоро, Яшенька, станет легче. Я пойду работать. Начну, как говорит Иосиф Аркадьевич, лопатами загребать деньги. – Рассмеявшись, она поцеловала брата в щеку.

– Значит, нужно заранее расширять карманы, – пошутил Янкель.

В прекрасном настроении Дина надела модное, с кружевами, платье, новую, подаренную ей братом, кофточку и плащ. Попрощавшись, она уехала на вечер танцев, где с нетерпением ожидала встречи со своим другом.

Оставшись один, Яша лег на диван и закрыл глаза. Душевно разбитый от всего пережитого в Москве, он впал в забытье. Перед ним всплыли, словно наяву, картины двух последних дней. Приемная редакции журнала «Юность». Насмешливо-язвитель-ный смех секретарши и сотрудника редакции. Угрюмое лицо Евтушенко, его недоброжелательный взгляд и режущий слух и душу голос, а ещё голос «охранника» посольства Нидерландов и скрип тормозов черной «Волги» с кэгэбистами. Он вскочил с дивана. Сердце его учащенно стучало.

«Вот так, дорогой мой, с таким багажом ты и вернулся из сто-лицы! Тупик! Как жить дальше? Что делать? – нервно покусывая губы, в безысходном отчаянии лихорадочно думал он. – Да ниче-го не надо делать! Не нужно было строить иллюзий. В этой стра-не погоду делают только те, кто задницу лижет коммунистам. Никому не нужны ни мои стихи, ни все остальное, что я написал, ни моя игра на скрипке! Плевать они хотят на таких, как я».

Вынув из открытого чемодана два блокнота стихов, открыл один из них, прочел несколько строк...

Захлопнув блокнот, Янкель бросил его на стол и подошел к окну. Словно сквозь сито, не переставая, лил мелкий дождь. Дул пронизывающий ветер. Редкие пешеходы, накрывшись зонтами, спешили по домам.

«Сейчас модны только придворные поэты и писатели. Для них всюду зеленая улица». Его преследовали слова Евтушенко: «Вам не стоит писать стихи...».

«А впрочем, может быть, вы и правы. Как говорится, не в свои сани не садись».

Молодой человек изо всех сил сжал кулаки и губы. Затем в порыве ярости схватил свои два блокнота со стихами и начал рвать их в клочья.

– Я не холуй! Я не холуй! – повторял он. – Может быть, меня и напечатали бы, если б я хвалебные оды сочинял «слугам народа». Я плевать хочу на ваши гонорары! На вас всех! У меня есть руки и голова, я не завишу от вас! Надоело! Все надоело!..

Не контролируя себя, Янкель, собрав с пола разорванные листы, выбежал в кухню, бросил их в печь и поджег. Глазами, полными душевной боли, он смотрел, как пламя пожирало его стихи, а вместе с ними и все его светлые надежды и мечты. Когда от блокнотов остался один пепел, он горько заплакал.

 

Но уже спустя неделю Янкель упрекал себя в том, что не мог впервые в жизни сдержать свои эмоции, и ему было стыдно за себя. Молодой человек решил поехать к старому другу, Николаю Николаевичу, который с нетерпением ожидал результата поездки в Москву. К удивлению Янкеля, дверь открыла соседка. Встретил его Николай Николаевич, лежа в постели. После очередного приступа стенокардии тот понемногу приходил в себя.

– Наконец-то! Наконец-то! Я уже начал волноваться. Очень рад видеть тебя, – с трудом встав с постели, радостно и в то же время с упреком сказал Михайлов, крепко пожимая руку другу. – Садись, Яков. – Он указал ему на диван. – Давно ты приехал?

– Позавчера, – сгорая от стыда, солгал тот.

Он не в силах был поступить иначе, так как должен был по приезде из Москвы немедленно позвонить Николаю Николаевичу.

– Ну, рассказывай, дорогой, с какими новостями приехал.

Янкель подробно, как на духу, рассказал о пережитом им в Москве. Когда он закончил, Михайлов, поднявшись с кресла, подошел к подоконнику, на котором стояла коробка с лекарства-ми. Вынув из нее пачку валидола, он положил под язык таблетку.

– Николай Николаевич, вам плохо? – вскочил с дивана Яков.

– Ничего-ничего, это так, для профилактики, – стараясь улыб-нуться, ответил тот. – Насчет Евтушенко – он талантливый и сме-лый человек с жестким характером. Ну, а что до остального, то ты, дорогой мой, должен всю жизнь благодарить Бога, что родился в рубашке. Если бы ты не придумал историю с тетей и не прикинулся дурачком, то сейчас находился бы за решеткой. Очень необдуманный шаг! Почему перед отъездом не посоветовался со мной? Слава Богу, что все обошлось, – облегченно вздохнув, закончил хозяин и, сев на диван рядом с Янкелем, положил ему руку на плечо. – Я верю, что придет время, когда даже у нас в стране будет настоящая демократия, не на бумаге, а в действительности, для всех, невзирая на национальность, взгляды и вероисповедание. Мне, дорогой мой, очень знакомы твои чувства как еврея, ведь, Яков, и моя жена тоже была чистокровная еврейка. Я помню ее слезы. А она была прекрасной журналисткой. Слава Богу, литература – не твоя кормилица. Поверь мне, сынок, во сто крат хуже смелым и честным профессиональным литераторам, которые всецело зависят от количества напечатанных страниц. Им часто приходится жить случайными заработками. Наперекор унижениям невзгодам они продолжают писать и складывать свои высокохудожественные произведения в ящик, надеясь на лучшие времена, а ведь это – настоящая мука. А у большинства из них есть семья, которую нужно кормить.

После короткой паузы он продолжил:

– Главное – не отчаиваться. Я верю, что и на нашей улице будет праздник... – ободряюще подмигнул он.

Янкель ушел от своего духовного учителя со спокойной душой, получив новый заряд жизненной энергии и глядя с надеж-дой в будущее. На следующий же день он разыскал черновики своих сожженных стихов, постепенно начал восстанавливать их и одновременно продолжал трудиться над задуманным романом, проводя все свое свободное время в библиотеке, так как не хотел мешать сестре готовиться к занятиям. В то же время его начала очень волновать дружба Дины с Алексеем. После очередной прохладной встречи Янкеля с ним Дина, сев напротив брата, спросила:

– Яша, почему ты волком смотришь на Алексея?

– А что, мне его с распростертыми объятиями встречать? – резко ответил он.

– Но ты же его совсем не знаешь! – повысила голос Дина.

– И не хочу знать! – растягивая каждое слово, произнес брат. Однако тут же пожалел о своем тоне, видя, как его любимая сестра изменилась в лице. – Ну, хорошо, Диночка, скажи тогда мне, а ты этого Алексея хорошо знаешь?

– Да, знаю, – категорически ответила она.

– И давно?

– Полгода, – впервые в жизни соврала она брату, хотя знала его чуть более двух месяцев.

– И где же ты, если не секрет, познакомилась с ним?

– На танцевальном вечере в медучилище. Яшенька, если бы ты знал, какой он хороший человек! И семья у него замечательная. Отец – профессор, мать – доцент, преподает в мединституте. Очень симпатичные и приветливые люди. И мы любим друг друга! Я тебе давно хотела об этом рассказать, – быстро заговорила Дина, боясь, что брат ее может перебить.

Щеки ее пылали от волнения. Она внимательно наблюдала за выражением лица брата, стараясь прочесть его мысли. Наступило томительное молчание. Янкель сидел, насупив брови.

– Тебе, Яша, не нравится мой выбор?

– А покойным папе и маме твой выбор понравился бы? – неожиданно для нее он задал ей встречный вопрос.

– Но, Яша, ты ведь современный человек и не должен придер-живаться допотопных взглядов и предрассудков.

– Дина, ты ведь не маленькая и сама не хуже меня знаешь, чем все это кончается. Я не националист, но… Ни один народ не похож на другой. У каждого свои нравы и обычаи.

– Ну еще бы! Далеко не надо ходить. Ты уже на себе почув-ствовал порядочность своих соплеменников, – уколола она брата.

– Тогда делай как знаешь. Ведь ты совершеннолетняя, – с иронией сказал Янкель. – Но помни, что я тебе самый близкий человек и плохого тебе не желаю.

Больше к этой теме они не возвращались. Но после их разго-вора Алексей стал бывать у них в доме заметно реже, хотя отно-шения молодых людей становились все более тесными.

 

Глава вторая

I

Наступил долгожданный день. Дина закончила медучилище с красным дипломом. После выпускного бала, под утро, Алексей отвез ее и Янкеля домой.

– Яшенька, я сегодня такая счастливая! Теперь у меня начнет-ся новая интересная жизнь! – Она, напевая, закружилась по комнате.

Янкель, глядя на сестренку, любовался ее красотой и умом, она так напоминала ему мать.

– Мы завтра же, Диночка, поедем к Крулю. Они обещали тебя устроить.

– Спасибо, но мне не нужна их помощь. С первого числа я, Яшенька, выхожу на работу в клинику ЦЛКА. Меня, братик дорогой, ждет тепленькое местечко. Понял?

– Мда-а... – протянул брат.

– Вот тебе и «мда-а». Отец Алексея постарался. Туда не так легко устроиться, особенно евреям.

– И не только евреям.

– То-то же. – Дина показала ему язык.

– Дай Бог, чтобы все было хорошо, но чтобы ты не была за это никому обязана.

– Все будет хорошо, Яшенька. А через год я поступлю в институт на вечернее отделение, – многозначительно заметила девушка.

Работа Дине нравилась. Родители Алексея очень доброжела-тельно относились к ней. Теперь девушка часто бывала в их доме. Для нее каждая встреча с любимым была праздником.

Сразу же по окончании Алексеем мединститута отец подарил ему машину «Волга». Дина не могла не заметить болезненное чувство любви, с которым родители относились к своему сыну, балуя его. Девушка объясняла это тем, что он у них был единственным ребенком.

На нее огромное впечатление производили изысканные мане-ры Алексея, его умение со вкусом, красиво и модно одеваться. К Дине он относился с большим вниманием и каждый день после работы приезжал за ней на светло-серой «Волге» всегда с букетом цветов, что вызывало зависть ее коллег. Обычно молодой человек подвозил девушку к дому и по дороге договаривался о встрече. Чаще всего они встречались на ближайшем углу. Он редко заходил к Дине домой, так как знал, что Янкель недолюбливает его. Затем они ехали гулять за город или же отправлялись в кино, театр, кафе.

В деньгах Алексей явно не нуждался, объясняя ей, что рабо-тает в четвертом управлении и поэтому очень хорошо зарабаты-вает. Девушке нравилось бывать в богатой квартире друга, в центре города. С самого детства жившая в очень скромной обстановке, она чувствовала себя там, словно в прекрасной сказке. Но главное, конечно, заключалось в том, что ее принц был рядом с ней. Его горячие поцелуи и объятья доставляли Дине огромную радость. Каждый час, проведенный без любимого, казался ей безвозвратно потерянным, скучным и унылым.

В один из жарких воскресных дней молодые люди решили от-дохнуть вдали от городского шума, на берегу Днепра. Переехав на машине через длинный и широкий мост имени Патона на ле-вый берег реки, Алексей, резко свернув вправо, поехал по грунто-вой дороге вдоль берега. Проехав с полчаса, он остановил маши-ну под густой липой, у начала длинной и узкой песчаной косы. Летнее солнце находилось в зените и безжалостно жгло пересох-шую землю.

– Ну как, Диночка, тебе нравится это местечко? – выйдя из машины, довольный собой спросил молодой человек.

– Просто райский уголок! – воскликнула она, окинув взглядом местность, где не было ни одной живой души: поросший кустар-ником вперемежку с плакучими ивами берег, белоснежный песок, раскинувшиеся зеленые луга.

Сбросив одежду, Алексей быстро побежал, под восхищенным взглядом девушки, в конец утрамбованной волнами песчаной косы и бросился в воду. Его загорелое тело скрылось под набегавшими от быстроходных катеров волнами.

Но ее восторг вскоре перешел в тревогу, затем в испуг: любимого не было видно на поверхности воды. Проходили секунды, казавшиеся Дине вечностью. Алексей не появлялся.

– Алеша! Алешенька! – подбежав к воде, закричала она.

– Алешенька! – еще громче закричала девушка, не видя вынырнувшего с противоположной стороны косы молодого человека.

– Дина! – послышался справа его голос.

Подплыв к берегу, он громко рассмеялся.

– Очень глупо! – возмутилась Дина, резко повернулась и пошла к машине, чуть не плача.

– Диночка, ну извини! Я ведь не думал, что ты будешь так волноваться. Разве я тебе не рассказывал, что занимался подвод-ным плаванием и что всегда так ныряю, это стало привычкой, думал, что ты догадаешься! Не обижайся, пожалуйста, – стоя по грудь в воде, оправдывался он, хотя в душе был очень доволен такой реакцией. – Ну, пожалуйста, девочка моя, не дуйся. Я больше не буду. Раздевайся скорее и иди ко мне в воду. Она, честное слово, теплее парного молока.

Дина села в машину. Сняв на заднем сиденье платье и босо-ножки, она осторожно ступила на горячий от солнца песок, слов-но на раскаленные угли. На ней был голубой купальный костюм, облегавший ее стройную фигуру.

– Диночка, обожжешь ноги, беги скорее в воду.

– А я не умею плавать, – маленькими шажками медленно продвигаясь вперед, смеясь, говорила она.

– Ничего! Ничего! Здесь не глубоко! К тому же я хороший учитель!

Алексей страстным взглядом смотрел на полуобнаженную девушку. Впервые он видел ее такой и был очень рад, что она наконец-то, после долгих уговоров, согласилась поехать с ним на пляж.

«Да, фигурка у Дины – как у Венеры!» – с восторгом подумал он.

Подойдя к воде, девушка, нагнувшись, тронула ее рукой, затем кончиками пальцев ног.

– Ой, холодная! – воскликнула она, отпрыгнув назад.

Алексей, рассмеявшись, вышел на берег, подошел к девушке.

– Идем вместе, просто большой перепад температур, поэтому кажется, что вода холодная.

Взявшись за руки, они медленно вошли в реку.

– Теперь давай, маленькая моя, окунемся, и сразу станет хоро-шо. Раз! Два! Три!

– Подожди! Подожди, Алешенька, – закричала Дина, схватив двумя руками его за плечо.

– Ну и трусиха же ты. Ведь жарко стоять под солнцем. Ты сра-зу же обгоришь. Раз-два – поехали!

Алексей, обняв Дину, вместе с ней окунулся. Фонтан брызг посыпался на них.

– Какая прелесть! – опустившись на колени на песчаное дно, воскликнула девушка.

– Ну что? Теперь тебе уже не холодно? – поцеловав ее в щеку, спросил Алексей.

– Ой, как хорошо в воде, Алешенька.

Прижавшись к Дине, он начал покрывать ее лицо и плечи жгучими поцелуями. Впервые в жизни она почувствовала прикосновение обнаженного мужского тела. Это ее смутило и испугало. Дина выскочила на берег и быстро отошла в тень под дерево, где стояла машина. Алексей нырнул под воду. Немного отдышавшись, она успокоилась.

«Ну что я, дурочка, так испугалась? Ведь я приехала сюда не с первым попавшимся, а с любимым человеком. Да и все это естественно», – подумала она.

Ей стало стыдно за себя.

– Алеша, выходи! – она махнула ему рукой.

Медленно выйдя на берег, Алексей, немного смущенный, по-дошел к машине. Молча взяв из багажника большую импортную дорожную сумку, каких Дина раньше не видела, он вынул из нее два больших махровых полотенца и одно из них положил ей на спину. Она задержала его руки у себя на плечах, придвинувшись к нему спиной. Но, к ее удивлению, Алексей отодвинулся от нее.

– Вытирайся, милая, а я организую что-нибудь пожевать, – сказал он, отойдя к машине.

Вскоре под деревом на снятом с заднего сиденья машины ковре, словно на волшебной скатерти-самобранке, появились разнообразные яства, привезенные из дома. Все это время Дина с удовольствием наблюдала, как ее любимый с нескрываемым старанием, не разрешая ей ни до чего дотрагиваться, словно заправский официант, сервировал обед. Чего только не было на белоснежной скатерти, покрывающей коврик: шампанское и лимонад, баночки с красной и черной икрой, колбасы, охотничьи сосиски, овощной салат, балык, шоколад и разнообразные дорогие конфеты с ликером... Все это в явно чрезмерном количестве было приготовлено для них его любящей матерью.

– Сеньорина, прошу вас! Стол накрыт, – с шутливым покло-ном пригласил Алексей Дину, любуясь ее стройной фигурой.

– Благодарю, мой сеньор! Все, как в лучших домах Парижа! – в тон ему произнесла счастливая девушка.

– «И под каждым ей кустом был готов и стол, и дом», – сев на краешек ковра, он налил в складные пластмассовые стаканчики, каких Дина никогда не видела, шампанское и лимонад.

– А ты знаешь, Алешенька, мне в самом деле захотелось есть.

– Вот и прекрасно. Кушай на здоровье. За тебя! – Сказал он, отпив немного шампанского.

– И за тебя! – Дина сделала несколько глотков кислого, как ей казалось, и не слишком приятного на вкус знаменитого «Советского шампанского» и запила виноградным соком.

Какая-то скованность, чего прежде не было, чувствовалась в их поведении. Девушка ощущала на себе необычный, немного отпугивающий ее взгляд Алексея.

«Надо уезжать и чем скорее, тем лучше. Я больше не выдер-жу. Как бы не довести себя до греха, как тогда. Это было бы глупо...» – глядя исподлобья на счастливое лицо Дины, думал Алексей.

– Что-то голова у меня разболелась, – бросил он невзначай.

– Ты не простудился, Алешенька?

Подойдя к нему вплотную, она взяла его за руку.

– Не знаю, дорогая. Может быть.

Алексей крепко прижал к себе девушку. На этот раз она не оттолкнула любимого от себя, а наоборот, всем телом прижалась к нему. Губы их слились в страстном поцелуе. Рука его скольз-нула по ее талии, но в тот же миг он оттолкнул Дину от себя...

Тяжело дыша, он отошел к машине. Взяв лежащую на перед-нем сидении одежду, быстро начал одеваться. Девушка последо-вала его примеру. Она растерянным и в то же время понимаю-щим взглядом смотрела на любимого, который в ее глазах еще более нравственно возвысился. Одевшись, Дина быстро убрала оставшуюся еду, а затем, сложив скатерть, отнесла все в багажник. Молодой человек, отряхнув ковер, накрыл им заднее сиденье машины. Девушка, улыбнувшись, села рядом с ним на переднее сиденье и, не говоря ни слова, поцеловала его в щеку.

«Боже мой, какая я еще глупая, если смогла хотя бы на минуту усомниться в Алексее. А Яша еще плохо к нему относится!» – с обидой подумала она о брате.

Молодой человек отвез Дину домой и, сославшись на плохое самочувствие, впервые не договорился встретиться с ней в этот вечер. Но на следующий день, как обычно, с букетом цветов в руках ожидал ее после работы. На сей раз Алексей не приехал за ней на машине, объяснив, что она срочно понадобилась отцу, так как его испортилась.

Добрались они к Дине домой автобусом, с двумя пересад-ками. Было семь часов вечера. Янкель, как всегда в это время, находился в библиотеке. Девушка подогрела на плите борщ.

– Диночка, мне, пожалуйста, не наливай. Я недавно обедал, – предупредил Алексей, увидев, как она наполняет две тарелки.

– Я не сомневалась, что услышу это от тебя.

– Нет, честное слово, я не голоден, Диночка.

–Ты просто брезгуешь кушать у нас. Когда я буду приходить к тебе, я тоже ни к чему не притронусь. Понятно?

– Э-э! Так, ласточка моя, нельзя. Напрасно ты обижаешься. Ну чем я тебя обидел?

– А тем, что за все время нашего знакомства ты даже стакана чаю у нас не выпил, находишь для этого всякие предлоги.

– Неправда. Ты забыла. Если пошло на это, ставь на стол полный самовар. Я сейчас наверстаю упущенное, – пошутил он и поцеловал ее в щеку.

В тот же миг обида ее испарилась. Дина поставила на стол два стакана крепкого чаю и испеченный ею струдель. Впервые она видела, как Алексей с удовольствием пил и ел за их столом.

– Диночка, скажи мне, пожалуйста, что это за необычный пирог? Я ничего подобного не ел. Где ты купила? Вкуснятина такая.

– Это я испекла.

– Ну да?! – воскликнул он, удивленно глядя на нее.

– Честное слово. Меня научила мама, а ее – бабушка. Это еврейское национальное блюдо – струдель.

– Вот хорошо. Значит, мне повезло.

Дина рассмеялась.

– Дина, скажи мне, пожалуйста, у твоего брата есть девушка?

– Нет. А что? – Странно. Где же он пропадает вечерами?

– В библиотеке. – Каждый день? – Да. – Интересно. Что же он там делает? – Он пишет книгу.

– Серьезно? – ухмыльнулся Алексей.

– Вполне. – И что-то путное у него получается?

– Если бы ты, Алексей, прочел его стихи, ты бы не иронизи-ровал.

– Ну, что ты, Диночка, я не хотел его обидеть! Просто я знаю, есть много любителей калякать, бумага все вытерпит. Они даже посылают свои «гениальные» произведения в солидные редак-ции. А там их складывают для макулатуры. У меня есть друг журналист, работает в газете «Правда Украины», пишет стихи и довольно неплохие, его несколько раз публиковали в журнале «Юность». Если Яша хочет, может показать ему свои стихи.

– Нет. Спасибо.

– Ну, что ж, карты ему в руки, – пошутил Алексей. Он посмотрел на часы и встал со стула. – Диночка, ты меня извини, пожалуйста, но мне нужно идти. Через час я должен быть в клинике. Меня попросил коллега подежурить вместо него. Спасибо за угощение. Все было очень вкусно. – Он поцеловал девушку в щеку, потом в губы и ушел.

Расстроенная его неожиданным уходом хозяйка убрала со стола посуду и опустилась на диван. Рядом с ней лежал свернутый в трубочку журнал в яркой обложке.

«Алексей спешил и забыл журнал. Наверное "Америка"», – по-думала она, поскольку иногда видела этот интересный журнал в его руках. К ее удивлению, на обложке была фотография полуоб-наженной девушки. Раскрыв журнал, она обомлела: на первой странице была помещена фотография той же девушки, уже обна-женной. Ей стало не по себе. Дина отбросила журнал. Кровь прилила к лицу. Взяв книгу, она прилегла, но читать не могла. «Где это он взял такую гадость? – подумала девушка. – Ой! А если сейчас придет Янкель и увидит?» Испугавшись и вскочив на ноги, Дина, отвернувшись, брезгливо взяла журнал двумя пальцами, завернула в газету и положила в сумку, с которой ходила на работу.

Весь следующий день она невольно находилась под впечат-лением увиденного в журнале. К ее удивлению и беспокойству, Алексей после работы впервые не встретил ее. Целый вечер она звонила к нему домой, но телефонную трубку никто не снимал.

Всю неделю девушка ходила сама не своя. Дважды за это время приезжала к любимому домой, но дверь была заперта. Ни телефона, ни адреса его работы девушка не знала. Она отно-силась к категории людей, душевное состояние которых, словно в зеркале, отражалось на лице. Переживания, связанные с неожи-данным исчезновением любимого, были для нее невыносимо мучительны. Естественно, плохое настроение девушки не могли не заметить коллеги по работе и Янкель, которым нетрудно было догадаться о его причине.

В один из дней она вместе с сослуживцами после работы вышла из клиники. Попрощавшись с ними, Дина с надеждой подошла к газетному киоску, где ее раньше ежедневно ожидал Алексей с букетом цветов.

Пройдя метров двадцать пять, ее коллеги остановились и с сочувствием смотрели ей вслед.

– Диночка так изменилась за эту неделю, – сказала одна из сотрудниц.

– Любовь – не картошка, не выбросишь в окошко, – рассмея-лась другая, ровесница Дины.

– Как видно, они поссорились, – предположила третья, разве-денная.

– Ничего не поделаешь, бывает. Поругались и помирятся, – сочувственно заметила пожилая сотрудница.

– Не думаю. Ее парень с другими запросами. Он ведь из высшего света. У него «Волга». Да и сам он врач и симпатяга какой! – с ухмылкой сказала разведенная.

– Ну и что, что он такой петух. Диночка не хуже его и гораздо красивей. Мне он, например, вообще не нравится как мужчина, – заступилась за нее пожилая женщина, мать двух дочерей на вы-данье.

– Тетя Клава, а мне он, как и Галине, очень нравится, – загово-рила девушка, – такой интеллигентный на вид и вообще с такой шикарной машиной.

– Наташка, тебя только в машину посадили бы, ты сразу гото-ва трико снять.

 

Понурив голову, Дина в подавленном настроении медленно шла в сторону автобусной остановки. Невеселые мысли и тяже-лое чувство разрывали ее душу. Неожиданно она услышала за своей спиной голос Алексея. Не веря своим ушам, девушка продолжала идти.

– Дина! – повторил голос.

«Боже! Это он! Наконец-то!»

Повернувшись, она увидела идущего к ней и держащего в руках букет белых роз улыбающегося Алексея. С полными слез глазами Дина побежала ему навстречу, бросилась на шею и, крепко прижавшись, поцеловала в щеку.

– Что случилось, Алешенька?! Куда ты пропал?! Почему у вас не было никого дома?! – шептала она ему на ухо.

– Успокойся, маленькая моя. Извини, но я, честное слово, не виноват, что не позвонил тебе, – Алексей смущенно оглядывался по сторонам на обращавших на них внимание прохожих.

– Дело в том, что мои предки уехали в отпуск, а меня и еще двух коллег экстренно, прямо с работы, отправили в командировку в захолустье, там было массовое отравление. Оттуда просто невозможно было всю неделю дозвониться в Киев, – оправдывался он.

– Я, думаешь, не скучал по тебе, девочка моя? Но ничего, мы все наверстаем, правда?

Прищурившись, Алексей поцеловал счастливую девушку в лоб.

Они вернулись к поликлинике, возле которой на этот раз молодой человек оставил свою машину.

Молча проехав половину пути к дому Дины, он, к ее удивлению, свернув на тихую, безлюдную, узенькую улочку, остановил машину.

– Больше не-е-ту мочи! Вы меня поняли, сеньорина? – повер-нувшись к ней, растягивая каждое слово, спросил он.

– Не совсем, – лукаво улыбнулась она.

– Ах, та-ак! – он привлек ее к себе и страстно поцеловал в губы. Обнимая ее упругое тело, жгучими поцелуями стал покры-вать щеки, шею, руки любящей девушки, отвечавшей ему тем же. Вдруг неожиданно для Дины Алексей, выпустив ее из объятий, весь обмяк и, тяжело дыша, откинулся на спинку сиденья.

Широко раскрытыми испуганными глазами она смотрела на молодого человека.

– Алешенька, тебе плохо? – испуганно спросила Дина.

– Нет, нет. Все в порядке. Поехали, – не глядя на девушку, смущенно ответил он. – Давай махнем сейчас в ресторанчик или кабачок, а, малыш?

– Ты как маленький, Алешенька. Вот так сразу с корабля на бал. В таком виде. Прямо с работы. Я не против, но мне нужно сначала переодеться. – Согласен. Поехали к тебе.

Метрах в ста от дома Дина увидела Янкеля.

– Алексей, остановись, пожалуйста, Яша идет, – попросила она.

Машина остановилась у тротуара рядом с ее братом.

– Яшенька, садись в машину, мы едем домой, – открыв дверь, сказала Дина.

– Здравствуйте, – поздоровался Яков с вышедшим из машины Алексеем. – Спасибо, я пройдусь. Сегодня целый день протирал штаны. Поезжайте сами. Мне нужно еще зайти в магазин.

Молодой человек довез Дину до дома и, сославшись на то, что хочет выпить томатный сок и подышать свежим воздухом, договорился с ней встретиться через час на прежнем месте.

«Не хочет заходить. Яша тоже хорош», – в который раз подумала она, отказываясь понимать демонстративно отрица-тельное отношение брата к ее любимому.

Подав брату обед, счастливая Дина переоделась, взяла с собой завернутый в газету порнографический журнал, который всю неделю носила в сумке на работу, словно бомбу замедленного действия, и поспешила к ожидавшему ее в машине Алексею.

– Диночка, ты ела? – спросил он ее.

– Нет, конечно.

– Умница ты у меня. Поехали сейчас в ресторан и пообедаем. Я тоже голоден, а потом у меня есть идея. Знаешь какая?

– Нет.

– Сходим в кинотеатр при обкоме. Мне сказали, что там идет интересный фильм, но только для сильных мира сего. Договорились?

– Договорились, Алеша. Но мне не хочется идти в ресторан. Может быть, лучше в кафе пообедаем? Хорошо?

– Как хочешь. В кафе, так в кафе. Тогда поехали на улицу Карла Маркса. Возле магазина подарков есть хорошее кафе. Там очень вкусно готовят.

Пообедав в одном из лучших кафе города, где Алексей часто бывал, они в прекрасном расположении духа поехали в обкомовский кинотеатр.

– Алешенька, ты знаешь, что забыл у меня очень интересный журнальчик? Откуда он у тебя? – покраснев до ушей, спросила Дина, достав его из сумки.

– А, журнал? Выходит, я у тебя его забыл? А я думал – потерял. У меня его случайно оставил мой коллега, приехавший недавно из Югославии. Там они продаются в каждом киоске, как у нас журнал «Огонек».

– Они что, рекламируют эту гадость? – брезгливо глядя на журнал, девушка бросила его на заднее сиденье.

– Дорогая ты моя. Ты еще настоящий ребенок. На Западе все это – обыденные вещи. На них никто не обращает внимания. Ведь это все естественно для современных людей, – спокойным тоном говорил Алексей, искоса поглядывая на Дину.

– Может быть, на Западе это и нормально, но у нас… – Девушка умолкла, смущенно опустив глаза.

– Ну что тебя, ласточка моя, удивило там? Небось даже понравилось?

– Вот еще что придумал, глупости какие.

– Нет, не глупости это, я тебе говорю как врач.

Машина остановилась метрах в пятидесяти от огромного зда-ния обкома партии, находившегося на Владимирской горке, ря-дом с Андреевской церковью.

Придвинувшись к Дине, Алексей нежно обнял ее и поцеловал в губы. Выйдя из машины, молодые люди направились к кинотеатру. Подойдя к кассе, Алексей, вынув из бумажника пропуск, предъявил кассирше.

Зал кинотеатра был заполнен в основном молодежью, но нема-ло было и солидных, изысканно одетых мужчин с холеными самоуверенными лицами и женщин в золотых украшениях. Де-монстрация эротического фильма сопровождалась смехом и восторженными восклицаниями зрителей, с удовольствием созер-цавших сцены разврата. Дина с трудом досмотрела фильм до конца. Когда они вышли из кинотеатра, лицо ее горело от стыда. Она не могла смотреть любимому в глаза. Порнографический журнал, издающийся в Югославии, поблек перед кинофильмом.

С этого вечера Алексей то и дело стал вести с Диной разго-воры о том, что в его возрасте пора обзаводиться семьей. На выходные дни его родители, уставшие после напряженной недельной работы, уезжали в свой загородный дом на берегу озера, окруженного лесом.

В один из выходных Алексей привез Дину к себе домой. Девушка удобно устроилась в кожаном кресле рядом с журнальным столиком. На нем стояли разнообразные кондитерские изделия, бутылка заграничного ликера, лимонад, две хрустальные рюмочки и два фужера. Дина с интересом рассматривала семейные фотографии.

– Ой, Алеша, это кто такой маленький красавчик? – держа в руке фотографию симпатичного кудрявого малыша, с восторгом спросила она у сидящего на ковре возле ее ног Алексея.

– И это тоже твой покорный слуга. Прошу любить и жаловать.

– Какая прелесть! Красавчик ты мой. – Ласково глядя ему в глаза, она нежно погладила его по щеке.

– А это – мои родители, студенты, уже женатые.

– Во сколько же лет они поженились?

– В двадцать лет. Они ровесники. – Молодцы. Решились.

– Любовь, – многозначительно сказал Алексей и, взяв у нее фотографию, подал следующую. – Это папа и мама во время вой-ны на операции в передвижном госпитале. Это папа на кафедре в Ташкентском мединституте. Папа и мама – на форуме ведущих медиков в Москве. Я с родителями при вручении золотой медали. А это папа на форуме в Будапеште.

– Очень интересно, – сказала Дина.

– Это я на пьедестале после соревнований по плаванию.

– Ты на первом месте!? – с восторгом спросила девушка.

– Как видишь.

– Алеша, ты сейчас тоже занимаешься плаванием?

– Нет, с тех пор, как мы переехали из Ташкента в Киев, я оставил спорт.

– Напрасно.

– Просто не хватало времени заниматься в институте и серь-езно тренироваться. А так, лишь бы, не хочется. Хожу иногда в бассейн, чтобы поддерживать форму... А это я с родителями на теплоходе в прошлом году. Круиз по Европе. Впервые в жизни я получил истинное удовольствие! Есть что посмотреть в Европе. Мы останавливались в Греции, Италии, Испании, Франции, Анг-лии и в скандинавских странах. Может быть, когда-нибудь с тобой, малышка, поедем!

Он обнял ее ноги и начал целовать ее округлые колени.

– Алешенька, прошу тебя, перестань, пожалуйста, сейчас мо-гут прийти твои родители.

– Ох ты, хитренькая лисичка. Ты ведь знаешь, что они на даче и завтра прямо оттуда поедут на работу.

– Ой, перестань, мне щекотно, Алеша! – смеясь, она обняла руками его голову.

Его руки обвили ее талию. Он поднял ее и понес в свою ком-нату.

Любящая полностью доверилась Алексею и стала его любовницей. Наконец-то он достиг того, чего упорно добивался. В жизни Дины все изменилось. Она больше прежнего чувствовала привязанность к Алексею. Безмерно любящая молодая женщина хотела, чтобы он постоянно был рядом с ней и всецело принадлежал только ей одной. Ее затуманенный любовью рассудок перестал реагировать на его порой беспричинно раздраженный тон и грубость. Ласковая по натуре Дина быстро успокаивала своего любимого.

Вскоре она поняла, что беременна.

– Ну и очень хорошо, маленькая моя! Ты должна благодарить судьбу, что, не в пример многим, ты здорова и родишь здорового ребенка. А раз уж мы с тобой так быстро его нагуляли, значит, нужно спешить в ЗАГС. Вот и все, – спокойным голосом говорил Алексей, стараясь успокоить ее.

– Алешенька, спасибо тебе за все. – Она нежно поцеловала его в щеку.

– Ну, Диночка, перестань. Честное слово, ты как маленький ребенок. Скоро у самой будут дети. Ну, говори, когда пойдем в ЗАГС?

– Алешенька, давай пойдем завтра же после работы, – радост-но захлопав в ладоши, воскликнула она.

– Я не возражаю.

Дина была на седьмом небе от счастья. В тот же день она рассказала брату о том, что они с Алексеем решили пожениться.

– Поздравляю тебя, сестренка, от всей души. Желаю тебе того, чего ты себе сама хочешь, – тихо произнес Янкель, любящими глазами глядя на единственного во всем свете близкого для него человека.

– Спасибо большое, Яшенька! Я безмерно счастлива! – Она обняла и крепко поцеловала брата. – Я знала, что ты будешь рад этому.

Их разговор прервал телефонный звонок. Дина сняла трубку.

– Да. Да, Алешенька, я уже одета. Хорошо. Через двадцать ми-нут выхожу на улицу. Не волнуйся. Пока. – Она повесила трубку. Лицо девушки сияло счастьем. – Яшенька, мы сейчас с Алешей едем в цековский магазин покупать мне обувь на свадьбу.

– Дать тебе деньги? – спросил ее брат.

– Нет. Его родители сказали, что хотят сделать нам подарок, купить свадебный наряд.

– Ну зачем, Дина? – возмутился Янкель.

– Яша, я то же самое сказала Алексею, но он ответил, что обидятся родители.

Янкель печальными глазами смотрел на уходящую сестру. Невыносимая тоска наполняла его душу. Он закрыл руками лицо. Комок подступил к горлу. Ему стало трудно дышать. Молодой человек подошел к окну, раскрыл его настежь. Он чувствовал себя одиноким, никому не нужным. Опустившись на тахту, сжал руками голову. Глаза его наполнились слезами. В памяти всплы-ло последнее предложение оставленного отцом завещательного письма: «...Умоляю и заклинаю тебя, будь своей сестре одновре-менно и матерью, и отцом... пусть спутниками вашей жизни обя-зательно будут наши соплеменники. Поняли, детки мои дорогие? Да поможет вам Бог». Янкель встал на ноги. Смешанные чувства наполнили его душу. Он был рад за сестру, но в то же время в подсознание закрались сомнения, которые Янкель старался отогнать от себя.

На следующий день, когда молодой человек пришел с работы домой, его с нетерпением ожидали нарядно одетые сестра и будущий зять.

– Яков, – впервые обратился к нему по имени Алексей, – мы с Диной решили пожениться. Благословите, пожалуйста, нас.

– А как это делается? Не знаю. Не крестить ли это значит?

В его голосе сестра уловила нотки горького сожаления. Ее сердце защемило.

– Ну что вы! Мы ведь современные люди. – Алексей неодо-брительно смотрел на Янкеля.

– Тогда желаю вам обоим много-много счастья, здоровья, хорошей дружной семьи и многих лет совместной жизни, – от всей души пожелал он и обнял их обоих.

– Яков, у меня к вам просьба. Мои родители очень хотят по-знакомиться с вами. Ведь у Дины, кроме вас, никого нет.

– И я тоже хочу познакомиться с ними. – Тогда, если вы не возражаете, в субботу, часов в пять, я приеду за вами. – Буду рад.

От радости Дина поцеловала сначала брата, затем Алексея.

Из дома счастливые молодые люди поехали в ЗАГС.

В субботу в назначенное время Янкель вместе с сестрой и ее будущим мужем приехал на встречу с родителями жениха. Они с большой радостью встретили его и будущую невестку. Стол был накрыт в ожидании гостей. Комнату наполняла легкая музыка.

«Настоящая Третьяковская галерея», – войдя в квартиру, поду-мал Янкель, глядя на окружавшую его обстановку, превосходив-шую своим богатством даже невольно пришедшую ему на память квартиру профессора Киевской консерватории, куда он вместе с покойным отцом приходил когда-то для прослушивания. Стены большого салона дома дореволюционной постройки были уве-шаны картинами известных русских живописцев, к знатокам ко-торых профессор Пономарев себя по праву причислял. На спе-циальных полочках стояли собираемые им многие годы необык-новенной красоты разноцветные фарфоровые статуэтки, изготов-ленные во многих странах мира, – это было его вторым хобби.

«Мда-а, если Дина польстилась на это богатство и на его машину, то азохен вей будет ей в жизни», – с грустью подумал Янкель.

Несмотря на бросающуюся в глаза роскошь, родители Алексея, Нина Петровна и Юрий Иванович, держались естественно и непринужденно, что очень понравилось ему. К их удивлению и радости, Янкель, простой электрик, оказался не только хорошо воспитанным, но и эрудированным, умным, по-настоящему интеллигентным человеком и прекрасным собеседником.

Родители Алексея, были гостеприимны и жизнерадостны. После тостов, произнесенных в честь жениха и невесты, и вкус-ного обеда Нина Петровна в деликатной форме спросила у гостя:

– Яков, вы не будете возражать, если мы все заботы, связан-ные со свадьбой, возьмем на себя?

Он промолчал.

– Мы постараемся, чтобы все было на хорошем уровне. Чтобы наши молодожены были довольны. Вы, конечно, знаете ресторан «Киев» на улице Короленко рядом с Золотыми воротами и Оперным театром. Мы недавно там отмечали день рождения. Нам очень понравилось. Прекрасная кухня, и вообще очень уютный ресторан. И просим Вас, не обижайтесь на нас, если все затраты на свадьбу мы возьмем на себя, в том числе и на свадебные наряды. Это нас не затруднит, а наоборот, мы будем этому рады, причем у нас есть доступ в цековский распреде-литель, там и дешево, и все по высшему классу.

– Большое спасибо, но я половину расходов за свадьбу оплачу сам, – неожиданно для хозяев сказал Янкель.

Наступила пауза. Сестра благодарно смотрела на брата.

– Но, Яков, вам ведь одному, без родителей, трудно будет это сделать. И зачем? Мы с мужем очень хорошо зарабатываем. Поверьте, мы совершенно искренне хотим это сделать.

– Спасибо большое, Нина Петровна и Юрий Иванович, вам и так предстоит много мороки. Но в отношении денег – я оплачу половину, – категорически заявил молодой человек.

– Значит, с этим вопросом мы закончили, – сказал отец, переглянувшись с супругой. – Это все «вводные процедуры», – пошутил он. – Давайте, ребята, выпьем еще по рюмочке прекрас-ного армянского коньячка. За ваше будущее, дорогие мои! – Юрий Иванович наполнил всем рюмки.

 

Перед свадьбой Янкель и Дина решили поехать на кладбище. В выходной день утром они зашли на базар, купили цветы. Брат и сестра вытерли памятник и положили на мраморную плиту цветы.

Глаза их были полны слез.

– Как жалко, что мама с папой не дожили до моей свадьбы, – тяжело вздохнула Дина. – Они были бы счастливы, правда, Яша?

– Конечно.

– Яшенька, я тебе очень благодарна за все.

– Ну, зачем, Диночка, ты меня благодаришь? Ведь ты моя родная сестра. Я должен всегда и во всем помогать тебе.

– Спасибо, родной. Я знаю, что ты потратил все, что оставили нам родители, в том числе и деньги за машину, и свои сбереже-ния на памятник. А теперь еще свадьба, – сквозь слезы произ-несла она.

– Диночка, пожалуйста, больше мне об этом не говори. Для меня важнее всего, чтобы ты чувствовала себя необделенной и счастливой.

– Какие глупости, Яша. Неужели ты не видишь, что родители Алексея от всей души помогают нам?

– Я с тобой согласен, но хочу, чтобы ты пришла в их дом не как приемыш, с пустыми руками. А деньги – наживное дело, было бы только здоровье. Пусть папа и мама будут агитер бытер⁴⁸ за тебя и за твое будущее. Это твой выбор. Будет все хорошо. – Янкель поцеловал сестру в щеку. Она прижалась к нему, как ребенок к отцу.

Начал моросить дождь. Янкель открыл зонт.

– Пойдем, Диночка!

Они отломали по сухой веточке. Уходя, бросили их за спину – так положено у евреев. Возле ворот они сели в такси и уехали.

К свадьбе Дины и Алексея все было готово. Оставшиеся до свадьбы полторы недели тянулись для невесты мучительно долго.

Наконец-то наступило долгожданное счастливое мгновение, когда в Доме бракосочетаний, расположенном в аристократичес-ком районе города – Печерске, – под аплодисменты десятков родственников и друзей из «высшего общества» жених надел на нежный пальчик невесты золотое с маленьким бриллиантом об-ручальное кольцо.

К шести часам вечера возле престижного ресторана «Киев», находившегося по соседству со зданием КГБ Украины, сотруд-ники которого были его завсегдатаями, стояла длинная вереница служебных черных «Волг», внутри сидели личные водители сильных мира сего, приглашенных супружеской четой Пономаревых на свадьбу своего единственного сына. Банкетный зал ресторана был полностью предоставлен в их распоряжение. Многочисленные гости сидели за длинным П-образной формы столом, уставленным разнообразными блюдами и бутылками с винами, коньяком, водкой... В центре сидели Нина Петровна, Юрий Иванович и Янкель, а рядом стояли два стула, предназначенные для жениха и невесты, которых заждались многочисленные любители плотно, со вкусом, поесть и особенно выпить. Наконец-то раздался голос тамады:

– Прошу внимания всех гостей! – громким голосом провоз-гласил он.

В зале наступила тишина.

– Дорогие товарищи! Близкие и дальние родственники жениха и невесты! Их дорогие близкие, средние и дальние друзья, прия-тели, сослуживцы и т. д. и т. п.! – Зал наполнился смехом. – Давайте же, – торжественно продолжал он, – сейчас все вместе, стоя, дружно поприветствуем всеми нами любимых очарователь-ных невесту и жениха!

После этих слов заиграл оркестр. Под торжественный марш через распахнутую настежь двойную дверь в зал вошли Дина и Алексей. Невеста была очаровательна. На ней было длинное, до щиколоток, белоснежное, в кружевах, свадебное платье, на голове – фата, на ногах изящные белые лакированные туфли с позолоченной пряжкой, на шпильках. На Алексее был сшитый из черной фрачной ткани костюм-тройка, белоснежная рубашка, серый галстук и черные лакированные туфли. Молодожены подошли к отведенному для них месту в центре стола.

Со всех сторон звучали тосты и возгласы изрядно подвыпивших гостей.

Быстро опорожнялись бутылки со «Столичной» водкой, вином и коньяком. Побагровели от выпитого лица гостей, помутневший разум развязал языки. Со всех сторон слышались громкие пьяные голоса и несвязные песни.

Среди этого разгула, словно белые вороны, выделялись сидев-шие обособленно от всех немногочисленные гости со стороны невесты, включая и верного друга Янкеля – Николая Николае-вича Михайлова. Когда веселье было в полном разгаре, в разных концах зала послышались непристойные анекдоты, вызывавшие одобрительный смех и аплодисменты. Разумеется, не обошли вниманием и еврейскую тему. С уст рассказчиков не сходили еврейские имена и фамилии: Янкель, Сара, Хаим, Абрам, Рабино-вич… Все без стеснения кривлялись и насмехались над ними.

– ...Да воны такий народ! Я б их усих у котомку и як наш Богдан! Вон що воны зробыли с египтянами ⁴⁹.

– У-ух! – Со всех сторон то и дело доносились возгласы рас-поясавшихся полупьяных антисемитов, принадлежащих к высше-му эшелону власти.

Они считали унизительным для себя находиться в одной компании с евреями. На небольшую группу родственников и друзей невесты были устремлены насмешливые взгляды большинства гостей, для которых они были, как бельмо на глазу.

Янкель, как и все остальные приглашенные со стороны невес-ты возмущенные гости, нервно оглядывался по сторонам. Неожи-данно для всех Иосиф Аркадьевич Круль запел еврейскую песню: «Лом мир инейным... инейным, инейным, немен абыселе вайн...»⁵⁰ Его тут же поддержали жена, обладавшая звонким голосом и прекрасным слухом, бабушка Хана и тетя Рива. К поющим присоединился и Янкель, в доме которого с детства всегда на всех торжествах его покойный отец пел эту жизнерадостную народную песню.

– А мы не понимаем! Это вам не Израиль! – из глубины зала послышался пьяный голос, затем свист и бранные выражения. Однако Круль продолжал петь.

Янкель печально посмотрел на сестру, в глазах которой заблестели слезы. Дина подтолкнула локтем Алексея.

– Ну что, мне рты всем закрыть, что ли? Ты же видишь, все напились, как свиньи! – сказал он раздраженно.

Обстановка начала накаляться. Кто-то из гостей запел украин-скую песню. Почти все подхватили ее. Еврейская песня утонула в хоре пьяных голосов.

– Какое безобразие! Какое хамство! Боже! Какой позор! – под-сев к Янкелю, с возмущением говорил Николай Николаевич, видя, как тот переживает. – Яков, давай выйдем, я покурю, – взяв под руку друга, предложил он.

Они вышли в вестибюль. Все гости со стороны невесты после-довали их примеру.

– Ну и контингент здесь собрался! – горько усмехнулся Михайлов.

Тем временем невеста сгорала со стыда.

– Диночка, доченька, – обратилась к ней Нина Петровна, – не принимай все это близко к сердцу. Ну что поделаешь, пьяному море по колено. Лучше посмотри на своего мужа, ведь он, по-моему, даже капли спиртного за весь вечер в рот не взял. Это СА-мое главное. Поверь мне, большинство этих людей вовсе не дру-зья нашей семьи, однако их нельзя было не пригласить на свадь-бу. Такое время. Ты прекрасно понимаешь. Правда, Алешенька?

– Я ведь ей то же самое говорю. Нужно быть выше этого.

«Слава Богу, что у меня муж не такой, как эти антисемиты».

Горький осадок остался после свадьбы у друзей и родных Янкеля и Дины, а также и у них самих.

«Все уже позади. Лишь бы Алексей был у меня хорошим. А ведь он так похож на своего отца», – глядя на сидящего за рулем мужа, думала молодая женщина. Машина плавно остановилась возле ворот каменного особняка, обведенного высоким деревянным забором. Улица была хорошо освещена. По обеим сторонам, словно близнецы стояли коттеджи.

– Алеша, здесь так светло, как на Крещатике.

– Еще бы, ведь это «цековские» дачи, – не без гордости сказал муж и открыл ключом калитку. Они вошли во двор. К дому вела прямая дорожка, выложенная квадратными плитами. Запах сирени наполнял все вокруг. Послышался лай собак. Алексей открыл ключом массивную дверь и включил свет. Молодожены вошли в гостиную, обставленную роскошной мебелью. Дина сняла туфли и села на широкую тахту.

– Если бы ты знал, Алешенька, как я устала. – Она зевнула и легла на спину.

– Э! Девочка моя! Так не годится. После свадьбы осталась наедине с мужем и зеваешь! Я сейчас заварю кофе, – сказал Алек-сей. – С удовольствием выпью, – рассмеялась Дина и снова зевнула. Он включил магнитофон. Принес из кухни две чашки кофе с коньяком, пирожные и ломтики лимона. Молодые люди без устали танцевали.

– Все, все, Алешенька у меня больше нет сил. – Дина опустилась в кресло.

– Честно говоря, у меня тоже. Нам пора на бочок. – Он сбросил мокрую от пота рубаху, поднял счастливую жену на руки и медленно понес на второй этаж, где находились две спальни. Алексей осторожно опустил Дину на двуспальную кровать и включил свет.

– Алеша, задвинь, пожалуйста, шторы и потуши свет, - попросила она.

Алексей вышел из спальни. Он вернулся через минут десять. Дина спала.

– Дина, Диночка, - спросонья она услышала голос мужа. Открыла глаза и тут же закрыла от яркого света.

– Алешенька, прошу, потуши, пожалуйста, свет.

– Нет, дорогая моя, повернись ко мне и посмотри сюда.

Рядом с ней лежали раскрытые порнографические журналы.

– Алексей, к чему вдруг такая демонстрация гадостей?

– Почему ты считаешь это гадостью? Например, во Франции и других цивилизованных странах Запада супруги пользуются такими журналами как учебными пособиями. И мы с тобой тоже современные люди, – обиженным тоном говорил Алексей.

– Тебе не стыдно? Выбрось эту гадость в мусорник.

– Нет, не выброшу.– Впервые он повысил на нее голос.

Бедной женщине ничего не оставалось делать, как, изнывая от обиды, с глазами, полными слез, подчиниться своему мужу, кото-рому она отдавала все свое любящее сердце. Ему же нужно было только ее прелестное тело.

Так началась их супружеская жизнь.

 

II

Янкель по-прежнему усиленно работал над своей книгой. Писал, в основном, у себя дома, а не в читальном зале, так как сестра переехала в квартиру мужа. Лишь изредка молодой человек посещал библиотеку, чтобы пополнить знания о далеких сибирских просторах, в частности о Магаданской области, где происходили трагические события, описываемые им в романе. Добиться полной достоверности помогал ему, как и прежде, его верный друг Николай Николаевич, испытавший на себе весь ужас магаданских лагерей.

В один из вечеров Янкель, разложив географические справоч-ники и атласы, сидел в читальном зале и с увлечением читал о красотах, природных богатствах и истории Колымского и Чукотского нагорья и Анадырского плоскогорья, о бурных пол-новодных реках Анадырь и Колыма...

Но нигде, естественно, не упоминалось, на чьих костях они были построены, чьей кровью и потом пропитаны. Ни в одном справочнике не упоминалось о тех тысячах старателей на магаданских золотых приисках, лесорубов, шахтеров, землекопов, каторжному труду которых обязана была своим существованием преступная советская власть.

Зачитавшись, Янкель не заметил, как приблизилось время за-крытия библиотеки. Не менее четверти часа простояв под дождем на остановке, он с трудом втиснулся в автобус. Молодой человек был приятно удивлен, увидев стоящую рядом знакомую библиотекаршу. Девушка лет двадцати трех – двадцати пяти, невысокого роста, симпатичная, с выразительными голубыми глазами после работы ехала домой.

– Вы тоже словно с работы едете, – улыбнулась она, узнав Янкеля.

– Вы правы, только с неоплачиваемой. Сегодня зачитался. Очень интересный материал.

– Какой? – поинтересовалась девушка.

– О Магаданском крае.

За два года работы в библиотеке она хорошо запомнила лица почти всех своих постоянных читателей, в том числе и Янкеля.

– Если не ошибаюсь, вы раньше чаще приходили к нам. Прав-да?

– Вы правы. Я просто запасся материалом.

После короткой паузы Янкель решил продолжить разговор:

– Если не секрет, где вы живете? – На Спасской.

– Так мы почти соседи. Я живу на Константиновской.

– В каком доме? – В пятьдесят шестом, – ответил он.

– Ну, тогда не совсем рядом…

Им обоим нужно было выходить на конечной остановке.

По-прежнему шел мелкий дождь и дул пронизывающий до костей ветер.

– Разрешите, я провожу вас под зонтиком, – предложил Янкель.

– Но ведь уже поздно, и дождь льет, а вам завтра утром, навер-ное, на работу.

– Ну что вы, одиннадцать часов – разве это поздно? Я никогда раньше часа спать не ложусь, ночью хорошо пишется, – сказал молодой человек.

Они шли не спеша.

– Простите, пожалуйста, как вас зовут? – спросил Янкель.

– Элла, – лукаво улыбнулась девушка, искоса посмотрев на симпатичного, немного странного молодого человека.

– А меня Яков.

– Честное слово, мне почему-то казалось, что вас именно так и зовут. Вы, если я не ошибаюсь, журналист?

– На сей раз вы ошиблись, – ухмыльнулся он, – я электрик и… немного занимаюсь литературой.

Некоторое время они шли молча.

– Ой, как я не люблю дождливую осень, а в этом году синоп-тики именно такую ожидают, – сказала девушка.

– По-моему, их прогнозы часто не сбываются, все получается наоборот.

– Я была бы очень этому рада.

Молодые люди, перебрасываясь словами, подошли к дому Эллы.

– Большое спасибо, Яков, за то, что проводили меня до самого дома и не дали мне промокнуть, – мило улыбнулась девушка.

– Я сделал это с удовольствием.

Она попрощалась и быстро вошла в парадный подъезд пятиэтажного дома.

«Очень приятная девушка», – провожая ее взглядом, подумал Янкель. Ему всегда импонировали люди, похожие на Эллу, умевшие держаться естественно и непринужденно. Но его удивляло, как она, еврейка, а это было написано на ее лице, устроилась в Центральную библиотеку Киева.

«Может быть, она полукровка?» – подумал он, почти безошибочно, по внешнему виду, определявший принадлежность к еврейской нации.

С легким сердцем молодой человек возвращался домой. Более трех месяцев, запасшись материалом, он не посещал библиотеку. Конфликт с администрацией фабрики из-за несправедливого понижения квалификационного разряда, а следовательно, и зарплаты привел к придиркам со стороны начальства, превратив работу в сплошную нервотрепку. Домой Янкель приходил уставший, издерганный и подумывал об увольнении. На душе у него было тоскливо. Рядом не было ни одного близкого человека. Писалось с трудом. Сидя по вечерам в одиночестве дома, Янкель иногда вспоминал симпатичную библиотекаршу, и тогда на сердце у него становилось немного светлее.

В один из вечеров, когда ему было совсем невмоготу, очень захотелось встретиться с Эллой. Он совсем не знал её, но интуи-тивно чувствовал, что она хороший человек. Идти же в библио-теку не было настроения. Янкель решил подождать девушку на улице. Ему повезло.

– Здравствуйте, Элла. – Он подошел к девушке.

На ее лице отразились удивление и радость.

– Здравствуйте, Яков. Вы совсем забросили библиотеку.

– Вы правы. Обстоятельства так сложились, – печально произ-нес он.

– Вы едете домой? – спросила Элла.

– Конечно.

– Тогда побежали. Наш автобус подходит!

На сей раз автобус был полупустым. Молодые люди чувство-вали себя довольно скованно. Проводив Эллу домой, Янкель предложил ей встретиться завтра вечером. Она согласилась.

Пока Элла работала в первую смену, все вечера молодые люди проводили вместе. Им было интересно друг с другом. Ее удивляло и вместе с тем восхищало, каким образом простой рабочий парень мог стать таким эрудитом.

Спустя два месяца после знакомства Элла пригласила Янкеля в гости. Жили они вдвоем с матерью в своей довоенной трехком-натной квартире. Фрида Соломоновна, врач-терапевт, гордилась тем, что всегда находила общий язык со своей единственной дочерью и сумела воспитать ее честным и добрым человеком.

Гостеприимная, общительная, интеллигентная женщина встретила Янкеля доброжелательно. За чашкой чая с вишневым вареньем и испеченным ею вкусным пирогом с яблоками у них завязался непринужденный разговор.

– Ой-ой-ой! – вскочив на ноги, воскликнула Элла.

– Что случилось, доченька? – испуганно спросила Фрида Соломоновна.

– Варенье попало на платье.

– Какая трагедия! Надень другое!

Извинившись перед Янкелем, девушка вышла из комнаты в кухню. Вскоре она вернулась расстроенная.

– Мамочка, утюг вновь не греет, – вздыхая и разводя руками, сказала Элла. – Честное слово, я его выброшу в мусорник и в понедельник куплю новый.

Мать рассмеялась.

– Я тебе об этом уже давно говорила, девочка моя. Все же самый надежный утюг, я в этом убедилась, это не электрический, а угольный, – заключила она.

– Элла, у вас есть отвертка и плоскогубцы? – неожиданно спросил гость.

– Отвертка? Мамочка, по-моему, у нас где-то была отвертка, правда? Я весной раскрывала оконные рамы. А вот плоскогубцы – не знаю.

– Есть у нас и то, и другое, но, доченька, ведь мы договори-лись выбросить наконец-то этот утюг, чтобы он не портил нам нервы, и купить новый.

– Не надо вам тратить деньги. Дайте мне, пожалуйста, отвертку и плоскогубцы.

– Ой, спасибо! Одну минутку! – радостно воскликнула девуш-ка, которой очень хотелось погладить недавно сшитую ей матерью модную юбку.

– Совесть ты имеешь? К тебе пришел гость, а ты его решила эксплуатировать, – упрекнула Фрида Соломоновна дочь.

– Да, да! Ты права, мамочка, – покраснела Элла.

– Ну что вы, Фрида Соломоновна! Мне совсем не трудно.

– Ну, спасибо. – Она принесла инструменты.

– Где розетка? – вскоре спросил Янкель. – Все в порядке. Можете гладить. Утюг сделан с гарантией.

– Большое спасибо! – Девушка радостно захлопала в ладоши.

– С нас причитается, Яков, – послышался из кухни ее голос.

– Вкусные пирожные, – пошутила мать.

Нарядно одевшись, Элла пошла с Янкелем гулять. Фрида Со-ломоновна, глядя в окно, ласковым взглядом провожала дочь и симпатичного молодого человека.

«Доченька лишь бы с кем не будет дружить. Сколько ребят хотели встречаться с ней, но никто не был ей по душе. Хороший парень Яша. Умница, и золотые у него руки. Его жене будет с ним хорошо...» – улыбаясь, думала мать.

Ее муж погиб в начале войны, когда дочери было всего два с половиной года. Фрида Соломоновна с ребенком на руках эва-куировалась из Киева. В ста пятидесяти километрах от столицы Украины фашистские самолеты разбомбили поезд, в котором они находились. Мать с дочерью чудом остались живы. С трудом добравшись до ближайшей деревни, измученная женщина посту-чала в первую же избу. Дверь открыла старушка, жившая вместе с дочерью и десятилетним внуком. Добрые люди, пожалев испу-ганную несчастную еврейку, прижимавшую к груди маленькую дочурку, приютили их у себя. Утром следующего дня с проходя-щей недалеко от деревни дороги послышался беспрерывный грохот проезжавших немецких танков и автомашин с солдатами.

На протяжении двух лет добросердечные украинские женщи-ны, рискуя жизнью, спасали от смерти бесконечно им благодар-ную Фриду Соломоновну и Эллу.

«Я обязательно скажу Эллочке, чтобы она с Яшей была помяг-че. Азохен вей остаться одним, без родителей...» – по-матерински сочувствовала ему Фрида Соломоновна.

В следующий выходной день Янкель пригласил девушку в гости к себе.

С тех пор как он начал встречаться с Эллой, жизнь его преобразилась. Душа ожила, возродились силы и былая уверен-ность в себе.

– Яша, глядя на квартиру, честное слово, не скажешь, что здесь живет холостяк, – совершенно искренне сказала девушка.

– А ты думала, мужчины такие уж беспомощные?

– Теперь не думаю, – рассмеялась Элла, садясь на диван.

Обстановка в комнате была новая, но довольно скромная. Янкель ничего о судьбе своей семьи Дине не рассказывал кроме того, что отец и мать скоропостижно умерли. Она же не хотела бередить его раны.

– Яков, а кто у вас играет на скрипке? – глядя на висящую на стене зачехленную скрипку, спросила Элла.

– Я играл, – спокойно ответил он, ставя на стол чай, пирожные и шоколадные конфеты.

– Яшенька, а для меня ты сыграешь? – несмело спросила она, впервые назвав его ласкательным именем.

Он промолчал.

– Я обожаю скрипку. По-моему, это единственный музыкаль-ный инструмент, играя на котором можно в полной мере выра-зить всю глубину человеческого сердца, излить душу.

Янкель вопросительно посмотрел на девушку. Та перехватила его взгляд.

– Сыграй, пожалуйста, для меня, – ласково попросила Элла. – Если бы ты только знал, как я с детства завидовала моей подруж-ке, игравшей на скрипке.

– Что же тебе мешало научиться играть?

– Просто у меня нет способностей к этому. Ведь даже самое большое желание и самый упорный труд не помогут стать музы-кантом тому, у кого отсутствует музыкальный слух, – вздохнула она.

– Почему же? В наше время все возможно при хорошей про-текции, если, конечно, медведь сразу двумя лапами не наступил на ухо. Поверь мне, все остальное не помеха.

– И с таким дефектом тоже? – рассмеялась она.

– Сколько угодно есть подобных «музыкантов». Сейчас их время, – произнес он с горечью.

Выпив чаю, молодой человек включил магнитофон. Настроение у обоих было прекрасное.

Янкель выполнил просьбу любимой девушки. Он снял со стены скрипку, на которой давно не играл.

– Что ты, Эллочка, хотела бы услышать?

– Не знаю, что-нибудь, – смутившись, ответила она.

– «Что-нибудь» я не умею играть.

– Тогда на твое усмотрение, Яша.

Он, как всегда не спеша, положив на плечо скрипку, закрыл глаза. После небольшой паузы начал играть. Скрипка, словно проснувшаяся после принудительного сна, то стонала, жалобно рыдала, то радостно пела, передавая всю гамму чувств, которые переполняли душу молодого человека. Пот лился по его лицу. Закончив играть, тяжело дыша, Янкель вложил смычок и скрипку в чехол и повесил его на прежнее место.

Элла изумленно смотрела на любимого. Она считала, что разбирается в классической музыке, часто посещала с матерью и коллегами филармонию. Неожиданно для себя девушка поняла, что перед ней настоящий профессиональный музыкант, человек, наделенный подлинным талантом. Нерешительным голосом Элла спросила:

– Яша, почему ты не стал музыкантом? Ведь у тебя, по-моему, для этого есть все данные, ты играешь замечательно.

–Разве этого достаточно для еврея в наше время? – задал он встречный вопрос.

– Ты прав, к сожалению, это так. – Ей от всей души было жаль Янкеля, с подавленным видом сидевшего перед ней.

– Яшенька, скажи, пожалуйста, – прервав томительную тишину, заговорила Элла, – если не секрет, о чем ты пишешь так долго в читальном зале? – Она впервые спросила его об этом.

– Я, Элла, пишу исторический роман, – спокойно ответил он.

– Да-а-а? – протянула девушка, глядя на Янкеля восхищенным взглядом. – Извини меня, ради Бога, за любопытство. Если не секрет, о чем этот роман?

– О человеческих страданиях, – уклончиво ответил Янкель.

– И долго тебе еще писать?

– Не знаю, это зависит от обстоятельств.

– А мне хоть маленькую главу твоей книги дашь прочесть? Мне это очень интересно.

– Ты хочешь оценить мои способности? Могу тебя разо-чаровать: они не на толстовском или чеховском уровне.

– Яша, ты не так меня понял. Я не желала тебя обидеть, просто хотела хоть чем-нибудь, если это в моих силах, тебе помочь, – с присущей ей искренностью сказала Элла.

– Спасибо, но пока я не закончу роман, никому не дам его читать. Но если тебе уж очень хочется знать, о чем я пишу, то могу дать прочесть стихи, – улыбнулся он.

– Как, ты и стихи пишешь, Яша?! – вырвалось у изумленной девушки.

«Боже, какая я дура!» – упрекнула она себя.

– Да так, чуть-чуть, – пожав плечами, ответил он.

– Конечно, покажи. Я с удовольствием их прочту. Ты ведь знаешь – все, что касается тебя, милый, мне интересно и дорого, – сказала Элла, которую он постоянно удивлял своей оригинальностью.

Янкель снял с книжной полки два блокнота заново переписанных с черновиков стихов, подал их девушке. Сегодня он открылся ей в новом свете.

«...Я иду к тебе, Родина-мать!» – прочла она заглавие поэмы.

Быстро пролистав несколько страниц, она продолжала читать:

 

…Как хотел бы я вольным ветром стать,

Чтобы до Родины моей долететь!

Но где же мне крылья взять?!

Я дождем хотел бы быть,

Чтобы землю Родины моей

Вдоволь влагой напоить,

Чтоб она всегда, как весна цвела…

 

…Родина любимая моя,

Я приду к тебе из черного галута,

Из безумства неуемной бури лютой,

Только ты дождись, пожалуйста, меня!

Родина любимая моя!

Я приду к тебе сквозь джунгли испыианий,

Сквозь туманы непроглядные тоски,

Я приду к тебе судьбой своей изранен,

Я приду к тебе всем бедам вопреки!..

 

Я брожу во мраке солнечного дня

По земле чужой и чуждой для меня.

Я пройду через страдания и муки,

Я пройду через болезни и вражду,

И не смогут палачей кровавых руки

Удержать меня в их дьявольском аду.

Я приду сквозь смерч!

Я приду сквозь смерть!

Только ты дождись, пожалуйста, меня!

Родина любимая моя!

 

Она залпом прочла еще с десяток стихов.

«Боже! У меня сегодня голова кругом идет! Музыкант, поэт, прозаик! В одном человеке столько дарований! А стихи действительно неплохие! Неужели я ошибаюсь? Нет! Может быть, я и пристрастна, но Яша человек поистине замечательный. Я впервые в жизни встретила такого необыкновенного человека. Это просто счастье...»

С трудом оторвавшись от чтения, она поглядела искоса на читающего газету Янкеля.

В этот момент он резко повернулся к ней лицом. От неожиданности Элла вздрогнула. Молодой человек, словно подслушав ее мысли, выжидательно смотрел на смутившуюся девушку.

– Яша, разреши мне на день взять домой твои стихи? – взволнованно попросила она.

– Да, конечно. Только, пожалуйста, их никому не показывай.

– А ты посылал их в какой-нибудь журнал или издательство?

– А что, разве они достойны такой чести?

– Я тебя, Яша, серьезно спрашиваю, – строго сказала Элла.

– И я говорю, Эллочка, серьезно.

– У тебя интересные стихи. Поверь мне.

– Есть люди, у которых на сей счет диаметрально противо-положное мнение.

Янкель глубоко вздохнул.

– Ну ответь мне, пожалуйста, ты посылал свои стихи в журнал или газету? – не унималась она.

– Нет, Эллочка. Зачем? Мои стихи никто никогда не напеча-тает. Они неблагонадежные...

– Странно. Я не говорю обо всех, но в некоторых из них я, например, ничего так называемого неблагонадежного не обнаружила. Я имею в виду, конечно, лирические стихи. Они интересны.

– Но ведь ты прочла, наверняка, всего сотую их часть.

Они несколько минут сидели молча.

– Яша, я чувствую, тебе очень тяжело. Прошу тебя, расскажи мне обо всем, умоляю тебя. Тебе станет легче. Ведь мы с тобой друзья.

Видя, что затеянный ею разговор причиняет боль, Элла умолкла. Он взял ее руку и поцеловал, а затем подробно рассказал ей о своей сравнительно недавней поездке в Москву...

Дина продолжала читать стихи, вдумываясь в смысл каждого слова и предложения. И чем больше читала, тем все более инте-ресными они ей казались. То и дело отрывая глаза от прочи-танного, она с болью в сердце думала о пережитом Янкелем, о том, что заставило его написать подобные стихи. Ей от всей души было жаль любимого и очень обидно за него.

В свое время Элла окончила факультет журналистики Харь-ковского университета, но так и не смогла из-за «пятой» графы получить работу по специальности.

Она знала многих бездарных журналистов, с которыми вместе занималась, и так называемых «поэтов», которые регулярно печатались в центральных газетах и журналах. Имея знакомства в издательствах, они выпускали свои книги в тысячах экземпляров, получали гонорары, не волнуясь о том, что эти «труды» никто не читает, и все они в скором времени пойдут в макулатуру.

«Яша прав. При нашей системе ничему не нужно удивляться... – думала девушка. – Слава Богу, что его стихи не попали в руки КГБ, а то он мог за них горько поплатиться».

– И все же, Яшенька, я верю, что вскоре придет, непременно должно придти время для всех, кому истинная свобода нужна, как воздух.

– Мечты, мечты... Где ваша сладость?! – сказал Янкель, грустно глядя на нее.

– Успокойся, милый. Все будет хорошо. – Нежно поглаживая ладонью его щеку, словно мать, Элла старалась успокоить его. – Спасибо, дорогой, тебе за все…

– За что? Это я тебе бесконечно благодарен. Мне бы без тебя было невыносимо тяжело.

– За то, что встретила тебя, Яша, я благодарна своей судьбе. – Глаза девушки наполнились слезами.

Они оба молчали. Сердца их рвались навстречу друг другу. Губы слились в горячем поцелуе. В этот незабываемый день они поняли, что созданы друг для друга и до конца жизни должны быть вместе.

 

На следующий день влюбленные после работы поехали в ЗАГС и подали заявление, а оттуда – к Элле домой.

Фрида Соломоновна дремала на тахте. Телевизор был вклю-чен.

– После работы для мамы телевизор подобен снотворному, – шепнула Элла на ухо Янкелю.

Фрида Соломоновна приоткрыла глаза. Она увидела перед со-бой улыбающуюся дочь и Янкеля с роскошным букетом роз.

– Извините, чуть вздремнула. Сегодня у нас, как никогда, было очень много работы, – садясь, виновато сказала мать.

– Мамочка, можешь нас поздравить, мы подали заявление в ЗАГС, – торжественно объявила дочь. Та со слезами радости обняла их обоих, поцеловала каждого в лоб.

– Будьте счастливы, дорогие дети. Слава Богу! Слава Богу! Будьте счастливы!

Янкель отдал Фриде Соломоновне розы.

– Спасибо, дорогой! Спасибо, – поблагодарила она и поста-вила букет в большую хрустальную вазу. – Да, ребята, вы мне сделали сегодня приятный сюрприз. Давайте отметим этот неза-бываемый для нас день! – засуетилась хозяйка.

– Мамочка, мы хотим сейчас с Яшей поехать к Дине.

– Очень похвально. Правильно решили сделать, но сначала выпьем по рюмочке у нас дома.

– Конечно, – согласился с ней будущий зять.

Фрида Соломоновна одобрительно кивнула головой. Мать с дочерью быстро накрыли стол.

– Дорогие мои, я от всего сердца желаю вам много-много счастья, короче, всего того, что вы себе сами желаете. «Мазаль тов». Ты наверняка понял, Яша? – держа в руках рюмку со сладким виноградным вином, спросила мать.

– Конечно. Я даже немного разговаривать умею.

– Умница! Значит, ты настоящий еврей!

Элла поднялась со стула.

– Мамочка, извини, пожалуйста, нам пора идти.

– Наоборот, я очень рада этому. Ведь Дина самый близкий для вас человек. Вы всегда об этом должны помнить.

– Спасибо большое, – поблагодарил Янкель.

Мать подошла к окну и любящим взглядом проводила дочь и будущего зятя. «Эллочка – молодчина. Яша – порядочный и интеллигентный парень, и характер покладистый».

Кроме Дины, которая скоро должна была родить, в доме были ее свекор и свекровь.

– Как я рада, как я счастлива за тебя, Яшенька! Вы молодцы, дорогие мои, что подали заявление в ЗАГС! – от всей души радовалась сестра, обнимая и целуя любимого брата и свою будущую невестку, к которой питала искреннюю симпатию, хотя виделась с ней всего несколько раз.

Янкель и Элла допоздна пробыли в доме гостеприимных родителей Алексея и ушли, так и не дождавшись его прихода.

Последняя встреча с беременной сестрой очень расстроила и огорчила Янкеля. Он с беспокойством думал о ее судьбе, так как не мог не видеть тех перемен, которые произошли в отношениях между ней и мужем, хотя Дина изо всех сил старалась их скрыть. Еще два месяца назад, оставшись наедине с сестрой, он деликатно спросил ее об этом.

– Яшенька, ты напрасно волнуешься. У нас с Алексеем все хорошо, – она попыталась улыбнуться.

Однако ее слова не только не успокоили брата, но, наоборот, произвели прямо противоположное действие. Он лишний раз убедился, что его опасения были не напрасны.

«Эх, Дина, Дина... Я предчувствовал это. Какой негодяй! Дома беременная жена, а он бессовестно шляется где-то. Почему я не рассказал ей, когда видел этого прохвоста гуляющим под руку с девушкой на Крещатике уже на четвертый месяц после свадьбы», – упрекал себя Янкель. Ему не хотелось тогда расстраивать сестру. Теперь он каялся и был уверен в том, что она уже сама обо всем догадывается...

Дина не сомневалась, что перемены в худшую сторону, про-изошедшие в ее отношениях с Алексеем, были не случайны.

«Неужели он разлюбил меня? А может быть, у него есть дру-гая женщина?» – эти вопросы не давали ей покоя ни днем, ни ночью.

Стенные часы пробили одиннадцать часов вечера. Дина сидела с закрытыми глазами в кресле в гостиной перед включенным телевизором.

На ней был красивый, яркий сарафан, скрадывающий беременность. Мысли ее были заняты неожиданно возникшей перед ней, как ей казалось, неразрешимой, проблемой личной жизни. Тусклый свет матовой лампы торшера падал на её измученное лицо. Она вздрогнула от неожиданного хлопка двери.

«Алексей!» – радостно подумала она, встав с кресла.

В дверях стояла свекровь.

– Диночка, ложись спать. Алеша наверняка остался дежурить, видимо, кто-то из его коллег заболел. Ничего не поделаешь, такая судьба врачей. Ну, пожалуйста, я тебя прошу, доченька. Тебе нужно отдыхать и не нервничать.

– Да, вы правы, наверное, Алеша остался дежурить. Я пойду отдыхать. Спокойной ночи, – попрощалась она, вышла из гости-ной и вошла в свою комнату, провожаемая сочувственным взгля-дом Нины Петровны.

Выключив телевизор и свет, свекровь вошла в спальню, ее муж уже лег в кровать. Он не спал.

– Ну и подлец же наш сын! Неблагодарный! Судьба послала ему ангела, а он предпочитает всякую шваль. У меня сердце разрывается, глядя на Дину. – Мать села на кровать, закрыв глаза руками, вытирая текущие по щекам слезы. – Юра, что нам делать? Что нам делать с нашим дураком?

– Что нам делать! Твой сыночек снова взялся за свое! – сев, со злостью сказал отец.

– Но ведь он же поклялся, что больше не будет!

– Поклялся. Да это разве мужчина? Он размазня. Ты его таким сделала. Горшок за ним носила. Обхаживала этого лоботряса. Жалела на свою голову. Теперь мы за это расплачиваемся. Подлец, вот кто он!

– Ну чего ему, дураку, не хватает? Интересная работа. Пре-красная жена. Ребенок на подходе. В доме только птичьего моло-ка нет. Живи себе и радуйся жизни. Так ведь сам не живет и дру-гим не дает.

– Я тебе скажу. Мое терпение кончится, вот увидишь, и я ему по-мужски набью морду.

– Еще этого не хватало. Чего ты этим добьешься?

– Ты слышала, как он с Диной и с тобой вчера разговаривал? Этот!.. – Он умолк. – И за что он унижает ее? Да он, этот про-фессор в кавычках, ее пятки не стоит. Если ему моча бьет в голову, так пусть лечится.

– Но ведь он больной человек! Он не в силах себя контроли-ровать, – сквозь слезы говорила мать.

– Если больной, то не нужно было жениться! Бегать по бабам он не больной, а взять себя в руки у него нет сил? Любой нормальный мужчина счастлив был бы иметь такую умную и красивую жену, как Диночка. Нет сил больше говорить! Ложись спать! Или ты хочешь дождаться и накормить своего птенчика? – с иронией сказал Юрий Иванович. – Туши! Туши свет! У меня завтра тяжелый операционный день!

 

...Энергичная мать Эллы, работавшая в поликлинике при воен-ном заводе и пользовавшаяся там большим авторитетом, догово-рилась с администрацией устроить свадьбу дочери в заводской столовой. Кроме своих коллег она пригласила руководителей предприятия, в том числе самого директора, который знал ее погибшего на фронте мужа – они вместе заканчивали институт.

На радость молодоженам, родным и гостям, свадьба удалась на славу. Единственное, что испортило настроение Янкелю в этот незабываемый для него день, – это состояние сестры, приехавшей на свадьбу вместе с мужем и его родителями. Дина искренне радовалась счастью своего брата. Алексей сидел за столом с совершенно отсутствующим видом. Его лицо было очень бледным и болезненным. Потухший, безучастный взгляд скользил по незнакомым лицам. Несмотря на то, что в большом зале столовой было далеко не тепло, Алексей снял с себя пиджак, оставшись в рубашке.

– Дина, что случилось с ним? – спросил Янкель с беспо-койством у сидящей рядом сестры.

– Алеша очень плохо себя чувствует, – нервно покусывая губы, ответила она. Вскоре, к глубокому огорчению брата и Эллы, они уехали домой вместе с родителями.

 

III

Через неделю после свадьбы Янкеля Дина благополучно роди-ла мальчика. Она назвала его Ильей в честь покойной матери, взяв начальную букву ее имени. Рождение наследника, как с гордостью величали внука Нина Петровна и Юрий Иванович, было воспринято ими как настоящий Божий дар.

Шло время. К огорчению Дины и всех родных, малыш оказал-ся очень болезненным ребенком. Он часто плакал, вызывая постоянное недовольство и раздражение Алексея, это создавало нервозную обстановку в доме. Молодая мать переживала за здоровье маленького Илюши и очень болезненно воспринимала бессердечное отношение мужа к ней и сыну. Ухаживая за больным ребенком с утра до вечера, она перестала обращать внимание на то, что он стал приходить домой поздно и только затем, чтобы переночевать.

Его родители беспомощно разводили руками, от всей души сочувствуя невестке, которую полюбили, как родную дочь. Они старались помочь ей, чем только могли, не жалея для этого времени, сил и денег. Вместе с тем их мучила совесть от того, что не предупредили Дину о некоторых пагубных привычках своего непутевого сына. Нина Петровна и Юрий Иванович надеялись, что Алексей, обзаведясь семьей, почувствует ответственность за судьбу жены и будущего ребенка и сумеет изменить свое поведение. Но, увы! Их надеждам не суждено было сбыться. Алексей еще в Ташкенте около пяти лет назад вместе с дружками из института связался с торговцами наркотиками, и сам стал наркоманом. Родители стремились оторвать сына от той преступной компании, в которой он постоянно находился. Но ничего из этого не получилось. Именно его дружки, по убеждению родителей, толкнули его на преступление – Алексей изнасиловал девушку. Это явилось причиной вынужденного переезда семьи Пономаревых в Киев.

Откупившись большими деньгами от правоохранительных органов, профессор, имевший большие связи в Министерстве здравоохранения и в четвертом управлении, перевелся на работу в Киев, откуда родом были его жена и теща. Ему удалось также перевести своего сына из ташкентского мединститута, где тот учился, в киевский. Но и в Киеве безвольный Алексей сразу же нашел в институте наркоманов, в основном, как и в Ташкенте, детей «сильных мира сего». Вскоре он снова покатился по наклонной плоскости.

Случайно встретил он красивую и умную еврейскую девушку, и в его сердце, неожиданно для него самого, впервые в жизни проснулась настоящая любовь. Она, словно исцеляющий бальзам, подействовала на его измученную душу. На первых порах это помогло ему отбросить от себя все дурное, чем он жил до сих пор, и прежде всего пристрастие к наркотикам. Отец и мать были счастливы безмерно, когда молодые люди подали документы в ЗАГС. Однако счастье родителей и невестки продолжалось недолго.

Чувство любви постепенно стало вытесняться совершенно иными, более привычными для него животными инстинктами, связанными исключительно с физиологией. А когда беременность жены стала отражаться на ее самочувствии и поневоле пришлось отказаться от интимной жизни, настроение Алексея – эгоиста до мозга костей вообще резко изменилось. Он все чаще находил повод для того, чтобы как можно позже прийти домой или уйти из дому по только ему одному известным «неотложным» делам, якобы связанным с его работой. Поведение мужа не могло не нервировать беременную Дину, не без основа-ний подозревавшую, что тот ищет развлечений на стороне.

Рождение мальчика вконец испортило отношения супругов. С каждым днем пропасть, разделяющая их, все более увеличива-лась, и жизнь кормящей матери стала совершенно невыносимой. Вскоре Алексей вообще перестал разговаривать с Диной, полностью игнорируя ее. Попытка жены поговорить с ним начистоту никаких положительных результатов не дала.

– Понимаешь, я больше не могу так жить! Наверняка я сделал непростительную ошибку, что довел до ребенка. Я больной человек, понимаешь?! На меня отрицательно влияет детский плач и вообще вся эта обстановка... В такой обстановке, черт побери, я не могу жить! Мне нужен покой! И еще раз покой! Думай что хочешь, по-другому я вести себя не могу!.. – Речь его была отрывистой, нервной, он смотрел в сторону, не желая видеть её покрасневшие от слез глаза.

– ...Но ведь Илюша не только мой, но и твой ребенок тоже. Почему же ты так бессердечно относишься к нему?! О себе я уже не говорю… – рыдая, говорила несчастная Дина, но Алексей предпочел не отвечать, да и что он мог сказать?

Однажды, выйдя ночью на кухню, чтобы налить кипяченой воды для сына, она увидела сидящего за столом плачущего мужа.

– Что с тобой происходит, Алеша? – испуганно спросила жена.

Ничего не ответив, он вышел в гостиную, где Нина Петровна постелила ему на тахте. До утра она не сомкнула глаз, понимала, что Алексей попал в беду, из которой не в силах вырваться.

«Что делать? Как ему помочь? Если уж он плачет, то про-изошло что-то ужасное». Дина вспомнила, что как-то раз, в ком-пании с Алексеем, была шокирована тем, с каким азартом он играл в покер. «Неужели Алексей оказался в какой-нибудь гадкой компании, проиграл в карты много денег, и теперь те наверняка шантажируют его?» – думала Дина. Перебирая десятки вариан-тов, терялась в догадках. «Нет! Не в наркотиках здесь дело. Боже! А вдруг здесь замешана женщина? И он разлюбил меня!» – подумала она, уткнувшись лицом в мокрую от слез подушку, стараясь отогнать от себя эту страшную мысль. Ей от всей души было жаль мужа, сбившегося с пути буквально у нее на глазах.

«Я его жена и несу ответственность за то, что произошло с Алексеем», – упрекала себя Дина.

Несмотря на постигшее её несчастье, молодая женщина не теряла надежды, что в жизни мужа наступят перемены к лучшему, и их маленькая семья вновь обретет долгожданный мир и согласие.

«Ведь в каждой молодой семье обязательно сначала бывают кое-какие трения, неурядицы, однако со временем все нормализуется. Не зря ведь покойный папа шутил: нужно время, чтобы детали притерлись друг к другу», – успокаивала себя Дина, терпеливо ожидая счастливого времени.

Очень редко и на довольно короткое время у Алексея насту-пали просветления, и он становился таким, как когда-то. Но, к сожалению, вспыхнувший было луч надежды снова гас во тьме реальной жизни, оставляя в душе любящей супруги лишь чувство горькой обиды и разочарования.

 

Янкель, глядя на страдания своей несчастной сестры, не мог и не хотел с этим мириться. При нечастых встречах Дина, отвечая на его вопросы, говорила одно и то же:

– Яшенька, не волнуйся, у нас все хорошо.

Глаза же ее говорили совсем о другом. После долгих колеба-ний Янкель решил по-мужски начистоту поговорить с Алексеем. К его удивлению, в клинике, где тот работал, ему ответили, что он уже более шести месяцев тому назад уволился.

– Боже мой, с кем моя любимая сестричка связала свою жизнь! – с горечью думал брат.

И все же после неоднократных попыток Янкелю удалось выследить Алексея возле дома. Тот довольно холодно встретил своего шурина. Вид у него был неприглядный. «Дина считает его больным, – подумал Янкель, глядя на него, – жалеет этого недоумка». Безучастным взглядом смотрел Алексей на брата жены, которого всегда недолюбливал.

– ...Если хотите начистоту, то пожалуйста. Я разлюбил вашу сестру. Вот и все! Этого что, недостаточно? Сердцу не прика-жешь…

– А ты об этом сказал Дине? – спросил его шурин, которого начало трясти.

– А зачем? Она что, маленькая, не чувствует? И так все ясно...

– Тогда разойдитесь. Это будет честно.

– А зачем? – усмехнулся Алексей. – Что, все живут с любимыми?

– Дина не из тех женщин.

– Ах, ах, ах! Вы слишком идеализируете свою сестру. Она, к вашему сведению, такая же телка, как и все.

– Ты! – Янкель с трудом удержал себя, чтобы не ударить по отвратной физиономии Алексея, оскорбившего его сестру. – Да ты лучше посмотри на себя со стороны! На кого ты стал похож? Думаешь, я не знаю, что ты уже несколько месяцев не работаешь? Ни копейки не приносишь в семью. Такому, как ты, вообще жениться не нужно было. Совсем совесть потерял.

– Это не твое дело, работаю я или нет. А ты уже поинтере-совался, да? Навел справки? Во всяком случае, у тебя денег не прошу. Да у меня сейчас в кармане их столько, сколько ты за месяц не зарабатываешь. Понял?

– Понял, что отец и мать содержат твою семью и тебя, туне-ядца. И тебе не стыдно? Доишь родителей.

– А ты не жалей их. У них хватит денег прокормить десяток таких, как ты. Все! Пока! – резко повернувшись, он ушел.

«Ну и подонок же попался моей сестре!» – с презрением глядя ему вслед, подумал Янкель.

На следующий день после работы он поехал к Дине. К радости брата, кроме нее дома никого не было. Он деликатно рассказал сестре о своем разговоре с Алексеем. К удивлению, Дина выслушала его вполне спокойно.

–Яша, Алеша больше наговаривает на себя, чем есть на самом деле. Он очень болен. Болен страшной болезнью, перед которой медицина беспомощна. Это приносит ему невыносимые страда-ния. Мой муж наркоман! – Она произнесла это слово, словно вы-несла окончательный приговор обреченному на смерть человеку.

Янкель, не веря своим ушам, широко раскрытыми глазами смотрел на сестру. Он мог ожидать от Алексея всего, чего угодно, но только не этого.

– Вот так, братик. Поэтому Алеша бросил работу и такой нервный. Если бы ты только знал, как он мучается и не видит выхода из положения. Как помочь ему, мы не знаем, – со слезами на глазах говорила сестра, стараясь изо всех сил как-то обелить Алексея.

– Диночка, мое мнение: забирай ребенка и возвращайся к нам домой. У тебя есть свой дом. Мы с Эллой чем только сможем поможем тебе. Ведь так продолжаться больше не может. Пожалей себя и ребенка. Не унижайся перед ним.

– Яша, тебе легко говорить. Но ведь он мой муж. Бросить больного человека в беде подло! Пойми, пожалуйста, меня.

– Алексей, повторяю тебе, сам сказал мне, что разлюбил тебя и полгода уже нигде не работает. Он стал наркоманом не при тебе и тебя и своего будущего ребенка не пожалел. Он опустился на дно. А ты его продолжаешь жалеть.

– Я все это знаю, Яша, и, несмотря на это, не оставлю его. Он не разлюбил меня, а говорит это только потому, что страдает и хочет, чтобы его оставили в покое. Я уверена в этом!

– Диночка, я тебе и любимому нашему Илюшеньке желаю только счастья. Пойми, кормящей матери нужен покой, а здесь, в такой обстановке ты не будешь его иметь. Тебе сейчас нужно думать о себе и своем ребенке.

– Нет. Я останусь здесь со своим Илюшей. Ведь родители Алексея относятся к нам, как к своим детям, для них то, что случилось с их сыном – трагедия.

– Но почему врачи, если они порядочные люди, зная о болезни своего сына, заранее не предупредили тебя об этом?

– Когда я познакомилась с Алексеем и вплоть до недавнего времени у нас все было хорошо. Он не употреблял наркотики.

– Нет, Дина, у вас все хорошо не было! – категорически сказал Янкель.

– Яша, ты с первого своего знакомства с Алексеем невзлюбил его. Это я прекрасно знаю, а он тогда этого не заслуживал. Мы по-прежнему любим друг друга. Ты, наверное, никогда по-настоящему не любил.

Наступила мучительная для них обоих пауза.

– Яшенька, извини, пожалуйста, меня, дурочку. Я не хотела обидеть тебя. Нервы совсем на пределе. – Отвернув голову, она вытерла слезы.

Из спальни, где лежал малыш, послышался плач.

– Извини. Я сейчас. – Дина выбежала из гостиной.

Янкель, поднявшись с тахты, пошел следом за ней.

– Яшенька, извини, пожалуйста, Илюша оскандалился, – с ми-лой улыбкой сказала молодая мать, целуя свое дитя.

Перепеленав младенца, она вернулась в гостиную. Глядя на сестру, уверенную в любви мужа, Янкель из жалости к ней не в силах был рассказать о том, что видел Алексея гуляющим с другими женщинами. С тяжелым сердцем он оставил Дину в стенах дома, где она так жаждала счастья, но ничего, кроме горя, не испытала.

 

Брак Янкеля и Эллы оказался на редкость удачным. Их объединяли не только любовь, но и общие интересы, без которых невозможно настоящее семейное счастье. Молодожены жили од-ной дружной семьей с Фридой Соломоновной, для которой со времени замужества дочери жизнь приобрела новый смысл. Те-перь все ее помыслы были направлены на то, чтобы всеми силами помочь молодой семье и создать в доме порядок и уют.

Янкель решил отказаться от мысли обменять свою одноком-натную квартиру и трехкомнатную квартиру Эллы на большую трехкомнатную. Он хотел, чтобы Дине, если она порвет с мужем, было куда вернуться. В этом решении и жена, и теща полностью поддержали его.

Вскоре в их дом пришла новая радость: Элла ждала ребенка. И конечно, в связи с этим событием стало ясно, что семейные расходы должны немедленно возрасти, причем весьма значитель-но. И тут на выручку молодым супругам пришел счастливый случай.

Эллу пригласила к себе на свадьбу ее близкая подруга. Там Янкель познакомился с еврейскими музыкантами-любителями, которые по вечерам играли на свадьбах, где зарабатывали гораздо больше, чем на основной работе. Узнав от невесты, что Янкель хорошо играет на скрипке, они предложили ему присоединиться к ним.

– ...Смотри, дорогой, – подсев во время перерыва за стол с Янкелем и Эллой, говорил раскрасневшийся пожилой весельчак, вдохновитель и руководитель группы музыкантов, их любимец – трубач Михаил по кличке Батя. – Каждый из нас в свое время тоже мечтал стать настоящим музыкантом. Но, увы, все мы были, как и ты, отвергнуты, и все по той же причине. Ничего не поделаешь. Ну и черт с ними! Жить-то надо. У каждого семья. Вот мы и веселим наших, в основном, собратьев. И им весело и хорошо, и нам весело и тепло в кармане! Если хочешь играть в нашей компании, то пожалуйста. Скрипача сейчас у нас нет. Сам понимаешь, какое у евреев веселье без скрипки. Был полгода назад очень хороший старичок-скрипач. Но, царство ему небесное, он умер. Можешь играть с нами, но только при одном условии: кроме советской музыки нужно изучить еврейский репертуар, так как в основном мы играем на еврейских свадьбах, – говорил Батя.

– Я уверен, что ты, Яков, не пожалеешь. Я не знаю твоей зарплаты, но могу тебя заверить, что, работая с нами, ты заработаешь в три раза больше. У меня, дорогой, такое предчувствие, что деньги тебе не помешают, особенно сейчас. Правда, Элла? – обратился он к сидящей напротив него беременной женщине.

– Не знаю, решать моему мужу. А вообще, деньги никогда не мешают, – рассмеявшись, ответила она. – Правда, Яша?

Янкель промолчал.

 

После небольших колебаний Янкель, скрепя сердце, начал по вечерам играть на свадьбах. В результате материальное положе-ние его семьи резко улучшилось, хотя он чувствовал себя подав-ленным морально. Ведь не о такой жизни он мечтал, связывая себя с миром музыки, однако другого выбора у него не было.

Мучительно медленно для беременной Эллы приближался конец декретного отпуска. Находясь почти весь день дома, она, с разрешения мужа, принялась за чтение рукописи его неоконченного романа, над которым он из-за своей занятости не работал. С первых же страниц Элла настолько была захвачена трагическими судьбами его героев, что буквально не могла оторваться от густо исписанных листов.

Однажды, придя за полночь с очередной свадьбы, Янкель уви-дел жену с рукописями в руках. Глаза ее были полны слез.

– Нет! Нет, Эллочка, так нельзя! Так поздно, а ты не спишь. Тебе нужно отдыхать, а не нервничать! Нельзя так близко к сердцу принимать прочитанное! Я запрещаю тебе читать это. Уж слишком много горя пришлось хлебнуть моим героям. В твоем положении это вредно, – категорически заявил муж. – Вот когда родишь и выкормишь, выйдешь на работу, тогда и разберемся с рукописями.

– Яшенька, прости меня, но я считаю, ты допускаешь непрос-тительную ошибку, перестав писать. Убеждена, что это дороже всяких денег. Я могу, если ты мне позволишь, вместе с тобой отредактировать текст.

– Спасибо, дорогая. Но ведь я не забросил свои рукописи. Просто временно отложил их, – обняв и поцеловав жену, спокойно произнес Янкель.

– Кстати, Яшенька, ответь мне, пожалуйста, где ты взял копию ордера на арест сестры президента Израиля Вейцмана? – вынув лист из объемистой папки, спросила Элла.

– Мне дал Николай Николаевич.

«Ордер № Э-69. 10 февраля 1953 г. на производство ареста и обыска по адресу Москва, Воротниковский переулок, дом № 7/9, кв. 52, гражданки Вейцман Марии Евзоровны; выдан подполков-нику государственной безопасности Филипову Д. И.

Зам. министра МГБ Огольцов.

Приложение к ордеру.

Гражданка Вейцман 1893 г. рождения, уроженка города Пинска, арестована МГБ СССР за антисоветскую деятельность. Муж Вейцман М. Е., Савицкий В. М., на следствии показал, что оба они в злобной форме возводили гнусную клевету на руковод-ство партии. Гражданка Вейцман постоянно вынашивала мысли о выезде их семьи в Израиль. Ее три сестры и брат в настоящее время живут в Израиле; другой ее брат был арестован в 1930 году, а в 1939 году был расстрелян как английский шпион», – покраснев от волнения, вслух прочла Элла. – Ведь так же они поступили с Еврейским антифашистским комитетом. 12 августа 1952 года тринадцать членов Еврейского антифашистского комитета были расстреляны. Неужели никогда не придет день возмездия! – возмущенно говорила она.

– Яшенька, на мой взгляд, ты не имеешь права, имея столько обличительного материала об этих извергах рода человеческого, на длительное время откладывать работу над романом.

– Ты права! Эллочка, я обещаю тебе, что мы вместе в четыре руки возьмемся и закончим мой роман. Материала у меня для этого предостаточно и желания хоть отбавляй. А сейчас оставим рукопись в покое. Нам с тобой предстоит вскоре не менее важное дело, не так ли? Договорились? – Усадив супругу к себе на колени, Янкель нежно поцеловал ее в разрумянившиеся щеки. Они оба были счастливы.

Между тем в жизни Дины не было никакого просвета. Роди-тели Алексея не хотели слышать об отъезде невестки и внука из их дома, об этом она однажды заикнулась после очередного столкновения Юрия Ивановича с сыном.

– Диночка, доченька, разве тебе у нас плохо? Разве мы с папой плохо к тебе относимся? – жалобно упрашивала Нина Петровна. – Мы с папой решили нанять няню-домработницу. Ты кроме того, что будешь гулять с Илюшенькой, ни к чему в доме не прикоснешься. Она все будет убирать, варить, стирать пеленки и смотреть за ребенком. Очень прошу тебя, доченька, не уезжай, пожалуйста, от нас. Ведь ты же видишь, что кроме тебя и нашего дорогого внука у нас никого нет. Если вы уедете, то ради кого нам жить? Чувствую сердцем, что Алексея мы уже, наверное, потеряли навсегда. Мне тяжело в этом признаться, но это реальность, к сожалению…

Юрий Иванович, понурив голову, сидел у окна, слушая надры-вающие его душу, полные боли слова жены.

Дине от всей души было жаль родителей своего непутевого мужа. Она никогда не сомневалась в их преданности и любви к ней и внуку. И все же ей было очень приятно еще раз убедиться в этом.

К ее радости, слова свекрови не расходились с делом. На следующий же день она привела в дом домработницу, бывшую няню больницы, где работала Нина Петровна.

Однажды молодая мать накормила малыша, поставила коляску со спящим ребенком у открытых дверей балкона и прилегла на тахте рядом. Неожиданно в квартиру, открыв дверь своим ключом, с трудом держась на ногах, вошел Алексей.

– Приве-ет! – протянул он, волком глядя на Дину, и, волоча ноги, пройдя мимо нее, вошел в спальню. Сердце молодой женщины при виде мужа, который более месяца не появлялся дома, тревожно забилось. «Ну почему Алексей наркоман? Если бы не это проклятье, как все хорошо могло быть у нас с ним. Мы бы жили по-человечески, как Янкель с Эллой, как его и наши родители. Мне не верится, что он сам, без постороннего вмешательства, травит себя. Ведь он умный человек, врач, и прекрасно понимает, что калечит свою жизнь и нашу тоже. Наверняка кто-то его намеренно сбивает с пути. Из-за этих подлых людей он бросил работу, это они во всем виновны и дают ему наркотики. Ведь денег купить их у него, безработного, нет».

Вдруг из спальни послышался пронзительный крик, перешедший в протяжный стон, подобного которому ей никогда раньше не приходилось слышать. В страшном испуге она вбежа-ла в комнату и, словно окаменев, остановилась. Перед ней откры-лась жуткая картина: Алексей, обхватив руками живот и корчась от боли, в страшных судорогах, с искаженным от боли лицом, катался по полу.

– Алешенька! Алеша! Что с тобой? – нагнувшись над мужем, закричала насмерть перепуганная Дина, не зная, чем ему помочь.

– Ди-и-и-на! Ди-и-и-на! – Изо рта его вырывались хриплые неразборчивые звуки.

– Что, милый?! Что с тобой?! Говори скорее, что мне делать?! Как тебе помочь?!

– Быстро вытащи из бокового кармана пиджака ампулу и шприц! Впрысни мне сейчас же! Я больше не выдержу! Спаси меня! – не открывая глаз, умолял он жену.

Лежа на боку, Алексей дергался, как во время приступа эпилепсии. Несчастная женщина была готова на все, чтобы облегчить его страдания. Она подбежала к висящему на вешалке пиджаку мужа, вынула из кармана завернутые в несколько салфе-ток шприц и ампулу, нагнулась над ним.

– Коли! Коли, чего ждешь? Ты что, оглохла? – заорал он, глядя на нее страшным взглядом.

Та в нерешительности испуганно смотрела на мужа.

– Ну, чего ты, дура, не колешь?! Я сейчас умру, Ди-и-ина! – задыхаясь, словно в агонии, шептал Алексей.

Она вбежала в ванную комнату, вынула из висящей на стене аптечки бутылочку со спиртом и вату и вернулась к мужу. Он вытянул перед ней исколотую руку.

– Нет, нет, я не могу сюда! Не надо сюда, Алешенька! Лучше в ягодицу.

– Сюда! Сюда! В вену! – закричал он.

Переборов себя, Дина сделала ему инъекцию в вену.

Через несколько минут боль отпустила Алексея. Он обессиленный лежал на животе с закрытыми глазами. Холодный пот выступил на лбу. Несчастная жена, стоя на коленях рядом с ним, горько плакала, как в тот злополучный день, когда узнала, что муж наркоман. Из гостиной послышался плач ребенка.

– Алешенька! Алешенька! Тебе легче? Тебе легче немножко стало? Правда? Ну почему ты молчишь? – нежно гладя рукой его растрепавшиеся волосы, повторяла она. Плач малыша усилился. – Одну минуточку, милый. Наш Илюшенька плачет, я сейчас вер-нусь, хорошо?

Оставив мужа, Дина выбежала из комнаты. Няня держала на руках плачущего ребенка.

– Мария Ивановна, уже четыре часа. Можете идти домой.

Она взяла сыночка на руки. Тот сразу же умолк.

– Чувствует маму, – улыбнулась няня. – Диночка, если надо, я могу и позже уйти домой. Меня там никто не ждет.

– Спасибо, я справлюсь сама.

Когда она вернулась в спальню, Алексей, к ее удивлению, спал на кровати. Его измученное лицо было бледным, как полотно.

После случившегося с ним Дину не покидала мысль вырвать мужа из клещей страшной болезни, искалечившей их жизнь. Он, как и прежде, хотя и редко, но все же на час-другой приходил домой днем, когда родители, с которыми отношения у него совершенно испортились, были на работе. Проводил Алексей это время в кровати, в сонном состоянии. Хотя он и относился к жене и нездоровому сыну довольно холодно, она постоянно тосковала и ждала его.

Однажды во время его очередного появления, когда няня ушла за покупками, а Дина укладывала сыночка спать, она невольно услышала телефонный разговор мужа с неизвестной женщиной. Ревность наполнила все ее существо. Она с трудом сдержала себя, чтобы не выйти к Алексею, не дать ему пощечину и не высказать все, что накипело в ее изболевшейся душе. Но гордость остановила жену.

– Яснее и, пожалуйста, медленнее произноси, дурочка ты моя. У вас, наверное, барахлит телефон, – говорил он. – Одну минуту, я только возьму ручку и блокнот.

Припав ухом к чуть приоткрытой двери, Дина старалась не пропустить ни одного сказанного слова.

– Диктуй, я записываю! – после паузы вновь послышался голос Алексея. – А теперь слушай меня, я правильно записал? Печерск, улица Левашовская, 8, квартира 13. Правильно? Это серый цековский дом. По-моему, нет ни одного киевлянина, который не знал бы его. Короче, о’кей. Тогда до четверга, в 11.00. Смотри, Машенька, чтобы все было на высшем уровне, как всегда. Конфеты я куплю, не волнуйся. Шучу, шучу! У них наверняка даже птичье молоко есть... Ты права, у кого же быть, если не у наших слуг в кавычках...

Дина, со слезами на глазах слушая Алексея, запомнила адрес и время их встречи. Как ни в чем не бывало попрощавшись с же-ной, он ушел. Всю ночь напролет, проклиная свою судьбу, она плакала.

Два дня, оставшиеся до четверга, были для нее днями мучи-тельных сомнений. В ней боролись одновременно ревность, пре-зрение и злость с милосердием и жалостью. И все же любящее женское сердце пересилило все сомнения. Дина без оглядки бросилась на помощь мужу, уверенная в том, что он увяз в болоте разврата не по своей вине.

В четверг утром, сославшись на необходимость пойти в поликлинику, она оставила Илюшу с няней и поехала по извест-ному ей адресу.

К десяти утра Дина вошла в благоустроенный двор с зелеными беседками и фонтанами, где обычно отдыхали с детьми жильцы дома. Войдя в подъезд, она поднялась на третий этаж. Через выходящее во двор окно ясно было видно парадное, куда должен был войти ее муж. Нервы молодой женщины были напряжены до предела. Время словно остановилось. Наконец-то стрелки часов показали «11», а Алексея все не было. «Может быть, он имел в виду 11 часов вечера, а я, дурочка, торчу здесь и жду. Если так, то пусть себе катится вниз, в пропасть, подружки ему в этом помогут. Ведь он свою семью променял на этих шлюх...» – со злостью думала она.

В половине двенадцатого Алексей, держа под руки двух деву-шек, вместе с идущими позади двумя мужчинами вошел в подъезд.

Слезы полились из глаз Дины. Обида разрывала ее душу. «Боже! Почему я так несчастна?! За что меня Ты, Боже, так жестоко наказал?» – впервые обратилась она к Богу, в которого никогда раньше не верила, а над «полуверующим» отцом, отмечавшим еврейские праздники, посещавшим в эти дни синагогу и соблюдавшим еврейские традиции, добродушно посмеивалась.

Она сейчас чувствовала себя одинокой, никому не нужной. Вдруг на память ей пришло завещание отца, в котором он заклинал Янкеля выдать замуж свою сестру только за еврея. Дина же, начав встречаться с Алексеем, с пренебрежением отнеслась к просьбе брата выполнить предсмертное желание их отца. Теперь, униженная и преданная своим мужем, она вдруг подумала, что причина всех бед, обрушившихся на нее, кроется именно в том, что ослушалась отца, не выполнила его пред-смертную волю.

И все же даже сейчас в глубине сердца несчастная женщина по-прежнему не жалела о том, что встретила Алексея и короткое время была с ним счастлива. Дина была уверена, что кроме него никого больше не смогла бы полюбить. «Да! Да, я знаю, что и он по-настоящему любит только меня одну! Я не имею права оставить своего мужа в беде, обязана вырвать его из рук подонков! Я спасу его! Обязательно спасу его...» – тяжело дыша, твердила она про себя. Перед ее глазами все время находился катающийся по полу с перекошенным от боли лицом Алексей. «Надо, надо идти спасать мужа!» – слышала Дина голос своего сердца. Но ноги словно окаменели.

Прошло более часа. Она продолжала стоять в парадном, пе-ребирая в памяти все то светлое, что было в ее взаимоотношени-ях с Алексеем. Ей это казалось сейчас значительно более весо-мым, чем все остальное.

Неожиданно любящая жена всем своим существом почувствовала, будто неведомая сила подтолкнула ее к решающему шагу. Она медленно подошла к двери, на которой была прибита пластинка с отчеканенными на ней двумя цифрами «1» и «3». К ее удивлению, в замочной скважине торчал ключ, на ушке которого висело кольцо еще с тремя ключами. «Наверное, забыли. Так могут они и к ворам попасть», – подумала Дина, вспомнив о пропаже ключей, а затем и краже в их квартире. «А что, если Алеша не захочет со мной разговаривать, а его дружки-наркоманы обругают меня? – с опаской подумала она. – Ну что же мне делать? Оставить его в компании этих зверей – и пусть он тонет? Нет! Нет и еще раз нет! Зачем же тогда я сюда приехала?! Я его должна спасти, чего бы мне это ни стоило!»

Дина решительно нажала на кнопку дверного звонка, но никто не подошел открывать. Вновь нажала, задержав на ней палец. «Может быть, не работает звонок? Или они, увидев меня, не хотят впускать?»

Она постучала своим маленьким кулачком в дверь. Но и на сей раз никакой реакции не последовало. «Странно, неужели в квартире никого нет? А вдруг это не тот номер квартиры? Не может быть. Я его хорошо запомнила и сразу же записала. Ведь рядом 12-я квартира». Взявшись за ручку, она толкнула дверь, та легко открылась. С беспокойством озираясь по сторонам, Дина переступила порог и оказалась в большой, освещенной передней, пол которой был покрыт красивым ковром. Слева висело огромное овальное зеркало, справа стояла красивая вешалка для одежды, на стенах висели вазоны с вьющимися растениями.

– Хозяева есть?! – громко спросила она, глядя в сторону широ-ких, с узорчатым матовым стеклом дверей.

И опять ответом было полное молчание. В подобных обстоятельствах ей пришлось оказаться впервые в жизни. Дина слегка потянула к себе дверь, и она плавно открылась. Перед молодой женщиной открылась отвратительная картина: на широкой тахте, покрытой большим, свисающим со стены ковром, лежали в оцепенении, в чем мать родила, три молодые пары. Среди них был и Алексей. На полу рядом с тахтой валялись порнографические журналы, пустые бутылки из-под коньяка и вина, разбитые ампулы и шприцы.

При виде всего этого она чуть не потеряла сознание. Оставив входную дверь настежь открытой, Дина выбежала в парадное и остановилась. Закрыв глаза, несчастная женщина от волнения не в силах была перевести дыхание. Постояв с минуту и немного придя в себя, она, с трудом передвигая ноги, держась за перила, вышла во двор. Глядя невидящим взглядом, Дина остановила такси и поехала домой. «Боже мой! Боже мой! С кем я связала свою жизнь?!» – без конца повторяла она, пока не вошла в квартиру, которая стала для нее сейчас чужой, хотя когда-то казалась волшебным замком.

Те душевные нити, которые до последнего дня соединяли ее с мужем-наркоманом, теперь разорвались навсегда. Через полчаса Дина с помощью няни вынесла на улицу сына, чемодан и большую дорожную сумку со своими и детскими вещами, а также детскую коляску, чтобы навсегда покинуть дом, где испы-тала так много горестей и обид.

 

IV

Очень нелегко было одинокой, молодой и неопытной в жизни женщине, живущей в квартире своих покойных родителей с маленьким, больным и, как оказалось, дефективным от рождения ребенком. То, что мальчик оказался умственно отсталым, явилось для несчастной матери новым страшным ударом. Для нее и для всех близких ей людей было очевидно, что причиной этой беды был ее муж наркоман. Янкель понимал, что любимой сестре суждено до конца жизни нести на себе тяжелое бремя. Он посоветовал Дине отдать ребенка в специнтернат для неполноценных детей, однако она наотрез отказалась.

Чувствуя свою вину перед невесткой, Нина Петровна и Юрий Иванович всячески старались материально помогать ей. В это тяжелое для Дины время рядом с ней всегда были преданный брат и его жена, которые с открытым сердцем поддерживали и всячески ободряли ее.

Шло время. Приближались роды у Эллы. Янкель не без волне-ния готовился стать отцом. Зная неугомонный энергичный харак-тер жены, он изо всех сил старался освободить ее от домашней работы. Весь день, с утра до шести часов вечера он работал на фабрике, после чего отправлялся со своими новыми друзьями ве-селить людей на свадьбах и именинах, вызывая у хозяев и гостей подлинный восторг своей виртуозной игрой. Естественно, не менее Янкеля волновалась за дочь и Фрида Соломоновна.

 

Было воскресенье. Фрида Соломоновна, привыкшая просыпа-ться очень рано, как всегда, с удовольствием готовила на кухне завтрак для зятя и дочери. Элла же в последнюю неделю почти не спала, она нервничала в ожидании родов, ее беспокоило благополучие ее будущего ребенка. Неожиданно чувство суеверия вкралось в ее душу. Оно было вызвано общением, хотя и не частым в последнее время, с Диной и ее дефективным ребенком. Об этом она никому не говорила.

«Боже! Помоги, пожалуйста, мне, чтобы у меня родился здо-ровый ребенок, чтобы он был таким, как его отец. Пожалуйста!» – молилась она.

Позавтракав вместе с матерью, Элла вернулась в спальню и принялась за вязание, ставшее в последнее время ее хобби. Янкель же отсыпался после утомительной недели. Элла то и дело поднималась со стоящего у окна кресла, где вязала, и с улыбкой поправляла одеяло, которое он то и дело сбрасывал с себя во время сна. «Ой, какая я стала большая! Через неделю будет уже девять месяцев», – остановившись возле шкафа, глядя на свое от-ражение в большом зеркале, подумала она. Ей очень хотелось поскорее стать счастливой матерью.

Взяв с подоконника почти наполовину связанный для Янкеля свитер, Элла с любовью смотрела на безмятежно спавшего супруга. «Какая же я все-таки счастливая, что у меня такой прекрасный муж! Нет, он просто идеальный. Если бы наш ребеночек был похож на Яшу», – положив руку себе на живот, думала она, предаваясь мечтам. Элла тяжело опустилась в кресло.

Вдруг ужасная боль, словно стрела, пронзила ее.

– Эллочка, что с тобой? – соскочив с кровати, испуганно спросил Янкель, услышав сквозь сон ее стон.

– Ничего, ничего, Яшенька. Спи. Уже прошло. Наверное, наш ребеночек балуется, – сквозь слезы ответила она, впервые ощутив такую сильную боль.

Янкель опустился на колени рядом с ее креслом.

– Не волнуйся, моя голубушка, все будет хорошо! – положив холодные руки жены между своими теплыми ладонями, он ласко-во поцеловал ее.

Послышался стук в дверь. Янкель надел спортивные брюки.

– Входи, мамочка,– сказала Элла.

В спальню вошла Фрида Соломоновна, услышав разговор зятя с дочерью.

– Доброе утро! Выспался, Яшенька? – спросила она. – Жаре-ная картошка с биточками заждалась тебя на плите.

– Большое спасибо, – поблагодарил он. Каждое воскресенье теща готовила на завтрак его любимое блюдо.

В последнее время Элла старалась, чтобы Янкель весь выход-ной день отдыхал дома и не работал. Был час дня. Он сидел на диване и читал газету, а женщины на кухне готовили торт. Неожиданно у Эллы начались предродовые схватки.

– Эллочка, может быть, вызовем «скорую помощь»? – завол-новался муж.

– Ну что ты, Яшенька, пока мне не нужно никакой «скорой»! И пожалуйста, без паники! – испуганными глазами глядя на родных, ответила она.

Интервалы между схватками начали сокращаться.

– Вот что, друзья мои, собирайте-ка свои манатки, и давайте потихонечку потопаем в роддом, – спокойным, как всегда, тоном произнесла Фрида Соломоновна.

Он находился не более чем в получасе ходьбы от их дома. Мать, держа Эллу под руку, то и дело, с волнением посматривая на дорогу, искала свободное такси. «Как назло, когда надо, так никогда его нет!» – раздраженно думала она.

К счастью, машина не понадобилась. К радости Фриды Соломоновны, её знакомая заведующая родильным отделением в этот день дежурила. Осмотрев в своем кабинете Эллу, она авторитетно заявила:

– Я уверяю, что ваша дочь сегодня рожать не будет и вряд ли завтра.

– Вот видишь, я тебе говорила, мамочка. Кто из нас прав? – сказала Элла, тревожно поглядывая на дверь, из-за которой доносились крики рожениц.

– Пусть твоя мама не волнуется и спокойно идет домой. Зав-тра я приду к тебе в девять утра. Все будет хорошо. А сейчас, детка, пойдешь со мной в палату, – обратилась врач к будущей матери.

Взяв Эллу под руку, заведующая, которой заранее была обещана благодарность, попрощалась с Фридой Соломоновной и в хорошем настроении пошла в приемный покой.

– Не волнуйся, Яша, завотделением прекрасно знает, что я ее отблагодарю. Она очень любит хорошие подарки.

– В котором часу она уходит с работы? – волнуясь за жену, спросил Янкель.

– В шесть. Но она меня заверила, что Элла будет рожать не ранее, чем завтра, – стараясь успокоить зятя, ответила теща, хотя на сердце у нее, как и у него, скребли кошки.

Янкель дома не находил себе места. В половине шестого вече-ра он сказал: – Фрида Соломоновна, я пойду в роддом.

– Вот неспокойная натура, как и у твоей жены, – улыбнулась теща, с пониманием глядя на него.

К шести часам вечера они вновь вернулись в роддом. В при-емном покое им сказали, что завотделением давно уехала. Фрида Соломоновна, представившись врачом, попросила разрешения пройти в акушерскую. К ней подошла дежурная акушерка лет двадцати пяти. Она успокоила ее, заверив, что самочувствие Эллы вполне удовлетворительное...

– Мамочка, не волнуйтесь. Все будет хорошо. Если надо будет, мы не хуже ее справимся – с уверенностью говорила черноглазая украинка.

Фрида Соломоновна, попрощавшись с ней, положила в карман ее халата двадцать пять рублей. На сей раз Янкель с легким сердцем уходил домой. Он без особого желания поехал играть на очередной свадьбе, где его с нетерпением ожидали друзья. Не выдержав до конца свадьбы, Янкель в одиннадцать вечера, взяв такси, поехал в роддом. Двери были заперты. Он с трудом достучался до дежурной с заспанными глазами, явно недовольной его приходом.

– Очень прошу вас, узнайте, пожалуйста, как самочувствие моей жены. Я ее еще утром в тяжелом состоянии привез, – соврал он. Что-то буркнув себе под нос, женщина впустила его в прием-ный покой и, кивком указав на стул, скрылась.

Не прошло и пяти минут, как к нему подошла молодая симпатичная женщина в белоснежном халате.

– Это вы спрашивали Эллу Кац? – улыбаясь обратилась она к Янкелю.

– Да, я. Это моя жена.

– Поздравляю. У вас родился здоровый мальчик, – сказала та самая медсестра, с которой разговаривала в шесть вечера Фрида Соломоновна. – Ваша жена чувствует себя хорошо.

Он смотрел на нее, как на добрую фею, не в силах произнести ни слова.

– Передайте это и вашей теще, – добавила она. – Приходите завтра, увидите своего сынишку.

Безмерно счастливый отец обнял и поцеловал медсестру.

– Спасибо! Спасибо! – крикнул он вслед доброй женщине, спасшей, как потом выяснилось, жизнь запутавшемуся в пупови-не ребенку.

Янкель помчался домой.

– Мамочка! Элла родила мальчика! – закричал он с порога.

Они бросились в объятия друг к другу. Слезы счастья лились из глаз Фриды Соломоновны.

С приездом Эллы с ребенком домой жизнь их в корне изменилась. Все их помыслы были направлены только на благо младенца. Янкель не возражал дать сыну имя Игорь в честь покойного отца Эллы, Исаака.

Рос Игорек здоровым и крепким. Время проходило в прият-ных заботах о малыше. Стоило Янкелю заиграть на скрипке в присутствии сына, как лицо ребенка преображалось. Его глазки мгновенно зажигались маленькими огоньками восторга, пальчики рук быстро шевелились, словно перебирали невидимые струны. Он слушал в каком-то напряжении. У Эллы и ее матери подобное состояние мальчика вызывало некоторое беспокойство. Янкель же воспринимал это как само собой разумеющееся, так как, сколько он себя помнил, рядом с ним всегда находилась скрипка, вызывавшая в нем такие же чувства.

Когда же Игорю исполнилось три года, отец купил ему, к его неописуемой радости, детскую скрипку. Можно сказать, ребенок родился, держа в руках этот волшебный музыкальный инстру-мент. Для Эллы и Фриды Соломоновны малыш был маленьким чудом, они безмерно любили его, гордились и любовались им.

В отличие от своего покладистого, компанейского отца Игорь рос замкнутым, немногословным добрым мальчиком. Он был развитым умным ребенком и бесспорно обладал наследственным музыкальным талантом и привык быть всегда и во всем лидером. Сверстники завидовали ему.

Янкель постарался, чтобы его сын, не в пример ему, с первого же класса занимался одновременно в общеобразовательной и му-зыкальной школах. Учился мальчик хорошо и без особого труда. Единственное, что беспокоило родителей, – это его врожденная близорукость. Игорь должен был носить очки. Почти все сво-бодное время он проводил за игрой на скрипке и чтением книг.

Глава третья

I

Незаметно для Янкеля и Эллы, но особенно для Фриды Соло-моновны, пролетело отрочество их сына и внука, становившегося с каждым годом серьезнее и взрослее. Янкель хотел осуществить то, о чем безрезультатно мечтали его покойные отец и дед, – чтобы его сын стал настоящим, признанным музыкантом. Он был одержим этой идеей, которая стала для него смыслом жизни.

К сожалению, близких друзей у Игоря ни в детстве, ни в отро-честве не было.

Пора юношества складывалась для него сложно. Рано повзрослев, он начал смотреть на жизнь глазами мыслящего человека, трезво анализирующего свои и чужие поступки и окружающую его действительность. Вся обстановка в школе – показуха, очковтирательство, взяточничество учителей – вызывали у юноши, воспитанного на совершенно иных ценностях, чувство отвращения. Игорь все чаще убеждался, что реальная жизнь в корне отличается от той, которую ему и его сверстникам представляли в розовом цвете взрослые по радио, телевидению, в прессе и в произведениях советской литературы.

 

Был поздний вечер. Юноша вышел из дома своей тети Дины. Иногда, когда та находилась на работе, он присматривал за двоюродным братом Илюшей, которого жалел и любил всей душой. Обычно в отсутствие Дины с ним находилась опытная медсестра, нанятая свекровью. Сегодня же Игорь был приятно удивлен, впервые увидев в ее квартире симпатичного мужчину, с которым она пришла после работы. Придя домой, он передал эту новость родителям, те очень обрадовались. Янкель надеялся, что на этот раз Дина все хорошо взвесила.

На следующий день в прекрасном настроении он позвонил домой и сказал, что после работы поедет играть на очередной свадьбе. В этот субботний вечер он не чувствовал усталости, играл с особым вдохновением, вызывая восторг слушателей. Во время перерыва к уставшим музыкантам, сидевшим за отдельным столом, уставленным разной едой и спиртным, подошел высокий представительный мужчина лет тридцати пяти с расцарапанным лицом.

– Здравствуйте. Приятного аппетита, – обратился он к музы-кантам.

– Спасибо, просим за стол, – с улыбкой поблагодарил его раскрасневшийся пожилой трубач и придвинул ему стул. – За наше знакомство! – налив всем пятерым по рюмке армянского коньяка, сказал он.

– Давайте познакомимся. Александр Вавилов, – подав каждому руку, представился незнакомец.

Выпив рюмку и закусив долькой лимона, он обратился к Янкелю, чья виртуозная игра его приятно удивила.

– Скажите, пожалуйста, вы профессиональный скрипач?

– Нет. Любитель, – усмехнулся тот.

– А я думал... – Вавилов умолк на полуслове.

– Вы глубоко ошибаетесь, если считаете, что профессиональ-ные музыканты всегда играют лучше любителей, – вмешался мо-лодой ударник.

– Вы правы, – вздохнул Вавилов. – Но вы все же закончили музучилище?

– Представьте себе, нет – только музыкальную школу. – В голосе Янкеля послышались нотки раздражения, как это всегда с ним случалось, когда приходилось вспоминать давние унижения.

– Мда-а! Можно лишь посочувствовать вам, – ответил его собеседник, не сводивший глаз с печального лица скрипача.

– Мне от этого не легче, – сказал Янкель.

– Да, но вы хотя бы знаете, что играете как профессио-нальный музыкант?

– Об этом мне говорил еще двадцать лет тому назад профессор Киевской консерватории.

– Если это действительно так, то он мог бы помочь вам поступить туда.

– А там разве учатся евреи?

– Вы правы, – вздохнув, согласился Александр.

– Ну, вот и, слава Богу, мы наконец-то пришли к общему знаменателю, – рассмеялся пожилой трубач.

Александр наполнил коньяком свою рюмку.

– Давайте-ка, ребята, лучше выпьем за то, чтобы быстрее при-шло такое время, когда каждого человека ценили бы по заслугам, но только не дутым, а истинным, и не по национальности.

Этот тост поддержали все.

– Я, ребята, закончил в свое время музыкальную школу, затем Киевский театральный институт, режиссерский факультет. Поверьте, что мне очень больно смотреть на вас, одаренных людей, вынужденных, я уверен в этом, без особого энтузиазма зарабатывать на кусок хлеба, играя на подобных мероприятиях, хотя ничего в этом постыдного и нет. Наше общество болеет хронической болезнью. В этом наша общая беда. – Вавилов вновь наполнил свою рюмку коньяком и залпом выпил.

– Но ведь не ко всем неблагожелательно относятся в наших высших учебных заведениях. Например, к вам, – с ехидством заметил худощавый, с клиновидной бородкой, аккордеонист.

– Поверьте мне, я не затем подошел к вашему столику, чтобы излить душу. Мне очень захотелось похвалить вас всех, особенно Якова, за прекрасную игру. Я говорю честно и искренне. Вы не правы относительно меня. Я закончил школу с золотой медалью, и институт с красным дипломом. Я работал режиссером в театре. За то, что мои взгляды не совпадали со взглядами начальства, вокруг меня создали такую «райскую обстановочку», что моя маленькая язвочка желудка выросла и повела себя, подобно моему начальству, так агрессивно, что пришлось ее удалить, а мне самому убраться из драмтеатра, – закончил Вавилов.

Музыканты продолжали веселить присутствующих на свадь-бе. В полночь, держа в руках инструменты, они, утомленные, вышли на улицу. Обычно всех их развозил по домам на своем «броневике», как они в шутку называли «Москвич», лысый толстяк-трубач. На этот раз Янкель решил пойти домой пешком, так как свадьба была недалеко от дома, чтобы немного проветриться. Пройдя метров пятьдесят, он услышал сзади грубоватый мужской голос:

– Яков! Яков!

К его удивлению, это был изрядно выпивший Александр Вавилов.

– Вот здорово, Яков, вы тоже поблизости живете?

Взяв его под руку, он без особых церемоний присоединился к понравившемуся ему музыканту.

– Я живу на Спасской, в десятом номере, – ответил Янкель, не склонный продолжать разговор.

– А я на Борисоглебской.

Словоохотливый Александр рассказал Янкелю о том, что был на свадьбе у сына своего друга детства, что у него самого прекрасная жена, актриса драматического театра, и что у них сын-отличник, занимающийся одновременно в общеобразова-тельной и музыкальной школах.

– Простите, Александр, а как зовут вашего сына? – спросил Янкель.

– Эх, Яша, Яша! Сынок у меня – то, что надо. Мой Толик – парень хороший и очень любит меня. Ой, извини!

Вдруг, отскочив в сторону, Вавилов подбежал к ближайшему дереву. Его начало рвать.

«Ну и нализался же режиссер, как свинья», – отойдя подальше, с брезгливостью подумал Янкель.

Придя немного в себя, Александр, выпрямившись, подошел к музыканту.

– Извини, пожалуйста. Жизнь такая гадкая, Яша, – начал он оправдываться.

– Знаете, Александр, ведь наши-то сыновья – закадычные друзья. Анатолий часто бывает в нашем доме.

По рассказам сына он много хорошего знал о семье режиссера и лично о нем.

– Очень рад, – скривившись от боли в животе, сквозь зубы пробормотал Вавилов. Ему было стыдно за себя и ужасно не хотелось, чтобы о его неприглядном поведении узнал сын.

– Александр, а ведь я очень доволен их дружбой. Наши ребята учатся вместе в музыкальной школе.

– И я тоже моим Толиком очень доволен, – буркнул тот.

Вытерев носовым платком забрызганные брюки, режиссер пошел рядом с Янкелем. Стояла теплая летняя ночь. В небе ярко светили звезды.

Несколько минут они шли молча.

– Яков, прошу тебя, не рассказывай ничего ни своему, ни моему сыну, хорошо?

– Вы могли бы и не говорить мне об этом, – ответил Янкель.

– Спасибо. Ох и горько у меня, Яша, на душе. Ох, как горько! – Немного помолчав, он продолжил: – Был когда-то и я гордым человеком, а сейчас докатился. Не по своей воле, не по своей...

К удивлению Янкеля, Александр вдруг вздумал исповедаться. Пришлось слушать.

...Все неприятности у молодого режиссера начались после того, как он, без ведома и согласия главного режиссера драмте-атра, решил поставить пьесу о молодежи, написанную молодым талантливым драматургом. Пьесу, естественно, ставить не позво-лили, несмотря на то, что труппа театра была от нее в восторге. Взаимоотношения между строптивым режиссером и его началь-ством с каждым днем ухудшались. С характеристикой, которую ему выдали после увольнения по собственному желанию, ни в один киевский театр устроиться Александр не мог. На него повесили ярлык – «бунтарь».

Вавилов вынужден был уехать в один из областных театров, посещаемый лишь в организованном порядке работниками близлежащих предприятий и колхозов, да и то для галочки в строке «культурно-массовые мероприятия».

Жизнь, лишенная творчества, серое, безрадостное существование вдали от семьи очень тяготили молодого режиссера. Все его планы и надежды рухнули. Шаг за шагом он все более привыкал к спиртному.

Жена Вера изо всех сил пыталась помочь мужу. Наконец-то ее друзья, имеющие связи в Министерстве культуры, устроили Александра художественным руководителем Дома культуры одного из крупнейших заводов Киева...

 

II

Тем временем дружба между Игорем и Анатолием, ребятами со столь несхожими характерами, после встречи и знакомства их отцов окрепла еще больше. Молодых людей объединяли взгляды на жизнь и самое главное – безграничная любовь к музыке. Они принадлежали к новому поколению, не знающему трудностей, которые выпали на долю их родителей, родившихся в предвоен-ные годы, а особенно – их дедов и прадедов, испытавших на себе все ужасы страшной войны и бесчеловечность тоталитарного ре-жима. Социальная несправедливость, царившая в закостенелом и коррумпированном обществе, вызывала в душе молодежи немой протест. Разочарованное молодое поколение жаждало перемен. Оно с готовностью потянулось навстречу свежим веяниям, с трудом пробивающимся сквозь железный занавес с Запада. Не были исключением и Игорь с Анатолием.

Однажды, возвращаясь из школы домой, они решили зайти сначала к Толе, чтобы затем вместе отправиться на занятия в музыкальную школу. Войдя в квартиру, ребята увидели плачу-щую Веру.

– Мамочка, что случилось? – бросился к ней испуганный Толик.

– Папу арестовали, – всхлипывая, ответила она.

– За что?

– Мне ответили, что он поссорился с парторгом завода. Ты же знаешь папу. Я жду звонка от дяди Лени. Он обещал все узнать...

Как впоследствии рассказал Александр, причиной, вызвавшей ссору между ним и парторгом завода, был запрет последнего на постановку пьесы драматурга Розова «В поисках радости». Случайно оказавшись в клубе во время репетиции пьесы, тот, демонстративно поднявшись на сцену, бесцеремонно заявил:

– В нашем заводском клубе такую дрянь, товарищ Вавилов, еще никогда не ставили и не будут ставить! Немедленно прекратите этим здесь заниматься.

– Но почему, товарищ Сидоров? Это очень интересная пьеса.

– Может быть, для вас интересная, а для советского человека – нет. Понятно? Да и вообще, Вы работаете у нас без году неделю, как мне сказали, уже слишком много себе позволяете…

Репетиция была сорвана. С трудом сдержав себя, возмущен-ный самодурством парторга, Александр незамедлительно отпра-вился в его шикарный кабинет, где собрались все вернопод-данные заводские холуи, постоянно сопровождавшие партий-ного «босса».

– Вы, товарищ Вавилов, не забывайте, что работаете на закры-том предприятии государственного значения и получаете зарпла-ту здесь, а не в другом месте, поэтому нам нужно, чтобы со сцены к советским труженикам доходила не вульгарщина, а высокая идейность, вдохновляющая наш коллектив на трудовые подвиги ради светлого будущего – коммунизма!.. – разглаголь-ствовал парторг. Формально второе лицо, на самом деле первое, на огромном заводе – «почтовом ящике», работающем на военные нужды, он никогда никому не прощал малейших попыток вступить с ним в пререкания.

– Но, простите, вы хоть знаете, кто такой Розов?

– Знаю, ну и что? До Чехова ему далеко. Я работаю на этом заводе более тридцати лет. Из них двадцать пять – парторгом! И всегда боролся с идеологическими извращенцами, и лучше вас, поверьте мне, знаю, что нужно нашим советским людям, чем они живут, что их волнует. Я всегда боролся, борюсь и буду бороться за высокую коммунистическую нравственность советского человека.

– Ничего вы о так называемых «ваших» людях не знаете, да и не ваши они, так как ничто вас с ними не связывает. Вы и вам подобные очень от них далеки. Сытый голодного не разумеет. Вы просто невежда, тридцать лет протирающий штаны на казенных стульях вместо того, чтобы жить жизнью людей, а не тонуть в пустословии...

– Да как вы смеете, заурядный уличный комедиант, которому в театре дали пинок под зад!.. И правильно сделали! Я все знаю о вас, – перебил Александра парторг. – Как вы разговариваете со мной, заслуженным и уважаемым человеком, орденоносцем, в таком тоне и к тому же в моем кабинете?! Да я же тебя, гад, шут гороховый, сотру в порошок! Я тебя проучу! Ох, как проучу! У меня есть свидетели! Даром тебе это не пройдет!

Сидящие в креслах, словно дрессированные собачки, закивали в знак полного согласия с шефом.

Выйдя из кабинета, режиссер вернулся в клуб. Через час за ним приехала вызванная парторгом милицейская машина с тремя милиционерами.

Благодаря другу детства, занимающему высокий пост в МВД республики, Вавилов после нескольких дней заключения в Лукьяновской тюрьме был выпущен на свободу. За арестом последовало увольнение. Оказавшись наконец дома, Александр напился до беспамятства.

С этого дня водка стала неотъемлемой частью его жизни. Она избавляла его душу от боли, мозг – от гнетущих мыслей. Чем больше он пил, тем жизнь казалась легче. Бывшего режиссера не волновали более никакие проблемы, кроме одной – где и как добыть денег на выпивку. Как часто бывает в таких случаях, он обзавелся новыми «друзьями»-собутыльниками, с удовольствием тянувшими его за собой на дно.

Проходило время. Жена и сын были не в силах помочь Александру. Ничто не помогало: ни слезы жены, ни мольбы старой матери, ни увещевания отца, ни просьбы сына. На глазах у всех погибал прекрасный, талантливый человек.

Обстановка в доме не могла не отразиться на впечатлительном Анатолии, очень болезненно воспринявшем несчастья отца, которого с детства любил и которым гордился. Его пылкая натура не хотела мириться с несправедливостью. Во время занятий в школе на уроках по гуманитарным предметам он старался задавать преподавателям «каверзные» вопросы не по теме урока, добиваясь ответов, вызывавших у одноклассников «нездоровую» оживленную полемику, чего более всего опасались учителя. Выведенные из терпения, они обратились за советом к директору школы. Тот, долго не раздумывая, посоветовал им при очередном повторении, как он выразился, «антисоветчины» для начала сразу же выставить Вавилова из класса и сообщить родителям, рассчитывая, что это его немного отрезвит. Однако Анатолий демонстративно продолжал в том же духе. Естественно, оценки по данным предметам снизились у него, отличника, до минимума. Такое предвзятое отношение учителей к нему вызывало нескрываемое возмущение его одноклассников.

Чем больше юноша чувствовал недоброжелательное отноше-ние со стороны учителей, не хотевших отвечать на его вопросы, тем больше сердцем и душой он ожесточался против них. Дело дошло до того, что несколько учителей поставили на педсовете вопрос об исключении строптивого ученика из школы. Несмотря на давление директора и двух-трех учителей, большинство их коллег, в основном преподававших точные науки, по которым Анатолий продолжал учиться на «отлично», категорически возра-жали против его исключения. Так, с горем пополам, ему удалось закончить восьмой класс. Несмотря на уговоры отца, матери, дедушки и бабушки, он отказался заканчивать школу.

– ...Не хочу ни в какой институт! Какой толк с него! Что он дал папе? Пойду в ПТУ, получу специальность – и точка! Не буду ни от кого зависеть и зарабатывать буду больше, чем инженеры! – возражал своим родным разочарованный в жизни юноша.

Игорю же он объяснил свой уход из школы тяжелым матери-альным положением в семье, где работала одна только мать, потому что отца нигде не принимали на работу.

– Папа от горя очень много пьет, не приходит домой, денег нам не хватает, поэтому я должен хоть немного помочь семье материально.

Такие аргументы вполне убедили Игоря. Он стал еще больше уважать друга. Сразу же после окончания восьмого класса, тот, забрав документы, которые ему выдали с большой радостью, подал их в ПТУ. Однако выбор специальности портного немного озадачил Игоря.

– Знаешь, что я тебе скажу, Игорек? Я сейчас совершенно по-другому начал смотреть на жизнь и пришел к такому выводу: наши с тобой мечты абсолютно неисполнимы, все это самообман, – рассуждал Анатолий, сидя в гостях у друга. – Посмотри сам, если ты не можешь делать то, что хочешь, например как твой отец, которому ведь так и не дали стать музыкантом, если тебя травят за правду, как моего отца, да и меня сейчас в школе, то к чему тратить зря время, здоровье и в конце концов прийти со всем своим багажом к краю пропасти. Я не хочу идти на ком-промисс со своей совестью. Не хочу кривить душой. Нет дура-ков! Нет! Я лучше буду шить дома красивые брюки и джинсы, получать за это хорошие бабки и красиво жить.

Игорь от всей души сочувствовал Анатолию. Он знал, что с его отцом поступили в свое время бесчеловечно, растоптав его заветную мечту. Не из-за отсутствия таланта, а исключительно из-за «пятой графы». Юноша прекрасно понимал, что настроение друга – это следствие трагедии его отца. Спокойно выслушав Анатолия, он вслух не осудил его, но в глубине души все же не был с ним согласен. Сам же Игорь не хотел бы обречь себя на бездействие в ожидании лучших времен, на занятие нелюбимым делом.

 

На лето Анатолий и его маленькая сестренка Валюша уехали в деревню, к бабушке Наталье Константиновне и дедушке Ивану Афанасьевичу, которые души в них не чаяли и очень тяжело переживали несчастья своей единственной дочери.

Вера, находясь с театром на гастролях в Свердловске, познако-милась там с ведущим режиссером Свердловской киностудии. Потерявшая всякую надежду спасти мужа от алкоголя, отчаявшаяся женщина поделилась с ним выпавшим на ее долю несчастьем.

Он предложил ей забрать детей и переехать в Свердловск, где гарантировал ей работу в театре и даже в кино. Не дав ему окончательного ответа, она вернулась в Киев.

После очередного скандала, учиненного пьяным Александром, Вера окончательно решила уехать с детьми в Свердловск.

Приехав к родителям в деревню под Херсоном, она рассказала о своих намерениях им и старшему сыну.

– Делай, дочь, как знаешь, как ты считаешь нужным. Мы не имеем права указывать тебе… – говорил отец.

Вера, облегченно вздохнув, взглянула на сына, сидевшего с хмурым лицом. Бабушка, всхлипывая, вышла.

– А ты что скажешь, Толя, сыночек?

– Я никуда из Киева не уеду. Это для тебя папа стал чужим, но для меня остался по-прежнему родным отцом. И я не хочу уезжать от него.

– Но пойми меня, сынок, я сейчас говорю с тобой, как со взрослым человеком. Отец стал чужим и тебе с Валюшей. Если бы он по-настоящему любил вас обоих, не говоря уже обо мне, то давно бы бросил пить и жил бы, как все люди, не приходил бы домой постоянно пьяный, не пропадал бы днями где-то...

Вера горько заплакала.

– Мамочка, ты ведь знаешь, почему папа начал пить! Ведь раньше этого не было, – сказал Анатолий. Глаза юноши напол-нились слезами.

– Все это лишь повод. Мало ли неприятностей случается на работе у каждого? Значит, все должны спиваться и становиться алкоголиками?

Однако все доводы и просьбы матери и ее родителей не повли-яли на твердое решение юноши остаться с отцом. Вера вернулась с дочкой в Киев, и через неделю они улетели в Свердловск. Так передал внуку дедушка.

Не в силах выносить молчаливое осуждение стариков, Толя чувствовал себя одиноким, оставшись без матери, да, в общем, и без отца. Он решил написать письмо в Киев дедушке и бабушке, которые в свое время вырастили его и сестренку, так как роди-тели большую часть времени находились на работе, описав, в каком положении оказался.

...Внезапно в памяти Анатолия всплыл образ самого близкого друга детства Генки, жившего в одном с ним дворе. Вместе они ходили в детсад, затем – в школу, в один класс, сидели за одной партой. Родители его были алкоголиками. Дворовые ребята помогали своему постоянно голодному другу чем только могли. Анатолий ясно помнил тот ужасный день, когда Генку вызвал к себе в кабинет директор школы и в присутствии каких-то незна-комых мужчины и женщины сказал ему, что есть постановление суда лишить его отца и мать родительских прав, а его самого отправить в детдом. С плачем воспринял несчастный мальчишка это известие. Всем классом, вместе с классным руководителем ребята провожали своего товарища отличника Гену Виноградова. Спустя полгода Толя получил от друга письмо. В нем тот подробно описывал свою тяжелую детдомовскую жизнь: издева-тельства старших над беспомощными малолетками, рассказывал о так называемых «учителях-наставниках», карающих тех, кто пытался протестовать против их жестокого обращения. Эти невеселые воспоминания нагоняли на юношу гнетущую тоску...

Толя смотрел в окно. Его грустный взгляд медленно скользил по стоящей на окраине села заброшенной, полуразвалившейся де-ревянной хате с забитыми досками окнами, по заросшему диким кустарником холму и верхушкам качающихся на ветру берез.

«...Дорогие бабушка и дедушка, – перечитывал Анатолий свое письмо, – пишу вам, а на сердце у меня так тяжело! Мама и Валюша уехали в Свердловск. Там ей обещают хорошую работу и квартиру. Но я отказался уезжать от папы и от вас. У меня нет денег. Очень прошу вас передать папе, чтобы он поскорее приехал и забрал меня в Киев. Я его очень буду ждать...»

Обливаясь слезами, Елена Федоровна читала вслух своему полуслепому больному мужу послание внука.

– Как же можно так поступать! Как же можно разлучать детей с родным отцом! – причитала она. Только бессовестный человек может так делать! Ведь дети так любят своего отца! Эх, какой же бессовестной оказалась наша невестушка! Как только беда при-шла в дом, так она, негодница, сразу бежит прочь! Работы как будто у нее в Киеве нет. Да и квартира неплохая. Чего ей еще надо? Потерпела бы еще немного. Ведь он образумится.

Старик не выдержал:

– Ты, старая, замолчи, пожалуйста! Ты же неправа. Что, плохо Вера жила с Александром, пока он не запил? А? Ну, что мол-чишь?! – Муж повысил голос. – Мало она слез пролила? Мало намучилась с ним в последние годы? А толку-то никакого. Что, сладко ей было от такой жизни? Много ей муж помогал? И детей на своем горбу тянула. Ему-то что? Дай выпить – и баста! Не оправдываю я его, хоть и сын он мне. Не выход из положения он нашел, а погибель! Уничтожил прекрасную семью! Не так правду ищут! Не водкой ее добывают! Лучше бы в тюрьму сел, чем в скотину превращаться!

– В тюрьму! Типун тебе на язык!

Степан Васильевич отправился на поиски сына, который в последнее время редко появлялся дома. До позднего вечера он обходил близлежащие забегаловки, где Александр был завсегдатаем, однако найти так и не смог. Всю ночь старики не смыкали глаз. Мать оплакивала судьбу своего несчастного сына, проклиная виноватую во всем советскую власть, искалечившую не только его жизнь, но и жизнь двух ее родных братьев, арестованных в 1937 году как врагов народа и затем растрелян-ных. Члены их семей были высланы в Сибирь, откуда после вой-ны половина их не вернулась.

Наконец, через день вечером сын пришел к ним нетрезвым. Не сказав ему ни слова о полученном от внука письме, старики решили дождаться утра, дав ему проспаться. Проснувшись после тяжелого сна, Александр, как всегда, по привычке, принял холод-ный душ, а затем, виновато улыбаясь, как блудный сын, предстал пред родителями. Мать молча протянула ему письмо Анатолия. Читая его, он менялся в лице. Сердце отца готово было вырваться из груди. Вавилов по-прежнему любил свою бывшую жену и не мыслил жизни вдали от нее и детей. Сейчас, в эту минуту он готов был на все, лишь бы они не покидали его, не оставляли вла-чить жалкое существование с мерзкими людишками в той страш-ной, зловонной яме, куда забросила его судьба и откуда не было у него сил выбраться. Молча положив письмо в карман, Александр вышел из столовой в кухню, где ожидали его родители.

– Мама, одолжи мне, пожалуйста, полтинник, я тебе скоро отдам. Меня в ближайшее время друзья обещали устроить на работу, – в очередной раз попросил он.

Взяв деньги, Александр наскоро поел, переоделся, сложил в портфель полотенце, мыло, зубную щетку и, попрощавшись с ро-дителями, стремительно вышел из дома. Лишь к вечеру следу-ющего дня он был на месте, добравшись на поезде и на попутках в деревню Херсонской области, где с нетерпением ждал его сын.

– Папа! – увидев входящего во двор отца, воскликнул Анатолий.

Он подбежал к Александру, они обнялись.

– Как я рад, что ты приехал за мной, папа!

– И я, сынок, очень рад видеть тебя!

Отец с сыном вошли в дом. За столом сидели теща и тесть. На приветствие зятя они не ответили. Чувство обиды обожгло Анатолия. Прекрасно умевший в трезвом состоянии сдерживать эмоции, Вавилов, поставив портфель у дверей на тумбочку, сел за стол.

– А где Валюшенька, сынок?

– Мама увезла ее в Свердловск, – опустив глаза, чуть слышно ответил тот.

– Та-а-ак! – сквозь зубы процедил Александр, пристально глядя на тещу. – Значит, даже не соизволила предупредить меня об этом.

– А как тебя предупредить, если ты всегда пьян! – сказал Иван Афанасьевич.

– Я бы все хорошо понял, даже будучи пьяным – лучше, чем некоторые в трезвом состоянии.

– Пустые слова, ничего бы ты не понял. А она молодая. Вот и поехала в Свердловск выходить замуж, – ехидно заметила Наталья Константиновна.

– Здорово! Двух мужей захотела. – А ты что – муж?

– Официально да.

– Официально? – с иронией повторил старик. – Сейчас пьяниц быстро разводят.

В его голосе слышалось злорадство. Всегда недолюбливая своего зятя, этого городского интеллигента, и его родителей, он хотел как можно больнее задеть его гордость.

– А еще дальше она не могла уехать? Что, женихов в Киеве не хватает? – усмехнулся Александр.

– Не твое это теперь дело. Куда захотела, туда и уехала. И вообще лучше уехать подальше и найти хорошего человека, чем жить рядом с плохим. Хуже не будет. И запомни – сам ты во всем виноват. Пропил ты свою семью, так что некого тебе винить, кроме самого себя.

– Это точно. Пусть Вера хоть поживет по-человечески. А то совсем, бедняжка, измаялась. Не узнать ее, – проворчала теща, не раз хваставшаяся перед односельчанами своим родством со «знаменитым на весь мир режиссером, работающим в главном театре Киева».

Она демонстративно вышла из комнаты.

– Ну, а ты, Толя, как дальше жить думаешь? – помолчав, спро-сил Александр сына.

– Буду жить с тобой, папа.

– Тогда собирайся, пошли отсюда. Нам здесь больше нечего делать.

Мальчик быстро вышел в соседнюю комнату. Через несколько минут он вернулся, держа в руках небольшой чемоданчик со своими вещами, приготовленными заранее.

– Мы тебя не гоним, Толечка, – виновато сказал старик.

Ничего не ответив, Александр, взяв портфель, направился к выходу.

– Идем, сынок.

– Скатертью дорожка, – послышался из соседней комнаты го-лос Натальи Константиновны.

– Пошли, папа! До свидания, – громко, чтобы услышала бабушка, сказал Анатолий.

Они вышли из дома. Тишину деревенского вечера нарушил лай рвавшейся с цепи злой собаки.

– Тихо, успокойся, Тузик. Зачем ты лаешь? Здесь все свои, – подойдя к ней, ласково сказал Толя. Он поглаживал пушистую шерсть собаки, успевшей подружиться с ним, хотя раньше она не признавала никого, кроме хозяев.

– Прощай, песик! Будь здоров и не поминай лихом. – Потре-пав пса по голове, юноша выбежал на улицу следом за отцом.

– Папа, куда мы сейчас пойдем? Автобус проезжает здесь лишь два раза в день – в восемь утра и пять вечера.

– Переночуем у дяди Пети, – нервно покусывая губы, ответил Александр, направившись к дому своего давнего приятеля, с ко-торым не однажды вместе рыбачил, приезжая вместе с женой и детьми в отпуск.

Семья Петра была обязана бывшему режиссеру поступлением их талантливой дочери в театральный институт.

– Вот это гости! – радостно закричала красивая, голубоглазая, с черными, как смоль, вьющимися волосами, двадцатилетняя Катюша, приехавшая на каникулы к родителям.

Петр, высокий, широкоплечий мужчина лет сорока пяти, с загорелым, волевым лицом, искренне был рад Александру. Приятели по-братски обнялись.

– Вот молодчина! Сколько лет, сколько зим не виделись! Большое тебе спасибо, что пожаловал к нам в гости! – искренне радовался гостеприимный хозяин. Он взял у нежданных гостей вещи и повел в большую гостиную.

Из соседней комнаты, сияя, вышла его розовощекая дородная жена Лиза, а следом за ней – высокий худощавый усатый мужик Федор Алексеевич, отец Петра, живущий после смерти жены в доме своего единственного сына. По намекам родителей Веры, с которыми поддерживали добрые соседские отношения, они давно догадывались, что в семье их дочери произошло что-то неладное. Не расспрашивая ни о чем гостя, пришедшего с сыном в столь поздний час, Петр с женой быстро накрыли стол. Отец, как было заведено в сельской местности, поставил на стол графин самогонки.

Анатолий с отвращением посмотрел на сосуд, наполненный ненавистной ему жидкостью, виновницей всех семейных бед. Старик, не мешкая, налив Александру, себе и сыну по сто пятьдесят грамм в граненые стаканы, поднял тост за встречу, за здоровье Александра и его дружной семьи. Именно такой он многие годы знал ее.

Анатолий испуганно смотрел, как отец залпом выпил самогон. Посмотрев на часы, режиссер, к удивлению хозяев, резко поднялся со стула.

– Извините, пожалуйста. Петр, выйдем на минутку, – попро-сил он своего приятеля.

Они вошли в кухню.

– Понимаешь, дорогой, не знаю, известно ли тебе, что у меня с Верой произошел полный разрыв. Я только что приехал из Киева за сыном. Разреши мне с Толей переночевать у тебя, не хочу оставаться у ее родителей.

– Ну, зачем ты, Саша, меня и мою семью обижаешь? Сколько тебе нужно, столько и гости у нас, хоть до следующего года.

– Спасибо, дружище. Если тебе не трудно, уложи, пожалуйста, Толика спать, а то он, бедняжка, сам понимаешь, сегодня изнерв-ничался. А мы погутарим еще.

– Не волнуйся, все будет в порядке, – дружески положив руку на плечо приятеля, сказал Петр.

Они вернулись в столовую. Александр сел за стол, а Петр, подойдя к жене, шепнул ей на ухо.

– Катенька, уже поздно, тебе завтра рано вставать, пора отдыхать. Толик устал, постели, пожалуйста, и ему, и дяде Александру у дедушки в комнате.

– Да, да, мамуля. Идем, Толик.

Мальчик посмотрел на отца. Ему на самом деле хотелось спать. Живя в деревне, он привык, как дедушка и бабушка, рано ложиться и просыпаться с петухами.

Хозяйка вышла вместе с ними. Мужчины остались одни. Тем временем Петр вновь наполнил стаканы. Лицо Александра не-много просветлело. На душе стало спокойнее.

– Ничего, Сашко, – так старик всегда называл нравившегося ему компанейского городского приятеля сына, – все будет хоро-шо! На все требуется время. Жизнь, дорогой мой, колесо! – заку-сывая ржаным хлебом с квашеной капустой и салом, говорил он.

– Да, вы правы, Федор Алексеевич! – подтвердил гость.

– Послушай меня, Сашко. Знаешь ты меня, сынок, уже не первый год. Расскажи мне как отцу, что у тебя стряслось с Верой. Я вас обоих люблю как родных. Ведь не вчера же вы поженились, жили, слава Богу, душа в душу не один годок. Вон каких деток хороших вырастили вместе, – покручивая кончики седых усов, медленно, с расстановкой говорил старик.

– Эх, все хорошее уже осталось позади, Федор Алексеевич. Разошлись мы, как в море корабли.

– Как это разошлись? – в недоумении спросил старик.

– Вот так. Уехала Вера с Валюшенькой в Свердловск, нашла себе другого, – опустив голову, ответил Вавилов.

– А может быть, она тебя решила попугать?

– Да нет – окончательно.

– Та-а-ак! – протянул старик. – Э, нет, браток. Это тебе не шуточки. Только о себе-то и подумали. А как теперь дети ваши будут жить? Э-эх! – махнув рукой, продолжал он. – Легко у вас, теперешних, все получается!

– Ну ладно! Ладно, батя! Не сыпь хоть ты соль на рану! – нахмурившись, упрекнул его Петр.

Старик налил себе еще самогона.

– За все хорошее, – тихо произнес он.

– Как работается, Саша? – спросил Петр.

– Все у меня, дружище, лучше, чем у всех, но никто не зави-дует, – отделался тот шуткой.

В этот вечер разговор между приятелями явно не клеился, несмотря на изрядное количество выпитого самогона.

Неожиданно старик запел грустную народную песню. Перед глазами гостя, сентиментального по натуре человека, неожиданно всплыли милые лица бывшей жены, сына и дочери.

– Помню, как-то в лагере, на Колыме, – донесся до Александ-ра, словно издалека, слегка хрипловатый голос Федора Алексее-вича, – подружился я с молодым человеком, еврейчиком...

Выпив, старик обязательно начинал рассказывать о пережитом им в страшные времена своего заключения – сначала в немецких концлагерях, а затем в советских, не уступавших немецким по своей жестокости. Рассказы его редко повторялись.

– Толковый был парень, – продолжал он. – С интересной такой фамилией – Обойденов. Хирургом он был. Помню, подвернул я на лесоразработках ногу, когда нес бревно. С такими, значит, там не церемонились. В изолятор посадят, вроде в санчасть, а там тебе точно каюк. Какой порядочный человек был! Рядом шел со мной под тяжелым бревном и меня одной рукой поддерживал, чтобы я не упал, и мне сказал, чтобы я, понимаешь, бревна только касался, потому что шкандыбал, нога страшно болела. Никогда его не забываю, спас он мне жизнь. Из одной миски ели с ним баланду, на одних нарах спали. Необыкновенный был человек! Представьте, ребятишки, – в бараке морозище трескучее, его никогда не отапливали, а доктор каждый Божий день, в пять утра, в мороз трескучий, в одних подштанниках гимнастику делает, – говорил подвыпивший Федор Алексеевич. – Ох, и здоровяк был, твердый, как сибирский кедр. Ему, значит, дали двадцать пять лет, а выпустили на свободу через пять лет, как мне рассказали. Он спас жизнь начальника лагеря. Оперировал, значит, его, заворот кишок был у того. Вот начальник и поклялся перед операцией, что если выживет, выпустит Обойденова на свободу. И выполнил обещание. А вот почему я вспомнил о нем. Обойденов мне как-то рассказал вот такую историю о личной жизни. О своей, значит, бывшей жене. Говорит, любил ее очень, и она говорила, что любит. Но когда его арестовали в 37-м, та, стерва, сразу бросила его, развелась, значит, сразу. Побоялась, чтобы ее не потянули за ним, так сама начала поливать его грязью перед властями. Вот тебе и любовь.

Тяжело вздохнув, старик продолжал:

– А вот моя голубка Дуняша, царство ей небесное, значит, с тремя детками мучилась одна во время войны и после войны, когда меня наши арестовали, ждала до конца и верной женой была, хотя и была первой красавицей.

– Всякие бывают жены, да и мужья тоже всякие бывают! – покачивая головой, заметил Петр.

– Бывает! Бывает! Все бывает! – со злостью выпалил Александр.

Он наполнил стакан самогонкой и залпом выпил, ничем не закусывая. Несмотря на то, что в этот вечер гость выпил спиртно-го больше обычного, он не пьянел. Вновь и вновь в его вообра-жении возникал образ жены. «Что же ты сделала, Вера? А ведь ты клялась мне в вечной любви. Эх, Вера, Верочка! Я всегда думал, что имею настоящего друга и единомышленника, в свет-лое и в тяжелое время. Но увы! К сожалению, ошибся в тебе...»

Неожиданно Александр вспомнил, как в воскресное утро в дверь их квартиры постучал невзрачный на вид молодой человек. Представившись Марком Бронштейном, он прямо в передней передал ему рукопись написанной им пьесы и попросил, если будет такая возможность, поставить ее на сцене театра, причем добавил, что не требует авторского гонорара. С иронией смотрел Александр на странного молодого человека с такими печальными глазами, каких никогда в жизни не видел. Режиссер пообещал прочесть его пьесу, а за ответом велел прийти в театр через месяц. Молодой человек, попрощавшись, медленно выходя из квартиры, дал хозяину бумажку, на которой был написан его рабочий телефон.

«Вот чудак, ей-богу, чудак, надо же такое. Интересно, где он узнал мой адрес? В театр не мог принести… », – подумал Вави-лов. За время работы он прочитал десятки пьес так называемых «драматургов», которые выбрасывал в урну. Положив папку с рукописью на письменный стол, Александр поехал гулять вместе с женой и сыном. Вернувшись вечером домой, он от нечего делать взял рукопись, не сомневаясь в том, что имеет дело с очередным «шедевром». Однако, к своему удивлению, с первых же страниц Вавилов почувствовал, что произведение написано мастерской рукой. Было уже далеко за полночь, но он не мог оторваться от правдивой, полной драматизма пьесы о жизни молодежи в большом городе. Александр, восхищенный актуальностью темы, поднятой никому не известным автором, бесспорно талантливым драматургом, решил перед тем, как показать пьесу своим коллегам, сначала дать ее прочесть жене – одаренной актрисе, надеясь на ее беспристрастную оценку.

– Ну как, Верочка, понравилась тебе пьеса «Заблудшие»? – спустя две недели спросил он у жены.

– Очень неплохо. Но не для нас она написана, – грустно улыбнулась Вера.

– Почему?! – в недоумении спросил он.

– Я удивляюсь тебе, неужели ты все еще такой наивный?

– Ты неправа. В ней ничего антисоветского нет, – поняв ее намек, сказал Александр.

– В ней слишком много правды...

– Ты хочешь сказать, что это единственный недостаток пьесы?

Вера промолчала. Но уже через несколько дней он убедился, что она была права. Из-за этой пьесы начались первые серьезные столкновения Вавилова с главным режиссером, а затем и с руководством театра, наотрез отказавшимися ставить ее на сцене ведущего драмтеатра республики, даже после того, как он заверил, что отредактирует пьесу, сгладив «острые углы». В других театрах реакция была такой же. Расстроенный Александр, потеряв всякую надежду, позвонил ее автору и попросил приехать в театр. С сияющим от счастья лицом тот вошел в кабинет Вавилова.

«Что это он такой счастливый приехал, словно к себе на свадьбу», – подумал режиссер.

– Садитесь, Марк, пожалуйста, – он указал на стул у письменного стола. – Пьеса ваша мне очень понравилась. Я бы ее не променял на десятки из нашего репертуара. Но, к сожалению, мы живем в такое время, сами понимаете... Могу сказать только одно: наберитесь терпения и ждите своего часа. Когда-нибудь люди вам за эту пьесу скажут спасибо...

– Когда, Александр Степанович? – с чувством грусти спросил молодой человек.

– Не знаю, – стараясь не смотреть ему в глаза, ответил режиссер. – Но я верю, что непременно рано или поздно наступят и в нашей стране счастливые времена для таких, как вы.

– А я, уважаемый Александр Степанович, в чудеса не верю.

– Обратитесь, Марк, в другие театры страны. Возможно, где-нибудь возьмутся поставить вашу пьесу.

Тут же ему стало стыдно за эти слова.

– Вы последний из тех, к кому мне посоветовали обратиться, – с болью произнес автор. Расстроенно смотрел он на режиссера, в добрых намерениях которого не сомневался.

– Хватит! Это моя четвертая пьеса. Предыдущие три постигла та же участь, хотя они были не хуже. Все! Надоело. Не хочу больше ничего! – тяжело дыша, с горечью в голосе говорил Марк. Лицо его пылало огнем.

Открыв папку, отданную ему Вавиловым, он скомкал рукопись и бросил в стоящую у дверей урну для мусора.

«Боже! Что он делает? Почему такое происходит на нашей грешной земле? За что?!» Александр с сочувствием смотрел на отвергнутого драматурга, как на человека, который подверг себя, в знак протеста, самосожжению и которому нельзя было ничем помочь.

Эта ужасная сцена навсегда врезалась в память режиссера...

...Сидя в полупьяном состоянии в чужой квартире, за чужим столом, сквозь задушевное пение старика, вдруг Александр, как наяву, услышал озлобленный голос супруги:

– Тебе просто нравится быть белой вороной! Да что ты из себя корчишь? Станиславским хочешь казаться? Тысячи режиссеров не хуже тебя работают себе спокойно, не лезут из кожи вон, живут припеваючи. Ездят на своих «Волгах», ставят пьесы. И люди наши, советские люди, ходят в театр и аплодируют им. Значит, все нормально и хорошо. Но тебя это почему-то не устраивает! Никудышный ты просто режиссер! И к тому же неуживчивый человек! Вот кто ты! Я тебе советую: возьмись, пока не поздно, за ум, а то тебя упрячут, как некоторых, тебе подобных, в психушку!..

«Эх, Вера, Вера! Да как ты могла так несправедливо посту-пить? Без совести и чести, вместо того, чтобы поддержать меня в тяжелое время. Все преклоняются перед фальшью, на правду же смотрят с подозрительностью, с оглядкой, с боязнью, недоброже-лательно. Все ради своего благополучия поступаются своей со-вестью. Правду принимают за ложь, а ложь – за правду...»

Старик продолжал напевать народные украинские песни. Ему то и дело подпевал его сын, навевая на гостя невеселые думы.

Его болезненное воображение уже в который раз за последнее время мысленно соединило на их супружеском ложе Веру, без которой он не представлял себе дальнейшей жизни, и какого-то мужчину. Александр, вскочив на ноги, подошел к окну. Ему хотелось кричать, вопить на весь мир, сделать все, что угодно, только чтобы помешать этому. Неожиданно для хозяев он быстро вышел из столовой на кухню. Они переглянулись в недоумении. Буквально через мгновение оттуда послышался протяжный стон. Петр, а за ним отец, вбежали на кухню. Александр лежал на полу. Из разрезанной вены лилась кровь. Рядом валялся кухонный нож. Петр, быстро вынув из брюк кожаный ремень, туго перевязал им выше локтя руку друга.

– Батя, не отходи от него ни на шаг! Я к Грицку!

Через считанные минуты он вернулся с соседом-трактористом. Подняв на руки Александра, они понесли его к трактору с прице-пом. Благодаря дежурившему в ночной смене опытному хирургу областной больницы и медсестре ему удалось спасти жизнь.

Около месяца пролежал Вавилов в больнице. Все это время рядом с ним находились Анатолий и приехавшие из Киева роди-тели. Выходив больного, все вместе вернулись домой. Александ-ру удалось с помощью еще не забывших его друзей устроиться на работу в театральную студию. Его родные были счастливы, надеясь, что он снова вернется к творческой жизни, и покой и благополучие придут в их семью, в их дом.

Однако их надеждам не суждено было сбыться. Александр всем своим существом ощущал безысходность своего положения в обществе, которому всей душой хотел честно служить. Он не выносил полуправды, жить же в противоречии со своими принципами не мог и не хотел.

Талантливый режиссер предпочитал быть белой вороной, а не безнравственным приспособленцем. С его же убеждениями никто не хотел считаться.

Вскоре Вавилова заставили уйти из студии «по собственному желанию».

Стараясь не расстраивать родителей и сына, он делал вид, что продолжает работать. Уходил из дома рано утром, приходил поздно, когда все уже спали, чтобы никто не видел его неуклюжую походку и блестящие от алкоголя глаза. Но сердце матери обмануть невозможно. Она чувствовала, в каком порочном кругу находится ее сын. Каждый вечер Елена Федоровна, ложась спать, молила Бога, чтобы с сыном ничего не случилось. Она выплакала все глаза, но при всем своем желании ничем ему помочь не могла.

Степан Васильевич страдал молча, видя, как неудержимо двигается к пропасти сын, их гордость, их надежда. Свои чувства отец старался скрыть от больной жены, хотя давно знал, что Александр не работает, так как несколько раз видел его днем выходящим из забегаловки с собутыльниками.

Дружки-алкоголики все чаще подводили пьяного Александра к дверям квартиры его родителей, звонили и со смехом уходили, оставляя сидящим у порога. Чувство обиды наполняло сердце Анатолия. В жизни его все в корне изменилось. Он без всякого желания учился в профтехучилище швейников, к выбранной профессии с самого начала относился совершенно равнодушно. К несчастью, юноша там обзавелся несколькими непутевыми ребятами, с которыми в безделье проводил почти все дни. Всей душой сочувствовал ему его верный друг Игорь.

Однажды, созвонившись, друзья договорились встретиться и поехать в центральный кинотеатр и посмотреть новый иностран-ный фильм «Девятый круг». Как это нередко бывает в перепол-ненном автобусе, между пассажирами возникла перепалка.

– Ну чего вылупился? Залил водкой глаза свои бесстыжие и лезет на человека, да еще и матерится, – послышался визгливый женский голос.

– А ты что, человеком себя считаешь? Слышь, Сашко, ведь это похоже на последний анекдот! Что, не так? – раздался в ответ пьяный голос из противоположного конца автобуса.

– Ты, друг, проваливай-ка поскорее из автобуса, пока в милицию не угодил! – повысив голос, сказал пассажир.

– Ох! Ох! Ох! Как испугал! Сейчас в штаны наделаю, – под смех находившихся в автобусе школьников огрызнулся пьяница.

– Я тебе обещаю, что в отделении ты, мурло, запоешь по-другому, – повторил свою угрозу мужчина. – Выходи, выходи по-хорошему! И не болтай лишнего.

На остановке, расталкивая локтями пассажиров, двое пьяных вышли из автобуса.

– Вот ханыги! Работать не хотят, только людям нервы треп-лют! – вслед им крикнула женщина.

Стоящий возле окна Анатолий, к стыду своему, узнал в друж-ке, державшем распоясавшегося пьяного, своего отца. От стыда он готов был провалиться сквозь землю. Но и сейчас Анатолий не осуждал его, перед авторитетом которого всегда преклонялся, которому сочувствовал всей душой. Юноша винил во всем только стоящих у власти людей, лишивших честного, талантливого и справедливого человека работы, которую тот безмерно любил, и превративших его в того, кем он стал ныне.

После неприятной встречи в автобусе Анатолий, к огорчению Игоря, старался избегать встречи с ним.

 

Глава четвертая

I

Тем временем в семье Кац с радостным нетерпением ожидали пополнения. Произошло это довольно неожиданно для супругов. Они были поставлены перед выбором: либо Элла сделает аборт, либо согласится на рождение второго ребенка. Янкель и его жена без сомнений предпочли последнее.

Выйдя из роддома, счастливые супруги с новорожденным, Фрида Соломоновна и Игорь сели в такси.

– Ну, и кто у вас? – поинтересовался водитель.

– Мальчик, – радостно ответил Янкель.

– Все в порядке?

– Да, теперь уже все в порядке, но роды были тяжелые, – улыбаясь, с облегчением вздохнул отец, держа на руках ребенка.

– Малыш не будет помнить, – рассмеялся шофер.

Машина подъехала к дому. Янкель щедро рассчитался с приветливым водителем.

Более всех радовалась Фрида Соломоновна, на протяжении многих лет убеждавшая дочь и зятя, что необходимо иметь по крайней мере двоих детей.

Игорь, по праву считавший себя самостоятельным взрослым человеком, вначале с чувством некоторой растерянности встре-тил нового члена семьи, маленького братика Ленечку. Но вскоре полюбил его.

К радости Фриды Соломоновны, ей удалось убедить Эллу и Янкеля перенести кроватку маленького внука из их спальни в её комнату.

Мир и согласие царили в дружной еврейской семье. Игра Янкеля на свадьбах обеспечивала приличный доход и стабильность.

Мальчик рос здоровым, смышленым ребенком. Ежедневная многочасовая игра Игоря на скрипке, прекрасные мелодии, словно чудодейственный эликсир, впитывались в душу маленького Ленечки.

Проходило время. Янкель и Элла взяли Игорю хорошего музыкального репетитора, а также заранее заручились поддержкой дочери покойного профессора консерватории Анатолия Павловича, преподававшей в консерватории. Они были уверены, что после десятого класса Игорь поступит в консерваторию.

«...Теперь у них не будет ни малейшего повода придраться к Игорьку, – рассуждал Янкель. – Мы должны доказать антисемитам, что, вопреки их желаниям, им придется принять в консерваторию еврейского парня».

Этой идеей он жил. Кроме Игоря, в выпускном классе музыкальной школы занимался еще один еврей, его друг Нюма, игравший на виолончели. Однако его родители, в отличие от Янкеля, не строили никаких иллюзий относительно консер-ватории, хотя одаренный юноша все годы учебы тоже был отличником.

– ...Нашего брата туда на пушечный выстрел не подпускают. Пытаться поступить – это издевательство над самим собой, – заверял Нюма. – Пойми, что для этих антисемитов не имеет абсолютно никакого значения, как мы играем. Евреев они не принимают – и баста! Если я решусь поступать, то на ранг ниже, или уеду в Россию.

Игорь не спорил, так как считал, что друг прав. И все же ему очень хотелось поступить, и он упорно готовился дать бой.

 

Прозвенел последний в жизни Игоря школьный звонок, оста-вив в сердце щемящую грусть по безвозвратно ушедшим годам детства и отрочества.

Друзья готовились к выпускным экзаменам. Был теплый день. Игорь с Нюмой не спеша шли из музыкальной школы, держа в руках футляры с инструментами. Настроение у обоих было хорошее. Жизнь им казалась прекрасной. Они то и дело поглядывали на проходящих мимо них привлекательных девушек. Те, в свою очередь, тоже обращали внимание на кра-сивых, модно одетых юношей.

– Вот если б мы с тобой, Нюма, играли в одном оркестре, разъезжали вместе по разным городам, по всему миру, есть же такие счастливчики, – размечтался Игорь, – или вы бы, маэстро, как Ростропович, давали сольные концерты в огромных концертных залах Парижа, Лондона, Нью-Йорка...

– Вот фантазер! Нам надо сначала достичь такого уровня. А сейчас нас бы с тобой хотя бы в заводской клуб пустили поиграть, – засмеялся Нюма.

– Эх! Было бы другое время! – вздохнул Игорь. – А чем мы хуже тех, кто играет на эстрадных концертах? Но нам, наверное, ничего не светит, ведь мы, как ты говоришь, белые вороны, так сказать, низшая раса в стране.

– Игорь! – донесся до них сзади знакомый голос.

Они остановились. К ним подошел улыбающийся Анатолий с двумя девушками. Друзья, крепко пожав друг другу руки, обня-лись.

Оба были искренне рады этой случайной встрече. Последний раз они виделись почти полгода назад. Жизнь их развела по разным дорогам, однако оба не забывали друг друга, часто думая о своем беззаботном детстве и отрочестве.

– Познакомьтесь, ребята, это мои подруги, – представил Анатолий двух модно одетых девушек.

– Вы куда топаете? – спросил Анатолий.

– Домой идем после занятий. А что у тебя, Толик? Как дома? – поинтересовался Игорь.

– Все без изменений. А почему вы на танцплощадку никогда не приходите?

– Честное слово, Толик, совсем нет времени.

– Напрасно. Ты знаешь, Игорек, я неплохо подрабатываю, играя на гитаре. Приходи, может, и тебе кое-что подберем, не у нас, так в другом месте. Как говорится, своя копейка не помешает. Правда, девочки? – взяв под руку брюнетку, спросил Анатолий.

– Конечно, для таких симпатяг обязательно кое-что найдем, – не отводя глаз от Игоря, ответила красивая блондинка.

Смутившись, юноша покраснел.

– Это Лаура, наша солистка, будущая звезда эстрады. Кстати, занимается в музучилище имени Глиэра. А это будущая кино-звезда, Вероника. Прошу любить и жаловать. Учится на первом курсе театрального института и даже пробовалась в кино, – взяв под руку блондинку с вьющимися волосами и томным взглядом голубых глаз, Анатолий представил их молодым людям. От обеих девушек пахло ароматом дорогих духов.

– Толик, теперь, пожалуйста, представь нам твоих друзей, надеюсь, будущих солистов Большого театра, – рассмеялась Вероника.

– А почему только Большого театра? Как будущих лауреатов международных конкурсов и так далее, и тому подобное! Не так ли, дружище Игорек? – обнимая друга и улыбаясь, говорил Анатолий

– Дай Бог, – с кривой усмешкой заметила блондинка.

– Игорь, ты в консерваторию еще не раздумал поступать? – спросил Анатолий.

– Попытаюсь.

– Еще раз, от всей души: не советую тебе. Если уж так хочешь в консерваторию, то уезжай из Киева. Здесь, к сожалению, у тебя, дружище, нет шансов.

– Толик прав. Это напрасный труд, – хихикнула Лаура.

– Они правы, – согласилась Вероника.

– Пойми, Игорь, ты меня, конечно, извини, но правда-матка, от нее никуда не денешься. Ты же знаешь, что я тебе желаю только хорошего. Там к вашему брату без особого почтения относятся. Даже к таким кругленьким отличникам, как ты. – Анатолий положил руку на плечо друга.

За один квартал до дома Игоря молодые люди остановились.

– Нам налево, дружище, – сказал Игорь.

– Я еще не забыл. Серьезно, приходите оба в дискотеку. Не пожалеете, – сказал Толя на прощание.

– Так мы вас ждем в субботу, – кокетливо улыбаясь, сказала Вероника.

– Постараемся, – снова смутившись и покраснев, ответил он.

 

С нетерпением Игорь ожидал субботы. Все это время из его головы не выходил образ красивой Вероники, в которую он влюбился с первого взгляда. Впервые в жизни и, как полагал, навсегда.

Вечером друзья отправились на танцплощадку в большой концертно-танцевальный зал. С полчаса простояв в очереди в кассу за билетами, они вошли в фойе, где находилось несколько буфетов, вокруг которых толпилась молодежь. Войдя в ярко освещенный зал, заполненный танцующей молодежью, друзья направились к сцене, где должен был играть на гитаре Анатолий. Предвкушая встречу с Вероникой, Игорь очень волновался. Увидев друга, он помахал ему рукой. Тот кивнул в ответ.

«Молодец, способный парень, хорошо играет», – думал Игорь. Нюма пригласил на танец стоящую рядом девушку. «Неужели Вероника не пришла»? От этой мысли настроение у молодого человека сразу испортилось. Ведь он пришел только ради нее. Игорь, нахмурившись, отошел в сторону. Он напряженно искал девушку среди танцующих. Во время короткого перерыва включили магнитофон. Анатолий, к радости Игоря, оставив на сцене свою гитару, подошел к ребятам вместе с Лаурой и Вероникой, они все время находились за кулисами.

– Вот молодцы, что пришли! – воскликнул Анатолий, обнимая друга.

Обе девушки не сводили глаз с Игоря – красивого, высокого парня с правильными чертами лица, постоянным румянцем на щеках, черными, как смоль, локонами и выразительными глаза-ми. Поздоровавшись с ребятами, Лаура пригласила их за кулисы.

– А мы потанцуем, Игорь? – спросила Вероника.

– С удовольствием, – ответил он, смутившись.

Она взяла юношу под руку, и они присоединились к танцующим.

– Ты очень хорошо танцуешь, Игорь, – шептала ему на ухо Вероника, двигаясь скользящим шагом в медленном танго по блестящему, как зеркало, паркетному полу.

Ему было очень приятно услышать такой комплимент. Моло-дые люди танцевали не более получаса. Попрощавшись с друзьями, они ушли. Игорь с Вероникой гуляли по старому Печерскому парку. Незаметно они дошли до Мариинского царского дворца изумительной красоты.

– Вот в каких апартаментах жили наши цари, – сказал Игорь.

– Можно подумать, что наши руководители живут хуже. Я на прошлой неделе была на даче у своей подруги. Там дачи для работников обкома, вообще, для нашей верхушки. Какие там особняки – с бассейнами, с прислугой. Вот они уже живут при коммунизме. А папочка ее дает ЦУ своим подчиненным, сидя на даче.

Но Игорь не хотел в этот вечер говорить о политике.

Он был счастлив, находясь рядом с такой очаровательной девушкой. Ему было приятно, что ее красотой любуются прохожие, а молодые парни с завистью смотрят на него. Для Игоря это был самый прекрасный вечер в его жизни.

 

С того дня молодые люди встречались на дискотеке ежеднев-но. Для жизнерадостной и, как казалось Игорю, немного бесша-башной Вероники это было самое любимое место. Янкель и Элла не могли не заметить перемены, произошедшей с сыном.

В столовую он вошел со скрипкой в руках.

– Игорек, а куда это ты со скрипкой? – спросила мать.

– Хочу с Нюмой порепетировать немного.

– А мама подумала, что ты спешишь на свой сольный концерт в филармонию, – пошутила Фрида Соломоновна.

– Скоро, бабуля! Наберись немного терпения. Будешь полу-чать регулярно контрамарки на мои концерты. Пока, я побежал, – улыбаясь, он на прощание поцеловал бабушку.

– Не к Анатолию ли он направляется? Раньше я был рад этой дружбе, а теперь – не очень. Боюсь, Анатолий на него плохо влияет, – нахмурился Янкель. Он знал из рассказа Игоря, что его друг подрабатывает на дискотеке.

– Я не вижу ничего плохого в том, что мальчик подрабатывает на дискотеке, даже наоборот, при таком затруднительном матери-альном положении, как у него, – возразила Элла. – Да и вообще, Яша, мне кажется, весна очень хорошо подействовала на настрое-ние нашего сыночка, – лукаво улыбнулась она.

– Если ты думаешь, что я очень рад этому, то ты ошибаешься. Именно сейчас это ему вовсе ни к чему.

– Ничего страшного в этом нет. Кто не влюблялся в его возрасте, да еще весной? К тому же любовь окрыляет людей, а перед экзаменами это не мешает. Правда, Ленечка? – Поцеловав младшего внука в полненькую, как сдобная булочка, щечку, рас-смеялась счастливая бабушка.

– Дай Бог, – недовольно буркнул Янкель, вспомнив о своей первой любви, принесшей ему столько сердечных мук.

 

II

Отношения между ним и Вероникой вскоре стали больше, чем просто дружескими.

Молодой человек был благодарен судьбе, подарившей ему эту встречу. Впервые он почувствовал сладость поцелуев, которые щедро дарила ему любимая девушка. По приглашению Вероники Игорь несколько раз заходил к ней домой, но лишь тогда, когда родители были на работе или должны были прийти поздно вечером.

Единственная и безумно любимая дочь влиятельного работника обкома партии жила в центре города на одной из некогда аристократических улиц Киева – Пушкинской, в пятикомнатной квартире пятиэтажного, дореволюционной постройки дома.

Вскоре Вероника решила, что настало время познакомить родителей со своим, как она объяснила, лучшим другом, заранее предупредив их, что он еврей. Ее мать, балетмейстер оперного теат-ра, так же, как и отец, от этой новости не пришли в восторг, о чем сразу же заявили дочери. Но избалованная Вероника с детства не очень-то прислушивалась к их мнению. В школе училась посредственно, хотя учителя считали ее способной. Гулять с ребятами Вероника начала довольно рано – тогда же в ее кошельке завелись деньги, которыми щедро снабжали родители. С горем пополам закончив среднюю школу и одновременно, как было модно, музыкальную, девушка по протекции, но без особого энтузиазма поступила в театральный институт. Ее прекрасная дикция, музыкальный слух, отличная память, врожденный артистизм и склонность к гуманитарным наукам позволяли ей без особого труда хорошо учиться, чему очень рады были «предки», как она называла отца и мать, к тому же Веронике самой начала нравиться будущая профессия – актриса. Девушка чувствовала себя на сцене, как рыба в воде.

– Нет, Лаурочка, клянусь тебе, это моя самая прекрасная любовь! Ты даже не можешь себе представить, какой Игорь чудесный парень! Ты ведь знаешь, что я-то хорошо разбираюсь в ребятах.

Стоя за кулисами сцены танцевального зала рядом с подругой, она, глядя влюбленным взглядом на Игоря, восхищалась его виртуозной игрой на скрипке. Вероника и Анатолий упросили руководителя оркестра оценить его игру, хотя об этом молодой человек не знал.

– Лаура, он прекрасен, кроме него мне теперь никто не нужен. Все, что было раньше в моей жизни, я считаю просто скверным сном. Сейчас все изменилось. Я безумно люблю его. Да! Да! Мне ничего не нужно, кроме его любви.

Вероника говорила искренне, к удивлению подруги, знавшей ее легкомысленное отношение ко всем ребятам, с которыми та встречалась до знакомства с Игорем.

Под аплодисменты уставший, но счастливый юноша вместе с Анатолием и еще двумя музыкантами во время перерыва вошли за кулисы.

– Ну как, Дмитрий Иванович, наш новый солист? – обратилась к руководителю оркестра Вероника.

– Молодец, Игорек! Просто молодчина, нет слов! «Бесаме мучо» ты выдал по высшему классу, всех взял за душу...

Вероника узнала, что отец приглашен в Москву на юбилейный вечер к другу, партийному боссу. Родители решили на неделю ехать туда вместе, и она с нетерпением ждала, когда настанет день их отъезда.

Накрыв в своей комнате небольшой круглый полированный стол скатертью и уставив посудой из дорогого сервиза и деликатесами, девушка ожидала Игоря. Наконец он показался из-за угла улиц Свердлова и Пушкинской. Молодой человек шел не спеша, уверенной походкой, как всегда высоко держа голову, элегантно одетый. От волнения сердце ее учащенно забилось. Не меньше волновался и он сам, уверенный в том, что Вероника хочет познакомить его со своими родителями. Чтобы не опоздать, Игорь поехал к ней сразу же после очередного выпускного экзамена, который сдал на «отлично», предварительно позвонив домой и сообщив радостную весть. Молодой человек солгал, что едет с одноклассниками гулять.

Вероника крепко обняла и поцеловала друга. Игорь покраснел до ушей, опасаясь, что в любую минуту могут войти ее родители, и растерянно оглядывался по сторонам.

– Идем ко мне, милый, – громко сказала она и, взяв его за руку, потянула за собой.

– Твоих разве нет дома? – прошептал он ей на ухо.

– Мамы нет и папы нет! Некого бояться, приходи ко мне домой, будем целоваться! – громко запела девушка.

– Вероника, у тебя снова болит сердце?– с беспокойством спросил Игорь.

– Нет. А что?

– У тебя изо рта пахнет валидолом.

– Ах да, забыла. Утром действительно немного ныло, но сей-час все в порядке.

– Ну ты и артистка у меня!

– Будущая актриса! – рассмеялась она.

Они вошли в ее комнату.

– Ого! Это что, стол на две персоны?

– Конечно, только на две, дорогой мой. А что, тебе не нра-вится? – Наоборот. – Как ты сдал физику? – Как предыдущие.

– Умница! – Девушка поцеловала его в щеку и включила магнитофон. Зазвучала музыка. Игорь сел в кресло. Хозяйка умело, со знанием дела, распечатала стоящую на столе бутылку дорогого импортного коньяка. Наполнив две хрустальные рюмки, Вероника подошла к Игорю и села к нему на колени.

– Милый, я хочу выпить на брудершафт.

– Я не возражаю.

Глядя в глаза друг другу, они медленно опорожнили рюмки. Неожиданно судорога исказила лицо девушки.

– Что с тобой, Вероника?! Тебе плохо? – держа обеими руками ее за плечи, с испугом спросил Игорь.

– Все. Все прошло. Не в то горло попал коньяк, – тяжело ды-ша, закрыв глаза, прошептала девушка. Лицо ее побледнело. Холодный пот выступил на лбу.

– Вот так алкоголик! Тебе только газированную воду пить, дорогая моя.

– Ты умница! Ты прав, действительно прав! Только газводу мне, дурочке, нужно пить и больше ничего.

Придя в себя, она взяла друга за руку и повела к столу. Он впервые видел столь изысканные кушанья. К радости Вероники, Игорь с удовольствием ел вкусную еду, рассказывал смешные анекдоты. Девушка тоже не отставала от него. Разница была лишь в том, что ее анекдоты отличались вульгарностью, что вначале немного шокировало юношу.

Несмотря на его предостережение, девушка пила коньяк, становясь все развязнее. Сняв в соседней комнате платье, она накинула легкий короткий цветной халатик.

– Игорек, мы с тобой знакомы всего лишь месяц, а мне кажется, что я знаю тебя целую вечность. – Вероника села к нему на колени, обвив руками шею, смотрела ему в глаза.

– Честное слово, милая, и мне тоже так кажется. – Он поднял девушку на руки, поцеловал в губы и закружился с ней по паркетному полу.

– Вот так бы вместе кружиться до конца своих дней! Ты согласен, Игорек?

– Ты еще спрашиваешь!

Они продолжали плавно, словно в вальсе, кружиться по комнате.

Устав, он осторожно опустил Веронику на тахту и сел рядом с ней.

– Ну, иди ко мне, дорогой мой, дай мне поцеловать тебя. – Лежа на спине, девушка протянула к нему оголенные руки.

Сердце юноши учащенно забилось. Страстное желание, овла-девшее Вероникой, передалось Игорю…

Они были счастливы, отдавшись друг другу.

 

Подошло время последнего выпускного экзамена в музыкальной школе. Возле дверей класса стояли выпускники. Среди них был и Нюма, державший в руках футляр с виолончелью.

– Поставили бы нашему профессору пятерку и отпустили его, – под общий смех сказал парень с флейтой в руках.

Вскоре из класса вышел радостный Игорь.

– Легкий на помине. Администрация должна сделать тебе торжественные проводы. Как будущему Давиду Ойстраху, – при-ветливо сказала неравнодушная к нему одноклассница.

Он вышел из школы и позвонил из автомата, поспешив обра-довать родителей.

 

Ни самого Игоря, ни его родителей не удивило, что он окон-чил общеобразовательную школу, не получив медали, хотя по праву заслуживал ее.

Чтобы не огорчать родителей, Игорь внешне старался быть спокойным, хотя явно заниженные оценки по сочинению и математике возмущали его.

– Я решил все задачи первым и сверился с Николаем Кисе-левым. Ответы были одинаковые, но он получил «отлично», а я «хорошо». А сочинение мое мне все равно не покажут. Ну, не получу я медаль и черт с ней! Бабушка же не стала хуже лечить, оттого что не получила медаль, – пошутил внук.

– И правильно делает Игорек, что не реагирует на это безо-бразие, – примирительно заметила Элла.

Сейчас главное для семьи Кац заключалось в том, чтобы Игорь успешно сдал вступительные экзамены в консерваторию, все остальное в их жизни отодвинулось на задний план.

Ранним утром он со своими родителями поехал в консер-ваторию. Возле закрытых парадных дверей красивого здания стояли абитуриенты, ожидавшие, когда их впустят внутрь. Игорь с матерью разговаривали о разных пустяках. Он искоса поглядывал на хмурое лицо молчавшего отца, с горечью вспоминавшего свои собственные мытарства.

«Переживает за меня», – думал молодой человек. Вдруг перед его глазами всплыло удивленное и вместе с тем насмешливое выражение лица секретаря приемной комиссии в день, когда он подавал документы. Игорь впервые в жизни всем своим существом почувствовал себя человеком второго сорта. Его гордое сердце, трезвый разум, чувство собственного достоинства не могли смириться с подобной несправедливостью. Игорю захотелось повернуться и уйти, но он сдержал себя. С этими неприятными воспоминаниями он вошел в консерваторию.

– Ни пуха, ни пера! – улыбнулась ему мать, хотя на душе у неё было неспокойно.

Юноша вошел в большую светлую аудиторию. За длинным столом сидела экзаменационная комиссия.

– Ваша фамилия, имя, отчество? – спросила его пожилая сухо-щавая женщина в очках.

– Кац Игорь Яковлевич, – ответил он.

– Простите, молодой человек, но в вашем возрасте уже нужно знать свое имя, а оно у вас совсем другое. Ведь исторически нет среди еврейских имен имени Игорь. Это испокон веков, как вам наверняка известно, истинно русское имя. Вот так-то, Исаак или Израэль Яковлевич Кац, верно? – глухим голосом сказал горде-ливо восседавший в центре стола пожилой мужчина с грузной фигурой.

Нетрудно было догадаться по его облику и манере держаться, что это председатель экзаменационной комиссии. Его замечание вызвало у сидящих с ним рядом холуйский смешок.

– Но меня с детства зовут Игорем, – как бы оправдываясь, немного растерянно ответил еврейский парень, явно не ожидав-ший подобной колкой реплики.

– Не понимаю, нельзя так поступать, как можно смешивать имена. Исаак, Игорь, Иван, Янкель, Яков… – подкручивая кончики длинных черных усов и пожимая плечами, возмущен-ным тоном обратился антисемит к членам комиссии.

После небольшой паузы он предложил стоящему с опущенной головой и, естественно, с испорченным настроением абитуриенту сыграть подготовленное им музыкальное произведение. Внешне очень спокойно, хотя в душе его кипела буря, молодой человек, вынув из футляра старую, недавно покрытую свежим лаком скрипку, подаренную много лет назад его деду, положил ее на плечо, по привычке закрыл глаза. Начал играть...

– Хватит, ваш лимит времени истек, – не дослушав до конца, грубо остановил абитуриента председатель экзаменационной комиссии.

Выходя из консерватории, Игорь почти не сомневался, что ему там заниматься не суждено. Ожидавшим на улице родителям он, чтобы заранее их не расстраивать, никаких подробностей не рассказал. Но по выражению лица сына Янкель сразу все понял. Он упрекал себя в том, что настаивал на поступлении сына в консерваторию, тем самым подвергая его тяжелому стрессу.

Еврейский парень, не найдя, как он и предполагал, себя в списках сдавших экзамен, забрал документы.

С чувством горечи и обиды, держа в руках папку с доку-ментами, он поехал домой.

– ...Боже мой! Когда же наконец евреев будут считать людь-ми? Что мы плохого сделали этим паршивым антисемитам? За что они нас так не любят и мучают? – вытирая слезы, причитала Фрида Соломоновна.

Впервые зять и внук видели ее плачущей.

– Бабуся, миленькая, не переживай, пожалуйста. Неужели свет клином сошелся на консерватории? – подсев к ней, обняв и поце-ловав ее, Игорь старался успокоить любимую бабушку.

Понурив голову, она пошла к себе в комнату.

Игорь уехал к Веронике.

– Яша, извини меня. Только теперь я поняла, что ты был прав, когда в 1973 году предлагал уехать в Израиль. Мы с мамой по глупости своей не послушали тебя, дождались, пока перекрыли границу. Там бы наш сынок стал настоящим музыкантом, – рас-строенно говорила Элла.

Янкель молча кивал головой. Обида за сына разрывала его отцовское сердце. Он чувствовал себя оскорбленным, втоптан-ным в грязь жестокой антисемитской машиной. Глядя на мужа, Элла видела его страдания. Сейчас она больше, чем когда-либо, сердцем и умом понимала мужа и его покойных отца и деда.

– Но сколько еще может продолжаться произвол и дискри-минация, возведенные на государственный уровень?! Мы любим разглагольствовать об апартеиде в ЮАР. А у нас не апартеид? Советская власть постоянно поддерживает самые реакционные режимы. А внутри страны людей превратили в бесправных рабов. Пред тобой непробиваемая стена. Спрашивается, зачем я столько лет в поте лица корплю над своим романом? Ну кому все это надо? Все труды псу под хвост, – с отчаянием говорил Янкель.

– Очень прошу, перестань, пожалуйста, Яша. В этом ты неправ. Николай Николаевич еще несколько лет тому назад показал первую часть твоего романа Натану Самуиловичу Рыбаку, и тот с похвалой отозвался о нем, – возразила Элла.

– Ну и что? Кого это интересует? Ему легко говорить. А осмелится ли он вслух заявить об этом?!

– Еще неизвестно, каких высот достиг бы Натан Самуилович, – продолжал Янкель, – если бы не писал книги на патриотические темы, как, например, «Переяславская рада» или «Пора надежд и свершений».

– Яша, но при чем здесь это? Я уверена, несмотря ни на что, тебе по-прежнему нужно писать и закончить свой роман. И мне интересно помогать тебе. Только надо отнести пишущую машин-ку в мастерскую, а то она немного хандрит.

– Эх, Эллочка, дорогая моя, как тяжело писать, зная, что никому не нужно написанное тобой. Это все равно, что музыканту играть на сцене при пустом зале.

 

В тот же вечер расстроенный Игорь излил Веронике свою душу. Она молча выслушала его.

– … Я не удивляюсь этому. Более того, я была уверена, что ты в консерваторию не поступишь, даже если бы играл, как Давид Ойстрах. Ты ведь не хотел слушать ни меня, ни Анатолия. Если уж евреи непременно хотят поступать в консерваторию, то им нужно ехать в Москву или же в другой город России. Эти националисты кроме своих никого не признают. Даже мой отец, русский, постоянно чувствует неприязнь к себе!

– Если б я уехал, как бы мы жили вдали друг от друга? – поце-ловав Веронику, сказал Игорь, благодарный ей за сочувствие.

– А я поехала бы с тобой, дорогой, – прижавшись к нему, отве-тила она.

– А твои родители, институт?

– Главное, чтобы ты был рядом со мной. Но не волнуйся, мы что-нибудь придумаем, милый, – загадочно улыбнулась девушка.

Игорь не принял всерьез ее слов, они прозвучали для него просто, как утешение.

Однако рано утром следующего дня неожиданно, вся запыхав-шись, Вероника впервые приехала к нему домой.

– Что случилось? – испуганно спросил разбуженный матерью Игорь.

– Вставай, тебя ждет девушка.

Надев спортивные брюки, он вышел в столовую.

– Доброе утро! – поздоровался он. – Что случилось, Вероника?

– Игорь, ты мне очень нужен!

Элла вышла в кухню.

– Скажи, пожалуйста, твои документы при тебе? – спросила девушка.

– Они, естественно, дома, – ничего не понимая, ответил он.

Изо рта ее пахло валидолом.

– У тебя снова болит сердце?

– Нет, милый, все в порядке. Быстро одевайся и поехали со мной, – скороговоркой сказала Вероника.

– Садитесь, пожалуйста, – указывая на стул, предложила ей вернувшаяся Элла. «А вкус у моего сына неплохой». Она догадалась, что это та самая девушка, которой увлекся ее сын.

– Большое спасибо. Но у нас нет времени. Нас внизу ждет такси. – Не дожидаясь Игоря, Вероника, попрощавшись с Эллой, вышла из квартиры.

– Куда это вы в такую рань? – удивилась мать.

– Учиться! – на ходу бросил юноша.

Возле подъезда их ожидало такси. В машине рядом с шофером сидела элегантно одетая женщина, настолько похожая на Веронику, что нетрудно было догадаться, что это ее мать. Игорь поздоровался с ней. Проехав минут двадцать, такси остановилось возле музучилища имени Глиэра. Следом за молодыми людьми, рассчитавшись с водителем, из машины вышла мать Вероники.

– Мама, познакомься, пожалуйста, это мой Игорь, – глядя на него влюбленными глазами, представила дочь смутившегося парня.

– Очень приятно познакомиться с вами, Игорь. Татьяна Игна-тьевна, – улыбаясь, она подала руку молодому человеку, внешность которого ей очень понравилась.

«Мда-а, у моей доченьки вкус неплохой. Губа не дура», – подумала красивая изящная блондинка и незаметно для Игоря подмигнула дочери.

– Покажите мне ваши документы, пожалуйста, – попросила Татьяна Игнатьевна.

Юноша подал ей папку, которую забрал из консерваторской канцелярии. Внимательно просмотрев отметки в обоих аттестатах, та с довольным видом произнесла:

– Подождите меня, пожалуйста. Я скоро вернусь.

Игорь, толком не понимая, что происходит, растерянными глазами смотрел на Веронику, которая была, как никогда, собранна и серьезна. Оба молчали. Время словно остановилось. Прошло полчаса. Татьяна Игнатьевна не появлялась.

– Эти бездарные хохлы загадили собой все искусство на Украине. Сами ничего путного не способны создать и другим не дают! – нарушив молчание, со злостью процедила она. Услышав это, Игорь, несмотря на всю тяжесть нанесенной ему обиды, не был с ней согласен. Ему хорошо были известны имена выдающихся современных украинских мастеров искусства.

 

...За день до этого, поздним вечером, придя домой после встречи с расстроенным Игорем, Вероника уединилась с матерью и впервые в жизни открылась ей.

– ...Мамочка, ты обязательно должна помочь моему будущему мужу стать тем, кем он по праву заслуживает быть. В консер-ваторию его не приняли только потому, что он еврей! – волнуясь, выпалила она. – Мамочка! Он очень талантливый человек! Ты бы послушала, как он играет на скрипке! Ему не дали после окон-чания школы медаль, потому что он еврей! Я люблю его и уве-рена, мы будем счастливы с ним!

Татьяна Игнатьевна была рада, что наконец-то дочь встреча-ется с человеком, который по-настоящему нравится ей и у кото-рого, как видно по всему, Вероника перенимает много хорошего. Наконец-то она перестала встречаться с подозрительными типа-ми, как это было до сих пор. Единственное, что смущало мать, это возраст и национальность жениха.

– Доченька, по твоим словам я вижу, что речь идет о хорошем парне. Но ведь ты почти не знаешь его, а уже заявляешь, что будешь счастлива с ним. Неужели ты хочешь связать свою жизнь с человеком, еще не стоящим на ногах, без специальности, только что окончившим школу? К тому же, учти немаловажный фактор: твой парень – еврей, а это тяжелый груз. Тебе всю жизнь будет с ним нелегко. Да и вообще, стоит ли смешивать кровь?

– Ты ведь смешала с папой. – Это не то.

«И она такая же, как все хохлы», – подумала Вероника. На ее лице появилась недовольная гримаса, и Татьяна Игнатьевна не могла не заметить это.

– Ты ведь, Вероника, со своими качествами и внешностью, можешь выбрать гораздо более достойного человека. И вообще, спешить с замужеством, по-моему, тебе еще рановато. Во всяком случае, старой девой тебе не грозит остаться.

– А вдруг возьму и всем назло останусь старой девой, и во всем будешь ты виновата, мамочка!

– Ну, ладно, ладно, я не допущу, чтобы ты у меня осталась старой девой, – рассмеялась она.

Вероника подошла к ней и поцеловала.

Мать, зная характер дочери, поняла, что из двух зол приходит-ся выбирать меньшее, и решила пойти навстречу...

...Наконец-то молодые люди облегченно вздохнули, увидев выходящую из музучилища улыбающуюся Татьяну Игнатьевну.

– Значит так, дорогие мои. Танцуйте! С 1 сентября, Игорь, приходите заниматься в музучилище имени Глиэра. Уверяю вас, что здесь вы научитесь не меньшему, чем в консерватории, и пре-подаватели не ниже по уровню. А некоторые преподают и здесь, и там. Поздравляю вас! – Она протянула руку Игорю. – Не огор-чайтесь, консерватория от вас никуда не уйдет. Было бы только желание, – продолжала она, не выпуская руки молодого человека, казавшегося ей, несмотря на его юный возраст, очень серьезным.

– Большое спасибо! Но как так: все без меня? – растерянно глядя на мать Вероники, заикаясь от волнения, произнес Игорь.

– Чему тут удивляться. С вашим-то аттестатом можно принять и без вступительных экзаменов.

– Игорек, этот вопрос пусть тебя не волнует, правда, мамочка? Главное – ты уже студент музучилища имени Глиэра!

Счастливая девушка поцеловала мать и своего возлюбленного.

Оставшись с Вероникой наедине, Игорь не без волнения стал расспрашивать ее, как все это устроилось.

– ...Ведь если об этом станет кому-нибудь известно, то можно и за решетку угодить! – волновался он.

– Глупенький ты еще мальчик! Неужели ты думаешь, что в вузы и техникумы все поступают, только сдав вступительные эк-замены на «отлично»? Экзамены – это фикция. Я более чем уве-рена, что тридцать процентов абитуриентов в подобные учебные заведения поступают по протекции или же за большие взятки, а остальные – для отчетности. У нас все делается по принципу: ты – мне, я – тебе.

Она прекрасно знала, хотя и не говорила Игорю, что год тому назад мать устроила без экзаменов в театральный институт, где был директором друг их семьи, бездарную дочь заведующего учебной частью музучилища Глиэра.

– Чему здесь удивляться! Мама рассказывает, что даже в опер-ный театр принимают по протекции.

– Как у Райкина: дал полкирпича золота – была корова, а стала балерина, – усмехнулся молодой человек.

– Какое тебе, дорогой мой, до всего этого дело? В твоем слу-чае просто восторжествовала справедливость. Я уверена, что ты стоишь на голову выше всех тех, кто поступил в училище в этом году! Так что твоя совесть чиста. Тебе вообще место в консерва-тории! Но ничего, милый, мы еще себя покажем. Правда? – она обняла и поцеловала в губы своего любимого.

Для Игоря, родителей и бабушки его поступление в музучилище, да еще без экзаменов, было равносильно волшебной сказке, в которую трудно было поверить. Ведь он стал студентом того самого училища, где в свое время его отцу указали на дверь. Хотя Янкель был рад за сына, но в глубине души его коробило загадочное поступление Игоря – уж слишком быстро и просто все произошло, как говорят евреи, «без бух вейтых»⁵¹.

– Азохен вей, когда такой талантливый парень должен прибе-гать к помощи девчонки и ее наверняка влиятельных родителей. Может быть, их отношения зашли уж слишком далеко?.. – рассуждал отец, пытаясь разобраться в происшедшем и, как всегда, делясь своими мыслями с супругой.

– Успокойся, дорогой! Пусть даже в какой-то степени ты прав, я не вижу ничего предосудительного в том, что Игорю помогла поступить в музучилище его девушка, – сказала Элла. Она была бесконечно рада за сына. – Главное то, что он будет заниматься в одном из лучших на Украине музыкальных учебных заведений.

– Странны для меня твои рассуждения. Меня беспокоит не только его поступление туда. Я боюсь, чтобы он не привел домой эту блондинку вместе с ребеночком.

– Яша, это просто плод твоей фантазии!

– Дай Бог! Дай Бог, чтоб так оно и было.

Самым же неприятным для Игоря во всей истории с поступле-нием был разговор с лучшим другом Нюмой, которого давно не видел.

– Слушай, дружок, объясни мне, пожалуйста, как это ты умуд-рился поступать в консерваторию, а оказаться в музучилище? – спросил тот.

– Понимаешь, я сам до сих пор удивляюсь, как все это про-изошло. Видимо, документы некоторых абитуриентов, прилично сдавших экзамены в консерваторию, отправили в музучилище, – покраснев, пробормотал растерявшийся Игорь, чувствуя всю нелепость такого объяснения.

– Выходит, что тебе повезло. Как говорится, нет худа без доб-ра, – усмехнулся Нюма. – На следующий год, если меня не при-зовут в армию, я сделаю, наверное, последнюю в моей жизни попытку. Поеду в Россию, там буду поступать в консерваторию.

Неприятный осадок остался у Игоря после разговора с другом. Тем не менее, он был безмерно рад, что может теперь все свои силы и способности отдать любимому делу – серьезно занимать-ся музыкой под руководством прекрасных преподавателей. Он был счастлив, что рядом была любимая Вероника.

 

Постепенное отдаление сына от своих родных настораживало и беспокоило Янкеля, невольно вспомнившего судьбу Дины.

Как-то раз, обуреваемый этими невеселыми мыслями, он вышел из центрального гастронома и направился к троллейбусу. Неожиданно Янкель увидел идущего впереди Игоря, держащего под руку модно одетую белокурую девушку. Вдруг они останови-лись. Остановился и отец. Не обращая ни на кого внимания, блондинка обвила руками шею Игоря. Их губы слились в страстном поцелуе.

«Ого! Ну и нашел же мой сынок себе фруктик. Абызы бызоин⁵²!» – отец узнал по описанию Эллы девушку, приходившую к ним домой.

Янкель был расстроен, но ни словом не обмолвился жене об увиденном. Он с нетерпением ждал сына, который, с тех пор как начал встречаться с Вероникой, ежедневно приходил домой дале-ко за полночь, не обращая внимания на мольбы матери не задер-живаться долго – в последнее время в городе участились случаи грабежей и хулиганства. Но в этот день Игорь, словно чувствуя, с каким нетерпением его ожидает отец, к удивлению родителей, пришел в десять вечера. Благодарная сыну за столь неожиданный подарок, Элла, которая обычно не ложилась спать, не дождав-шись его прихода, пожелав всем спокойной ночи, ушла в спальню. Игоря в кухне, как всегда, на плите ждал ужин. Обычно к нему выходила бабушка, но на сей раз ее опередил отец. Янкель налил себе чашку чая, взял газету и сел рядом с сыном.

Когда тот доел свой ужин, отец сказал:

– Очень необдуманно ты поступаешь, Игорь. Легкомысленно. Несерьезно, по-мальчишески! У тебя сейчас не девочки должны быть в голове, а занятия! К тому же еще и такие девчонки!

– Я тебя не понимаю. Чем эта девочка тебе не нравится? – спросил сын, давно ждавший этого разговора.

– На сей счет мое мнение тебе известно. Не вынуждай меня повторять его, – чеканя каждое слово, произнес отец.

Игорь молча слушал. Он прекрасно знал, что именно от него хочет папа, еще недавно разделяя его мнение. Однако, познакомившись с Вероникой, изменил свою точку зрения. Игорь считал ее самой лучшей девушкой на свете и не представлял себе, что она может когда-нибудь упрекнуть его в принадлежности к еврейской нации. В то же время он был уверен, что если, не дай Бог, случится что-нибудь подобное, то сразу же разорвет с ней все отношения. Думая об этом, молодой человек слушал, как отец приводит один за другим примеры из жизни своих знакомых и родственников – в частности, родной сестры.

– ...Ведь ты же неглупый и хорошо знаешь, что я прав. Сынок, не думай, что если ты каким-то сомнительным путем поступил в училище, то что-то изменилось, ведь твоему другу Нюме указали там на дверь. Поверь мне, я не националист, знаю и ценю людей по их человеческим качествам, а не по национальности. Но тако-вы нравы в этой стране. Такова действительность.

– Папа, во-первых, я пока не собираюсь жениться. А во-вторых, моя девушка (а ты ее совсем не знаешь) не такая, как ты думаешь. Ты мне приводишь примеры неудачных браков, но разве мало есть счастливых? Ответь мне, пожалуйста, мало разводов среди евреев?

Но как ни старался Игорь переубедить отца, красочно описы-вая достоинства Вероники и ее семьи, в дом которой он стал вхож, у него ничего не получалось. Янкель оставался при своем мнении. Если до этого разговора с отцом Игорь намеревался поговорить с родителями о своем намерении жениться на Веронике, то теперь об этом не могло быть и речи. Идти же наперекор отцу он не хотел и не мог, оставалось одно – набраться терпения и ждать.

«Время терпит... Тем более что и Вероника меня не подгоняет, – рассуждал он, – нам и так неплохо. И, в конце концов, на голову тоже не капает». Впервые в жизни он был зол на своих родителей. «Вот поэтому все нас и ненавидят. И правильно делают!» – со злостью думал Игорь.

 

Проходило время. Любовь и музыка вытеснили из жизни Игоря все, что мешало ему быть на верху блаженства. Годовщину своего знакомства молодые люди решили отметить по-особому. Вероника заранее заказала столик в престижном ресторане «Днепр», пригласив Анатолия и Лауру, хотя в последнее время виделись они с ними нечасто, а также элегантного мужчину лет тридцати пяти с молоденькой девушкой, которых Игорь никогда раньше не видел. Вероника представила его как давнего приятеля по имени Михаил. К удивлению юноши, в этот вечер любимая вела себя довольно странно. Настроение ее менялось, как предвесенняя погода. Она, как никогда ранее, была то возбуждена, то угрюма и молчалива.

– Друзья мои, после всех ваших заздравных тостов в честь ви-новников этого торжества, так называемого одногоднего юбилея, – держа в руке рюмку с коньяком, говорил Михаил, – я хочу поднять тост только за тебя одну, Белокурка. Я больше чем уверен, лучше меня тебя никто на всем белом свете не знает. – Игорь удивленно посмотрел на Веронику. Та опустила глаза. – Не так ли? Вот за это я с большим удовольствием хочу выпить! Рудик, сыграй, пожалуйста, для меня аргентинское танго, – отпив немного коньяка, он обратился к руководителю оркестра.

– С удовольствием, Крот, – ответил один из солистов. Оркестр начал играть.

– Разрешите, барышня, пригласить вас на танго. – Он протя-нул Веронике руку. Та не поднимала глаз. – Игорь, ты разрешишь потанцевать с твоей дамой?

– Она сама решает, – сухо ответил юноша.

Вероника встала и направилась вместе с мужчиной на танц-площадку. Прижав ее к себе, Михаил начал танцевать, стараясь показать свое умение. Игорь спокойно разговаривал с Анатолием, хотя ему было неприятно присутствие в их компании развязного приятеля его девушки.

Несмотря на это, как ему казалось, настроение у всех было превосходным.

Единственное, что омрачило в этот вечер Игоря, – это разго-вор с глазу на глаз с Анатолием.

– ...Я слышал, дружище, что ты собираешься жениться на Веронике. Это правда? – спросил тот.

– Да, это действительно так.

– Но тебе ведь еще в армию идти нужно.

– Какое это имеет значение? Мы любим друг друга и решили пожениться. А почему вдруг ты спрашиваешь об этом?

– Мда-а, – не отвечая на вопрос, протянул Анатолий. – Ну, а как родители твои на это смотрят?

– Пока никак. Я их еще не подготовил к этому.

– Ты знаешь, дружище, в таких вопросах, как женитьба, нужно быть очень осторожным. Как говорится, семь раз отмерь, а один раз отрежь.

– К чему ты клонишь? Неужели ты в этом вопросе имеешь большой опыт и собираешься меня поучать? – с иронией спросил Игорь.

– Просто говорю тебе как другу.

– Э, нет! Я вижу, что дело не в этом. Ты говори прямо! Ты имеешь что-то против Вероники? Говори честно, без диплома-тии!

– Считай, что я тебе уже все сказал: прежде чем один раз отрезать, нужно семь раз отмерить. Это народная мудрость...

– Что ж, так я и сделаю.

– Короче, как другу тебе советую, ты меня немного знаешь. Лично я тебе на ней не советую жениться, потому что желаю тебе только добра. Все. Точка!

Игорь ничего не ответил, но слова Анатолия глубоко запали в его душу.

«По-моему, он всего-навсего ревнует. Наверняка, сам не прочь был бы жениться на ней. Но нет, дружище! Хоть ты и познакомил меня с ней, но, как говорится, на каждый товар свой покупатель... У тебя есть Лаура. Будь доволен».

Тем не менее, поведение Вероники в ресторане очень его уди-вило. Он попытался выяснить причину ее дурного настроения, но она не отвечала. Только по дороге домой девушка рассказала ему о несчастье, постигшем их семью, – отец предал их.

– ... Я бы ему простила измену, – со слезами на глазах гово-рила Вероника, – но то, что он обманывал маму пять лет, факти-чески имея две семьи и двух дочерей!? За это я его ненавижу! Встретил другую женщину – скажи правду и уходи как человек.

– А когда мама об этом узнала?

– Месяц назад. Она мне об этом вчера рассказала. Мама так переживает. Я за нее волнуюсь. Как бы она с собой что-нибудь не сделала!

– Татьяна Игнатьевна – умная женщина. Она найдет в себе силы преодолеть эту беду.

– Легко сказать…

 

…За последние месяцы состояние Фриды Соломоновны резко ухудшилось. Постоянные приступы болей в печени совсем ее из-мотали. Частые вызовы «скорой помощи» стали привычны. На плечи Эллы легли все заботы по дому, которые раньше разделяла с ней заботливая мать. Янкель же мало чем мог ей помочь – на работу он уходил в шесть утра, а возвращался поздно.

– Игорь, ты бы хоть пожалел меня с папой. Бабушка болеет, я выбиваюсь из сил, не высыпаюсь. Папа работает с утра до ночи, так мы еще ко всему должны стоять у окна и волноваться, дожи-даясь тебя, вместо того, чтобы спокойно лечь и отдохнуть, пока у бабушки нет приступа.

– Но, мамочка, когда вы все наконец-то усвоите, что я уже не маленький мальчик, а взрослый человек! Наверное, это будет продолжаться, пока я не женюсь, – поцеловав мать, сказал Игорь, которому от души было жаль ее.

– Хорошие родители, пока живут на белом свете, беспокоятся о своих детях. Думаешь, мало нам стоит здоровья, особенно папе, что ты встречаешься с ней?

– Снова вы за свое! Что плохого вы знаете о Веронике? Может быть, иные в сто раз лучше, чем некоторые, так называемые наши, – резким тоном ответил сын.

– Не так давно ты думал совсем по-другому, – заметила Элла.

Игорь промолчал. Он не хотел расстраивать мать.

– Мамочка, идем лучше спать. Тебе же рано на работу.

 

III

Был выходной день. Фрида Соломоновна, почувствовав себя немного лучше, вышла погулять с Ленечкой во двор, дав возможность Элле достирать полную ванну белья и заодно на-кормить Янкеля и Игоря. Неожиданно, к их радости, пришел Нюма, который давно к ним не заходил. Обрадовавшись другу, Игорь пригласил его за стол.

– Завтра, Игорь, приходи ко мне домой на проводы, – сказал Нюма.

– На какие проводы? – испуганно спросила Элла.

– В армию, тетя Элла, забирают меня послезавтра, – снимая фуражку с остриженной головы, печальным голосом сказал Нюма.

Услышав это, она, чтобы не расплакаться, вышла из комнаты.

– В общем, жду тебя завтра у себя, Игорь, хорошо?

– Конечно.

Нюма встал со стула. Следом поднялись Игорь с отцом. В сто-ловую вернулась Элла.

– Желаю тебе, Нюмочка, дорогой наш, счастливо отслужить и благополучно вернуться домой. – Она прижала его к груди и поцеловала в обе щеки.

– Спасибо, тетя Элла, но от нас, к сожалению, это не зависит.

Как с родным сыном, попрощались она и Янкель с юношей, выросшим у них на глазах. Когда друзья вышли на улицу, мать горько заплакала. Перед ее глазами всплыл день 9 Мая, День Победы. Истерический плач двух матерей из соседнего дома, сыновей которых привезли в цинковых гробах из Афганистана. Заполненный народом двор. Множество ребят. В тот день из Афганистана в Киев привезли несколько десятков гробов. С тех пор часто у девятиэтажного дома собирались друзья погибших. Сидя до поздней ночи под плакучей ивой, они под гитары пели грустные песни, поминали своих товарищей. Никто из погибших, так же как и те, кто служил сейчас на чужбине, не хотели ехать убивать людей, не сделавших им ничего плохого, и чувствовать себя оккупантами, ненавистными всем афганским народам.

Равнодушно смотрели преступные правители советской империи на обливающуюся кровью афганскую землю, на погибающих там соотечественников. Сотни мертвых тел заполняли грузовые самолеты с красными звездами, привозившие погибших солдат на родную землю на вечный покой. Тысячи искалеченных парней наполняли госпитали, и не видно было конца этой кровавой, страшной и, главное, бессмысленной, чуждой народу бойне. Горько плакали бедные, бесправные и беспомощные матери по своим сыновьям. Плакала вся несчастная огромная страна по погибшим и продолжающим погибать за неправое дело своим детям.

Через две недели после проводов Нюмы Игоря пригласили на новые проводы к его другу Толику. Собралось у него очень много друзей. Большой радостью стал для него приезд из Свердловска матери и сестренки. Став взрослым, Анатолий, разумом принимавший ее поступок, но в глубине души все же не мог простить мать, считая, что она не сделала всего, чтобы спасти отца от страшной болезни.

Сообщение о призыве Анатолия в армию сразу же отрезвляюще подействовало на Александра. В очередной раз «одолжив» у своих старых больных родителей денег, он старался хорошо организовать проводы сына. Трехкомнатная квартира была похожа на настоящую общественную столовую со столами и табуретками. Столы были уставлены бутылками с самогонкой и другими спиртными напитками. Тосты за здоровье Анатолия и его благополучное возвращение из армии домой сыпались градом из уст захмелевших друзей. По обе стороны от призывника сидели дед, отец и мать. Бабушка Лена в переднике сновала на кухню и обратно: то и дело вносила новые блюда, уносила грязную посуду.

Стоял шум. Александр не слышал ничего, погруженный в тяжелые думы. Он был угрюм и молчалив, на душе было невыносимо тяжело. К удивлению Анатолия, Александр совсем не притрагивался к спиртному. Нервы его были напряжены до предела. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что угрожает сыну и почему именно сейчас, в разгар афганской войны, власти усиленно призывают молодежь на воинскую службу. «Этим гадам мало пушечного мяса», – думал Александр в отчаянии. Неумолимо быстро бежало время, приближавшее его к тому часу, когда он не по своей воле отдаст свою судьбу в чужие руки и станет беспомощным живым роботом в жестоких политических играх советских вождей, для которых человеческая жизнь не представляла абсолютно никакой ценности.

Часы отбили полночь. Большинство пришедших на проводы, попрощавшись с другом и пожелав ему всего наилучшего, разошлись по домам. Самые близкие друзья Анатолия остались до утра, чтобы вместе с ним поехать на призывной пункт. Умолк магнитофон. Комнату наполнила медленно текущая, разрывающая сердце унылая песня под гитару о несчастной любви. Одна песня сменяла другую, еще больше расстраивая ребят. Все их разговоры сводились в этот вечер к одной самой болезненной теме – предстоящей службе в армии. Они с болью вспоминали своих уже погибших в Афганистане товарищей.

– ...Ты прав, Коля. Ну почему мы должны там свои головы положить из-за каких-то «красных» афганцев, которые нас не звали к себе, которые нас ненавидят и готовы убить в любую минуту! – говорил молодой человек.

– Андрей, дай Вадику прочесть Ленькино письмо оттуда, и Игорь его тоже не читал, – донесся из соседней комнаты голос близкого друга Анатолия, – только смотрите, Ленке – ни слова, а то она инфаркт получит...

– …Толечка, дорогой, прости меня, пожалуйста, если можешь. Поверь, дорогой мой, я не могла поступить иначе. Ведь во всем том, что случилось в нашей семье, не одна моя вина, – оправдывалась она.

– Мамочка, не надо, – вытирая ее слезы своим носовым плат-ком, успокаивал Анатолий. – Я вовсе ни в чем тебя не упрекаю. Я уже взрослый человек и все понимаю. Для меня главное, чтобы вы с Валенькой были счастливы.

– Спасибо, милый. У тебя доброе сердце. А для меня главное, чтобы ты вернулся живым и здоровым. В армии, Толечка, будь осторожен. Очень прошу тебя. Береги себя, – Вера прижимала к себе сына, поцеловав в щеку.

– Мамочка, не волнуйся. Все будет хорошо. Все служат, и я отслужу.

– Ой, сынок, так тяжело мне.

Толя посмотрел на часы. Лицо его нахмурилось.

– Извини, сынок, я сейчас вернусь. – Она вошла в соседнюю комнату, где собрались почти все близкие друзья Анатолия, в том числе и Игорь, которого знала с детства, и незнакомые Вероника и Лаура.

Один из парней читал вслух письмо из Афганистана. Она услышала отрывок.

Увидев мать друга, читавший умолк и быстро спрятал письмо в карман.

– Вадим, дай, пожалуйста, письмо, – строгим голосом произ-несла Вера, протянув руку.

– Тетя Вера, честное слово, там ничего интересного нет. Да и слишком по-мужски там написано.

– Ничего, ничего, мне можно. Я никому не расскажу. Ведь я уже солдатская мать. А для меня все вы еще малыши, как и пятнадцать лет тому назад. Понял, Вадик?

Тот молча отдал ей письмо. Вера вернулась к сыну.

– Мамочка, тебе это надо? Ленька имеет привычку фантазиро-вать. Сгущать краски, – сказал Анатолий.

По мере чтения ее лицо все больше хмурилось.

В первой половине письма одноклассник Анатолия вспомнил об их беззаботной жизни в Киеве, во второй солдат-«афганец» описывал свою службу.

«...Ну что писать вам о себе, дорогие кореша. Это нужно уви-деть и прочувствовать, чего никому из вас не желаю. И все же на свой страх и риск, а я, вы знаете, не из трусливого десятка, в не-скольких словах опишу. Передаю это письмо через сержанта из нашей роты. Он демобилизуется, завтра улетает. Живем мы здесь, как в страшном сне, хотя это и наяву. Как на действующем вулкане. Жара стоит невыносимая, но это еще полбеды. Смерть – вот наша постоянная и страшная соседка. Она, ведьма, подсте-регает нашего брата на каждом шагу. Фортуна – у кого какая. Здесь, можно сказать, ежеминутно на карту поставлены, братцы, наши жизни. Как только протрубят ночную тревогу, так сразу мурашки по коже ползут. Не уверен, увидишь ли когда-нибудь еще дневной свет и солнце. Да что там говорить, будешь ли жив через полчаса. Ох, и страшная эта штуковина – все время сидеть на пороховой бочке!

Я, Игорь Лагутин и Жорик Пригов – в одном взводе. Стара-емся все время держаться рядом, хотя здесь все мы – как одна семья. Один за всех, и все – за одного. По-другому нельзя – могила! Бедные Серега и Иван погибли, можно сказать, у нас на глазах. Многих киевлян в цинковых гробах отправили вчера в Киев. Царствие им небесное! Ужасная картина, братцы! Чья очередь теперь – только Бог знает! Поверьте, от злости хочется мне грызть эти чужие для нас горы. Зачем мы здесь?! Почему должны так мучиться? За какие грехи? Что мы здесь потеряли? Во имя чего братья наши здесь погибают? С кем мы воюем? В нас стреляют отовсюду, и те же горы, те же деревья! Короче, все живое и неодушевленное ненавидит нас. Вот так-то. Вспомните кинокартины об Отечественной войне. На сей раз мы сами в роли фашистских оккупантов. Патрулируем улицы по нескольку человек, в бронежилетах. Крутим головами, как пропеллерами, а толку – никакого. Кстати, один из наших собственных гадов бронежилеты, «калашниковы» и патроны за доллары толкал душманам. Бывает, что наши офицеры в кабину лифта заходят, а оттуда их выносят без головы. Неделю тому назад это случилось с нашим командиром. Вот так, братцы-кролики, невеселая у нас житуха! Понятно, что некоторым братишкам-солдатушкам надоел весь этот бардак. Жизнь на волоске, вот они и чухают за кордон, куда глаза глядят. Так сейчас здесь поползли слухи, что за такое родителям их будет каюк. Это многих сдерживает. Мы не трусы! Но умирать молодыми непонятно за что не хочется. За свою родину – другое дело! Одна надежда на фортуну. На этом кончаю писать. Письмо это моей матери и голубоглазой не показывайте. Крепко всех обнимаю и целую. Может, еще свидимся. Ваш "Японец", Ленька Левин».

Прочитав письмо, Вера, сдерживая слезы, вышла в ванную комнату и горько заплакала.

«Боже! Помоги, чтобы мой сыночек не попал в этот страшный ад!» – взмолилась она. Умыв лицо холодной водой, мать вернулась в столовую, где Толик разговаривал с отцом.

Увидев ее, Александр отошел от Анатолия и тяжело опустился на стоящий у окна стул, делая вид, что смотрит в окно, искоса поглядывая на севших рядом мать и сына. Вера нежно гладила волосы Толика.

«Почему жизнь такая жестокая, несправедливая? Все, что было у нас хорошего, кануло в Лету! Черт побери!» – с горечью думал Вавилов.

Он вспомнил, как Вера любила когда-то так же гладить и его волосы. Вдруг уже в который раз Александр представил себе незнакомого ему мужчину из Свердловска, с которым она сейчас живет и которого ласкает, как его когда-то... От этой мысли он вскочил на ноги. Вера с удивлением посмотрела на него.

«Боже! Как он изменился! До неузнаваемости. Совсем опустился», – глядя на него с состраданием, думала она. Верин взгляд, словно стрела, с болью пронзил его гордое сердце.

– Что, не нравлюсь? Ничего, переживу. Приехала с сыном попрощаться? Ну что ж, спасибо и на этом, – ухмыльнулся он.

– Папа, я тебя очень прошу! Не нужно сегодня! Давайте все разъедемся по-хорошему, – попросил Анатолий.

Махнув рукой, Александр вышел из комнаты в кухню. От злости его всего трясло, сердце колотилось в груди, словно хотело вырваться. Ему стало трудно дышать. Вавилов превратился в комок нервов. Он ничего не видел, кроме стоящей на столе бутылки с самогоном.

«Не нравлюсь тебе! Не нравлюсь! Брезгуешь, мадам! Ну и плевать мне на тебя! Только бы дети мои счастливы были. Это основное. А моя жизнь уже давно кончена. Мне себя не жаль. Жить холуем на белом свете я никогда не буду, не дождетесь!» – с ожесточением говорил он полушепотом.

Схватив бутыль, Александр налил в стоящий на столе грязный стакан и, выпив залпом, облегченно вздохнул. Приятное тепло разлилось по телу. Вспомнив о дочурке, он осторожно, на цыпочках вошел в небольшую спальню своих родителей, где спала любимая Валюшенька, по которой он так тосковал.

«Какая она у меня красавица, похожа на Веру», – любуясь ею, подумал он.

– Извините меня, дорогие мои детки! – шептал Вавилов, глотая слезы. – Один теперь совсем остаюсь. Толика в армию забирают, а ты, голубушка моя маленькая, далеко улетишь от меня. Вот чего я достиг в своей жизни. Стал беспробудным пьяницей. Даже сегодня не выдержал, нализался, как свинья…

Александр презирал себя. Целый день он ничего не ел и чувствовал, как тяжелело его тело, голова. Ему захотелось обнять дочку, крепко прижать к своей груди и поцеловать в порозовев-шие от сна щечки. Однако он сдержал себя, чуть наклонился над ней, чтобы она не вдохнула исходящий от него запах спиртного.

– Спи, маленькая моя! Будь счастлива, родная моя!

Александр вышел из спальни. В столовой за столами, устав-ленными посудой с остатками еды и бутылками с недопитым спиртным, никто не сидел. В комнате был спертый воздух от необычной для этого времени года жары, запаха спиртного и табачного дыма. Молодежь вместе с Анатолием, Верой, бабушкой Леной и дедушкой Степой спустилась во двор, где было немного прохладней. Александр подошел к столу, взял бутылку с красным крепленым вином, отпил прямо из горлышка половину. Затем опустился на лавку, уронив голову на руки, лежавшие на столе. Перед его глазами поплыли черные круги, потом они начали приобретать различные формы и покрылись красным. Ему казалось, что с них капала кровь... В ушах зазвучала какая-то неведомая ему потусторонняя мелодия, зовущая за собой в черную дыру.

Подобные галлюцинации повторялись в последнее время каждый раз, когда он выпивал.

«Не мучай себя! Не мучай других! Перед тобой мертвая пустота! Ты обречен! Умри – и точка! Не мучай себя и других!..» – повторял он про себя.

Эта навязчивая мысль постоянно преследовала Александра. Он поднял голову. Его затуманенный взгляд остановился на лежащем на столе большом кухонном ноже с деревянной ручкой, которым старенькая мать разделывала мясо и рыбу.

Рука пьяного потянулась к нему. В этот момент в комнату вошел Анатолий.

– Толечка! Сыночек! – хриплым голосом позвал отец.

– Пап! Иди, пожалуйста, поспи немного, ведь ты же очень устал, – попросил сын, видя, в каком состоянии тот находится.

– Одну минуточку! Одну минуточку! Извини! Я сейчас, сы-нок! – с трудом поднявшись на ноги, Вавилов прошел в ванную, закрыл дверь на ключ. Раздевшись догола, встал под холодный душ. Когда он вернулся в комнату, сына не было. Ему стало стыдно и вместе с тем на душе немного полегчало.

«Ух, и подлец же я! Идиот, подарок хотел сделать Толику на проводах», – ругал он себя.

Причесавшись, Александр спустился во двор, где собрались близкие и родные.

– Ты бы, Толя, пошел вздремнуть немного перед нелегкой дорогой, – виновато глядя на сына и положив руку ему на плечо, произнес отец.

– Я совсем не устал, папа, – Анатолий любящим взглядом смотрел на него.

– Сынок, очень прошу тебя, прости меня. Не выдержал...

– Ну что ты, папа, мне не за что тебя прощать. Я тебя понимаю.

– Спасибо, дорогой. Для меня – это очень важно. А все-таки, может, стоит тебе на часок прилечь?

– Не хочется, папа. Честное слово. А ты не переживай. Может быть, нас отправят служить на север или на восток, – зная причину волнения всех родителей и близких людей призывников, Толя старался по мере сил успокоить отца.

– Дай-то Бог.

Ранним утром первым же автобусом Анатолий вместе с сопро-вождающими, в том числе и Игорем, поехал на призывной пункт. В тот же день вместе с другими новобранцами его увезли в неизвестном направлении.

 

Глава пятая

I

Для Игоря и его родителей словно гром среди белого дня был Указ о призыве в армию студентов начальных курсов средних и высших учебных заведений. Настроение семьи Кац совсем испор-тилось после того, как они получили невеселое письмо из Афга-нистана от Нюмы.

Игорь с Вероникой договорились сразу после занятий поехать в их излюбленное место, в старый парк на Печерске. День выдал-ся прохладный и пасмурный. Под ногами влюбленных шуршала опавшая листва. Они медленно шли в обнимку. В руке у Игоря был футляр со скрипкой, у девушки – через плечо красивая сумка.

– ...Я же тебе, Игорек, говорила, надень свитер под куртку, – сказала она.

– Ты снова за свое. Мне совершенно не холодно. Пятнадцать градусов – это что, холод? Вероника, я получил письмо от Нюмы из Афганистана.

– Что ты говоришь! – остановившись, воскликнула девушка. – Где письмо? – У меня. – Дай мне его!

Игорь вынул письмо из кармана и отдал его Веронике. Они сели на скамью.

– Как назло, меня не было дома. Мои прочли его. В общем, обстановка в доме удручающая.

– Боже! Он тоже попал в это пекло. Когда это кончится! Мне так неспокойно на душе. С нашего курса за последний месяц уже четверых ребят забрали в армию. А позавчера Дмитрия вызвали в военкомат.

– Это того долговязого, который на вечере к тебе клеился?

– Игорь, мне в голову только что пришла неглупая мысль.

Я поговорю с Кротом, помнишь, тот, что был с нами в ресторане с молодой девушкой. У него есть знакомства в военкомате. Он мне когда-то рассказывал, что сам отмазался от армии. Дал взятку, и его отправили на курсы от военкомата на полгода, без отрыва от производства, а потом выдали военный билет. Теперь каждые два-три года он проходит переподготовку в Киеве, и это вся его служба.

– Да что ты такое говоришь? – усмехнулся Игорь.

– Ты такой наивный. Деньги не пахнут. За деньги все можно провернуть. А их у Крота – куры не клюют. Это такой человек, ему все под силу.

– Откуда у него такие деньги, у этого прощелыги?

– Чем он только ни занимается. Он и фотограф, и торговец, и учитель. В общем, деловой человек.

– Я с таким деловым человеком не хочу никаких дел иметь. А в тюрьму угодить можно.

Они встали и пошли молча, грызя семечки.

– Игорь, по-моему, бобры кушают, как ты. Набирают полный рот. – Я просто экономлю время.

Он отошел в сторону и выплюнул скорлупки. Она рассмеялась и насыпала ему в ладонь семечки.

– Так можно подавиться.

– Может быть, но только не я. У меня большая практика.

– Завтра надену новую кожаную куртку. Мне папа летом при-вез из Италии, еще ни разу не надевала – шикарная вещь, – улыб-нулась довольная Вероника.

– Теперь не так скоро он тебе следующую привезет.

– Может быть. Эх, и дешевка он! Мою маму променял на ка-кую-то… – вздохнула девушка. – Игорь, поехали ко мне. Уже на-крапывает дождь.

Она вытащила из сумки складной японский зонт-автомат и раскрыла его над их головами. – Я хочу тебя, Игорь... – прижавшись к нему, прошептала девушка.

Прозанимавшись в музучилище три месяца в новом учебном году, Игорь получил повестку в военкомат. Пройдя медкомис-сию, из-за близорукости он был зачислен в стройбат. В отличие от родителей его друзей, Элла решила никаких проводов не уст-раивать.

– Приедет здоровым со службы, тогда и отметим, – категори-чески заявила она.

Перрон товарного вокзала на окраине Киева был заполнен новобранцами и провожающими.

– Почему так долго нет папы? Наверное, нет тортов, – нервничала Элла. Рядом с ней стояли Фрида Соломоновна, Игорь и Вероника.

– Мама, папа идет! – радостно воскликнул Игорь.

Янкель, вытирая пот, подошел к ним. В руках у него были четыре торта. Игорь отнес торты офицерам, приехавшим за новобранцами, и сразу же вернулся. Затем он отвел Веронику в сторону и поцеловал ее.

– Ну и ну, «шнир»⁵³ же у нас!

– Что ты такое говоришь? По-твоему, выходит, если он девушку поцеловал, значит, сразу должен на ней жениться? – упрекнула мужа Элла.

– Товарищи призывники! Все по вагонам!! – послышался через рупор голос офицера – начальника эшелона.

Все засуетились. Игорь еще раз поцеловал Веронику, подбе-жал к родителям и расцеловал их. Поезд тронулся и скрылся из виду.

Более всего расстроило родителей то, что перед отъездом Игорь представил им Веронику как невесту. К радости Янкеля и Эллы, их сына отправили не на юг, в последнее время это значило – Афганистан, а на север, в Мурманскую область.

Вскоре от Игоря начали приходить письма, в которых он писал, что ему приходится очень тяжело работать в сильные морозы на строительстве дорог. Просил прислать посылку с теплым бельем, шерстяными вязаными носками и меховыми перчатками.

Плохие вести доходили до Янкеля и Эллы о службе в стройбатах. Постоянно им снились тяжелые сны о сыне. Но они старались подбадривать друг друга.

– Ничего, Эллочка, скоро потеплеет, нашему Игорьку сразу станет легче. Пролетят еще одно лето, осень и зима, а там останется всего один год. К тому времени он уже будет «стариком», на них начальство смотрит по-другому, – старался Янкель успокоить жену.

Зазвонил телефон. Их младший сын Ленечка снял трубку.

– Алло. Здравствуйте, бабушка Рива… У меня все хорошо… Спасибо, сейчас позову папу.

– Здравствуйте, тетя Рива, – взяв у сына телефонную трубку, поздоровался Янкель. На его лице засияла улыбка. – От всей ду-ши поздравляю вас… Хорошо. Спасибо, мы обязательно при-едем. До свидания… Вот это сюрприз, Эллочка!

– Что случилось? – удивленно глядя на мужа, спросила она.

– Тетя Рива замуж выходит.

– Ты прав, действительно сюрприз на старости лет, – ухмыль-нулась Элла.

– Любовь – не картошка. Поняла?

– Не совсем.

– А я, честное слово, от души рад за тетю Риву. Она, бедняж-ка, во всем себе отказывала, поставила на ноги своих детей, в Воронеже вынянчила детей Семена и Доры. Пусть хоть на ста-рости лет поживет для себя. Дай Бог, чтобы хорошего человека встретила. Я помню, какая она была красавица в молодости. Немало сватались к ней, но тетя Рива слушать об этом не хотела.

... Ее замужество с вдовцом – евреем из Румынии отметили в семейном кругу.

 

Суровая северная зима для живущих впроголодь, плохо оде-тых солдат стройбата была настоящим адом. Игорь не привык к подобному климату и тяжелому физическому труду. Часто про-стуживаясь, он то и дело попадал в санчасть. Его болезни злили начальников, которые обзывали его симулянтом.

Наконец-то кончились мучительные холода. Облегченно вздохнули изнемогшие от непомерно тяжелой службы солдаты. Каждое сообщение бюро погоды о повышении температуры воз-духа в Мурманске и области вызывало у Янкеля и Эллы радость. У Игоря сменилось начальство. Как говорится, новая метла по-новому метет. Неожиданно его вызвал к себе замполит и предложил ему как будущему музыканту организовать в части небольшой оркестр. Авансом за это решили поощрить Игоря десятидневным отпуском. Без всяких предупреждений он приехал в Киев.

Была осень, субботний день. Янкель, Элла, маленький Ленечка и Фрида Соломоновна сидели в кухне за столом и пили чай. Не-ожиданно щелкнул дверной замок. Открылась дверь. На пороге стоял с чемоданом в руке Игорь. Родители и бабушка не верили своим глазам.

– Да, да! Это я, рядовой Игорь Яковлевич Кац, прибыл в ваше распоряжение сроком на восемь дней, – громко сказал он.

Вне себя от радости родители бросились к сыну. Элла плача покрывала его исхудалое лицо горячими поцелуями. Они даже не смели подумать о подобном счастье. Игорь, умывшись и переодевшись в такую желанную для каждого солдата штатскую одежду, наевшись досыта домашней пищи, усадив к себе на колени младшего братишку, рассказывал о своей службе.

– ...Как говорится, нет худа без добра. Теперь мне будет полегче с начальством. Я слышал, комбат любит джаз.

– Дай-то Бог! Дай-то Бог! – повторяла измученная болезнями, постаревшая Фрида Соломоновна.

Незаметно в сердечной беседе проходило время. Игорь все чаще стал поглядывать на часы, а Янкель с усмешкой – на счаст-ливую жену, прекрасно понимая, куда спешит сын. Ровно в семь тот встал.

– Дорогие мои, я выйду на часок. Подышу свежим воздухом, – сказал он.

Надев новый костюм, модную рубашку и недавно купленную ему матерью красивую японскую куртку, Игорь вышел из дома.

– Вот и дождались сыночка. Наверное, та ему больше нужна, чем родители, – нахмурившись проворчал Янкель.

Элла и Фрида Соломоновна промолчали. Им тоже было обид-но.

Тем временем молодой человек, словно на крыльях, помчался к Веронике.

За последние четыре месяца Игорь не получил от Вероники ни одного ответа на свои письма, даже коротенькой весточки и тяжело переживал это молчание, не понимая его причин.

Дул холодный ветер, моросил осенний дождь. Взяв такси, он поехал к Веронике домой, но, к своему огорчению, не застал ее.

Татьяна Игнатьевна довольно холодно встретила его, стоя на пороге квартиры, не пригласив войти:

– Нам Вероника не докладывает, куда она идет после занятий.

Расстроенный молодой человек вышел на улицу. Не раздумывая, он поехал на дискотеку, рассчитывая встретить ее и Лауру, но, к его удивлению, ни той, ни другой там не было. Из всех прежних музыкантов, которых Игорь хорошо знал, остался лишь его одноклассник, друг Анатолия, Сергей, которого из-за диабета не взяли в армию.

Знакомые ребята, увидев Игоря, с радостью обступили его, расспрашивали о службе.

– Везунчик ты. Мне бы на север. Хоть на самый Северный полюс, лишь бы не в это проклятое афганское пэкло⁵⁴, – сказал молодой парень.

– Да чего волноваться, Мишка, может, и тебе улыбнется фор-туна, ты ведь получил отсрочку на год, вот Бога и благодари. А за это время, может быть, война кончится, – заметил другой.

– Кончится! Да мы залезли туда, как волк в болото, один хвост торчит. А волка кто захочет спасать? – ухмыльнувшись, опираясь на палку, со злостью сказал инвалид афганской войны.

Во время десятиминутного перерыва к Игорю, держа в руках саксофон, подошел Сергей, следом за ним из-за кулис вышел друг Анатолия Виктор, комиссованный недавно по состоянию здоровья из армии. Ребята крепко обнялись, искренне радуясь встрече.

– Как я понял, дружище, ты пришел сюда за Вероникой? – отведя Игоря в сторону, спросил Сергей.

– Да. – Но она больше не ходит сюда. – А где же она бывает?

– Это дело очень деликатное. У меня нет времени. Пусть тебе Виктор все расскажет. – Отозвав друга в сторону, Сергей что-то шепнул ему на ухо. – Ну, Игорек, извини, мне пора. Работа. Приходи, еще о многом нужно поговорить. Меня ждут. Пока.

Саксофонист подмигнул ему и вышел на сцену.

– Игорек, пойдем отсюда, честно говоря, мне эти афганские разговоры уже надоели, даже на нервы действуют, – предложил ему Виктор. Они вышли на улицу.

– Витя, ну где же мне все-таки найти Веронику? – спросил совсем расстроенный Игорь.

– Нигде ты ее не найдешь. Видишь, какая погода, поехали луч-ше ко мне домой. У меня есть интересные новые записи. Они на-верняка тебе понравятся. А там обо всем и поговорим.

Гостеприимные родители Виктора радушно встретили Игоря. В школьные годы он с Анатолием иногда приходил к ним в гости. Их огорчало, что сын после демобилизации очень изме-нился – прежде такой веселый и жизнерадостный, он замкнулся в себе, проводил большую часть времени, запершись в своей ком-нате. Но отец и мать относились к непривычному поведению Виктора с пониманием и сочувствием, зная, сколько ему при-шлось пережить, служа в самой «народной» и «демократической» армии мира. Строго соблюдающего диету Виктора зачислили в боевые части, несмотря на хроническую болезнь желудка и печени. Пройдя курс молодого бойца, он был отправлен в Афга-нистан. Естественно, от нарушения диеты, постоянного нервного напряжения болезнь его резко обострилась. Сильные боли мучили днем и ночью. Начальство же почти не реагировало на его жалобы, посылая солдата в санчасть только лишь за очеред-ной пилюлей.

Как-то раз ночью у Виктора был сильный приступ, после кото-рого его отвезли в гарнизонный госпиталь, где он пролежал две недели. Как и следовало ожидать, в скором времени приступ повторился, гораздо более сильный. Вновь пролежав в госпитале почти месяц, он, по настоянию врачей, был комиссован. Так закончилась его служба в Советской армии.

– Игорек, чувствуй себя как дома, – указав на широкую тахту в своей комнате, гостеприимный хозяин включил магнитофон.

– Витя, прости мое нетерпение, но ты обещал рассказать о Веронике.

– Знаешь, дружище, по-моему, лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Мы с тобой давно знакомы, я уважаю тебя, как и Анатолий, да что я говорю – ты ведь знаешь, он любит тебя как родного брата. Мы желаем тебе только добра. Будь мужчиной и выслушай правду. Я знаю, что ты в свое время несправедливо обиделся на Анатолия, когда он сказал тебе, что Вероника – не тот человек, который тебе нужен.

Игорь нахмурился.

– А сказал он это потому, что лучше тебя знает ее. Твоя Вероника – хоть и молодая, но уже, поверь мне, хроническая ал-коголичка, с большим стажем, и искусно, как актриса, скрывающая это от тебя, да к тому же еще и гулящая. Ты же был для нее всего лишь очередным увлечением и не больше того. Поверь мне, что на второй день после твоего отъезда в армию она уже встречалась со своим старым дружком-развратником, Кротом, ты наверняка о нем слышал.

Он умолк, напряженно всматриваясь в лицо Игоря. Тот, отвер-нувшись, закрыл глаза.

– Вероника сейчас докатилась до того, что позирует для порно-открыток. Так что выбрось ты ее из головы, дружище! Она не стоит того, чтобы из-за нее переживать.

Игорю вдруг показалось, что мир рушится, что он спит и видит страшный сон и что все услышанное сейчас не имеет ни к нему, ни к Веронике никакого отношения.

Молодые люди сидели молча. Магнитофон играл печальный блюз.

– Слышишь, дружище, – нарушив молчание, заговорил Виктор, – если хочешь убедиться в правоте моих слов, то завтра приходи ко мне, и мы вместе пойдем туда, где все это про-исходит. Договорились?

Игорь ничего не ответил. Вскоре он уехал домой, на прощание сказав приятелю, что завтра вечером приедет. Он долго бродил по ночным улицам. Ему сейчас хотелось быть одному, чтобы осмыслить тяжелый рассказ Виктора.

Отец с матерью ждали сына в кухне, бабушка сидела у себя в комнате. Обида их давно прошла.

Они были счастливы, увидев входящего здорового Игоря. Янкелю и Элле сразу же бросился в глаза подавленный вид сына. Сославшись на усталость, он, извинившись, ушел спать.

Родители долго не могли уснуть.

– Мне кажется, Эллочка, что у нашего сыночка в сердечных делах произошла осечка, – язвительно усмехнулся Янкель.

– А ты, бессовестный, уже злорадствуешь, – обиженным тоном заметила супруга.

– Вовсе нет! Но и особенно, могу тебя заверить, не пережи-ваю. Хотелось бы, чтобы у нас не было больше цурес, чем это.

Ночью Игорь не сомкнул глаз. Только сейчас в полной мере он осознал всю тяжесть беды, свалившейся на него. Все его свет-лые надежды и ожидания рухнули, как карточный домик. Если вначале рассказ Виктора вызвал у него гнев и сомнения, то те-перь он полностью поверил ему, так как никаких оснований для недоверия не было. Тем более, завтра он хочет подтвердить прав-дивость своих слов. В его голове не укладывалось, как могла Вероника так бесчеловечно поступить с ним. Он допускал, что она умело скрывала от него пристрастие к спиртному и наркотикам. Ведь сотни тысяч, миллионы людей во всем мире по своей глупости или слабости попали в сети этих неизлечимых болезней и не в силах вырваться из их смертоносных клещей. «И Вероника тоже по легкомыслию могла пристраститься к этому зелью», – рассуждал молодой человек. – Но Боже! Она ведь все время лгала мне и жила одновременно со мной и с другими!» От этой мысли ему стало совсем не по себе. Сердце лихорадочно билось. Он поднялся с постели… «Кому же тогда верить на белом свете? Ведь я был почти ее мужем! Она клялась мне, что будет ждать меня, что никогда не изменит! Теперь понятно, почему она не писала. А я, глупец, переживал, думал – она заболела или в семье ее вновь что-то произошло. Басни мне рассказывала, а я уши развесил! Артистка! Все время принимала валидол, чтобы забить запах алкоголя, а я, дурак, переживал за ее здоровье. А какую мне сказку сочинила: изнасиловал, дескать, ее, честную школьницу, одноклассник в лесу. А сейчас докатилась: позирует для порнооткрыток, ничтожество!»

На следующий день, едва дождавшись вечера, Игорь поехал к Виктору домой. Ему хотелось только одного: с презрением по-смотреть в глаза Вероники и раз и навсегда выбросить ее из сво-его сердца.

– Игорек, будь выше этого. Забудь о ней, как о страшном сне, – успокаивал его Виктор, видя, в каком состоянии находится его приятель.

Молодые люди поехали на квартиру к знакомому Анатолия, Кроту. Виктор утром позвонил ему и предупредил заранее о ви-зите, утаив, однако, цель. Жил тот на широкую ногу в недавно купленной трехкомнатной кооперативной квартире в центре, имел «нужных», как он выражался, людей, которые называли его «фарцовщиком-асом». У Мишки можно было купить все, кроме, как шутили его постоянные клиенты, папы с мамой.

Было у него хобби: он был заядлым фотолюбителем. Что бы он ни делал – во всем искал выгоду. Запрещенная, но модная сре-ди молодежи порнография, как на фото, так и на видеокассетах, стала основой его нового высокодоходного бизне-са. Для этого Мишка-Крот приобрел усовершенствованную аппа-ратуру и, как он выражался, «хороший живой товар», нуждавшийся в деньгах.

Самодовольный щеголь с новой «Волгой» и шикарной квартирой вскружил голову избалованной, легкомысленной школьнице. Полтора года она была его любовницей. Однако, встретив Игоря и, как ей казалось, впервые в жизни полюбив, Вероника порвала с Кротом.

Анатолий, верный товарищ Игоря, зная ее пристрастие к спиртному и мужскому полу, очень переживал, когда узнал о серьезных намерениях друга жениться на ней. Тем не менее, какое-то время он все же надеялся, что любовь Вероники, в которую он мало верил, поможет ей покончить с разгульной жизнью.

Но вскоре Анатолий понял, что Вероника не оставила старых привычек, а его другу она просто ловко морочит голову, запах же выпитого алкоголя гасит валидолом.

После отъезда Игоря Вероника сразу же вернулась к прежней жизни, уже окончательно.

Однажды девушка пришла после очередного загула домой, с трудом держась на ногах. С этого дня помирившиеся родители перестали снабжать ее деньгами.

Для нее это было смерти подобно. Гордость не позволяла ей брать деньги взаймы у знакомых. Со слезами на глазах она обратилась за помощью к своему бывшему любовнику. Он стал щедро давать ей деньги, прекрасно зная, что отдать долг девушка не сможет и вновь попадет в зависимость от него.

Со временем Мишка-Крот полностью подчинил ее себе, превратив практически в свою рабыню. Вскоре как женщина она ему надоела, и он заставил Веронику распространять свою порнографическую продукцию, а затем принудил красавицу-блондинку сниматься в порнофильмах.

...Виктор, оставив Игоря возле дома фарцовщика, зашел к нему один.

– Миша, я хочу попросить тебя об одолжении.

– Валяй, говори, что тебе надо, ты же знаешь, что я для тебя все сделаю.

С Виктором Мишка-Крот познакомился через Анатолия. Ино-гда он обращался с просьбой к молодому человеку, работавшему в сборочном цехе завода «Арсенал», где выпускались оптические приборы и инструменты, а также прекрасные фотоаппараты «Киев» и запчасти для них. В спецмагазине завода Виктор покупал для Крота дефицитные запчасти.

– Понимаешь, я поспорил со своим близким другом, что фото-графии и кассеты твои не скопированы. Поверь мне, я – могила, никому не скажу, и он тоже.

– Вот даете. Ты ведь знаешь, что это с натуры.

– Я-то знаю, но мне надо доказать ему. Я с ним поспорил.

– Ну, если ты ручаешься за него...

– На все сто процентов. В этом можешь не сомневаться.

– Тогда сегодня в шесть вечера. Две пары будут работать в соседней комнате. Одну ты знаешь – это красотка Вероника. Люкс! Она у меня сейчас золотая лошадка. До сеанса они немно-го вмажут. Вы приходите в пять. Будете в соседней комнате. Там в стене есть два глазка. Если захотите, могу оставить вас потом на ночь с этими телками. Поверь мне, получите удовольствие. Я ночевать не буду. Тебе же, если захочешь, могу доверить ключи.

Виктор, выйдя на улицу к ожидавшему его приятелю, рассказал о своем разговоре с Мишкой-Кротом. Тот поверил каждому его слову. Игоря мучила совесть, он не мог себе простить, что в свое время не прислушался к советам своего верного друга Анатолия, а вместо этого незаслуженно плохо подумал о нем. Поблагодарив Виктора, он брезгливо сплюнул, попрощался и уехал домой.

II

С тяжелой душевной травмой Игорь после отпуска вернулся в армию.

– Вот и приехал наш знаменитый артист! – как обычно, с иро-нией встретил его сержант Ибрагим. – Теперь, Ваня, он нам будет играть не на скрипке, а на лопате, – подмигнул он младшему сержанту с Украины; тот был в части водителем. – Чего ты строишь из себя гения? Здесь никому твоя музыка не нужна.

– Он будет играть не только на лопате, но и на пиле, – холуйски глядя на узбека, хихикнул Иван.

 

Наступила зима с сильными, пронизывающими до костей ветрами. Игорь, запасшийся дома теплыми вещами, которые надевал под форму, как и в прошлом году, работал на прокладке дорог. Замполит, обещавший ему свое покровительство в создании эстрадного оркестра, не вызывал его, хотя после отпуска прошло уже более месяца. Вновь для Игоря медленно и мучительно поползли похожие друг на друга, как близнецы, тяжелые дни армейской службы.

– Ну что, артист, с тех пор, как ты вернулся из отпуска, совсем обленился! Разучился держать в руках лопату и кирку! – подойдя к нему, насмешливо сказал Ибрагим.

Зная его повадки, Игорь молча продолжал работать. Узбек, са-дист по натуре, всячески старался спровоцировать его, чтобы иметь повод отправить умного еврея-музыканта на гауптвахту. Так он всегда поступал с непокорными солдатами.

Однажды в выходной день, за неделю до Нового года, Игорь вместе со своим земляком, высоким крепким парнем из Киева, пошли в областной центр, находившийся в двух километрах от воинской части, чтобы позвонить родителям и поздравить их с наступающим праздником. Стояла полярная ночь. На улице выла метель. Увлеченные разговором, они не заметили идущего им навстречу сержанта-узбека.

– Рядовой Кац! Рядовой Пономаренко! Почему не отдаете честь? – остановившись, заорал тот.

Молодые люди, чувствуя свою вину, попросили прощения, со-славшись на темноту и снегопад.

– Вы что, ослепли? Или очки забыли надеть?! Я же вас уви-дел! Вы что, в армии или на гражданке? Быстро за мной в часть! – скомандовал Ибрагим.

– Товарищ сержант, мы ведь не специально. Извините. Мы очень спешим на почту поговорить с родителями, они ждут от нас известий, – попросил Вадим Пономаренко.

– Разговорчики, рядовой Пономаренко! Я кому сказал – за мной в часть!

– Но мы в такую погоду и при таком свете не увидели вас! – повысив голос, сказал Игорь. – У нас же не кошачье зрение.

– А у меня, солдат Кац, выходит, кошачьи глаза?! Вот я тебе, музыкант, сейчас в части прочищу глаза. Сразу станешь хорошо видеть!

– Вы не правы, товарищ сержант, – возразил Вадим.

– За мной, в часть! Шагом марш!!! – заорал сержант.

– Вот самодур, – шепнул другу Игорь.

Ибрагим, хотя и не разобрал слов, но не сомневался, что еврей обругал его нецензурным словом.

Расстроенным солдатам пришлось вернуться в часть. Сержант настоял, чтобы друзей отправили на гауптвахту.

Наконец-то исполнилось его давнее желание: он посадил на «губу» умного музыкантишку, которого ненавидел, и постоянно защищавшего его дружка.

В двадцатиметровой полутемной камере с цементным полом, стены которой были покрыты инеем, стояли деревянные двухъярусные нары, покрытые соломой и циновками. Сверху лежали летние и зимние одеяла.

– Прямо как в Петропавловской крепости, – сказал Игорь, когда за их спинами щелкнул замок.

– Нет, я должен этого вшивого узбека проучить! Клянусь, что как только останусь с ним наедине, придавлю, как гниду на гре-бешке! – нервно шагая, громко говорил Пономаренко. – Надо же нам такую скотину терпеть! Нет, я его, подлюку, проучу, раз и навсегда! Втихомолочку, и никто не узнает.

– Перестань, Вадик! Пачкать руки об это дерьмо! Из-за этой мрази можно еще под трибунал попасть. Ты же знаешь, у него все начальство куплено и целыми днями жрет его урюк, изюм и дыни.

– Но до нового комбата и замполита вряд ли он добрался, – садясь на нары рядом с Игорем, сказал Пономаренко.

– А кто его знает...

– А может, стоит мне написать моему старшему братухе, он парень отчаянный. Я уверен, стоило бы ему разок поговорить с этой узбекской лягушкой, и он бы забыл наши имена, – с гордос-тью говорил Вадим о брате – главе блатного мира знаменитого киевского района Подол. – Ох и чешется мой кулак! Так хочется гниде по морде врезать! Честное слово, Игорек, ни одна «скорая» ему не помогла бы. Это уж точно.

Прошли тяжелые двое суток на гауптвахте. Они часами сиде-ли на нарах, прижавшись спинами друг к другу, чтобы согреться.

На исходе дня, в половине шестого вечера, после ужина, не-ожиданно для ребят щелкнул замок, железная дверь со скрежетом отворилась. Вошел дежуривший при штабе сержант.

– Игорь, тебя к комбату.

– Что случилось? – с удивлением спросил тот.

– Не знаю.

Мороз, словно поджидая ослабленного Игоря, набросился на него у порога, перехватывая дыхание. Тяжело дыша, он вошел в кабинет командира стройбата, вспомнившего о нем пятнадцать минут тому назад, во время обсуждения с замполитом программы новогоднего вечера.

– Ты что же это, дружок, натворил, а? За что на «губу» угодил, да еще перед Новым Годом? – улыбаясь, спросил полковник.

Игорь в нескольких словах рассказал причину заключения.

– Вот за это, понимаешь, посадили вас двоих на гауптвахту? Ты смотри, что делается! Безобразие! – возмущался полковник. – Не переживай. Служба есть служба. Всякое бывает. Я разберусь и накажу виновного. А теперь вот что, рядовой Кац. Слушай меня внимательно. Вот бумага с фамилиями трех музыкантов, – он подал ему лист. – Найди их. Будешь за старшего. За всем, что понадобится вам, обращайся к замполиту. Короче говоря, чтобы на Новый год был оркестр и программа на высшем уровне. Еще тебе осталось четыре дня. Понял?

– Так точно, товарищ полковник!

– Иди в столовую, ешь, переодевайся. Готовься к празднику! – подмигнул полковник.

– Извините, товарищ полковник, разрешите обратиться?!

– Валяй.

– Мой друг еще находится на гауптвахте, – напомнил Игорь.

– Ах, да. Ты прав. Позови сержанта Евтухова.

Выступление самодеятельного музыкального коллектива было с восторгом встречено на новогоднем вечере и солдатами, и на-чальством. Комбат после концерта при всех поздравил и побла-годарил Игоря с заслуженным успехом.

– Смотри, рядовой Кац, чтобы 23 февраля, а также на 1 и 9 Мая все было не хуже, чем сегодня. Понял? – пожимая ему руку, сказал довольный им командир стройбата.

– Так точно. Понял, товарищ полковник, – отдав честь, отве-тил Игорь.

– Ну, а до праздников служи, как положено советскому солда-ту, – честно и добросовестно.

На следующий день замполит части вызвал к себе в кабинет молодого музыканта, который понравился своей игрой ему, ком-бату, но особенно женам офицеров, присутствовавшим на ново-годнем концерте.

– Вот что, рядовой Кац, в армии тоже нужны музыканты. Ты парень к тому же грамотный, а у нас демобилизовался завклубом, он же и библиотекарь. Будешь вместо него, а также позанима-ешься с нашими ребятишками на скрипке и организуешь танце-вальный кружок. В общем, работы у тебя, Кац, будет много. Ста-райся оправдать наше доверие. Понял?

– Так точно, товарищ майор.

Придя в казарму, Игорь рассказал другу о разговоре с зам-политом.

– Считай, что ты родился в рубашке, дружище. Вот будет сюр-приз для Ибрагима.

Для Игоря началась в армии новая жизнь. Он поехал в Мур-манск и купил для своих будущих учеников скрипки.

К радости их родителей и не меньшей радости самого учителя, ежедневные занятия с мальчиками, обладающими хорошим музыкальным слухом, дали результаты.

Однажды солдаты стройбата принялись белить потолок и сте-ны клуба, где обычно Игорь проводил занятия. В тот день Эдик, сын замполита, после школы пришел к Игорю и пригласил к себе домой. Его мать, Люся, тридцатилетняя привлекательная женщи-на, по уши влюбленная в красивого еврейского парня, с нескры-ваемой радостью встретила его.

Хозяйка, сидя на тахте, покрытой свисающим со стены ков-ром, любовалась своим играющим на скрипке сыном, но еще больше его учителем, сидевшим рядом на стуле. На ней было ко-роткое платье, облегающее ее стройную фигуру.

Когда мальчик кончил играть, Игорь встал.

– Сегодня ты просто молодчина. – Он обнял его и поцеловал.

Люся вскочила с тахты и поцеловала их обоих.

– Вы молодцы у меня. Спасибо тебе, дорогой Игорек. Я очень благодарна тебе за все. Можно только мечтать о таком учителе.

– Мама, я пойду на улицу поиграю. Хорошо?

– Иди, иди, Эдик. Поиграй. Умница ты у меня. Вот если бы дедушка видел, как ты играешь на скрипке, он купил бы тебе самый лучший подарок, – сказала мать.

– Ну, я пойду. До свидания, Игорь. Спасибо большое, – попрощался воспитанный мальчик.

Положив скрипку в футляр и сложив ноты, он вышел из дома. Игорь хотел было уйти вслед за ним, но хозяйка, взяв его под руку, с улыбкой сказала:

– Ну, куда ты, Игорь, торопишься? Я тебя хочу угостить пре-красным бразильским кофе, такой ты никогда не пил. Костя его привез из Москвы. Там ему подарил друг. Он служит в Генераль-ном штабе, а они получают из распределителя. Садись за стол, я тебя никуда не отпущу. Пожалуйста, не обижай меня. Садись за стол, я тебя никуда не отпущу. Не стесняйся.

Люся принесла две чашечки и коробку с кофе, а также бутылку армянского коньяка, поставила на стол.

– А я пил такой кофе. – Да, но откуда у тебя такие знакомства?

– Я когда-то встречался с девушкой.

Хозяйка налила себе и Игорю кофе.

– У тебя, Игорь, есть девушка? – спросила она.

– Была, – грустно ответил он.

– И очень хорошо, что была.

– Почему? – с удивлением спросил Игорь.

– Потому что я тебя люблю, Игорь. Давно люблю. Неужели ты не замечал? Я не решалась тебе раньше признаться в этом. Изви-ни. Но сердцу не прикажешь, - покраснев, тяжело дыша, говорила влюбленная женщина.

– Люся, зачем вам это? У вас прекрасные муж и сын.

– Игорь, если бы ты знал, как я живу с Костей. Мы чужие лю-ди. Только внешне у нас как бы благополучная семья, а на самом деле... – Она заплакала.

– Не надо, успокойтесь, Люся, – молодой человек встал.

– Я прошу тебя, не уходи. – Она усадила его на стул. – Я его не люблю. Это отец мой нас сосватал. Он начальник военного училища, которое окончил Костя, и у Кости отец – полковник, они друзья. Наши родители считали, что мой муж сделает с их помощью блестящую карьеру. А что получилось? Кроме партийного билета ему ничего не надо. Поехал, идиот, в эту глушь, живет с пьяницами и пьет самогонку с ними каждый день. Вот так вся жизнь проходит. Ты, Игорь, для меня – как свет солнца во тьме, как глоток чистого воздуха в тяжелом смраде. Я люблю тебя! Я хочу быть с тобой! Пойми это! Я буквально измучилась. Днем и ночью только и думаю о тебе. Мы с Костей уже давно не живем как муж и жена. Он тюфяк не только в жизни, но и в постели с первой брачной ночи.

Она положила свою ладонь на руку Игоря, лежащую на столе. Но тот, словно ужаленный змеей, выдернул ее.

– Люся, я очень прошу вас, возьмите себя в руки. Ну зачем вы все это говорите мне, простому солдату?

– Я тебе не нравлюсь, Игорь?

– Ну причем здесь это…

– Согласись быть со мной, и ты не пожалеешь об этом. Я не намного старше тебя, мой любимый! – прижав его руку к своей груди, воскликнула она.

– Возраст ни при чем. У меня есть планы на будущее. Когда я закончу армию, хочу продолжать учиться. Я не хочу ни с кем связывать свою жизнь, а тем более – жениться.

– Хорошо. Дай честное слово, что скажешь правду.

– Я никогда не лгу.

– Тогда ответь мне: ту девушку, с которой ты встречался, ее ты любил? – спросила Люся, которая не могла не запомнить исказившееся, как от сердечной боли, лицо Игоря в тот момент, когда он упомянул о ней.

– Да, очень любил.

– И почему ты на ней не женился?

– Она мне изменила.

– Значит, она тебя не любила. Поверь мне, Игорь, у меня и до замужества, и после было очень много поклонников, при таком-то муже, но у меня даже в мыслях не было изменить ему, чело-веку, которого не люблю. Я не так воспитана. У меня есть совесть. Я уверена, другая на моем месте давно бы это сделала. Я полюбила тебя с первого взгляда. Будь со мной! Я буду тебе верна! Мой отец сделает для меня все. У него большие связи в Воронеже и в Москве. Мы ни в чем не будем нуждаться. Ты будешь продолжать учиться, а у меня – высшее образование. Он заберет нас в Воронеж. У меня там есть трехкомнатная кооперативная квартира, выплаченная папой.

– Но, Люся, я не собираюсь жениться! – сказал Игорь, которого начали раздражать ее домогательства. Он посматривал на дверь, опасаясь, что в любой момент может войти ее муж, которого он уважал.

– Не волнуйся, Костя утром уехал на три дня в командировку, – заметив его тревожный взгляд, сказала она. – Игорь, я уверена, мы будем счастливы! Вот увидишь. Я хорошая хозяйка. И поверь мне, я как женщина привлекательна во всех отношениях. Мой ребенок не будет для тебя обузой. Мои родители просили меня, чтобы я оставила его им, но кроме сына у меня здесь, в этой глуши, нет ни одной живой души, с кем бы я могла нормально поговорить. Сейчас появился ты, Игорек. Не уходи, прошу тебя! – Она нервно ходила по комнате, изливая ему свою душу. – Игорь, хочешь еще кофе? – со слезами на глазах спросила Люся.

– Нет. Спасибо. Мне пора.

Он хотел встать со стула, но она подошла сзади и прижала его голову к своей груди.

– А я не отпущу! – игривым тоном сказала хозяйка.

– Люся, зачем ты себя заводишь? – сухо произнес солдат.

– Игорек, я хочу тебя! Очень хочу! Поцелуй меня! – Не отпус-кая его, она прижала свою щеку к его щеке. Он отвернул в сто-рону голову. – Идем со мной, не пожалеешь, дорогой мой. – Она села ему на колени. – Идем, не будь наивным мальчиком.

Влюбленная женщина обняла Игоря и хотела поцеловать в губы, но это ей не удалось. Он поднялся со стула. Освободился из ее объятий.

– Нет, Люся. Ты, пожалуйста, на меня не обижайся. Я никогда не иду на компромисс со своей совестью.

Она в упор смотрела на солдата.

– Ну хоть одну ночь будь со мной! Я прошу тебя, а то я сойду с ума! Я не могу больше. Идем! Никто не узнает! – Она схватила его за руку.

– Нет, Люся! Нет! – выдернув руку, сказал Игорь.

Мгновенно ее лицо исказилось от гнева. Глаза, наполненные яростью, смотрели на человека, отвергнувшего ее любовь. Зная себе цену, она чувствовала себя униженной, оскорбленной, опле-ванной.

Ее женская гордость и самолюбие были растоптаны.

– Ты, солдатишка, хочешь показаться передо мной ориги-налом. Посмотри со стороны на себя, на кого ты похож со своими кирзовыми сапогами. Что ты строишь из себя музыканта? Таких, как ты, недоученных музыкантов, пруд пруди. Ты думаешь, что тебя забрали со стройки за твои заслуги в музыке, за твой талант. Вовсе нет! Никому здесь не нужна твоя музыка. Только благо-даря мне тебя перевели в тепленькое местечко. Все! Вон отсюда! Больше твоей ноги не будет в моем доме! Да и в клубе тоже! Твое место в казарме и таскать булыжники! – кричала Люся.

По приезде мужа из командировки она намекнула ему, что в его отсутствие Игорь пытался за ней ухаживать.

По распоряжению ревнивого замполита на следующий день Игорь вместе с взводом уехал на строительство железной дороги.

«Вот и все, музыкантик, теперь ты снова у беркута в лапах», – с ненавистью глядя на еврейского парня, думал Ибрагим.

Игорь вынужден был снова начать прежнюю каторжную армейскую службу. Сжав зубы, он терпеливо переносил непо-сильную для него работу и издевательства теперь уже не только одного узбека-сержанта, но и его земляка – высокого, худоща-вого младшего сержанта Тахира, которого устроил Ибрагим под свое крылышко. Как и следовало ожидать, тот, по указанию Ибрагима, которому обязан был своей легкой службой, относился предвзято к тем, кого тот ненавидел. Среди них были прежде всего Игорь и его друг Вадим, которых разъединили на время работ.

Как-то раз Игорь с ребятами из своей бригады с трудом оттаскивал в сторону сосну. От неожиданного удара в спину он упал на дерево, исколов лицо и руки об острые ветки. Ушанка его отлетела в снег. Лицо было исцарапано. С трудом поднявшись на ноги, он увидел стоящего рядом смеющегося долговязого младшего сержанта.

– Только дотронься до него, а он уже и падает, – хихикнул узбек, обращаясь к солдатам на ломаном русском языке.

Те возмущенно и гневно смотрели на садиста, ожидая, как поведет себя их друг. Вынув из кармана шинели носовой платок, Игорь осторожно начал вытирать кровь, сочившуюся из ран. Боль, злость, ненависть, смешавшись воедино, кипели в сердце солдата. Чаша его терпения переполнилась.

– Ты что же делаешь, обезьяна паршивая?! – подняв со снега ушанку и чеканя каждое слово, произнес Игорь, подходя к узбе-ку. – Что, уставом предписано так обращаться с солдатами? А?!

– Иди, иди, работай, рядовой Кац! А то всегда все работают, как надо, а этот только держится за дерево, делает вид, что рабо-тает, – глядя на окровавленное лицо еврея, повысив голос, гово-рил узбек.

Повернувшись, он хотел было уйти, но Игорь, схватив его за подол шинели, потянул к себе.

– Отпусти, рядовой Кац! – заорал младший сержант.

Тот выпустил шинель.

– Ты что делаешь, сволочь? Руки распускаешь? Солдат бьешь? – процедил Игорь.

– Сам упал, поскользнулся, никто тебя не трогал.

Еврейский парень молниеносно, двумя руками, изо всех сил рванул узбека за ворот, потянул на себя, подставив под удар макушку. Кровь ручьем полилась из носа младшего сержанта. Игорь оттолкнул его от себя.

– Это ты, паршивая гадина, сам споткнулся и ударился о мою голову, – с презрением крикнул он вслед узбеку, убегающему с запрокинутой головой и пытающемуся на ходу приложить снег к ушибленному месту.

– Иди, иди! Зеленая лягушка! В следующий раз за такое обра-щение с солдатами можешь и без головы остаться! Так и передай своему земляку от меня! – вдогонку ему крикнул один из солдат.

Под свист и улюлюканье опозоренный узбек скрылся за деревьями. Ибрагим решил отомстить за своего соплеменника.

Он попросил начальство послать его взвод на самый тяжелый участок прокладки дороги, недоступный для тракторов, где кроме деревьев было много оврагов с валунами.

Начальство похвалило его за такую патриотическую инициативу. Сержант подстраховывал друга от «взбесившихся свиней» – иначе он не называл иноплеменников.

– Ничего, я тебе обещаю, Тахир, что этот еврейчик еще пожа-леет, да и все они попляшут, – говорил он, уверенный в своей полной безнаказанности. – Ух, и ненавижу я этих неверных, осо-бенно очкарика-еврея. Эти евреи думают, что они очень умные. У нас в Ташкенте они самые лучшие должности занимают. Моя бы воля, я бы их, как баранов в Рамадан, разделал, рука бы не дрогнула! – со злостью говорил сержант.

Он, как и два его помощника, был одет в теплый кожух, сбитые фетровые валенки, меховую ушанку и варежки. Сильный мороз и холодный арктический ветер, невыносимо тяжелая работа лишали сил замерзших, полуголодных, невыспавшихся солдат, работавших под командованием самодура-надсмотрщика. За месяц каторжного труда треть солдат, где работал Игорь, простуженные, с обмороженными лицами и конечностями прошли через госпиталь. Прежняя работа для них, по сравнению с выкорчевыванием из мерзлой земли валунов и их перетаскиванием, казалась легкой забавой. Теперь за малейшее неповиновение сержант тут же угрожал новой поездкой в «ад», как прозвали солдаты этот участок.

 

Стоял февраль. Директор одного из крупнейших засекре-ченных военных заводов, так называемых почтовых ящиков, за Северным полярным кругом обратился с просьбой через коман-дующего округом ускорить строительство новой железнодорож-ной ветки, которая соединила бы сборочные цеха непосредст-венно с узловой товарной станцией. Несмотря на холода, строительство должно было начаться незамедлительно. Эту работу поручили стройбату, в котором служил Игорь, причем строить непременно нужно было только в ночное время.

Тем временем для зловредного сержанта-узбека приближался срок демобилизации. Он горел желанием успеть свести счеты со своими недругами, чтобы они запомнили его до конца жизни. И прежде всего это относилось к Игорю, «избившему» его «безвин-ного» земляка. Ночная стройка «государственного значения» находилась под особым контролем не только командира строй-бата, дважды в неделю навещавшего солдат во время работы, но и более высокого начальства, которое прежде всего беспокоилось о том, чтобы сдать в срок объект. Площадка, по которой прокладывалась железнодорожная колея, была огорожена высоким деревянным забором.

Во время ночных морозов, достигавших двадцати градусов, словно загнанные безжалостными седоками лошади, из послед-них сил работали бесправные, униженные, измученные солдаты. Начальство пеклось прежде всего о своем благополучии, его не волновала судьба подчиненных.

Их не интересовало, что в госпиталь беспрерывным конвейером ежедневно прибывают больные, обмороженные, травмированные во время работы солдаты.

– Эй! Эй! Давай! Давай, Кац, быстрей работай! Не спи! Утром выспишься! – кричал на усталого Игоря глупо ухмыляющийся сержант. – Ничего, до конца зимы эта жидовская морда протянет ноги, – прошептал он стоящему рядом земляку.

– Интересно, приедет сегодня «волкодав»? – спросил тот, имея в виду начальника стройбата, которого узбеки так прозвали. Разговаривали они обычно между собой на узбекском языке, чтобы их никто не понимал.

– Должен был вчера еще приехать, да Прохоров сказал, что он вчера запил. Сегодня, наверное, припрется, чтоб он ноги свои пе-реломал, – ответил Ибрагим. Минут двадцать тому назад они вышли из теплой машины с печкой, где вместе с водителем играли в карты и шашки, попивая горячий чай с лепешками и урюком, привезенными на прошлой неделе отцом младшего сержанта.

– Ну и мороз же в этой проклятой России! Тут можно не только руки и ноги отморозить, но и яйца! Им хоть бы что. Ох, и ненавижу я эти свиные морды! Они привыкли к морозам! – поднимая высокий меховой воротник кожуха, сказал Тахир.

– Ты же знаешь, как я их всех «люблю»! Но ничего не поде-лаешь. Раз попали мы с тобой сюда, надо дослужить как-нибудь. Во всяком случае, нам с тобой чуть-чуть полегче, чем им. Хорошо, что мы не в Афганистане. Не унывай! Черт с ним, с волкодавом! Пошли в машину. Часа через два еще раз выйдем, – похлопав Тахира по плечу, рассмеялся Ибрагим.

Когда они из-за страха перед начальством через час вновь вышли, снег уже перестал сыпать. Небо очистилось от туч.

– Ух, и холодина! – подпрыгивая, сказал шофер. – Пидемо краще⁵⁵ до машины, Ибрагим. Комбат, наверное, и сегодня не приедет. Вин зараз⁵⁶ дрыхнет, падлюка, писля⁵⁷ запоя, а мы ждать его должны тут на морозе, гада жирного.

Шофер говорил на смешанном украинско-русском языке, так называемом «суржике».

– Да закрой ты, ради Аллаха, свой рот, Ванька! Вы же, русские, привыкли к морозам. У вас они каждый год. Не то что у нас в Узбекистане. Сейчас там все цветет и пахнет! Весна! Ох и хорошо у нас, а, Тахир?

– Да, хорошо у нас, – согласился тот. – Да что ты объясняешь этому шайтану, он все равно не поймет, – продолжил он уже по-узбекски.

– Это точно, – кивнул головой Ибрагим.

– Ты що, хиба⁵⁸ не знаешь, Ибрагим, що я з Украины? У нас век таких морозов, як здесь, не було. У нас тоже весна зараз починается⁵⁹! – говорил шофер-холуй, угождающий во всем сержанту. – А ты кажешь, русские! Мы сами, украинцы, русских не любимо! Они неньку-Украину захопылы⁶⁰. И життя немае⁶¹ от них!.. – Заискивающе глядя на узбеков, он сжал кулаки.

– Ибрагим, ты знаешь, я тебе так завидую: скоро ты уже будешь дома. Я служу только полтора года, а мне кажется, что уже десять лет прошло, – унылым голосом говорил Тахир, не обращая на шофера никакого внимания.

Слушая разговор узбеков, из которого украинец ничего не понял, он чувствовал, что они постоянно насмехаются над ним, хотя большинство солдат считали их троих закадычными друзья-ми. В глубине души шофер желал узбекам того же, что и они ему.

Металлический лязг кирок и лопат о промерзшую землю, гул тракторов и бульдозеров наполняли все вокруг. Ибрагим, словно плантатор, прохаживаясь вместе с помощниками, свысока по-сматривал на работавших замерзших солдат, и то и дело покри-кивал на них.

– Хватит! Идемте подальше от этого грохота! Оглохнуть можно, – сказал он, направившись в сторону еще не огороженной будущей стройплощадки. Отойдя метров на сто от тракторов, расчищавших снег, сержант зашел за бугор:

– Здесь не так шумно.

Тахир и шофер присоединились к нему. Неожиданно узбеки увидели присевшего на корточки солдата, справлявшего нужду. Все трое, сдерживая смех, осторожно стали приближаться к нему. Не дойдя метров двадцати до солдата, Ибрагим заорал во всю глотку: – Смирно!

Однако тот продолжал свое дело. Затем, словно не слыша окрика, не спеша привел себя в порядок и повернулся лицом к начальству.

– А, это ты, музыкант, обделался ночью на морозе! – хлопая в ладоши, расхохотался Ибрагим.

– А зад свой, случайно, не отморозил? – с ненавистью глядя на еврея, сквозь зубы процедил сухощавый младший сержант.

– Ты почему, рядовой Кац, без разрешения ушел с объекта? – повысив голос, спросил сержант.

– Вас, к сожалению, не было там, товарищ сержант.

– Вот как! Это ты плохо смотрел. Мы все время обходим объект, а тебя почему-то не видели. Сачкуешь, как всегда, музы-кант? Приготовься, завтра точно получишь три наряда вне оче-реди. И вот тогда сразу язык прикусишь! А то ты уж слишком умный еврейчик.

– Чтобы несправедливо наказывать, много ума не надо, – огрызнулся тот.

– Так вы, значит, умные евреи, а мы, узбеки, значит, дураки? Да? – вскипел от злости Тахир.

Ничего не ответив, Игорь пошел по протоптанным на снегу следам. Проходя мимо младшего сержанта, он, споткнувшись о выставленную тем ногу, поскользнулся и упал лицом вниз. В этот момент сухощавый узбек изо всех сил ударил Игоря ногой в лицо. Изо рта у него хлынула кровь. Прижав ладонью губу, он поднялся на ноги.

– Что же ты делаешь, псина паршивая? Мой урок, как видно, не пошел тебе впрок! – сжав кулаки, яростно глядя на него, ска-зал солдат.

– Ну чего, жидовская морда, вылупился? Плевать я хотел на тебя. Повторить еще раз? – Тахир издевался, чувствуя надежную защиту за спиной. – Вот возьму и убью тебя здесь, и никто не узнает, куда ты делся. Ведь сюда ни один дурак не заглянет.

– Попробуй!

– Да! Так надо учить таких, как ты! – И жалкий холуй ударил Игоря в лицо кулаком.

Парень явно не ожидал ничего подобного. Но тут же последо-вал второй и третий удары. Игорь с яростью ответил ему не-сколькими ударами, сбив узбека с ног.

– Наших хочешь побить! Не выйдет, шайтан! – завопил Ибрагим, бросившись на него вместе с шофером.

Свалив солдата на снег, они изо всех сил стали избивать его руками и ногами. Били в голову, грудь, живот.

– Да плохо вы его бьете! – кричал шофер. – Разве так бьют жидов?

Прикрыв руками голову, подтянув колени к животу, Игорь лишь стонал от сыпавшихся со всех сторон безжалостных ударов. Тахир, отойдя в сторону, прикладывал снег к своим синякам. Сейчас он не чувствовал боли. Сердце узбека ликовало при виде залитого кровью, валявшегося у его ног ненавистного врага.

– Ух, и живучая жидовская тварь! – Плюнув на Игоря, Ибрагим отошел от него. Его примеру последовал шофер.

– По-моему, ему уже капут! – ухмыльнулся он.

– Они живучи, как кошки, выкарабкается. Вон, смотри, шевелится! Слышишь, музыкант, это будет тебе урок до конца жизни! Пошли, братцы! – позвал сержант.

Душа его ликовала, он наконец-то рассчитался с ненавистным евреем.

Когда мучители отошли от стонущего солдата, Тахир, в ушах которого звучали слова «живучий... выкарабкается», вдруг повернул назад, подбежал к Игорю и ударил ногой в голову. Он не мог допустить, чтобы тот выкарабкался. Игорь потерял сознание. Подонок догнал медленно идущих дружков. Перед его глазами стояла картина: голова еврея, откинувшаяся в сторону от удара. Нервная дрожь пробежала по телу узбека. Словно раскаленным железом обожгло ту часть ноги, которой он ударил солдата Каца. «Неужели я убил его?» – испуганно подумал Тахир. От этой мысли ему стало не по себе.

– Слышишь, Ибрагим, а вдруг мы прибили его совсем? – дро-жащим голосом сказал он.

Тот промолчал.

– Ну и черт с ним. Сдохнет здесь – одним жидом меньше будет. Снежком засыплет, и каюк. Концы в воду. И никто не узнает, где могилка его, – пропел шофер.

– Ты что, ослеп? Снег не сыпет! – заметил сержант.

Они шли молча. Пройдя несколько десятков метров, шофер остановился.

– Братцы, у меня идея. Давайте вернемся к жиду, снимем с него сапоги и шинель. Тогда он точно до утра сдохнет. А то вдруг... – Он умолк.

Все трое стояли в растерянности, не зная, что предпринять. Только сейчас они осознали угрожающую им опасность. Трусли-во озираясь по сторонам, Ибрагим быстрым шагом направился к стройплощадке. Его подчиненные трусцой побежали следом за ним.

Через двадцать минут, как ни в чем не бывало, они попивали чай в теплой машине…

 

Приехав с работы в часть, Вадим Пономаренко не нашел Иго-ря. Он сообщил об этом сержанту.

– Придет, никуда не денется. Может, в туалете обделался. У этого Каца всегда все не как у людей, – стараясь быть спокой-ным, не глядя на взволнованного солдата, сказал Ибрагим.

Обессиленные солдаты, нехотя похлебав в столовой кислова-тые щи и вареную полухолодную картошку с мясом и запив эту дрянную еду несладким компотом из сухофруктов, с трудом добравшись до кроватей, тут же уснули. Не спал лишь Вадим, то и дело поглядывая на пустую кровать друга. На душе у него было неспокойно.

Он не мог понять причину неожиданного исчезновения Игоря, с которым был неразлучен. «Нет, что-то здесь неладно. По-моему, узбек в курсе, почему-то он совсем не отреагировал на мой вопрос. Ведь это для него хороший повод послать Игоря на губу, он давно ждет этого, а сам спокойно лег спать, – ворочаясь с боку на бок, думал Пономаренко, – этот гад что-то темнит. А когда я спросил об Игоре, эта собака не смотрела мне в глаза! Это точно!» – вспомнил он.

Вскочив, Пономаренко сел на кровати, и беспомощно сжал кулаки. Быстро одевшись, побежал в санчасть. Но там об Игоре ничего не знали. Вадим расспрашивал всех встречавшихся ему, но никто его не видел.

«А может, его снова вызвали в штаб как музыканта? – вдруг осенило солдата. – Это отпадает, в такую рань». И все же он направился в штаб. Но увы, Игоря и там не было. Понурив голову, совсем расстроенный, вернулся он в казарму. Храп устав-ших солдат наполнял огромное, сырое, плохо отапливаемое поме-щение. С болью Пономаренко смотрел на пустую кровать друга, теряясь в догадках. Мучительно тянулось время.

 

Неожиданно в казарму вбежал прапорщик. Подбежав к спя-щему сержанту, кровать которого стояла в углу, подальше от двери и окон, он закричал:

– Сержант!

Еще не проснувшись, тот, вскочив, вытянулся по стойке «смирно». Испуганными глазами смотрел он на своего непо-средственного начальника, не повысившего на него голос ни разу за все время службы.

– Быстро за мной к капитану! – скомандовал тот.

«Все! Мне конец! Мне конец! Нашли еврея! – повторял про себя сержант, идя следом за молчавшим прапорщиком. – Какой я дурак! Какой дурак! Два месяца осталось до конца службы! Ну зачем я ввязался в эту драку?! Это все из-за этого придурка Тахира! Зачем я этого идиота, чтоб он сгорел, взял к себе!» – со злостью и отчаянием думал узбек.

Командир роты капитан Рюмин ожидал его в своем кабинете.

– Рассказывай, что у тебя с рядовым Кацем произошло? – не ответив на приветствие, строго спросил он.

Прапорщик стоял в углу. Ибрагим молчал, глядя себе под ноги.

– Отвечай на заданный вопрос! – повысил голос капитан.

Тот продолжал молчать.

– Ты что, оглох?! Ты соображаешь, что ты наделал? Избил до полусмерти подчиненного, оставил на морозе, рассчитывая, что он умрет?! Да ты знаешь, что за это бывает?! За такое преступ-ление 15 лет получают! Понял?! Как ты мог дойти до такого!

– Это не я бил... – не поднимая глаз, пробормотал Ибрагим.

– А кто бил? Кац, придя в себя в санчасти, сказал, что ты его бил.

– Не только я один...

– Кто еще? – настойчиво допытывался Рюмин.

Сержант назвал сообщников.

– Как же ты допустил это, ведь они же твои подчиненные! Это не только не уменьшает твоей вины, а наоборот, еще больше ее усугубляет. Без военного трибунала не обойтись!

– Если я пойду под трибунал, то и вы тоже! – вдруг резко подняв голову и нахально глядя в упор на своего начальника, сказал узбек.

– Не понял. Что, разве и мы его избивали? Это за что же и нам? – Капитан рассмеялся.

– Да за все. – Например? – поднявшись со стула, спросил он.

– Если мне будет плохо, я вас двоих с собой потяну!

– Но мы же своих подчиненных, как ты, не избивали, – вме-шался в разговор прапорщик.

– А кто взятки у меня два года брал?! А?! – Скривив физио-номию, узбек смотрел на обоих командиров.

– Дурак же ты, как я вижу, Ибрагим, ишак ты узбекский безмозглый, вот ты кто! Ну, за что ты, придурок, мог давать нам взятки? Мы что, у тебя когда-нибудь просили денег? Ты что, нам их давал, бессовестный ты человек? А то, что твои родители привозили из дома тебе фрукты, а ты нас угощал ими, так ты всех угощал. И деньги тебе сколько раз за это предлагали, да ты не брал. Вот и все. Как-то жили без них раньше, не умирали. А, Коля? – обратился он к прапорщику.

Оба рассмеялись.

– И нечего с больной головы на здоровую перекладывать, – сплюнув, добавил прапорщик.

– Понимаешь, Ибрагим, сейчас не в этом дело. Жаль нам тебя. Ведь мы к тебе так хорошо относились, сам знаешь, плохого тебе мы не желаем. Кац сейчас находится в санчасти. Об этом высшее начальство еще не знает. Так что вы втроем найдите подход к нему, пока не поздно. Все теперь зависит от того, как он себя поведет. Понятно?

– Так точно, товарищ капитан!

– Иди и соображай!

 

Тем временем Игорь в очень тяжелом состоянии лежал в сан-части стройбата. Он пролежал более двух часов на сильном моро-зе, пока его случайно не увидела пожилая женщина. Уборщица опаздывала на работу и решила сократить путь, пройдя через пустырь.

На остановленном ею грузовике парня с большим трудом до-ставили в близлежащую больницу, где немного привели в чувст-во. По документам, находившимся в кармане гимнастерки, узна-ли номер его воинской части, позвонили туда.

Телефонист сразу же сообщил о ЧП дежурному офицеру, им оказался капитан Рюмин. Испугавшись грозящих ему неприятностей, тот с двумя медбратьями сам поехал за Игорем. На носилках полуживого парня принесли в санчасть.

По настоянию командира роты молодой врач, не желая портить отношения со старшим офицером, оставил его в санчасти, хотя сперва после осмотра хотел сразу доставить обмороженного рядового в гарнизонный госпиталь.

– Вы не волнуйтесь. Если дела больного в ближайшие дни не пойдут на поправку, я сам свяжусь с госпиталем, там у меня много друзей, за ним пришлют машину, – заверил его Рюмин.

Напичкав Игоря антибиотиками, медики принялись обрабатывать и перевязывать раны, растирать его отмороженные посиневшие конечности медицинским спиртом, прикладывать специальные примочки и мази, стараясь оживить ткани.

Несколько дней температура у Игоря доходила до сорока. Но его поневоле закалившемуся организму удалось кое-как справиться с тяжелой простудой. Время шло, однако все старания медперсонала санчасти спасти отмороженные конечности были безрезультатны. С каждым днем солдату становилось все хуже. Это не на шутку взволновало Рюмина. К тому же Игорь, глядя на почерневшие пальцы, начал настаивать, чтобы к нему пригласили специалиста.

– Ну что, Юрий, как он? – глядя на врача, испуганно спрашивал капитан, застав его в санчасти.

– Никак, – отводя глаза в сторону, отвечал тот. – Вы же знаете наши морозы...

– Но температура у него стала меньше.

– Да при чем здесь температура? Отморожены руки и ноги. Я вызвал «скорую помощь» из госпиталя, а то мы все трое можем из-за него залететь по всем статьям. Это не шутки, понятно!

– Понял. Черт побери! Как назло, сегодня утром пришло письмо от его родителей. Волнуются, почему сын не пишет. Что делать? Не знаю.

– А вы напишите правду. Не пойму вас, капитан. Почему вы этих подонков прикрываете? Да их повесить мало!

Рюмин промолчал. Опустив голову, он вышел из помещения санчасти. Однако ему нужно было все же ответить на письмо родителей Каца. Написать правду – значило сразу же подставить себя под прямой удар, так как скрыл ЧП от комбата и замполита.

«Зачем я только пожалел этих подонков? Сразу мне, идиоту, нужно было сбросить с себя это преступление. Натворили, скоты, пусть бы и отвечали... Паршивые узбеки… Пожалел их. Что же мне теперь делать? Если приедут родители, скандала не миновать. Да еще какого скандала! Этот наш ханыга (капитан имел в виду комбата) сотрет меня в порошок. Еще и за решетку могу угодить».

С этими невеселыми мыслями он пришел домой. Несмотря на все, Рюмин решил пойти на еще один рискованный шаг и, считая, что терять ему теперь нечего, постарался хотя бы оттянуть при-езд родителей Игоря. В письме к ним он солгал, что их сын якобы находится в засекреченной зоне, откуда письма писать воспре-щается.

«В худшем случае скажу им, что не захотел их заранее рас-страивать», – успокаивал себя офицер.

Получив из воинской части ответ на свое письмо, Янкель и Элла немного успокоились.

Тем временем Игоря перевезли в областной госпиталь. После того, как дежурный хирург осмотрел его, вышел, и не сказал ни слова, больной уже не сомневался, что дела его плохи, но не подозревал, насколько...

На душе было скверно. Лежал Игорь в четырехместной пала-те, где еще находился лишь беспрерывно стонущий старик, инва-лид войны, у изголовья которого стояла толстая деревянная палка с набалдашником.

Через полчаса дверь палаты отворилась. В нее вошли сразу три врача и две медсестры.

– Ну, как дела, Никитич? – бодрым голосом обратился к старику широкоплечий коренастый седой мужчина с открытым лицом, в белоснежном халате. Это был профессор, известный хирург, Петр Максимович Демин, прооперировавший его два дня тому назад.

– Спасибо, Петр Максимович! Я уверен, все будет хорошо! – открыв глаза, ответил инвалид.

– Молодец! Правильно думаешь! Так держать, танкист! Будет хорошо! Потерпи, казак, еще немного. Ведь эта фашистская же-лезяка пролежала у тебя в плече не один десяток лет! Через месяц будешь колоть дрова и танцевать.

– Спасибо, спасибо, Петр Максимович, – поблагодарил инва-лид, сев в кровати.

– Все будет в порядке, Никитич. А теперь, дружок, давай-ка посмотрим и тебя, – подойдя к Игорю, сказал профессор.

После тщательного осмотра он подмигнул ему:

– Ну что ж, солдат, завтра с утра займемся тобой, догово-рились?

Несмотря на уговоры медсестры, Игорь отказался есть. Выпил лишь стакан чая. После обезболивающего укола он проспал до пяти утра. В шесть часов медсестра, измерив ему температуру и давление, дала успокоительное лекарство. В семь часов в палату вошел профессор. Поздоровавшись, он взял табурет и сел у его кровати.

– Вот что, дорогой, прежде всего выше нос. К великой нации принадлежишь ты, молодой человек! – неожиданно для него начал Петр Максимович. – Можешь по праву гордиться этим. Очень мужественный народ! Во время Отечественной войны евреев – Героев Советского Союза было очень много и генералов немало.

Профессор умолк. После короткой паузы он неожиданно спро-сил:

– Ты хочешь жить, солдат?

Тот растерянно заморгал, не зная, что ответить.

– Молчание – знак согласия. Значит, тебе, сынок, нужно будет набраться мужества. Очень много мужества понадобится тебе, чтобы выстоять.

Игорю стало трудно дышать. «Все ясно!» Он закрыл глаза. В висках застучало, словно били молотком по голове, в ушах звенело. Ему стало страшно. Он вдруг представил себя беспо-мощным калекой. И сейчас, стоя на пороге страшного будущего, солдат не мог смириться с неизбежностью.

– Так надо, сынок. Ты ведь умница. Чем быстрее, тем лучше. Иначе все пойдет прахом. Я хочу тебя поставить на ноги. У тебя вся жизнь впереди...

Игорь тихо заплакал.

Профессор, военврач с большим стажем, спасший во время и после войны жизни тысяч людей, с болью в сердце смотрел на солдата, которого в мирное время так жестоко, по-варварски, бессмысленно искалечили, сделав инвалидом.

– Какая жизнь? По-моему, уже все осталось позади. Зачем подвергать себя таким мучениям? Ради чего? Ради новых беско-нечных мук? Ведь я прекрасно отдаю себе отчет в том, что ждет меня в будущем, – глядя полными горя глазами на профессора, тихо говорил Игорь.

– Нет! Ты неправ! Настоящие люди не пасовали, не склоняли головы ни перед какими трудностями. Поверь мне, Игорь, я правду говорю. Таких людей очень много встречал я за время моей работы. Они с честью выходили победителями в борьбе со смертью. Жили и живут с высоко поднятой головой, принося пользу людям и своим родным и близким, которые благодарны им за это. Я уверен, сынок, ты победишь беду! Доверься мне. Я сделаю все, чтобы ты жил полнокровной жизнью! Договорились?

Игорь лежал молча, сжав губы, а затем произнес:

– Доктор, ведь я был музыкантом. В этом и только в этом смысл моей жизни.

Наступило тяжелое гнетущее молчание. Профессор отвернул-ся. Слезы выступили на его глазах. Он не находил слов утешения. И все ж, преодолев себя, Петр Максимович выдавил улыбку.

– Игорь, ты молод. Жизнь настолько многогранна! Я уверен, что ты сильный и найдешь свое место в ней. И будешь счастлив! Без волнения готовься к операции. Бог поможет, и все будет хорошо...

Он вышел из палаты.

Молодой человек очнулся после операции в большой светлой двухместной палате, оборудованной по последнему слову меди-цинской техники, многие годы предназначавшейся лишь для Героев Советского Союза и кавалеров высших орденов. Его сосе-дом был инвалид войны, Герой Советского Союза. Медсестра то и дело заходила, готовая тут же выполнить любое желание больного и разыскать в случае необходимости врача, где бы тот ни находился. Игорь, не шевелясь, лежал на спине, глядя в одну точку на потолке. Он ни о чем не думал, не реагировал на щемя-щую боль в перевязанных конечностях. Слезы тонкими ручейка-ми стекали по его щекам. Не менее часа находился он в оцепе-нении. Дважды в палату заглядывал Петр Максимович. По мере того, как отходил наркоз, боли усиливались.

«Все! Все! Конец! Час мой пробил. К чему теперь жить мне, беспомощному калеке? За что они меня изувечили? Что я им плохого сделал? Лучше бы убили вообще» Плечи Игоря содро-гались от беззвучных рыданий.

Увидев его состояние, медсестра тут же позвонила профес-сору.

– Добрый день, солдат! – бодрым голосом поздоровался Петр Максимович. – Крепись, сынок! Операция прошла успешно. Немного потерпи, и все будет в порядке. Скоро будешь танцевать назло проклятым супостатам. Да ты, наверняка, проголодался маленько. Машенька, – обратился он к пожилой медсестре, – принеси, пожалуйста, Игорю поесть и попить.

– Сейчас принесу. – У медсестры был ласковый грудной голос. Со времен войны и до сего времени она работала рука об руку с профессором Деминым.

– Спасибо. Я не хочу есть, – чуть слышно произнес Игорь.

– Ну, хорошо! Хорошо. Принеси тогда, Машенька, виноград-ного сока. Послушай, дружок, мой тебе совет: я знаю, что тебе сейчас очень тяжело. Но сожми зубы. Время лечит раны. Не отча-ивайся. Я уверен, что ты преодолеешь все невзгоды. И будешь жить не хуже других.

– Конечно, сынок. Профессор прав. Ты молод. Все у тебя бу-дет хорошо, и счастье придет к тебе. Главное – это держаться, солдат. Не поддаваться и не отчаиваться! Тогда несчастье побе-жит от тебя. Выше голову – и вперед! – твердым голосом загово-рил лежащий рядом на соседней кровати Герой Советского Сою-за, желавший от всей души приободрить парня, придать ему уверенности и сил.

 

Тем временем командир стройбата получил телеграмму из Киева от родителей Игоря, в которой они просили немедленно сообщить о причине двухмесячного молчания их сына и о состоя-нии его здоровья. Узнав подробности о трагедии с солдатом Кацем, комбат немедленно сообщил об этом в Киев и одновре-менно в военную прокуратуру. Все трое преступников были арестованы, а капитан Рюмин разжалован и уволен из армии.

Янкель и Элла, ни живые ни мертвые, прилетели в Мурманск. Увидев сына, Элла потеряла сознание. В тот же день черные, как смоль, волосы Янкеля, пересеченные прядью седых волос, полностью побелели. Их горю не было предела. Видя страдания отчаявшихся матери и отца, Игорь изо всех сил старался скрыть свои мучения, хотя удавалось ему это с трудом. И все же он, как мог, искал слова, чтобы утешить их. Профессор Демин разрешил несчастным родителям постоянно находиться рядом с беспомощным сыном, предоставив в их распоряжение временно пустующий кабинет.

В один из таких тяжелых дней к Игорю в палату робко вошла жена замполита Люся. Находившиеся там Элла и Янкель вышли в коридор. Молодая женщина тихо поздоровалась. Игорь не ответил, отвернулся к стене.

– Прости меня, пожалуйста, дорогой мой, если можешь, это я во всем виновата. Из-за меня тебя снова отправили на эту проклятую работу. Но я тебя все равно люблю, ты мне дорог и такой, – она опустилась на табуретку возле его кровати.

– Мне не за что тебя прощать, – сквозь зубы процедил Игорь.

Через несколько минут Люся рыдая выбежала из палаты. Родители, стоящие возле полуоткрытых дверей, невольно слышали короткий, разрывающий их душу диалог.

Две недели Элла не отходила от постели Игоря и все же вынуждена была уехать в Киев к младшему сыну и больной матери. Сердце ее обливалось кровью. Янкель остался с Игорем, которому предстояла еще одна операция. На сей раз оперировать должны были руки, чтобы, как выразился профессор, он «мог сам себя обслуживать».

– Вот что я еще раз повторяю, друг мой, – в предпоследний день перед выпиской из госпиталя говорил профессор Демин, сидя напротив искалеченного солдата, – самое главное – это вера в свои силы и постоянные ежедневные многочасовые тренировки! Вспомнишь мои слова, сынок: все у тебя будет хорошо. Ты сам напишешь мне письмо и подтвердишь правоту моих слов. Слава Богу, что ты, друг мой, после всего этого остался жив. Живи на здоровье и на радость себе и своим родителям. Да, насчет ботинок. Конечно, есть специалисты, которые делают лучше, чем те, которые ты сейчас носишь. Я уверен, в Киеве ты найдешь такого. Так что скоро будешь плясать гопак. – Профессор посмотрел на часы. – Время поджимает, побегу в операционную. Меня уж там заждались. – Петр Максимович встал. Встал и Игорь, опираясь на костыли.

– Счастливой вам дороги. И счастья тебе и всей вашей семье. Держись, дорогой! – Хирург обнял и поцеловал Игоря, как родного сына. – Очень прошу, не забывай о том, что я тебе сказал.

 

III

Горькое, как степная полынь, лето пришлось пережить семье Кац, прежде чем Игоря выписали из госпиталя и он вернулся в отчий дом. Янкелю и Элле с трудом удалось уговорить его пожить первое время в их комнате, а сами они перешли ночевать в столовую.

С болью в сердце наблюдали родители, как сын медленно, превозмогая боль, передвигался по квартире.

Однако большую часть времени он читал книги, лежа на тахте. Его угрюмый вид разрывал сердца Янкеля, Эллы и с трудом державшейся на ногах, постоянно плачущей больной Фриды Соломоновны.

– Где взять силы выдержать это? Родной наш мальчик. За какие грехи такое несчастье выпало на нашу долю... – через силу говорила она.

Была поздняя осень. Однажды утром, когда Элла с Янкелем ушли на работу вместе с младшим сыном, которого нужно было отвести в детсад, а Фрида Соломоновна, очень плохо чувст-вующая себя, отправилась в поликлинику, в квартире прозвенел телефонный звонок. Игорь не хотел брать трубку. Но телефон настойчиво продолжал звонить. Тогда он, опираясь на палку, медленно пошел в столовую. Подняв трубку, тут же её положил. Через несколько секунд телефон вновь зазвонил.

«Какому-то идиоту делать нечего! Черт побери!» – Игорь со злостью схватил трубку.

– Игорь! Игорек! Дружище!

Услышав мужской голос, он тут же положил трубку на аппа-рат.

«Кто же это мог быть? И откуда узнали, что я дома?» – Когда звонок вновь зазвенел, он решился снять трубку.

– Дружище! Родной! Наконец-то я дозвонился до тебя! – словно из другой галактики донесся до него знакомый голос Ню-мы. – Я еду к тебе на такси!

Игорь несколько минут в растерянности сидел на стуле.

«Как он мог узнать, что я дома? Ведь я никому из ребят не звонил. И при чем здесь такси, если он живет всего в двадцати минутах ходьбы от нас?»

Поднявшись на ноги, Игорь вернулся в свою комнату. Сердце защемило от предвкушения встречи с другом. Быстро застелив постель и умывшись, он, ожидая Нюму, опустился на стул. Глубокая печаль лежала на изрезанном морщинами лице молодого человека. Светлыми мгновениями в его памяти пронеслись безвозвратно ушедшие счастливые годы детства и юношества, неотделимые от любимой музыки. Взгляд Игоря остановился на висевшей на стене скрипке. Сжав губы, он закрыл ладонями глаза. Комок подступил к горлу.

Зазвеневший дверной звонок, словно ножом, резанул по серд-цу. Инвалид направился к входным дверям. Открыв их, он бук-вально остолбенел. Перед ним в солдатской форме, опираясь на два костыля и на одну ногу, стоял его задушевный друг Нюмка.

– Ты собираешься меня впускать в дом или нет? – улыбаясь, спросил он.

Игорь, прислонившись к стене, чтобы не упасть, пропустил Нюму в квартиру. Захлопнув дверь, он повернулся к другу. Они обнялись, не говоря ни слова. Глаза молодых людей были напол-нены слезами. До позднего вечера проговорили они, изливая душу друг другу.

...Накануне вечером Элла, возвращаясь с работы с маленьким Леней, которого она по дороге забрала из детсада, буквально лицом к лицу столкнулась с Нюмой. Оказалось, что он приехал всего неделю назад из Ташкента, где находился в госпитале. После тяжелейшего ранения в Афганистане ему пришлось ампутировать ногу.

Увидев изувеченного, без ноги и с глубокими шрамами на лице юношу, Элла горько заплакала.

Прохожие с сочувствием смотрели на них. Сердце Эллы разрывалось от боли, когда она смотрела на него, совсем еще недавно жизнерадостного, красивого школьника с виолончелью в руках.

– Тетя Элла, прошу вас, успокойтесь, пожалуйста! – Они сели на стоящую возле дома скамью.

Элла рассказала Нюме о несчастье, постигшем и их семью...

– ...Устроили они нам, Игорек, кровавую ловушку. Неожидан-но ночью душманы захватили контролируемый нами сонный кишлак. Перебили все посты. Кто-то из ребят успел все же пере-дать по рации о нападении. Тут же наши десантники поднялись в небо. В центре кишлака была хорошая площадка, на которую не один раз садились вертолеты. Но в тот раз мы сели на мины, подготовленные для нас душманами, – продолжал Нюма. – Что тебе сказать, дружище? Три четверти из нас разнесло в клочья. Как мне потом уже в госпитале рассказывали, в этом проклятом кишлаке в цинковые гробы собирали просто разбросанные во все стороны кости и куски мяса, не разбираясь, что кому принадлежало. Так их и отправляли в разные города. Для нашего брата Афганистан – это земной ад...

Ко всем бедам добавилась еще одна: Нюма сообщил о гибели в Афганистане их общего друга Анатолия.

На следующий день друзья, к радости Янкеля и Эллы, снова встретились в их доме. В своих разговорах они не касались слу-чившейся с каждым из них трагедии, чтобы не сыпать вновь соль на кровоточащие раны. Молодые люди коротали время, играя в шахматы или же у экрана телевизора, чем никогда ранее не увлекались.

Спустя месяц оптимисту Нюме с трудом удалось уговорить друга выйти вместе на улицу. Таким образом, постепенно, шаг за шагом он помогал Игорю преодолевать душевный кризис, учил его жить заново, убеждал в необходимости этого. Прогуливаясь по улицам, ребята ощущали на себе полные сострадания взгляды прохожих.

От этого на душе становилось теплее, особенно у Нюмы, на пиджаке которого сияли боевые награды.

Однажды они встретили сослуживца Нюмы из Афганистана. Ребята были бесконечно рады, так как уже не надеялись увидеть друг друга. Приятель пригласил друзей приехать к нему домой, на встречу с бывшими «афганцами».

В назначенное время ребята вместе с хозяином вошли в комнату, где находились восемь бывших солдат, четверо из них были инвалидами. Нюма сразу же попал в горячие объятия своих боевых товарищей. Игоря тоже встретили с большой теплотой. В центре комнаты был накрыт стол. Радушный хозяин, которого звали Валентин, пригласил всех:

– Давайте, дорогие мои товарищи по оружию, выпьем за скорый мир на далекой афганской земле, за счастливую фортуну для тех, кто еще находится там!

Все молча опорожнили рюмки. Тост сменялся тостом. Слушая ребят, Игорь проникся к ним глубоким уважением за их человеч-ность, за их искреннее раскаяние в невольно ими содеянном. Они прекрасно понимали свою причастность к этой грязной, жесто-кой, безнравственной войне, в которой поневоле, подчиняясь приказам, принимали участие. Когда же ребята узнали о причине инвалидности Игоря, их негодованию не было предела.

– ...Друзья, да ведь этих гадов нужно линчевать! Мне бы такие подонки попались в Афганистане, я бы из них бифштекс сделал! – с возмущением говорил один из бывших десантников.

Игорь был благодарен им всем за их сочувствие, однако в душе испытывал радость, что не был в Афганистане, не убивал невинных людей.

– …Мы не можем сидеть, сложа руки, когда наши братья уми-рают на чужбине из-за преступной советской политики. Те, кто нас посылают в это пекло, своих сыночков наверняка туда на пушечный выстрел не подпустят! – стукнув кулаком по столу, горячо говорил парень без руки.

– Эх, Гоша! Гоша! Да ведь мы же капля в море. Кто, подумай, к нашему голосу прислушается? Попробуй выйти на Крещатик с плакатом против войны в Афганистане! Тебя тут же отвезут на Короленко, 33, а затем для начала – в психушку, а потом отправят на Колыму, – горько усмехнулся бывший сержант, на-гражденный орденом и медалью. Опрокинув рюмку, он продол-жал: – Советский Союз не Америка, а мы не американцы, кото-рые заставили правительство прекратить войну во Вьетнаме и вывести оттуда войска. А у нас даже матери погибших в Афга-нистане не смеют сказать правду! – закончил он.

– Ребята! Да мы же, в конце-то концов, не бабы! Черт побери! По-моему, нам не нужно смотреть на других! Нам нужно действовать! – перебил его чудом оставшийся в живых бывший танкист с обгоревшим лицом, машина которого подорвалась на мине. – Всех не пересажают! Надо распространять листовки, устраивать демонстрации! Собирать подписи под обращениями к властям!

– Братцы! Ну, чего нам бояться? И кого? Боже мой! По-моему, мы даже смерти научились в морду плевать каждый день. Ну что, не так, хлопцы?! – заплетавшимся языком говорил бывший «афганец».

– Конечно, ты прав, Мишка! Я за это двумя руками! Ну, сколько мы можем терпеть бардак в нашей стране?! Да, чуть не забыл. Я позавчера, Игорек и Нюмка, знаете, кого встретил? Леньку-Японца! – говорил парень на протезе.

– Ты слышишь, Игорь, Ленька-Японец уже дома! – радостно воскликнул Нюма.

– Ну и как он?

– Да ничего, нормально! Вернулся домой из пекла без царапи-ны. Но расстроен ужасно. Хотел поступить в мединститут, а ему, умнице, шиш показали. А ведь Ленька с детства мечтал стать врачом, да пятая графа помешала. Это что, справедливо? Жалко парня. Выходит так: как подставлять голову под пули, так пятая графа не мешает. Гады…

– Братцы, поговаривают, что Горбачев выведет войска из Афганистана. Он башковитый мужик. Ведь мы залезли по горло в дерьмо, до ручки дошли.

– А я, Витек, никому из них не верил и не верю. Все они одного поля ягоды. Порядочные люди в Кремль просто не пробьются. Только чудо может остановить афганскую бойню, – разводя руками, сказал бывший танкист с обгоревшим лицом.

Все горячо обсуждали наболевшие вопросы. Только Игорь сидел молча. Слушая «афганцев», он почти не сомневался в том, что все их возмущение не выйдет за стены этой квартиры. Так было, есть и будет. Наш солдат – прекрасный воин, но только с оружием в руках на поле брани. А в мирное время все боятся рот открыть.

«Боже мой! Мне от души жаль всех этих парней, испытавших много горя. И все-таки они полноценные люди. Нет ноги, так есть руки. Нет одной руки, так есть другая, есть нога, ноги... Как-нибудь прожить можно, – с горечью думал Игорь. – А вот как мне, несчастному искалеченному музыканту, жить только с двумя пальцами на обеих руках? Есть руки – и нет рук! Есть ноги – и нет ног! Одни обрубки оставила мне жестокая судьба! Что ожидает меня впереди? Одни только мучения. Жалость и вздохи родных и близких людей! А впрочем, кто его знает, ведь моя постоянная, пожизненная беспомощность кому угодно может надоесть». Слезы выступили у него на глазах.

 

После встречи с бывшими солдатами-«афганцами» на душе у Игоря стало еще тяжелее. Ему больше не хотелось выходить из дома, встречаться с кем-либо. Полная апатия наполнила все его существо. Постоянный сумрачный вид сына, его печальные глаза безмерной болью отдавались в сердцах Янкеля и Эллы. Депрессия, словно болото, засасывала Игоря.

В один из выходных дней он проснулся, сам не зная почему, в хорошем расположении духа. Этого, к своей радости, не могли не заметить за завтраком его родители. С тех пор, как сын инвалидом вернулся из армии домой, они впервые увидели улыбку на его лице. Она, как весеннее майское солнце, согревала их любящие сердца.

Взяв на руки младшего братика, Игорь весело смеялся, шутил.

Как всегда, после еды, поблагодарив родителей, он пошел к себе в комнату, провожаемый счастливым взглядом отца, матери и Фриды Соломоновны. Молодой человек подошел к настежь открытому окну, выходящему во двор. На деревьях, украшенных желто-зеленой листвой, весело пели птицы. Все вокруг казалось ему не таким уж мрачным, и свое положение – совсем не безнадежным. Всей грудью Игорь вдыхал прохладный, еще не успевший с ночи нагреться, воздух. Его чуткий слух уловил доносившиеся издалека мелодичные соловьиные трели.

Отойдя от окна, Игорь тоскливым взглядом посмотрел на скрипку, к которой давно не прикасался. В его глазах погас сияющий свет. Он хотел отвернуться от нее, но не в силах был это сделать. Словно магнит, она тянула его к себе.

Игорю казалось, что ничего подобного с ним никогда ранее не случалось. Он был похож на влюбленного, насильственно разлученного со своей единственной, которая находилась совсем рядом, но была ему недоступна. Ему хотелось кричать от горя и безысходности. «Боже! Ну как мне жить теперь без нее?! Что мне делать?!» На глаза навернулись слезы. Сейчас ему очень захотелось, как в былые счастливые годы, бесконечно долго играть на скрипке.

«Перестань! Немедленно перестань думать об этом! Возьми себя в руки», – приказал он себе. Холодный трезвый разум удер-живал его от бесплодных попыток, но чувства восставали наперекор логике. «Ты безрукий калека! Прошу тебя, не издевайся над собой! Перестань, образумься! Это же просто безумие!» – в отчаянии обращался он к себе. Единственное, что удалось ему сделать – это закрыть глаза, чтобы не видеть скрипку. – Боже мой! Я схожу с ума! – простонал он. – Лучше бы эти гады убили меня, чем оставили таким беспомощным калекой, – в который раз повторял он. – А еще лучше было бы, если б я вовсе не родился на белый свет! Не знал бы всех этих мук!..

Игорь, тяжело дыша, прислонился к стене. Не открывая глаз и держась за голову, он сел на тахту. Однако скрипка, будто ожив, словно на крыльях, вспорхнула перед его глазами, звала к себе. Он ясно слышал умоляющий, проникающий в глубину сердца ее тоскливый зов.

Вдруг неведомая сила подхватила его, подняла на ноги. Ковы-ляя, подошел он к инструменту, дрожащими от волнения руками обхватил его и, осторожно сняв с гвоздя, ласково прижал к груди, словно любимое дитя, которого давно не видел. Страшась уронить скрипку, Игорь сел на тахту и положил ее к себе на колени.

«Вот она, моя родная, голубушка», – с трудом сдерживая слезы, шептал несчастный музыкант, прижавшись щекой к кожаному чехлу. Он нежно поглаживал чехол изувеченной кистью. Все существо его требовало вынуть скрипку из чехла и играть, играть...

Молодой человек коснулся оставшимися двумя пальцами ползунка замка. «Как же мне открыть его?» – лихорадочно думал беспомощный музыкант.

Яростно вцепившись зубами в язычок замка, он вспомнил, как незадолго до призыва в армию немного пережал плоскогубцами ослабший ползунок, чтобы замок не открывался легко. Сейчас Игорь напоминал закованного в цепи узника, который хочет вызволить из заточения своего товарища, находящегося в таком же положении, как он.

Но, несмотря на все усилия, он не в силах был зубами сдвинуть ползунок замка с места. Лицо его побагровело от напряжения. Все свои силы и энергию Игорь вложил в челюсти. Мотая головой, не думая о том, что может сломать зубы, музыкант хотел во что бы то ни стало вытащить из чехла скрипку, словно от этого зависела его жизнь.

Наконец ценой неимоверных усилий ему все же удалось открыть чехол. Вынув скрипку и смычок, молодой человек начал целовать их, прижимая к груди.

Слезы радости выступили на его глазах. Встав на ноги, он дрожащими от волнения искалеченными кистями обеих рук хотел было поднять скрипку, но она, выскользнув, упала на тахту, издав жалобный стон.

Обескураженный, он растерянно смотрел на нее. Несколько минут Игорь стоял, словно окаменев, не смея прикоснуться к плачущему, как ему казалось, инструменту. Виновато глядя на нее, он сел рядом со скрипкой.

– Милая моя, прости, пожалуйста, меня за то, что я уронил тебя. Я не хотел причинить тебе боль. Прости, прости меня и за то, что ты, бедняжка, висишь на стене и не поешь, как соловей, как пела раньше. Ведь я не виноват. Душа моя болит и плачет от горя мое сердце. Прости и пойми. Ведь ты же знаешь, моя любимая, что большего счастья не было для меня, чем играть, а сейчас я не могу даже удержать тебя в руках, – с болью шептал Игорь своей любимице, находившейся рядом с ним с тех пор, как он помнил себя. – Неужели все?! Я больше никогда не буду играть? Почему? Ну почему все так несправедливо?! Почему?! – Он ударил искалеченной кистью по тахте.

Вдруг скрипка снова, словно от боли, издала протяжный жа-лобный стон, от которого музыкант вздрогнул.

– Нет, нет! Я должен сейчас же, чего бы это мне ни стоило, играть. Иначе я не выдержу! Мое сердце разорвется!..

Игорь напряг ум, чтобы решить неразрешимую задачу.

«Смычок, может быть, мне удастся как-нибудь удержать между моими обрубками, но как быть со скрипкой?» – лихорадочно думал он.

Неожиданно ему в голову пришла идея. Придвинув к тахте стул, он повернул его спинкой к себе, затем положил гриф скрипки на спинку стула, а саму скрипку – себе на плечо, после чего, прижав подбородком, втиснул легкий смычок между двумя подобиями пальцев, выкроенных хирургом из искалеченной кисти.

«Неужели я сейчас сумею играть?» – с восторгом подумал он. Нервная дрожь пробежала по его телу. Игорь непроизвольно закрыл глаза, как это делали перед игрой его отец, дед и прадед. Смычок и пальцы коснулись струн.

Услышав фальшивую ноту, он резко встал, положил скрипку на тахту и подошел к окну. Легкий ветерок обдувал его горящее от волнения лицо.

Спустя несколько минут он сделал новую попытку. Ему пока-залось, что получилось чуть лучше.

Элла, убиравшая со стола после завтрака в столовой, не веря своим ушам, глянула на дверь комнаты, откуда доносились звуки скрипки.

«Боже! Неужели произошло чудо?» Она побежала за Янкелем. Они оба не могли себе представить, каким образом Игорь умуд-рился играть. Они на цыпочках подошли к дверям комнаты Игоря. Увлекшись игрой, он не услышал, как скрипнула приоткрывшаяся дверь. Янкель, увидев позу, в которой сидел его любимый сын, медленно, стараясь не упасть, стал опускаться на пол. Плечи несчастного отца судорожно задергались в неслышном рыдании.

– Яша! Яшенька, что с тобой? – испугалась Элла.

– Ой, Элла! Ой! Азохен вей им⁶²! Азохен вей инз⁶³! – простонал муж сквозь зубы. Превозмогая боль в сердце, он с трудом поднялся на ноги.

– Ничего, ничего, сейчас, сейчас, – глубоко вздохнув, он отвернул от жены лицо, чтобы она не видела текущие по его щекам слезы, и вышел из столовой.

Проводив мужа испуганным взглядом, Элла заглянула в ком-нату. «Боже милостивый! За что Ты так жестоко покарал нас?! Лучше бы я не дожила до этого! Что они сделали с моим сыночком?! Как нам жить?! Горе! горе!» – ломала руки несчастная мать. Она закрыла глаза, чтобы не видеть страшную картину, и, обхватив голову руками, опустилась на колени.

– Мама! Мамочка! Ура! Игорь снова играет на скрипке! – Элла услышала голос младшего сынишки.

Проскользнув мимо нее, он, распахнув настежь дверь, вбежал в комнату Игоря.

– Леня! Ленечка! Туда нельзя! – умоляющим голосом закричала мать.

Игорь, словно лунатик, разбуженный ночью во время хожде-ния по краю крыши, между жизнью и смертью, нервно дернулся. Скрипка и смычок упали на пол. Малыш отскочил к стене, испу-ганно глядя на брата.

Материнская любовь подняла Эллу на ноги. Она вошла в ком-нату. Игорь лежал на тахте и горько плакал.

Сердце матери разрывалось от горя.

– Ну, куда тебя, несчастье ты мое, понесло! – она слегка шлепнула его.

– Мамочка, а в скрипке порвались струны, – прошептал расстроенный мальчик.

Взяв инструмент и смычок, Элла, держа за руку малыша, вы-шла из комнаты.

С этого дня Игорь стал еще более молчаливым. Никуда не выходил из своей комнаты, не хотел ни читать, ни смотреть теле-визор.

В добавок ко всем несчастьям у Фриды Соломоновны про-изошел очередной приступ печени. Дина устроила ее в хорошую больницу, где она работала, для полного обследования. Состоя-ние больной с каждым днем ухудшалось. Вскоре у нее была обнаружена злокачественная опухоль поджелудочной железы. Элла дежурила в больнице по очереди с Диной, с которой была очень близка. Через месяц Фриду Соломоновну выписали из больницы, отказавшись оперировать, так как считали это бесполезным. Правду от нее скрывали.

 

Золотой метелью кружила листва, покрывая землю желтым ковром. Беспросветна и горька была жизнь еврейской семьи. Страдания Игоря стали страданиями его родителей. И он, и они прекрасно понимали, что эту ношу им придется нести до конца жизни. Единственной отрадой для Янкеля и Эллы был их млад-ший сын Ленечка.

– Девочки, я извиняюсь, опаздываю на утренник, – находясь на работе, поправляя в зеркале прическу, говорила Элла.

– Ты, честное слово, сумасшедшая мать, еще почти два с половиной часа до начала утренника, а она вся на нервах, – расставляя по полкам книги, улыбаясь сказала ее коллега,.

– Девчонки, у меня такой мандраж, словно я иду на защиту диплома.

– Ой! Ой! Ой! Ее «студент» будет играть на утреннике, посвя-щенном Святой революции. Можно подумать, что твой вундеркинд первый раз играет на утреннике. Ты, по-моему, его родила со скрипкой в руках, – пошутила пожилая женщина..

– Вам смешно. До свидания! – Она помахала им рукой.

– Ни пуха! Ни пера! – под общий смех вслед ей крикнула молодая коллега.

В последнее время Янкель чувствовал себя плохо. После случившегося с Игорем несчастья он уже не подрабатывал на свадьбах.

Приятным сюрпризом для Эллы и особенно Ленечки был приход Янкеля в детсад, хотя к тому времени утренник уже закончился. С криком «Ура! Ура!» ребенок бросился ему навстречу. Радости мальчика не было предела. Ленечка начал обнимать и целовать их. Впервые Янкель и Элла пришли в детсад вместе.

– Папа, а почему ты опоздал на утренник? Там было так красиво, – с досадой спросил он.

– Извини, сыночек. Дядя Юра в отпуске, и некому было меня заменить. Я ведь тебе вчера вечером сказал, что скорее всего не приду.

– Мамочка, идемте в «Снежинку» есть мороженое, ведь мы уже так давно там не были! Ну пожалуйста! – попросил он.

Элла вопросительно взглянула на мужа.

– Очень прошу! – жалобно повторил мальчик.

– А почему бы нам действительно не пойти и не поесть мороженого? – сказал Янкель, поглаживая кудрявые, черные, как смоль, волосы сына.

Счастливый малыш, держась за руки родителей, напевая, повел их в кафе. Он был уверен, что ему купят вкусное, политое шоколадом мороженое, пирожное и сладкую газированную воду.

– На, Ленечка, мороженое и пирожное, отдашь Игорю, хорошо? – выйдя из кафе, находившегося рядом с их домом, сказала Элла.

– Хорошо, мамочка. А оно не растает?

– Нет, нет, донесешь.

– Игорь! Игорь! – Малыш, на ходу сбрасывая куртку, вбежал в комнату старшего брата, горя желанием угостить его.

К удивлению Янкеля и Эллы, Леня вдруг умолк. Они поспе-шили вслед за ним. Разочарованный мальчик стоял посреди пус-той комнаты, не зная, что делать с угощением. Все трое в недо-умении переглянулись.

– Игорь предупреждал тебя, что уйдет? – спросил Янкель жену, заранее зная ответ. – Нет.

– Может быть, он передал что-то маме?

Элла пошла в комнату, где лежала тяжело больная Фрида Соломоновна.

– Нет, Яша, мама не знает.

– Если Игорь не оставил записки, значит, вышел ненадолго, скоро вернется, – стараясь казаться спокойным, сказал Янкель. Прошел час, другой. Сын не возвращался.

Супруги не на шутку разволновались, но, чтобы не расстраи-вать друг друга, молчали. Элла пошла на кухню готовить ужин. Янкель играл в шахматы с малышом.

Медленно тянулось время. Элла из кухни не выходила, хотя ужин был давно готов. За окном стемнело.

– Яша, ты знаешь номер телефона Нюмы? – дрожащим голо-сом спросила жена, не выдержав напряжения.

– Нет, не знаю. Но наверняка в записной книжке у Игоря он записан.

Записная книжка сына лежала на письменном столе. Элла, быстро отыскав номер, позвонила. Тот ответил, что ничего не знает, они в последнее время не виделись. Мать обзвонила всех друзей, номера которых были в книжке. Никто не знал, где находится их сын.

Измученные неизвестностью родители сидели в томительном ожидании. Стрелки настенных часов неумолимо двигались по циферблату, равнодушно отсчитывая время их страданий.

– Боже, что нам делать?! Где искать нашего сыночка? Что мы сидим?! Чего мы ждем?! Где наш мальчик, Яша?! – закричала Элла, вскочив на ноги.

Она подбежала к темному окну. Постояв молча несколько минут, бросилась к вешалке.

– Перестань, Элла, Я выйду. Ты побудь дома. Игорь должен позвонить, – тихо сказал Янкель.

Одевшись и взяв с собой фонарик, он вышел на улицу. Было десять вечера. Ярко светили звезды. Желтый шар луны холодным безучастным взглядом обозревал землю. Пройдя вдоль улицы, Янкель вернулся к дому, то и дело оглядываясь по сторонам, а затем вошел в свой двор. Осмотрев каждый угол, он решил сделать то же самое и во всех соседних дворах. Затем прошелся по всем близлежащим переулкам. Тяжелые мысли лезли в голову. Каждые полчаса он звонил домой. Не обращая внимания на боль в сердце, Янкель продолжал поиски, блуждая по улицам.

«Я найду своего мальчика! Я найду своего сына! – твердил он про себя. – Ведь Игорь не мог далеко уйти. Может быть, он упал где-то поблизости в темноте и ждет помощи? А вдруг на него напали хулиганы? Ведь их сейчас на каждом шагу полно». От этих мыслей ему стало совсем не по себе.

Он отчаянно продолжал поиски. Внезапно Янкель увидел воз-ле плохо освещенного кирпичного контейнера для мусора, нахо-дившегося вблизи соседней шестиэтажки, что-то лежащее на зем-ле. Сердце его екнуло. Он побежал, но, споткнувшись о торчащую из-под асфальта водопроводную трубу, упал. Боль пронзила локти, ладони и колени. Превозмогая ее, Янкель, прихрамывая, пошел к контейнеру. Рядом с ним лежал детский матрац, выброшенный кем-то на помойку.

Разочарованный и вместе с тем обрадованный, он побрел обратно в надежде, что сын уже вернулся. Подойдя к телефонной будке на углу, в очередной раз позвонил домой.

– Нет. Его нет, Яшенька! Наверное, что-то случилось, – услы-шал он плач жены.

Он, как мог, старался успокоить Эллу. Было половина двенад-цатого. Остановив такси, Янкель поехал в городское управление милиции. Дежурный старший лейтенант, внимательно выслушав его, записал все данные Игоря и обещал сразу же сообщить, как только что-нибудь станет известно. Но, по просьбе отца, дежур-ный тут же, при нем, обзвонил все центральные больницы города, спрашивая о поступивших за день пострадавших от несчастных случаев. Однако Игоря среди них не было.

Всю ночь родители не отходили от телефона, надеясь, что сын придет или же, в крайнем случае, сообщит, где находится. Но в глубине души уже не сомневались, что с ним случилось не-счастье.

На следующий день Янкель и Элла на работу не пошли. Элла беспомощно сидела дома в ожидании чуда. Янкель до позднего вечера колесил по городу. Объехал все центральные и районные больницы, побывал во всех районных отделениях милиции, рас-спрашивая об Игоре, но все старания были напрасны. Прошли еще два мучительных дня. Родители не находили себе места.

Элла, не переставая, плакала. Янкель, словно тень, бродил по городу, не теряя надежду найти сына. Вернувшись домой, он увидел, что Элла и Фрида Соломоновна сидят у окна и плачут.

В восемь вечера в квартире раздался телефонный звонок. Эл-ла, словно ужаленная, вскочив со стула, подбежала к телефону. Сняв трубку, она услыхала мужской голос:

– Здесь живет семья Кац?

– Да! Да! Здесь! – с надеждой в голосе закричала она.

– Вы мать пропавшего юноши?

– Да, да!!! Что с ним? Где он? Что с ним случилось? Алло! Алло! Алло!!! – повторяла она.

– Позовите вашего мужа, – после небольшой паузы сказал мужчина.

– Скажите мне, что случилось с моим сыном? Где он? Почему вы молчите? Ответьте мне, прошу вас! Почему вы молчите?

– Позовите вашего мужа, – повторил тот.

– Яша, возьми трубку, – чуть слышно прошептала Элла.

Янкель подошел к телефону.

– Алло! – тихо произнес он.

– Здравствуйте. Вам звонят из городского управления мили-ции. Ваш сын находится в центральном морге. Все подробности – на месте, – произнес ровным голосом мужчина.

На глазах Эллы лицо мужа белело. Она рванулась к телефон-ной трубке, но он успел положить ее на аппарат.

– Что с Игорем? – прошептала мать.

Янкель, закрыв глаза, ничего не ответил. Его жена, потеряв сознание, упала, словно срубленное под корень дерево, на его руки.

– Элла! Эллочка! Что ты делаешь? – положив жену на тахту, наклонившись над ней, он старался привести ее в чувство.

– Мамочка! Мамочка! – закричал испуганный Леня.

– Эллочка, очнись! Прошу тебя, очнись!

Янкель вбежал в ванную, взял из домашней аптечки нашатырный спирт и поднес к носу жены.

– Зачем? Зачем ты это сделал? Не хочу! Не хочу жить! Лучше бы я умерла, а не мой любимый мальчик! Лучше бы я!

Квартира наполнилась громким судорожным плачем несчастной матери и Фриды Соломоновны.

Янкель, вызвав сестру и тетю Риву, поехал в морг за сыном. Там ему рассказали, что Игоря нашли мертвым в лесу, в Пуще-Водице. Экспертиза установила, что он покончил с собой, приняв яд. За три дня, что он пролежал в лесу, лицо его до неузнавае-мости исклевали вороны.

Дважды Янкель терял сознание в морге. Забальзамированное тело сына, завернутое в простыни, он, полуживой, привез домой.

 

Народу на похоронах было много. Элла все это время нахо-дилась в полуобморочном состоянии. Янкель держался из последних сил. На могиле бывшего солдата с тяжелым сердцем прощались с ним и ребята-«афганцы», приехавшие с Нюмой на похороны его близкого друга.

Среди них была и Вероника.

– Игорек, любимый мой, – держась за край гроба, плакала она.

Мужчины с трудом разжали ее пальцы и отвели в сторону.

Раздавался душераздирающий плач Эллы, поддерживаемой Янкелем.

– Наверное, опять «афганца» хоронят, – перешептывались случайные прохожие.

– Сколько их, бедняжек, на Берковцах, – тяжело вздыхая, говорила, остановившись рядом с ними, молодая женщина. – Да, посылают их туда, гады, – чужими руками жар загребать. Своих детей туда небось не посылают!..

У гроба стояли родственники и друзья.

– Будь проклят тот, кто лишил тебя жизни! – говорил пожилой преподаватель музучилища, живший по-соседству с покойным, случайно узнавший от соседей о его смерти. – За двадцать пять лет работы я не встречал такого самородка. Он мог достичь таких вершин в своем творчестве! Мы глубоко скорбим о тебе, наш друг Игорь Кац... – вытирая платком слезы, с трудом говорил старик из синагоги. Затем он прочел кадиш, и гроб с телом опустили в могилу под истерический плач Эллы и Вероники.

 

Всю неделю после похорон сына к Элле по нескольку раз в день вызывали «скорую помощь». Янкель, взяв отпуск, все время находился рядом с женой. Сцепив зубы, не подавал виду, что его сердце разрывается от боли, он таял буквально на глазах. Каждый день Дина приезжала к брату домой, помогая ему присматривать за Эллой и Фридой Соломоновной.

После продолжительных уговоров ей удалось убедить невестку выйти вместе с ней и Ленечкой во двор, чтобы поменять обстановку и немного развеяться. Сидя на скамье, Элла вдруг сильно побледнела, ей стало трудно дышать. Она схватилась за грудь.

– Диночка, я умираю! – запрокинув голову, прошептала она.

– Перестань, Элла! Возьми под язык валидол. – Предусмотрев подобное, золовка вложила ей в рот таблетку. – Очень прошу тебя, успокойся, пожалуйста, сейчас все пройдет. Возьми себя в руки, это нервы. И пульс нормализовался уже, все будет хорошо.

– Нет, Диночка, уже никогда не может быть хорошо у нас, ведь мы потеряли такого сына, – прошептала она. – Ты знаешь, что мне сегодня приснилось?

– Я знаю, что ничего хорошего человеку в твоем состоянии присниться не может.

– Нет, ты не права, приснился мне хороший сон, – на лице Эллы показалась улыбка, – я услышала, как Игорь просит меня вернуть его домой. – Она блуждающим взглядом смотрела на Дину. Ее широко раскрытые глаза словно хотели вырваться из орбит. – Диночка, я читала, может быть такое.

– Перестань, выбрось это из головы. Такое бывает только в сказках. Идем домой. Полежи немножко.

Навязчивая мысль терзала сознание Эллы. Ей казалось, что сын ее жив, что его похоронили живым. Она думала об этом днем и ночью. Несчастная мать не сомневалась, что так оно и есть на самом деле.

Уверенная в своей правоте, Элла, никому ничего не сказав, взяв с собой деньги, поехала на кладбище. Уплатив удивленным гробо-копателям, она упросила их вырыть из еще не успевшей осесть могилы гроб с телом Игоря и открыть его. Они сделали это. Увидев сына, она потеряла сознание. Испуганным могильщикам с трудом удалось привести ее в чувство и отправить домой.

После нервного срыва Элла около двух недель находилась в неврологическом отделении больницы. С трудом державшийся на ногах Янкель опасался, как бы ее болезнь не приняла хроническую форму. По его просьбе Эллу под расписку выписали домой.

Домашняя обстановка, окружение родных любящих людей немного успокоили её. Бальзамом для душевных ран стало общение с Ленечкой. Он все дни был рядом с ней.

Наконец-то, в один из выходных, по настоянию Дины, Элла вместе с ней и Ленечкой снова вышла на свежий воздух.

Янкель впервые, спустя две недели после смерти Игоря, вошел в комнату, где тот прожил короткое время после приезда из ар-мии. Он тяжело опустился на стул, стоящий у письменного стола, за которым одиннадцать лет занимался его покойный сын. Слезы текли из глаз. Из соседней комнаты доно-сились постоянные стоны Фриды Соломоновны.

«Любимый мой сыночек! Бедный мой мальчик!» – Янкель обхватил голову руками. Выплакавшись, он с трепетом открыл верхний ящик письменного стола и замер: там лежал только конверт. На нем была надпись: «Папе и маме от Игоря». Дрожащими руками Янкель вскрыл его... Корявые буквы говорили о том, с каким трудом искалеченной рукой писалось это письмо.

«Дорогие мои мамочка, папочка, бабушка и дорогой и люби-мый братик Ленечка. Простите меня, пожалуйста, за все... Я не виноват в том, что произошло со мной. Вы мечтали увидеть меня достойным человеком. Я всеми силами стремился оправдать ваше доверие, но судьба распорядилась по-иному. Она лишила меня главного, того, в чем для меня был смысл жизни. А по-другому жить я не могу. Спасибо вам, дорогие мои, за все! И, прежде всего, за то, что в груди моей билось еврейское сердце. Я очень хотел осуществить мечту нашей семьи – стать настоящим музыкантом. Но увы... Прости меня, папа, за это. Прощайте. Может быть, нашему Ленечке удастся ее осуществить. Не поми-найте лихом. Бесконечно любящий вас, Игорь».

– Ну что ты, дорогой мой сыночек! Не за что нам прощать тебя. Это ты, милый мой, прости нас за то, что мы, наверное, воспитывали тебя не так, как следовало по нынешним временам... – Слезы отца капали на тетрадный лист.

Янкель прикрыл ладонями глаза. Вдруг, словно из далеких миров, к нему долетели звуки давно знакомой ему знаменитой «Кампанеллы» Паганини, которую так любил его покойный сын. Эту волшебную музыку великого скрипача и композитора он последний раз слышал в исполнении Игоря. Разве мог он знать, что именно это прекрасное произведение, случайно услышанное сыном по радиостанции «Голос Америки» в исполнении Иегуди Менухина, стало тем последним аккордом, который подтолкнул молодого музыканта к роковому шагу.

 

...Приближался тридцатый день со дня смерти Игоря. Он выпал на субботу, но так как в субботу евреи не посещают клад-бище, то семья Кац решила поехать туда днем позже. С кладбища Эллу с сердечным приступом увезла «скорая помощь». Пролежав в больнице несколько дней, она вернулась домой.

Спустя неделю у товарища Янкеля по работе умерла мать. Несмотря на постоянную сердечную боль, он решил отдать последний долг покойной, которую хорошо знал, а заодно подойти к могиле сына.

Чтобы лишний раз не волновать жену, он позвонил домой, предупредив, что задержится на работе.

Когда закончились похороны, было пять часов вечера. Уже смеркалось. На кладбище никого не было. Дул холодный ветер. Янкель, нагнувшись над могилой сына, не отдавая себе отчета в своих действиях, начал говорить вслух.

– Сейчас, потерпи минутку, сынок, я тебя укрою. Тебе станет теплее, – он покрывал могилу сухими ветками. – Вот так, вот так, – повторял отец, накидывая на могилу снесенные ветром полу-сгнившие венки.

Вскоре кладбище потонуло во тьме. Устав, Янкель опустился на колени на замерзшую землю, закрыл глаза. С черного неба по-сыпал легкий снежок. Снежинки падали ему за воротник пальто и тут же превращались в воду. Но Янкель не чувствовал этого.

– Сынуля мой дорогой, зачем ты ушел от нас? Зачем ты сделал с нами такое? Нет теперь нам без тебя жизни! Нет! – тихо шептал он.

Страшная боль пронзила его грудь.

– Сыночек! Я иду к тебе...

На следующий день тело Янкеля нашли на могиле сына.

Элла, сумев преодолеть ужасное горе, на удивление всем заставила себя жить ради маленького сына Ленечки, поклявшись на могилах дорогих ей людей, что выведет его в люди наперекор всему.

Через месяц она похоронила свою мать, оставившую завеща-ние подвергнуть ее кремации и урну с прахом поставить рядом с могилами Янкеля и любимого внука.

 

Прошел год после трагедии. Элла, продав все ценности, при-обретавшиеся в течение совместной с Янкелем жизни, заказала дорогой памятник из черного мрамора. На мраморе был изобра-жен в профиль Янкель, смотревший на сына, играющего на скрипке, со струн которой капали слезы. Тут же была надпись:

Настал тяжелый час,

Костер души погас,

В глазах окаменели слезы,

Погасли розовые грезы.

Мрак поглотил зажженную свечу,

Любовь, надежду и мечту...

 

На следующий день после установки памятника и железной ограды вокруг него Элла с маленьким Ленечкой поехали на кладбище. Погода была пасмурной. Серые облака низко плыли над городом. Запутавшись в густых кронах старых плакучих ив, среди памятников и могил завывал осенний ветер. Мать держала сына за руку. Неожиданно посветлело. Удивленные Элла и Ленечка, подняв головы, увидели над собой синее небо.

– Ой, мамочка! Смотри, как красиво! И птички летят! – с детской восторженностью воскликнул малыш. – А куда они, ма-мочка, летят?

Будто на голубом экране телевизора, стройным клином летела на юг запоздалая стая журавлей.

– Это, сыночек, журавли летят, далеко, в теплые края...

– В Израиль? – вздохнув, прошептал Ленечка. Лицо мальчика просветлело.

– Да, мой родной, наверное, и туда тоже, – прижав к себе сына, ответила мать.

– И я туда очень хочу... Мамочка, а что это за красные кру-жочки нарисованы под скрипкой? – спросил он, переведя взгляд на памятник.

– Это, сыночек, плачет скрипка твоего братика.

По щечкам ребенка начали медленно скатываться слезы, падая на гранитный постамент памятника.

– Мамочка, я не хочу здесь жить. Давай заберем нашу скрипку и уедем вместе с бабушками Ханой и Ривой в Израиль, – с мольбой глядя на мать, жалобно попросил еврейский мальчик...

 

 

Рина Левинзон, член двух Союзов Писателей Израиля (русскоязычных и ивритоязычных), лауреат шести литературных премий, среди которых первая премия международного конгресса поэтов, а также первая премия барона Гинцбурга в России. Она переводчик ивритской поэзии на русский язык, автор более 20 книг на иврите и на английском языках и т. д.

 

Благодарю уважаемую Рину Левинзон за ее оценку моего скромного труда.

 

Эфраим Шмушкевич

 

 

 

 

Оглавление

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/